Песня, зашитая нитками

Пролог

Qui nisi sunt veri, ratio quoque falsa sit omnis

(лат. Если чувства не будут истинны, то и весь наш разум окажется ложным).

Тук.

Глухой стук дверок шкафа.

Тук, тук

Или это стучат капли воды, прокачивать из-под проржавевшего крана ванной?

Тук, тук, тук

Что-то отдалённое, непонятное. Но одновременно такое же знакомое.

Тук-тук, тук

Стук ускоряется. Да, теперь становиться понятно, что это не капли воды. И это не озорной ветер, заставляющий шуметь неожиданные объекты интерьера.

Тук-тук-тук

Потолок ванной покрыт плесенью, черными узорами, напоминающими карту забытых мест. Вода из крана – не просто ржавая, она пахнет железом и чем-то гнилым, будто течет не по трубам, а по венам самого дома. На стене – трещина. Она появилась неделю назад, но уже успела разрастись, как живая. Интересно, сколько еще нужно времени, чтобы она расколола стену пополам? И что тогда вывалится из этой темноты?

Оборачиваюсь. Вижу отражение. Через отражение на меня взирает бледная версия меня.

Длинные светлые волосы, совсем потерявшие цвет, карие глаза, в которых раньше неотъемлемо прослеживалась воля к жизни, совсем потухли. Бледная, почти прозрачная кожа. Такое тело больше напоминает бракованную фарфоровую куклу.

В углу комнаты стоит кресло. Когда-то оно было мягким, но теперь его обивка истлела, и из дыр торчат пружины, похожие на сломанные ребра. На спинке – пятно. Не просто грязь, а очертание руки, будто кто-то вцепился в него в последний момент перед падением. Или перед тем, как его утащили. Кто оставил этот след? Я? Или тот, кто смотрит на меня из зеркала?

Улыбаюсь. Но вместо улыбки, на лице возникает лишь слабое подобие оскала.

Будущее. Что я могу знать о будущем, если мне известно лишь настоящее? А что могут знать люди? Кто может точно знать о том, что его ждёт в ближайшем будущем? А кто сможет этого избежать?

Верно, я могу рассказать лишь о настоящем. И немного о прошлом.

Настоящее. Сейчас я в мнимом настоящем. Я совершенно уверенно могу утверждать, что я здесь. По бедному лицу, разбитой улыбке, потухшим глазам.

Прошлое. Оно в памяти, и также как ядовитый клинок, отравляет хуже настоящего.

Или же нет?

Что я знаю о настоящем? Что такое это «настоящее»? И что из себя представляет тот, кто смотрит на меня по той стороны зеркала?

Отражение преподносит руку к гладкой ледяной глади. Улыбается.

Я не двигаюсь с места. Не делаю ни шага. Замираю.

Отражение тоже замирает, изучающе оглядывая меня с ног до головы. Останавливается на глазах.

Слышу стук.

Тук, тук, тук

Чувствую, как по моей спине будто взбираются сотни маленьких ножек.

Всё ещё не двигаюсь. По щеке отражения скатывается слеза. Чёрная слеза.

Пол под ногами холодный, липкий. Не просто мокрый – он будто покрыт тонкой пленкой чего-то живого. Если приглядеться, можно увидеть, как в щелях между плитками шевелятся тени. Они не просто двигаются – они повторяют мои движения с опозданием в секунду. Как будто я – кукла, а кто-то дергает за нитки, но делает это небрежно, с усмешкой.

Тук-тук-тук

В мои уши что-то пробирается, глаза болят, чувствую чей-то скрежет у своих губ. Не могу отвести взгляда от отражения.

Тук-тук-тук-тук

Ноги немеют, руки теряют чувствительность, будто бы их набили ватой. Глаза предательски чешутся, слезятся. Я всё нечётче вижу фигуру перед собой.

Поднимаю руку, протираю глаза, на миг зажмурившись.

Треск

Хрустальный звон разбитого зеркала разрывает тишину, будто кто-то провел лезвием по нервам. Звук пахнет сталью и мокрым пеплом – как будто в воздухе растворяются обгоревшие фотографии. Осколки падают не вниз, а в меня – острые, как бритвы, они впиваются в кожу, оставляя после себя не царапины, а черные трещины, из которых сочится что-то густое и липкое. В ноздри забивается запах меда и тухлятины. Сладковатый, но с гнилостной нотой, будто под кожей уже кишит личинка.

За мгновение до того, как тьма окончательно поглотит зрение, я успеваю увидеть их.

