Демон человеку – друг

Тринадцать лет

Гроб был неудобным.

Но если подумать, он и не обязан быть удобным. В конце концов, гроб предназначен для тех, кому комфорт уже не так принципиален. В противном случае все только и занимались бы тем, чтобы побыстрее в нём оказаться.

Правда, никакие неудобства и теснота не остановили её – вполне живую и здоровую – от погружения в бедный, скромный ящик. «Надо было взять с собой подушку», – кивнула она. Можно обойтись без книг, без блокнотов, даже без телефона, если под рукой собственное живое воображение. Но вот подушка – незаменимая вещь на собственных похоронах.

На самом деле похороны эти, как и любой другой праздник в жизни Гифт, были скорее простой формальностью, чем действительно важным событием, которое необходимо отметить. Будь иначе, она была бы мертва по-настоящему, и мысли не растягивали бы ей голову, подражая то лесному пожару, то урагану, то цунами, то чайкам, поссорившимся из-за косяка непойманной рыбы – то самому косяку рыбы, кружащемуся и мечущемуся в вихре течения.

Беззаботная какофония собственного потока сознания казалась благословением, отвлекающим от скуки и пустоты. Особенно радостно было её ощущать, когда Гифт заново осознала близкую угрозу безвозвратно потерять свой головной разношёрстный оркестр.

Если подумать, то мозг и есть – оркестр. И у каждой мысли свой инструмент. У испуганных мыслей это наверняка барабаны. Как стук сердца в ушах, как наступательный марш опасности – бум-бум-бум… А у взволнованных – высокий, дрожащий всем медяным тельцем колокольчик, застрявший между улиткой и барабанной перепонкой и беспрерывно кричащий высоким голосом. А когда испуг и взволнованность играют вместе, то впору оглохнуть.

Может, она и оглохла? Снаружи уже давно ничего не слышно. Жаль, что она не может проверить это, спросив у Друга, – он бы наверняка сказал… Он бы сказал…

Что Гифт опять думает о чём-то странном.

Но это его вина, что Гифт захотелось думать о чём-то странном (даже если она всегда думает о чём-то странном). Всё-таки притвориться мёртвой было его, без сомнения, умной и интригующей идеей, на которую сознание отреагировало, как иссохший лес на искру пламени. Определённо, он знал, что предлагает. Он был умнейшим из всех друзей Гифт и, надо сказать, – он был единственным.

Поэтому даже в своих мыслях Гифт предпочитала называть его Другом, с большой буквы и никак не иначе. Потому что именно Дружба – явление невероятно ценное и важное в жизни каждого живого существа – спасла её от смерти. Гифт бы лежала зарытой в земле, но уже совсем не понарошку, если бы Друг так не любил её – любил даже больше, чем менять цвет своих волос и сверкать глазами. И, так как теперь всё это было лишь некоторой пугающей игрой в «прощание» с родителями, Гифт могла наслаждаться своими сумбурными мыслями, нетерпеливым ожиданием и ощущением твёрдого дерева под спиной.

Где-то с половину жизни назад исчезла сопровождающая путь лёгкая качка, напоминающая о дрейфующей лодке в ощутимом даже сквозь дерево океане, заглотившим могучим китовым ртом холод ночи и одиночества. Это могло означать лишь одно – они прибыли на место и наконец-то могли перейти к самой сути. Монотонный, серый голос, бурчащий отходную молитву за пределами ящика, казался дождём, ощупывающим остывшую гладь моря тощими, холодными, моросящими пальцами со снобизмом брюзгливого патологоанатома, тыкающего труп. Зачем ему тыкать труп? Может, от неуверенности в его полной трупоподобности?..

Если бы Гифт не была так скованна ожиданием, напевание могло бы втянуть её в сон. У неё нет и не было предубеждений перед Богом, есть он или нет, но, кажется, она начинала понимать, чем Друг так не выносил религию.

Ужасно ску-у-у-учно…

Но позже ей стало не хватать и этой скучной проповеди. Вскоре совсем всё стихло: и шаги, и голоса, и дождевая морось. Перестал ощущаться зёв кита-океана. Она опустилась куда-то вниз – возможно, в китовый желудок; – по крышке дробно постучало, – теперь она здесь барабан? – и всё умолкло.

Значит, всё? Церемония закончилась? «О, слава Богу», – подумала Гифт и повозилась на месте, сложив руки на животе. Оставалось лишь надеяться, что Друг придёт побыстрее и не даст ей задохнуться. Вряд ли воздуха хватит надолго – так интенсивно она дышала.

Однако она была уверена, что раньше, чем от удушья, Гифт помрёт от скуки – что, без сомнения, хуже и нелепее. Но Друг нашёл бы это забавным, да, – без сомнений, нашёл бы!

А вообще, если бы Друг сейчас был здесь, он мог развеселить Гифт. Но он бы не поместился в одном маленьком гробу с тринадцатилетней девочкой… Возможно, при своей находчивости он бы поместился здесь, не будь в ящике Гифт – но, увы, её хотя бы фиктивное присутствие было обязательно.

Может, с воображением это она погорячилась, и ей всё-таки стоило взять с собой фонарик и книжку. Для такой мелочи тут вполне хватило бы места. Вот только Гифт не пошла на это, ибо боялась, что будет выглядеть слишком подозрительно: зачем мертвецу брать с собой на тот свет фонарик и книгу? Если он захочет почитать любимую историю, он может сделать это и без фонарика. В конце концов, «тот свет» не зря называется «светом» – скорее всего его там достаточно для удобного чтения. Да и с чего вообще хотеть перечитывать потрёпанную книженцию на очередной круг после конца своей жизни, если открывается столько возможностей сделать что-нибудь не менее интересное? Стать призраком и поселиться под крышей с бродягой, например; или пугать детей, которые наверняка захотят испытать себя на храбрость; или стать городской легендой, о реальном существовании которой будут спорить многие и многие поколения вперёд. Или ещё интереснее: добраться до недр Земли, посмотреть, расплавленное ли у неё ядро; побывать в Космосе за пределами Солнечной системы, войти в Чёрную дыру и узнать, кислая ли звёздная пыль или горькая; познать самую себя, вселиться в учёного и написать несколько научных статей об устройстве планеты, а потом ещё несколько о загробной жизни, а потом о Космосе… И смеяться над людьми, когда этим работам никто не поверит.

Ну, в крайнем случае, если ты такой ярый книголюб, то можно стать призраком какой-нибудь старой огромной библиотеки, и читать там любого типа литературу до конца существования этой Вселенной.

Если честно, Гифт вообще сомневалась, что человек после смерти может так просто стать призраком – иначе бы все умершие становились ими и общались с живыми (и этот мир стал бы немного веселее, но не ей судить об его устройстве). И, что главнее, она не хотела становиться призраком – она хотела жить и жить подольше. Именно поэтому организован весь этот фарс. Гифт не могла знать наверняка об устройстве жизни после смерти, как и не могла знать, станет ли она призраком и покажет ли миру настоящее веселье. Но что она действительно знала, так это то, что человек был способен на удивительно многое, будучи живым. И, пока у неё есть возможность быть живой, ей хотелось испробовать и познать как можно больше доступного этому особенному состоянию: разрушать и созидать невероятные вещи; испытать море чувств и познать всевозможный опыт; двигаться, всё время двигаться, даже бежать так быстро, чтобы бег превратился в полёт – и при этом остановиться на одной точке, которая, по всей логике, должна устраивать, хотя это не всегда работает так, как надо, ведь ты всё ещё жив и всё ещё хочешь оставаться вечным в движении и двигаться – вечно.

… Дело в том, рассудила Гифт, чтобы для неё оставалась возможность стать действительно живой, испытать тот самый всевозможный опыт, создать и разрушить множество невероятных вещей, сначала необходимо хорошенько побыть мёртвой – по меньшей мере побыть убедительно, и по максимальной мере так, чтобы ни у кого не осталось сомнений об её кончине.

Гифт чувствовала, что её мысли снова становятся путаными и сумбурными от нетерпения, поэтому она сделала пару тихих вдохов в душном ящике и прислушалась к звукам снаружи. Друг говорил ей всегда держать свои мысли в узде, опасаясь, что «они прорвут плотину её хлипкого человеческого разума, разорвут черепушку и прольются в этот мир кровью и безумием, что определённо понравится мне, но больше никому». Гифт полагала, что это такой тонкий намёк, чтобы она меньше выносила мысли за пределы своего рта – в детстве Гифт была очень болтливым ребёнком. Тем не менее к его словам она всегда прислушивалась и старалась следовать им, предпочитая верить, что это делает её жизнь ещё более интересной.

Гифт закрыла глаза для полного погружения, мысленно представив, что сейчас происходит снаружи. Воображение, помогай!

