Нетопия

1. Суши.Net

Шаланды, полные кефали,

В Одессу Костя привозил,

И все биндюжники вставали,

Когда в пивную он входил.

Синеет море за бульваром,

Каштан над городом цветёт.

Наш Константин берет гитару

И тихим голосом поёт…

Богословский Н.

Ветер и свист напоминали, что шторм ещё в разгаре. Плавбаза «Восток» переваливалась, как утка на сносях. Старпом Якорев ставил прогноз, что через минуту-другую начнётся белый шквал, а капитан Сотников оцепенело смотрел в лицо бушующей стихии и пришлёпывал губами в беззвучном монологе.

– Что вы сказали? – встрепенулся Якорев.

– Рыба. Трюма набиты, а палуба чиста. Вовремя успели погрузиться.

Из-за смещения центра тяжести судно с большим количеством груза на палубе находится под угрозой опрокидывания. Когда корабль наклоняется, его центр плавучести перемещается.

– Не забывайте дышать, Якорев. Говорят, дышать полезно.

– Кэп, вы не сделаете объявление городу?

– Зачем мне старпом, если всё приходится делать самому?! Разбуди священника и возвращайся. Это его работа – успокаивать и наставлять на встречу с Господом.

– А как городу поможет вера?

– Вера – рыбиум для народа. Пока они с довольной рожей будут ждать благословления, мы будем пытаться выжить.

– Но, отец Сергий… – Якорев нахмурился. Он и в спокойные времена не решался тревожить Сергия.

Странно: бывший матрос ни с того ни с сего подался в священники… Капитану не нравилось подобное переобувание.

– Якорев, проверь трюмы! Если сифонит, откачать воду! Брешь заварить! Блаженного Сергия вниз – пусть занимается насосами.

– Но… он же святой отец… – мямлил Якорев. – Дела мирские его больше не касаются. Он так и заявил месяц назад.

– Если все прикинутся святошами, кто будет спасать плавбазу?! Наш Сергий – вахтенный матрос Сергей! А святой отец – это хобби. Смекаешь, Якорев? Пусть успокоит народ и бегом, слышишь, за шкварник Сергия – осматривать трюма.

– Есть, капитан.

Через минуту Якорев ретировался, мотаясь в тамбуре. Было узко и сыро, как в ноздре. Это единственный путь попасть в город, не выползая на палубу.

– Мишаня? Ты что здесь делаешь? – опешил Якорев.

– Я … Я. Такой шторм я ещё не видел.

– Запрещено выходить! Запрещено!

– Было открыто.

– Вон, отсюда! – Якорев не хотел слушать испуганные блеянья. – Спускайся в город – нужно найти святошу.

– Я его и ищу. В городе его нет.

– Ты не слышал? Разворот на сто восемьдесят градусов и искать! Будем надеяться, святошу не смыло.

***

– Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum. Adveniat regnum Tuum. Fiat…

– Хм, открыто… – протянул Якорев. – Почему дверь в город открыта, Мишаня? —придушенно добавил он.

– Я … не … знаю.

– Panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra sicut et nos.... – отец Сергий невозмутимо читал молитву и размахивал кадилом.

– С него течёт в три потопа. – Мишаня разглядывал мокрого Сергия. – Он снова выполз на палубу, понимаешь?

– Это я вижу!

Мишаня заглянул в окно иллюминатора: море неугомонно же извивалось.

– Шторм не утихает.

Стало подозрительно тихо. Отец Сергий смотрел совершенно не по-божески. В его глазах застряла невысказанная мысль. Секунда – и она пропала.

– Что вы здесь делаете?! – Глаза Сергия вспыхнули. Он озирался, будто его случайно выплеснуло морем.

– Тот же вопрос, отец Сергий. У вас божественная амнезия? Никому нельзя выходить в шторм! – рычал Якорев.

– Спускайтесь в город, святой отец. Люди ждут. Они напуганы, – говорил Мишаня.

– Да… Прочтите, что-нибудь из… Что вы сейчас читали? – вяло произнёс Якорев. – А потом в трюм – искать течи.

