Ещё одна попытка

Глава 1

Непривычно задумчивый Сорен снова сидел на нашем диване и ерошил свои чёрные кудри, собираясь с мыслями. Потом он набрал воздуха, поднял голову и выпалил:

– Ребята, тут такое дело… Мы с Биргиттой разводимся.

Мы с Эриком переглянулись, но взгляд Эрика на меня быстро стал осуждающим. Иногда я жалела, что у меня настолько подвижная мимика и, чтобы прочитать мои мысли, экстрасенсом быть не требовалось – они отображались на моём лице бегущей строкой. Сейчас Эрик прочитал там фразу “Да и слава богу”, за что я и удостоилась порции неодобрения.

Биргитта мне не нравилась. Просто до зубовного скрежета.

Ещё с того момента, как они с Сореном только начали встречаться, Эрик регулярно подшучивал над моим отношением к их паре, говоря, что я похожа на ревнивую свекровь, вырастившую свою ягодку не для Биргитты. Но он довольно долго не мог взять в толк, за что именно я её так не люблю.

– Катерина, ну что опять не так? – спрашивал Эрик, когда я находила очередную причину проигнорировать вечеринку, устроенную Биргиттой.

– Всё так, Эрик. Просто именно в этот день у меня дела. Сходи один, если хочешь, вечеринка будет зажигательная, с толпой народу, ты такие любишь.

– Без тебя мне там будет скучно, Сорен опять прилипнет к своей даме так, что не отдерёшь, а, кроме него, я там почти никого не знаю. Слушай, ну ты ведь даже с Зарой общий язык нашла, а от Биргитты бегаешь, как от чумной.

– Мы нормально общаемся с Биргиттой. Но я не могу отменить свои планы ради её вечеринки.

И Эрик, вздохнув, снова тянулся за телефоном, чтобы сказать другу, что мы не придём.

Планы при этом могли быть самые разные. Поход в парикмахерскую, где у меня был блат – мастерице я нравилась и для меня она могла найти окошко тогда, когда я попрошу, причём зачастую даже задним числом: когда я звонила ей из туалета, прикрывая рукой трубку и просила меня записать уже после того, как сказала Эрику о существующей записи. Если стрижка и маникюр были совсем свежие, мне могло внезапно потребоваться перевезти книги из издательства – в благодарность за то, что c новым романом Сорена я приходила к ним раньше, чем к конкурентам, они могли подержать у себя часть тиража, в которую я залезала за книгами для презентаций, промо-мероприятий и встреч с читателями. Участие в благотворительном мероприятии тоже отлично годилось – за довольно небольшой период времени меня на них стали узнавать в лицо, что вообще-то для моего лица крайне нетипично.

Если честно, годилось вообще что угодно, лишь бы не появляться дома у Сорена и Биргитты, тем более, что про нас с Эриком она вспоминала обычно в самый последний момент. И да, Зара, жена Улофа, одного из братьев Эрика, была мне по душе гораздо больше, хотя, выросшая в семье недавних выходцев из Пакистана, она имела диаметрально противоположное моему воспитание и абсолютно другие жизненные ценности. В частности, четверо их с Улофом детишек мне казались счастьем только первые пятнадцать минут, потом от их непрекращающегося гомона у меня начинала болеть голова. Но Зара была адекватной взрослой женщиной, со своими принципами и приоритетами, которые я могла выстроить в стройную систему и понять логически. И потому – относиться к ним с уважением: мне хватало мозгов и такта, чтобы не толкать в обществе женщины, мать которой всю жизнь заматывала голову платком, профеминистские тейки и делиться в переписке с Зарой исключительно рецептами любимых блюд.

А вот Биргитту я понять не могла. Сорен познакомился с ней на очередных съёмках, где она играла роль второго плана, и у них моментально закрутился бурный роман. Актрисой она была средненькой, ну или мне так казалось оттого, что довелось близко увидеть в петербургском театре очень высокий класс актёрского мастерства, до которого она явно не дотягивала. Это не было проблемой, пока она молодая – для такой хорошенькой актрисы всегда найдется роль в не слишком высокобюждетном сериале, проблемой было совсем другое. Биргитта была очень медийной. Даже сверхмедийной. Иногда мне казалось, что из 24 часов в сутках в реальном мире она живет два, а остальные – в соцсетях, телешоу и журналах. И на непрекращающихся тусовках.

На момент их знакомства Сорен уже успел издать свой первый большой роман и однажды утром проснуться звездой такой величины, что мы с Эриком даже слегка опешили. Книга выстрелила и по продажам, и по положительной реакции критиков – Сорен, пусть и не без моего участия, получил за неё несколько литературных премий, как в Швеции, так и ещё в паре стран. Да и финансовые дела в кои-то веки стройным маршем пошли в гору, и я, будучи его литературным агентом, наконец, смогла оставить работу в российском издательстве, с облегчением подписывая свой приказ об увольнении под жалобные напутствия уже бывшего руководства в духе “Ты, это, заходи, если что”. Да упаси господь, думала в ответ я.

Первый раз в моей жизни меня ждала хоть какая-то финансовая стабильность.

А вот Эрик, в отличие от меня, к повышению благосостояния своего друга отнёсся предельно спокойно, без ажитаций – в его жизни было время, когда он зарабатывал столько, что такие суммы не снились ни Сорену, ни Биргитте, которая охотно брала рекламные контракты, и именно это было её основным доходом, а вовсе не съёмки. Аудитория у нее была приличная, и пост с рекламой в ее блоге стоил освежающе.

Эрик за свои годы успел осознать, что большой доход, в случае, если ты не наследник большого состояния, конечно – вещь крайне непостоянная, и сейчас предпочитал иметь синицу в руках. Мы всё ещё жили в доме, купленном им на остатки его спортивных гонораров сразу после возвращения из России и наш небольшой совместный уголок нас полностью устраивал. А вот Биргитта жила не по средствам и активно тащила Сорена туда же. Дорогая одежда, модные курорты, дорогостоящие хобби, роскошные рестораны – всем этим она кормила свои социальные сети практически каждый день. Чёрт, я бы, может, и смогла всё это понять. Жизнь Биргитты напоминала езду на велосипеде – выжить в блоггинге можно только в постоянном движении, распихивая многочисленных конкурентов чем-то, чего у них нет. Если бы она однажды перестала ежедневно забрасывать контент в алчущую пасть Молоха, называемого аудиторией, её популярности моментально пришёл бы конец. Люди научились очень быстро забывать.

Я бы поняла. Но она начала кормить этого Молоха и Сореном.

В её нарядном, оформленном в пастельных тонах блоге даже был для него отдельный раздел, размещавшийся между разделами “Шоппинг” и “Путешествия”. Сорен был мне не только работодателем, он был моим другом, и эта деловитая аккуратность Биргитты, разложившей даже личную жизнь по корзинкам с одинаковыми ярлычками, меня очень сильно коробила. Сам же он на мой деликатный вопрос ответил, удивленно хлопнув чёрными ресницами, что это нормально – разделять контент на темы, чтобы проще было искать. Но сама мысль, что мой друг у кого-то проходит по категории “контент”, была для меня предельно дикой.

Они хорошо смотрелись вместе – пускай природа не одарила Сорена так щедро, как Эрика, но он был симпатичным парнем, а его молодость и вовсе могла оправдать любые неконвенциональные особенности его внешности, и в его случае любой баг становился фичей. Крупные черты лица, чёрные глаза, орлиный нос делали его внешность, как сказали бы во времена моей прабабушки где-нибудь в светском салоне, весьма байронической, к тому же на его лице лежала печать интеллекта, которую невозможно было игнорировать.

Но главное, что привлекало в Сорене – это его речь. Он говорил вдохновенно, плёл слова с величайшим мастерством, и собеседникам его речь слышалась волшебной музыкой, от которой большинство людей застывали, как кобры перед дудочкой заклинателя. Причём он мог это делать на любом языке из тех, на которых говорил – в питерском театре понахваталась всякого не только я. Ну и, что греха таить – его слава делала его втрое привлекательнее для поклонниц.

Биргитте, впрочем, исходных данных бойфренда показалось маловато, и она дополнительно поработала над его имиджем, сделав его более современным (и, чёрт побери, не выбивающимся из общей пастельной гаммы), но всё-таки без перебора. Вкус у нее определённо был, и она в своих публикациях очень ловко подчёркивала всё то, что в Сорене в самом деле было хорошо. Камера в опытных руках Биргитты явно любовалась парнем, которого запечатлевала. Если бы я не знала Сорена лично, не работала с ним несколько лет и не ругалась с ним минимум раз в месяц, я бы тоже видела в нём идеального рокового мужчину и мечту всех девушек. А то, что свои собственные соцсети Сорен вёл как попало, заставляло его поклонниц в поисках новостей подписываться и на Биргитту, увеличивая ей и так немаленький охват аудитории.

И вроде никто не был внакладе. Но меня бесил сам принцип торговли за лайки не только своей мордой, но и чужой.

Конечно, Биргитта не смогла бы осилить такой объём работы в одиночку, иначе некогда было бы ходить по интервью – у нее на ведение социальных сетей был нанят специальный человек, и даже, как я поняла потом – не один. Над её медийным образом пахала целая команда, но и отдача от этой работы была колоссальной: Биргитта была инфоповодом всегда. Поэтому я и отказывалась ходить на её вечеринки – невозможно было прийти туда и не обнаружить на следующий день своё перекошенное лицо во всех СМИ.

Разумеется, у Эрика тоже были какие-то ресурсы в социальных сетях, где размещались новости и общались поклонники, но в отношении них мы были бессовестно безалаберными, у нас хватало времени выкладывать туда почти исключительно деловую информацию, даже о нашей свадьбе там сообщалось довольно сухо. Просто фото нашей пары с текстом “Сегодня она наконец-то сказала мне ДА”. И это было исчерпывающее описание – после выхода из ратуши мы отправились на семейный ужин в просторный дом Улофа и Зары, куда и пригласили немногочисленных гостей – и всё, даже медовый месяц мы решили провести дома. Биргитта же устроила из своей свадьбы с Сореном целое шоу, от которого я очень долго не могла отойти.

Начать с того, что их свадьба была очень скоропалительной – не прошло и трёх месяцев с начала отношений, как Сорен объявил нам, что они женятся. Тут эмоций не смог сдержать даже Эрик – и аккуратно спросил, не рановато ли его друг принял такое важное решение, но Сорен был так вдохновлён скорым изменением своего статуса, что Эрик махнул рукой – пускай женятся. Сам он на этом пути прошёл девять кругов ада и прямо сейчас проходил десятый – мы ещё не до конца притёрлись друг к другу в бытовом плане.

И подготовку к свадьбе Сорена, и саму свадьбу я хотела бы забыть, как страшный сон. Работать с ним стало очень сложно – свадьба была в приоритете, и мне приходилось буквально силой заставлять его встречаться с продюсерами и издателями, иногда я тащила его на встречу прямо с интервью или с примерки, и во время переговоров он уже мало что соображал. А ещё на это время он полностью прекратил писать. В воздухе повисли несколько проектов, по которым уже были сроки и договоренности, и я заработала немало седых волос, пытаясь весь этот бардак как-то утрясти.

На свадьбу пригласили совершенно невероятное количество людей, при том, что с большей частью Сорен был не знаком. Сам он отправил приглашения родителям, нам с Эриком, а ещё Ольге и Анне, пригласив их приехать с супругами, но от Анны получил вежливый отказ, она ссылалась на проблемы с получением визы. А от Ольги – невежливый. В её стиле.

Да, и моя закадычная подруга, и несостоявшаяся возлюбленная Сорена тоже вступили в ряды законных жён. Ольга с Михаилом поженились совсем недавно, и по её настоянию уехали жить в какую-то глухую деревню, после того, как она выходила его после огнестрельного ранения и решила, что для семьи им нужно место поспокойнее. А Анна выскочила замуж раньше, за крупного бизнесмена, и довольно долго не сообщала Сорену об этом. Возможно, он бы так и пребывал в неведении, если бы не мой прокол: репортажи со свадебной тусовки расползлись практически по всем желтушным российским изданиям, одно из которых я и подобрала со скамейки в аэропорту, чтобы проложить между двумя угрожающе цокающими друг о друга банками с вареньем, всунутыми мне в чемодан заботливой подругой Валечкой. А когда поняла, что бульварный листок всё же попался Сорену на глаза, было уже слишком поздно. Я, грешным делом, сразу же подумала, что именно случайно полученное известие о замужестве Анны сподвигло Сорена практически через две недели после него сделать предложение Биргитте.

Не люблю я таких совпадений.

На его свадьбе мы с Эриком чувствовали себя бедными родственниками – уровень приглашённых селебрити был такой, что мы ему никак не соответствовали. Даже родители Сорена, довольно известные в Швеции учёные-археологи, смотрелись на этом блестящем фоне жидковато. В списке гостей числился кто-то из правительства, а музыку там играли не голодные лабухи из ближайшего подземного перехода (чего я вполне могла бы ожидать от Сорена, он в глубине души был тот ещё рок-н-ролльщик), а сразу две суперпопулярные, пусть и только в Швеции, группы. И практически всем приглашённым было глубоко фиолетово на повод, по которому они собрались. Они пришли туда светить лицами, словно на рядовой юбилей какой-нибудь рандомной организации.

К моему огромному сожалению, в этот раз отмазаться от посещения мероприятия было совершенно никак нельзя – получив нарядные приглашения, напечатанные на слегка шершавой плотной бумаге молочного цвета и украшенные искусственными жемчужинками, я полезла в недра шкафа за нашими вечерними нарядами, стараясь не слишком громко скрипеть зубами. В приглашениях был очень чётко обозначен дресс-код.

Вот на свадьбе-то до Эрика, наконец, допёрло, почему я раньше так упорно игнорировала Биргиттины тусовки. Размах показухи впечатлил его настолько, что, когда мы вернулись из этого вертепа домой, он извинился передо мной за все предыдущие попытки меня уговорить. Даже сказал мне, что врать ему больше не обязательно, отмазки он теперь будет придумывать сам, за двоих сразу, благо он всё-таки писатель и фантазия у него отличная, а я в последнее время что-то начала повторяться. Благотворительные же мероприятия и встречи со школьниками он начинает воспринимать, как тот вклад, который он просто обязан внести в будущее этого мира.

Телевизор, газеты и соцсети мы игнорировали потом дня три. Боялись увидеть там свои вытянутые от происходящего лица.

Женившись, захаживать к нам в гости Сорен стал всё реже и реже – он теперь был постоянно занят. Мы в его новом доме, куда он, наконец, съехал с женой из родительской квартиры, тоже появились считанное число раз, пересекаясь с ним в основном на деловых встречах или промо-мероприятиях, разумеется, в том случае, если его удавалось на них вытащить. И вот сегодня он без предупреждения появляется на нашем диване и сообщает нам о своём скором разводе. Не прошло и полугода. Даже я думала, что он протянет подольше.

– А в чём причина, Сорен? – аккуратно начал расспросы Эрик.

– Да во всём. Во всём!!!

Похоже, аккуратно не выйдет, подумала я, глядя, как Сорен моментально взорвался в ответ на предельно нейтральный вопрос. Ему будет больно, куда ни ткни. Видать, нарывало долго.

– А если чуть подробнее? – спросила я.

– Не валяй дурака, Кайса, – Сорен, зная, что я терпеть не могу сокращение моего имени на шведский манер, называл меня так явно специально, – уж кто-кто, а ты с самого начала поджимала губки, не одобряя всю затею так явно, что видно было за километр. Радуйся теперь – ты оказалась права. Во всём права.

Он снова уронил кудрявую голову в ладони. Эрик бросил на меня взгляд, полный, если формулировать не матерно, крайней степени удивления.

– Сорен, а в чём именно Катерина права? Я вот тупой, я не понял.

– Я устал от всего этого. Я понял, что живу не свою жизнь, а чужую. Эти счастливые картинки в её соцсетях – ложь, от первой до последней. Вы не представляете, что за ними стоит. И даже не пытайтесь представить, если вам дорога ваша крыша. Я родился на этот свет для того, чтобы писать, но именно этого я сейчас не могу делать совсем – мне не найти даже двух часов, чтобы просто сосредоточиться, а моя голова забита какой-то ерундой, которой даже как-то стыдно делиться с другими людьми, – тут он поднял голову, но смотрел не на нас, а в стену. – И знаешь, Кайса, в твоей квартире, в петербургском гетто, я был счастлив, как никогда в жизни – я жил, самостоятельно жил в незнакомой стране, смотрел по сторонам, наблюдал, впитывал, удивлялся, а вечерами писал, писал, писал. И из этих заметок потом родился мой роман, отчего я стал ещё счастливее. Моя нынешняя личность полностью выросла именно из этого. А потом я поступил, как последний дурак. Я решил, что могу стать ещё более счастливым.

