Карта перекрытых дорог

Сегодня я уезжаю.

Не первый раз подолгу смотрю на расписание автобуса № 12, выбирая время для отъезда, не первый раз проверяю содержимое собранной сумки – всё ли взяла.

В этот раз в сумке всё почти как обычно. А в мыслях… Прочно утвердившегося размытого образа восемнадцатилетнего парня, живущего в полутора тысячах километров от меня, там точно раньше не бывало. Этим, в основном, теперешний мой отъезд и отличается от всех предыдущих.

Из-за этого образа нынче и уезжаю. Сбегаю на время. Хочу очиститься: каша в голове слишком густая. Много лишнего, и почти всё оно вокруг этого «утвердившегося образа» и сконцентрировано. Но сам «образ» – не лишний, и от него всё равно ведь не очиститься.

Ни-ког-да… Ни-ког-да… Прыгаю вниз по ступенькам в такт этому слову, разбитому на три части и растерявшему свой начальный смысл. Вахтёр, наверное, заметила мою улыбку.

Сейчас конец марта. Снег уже успел подтаять и превратиться в слякоть. Я люблю слякоть – естественное предшествие поздней, «зелёной» весны. Всякой грязи под ногами действительно много, но под ноги нужно только смотреть, а не всматриваться.

Огромные нерастаявшие сугробы вгрызаются в свежее светло-синее небо. Хоть сейчас надевай солнцезащитные очки – щурюсь так, что почти ничего уже и не вижу. Умерить бы шаг – кажется, так долго ещё идти до автобусной остановки… Так долго, что можно успеть надышаться, уловить неуловимое и объять необъятное.

Я уезжаю на три дня. Не беру с собой ничего, кроме белья, учебника биологии (надо же начинать готовиться к экзамену) и телефона с обычной симкой Tele2, а не МТС с безлимитным интернетом.

Возможно, и не очищаться я еду, а «делать паузу». Боятся же все «заслушать» любимые песни или объесться любимой колбасой настолько, что к вечеру не останется места для любимых эклеров. Вот и я боюсь «объесться». Переобщаться.

На три дня в свой старый, не меняющийся мир, в котором никогда не слышали о «размытом образе», в котором белые двери в комнатах и солнечные блики на потолках. От этих потолков отскакивает вся принесённая мною извне информация. Даже о том, что мне и впрямь интересно и дорого. Я проношу её сюда аккуратно и всегда держу при себе. Всегда молчу.

И успокаиваюсь. Моментально успокаиваюсь на время и действительно очищаюсь… на время же.

***

Лилька всё-таки пришла. Стоит, как обычно, в начале коридора, ведущего в начальную школу, подпирает спиной стену. Пряди крашеных в иссиня-чёрный цвет волос закрывают пол-лица: так она скрывает свои «ужасные прыщи». А по-моему, самое ужасное в её сегодняшнем облике – набрякшие синие мешки под глазами. Ещё бы, после вчерашнего-то… Наверное, у меня самой почти такие же. При том, что я ничего не пила, не считая пары глотков из Анькиной бутылки – просто для того, чтобы убедиться, что её содержимое отвратно ровно настолько, насколько я себе представляла.

– Ну, привет. Всё-таки решила прийти?

– Привет… – едва слышно ответила Лилька. – Слушай, а чего вообще вчера было?.. Я вечером у забора своего проснулась… Отец растолкал…

– Так ты совсем ничего не помнишь?

– Видимо, совсем…

– Окей, – вздохнула я и начала рассказывать, параллельно переодевая сменку. – Пошли мы с вами вчера на трубы. Ты уговорила Грязина купить два каких-то коктейля. Он так и сделал, но ты всё равно не захотела, чтобы он сидел с нами. Ну, бедняга обиделся, отдал бутылки и ушёл сразу. А вы с Анькой упились до беспамятства. Соревновались, кто дальше плюнет. Ты падала постоянно…

Лилька со вздохом выругалась и закрыла лицо руками. Мы пошли к раздевалке сдать куртки, оттуда – к кабинету русского.

– Ну, часам к шести до меня наконец допёрло, что дело всё-таки совсем плохо, и я вас уговорила выдвигаться оттуда. Вот тогда начался вообще кромешный… Здравствуйте, Юлия Сергеевна!

– Здравствуйте, девочки, – сухо ответила классная и прошла мимо.

– Походу, она уже всё знает… – удручённо пробормотала Лилька.

– Скорее всего, – хладнокровно поддакнула я.

Весьма вероятно, что классная и впрямь всё знала. Вряд ли инспектор по делам несовершеннолетних вчера позвонила только мне.

Но этот момент я решила разъяснить Лильке чуть позже. Зачем же нарушать логику повествования?

Поэтому Лилька узнала и о том, как долго я тащила их на себе по району, как сильно она ударилась головой, упав на раскатанной ледяной дорожке… Как на одном из перекрёстков мы встретили компанию, душой которой оказался незаслуженно отшитый Грязин. Как они – Грязин и две его спутницы – великодушно впустили нас в квартиру, из которой сами вышли не так давно за «добавкой». «Просто им надо минералочкой желудок прочистить! Тогда им сразу станет лучше! И всё будет окей! – со знанием дела заявила одна из девушек, рыжеволосая Арина в милом голубом беретике. – А ты одна здесь, похоже, трезвая, да? Сколько тебе лет? 15? А мне 16! Ничего страшного, понимаю тебя, тоже совсем недавно оказалась в первый раз в такой ситуации…» Потом Арина узнала, что у меня не было с собой денег даже на минералку, и метнулась за ней в ближайший магазин сама.

Поведала я подруге и про квартиру. Наверное, о том, что происходило именно там, ей хотелось бы узнать меньше всего. Но я рассказала всё, не упуская деталей. Рассказала, как Лилька без памяти рухнула на пол в зале. Как Арина позвонила своему парню и попросила вызвать к тому дому такси. Умолчала разве что о том, как я стояла на древнем балконе и едва не ревела, глядя на свет немногочисленных оранжевых фонарей и мерцающие вывески ближайшего ТЦ. И ещё о том, что Анька вела себя куда пристойней (если здесь вообще уместно это слово): всё время ожидания такси она проспала одетая в кресле, свесившись на подлокотник. Лишь минут на пять выходила за мной на балкон и извинялась. «Не плачь!» – просила она тогда. «Я не плачу». «Нет, я вижу! Я вижу огни… Я вижу твои глаза…» Нет уж… Об этом с Лилькой не буду. Она и так за что-то сильно не любит Аньку. Скрывает это лишь потому, что я-то люблю их обеих и не хочу «делать выбор» или «метаться между двух огней». Хотя, честно говоря, именно так я себя и чувствую. Между двух огней. Очень часто. А пожаловаться на это могу только…

– Так а таксист нас прямо по домам развёз?

– Прямо по домам. Только вот я уж не выходила проверять, дошли ли вы до самых дверей. Извините…

– Нет, ты чего, спасибо тебе… Без тебя мы бы и из района того не выбрались…

– Да, вас нашёл бы вечерний патруль. Грязин сказал, они как раз где-то в такое время обычно ездят. Так что мы на эту компашку очень удачно наткнулись.

Лилька снова вздохнула и выругалась.

– Но вот Аньку я бы могла проводить… Тогда бы и Ю.С. ничего не узнала…

– В смысле?

– Да короче, её бабушка потеряла и пошла ко мне домой. Расспросить, что, где и как, когда последний раз виделись. На звонки ведь Анька тоже не отвечала… До меня-то бабушка дошла. Я ей наврала там всякого, конечно… Но вот именно в то время, когда её не было дома, Аньку и привезли. Ключ-то к домофону она кое-как приложила, а вот в квартиру попасть уже не смогла. Стучалась там, буянила, видимо… Ну, добрые соседи и вызвали кого надо. А мне потом инспекторша звонила… Там тоже пришлось выкручиваться. Я даже с телефоном на лестницу вышла, чтоб мама не слышала ничего.

О да. Один из немногих моментов в жизни, когда мне показалось очень удачным жить с мамой-преподавателем на «семейном» этаже студенческой общаги. В случае таких вот телефонных разговоров, например, можно сделать вид, что уходишь всего-навсего в места общего пользования в конце коридора…

– Ну и Ю.С. она наверняка потом звонила. А вас, скорее всего, на комиссию потом позовут. Так что будь готова.

– Да меня ж мать тогда убьёт! Или я сама вскроюсь! Анька наверняка уже там всё разболтала… Не могла она себя потише вести, а! – разнылась Лилька.

– Да Анька-то тут при чём… И из-за чего вскрываться? Вас даже на учёт вряд ли поставят, у меня мама знает всю эту процедуру. И саму эту инспекторшу знает. С такими-то студентами…

Спустя два урока от тяжких дум и затянувшихся последствий алкогольной интоксикации Лилька уснула прямо на геометрии.

– О, смарите, Лисицына дрыхнет! – гоготнул сидящий позади нас Лосев, парень с наглой смуглой мордашкой и с серьгой в ухе.

– Так, Саша! – слегка прикрикнула на него учительница.

– Гы, – ткнув Лильку линейкой в спину, выдал сосед Лосева, Белугин, парень с отчаянной пустотой в светло-голубых глазах.

– Чё те надо, придурок?!! – взорвалась Лилька, резко развернувшись к парням. По-гиеньи захихикали на «камчатке» «гламурочки» в ярких кожанках, с лицами на несколько тонов темнее шей. Усиленная гримировка, она такая.

– Лиля! – удивлённо воскликнула учительница.

– Так а я-то чего? – справедливо возмутилась подруга, но уже не столь рьяно, потому что парни отстали. Отстали, быстро перейдя на новую тему. Вернее, вновь обратившись к извечной.

– А где Анька-то у вас? – заёрзал на стуле Белугин.

