Неподвластный феномен

Глава 1. Черная Линза

1.

Океан лежал безмолвный.

Той ночью над водой не скользили даже призраки. Мир был покоен и мудр. Он не помнил, когда всё началось. Сказитель молвил бы, что в те стародавние времена солнце ходило задом-наперед, спасаясь от Лунных Волков кровожадной Желья́рк, Владычицы Пяти Мертвых Снов. Это могла быть и история о том, как всевеликий Мана-Юд-Сушай однажды пробудился, а мир, который он удерживал на волоске сна, разрушился и пересобрался.

Как бы то ни было, океан в ту ночь лежал безмолвный.

Его воды позабыли время, когда их раскололи залы, арки и площади, овитые запахами, кои человек почел бы лихорадочными и несуществующими. Мир спал, позабыв о том, как в него вторгся кусок инородного пространства. То не было следствием битвы или грозной радости богов. Но так уж вышло, что один из Семи Великих Городов сдвинулся с места.

Кан-Хуг.

И был он пристанищем вод, что парили в залах, и предлагал он дары разума и плоти. Падение Кан-Хуга видел коварный Схизталамот – Тот, Чьи Глаза Смотрят В Колодец. Правитель пустого Этхалсиона внимал обертонам катастрофы, но не предотвратил ее. Ибо Семь Великих Городов постоянно сходят с диска времени и возвращаются на него.

Кан-Хуг глубоко вонзился в плоть океана и навсегда остался в ней. И нет страшнее заблуждения, чем мысль о том, что в снах когда-то звучало: «Ктулху фхтагн!» Этого никогда не происходило и не могло случиться, ибо давнее столкновение Р’льеха и Кан-Хуга не прошло бесследно, и остался только владыка пустого Кан-Хуга – чудовищный Йиг-Хоттура́г.

Но кто знал об этом – либо сошел с ума, либо мертв.

А мертвое всегда безумно.

Океан лежал безмолвный, а в ту ночь по волнам не скользили даже призраки. И никто не ведал, что в глубинах зародилось движение. Оно не было приметным или опасным. Просто лопнула старая раковина моллюска. Во мраке возникла тончайшая струйка воздуха, похожая на танцующую серебряную иглу. Она вращалась всё быстрее и тянулась вверх – к истинному, а не воображаемому свету.

Лопнула еще одна раковина.

И еще.

Поднялись первые облачка морских отложений. Крошечный водоворот рос и удлинялся. И никому не было дела, что такие же ростки вскоре взойдут в других частях океана.

Это конец истории человека.

Ибо врата затонувшего Кан-Хуга распахнулись.

2.

Если кто-то не знает – у моря вкус газировки.

У любого моря и океана, если уж на то пошло.

Человек, обычно загоревший до состояния белозубого, заветренного дикаря, вбегает в воду, поднимая тучи брызг. Он не думает о вкусе, чей покой нарушил. Он не считается с тем, что этот самый вкус породило. Человек полагает, будто море – это сплошной цвет, плотность да веселый туман в голове. Но море – это вкус. Вкус газировки. Горькой, мутной и концентрированной. Шкворчащей на языке.

Эта мысль не была плодом усердных размышлений, и океанолог Радий Имшенецкий готов был поклясться, что лучших мыслей в ближайшее время не предвидится. У него на глазах, что в этот самый момент напряженно вглядывались в окуляры бинокля, происходило нечто поистине удивительное.

В километре от Калесника вращались многотонные громады воды. Они свивались в колоссальный, вальсирующий водоворот. Широкие полукилометровые рукава вращались неторопливо, но по мере приближения к центру сужались и набирали скорость, неся на скакавших волнах всю ярость солнца. Это напоминало незаживающий след, оставленный огромным небесным сверлом. И в самом центре след имел красно-коричневый оттенок сворачивающейся крови.

– Ты хоть что-нибудь понимаешь?

Радий взглянул на жену. Сегодня она надела бесформенные штаны цвета хаки и такую же рубашку. В былые деньки Таша носила белые шорты и тенниски. Впрочем, она была не единственной женщиной на корабле, так что ее длинные загорелые ноги смущали экипаж и личный состав экспедиции не сильнее пережаренной гречки.

Но былые деньки закончились, а в календаре не осталось места для новых.

Рядом околачивался Шацкий Юлиан, низенький гидрограф с черными глазками и характером робкой акулы. Он протягивал Таше еще один бинокль.

«Интересно, это Юлиан сказал ей поприличнее одеться? Видать, бережет свое новоявленное золотце… А кто же побережет меня? – Радий помрачнел. – В моем чертовом сердце сейчас тоже бушует водоворот из газированной воды».

– Вряд ли я понимаю больше твоего, Таша. – Он почувствовал себя глупо. За последние сутки это была чуть ли не единственная приличная фраза с его стороны. – Но мы всё поймем, правда ведь? Даже если нам придется нюхать друг у дружки под хвостиками, совсем как ты.

Юлиан предпочел тактично отмолчаться. А жаль. Отпечаток кулака был бы ему к лицу.

– Господи боже, Радий! – воскликнула Таша. – Ты бы и на перекличке у святого Петра припоминал это, да? Боже.

Не найдя должной злости для ответа, Радий продолжил таращиться на чудо природы. Исполинское полое сверло, невидимое глазу, но доступное воображению, всё так же стремилось куда-то в глубины океана, пока солнце опаляло доступную взору гладь, сотворяя иллюзию бескрайнего поля, засеянного светом. Хочешь – коси, а хочешь – плавай… если жизнь не дорога.

Радий понял, что вслушивается в далекий водоворот – внимает его беззвучным словам. «Здесь всё вертится, Радий, – шептала загадочная воронка, устраиваясь глубже в его сердце. – Здесь вертятся мысли, поступки и даже такие идиоты, как ты. Я – порождение гнилой мысли, и прямо сейчас ты раскручиваешь меня всё быстрее».

– Вообще-то, водоворот не самое классическое природное явление, – подал голос Юлиан. Он пригладил волосы и тряхнул головой. – Завораживающее – да. Но отнюдь не классическое. Кто-нибудь пробовал сегодняшний омлет? Готов поспорить, где-то нашлись настоящие яйца.

– Ради бога, Юлиан, заткнись, – простонала Таша.

Гидрограф смутился и скрыл глаза за дымчатыми очками. Его бинокль по-прежнему обживался в руках Таши.

На площадке, располагавшейся сразу над вертолетной, находилось еще несколько человек. Горынин, он же первый пилот, готовил мобильную платформу для взлета «Мишки» – многофункционального исследовательского дрона. Остальные либо курили, либо с задумчивым видом опирались на поручни, иногда совмещая оба эти занятия. Все глазели на светопреставление, стягивавшее плоть Тихого океана.

– Так что же это, Радий? – Таша с тревогой посмотрела на мужа. – Разве бывают водовороты таких размеров?

– Это вероятно в той же степени, что и шестиметровый богомол, ожидающий за дверью полуночи, прежде чем войти. Я к тому, что правом на существование обладает буквально всё, что сходит с конвейера человеческого воображения. Разумеется, не всё из этого должно находиться в нашем мире.

– Да, наверное, ты прав.

– Как и во многом другом, верно?

– Радий, прошу, не начинай. Давай хоть на секунду забудем… об этом.

Об этом… Радий попытался собраться с мыслями, однако на задворках сознания по-прежнему властвовала газированная океаническая вода – горькая и отравляющая, как сцена, свидетелем которой он случайно стал. Радий сделал над собой усилие, припоминая всё, что ему было известно.

Аномалию обнаружил борт PR-537 «Филиппинских авиалиний», совершавший рейс к Северным Марианским островам. Это случилось третьего августа, шесть дней назад. Пилоты решили, будто наблюдают обширное мусорное пятно, но эта версия не протянула и минуты. Пятно отличалось насыщенным красно-коричневым цветом, а его границы были четкими и непрерывными. Плавающей свалкой это могло быть лишь в том случае, если бы человечество внезапно воспылало любовью к пластиковым стаканчикам и вилкам терракотового цвета, а потом так же неожиданно раздружилось с ними.

Вскоре пилоты нащупали единственный разумный вывод: впереди простирается галоклин – так называемое расслоение воды, вызванное разницей в солености, плотности и температуре между двумя водными массивами. Однако еще никто не лицезрел галоклин, который бы имел правильную сферическую форму около трех километров в поперечнике.

Если уж на то пошло, галоклин в форме круга вообще никто не видел.

Подвязав отвисшие челюсти, пилоты наконец-то сообщили диспетчеру о находке. По их словам, центр галоклина выглядел неправильным и точно бы вогнутым, словно в океане покоилась огромная собирающая линза. Поскольку маршрут борта PR-537 заканчивался в аэропорту Сайпан, одном из двух аэропортов Северных Марианских островов, удалось собрать лишь крохи информации.

В те же сутки на сайте «Красная Орбита» опубликовали статью под названием «Черная линза Эльмова жёлоба». В ней основатель сайта, больше известный как Пестролицый, изложил всю доступную на тот момент информацию об аномалии, а заодно обнародовал визгливые переговоры пилотов борта PR-537.

Статья вызвала определенные возмущения, но уже через пару часов критики выбросили белый флаг, когда Пестролицый дополнил статью снимками, сделанными китайским спутником Бэйдо́у. Снимки наглядно демонстрировали сферический галоклин и водоворот в его центре.

Спустя два дня из порта Манилы вышло научно-исследовательское судно «Академик Калесник». Отмахав три тысячи километров, «Калесник» тринадцатого августа прибыл к Эльмову жёлобу – одному из девятнадцати известных глубоководных желобо́в и конкретно к четырнадцатому, если говорить о Тихом океане. Здесь, в водах Микронезии, Калесник лег в дрейф, удерживая себя на месте ленивым движением гребных винтов.

Судно затаилось.

«Собственно, это всё. Не так много, но и не мало. – Радий вновь поднял бинокль к глазам. – И никакая она не черная, прости, господи, того пестролицего засранца».

Над Черной Линзой кружили птицы. Расстояние до галоклина составляло немногим меньше километра, так что Радий, даже вооруженный оптикой, не мог определить, кто это.

Его раздражение заметила Таша.

– Господи, дыши спокойнее, Радий. Это большие фрегаты западной части Тихого океана. Настоящие морские разбойники. Простой ответ, правда?

– А выглядят как помесь чайки и стервятника. Мерзкая ты птица.

Таша нахмурилась, а Радий испытал смутное удовлетворение, словно он произвел выстрел в молоко, за который тем не менее полагался пустячный приз. Юлиан открыл было рот, чтобы вступиться за Ташу, но осекся, заметив поднимавшегося на площадку капитана.

Сегодня капитанская фуражка Стаса Шемякина выглядела так, словно она ворочалась до двух пополуночи, пытаясь уснуть. Оно и неудивительно, учитывая тот факт, что всем пришлось изрядно попотеть, высчитывая расстояние до водоворота – безопасное, но практичное, сулящее выгоду внутреннему исследователю.

– Значит, большие фрегаты. Так-так-так. – Арктические глаза Шемякина окинули чуть туманный горизонт. – Если не ошибаюсь, это островные птицы, верно?

– Да, – кивнула Таша.

– И что же они здесь позабыли? Неужто где-то во впадине затерялся островок?

– Только если это островок тоски и кислой печали, – пробормотал Радий.

Капитан с любопытством скосился в его сторону.

На глазах у людей скоординированный полет стаи был нарушен. Несколько птиц камнем упали в Черную Линзу. Какое-то время все напряженно наблюдали за происходящим. Наконец птицы покинули водоворот. Вылетали тяжело – так, словно боролись с одышкой. Одна из них держала в клюве брыкавшуюся рыбину.

Шемякин хмыкнул:

– Я бы туда не сунулся, даже если бы там сверкал огонь святого Эльма, певший голосом моей женушки.

– Одна из птиц так и не вернулась. – Таша не отрывалась от бинокля, хотя остальные уже доверились своим глазам. – И вообще, мурмурация1 нетипична для фрегатов. Их что-то пугает. Как и люди, птицы в случае опасности жмутся друг к другу.

Пока остальные с затаенным страхом в глазах осмысливали услышанное, Радий боролся с внезапно нахлынувшей обидой. Ему хотелось сказать жене что-то гадкое и донельзя глупое. Что-то вроде того, что хоть она и морской биолог, незачем совать нос в птичьи задницы, а заодно и в задницы всяких низеньких гидрографов.

Радий зыркнул на Юлиана. В разуме вспыхнула та самая неприглядная сцена. Кровь прилила к рукам – и тут же отхлынула.

Из Черной Линзы вылетал последний фрегат, унося в клюве добычу.

– Ну и ну, голод сделает безумным кого угодно, – заметил Шемякин.

Таша пожала плечами и передала бинокль Юлиану.

– Скорее уж здесь вопрос дармовщинки.

– Дармовщинки? Они ведь ныряют в водоверть, рискуя жизнью, разве нет?

– Думаю, Радий преподнесет эту гипотезу куда лучше, чем я. Радий?

Радий потер лоб. Несмотря на возникший в их семейной жизни дымящийся кратер, они с женой ментально всё еще работали в одной упряжке. Она читала его мысли, а он… а он так и не сумел прочитать ее душу.

– Они не выхватывают рыбу из воды, Стас. Ее выбрасывает, и чертовы птицы падают, чтобы взять ее на лету. Оп-ап – и унесли.

Эти слова мгновенно сделали Радия объектом всеобщего внимания. Даже Горынин прекратил возиться с «Мишкой». Повернулись еще несколько голов.

– Что ты имеешь в виду, Радий? – осторожно спросил Шемякин. – Намекаешь, что водоворот имеет полость?

– Мы всё увидим, как только «Мишка» взмоет в небо. Но я и так скажу, что там. – Радий перевел взгляд на Черную Линзу. – Дно.

На сей раз пришел черед Юлиана удивляться.

– Дно? Хочешь сказать, галоклин – следствие подъёма глобигеринового ила?

