Петля

«Иногда прошлое не отпускает –

оно душит, словно петля на шее».

Эту историю рассказал мне старый приятель дальнобойщик, с которым мы не виделись почти год. А потом случайно встретились на стоянке, на трассе недалеко от Красноярска. Он выглядел сильно постаревшим, был почти полностью седым и каким-то отрешённым, как будто носил в себе что-то тяжёлое и неразрешимое.

Мы засиделись в придорожном кафе до поздней ночи. Как водится – немного выпили за встречу, разговорились. И вот под гул холодильников и дальнобойный шансон он рассказал мне, что с ним произошло полгода назад.

Честно скажу – не знаю, верить ли. Но выглядел он тогда так, будто даже самый нелепый бред, который он поведал, был чьей-то страшной правдой.

Звали его Сергей. Было ему лет около сорока, двадцать из них – за рулём. Водитель с хроническим недоверием к людям, современным технологиям и особенно к GPS-навигаторам. Последние три года он таскал фуру с продуктами по маршруту Красноярск – Новосибирск.

Его трак – давно уставший Freightliner Columbia 2000 года выпуска, доставшийся ему в наследство от отца – требовал больше расходов на запчасти и техобслуживание, чем приносил прибыли. Но сама работа ему нравилась: гудит мотор, играет «Шансон FM», никто не выносит тебе мозг и не требует «проработать чувства».

В тот день он выехал из Красноярска под вечер, чтобы проехать бо́льшую часть пути ночью. Дорогу он знал, как свои мозолистые пять пальцев, но всё равно включил навигатор. Машина работала ровно, в колонках пел Шуфутинский, за окном – бесконечная чернота леса: ни огня, ни человека, только деревья с ветками, будто загребущими пальцами.

Асфальт под колёсами ровно шумел, убаюкивая. За окном – бескрайняя тайга, стылый март, редкие фары встречных машин, больше – тьма и холод.

Сергей ехал уже пятый час. Красноярск остался позади, Новосибирск – где-то впереди, за сотнями километров и пустыми трассами.

Он держался за руль, думал о жизни, уставившись на дорогу, как будто в ней можно было найти ответы на всё. Фары выхватывали из темноты, редкие знаки, замерзшие обочины тени деревьев, наклонённых над трассой, словно они что-то шептали в темноту.

Мысли сами собой поползли в прошлое. Вспомнилась Ленка, его бывшая жена. Пять лет брака и ещё полгода – затяжного морального ремонта.

Она увлекалась всем, что обещало «раскрыть личность»: расстановки по Хеллингеру, аюрведа, даосские практики, чакры, регрессии. Каждый день она находила в Сергее всё новую проблему – внутреннего ребёнка, невыраженную агрессию, страх близости, карму рода.

А он… он просто хотел прийти с работы, поесть, заняться любовью с любимой женой, а затем завалиться спать и в выходные съездить на рыбалку со старыми друзьями.

– Ты закрыт, Серёж. Ты отгородился. Я тебя не чувствую! – говорила она, устраивая сцены возле пельменей.

– Потому что я с работы пришёл, Лен. Я замёрз, устал и хочу жрать, а не чувствовать, – объяснял он. Но её это не устраивало.

Она записывала его на вебинары, водила по психологам, махала руками с «телесными практиками» у него над головой. Однажды притащила какую-то женщину в белом, которая час молча водила ладонью над его грудью, а потом сказала:

– У него сердце заклинило. Там боль. Он не даёт себе плакать.

Он тогда не выдержал и засмеялся. Это был конец.

С тех пор он больше никому не позволял лезть к себе внутрь. Ни с вопросами, ни с сочувствием. В кабине грузовика проще. Там все чувства – по делу: усталость, голод, злость на навигатор. Никакой тебе «работы с тенью».

Он повернул ручку громкости – магнитола как раз выдала что-то тягучее про «плечи родные» и «белую рубаху». В каком-то смысле это была тоже терапия. Только мужская. Простая, без погружения в боль.