– Не, я её вчера у «Койота» видел! Каждую пятницу зажигает там, наверно!

Снова смехоподобное скрежетание с камчатки.

– Да ты чё, её туда уже и пускать перестали поди!

Мне показалось, что Лилька даже улыбнулась.

***

– Привет.

– Привет.

– Как дела твои нынче? Как настроение?

– Дела отстойно. Предвижу, что скоро будут ещё хуже. Настроение соответствует. А ты-то как там?

Хм. Похоже, ты впрямь поругался с девушкой. Я так и подумала, когда прочитала её статус на страничке в ВК… Да, любовь на расстоянии – это, наверное, сложно. А ведь ты познакомился с ней на том же музыкальном форуме, что и со мной. Там я, в общем-то, и нашла ссылку на её страничку. Только вот зачем, интересно, искала?..

– И я не очень. Вчера был отвратнейший вечер. Тащила двух в стельку пьяных девчонок чуть ли не через полгорода. Случайно нашла того, кто вызвал им такси…

И я постепенно пересказываю всю вчерашнюю историю. Ты говоришь, что подруги явно мне теперь должны.

Я улыбаюсь. Но вскоре едва начавшее снисходить на меня спокойствие снова нарушили сообщения от Аньки с убеждениями в том, что их всё-таки собираются ставить на учёт, и сообщения от Лильки о том, что она отправляется «спать навсегда».

– Обязательно. Пусть только вначале выпьет успокоительного.

– Самой скоро придётся его пить с такими друзьями.

Ты, читая моё сообщение, по всей видимости, упустил слово «его». Потому что в ответ мне пришло неожиданное:

– Не стоит травиться этим из-за тех, у кого мозгов хватает только на то, чтобы напиться.

Я снова улыбаюсь, теперь от внезапности. Решаю сделать вид, что никакой несостыковки не произошло, и просто печатаю:

– Всё-таки не буду.

– Вот и правильно. А они пусть хоть сопьются, если нет ума.

– А ведь так и будет, если после этой истории не перестанут…

– Да. Поэтому лучше и не начинать вовсе.

– Вот это нам и пытались вдолбить как-то на неделе, согнав в актовый зал смотреть ролики про разлагающуюся печень. Парни вначале ржали так бодро, а потом стали домой проситься.

– «На горшок и в люльку».

– Точно. Главное, чтобы не наоборот. А то в мокрых штанах и придётся в школу идти. В них же и курить по-быстрому за гаражами. Потом оправдываться тем, что якобы дежурили в раздевалке. Ловить на себе влюблённые взгляды королев гламура…

– Нет. Сидеть, вонять и слышать насмешки. Шикарная жизнь у этих самых «парней».

Мне действительно смешно. И, кажется, теперь уже достаточно спокойно для того, чтобы суметь уснуть.

– Сегодня следи за луной. Сегодня она будет большая, – вдруг меняешь тему ты. Поэтому перед тем, как попрощаться с тобой, я обещаю, что постараюсь последить и хоть что-то разглядеть на небе, уже затягивающемся плотными облаками.

На самом же деле я засыпаю. Не знаю, следил ли ты сам за луной этой ночью, о чём и как долго говорил потом с милой синеглазой девушкой с Дальнего Востока, но наутро я обнаружила пропажу СП на твоей странице в ВК. «Лишь бы не проснуться», – значилось у тебя в статусе.

Но ты проснёшься. Даже если будешь мешать алкоголь с транквилизаторами. Проснёшься, насколько бы ни было сильным твоё нежелание.

Потому что моё желание всё перевесит.

***

Как радостно знать, что существуют в этом мире собеседники, которые не жалуются на своё горемычное бытьё изо дня в день, которые не грозят вскрыть себе вены, не обижаются на то, что у тебя «нет проблем» – когда, по факту, ты просто о них не рассказываешь. Кому рассказывать? Не занимать же эфирное время страдальцев, в самом деле.

В конце концов, жилетку для плача иногда нужно снимать и вешать на плечики.

Ох уж эти любимые плечики…

Спасибо тебе, друг. За то хотя бы, что у меня есть право так о тебе думать. За то, что не присоединяешься к страдальцам и не лезешь в карман за резким словцом по поводу их однообразных излияний и тем более претензий ко мне. Спасибо за то, что с тобой мне нет нужды о чём бы то ни было спорить. За то, что ни разу ещё не приходилось за что-либо извиняться – а потому, что ты и не вынуждаешь меня язвить, грубить и прочее. Спасибо за то, что теперь у меня есть человек, с которым я полночи могу без скуки и утомления обсуждать всякие нелепицы, осознанно доводя их до абсурда – и смеяться над этим всем. Знать, что существует другое и другие, кроме всего того пошлого, плоского и тупого, что я, увы, постоянно вижу и слышу в своём окружении. Чувствовать, что мы немного выше. Мне после этого легче.

У человека В. с утра болит нога. «Опять грёбаный сустав. Легче отпилить её», – повторяет он про себя уже энный раз за день и жаждет не обезболивающей мази – успокоителя.

Ему кричат: «Да это ещё фигня! Мазью помажь какой-нибудь, и всё».

Но есть человек А.

Поговорить с ним человек В. спешит теперь каждый день, считая часы. И есть в каждом дне час заветный, когда занавешиваются окна (человек А. тоже не терпит солнце), прибавляется громкость музыки (звучат The Doors), заваривается свежий чай (в обеих кружках – с лимоном).

– Сегодня опять колено с утра покоя не даёт, – наконец делится, будто вскользь, человек В.

– Вот блин. А у меня голова трещит просто. Грёбаное давление. Легче отрубить уже её, – отвечает человек А. и делает глоток чая. И человек В. почему-то тут же забывает и о своём колене, и о тех, кто твердил: «Фигня».

Одна проблема: комнаты с занавешенными окнами, где звучат песни The Doors, и чашки, наполненные чёрным чаем с лимоном, находятся более чем в полутора тысячах километров друг от друга.

***

Я не знаю, чем буду заниматься по вечерам всю следующую неделю. У нас сломался компьютер, а «аську» на мой телефон не скачать. Так что нет возможности общаться с тобой пока. Чёрт, а я так привыкла.

Так что буду фиксировать свои мысли здесь. Ты говоришь, что это бессмысленно – «записывать всё, происходившее ранее, вместе с мыслями».

А я делаю не это. О происходившем ранее – ни слова. Только те мысли, которые прямо сейчас в моей голове. И о тебе. Я не могу не думать о тебе. Фраза за фразой в творческом беспорядке, но я же просто убиваю время.

О тебе уже хотели «писать книгу». Но те, кто говорил об этом, вряд ли бы смогли: у них даже нет склонности к бумагомаранию. У меня она есть. Так что если бы ты помог мне, я бы написала эту книгу. Такое вот соавторство.

Книгу я бы подарила тебе.

Ведь я приеду туда. Думаю, что лет через пять, плюс-минус два года. Теперь я уже уверена в том, что мы прогулялись бы вместе. Дружеская встреча. Наверное. К сожалению.

Где ты сейчас? Дома? На улице? В гостях? Главное, чтобы не какое-нибудь там застолье с родственничками. Это жесть.

И не пей. Не надо ни алкоголя, ни транквилизаторов. Ещё будет легче. Повезёт ещё. «Крупно?» «Крупно». «Вау, значит, исполнится моя мечта».

А для исполнения моей мечты нужно, чтобы она стала ещё и твоей. Когда-то я случайно прочла подобную цитатку на чьей-то стене ВКонтакте, или мне кажется?.. Стыд-позор в любом случае. Но здесь ничего уже не поделать.

Жаль, что я никак не могу тебя поддержать в этой ситуации с расставанием. И не только потому, что у меня совершенно нет опыта и я не знаю, каково быть преданным или просто по какой-либо причине остаться одному. Самое страшное, самое гадкое в том, что это не единственная причина. О другой тебе лучше не знать вовсе.

Эта другая причина в том, что я отчасти рада. Хоть мне и самой больно видеть, как ты мучаешься и пытаешься пережить, больно читать про алкоголь и таблетки, больно догадываться, что «мечта», о которой ты говоришь, имеет те же корни, что и желание не проснуться.

Как же у тебя с ней всё так получилось?.. Ещё пару недель назад я видела милые граффити от неё на твоей стене ВК, в графе «Интересы» в твоём профиле её имя (и ничего больше), ваши комментарии под записями и фотографиями друг друга… Читая эти комментарии, я не думала о том, что мне стоит прекратить это делать я только чувствовала з а в и с т ь.

И куда это всё, что побуждало вас настолько открыто говорить о бесконечно глубоких чувствах друг к другу, так резко исчезло? Из-за чего оно оборвалось? Из-за чего удалены с ваших страниц все совместные фотографии, сделанные в тот месяц, когда ты прилетал к ней? Из-за чего ваши романтичные статусы изменились на то самое твоё «Лишь бы не проснуться» и её «С чистого листа…»? Для чего этот чистый лист, откуда взялась необходимость в нём, если ты потом с такой горечью проговариваешься мне о том, что теперь не подаришь ей её любимые конфеты, которые уже успел купить?..

Будто что-то резко изменилось буквально за одну ночь. Хоть я и понимаю, даже со своим отсутствием опыта, что на самом деле так не бывает.

Но ведь теперь действительно начался другой период. А я и не ждала уже. Разве что в глубине души надеялась.

Только почему надеялась, неизвестно. Ведь у нас не будет так, как было у вас, и от этого мне очень грустно. У нас мало что есть. Мы только обсуждаем всё подряд в этом мире, будто бы говоря одним голосом и продолжая фразы друг друга, и наш диалог часто выглядит как разорванный на реплики монолог наверное, поэтому тебе и нравится со мной общаться. Ты называешь меня очень сообразительной и умной, говоришь, что таких людей можешь посчитать по пальцам одной руки и что я «единственный представитель женского пола в этом списке». Больше нет ничего. И ещё мне ты просто выговариваешься. Как и я тебе, только никогда не касаясь самого главного, а самое главное теперь то, что у нас не будет так, как было у вас.