– Не только ила. Взмыла и красная глина.

Удивление быстро оставило Юлиана. Робкая акула в вишневой рубашке приготовилась по-быстрому перекусить.

– Радий, Радий. Глубина Эльмова жёлоба составляет немногим больше семи километров. И ты хочешь сказать, что тело Линзы имеет такую же протяженность, а само оно при этом полое? Куда в таком случае уходит вода?

– А с чего ты решил, что дело только в воде? А вдруг Линза качает воздух? Ты только посмотри на скорость. Да там любое судно переломит! Но под нами, в каком-то километре, течения почти нет. Так не бывает, Юлиан.

– Какая глупость, Радий, но я уловил твой вывод. Ты полагаешь, будто за этим стоят похитители коров. «Ви-у, ви-у! Делаем заход над заливным лугом! Ви-у, ви-у! Где там этот выдумщик в шапочке из фольги?»

Лицо Радия вспыхнуло. Он вдруг понял, что именно сейчас, у всех на глазах, сделает то, что нужно было сделать еще три дня назад. И вообще, именно он, Имшенецкий Радий, руководил Пятой тихоокеанской экспедицией. А значит, отвечал за таких ее ослов, как Шацкий Юлиан, которые, как выяснилось, только и способны что спорить да трахать чужих жен.

– Я тебе покажу, сука, какой я глупый! – прошипел Радий. – И ты абсолютно прав: я настолько глуп, что до сих пор не списал тебя на берег – с увольнительной берестой в кармане и ее копией в заднице!

Брови Юлиана отразили крайнюю степень изумления. Не успев сделать и шага, Радий обнаружил, что его держат. На груди океанолога лежала рука капитана, частично перекрывая принт футболки «Тихоокеанский океанологический институт имени В. И. Ильичёва».

– Я чего-то не знаю? – Шемякин посмотрел на ученых. Обнаружил, что Таша быстро отвернулась. – Так-так-так, а вот теперь я даже не уверен, что нуждаюсь в каких-либо пояснениях.

– Вот уж точно, дорогой мой капитан. – Радий не сводил взбешенного взгляда со смущенного гидрографа.

Капитан мягким, но настойчивым движением вынудил океанолога отступить.

– Радий, ты и впрямь считаешь, будто водоворот уходит к самому дну?

– Если и не к самому, то куда-то очень и очень близко, – с неохотой признал Радий. – Скажем так, на достаточное расстояние, чтобы морские отложения вспорхнули и образовали галоклин.

Какое-то время сгустившуюся тишину ничто не нарушало, кроме тихого поскрипывания переборок, океанического гуда да постукивания стаканчика из-под кофе, катавшегося по палубе.

– Так мы поглядим, что там, или нет? – неожиданно вклинился Горынин.

Все посмотрели на вертолетчика. Тот радостно улыбался, подбрасывая на крепких загорелых руках пульт управления дроном. Сам «Мишка» уже был выставлен на платформе для взлета, готовый отправиться хоть к черту в пасть.

«Только этот черт будет морской», – мрачно подумал Радий.

Взгляды опять обратились к самому необычному явлению, что доводилось лицезреть кому-либо из ныне живущих. В голубоватом зеркальном полотне зияла червоточина, образованная движением неисчислимого количества воды.

Океан ждал.

3.

Лопасти дрона пришли в движение. Еще через пару мгновений по черному корпусу «Мишки» заскользили солнечные блики. Он поднялся над палубой и принялся выписывать круги, держа в прицеле группку людей.

– Тринадцатое августа, вторник, двенадцать часов двадцать минут, – буднично сказал Горынин, не отрывая глаз от экрана пульта управления. – Запад Тихого океана, научно-исследовательское судно «Академик Калесник». Температура воды – двадцать четыре градуса по Цельсию. Температура воздуха – двадцать два. Как обычно, температура шиворот-навыворот. Оператор дрона – Горынин Пётр Дмитриевич. Вас представить?

– Кого? – не понял Юлиан.

Горынин вздохнул:

– Визуальный осмотр осуществляется экипажем и научным персоналом «Академика Калесника».

Он подал пальцем навигационный рычажок, и «Мишка» устремился в сторону водоворота. Трансляция с дрона велась на весь корабль. Рядом с Горыниным остались только Юлиан, Таша, Радий и Шемякин. Поблизости какое-то время крутились два шведа, но им не хватило места, и они убрались к себе.

– До галоклина – пятнадцать секунд, – сообщил Горынин таким тоном, словно оперировал столовым ножом, а не дорогостоящим оборудованием.

«Пятнадцать секунд. – Перед глазами Радия всплыли два обнаженных тела, что разъединились так быстро, что могли сойти за розетку и вилку, о которые запнулись. – Им тоже не хватило каких-то пятнадцати секунд».

Он обнаружил, что сжимает кулаки, точно полет «Мишки» был напрямую связан с его напряжением.

– Галоклин, – объявил Горынин.

Изображение на экране пульта управления изменилось. На смену зеленовато-голубому полотнищу пришла красно-коричневая мазня. Океан превращался в стремительную спираль. По палубе прокатился вздох изумления. На экране предстала усеченная версия водоворота. И вдруг клубившиеся тошнотворные волны словно отсекло. Край водоворота уходил вертикально вниз – обрушивался во тьму, наполненную грохотом и лязгом воды.

Таша прижала ладонь ко рту:

– Разве такое бывает? Господи, я, наверное, сплю.

Какое-то время дрон не двигался, словно решая, достаточно ли в нём запала для рывка, а потом начал снижаться. Из динамиков донесся шум, похожий на овации. Пару мгновений экран исправно демонстрировал бесновавшую воду, игравшую в догонялки, а потом всё подернулось пеленой помех. Связь с дроном оборвалась.

– Ну что там? – раздосадованно выкрикнул кто-то с верхней палубы.

– А то мы как будто знаем! Не засирай эфир и мозги! – рявкнул в ответ Горынин. Посмотрел на капитана: – Там есть функция возвращения к точке взлета. Так что сейчас поднимется. Не денется никуда.

Но «Мишка» не поднялся и куда-то делся.

Радий испытал прилив дурноты, когда Таша и Юлиан взялись за руки. Жест был невинным, почти детским, но океанолог всё равно ощутил, как мир делает сальто и приземляется на сломанные ноги и битое стекло. Слова сорвались с языка раньше, чем мозг успел его прищучить.

– А я вот что изобрел на ходу. Мы должны исследовать воронку на вертолете.

– Не смей, Радий. Даже не вздумай! – Глаза Таши широко распахнулись. – А если тебя там прихлопнет, словно докучливую муху? Ты ведь не муха? Потому что я слышу только обиженное жужжание!

Радий прекрасно ее расслышал, особенно про мух и жужжание. Но смотрел он только на Шемякина: тот вот не жужжал и даже не потирал лапки.

– Мои исследователи, твой вертолет, Стас. Ну что, по рукам, подельничек?

Капитан заинтересованно взглянул на Горынина:

– Что скажешь, Петь? Стоит втягиваться в авантюру этого товарища? Как по мне, разводилово какое-то.

– Скажу, что диаметра воронки хватит на флотилию вертолетов, если я правильно оцениваю расстояние.

– А ты правильно оцениваешь расстояние?

– Безусловно.

– Что ж, хорошо и даже замечательно. – Шемякин с непроницаемой улыбкой посмотрел на океанолога. – Мой ответ – нет. Это слишком опасно.

– Черт возьми, Стас! Тебе что, лоб напекло?! – вспылил Радий. – Не будь таким тупицей! Мы научно-исследовательское судно! За тем сюда и прибыли – рыть землю носом! Или воду, как в нашем случае. Могу тебе хоть расписку дать о том, что беру ответственность на себя. Ну, дать?

Горынин, переложив пульт управления под мышку, заметил:

– Я, вообще-то, готов к полету, если что. Но расписку хрен дам.

Капитан вздохнул. Это было самое горестное, самое безнадежное расставание с воздухом. Посмотрел на Ташу.

– Только ты в силах отговорить этого упрямца. А я, пожалуй, умываю руки.

Но Радий и Таша знали, что к согласию им не прийти.

Ни в этой жизни, ни в следующей.

4.

В каюте, некогда принадлежавшей чете Имшенецких, было шумно. И если Радий складывал вещи бережно, насколько это вообще было возможно, то подавала их разъяренная фурия. Зеленоватые глаза Таши рассыпали искры, от которых, казалось, всё могло воспламениться.

– Ты делаешь это из-за меня и Юлиана?! Господь всемогущий, Радий, ты можешь там погибнуть! Хочешь осчастливить своими костями какого-нибудь неудачника, которому тоже изменили? – Она осеклась. – Прости. Прости, пожалуйста. Я не хотела.

Радий запихнул в рюкзак старый компас – действие, лишенное смысла, учитывая обилие устройств, способных дать представление о сторонах света, но вместе с тем действие, преисполненное глубочайшего смысла. По этой же причине в рюкзак отправились зубочистки, салфетки и обувная ложка.

– Мы – научно-исследовательское судно, – проскрежетал Радий, повторяя сказанное пять минут назад капитану. В горле пересохло от волнения. – Мы обязаны исследовать. И учить других. Исследовать и учить. А не трахаться, трахаться и еще раз трахаться.

Заметив неладное, он извлек салфетки и зубочистки. Тут же заменил их степлером со столика. Его подала Таша, не меньше мужа поглощенная бессмысленным набиванием рюкзака всяким хламом.

– Ты меня хочешь? – вдруг спросила она, и ее лицо пошло какими-то тропическими пятнами.

– Ваша свистопляска тоже началась с этого невинного вопроса, дорогуша? И что он ответил?

– Господи, Радий, прости. Я не знаю, что со мной.

Радий ощутил, что тонет в горячечном бреду. Перед глазами всплыла картина, написанная мазками трехдневной давности.

Он тогда зашел к Юлиану за распечатками и обнаружил нечто похлеще океанического шельфа Марианского и Эльмова желобов. Оседлав Юлиана, голая Таша совершала неторопливые, но дерганные движения скромной наездницы, отчего ее ягодицы напрягались и становились похожи на обесцвеченную кожуру апельсина. Дверь была не заперта, и Радий поклялся, что постучится даже в собственный гроб, прежде чем лечь в него.

Болезненный образ вдруг трансформировался. Спина Таши в воображении Радия оставалась такой же привлекательной и подвижной, какой он ее и запомнил, но теперь из ямочек Венеры и в области лопаток сочилась зеленоватая слизь. А под тяжело дышавшей Ташей уже размахивало щупальцами отвратительное создание, похожее на пустую оболочку, из которой выбралось нечто ужасное и одержимое.

– Ты в порядке, Радий? С твоей бледности можно мел соскребать.

Радий изумленно захлопал ресницами. Видение затушевалось, оставшись смутным предчувствием беды.

– Только не сходи с ума, Радий, но я отправлюсь с тобой.

– Ох, ох, совесть не заесть, милая. Это тебе не фастфуд – пять за двести!

– Как же ты мне надоел. А я и не чувствую себя виноватой. Я чувствовала себя брошенной! Ясно?! Знаешь, что это такое: когда нечто внутри тебя требует… требует какой-то наивной порочности?! Внимания, в конце концов!

– Вот как? Что ж, тогда и я, наверное, составлю вам компанию. Ну, чтобы никто не чувствовал себя одиноким.

Услышав этот голос, Радий вздрогнул и даже не пришел в бешенство. Обернулся. На пороге стоял Юлиан. Он закатывал рукав своей вишневой рубашки и тупо улыбался.

– Ты-то какого черта позабыл в моей каюте? – прошипел Радий. – Она теперь только моя. Хоть что-то в этом мире может быть только моим?!

– Так я же снаружи стою, в коридоре. Правда, Наташ?

«Вот же членосос херов», – устало подумал Радий и поинтересовался:

– Ульяша, а ты не боишься, что я выпихну тебя из вертолета, как только мы взлетим? Я вот, знаешь ли, обожаю одиночество.

– Нет. С чего бы? Этим ты причинишь боль своей жене. А ты этого не хочешь, правда?

– Нет, долбаный ты засранец, именно этого я и хочу. Именно этого. – Радий с остервенением посмотрел на рюкзак, не понимая, зачем он вообще ему понадобился. – А теперь проваливайте! Оба! Брысь!

Не желая ничего слышать и напоминая сам себе капризного ребенка, Радий первым выскочил из каюты. Пулей пролетел коридор и вышел на солнце.

От вертолетной площадки уже доносился пульсирующий стрекот.

5.

Вертолет, использовавшийся прежде всего для погрузочных работ, был буквально набит людьми. В кабине переговаривались Горынин и Юрий Брико, второй пилот. У открытой двери, морщась от гула, суетились Арвид Лилльехёк и Джек Тейлор. Шведу и американцу помогал Хельмут Крауз, краснощекий уроженец Бремена. Они грузили съёмочное оборудование.

Ни слова не говоря, Радий забрался внутрь и уселся подальше от всех. Подумал: «Господи, это как начало плохого анекдота. Собрались как-то швед, американец и немец покататься на русском вертолете…»

– Боитесь, мы украдем у вас славу? – прокричал он, беря наушники внутренней связи.

Джек широко улыбнулся, и Радий решил, что тот похож на актера, рекламирующего комплект из зубной пасты и туалетного ершика.

– Это забота.

– Забота? – переспросил Радий.

– Забота о том, чтобы ваши имена вписали в этот исторический момент.

– А, я понял. Иначе русским никто не поверит, да?

Джек кивнул. В салон протиснулись Таша и Юлиан. Низенький гидрограф прижимал к груди огромный поисковый фонарик и промышленный противогаз. Радий отвернулся, не желая испытывать на прочность желчный пузырь, толкавший свое содержимое прямо к языку.