Он наконец-то посмотрел на меня и на Эрика. Мы молчали и ждали, когда же нарыв, наконец, прорвёт.

– Ребята, вы для меня всегда были образцом, как жить правильно. Я всегда думал, что то, что хорошо для вас, будет хорошо и для меня. И мне тоже захотелось семью, свою собственную. Только это, похоже, не моё. Куда бы я ни шагнул, каждый шаг был ошибкой. С Биргиттой мне поначалу было очень весело. Мы тусовались, путешествовали, я пробовал много того, о чём не знал раньше, впитывал новые впечатления. То, что она живёт вот так, напоказ, меня не сильно смущало – формально я в своих книгах тоже открываю перед читателем всё своё нутро, в моих строчках можно найти все мои мозговые извилины, все до одной, если уметь читать. Да и, если честно, наш роман работал не только на её популярность, но и на мою. У неё же огромная аудитория, половина которой в жизни не открыла ни одной книжки толще путеводителя, но им всем внезапно захотелось прочесть, или, как минимум, купить мои после того, как увидели в блоге, как Биргитта прикрыла одной из них грудь на пляже. Ты же, Кайса, очень пристально следишь за продажами, ты не можешь не признать, что эффект был ошеломительный. Биргитта красивая, весёлая, популярная – чего мне было ещё желать? А потом ты явилась из России с этим чёртовым журналом, из которого я узнал случайно, что Анна вышла замуж. Боже, как же мне было обидно узнать о таком событии не от неё самой, а из жёлтой журнальной статьи. Я-то считал, что мы, пусть и не близкие, но всё же друзья, а она не посчитала нужным мне об этом даже сообщить, пожалела двух строк электронного текста. И в тот момент я подумал, что мне самому пора перестать ждать от судьбы подарков и остепениться. Чего, дескать, дальше тянуть, девушка у меня есть, нам с ней хорошо вместе. Я сделал предложение Биргитте. И вот тут-то начался ад.

– Не только у тебя, Сорен, – заметила я.

– Да, Кайса. Прости. Мне даже сейчас сложно представить, в какой замес с издателями тебе пришлось влипнуть, и всё это по моей вине. Я свалил всю свою работу только на тебя. У меня не хватало времени ни на что, я спал урывками. После свадьбы лучше не стало – Биргитта решила, что не должно остаться ни одного журнала, в котором не появится хотя бы заметка о нашей счастливой семейной жизни. Знаешь, Эрик, я тогда внезапно понял, почему во время спортивной карьеры ты не ввязывался в длительные отношения вообще. У тебя времени на них не оставалось.

– Не только поэтому, – покачал головой Эрик.

– Неважно. В противном случае его не хватило бы на такую карьеру, как у тебя. Ты выбрал футбол и добился там места в топе. Я выбрал отношения. Я своими руками слил всё, что имел, в унитаз, а теперь сижу у тебя дома и жалею о потерянном времени. И о том, что бывает же на свете иначе, но отчего-то не со мной. Господи, как я тебе завидовал, когда ты позвонил мне тогда осенью и срывающимся голосом счастливого идиота сообщил, что Катерина приехала, чтобы быть с тобой. Она не просто сама свалилась тебе в руки, она пришла в самый нужный момент, когда ты потерял практически всё, и забрала тебя. В рай.

– Сорен, всё было немного сложнее. Между нами не вспыхнуло любви с первого взгляда, лично я до неё рос долго. Сначала долго винил себя за то, что испортил потенциально очень хорошую дружбу, уложив Катерину в постель, а когда понял, что это было не просто спонтанное желание, а начало любви, было уже поздно, она пропала из моей жизни, посчитав, что была нужна мне только на одну ночь. И потом я уже сам искал её и долго тащил в этот сомнительный рай с деревянным полом, чуть ли не на аркане, а она брыкалась – и ты прекрасно сам знаешь, как именно брыкалась. Нам не было просто.

– Прямо сейчас мне наплевать, Эрик, просто вам было или не просто. Это детали. Я объясняю тебе разницу в конечных точках наших маршрутов. В отличие от тебя, я оказался в аду, и шёл туда добровольно и с песней.

Эрик навострил уши. Я учуяла его реакцию и тоже насторожилась – второе упоминание ада за пять минут никак не вязалось с довольно банальной историей о разочаровании браком с хорошенькой стрекозой. Было что-то ещё. Эрик осторожно заговорил, понизив голос и замедлив темп речи.

– Сорен, у меня есть ощущение, что самого главного ты нам ещё не рассказал.

– Я подвожу к этому. Да, долго. Но это слишком сильно меня шокировало. У меня эти слова никак не произносятся.

– Она тебе изменила, Сорен? – я сказала эти слова за него.

– Да, – полные губы Сорена дрогнули и я поняла, что вся дрянь из нарыва сейчас пойдёт наружу.

– Как ты узнал?

– Застукал.

Мы с Эриком молчали. Нам нечего было сказать, оставалось ждать, пока Сорен подберёт слова и продолжит.

– Понимаете, я думал, что если люди добровольно заключают брак, то они достаточно любят друг друга, чтобы хотя бы первое время не искать никаких приключений на стороне. У меня перед глазами не было других примеров – ваша семья, семьи твоих братьев, моих родителей – в них ничего такого не происходило, а со мной произошло, и мне до сих пор непонятно, что же я сделал не так, чтобы это случилось. Удивительно, но она отреагировала на мое появление очень спокойно. И сразу сказала, что наши отношения закончены. А я внезапно понял, что любви в нашем браке и не было. Вот тут ты и была права, Кайса. Было желание чужой славы. Зависть. Отчаяние. Потребность в близости. Но не любовь.

– Сорен, я никогда…

– А ведь даже с Ариной у меня получилось гораздо честнее. Никто никому ничего не обещал, никто ни от кого ничего не требовал. Просто занялись любовью по обоюдному желанию, и оба получили от этого занятия максимум удовольствия. То, что небольшая корысть у неё всё же имелась, ничего не меняло – её желание было настоящим, удовольствие – тоже. Мне не было тогда так больно, как сейчас.

– Сорен, может быть, мне нужно назначить встречу с Соней? – я решила сменить тему разговора, который явно зашёл совсем уж не туда. – Насколько я помню, у вас с Биргиттой заключён брачный контракт, но этим занимался её юрист, и мне не хотелось бы… финансовых сложностей для тебя.

Соня была юристкой, которую я привлекала для работы над сложными авторскими договорами, но практика в семейном праве у неё тоже была, оставалось только придумать, как её уговорить. Потому как развод предвещал большой имущественный геморрой для Сорена, а значит – мог рикошетом ударить и по мне тоже.

Но Сорен от моей фразы внезапно вспыхнул, как сухой порох:

– Ах, Кайса, как же это в твоём стиле! Знаешь, иногда я думаю, что из вас двоих ледяная глыба – именно ты, а не Эрик, хотя он похож больше. Что ж, я не в претензии, кто-то же должен сохранять холодную голову в этой ситуации, пусть лучше это будешь ты – по крайней мере, ты абсолютно точно на моей стороне. Контракт у нас нормальный. Мы не будем ничего делить с Биргиттой. Она сегодня до конца дня съедет из нашего… из моего дома, забрав всё, что считает своим. Пусть хоть обои обдерёт, мне похрену. Чем быстрее нас разведут, тем лучше. Если возникнут проблемы – я сам с свяжусь с Соней, не маленький.

Эрик покосился на меня, и я поняла, что пора их оставить. Для более приватной беседы.

– Хорошо, Сорен, я поняла. Слушай, мне очень жаль, но к сожалению, я вынуждена вас покинуть, меня через час ждут на благотворительной книжной ярмарке. Никак нельзя пропустить. Но я же вам не очень нужна, правда? Это на пару часов всего. Если захотите есть – просто загляните в холодильник.

Я ушла в спальню и натянула свитер прямо на домашнюю футболку – времени наряжаться не было. Сменила штаны на джинсы, подхватила сумку и вышла в комнату. Вовремя остановила себя, чтобы не поцеловать, как обычно, Эрика на прощанье – именно сейчас Сорену будет мучительно видеть любые проявления супружеской нежности.

– Ребята, я пошла, вернусь часа через три. Сорен, ты не стесняйся, сиди у нас сколько надо, пусть Биргитта спокойно соберётся. Наш диван всё ещё за тобой, а когда я приду, сядем ужинать.

Сорен вскочил с дивана и подошёл ко мне.

– Катерина, прости меня, я не хотел тебя обидеть, – кажется, за три минуты, что меня не было в комнате, Эрик успел донести до Сорена мысль, что он хамло. – Я правда сейчас совсем потерялся, настолько, что могу думать только о своих переживаниях. Ты всё ещё мой лучший друг, а я всё ещё наглый сопляк, – он обнял меня. – Извини.

– Всё в порядке, Сорен. Но мне в самом деле уже пора.

Я надела ботинки, зацепивщись взглядом за почти высохший мокрый след от мужской обуви – на улице с утра поливало, как из ведра, и дождь прекратился совсем недавно. Мне нравилось, что в Швеции, как и в России, было принято разуваться у порога, но Сорен, пару месяцев назад сбежавший с Биргиттой от шведских холодов в длительный вояж по Испании, нахватался там дурных привычек и сидел в гостиной в уличной обуви, и не подумав обтереть подошвы о коврик.

Ладно, у меня ещё будет время повозмущаться.

Быстро сдёрнув с крючка свое пальто, я накинула его, даже не застегнув, и вышла на улицу, еле сдерживаясь, чтобы не выскочить, как ошпаренная. Но после первого же порыва ветра спохватилась и судорожно начала застёгивать пуговицы. Весна в Стокгольме в этом году оказалась затяжной и даже в конце апреля было ещё весьма прохладно.

Разумеется, сказки о книжной ярмарке были полнейшей фикцией, я ничего не планировала на сегодняшний день, кроме каких-то мелких, но необходимых домашних забот. Поэтому я всего лишь дошла до своей любимой кофейни и устроилась за угловым столиком с планшетом, планируя потратить три часа освободившегося времени на вычитку нового черновика Эрика, раз уж стирка откладывалась минимум на завтра. Но чтение у меня неожиданно не пошло. Мысли роились в голове и мешали сосредоточиться.

Кайса.

С момента, когда Сорен начал встречаться с Биргиттой, он всем и везде представлял меня не иначе, как Кайсу Нильсен. Словно стеснялся даже малейшего намёка на то, что я из России. Что было довольно глупо – при необходимости моё настоящее имя легко гуглилось, найти его было делом пяти минут. Да что там, моя неприкрыто русская девичья фамилия присутствовала даже на визитных карточках Сорена, которые я заказывала ему ещё до своего замужества, и тот тираж у него пока не закончился, а обновить их мы так и не собрались.

Но самым главным спойлером был его суперпопулярный роман: о России в нём было настолько много, что отрицать глубокую и болезненную связь Сорена с этим местом было невозможно. Если, переименовав свою агентку, он таким образом пытался вырезать из медиаполя значительный кусок своей биографии – он делал это неровно и тупым инструментом. А значит – это не Биргитта постаралась. Её инструменты были острее скальпеля.

Что же такое с ним происходит? Возможно, Эрику он расскажет больше. А может, и не расскажет. Есть вещи, о которых даже Эрик от него никогда не узнает.

Мне стало окончательно ясно, что с работой сегодня не сложится. Взглянув на часы, я взяла себе ещё кофе и десерт, вернулась за столик и написала Оле, чтобы узнать, как у них там дела – с ней можно было проболтать и два часа, и три, если она была в настроении и не занята, что для деревенского жителя было редким состоянием.

Её внезапный дауншифтинг и переезд из Питера в сторону Уральских гор меня абсолютно не удивили. Оля жила бы одна в лесу, если бы туда провели интернет. А в их деревню его провели. Впрочем, они с мужем на новом месте даже не поменяли рода деятельности – Михаил устроился там сельским участковым, за что Оля периодически звала его “мой Анискин”, а сама она вспомнила, что вообще-то имеет диплом педагога, и отправилась в местную школу учить трёх с половиной местных детишек разумному, доброму и вечному. Разумеется, деньги она зарабатывала совсем другим путём, редактируя, как и раньше, тексты на фрилансе. Заработанных с редактуры денег вкупе со скромными жалованиями бюджетников им хватало и на жизнь, и даже на скромные удовольствия. У них имелась просторная изба, со всеми положенными хозяйственными пристройками, но у меня складывалось впечатление, что огород и мелкую живность они держали больше для развлечения. Оля и Миша держали кур, доили коз, регулярно гоняли и тех, и других из огорода, где эти создания доедали остатки жалких посадок, косили и сушили сено, и в целом жили душа в душу. Уважаемые на селе люди. Ну, то есть, местные с одной стороны их уважали, а с другой, видя, какие они хозяева – жалели городских дурачков.

Михаилу первое время было тяжеловато перестроиться на специфику местной преступности и смириться с тем фактом, что с большинством правонарушителей он знаком лично. Крупные кражи, наркоманские грабежи, разборки на национальной почве остались в прошлом, и теперь он разбирался с пьяными драками, домашним насилием, угоном мотоциклов и велосипедов, потравами полей, просроченными лицензиями на оружие и вместе с лесником регулярно кошмарил браконьеров и незаконных рубщиков. Впрочем, если сравнивать с Питером, там всё же и в самом деле было поспокойнее.

Но и новости от Оли теперь поступали в основном однообразные. В смысле, её собственные новости – жизнь в деревне разнообразием не блещет, но скучным это кажется только городским. Местные же считали свою размеренную и регламентированную во всех аспектах жизнь великим благом, любые изменения их пугали. Оля эту быстро образовывавшуюся между нами разницу чувствовала хорошо. Поэтому, если разговор затягивался, она рассказывала, что в целом происходит и в стране, и в Питере, и у наших подружек. А мне сегодня это было очень на руку.

Когда она написала, что им с Мишей пора ужинать, и попрощалась со мной, я обнаружила, что три часа давно прошли, и мне срочно нужно возвращаться домой. С одной хорошей новостью для Эрика и Сорена.

С Сореном я чуть не столкнулась на пороге, он уже застёгивал куртку и собирался уходить.

– Так, куда это ты собрался, а ужинать?

– Поужинаю сам. Такие вещи празднуют в одиночку, извини, Катерина. Мой дом полностью свободен от присутствия Биргитты, – сказал он и неожиданно улыбнулся. – Сосед позвонил и спросил, не грабят ли меня. Так что пожитки она уже вывезла. Только мне сообщить забыла.

– Сорен, подожди-ка ещё пять минут. Я вам такую новость принесла! Ваши “Болотные тени” в России разморозили, вот-вот съёмки начнутся. А может, уже и начались. Ох, откровенно говоря, после того, как сценарий пролежал у них на полке три года, я бы ни копейки не поставила на то, что с него хотя бы пыль смахнут. А вот гляди-ка, нашли финансирование.

– Это, конечно, принесёт нам чуть больше славы, – засмеялся Эрик, – но не денег. Сценарий мы давно продали. Но на русскую адаптацию я бы с интересом взглянул. Всё-таки в нашем сценарии было навалом шведской специфики, и как они переложат всё это на русские берёзки, мне пока даже представить сложно.

– Катерина, а… актёрский состав? Прежний? – Сорен старался не выдать волнения, но оно было написано у него на лице.

– Да, я порылась по новостным порталам, продюсерам удалось полностью сохранить весь изначальный каст, и Анна будет играть главную героиню. Но я вообще удивляюсь, почему ты должен узнавать такие вещи от меня. Вы же вроде как друзья?

Лицо Сорена снова погрустнело:

– Она мне в последнее время редко пишет. Совсем почти не пишет, если честно. Видно, хреновые мы друзья. Наверное, ну… семья для неё важнее. Чем я. Но я рад за неё, а то её актёрская карьера что-то буксует в последнее время – ни съёмок, ни спектаклей… Ладно, напишу ей сам, поздравлю с началом постановки. Всё, ребята, до свидания.

За Сореном закрылась дверь. Эрик взял у меня пальто и повесил на крючок, пока я расшнуровывала ботинки.

– Вы что-нибудь ели? – спросила я.

– У Сорена не было аппетита.

– У меня теперь его тоже нет, я за три часа набила желудок пирожными доверху. Он сказал тебе что-то новое?

– Ох, боюсь, это всё не годится для твоих ушей, родная. Он передо мной вывалил такие интимные подробности, что я тоже не хотел бы этого знать, но ему позарез требовалось выговориться. В общем, вынужден признать, что ты из нас троих первая поняла, что из этой затеи с браком ничего путного не выйдет. Сорен теперь сам божится, что больше никогда второй раз на это добровольно не пойдёт, до самой смерти, даже если придётся сдохнуть в полном одиночестве. Что ж, хорошо, что они детей завести не успели, с ними всё было бы втрое сложнее.