– «Отче наш» он читал, – шепнул Мишаня.

– Отче… ваш, прочитайте, там, внизу, – подхватывал Якорев.

Эта просьба подействовала на отца Сергия, как опиум. Его глазки осоловело блуждали, вдохновенно изучая лица Якорева и Мишани.

– Судно? – вымолвил священник в растерянности.

– Я ничего не вижу, – буркнул Якорев, пялясь в иллюминатор.

Отец Сергей, потрясённый до глубины души несправедливостью, Мишаней или неведомыми истинами, востро посмотрел на Якорева.

– Когда Господь хочет наказать, он отбирает разум, – отстранённо сказал Сергий, а затем вдохновенно запел: Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum. Adveniat regnum Tuum. Fiat… – дымок остывающего кадила закручивался в слова молитвы вместе с твёрдым голосом отца Сергия.

– Кажется, он имел в виду нашу плавбазу.

– Он же не может не помнить, что он на плавбазе. Он же родился здесь! – психовал Якорев.

– Да, но… ты же видел его взгляд.

– Он всегда такой. Но сегодня Сергий превзошёл себя. Следи за ним. Не хочу найти отца Сергия в машинном отсеке, отпевающего пьяного механика. Сергия в трюма через полчаса.

– Он только начнёт распеваться…

– Приведи! Вода пребывает. Не нужно ускорять встречу с Господом.

***

– Это здесь… так, малый грузовой отсек, гальюн… ещё гальюн. Сын мой, разве это не седьмой круг Ада?

– Серге… отец Сергий, мы на плавбазе «Восток».

– Это я понимаю. Я ведь умею читать.

– А как вы научились, отец?

– Благословенье божье. Проснулся и смог. Дышать ведь нас не учили. Навык дыхания дарован Господом, как и чтение. Из-за греховной сути нашей чтение было отнято Господом.

– Но моя мама....

– Грешница, как и все мы. Сын мой, нельзя пародировать дар, а она пыталась… и поплатилась… – отец Сергий перекрестился. – Входим в город.

– Подождите.

– Сын, мой. – Сергий вознёс три перста, но в последний момент передумал крестить Мишаню. – Приходи на причастие, а сейчас город ждёт.

***

Когда была жива мама, Мишаня был Мишей. Отец Сергий напомнил сегодня о ней. Дело было даже не в случайности: он легко её вспомнил, будто недавно разговаривал. Она умерла шесть лет назад. Сергий часто забывал о более близких вещах, а вот мама засела Сергию в места, куда Бог ещё не добрался.

Мама часто повторяла Мишане, что мальчик должен быть развит. И это не про образование. Когда она со своей сестрой на двоих пачкали одну и ту же пелёнку, все зрели в гигиене лишь предписание для грузчиков, а образование ставили на зеро: дитя не пропадёт, пока требуются рабочие руки. И если ты физически сверкал безупречностью, а гормоны не затушили мозг, к образованию шли бодрее, чем в гальюн, чтоб, если опростоволоситься, так по-быстрому, и пойти наконец-то фасовать рыбу или же пузом затолкать какого-нибудь мужичка на венчание к Сергию. Тому всё равно – отпевать, женить или крестить: в его глазах всегда играла незамутнённость, становилось страшновато от его благословений и обрядов. «Однажды человечество освободится от рыбы, тогда и пригодится чтение», – верила мама и муштровала Мишаню читать до мозолей.

Буквы буквами, а Мишаня любил наглядные примеры и облазал всё судно, притащив однажды разбитый смартфон, наушники и зажигалки. Всё это перекочевало в каюту горожанину по кличке «Бубон», тестировалось на предмет полезности, а затем массово выкидывалось за борт.

«Все эти пережитки – исключительно бастарды минувшей катастрофы – мы не обязаны кормить нашими глазами и умами. Но мы упорно смотрим и разгадываем то, что нас чуть не погубило», – горланил Бубон и скидывал по предмету за борт.