Белые руки – не просто бледные, а трупные, с синеватыми прожилками под полупрозрачной кожей. От них веет сыростью подвала и формалином – консервантом для тел, которые не должны разлагаться. Пальцы слишком длинные, суставы вывернуты под неестественным углом, будто их ломали и собирали заново, не глядя. Но хуже всего – когти.

Черные, закрученные, как ржавые гвозди, они медленно приближаются к моим глазам. Кажется, я чувствую их запах – ржавчину и что-то химическое, как будто кто-то пытался стерилизовать гниение и только усилил его.Они не просто касаются – входят в плоть, будто стекло не разбилось, а растворилось, пропуская сквозь себя эту тварь.

Не просто вспышка – мозг взрывается от нее, будто кто-то влил в череп кипящее масло. Теперь я вижу цвета боли: алый, как свежая рана, переходящий в фиолетовый, как синяк, а затем в черный – цвет пустоты, которая ждет. Я пытаюсь закричать, но горло уже не мое. Внутри – шевелящаяся масса: жуки с панцирями, покрытыми шипами, многоножки с липкими лапками, что-то мягкое и скользкое, наползающее на язык. Они не просто заполнили глотку – они поют.

Тонкий, противный писк, сливающийся в хор, звучащий изнутри моего же тела. Их голоса пахнут горелым сахаром – приторно-сладким удушьем, от которого хочется рвать.

И тогда раздается крик.

Не мой – потому что я уже не могу. Это она кричит. Та, что смотрела на меня из зеркала. Та, у которой мое лицо, но глаза… Боже, глаза пустые, как у куклы, из которых вытекают черные слезы. Эти слезы пахнут медью и йодом – как будто кто-то пытался остановить кровотечение, но только размазал его по лицу. Она кричит моим голосом, но в нем нет ничего человеческого – только визг, от которого кровь сворачивается в жилах.

Я чувствую, как твари внутри начинают есть.

Не просто ползать – они впиваются в стенки желудка, прогрызают путь к сердцу, их лапки царапают кости изнутри. Теперь я чувствую их вкус: горький, как желчь, с металлическим привкусом крови. Они оставляют за собой следы – липкие, как смола, пахнущие разложением и чем-то чужим, что не должно быть внутри человека. Больше всего жжет там, в животе – будто кто-то развел там костер и теперь медленно перемешивает угли ножом.

Последнее, что я успеваю почувствовать – холод.

Не просто темнота, а вода. Густая, как смола, она заливает легкие, и я понимаю: это не конец. Она пахнет мокрым камнем и чем-то древним – как будто я вдыхаю воздух из склепа, запечатанного веками.

Это начало.

Тьма смыкается над головой, но я уже знаю – когда проснусь, онибудут ждать.

И зеркало снова будет целым.

Ах, этот бренный, но такой прекрасный и чудесный мир!

Любящих созданий своих щадящий, а ненавидящих подвергающих в пучину отчаяния.

Сильного делающий сильнее, слабого же безжалостно ломающий на части.

Взращивающий любовь и безразличие, сильнейшую ненависть и всевоспламеняющую любовь в одном хрупком тельце.

Хотя иногда терпящий в ином случае погрешности. Так называемые «систематические грубые ошибки».

В одно великое время, золотой для человечества век, люди познали истину – им были даны силы добыть себе счастье своими руками.

Так называемая «родственная душа» уже не была красивой, но бесполезной метафорой – почти у каждого живущего на земле появилась своя, личная истинная пара.

И стоило лишь истинному запеть, как у его или её пары по всему иелу начинали цвести цветы. Прямо как в сказках.

Не так ли?

Стоило лишь родственной душе запеть, как её пара начинала покрывать цветами. Цветение могло начаться с рук, ног, или даже с сердца. И оно не прекращалось вплоть до той поры, пока душа не останавливала своё пение, тем самым убрав для волшебных созданий подпитку.

Чем больше возлюбленный или возлюбленная слышала пение своей родственной души, тем больше цветы испещряли его или её тело.

Чем дольше длилась песнь, тем ближе подбиралась смерть.

Пение было злом, проклятием нового человечества. И чем больше времени проходило, тем сильнее крепла эта вера.

Какое же противоядие от красивых, но болезненных телесных паразитов?

Любовь, любовь, лишь истинная, чистая и невинная, лишенная фальши любовь могла спасти от зла – стоило лишь истинным поцеловаться, как чары спадали, а вместе с этим и опадали лепестки цветов, несущих гибель.

Как великолепно! Искусно! Красиво! Трагично! Ха-ха, да как же комично, в конце концов!