Наверняка сейчас глубокая ночь. Луна пуговкой пристёгнута к чёрному камзолу. Было бы приятно думать, что её свет отражается в ките-океане, который Гифт чувствовала, пока плыла в гробу. Океан такой глубокий, такой странный, такой китовый – было бы здорово, если бы вокруг был океан, тайны которого можно потрогать за лицо и пожать за руки.

Но, нет же, океан вовсе не вокруг, он сейчас внутри неё. А снаружи океан исчез. Растворился в её голове, в её буре, плещущейся где-то между мыслями и извилинами, как неспособное успокоиться и уснуть древнее очаровательное чудовище.

Внутренний мир был недоволен попыткой его придержать. Ему нравилось гулять раздольно и несдержанно, даже если от этого в глазах загораются сверхновые и разливаются киты. Но Гифт было тяжело услышать, что творилось во внешнем, когда внутреннее такое громкое – поэтому придётся его приглушить.

Широкая зелёная поляна, заботливо взращенная летом и прилизанная ветром, как расчёсанные руками матери волосы ребёнка, находилась далеко от человеческой цивилизации. Потому что родители Гифт явно хотели не вспоминать место захоронения дочери. Это было несложно увидеть и с закрытыми глазами.

Родители Гифт были хорошими людьми, без сомнения. Она любила их, и они сделали всё возможное, чтобы у их маленькой дочурки было счастливое детство. Даже её имя, Гифт, обозначало «подарок», что невероятно мило и трогательно. Вне контекста.

Ведь контекст состоял в том, что подарок предназначен не для них, и они об этом знали. И они были рады тому, что его придётся кому-то отдать. Поэтому Гифт была уверена, что две фигуры, замершие перед её временным пристанищем, не проронили ни слезинки и мысленно скандировали: «Ура!» в честь долгожданного события. Они наверняка ещё в праздничную одежду облачились – всё равно бы никто ничего не заметил, потому что вся их праздничная одежда чёрная. Сколько Гифт их помнит, они вообще всегда и везде ходили в чёрном… Даже пижамы были чёрные! Преступление! Так что вряд ли они изменили своим вкусам и сегодня, даже ради Гифт.

«Наверное, это звучит так, будто они желали мне смерти, да?» – неожиданно подумала Гифт. Да кого волнует? Она-то знает, что всё на самом деле не так. Ну или не так очевидно и не так просто – люди в принципе не умели быть простыми, будто им жизненно необходим повод побыть глупыми, сложными и испортить себе существование ещё сильнее, чем это делает мир вокруг. По крайней мере, Друг всегда так говорил. Тем было забавнее, учитывая, что Гифт тоже человек, который каждый день делает свою жизнь на полграмма запутаннее. И продолжит дальше: жизнь же ещё не закончилась. Не закончилась.

Какой-то странный всплеск силы и нетерпения пробудился в ней: космическое чудовище в сознании устало терпеть и устроило бунт. Гифт пришлось приложить огромные усилия, чтобы не застучать ногами по дереву. Но лицо всё равно разрезало широкой улыбкой, потому что ей очень не терпелось вылезти отсюда. О, чёрт возьми, как же не терпелось!

Когда гроб от земли пропитался сыростью, а Гифт от скуки пропиталась сонливостью (а, может, всё от нехватки воздуха), сверху послышался лёгкий стук. Потом ещё один и ещё, и в какой-то момент прячущая её доска просто отлетела куда-то высоко вверх, прямо в тёмно-синее звёздное небо, напоминающее об океане, о несоизмеримом, усыпанном глазами космическом монстре, древнем, как само понятие чудовищности, океана и звёзд.

– Вылезай, – прозвучал холодно голос, и Гифт счастливо вскочила. Мышцы протестующе сжались и опрокинули её назад, в земляную яму.

Пахло сыростью и травой. Гифт улыбнулась широкой, колющей щёки улыбкой, выпрямилась и вытянула руки вверх. Издав неразборчивые, но, без сомнений, торжествующие звуки, она пару раз сжала протянутые ладошки в кулаки и разжала их – Друг достаточно смышлёный, чтобы разгадать посыл и вытащить её отсюда. Две чёрные тени тут же протянулись и обхватили небольшую фигуру ребёнка, вытащив её из могильной ямы и поставив на землю.

– Ву-ху! – вскрикнула Гифт, подпрыгнув на месте и вскинув руки. Два зелёных глаза, в которых плескался сам Ад, следили за её движениями с лёгкой насмешкой. Но Гифт не обмануть: ухмылка, исказившая лицо существа, была довольной.

– Это было ужасно скучно-о-о! – Гифт встряхнула рыжей копной волос и запрыгала на месте непоседливой козой. Она порывалась сделать колесо, но руки не удержали, и Гифт повалилась на мокрую землю. «Был дождь, – подумала она, – почему я не слышала дождь? Или я перепутала её с речью священника…»

– Главное, что это сработало, – произнёс Друг, схватив девочку за шкирку и поставив её на ноги. Гифт вырвалась и снова запрыгала, наслаждаясь тем, что может прыгать, а её мысли могут бегать, а вокруг – и поле, и океан!

Куда же теперь? Куда же дальше?Слишком сладка и красива длинноволосая свобода. Освободилась и от гроба, и от участи жертвы!

Гифт воодушевлённо остановилась, выпрямив спину и сложив руки за поясницей. Теперь Гифт сама себе генерал. И глаза генерала глядели вдаль, за горизонт, предвкушая юридическую свободу (не сразу) и разгулье (под присмотром).

– Мой Друг, – торжественно произнесла Гифт. – Позволь поздравить тебя с приобретением! Этот маленький шаг для человека был огромным шагом для демона!.. Или… наоборот. – Гифт нахмурилась. «Большой шаг для человека, маленький для демона…». Она отмахнулась: – Ну, неважно. В общем, ты и сам всё знаешь: отныне я в полном твоём распоряжении!

Ухмылка в его глазах и на губах была почти мягкой.

– Для человека, который вынужден разделить со мной остатки своих земных лет, ты слишком радостная.

– Ты не худший из вариантов. – Гифт засмеялась. Обычно, когда она так делала, людям казалось, что у какой-то свинки случилась истерика – но всё проще, и так работают её голосовые связки. – К тому же, не забывай, что ты – мой Друг! И мы пошли на это вместе.

Гифт подскочила на носочках. Рыжий вихрь кудрей подпрыгнул, как испуганное животное, и усыпанное в веснушках лицо вновь разрезала широкая улыбка. Две души, не имеющие цели, не имеющие будущего и, что особенно удручало, не имеющие мороженого, пошагали через поляну: размеренные, ленивые шаги Друга тенью шуршали среди травы, как змеи, когда высокие, подпрыгивающие шаги Гифт сминали веточки и мелко сотрясали землю.

– Куда мы теперь пойдём? – спросил Друг. Гифт обернулась, прыгая спиной вперёд.

– Для начала пойдём поесть.

– А потом?

– А потом куда-нибудь, куда уведут нас ноги.

Гифт резко замерла. Повернулась к горизонту: утро выступало на небо, и рассвет надвигался так же неумолимо и неизбежно, как новая жизнь.

Мягкий оранжевый свет упал на фигуру перед ней. Не красивое и не уродливое лицо с широко раскрытыми зелёными глазами, которые в свете утренней зари казались почти полностью человеческим – Друг говорил, что свет скрывает все его чудовищные черты, – а тёмные до этого волосы поменяли цвет, становясь такими же рыжими, как и у неё.

– Приятель, – произнесла Гифт и посмотрела Другу в глаза. – Этот рассвет будет свидетельствовать о начале моих приключений.

Эти слова сделали улыбку Гифт мягкой. Дыша, чувствуя и окунаясь в загадки мира, которые только предстоит разгадать, и которые она, разумеется, разгадать не сможет, – потому что они предназначены не для неё и не для её человеческого сознания, – Гифт знала наверняка, что так улыбаются люди, познавшие муки и счастье перерождения.

– Что бы ни случилось дальше, и что бы нас не ждало, спасибо, что пройдёшь их со мной.

Пять лет

– Нам клубничный рожок.

Многое ей рассказывал Друг, но большую часть своего детства Гифт помнит и сама. Помнит даже маленькие детали маленьких дней, почти незаметных с высоты прожитого. Например, она помнит, что розовый шарик блестел, как жемчужина. Его холод достиг её ещё до прикосновения к языку. Мороженое было новеньким, нетронутым, сделанным специально для неё – всё это заставило Гифт почувствовать себя особенной, важной, ведь не может красота и радость рождаться для неважных.

Девочка высоко запрыгала, когда рожок перешёл к ней в руки: рядом с её ладошкой он казался огромным. В короткий молчаливый промежуток прозвучал долгий выдох Друга:

– Наконец-то, ты замолчала.

– Я дол'асскажу, когда съем, – разрушила она чужие надежды со всем достоинством леди, не умеющей выговаривать букву «р».