Где-то через минуту они оторвались от взлетно-посадочной площадки. Радий вдруг осознал, что боится океана. Словно где-то внутри распахнулся сундучок, хранивший прописную истину: в океане что-то есть. Можно разглядывать безбрежную гладь хоть всю жизнь и не понимать, что там что-то плавает. И это что-то имеет объём, занимает пространство, простирается вглубь и дремлет во тьме.

Спустя какое-то время Горынин сообщил по внутренней связи:

– Галоклин, господа!

Все прижались носами к иллюминаторам. Все, кроме Арвида. Он отодвинул боковую дверцу, и в салон ворвался ветер, взметнув волосы Таши снопом белых искр. Сам Арвид принялся водить объективом видеокамеры, принимая лучшие кадры, что называется, из рук Бога.

С высоты в сто метров вода казалась застывшей голубовато-серой пастилой. Резко возникли красно-коричневые цвета. Клокочущие потоки неслись в одном направлении. Внизу вращался гремящий исполинский диск, словно плевавшийся кровавой и пенной яростью.

– Господи боже! – Таша испуганно уперлась в перегородки.

Арвиду, как человеку, выглядывавшему наружу, повезло еще меньше. Он походил на игрушку со стеклянными глазами, чьи руки по-прежнему выполняли какую-то механическую работу.

Край колоссального водоворота напоминал водопад – за той лишь разницей, что воды конкретно этого водопада бежали вбок. Пропавший дрон, разумеется, передал эту особенность, но глаза пошли еще дальше: они сообщали мозгу чистейший страх. Рев стоял такой, что наушники едва справлялись.

Воды Тихого океана свивались, пенились, меняли цвет и становились жертвой чудовищной, противоестественной центробежной силы.

– Что-то ее раскручивает! – крикнул Юлиан. – Хотел бы я знать, что именно! Это просто невозможно! Даже не так! Это физически запрещено, только если мы не на другой планете!

– А мы и высадились на другой планете, придурок, – прошептал Радий, не отрываясь от иллюминатора. – Я так точно.

Хельмут привстал:

– Арви, ты там снимаешь?

Швед обернулся. Глаза на бледном лице лихорадочно блестели. Какое-то время он бессмысленно таращился на Хельмута, а потом показал большой палец и вернулся к видеокамере.

– А вот и центр, – шумно выдохнул Джек.

Под днищем вертолета разверзлась водянистая бездна. При попытке всмотреться кружилась голова, а во рту появлялся неприятный металлический привкус. Разум буксовал и затухал, точно неисправная лампочка, силясь разложить природу этого явления на составные.

– Радий, ну что там?

Голос Шемякина, вклинившийся во внутреннюю связь, заставил всех вздрогнуть. А учитывая, что вертолет дернулся, вздрогнул и кто-то из пилотов.

– Здесь самый огромный в мире слив, Стас. Я хочу опуститься ниже. Дашь свой вертолетик еще немного покататься?

– Пётр, это осуществимо?

– Да без проблем, – отозвался Горынин. – Сколько нужно, Радий?

– Метров пятьдесят, но было бы лучше, если бы вышла вся наша высота.

– Капитан?

– Действуй по обстановке, джигит. Отбой.

– О’кей. Господа, мы вторгаемся в неизведанное. Держитесь крепче за шляпы.

Поначалу как будто ничего не происходило, но уже через несколько секунд внутренности отчаянно просигнализировали о том, что хотят втиснуться в горло и застыть там. Чуть выпуклый горизонт тоже пополз вверх.

Лицо Таши сделалось отстраненным, и она мелодично пропела:

– Летит, летит, летит, летит… твой голубой метеорит – подарок драгоценный.2

Радий позволил себе слабую улыбку. Таша не была пугливой, учитывая ее закалку в качестве морского биолога, но уж если страх подступал, то она давала ему отпор, читая эти строки. Впервые он столкнулся с этим, когда на одном из их первых свиданий какой-то лихач зацепил бампером подол ее платья. Оно немного порвалось, но Таша, к удивлению Радия, прочитала вслед придурку стихотворение.

Неизвестно, какие еще факты пришли бы Радию на ум, если бы не заговорил Горынин.

– На месте. Считай, на воде стоим. Но без воды. Ну, вы поняли каламбур.

Все с недоверием покосились на пейзаж. Далекие края водоворота действительно находились где-то на уровне глаз, хотя под днищем вертолета по-прежнему зияла пропасть.

– Петь, Юр, у нас же есть на борту импульсный лазерный дальномер? – спросил Радий.

Ему ответил Брико:

– Как и всё остальное, Радий. Нужна глубина этой малышки?

– Да, пожалуйста.

Повисла напряженная тишина, а потом эфир внутренней связи всколыхнулся и опять заговорил Юрий Брико:

– Радий, похоже, прибор сбоит. Не знаю, порадует тебя это или нет, но глубина лишь немногим не добирает до восьми километров.

– Этого не может быть, – вклинился Юлиан. – Глубина Эльмова желоба едва превышает семь. И это в самой глубокой его части!

– Так зайди к нам и сам взгляни на чертовы цифры, умник!

Джек вскинул голову:

– А что, если эта хренота выскребла дно, будто голодный – тарелку?

Радий рассеянно кивнул. Ему на ум тоже ничего не приходило, кроме бредовой фантазии об огромной ложке и ее владельце-великане, одержимом идеей как можно лучше размешать сахар у себя в кружке.

– Стас, ты еще с нами?

– Да, Радий, я здесь. Есть какие-то мысли?

– Одна. И она довольно пакостная.

– Вот черт. Ну же, говори, я уже принял таблетку от пакостей.

– На сколько метров мы можем опуститься?

– Господи, Радий!

– Стас, это всё равно придется сделать. Рано или поздно. Но лучше рано, как с лечением зубов. Так что?

По внутренней связи пролетел шепоток: «Наш рогоносец из ума выжил». Радий мог поклясться, что это был кто-то из пилотов. Он ожидал от себя ярости и гневной отповеди, но вместо этого сделал вид, будто ничего не случилось.

Шемякин покряхтел, что бы это ни означало, и голосом вышколенного метрдотеля уточнил:

– У кого-нибудь есть возражения против этого самоубийственного мероприятия?

Ответил за всех Джек Тейлор.

– И дать русским обвешать себя лаврами, как елку – гирляндами? Да долбись оно колбаской!

После этого американец расхохотался, сообразив, что сумел довольно точно изобразить самих русских. Его смех, пусть и нервный, подхватили остальные. Радий вдруг решил, что это прекрасно: они находятся внутри надежного вертолета, а сам вертолет вот-вот спустится в ценнейший и единственный в мире водоворот, способный проглотить и выпустить из себя винтокрылую машину с людьми, будто какой-нибудь доисторический монстр.

– Да будет так, – смилостивился Шемякин. – Радий, не забудь разжиться иглой с крепкой нитью.

– Что? Это еще зачем?

– А затем. Когда вернешься, я оторву тебе голову.

– Где это видано, чтобы капитан отворачивал башку главе экспедиции?

– Вот все впервые на такое и поглазеют. Ну, в путь, туристы.

Вертолет начал спускаться. И уже через секунду у Радия заныло сердце. А еще он подумал, что всё это – страшная, ужаснейшая глупость.

6.

Спуск был довольно странным. Постоянно казалось, что они балансируют между падением и вызывающим тошноту парением, как в быстро опускающемся лифте. Водоворот по-прежнему придерживался своих загадочных законов – двигался в нужном ему направлении и не думал растекаться или обваливаться тоннами воды.

Когда была преодолена условная отметка в километр, Юлиан вдруг заявил:

– С водой что-то не то. На глубине тысяча двести метров находится зона так называемой абсолютной темноты. Туда уже не проникает солнечный свет, однако же сейчас довольно ясно. Мы словно занимаемся глубоководной охотой. Видите?

«Видим, – мысленно отозвался Радий. Как и остальные, он таращился в иллюминатор. – А еще я видел, как ты трахал мою жену. Или, точнее, как она трахала тебя. Ублюдок».

– Похоже, физико-химические свойства воды изменились, – согласился Арвид. – Странно, конечно. Очень.

– Так уж и странно, – фыркнул Хельмут. Он с задумчивым видом обрабатывал зубами жвачку. – Или ты находишь это чудней водоворота, по жерлу которого мы порхаем?

Швед задумался, а потом махнул рукой, словно говоря: «Ха!»

Юлиан поерзал и уставился перед собой.

– Я вот тут подумал. А если плотность воздуха со временем изменится? Ну, скажем, внизу она меньше. Ну, раз вода претерпела некие физико-химические изменения, то, вероятно, это может произойти и с воздухом. Что скажете?

– Как это плотность воздуха меньше? – всполошился Юрий Брико. – То есть мы можем рухнуть буквально в любую секунду?

Тревога пилота, будто зараза, перекинулась на остальных. Таша опять вцепилась в переборки и забормотала про голубой метеорит. Джек почему-то уставился на жевавшего Хельмута, словно раздумывал, а не разжать ему челюсти. В свой черед, Арвид так сжал ремешок видеокамеры, что побелели костяшки.

– Я прямо сейчас смотрю на показания высотомера, – произнес Горынин голосом, полным снисхождения, – и он утверждает, что мы по-прежнему находимся над уровнем поверхности моря. Если кто не понял, воздушная подушка всё еще при нас. И при любом намеке на ее истощение мы вернемся.

– И это тоже не страннее путешествия по Черной Линзе, – упрямо пробормотал Хельмут.

Радий наморщил лоб, припоминая, что высотомер измеряет не саму высоту, а давление атмосферы. С увеличением высоты уменьшается и атмосферное давление – и наоборот. Только по этой причине вертолеты еще не освоили вершины авиалайнеров.

Однако это не отменяло и не подслащивало главного.

Они летели на самое дно.

7.

Хоть спуск и занял не больше двадцати минут, у всех сложилось впечатление, что они «погружались» по меньшей мере пару часов. Вертолет словно пробирался по горлышку циклопического кувшина, пока тот неторопливо вращается на турнетке. И длань, запустившая этот процесс, не могла принадлежать богу. По крайней мере, тому богу, который был бы милосерден к людям.

На пятой минуте спуска всё разительно поменялось.

Внутренний мир Черной Линзы словно окутали мертвые сумерки, имевшие всевозможные оттенки красного и синего цветов. Пилотам пришлось включить авиационные огни и прожекторы, не уступавшие по мощности светосигнальным судовым. Сконцентрированные световые потоки уперлись в вогнутые стены водоворота. Казалось, там несется плотный косяк ржаво-голубых рыбин.

«Итак, мы опускаемся прямиком к кувшиньей заднице, – заключил Радий. – А там всё, как пить дать, выстлано тьмой, будто горькой ватой. А такую не съешь и не налепишь себе на брюки». Он не знал, откуда берутся подобные бредовые мысли. Лишь смутно осознавал, что перешел на другой уровень восприятия мира, где всё ощущалось обветшалым и окислившимся.

Наконец они зависли в воздухе. Все зашевелились, стряхивая оцепенение. Только Арвид, отвернувшись, сидел с позеленевшим лицом. Его руки словно бы существовали отдельно от его зеленой физиономии: они по-прежнему направляли объектив видеокамеры.

Из кабины выглянул Горынин. Он закручивал руки в подол футболки, пытаясь избавиться от противной пленки пота.

– Ну, Радий, даже не знаю, что стрясу за это с тебя.

«Только не жену: она сейчас слишком занята на исследованиях рельефа чужих трусов», – едва не ляпнул Радий.

– А что случилось, Петь? Неисправность?

– Десять метров до дна.

– Десять м… Правда?!

Отстегнувшись, Радий на деревянных ногах приковылял к открытой двери. За ним поднялся Джек. Арвид подался в сторонку, пропуская их, после чего уперся взглядом в переборку и вовсе закрыл глаза.

Дно Тихого океана, свободное от воды, дремавшей здесь миллионы лет, лежало темным, блестевшим настилом. В углублениях, коими изобиловала поверхность, что-то подрагивало. Радий предположил, что это какие-то обитатели глубин, не поспевшие за водой, пока та сходила с ума.

– Джек, – позвал он.

– Да, секунду.

Американец положил руки на внутренний небольшой прожектор, выдвигавшийся из салона, и направил вниз поток света. Световой конус лег на молочно-белый ил, имевший местами глубокий коричневый цвет. Выглядело это отвратительно. В одной из впадин каталась мутная лужица. Она стремилась куда-то вбок, словно там находилась новая точка гравитации.

– Пресвятые угодники! – воскликнула Таша. Распрощавшись с ремнем безопасности, она поднялась и вцепилась в поручень у открытой двери.

Указывая на дно, совсем в другую сторону, Джек прошептал:

– Там «Михаил».

По какой-то причине американец избегал говорить «Мишка», но сейчас никому и в голову не пришло обсмеять его. Дрон и впрямь обнаружился неподалеку. Он лежал, наполовину погрузившись в ил, точно сумасшедшая корона, сбитая с головы не менее сумасшедшего владельца.

– Его надо забрать, – быстро сказал Радий, не сводя взгляда с «Мишки».

Глаза Джека расширились от удивления.

– Пресвятые угодники, как?

– Пётр, подсобишь с перевязью?

Всплеснув всё еще липкими руками, пилот выволок из-под сиденья страховочно-спасательную перевязь. Сунулся с ней к Радию и показал, как надо встать. Таша тоже взялась помогать оплести мужа ремнями.

– Ты сошел с ума, Радий, – прошипела она. – Никогда тебе этого не прощу. Даже на твоих похоронах.

Прежде чем Радий успел огрызнуться, в наушниках прорезался голос Шемякина. Усилителя, установленного на вертолете, вполне хватало для связи с Калесником.

– Радий, ты уверен, что хочешь этого? Я бы запретил тебе, но это не в моих силах.

– Вот и помалкивай, Стас, пока я сам не передумал. Мы с тобой два бога, и этот пантеон мой. Могу лишь гарантировать, что не стану рисковать жизнью пилотов.