– Ну что ты тут из меня Кассандру какую-то изображаешь? Я ведь и ошибиться могла, Эрик. Может, там была такая любовь, что они вытащили бы и славу и всё остальное.

– Любимого человека не эксплуатируют, Катерина.

– Мне уже не надо вычитывать твою рукопись или ты меня не любишь?

Он захохотал и пошёл следом за мной в комнату.

– Ладно, ты меня подловила. Люблю. Но вычитывать надо. Я не могу доверить первый черновик кому-то постороннему. Твой глаз самый надёжный, вкус самый безупречный, и ещё ты меня ни капли не будешь жалеть. Особенно сейчас, когда Сорену не пишется, и ты безраздельно принадлежишь только мне и моему тексту. Вообще-то я парня понимаю, у меня на следующую книгу тоже пока ни единой идеи нет. Одна ерунда в голове. Наверное, надо отдохнуть от этих криминальных страстей, сделать перерыв. Жаль, что Сорен тоже не в форме, подкормились бы на сценариях для мелодрам. Раньше мы их очень бодро писали.

– После сегодняшней истории слово “мелодрама” у нас временно попадает под табу. А я сегодня тоже ни строчки не вычитала, только с Олей поговорила. Видимо, ваше “не в форме” заразно.

– Как у них дела?

– Коза окотилась, – я не выдержала и засмеялась, вспомнив густо пересыпанный крепким словцом рассказ Оли о том, как два бывших городских жителя пытались принять роды, понятия не имея, что нужно при этом делать, и коза в итоге справилась лучше, чем они вместе с Гуглом. – У каждого, знаешь ли, свой рай.

– Сорен в запале может говорить хамские вещи, но чувствует он всё хорошо, и формулирует тоже, – Эрик усадил меня к себе на колени. – Знаешь, мне перед ним неловко за то, что я так счастлив.

Глава 2

Развели Сорена с Биргиттой и в самом деле быстро. Они даже сами не особенно в этом участвовали, вместо них с процессом разбирались юристы, предупрежденные заранее, что бесконечные заседания в ожидании, чей же адвокат перекукует в суде своего противника, клиентов не интересуют – им нужен результат, особенно учитывая тот факт, что в блоге Биргитты уже появился новый раздел с пастельным ярлычком, а раздел “Сорен” отправился в архив.

Самому же отправленному в архив супругу нужны были только свидетельство о расторжении их брака и возможность больше не видеть Биргитту в одном с собой помещении. Поэтому мне сравнительно легко удалось уломать Сорена на то, чтобы их разводом занялась уломанная мной же на это верная Соня, а он просто в нужный момент подписал бы документы и не варился бы в юридических хитросплетениях сам. У меня была в этом своя корысть – у него, наконец-то, появилось время на работу.

В целом, за время бракоразводного процесса Сорен подуспокоился и даже остался благодарен Биргитте за некоторые моменты. В частности, за то, что об измене он узнал сейчас, а не через десять лет непрекращающихся тусовок и интервью. Он даже шутил, что до десятилетнего юбилея он бы в таком режиме не дожил, и его супруга всё равно осталась бы одна, но уже не разведёнкой, а вдовой. Разумеется, жёлтая пресса поначалу трепала его имя на каждом углу, но за время жизни с Биргиттой у него выработался иммунитет на любую прессу, и на все вопросы журналистов Сорен спокойно выдавал согласованный с Биргиттой и её адвокатами ответ – “Решили пойти каждый своим путём”. А уже через месяц конец их отношений стал журналистам неинтересен совсем.

Получив документы, подтверждающие его статус холостяка, Сорен тут же явился к нам их обмыть, некстати вспомнив, что я обещала ему домашний ужин. Но, поскольку предупредил он нас об этом за два часа, мы при эффектно зажжённых Эриком свечах запивали принесённым Сореном дорогим шампанским разогретые позавчерашние котлеты с гарниром из риса и замороженных овощей, который я успела сообразить на очень скорую руку.

Поскольку всё, что связано с Биргиттой, так и оставалось пока табуировано, мы болтали о каких-то незначительных мелочах, вплоть до покупки Сореном новой кофе-машины – старую Биргитта сочла своей, а привычная нам и обязательная в каждом шведском доме фильтр-кофеварка перестала вдохновлять его сразу после возвращения из Испании.

До этого дня у нас попросту не было времени на такой дружеский трёп – мы с Сореном были по уши заняты тем, что в срочном порядке подтягивали хвосты по зависшим проектам, и поговорить по душам возможность появилась только сейчас, когда он в кои-то веки пришёл не по делу. Я ловила себя на мысли, как же здорово, что мы снова сидим вот так втроём на нашей с Эриком кухне, словно и не было у нас всех нас этого странного и изматывающего года. Эрик снова сыпал деталями интриги, которую он собирался закрутить в своём новом триллере, существующим пока только в виде идеи, Сорен в ответ громил его идею въедливыми вопросами и рассказывал о парочке интересных опен-коллов на сериальные сценарии, куда бы они могли в ближайшее время вписаться, а я пыталась выяснить у обоих, какие же у них всё-таки планы на Мидсоммар и можно ли организовать барбекю на лужайке у дома Сорена, так как наша всё ещё выглядела так, будто кто-то рыл там окопы.

Спохватившись посреди бурной дискуссии о фильмах, идущих сейчас в кинотеатрах, я между делом спросила у Сорена, что же ему ответила Анна, когда он написал ей насчёт съёмок русской версии “Болотных теней”.

– Знаешь, Катерина, она как-то сухо ответила. Поблагодарила, сказала, что съёмки начались, пока всё идёт нормально, ну, с поправкой на вечный бардак на площадке. Я… ну, не то, чтобы обиделся, но… Спросил, а друзья ли мы ещё. Она ответила, что да, просто она немного в запарке со съёмками. Отвыкла от смен по двенадцать часов.

– И вот это очень странно, Сорен. Потому что я ей тоже написала, и мне она подробно рассказала и где снимают, и как, кто режиссёр, кто из общих знакомых из их театра там занят, где живут и всё такое. А ведь я ей не подруга закадычная, просто знакомая.

Сорен дёрнулся, словно от пощёчины и тут же замер. В повисшей тишине громко звякнула вилка, аккуратно опущенная Эриком в тарелку, а его синие глаза настороженно уставились на меня. Сорен медленно отпил из бокала успевшее выдохнуться и нагреться шампанское, облизал губы и вздохнул.

– Что ж, выходит, что я ей всё-таки больше не друг. Только я никак не могу в толк взять, что я такого сделал. Чтобы вот так меня игнорировать.

– Погоди ты казниться, Сорен, мне кажется, что мы смотрим на эту картину не с той стороны. Очень похоже, что дело не в тебе. Анна ведь аккуратно уточнила у меня, не сменила ли я работу. И я ответила, что не сменила. Значит, она прекрасно понимает, что вся информация, которую она мне сообщила, в любом случае станет известна тебе, а учитывая, что мы друзья – и недели не пройдёт, как я тебе обо всём донесу. Получается, со мной она может общаться напрямую, а с тобой почему-то нет, хотя передать тебе весточку по-прежнему хочет и осознанно выбирает для этого гораздо более длинный, зато очень надёжный путь. Давай-ка, Сорен, скажи мне, чем мы с тобой различаемся.

– Ты старше. Умнее. Красивее. Ты замужем. Говоришь по-русски, – Сорен азартно отгибал палец за пальцем.

– Всё не то, Сорен.

– Ты женщина, Катерина, – внезапно подал голос Эрик. Сорен бросил на него такой удивлённый взгляд, словно сомневался в этом.

– Вот! Уже больше похоже на правду. Смотри-ка, какая избирательность в общении – девочки направо, а мальчики сходу нахрен. Не нравится мне всё это, в делении друзей по гендерам есть что-то неправильное. Неестественное, если ты меня понял.

– Понял. Она слишком хорошая актриса, чтобы сфальшивить хоть в чём-то. Ты спрашивала о моих планах на Мидсоммар? Я сейчас внезапно осознал, что хочу отметить его, как у нас тут в Стокгольме положено. Закатим барбекю у меня дома, а потом сразу же махнём втроём в отпуск, как тебе идея? Поглядим, что там за съёмки такие интересные, – прищурил глаза Сорен.

Идея мне предсказуемо не понравилась. Но на этот раз я не стала отговаривать парней, хотя у них обоих от предыдущих поездок впечатления были, прямо скажем, неоднозначные. Эрик в оба приезда в Россию влипал в серьёзные неприятности, да и Сорен тоже получил свою порцию, пусть и, благодаря нашим с Эриком усилиям, меньшую, чем мог бы. Однако, становясь старше, я однозначно решила для себя, что и мальчики давно уже большие, и если им для вдохновения требуется русский или любой другой экстрим – пожалуйста, за свой счёт.

Так, разумеется, было не всегда – ещё несколько лет назад я тряслась над Сореном, как наседка, пуще родной матери оберегая его даже от синяков на коленках, пока в один прекрасный момент он ясно не дал мне понять, что готов отвечать за свои поступки самостоятельно. И, как ни странно – мне полегчало. Особенно, когда я обнаружила, сколько времени и сил у меня отнимала эта навязчивая забота, выросшая из комплекса отличницы и желания всё держать под контролем. Теперь я могла лишь обрисовать им приблизительные контуры последствий, но что-то запрещать двум совершеннолетним мужикам окончательно перестало вписываться в мой стиль.

Тем более, что на этот раз мы совершенно точно планировали отпуск.

Ну, в основном отпуск.

На съёмки в ближайшем Подмосковье мы изначально планировали заглянуть лишь одним глазком, увидеть Анну, убедиться, что с ней всё в порядке, а мы – чёртовы параноики, и вернуться в Москву прожигать жизнь дальше. Одни сплошные экскурсии. А если бы мы наелись московской жизнью раньше положенного, мы даже могли бы заглянуть на Урал, в деревню, где жила Оля, повидаться и посмотреть местные красоты, но со временем пока было непонятно и обнадёживать подругу я не стала.

Но пока я возилась с оформлением документов, у меня возникла идея – а почему бы нам не совместить приятное с полезным и не подзаработать немного деньжат в этом вояже, пока господа соавторы не ушли с головой в новые проекты? Я связалась с продюсерской компанией и закинула удочку издалека, попросив организовать нам приглашение на съёмочную площадку. Разливаясь соловьём, я в самых весёленьких красках расписала им, как господа сценаристы были впечатлены визитом съёмочной группы в Стокгольм, и теперь аж спать не могут, как хотят нанести ответный визит замечательным людям, с которыми они тогда познакомились.

Я даже не особо кривила душой – приём в зале с зеркалами в пол и хрустальными люстрами, который закатила тогда в Стокгольме продюсерская компания, Эрик и Сорен не могли забыть до сих пор. Переплюнуть эффект от него смогла только свадьба Сорена и Биргитты.

Поначалу замечательные люди задумались и ушли так глубоко в тину, что на какой-то момент я почти распрощалась с мыслью о шальном приработке. Но тут мне очень помогло то, что с того момента, когда никому не известный Сорен писал в соавторстве с никому не известным Эриком сценарий “Болотных теней”, парни уже успели заслужить репутацию солидных авторов, а Сорен так вообще стал звездой европейского масштаба. Поразмыслив пару дней, продюсер ухватился за моё предложение обеими руками. И, аккуратно подведённый мной к этой мысли, сам предложил расширить программу визита – помимо экскурсии на площадку организовать две творческие встречи в разных городах с освещением в СМИ. На следующий же день мне позвонила их пиар-менеджер, и по неподдельному энтузиазму в её голосе я поняла, что затея выгорит. Все оказывались в плюсе – сериал дополнительно получал хорошую рекламу, а нам обломился небольшой гонорар, который наполовину окупал наш отпуск, что приятно согрело мне душу.

Оставалось только сообщить об этом господам соавторам. Эрик редко в последнее время светил лицом, но за деньги был готов посветить ещё пару раз. А вот у Сорена на СМИ после жизни с Биргиттой периодически обострялась аллергия, и поначалу он взялся нудеть что-то про то, что агентская работа не предполагает торговли людьми, но то, что его в России помнят и страстно желают видеть, ему всё же льстило, поэтому, понудев для порядку ещё минут десять, он согласился.

Потирая руки, как муха-цокотуха после удачной сделки, я и забыла, что законы Мёрфи могут работать вне зависимости от нашего к ним отношения.

Уж слишком всё хорошо шло, чтобы в самый неподходящий момент не случилась какая-то дрянь, спутавшая мне в итоге все карты.

За две недели до вылета в Россию мне от Анны пришло длинное письмо. Я обнаружила его во входящих аккурат за ужином, и мои пальцы настолько зудели от желания узнать, что внутри, что, несмотря на нахмуренные брови Эрика, всегда считавшего, что телефону за столом не место, открыла его и стала читать вслух.

Письмо начиналось с подробного отчета о съёмках. Анна писала по-русски, поэтому её лёгкий, метафоричный слог в полной мере могла оценить только я, а Эрику, который русский знал в ограниченном объёме, приходилось довольствоваться моим довольно кондовым переводом на английский – на шведский я бы перевела еще хуже. Но она так подробно и с юмором описывала творящееся на площадке, что пару раз мы с Эриком вынуждены были отложить чтение, хохоча, как сумасшедшие, почти в каждой истории узнавая ситуации, с которыми мы и сами регулярно сталкивались на съёмках тут, в Швеции. Оказалось, что киношное раздолбайство – вещь вполне себе интернациональная.

Но, дойдя до последнего абзаца и пробежав его глазами, я ошарашенно замолчала.

– Что, неужели не знаешь, как перевести? – весёлые синие глаза Эрика лукаво смотрели на меня. – Ну же, Катерина, ты уже давно не та девочка, которая общалась со мной жестами. Или дай мне, может у меня лучше выйдет. Проверю, не забыл ли я русский язык.

Я была настолько растеряна, что легко позволила телефону выскользнуть из моих пальцев и перекочевать в широкую лапищу Эрика. Но уже через минуту озадаченное выражение нарисовалось и на его лице.

– Катерина, я или чего-то не понял, или шутки внезапно кончились. Тут…

– Кончились, Эрик.

– Тогда, будь добра, переведи максимально близко к тексту. Пока я понял только то, что барбекю на Мидсоммар, похоже, отменяется, а план нашей поездки придётся полностью перекроить.

Я вздохнула и начала читать текст, словно ударявший меня под дых каждой фразой:

“Катюш, могу я тебя кое о чём попросить? Не в службу, а в дружбу, хорошо? Я знаю, что ты хотела приехать со своими писателями через две недели, но мне очень нужно, чтобы ты приехала раньше. Вот настолько раньше, насколько сможешь. Я тут в больницу загремела, и мне очень нужен человек рядом, ситуация вышла слишком уж серьёзная – не меньше двух недель мне тут куковать. В противном случае я бы не просила. Я лежу в райцентре, тут есть очень приличная гостиница, я узнавала у медсестёр. Приезжай, пожалуйста, это очень важно. Мне некого больше просить, кроме тебя. Подробностями я тебя пока грузить не хочу, приедешь – наболтаемся. Передавай привет мужу и его соавтору, когда увидитесь. Анна.”

– Понятнее не стало, – сказал Эрик.

– Звони Сорену, пусть срочно бросает всё и едет сюда. Здесь нужен военный совет.

Через полтора часа охреневших людей в нашем доме стало трое.

– Погоди, Катерина, и что ты предлагаешь? – спросил Сорен, выслушав всю историю.

– Ну лично я, пока ты ехал, уже поменяла билеты и вылетаю в Москву завтра, оттуда поездом. Анна в местной больнице, в районном центре. Думаю, вам пока не нужно срываться за мной.

– Почему?

– Потому что нам только через неделю назначено визы получать. Бюрокаты в посольстве в этот раз превзошли себя, – вздохнул Эрик.

– А ещё потому, что у меня есть ощущение, что Сорен в больнице будет нежеланным гостем, – добавила я, переводя взгляд на Сорена, нервно потирающего переносицу. От этой привычки он не избавился, даже когда по настоянию Биргитты стал носить контактные линзы вместо очков. – Не для Анны, но для кого-то ещё. По крайней мере, из разницы в переписках с тобой и со мной я сделала такой вывод. Она ваши отношения не светит в своей переписке, даже по имени обоих не называет. А меня она показывает окружающим, как чуть ли не лучшую подружку. Нет у вас разумного повода приезжать раньше положенного. Считайте, что я поеду на разведку. Осмотрюсь там, на месте – свяжусь с вами, подкорректируем планы.

– А я? – Эрик сделал вид, что надулся.