Пусть так. Пусть. Но всё-таки, может быть, этот «чистый лист» начался и впрямь не случайно и не зря?..

***

Очень тяжело без тебя. Некому даже и рассказать о том, что сегодня выбесило. Хотя, вообще-то, есть кому, но я больше всего хотела бы рассказать тебе.

Было бы круто, если б ты жил где-нибудь неподалёку. Я бы тебе позвонила и договорилась о встрече. Только куда в этом городишке идти, неясно.

Вчера мастер приходил. Обнаружил, что развалился кулер на видеокарте и забрал её домой. Буду ждать, когда принесёт теперь. К воскресенью, надеюсь, должен.

Кстати, он забыл у нас отвёртку. Каждый раз забывает что-нибудь! Вот и приходится-таки возвращаться. Если верить тому, что это «плохая примета», то, значит, ещё что-нибудь с компом сделается. Только лучше бы как можно позже. Да и верить в приметы – это, на самом-то деле, совсем уж дико.

Храню историю сообщений. Всю, от шестого марта сего года. Интересно, что я буду делать с этой историей лет через десять или хотя бы семь?..

Я точно приеду, но не знаю, когда. Посмотреть город.

Так я себе говорю и так скажу остальным, когда у меня будут деньги на дорогу туда-обратно и проживание.

А что будет там, я даже не стану загадывать.

Пока что, пока что – до воскресенья.

***

– Таисия, после урока останься, пожалуйста, – проходя мимо нашей с Анькой парты и почти не взглянув на меня, попросила учительница химии, Инна Александровна.

Наверное, она хочет что-то сказать по поводу экзамена. Её предмет, как и биологию, я сдаю по выбору просто потому, что ко всем остальным (кроме русского, который и так обязательный) мне пришлось бы готовиться гораздо дольше и с бóльшим трудом. Об университете и будущей специальности я пока не думала, до этого в любом случае ещё несколько лет буду учиться на делопроизводителя в техникуме, где работает мама.

После звонка я подошла к кафедре, и Инна Александровна действительно прокомментировала возможные затруднения, которые могут возникнуть при выполнении одного из заданий части B, а потом вдруг проговорила нечто, для меня прозвучавшее мощно, глухо и абсурдно одновременно, как для чего-то пересыпаемая в какой-нибудь мешок груда камней:

– А вообще я тебе настоятельно советую не заниматься ерундой и пойти в десятый класс. И причём не в универсальный, а в профильный.

Значит, в естественно-математический.

Вот так наслоение! Я даже не начала выдавать свои уже заученные аргументы против десятого класса в принципе, потому что была огорошена тем, что Инна Александровна позвала меня именно в профильный. Так ещё никто из слышавших мои аргументы не делал. И правильно не делал, потому что какой мне естественно-математический может быть… Где я, а где математика!.. Да и естественность где…

Кажется, я ответила что-то вроде упрямого «вряд ли» и ушла.

В коридоре меня ждала Анька почти так же, как это обычно делает Лилька, опираясь на стену, с тяжёлой сумкой через плечо.

– Чего она от тебя хотела?

– Да по заданиям там кое-что… – попыталась отговориться я.

– В десятый класс предлагала? – как ни в чём не бывало и, казалось бы, спокойно спросила Анька.

И я молчу. Я уже не знаю, что лучше заново и заново всё выяснять или уходить от разговора. С недавних пор мне кажется, что начаться может в любой момент, вне зависимости от того, что было или не было сказано до.

Да впрочем, делай как знаешь. У тебя всё равно всё всегда будет в шоколаде, а я в полной заднице.

Ну вот, пожалуйста, началось.

И закончилось, потому что после своих слов Анька ускорила шаг настолько, что можно было понять она не хочет, чтоб её догоняли.

Я и сама не хотела этого делать и доплелась одна до общаги, в очередной раз перебирая мысленно свои «аргументы», как те самые засыпанные в мешок камешки.

Во-первых, в университет спокойно можно будет поступить и после техникума, плюс у меня к тому моменту уже будет профессия.

Во-вторых, неизвестно, кто будет классным руководителем вместо Ю.С.  она насчёт будущих десятых классов всегда робко отвечала что-то из разряда «скорее нет, чем да», а кроме неё в такой роли я никого не хочу воспринимать.

В-третьих, я не представляю, что смогу привыкнуть к новым одноклассникам. Я плохо знаю параллельные классы (а из нашего останется от силы человека четыре), но, насколько могла замечать, там учатся в основном прилизанные «мажоры» с масштабными амбициями. И кем я буду на их фоне, и как они смогут принять меня?

В-четвёртых, я предам Аньку. И Лильку, наверное. Ведь все девять лет до этого мы всегда были вместе. Правда, этот аргумент я никому не озвучивала. Потому что, пусть и не могла сформулировать для себя, уже чувствовала, что он построен только на внушённом мне, хоть и не специально, беспочвенном чувстве вины.

Я обсуждала свою дилемму с тобой. Как ни странно, ты сказал: «Зато после одиннадцати классов можно сразу в институт». И ни на кого не смотреть. И никого не слушать, естественно.

Очень сложно. Что слушать, что не слушать. Что себя, что других.

Через пару недель я пришла в школу забирать документы.

– Может быть, всё-таки ещё передумаешь? – спросила Ю.С. напоследок.

– Уже нет…

– А если я буду классным руководителем? – и Ю.С. даже слегка покраснела от смущения, непонятно из-за чего взявшегося.

Я печально улыбнулась и покачала головой. Это, конечно, многое меняет, но всё уже взвешено столько раз и вот наконец-то решено…

Осталось только дойти до завуча и директора, поставить все необходимые подписи, или что там ещё нужно, и…

– Так, подождите, – завуч, Елена Николаевна, посмотрела на меня, на фамилию в документах и снова на меня, – кто уходит?

Я моментально напряглась.

– Я, конечно, знаю про такую схему: девять классов техникум вуз, и когда-то она была вполне рабочей… – Елена Николаевна замолчала и бесконечно утверждающе посмотрела мне в глаза, – …но не сейчас. И за годы обучения в техникуме можно очень многое потерять! А тебе есть что терять, – снова взгляд, будто бы и давящий, и вместе с этим вселяющий огромную уверенность. – Мы с большой радостью следили за твоими успехами…

Я была шокирована: какие успехи и как… следили, когда я была уверена, что никто, кроме учителей, преподающих в моём классе, ничего обо мне не знает и не думает…

– Ты можешь стать очень хорошим журналистом, например! У тебя большие способности. И я просто хочу сказать, что в техникуме не будет такой возможности их развития, как в школе…

А я уже плакала. Возможно, из-за того, что так внезапно оценили мой потенциал в той области, склонность к которой я сама воспринимала уже как должное, просто всегда со мной бывшее и ничего не требующее. Возможно, из-за внезапности принятого мною нового решения. Возможно, из-за того, что предыдущее было ошибочным, а я так долго носила его в себе…

А ещё за свою реакцию было неимоверно стыдно. Дрожали ноги и руки. И голос. Но я смогла! смогла поблагодарить, подойти к выходу из кабинета, открыть дверь, закрыть её за собой.

И почти сразу столкнулась с Ю.С.

– Передумала?.. – только и спросила она, едва меня увидев.

Я кивнула, вытирая слёзы. Я начинала ощущать, насколько буду довольна этим решением, несмотря на его спонтанность, и знала, что его поддержат даже те, кто уже успел согласиться с моими теперь не нужными «каменными» аргументами.

***

– Я всё-таки решила отделиться от своих страдалиц и пойти в десятый класс. Так что мне сегодня помимо покупки железа и яблок нужно было ещё заказать учебники. А я только лишь купила вентилятор и ушла домой.

– Поздравляю с десятым классом и с вентилятором. Здесь тоже он бы не помешал.

– Спасибо) У меня дома было +32◦, от сочетания такой жести с анемией я вчера чуть не грохнулась в обморок. Поэтому решила последовать твоему совету и не откладывать больше лечение.

– И правильно сделала, давно пора. Я плохого не посоветую.

– Ещё бы. Ну да ладно, а ты-то как там поживаешь нынче?

– Всё ещё противостою попыткам военкомата отправить меня служить.

– Жесть… И какой результат предвидится?

– Пока ничего хорошего. Однако сегодня хирург, видимо, был трезв и вроде бы углядел плоскостопие. Хотя сейчас, говорят, уже и с таким берут.

– Кошмар. Будем надеяться, что всё обойдётся. Вот реально.

– Да, тут только надеяться и остаётся.

Своими «кошмар» и «жесть» я, конечно, даже наполовину не выражала той тревоги, которая пульсирующе вспыхивала во мне при любом «а что, если…».

А что, если надежды не оправдаются? Я едва пережила те две недели апреля без доступа в интернет, что же будет, когда впереди вдруг встанет целый год?

Стараясь не думать об этом и кое-как придерживать драные театральные кулисы, неумолимо закрывающиеся в конце второсортного представления под названием «Он просто мой хороший друг и я совсем не привязалась», в один день я снова собрала сумку и уехала на автобусе №12.

В посёлок к бабушке. В дом №14 по улице Солнечной.

Здесь нет компьютера, а в телефон я снова вставлю простую симку, чтобы не пользоваться интернетом вообще.

Здесь можно ни о чём не говорить… Хотя что значит «можно»? Уму непостижимо, чтобы я о чём-то, касающемся тебя, здесь заговорила, вот так. А пока не говорю, есть шанс и думать меньше.