Джек и Хельмут неверяще посмотрели на океанолога. Даже бледный Арвид сподобился на вялое движение глазами.

– Господи, и вами я тоже рисковать не собираюсь. – Радию хотелось взвыть. – Мы готовы?

Горынин подал ему поясной передатчик, к которому переподключил наушники океанолога.

– Только если ты сам готов, Радий.

– О да, еще как.

В руки Радия ткнулся промышленный противогаз.

– Тут могут быть ядовитые испарения, – сказал Юлиан. – Ну, сам знаешь.

– Тогда бы мы уже давно задохнулись, Ульяша. Или это какая-то форма извинения? Противогазная?

Остальные демонстративно отвернулись, найдя нечто интересное где угодно, но только не на лице Радия. «Господи, да они все знают, – сверкнуло у него в голове. – Они все знают, что чертов гидрограф трахает мою жену! Ичи-ичи-ичи!»

– Если ты не заметил, Радий, воздух поступает сверху, – упрямо продолжил Юлиан. – Вдобавок лопасти вертолета создают воздушную подушку. Но внизу всё равно может сыскаться источник зловония.

– А он и сыскался. Ну, сам знаешь.

Взяв у растерянного Юлиана фонарь, но не противогаз, Радий подошел к краю. Таша обняла его и сделала это с какой-то учительской строгостью. Словно передавала через касания невысказанный запрет курить в школьном туалете.

– Прекрати. Я даже без сигарет.

– Не знаю, что ты такое говоришь, Радий, но мы вернемся и всё спокойно обсудим. Да?

– И не надейся.

Он отстранился и, схватившись за поручень, посмотрел вниз. Дно Тихого океана, напоминавшее обезвоженный и больной старческий рот, казалось лучшим местом, чтобы забыться.

Ремни врезались Радию чуть ниже ягодиц, и он подумал, что не мешало бы похудеть. Через секунду заработала лебедка, понемногу стравливая трос. Радий поднял глаза и увидел, что на него смотрят так, словно он опускается не на дно, а в глубокую, отсыревшую могилу. Он отвернулся. Только поминальных рож напоследок не хватало.

«А ведь это и впрямь может быть твоим последним приключением», – прошептал противный внутренний голос, и Радий едва не поддался искушению опять посмотреть вверх.

– Еще? Или всё? – спросил Горынин, когда до условной тверди осталось не больше метра.

– Давай помаленьку, Петь. До тех пор, пока ногами не упрусь. Попробуем, что тут за почва.

Пилота оттеснил Юлиан. На лбу низенького океанографа блестел пот.

– Только не отстегивайся, Радий! Под илом могут быть пустоты!

– Господи, Юлиан, когда же ты заткнешься наконец?

– И возьми противогаз!

Прежде чем Радий успел возразить, ему в руки тяжело упала маска. Хоть комплекция Юлиана и подразумевала неторопливость, присущую хоббиту, он на удивление точно бросил противогаз. Первым желанием Радия было отшвырнуть его. Немного поразмыслив, он пристегнул противогаз на пояс и показал большой палец.

Поднимался густой, перенасыщенный запах йода, и Радий успокоил себя тем, что положил руку на противогаз. Подошва правой кроссовки коснулась бело-коричневой субстанции. Радий напряг мышцы ноги, а заодно живота и ягодиц. Кроссовка погрузилась в ил, не встретив сопротивления.

«Господи, и зачем я это делаю? И почему я не взял палку? Да и какую?»

Какое-то мгновение ему казалось, что он провалится по самую шею, как в болотную трясину, но ноги довольно быстро нащупали что-то твердое. Щиколотки окольцевало влажным и холодным, словно рагу из холодильника.

– Всё нормально, я стою! – крикнул Радий. Он поднял руки, будто хотел показать опасную езду на велосипеде, и его охватил страх. – Я стою… всё еще стою…

Он подергал трос, прикидывая запас поводка. Затем повернулся к «Мишке», испытывая смутную гордость оттого, что является первым человеком на такой глубине. Куда там какой-то Луне! «Мишка» лежал совсем рядом, блестя грязноватыми потеками ила на боку. Радий вцепился в корпус дрона и потянул. Почти сразу пальцы разжались, выпуская добычу.

– Господи боже, – вырвалось у Радия, когда он увидел это.

Именно это.

Не какое-то вещество или предмет, а это.

Явление.

Абсолютно невозможное и совершенно неподвластное всему, что он знал.

Ничего не понимая и моля, чтобы это не оказалось сном, Радий включил фонарик Юлиана и зашагал в сторону находки, с трудом переставляя ноги. Висевший в воздухе рокотавший вертолет поплыл следом.

– Радий, что там? – спросила Таша. Ее лицо заострилось от волнения. – Только не вздумай отстегиваться, слышишь? Ты слышишь?!

Но Радий уже стряхнул трос и теперь, жалкий и беззащитный, встревоженно всматривался куда-то. Луч фонарика дрожал, ни на что конкретно не указывая.

– Вы это видите? Скажите, что видите, иначе я сойду с ума.

– Что видим? Что там?

Радий показал рукой вперед, прошептал:

– Туда. Посветите кто-нибудь туда.

Джек повернул прожектор, подавая луч света в указанном направлении. Световое пятно существенно расширилось, когда пилоты задействовали управляемый прожектор на носу вертолета.

Примерно в ста метрах от западной части водоворота просматривалась трещина. Она была довольно гладкой и больше напоминала траншею, вырубленную двумя ударами гигантского топора. По мере приближения к Черной Линзе трещина набирала глубину и ширину и в какой-то момент просто подныривала под бегущую воду.

По неизвестной причине трещина оставалась пустотелой, как будто изнутри бил поток воздуха – настолько мощный, что был способен удержать на своем хребте тушу Мирового океана. Вода словно бы лежала на стекле, выполнявшем роль потолка в отношении трещины.

В наушниках прорезался встревоженный голос Шемякина:

– Господи, да что там? Почему все молчат? Вы там живы?

– Я, пожалуй, проверю, – пробормотал Радий, ощущая, как колотится сердце.

Никто не отговаривал его. Ему хотелось броситься туда со всех ног – падая, поднимаясь и снова падая. Но он дал себе строгий наказ ступать осторожно. Какой толк от первооткрывателя, если он сломает ногу и его придется пристрелить? Не говоря уже об опасности захлебнуться в иловой топи.

Радий потратил около пяти минут на продвижение. У трещины он зашагал быстрее, обнаружив под ногами относительно твердую поверхность. Часть его рассудка съежилась от ужаса. Вздыбившаяся вода, ревевшая и разбрасывавшая пену, нависала массивным и мрачным небоскребом. Падавшие клочья пены тут же ползли обратно, точно черви.

Радий в нерешительности замер. Последний шанс остаться на свету. Дальше прожекторы уже вряд ли будут способны помочь. Да и сам вертолет теперь держался в отдалении.

Присев на корточки, Радий посветил вперед. Луч света рассеял мглу и выхватил узоры. Какое-то время океанолог тупо таращился на свою находку, пока до него не дошло, что наблюдаемые линии складываются в читаемые комбинации окружностей и волн.

– Господи боже, это плитки пола! Это плитки пола!

В динамиках наперебой загалдели, но Радий никого не слышал. На негнущихся ногах он убрался подальше от входа куда бы то ни было. А потом произнес то, что разом поставило точку во всех спорах.

– Мы должны разбить лагерь. Господи боже. Мы просто обязаны это сделать.

И был на сто процентов уверен, что именно так они и поступят.

Глава 2. Первый межрегиональный

1.

Зельда Мамбург выглядела сдержанной и в меру счастливой. Наверное, так и должна выглядеть пожилая еврейка, только что похоронившая мужа. Она нарочито скромно сидела в одном из двух удобных креслиц у стола и зорко изучала Вика сквозь черную вуаль, закрывавшую половину ее лица. Вик спокойно выдерживал этот взгляд и даже не пытался поглазеть на громилу за ее спиной.

– Итак, госпожа Мамбург, вы желаете арендовать у нас банковскую ячейку сроком на тридцать лет. Всё верно? – Вик знал, что все эти «господин» и «госпожа» действуют на клиентов как ломтик сливочного масла, пущенного поверх горячей кукурузы.

Глаза еврейки наконец отыскали добычу.

– Что у вас на груди, господин Галынский?

В их сторону повернулись почти все сотрудники «Первого межрегионального Ейского банка». Блохина даже приложила ладонь козырьком, чтобы лучше видеть. Полуденное солнце теряло почти половину своей мощи, разбиваясь о зеркальный фасад, но всё же ее оставалось предостаточно, чтобы болели глаза. Неожиданно для себя Вик вспотел.

– О, вы об этой милой безделушке? – Он с улыбкой показал на желтый значок с красными буквами, складывавшимися в надпись «ШУТКА ПРО БАНКИРА. НАЖАТЬ СЮДА». Значок крепился к лацкану клетчатого пиджака и больше напоминал мишень. – Как только мы утрясем все дела, вы получите возможность нажать на нее.

Прошла еще одна волна оживления. На сей раз все вернулись к своим делам, а точнее, к делам растерянно оглядывавшихся клиентов, пытавшихся разгадать смысл происходящего.

– Ваша глупая шутка со значком – она должна меня как-то особенно порадовать? – спросила Зельда Мамбург.

– Обычно никто не разочаровывается, – быстро проговорил Вик. – И вы не станете первой, уверяю вас. Продолжим? Итак, вы желаете арендовать ячейку сроком на тридцать лет и должны знать, что доступ к ней могут получить ваши наследники в случае вашей кончины. Это положение вам ясно?

– А вы довольно бессердечный. Вы мне нравитесь. Когда мы уже отправимся к ячейке?

– Последние формальности. Вещи, которые вы желаете оставить в «Первом межрегиональном Ейском банке», не относятся к оружию, наркотикам или иным запрещенным предметам и веществам, я правильно понимаю?

– Правильно. Именно за это я и расписалась.

– Замечательно. А теперь, позвольте, я провожу вас к вашему тридцатилетнему хранилищу.

Вик поднялся из-за стола, галантно описал полукруг и предложил руку.

– А вы довольно бойкий для своих… – произнесла Зельда Мамбург, принимая его помощь. – Сколько вам, господин Галынский?

– Сорок с хвостиком.

– То есть сорок три – сорок четыре?

– Примерно так, – улыбнулся Вик. – Сюда.

Телохранитель сделал было движение, чтобы сопроводить свою нанимательницу – а возможно, потянулся за костью в ее сумочке, как предположил Вик, – и остановился, обнаружив упреждающий взгляд банкира.

– Это только для клиентов, – безжалостно сказал Вик. – Подождите, пожалуйста.

Зельда Мамбург вдруг расхохоталась, что выглядело особенно дико, учитывая ее траурную шапочку с вуалеткой.

– Боюсь даже представить, какие сценки вы разыгрываете в спальне, господин Галынский.

– Ну что вы. Мы – мирные миссионеры и несем слово божье в самые дремучие уголки.

Лицо Зельды Мамбург, наполовину скрытое вуалеткой, дрогнуло, и она опять расхохоталась. Казалось, старая перечница уже никогда не остановится, однако через полминуты она таки взяла себя в руки. Глаза ее отливали холодом и жадностью, если не сказать местью. Она явно кое-что поняла, но не спешила этим делиться.

– Будь я проклята, господин Галынский, если половина здешних клиентов не ваша заслуга.

Отвесив галантный поклон, Вик еще раз предложил руку. Зельда Мамбург скользнула взглядом по собравшейся гармошкой ткани пиджака и охотно взяла банкира под локоть.

«Ну вот и всё, Вик, дело почти в шляпе. Главное, не облажайся. Шакалы только этого и ждут».

Он повел пожилую еврейку в сторону хранилища, и ему совсем не понравилось, как Зельда Мамбург и Захаров, ассистент управляющего, переглянулись. Словно телепатически обменялись новостями. И главной новостью был он – Виктор Иосифович Галынский, сорокатрехлетний сумасшедший. Что ж, себя он подобным ярлыком не клеймил, но отчетливо видел, как это делают глаза других.

Пришлось стиснуть зубы, чтобы не разразиться проклятиями. Однако злость улетучилась при виде входа в хранилище. Огромная двадцатитонная дверь, похожая на стальную пробку, находилась в положении «ОТКРЫТО». Это означало, что дверь была полностью распахнута, а придверная зона хранилища, регулируемая тремя приводными моторами, – поднята.

Сейчас особая панель, покрытая ковролином, образовывала единое полотно с полом. Когда нужно было сдвинуть гигантскую дверь, она опускалась. И поднималась в случае штатной работы банка. Это позволяло таким важным и хрупким особам, как Зельда Мамбург, не сбиваться с шага, когда они входили в хранилище, чтобы вверить банку свои цацки.

– Что с вами, господин Галынский? – спросила Зельда Мамбург, когда они миновали охранное армирование. – Вы побледнели, как ладони мертвеца. А уж я-то на них насмотрелась, можете мне верить.

– Ничего страшного. Просто это место… э-э… особенное для меня.

Зельда Мамбург хмыкнула, но ничего не сказала.

Сердце Вика бешено колотилось, хотя вокруг простиралось самое обыкновенное банковское хранилище. Возможно, оно было чуть лучше и надежнее прочих, но в остальном оставалось всё той же бронированной коробкой с начищенными полами, вмурованной в бетонный короб, частично уложенный в землю.

Два зала – клиентский и особый.

Клиентский – отрада глаз. Высокие лакированные стеллажи, похожие на библиотечные, и аккуратные передвижные лесенки. Банковских ячеек – чуть больше трехсот. Мягкое янтарное освещение, поданное на поворотных светильниках на шинопроводе, чтобы не пропустить и чешуйки кожи. Шесть столов с зелеными лампами. Под такую сунешь затертую фамильную драгоценность, а она сверкает так, словно ее выставили на витрину ювелирного магазина.

С особым залом всё было куда проще. Там хранились перетянутая лентами наличка, золото, сбитое в слитки, и кое-какие документы государственных компаний. Ничего интересного.