Когда Друг проводил с ней время, он всегда дарил ей что-то вкусное или что-то яркое. Хотя они гуляли вместе чуть ли не каждый день, и виделись так часто, что всякая перемена в лице и любой изменившийся цвет волос запомнился Гифт лучше, чем лица мамы и папы, каждая их встреча ощущалась, как праздник. Как фестиваль, как торжественный выход на свободу после одиночной камеры. И не имело значения, куда они направлялись – с Другом хорошо везде.

В тот день они пошли в парк. Друг часто выводил Гифт погулять куда-нибудь, потому что дома, по его словам, находиться с ней было невозможно. Шум, мол, стоял такой, что дом легко можно было принять за убежище бегемота: все вещи, стоящие на пути маленького хрупкого ребёнка, безжалостно подвергались уничтожению, и не было ни дня до её поступления в школу, чтобы что-нибудь дома не приходило в негодность и не выбрасывалось. Гифт этого не помнит, но вполне верит: ей всегда было мало места в своих стенах. Будь то стены комнаты или черепа.

Но её это и не волновало: родители, если Гифт не доставляла им неприятностей, никогда не делали выговоров. Гифт подозревает, что именно поэтому её безобразия в основном ограничивались собственной комнатой – родители в неё никогда не заходили. Друга же её бесноватое поведение утомляло до того, чтобы трусливо поджать демонический хвост и сбежать вместе со своей ношей в широкие пространства, где не было стен, которые можно ломать и сносить.

В то время он ещё ворчал, что с радостью бы спасся бегством и оставил Гифт дома одну, но вопреки своим же словам снова и снова возвращался за ней, брал с собой на аттракционы, кормить птиц в пруду, гулять в сквер и покупал всё, что могло бы порадовать пятилетнюю девочку.

Повзрослев, Гифт предположила, что все эти эвакуационные побеги зародились из-за беспокойства несчастного Друга: как бы носящаяся по всем дозволенным и недозволенным местам беспризорная девочка не нашла способ лишиться жизни раньше отведённых ей тринадцати лет – вольно или невольно пришлось брать на себя роль няньки. Но они об этом никогда не заговаривали, и молчаливо сходились в мысли, что родители Гифт были настолько непутёвые, что даже у демона проснулось чувство сиротской жалости.

Если так подумать, Гифт даже не особо на них похожа. Девочка выглядела чужеродно рядом со своими темноволосыми бледными родителями, черты лиц которых были вылеплены по всем стереотипным представлениям статусных, авторитетных людей. «Порода» – слово, первое приходящее на ум при взгляде на них. Если бы семейка Аддамс из фильмов была скучной, холодной и равнодушной, то родителей Гифт было бы легко принять за родню.

Гифт в этой семье оказалась этаким гадким утёнком, ковыляющим среди статных чёрных лебедей: маленькая, круглолицая и усыпанная веснушками, как шмель цветочной пыльцой. Даже не рыжая утка, а рыжий цыплёнок, каким-то образом научившийся плавать. Плавать, как кит, выплёскивая озёрную воду в небо и вворачивая её в звёзды. А потом подать этот холм из космических фантазий лебедям и предложить на него взобраться.

Другими словами: родителям не нравилось, когда Гифт пыталась о чём-то с ними заговаривать. Почему-то они редко понимали, что она пытается донести – но вряд ли это было главной проблемой.

Друг тоже часто не понимал, что она говорит, но Гифт всегда ценила более важное его проявление – он всегда слушал. Он раздражался, тяжело вздыхал на всю комнату, просил замолчать и отвлекал внимание, затевал игры и даже один раз притворился, что убегает от неё – но он всё равно слушал и запоминал, что она говорит. Представьте себе! Как часто можно вспомнить взрослого, который слушал бы лепет ребёнка? А слушающего лепет ребёнка демона?

Этим Друг и восхитителен. Он мог источать демонический холод, отстраняться и сбегать, но его душа раскрывалась перед Гифт, как после грозы раскрывается ночное небо, – хотя она была уверена, что Друг этого вовсе не хотел. Такой удивительный, удивительный демон! И много ли, помимо искренности, нужно было Гифт, чтобы его полюбить?

Вопреки неприкрытым надеждам демона, даже после подкупа ребёнок не затыкался ни на минуту. Мороженное осталось без внимания и, наверное, в итоге растаяло на жаре так же, как оно растаяло в памяти Гифт, оставив от себя лишь ягодный вкус и морозный дымок. Сохранившая же в памяти плотность и осязаемость девочка продолжала бессвязно тараторить детскую чушь. Её тельце было ещё маленьким, лёгкие не особо вместительными, и после новой фразы она делала глубокий вдох – будто в каждое следующее слово она вкладывала особое значение. Моментами случайные замечания о деревьях, голубях, прячущихся белках, своих жёлтых туфлях и о красном поводке прошедшей мимо собачки перемежались рассказами о прошедшей в детском саду неделе – и те в итоге сводились к очередному потоку мыслей:

– Л’оза говол’ит, что шоколадное мол’оженое – самое вкусное, потому что его едят все, и мы с ней поспол’или, и она сказала, что я дул’а, но мне кажется, что это она глупая, хочешь знать, почему?

– Нет.

– Не все любят шоколадное мол’оженое, вот … – она слегка задохнулась. – Вот папа его не ест. Сладкое он вообще не ест! – произнесла Гифт, будто это было что-то странное, как шестой палец или третье ухо. – А значит, шоколад не может быть самым вкусным в мил’е. Или… Или он самый вкусный в мил’е, но его любят не все-все. Не надо быть любимым совсем всем, чтобы быть вкусным, пл’авда ведь?

Друг закатил глаза.

– Редко встретишь ребёнка, способного так много болтать ни о чём.

– Я не болтаю! – запротестовала Гифт. – Я л’ассуждаю! – Слово «рассуждаю» она услышала от Друга. Оно казалось более умным, чем «болтаю».

– Ты даже не можешь выговорить слово «рассуждаю».

– Я ско’ло научусь, – отмахнулась девочка и вернулась к своему мороженному, попытавшись нашарить своей ручкой руку Демона. Так как он не собирался помогать ей в этих нелёгких поисках, Гифт решила ухватить его за штанину брюк.

Гифт помнит, что Друг этого не одобрил – иначе бы взял её за руку сам – но и одёргивать не решил. По каким причинам, было известно лишь его демонической чёрной (иногда каштановой, иногда светлой, один или два раза бывало, что ярко-зелёной или ярко-розовой) голове. Помнится, до того он не очень приветствовал какие-то проявления любви от Гифт, и сам никогда не делал ничего такого, за что потом не требовал молчания, – но это никого никогда не останавливало, и Гифт вновь и вновь тянулась за ним, как волна за берегом.

– А ещё… – неуверенно начала Гифт, подпрыгивая на носочках, – а ещё Лиза пл’игласила меня завтл'а в гости. Маму я ещё не спл’ашивала.

Гифт затаённо посмотрела на Друга. Он молчал, не протягивая руки и не подстраиваясь в шаг; его глаза смотрели строго вперёд, словно маленькой девочки рядом с ним не существует и не существовало никогда, а всё это – плод его воображения.

Иногда Гифт думала, что это Друг – плод её воображения. Но тогда бы его не видели и не боялись мама с папой, и другие люди тоже.

– Тебя не отпустят.

И замолчал. Гифт обиженно засопела. Снова отказ – и снова это было нечестно. Но куда хуже, чем быть разочарованной, было чувствовать себя отвергнутой: холодным и строгим голосом, ровным дыханием, взглядом, отведённым в сторону, будто её здесь нет. Так на неё смотрели родители. Случаи, когда так себя вёл Друг, Гифт могла пересчитать по пальцам – но все они были связаны с её просьбами отойти от родительского дома дальше, чем позволяла тюремная цепь.

В те былые светлые времена Друг так часто заставлял Гифт чувствовать себя любимой, что его чуждость били зло и неожиданно, как предательство.

– Но почему? Л’азве ты не можешь уговол’ить их?

– Нет, таково условие. Тебе нельзя заводить тесные связи. Друзей.

– Но ты мой Дл’уг! – крикнула Гифт, дёрнув его за штанину со всей силой и злостью. Друг остановился и посмотрел на неё сверху вниз. Его чёрные волосы вспыхнули, как проснувшиеся угли. Робкий порыв к рыжему пламени, быстро усмирённый и посаженный обратно в тёмный сосуд.

– Я – другое.

– Не дл’угое! Почему с тобой мне можно гулять и игл’ать, а с дл’угими – нет! Это нечестно!

Гифт хлюпнула носом и опустила голову. Это и вправду было нечестно – нечестно и жестоко. Родители её никогда никуда не отпускали. Гифт даже в детский садик пошла только потому, что Друг попросил об этом её маму с папой. Это ведь что-то значило: если Друг настолько могущественный, что может уговорить родителей на что угодно, то он помог бы и в тот раз. Гифт тогда не понимала: почему он тоже говорит, что ей нельзя? Разве он не покупает ей мороженное, не водит в парк и к пруду кормить уточек, показывает лебедей и рассказывает много всякого про животных и людей? Разве не он берёт её за руку, когда забывает, что притворяется безразличным? Разве не он меняет цвет волос, только чтобы рассмешить её?