Здесь легче постоянно занимать себя простыми делами: мыть посуду, вытирать пыль, чистить картошку, помогать бабушке с дедушкой молоть ягоды для джема…

Вспоминать солнечное, спокойное детство ведь здесь оно и было проведено. Можно было собирать лютики на лужайке рядом с домом, пока в начале тропинки, ведущей к нему, не появлялась бабушка, тоже держа в руках «лютик» пышную белую булку, делящуюся на пять «лепестков». Приходить на кухню всем вместе с бабушкой, дедушкой, с мамой, если она не на работе в городе, иногда с двоюродной сестрой и пить чай с тремя ложками сахара и с бутербродом: любимое сливочное масло на «лепестке». Просить бабушку достать маленькие блюдечки из сервиза, который не жалко, залезать с ними под стол в зале, тащить туда же игрушки… Ставить блюдечко перед каждой: перед лохматой рыжей собакой с жёсткими колечками шерсти, чёрными выпуклыми глазами и языком набок  блюдечко с фиолетовыми розами; перед истасканным (особенно ценным!) трёхцветным зеленоглазым котёнком с золотистой каёмкой и скромными васильками.

Можно было подниматься по тропинке, проходить мимо двух таких же домов, как наш, и заглядывать за чем-нибудь вкусным в маленький магазин под названием «Хозяюшка». Или мне, как любителю масла, просто казалось, или там действительно пахло им именно им и печеньем. Там продавались клубничные «колючие жевалки» и ярославское мороженое с карамелью, и вообще что душе угодно. Я в этом успела убедиться однажды, когда полчаса рассматривала прилавки я ждала, пока продавщица спросит: «Что для вас?», потому что мне казалось, что говорить самому, не дождавшись этого вопроса, нельзя. Тогда, потеряв меня, в магазин в итоге пришла бабушка и объяснила, что всё делается гораздо проще.

Можно было подолгу играть во дворе с подругой Светой девочкой, которая жила через дом от нашего и у которой были длинные каштановые волосы, всегда заплетённые в косу и невероятно густые настолько, что в них даже запутывались случайно подлетавшие к Светиной голове комары. Света единственная, как стало ясно потом, всегда поддерживала те занятия, которые порождала моя странная фантазия: например, играть вырезанными из бумаги «кошками» (в которых от кошек были только уши, а в остальном они выглядели полностью как люди), сидя на деревянных ступеньках в подъезде; собирать «бриллиантики» (камни из украшений, с которыми нашим мамам и бабушкам по той или иной причине было не жаль расстаться); всерьёз выкапывать детскими лопатками огромные ямы во дворе, абсолютно искренне веря в то, что так рано или поздно обязательно выкопаешь свой клад с такими же «бриллиантиками» или даже лучше…

Вообще, не касаясь «бриллиантиков» и прочего откровенно материального, я никогда не думала о том, может ли быть хуже или лучше. Как для берёз, растущих прямо за окнами зала и спальни разве вообще бывает по-другому?..

Теперь, собираясь лечь спать ещё засветло, я стою, облокотившись на подоконник, долго смотрю на придорожную канаву. Отражаясь от воды, солнце, как всегда, отбрасывает на потолки нашей квартиры весёлые блики.

Что сейчас?.. Я не могу утопить в этой канаве ту самую пульсирующую тревогу из-за парня с другого конца страны, из-за того, что у них было всё, а у нас н и к о г д а, из-за того, что его, вполне возможно, вот-вот отправят в армию, и это станет ещё одной границей между нами.

Я ложусь в кровать, заботливо застеленную для меня свежим постельным бельём в цветочек, и укутываюсь в жёлтое, уже истончившееся махровое покрывало, которое старше меня, наверное, лет на лесять.

Не понимаю, куда эта жизнь собирается меня зашвырнуть?..

***

Через несколько дней «эта жизнь» «зашвырнула» меня обратно в общагу, к письменному столу, где стоял компьютер, на котором я открыла «аську» и увидела оффлайн-сообщение от тебя, отправленное в 05:39 13-го июля:

«Всё, забирают меня в армию сегодня».

А что же будет, когда впереди вдруг встанет целый год, ещё недавно спрашивала я себя.

Буду худеть. Пора наконец собраться. С семью килограммами, думаю, расправиться можно быстро при желании, а больше мне сбрасывать и ни к чему.

Буду читать книги. У меня в голове уже давно есть целый список желаемого, теперь надо перенести его на бумагу и начать это желаемое осуществлять. Ведь ограничиваться чтением чужих стен в ВК – это уже совсем печально, правда?

Снова начну рисовать. За пару лет без ИЗО совсем, наверное, забыла, как держать в руках карандаш, но вспомнить, в конце концов, никогда не поздно, особенно если действительно хочется…

Научусь не запускать анемию, да. Следить за этим. Может, и вылечусь, хотя такие результаты вряд ли сохраняются навсегда.

Можно даже начать смотреть фильмы, если вдруг будет оставаться много времени…

Короче говоря, буду делать всё, чтобы год не стал пустым. Пустые две недели, как в апреле, и пустой год – разница слишком ощутима…

Но как же после этого сообщения…

Ладно. Вкратце. Даже сама для себя только вкратце: всё стало пресно. И всё-таки стало пусто.

На момент. Хорошо. Позволю себе. На момент или до завтрашнего утра… ну, в крайнем случае, ещё на несколько дней… Да, скорее всего, ещё на несколько дней, потому что я, кажется, только сейчас начинаю осознавать, насколько сильно…

Да окей, сколько угодно, пожалуйста. Несколько дней, неделя, месяц, больше – как хочешь. Валяйся на полу, умирай, разлагайся – ну тебе же самой надоест.

И ты совсем скоро начнёшь действовать, дорогая моя. Заполнять время, а не убивать его. Заполнять по «отсекам», частичку за частичкой. Потому что целый год не должен пройти мимо, растраченный на ничто.

13-ое июля. Что ж.

Отсчёт пошёл.

***

Приняла перед сном душ и завалилась на кровать. В соседней комнате орёт телевизор. Объявляют погоду.

«А на нижней Волге чрезвычайно высокая пожароопасность, здесь +37 и выше…» – эмоционально сообщает Беляев.

И я уже умираю от жары, лежа перед работающим вентилятором, но всё-таки засыпаю.

…Сижу перед большим географическим атласом за дедовым столом. Рядом со мной мой двоюродный брат Тёмка. Я понимаю, что уже давно о чем-то его спросила, но он до сих пор не ответил мне. Или… просто я не слышала ответа?

Он дергает меня за рукав и повторяет моё имя.

– Ну?.. – рассеянно спрашиваю я, что-то выискивая на карте.

– Я тебе уже в миллионный раз сказал! – горячится мальчишка.

– Что сказал?

– Волга впадает в Балтийское море!

Я резко разворачиваюсь к нему.

– Чего… к… совсем, что ли? кудааа?

– В Балтийское море!..

В голове у меня проносится ряд приятнейших ассоциаций, и на лице появляется тупая улыбка.

– В какое, не расслышала…

– В Балтийское!.. – чуть не плача от злости на тупую сестру, кричит Артёмка.

Я прерываю ряд ассоциаций и стираю с лица улыбку. Меня же попросили заняться с ребёнком географией, а я опять… о своём. Пора развеять его неверные представления о морях и Волге.

– Нет, Тём. Волга впадает в Каспийское море! Ты перепутал!

– И ничего не в Каспийское! – орёт брат. – Ты хуже меня географию знаешь!

– Дай атлас, – попросила я его. Он отдал. Я начала перелистывать страницы. – Во-от… сейчас… да как не в Каспийское-то, что ты. Кстати, в Прикаспии сейчас ужасная жара и пожароопасность… – бормотала я, листая. – Ну вот! Смотри!

Ткнув ногтем в жирную синюю линию у Каспийского моря, я собираюсь читать название реки. Тёмка тоже склоняется над атласом.

– Вот видишь: Во… то есть… что?! – почти закричала я, увидев совершенно другие буквы, из которых от изумления даже не могла сложить слово.

Тёмка откровенно ржал.

– Да ты погоди, не хохочи! Это, наверное, опечатка какая-то… ну тупо, конечно… в атласе уже опечатки такие… но… бред же, бред!

Тёма все ещё смеялся, но уже не так громко.

И откуда-то донёсся голос географички, Татьяны Александровны: «Волга впадает в Балтийское море… прошу запомнить… Балтийское!..»

…В окно снова вовсю шпарит солнце. Лежу будто не в кровати, а на сковороде. Как будто и нет рядом никакого работающего вентилятора. Подняться я не в силах, хотя спать уже не хочу.

«А это было бы просто замечательно, если бы в Балтийское море впадала настоящая наша Волга, а в неё, как и сейчас – наша Ветлуга. Я бы… да я бы, как Гекльберри Финн, на плоту да вниз по течению…»

Ага. Далеко бы ты уплыла, Финн в женских шортах.

«Приплыла бы и ждала его всё оставшееся время именно там. В его родном городе, в городе, где он всю жизнь свою прожил и куда он вернется к следующему июлю».

А жила бы в порту, да? Мило. Давай, удачи тебе, ага. Всё, помечтала, вставать пора. Сколько можно жариться. Вставать и в душ.

Две недели уже прошло, кстати.

Я поднялась и пошла за полотенцем и шлёпками.

Вентилятор продолжал работать, гоняя донельзя разогретый воздух.

***

Я рисую на альбомном листе ветвистую чёрную трещину. Она делит его на две практически равные части. На две равные части – к сожалению, уже «абсолютно», а не «практически» – эта трещина разломит и девушку, нарисованную в центре листа. Нарисованную пока только моим воображением. Но прямо сейчас с помощью обыкновенных цветных карандашей я попытаюсь перенести картинку в реальность.

Слева до трещины: тёмно-каштановые волосы, длинное и свободное голубое платье, босоножки… Ресницы опущены. Ни тени улыбки.