Ну и, конечно, сама дверь была с определенным секретом.

Вик сколько угодно мог цепляться за эти знания, проворачивать их в разуме и так и сяк, но это не помогало. Не сбавляя оборотов восковой улыбки, он оглянулся на овальный вход. Сердце забилось еще сильнее. Это происходило опять.

Банк затапливала тьма.

Она не имела внятного источника и попросту вплывала через высокие окна. Помещения Первого межрегионального мертвели прямо на глазах. Лакированные поверхности столов с щелчками расслаивались, а плитки пола собирались горбами. Издавая отвратительные скользкие звуки, тьма проникала повсюду. Охотилась за любым укромным уголком, словно ядовитый газ.

«Нет, не как газ, – заторможенно подумал Вик. – Как вода. Чем бы это ни было, оно напоминает воду. Тори, за что ты так со мной?»

– Кто такая Тори, господин Галынский? – Зельда Мамбург не сводила с Вика глаз. – Ваши губы произнесли это имя, а я, знаете ли, хорошо читаю по губам.

– Это моя сестра. Виктория. Она очень больна.

– Мне жаль. А теперь давайте найдем мою ячейку, и вы развеселите нас своей особой шуткой.

Вику ничего не оставалось, кроме как отвесить еще один короткий поклон. Он подвел Зельду Мамбург к северной части хранилища, прямиком к ячейке № 113. Она находилась в самом низу, и Вику пришлось замаскировать злорадство, когда лицо клиентки вытянулось, как у собаки, жравшей из кувшина.

– Вы не говорили, что она в самом низу, господин Галынский.

– Отпирать и запирать ячейку, равно как и вынимать внутренний сейф, для вас будет один из сотрудников. – Подтверждая свои слова, Вик извлек продолговатый сейф из ячейки и бережно положил на ближайший стол. – В нашем банке вам не придется гнуть спину, госпожа Мамбург.

– Успокойтесь уже, господин Галынский, я и так вся ваша с потрохами. А теперь, прошу вас, дайте мне и моим вещам немного места.

Подавшись вперед, Вик движением подбородка изобразил полнейшее понимание. Отошел в сторонку, дожидаясь, когда пожилая еврейка закончит свои старушечьи дела. К его удивлению, Зельда Мамбург и не думала таиться. Она вынула из сумочки шелковую тряпицу и развернула ее.

В тряпице клацнули съемные зубные протезы. Каждый зуб отливал чистейшим золотом.

Заметив интерес Вика, Зельда Мамбург показала челюсти:

– Это Зельмана. Он всегда хотел впиться зубами в золотую жилу. Так пусть он и его мечта гниют по отдельности. Что скажете, господин Галынский? Я нарушила этим какой-нибудь пункт нашего договора?

– Ни один. Как по мне, теперь у вашего супруга во рту слегка пустовато. Не могли бы вы поторопиться, госпожа Мамбург?

– Так не терпится уложить меня хохмой, ловкач?

Вик сглотнул и повернул голову. Мутные течения уже подмывали мебель, металлические стойки и стены главного банковского зала. По телу банкира прошла волна мелкой дрожи.

– Да, вы абсолютно правы, госпожа Мамбург. – Вик нацепил дежурную улыбку. – Если поспешите, я успею поймать за хвост свою лучшую шутку. – И он красноречиво покосился на значок.

Зельда Мамбург завернула протезы в тряпицу и бережно переложила их в распахнутый банковский сейф, напоминавший удлиненный ящичек.

– Я нажму на твой говенный значок – но при всех. Остальным явно нравятся твои выходки, нет? Или ты думал, нижняя ячейка ничего не сказала Зельде Мамбург?

Улыбка на лице Вика застыла как приклеенная.

– Такой обворожительной бестии сложно угодить, госпожа Мамбург. Но я постараюсь.

Мотнув головой, Вик подхватил сейф, убедился, что он надежно заперт, и поместил его в ячейку. Подергал для убедительности дверцу и подал клиентке локоть правой руки. Зельда Мамбург даже не посмотрела в его сторону. Она уже шаркала к выходу из хранилища, посверкивая глазами за вуалеткой.

Вик тоже шагнул в океаническую тьму. Как и прежде, он тщательно фиксировал любые изменения, но иллюзорный потоп уходил без каких-либо последствий. На этом берегу реальности остались только блестевшие ракушки – обращенные к Вику глаза молчаливых сослуживцев.

«Несносные паршивцы. Эту войну вам не выиграть».

У стола Вика госпожа Мамбург остановилась. За ее спиной бесшумно возник громила. По лицу телохранителя скользило что-то неуловимо собачье – но не преданность, а скорее, отголоски отличной дрессуры.

– Прошу, господин Галынский. – Зельда Мамбург поманила Вика к себе, и он покорно подошел, не прекращая натянуто улыбаться. – Куда, говорите, нажать?

– Прямо в центр значка, – с трудом вымолвил Вик.

В области груди возникло и пропало легкое давление. Пожилая еврейка воспользовалась своим правом на хохму, что, по ее мнению, могла ее уложить. Если не в кровать, то на обе лопатки. Вик едва не рассмеялся, ощущая, как внутри клокочет злость.

– Отчего утонул банкир? – с готовностью спросил он.

– И отчего же?

– Потому что греб под себя!

Лицо Зельды Мамбург пришло в движение. Губы в сеточке морщин сложились в тугую улыбку, словно где-то распрямлялась пружина. Телохранитель пожилой еврейки колыхнулся, и Вику захотелось отвесить ему пощечину за неспособность смеяться по собственной воле. Остальные тоже не очень-то спешили оценить банковский юмор.

– Где-то должна быть та самая шутка, – проворковала Зельда Мамбург и опять нажала на значок. – Давай следующую.

Вик улыбнулся пуще прежнего, хотя понимал, что еще немного – и рот лопнет, превратившись в оскал.

– Доброта в глазу банкира означает только одно – стеклянный глаз.

– Следующую!

– На Прощеное воскресенье можно позвонить в банк и попросить простить кредит.

– Следующую!

Теперь Зельда Мамбург буквально колотила пальцем по значку, требуя новых шуток. В какой-то момент Вик с удивлением понял, что очутился посреди шторма имени Зельды Мамбург. А в голове всё стрелял и стрелял ее щелкающий голос:

«Не годится! Следующую!»

«Ты можешь лучше! Следующую!»

«Еще одну!»

Не выдержав, Вик рывком наклонился к пожилой еврейке. Краем сознания отметил, что телохранитель схватил его за шиворот. Это не остановило машину ярости, и Вик, не прекращая улыбаться, буквально прорычал Зельде Мамбург в лицо:

– Нажмешь еще раз, и я сломаю тебе палец, старая ты кошелка.

Повисла гнетущая тишина. Кристина Горбань даже позабыла вынуть нос из стаканчика с водой. Первый межрегиональный приготовился к грандиозному скандалу.

Тут Зельда Мамбург расхохоталась в голос. Вуалетка едва не слетела вместе с шапочкой от напора воздуха, вырвавшегося из ее рта. Вик держал на лице восковую улыбку. Рука телохранителя напоминала кран торгового автомата, схватившего игрушку со стеклянными глазами.

– Вот эта шутка была что надо, господин Галынский, – наконец проговорила Зельда Мамбург. Глаза ее глядели озорно. – Пожалуй, теперь я довольна вашим банком.

Ни слова больше не говоря, она направилась к вращающимся стеклянным дверям. Телохранитель выпустил Вика из своей бульдожьей хватки и последовал за нанимательницей. Они напоминали одну из тех разновозрастных пар, которую все обсуждают за спиной.

Но сейчас, как догадывался Вик, обсуждать будут совсем другое. Поправив пиджак, он огляделся. Выражение, с которым на него таращились, было ему хорошо знакомо. Слишком хорошо. Так обычно смотрели на Тори. Со смесью страха и отвращения.

Схватив ключи от машины, Вик бросился к выходу. Снаружи он чуть не сшиб Зельду Мамбург, спускавшуюся по ступеням. К счастью, ни она, ни ее бульдог этого не заметили. Вик тут же позабыл о них. Он должен был убедиться, что в ближайшие дни не совершит самую большую ошибку в жизни.

2.

Ступив в гематологическое отделение, Вик по привычке задержал дыхание. Приходилось спасаться от запахов убийственной дезинфекционной смеси из хлорки и анолита. По счастью, окна в отделении были открыты. Вик сейчас же пришел к выводу, что готов дать руку на отсечение, лишь бы здесь пахло асфальтом. Хорошим. Прожаренным. Только что выползшим из-под дорожного катка.

У сестринского поста он улыбнулся. От восковой улыбки, что в банке перекосила ему лицо, не осталось и следа.

– Мария, добрый день. – Вик протянул коробочку с лиловой заводской лентой. – Это вам. Как она сегодня?

Мария, давно взмокшая в своем белом халатике, обаятельно улыбнулась. Улыбка вышла довольно провокационной, потому что следом Мария открыла коробочку, вынула шоколадную конфету и положила ее в рот. Точнее, прикусила ее зубками, а уж потом проглотила, точно наживку.

«И ты даже не поздороваешься со мной, не так ли? – мысленно вопросил Вик. – А еще ты считаешь, что я хожу сюда исключительно ради того, чтобы ты жирела. В следующий раз прихвачу ветчины. Только сразу ты ее не получишь».

– Как моя сестра? – Вику пришлось постараться, чтобы его голос не дрожал. – Понимаю, конфеты очень вкусные, но мне важно знать состояние Тори. Как она?

Рот Марии наконец-то прекратил рассасывать шоколадное месиво. Она опять широко улыбнулась. Зубы ее, как ни странно, остались белыми.

– С Викторией всё в полном порядке.

– Хотите сказать, она поправилась? – Губы Вика опять теряли чувствительность.

– Нет, конечно. Я к тому, что ее состояние без ухудшений. Знаете, а вы совсем не похожи. Вы же близнецы, – Мария махнула следующей конфетой, – а выглядите как давленое и недавленое яички.

– Обожаю шутки про куриц. Это ведь была одна из них, верно? Иначе бы совсем скверно вышло, да? Не берите в голову, Мария. Лучше скажите: эти появлялись?

– О ком вы? Ах, вы об этих. Нет, эти уже вторую неделю не захаживали.

«И я тоже не был примерно столько же, – отметил про себя Вик. – Только черта с два я начну облезать из-за этого».

– Ой, а можно я нажму. – Мария показала на значок. – Мне так нравятся ваши шутки.

– На обратном пути, хорошо? Я должен повидать сестру.

Помахав на прощание, Вик направился дальше по коридору. У ее палаты замялся.

«Виктор и Виктория. Нашу историю хоть в песне излагай. Получилось бы что-то вроде кантри-дряни о скрипящей половице».

Они были монозиготными близнецами, которым повезло – или не повезло, как посмотреть – родиться разного пола. Всё началось, когда им было по десять. Хороший возраст буквально для всего, но Тори предпочла море. Она всё чаще уходила на берег, откуда в молчании следила за волнами Таганрогского залива. Так продолжалось до тех пор, пока ей в руки не попала странная статуэтка, напоминавшая темно-изумрудное яйцо.

Вик готов был поклясться, что Тори сама выманила эту штуковину из воды. Он видел, что с ней происходило, но понимал и того меньше. Кроме одного: камень из моря заменил ей брата. Ему не хотелось вспоминать о ночах, когда ему казалось, что статуэтка шепчет, создавая в воздухе спальни черные волны, охотившиеся за домами.

А в пятнадцать Тори сбежала.

Вик погоревал, но еще больше слез выплакал, когда умерла мать, не справившись с потерей дочери. Потом Вик устроился на консервный завод. Его мозги были заняты учебой, пока руки сортировали, перерабатывали и закатывали рыбу в жестянки. Он сильно уставал и мог наизусть перечислить всё, что они выпускали – от сардин с овощным гарниром и до кильки по-гавайски, – но это не спасало от фантомных болей и галлюцинаций.

Как и полагалось близнецу, Вик худо-бедно чувствовал, что происходит с Тори. Она голодала, трахалась и спала на улице. Иногда голосовала на дороге и снова трахалась, если хотела отблагодарить доброхота за рулем. Или нюхала «белый», когда удавалось его раздобыть. Но больше ее занимала чертова статуэтка. Вик буквально ощущал, как она пожирает Тори изнутри, требуя невозможного.

Фантомная жизнь с Тори закончилась, когда Вик закалил себя настолько, что и сам мог считать себя консервой, которую никто и никогда не откроет. Вик Галынский в собственном соку. Пальчики оближешь.

Однако Тори всё-таки ворвалась в его жизнь и сделала это не самым обычным способом.

Вик увидел по телевизору репортаж о некой религиозной группе под названием «Воды Кан-Хуга». Ее возглавляла Тори. На экране показывали южную оконечность острова Сахалин. Шныряли катера береговых служб. Над волнами, точно стрекозы, парили вертолеты. Общество и его силы прочесывали пролив Лаперуза, пытаясь выловить десять тысяч человек, добровольно ушедших под воду.

Они ушли, потому что так приказала Тори.

Вик не знал, да и не хотел знать, каким образом она подчинила всех этих людей. Ее – судили, а его – допрашивали, как будто он был причастен к этому безумию. Это случилось десять лет назад. Вику не хотелось думать, что и он тоже вступил в секту или в какой-то дьявольский кружок по водному поло.

– Ты войдешь уже или нет? – раздался из-за двери голос Тори.

– Конечно же, я войду, черт побери, – пробормотал Вик.

Внутри он ощутил тот самый запах, который ненавидел всем сердцем и который частенько ему снился. Пахло гниющей лимфой и тухлой рыбой. На самом деле Вик понятия не имел, как пахнет лимфа, но почему-то был убежден, что истолковывает запах верно.