А может, теперь он не врал, и Гифт ему взаправду надоела? Но почему он просто об этом не скажет? Зачем он водит её на прогулку и позволяет за себя держаться? Почему у него в волосах начали вилять красные и оранжевые цвета?

Мыслей тогда было много. Гифт редко думала такими болотными, удушливыми красками. Ей всегда нравились глубокие океанические, космические, или яркие фейерверковые, даже если взрывались они кровавым красным или ядовитым зелёным. Она уже и не помнит, почему вдруг один из очередных отказов Друга вызвал у неё такое отчаяние, что она в один шаг упала в серые трясины.

Может, потому что в детском саду её тогда не очень любили, и приглашение девочки, которой было интересно с ней играть, было шансом увидеть что-то новое – что-то кроме квадратной комнаты и тинистых родителей. А Гифт в то время очень любила что-то новое и очень не любила тину.

А может, она уже тогда что-то понимала и чувствовала. Память отрихтовала намёки в разговорах родителей и Друга, сгладила несостыковки и в их поведении, игнорировала год от года возрастающее в доме нетерпение – но чутьё заострилось там, где затупилось сознание, и где-то внутри себя Гифт всё поняла ещё до того, как наступил её тринадцатый День рождения. И захотела взбунтоваться, вырваться за материковую линию, в отместку утопить всех в своём озёрном звёздном небе: в ответ на отталкивание – ринуться навстречу.

Но потом случилось что-то новое. Что-то важное и более поразительное: потому что все причины бунта, все причины слёз уже известны и уже в прошлом, а то, что сделал Друг, предвещало настоящее и будущее. Понаблюдав за её слезами и отчаянием, он присел перед Гифт на колени и посмотрел яркими зелёными глазами, горевшими и обжигающими, как упавшее в зрачки Солнце.

А потом он был честен:

– Послушай меня. – Демон вытер красные щёки ребёнка самыми кончиками пальцев. Он поморщился. Гифт до сих пор гадает – отчего это было. Было ли ему неприятно касаться человеческих слёз? Или ему было неприятно касаться слёз Гифт? – Тебе это не нужно. Когда тебе исполнится тринадцать лет, я заберу тебя с собой, и ты больше никогда не сможешь увидеть ни своих друзей, ни своих родителей. До этого момента осталось совсем немного. Не успеешь моргнуть глазом, как этот день придёт. И, когда я приду в последний раз, тебе будет очень грустно терять всех, кого ты знаешь. Разве ты хочешь грустить?

По прошествию лет его слова обрели куда больший смысл. Пережив свое тринадцатилетие и распрощавшись со всеми, кто был в прошлом, Гифт поняла, почему ей нельзя было никого подпускать к себе. Она не винила Друга, но Гифт не собиралась притворяться, что это не жестоко. А это было очень жестоко.

Особенно тогда, когда она изо всех сил хотела заплакать и не могла – зелёный неон задавил её слёзы, как придавленных могущественной ладонью и закупоренных в слишком тесные бутылки джинов. Словно это были духи, не имеющие права на свободу.

Жестоко. Жестоко. Больно.

– Но я хочу иметь Дл'узей…

Но Гифт всё равно рада помнить это.

Друг сделал вид, что не услышал. Схватив девочку за руку, он потащил её в парк, кататься на горках и каруселях, и до первого аттракциона Гифт больше не говорила и не плакала. Был ли рад Друг воцарившейся, наконец, тишине?

Если верить тому, что случилось потом, – нет.

Двадцать три года

– Приходите к нам ещё!

Вытащенная из могилы Гифт ещё не знала, что через десять лет её дела пойдут так хорошо.

По крайней мере, достаточно хорошо, чтобы оплачивать жильё, еду и свободу. И что у неё даже будет возможность откладывать какой-то кусочек от прибыли на запланированное долгосрочное путешествие или покупку собственного колеса обозрения. Гифт ещё не до конца определилась с целью, но уже активно готовится.

Друг говорит, что Гифт всегда любила преувеличивать и создавать для себя долгоидущие цели. Но Гифт не считала это чем-то плохим. Наоборот: благодаря её жажде ставить долгоидущие цели, у них сейчас всё так хорошо. Хоть кто-то пожалел о создании творческой мастерской и открытии своего дела? Ведь ничто не может сравниться с тем чувством свободы, когда ты сам себе хозяин в своём деле. Сам себя отругал, сам себе пообещал, что всё исправишь, сам себя проклинаешь за то, что ты такой строгий начальник, а потом сам берёшь себя в руки и делаешь в два раза лучше, после чего сам себя за это похвалил и побаловал поощрением. Благодать!

Гифт устраивал их магазинчик, хоть и вырос он весьма спонтанно. Так же спонтанно из жёлудя вырастают сосны. Всё началось с брошенного вызова, тяжесть которого Гифт несла на себе последние пять лет, как будто она была очередным в этом мире Сизифом, взвалившим на себя миссию избавить мир от смерти.

Суть брошенного вызова, который люди чаще называли «хобби», состояла в том, чтоб выплести на неподатливый, упрямый в столь же степени, в какой и гибкий материал свои мысли и эмоции. Деревянные фигурки и изделия были не самым простым хобби, и давалось оно тяжелее, чем то же рисование или писательство, или хотя бы лепка из глины и пластилина. Хотя и эти занятия, по правде, были сложными. Воистину, дать тело чему-то внетелесному – та ещё мозголомательная головоломка. Что бы ты ни сделал, результат никогда не получается идеальным. Как Гифт ни рвалась, ни пыталась приблизиться к увиденному горизонту – так ни разу и не вышло. По началу она так расстраивалась, что пять раз даже бросала – по разу на каждый год существования вызова. Но потом желание пробуждалось в ней, и она пробовала ещё и ещё, пока не получалось что-то достаточно близкое, чтобы выразить Главное, но всё ещё далеко от полного совпадения.

В конце концов, пришлось прийти к мысли, что Душа иногда должна оставаться Душой, и Тело ей не чета, как не гни его и не издевайся. Также и наоборот, Душа не может стать Телом. Поэтому Гифт решила переосмыслить свой вызов. Она решила не выплетать невыразимое на неподатливом, а рассказывать неподатливому, что и кого хочет к нему подселить – и почему она решила, что это приведёт лишь к лучшему. Не насиловать, не стругать и придавливать, а давать прожить жизнь. Позволить совершать ошибки и себе, и творению. Позволить проявлять волю и творению, и себе.

И вдруг ей стало легче.

Может, не лучше, но определенно легче, потому что ей вдруг стало просто любить всё, что выходило из-под руки. Кривое и косое, больше напоминающие бесформенные пятна тьмы, которые видит только младенец; или по-настоящему удачные и детальные фигурки по мотивам живой природы, которые человеческий глаз не может наблюдать так чётко и подробно – каждое творение было стоящим и живым. Тепло легковесных, ласковых пальцев начало приживаться в деревянных морщинах старого господина-дерева, переродившегося в искусство, и стало её авторской подписью. Друг, увидев эту подпись, заинтересовался.

– Те, кто смотрят за действительность, сразу её почувствуют, – сказал он и тоже принял Вызов.

Они стали делать фигурки вместе. Точнее, Друг больше ударился в деревянные украшения: гладкие крупные бусины без единой зазубрины, браслетики из крошечных треугольников, кольцо с квадратной оправой – простые геометрические фигуры сменялись сворачивающимися в колье тессерактами; сложными загогулинами-уроборосами, поглощающими самих себя; ободки, напоминающих фракталы и крошечные лабиринты на деревянных душках пустых очков. То, что в глазах большинства показалось бы скучным и отдающим запахом серой пыли с учебников геометрии, в руках Друга обрело какую-то зачарованную таинственность, манящую с силой Космоса. Один «невозможные фигуры» чего стоили.

Невероятный талант Друга стал для них началом. Гифт выставляла и свои работы на продажу. Со стороны могло показаться, что её простенькие формой и скромные видом работы до белизны поблекнут рядом с утончённой и сложной механикой Друга, но она была убеждена: тот, кто смотрит за действительность, найдёт что-то для себя и в её руках. Хотя её всё равно удивило, что таких людей оказалось больше, чем стоило надеяться. Хотя, может, они просто сочли работы Гифт подходящими для детской комнаты.

Друг говорил, что её фигурки очень дружелюбны и наделены теплом её воли. Демон, видящий чужие намерения и души, как человек видит лучи света и волнение жаркого воздуха, не мог ошибиться. Он также говорил, что есть люди, которые способны почувствовать силу внимания и уважения Гифт к её созданиям на интуитивном уровне. Жаль, Гифт не могла определить наверняка, кто среди многочисленных покупателей был таковым, а кто просто привлёкся внешней простотой – у неё всегда язык чешется расспросить об ощущениях и впечатлениях! Поэтому она на всякий случай забрасывает вопросами всех.