Ведь, после всего, что оно натворило, человечество заслужило только такой конец: истребить само себя из-за внутренней гнили, которая продвинулась уже так далеко, что избавление от неё уже не представлялось возможным.

И благословение, которое было дано людям ради их спасения, обернулось проклятием, посланным по их души.

Как же иронично. Так, стоит ли им верить?

Иронию разделяли не все. Были люди, которые просто закрывали на это свой взор.

Были и те, кто не признавал родственных душ чудом. Они считали сие явление ничем иным, как проделками дьявола, а самих «истинных» дьявольскими отребьями.

Таких людей было немного, и, хоть со временем их стало заметно меньше, их практики не исчезли до конца.

Родители, чаще всего состоящие в той или иной секте, привирающей природу и общественные порядки, запрещали своим детям петь, и сами также строго придерживались этого права. А в случае непослушания своих чад, матери или отцы зашивали детям рты.

В худшем случае, бывали и семьи, в которых детям уже почти сразу после рождения проделывали ту же процедуру. В других семьях – стоило чадам чуть подрасти. Таких детей называли «замками».

В обществе к таким… относились лояльно.

Не было судов, и это вовсе не каралось никакими правилами и законами. А со стороны морали у всех были разные взгляды:

Некоторые прилюдно их жалели, громко причитая за бедных деток.

Некоторые смеялись. Унижали. Обсмеивали их невежество.

Некоторые жалели тихо, страшась за свою судьбу.

Некоторые злились на их глупость.

Некоторые грустили, удаляясь в свои размышления.

Но среди этого всего была одна общая деталь – в конце концов все их забывали.

Совсем не оставляющие в памяти след, замки были похожи на бледное серое пятно. Неприятное, почти как бельмо на глазу, но не такое уж заметное.

И вот, словно насмешка судьбы, человечеству был дарован ещё один шанс. Любой, абсолютно любой, будь то даже очередной «забытый» мог найти своё спасение. Путь к спасению лежал через перерождение, которое же пролегало через смерть.

Но могли ли «замки» питать надежду на перерождение? Ведь большинство из них было слабо. Большинство из них и за людей и не считалось, так – лишь бледная версия человека.

Да, они не умирали от жестокой любви, в большинстве своём будучи отшельниками, они никогда не находили своих родственных душ. Как и сил к пробуждению после смерти.

Но, нет. На самом деле, исключения всё же существовали. Хоть и крайне редко.

Ведь как иначе, чем не чудом, модно назвать то, что он нашёл своего ангела среди им подобным?

О, она была прекрасна:

Полуприкрытые светло-карие глаза и мягкая улыбка на губах маленькой девочки делали её больше похожей на ангела, чем человека.

Её рот был зашит.

Да, хоть её рот был зашит, девочка немного ослабила шнур. И выбравшись в лесную безлюдную чащу, где её не достали бы никакие монстры из внешнего мира, ангел тихо напевала.

Лес вокруг нее не просто молчал – он затаился. Даже ветер не шевелил листья, будто боялся нарушить этот хрупкий момент. Солнце пробивалось сквозь кроны не лучами, а тонкими иглами, которые впивались в землю, оставляя после себя маленькие черные точки. Как будто кто-то протыкал небо, пытаясь слить оттуда всю светлую краску.

Нет, она была не просто прекрасной. В тот момент наблюдающему мальчику показалось, что она была совершенной.

Но вот, хрустнула ветка: мелкий разбойник слишком поздно обнаружил, что древесина под его ногами была не такой уж слишком надёжной, как показалось в начале.

В зелёных глазах промелькнул весь ужас осознания ситуации, а ветка, будто только дожидавшаяся окончания мыслей мальчика о внеплановом падении, обломилась и полетела в тот же миг. Со страшной руганью, которую разбойник не раз и не два слышал у взрослых в деревне, рухнул на землю – слава, его ожидала относительно мягкая земля и зелёная трава, а не те же кусты крапивы, которые росли, буквально, на соседнем лугу.

– Дьявол бы попрал это тупое дерево! – поморщившись, мальчик потер ушибленный затылок.

В деревне его считали дьявольским отродьем, и относились тоже соответственно. Вот и пришлось учиться приземляться не головой, и относительно безопасно. Для жизни, но не для здоровья.

Рядом зашуршали кусты. Скорее всего, это та девочка, увидев его, побежала прочь.

В эту секунду мальчику стало очень грустно и противно от своей бестолковости.

Друзей у него не было, да и заводить он их не хотел, по крайней мере не с теми зазнайками из деревни, которые, повторяя за родителями, смешивали его с грязью.