Источник вони лежал там, где ему и полагалось: на кровати. Бледная и осунувшаяся, Тори напоминала ожившую папиросную бумагу, которой обмотали клубки синеватых жил. Болезнь подкосила ее тело, но разум по-прежнему оставался на плаву, отправляя в глаза колючие голубые искорки.

– Привет, Тори.

– Дела скверны, да, Вик?

У Тори было злокачественное заболевание крови и лимфоидных тканей – прямой билет до конечной на самом медленном поезде смерти. Чух-чух. И у нее сохранилось достаточно связей, чтобы двадцать лет колонии под Липецком сменились одноместной палатой в Ейске. У Вика под боком. Но болела она по-настоящему. Медицинский центр неустанно напоминал об этом счетами. Только в прошлом месяце за сбор костного мозга с Вика содрали кругленькую сумму.

Недолго думая, он нажал на значок:

– Что сказал банкир, когда зашел к умирающей сестре?

– Так просвети меня.

– «Где все твои галлюцинации, постреленок? Они такие плотные, что пора брать кредит под их залог».

Тори расплылась в безжизненной улыбке:

– Ты знаешь, почему волны не забрали меня, как остальных? Ты ведь задавался этим вопросом?

Помотав головой, Вик подвинул себе стул. Взял Тори за руку. Ее плоть была неприятно эластичной, словно теплый пластилин.

– Не надо, Тори. Оставь эти истории другим.

– Волны не забрали меня, потому что я вспомнила о своем младшем братишке.

– Пять секунд не делают тебе старше, Тори. Прекрати меня мучить. Из-за этого у меня проблемы на работе.

– Седьмой день, Вик. На седьмой день будет уже поздно. Поэтому ты начнешь выживать на пятый. Ты должен быть готов. Врата Кан-Хуга распахнуты.

Вонь гниющей лимфы усилилась. По телу Вика прошел неприятный озноб.

– Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое, понимаешь? Прекрати выплясывать у меня в голове. Прекрати.

– Воздух, Вик. Тебе понадобится больше воздуха.

Вик кивнул. С чего он вообще решил, что добьется от нее хоть чего-нибудь? Он протянул руку и сжал прядь ее волос. В детстве он расчесывал сестру, в шутку мечтая, что однажды тоже будет покрыт золотистыми локонами, словно кукла. Его волосы по какой-то причине отличались тусклостью. Вдобавок сейчас он слегка полысел.

Вик сграбастал волосы Тори в кулак. Дернул.

– Хочешь меня убить, Вик?

– Не знаю. Я еще не решил.

– В таком случае не затягивай, пока эти лавры не присвоили другие. Но я кое-что скажу тебе, Вик. Ты способен на убийство. Способен вдохновлять на это. Поэтому не мешкай, когда придет время. Иначе океан поглотит тебя без остатка.

«И вот опять начался наш прием у главы культа. Здрасьте пожалуйста! – Вик закрыл глаза. – Настоящая Тори ушла из дому и сгинула где-то на поворотах жизни, оставив плачущую мать и ее любимую консерву. Это существо лишь по недоразумению имеет тело моей сестры».

– Сперва ты будешь винить меня, а потом начнешь радоваться, – сказала Тори. – Ты ведь будешь радоваться, Вик?

– Всенепременно.

Вик поцеловал сестру в лоб. Губы коснулись чего-то влажного, напоминающего внутренность устричной раковины. В нос шибанул минерально-кислый запах. Плечи Вика пришли в движение, словно в попытке скинуть пиджак, показавшийся вдруг мерзким и каким-то скользким.

Голос Тори застал его у двери:

– Воздух, Вик. У тебя должен быть запас воздуха. Ты обязан увидеть мое величайшее достижение.

Ему не хотелось смотреть на нее, и он угрюмо вытаращился на дверь.

– Увы, Тори, но смерть – это не достижение. И даже не инструмент.

Притворив за собой дверь в палату, Вик побрел по коридору. У сестринского поста остановился. Мария, измазав пальцы шоколадом, пыталась поддеть ногтем очередную конфету. Увидев Вика, она расплылась в маслянисто-коричневой улыбке, точно нефтяная медуза.

– Смелее, – сказал Вик.

В глазах Марии вспыхнула радость. Она быстро обшарила взглядом стол, ища салфетку. Ничего не найдя, взялась убирать шоколад с пальцев языком. Плечи Вика опять заелозили, явно намереваясь выскользнуть из одежды, а сам он замер с приклеенной улыбочкой.

Наконец блестевший пальчик медсестры коснулся значка.

– Тук-тук, – произнес Вик деревянным голосом.

– Кто там? – с готовностью спросила Мария.

– Это я, почтальон Печкин, принес заметку про вашего мертвого мальчика.

Глаза Вика выкатились, копируя беспомощный взгляд медсестры, а рот исторг смешок.

Похохатывая, Вик направился в сторону лифтов.

3.

Вик вошел в просторный вестибюль банка, за которым начинались Главная Площадь Осквернения, Донорские Колодцы и Гильотинная. На Площади Осквернения занимались тем, что всячески размягчали клиентов, распевая дифирамбы Первому межрегиональному. В Донорских Колодцах предлагали вкусить финансовой амброзии, а в Гильотинной понемногу сдирали шкуру с тех, кто, заложив дом или машину, но не почку, теперь рыдал над счетами. Вик гордился прозвищами. Они звучали куда лучше, чем отдел кредитования или отдел взыскания недоимки.

На Вика уставились десятки глаз. Лишь немногие отвернулись – вроде той же Горбань, наконец-то расставшейся со стаканчиком, – когда он взглянул в ответ. Пожав плечами, Вик направился к своему столу на Главной Площади Осквернения. Там его перехватил Захаров, ассистент управляющего. На взгляд Вика, этот парень напоминал тощего факира, только глотал он не шпаги, а вешалки.

– Виктор Иосифович, вас вызывает Вешняков.

– Как сегодня дела с вешалками, Евгений?

– Что, простите?

– Ничего, пойдем.

Вешняков руководил Первым межрегиональным, и Вик подчинялся только ему. Вик кивнул посыльному, потом кивнул тем, кто всё еще таращился на него. Миновав приемную и проигнорировав секретаршу, продувавшую ногти, без стука вошел в кабинет управляющего.

Вешняков сидел за столом. Пахло инжиром. Разумеется, не настоящим, а тем, что попукивают автоматические диффузоры.

– Садись, Вик. Покурим?

– Покурим, – согласился Вик, но предложенных сигарет не взял.

Отодвинув бесполезную бело-красную пачку, Вешняков сцепил пальцы в замок.

– Ты очень харизматичный, Вик, и очень многое сделал для банка.

– Вы не можете меня уволить. – Губы Вика то растягивались, то обнажали зубы, будто хотели продать их. – У меня еще куча дел.

– Вот именно, Вик: куча дел. Неясных. Темных, я бы сказал. – Пальцы Вешнякова потирали друг друга, точно мушиные лапки, пока взгляд блуждал по кабинету. – Но давай сперва закончим с той нотой, что я взял. Ты харизматичен и многое для нас сделал.

– Для банка. – Вик скосился в сторону, пытаясь понять, что именно высматривал Вешняков. – Я многое сделал для банка.

– Да, для банка. И твоя клиентская база обязывает нас, то есть банк, относиться к тебе с должным уважением, Вик. Ты ведь понимаешь это?

– Разумеется.

– Хорошо. Поэтому я попрошу тебя уважать и нас, то есть банк. Будь помягче с клиентами. Если ты в своей неповторимой манере сумел обольстить одного, то на десяток других, будь уверен, это произвело прямо противоположный эффект. Я о глазевших.

– Таков уж эффект банка: происходящее нравится только денежкам. – Вик стукнул пальцем по значку. – Дзинь. Бесплатная шутка. За счет заведения.

Губы Вешнякова скривились, словно поблизости порвался пакет с мусором.

– Чем ты постоянно занимаешься в хранилище, Вик?

Лицо Вика отвердело, зафиксировав восковую улыбку.

– Я не только служащий банка, Артем Валентинович, но и его клиент. Я арендовал несколько банковских ячеек.

– Пятьдесят семь, Вик. Ты арендовал пятьдесят семь ячеек. Откуда у тебя столько ценностей? Ты ограбил какой-то другой банк? А почему не наш?

– Дзинь! – Вик еще раз нажал на значок. – Шутка за ваш счет. – Улыбка чуть ли не раздирала ему рот и щеки. – Осмелюсь напомнить: содержимое банковской ячейки строго конфиденциально.

– Сколько ты платишь нам в месяц за их аренду?

– И это конфиденциально.

– Я ведь могу просто посмотреть бумаги, Вик. Мне это ничего не стоит. Совсем ничего.

– Так почему бы сразу не сунуть свой свиной пятак в записи видеокамер, чтобы узнать, что внутри? Мы ведь об этом толкуем, так?

На лице Вешнякова расплылась довольная улыбка. Он стал похож на Зельду Мамбург.

– Ты хороший сотрудник, Вик. Можешь идти. Продолжай в том же духе, и нам потребуются огромные ковшовые лопаты.

Вик выбрался из кресла. Понадобилось немало усилий, чтобы рот прекратил дрожать, а улыбка наконец исчезла.

– Для денег, Артем Валентинович. Вы забыли добавить, что эти лопаты нужны для денег.

– Именно это я и имел в виду, Вик. А теперь ступай.

Кивнув, Вик вышел в приемную. Подумал и кивнул секретарше, хоть та и пялилась в экран. Пройдя за свой стол на Главной Площади Осквернения, Вик выдвинул нижний ящик стола. В руку вкатился баллончик средства, устраняющего неприятные запахи. Распылив вокруг себя несколько облачков, Вик сделал глубокий вдох.

Океаническая вонь Тори никуда не делась.

Но Вик всё равно улыбался.

Как одержимый.

4.

Ужинали они обычно в половине восьмого, и к этому времени Ника успевала не только накрыть на стол, но и привести себя в порядок. Как правило, выглядела она так, словно весь день лежала в огромной коробке для кукол, пока кто-то другой прибирал, готовил и вообще следил за порядком.

– Прошу к столу! – Ника сияла улыбкой.

– Да брось, мам. Он опять что-нибудь притащит из гаража. И скорее всего, даже не слышал тебя. – Марк, высокий и светловолосый, весь в отца, уже сидел за столом. – Только не трогай его, ладно?

Благожелательность Ники как ветром сдуло.

– Может, отправить тебя готовиться к школе, мой мальчик? Что ты прочитал из заданного на лето? Состав чипсов?

Марк надулся и отвел взгляд в сторону.

– К девятому классу читают только придурки. И сейчас первая половина августа. Не дави на меня, как на отца, женщина.

– Да как ты смеешь, оболтус!

– Ну и слова, мам. Тихо, он идет.

Они замолчали, вытягивая шеи. Из коридора с дверью, ведущей в гараж, показался Вик. Он нес тарелку с табуном оливок и бережно прижимал к ней две упаковки паштета. Скользнув взглядом по ужину, плюхнулся во главе стола. Хозяйского равнодушия удостоились печеная курица, гарнир из лимонного риса, кекс под мороженое и бутылка вина.

Застывшее лицо Ники словно раскололось.

– Дорогой, пожалуйста, попробуй домашней еды. Я старалась, ты ведь знаешь.

Вик открыл паштет, ковырнул его вилкой и размял на языке первую порцию. Задумался.

– Хорошо. Очень хорошо. Думаю, вы не будете разочарованы.

– С кем ты говоришь, милый? Хочешь, я налью тебе вина?

– Он говорит с нами, – заметил Марк, даже не пытаясь скрыть иронию. – Пап, а можно и мне попробовать?

Вик оживился и внимательно посмотрел на сына.

– Уверен? Это может испортить весь сюрприз.

Марк и Ника обменялись многозначительными взглядами.

– Да, пап, уверен. Так можно или нет?

– Сгоняй в гараж, сын. В дальнем углу под брезентом найдешь несколько коробок. Сразу за Битюгом. – Битюгом Вик называл свой черный пикап, «Тойоту-Хайлюкс». – Только не заглядывай в зеленую сумку под верстаком.

– А что там? – Глаза Марка загорелись. Он решил, что первым делом именно туда и сунется.

– То, что вышибет тебе мозги и разобьет твоей матери сердце.

– Ладно, – неуверенно протянул Марк, выскальзывая из-за стола.

Едва сын скрылся в коридоре, Ника проговорила:

– Вик, ты можешь хотя бы за столом не отпускать свои банковские шуточки? – Она задержала дыхание и на выдохе взвизгнула: – И сними уже чертов значок, этот символ идиотов и буффонады!

Вик опустил голову. На домашней рубашке и впрямь красовался его банковский значок. С улыбкой поднял глаза, нисколечко не сердясь.

– Ника, а ты знала, что гусиный паштет можно хранить до трех лет? Вообще любой паштет, изготовленный заводским способом. Удивительно, правда?

– Поговори со мной! Ты сам не свой с тех пор, как объявилась твоя сестра-убийца!

Вик помолчал.

– Я мало тебя трахаю? – наконец спросил он. – Или, может быть, плохо?

– Нет, всё в порядке. – Голос Ники дрожал, говоря, что всё далеко не в порядке.

В коридоре затопал Марк. Спустя мгновение он вошел на кухню и высыпал на стол несколько упаковок паштета. Два куриных и по одному с индейкой и говядиной.

Вик помахал вилкой:

– Вижу, голова на месте. Значит, не заглядывал куда не следовало.

– Не заглядывал, – буркнул Марк. – Слушай, пап, у тебя там столько всего! Правда, оливок я не нашел.

– Возьми мои.

– Да фу, я не люблю их.

– Так зачем тогда искал?

Марк пожал плечами. Вик быстро вычистил вилкой весь паштет, после чего, не сбавляя темпа, расправился со второй упаковкой. Набил рот оливками и поднялся, скрипнув стулом.

– Шутка к ужину, – объявил он. Нажал на значок. – Кто сыт – тот не ссыт.