– А тебе надо быть с Сореном. Он, конечно, звезда и все такое, но по-русски совершенно не говорит. С тобой он хотя бы в аэропорту и на вокзале не заблудится.

– Кайса! – угрожающе вскинул голову Сорен.

– И будьте готовы прилететь, когда я скажу, как только получите визы.

– Катерина, у меня тут ещё мысль появилась, – Эрик сверкнул в мою сторону синими глазами. – Раз уж мы “твои писатели”, то я подозреваю, что нам не стоит на площадке светить нашу нежную дружбу. Чёрт со мной, раз уж мы успели пожениться, но вот Сорен пусть изображает твоего рабовладельца, а не друга. Никакой Кайсы, никакой Катерины, никакой Кати. Строго фру Нильсен, понял?

– Или Екатерина Александровна, если тебе так будет удобнее, – по лицу Сорена я поняла, что удобнее не будет. – Пока всё окончательно не выясним.

Больница в подмосковном райцентре была похожа сразу на все провинциальные больницы, которые мне довелось видеть в жизни. Ряды одинаковых фанерных дверей с полустёртыми номерами, под ногами линолеум неопределённого цвета, зелёная масляная краска на стенах и потолки, которые белились раз в пятилетку, а протекали каждый год. Я быстрым шагом шла по влажному, остро пахнущему хлоркой полу в девятый круг этого ада – отделение травматологии, где по коридору слонялись ходячие пациенты испитого вида в серых застиранных майках и трениках, стреляющие друг у друга сигареты. На некоторых было страшно смотреть – их тела покрывали повязки в таких местах, что мне было непонятно, как они с такими травмами ещё ходят, из суставов у парочки мужиков торчали дренажные трубки, но они упорно, шаг за шагом трюхали к курилке, организованной, судя по запаху, прямо на чёрной лестнице, в нарушение всех положенных норм. Оттуда же периодически выныривали и врачи, в чистеньких хирургических костюмчиках, составляющие резкий контраст с большинством своих пациентов.

В палату к Анне я попала без проблем – заполошную простоватую тётку с двумя пакетами черешни в авоське приняли скорее не за подругу, а за старшую родственницу, а после того, как один из пакетов приземлился на потёртое дерево сестринского поста, мне ещё и дорогу показали. Свернув в последний коридор, я пошла отсчитывать номера палат в поисках нужной.

Возле двери с необходимым мне номером я увидела на скамье мужчину, который сразу привлёк моё внимание – он был одет в цивильное, а не в медицинскую форму или больничную одежду, что было странновато, но этот момент я решила прояснить позже. Сейчас перепуганная родственница-подружка не должна замечать ничего, кроме самой Анны. Зайдя в палату, я удивилась – в ней не стояло ни одного букета. Когда её в Питере сбила машина, палата была похожа на цветочную лавку, а тут – ни-че-го.

Из пяти коек были заняты только три, и я начала обводить их взглядом по очереди, высматривая знакомую русую голову. Пока мой взгляд не выхватил огромные, полные боли серые глаза Анны.

От её вида я непроизвольно охнула, добавив непечатное словечко, мне даже не пришлось ничего изображать, все эмоции были предельно натуральные. Лицо, шея и руки Анны, торчащие из-под одеяла, были покрыты чёрно-сизыми гематомами, сливающимися на нежной золотистой коже в устрашающий узор.

– Откуда это? – я даже забыла поздороваться. И про черешню забыла.

– Сядь ко мне поближе, – попросила она и начала аккуратно приподниматься на расписанных синяками руках, пытаясь сесть на постели.

Тихо, очень тихо попросила.

Я подтащила стул и села прямо у её изголовья, настолько близко, насколько вообще позволяла конфигурация палаты.

– Ну?

– Замуж неудачно вышла, – Анна полууселась на койке, кое-как подпихнув под спину тощую подушку, и подняла на меня взгляд. – Не за того человека.

– Это муж тебя так?

– Угу. Мне и раньше попадало, но в этот раз у него совсем крышу сорвало. До больницы вот дошло, прежние разы как-то обходилось.

– За что? – вырвалось у меня, и я тут же мысленно выругала себя за этот типично русский вопрос. Нет ни одной уважительной причины, по которой один человек может сделать такое с другим человеком.

– Ему в последнее время и повода не надо было. Могло даже за косой взгляд прилететь. Не то сказала – пощёчина. Опоздала – зуботычина. Сначала он извинялся… ну, после, плакал, говорил, что кроме меня, ему никто не нужен, обещал, что всё будет в порядке, что больше никогда… И через неделю бил снова. А однажды и извиняться перестал. Один раз я развод попросила, он сначала начал говорить, что любит, а потом зуб выбил. Очевидно, от любви, – Анна вздохнула и продолжила: – В этот раз я на полчаса задержалась на съёмках, у меня последняя смена была, ребята захотели отметить. Через полчаса он был на площадке, вытащил меня оттуда за руку, а в отеле…

Анна зажмурилась, пытаясь сдержать навернувшиеся слёзы. Я ошарашенно сидела, пытаясь собрать картинку из тех кусочков, что у меня были.

– Говори, говори, Аня, я слушаю, – еле слышно пролепетала я, положив руку на её плечо, стараясь прикасаться только к ткани её футболки, словно боясь, что чёрные узоры на золотистой коже мгновенно перекинутся на мою, стоит мне только тронуть их пальцами.

Всё, что я говорила ей сейчас, было враньём. Я не хотела слушать о пережитом ей ужасе, о котором она так легко рассказывала мне, у меня внутри все потроха скручивались в узел и прилипали всем комом к мелко подрагивающей от накрывающего меня страха диафрагме. Но я повторила:

– Ну же, расскажи.

– Сначала он просто орал. О том, что прекрасно знал, какой блядушник у нас на площадках, ничем не лучше театра, и что я тоже блядь, раз работаю там, что все актрисы шалашовки, карьеры с раздвинутыми ногами делают, а если ещё не трахаются с режиссёром или продюсером, так только потому что денег мало предложили. Я думала – да пусть его орёт, лишь бы не бил, чтобы хотя бы морду не портить. Но он знал, что я уже отсняла все свои сцены. Я даже заметить не успела, как он размахнулся и влепил мне по лицу кулаком. Раз – и я уже лицом в ковролин. Тогда я закричала. Отель же, стенки тонюсенькие, хоть кто-то должен был услышать. А его это только больше разозлило. Следующий удар был уже ногой по рёбрам. Потом ещё. Ещё… Я сбилась со счёта, но продолжала кричать, пока могла. Потом перестала. Отрубилась, когда он меня головой об стену приложил. Когда очнулась – вокруг люди. Оказалось, горничная сбегала за охранником, а тот сразу полицию вызвал. Меня привезли сюда, а его – не знаю. Но теперь уже всё, амба, не могу больше. Подала на развод. Но одна я это не вытащу. Поэтому тебе и написала.

– Переписку твою он тоже контролировал, да?

– Да. Переписку, передвижения. Расходы. Надеюсь, Сорен поймёт… когда-нибудь потом. Эти съёмки-то состоялись только потому, что контракт был заключён очень давно, ещё до свадьбы, и продюсерская компания пригрозила такой неустойкой, что ему пришлось согласиться. А из театра он заставил меня уйти сразу после свадьбы. Фактически, я безработная, у меня нет своего дохода. А ты одна приехала? Где остальные?

– Пока в Швеции, ждут отмашки, – рассеянно проговорила я, пытаясь собрать мозги в кучу и наконец начать задавать необходимые вопросы. – Мне нужно представлять ситуацию. Какие у тебя травмы?

– Сломаны два ребра. Синяки, ссадины. Сотрясение мозга, – Анна помолчала, собираясь с мыслями, потом выпалила одним словом остальное. – Выкидыш. Я пыталась закрыться, но пара ударов пришлись в живот. Ребёнок не выжил.

– Погоди… а он знал?..

– Что я беременна? Знал, конечно. Поэтому я и не могу больше. Последняя капля была, всё.

Фух. Узел внутри меня затянулся ещё сильнее. Просто перетерпи, Катерина. У меня защипало в носу, но Анне сейчас не нужны были мои слёзы. Ей нужны были мои мозги.

– Значит, в больнице тебя две недели точно продержат?

– Врач говорит, что да. Я только за – тут я в относительной безопасности. Пока что. Но когда-нибудь меня выпишут. И у меня нет такого места, где он меня не найдёт. Вся моя родня в Казахстане. Нет денег, чтобы добраться. Нет профессии, кроме публичной, которая всегда на виду. Мои питерские друзья его страшно боятся и не готовы подставиться, даже, чтобы помочь мне. Разводом занимается юрист, из благотворительной организации… ну, по домашнему насилию. Историю сразу в жёлтую прессу продали, и организация сама на меня вышла. Это ребята железобетонные, я у них такая не одна. Ну и мой, так сказать, кейс, им тоже выгоден – всё-таки я публичная персона. Нас разведут. А вот уголовное дело мой… муж развалит – слишком хорошие связи. Заявление я написала, конечно, но охранные ордера у нас ещё не существуют. Знаешь, что? Я страшно боюсь, что он меня найдёт. Видела, кто в коридоре сидит? Это не полицейский, это он приставил. Он не собирается меня отпускать.

Тут мне стало понятно, почему я сижу так близко, и почему она почти шепчет. Я молчала и думала. Хорошо, что парни в другой стране. Могли бы наломать дров, особенно Сорен. Здесь без подготовки никак. Разбитые губы Анны дрогнули – очевидно, она боялась и того, что зря рассчитывала на мою помощь.

– Катя, ты мне правда очень нужна.

– Мы поможем, Аня. Только дай мне день на раздумья, нам с ребятами нужно обсудить наши действия. Я не бросаю тебя, буду к тебе каждый день ходить, пока они не прилетят сюда. Завтра расскажу, что мы надумали, ладно? Ты, если спросят, кто я такая, скажи правду, что жена сценариста, познакомились в театре ещё, но сделай меня такой, ну, придурковатой, дескать, тётка в России давно не живёт, забыла, как оно у нас тут устроено. Я тебе подыграю. Сначала попробую в отдельную палату тебя перевести. Отдыхай и жди меня с новостями. Ах, чёрт, чуть не забыла, я ж тебе черешни принесла…

Выйдя из палаты, я окинула взглядом сидящего на скамейке парня. Молодой, коротко стриженый, одет неприметно – в спортивные штаны, кроссовки и светлую футболку, позволяющую мне разглядеть результаты его усилий в спортзале. От пациентов его отличала чересчур уж чистая одежда и висящая через плечо небольшая чёрная сумка – местным страдальцам они без надобности. Услышав, как хлопнула дверь в палату, он вскинул лобастую голову, и перевёл взгляд с телефона на меня. Я поймала взгляд и улыбнулась:

– Не знаете, где тут курят? – спросила я заискивающим тоном.

Лобастая голова мотнулась в сторону чёрной лестницы и снова опустила взгляд в телефон. Не из органов он в охранники подался, тут же подумала я. Полицейский, даже бывший, не потерял бы ко мне интерес так быстро. Я нырнула за металлическую дверь, из-за которой разило табачным дымом, и подошла к стайке курящих мужчин.

– Извините, у вас сигаретки не найдётся? – спросила я.

Мрачный небритый дядька с перевязанной головой молча протянул мне пачку и щёлкнул зажигалкой.

– А ваш друг не курит? – нагло пошла напролом я.

– Который? – хрипло отозвался мужик.

– Который в коридоре скучает. На спортсмена похож.

– Это не мой, – неожиданно улыбнулся мужик, показав очень хорошие для курильщика зубы. – Это постовой.

– Постовой? – округлила глаза я.

– Девку сторожит из тридцать пятой палаты. Ну мы его так и прозвали.

– Круглосуточно, что ли?

– Не, их двое посменно сторожат. Еду с собой носят, даже поссать почти не отходят. Из милиции, наверное. Девку по скорой привезли, вряд ли она до такой синевы на улице споткнулась. Сто процентов криминал.

– Артистка она, – встрял тщедушный дедок с костылём, перекатив мятую папиросу в угол рта. – Щас на второй кнопке сериал идёт, про любовь, моей бабке очень нравится. Вот бабка-то у меня глазастая: пришла меня навестить, увидела, как она в толчок чапает, и сразу сказала, что она в том сериале снималась. Жалко девчонку. Вот, мобыть, охраняют, чтобы из газеты не шастали.

– А они шастали?

– А то. Быстро этот спортивный их на выход наладил. Или то другой был, Семён?

– Другой, – покачал перебинтованной головой мрачный Семён. – У них пересменок аккурат в три часа, а дело вечером было.

Понятно, подумала я, значит, есть и второй, причём куда более осторожный. Я взглянула на часы – половина второго. Надо будет и на него взглянуть.

– Спасибо за сигарету, Семён, – растянулась в улыбке я. – Страсть как курить хотелось. Вы очень меня выручили.

Видеозвонок длился уже сорок минут, и половину этого времени я рассказывала Эрику и Сорену, что происходит. А вторую половину терпеливо ждала, пока Сорен прекратит вопить. И ещё раз похвалила себя за разумное решение улететь в Россию одной. Потому что за двадцать минут Сорен вспомнил все неприличные слова, которые в принципе знал. Дважды он пытался отобрать у Эрика свой телефон, который тот предусмотрительно незаметно припрятал в карман, когда понял, к чему идёт мой рассказ, один раз собрался уйти домой без телефона и поменять билеты на ближайшую возможную дату с домашнего компьютера, и трижды проклял нас с Эриком и всю нашу родню до седьмого колена. Особенно, когда Эрик успешно приложил силу, заставив его сидеть на месте и никуда не срываться. Всё же физические кондиции у них были ну очень неравные.

Я продолжала ждать.

Наконец, через двадцать минут фейерверк возмущения выдохся. И у нас снова появилась теоретическая возможность поговорить, как разумные люди.

– Я разочаровался в браке окончательно, – тихо выдал последний залп Сорен, подперев голову сложенными руками. – Уже второй пример за последнее время, когда эта дорожка завела кого-то прямо в задницу. Впрочем, меня, на этом фоне – не очень глубоко. Пожалуй, что я даже везунчик.

– Кто таков её будущий бывший муж? – спросил Эрик, не спуская глаз с потухшего товарища.

– Крупный бизнесмен. Не уровня твоего бывшего начальника Новикова, далеко, но достаточно богат и влиятелен, чтобы организовать нам проблемы, если подставимся. Анна в успех уголовного дела не верит, он и его адвокаты сольют обвинение. Скорее всего, сливать будут на признании вреда здоровью незначительным. Дескать, не убил же, не покалечил и вообще сама виновата, как это у нас водится. Максимум, на что она рассчитывает – что он уплатит штраф за побои. Но радует, что хотя бы под ковёр это замести уже не удалось, организация, которая предоставила ей адвоката, раскручивает инфоповод на полную, по всем соцсетям. Пока дело длится, у мужа Анны будет очень много забот, и какое-то время ему будет не до неё. За ней в больнице приглядывает его человек. Даже двое. Не вмешиваются, визитам не мешают, просто контролируют, что она остаётся на месте.

– А когда Анну выпишут, хвосты не отвалятся, так? Муж сможет до неё добраться, если мы поспособствуем её исчезновению?

– Сможет, возможности разыскать Анну у него есть. Частный сыск-то никто не отменял. У меня уже есть идея, где можно её спрятать, но важно понимать, что это временная мера.

– Документы?

– Внутренний паспорт на руках, билеты на поезд или самолёт в любую точку России купить сможем.

– Но в России её найдут. За границу?

– Нет. Нет заграничного паспорта. Кое-куда и без него можно, но если мы отправим её в Казахстан к родственникам – это то же самое, что на блюдо положить. Туда в первую очередь явятся. Оформить паспорт можно дистанционно, но это займет от месяца до трёх. Потом ещё виза. И туристическая виза обычно короткая. Когда она закончится, ей придётся возвращаться.

Сорен слегка завис, услышав эту фразу. На его лице была видна работа мысли – густые чёрные брови сначала съехались к переносице, собрав по-мальчишески гладкую оливковую кожу в две глубокие складки, а потом разошлись обратно и взлетели вверх, словно он никогда в жизни не удивлялся чему-либо сильнее, чем мысли, которая только что посетила его кудрявую голову. Глаза лихорадочно заблестели, а губы схватили воздух и замерли, ровно на одну секунду, которая нужна была Сорену, чтобы окончательно решиться высказать это вслух:

– А знаете, что? Я тут немножко передумал. Брак не такой уж отстой, если правильно им пользоваться.

– Сорен, у тебя температура? Ты бредишь.

– Нет, температуры нет. Есть идея. Смотрите, если она поедет за границу, как турист, то виза короткая, так? А если она поедет к мужу? Тогда сроки другие, верно?