Справа от трещины: пряди цвета «песчаной бури» (именно так часто пишут на коробочках с краской для волос), ярко-зелёная футболка, узкие джинсы, чёрные ботинки на толстой подошве… Полуухмылка. Хитровато-задумчивый взгляд…

Это не две разные девушки. В том и беда.

В левой части листа я, взывая из последних сил к утраченному умению неплохо рисовать, неуверенно набрасываю берег моря, чашку чая с плавающей в ней долькой лимона и чьи-то печальные зелёные глаза с «медным кругом».

– Сегодня же 13-ое октября, уже целых три месяца прошло, получается.

– Да, я помню, что уже три. Время как-то быстрее идти стало.

– Мне, кстати, тоже так кажется. А иногда кажется, что его и вовсе не существует.

– Время – иллюзия.

– Я серьёзно.

– И я. Ничто не истинно.

– И всё дозволено, – бросаю я, вспомнив фразочку, которую слышу теперь каждый будний день от одного из своих новых одноклассников.

Как же мне жаль, что все эти ребята стали моими одноклассниками так поздно! Почему я никогда не думала о переходе в «А» или в «В»? Ведь некоторые педагоги не раз предлагали мне это сделать, когда я училась ещё в 6-ом или 7-ом классе! Нет, что вы, никуда я не пойду, они там все мажоры и выпендрёжники, разве не видно? Не брошу своих «бэшников», пусть они и ведут себя, как отбитые наглухо, зато искренне! Курение, мат, чем вы там ещё запугиваете – это вообще не суть важно. Не показатель и не считается. А «неправильные», скорее, мы с Анькой и Лилькой. Если бы после 9-ого я ушла в техникум, то так бы при этом мнении и осталась…

В этом году нам с тобой обоим пришлось привыкать к новой обстановке. Конечно, перемены в моей жизни не столь кардинальны, как в твоей, но столь же, пожалуй, неожиданны.

Когда можешь, ты пишешь мне ВКонтакте о вашем распорядке дня, лишающем всякой надежды вспомнить, что такое полноценный сон. Пишешь о том, к каким продуктам, бывшим когда-то в разряде «ни-за-что-не-заставите-меня-это-съесть», ты успел полностью привыкнуть. Вкратце – о сослуживцах, с которыми можно иногда сходить покурить. О том, в какие игры хотел бы поиграть, если бы находился сейчас дома, и какие книги хотел бы прочесть, если бы имел в распоряжении больше времени. Иногда и о том, как тебе пусто и как тянет напиться…

Я же, когда нахожу уместным говорить о себе, пересказываю особенно интересные моменты из бесед с ребятами (особенно если темы этих бесед как-либо касаются армии, депрессии или убийств), забавные ситуации с уроков, перлы как учеников, так и учителей…

Уже не приглашая вместе со мной кого-либо высмеять, как это было весной. Уже, скорее, делясь своей радостью и гордостью: вот, смотри-ка, как у нас бывает весело, какие остроумные и сообразительные люди (такие же, как и ты) жили всё это время, оказывается, в одном районе со мной и ходили в ту же школу, что и я.

«А у нас один парень сегодня…», «Это я от одного парня узнала», «Кстати, тот парень, про которого я тебе вчера рассказывала…»

Пфф. Бред. Ерунда.

Я долго смотрю на правую часть листа, разделённого чёрной трещиной. Что мне нарисовать рядом с этой уверенной, сияющей, живой светловолосой девушкой?

Разве что кого.

– Детский сад какой-то, – вдруг презрительно фыркаю я, вырываю лист из альбома и, скомкав его, кидаю в мусор. Обшариваю тумбочку в прихожей – проверяю, осталась ли ещё тёмно-каштановая краска. Пора обновить цвет, а то корни отрастают слишком быстро. Надо будет попросить маму…

Такой же остроумный и сообразительный, как и ты. Как ты. Как ты.

***

Я помню, когда впервые рассмотрела Н., а не просто увидела.

Это было 1-го сентября. Поскольку в 10 «Б» от нашего прошлого класса оставалось мало что, кроме буквы, Ю.С. проводила какую-то игру на знакомство.

И Н. для чего-то пришлось выйти к доске. Я не помню, в чём была суть попавшегося ему задания, но помню, как заразительно и одновременно слегка смущённо он смеялся, как грамотно, но нестандартно строил предложения, как убирал со лба длинную тёмно-русую чёлку…

С этого дня я наблюдала за ним всегда. Я поняла, что на самом деле смеётся он не так часто. Точно не чаще, чем его глаза, серо-голубые, как будто за вечной лёгкой дымкой, отражают затяжную, не совсем по возрасту тяжёлую задумчивость и апатию.

Правильно ли, что я как будто пытаюсь нечто в этих глазах прочесть?

***

Ни разу ничего не изменилось. Наконец поняла, что ни разу.

D. «Глаза с медным кругом». Я помню ещё всё то, до армии. Тебя, сидящего ночами в инете и потом спящего до 15:00. Не признающего никакого другого чая, кроме «треугольного «Липтона»». Как ты в пять минут мог добежать до ближайшего магазина за сигаретами и вернуться обратно.

– Беги, только осторожней будь.

– А я уже.

– Быстро же ты.

– Наверное. Теперь долго не пойду. Купил с запасом.

Помню конец апреля. Май. Солнце в окно. Вечно задёрнутые шторы. Ты не любишь солнце, но в дождь уходишь гулять без зонта.

– Прохладно как сразу стало. Скоро совсем промокну.

– Ну так промокнуть в дождь – это круто. Зато остаться сухим – не айс.

– Да. А тут набежало идиотов с зонтами.

– Им этого не понять.

– Им много чего не суждено понять.

Я знаю, что ты очень категоричен и порой чересчур предвзят. Почему же это меня умиляет?..

Помню твои жалобы на голод, завал на столе и пустой холодильник. «Надо картошку почистить», «Надо сварить всё же макарон», «Пойду сделаю всё же чаю». «Надо», «всё же». Ведь ты ленив, ты крайне ленив.

Помню твои фотки с моря ВКонтакте и строчки из песен The Doors в статусе.

Oh, when you’re strange…

С того переломного июля прошло уже пять месяцев. Теперь у тебя всё по расписанию, подъём в 06:00, все эти наряды, строевая, «пенные вечеринки» каждую субботу.

Я с переменным успехом пытаюсь убедить себя в том, что не стоит делать трагедии из того, что не общался с человеком пару дней. Или даже пару недель. Не стоит сразу нагонять на себя тоску и кричать что-то там о потерянной связи. Связь нужно чувствовать, и тогда она не прервётся даже спустя более долгое время… Может быть, правда в этом?..

Очень скучаю по Ане и Лильке. Лильку, которая одна-единственная знает про тебя, я не видела с ноября и даже по аське с ней почти не общалась последние недели. Ане, которую я про себя всё ещё называю самым близким другом, я ничего из своего нового важного не рассказываю с весны. Почему-то боюсь её осуждения. Мы виделись пару раз осенью, гуляли втроём с её подругой из медколледжа. И вот совсем недавно я по свеженаметённым сугробам брела к ней домой мимо больничного городка, чтобы передать распечатанный реферат. И всё. И что самое-то плохое, чувствую я только грусть. Грустные воспоминания о весёлом. Три подружки из 9 «Б», всегда вместе. Столько пережили, а теперь вот разбежались все и будто так и надо.

Да, в новом классе замечательные ребята. С ними спокойно можно обсудить что угодно по теме искусства (любых его видов), истории, политики, кому интересно. Подискутировать о вегетарианстве, феминизме, культурной ценности русского рэпа. Просто смеяться от души, даже когда на то нет особого повода. Кто-то уже нашёл себе новых друзей. Но мне отчего-то кажется, что первые друзья запоминаются крепче всего, и что первая дружба может быть самой надёжной, если её не отбрасывать, не отмахиваться от неё в череде новых людей и дел…

«Всё меняется» – ты так любишь эту фразу. Точную. Верную.

Это правда. Я уже не знаю почти ничего, не знаю, кто уйдёт, а кто останется. Уже ничего не загадываю, почти не планирую будущее. Но в голове порой такая мыслишка бьётся: «Да пусть уходят. Кто угодно пусть уходит, если так должно быть, конечно. Но ты, прошу, ты останься, D…» Не знаю, чем можно объяснить то, что я подолгу не пишу ничего первая, продлевая так наши периоды молчания, ведь сам ты нарушаешь их крайне редко. Не знаю, можно ли сказать, что я скучаю и на что-то надеюсь. Но щемит что-то в душе, особенно если копнуть в воспоминаниях глубже – до чая «Lipton» и магазина в пятистах метрах от дома…

И есть ли между нами та самая связь? да, которая не прервётся, если её чувствовать?..

***

В сандалии набивался песок и крошки щебня. Слишком крутая железнодорожная насыпь.

«Зачем я лезу туда, в конце концов? Что меня дёрнуло?»

Парень, сидящий на рельсах, не сдвинулся и с места. Даже не шелохнулся, не обернулся на звук шагов и осыпающейся щебёнки.

Она улыбнулась. «Конечно, он же тоже похерфейс… Хотя с чего я взяла, что это всё-таки он?.. Мало ли тут всяких бухариков?»

Летнее небо уже хмурилось, но ветер всё продолжал нагонять тучи. Колыхалась трава, которой уже давно зарос этот участок железнодорожного пути. Сухая трава…

Она уже стояла за его спиной. Она уже рассмотрела надпись на этикетке полупустой бутылки, которую он держал в руке. Рассмотрела его тёмно-серую ветровку. «Неужели вживую? Только как же к тебе подступиться? Ты у меня такой сложный… А точнее, и не у меня вовсе. Тем ещё сложней. Ты и не можешь быть чьим-то. Ты мой свой собственный… Мда. Надо же такое завернуть, а. Мой свой собственный…» – она снова улыбнулась и, забывшись, положила руку ему на плечо.