Ника отвернулась. На лице застыла гримаса гадливости и оторопи. Немного подумав, она потянулась к бутылке вина. Марк в этот момент задумчиво перекатывал во рту комок паштета.

– Ну ладно, ужинайте. – Вик направился в коридор. Уже подходя к двери, ведущей в гараж, услышал, как Марк с удивлением хвалит паштет.

Настроение Вика немного улучшилось, когда он увидел укрытый брезентом груз. Вскоре его предстояло переместить в Битюга и доставить к месту назначения. В гараж можно было попасть с улицы и прямо из дома, и с недавних пор Вик запирал гараж на время своего отсутствия. Это противоречило здравому смыслу, но ключами и пультом от гаражной двери владел только он. Зато здесь можно было без лишних глаз занимался своими делами.

А точнее, делами Тори.

– Что там у тебя, Вик? Я могу войти?

На пороге замерла Ника. Вик с улыбкой посторонился, и она растерянно остановилась у водительской дверцы Битюга. Кривое сплюснутое отражение в металле тоже держало бутылку вина. Такую же кривую и сплюснутую.

– Знаю, с недавних пор это стало твоим личным пространством, Вик, но я хотела бы осмотреться. Можно? Пожалуйста.

– Ну разумеется, Ника. Будь как дома. Если хочешь, мы можем даже пошалить на капоте Битюга. Хочешь? Конечно, если ты не слишком сыта для буги-вуги.

– Я бы хотела осмотреть сумку. Ту, чье содержимое может вышибить нашему сыну мозги, а мне – разбить сердце.

По лицу Вика прошла тень. Но что такое тень в сравнении с просьбой близкого человека? Так что он поднял руку и указал на цилиндрическую армейскую сумку. Она лежала под столом с верстаком и всеми своими углами и выпуклостями говорила, что внутри нет ничего мягкого.

– Спасибо, Вик, – поблагодарила Ника, делая робкие шаги в сторону пугающего предмета. Прижала бутылку к груди. – Спасибо, что всё еще доверяешь мне.

У верстака она наклонилась, и Вик посмотрел на торцевой гаечный ключ, лежавший на столе. Не так давно пришлось подтянуть болты на колесах Битюга. На Армавирской лили жидкий битум, корректируя дорожное полотно, и Вик, возвращаясь с обеда, случайно заехал в обжигающую зловонную лужу. В автосервисе колеса почистили, два даже пришлось снять, но болты толком не затянули. Бестолочи, одним словом.

Поразмыслив, Вик убрал ключ от греха подальше.

– Господи, Вик, а это что еще такое?! – ахнула Ника.

Он тоже наклонился, приняв неуклюжую позу земледельца, изучавшего грядку, и начал показывать пальцем.

– Это спортивный пистолет – по-моему, называется «Викинг». А это уже не спортивный, а боевой. «Глок», может быть. Там есть еще один такой же. Вот охотничий карабин. Или это дробовик? Наверное, всё-таки дробовик. Я не силен в этом. Это ведь не консервы или деньги.

Вик только сейчас заметил, что жена с широко раскрытыми глазами отошла на пару шагов и закусила свободный кулачок. Буквально вгрызлась в него.

– Что с тобой, дорогая? Это просто оружие.

– Ты решил ограбить свой банк, Вик?

– Что? – Изумлению Вика не было предела. – Ни в коем случае! Банк – это банк, а это – совсем для другого.

– Для чего, Вик? – спросила Ника слабым голосом. – Для чего всё это?

– Ну как же. Конечно, для выживания.

– Для… для выживания? Но зачем тебе столько?

– А вдруг оно в нерабочем состоянии? Почем мне знать? Я просто хочу, чтобы нам хватило. – Вик наугад взял пистолет и, заметив ужас на лице Ники, торопливо вернул его в сумку. – Тори сказала, я способен… его использовать. Вдохновлять других на это.

– Тори. Опять эта твоя Тори, – прошептала Ника. – Но где ты взял столько?

– С рук. По частным объявлениям. Правда, мне пришлось обойти вопрос лицензии. Совсем немного.

Какое-то время Ника молчала. По ее лицу, словно облачка в ветреный день, мчались эмоции. От злости и разочарования до страха и какой-то сумасшедшей надежды неизвестно на что.

– Скажи мне, что не втянешь нас с Марком во что-нибудь противозаконное. Пообещай мне.

– Я просто хочу, чтобы мы были в безопасности, если в нашей жизни что-то пойдет не так.

– Пообещай мне, разрази тебя гром, Вик!

– Обещаю, Ника. Клянусь в том своим значком. О, я как киношный полицейский, да?

Неожиданно Ника улыбнулась. Губы ее тряслись, а глаза блестели.

– Пообещай еще кое-что, Вик. Пообещай, что никогда не пустишь сюда Марка. По крайней мере, до тех пор, пока не избавишься от всего этого ужаса.

– Хорошо, обещаю. Прости, что отправил его сюда. Это было глупо.

Тут Ника яростно топнула туфелькой и приложила указательный палец к губам.

– Ни слова больше, Вик. Ни слова. – Она направилась к двери. Помахала бутылкой вина на прощание. – Я попытаюсь это обдумать, и если повезет, то вообще забуду об этом. Надеюсь, эта красная подружка мне поможет.

Когда жена ушла, Вик задвинул сумку с оружием подальше под стол. Потом запер дверь в коридор и проверил петли. Дверь была хорошей, уличной – такая гарантировала, что дом не промерзнет, даже если гараж будет часами нараспашку. Вооружившись рулеткой, Вик окинул Битюга критическим взглядом. Он хотел еще раз убедиться, что расчеты верны и пикап без проблем проскочит в «ворота».

Вику не улыбалось остаться без машины в самый неподходящий момент.

5.

В залах Первого межрегионального было тихо, не работали даже кондиционеры, с потолка лился приглушенный свет. У массивной двери банковского хранилища маялись управляющий банка Вешняков и его ассистент Захаров, мусоливший в руках конец галстучка. Они ждали, когда вернется охранник.

– Артем Валентинович, вы уверены? – не выдержал Захаров. – У нас могут отозвать лицензию за это.

– Уверен так же крепко, как и в том, что моя жена натуральна от макушки и до пяток. Что касается лицензии: купим новую, если потребуется. А управляющим поставим тебя. Чего рот разинул? Это шутка.

– А. Шутка. Хорошо.

На улице поднялся ветер. Полумрак банка всколыхнулся, повторяя движение ветвей снаружи. На стеклах центрального входа задрожали кривые силуэты. Из теней выскользнул охранник по фамилии Еремин, положив расслабленные руки на пояс. Он не собирался никого пугать, но всё равно ухмыльнулся, увидев, что ассистент вздрогнул.

– Можно начинать. Жалюзи закрыты, Губан на стреме. Предупредит, если кто на улице затопочет.

– Вы всё запомнили, ты и твой Губан? – спросил Вешняков. – Если не удержите языки за зубами, то их кончики окажутся у вас в трудовых книжках.

– У меня сегодня ужасно болит голова, – совершенно естественно пожаловался охранник, – а у Губана – живот. Бедные мы, бедные. Это почему-то всегда сказывается на памяти и журнале посещения хранилища.

Вешняков хмыкнул. Еремин без лишней спешки ввёл комбинацию открытия двери. Придверная зона к тому времени была уже опущена. Механизм толкнул двадцатитонную дверь, и та без помех чуть отворилась. Захаров тут же вцепился в нее, оттаскивая в сторону.

– Если че, еще можно посмотреть записи видеокамер, – предложил Еремин. Он и не думал помогать ассистенту, который буквально тянул из себя жилы. Чем меньше касаешься двери, тем лучше.

– Напомни: как твое имя? – поморщился Вешняков.

– Елисей. Елисей Еремин.

– Делай свою работу с закрытой пастью, Елисей Еремин.

Еремин простодушно пожал плечами. Захаров, отдуваясь, наконец-то прекратил толкать тяжеленную дверь. На его спине расплывалось темное пятно пота. Немного повозившись с ключами, Вешняков отпер армированное заграждение. Проще говоря, решетку. В хранилище вспыхнул свет.

– Сколько там, говорите, у него ячеек? – поинтересовался Еремин.

– Работу! Молча! – выдохнул Захаров, не находя сил для большего количества слов.

– Так это и не моя работа, – возразил охранник, имея в виду то, чем они сейчас занимались. – Я так считаю.

– Пятьдесят семь, – неожиданно разоткровенничался Вешняков. – Этот клоун арендовал пятьдесят семь ячеек. И будь я проклят, если, просматривая записи видеокамер, понял, что именно он туда положил. Только какие-то сраные шкатулки увидел.

Еремин ухмыльнулся. Впрочем, ему хватило мозгов явить ухмылку в другую сторону.

«Первый межрегиональный Ейский банк», как и любой другой банк, гарантировал конфиденциальность и сохранность содержимого банковских ячеек. Вскрыть их без участия клиента позволялось лишь в исключительных случаях. Например, когда клиент прекратил платить аренду. Или по решению суда. Или в случае катаклизма, когда потребовалось срочно спасать то, что банк присягнул хранить. Делалось это специальной комиссией, с составлением описи.

Но какую комиссию можно созвать в полночь?

В руках Захарова возник сложенный листик. Прежде чем развернуть его, ассистент вытер им лоб.

– С какой начнем, Артем Валентинович?

– С какой-нибудь самой большой. Хочу поглядеть, что у этого сукина сына за фантазия. Должна же быть причина, по которой он задницей к камерам поворачивался и под столы залезал, возясь там со своими игрушками, чем бы они ни были.

Банковские ячейки различались по объёму. В маленьких обычно прятали ключи, документы, ювелирные украшения и всё, что легко терялось под диваном. В средних – денежные пачки или слитки драгоценных металлов. Большие же запросто проглатывали предметы коллекционирования. Но что собирал Вик, отказавшийся от услуг банковского оценщика, – оставалось загадкой.

Разумеется, клиент письменно заверял дорогой банк, что не поместит в ячейку ничего противозаконного и не подложит свинью в виде куска салями. И обязательно подпись: с любовью, клиент – и всё такое.

– Больших – около двадцати, – сказал Захаров, сверившись с листком. – Какую?

– Любую нечетную, любую, господи боже, – поторопил Вешняков.

– Ну, тогда номер тридцать один.

Все крупные банковские ячейки располагались внизу и больше напоминали огромные ящики. Ячейки других размеров могли быть как вверху, так и ниже. Захаров отыскал нужную и отпер. Все они, к слову, отпирались одним ключом, в отличие от находившихся внутри выдвижных сейфов. Вешняков разложил на ладони запасные ключи и в задумчивости провел по ним пальцем.

Глядя на копошение этих банковских блох, Еремин не удержался от иронии:

– Страшно подумать, что случилось бы, реши Вик воспользоваться биометрическими ячейками.

Вешняков и Захаров переглянулись. Учитывая опыт Вика, это было довольно странно. Биометрический индивидуальный банковский сейф мог открыть только сам Вик. Конечно, отпечаток можно было обнулить, чтобы добраться до содержимого сейфа. Но как потом воспользоваться пальцем Вика, чтобы вернуть всё в прежнее состояние? Не отрезать же его, пока хозяин спит?

– Вероятно, Вик планирует поделиться с кем-нибудь ключами клиента, – выдвинул предположение Захаров.

Он вынул из ячейки сейф, напоминавший огромный стальной короб, и охнул. Согнувшись в три погибели, дотащил сейф до стола. Там водрузил ношу на лакированную поверхность и дрожащей рукой нащупал выключатель зеленой лампы.

Вешняков продемонстрировал крошечный, но на удивление прочный ключик:

– Повторяю для тупых: никому ни слова, ясно?

Тупых не нашлось.

Через несколько секунд сейф был открыт. Внутри лежали четыре голубых баллона с надписями «ВКС», сделанные крупными печатными буквами. Пятый баллон, оранжевый, имел маркировку пояснее: «ВОЗДУШНО-КИСЛОРОДНАЯ СМЕСЬ». Рядом покоились полнолицевые маски для ныряния и разноцветные брикетики.

Глаза Вешнякова округлились.

– Какого черта? Подай сейф поменьше! Любой!

Безошибочно определив, что обращались именно к нему, Захаров устремился к рядам банковских ячеек. Лихорадочно сверился со списком.

Еремин потянулся было к баллонам, но его остановил Вешняков.

– Отпечатки. Или ты забыл, что эти вещи принадлежат чудику со значком? Ты ведь выключил камеры в хранилище?

– Разумеется. Всё как вы и сказали.

– А еще я спросил, есть ли у тебя перчатки.

– И я ответил, что нет.

Они опять уставились на баллоны. Тем временем рядом опустились еще два сейфа. И если средний выглядел вполне солидно, то маленький напоминал оголодавшего братца большой ящичной семьи, насчитывавшей несколько поколений.

– Что это? – Захаров обошел стол, пугливо разглядывая баллоны. – Может, с их помощью Вик хочет взорвать хранилище?

– Что-то не вижу детонатора к этим хреновинам. – Еремин осклабился. – Зато четко вижу упаковки арахиса в карамели.

Вешняков с недоверием присмотрелся и обнаружил, что узор на брикетиках и впрямь складывается в орехи, застывшие в янтарной субстанции, похожей на стекло.

– Кислород и сладости? Да Вик из ума выжил! – Вешняков взялся за самый маленький ящичек. Недовольно зыркнул на ассистента.

– Тринадцатый, – быстро подсказал Захаров.

Вполголоса выругавшись, Вешняков разблокировал замок.

Сейф заполняли самые обыкновенные теплые носки.

Они были свернуты в аккуратные цветные рулончики и занимали всё свободное пространство. Ничего не понимая, Вешняков взял один рулончик. Раскатал его. В руке осталась качественная пара носков из натуральных волокон и полиамида. Вешняков и сам носил такие, а разбирался в них только благодаря жене. В остальном же носки были новыми и явно предварительно постиранными.