Эрик вылупил на него глаза и, искажённый веб-камерой, стал похож на золотую аквариумную рыбку.

– Сорен, ты же не хочешь сказать, что…

– Хочу. Я могу заключить с Анной фиктивный брак. Формально препятствий нет – я свободен, она тоже гарантированно получит развод. А когда обустроится в Европе, ну или сможет безопасно вернуться обратно – разведёмся. Это я уже умею. Визу я из консульства выбью быстро, я, в конце концов, тоже не последний человек, мне пойдут навстречу. С жильём проблемы не будет. Поживёт у меня какое-то время, в новом доме места достаточно. Даже желательно, чтобы она жила у меня, будет меньше вопросов. Она хорошая актриса, ей ничего не стоит сыграть… любовь ко мне.

– Мне казалось, ты ещё полчаса назад больше не хотел с этим связываться, – заметила я.

– Это же не по-настоящему.

– Ты знаешь, что с тобой будет, если миграционная служба это выяснит? – Эрик впился в него ледяным взглядом, но Сорен только махнул рукой.

– Вообще, у нас миграционное законодательство мягкое. Но если прямо совсем не повезёт, я просто заплачу конский штраф и влипну в крупный скандал. А её выдворят из страны. Она рискует больше меня. Но мы постараемся не попадаться. Тут у меня тоже идеи найдутся, чему-то я у Биргитты всё же научился.

Глава 3

Анна сидела на своей новой больничной койке и смотрела на меня так, будто я предложила ей слетать в космос. Койка в платной палате была очень современной, но из-за этого же – довольно высокой, и спущенные с неё худые Анины ноги с начинающим отцветать синяком на правом колене не касались пола, из-за чего она казалась мне похожей на птичку на жёрдочке.

Ещё вчера её перевели в другую палату, в отдельную: моя скандальность, дотошность и, чего уж греха таить – деньги довольно быстро решили этот вопрос. По дороге в палату я бросила взгляд на уже привычно дежурящего под дверью парня и еле удержалась, чтобы не поздороваться. Он так же привычно проводил меня взглядом. Смена места работы не заставила его даже выражение лица поменять. А вот мне бы хотелось, чтобы оно однажды стало очень удивлённым.

– То, что ты предлагаешь, пока что выглядит очень сложным, – тело Ани было напряжено и собрано, а лицо энтузиазма не выражало, скорее, она снова казалась напуганной.

– Ну, тебе не обязательно участвовать на всех этапах. Даже нежелательно, если хочешь моё мнение знать. Документы Эрик и Сорен возьмут частично на себя. У них будет достаточно возможностей, чтобы этим заняться.

– Но это же займёт очень много времени. В больнице меня столько держать не будут.

– Я могу вести себя, как последняя сука, и угрожать главврачу жалобами на недостаточно хорошее лечение довольно долго. Скажи, ты в принципе согласна?

– Если не брать в расчёт вопрос морали, то это хороший вариант. Лучший из имеющихся у меня, – и тут она опустила взгляд, до этого пристально изучающий мою невозмутимую физиономию. – Но Сорен не обязан…

– Это его идея, – мне начинала надоедать нерешительность Ани.

– Всё равно, как-то неловко.

– Согласна? – рубанула я.

– Согласна.

– Тогда я приложу максимум усилий, чтобы в больнице тебя продержали до самого развода. Я связалась с твоим адвокатом, он говорит, что при такой шумихе, которую они устроили в СМИ, чиновники постараются сделать всё в кратчайшие сроки, просто, чтобы этот фонд от них отстал. Получим свидетельство и сразу же исчезнем. Наружу придётся вынырнуть, конечно – за загранпаспортом и на… на свадьбу. Но постараемся не светиться. Выныривать будем не в Москве и не в Питере.

– Слово “свадьба” звучит просто чудовищно. Относительно того, что мы собираемся сделать, – Анна помолчала. – А куда мы исчезнем?

– Ты когда-нибудь была на Урале?

За окном была сплошная тьма. Изредка, когда состав проносился мимо хоть какого-то человечьего жилья, я видела в этой тьме пару смазанных всполохов света, но чем дальше мы уезжали, тем реже и реже они разрезали заоконную мглу. Железный короб вагона плавно ходил из стороны в сторону, укачивая пассажиров, спящих в этой общественной люльке, а колёса подпевали, выстукивая на стыках известную почти каждому с детства колыбельную.

Чу-чух. Чу-чух. Чу-чух.

Анна тоже спала, рассыпав по подушке копну русых волос, на нижней полке в купе поезда, увозящего нас на восток. Я выкупила купе целиком, нимало не заботясь о том, что кому-то может не хватить билетов – желающие провести лето на Урале у касс не толпились. Да и нечего кому-то лишний раз пялиться на её покрытое синяками лицо.

Я и сама лишний раз старалась не пялиться – от брошенного на Анну взгляда в моей памяти снова и снова всплывал чудовищный рассказ о том, чем закончился её казавшийся поначалу таким счастливым брак. Слава богу, закончился насовсем. По крайней мере, с формальной стороны. Ребята из благотворительной организации и в самом деле оказались железобетонными и не оставили другой стороне ни единого шанса затянуть дело. Ведь у супругов не было общего имущества и детей.

Больше не было.

У спокойно спящей под хрустящей железнодорожной простынёй Анны больше не было ни детей, ни имущества.

Самой мне никак не спалось, и я уже устала считать, сколько оборотов вокруг своей оси я сделала на своём жёстком ложе за эту ночь. Слишком уж я перенервничала за последние дни. И слишком хорошо понимала, что и дальше будет ненамного спокойнее.

Эрик и Сорен приехали в тот срок, в который и собирались, чтобы не вызывать ни у кого подозрений внезапной сменой планов, и практически сразу из аэропорта эффектно, с пафосом варяжских гостей, явились на съёмочную площадку, где уже шли досъёмки последних сцен. Вели они себя там, как два генерала на плацу, причём Сорен, на мой взгляд, даже немного перегибал палку.

Он помнил о договорённости, что серенькая и безымянная фру Нильсен должна непрерывно скакать у него на побегушках, и вовсю пользовался этим, нещадно гоняя меня по всем мелким делам, включая те, что мог бы вполне сделать сам или попросить Эрика, да так, что уже к вечеру я совершенно натурально еле держалась на ногах. Перед отъездом по дальнейшему маршруту он картинно устроил мне на площадке грандиозный скандал, а Эрик так же картинно утешал обессиленно висящую у него на плече плачущую супругу, и на повышенных тонах объяснял новообращённому диктатору, что его любимая Кайса не может бросить больную подругу и уехать с ними в Москву, поэтому он готов закрыть амбразуру императорских хотелок собой по мере своих сил. Сорен через губу согласился с таким вариантом, что свело спектакль к умеренному хэппи-энду.

Окружающие получили от этого перфоманса море удовольствия, и если на площадке у мужа Анны имелся информатор, то донёс хозяину он то, что нам и было надо: забугорные сценаристы тупые и зазнавшиеся, в Россию они прибыли заколачивать бабло, а на то, что их старая знакомая кукует в травматологии, им обоим фиолетово.

Мне стоило огромных усилий объяснить Сорену, что его встречу с Анной надо отложить, а к больнице нельзя приближаться даже на полкилометра.

После удачного выступления на площадке парни всё же уехали – отрабатывать гонорар на первой творческой встрече в столице, о которой продюсеры уже наверняка успели пожалеть.

А я осталась.

Стоило только Анне получить свидетельство о разводе, я первым делом сообщила об этом Эрику, и он тут же примчался назад, под предлогом, что очень соскучился. Он нужен был мне рядом. А Сорен был брошен в московской гостинице и от безделья целыми днями одиноко бродил по музеям с аудиогидом, рассматривая живопись и скульптуру.

Теперь можно было убрать свою когтистую лапу с горла больничного персонала, который меня за пару недель откровенно возненавидел из-за того, что я изводила их всех претензиями по любому поводу, и только жалость к тихой и вежливой Анне не давала им развернуть полноценную войну против её мерзкой подруги, никак не могущей вдуплить, что до Стокгольма отсюда около тысячи километров по прямой, а магия бесплатной шведской медицины закончилась ещё на границе с Финляндией. После того, как противная баба одним днём стала милой заюшкой, перестав выкатывать первое замечание сразу после “Здравствуйте”, врачи, удивлённо уточнив, в самом ли деле у меня больше нет никаких вопросов, выдохнули и сообщили Анне, что выписывают её. И в тот же день я купила билеты и предупредила Олю, чтобы она ждала нас.

На всякий случай, мы планировали ехать не до конечной станции, указанной в наших билетах – она была такой же фальшивой, как мой мерзкий характер, а сойти на промежуточной, откуда Михаил или Оля забрали бы нас на машине. Не то, чтобы такое примитивное запутывание следов как-то затруднило работу хорошего специалиста по розыску, но всё же оно оставляло нам чуть больше времени до того момента, когда нас всё же найдут.

Самым сложным было отделаться от приставленного к Анне шпиона. Тут нам, конечно, очень повезло, что её бывший муж не был Анатолием Новиковым, и не держал у себя таких профессионалов, как тот, который в своё время стерёг Эрика. Экономил. Если бы он не был жадным, в “Болотных тенях” играла бы другая актриса. И эта жадность должна была когда-то выйти ему боком.

С первого же дня я с завидной регулярностью стала таскать Аню с собой на чёрную лестницу. Она, сколько я её знала, не курила и даже запах дыма переносила с трудом, но вот её соглядатаям вряд ли сообщили такие подробности.

Когда мы намылились в курилку первый раз, под дверью дежурил Лобастый. Он поднял на нас взгляд, но даже не чухнулся за нами вслед. Только поморщился, когда мы вернулись назад, насквозь пропитанные сигаретным духом. Вечером, после их пересменка, мы повторили поход. И только мы успели спуститься к засыпанной пеплом площадке, где на косо вкрученном в стену саморезе висела полная окурков огромная консервная банка из-под маринованных огурцов, металлическая дверь на лестницу резко распахнулась и в проёме замаячила морда Осторожного.

Не доверяет, думала я, быстро впихивая Ане в руку только что зажжённую мной сигарету.

И правильно делает, продолжала я свою мысль, прикуривая вторую и измеряя Осторожного скучающим взглядом.

– Вы чего-то хотели? – спокойно спросила Аня, поднося сигарету к губам, с которых ещё не успел сойти отёк.

Осторожный молча смотрел, как она втягивает дым и, изогнув длинную шею, выпускает его длинной сизой струёй в потолок, как когда-то делал роковой красавец Никита, её партнёр по сцене. А потом так же молча захлопнул дверь и исчез.

– Господи, какая же дрянь, – давясь кашлем, сообщила мне Аня, вкручивая недокуренную сигарету в горку окурков в банке.

– Ты сейчас о чём? – хитро прищурилась я, делая очередную затяжку.

– Обо всём, – ответила она и первый раз с момента нашей встречи, наконец, улыбнулась.

Съёмочная группа откровенно побаивалась мужа Анны, но сама она всё-таки им нравилась, да и сочувствие к её ситуации у них было, поэтому обаятельному Эрику не составило труда уговорить их немного подсобить нам в нашем побеге. Один из водителей с площадки подпёр служебной машиной машину приставленного к Анне человека (моя память напрочь выпустила, кто из двоих это был – Лобастый или Осторожный), чтобы она никаким образом не смогла бы выехать с парковки. И с абсолютно чистой совестью ушёл до вечера развлекаться в город.

Эпикриз Анны и все её документы уже лежали у меня в сумке, когда мы с ней отправились на чёрную лестницу в последний раз. Она привычно прошла мимо соглядатая, всё ещё одетая в заношенную больничную одежду и резиновые тапочки, нарочито размахивая пустыми руками и пересказывая мне какую-то байку, как делала за это время десятки раз. Но на этот раз мы прошли мимо банки из-под маринованных огурцов и заторопились на улицу.

Когда соглядатай, заподозривший наконец, что уж больно долго мы на этот раз курим, выскочил из больничных дверей, наше такси уже выезжало с парковки. Переполняемая злорадством, я с удовольствием смотрела в заднее стекло, как он мечется вокруг своей машины, и что-то орёт в трубку, судя лицу, быстро ставшему малиновым – не слишком печатными словами. Но сердце у меня всё равно колотилось, как ненормальное.

– Ваши сумки в багажнике, дамы, – Эрик оглянулся на нас с пассажирского сидения. – Что в них, я не знаю, шоппингом по твоему списку занимался Сорен, поэтому, если чего-то не хватает или что-то не подойдёт по размеру, вопросы прошу адресовать ему. Я принимаю претензии только по доставке.

Он улыбался мне, взбудораженный удавшейся авантюрой, всё той же улыбкой бесшабашного юнца, которой он когда-то сверкал с плакатов своей футбольной команды и с помощью которой однажды навсегда украл моё сердце.

А Аня, наоборот, словно окаменела от известия, что одежду ей покупал Сорен. И не только одежду. В моём списке, помимо неё, были и мыло, и шампунь, и зубная щётка, и даже прокладки. И нижнее бельё.

Я абсолютно точно знала, что, в отличие от Ани, он, методично обходя лавки в торговом центре, ни капли при этом не смущался. И даже получил удовольствие: московскими музеями он пресытился на третий день и после ныл мне в трубку, что начинает понимать Герострата – настолько сильно он отравился высоким искусством.

– Волнуешься, родная? – снова послышалось с переднего сиденья. – Я пошутил насчёт покупок. У Сорена такая память, что он не забывает ничего.

Да, я, чёрт побери, волновалась не меньше Ани. Но не из-за шмоток. Меня гораздо больше занимало, нет ли пробок на нашем пути. Мы ехали в соседний город, чтобы сесть там на проходящий поезд, и время рассчитывалось мной под самую ленточку – от выхода из такси до посадки не должно было пройти больше двадцати минут. Поэтому я не отрывала взгляда от экрана мобильника. И, кажется, у нас пока всё получалось – весь маршрут до вокзала был приятно окрашен зелёным.

На первой же крупной станции Эрик должен был сойти, чтобы вернуться в Москву к Сорену. У них оставалась ещё одна творческая встреча, после чего праздник заканчивался и стартовала неприятная рутина с документами, необходимыми для оформления брака. А с нашей стороны нужно было дождаться заграничный паспорт Анны и подать заявление в ЗАГС, в уральском райцентре. И ждать Сорена и Эрика там, дома у гостеприимной Оли.

Мы с Эриком стояли в тамбуре, его скромная сумка подпирала обшитую светлым пластиком стену в ожидании, когда перед ним откроются двери вагона. Аню мы деликатно оставили в купе – ей нужно было переодеться и привести себя в порядок.

У нас опять совсем не осталось времени, которое мы могли бы провести вдвоём. Несмотря на то, что он ещё не сделал последнего шага на нагретый солнцем асфальт провинциального перрона, я уже страшно по нему скучала и остаток пути прижималась к его груди, слушая стук его сердца, пока он обнимал меня за плечи и перебирал мои пальцы своими, длинными, с неровно остриженными ногтями.

Несмотря на давнишний запрет курения в поездах, тамбур всё равно был прокурен – но где же прятались нарушители, я так и не поняла. От табачной вони рот постепенно наполнялся слюной – мой издёрганный организм отчаянно требовал выдачи курева и себе тоже.

Но это потом, потом. Не при Эрике. Пусть думает, что я ещё держусь.

Поезд начал замедлять ход. Я уткнулась лицом в его плечо, напоследок, успеть вдохнуть его запах перед тем, как он оставит меня.

– Опять врозь, да? – я услышала голос Эрика, доносящийся откуда-то сверху. – Сорен по-прежнему не даёт нам с тобой закиснуть и спокойно состариться. Будем надеяться, что ваши бюрократы не сильно хуже наших, и мы тут не застрянем до зимы. А то у нас тоже визы не вечные.

– Просто знай, что я буду ждать твоего приезда каждый день, начиная прямо с послезавтра.

Он поднял мою голову за подбородок, но толчок вагона от сработавших тормозов не дал ему поцеловать меня. Подошедшая проводница открыла дверь и мы спустились на потрескавшийся перрон, где он закончил начатое.

– Да, совсем забыл, – он оторвался от моих губ и полез в карман, – я, конечно, против этого, но тебе будет немного веселее.

Из кармана он вытащил пачку сигарет и зажигалку, которые вложил в мою руку.

– У тебя до отправления есть пять минут, – улыбнулся Эрик.

Я тронула Анну за плечо и она сразу проснулась.

– Пора? – спросила она, выглянув в окно и обнаружив там светлеющее за жидкими деревьями небо.

– Ещё полтора часа. Давай поедим, я не знаю, сколько нам ехать от станции. В туалет сходи, там очереди нет сейчас. Но могут вот-вот набежать.