Смартфоны и наушники принято порицать, поскольку развлечение – не наше, а утопшей суши. Сложилось мнение, что моряки рождаются из морской пены; никто не в курсе, откуда в море выбрасывает столько людей, но регулярно кого-то подбирают.

Беспечные годы мамы кончились, когда совет островитян вытурил её на плоту с островной платформы в открытое море. Её подобрал «Восток». Она задушила в себе чёрное и белое, и жизнь засверкала рыбой, но с другим сценарием – с вечным пребыванием на плавбазе и ушла жить к Гоге в каюту. Гога был завпроизводства и держал за жабры всё судно. Мишаня помнил, что тонны рыбы, расфасованные по двадцать пять килограммов, никогда не влияли их быт. Всегда было тяжко. Мама сказала, что твоё должно остаться твоим и всучила Мишане полую банку сайры…

На Мишанину маму говорили – «приспособленка», но Мишаня считал, что это искусство переживать в крайних формах крайности. И хоть за эту школу не дают аттестат, Мишаня закончил с отличием своё взросление. Время шло год за три, а крутить мозгами приходилось рано из-за рыбы, которая стала, и хлебом, и солью.

«Главное – не брезговать», – впитал Мишаня мамин наказ. Порой ему казалось, что он сидел в обнимку со вскрытым сюрстрёмингом. Нет, он сидел с мамой, проетой рыбой насквозь, пожёвывая варёную ламинарию с тощим кубиком китового жира, купленным у жителей зажиточной островной платформы за вонь.

«Никто из ныне живущих не видел суши…», – навеяло Мишане.

Когда-то люди смотрели на море воодушевлённо и несли деньги турагентствам, чтоб сполоснуть в солёной воде ножки. Это считалось отдыхом.

Трудно установить, почему суша ушла. Наверное, дело в критической вариативности войн и эпидемий. Поколение прапрадедов проснулось на судах и напрочь забыло, что ложились спать в тёплую постель в уютных квартирках. Они не нашли объяснений, передав крылатую неопределённость, что суша пропала, но не, «как и почему». Сейчас не видели Полярной звезды, а лишь бессмысленно рассыпанный горох, по которому все пути вели к воде.

Поколение Мишани и чуть старше рождено с синдромом повышенной забывчивости, а у некоторых, как у отца Сергия, эпизодическое обнуление. Навигационные приборы тоже ослепли, улавливая гибридный шум неясного происхождения.

Словно опасные стимуляторы, ответный гибридный шум вводил человечество в морскую безнадёгу и плаксивое хлюпанье по поводу суши. Если у взрослых пропали все надежды, то мальчишки высматривали в биноклях какие-нибудь берега, а в ответ простирался вспененный след катер-бота, от которого зависел крепкий гражданский дух.

Часть фрахта шла на поддержание вылазок катер-бота, окуная город в рыбную кому. На грузовые платформы, где катер-бот перестаивал, сгружали рыбу для островитян. Среди моряков ходили слухи, что сами же моряки полюбили и зрелища с катер-ботом. Это воодушевляло Гогу занижать тоннажи рыбы и меньше отстёгивать на фрахт, чтобы выжил город.

Неугомонный катер-бот был символ выбора: якобы люди сами отреклись от суши, чтоб прогрессировать, и не поняли, кем стали, а половина почивших не поняли, как умерли. Они спустили шлюпки и поплыли на съедение рыбам.

Появление катер-бота вводило в катарсис моряков: срабатывал архетип – и один в море воин. Но вся борьба сводилась, чтоб рыбы было вдоволь, и не ломался опреснитель.

Сергий почти выбрал законные полчаса проповедей. «Пора…» – Мишаня не имел возможности глубоко анализировать променад катер-бота с раздирающим звуком. Казалось, что-то распухает в мозгу, незримое, и становится приятно. И это блаженство тоже пугало.

Мишане хотелось верить, что Сергий из божественных соображений упомянул маму.