Друг говорит, что это отпугивает людей.

Один из наиболее частых покупателей сказал, что в работах Гифт и Друга есть нечто, что можно было назвать «каплей безумия». Гифт понравилось это определение. Оно показалось ей весьма точным, хотя Друг уверял, что клиент имел ввиду не то, о чём она подумала. Но в чём он не прав? Чем не безумие – эта любовь ко всему сделанному, эта жажда вдохнуть в него что-то от себя, какую-то свою собственную разумность, чувственность? Разве не безумием называют люди, когда ты склоняешься над верстаком и даже не моргаешь, пока не дойдёшь до последней стружки? Разве не безумие выглядывает между щелями и трещинами всего, что сделано Гифт, и всего, что она использовала для создания: быстро-медленный стиль резьбы, резко-плавные контуры, хаотично-упорядоченные мазки краски и лака? В форме фигур, иной раз так далеко уходящих от анатомически принятых в человеческом обществе образцов, что кажется, будто Гифт от них не отходила, а убегала, панически визжа? Может, безумие было в самих руках Гифт? Или в её голове?

Или во всём сразу.

И это было прекрасно! Это была – свобода! Принимать противоречия и прыгать в них, как в любовь к неправильному, как в оживление неодушевлённого!

Лучшая форма безумия была именно такой – из хаотично рассеянного по миру и выцеженная в кристалл внутри её сознания.

– Ты посмотри на себя. Снова оторвалась от тела? – Друг перехватил её окровавленную руку прямо в момент, когда Гифт очнулась от мыслей и заметила сочившуюся из порезанного пальца боль. Он требовательно потряс кисть, словно накачивал старый вредный матрас.

– Это так естественно, – заявила она улыбающимся голосом, пока Друг обрабатывал рану. На соседях и соседях соседей среднего пальца было много мелких бело-бежевых шрамиков и свежих пластырей. Гифт щедро сеяла порезы, словно её руки были непаханым полем, нагота которого возмущала и требовала тоже чем-нибудь себя заполнить. Если каждая фигурка – это Душа, получившая не совсем умелое и подходящее тело, то каждая рана – это мысль, не высказанная вслух, но пропущенная через себя, как день или ночь, или закат, или восход.

– Ты стала много отдавать, – Друг как-то ностальгично заржавел волосами. Он едва заметно улыбнулся, сжав в пальцах тонкие косточки Гифт. – И теперь ты столь непроизвольно перевариваешь и выплёскиваешь накопленное за долгие годы, что совсем отлетаешь от действительности.

Необычно немалая доля посетителей магазина «The Gift by your Friend» отмечала в созданиях Гифт эту «каплю», и от того страннее ей было замечать, насколько меньше из них видели «безумие» в работах Друга. Возможно, всё дело в том, что он слишком тщательно маскировал и прятал сущность своих созданий за идеальной формой. Гифт, отошедшая от создания Идеального Тела, не боялась давать безумию и любви оплёвывать всё снаружи и показывать себя настолько громко, насколько хочется. Друг же делал всё так тщательно и ровно – и при этом быстро – что можно было принять его произведения за работу машины. Некоторые клиенты поверили в оправданность цен изделий ручной работы только после того, как Друг у них на глазах вырезал пирамиду. Внутри куба. Поражающий любое осознающее рамки человеческих возможностей воображение талант Друга изрядно отвлекал от содержания. Но, кажется, это именно то, чего он и добивался.

И всё равно – если бы кто-то спросил Гифт – она бы ответила, что никакая удивительная и шокирующая форма не способна спрятать то, что прячет в себе Душа каждого изделия Друга. И она не идёт ни в какое сравнение с «каплей безумия» Гифт, потому что «капля безумия» Демона – всё равно, что океан, являющейся каплей разве что глазами Галактики.

Так или иначе, общим совещанием плату с «капли безумия Демона» было решено не взымать. Людей надо радовать маленькими сувенирчиками.

Друг обладал куда большим арсеналом «безумия», чем Гифт когда-либо будет способна, или чем когда-либо могла себе представить. Друг сказал, что у него не всегда было достаточно на столь разнообразные фокусы. Он сказал, что это во многом её заслуга, и почему-то сразу менял тему, синея локонами. Гифт позволяла ему уйти, когда он хотел уйти, и не обращала глаза к ночи тринадцатого дня рождения – всего за несколько часов до того, как он обратился в похороны.

Они предпочитали жить настоящим. Не обсуждали прошлое, не загадывали будущего. Они открыли магазин четыре года назад, стоило Гифт окончить школу и побудить Друга принять Вызов, изменивший их жизнь.

Это вполне устраивало обоих, и Гифт признаёт, что в кругу деревянных зародышей разных мастей и жёсткости, держа в руках перерезающий пуповину ножик, созидающие сущее инструменты для резьбы и краски; встречая Солнце ранним утром и провожая уставшую звезду за горизонт каждый вечер; всегда находясь рядом с Другом в любую погоду, в любой ситуации и в любом состоянии… Чувствуя любовь вместо одиночества и больше не упираясь в тесноту гроба, будь он настоящим или мысленным, – Гифт могла назвать это состояние тем чувством, которое люди величают Счастьем. И хотя она не знала, что Оно для других людей, для неё это – Творение, Наблюдение и Друг.

Гифт знала, что и он это чувствует.

В один из дней, достаточно обычный, чтобы быть спокойным, но недостаточно, чтобы быть таким же, как предыдущий, в магазин зашёл молодой человек, который был известен в этих стенах под кодовым именем «Постоянный Покупатель» или же ПП – сокращённо.

ПП пользовался уважением первый месяц своего прибывания, когда в его голове было много идей для заказов, а в кошельке – денег для покупок. Он и сейчас был достаточно ценным клиентом, Гифт всегда была рада принимать у него заказы и выполнять их. Часть из них была достаточно далека от неё: они не будоражили воображения и не будили поток мыслей, пропахивающих на её пальцах новые дорожки и вкладывающих в деревянные изделия вместе с кровью новые Души и чувства. И всё же они были просты, быстры в изделии и по-своему очаровательны в своей приземлённости. Гифт любила и их, и была рада отдать их в руки, которые бы ценили их наполнение от всего сердца, ведь оно было им близко.

Словом, не было причин жаловаться на уважаемого ПП, но был нюанс…

Он начал оказывать Гифт те-самые-знаки-внимания. ПП приносил цветы – преимущественно розы и преимущественно розовые, угощал конфетами самой популярной марки и не раз приглашал прогуляться вместе до ближайшего торгового центра. Ничто из этого не было интересно Гифт. Все эти вещи очаровательны в своей заземлённости, но если бы их можно было также передать в более достойные и подходящие им руки, как она делала это с созданиями для ПП, то она бы без заминки так поступила.

И дело даже было не в этом, и не в самом ПП, который, в сути, являлся хорошим человеком, а в том, что Гифт попросту не увлекалась романтическими отношениями, а мысль о свиданиях и прогулках в кино с симпатичным молодым человеком даже в подростковом возрасте не вызывала у неё трепета и сладостного ожидания, как это должно быть.

Но донести сию новость до настойчивого молодого человека оказалось до странного непросто. Он был свято убеждён, что Гифт просто пытается не показаться доступной и смущается чужого внимания. Хотя, Друг будет свидетелем, она выражалась вполне прямо и не увиливала. Гифт вообще не любила и не умела увиливать, и всегда говорила всё, что на уме – даже когда Друг часто сетовал на это. Но лучше уж «сношать мозг случайным прохожим бессмысленно длинными и сложными предложениями», чем оставаться для них недопонятой.

Гифт было почти жаль очередной раз разочаровывать уважаемого ПП. Хотя Друг посмеивался с ситуации, не стараясь прятать в голосе щепотку ехидства, а его волосы желтели – признак зловредности – и становились такими кислотными, что глаза болели. Кажется, с каждым годом он становился всё вреднее. Старость?

И вот, ПП снова пришёл сегодня с букетом роз. Гифт снова не приняла их.

– Здравствуй, – улыбчиво произнёс ПП. – Как начался твой день?

Гифт бойко ответила:

– Ну, этим утром небо отличалось от того, каким оно было вчера. Ветер согнал облака и открыл синь, но земля за сутки повернулась вокруг своей оси ровно на круг, поэтому небо этого утра можно назвать тем же пространством, которое было в предыдущее утро, однако то самое пространство, о котором мы рассуждаем, тоже движется, поэтому, скорее всего, за это время оно встало к нам другой стороной, не такой же, какой вчера. Поэтому я могу ответить, что этот день начался так же, как и предыдущий, но при этом – совсем по-иному!

ПП улыбнулся. Слегка пришибленно.