Он отставил бутылку и наконец-то обернулся. Он не улыбался, но лицо его будто посветлело, как если бы он наконец дождался того, что обязательно, вне сомнений должно было случиться, но не случалось отчего-то довольно долго.

– T.?

– D., – без вопросительной интонации произнесла она и села рядом с ним на рельсы.

– А вдруг тут грязно? – спросил он, даже не повернувшись к ней.

– А вдруг мне пофиг? – в тон ему ответила она, так же глядя перед собой.

Тишина. «Пятьдесят восемь… Пятьдесят девять… Минута. Если сейчас взять его за руку, то будет… То… Пазл тогда сложится в кои-то веки. Но он – свой собственный».

– Кхм… Ты вновь пьёшь?

– Да, – он кивнул. – Хоть мне и нельзя.

– Тогда зачем?

– Настроение такое.

– Пфф. Если б я хваталась за бутылку каждый раз, когда наступает «такое настроение», то давно бы уже спилась.

– Я бы тоже.

«И куда, ну вот куда я лезу со своими детскими переживаниями? Его переживания, конечно, ненамного «взрослее» моих… Но всё же…»

– Прости меня, – голос её дрогнул, и он даже посмотрел ей в глаза – не слёзы ли блеснут?

Но их не было.

– За что же?

– Найдёшь за что.

– Прощаю, – тихо и вновь серьёзно произнёс он и затем добавил с чуть заметной улыбкой: – Так повезло с цветом глаз…

Если бы она задала вопрос: «Кому?», то получила бы ответ: «Нам». Но она ничего не спрашивала. Эта тема была и так разжёвана. Одним майским вечером, в аське.

– Я по тебе почему-то скучала временами, – поведала она, глядя на ЛЭП, виднеющуюся вдали.

– Да я тоже немного, – ответил он, рассматривая ту же ЛЭП.

«Немного», – криво усмехнулась она.

Снова молчание. Но на его лице, «светлевшем» всё более и более, проявлялось постепенно подобие улыбки.

– Вон там бабулька на велосипеде, – кивнула она на дорогу, ведущую к реке. – Корзинка какая-то на багажнике…

– Поди ягод насобирала, домой везёт, – внезапно продолжил он её мысль.

– Думаю, да. Варенье сделает, внуков будет кормить…

– Ну наверное. И?..

– Её бы ты тоже хотел уничтожить? Вот конкретно её?

Он вздохнул.

– Я не конкретизирую. Говорил же когда-то: всех и сразу. Просто сделать эту планету непригодной для жизни.

– А ты конкретизируй. Подели целое на малые части. Не ищи этот глобальный смысл. Ты же сам знаешь, что он весьма скользкий.

– Пытаешься свести всё к религии?

– Нет, к вере. Ты сам поймёшь всё когда-нибудь. Поймёшь ещё больше, чем поняла я. Я же… – тут она слегка покраснела. – Вот что бы ты сказал, если б узнал, что за тебя кто-то молится почти каждый вечер?

Он улыбнулся по-настоящему. Усмехнулся, но совсем беззлобно.

– Что бы я на это сказал… Спасибо, что ли… Спасибо, – и, увидев, что она досадует на себя, произнёс: – А смысл я знаю.

– Хм, и в чём же он?

– На самом деле, всё лежит на поверхности, – всего-то в третий раз за всё время их разговора он посмотрел прямо на неё.

– Что-то чисто биологическое?

– Почти, – он всё смотрел на неё, будто ждал, когда она догадается.

– Я в тупике, – она пожала плечами.

– Бывает, – снова вздохнул он и перевёл взгляд на ЛЭП.

«Не хочет сказать… Ну да, так запросто всё выдавать о смысле жизни не стоит. Пойму… когда-нибудь».

Вновь молчат. Смотрят на небо, уже окончательно занесённое тучами. Обрывают травинки.

Далёкий-далёкий гром. Капли дождя… Частые капли… Ливень. Гремит громче.

– Ты видишь? – поворачивается он к ней, почти радостный. – О чём мы говорили так часто раньше…

– Ну! Вот оно, то самое, чего боятся идиоты с зонтами.

Встают.

– Пойдём… Чёрт, неужели я гуляю с тобой в ливень?

Она смеётся:

– Неужели я гуляю с тобой в ливень…

«Вот теперь уж точно пора хотя бы за руку его взять…», – мелькнула нелепая мысль. Но она снова не смогла рискнуть и только спросила:

– Помнишь договорённость? О том, что, когда мне станет совсем сложно, я обращусь к тебе за советом?

– Помню, – кивнул он.

– Она в силе?

– В силе. И давай я пойду по шпалам. Удобней будет.

Так и пошли. Вновь молча. Ливень не прекращался…

– Шавка, – поёжилась она и неосознанно к нему приблизилась, увидев неизвестно откуда взявшуюся здесь немецкую овчарку, семенившую им навстречу. – Как она по насыпи-то взбежала?

– И то правда, – пригляделся он. – Так и не посмотрел, как называется эта твоя фобия.

Он обнял её, и теперь они вместе шли по шпалам.

– Вот и я… и я не посмотрела, – с трудом проговорила она, скрывая своё крайнее удивление…

…Светло-серо-голубая подушка. Тонкие занавески и чернота за окном. Смятое, чуть не перевёрнутое одеяло.

«Конечно же сон, – пронеслось где-то в глубине сознания. Она кое-как поправила одеяло и вновь упала на подушки. – Но какого чёрта… Какого чёрта моё подсознание вытворяет такие трюки? Расскажи я ему этот сон, он бы, наверное, почувствовал себя чуть не оскорблённым. Ну чего я опять напридумывала… Завтра рано вставать. Не забыть вернуть Лине тетрадь по обществознанию… А вечером у нас дискотека…»

…Он проснулся от холода – одеяло практически свалилось на пол. Не открывая глаз, он подтянул его и закрылся чуть не с головой, согреваясь и пытаясь сложить в единое целое обрывки то ли какого-то внезапно вспыхнувшего воспоминания, то ли сна, увиденного этой ночью. Тщетно. Ускользнули даже эти обрывки. «Какого чёрта так рано… Сколько ещё до шести? Спа-ать…».

***

Одинокая лампочка под потолком общажной бытовки горит своим въедливо тёплым, давящим, но зато неустанным светом. Форточку уже давно распахнул напористый декабрьский ветер. Я стою перед зеркалом. Когда я шла с предновогодней дискотеки, этот ветер настойчиво швырял мне в лицо игольчатые хлопья снега. Они растаяли на моих ресницах, второй раз в жизни густо накрашенных тушью, и расплылись чёрными подтёками, которые я теперь пыталась стереть.

А на школьной дискотеке, если не считать ёлок в началке, я была впервые. Впервые мне именно захотелось туда пойти. И впервые я танцевала. Естественно, одна, как и почти все остальные, и повторяя одни и те же простейшие движения друг за другом. Но осталась даже довольна.

Н. веселился, ко многим, в том числе и ко мне, подходил обниматься. У меня, к счастью, получается не придавать этому большого значения, зная, что он сам его не придаёт. И вообще эти его вспышки радости никогда не кажутся мне надёжными. Да в слове «вспышка» от надёжности абсолютно ничего нет. Он день смеётся, подпевает любимым песням и шутит со всеми, а день ходит молча в наушниках и спит на парте. И сегодня ушёл быстро и один. Я наблюдаю и мне тревожно.

А ещё мы успели в классе поесть торт. Я выбрала себе самый маленький кусочек и как будто случайно сбила с него кремовую розочку, когда перекладывала на свою тарелку. С лета я скинула только четыре килограмма. Вроде не так и плохо, но мало. Пока оооочень мало, в июле я ошибалась, нужно больше семи. Лина сегодня пару раз меня сфотографировала. То, что я увидела, не так уж и плохо, но ещё явно есть к чему стремиться.

Случайная пародия на макияж 2007 года стёрта. Я всё ещё смотрю на себя в зеркало и понимаю две вещи:

1) больше не буду краситься ни в чёрный, ни в каштановый. Пусть отрастает «песчаная буря»;

2) тебе явно нужна помощь. Не может просто так постоянно быть пусто. Не может просто так хотеться уничтожить и себя, и весь мир вокруг заодно. Я наблюдаю, и в этом случае мне не только тревожно, а ещё и разъедающе грустно.

Да и вообще я не хочу просто наблюдать.

Я хочу помочь тебе.

Я хочу показать тебе, что в твоей жизни есть как минимум один человек, которому никогда не будет всё равно. Который примет тебя со всеми твоими сложностями. (Который надеется, что его чувство поможет тебя спасти).

***

20.01.2012. -32 «за бортом», не выше. И почему я вообще не использовала прописанное в уставе школы право не выходить из дома за знаниями в такую погоду? Ах, да, потому, что завтра я не приду сюда, на Цветочную, 8, в любом случае. Завтра мне будет просто необходимо чуточку больше тишины и хотя бы внешнего спокойствия, чем я могу получить в обычную учебную субботу. Чуточку больше защищённости. Хотя бы её иллюзии…

Потому что сегодня, скорее всего, я…

– Девочки, 13-ый кабинет, оказывается, свободен – давайте мы с вами перейдём туда! В угловом мы сейчас, пожалуй, не высидим, – предложила незаметно приблизившаяся к нам Е.В., кутаясь в тёплый платок вишнёвого цвета. Незаметно, наверное, потому, что мы – всего трое: я, Марина и Настя – слишком уж оживлённо пересказывали друг другу какие-то забавные истории и топали ногами, пытаясь заставить сердце быстрее перегонять кровь по венам. Потому что у нас не было тёплых вишнёвых платков. Потому что по-детски неосмотрительные.