Она верила, что к концу жизни повидает сушу. Когда Гога уходил на вахту, мама доставала консервную банку и говорила, что это колесо. Они играли в сушу и представляли себя стабилизированными существами: хоть и прожили в вечной болтанке, знали, как выглядят следы колеса на воображаемом песке. Мама читала без всякого божественного провидения обрывки, нацарапанные шариковыми ручками. Умерла мама от умственного перегруза, выцарапав из-под койки рассохшийся противогаз времён сухопутного регресса, и мировоззренье её сменилось: сошла с ума, побежала на палубу, крича: – Я.... Я! – и спрыгнула в море, ударившись о борт головой.

Водолазы маму не нашли, а противогаз искали два дня: выловили, очистили и положили в непроектную каюту напротив душевой.

Морские историки считали, что материковая суша – гиблое место, и выбор у сухопутных был невелик – носить противогаз, чтоб не сжечь лёгкие. Мишаня никогда не знал, откуда такие познания: наверное, от незнания. Он свыкся, что мама изгнала саму себя по неизвестному патриотическому мотивы во имя нового мира. Из старого мира выросла новая валюта – рыбль. Один рыбль – сто грамм белой рыбы или десять грамм красной.

В глазах Мишани рябило, а в голове – цветомузыка от мыслей. Разум Мишани покрыт рассеянностью, и это немного спасало Мишаню от кульбитов жизни.

2. Город-питомник

Любое действующее судно представляло из себя густой город-кают. Жители полностью соответствовали званию горожан: голосовали, воровали и имели какие-то права. Город-кают живёт по закону, где все от мала до велика работают. Миша родился после того, как город стал отражением коммунистического строя, и оказался с вольно интерпретируемой фамилией – Мишаня Беспамятный.

Город кишел людьми, которые мало понимали, что реальность склеена из живой стены согласных тесниться, а за бортом – нереальность, которую тоже можно расчистить для житья: незаселённые площадки-платформы и опустошённые нефтяные вышки, но они требовали реставрации, а это отнимает рыбли.

Не осталось приветственных обжитых островов-платформ. Вколоченные в воду маленькие королевства пшеницы и злаков хорошо знакомы с желудочной историей и дожидались помора рыбы, чтобы, как ни странно, требовать больше рыблей. Искусственные острова представляли собой унитарные государства, а мир в их представлении – рыбная колония.

Каютные горожане называли островитян «none-people». Островитян недолюбливали за игру на хлебе насущном и несправедливую пропорцию – тонна рыбы за триста кило муки. Именно это отражало, насколько островитяне и каютные живут в разных измерениях. Пора понять рыбным колониям, что нужно развивать ракушечное хозяйство и наплавное фермерство. Рефлексия с мукой лишила сначала экзотичности подобной идеи, а затем опустила до смехотворности.

Одна часть плавбазы освещалась керосиновыми лампами, другая треть – полезная в технологическом понимании запитывалась от дизель-генератора. На жирующей трети рассматривались селекционные модели спирулины, подводных злаков. Консилиумы ихтиологов и агрономов походили на конформистский клуб толстяков – для голодающего люда это было равносильно смерти – вещали, что скоро станет невыносимо съедобно, так сладко… но ещё быстрее наступили селёдочные войны с островитянами. Это обернулось вхождением на диету двухсот грамм филе в день.

Мишаня так и остался Беспамятным, чтоб подчеркнуть личностную неприкосновенность. Он мог без труда стать «Каспийскими» или «Азовским», но не хотел ложиться под унифицированное паспортное клеймо, а хотел родовой неприкосновенности и настоящести. Сдерживало и существование в единой идеологической плоскости, чтоб не выделяться и не смущать ближнего, коих из-за тесноты на плавбазе на каждом шагу, плюс некоторые – фантомные граждане засели в форме дежавю. Мишаня знал, это маршалы прошлого – достойные. Но вот где он их видел среди воды и пеликанов? На островитян непохожи – не та порода. Оставалось загадкой, страшной, с характерной атрибутикой исторического человека – смартфоном и беспроводными наушниками.