Но эта девочка была другой. Всегда одна, она молчала и часто гуляла вот в таких вот чащах и лесах, видимо, прятавшись от своей чёкнутой мамашки.

Сначала мальчику было просто интересно. Потом, сам того не заметив, он отчаянно начал хотеть с ней дружить. Но подойти к ней он не мог – боялся.

И вот что странно: разбойник не боялся своих ровесников, кидающих в него камни, не страшился взрослых, которые могли сделать хуже, если остаться с ними наедине (Ха! Путь сначала поймают!), не боялся кричать им в лицо ругань похуже той, которую ему говорили вслед. А подойти и заговорить с этой маленькой девочкой он боялся.

А потом…потом, она запела. Это пение было столь чувственно и изящно, что мальчик впервые за долгое время забылся. Расслабился. Позволил ошибке случиться.

Первая его оплошность заключалась в том, что он не имел смелости заговорить с ней. Вторая – то, что наблюдал за ней, прячась от её внимания. Третья же – самая роковая – он не только напугал её, но и раскрыл свои предыдущие косяки.

Зелёные глаза заслезились от обиды. Мальчик злобно хмыкнул.

Теперь и последний человек в деревне, с которым разбойник правда хотел подружиться, отвернётся от него. Что, как он считал, было заслужено.

Зашуршала трава. Совсем рядом. Солнце заслонила тень.

В недоумении разбойник поднял голову и увидел протягиваемую ему маленькую ручонку. Это была девочка.

На её лице прослеживалась странная буря эмоций: ангел явно боялась, но вместе с тем, волновалась за другого, хотела помочь.

«Но ведь если её поймают, то ей явно не поздоровиться, – неверяще подумал в тот момент мальчик. – Почему она ещё не убежала?»

– Ты в порядке? – из раздумий вывел тихий голосок малышки. Прикрывая рот, она всё ещё не убирала свою руку.

– Да, – в груди защекотало какое-то незнакомое чувство. Мальчик осторожно сжал протягиваемую ладошку. – Да, спасибо тебе большое.

Наступила тишина. Как незнакомцы(?) они разглядывали друг друга: девочка с некоторой боязнью и интересом, а мальчик, подмечая новые детали в знакомой, которые было не увидеть с прошлого расстояния. Мальчик первым отвёл взгляд. Но не от отвращения, как это было раньше – почти всю его жизнь. В этот раз, почему-то, страха и отвращения от столь пристального внимания мальчик не ощутил. Лишь мимолётное смущение, и странное чувство в душе.

– Как… тебя зовут? – невольно вырвавшиеся слова заставили мальчика покраснеть ещё сильнее. Замолкнув, он зажмурился. Он опять всё испортил!

Тишина. Мальчик боялся поднять взгляд, а девочка молчала.

■■■■■, – раздалось робкое, и мальчик, удивленный, перевёл взгляд на девочку. Темно-зеленые глаза пересеклись с светло-карими. Девочка улыбнулась. – Рада, что с тобой всё хорошо.

Между ними повисло молчание, но не неловкое, а теплое, как старое одеяло. В воздухе пахло хвоей и чем-то сладким – может, ягодами, а может, самой надеждой, которая вдруг показалась такой осязаемой. Где-то далеко кричала птица, но этот звук только подчеркивал тишину, а не нарушал ее.

– Пропустите! Живо пропустите меня, ублюдки полоумные!

Яростный крик слышался будто через толщу воды. Разум плыл, будто издалека виделись красные, синие и белые сверкающие огни.

– Прекратите, молодой человек.

Шум. За стеной, где-то там, в другом мире творилось что-то странное.

– Ты не можешь оставить меня одного! Слышишь? Мы ведь обещали!

Голос. Совсем рядом. Через распадающийся разум, она понимает, что этот голос ей знаком. Но кто..?

– Да он буйный! Вызывайте полицию!

– Ты ведь обещала, что всегда будешь со мной!

Да, определённо, она знала его. С усилием попытавшись ухватиться за осколки воспоминаний, она поняла, что падает вниз. Последним, что услышало её затухающее сознание был полный отчаяния шёпот.

Где-то вдали горел свет. Не яркий, а тусклый, будто свеча, которую вот-вот задует. Но он был. И в этом свете мелькали тени – может, люди, может, просто обрывки воспоминаний. Они тянулись к ней, шептали что-то, но слова растворялись в воздухе, не долетая. Осталось только ощущение – кто-то зовет. Кто-то ждет.

Ты ведь обещала…