– Что мне нравится в тебе, так это то, что каждый твой ответ на такой банальый вопрос… не такой же банальный. Обычно отвечают: «нормально» или «хорошо», знаешь об этом? – в голосе ПП прослеживалась насмешка, отскочившая от каменной улыбки Гифт.

– Зачем повторять одно и то же изо дня в день, если можно находить что-то новое, просто открыв глаза? Всё вокруг нас каждую минуту немного меняется, хотя и остаётся в сути тем же, чем оно являлось секунду назад. Поэтому наша жизнь так противоречива и наполнена.

Гифт моргнула.

– Вот видишь! Я моргнула, и мир уже немного другой. – она указала пальцем на лицо ПП. – Волос из твоей чёлки сдвинулся немного влево.

ПП растерянно моргнул, невольно потянувшись к своим волосам. Гифт улыбнулась шире, а ПП, кажется, почувствовал себя неловко настолько же, насколько чувствует себя баран на коленях фото-модели: бедняжка не знает, зачем он здесь и что ему делать с этими острыми костями под животом.

Тем не менее, надо отдать ему должное – ПП быстро взял себя в руки. Он улыбнулся и повторно протянул букет роз, который Гифт намерено не замечала. Один раз она допустила ошибку, приняв подарок. Вот с того самого момента ПП и разучился слушать.

– Что ж, так ты окажешь мне честь сегодня вечером? Я забронировал билеты на один ужастик… Ты же любишь ужастики?

Гифт снисходительно вздохнула. Она ужасно редко чувствовала усталость – в основном лишь тогда, когда ей начинало становиться скучно. Случалось это теперь очень редко, но нынешнее положение было ужасно близко…

– На мой вкус они больно утрированы. – Гифт, конечно, не могла ручаться, но она была уверена, что этот мужской голос точно принадлежал не ей. Должно быть, из комнаты отдыха вышел Друг, только если у неё вдруг не случился выброс гормонов, и голос не сломался. – Что ни демон – то чудовище и убийство. Как правило, никакого разнообразия. Хотя среди человеческого искусства есть и исключения.

Улыбка ПП застыла. Букет в его руках чуть задрожал. Если бы Гифт не почувствовала вибрацию его смешанных эмоций, то она бы подумала, что они просто не выдержали и решили закричать, требуя освобождения или последней милости.

– А Вы?..

– Друг, – представила его Гифт. Мгновенно забыв, что «Друг» является именем только для неё.

– Просто друг? – уточнил ПП, и в его глазах показалось облегчение.

– Да, – ответил за неё Друг. Он вошёл в поле зрение Гифт, и та смогла понять, что он в довольно издевательском настроении – его волосы были задорно рыжеватые, с проблесками ехидной кислотной желтизны, а глаза зеленели ярче адского пламени (хотя Гифт его ни разу не видела, но уже знала, какое оно). – Правда, больше шансов у Вас от этого не станет, молодой человек.

На благо им всем, уважаемый ПП не стал делать вид, что не понимает, о чём ведётся речь. Щёки его от стыда порозовели, словно высосали из роз держащиеся на чистой совести пигменты.

– Почему же это?

– Уважаемый Постоянный Покупатель, – вмешалась Гифт. – Я уже говорила Вам причину. Не раз.

– Ну, да… – смущённо начал ПП, жестикулируя болтающими головками розами. Это были уже не крики, а конвульсии. – Но… Стоп, как Вы меня назвали?

– Нефильтруемый поток мыслей этого человека рано или поздно утомит тебя или же сведёт с ума, – улыбнулся Друг довольно для себя тепло. – С большой вероятностью. Но главной причиной остаётся незаинтересованность Гифт.

– Но я… Просто не понимаю, почему? – ПП просяще обратился к Гифт, и та даже порывалась ответить, но в этот же момент голова человека резко качнулась назад к Другу. Словно не по своей воле, точно невидимая рука дёрнула её назад за ниточку, тоньше паутинки.

– На то есть много причин, и не все доступны Вашему разуму, – размыто пояснил Друг. Два зелёных огонька в его глазницах лениво моргнули, волосы потемнели и посинели, а звук его голоса стал медленней и плывучей. Так он когда-то говорил с родителями. Ну, разве что, ещё холоднее. – Но для Вас будет достаточно знать и того, что Вы просто не во вкусе Гифт.

ПП замер, уставившись на Друга совсем новым взглядом. Гифт проследила, как голубые глаза ПП, будто поссорившись между собой, разъехались в разные стороны, и, тут же вспомнив о благоразумии, сошлись на переносице, дабы заключить перемирие. Мгновением позже они вновь вернулись в нормальное положение.

Ещё одним мгновением позже ПП глубоко вздохнул, пораженчески кивнул и обратился к Гифт:

– Простите за доставленные неудобства. Я не хотел быть навязчивым.

– Всё в порядке, – уверила Гифт его удаляющуюся от прилавка спину. Когда колокольчик над дверью зазвенел, Гифт крикнула ему вслед: – Приходите ещё!

Гифт верила, что это был последний раз, когда он пришёл с букетом и очередным приглашением. Розы, благо, он забрал с собой. Ей стало настолько жалко их замученного вида, что она была готова копать могилу на ближайшей клумбе.

– А теперь, – обратилась она будничным тоном к Другу. – Что ты сделал?

– Поумерил его гордыню и подпил энергию, – ответил таким же тоном демон. – И того, и другого было в нём слишком много. За ними я не почувствовал привязанности к тебе, в противном случае я бы не смог прогнать его просто так.

– То есть, он не мог отступить из гордости? – спросила Гифт. – А энергию зачем? У людей же от этого болит голова.

– Просто на всякий случай. И он сам виноват, что обратил на меня такое ревностное внимание… Мне тоже не чуждо чревоугодие и желание ухватить с ветрины последний кусок торта, – волосы Друга окрасились в апельсиновый в розовую крапинку. Гифт рассмеялась от его вида. – Я всё ещё жду «спасибо» за оказанную помощь. Ты уже давно научилась человеческим манерам.

– Ты не человек, но ты прав, – Гифт улыбнулась Другу, слегка склонив шею в его сторону. – Спасибо тебе за помощь. Мне было жалко обижать его, но другого выхода не было.

Улыбка Друга перебежала в один угол рта, превратившись в ухмылку. Его волосы стали обычными рыжими, похожими на волосы Гифт, а блеск потускнел до той степени, чтобы его глаза вполне можно было принять за человеческие.

Это был не первый и не последний неожиданный поклонник, притянутый к Гифт по необычным причинам. Людей привлекала её энергия, как мотыльков привлекал свет. Как детей манит что-то неизведанное и чужое, что хочется узнать получше. То же чувство, что манит их к демонам, на их благо или беду.

И это не значит, что она желала общаться с кем-то, кому от неё нужна лишь энергия, а не сама Гифт. Многие – и не только Друг, – говорили ей, что она не от мира сего, но и у неё были желания, ценности и гордость. Друг, будучи настоящим Другом, понимал это.

– Гифт, – обратился Друг к Гифт, подцепив пальцем яблоко из вазочки на стойке. – Ты же знаешь, что я не буду тебе препятствовать, когда ты найдёшь кого-то, кого полюбишь.

Гифт знает.

– Конечно, Дружище, – Гифт крепко хлопнула Друга по плечу. – Но мне важно, чтобы и ты был со мной. Если ты хочешь.

Друг улыбнулся и откусил от яблока. Кусочек в его рту тут же воспламенился: тонкая змейка дыма потекла между зубами и из носа. Но его беззаботный вид не обманул Гифт: его волосы тревожно закрутились в вихри и выдали вязкую нервозность тоскливым болотистым цветом.

– Признаюсь, меня беспокоит, что твой мир всё ещё сфокусирован на мне. У тебя много сил, но тебе всё ещё необходим здоровый энергообмен с миром, чтобы жить полноценно.

– О? Я и не отказываюсь! Разве похоже, что я не обмениваюсь с миром энергией? – И обвела руками магазин, полный её созданий, словно могла смахнуть их все в одну исполинскую статую, придавшей весомости словам.

– Ну… – он фыркнул, и волосы пожелтели. – Это не совсем то же самое.

– Каждую новую секунду этот мир немного другой, чем в предыдущую – и сердца тоже. Ты – часть моего уже очень давно, а это значит – что часть меня. Поэтому ты меняешься вместе со мной, а не только отдельно. И если в моём сердце появится кто-то ещё, то только рядом с тобой, а не вместо.

Гифт сделала шаг и обняла Друга.

– Навсегда.

Друг положил свою ладонь на голову человека. Немного сжал её, словно в своеобразном объятии.

– Да.

Тридцать один год

Что в тринадцать, что в тридцать один.

Девчонке всегда было тесно, где бы она ни находилась: стоило избавиться от тесноты детской комнаты, как она со стремительностью и жадностью набухающей звезды разрушала новые границы своего небольшого мира. Рамки познания, рамки навыков, рамки комфорта… Территориальные рамки, в конце концов.