Пока отец Сергий визжал в рупор проповеди, Миша забурился к себе в каюту и рухнул на койку. Пятиминутное забытьё – и снова проклятый смартфон....

– Хвала, Господу. – Сергий заглянул в каюту.

– Насосы, – бухтел Мишаня.

– Что тебя тревожит, сын мой?

– Смартфон… – выдохнул Мишаня и хотел попросить Сергия позвать врача.

– Это испытание. – Сергий прихлёбывал опреснённую воду из плошки, а слова о Господе, о наказании и борьбе лезли, как непрошибаемые сорняки. – Господь милостив и подстелил судно нам под ноги. Это наш остров, на нём и жить. Он нас огородил от того, кем мы были: видимо, ничего хорошего не было…

Мишаня почти забыл о насосах, и пока не забыл, кинул Сергию краткое «Пойдём» – без уточнения, куда.

Вся культура базировалась на неопределённости, которую старалась заполнить новыми законами. А люди как ели рыбу, так и ели, чтоб говорить о разнообразии и прогрессе.

Очистка воды требовало минимальных химических знаний, но всё как-то само-собой получалось. Мишаня понимал, что эти «само-собой» не могут быть отголоском безусловного рефлекса. Он часто думал, что неплохо смотрелся бы в капитанской рубке. Однажды Сотников выгнал его из рубки, хотя сам же пригласил. У Мишани перегорело желание капитанить после того, как чуть не потерял зубы. Сотников разозлился и не понял, зачем Мишаня пришёл, потому что не помнил, зачем пригласил в рубку. Но позже амнезия отпустила Сотникова, и он ещё раз пригласил Мишаню.

Капитанство передавалось через наставничество. Нужно было приходить, наблюдать за горизонтом и агрессивными бакланами. Сотников даже извинился – нашло что-то.

Амнезия ни раз поражала жителей плавбазы, причём эта беда стала цикличной. Бывало, что каждый следующий день перезагружался, как солнышко в окошке. Узаконенным символом приветствия на борту стал крутящийся палец у виска.

«Как мне с ним воевать? Её-богу, как кролик, скучающий по морковке». – Мишаня посматривал на Сергия, – «Я ему говорил про насосы? Что ж… дубль-два».

– Пошли, проверим насосы. Бог никуда не уйдёт, а мы можем утонуть… насосы. Сергий? Насосы!

Но дубля два не случилось: Сергий, похожий на более осмысленное животное, а не на кролика, и не думал чапать к насосам.

«Сейчас бы Сотникова сюда», – подумал Мишаня.

Сотников отчего-то всегда знал, где его с нетерпением ждут. Он явился после пятых дублей.

«Опять…» – Мишаня считал, что его мысли передаются через остаточный интернет по старым подводным кабелям с выходом на вышки островных платформ, а затем через пси-излучатель в мозг Сотникову.

– Кажется, мы договаривались, Миша… кажется… если, кажется, то не лечится… Ты чего не в трюме? – бросил Сотников Сергию.

Мишаня знал, что скажет Сотникову, и день, и два назад насчёт прилёта в рожу по зубам, но сейчас – полный мрак. Сотников никак не мог уйти, не поняв обиду ничтожного человека.

Хоть Сотников и молчал, он приговорил Мишаню к отлучению от наставничества за ещё один прогул. Мишаня не оценил спуска Сотникова и заявил, что нашёл своё призвание в палубных матросах.

– Вот так новость! М-да…– упорхнул Сотников.

Сергий встал в проходе и никак нельзя было на него не смотреть.

– Что, если я схожу к доктору?

– Он не поможет. Это душа больна. Был бы шишак у тебя, доктор приложил бы холодненькое. Да ты и сам можешь. Смартфоны, айфоны… можно, конечно, к доктору сходить.

– Сначала насосы. – Мишаня слез с койки.

Сергий щипал редкую бороду.

– К доктору на обратном пути, а сейчас – в трюм, – сказал Мишаня.

3. Пробуждение

– Не пойму, откуда сифонит. – Искал Якорев.