Но вот что странно – сегодня всё казалось чуть глуше. Музыка звучала, мотор работал, дорога гудела под колёсами… но где-то внутри у него начало ныть что-то давно забытое. Как старая травма, которая отзывается на перемену погоды.

Он снова посмотрел в навигатор – тот мигал, как дурной. А за окнами всё тот же лес, в котором всё выглядело чуть-чуть не так, как всегда, он как бы подступил немного ближе к дороге, и деревья склонились ниже, чем обычно.

Где-то после Мариинска навигатор совсем потерял сигнал. Сначала Сергей не придал этому значения: бывало и раньше. Но когда и через полчаса прибор упорно крутил стрелку на месте, а за окнами начали мелькать одинаковые сосны и одни и те же повороты, закралось ощущение, что он ездит по кругу.

И вдруг – просёлочная дорога, в стороне от трассы, будто специально подсвеченная фарами. И знак: «Деревня Луковка – 5 км». Странно, он ни разу не слышал про такую, хотя дорогу знал наизусть, мог с закрытыми глазами проехать. Но хуже уже не будет, подумал Сергей. Надо хотя бы спросить у местных, как выехать обратно на федеральную.

Деревня встретила его тишиной. Ни одного фонаря, ни одной машины, будто вымерла. Но в одном деревянном доме горел свет. Дом двухэтажный – старый, с резными наличниками, чуть покосившийся, с занавесками на окнах и ветхим крыльцом. Он постучал.

Открыла старая женщина. Маленькая, сгорбленная, в длинном сером платье, в накинутой поверх ватной фуфайке защитного цвета, каких он не видел уже лет двадцать. Глаза – серые, как зола, но живые и цепкие, нос горбинкой. Она улыбнулась:

– Заходи, сынок. Далеко забрался. Давненько к нам никто не заглядывал.

Внутри было тепло. Слишком тепло. Дом пах варёной картошкой, пеплом и чем-то ещё – сырым, лесным. На кухне стоял большой деревянный стол, сколоченный из некрашеных досок. На столе уже стояли картошка с укропом, солёные грибы и пирожки, и самовар шипел так, будто сам знал, что делать. Сергей слегка удивился: такое ощущение, что его здесь ждали, но он был очень голоден, и желудок предательски заурчал.

– Садись, не стесняйся. Устал ты. Видно.

Он ел. Жадно. Без разговоров. Потом, слегка насытившись, поднял глаза, чтобы оглядеться в полумраке, и, будто вспомнив, зачем он здесь, спросил:

– А скажи, бабуля, что это за деревня? Сколько лет езжу мимо – ни разу не видел.

– Да была она тут всегда, сынок, – отозвалась старуха не спеша. – Просто ты глядел не туда. Раньше, бывало, и двести домов стояло. А теперь – старики все поумирали, молодёжь разъехалась кто куда. Мы вот с Варей одни и остались.

– Варя – это кто?

Старуха хмыкнула, губы её растянулись в хитрой, но не злой ухмылке.

– Внучка моя. Вон, стоит, не видишь, что ли?

Сергей встал, обернулся и вдруг ощутил, как будто пол под ногами стал мягче, а воздух гуще. Она и правда стояла там, в проёме между светом лампы и начавшейся тенью. Варя.

Она была высокая, стройная – будто и не внучка старухи, а её отражение в ином времени. Совсем из другой породы. Первое, что он заметил – глаза. Глубокие, холодно-голубые, как талая вода весной, в ней есть и жизнь, и что-то до боли чистое. Они не искрились, не играли – просто смотрели. Спокойно, пристально. Так, как обычно не смотрят люди – так смотрят только те, кто давно уже понял, кто ты такой, и всё равно не отвернулся.

Чёрные волосы спадали на плечи прямой тяжёлой волной. Не крашеные – природные, живые. Контраст с глазами – почти колдовской. Лицо – бледное, спокойное, ровное, будто и не девушка перед ним стояла, а призрак чего-то забытого, тёплого. Он почему-то сразу представил, как эти руки поднимают ведро из колодца, как ловко режут лук, как держат чашку с молоком, не проливая ни капли. Откуда здесь такой бриллиант, одному богу было известно, а может, и черту, кто их разберет.