Анна потёрла руками лицо, словно стряхивая с него остатки сна. Затем спустила ноги с полки, подцепив ими свои новые босоножки. Нагибаться ей, похоже, всё ещё было трудновато. Решив не застёгивать ремешки на пять минут, она вышла из купе, звонко цокнув болтающимися пряжками по порожку.

Я полезла в сумку и достала два лотка с быстрорастворимой лапшой и коробку с чайными пакетиками. Придётся сбегать к титану несколько раз, прикинула я. Я наполнила кипятком по очереди два лотка, а финальным забегом принесла два стакана кипятка для чая. Пока я выцарапывала пакетики с заваркой из коробки, пряжки цокнули снова и Анна появилась в проёме двери.

– Неужели тебе совсем не страшно? – задала она предельно неожиданный для меня вопрос.

– Почему это не страшно? Страшно. Я совершенно не Сара Коннор, если что. Ни отбиться, ни убежать я не смогу.

– Зачем тогда ты мне помогаешь? Зачем вы все мне помогаете? Когда я просила тебя о помощи, я не рассчитывала на такой масштаб.

– Не обижайся, но лично мне тебя жаль. То, что произошло с тобой, не должно происходить вообще ни с кем, нигде и никогда. Я не могу прекратить это совсем, но если от меня зависит, чтобы это не повторилось с одним конкретным человеком, то я, пожалуй, в деле. И ещё это важно для Сорена. Для него дружба – не пустой звук. Для меня тоже. Садись, ешь. Эта лапша жуткая дрянь, если остынет.

Анна села к столику, открыла крышку лотка и помешала его содержимое пластиковой вилочкой. Я бросила пакетики в кипяток.

– Представляешь, он срезал с одежды все ярлычки. Все до одного. Я даже не могу понять, сколько это стоит.

– Это он по привычке, – задеревеневшим голосом соврала я.

Не поэтому, ох, не поэтому, если я хоть что-то понимала в Сорене. Он всегда так делал со своей новой одеждой, чтобы при носке ничего не впивалось в тело и не натирало кожу, так что формально я говорила ей правду, но… Аня, похоже, это тоже поняла.

– Это странная дружба, тебе не кажется?

– Ты плохо знаешь Сорена, ежели так. Для него это нормальная дружба. Если бы я попала в такую ситуацию, он поступил бы так же.

– Тебе повезло выйти замуж гораздо удачнее.

– Ты и Эрика плохо знаешь, – улыбнулась я, оттого, что приходится повторяться, и от возможности съехать с неудобной темы, – при нашей первой встрече он мне вообще-то угрожал. Но ты права, ударить женщину он вряд ли сможет. И не только женщину. Он вообще дрался последний раз, ещё когда в европейском клубе играл, лет двести назад. В дупель пьяный, разумеется – в клубе с этим было строго, но поди объясни это парню в двадцать два года. Потом ему газетные заголовки очень не понравились и штраф, который с него его клуб слупил, тоже не понравился, пришлось с дебошами завязать.

Да и обо мне ты слишком хорошего мнения, добавила я про себя, вспомнив, как я вязала Эрику щиколотки джутовой верёвкой. А потом сама же развязывала обратно.

Ладно, что-то от Сары Коннор во мне всё-таки было. Как минимум, склонность к паранойе.

Анна молча ела лапшу. Прикончив её, она взяла косоватый подстаканник с чаем, но внезапно поставила его обратно на стол и взглянула на меня.

– Лучше расскажи мне о Сорене. Похоже, я в самом деле знаю его не очень хорошо.

Кроме нас, на этом полустанке никто не сходил.

То есть нет, разумеется, из вагонов повывалились не до конца проснувшиеся курильщики, спешащие за несколько минут долгожданной стоянки всосать очередную дозу никотина вместе с глотком свежего утреннего воздуха, но мы даже не успели как следует оглядеться, как они все были загнаны проводниками обратно на свои места, досматривать недосмотренные сны. На платформе перед крохотным деревянным вокзалом, окружённым нарядным палисадником, остались только мы с Аней, но оттуда уже спешила нам навстречу Оля, кутающаяся от утренней прохладцы в длинную вязаную кофту.

Сельская жизнь явно шла ей на пользу. Да, пяток килограммов она прибавила, но часть нового жирка соблазнительно округлила её бёдра, другая прибавила ей размер в груди, и что-то даже осталось на очаровательные щёчки, моментально делавшие её загорелое лицо каким-то очень сдобным, словно румяная булочка с изюмом из моей школьной столовой. Я тут же вспомнила момент нашего знакомства. Тогда я собеседовала на должность внештатного редактора только что уволившуюся из средней школы… не девушку, и даже не женщину – задёрганную тётку с серой физиономией и нервным тиком, хотя по паспорту ей было только двадцать шесть лет. Уже год к тому моменту она плотно сидела на антидепрессантах. И, как и я, пыталась сбежать от реальной жизни на стадион, болея за ту же самую команду. Вопрос о хобби был единственным во всём интервью, отвечая на который, она сделала попытку улыбнуться, смущённо, словно стесняясь своего ответа. Увидев эту улыбку, я сразу сообщила, что Ольга нам подходит, даже не взглянув, как она выполнила тестовое задание. Наши эйчары только кивнули, вот настолько им было пофигу, кто будет редактировать для издания в мягкой обложке однотипные любовные романы, которые в наше издательство несли такими пачками, что рук на них не хватало никогда.

Судьба иногда делает странные кульбиты. Сейчас Оля снова работала в средней школе, но выглядела нормальным здоровым человеком, а с таблеток она слезла сразу же, как ей в нашем издательстве стали платить деньги, на которые можно прожить. Сотрудничали мы не очень долго – поднабравшись опыта, она ушла от нас за длинным рублём на фриланс, но вот подружились сразу и очень крепко. Да, кто-нибудь мог сказать тогда, да и сейчас тоже, что мы обе слегка повёрнутые мозгами, но для меня было важно только то, что поворот у нас был в одну и ту же сторону.

За Олей, не торопясь, шагал её муж. Мне сразу бросилась в глаза его хромота – не очень явная, но я знала Мишу задолго до злополучного ранения, и тогда он вполне резво бегал, а теперь каждый второй его шаг был на какую-то долю секунды короче другого. И это было, как ни странно, хорошо. Потому что от Оли я знала, что ранение было настолько тяжёлым, что ноги он мог лишиться вовсе.

А то и жизни. Только вот Олю не устраивал ни один из этих вариантов. И она умела прогибать реальность под свои желания.

Она быстро обняла меня и Аню, покосившись на оставшиеся от гематом жёлтые разводы на её руках, и тут же подхватила одну из наших сумок. Миша же, молча игнорируя мои протесты, взял вторую и повёл нас прямиком к стоящему у вокзала стандартному “бобику” цвета хаки, на дверце которого белой краской было выведено “Полиция”. Он быстро забросил наши небогатые вещи в аскетичный салон своего авто, и мы поехали по порядком разбитому асфальту в полнейшую неизвестность.

Полицейский “бобик” тряс нас по направлению к нашему временному дому, поднимая пыль с ухабистой просёлочной дороги, мимо волнуемых ветром пшеничных полей, уже начинающих отливать светлым золотом на утреннем солнце. Кое-где на лугах паслись коровы, даже не поднимавшие голов на звук истошно рычащего на подъёмах мотора пожилого уазика и продолжавшие меланхолично щипать траву. И, судя по сероватым стогам, то там, то сям раскиданных по тусклому травяному бархату – сенокос тут был в самом разгаре.

Село, где жили Оля с Мишей, называлось Климово. И по меркам того, что мне приходилось видеть раньше – оно было довольно большим, скорее, его можно было назвать посёлком. В нём, помимо школы, имелись в наличии сельская больница, два магазина, и даже несколько трёхэтажных многоквартирных домов, а на кладбище сияла маковкой из свежего дерева недавно отстроенная часовенка.

На месте мы были через час, и выходило, что места тут всё-таки не совсем глухие – в негусто населённом регионе час от станции это просто локация класса люкс. До бабушки было добираться гораздо дальше, внезапно подумала я. А стоило только Оле отпереть деревянные, выкрашенные синим ворота, чтобы дать Мише загнать уазик во двор, как воспоминания макнули меня в моё детство уже по самую макушку.

Дом у ребят, конечно, был больше, чем у моей бабушки, и намного. На дорогу смотрела просторная застеклённая веранда, окружённая буйным беспорядочным цветником, и чердак тоже был жилой – но всё же на полноценный второй этаж он не тянул. На первом этаже, за сенями и кухней, располагались две уютные отдельные комнаты, и необходимости спать на развёрнутом на полу матрасе или на печи, которая, разумеется, была средоточием этого дома и занимала довольно много места, у нас, похоже, не имелось.

– Знаешь, за что нас тут чудиками считают? – спросила Оля, бросая на наше будущее спальное место сумку с Аниными пожитками. – У нас икон нет. Но есть вай-фай. Аккурат в красном углу вместо божницы роутер висит, местные поначалу чуть ли не крестились от ужаса, когда видели. Мобильная вышка прямо в селе, проблем со связью не бывает. Ну, тебе ли не знать, как я выбираю себе место жительства, – и Оля засмеялась, продемонстрировав кокетливые ямочки на щеках.

А вот водопровода в селе не было. В туалет, слава богу, на улицу бегать было не надо, но бак, в который насос качал воду из скважины для туалета и кухни, всё же был ограничен по объёму. Поэтому для нас с Анной уже топилась баня, но, при необходимости, за домом имелся ещё и летний душ, где можно было ополоснуться, не заморачиваясь с растопкой. Воду в его бак закачивали утром, и к вечеру, нагретая солнцем, она вполне годилась для мытья.

Оля повела нас показывать двор, но, глянув через калитку, почти сразу крикнула:

– Миша, они опять в огороде! Загони их к чертям в сарай!

Через минуту калитка скрипнула, и Михаил выгнал оттуда на нас четверых белых коз и двух козлят неопределённого пола и возраста. Они недобро смотрели на нас горизонтальными зрачками и громко верещали высокими голосами, давая понять, что гостям они не рады, но были быстро загнаны хворостиной в просторный сарай, который явно строился под более крупных домашних животных. Вслед этому небольшому стаду звонко залаяла выскочившая из будки небольшая кудлатая собачка.

– Это Туман, знакомьтесь. Он, конечно, никого не загрызёт, но лает, как большой. Бережёт наше хозяйство.

Анна тут же присела почесать за ухом нового знакомого, и спросила:

– А есть кто-то ещё?

– Есть, конечно. Кур десяток есть, только они уже разбрелись по огороду, и уж их оттуда выгнать не получится. Кот Василий, но летом он в доме даже ночует не всегда. Дрыхнет на сеновале, наверное. Но ты не волнуйся, к миске все являются вовремя.

– А коз вы сеном кормите?

– И травой, и сеном, пока лето. Зимой ещё комбикорм даём. Вот тут всё и храним, – Оля широким, даже немного театральным жестом распахнула деревянные створки во второй сарай, откуда тут же вышмыгнул крупный рыжий кот и начал виться у ног хозяйки. Драное правое ухо придавало ему крайне бандитский вид. Очевидно, это и был упомянутый Василий, собственной персоной.

Я заглянула в полутёмный прохладный сарай. Вдоль одной стены под самую крышу уходили сложенные штабелями берёзовые дрова, а с другой стороны, за небольшой оградой из штакетника, было сложено сено.

– Это ещё прошлогоднее, в этом году мы пока только скосили, но недели через две привезём его и сложим. А потом ещё, на другом лугу скосим. Им на зиму много надо, прожорливые оказались – просто ужас. Даже как-то покупать пришлось, и поди найди ещё, кто зимой продаст. Если в хозяйстве корова стельная – можно даже с разговором не подъезжать, сразу развернут обратно, – засмеялась Оля.

Посреди сарая, прислоненные к дровам, стояли два велосипеда, предельно винтажного вида и оба с мужскими рамами, на которых кое-где сквозь сколотый лак проступали рыжие пятна ржавчины. Глаза Анны тут же загорелись, а руки потянулись к потускневшим от времени деколям.

– Ох ты ж, сокровище какое, это ведь не минские, это пермский “Урал”, да? Их уже поди лет тридцать не выпускают. Они на ходу, не знаешь?

– Один точно да, я на нём езжу иногда в школу. Второй – не проверяла, он мне большой какой-то, я до педалей не достаю. Велосипеды нам вместе с домом достались, от прежних хозяев. Тут всё близко, но если лень пешком, то почти все ездят, от мала до велика, даже пенсионеры. Это у нас, как сейчас говорят, средства индивидуальной мобильности.

– А мне можно?…

– Да, конечно, бери, если надо.

– Товарищи женщины, – раздался за нашими спинами голос Михаила, – баня, в принципе, готова, можете идти.

После бани мы, раскрасневшиеся, сидели на веранде в цветастых сарафанах, пошитых Олей самостоятельно из древних ситцевых отрезов, тоже доставшихся ей вместе с домом, с полотенцами на головах, и ужинали.

– Не поверишь, мы пить почти совсем бросили. В местном магазине ничего приличного не бывает, а в город не наездишься. Так что позволяем себе очень редко. Вот, молоко пьём, – Оля налила в эмалированную кружку холодного молока из большой банки. Она не рискнула сходу предлагать нам козье и заранее купила для гостей молока у соседки, державшей корову.

– А курите?

– Бывает. Да ты не стесняйся, я окно распахну, – Оля снова поставила передо мной ту же самую пепельницу, которую когда-то ставила в Питере, украденную ей из таллинской пивной. Пепельница с тех пор уже заработала скол на краю, очевидно, при переезде.

Я закурила. В открытую створку окна потянуло снаружи густым и сладким, без малейшей травяной терпкости, цветочным духом от бело-розовых, как зефир, флоксов, заполонивших весь Олин палисадник и не дававших жизни почти никаким другим цветам. Оля без спроса вытащила из моей пачки сигарету для себя. Откуда-то появился рыжий гулёна Василий и прыгнул ей на колени, тут же свернувшись в мохнатый бублик. Она машинально опустила пальцы на загривок между торчащих лопаток и Василий басовито заурчал, как мотор от трактора.

– Спасибо вам, что приютили, – внезапно нарушила затянувшуюся паузу Аня.

– Мы вас и так в гости ждали. Просто… не расширенным составом, – Оля помолчала. – Ты, Аня, молодец. Боец. Знаешь, тут в каждой третьей семье жена хоть раз, да получала от мужа тумаков, один раз и до больницы дошло, причём не нашей – в райцентр бабу увезли. И никто, никто заявления не написал, вот Миша свидетель. Они его зовут просто поговорить, представляешь? Как будто он словами что-то исправить может. Что он, взрослого мужика, на десять лет его старше, воспитывать, что ли, будет? Так поздно уже, воспитывать-то. Ну пригрозит он, уголовный кодекс вслух почитает, как батюшка в церкви – Святое писание, и что? Через два месяца опять зовут. Но не заявляют и даже не разводятся почти. Не по-людски это, говорят. А бить, значит, по-людски. Это их не смущает. Детей сильнее всего жалко, они же все у меня учатся тут. Ночью, как дома скандал, прячутся по чужим огородам или по соседям, а утром в школу идут, спят прямо на партах. Иногда и к нам прибегают, Миша тогда идёт разбираться с родителями, а я их спать укладываю. По-хорошему, я должна директрисе доложить, что у ребёнка семья проблемная по части домашних дебошей, да только директриса сама пару раз на работу с фингалом являлась. И все же всё про всех знают, все! Дикость просто. А для них – норма жизни. Думают ещё, что мы с Мишей дурачки какие-то блаженные, когда от нас слышат, что не должно так быть.

Откровенно говоря, я не ожидала такой реакции от сдержанной обычно Оли, ей удалось меня удивить. Видимо, сильно её задела за живое эта история. Лицо Ани стало пунцовым, и я поспешила перевести тему:

– Оля, тут ещё такое дело… Мы не знаем точно, сколько у вас пробудем. Вы не стесняйтесь, нас можно к делу приставить. Мы не туристы и не нахлебники.

– Это само собой, помощники нужны. По крайней мере, с сеном. С огородом – полить, прополоть кое-что… Огород у нас убогий, да и козы эти… Пожрали всё, до чего дотянулись, вот и приглядите за ними. В школе сейчас каникулы, я работы набрала, дело всем найдётся. Будем ждать ваших писателей, сколько надо.

– А если нас раньше найдут? – Анну всё ещё не отпускала эта мысль.

– В деревне есть свои плюсы: появиться тут незамеченным очень сложно, любой незнакомец на виду, – сказал Михаил. – Я заранее узнаю, если кто-то расспрашивать начнёт. Мне же первому и доложат, чужаков тут не любят, всех за воров считают. Пространство для манёвра у нас будет.