– Мил человек. – Сергий метнул глазами без определённой траектории. Мишаня понял, что у Сергия снова помутнение. – Течи нет, – вздохнул Сергий, как большая корова.

– Да, но пол мокрый.

– Ну, так… – Сергий посмотрел на Мишаню, как на придаточный орган к трюму.

– Матрос Сергий, это ваше задание: найти, где сифонит, – напомнил Якорев.

– Безбожники. – Сергий разглядывал углы. – Ящики с рыбой… полные.

– Подвинуть – не судьба? – рявкнул Якорев. – Давай сам.

Мишаня сиганул с Якоревым. Момент был выбран не случайно, чтоб оставить Сергия вспоминать свой матросский долг. Процесс пойдёт эффективней в одиночестве, – считал Якорев.

Мишаня не участвовал в договорённостях Якорева и Сотникова вернуть Сергия в рабочий строй. Ему было не до Сергия. Якорев – вот за кем чуть ли не охотился Мишаня.

Диодные ленты томно освещали отпотевшие стены. Пластик местами осыпался. Судно неминуемо пожирала старость: наверху ещё держали внешний вид, а здесь – всё оставлено на самоуправление ржавчине. Человеческие руки если что и делали здесь, так это нычки.

У Мишани был план, далеко идущий за пределы плавбазы. Он верил, что не за горами день, когда ещё кто-то догадается. Он хотел быть первым, но в одиночку провернуть такое… Мишаня сник, как только подумал о поиске единомышленников.

Из трюма в трюм Мишаня плёлся за Якоревым и чуть не выронил свои внутренности: Якорев неистово вопил.

– Ты нормальный?!

– Теперь ты знаешь, насколько крепки твои кишки, – ржал Якорев. – Ты хотел мне что-то сказать? Сергий наконец-то вспомнил, что его руки созданы не только, чтобы кадилом махать.

– А я…

Якорев не стриг бороду, словно отгораживался проволочным забором от собеседника. Он соединил в своей душе наглость, рыбу и минимальные нормы хлеба, которые благодаря Якореву входили уже не просто в пайки, а в идеологию достойной жизни. А ещё он никогда не забывал о себе: неизвестно откуда он выдернул подмороженную горбушу, мерно срезывал пластиками рыбу и клал в рот.

Мишаня созерцал Якорева, безмятежно постигающего сыроядение и бубнящего о традиционном питании. Столь непритязательным был не только Якорев – всё поколение моряков, основавшее плавучий город и передавшие в будущее устные страшилки о так и неисчезнувшей рыбе.

– Что молчишь? – Якорев вышвырнул хребет горбуши и с той же лёгкостью мог вышвырнуть Мишаню, когда дожуёт.

– Есть разговор. Рыбы всё меньше и меньше. Это нам повезло выхватить большой улов…

Якорев с ужасом посмотрел на выброшенный хребет.

– Хочешь сказать, я.... – Якорев мерцал глазами.

– Что ты! Съел и съел. Вот где эти горбуши сидят! – Мишаня на свой страх и риск приблизился к Якореву. – Сейчас пошло новое движение, пока что точечно. Наш кок посадил рядок салата и лука. А некоторые тайно пытаются выращивать редиску… Скоро будет такой масштаб! Каждый захочет откушать лучка и салатика – будут драки и спекуляции рыблями. Есть рабочий способ ввести альтернативную валюту рыблю – агрокоин. Найдём дырявую баржу, забьём землёй и сделаем наплавную теплицу. Начнём выращивать непритязательное: бахчу всякую. Народ пересядет на овощи без бунта.

– Дырявую баржу найти несложно. Но у нас с островитянами договорённости о поставках.

– Это позорные уступки, Коля! Они нас легально обворовывают. Надо развивать свою валюту. Такой профит ни одни рыбли не дадут: зашёл на баржу матросом, а через полгода стал агрокоиновым латифундистом.

– В общем – понятно. Но почему никто не взялся за это дело? Одной баржи мало… и потом, где брать грунт?

– Мы же в море, Коля, а не в лесу.

Якорев посмотрел вдаль и сказал:

– В лесу погуще будет.