– Как говорил мой учитель по МХК: первые тридцать лет человек должен учиться, вторые тридцать – путешествовать, а третьи – рассказывать о своей жизни, учить других и творить. Странная схема, конечно, но кое-что мне в ней нравится. Изменения! Нужно менять жизнь, Друг мой!

– Это слова стоика Сенеки. Твой учитель их просто декларировал.

– Ну, не важно, кто это говорил. Давай путешествовать!

Сказала как отрезала. Ну, что поделать. Гифт всегда предпочитала брать от своей жизни всё и сразу: если самостоятельную жизнь, то в тринадцать; если своё дело, то творческое и рискованное; если друга, то обязательно Демона. А если путешествовать, то со всем нажитым добром, как рак-отшельник.

Мысль о путешествии действительно давно её теребила. Копить она начала чуть ли не со дня открытия «The Gift by your Friend». Демон полагал, что эта идея зрела в ней даже раньше: возможно, с детства, когда Гифт находилась под надзором сорока четырёх стен своего дома, и только появления единственного друга разбавляли её душные дни. Предстоящая поездка почему-то и ему напоминали о старых временах, когда всё удивительное и новое для этой малышки случалось только с его приходом. И каждый раз, подходя к порогу маленькой беды, он гадал: что предстоит им сегодня?

Гифт была драконом, который мог бы проглотить всю Землю и не оставить Космосу ни крошки, а потом минуту подумала – и начала бы пожирать Космос. Даже жалко, что её тело попросту не позволит ей достигнуть таких высот. Он бы на такое посмотрел.

За несколько лет работы в магазине «The Gift by your Friend» им удалось накопить достаточную сумму, чтобы приобрести дом на колёсах и отправиться на другой конец света. Хотя Гифт, со всей своей сумасбродностью и хаотичностью, желала всего и сразу и едва не потратила часть средств на покупку земли для собственного Чёртового Колеса – оба слова с большой буквы, как написано на чертеже, никак иначе, потому что: «Дружище, о чём ты, это же Чёртово Колесо, оно почти что названо в честь тебя!» – и с него она собиралась охватить взглядом весь город. Лучше не думать, сколько средств и времени ушло бы на постройку. Демон лишь надеялся, что по окончанию их путешествия, Гифт состарится и устанет достаточно, чтобы от этой идеи отказаться.

– Для хтонического существа ты на удивление наивен, если думаешь, что Чёртово Колесо отменяется, – сообщила ему Гифт, точно могла читать мысли. – На колесе обозрения в моём бренном человеческом теле можно будет кататься и в тридцать, и в шестьдесят, и в девяносто лет! А покататься по миру я смогу только сейчас, пока молода и полна сил. Так что постройка лишь откладывается, ты не расслабляйся.

– Даже я нуждаюсь в мечтах и надеждах. – Ему оставалось лишь смириться. Но, возможно, он смирился ещё в тот момент, как обманул своих контракторов и достал капризную искорку, принявшую образ девочки, из могильной ямы.

И теперь, памятуя о своём решении, Демон тоже собирался в дорогу. Как выразилась Гифт, один из плюсов долгого путешествия в том, что можно взять свой дом, своё дело и своё искусство с собой. И, разумеется, своего Друга тоже. За долгие годы его неотступное присутствие стало таким естественным и неотъемлемым, что иное попросту не обсуждается.

Они купили небольшой дом на колёсах, способный выдержать длительное путешествие с двумя людьми. Гифт назвала его Раковиной. Потому что отныне они станут двухголовой улиткой, покоряющей земной шар своим неспешным скользким бегом. Как цирковые слоны, перекатывающиеся на толстых столбах-ногах, они будут заставлять планету бежать под колёсами с космической скоростью. В течение минут сменяя день и ночь, и так будет продолжаться вечность в установленном Новом Законе!

– Ну, или пока нам не надоест. Или не надоест планете.

Демон не мог определиться, нравятся ли ему метафоры Гифт, или же они скорее надоедают. Уже тридцать лет не может определиться.

– И ты планируешь вот так всё оставить? – спросил он её, наблюдая за хаотичным переносом вещей в Раковину.

– Лавка не пропадёт, – махнула рукой Гифт. – Я уже отдала здание под руководство Люси. Некоторые наши изделия под её опекой – конечно, на всю жизнь их не хватит, если только они не станут размножаться своими силами… – Гифт приложила ко рту ладонь и доверительно сообщила склонившемуся Другу: – Мне кажется, что фигурка петуха и фигурка суккуба хотели бы завести семью. – И выпрямилась, чтобы закончить: – … Но она может продавать свои собственные. Не зря же работала под нашим началом семь лет!

Люси – на редкость талантливая девушка. Одна из немногих, кого не смогли отпугнуть ни Гифт, ни её Друг. Возможно, они просто недостаточно старались. Но за прошедшие годы знакомства, когда Гифт согласилась дать Люси работу в их магазине, девушки успели близко подружиться.

Для Демона это стало большим облегчением. В какой-то момент он начинал переживать, что стабильная нелюдимость Гифт запрёт её в одинокую спичечную коробочку. Гифт – девочка невероятно стойкая, оптимистичная и способная находить жизнь и общество во всём… Но ей нужны были люди. Она тянулась к теплу, как пламя к пламени, и таяла на глазах, если это стремление нечему было подкрепить и удержать. Какой бы хаотичной, чудовищной по духовным запасам она ни была, Гифт – всего лишь человек.

И хотя Демон не позволял ей зачахнуть и соскучиться, питаться из единственного источника со временем становится не многим лучше, чем не иметь ни одного с самого начала. По крайней мере, для такого сложного и разнопланового существа, как человек. Им нужны не только семья, но и друзья, новая пища, новая информация; поле для развития, поле для поисков, зеркала, в которых можно взглянуть на себя и с другой стороны, незнакомой и неизведанной.

Если бы изоляция Гифт заставила её оскудеть умом и сердцем, в этом был бы виноват Демон.

Но, к счастью, появилась Люси и оказалась такой же чудачкой, как и хозяйка магазина. Люси завоевала не только доверие Демона, сердечную дружбу Гифт, но и расположение всех созданий «The Gift by your Friend». Это было особо высоким показателем, позволившим в итоге передать магазин в руки Люси и положиться на её любовь и заботу.

– А что, если наши товары за границей не будут так хорошо покупать? На что мы будем жить и покупать материалы? Ты даже не знаешь языков.

– Английского достаточно. А на что жить – всегда найдётся! Как и мест, где можно набрать материалов. Бесплатно!

– В такие моменты я рад, что финансовыми вопросами занимаюсь я. По миру нас пустишь.

– Разве финансовые затруднения ограничат безумие и свободу наши душ, Друг мой?

– Безумие точно не ограничат. – Он вздохнул. – Но это очень беззаботные размышления для той, что намерена покинуть родные земли на такой долгий срок. Людям тяжело даются длинные пути. Даже не все демоны любят отправляться в вечные странствия. Не знаю, могу ли я положиться на нечто столь непродуманное и безответственное.

– Тут ты прав. – Повисло молчание. Гифт разбила паузу звоном ключа в замке бывшей квартиры. – Ты со мной?

– Разумеется. Пошли.

Они не планировали маршрут. Гифт выбрала пункт назначения буквально с закрытыми глазами, тыкнув пальцем в карту. И первым, что ей попалось из всего необъятного выбора мест, что существуют в этом мире, на этой планете, был город Хомер, находившийся на Аляске.

– … Решено!

– Зачем мы тогда покупали дом на колёсах, если всё равно отправляемся на другой материк?

Исход был закономерен. Наивно было полагать, что не терпящая рамки Гифт удовлетворится годичной поездкой по британский островам. Но Демон всё равно всю дорогу до порта жаловался, что никто не планирует долгосрочные путешествия так фрагментарно и спонтанно. Наверное, если бы не его уговоры, то Гифт вовсе бы отправилась в путешествие абсолютно налегке, лишь с картой накопленных денег, дорожной картой и телефоном. Только придавленный под весом непостоянства здравый смысл – в голосе Демона, в основном – всё-таки убедил, что для человека может быть чревато и тяжело отправляться в никуда хотя бы без базового набора вещей первой необходимости.

Но в обмен на эту уступку Гифт упрямо настояла на случайном выборе места в последний момент – необходимо дать пространство для счастливых (и не совсем) случайностей и неожиданностей! Дай кто Демону волю, он бы и этого не оставил. И тогда уже Гифт жаловалась, дескоть, он, как его фракталы и невозможные фигуры, зачем-то прячет за точностью и отшлифованностью форм свой Хаос и свою непостижимость.

А Демон на самом деле давно отвык от собственного Хаоса, давно отвык от непостижимости своей же хтонической сущности, оторванной от людского рода. В чём-то Гифт была большим демоном, чем он сам. Всё потому, что он прожил среди людей намного больше неё, и осознал их хрупкость и самоуверенность со всех различных сторон. И научился быть осторожным так, будто сам был хрупким и самоуверенным земным созданием. Не научись он этому, не поверь в это, как в непреложную правду, то не смог бы существовать среди людей; не мог бы с ними знакомиться, брать от них знания, заключать сделки.