Глава 4

Сельская жизнь нам с Аней нравилась. По крайней мере, пока что. Деревенское лето было наполнено жизнью, или, лучше сказать, оно самой жизнью и было. С рассветом вокруг начиналось движение и не прекращалось до самых вечерних новостей, а если где-то случался праздник – то и ночью можно было издалека услышать отзвуки гулянки и хохот расходящихся по домам компаний. Днём-то праздно никто не слонялся: все, включая даже ребятишек, шли откуда-то и куда-то исключительно по делу – от момента начала распашки до уборки с поля в октябре последнего корешка жизнь всех местных проходила под дамокловым мечом с надписью “Успеть”. Успеть засеять. Успеть скосить. Успеть высушить, успеть убрать, выкопать, сжать, связать, выдергать, обмолотить, погрузить, успеть, успеть, успеть. Эта жизнь не неслась стремглав, куда попало, горячим ахалтекинцем, как в большом городе, но она шла по своему извечному кругу владимирским тяжеловозом, медленно, упорно и в точно отмеренный срок.

Мне лишь однажды довелось побывать в селе зимой, но этого хватило, чтобы раз и навсегда ощутить всеми имеющимися органами чувств, как мир вокруг, пребывавший летом в беспрестанном движении, целиком ушёл в гибернацию, тратя энергию раскрученного летом маховика исключительно на поддержание жизнедеятельности, до момента, пока весеннее солнце не отдаст, наконец, команды просыпаться. Все дни зимой были похожи один на другой, и я запомнила их застывшей картинкой: сидящего у белёного бока натопленной печи деда, склонившегося над новой рыбацкой сетью с деревянной иглицей, узел за узлом прибавлявшей в сети ровные ячейки, и бабушку за каким-то рукоделием, то ли шитьём, то ли вязанием под монотонное вещание чёрно-белого телевизора.

Аня, в отличие от меня, была полностью городской девчонкой, и многих вещей, бывших у местных, что называется, “на рефлексе”, не умела или не понимала, но быстро и с охотой осваивала. Я же, проводившая в детстве в деревне всё лето, спокойно делала всё, что попросит Оля: косила траву и ворошила подсыхающее сено, доила коз, кормила кур и собирала снесённые ими яйца. Если говорить откровенно, нам страшно повезло, что Оля и Миша, как, прости господи, сельская интеллигенция, были немного вынесены в сторону от центра этого жизненного потока по причине микроскопического по местным меркам хозяйства. Но, поскольку оно у них таки было, поток волок и их, в том же направлении, что и всех остальных. Дело и им, и нам всегда находилось, и мне было радостно видеть, как Аня в этих хлопотах впитывала из общего потока свою порцию так необходимой ей энергии.

Свободное время мы с ней проводили по-разному. Мне кровь из носу было необходимо продолжать редактуру рукописи Эрика. Чтобы не мешать Оле заниматься своей работой, я устроила себе гнездо на сеновале – если не запирать ворота, света там днём вполне хватало, а вай-фай успешно добивал дотуда без потери качества.

Первая попытка обустроиться оказалась неудачной: я притащила в сарай слишком тонкое одеяло, и стебли сухой прошлогодней травы кололись даже через него, мешая мне сосредоточиться на тексте. На следующий день я подошла к делу более основательно, захватив с собой найденное на чердаке толстое стёганое покрывало и накрыла им сено, предварительно раскопанное мной в некое подобие шезлонга, и на такой конструкции сидеть было уже вполне комфортно, особенно в компании прихваченной с кухни бутылки с домашним компотом. Я даже количество перекуров сократила: в сарае курить было никак нельзя, а вылезать, чтобы потом залезать снова, мне было лень. От этого я чувствовала себя отъявленной ЗОЖницей.

Рыжий бандит Василий, которого я потеснила в его хоромах, поначалу дичился меня, но пару дней спустя признал за свою, и теперь часто возлежал рядом, подставляя под почёсывания белое от рождения пузо, довольно замызганное от шныряния по округе. Периодически он нырял куда-то в угол, и выныривал уже с мышью в зубах – не просто же так он тут обосновался, охотничьи угодья в сарае были более чем щедрые. Если прислушаться, можно было услышать, как мыши шуршат и попискивают где-то в сене. Но я их не боялась, тем более с таким ревностным охранником.

Периодически в сарай заныривала и Аня, каждым своим появлением заставляя кота недовольно навострять уши на звук её шагов, нарушавший его спокойный дневной сон. Она проверила техническое состояние обоих велосипедов и осталась крайне недовольна, занудно рассуждая в пространство, как же можно было так их запустить, чем неуловимо напоминала мне Сорена, способного занудеть кого угодно, если вопрос для него был принципиально важен.

Целую неделю Аня потратила на то, чтобы разобрать обе машины до винта, отмыть от ржавчины и старой смазки, перебрать все узлы, смазать, настроить и собрать обратно. Она даже попросила Ольгу свозить её в город, за какими-то химикатами, которых у Оли и Миши в доме отродясь не водилось, а в обеих сельских лавках на её вопрос только развели руками.

С утра до вечера Аня ходила чумазая, с настолько чёрными по самые локти руками, что въевшаяся чернота, казалось, навсегда останется под её ногтями траурной каймой, но очень счастливая, и словно бы… оттаявшая наконец от того, что ей пришлось испытать. Но оттаяла она всё-таки не до конца, и мне очень скоро пришлось в этом убедиться.

Когда она закончила приводить велики в работоспособное состояние, она сначала перевернула их, оперев о землю рулём и седлом, а потом долго и внимательно прислушивалась к издаваемым им при вращении колёс звукам. На мой не шибко тонкий слух, в тихом шелесте и лёгком поскрипывании ничего криминального не было, но Аня только покачала головой, сказав, что лучше она всё равно не сделает, и тут же, не отходя от кассы, предложила мне обкатать оба велосипеда, съездив искупаться на ближайшее озеро.

Идея была крайне соблазнительной и я согласилась. Лето уже успело перевалить за середину и потихоньку катилось к концу, поэтому надо было пользоваться возможностью – в моей памяти накрепко засели бабушкины наставления, что после Ильина дня уже не купаются, и выходило, что на это занятие у нас оставалось совсем немного времени. А потому я захватила в бане пару полотенец и вскарабкалась в седло.

Надо было признать, что Аня ездила на велосипеде гораздо лучше меня – хоть я поначалу и думала, что однажды научившись ездить, пропить мастерство впоследствии трудно, это оказалось не совсем так. И дело было даже не в том, что последний раз я ездила на велике лет пятнадцать назад, а, скорее, в том, что я в принципе никак не дружила с любой физкультурой. Это при таком-то муже! И теперь я постоянно отставала от Ани, особенно в горку, и болталась позади метрах в ста, лишь бы не терять из виду красные всполохи её заднего катафота, задыхаясь, с горящими ногами и выскакивающем из груди сердцем, периодически спешиваясь в особенно крутой подъём. Аня же, стоило дороге пойти в гору, вставала на педали – и только её и видели. Компанию нам составлял довольный Туман – его по такому случаю спустили с цепи, и он весело трусил за велосипедами по дороге, да и купаться полез тоже весьма охотно.

Купальников у нас не было – занятия плаванием не входили в мои планы ни при отъезде из Стокгольма, ни позже, когда мы готовились уносить ноги из Подмосковья, поэтому плавать приходилось, скажем так, ню, но Оля, подумав, подсказала нам местечко, где мимо не будут шастать толпы народу. После езды по пыльной дороге купание, тем более нагишом, оказалось совершенно особенным удовольствием: прохладная вода ласково обнимала разгорячённое зноем тело, успокаивала натруженные мышцы и позволила мне, наконец, смыть с кожи едкий пот с налипшей на него тонной мелкого песка. А ещё купание хоть ненамного вернуло мне чувство превосходства – Аня плавала не очень уверенно и плескалась в основном на мелководье, там, где могла достать до дна ногами, а я шустро гребла то туда, то сюда сочинским брассом, периодически ныряя под воду с головой.

Когда мы вернулись, я была умотана настолько, что готова была упасть и уснуть на любой горизонтальной поверхности, которую встречу первой. Но, повернув к дому, мы издалека увидели у ворот Олю с каким-то малышом, на вид лет восьми. Парнишка тоже был с велосипедом.

– Аня! – крикнула она. – Поможешь парню? У него с цепью что-то, а Миша на работе.

– Твой ученик? – спросила я, кое-как остановившись и пытаясь перекинуть через раму отказывающуюся повиноваться мне ногу. Туман, притрусивший вслед за мной, нехотя гавкнул пару раз, больше для порядку, и тут же нырнул под ворота, направляясь к своей будке. Похоже, бедняга сегодня тоже убегался и ночью будет спать, как убитый – грабьте, не хочу.

– Ага, – ответила Оля. – Это Санёк. А это тётя Аня и тётя Катя.

– Здрасьти, – хмуро отозвался парень.

– Ну, будем знакомы, Александр, – Аня присела рядом с мальчишкой. – Показывай. Катя, принеси мне инструмент из сарая, пожалуйста.

Я, тут же поняв, что сон откладывается, понуро потащила свой велосипед, весивший после нашей поездки, по ощущениям, килограммов сто, в сарай. Когда я вынесла Ане ящик с инструментом, она уже трещала о чём-то с пацаном, а он улыбался ей во весь рот, в котором уже не хватало нескольких молочных зубов.

Оля, сидящая на скамейке у ворот, вопросительно подняла бровь и похлопала по месту рядом с собой. И как это она всегда угадывает, подумала я, прислоняясь спиной к сухому горячему дереву, моментально начавшему потихоньку вытягивать боль из моей спины, и достала сигаретную пачку, куда Оля тут же запустила пальцы.

– Показываешь ребёнку плохой пример? – сострила я.

– У него вся семья смолит, как паровозы. А половина ещё и квасит. Мой пример тут уже ничего не решает, – Оля щёлкнула зажигалкой. – А ты будешь?

– Сейчас не хочу, – ответила я и прикрыла глаза.

Мне и в самом деле было не нужно. Сидя у ворот в ласковых лучах вечернего солнца, глядя через полусомкнутые ресницы, как минута за минутой удлиняются тени, я в первый раз после полученного от Анны письма чувствовала себя абсолютно спокойной. Мой слух вылавливал из тягучего, как патока, воздуха потрескивание Олиной сигареты, тихий скрежет металла о металл, звонкий мальчишеский голосок и отвечающий ему глубокий, убаюкивающий голос Ани, словно рассказывающий кому-то волшебную сказку. Легко было представить, что она рассказывает её мне, но уловить, о чём эта сказка, я никак не могла, разве что понимала, что точно о чём-то хорошем. Как минимум, история была со счастливым концом.

Мои веки, сначала чуть прикрытые, смыкались все крепче и крепче, и, когда я открыла их, сделав над собой невероятное усилие, Санёк уже уезжал, поднимая с дороги столб пыли. Аня смотрела ему вслед, вытирая руки ветошкой, и внезапно на контрасте со своим чудесным голосом выглядела грустной. Подхватив с травы свой велосипед, она подошла к нам с Олей и объяснила:

– Мне в больнице сказали, что у меня своих больше не будет. Очень маленький шанс. Один из ста, наверное. Не знаю, может, это и к лучшему. В ближайшее время мне точно будет не до этого.

Со второго раза мне, наконец, удалось разобраться с насосом и из шланга в бак хлынула вода, оглушительно зазвенев по его металлическим стенкам. Затолкав в топку сложенную газету, я чиркнула спичкой и бумага тут же занялась ярким жёлтым пламенем. Я сидела и смотрела, как она прогорела и пламя перекинулось на тонкие щепки, а потом принялось обгладывать сложенные поленья. Неотрывно глядя на пляшущий в топке огонь, пожирающий все больше и больше подкинутой мной пищи, я словно залипла и ушла в свои мысли.

Сегодня должны были приехать Эрик и Сорен. Оля с Мишей отправились за ними на станцию, Аня готовила для них комнату на чердаке, застилая диван чистым бельём и надраивая там пол. А я топила баню.

Через несколько дней мы поедем в город, где Сорен и Аня поженятся. Её заграничный паспорт мы получили уже неделю назад, и сделали его на удивление быстро, три месяца ждать не пришлось. Заявление было подано, пошлина оплачена. Но чем меньше дней оставалось до их свадьбы, тем больше я нервничала. Мне передалось мрачнеющее на глазах настроение Ани, которая до сих пор считала эту затею с фиктивным браком немного кощунственной. И ей, и мне казалось, что Сорен слишком легкомысленно относился к этому событию. Даже цинично, если говорить прямо.

Как к инструменту.

Что это значило для Ани, я не знала, но сама я в своё время до последнего не хотела выходить даже за очень любимого мной человека, потому что не была уверена, что наши отношения – навсегда. А между ней и Сореном никогда не было любви, Сорен недолго был ей болен, он восхищался её талантом, написал для неё свою первую пьесу, но никогда не воспринимал это всё как любовь, потому что почти сразу понял, какая между ними лежит пропасть. Он тогда так и не смог представить себя, скромного сценариста и начинающего писателя, рядом с известной на всю Россию красавицей-актрисой. С тех пор многое изменилось, но пропасть никуда не делась, просто изменила направление и даже стала в каком-то смысле ещё шире. Теперь звездой был он, а слава Анны закончилась ещё в тот момент, когда ей пришлось уйти из театра, и публика о ней практически позабыла.

Но больше всего меня беспокоило то, что сейчас Сорен собирался жениться, чтобы гарантированно потом развестись. Для него, эмоционального, тонко чувствующего окружающий мир человека, это было нехарактерно. Всё-таки такой цинизм был скорее нашим с Эриком амплуа. И то, к некоторым вещам относиться так, как сейчас это делал Сорен, было невозможно даже для нас.

Здорово же Биргитта его поцарапала.

Стук воды о бетонный пол заставил меня очнуться. Бак переполнился и вода хлестала через верх. Я спешно выключила насос и заглянула в топку – сухие дрова занялись хорошо, поэтому я закрыла дверцу и поднялась со скамейки. Решив, что дальше процесс пойдёт самостоятельно и мой пригляд печи больше не требуется, я бросила взгляд на часы – ещё успею подоить коз и положить им в кормушку свежей травы.

Тихий размеренный звон белых струек молока о стенки подойника и похрустывание зеленых стеблей в зубах козы Машки, которая в этом стаде, несомненно, была главной бандершей, приводили меня в странное состояние, похожее на транс, с отключением всех мыслей, кроме одной – не дать подлой Машке засадить по подойнику копытом и уничтожить результат всех моих трудов за последние сорок минут. Пару раз ей это удавалось, но я уже успела научиться смотреть одним глазом в подойник, а второго не спускать с её чересчур шустрых задних ног, которые у меня каждый раз чесались руки связать.

Отставив надоенное подальше от рогатой бандерши, я только принялась обтирать полотенцем руки от вазелина, которым смазывала ей вымя, как во дворе послышался звонкий лай Тумана, заменяющий Оле и Мише дверной звонок. Я прислушалась. В лай вплёлся скрип отпираемых ворот, а потом рычание мотора, почти сразу стихшее и сменившееся негромкими мужскими голосами.

Приехали. Я подхватила ведро и заторопилась наружу.

Во дворе Эрик и Сорен вытаскивали чемоданы из машины. Сорен выглядел бледным и немного шокированным, было похоже, что поездка на уазике по сельской дороге его впечатлила не в лучшем смысле. Потом они заметили меня. Лицо Сорена вытянулось. Эрик еле сдерживал смех.

– Катерина, ты… хорошо вписываешься в ландшафт, – вместо приветствия сообщил Сорен.

Я поставила подойник на крыльцо и подошла обнять своего мужа. Эрик поцеловал меня в висок.

– Сорен хотел сказать, что свежий воздух идёт тебе на пользу. И платок тебе идёт. И эта обувь. В ней есть стиль. Как она называется?

– Галоши. Как вы добрались? – я решила не реагировать на шутки Сорена, которые он травил от безысходности и полного попрания окружающей реальностью его любви к комфорту.

– На мне три килограмма пыли. Асфальт тут отсутствует как понятие, – пробухтел Сорен. – И кондиционер в поезде тоже отсутствует. Пустите меня в душ первым.

– А душа тут нет, Сорен, – сообщила я, предвкушая его реакцию. Во дворе повисла тишина. Оля и Миша с интересом смотрели на несчастного иностранца. Даже Туман уселся возле своей будки и внимательно наблюдал.

– Окей, – Сорен, наконец, оправился от очередного удара судьбы, – а что есть?

– Катя растопила баню, – Миша ткнул пальцем в сторону жестяной трубы, из которой валил густой белый дым.

– Это в смысле сауну? Там, что ли, мыться?