– У нас в распоряжении целая плавбаза, Коля! Толкни инициативу Сотникову… За двести рыблей мы арендуем землесос и выкупим поломанную баржу. Баржу отбуксируем на мелководье, землесос туда же… Грунт… не надо объяснять, как лопатами раскидывать? А в это время мы будем разрабатывать сейсмоустойчивые многоярусные платформы для агроферм…

– А семена ты где возьмёшь?

– Купим кабачки у островитян типа на еду, а оставим на семена. Можно пошкулять по городу – ту же редиску, шпинат. А лучше напрячь какой-нибудь НИС…

– Стоп, стоп. А что в конце?

– Если всё получится, засевается вторая, третья, пятая баржа. Землесос в идеале выкупается, агрофермы на платформах активно забиваются землёй. И мы счастливо забываем об островитянах, а сами становимся уважаемыми латифундистами. Экономика выходит на новый виток, развивается полноценный бартер и стабильный курс конвертации рыблей в агрокоины.

– А какова цена ошибки? – хмурился Якорев.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда на барже вырастит один стебелёк, агроплатформы, допустим, не рассчитали и смыло штормом. Рыблей мало, потому что моряки копались в грунте, а кушать хочется.

– Останется землесос, – намекнул Мишаня.

– Всего лишь арендованный.

– Что за нервы? На еду себе наловим, и снова на баржу.

– Мы не можем отклоняться от плана! Рыбли должны всегда добываться, чтоб поддерживать уровень рыбфляции одинаковым.

– Если агрофермы взлетят, рыбли не понадобятся! Найдём инвесторов. Всякие НИС всегда озабочены, как выжить. Если ничего не получится, то НИС всех распустят. Тогда мы ничего не должны, а если получится – плотно сядем на процент. Но это слишком примитивно. Можно договориться с беднейшими островными платформами. У них через раз выходит выращивать кукурузу, а кооперация многократно повысит шансы. У них опыт, у нас руки. Соглашусь, если моряк роется в земле, последствия непредсказуемы. Но одну-то баржу, пришвартованную к платформе, могут обрабатывать беднейшие наши братья, а мы – учиться азам и планомерно включаться в дело. И все в равных паях будем добывать агрокоины. Что может не получиться?

– Кто будет договариваться? – спокойнейшим голосом спросил Якорев.

– Нам пригодились бы дипломатические инъекции Сотникова.

Якорев заговорщически посмотрел и елейно пропел:

– Нужен первоначальный взнос для любого начинания, а только потом дипломатия.

– Зачем взнос?

– Да просто так, Миш. Это залог лояльности. А иначе…

– Что?

– Сотников не шелохнётся. А островные, наоборот, зашевелятся. Ты у них хлеб отбираешь и будущие прибыли. А им печёт, ух, как печёт тебя сломать, потому что ты оказался умнее. И дипломатические нюни не помогут. А островные также общаются с другими островными по пси-короткой связи, скооперируются и утопят наши баржи, а мы начинаем всё сначала.

– Пусть сначала свои дырявые корыта починят.

– А они смогут, Миш. И починят, лишь бы у тебя ничего не получилось. Сотников не пойдёт на конфликт с островными, если не будет уверен в более надёжной силе. А её нет, Миш.

– Это мы, Коля. Мы – сила! Только мы не в нашем полуголодном состоянии, а через полгода, когда будет картошка, лук и прочие наземные вкусности.

– Ты говоришь об успехе, когда ни росточка не посажено, агрокоин живёт только в твоём воспалённом мозгу, а Сотников непременно безмозглый и согласный. При таком раскладе всё идеально сложится. Сотников расшаркается, островные потрут ручки, беднейшие побегут на баржи наперегонки махать мотыгами и, честно, заметь, самый невозможный пункт – честно добывать агрокоины. Математически всё правильно, но не в человеческом мире. Тебе первому прилетит в лоб на этапе сбора рыблей для взноса. Как только ты озвучишь, сколько надо, можешь прыгать за борт, пока не забили.