В 13-ом кабинете Е.В. разрешает нам так же, как и на маленькой скамейке в коридоре, сидеть втроём. За одной партой. Для сохранения остатков тепла. Как всегда увлечённо, с ощутимой неизменной преданностью своему делу Е.В. рассказывает нам о периоде правления Александра II. А мы так же неизменно не проявляем особой погружённости в предмет.

– Как твоё настроение нынче?

– Как и всегда. Уходит вниз, как заземление. Пустота и серость.

– И никакого просвета?

– Никакого.

– Слишком уж долго это длится. Должна же быть интермиссия, наконец.

– А вот и нет.

– Т.е. непрерывная депрессия, которую ничто не может развеять или ослабить?

– Да.

– И откуда только такая уверенность у человека…

– Не знаю. Зависит от человека.

– У тебя. У тебя откуда такая уверенность?

Всплывающие передо мной на доске строчки. Пять дней назад. 15-ое января. Об этом мы говорили 15-ого января и за пять дней почти ничего не изменилось…

Нет, эти строчки никак не вплетаются в даты, заранее записанные Е.В. белым по тёмно-зелёному.

– Даже не знаю. Всегда таким был.

– Трудно быть таким.

– Хреново быть таким. Оттого и пытался несколько раз прервать своё существование. К глубочайшему сожалению, ещё живой.

– Не к сожалению, а к счастью.

– Почему это?

– Потому что есть люди, которым ты реально нужен. Хреновый, не хреновый, сложный, простой – без разницы.

– Только кто же все эти люди? Оо

– Я могу уверенно говорить только за одного человека.

– Хотелось бы конкретики.

– Скажу ещё сразу, что этот человек вовсе не рассчитывает на такое же отношение с твоей стороны. Просто факт есть факт.

– Как всё сложно. Но вот только интереснее узнать, кто же это.

– Да всё очевидно уже.

– Чувствую себя дураком, т.к. не могу разглядеть очевидного.

– Ну о ком я могу столько знать и так уверенно заявлять?

Люблю Е.В. и спокойный, мягкий тембр её голоса, но вникнуть в то, о чём этот голос вещает, никогда не могу. Каждый раз пытаюсь и каждый раз проваливаюсь…

– В этом вопросе я упрямо недогадливый. Так о ком же всё-таки идёт речь?

– Обо мне.

– Вот дурак же, и куда я смотрел.

– Уж не знаю. Но не дурак, явно.

– Даже не знаю, как быть теперь.

– Как и раньше, наверное. Ничего же не изменилось, по сути.

– Ну не скажи. Непросто осознавать, что действительно нужный.

Сегодня я не сразу услышала даже звонок, который дали на пятнадцать минут раньше обычного. Потому что именно в этот день, похоже…

Ох, как электризуются волосы от холода. Какими же сине-серыми от него становятся пальцы… Одеться, как-то проскочить расстояние до дома, сидеть в углу дивана с пледом и телефоном, собираться с мыслями.

Именно сегодня, наверное, я всё скажу.

– Вообще я тоже не вижу особых просветов на горизонте. Но есть одна вещь, которая всё же помогает мне держаться.

– И что же за вещь?

– Труднообъяснимая такая. Ещё и с тобой связана.

– Всё-таки уж постарайся как-то объяснить.

– Бредово, но, снова-таки, исключительно по факту. Есть мир, в котором всё действительно серо и безрадостно. И есть ты, ни на кого и ни на что в этом мире не похожий. И мне легче уже от того, что я просто знаю о тебе. Что знаю тебя и даже общаюсь с тобой. Поэтому ты мне и нужен. Поэтому я такая навязчивая временами. Прости, если что. В некоторые моменты кажется, что я окончательно тебя достала.

– Вовсе нет, и никогда этого не случится, потому что ты ну вот никак не можешь меня достать. Вообще неясно, с чего ты такое решила. Только вот как объяснить эту надобность во мне?

– Я и сама не знаю, как. Слишком тонкая материя всё это.

– От «тонких материй» вспомнилось про «тонкую душевную организацию».

– И в этом я тоже разбираюсь с трудом.

– Я и сам не разбираюсь. Но говорят, что такая «организация» у меня и есть.

– Думаю, они правы. Те, кто так говорит.

– Наверняка. А чтобы лучше разбираться, можешь почитать, что это такое и с чем его едят.

– Так и сделаю, пожалуй. И ещё кое про что мне необходимо почитать тогда уж. Про привязанность, например.

– У тебя привязанность?

– Так точно.

– К чему же?

– Не к чему, а к кому. К тебе.

– Ого как… Может, и ещё что-то есть ко мне?

– Определённо. Только страшно говорить об этом.

– А ты скажи.

– Боюсь, ты будешь неприятно удивлён и снова озадачен.

– А вдруг реакция будет совсем другой?

Ох, вряд ли… Но поздно. Сама же захотела сказать и А, и Б.

– Не будет, но ладно. Быть может, я тебя вообще люблю.

Вообще люблю.

Тебя.

Люблю.

Вообще.

Вот и всё.

Я откладываю телефон, встаю, кое-как отпираю дверь, со второй попытки надеваю «коридорные» шлёпки, шатаясь, дохожу до бытовки. Опираюсь там на ящик с нашей обувью, ощущаю, как колотится моё сердце  эти удары, кажется, везде: в груди, в ушах, в висках… Делаю пару шагов к раковине. Мои руки не просто дрожат, а уже трясутся, я с трудом набираю пригоршни ледяной воды, умываюсь. Так же нетвёрдо возвращаюсь в комнату, беру телефон, не глядя обновляю страницу с сообщениями ВКонтакте.

– Насчёт «озадачен и удивлён» ты была права, вот только не неприятно, а, скорее, наоборот.

Скорее наоборот.

ВОТ И ВСЁ.

Хватит. Спать. Сколько хочу. Как мудро я решила, что завтра никуда не пойду.

А потом ты будешь переспрашивать. Потом просто спрашивать – о том, почему именно я грущу. Расскажешь о своей «дефектности» в плане взаимной любви, о том, что однажды сам убил в себе это чувство – потому, что оно убивало тебя. А я скажу, что уже давно всё это предполагала и знала, что в себе ничего убивать не буду, буду жить дальше со всем, что есть, смирюсь с безответностью. Ты просто ответишь, что это мой выбор. Конечно. Исключительно мой.

«Именно убивало. А как ещё это назвать? Когда принимаешь алкоголь вместе с транквилизаторами, потому что иначе просто не можешь уснуть от постоянно накатывающих воспоминаний. Чтобы хоть как-то оградить себя от реальности, избавиться от мыслей о том, что постоянно пытаешься забыть…»

О ней. О той синеглазой художнице с Дальнего Востока, с которой у вас что-то окончательно разладилось в конце марта прошлого года. Когда, как я верила, начался «другой период», «не случайно и не зря». А теперь открыла для себя, что «плакать в подушку» – это, к сожалению, не только книжный штамп. Из-за чего именно я это открыла? Кого мне жаль? Тебя или себя?

И что мне тебе ответить? Как мне тебе помочь?

***

13-ое февраля. Значит, тебе осталось отмучиться ещё пять месяцев. Уже больше половины пройдено, отлично. А ещё это значит, что завтра тот-самый-идиотский-типа-праздник.

В преддверии которого я решила, что больше не буду говорить о любви. Ты и так всё знаешь.

– Сейчас даже удалось поспать пару часов.

– Ну, это несерьёзно(

– Да. Я бы вообще предпочёл спать вечно.

Начинается.

– Это почему ещё?

– Потому, что в своих снах я другой. Не та хрень, что собой в реале представляю.

– Ты представляешь собой Личность. Неповторимую.

– Да ну. Стрёмная пустая душа.

– А вот и нет.

– А вот и да.

– Здесь ты меня не переспоришь.

– Даже и не собираюсь.

– Конечно, потому что ты не прав.

– Только чем ты это докажешь?

Докажу без труда. Только замаскирую то самое слово.

– Видишь ли, будь у тебя «стрёмная и пустая» душа, меня бы не угораздило. Уж поверь. И ведь угораздило не меня первую, не меня последнюю, да и сейчас, возможно, не я одна такая. А то, что в своих снах ты другой, означает, что ты таким внутри себя стремишься быть. Или же, скорее, что ты такой и есть. Да, во снах может быть бредовый сюжет, бредовая обстановка, но нереального, не твоего характера там быть не может. И сами твои слова про «стрёмность и пустоту» уже говорят об обратном. Будь всё на самом деле так ужасно, у тебя бы и мысли не возникло заикаться о своём несовершенстве. Потому что – очевидно, не правда ли? – ты бы его и не замечал.

Ты долго молчишь. Отвечаешь уже поздним вечером, но зато вот такими словами:

– Так и быть. Соглашусь с тобой.

И это, пожалуй, был единственный февральский день, когда ты хоть в чём-то со мной согласился. А вообще мы начинали всё больше спорить, особенно если рассуждали о смысле жизни точнее, учитывая твою затянувшуюся депрессивную фазу, о наличии этого смысла в принципе и на расчленённый монолог наш диалог отныне похож не был.

Ах, да, и ещё где-то спустя неделю после разговора о «пустой и стрёмной душе» ты поддержал мою будто бы вскользь выраженную идею приехать однажды в твой город и посмотреть на тебя вживую.

– Очень даже хорошее желание.

– Вот осуществлю его, и можно будет уже и помирать спокойно.

– Приезжай.

Я обещаю, что когда-нибудь.

Я знаю, что когда-нибудь.

***

Щурюсь и натягиваю шапку сильнее. Идёт мелкий мокрый снег, да вот теперь вдобавок к нему поднялся сильнейший ветер. Щурюсь так, что вижу только свет в окнах частного домика через дорогу.