– Ага. И раз ты просишь – мальчики пойдут туда первыми.

– Все сразу? – Сорен испуганно оглянулся на своего друга и отступил на шаг назад, словно намеревался сбежать, куда глаза глядят.

– Если все будут ходить по очереди, вода остынет. Несите вещи в дом. Аня покажет, куда. Мы вас на чердаке разместили.

– Окей, – судя по его лицу, Сорен ничего хорошего от сельской жизни больше не ждал.

Входная дверь распахнулась и на крыльцо выпорхнула Анна. Сорен не видел её ни разу с момента премьеры спектакля, поставленного по его пьесе – в больницу к ней я его не пустила. Худую, измождённую, покрытую кровоподтёками женщину он видел только на фотографиях в СМИ. А сейчас на крыльце стояла та самая Анна, которую он помнил – густые русые волосы заплетены в косу, на загорелом лице в форме сердечка рдел нежный румянец, а серые глаза смотрели на него с настороженным интересом. Ей тоже было любопытно, каким он стал за почти два года, что они не виделись.

– Привет, Сорен, – стоящего рядом Эрика Аня проигнорировала. Мой муж перевёл взгляд на меня и слегка приподнял густую пшеничную бровь.

Вместо ответа Сорен сделал ещё один шаг назад и окончательно завис.

– Вы, что, ещё тут? – удивился вынырнувший из-за дома Миша, успевший сбегать до бани и обратно. – Давайте быстрее, баня стынет. Или ты передумал мыться, Сорен? Все светские беседы можно закончить и потом, когда ужинать сядем. Лично я уже голодный.

За ужином Сорен постоянно зевал и у меня складывалось ощущение, что он заснёт вот-вот, прямо посреди фразы. В конце концов он извинился, сказал, что отмылся чище, чем рассчитывал, вместе с душой и совестью, поэтому мы, как хотим, а он идёт спать. И отправился на чердак.

Я же зажгла на веранде свет, распахнула окно и закурила. Оля и Аня собрали посуду и унесли её на кухню мыть, Миша, допив душистый чай, в который Оля, по случаю праздника, насовала свежей мяты и смородины, тоже нас оставил – пошёл кормить собаку.

В открытое окно тут же налетели ночные мотыльки и начали виться вокруг лампы в бешеном хороводе. Их монотонное жужжание осталось единственным звуком в наступившей, наконец, тишине.

– То, что мне придется спать с Сореном – чудовищно несправедливо, я считаю, – Эрик смотрел на меня, крутя в пальцах спелое яблоко, которое он выудил из стоящей на полу корзины. – Я и так проводил с ним практически всё время с вашего отъезда. Он мне надоел. К тому же, из роли императора он так полностью и не вышел. Ему понравилось.

– Больше в доме места нет, извини. Мы же не могли поселить его вместе с Аней.

– Тогда я дождусь, когда он уедет оформлять визу, и переманю тебя на чердак.

– Зачем? – улыбнулась я.

Он успел откусить от яблока большой кусок, жевал его, нарочито размеренно, и смотрел на меня, лукаво прищурив синие глаза.

– Расскажу тебе пару страшных историй, конечно же, – прожевав, сказал он. – Чем там ещё заниматься?

– Начинай тут. Страшные истории уместны везде. А ты по ним стал большой мастер, судя по тому роману, который я читаю каждый день в сарае.

– Почему в сарае? – удивился Эрик. – Не верю, что в таком просторном доме не нашлось для тебя угла.

– У меня там полнейший люкс, отдельный кабинет, даже с секретарём, – я выглянула в окно. – Да вот он, собственной персоной. Иди сюда, Василий.

Бандитская морда появилась над подоконником, потом Василий сжался, как пружина, и одним прыжком оказался на веранде. Он покрутился немного у моих ног, потом прыгнул на колени и, ластясь, боднул меня в грудь рыжей головой.

– Я так и знал, что ты найдёшь себе в моё отсутствие кого-то помоложе, – захохотал Эрик. – На месте этого кота должен быть я.

Он доел яблоко и метким броском швырнул огрызок в окно, прямо в душистые бело-розовые заросли. Потом подошёл ко мне и положил руки на плечи. Василий тут же задрал наверх грязный нос и недобро посмотрел на него.

– Ревнует. Хочешь, заведём в Стокгольме своего?

От такой наглости кот фыркнул, спрыгнул на пол и демонстративно направился с веранды прочь, задрав хвост трубой, словно демонстрируя Эрику, где он видал таких нахальных гостей. Эрик проводил его взглядом, а потом нагнулся к моему уху и зашептал в него:

– Завтра Сорену и Анне нужно в город. Поедут все, а мы с тобой в машину не влезем. Приходи на чердак, а? Придёшь? Я жуть как по тебе соскучился.

Его пальцы соскользнули с моих плеч и щекотно заскользили вниз. Я быстро вывернулась – в любой момент на веранду мог вернуться кто угодно.

– Приду, – засмеялась я от такого витиеватого предложения большой и чистой любви. – Уговорил.

– Тогда я пойду и хорошенько высплюсь. Надеюсь, Сорен не храпит.

Я помахала вслед уезжающему уазику и присела на скамейку у ворот с первой утренней сигаретой. Небо хмурилось: сгустившиеся за ночь облака опустились совсем низко и почти перестали пропускать солнечные лучи. Эрик вышел со двора с эмалированной кружкой и осторожно, стараясь ничего не расплескать, опустился рядом со мной.

– Вообще-то, это вкусно. Хотя очень специфически, признаюсь, – он отхлебнул холодного молока. – В пакете у него вкус совсем другой.

– Главное, сырое не пей. Банки с кипячёным на верхней полке стоят, не перепутай.

– Я поступил умнее и взял ту, из которой при мне уже пили опытные люди и не умерли, – он сделал ещё глоток и опёрся спиной на ворота. – Знаешь, а мне тут нравится. Тихо, время течёт медленно, никто никуда не спешит. По-спартански немного, но мне не привыкать, на сборах доводилось по-всякому жить. Сорену тяжело, наверное, он с детства избалованный. Родители мотались по экспедициям, его на время отсутствия подбрасывали родственникам, а уж они сиротинушку избаловали просто донельзя. Даже не пороли ни разу, представляешь? Он вообще не знает, что это такое. Моя мама на что была добрейшая женщина, и то пару раз мне за мои художества влетело. Да и не бедная у него родня была, катался как сыр в масле. А уж Биргитта вообще только пятизвёздочные условия признавала, она бы тут, наверное, на пороге умерла от ужаса. Слушай, а тут правда есть озеро? Думаю, может, пробежаться дотуда. Время есть, а я с этой суетой давно не тренировался.

– Есть, но далековато, если пешком. Мы на великах купаться ездили. Могу сопроводить, если хочешь. Выяснилось, что я езжу медленнее, чем ты бежишь.

– Ну, зато здесь безопаснее, чем в Петербурге, наверное. Траффика совсем нет. Мы сидим тут уже пять минут и никто мимо не едет.

– Уже едет, слышишь, трактор где-то тарахтит?

Трактор в самом деле показался из-за поворота, но, к моему удивлению, замедлил ход и остановился у наших ворот. Из кабины высунулся мужик средних лет, с загорелым дочерна лицом и сигаретой в зубах, и спросил:

– Миша дома?

– Они уехали в город, вы с ними буквально на пять минут разминулись, – ответила я.

– Он просил меня ваше сено с луга привезти. Ну я тогда его тут выгружу, сами разберётесь.

Я захлопала глазами – ни о чём таком меня не предупредили. Эрик вообще ничего не понимал. Водитель тем временем ловко выскочил из кабины и откинул борт прицепа.

– Ну что стоишь, вилы неси.

Я сбегала в сарай и принесла двое вил. Одни оказались лишними – у водителя в кузове нашлись свои, и он уже выгружал сено, лежавшее ближе к борту.

– Залазьте в кузов, подбрасывать будете. Втроём-то шустрее управимся.

Я забросила вилы в кузов и полезла на колесо прицепа с грацией мешка картошки. Эрик продолжал смотреть на это круглыми глазами.

– А мужик твой чо? – прищурился водитель и бесцеремонно окинул взглядом белоснежную футболку Эрика. – А-а, городской, что ли?

– Мы все городские. А он вообще не русский, – сообщила я из кузова, взяв на вилы первый пук сена и подбросив его ближе к открытому борту.

Эрик молча поставил кружку на скамейку. Затем взял вторые вилы, так же, как и я, забросил их в кузов, поставил ногу на колесо и, ловко подтянувшись, птицей перелетел через борт.

– Здесь ничего сложного, – сказал он по-русски с чудовищным акцентом, мстительно глядя на нашего гостя.

Мы справились за десять минут. Мужик даже сигарету не успел докурить и так и держал её в зубах, рискуя спалить к чёртовой матери всё, на что целых две недели уходили усилия Оли и Миши. Потом он аккуратно втоптал окурок в пыльную обочину, влез в трактор и уехал по-английски, оставив нас с приличным стогом сена у ворот.

– И что теперь с этим делать? – Эрик растерянно смотрел на кучу сухой травы с него ростом, будто видел сено первый раз в жизни.

– Я бы бросила до вечера тут, пусть бы хозяева разбирались. Но есть одна проблема. Погода портится, а мочить его нельзя – сгниёт. Чем можно накрыть, я не знаю. Придётся грузить в сарай самим. Пойдём разбирать мой рабочий кабинет.

Мы распахнули ворота сарая, вытащили с сеновала мои любимые одеяла и разделили обязанности. Эрик таскал сено и подавал мне, я же наверху равномерно разбрасывала его по всей площади и утаптывала ногами. В моём детстве это считалось детской работой, мы даже находили в этом развлечение, прыгая на свежем сене, как на батуте, пока взрослые таскали тяжести. Сейчас же после попытки прыгнуть хоть раз, я чуть не по колено ушла в колючую сухую траву, и это быстро дало мне понять, что детство давно закончилось.

Сначала у Эрика получалось плохо – он никак не мог подцепить много сена на вилы и поначалу таскал его маленькими порциями, теряя половину по дороге. Но потихоньку понял принцип, и с каждым разом приносил всё больше и больше. Когда основная куча закончилась, я прошлась граблями по рассыпанному во дворе сену, и его остатки тоже, наконец, переместились в сарай. Пусть, кто может, сделает лучше, решила я, ставя грабли в угол.

Мы справились очень вовремя – первые капли дождя начали падать на землю, ещё когда я дочёсывала граблями двор. Выглянув из сарая наружу, мы увидели, что дождь полил стеной.

– Сильный. Долго не продлится, – заявила я. – Можем пока тут посидеть, пока не закончится, если не хочешь мокнуть. Заносите мебель в кабинет.

Мы прикрыли ворота, затащили наверх мои одеяла и забрались туда сами. Эрику даже пришлось меня подсадить – теперь уровень сена был гораздо выше прежнего. Но до потемневших от времени стропил всё ещё было далеко и при необходимости можно было даже встать в полный рост, по крайней мере мне. По шиферной крыше над нашими головами звонко барабанил дождь. В сарае царил полумрак, и одуряюще пахло свежим сеном. В этом полумраке ярко выделялась белая футболка, успевшая заработать несколько пятен, одно из которых было от моих сандалий.

Чёрное ему всегда шло больше, внезапно подумала я.

Хм.

– Девочка-девочка, чёрная рука уже на твоей улице… – я сделала страшное лицо.

– Что это? – спросил Эрик, уже успевший растянуться рядом со мной во весь свой немаленький рост. Он был так близко, что я чувствовала исходящее от его тела тепло.

– Страшная история из моего детства, – улыбнулась я, глядя в его потемневшие глаза. – Из топ-3 самых популярных, я бы даже так сказала. Знаешь, мне кажется, это место стало располагать к страшилкам.

– Хорошее место. Даже отличное. Ничем не хуже чердака, – сказал мне Эрик и нашёл мои губы.

Мы оба быстро освободились от одежды и мои голые лопатки коснулись стёганого одеяла. Только что погруженное нами сено ещё не успело как следует слежаться и под тяжестью двух обнажённых тел ушло вниз, образуя глубокую ложбинку. Оно почти полностью окружало нас, его запах смешивался с запахом дождя, мокрой травы за сараем и острым запахом нашего свежего пота, делая желание почти нестерпимым. Мы сильно соскучились друг по другу, почти как в те времена, когда я постоянно моталась по командировкам, но не торопились набрасываться и быстро утолять свою жажду, а ласкали друг друга нежно, растягивая удовольствие.

– Исколемся все к чёртовой матери, – выдохнула я, когда очередная травинка впилась мне в спину. Одеяло мы давно скомкали и оно почти не защищало нас.

– Мы можем минимизировать последствия, – он взял меня в охапку и перекатился на спину. Теперь я была сверху. – Так исколюсь только я. Оцените идею, от одного до пяти.

– Послушай, Эрик Нильсен, – меня трясло от возбуждения и голос совсем осип, превратившись в свистящий шёпот, – те времена, когда я получала удовольствие от одного твоего имени, давно в прошлом. Теперь ты мне нужен весь, целиком. Заткнись и займись делом.

Он заткнулся и наши тела, наконец, слились в одно.

Насчет дождя я ошиблась. Он всё шёл и шёл, и начал стихать только тогда, когда я уже почти дремала, уткнувшись покрытым испариной лбом в настолько же мокрое плечо Эрика. Иногда я думала о том, что занимаюсь с ним любовью не ради нескольких секунд оргазма, а исключительно ради вот таких долгих и нежных минут, ради того, чтобы лежать обнажённой на его таком же обнажённом теле, зачастую в предельно неестественной позе, переплетясь с ним в объятиях, слипшись с ним влажной кожей, понемногу успокаивая учащённое дыхание и заставляя своё сердце биться в том же неспешном ритме, что и его большое и тренированное сердце. Эти минуты каждый раз открывали мне путь вглубь настоящего Эрика, его самую уязвимую сторону, очищенную, как луковица, от любой мирской шелухи, которую он в этот момент щедро отдавал мне на расправу, точно зная, что я этой возможностью не воспользуюсь. В эти моменты можно было болтать обо всём и ни о чём, или просто молчать, слушая дождь, как сейчас. Кайф от этого был абсолютно одинаковый. Я была благодарна ему за это. За то, что он показал мне настоящую близость.

Из дремоты меня выдернул его тихий вкрадчивый голос.

– Кажется, капать перестало. Пожалуй, я, как Сорен, начал мечтать о душе. Труд на свежем воздухе меня, конечно, облагородил, но и здорово перепачкал. Ты как? Спорю на что угодно, что тебе тоже хочется помыться.

– За домом есть летний душ, но там сегодня будет холодно – солнца почти не было. А вот вода в бане со вчера остыла не до конца. Не горячая, но мы же не такие избалованные, как Сорен, правда? – я подняла голову и взглянула на мужа. – Оцените идею, от одного до пяти.

Мы даже чересчур расточительно отнеслись к остаткам тёплой воды, окатывая намыленные тела друг друга из полного таза, хохоча и плеская её друг другу в лицо полными пригоршнями. Я тайком, словно стыдясь того, что делаю, рассматривала тело своего мужа, благо у меня было на это достаточно времени. Оно менялось, и довольно сильно изменилось с момента, когда мне представилась возможность увидеть его впервые во всём великолепии его наготы.

Золото его волос понемногу тускнело, с каждым годом всё сильнее разбавляясь на висках первым серебром. Мышечная масса профессионального атлета ушла без изматывающих тренировок – не то, чтобы он ленился заниматься, всё же это была для него такая же привычка, как чистить зубы, но это были совсем не те тренировки, что раньше, когда спорт был для него работой. Бегал он по-прежнему много, и нагулять жирка так и не смог, поэтому на его спине, исполосованной сейчас мелкими красными царапинами, вполне ощутимо торчали лопатки, а позвонки можно было легко сосчитать, стоило ему хоть немного склонить спину. И ещё на молочно-белой, почти прозрачной коже, которой в последнее время никак не доводилось загореть и превратить его тело в ослепительную золотую статую, выпукло выделялся шрам от ранения, а на груди был второй, точно такой же, от дренажа, который ставили хирурги в питерской больнице. У него была возможность убрать, или хотя бы сгладить эти отметины, но он не стал подставлять свои рубцы под лазерный луч. Это плата, говорил он всякий раз, когда я касалась их пальцами, за то, что я до сих пор рядом с ним.

Как ни странно, таким неидеальным он мне нравился гораздо больше, чем во времена своей спортивной карьеры. И я надеялась, что он относится ко мне так же. Все же моделью я никогда не была, да и с физкультурой дружила очень ограниченно. Но взгляд, которым он ласкал моё тело перед тем, как прикоснуться к нему, был для меня красноречивее любых слов. Его слова могли обманывать, но его взгляд – никогда.