И не смог бы уберечь Гифт от глупостей.

И теперь, пока Демон сокрушался о бессмысленной трате денег для перевозки автодома с материка на материк (а всё потому, что Гифт успела привязаться к Раковине и ни за что не поедет без неё!), они выдвинулась со скромным багажом в сторону порта. По билетам через Атлантический океан, а затем на Раковине по дороге до Хомеры – потому что так интереснее.

– Я буду страшно скучать, учитель! – плакала Люси, крепко стискивая руку Гифт перед отплытием и сдавленным от слёз голосом бормоча в плечо Гифт. – Не могу поверить, что мы правда прощаемся!

– Не думаю, что мы прощаемся, – возразила ей Гифт. – Ведь я понесу тебя в своём сердце, а ты меня – в своём. Это, как если бы часть твоей души вселилась бы в меня, и я всегда могла почувствовать твоё присутствие. Даже поговорить с тобой у себя в голове! Просто ты-в-родном-теле не запомнила бы наш разговор, но это не значит, что его совсем не было.

Люси, ещё шесть лет назад избавившись от лёгкой пришибленности во время разговоров, широко улыбнулась.

– Вы как обычно, учитель. И по этому я тоже буду скучать.

– Очень зря, – заметил Демон.

– Но я всё же говорю об общении, о котором будем помнить мы обе. Об энергообмене! Помните, вы говорили, что все чувства и слова между людьми – энергия? Разве Вам не будет грустно, если оно прервётся?

Демон почти почувствовал гордость. Люси хорошо умела говорить с Гифт на её языке, и он был тем, кто приложил к её обучению руку.

Он внимательно посмотрел на маленькую рыжую… уже давно женщину, а в его глазах она до сих пор – девочка. Никогда у Демона не было проблем с принятием течения времени, с принятием старения и смерти людей, но с тех пор, как они с Гифт сбежали, время для него будто остановилось, стало упрямым и упёртым, как базальт. Но даже эту упрямую породу меняет время. А Демон всё закрывал на это глаза.

Гифт задумалась. Всё бросать непросто в любом возрасте, будь тебе тринадцать, двадцать или тридцать. Демон знал, что она действительно будет скучать по Люси. Что ей станет тоскливо без возможности неожиданно напрыгнуть на неё из-за угла и до икоты напугать; будет скучать по объятиям, с детства бывшими такими редкими и необычными; ей будет не хватать полуночного общения и совместного творчества. Видеосвязь возместит лишь часть той близости. Ей придётся к этому привыкать.

Демон видел это уже отсюда: Гифт будет страшно скучать и тянуться, как пламя к ветру, назло любым физическим законам. И, особенно первое время, она будет тосковать. А страшнее её тоски разве что всемирные потопы и грозы, севшие на плечи горы и проломы равнин.

Для блага всего мира они просто обязаны созваниваться и переписываться.

– И Вы, пожалуйста, тоже присматривайте за учителем, сэр! – утерев слёзы, обратилась Люси к Демону. – Хотя, понимаю, что для этого Вам не нужна моя просьба… И всё-таки.

Демон усмехнулся:

– Конечно. Если я не буду за ней присматривать, через год она зарастёт обезьяньей шерстью.

– Я не настолько стремительно деградирую, – заметила Гифт.

– Ты настолько стремительно дичаешь.

Выполнив все необходимые процедуры, которых Гифт почти не заметила (ведь постоянно отвлекалась на то и другое, как дитя), пройдясь по огромному порту, и ещё несколько раз крепко обнявшись с Люси на дорогу, они с Гифт, наконец, были на пороге длительного приключения, в предвкушении открытия новых мест и новых людей.

… На самом деле, в предвкушении находилась по большей части Гифт. Демон в основном находился только в порту, а потом – на корабле. Новые места волновали его не так сильно: за прошедшие века где он уже только не был? И в Канаде, и в Америке ещё до её захвата европейцами. Разве что… Его только интересовало, что жизнь с Гифт преподнесёт ему на этот раз.

– Ты когда-нибудь путешествовал по человеческому миру? – спросила Гифт, словно снова читала мысли.

– Да. И много. – Демон кивнул, его волосы скрутились в ностальгические шоколадные кудри, натянув кожу на макушке. – Но в Хомере я ещё не был.

– Тогда ты должен находиться в таком же возбуждении, что и я! – воскликнула Гифт, подпрыгнув на месте. Тридцатилетняя, трёхлетняя – велика ли разница в своей-то сути? До тех пор, пока Гифт слышит внутри себя тот же голос, что и десять лет назад, возраст её не стеснял. – Нам ведь с тобой, мой Друг, предоставит узнать нечто новое!

– Новое? – Волосы свисли на лоб скептическими темно-фиолетовыми прядями. – Люди, как правило, везде одни и те же. Суть всегда остается сутью, пусть всё остальное и смешивается, чередуется и принимает одинаково хаотичные узоры из тех же паттернов.

– Хм… – задумалась Гифт. – Мне кажется, что ты просто не так смотришь, мой Друг! Ведь самое наслаждение хаотичных орнаментов и узоров в том, чтобы находить в них отличия и детали, которые даруют откровение!

– Может быть, – пожал плечами Друг. – В любом случае, не думаю, что в Хомере нас ждёт что-то интересное.

– Поверь мне, ждёт. – Гифт положила свой локоть на плечо Демона. Хотя была на голову ниже него. Демон старался не думать о том, как его волосы смешливо рыжеют и, обрамляя, согревают лицо. – А даже если и нет, то велика ли беда? У нас ещё много лет впереди. Хоть пять, хоть – тридцать.

Демон усмехнулся. Не видя, он знал, что его лицо покрылось солнечными крапинками.

– Ты же не намереваешься на самом деле путешествовать тридцать лет?

– Нет, конечно. Я слишком маленькая для этого огромного мира, чтобы увидеть всё важное и интересное за какие-то тридцать лет жизни.

Корабль прибыл через несколько дней пути, за которые Гифт почти не сходила с палубы, рассматривая пространное и необъятное великолепие океана, волны которого волновались под солнцем, как спины невиданных рыб – синие, белые, синие, золотые, синие, серебряные. По прибытию на берег они вооружились автодомом со всем его содержимым и отправились в долгий, утомительный и полный красок путь. Столько времени наедине с миром – о чём ещё стоит мечтать?

Демон всё ещё мечтал, чтобы Гифт передумала по поводу Чёртового Колеса.

И немного о том, чтобы их приключение было действительно весёлым.

Не успела Гифт прибыть, как мозг её стал активно фонтанировать идеями: она не прекращала болтать о том, что видела; о том, что думала и представляла; Гифт быстро потеряла интерес к вождению и бросила своего Друга на руль, побежав рисовать эскизы новых фигурок, громко пускаясь в размышления, сравнения, метафоры, в представления и мечты о путешествии и творчестве.

Гифт рисковала пропустить все горные, суровые виды за своей вспышкой «гифтовости», и Демону пришлось спасать её от самой себя: полностью сосредоточиться на мире, какой он сейчас. Нерукотворный, вытесанный в чёткой форме, но не ограниченный ничем и никем.

И на долгое время Гифт успокоилась. Грызущий изнутри монстр, желающий дожрать Космос, зачаровался густо усыпанным звёздами небом, какое сейчас не увидеть в городе. Тоже навевало воспоминания. Девочка почти перестала без умолку болтать. И стало так спокойно и свежо, что Демон погрузился в их мерную поездку с головой, забыл про все возможные сущности – и про свою, и про сидящей рядом девушки – перестал ворчать, перестал дразнить, и…

Радовался, что у него есть компания, с которой такой момент полного умиротворения можно разделить. И что эта компания – это несуразная девушка по имени Гифт, зовущая его Другом, предназначенная ему, как еда, но ставшая…

Семьёй, наверное.

Для Демона вокруг были прежние виды – прекрасные, вечные, меняющиеся и неизменчивые, – но рядом с Гифт он сияли по-другому. И звёзды становились миллиардом глаз огромного кита, и горы стали складками на лбу великана, и равнины стали чьей-то изгибающейся улыбкой. Весь мир заново ожил – под её взглядом.

Это было ново. И хорошо. Эту болтовню он был рад слушать…

Может, им стоит поколесить по Канаде? Уйти в горы? Попробовать полетать на самолёте и увидеть эти земли с высоты? Они уже пересекли океан, но ещё так многого не видели – Гифт была полна предвкушений и желаний! Какой способ стоит опробовать после путешествия на Хомеру, чтобы рассмотреть ещё больше?

В любом случае, что бы Гифт не решила в итоге, она может быть уверена – её Друг будет рядом, чтобы поддержать каждое её безумство. И этого им обоим достаточно.