– Много?

– В три раза больше, чем мы выгружаем за месяц.

– Это ж… непосильные объёмы.

– Поэтому все сидят на попе ровно и молча жуют горбушу. – Якорев внимательно посмотрел.

– Если преодолеть эти поборы, через год или два такие сложности будут казаться смешными.

– Что непонятно в выражении «не осилить»?

– Ты говоришь о прямых методах, а нужно действовать хитростью.

За несколько секунд глаза Якорева метнулись раз десять.

– Часть рыблей можно передать сразу, а другую часть – после договорённостей о неприкосновенности барж и агроплатформ. Лучше всего размещать подобное в нейтральных водах. Жизнь островитян тоже зависит от рыблей. Они глубоко не заходят на дырявых корытах. Хитрость заключается в форс-мажоре: нужно правильно обыграть, что мы пострадали от стихийного бедствия или невыносимой поломки. Главный островитянин слушает, а Сотников говорит, говорит… суть разговора – не как таковой, а по принципу цыганского гипноза: увести внимание и внушить реальность форс-мажора, где единственным способом спасти судно – скинуть балласт с палубы.

Якорев недоверчиво посмотрел.

– Скинуть рыбу с палубы, – повторил Мишаня.

– … мы скинем рыбу, которой не было. От перестановки пустоты к сумме не прибавится. Нам нечем будет откупаться, – заметил Якорев.

– Да, но мы выиграем время. Месяца за три рассчитаемся. Нужно, чтобы Главный островитянин остался наедине с Сотниковым без сошек.

– Чьих сошек? Наших или их?

– Ничьих сошек! В присутствии Сотникова у многих начинается помутнение.

– Да… это было бы кстати. Если их обоих свалит амнезия…

– Мы, скажем, что передавали рыбли, а Главный островитянин подтвердит.

– Не нравится мне, что от случайного помутнения зависит весь план. Это хуже, чем гадание по волнам, хуже, чем… – критиковал Якорев.

– Хуже, хуже. Амнезия, оказывается, имеет свою орбиту, каждые три недели. Иногда две. Но есть предвестники! После массовых жалоб на мигрени через шесть дней запускается амнезия!

– Хотелось бы поточнее. Но в целом оно так, – нахмурился Якорев. – Мигрени тоже разные: после лютых амнезия полная, а слабенькие мигрени – и амнезия дохленькая.

– Будем надеяться на полную. Ну?

– Может сработать… Хорошо, твои агрокоины выросли, а хранить негде.

– А вот здесь мы подходим к следующему этапу. Если агроплатформы устоят, построим наплавные поселения. Мы сами сделаем себе сушу, надёжней прежней. Может, когда-нибудь мы найдём настоящие острова или шельф, но это, скорее, относится к категории «нибудь». Коля?

– Ничего не говори. Я устал.

– Мигрень?

– Вроде… Мишаня, что было после выращивания и хранения?

– Э-э… Теперь ты на себе почувствовал, что план с помутнением работает! Ты ведь не помнишь, что я говорил последние секунд семь?

– Очень смутно. Про шельф какой-то.

– Про наплавные поселения.

Глаза Якорева округлились.

– Понял. До поселений ещё дожить надо, через… годика четыре.

– А как ты вообще до такого додумался? – Якорев почёсывал затылок.

– Не знаю… Я устал глотать чешую, устал от всего. Как тебе идея с агрокоинами?

– Порожняк какой-то.

4. Сырая Академия

Вахтенный матрос Сергей перестал существовать как матрос и сменил житейскую конфессию на отца Сергия. Но Мишаню привлекали более понятные процессы: он стал студентом «Академии Технологии», на удивление Якореву и самому себе.

Академия была выбрана неслучайно, ведь Мишаня ничего не знал о инженерной стороне задумки с искусственным грунтом для наплавных агроферм.

Теперь у Мишани весёлые ночники, где раздобыть землесосы бесплатно. Для отца Сергия попахивает богохульством, а для Якорева – дополнительным хвостом сырой горбуши.