Ложусь на длинный и широкий ковёр, расстеленный на обочине. Это похоже на мою фантазию из детства: устроить лежбище прямо где-нибудь на улице. В моём любимом Ярославле, например, можно поставить кровать прямо на набережной. Одеялом укрылся, лёг на левый бок и смотри на воду – прямо тут река плещется.

Ну а сейчас ковёр мой расстелен у перекрёстка во втором микрорайоне, и, повернувшись на левый бок, я увижу только лишь обширное пустое пространство – снег и дорогу, по которой пока почему-то не проехало ни одной машины.

Через дорогу… через дорогу на подобном же ковре сидит D. И, конечно, всё меняет одним своим присутствием, и я не сожалею о том, что моё лежбище не у реки. D. в армейской форме, и рядом с ним автомат.

Его ковёр расстелен в неприятной близости от склона оврага. Сидит спиной к этому оврагу и не дрогнет… В жизни, надо сказать, никакого оврага там никогда не было. И частного домика, огни в окнах которого я видела, не было тоже. Что оставалось реального, так это только двухэтажка, лицом к которой сидел D. и тоже, наверное, щурился из-за снега. Только он, получается, не видел вовсе ничего, ведь ни в одном окне той двухэтажки свет почему-то не горел.

И на месте дома, куда наяву мне когда-то пришлось тащить своих подруг «проблеваться», сейчас стоит светло-голубое старое здание с арками и толстыми стенами – будто дореволюционной постройки. Смутно помню все свои сны, в которых я оказывалась в этом районе. И все они были тревожными и мерзковатыми. И в каждом из них были похожие светло-голубые дома…

Надо идти к D. Это не внезапно возникшее желание. Желания как такового я не чувствовала вообще. Просто уже давно знала, что надо к нему идти. И что я к нему пойду. И что именно этот путь окажется мне по душе.

«Только рано… Сейчас – рано… Сейчас зима, а ты должна идти летом. И то не ближайшим…» – наступило странное осознание.

– Пошло на фиг, – раздельно проговорила я и встала. Какая широкая дорога… И D. на месте уже не было. Только автомат лежал на его ковре.

Ничего. Дорогу перейду. Подожду. Об автомате почему-то задумываюсь глубже…

А у меня на ковре – полуторалитровая пластиковая бутылка, похожая на те, в которых продают минеральную воду. Но я знаю, что в ней другой напиток, каким-то чудом остававшийся горячим, пряно-сладкий, как сбитень.

Надо взять с собой, на ту сторону. Только вот дорога и правда что-то слишком широка и скользка… Наверняка упаду там. Почему-то у меня нет в этом сомнений. Но что такое может повлечь за собой это падение, если по сути? Не разобью же я пластиковую бутылку. Она, кстати, почти пустая. Но остатки сладки.

Беру.

И, переходя широкую дорогу, я всё же не упала. Шла очень осторожно и медленно…

Но бутылку уронила. Не знаю, отчего и почему. Оп – и я слышу звук бьющегося стекла… (Откуда взялось моё ложное убеждение в том, что она была пластиковая?) На раскатанном дорожном полотне – осколки в расплескавшихся остатках странного напитка.

А D. не возвращался. Может, он и вовсе не придёт. Хотя автомат не бросит же здесь?

Автомат… Я усмехаюсь.

Я бы проверила, видел ли он хоть что-то, когда щурился здесь от снега. Но сейчас снег прекратился. А щуриться просто так… не буду.

И тогда я начинаю разбирать не дающий покоя автомат. Не сказала бы, что от скуки, но и какой-либо цели при этом у меня не было. Разбираю неаккуратно, разбрасывая в беспорядке детали, названия которых успела уже позабыть после недолгого школьного курса НВП. И вот – одна из них скатывается в тот самый овраг, так близко к которому был расстелен ковёр…

Заметила. Страх и только страх – больше ничего в сознании нет. Разве что ещё щемящая грустная мысль: «Что же я сделала? Какая-то секунда – и вот…»

Я придвигаюсь к самому склону, опираюсь на руки и смотрю вниз. Пустота, высота, белизна, много-много снега. Склон крутой и обледенелый. Резкий порыв ветра. Голова кружится и страх усиливается.

***

От наших бесконечных несогласий я начинаю чувствовать усталость. Чувствовать, что жизненной энергии во мне остаётся всё меньше и меньше. Каждый разговор с тобой будто опустошает её ресурсы, и они не успевают восполняться до следующего. Больше не успевают… Иногда мне самой хочется пристраститься к алкоголю и начать принимать какой-нибудь валиум. Иногда кажется, что теперь и у меня развивается МДП. И да, с недавних пор я тоже называю жизнь существованием.

Разве я смогу помочь тебе, скатившись до твоего состояния, погрузившись в тот же мрак? Нет. В этом случае уподобление не сработает. А я всего-то пыталась понять тебя…

Сбой. Не вышло. Я перестаю выдерживать твои жалобы, твои неопровержимые доказательства бессмысленности и духовного, и материального, твою холодность и колкость. «Перестаю выдерживать» не равно «умываю руки». Просто мне необходим перерыв. Одиночество. Тишина. Попытка восстановления.

Я наконец осмеливаюсь тебе об этом сообщить и получаю в ответ простое: «Окей».

Окей.

Теперь я не знаю, когда найду в себе силы вернуться.

***

Снова каким-то странным образом накладываются друг на друга определённая песня, звучащая в наушниках, и мысль, проскользнувшая в голове где-то на середине второго куплета. Или определённая песня и улица, по которой идёшь, эту песню слушая. Или же мысль и улица, ведь если на улице на каждый шаг – не тысяча воспоминаний, то тысяча ассоциаций. Или вообще сплетаются и песня, и мысль, и место. Неважно.

Мне часто представляется перекрёсток улиц Труда и Солнечной. Закат. По-видимому, осень, ведь полотно розово-оранжевого на западе неба кое-где перечёркивают чёрные ветви рябины уже с гроздьями ягод на них. Если подойти ближе, то резкими и чёрными быть они перестают: сразу видно все трещинки на тёмно-серой коре, а гроздья ягод становятся, как и должно быть, красными. Пока ещё эти ягоды круглые, гладкие, несморщенные – так бы и съел, если не вспоминать про их горько-кислый вкус. Когда-то уже давно, лет десять назад, двоюродная сестра делала нам из этих ягод бусы.

Я будто бы стою на возвышенности, оглядываю всю панораму (деревянные дома посёлка в моих представлениях всегда подёрнуты некой пеленой, сглаживающей их ветхость), пребываю в радостно-умилённом состоянии и прямо не представляю, что со всем этим чудом сделать. А сделать что-то будто бы даже хочется. Знаю, что если долго идти прямо, то выйду к реке. А если сверну налево, то смогу попасть и в дом №14. Там всегда есть люди и можно выпить чая с шоколадным печеньем, грея ноги у печки.

Не знаю, как и что у тебя, так и не смогла пока разобраться, а у меня всё действительно очень просто. Если я не успею окончательно оскотиниться и буду заслуживать хоть чего-то в этой жизни и после неё, то идеальный вариант – всегда иметь возможность в очередной раз очутиться на том перекрёстке рядом с рябинами. Ради этого и впрямь стоит «держать себя в руках». И впрямь стоит жить.

***

Разрисовываю обложку школьного дневника листочками и знаком бесконечности. Изо всех сил стараюсь не сидеть с «отсутствующим» взглядом.

Собиралась «включиться в работу», но оказалось, что и «включаться» не во что: любимое Юлией Сергеевной «сразу же первое, что я хотела сказать» заняло уже минут пятнадцать.

Я разочарована, потому что действительно хотела позаниматься русским, чтобы не «увидеть» снова всплывающих сообщений ВКонтакте и неизменного « =\» в конце них.

Ну вот, всё. Опять. Стоило только вспомнить. А ничего «второго» Вы не хотели сказать, Юлия Сергеевна?..

Спасибо Але. Аля, кажется, тоже начала постепенно просыпаться: она уже, как обычно, чему-то усмехается, что-то скептически комментирует. Полускептически улыбаюсь и я, зачем-то.

После её рассказов я всегда «живею». Так что слушаю.

– …ещё помню, как он чуть ли не сорок каких-то собственных формул вывел на входной контроше по физике. Ну там, естественно, одна какая-то простая была, которую он забыл.

Это про Н. Точно, ведь и он ещё здесь есть. Тоже будто только проснулся: руки на парте, голова на руках, на щеке красный отпечаток, а неяркие серо-голубые глаза уже открыты и смотрят даже пристально и не «отсутствующе», но как в стену.

– Правда? Бедняго… Но какие задатки-то, какая фантазия, – комментирую я поведанное Алей.

– Вторая парта, – вдруг досадливо произносит Ю.С.

– Да, да… – вздыхаем мы, понимая, что не заметили, как её «сразу же первое» высказалось и началась работа по теме.

За пятнадцать минут исписано полторы страницы. Но я заполняю строчки бездумно, снова плавно «отключаюсь». Ещё немного – и в очередной раз замелькают всплывающие окошки – прямо тут, на фоне доски…

Хм! А вот теперь дано такое идиотическое задание, что я даже задумалась. Что можно переделать в этом предложении? Разве оно неграмотно построено?

– Не понимаю… – и Ника, девочка с огненными волосами, напряженно сдвигает брови. – Или… А! Может быть, так?..

Она быстро что-то дописывает и тут же зачитывает. Ю.С., как обычно, наклоняет голову и, будто не до конца соглашаясь, произносит: «Н-ну, можно и так…». «Можно и так»… Сама задаст бредятину и не знает, что и как там на деле…

– Тася, как думаешь?

Вовремя. Виновато усмехаюсь:

– Если честно, я сейчас совсем ни о чём думаю.

С «камчатки» слышится одобрительно-солидарное бормотание Димки Буркова.

Ай-ай-ай… качает головой Юлия Сергеевна.