– А как же отпечатки? – подал голос Еремин.

– Какие, к черту, отпечатки на носках? Евгений, не спи, давай средний.

Захаров послушно подвинул последний сейф:

– Семьдесят вторая ячейка, Артем Валентинович.

Замок щелкнул, и они уставились на сумочку с красным крестом и пластиковые косметички для душа. В косметичках содержалась всякая всячина вроде компаса и кресала с огнивом. И всё это – в непромокаемых заводских упаковках.

– Возможно, Вик прячется от жены, – заметил Еремин с видом киношного психотерапевта. – Ну, знаете, дома житья нет, а чего-то хотца. Это когда не повезло жениться на волчице с острым нюхом. Он не алкоголик?

– Хочешь сказать, Вику не хватает личного пространства? – усомнился Вешняков.

Охранник с профессиональным безразличием пожал плечами.

– Вик, конечно, со странностями, – проговорил Захаров, – но что, если он, образно говоря, попросту собирается уйти в лес?

– В смысле как отшельник? – не понял Вешняков.

– Ну да. А почему нет? Сестра-то у него какая. У меня мурашки ползут по коже всякий раз, как подумаю, что они близнецы.

О сестре Вика знали все. Собственно, с ее появления в Ейске и начались странности в поведении Вика. Точнее, странности превысили положенную норму осадков.

– Ладно, убираем всё это, – распорядился Вешняков и разочарованно вздохнул. – Мне кажется, Вик готовит путешествие-сюрприз для домочадцев. Или сам собирается сдристнуть на какой-нибудь остров, где можно хорошо поплавать. Одно из двух.

– И всё равно это подозрительно, Артем Валентинович, – неожиданно заупрямился Захаров.

– Уж явно не подозрительнее того, чем занимались сейчас мы.

Покидая банковское хранилище, Вешняков поймал себя на мысли, что находки его вовсе не успокоили. Наоборот. Теперь мотивы Вика казались еще загадочнее. Но кто, имея собственную банковскую ячейку, удержится от соблазна положить в нее что-нибудь эдакое?

А вот от этой мыслишки уже попахивало облегчением.

Глава 3. Гогланд

1.

Андрей Опарин толкнул задницей стул, сбегая от собственного отражения в колбе автожектора. Теперь Прима была отчетливо видна. Обвитый тонкими резиновыми трубками, собачий мозг утопал в кровяной сыворотке, напоминая уродливый бледный шар мясного фарша, внезапно давший беловатые ростки.

Помахивая рукой перед мозгом, Андрей заговорил:

– А кто у нас хорошая девочка? Кто хочет собачьих вкусняшек? Кто хочет поиграть с мячиком?

Собачий мозг молчал. Об этом свидетельствовала энцефалограмма, выводимая на экран. Андрей повернулся к столу и подвинул к себе журнал наблюдений. На бумагу легли первые за сегодня строчки.

«15 августа. 10 утра. Частная лаборатория острова Гогланд.

Несмотря на вживленные в затылочную часть импланты, связанные с простенькими веб-камерами, Прима не реагирует на мое появление и не узнает меня. Не исключено, что у нее атрофировалась способность к предметному зрению. Или же мозг попросту не способен воспринимать зрительные образы в своем нынешнем состоянии».

Отложив ручку, Андрей уставился на собачий мозг. Сложно было назвать это чудом, но, вероятно, именно это и случилось, когда их сука золотистого ретривера три месяца назад сорвалась с обрыва. Кузин, их островной ветеринар, осмотрев собаку, сразу сказал, что шприцы сейчас куда лучше справляются с тем, что раньше делали пули.

Андрей потянулся к ножке стола и поднял пакет собачьего корма. Затряс им.

– А сейчас наша девочка покушает, да?

Энцефалограмма сейчас же показала, что в гипоталамусе Примы возникла слабая активность.

– Вот так, девочка, хорошо.

Продолжая смотреть на экран, Андрей насыпал немного корма в эмалированную миску. Из этой миски Прима ела при жизни – ела и причмокивала. Гипоталамус собачьего мозга еще больше взволновался, когда биохимик потряс миской.

Наградив себя кивком, Андрей повернулся к записям.

«Прима узнала шум корма. Опять. Не задействуя участки мозга, отвечающие за слух, Прима пользуется чем-то, что я склонен относить к фантомной зоне мозговой деятельности».

Оторвавшись от журнала, Андрей взглянул на показания автожектора. Аппарат искусственного кровообращения – или автожектор – был модифицирован таким образом, что показания массы объекта, уровень солей в растворе и прочее сразу выводилось на экран.

Ухватив взглядом нужные данные, Андрей внес короткую заметку:

«Масса Примы увеличилась на 57 граммов.

Время роста – 62 дня.

Подозреваю, Прима наращивает массу в попытке создать новый орган, способный к совершенно иному способу взаимодействия с миром. Вероятно, в будущем появится порода собак, способная телепатически приносить тапочки. Или бутылку пива».

Расплывшись в торжествующей улыбке, Андрей взял горсть корма, развернулся к автожектору и запихнул корм себе в рот. Захрустел. Не причмокивая, конечно, но как получалось.

Энцефалограмма Примы показала значения мозговых волн, близких к обиде.

– Прости, девочка, прости. Но так надо.

Пережевывая корм (вкус нута чувствовался ярко, в отличие от заявленного вкуса ягненка), Андрей сделал запись:

«Поразительно. Не имея органов чувств, собачий мозг неким образом приспособился чувствовать. И даже обижаться! Вероятно, неожиданную стимуляцию дает мозговая активность существа, которое я вскоре планирую изловить. Или существ, поскольку сигналов порой бывает довольно много. Особенно по ночам.

Надеюсь, новый мозг не уступит человеческому».

Пока Андрей дописывал последнюю строчку, счищая языком корм с зубов, в лабораторию вошел Тит Булдер. Он на ходу натягивал халат поверх спортивной кофты и ежился. В лаборатории строго поддерживалась температура в 16 градусов, так что теплые вещи давно стали неотъемлемой частью рабочего дня и, собственно, самих исследований.

Тит ассистировал Андрею. Вместе они трудились на благо исследовательского центра «Фундаментальные основы биотехнологии», а проще говоря – осваивали грант на изучение возможностей так называемого изолированного мозга.

– Как ваше ничего, Андрей Николаевич?

– Привет, Тит. – Андрей всё еще вписывал в журнал данные автожектора, но это не мешало ему разговаривать. – Если продолжишь помпезничать со мной – угодишь в одну из треклятых банок. Станешь тринадцатым жильцом Кошкина Дома. Будешь там верховодить.

– Да бросьте. Вам – пятьдесят пять, а мне – всего двадцать восемь. Всё равно что отца не уважать.

– Ты обращаешься к отцу по отчеству?

– Ну, нет, конечно.

– Ага, значит, не хочешь в банку.

Тит пожал плечами и, подхватив рабочий планшет, начал обход.

Лаборатория была довольно просторной, около двадцати семи метров в длину. В северо-восточной части имелась зашторенная операционная, где Андрей анатомировал подопытных. Вдоль стен мрачными шеренгами стояли автожекторы. Раньше их насчитывалось ровно двадцать, но в прошлом месяце колба с мозгом морской свинки начала протекать, так что осталось всего девятнадцать.

Кровяной сыворотки, насыщенной кислородом, удостаивались только самые живучие экземпляры – такие как Прима и Кошкин Дом. Кошкиным Домом Андрей называл автожектор с головными мозгами кошек. Нежизнеспособные мозги животных, как правило, утилизировались уже через сутки. Кошки же продолжали жить какой-то своей жизнью, изредка подавая сигналы, типичные для жалоб.

Тит остановился у Кошкиного Дома и тщательно изучил показания автожектора. Крошечные кошачьи мозги лежали друг на дружке, образовывая бугристую, неаппетитную пирамидку. На самом верху находилась чья-то Николетта. Или Рыжуля. Тит уже не помнил.

– Скажите честно, Андрей Николаевич, вы планируете заполнить Кошкин Дом доверху?

Андрей с готовностью оторвался от записей. Прищурился, изучая автожектор с кошачьими мозгами.

– А у тебя есть кошка, Тит?

– Нет, пока еще нет.

– Тогда не отвлекайся.

– Да, конечно. Вы включали сегодня Волнорез?

– Что ж, Тит, справедливый вопрос. И почему я до сих пор этого не сделал?

Волнорез находился у восточной стены и представлял собой экспериментальную модель энцефалографа, позволяющего считывать неинвазивным методом биоэлектрическую активность головного мозга. Проще говоря, Волнорез мог обнаружить любое живое существо, включая мозги в автожекторах, и прочитать его. Последнее особенно пугало Тита.

Радиус действия Волнореза был ограничен, но для этой части острова его возможностей вполне хватало. Наспех сделав несколько пометок в планшете, Тит поспешил к восточной стене. Андрей как раз вглядывался в экран Волнореза.

– Так, Тит, давай-ка посмотрим на улов. Вот в радиусе пяти метров находятся два высокоразвитых мозга. У одного из них регистрируется повышение бета-ритма, что может свидетельствовать о тревоге и смущении.

– Ну, Андрей Николаевич!

– Чем занимается Мона?

– Это не честно, – пробормотал Тит. – Вы и без прибора знаете, что она мне нравится. Что ж в этом такого?

– Просто держу руку на пульсе, как ее муж. Свободные банки, помнишь?

Несмотря на болтовню, оба не сводили глаз с лиловой линии внизу экрана. Она принадлежала загадочному существу, прятавшемуся в прибрежных водах острова. Сейчас линия была нитевидной, ничего не сообщающей. Внезапно она изогнулась, точно изумленная бровь.

– Время, – скомандовал Андрей.

Тит скосился на свои часы:

– Засек.

На мониторе, подключенном к энцефалографу Примы, отразились изменения. Альфа-ритм собачьего мозга пошел на убыль, а бета-ритм повысился.

– Андрей Николаевич, Прима опять волнуется.

– Будь у нее тело, она бы уже оглашала окрестности лаем. – Андрей мельком взглянул на данные энцефалограммы Примы. – Я бы предположил, что она беспокоится из-за корма, но я ее слишком хорошо знаю. Собачий мозг выполняет функцию защитника.

Глаза Тита округлились:

– Прима чует хищника и пытается защитить нас?

– Полагаю, в преданной собаке всё служит этой идее. Даже если от собаки и остался лишь один ампутированный мозг без хвостика.

Последовал еще один импульс лиловой линии.

– Два скачка в минуту, – сообщил Тит.

– Как и раньше. Выключай, я не хочу, чтобы Прима сошла с ума.

Неизвестно как, но Волнорез усиливал способности Примы. С его помощью она без труда улавливала существо, кружившее у северной оконечности острова. Андрей находил это в высшей степени занимательным, как рекламу политических партий во время ток-шоу.

В лабораторию ворвался поток теплого воздуха, и на пороге показалась Мона. Она была в рабочих бриджах, садовом фартуке со следами земли и легкой парусиновой рубашке. Овальное лицо Моны, частично скрытое соломенной шляпой, выражало закостеневшее отвращение.

– Андрей, дорогой, тебя дожидается Паромник.

– Он привез свиную кровь? – Прежде чем экран Волнореза успел погаснуть, Андрей заметил всплеск бета-ритма. Хитро взглянул на ассистента. – И вот опять кто-то из нас волнуется. Тили-тили-тесто.

Тит покраснел, но ничего не сказал. В сторону Моны он даже не смотрел.

– Андрей, Паромник привез не только свиную кровь, – с нажимом сказала Мона. – Андрей, я устала хоронить твоих подопытных в оранжерее.

– Можно хоронить их на участке.

– Ты не посмеешь, дорогой. Наши ноги не будут ступать по кладбищу!

– Ну, в таком случае можно привязывать их к пластиковым бутылкам с камнями. Мы посреди моря, так что места хватит и слону. Надеюсь, Паромник не с таким гостинцем.

Маска отвращения на лице Моны треснула, сменившись ужасом. Она ахнула и выскочила из лаборатории. Но перед уходом типично хозяйским жестом придержала дверь, чтобы та не хлопнула.

Тит покачал головой, но все соображения относительно ситуации оставил при себе.

Андрей тоже направился к выходу.

– Однажды моя жестокость спасет человечество. Поможешь мне со всей этой кровью, Тит? Обещаю упомянуть это в отчете. И подарить литр, если надумаешь стать вампиром.

В груди Тита зародился смех.

– Разумеется, я помогу. Но только если вы пообещаете не размахивать осиновым колом.

Оставив халаты на вешалках, они вышли под лучи августовского солнца.

2.

Шагать пришлось к самым воротам, а это добрая сотня метров. Мона не жаловала дела, которые заканчивались возней с грунтом у нее в оранжерее, поэтому не спешила впускать зеленую машину Паромника. Подобным образом она заявляла протест. Так было и в этот раз. Гравийная дорожка от лаборатории вела к небольшому перекрестку с клумбой. Отсюда можно было попасть к особняку, лаборатории, нескольким хозяйственным постройкам, оранжерее и, собственно, к воротам.

– Федя, мы уже идем! – прокричал Андрей, сложив кисти рупором.

– По-моему, это и так очевидно, – заметил Тит.

– Это задача любого ученого, дорогой коллега: отмечать то, что и без того у всех на виду.

Федор Паромник, облокотившись на левое крыло «лады», курил. Он щурился и смотрел на безмятежные чистые облака над головой. Бело-красные морщинки у глаз говорили, что он доволен. Если уж не жизнью, то как минимум погодой.

– Когда-нибудь это уже случится, а? – спросил Паромник, когда Андрей и Тит, погромыхивая тачкой, подошли к воротам.

– Когда-нибудь, Федя, это обязательно случится, – покорно согласился Андрей. – Но я бы не рассчитывал, что в ближайшем веке в характере Моны что-то изменится.

Ворота задребезжали, распахиваясь. Тит выкатил тачку наружу.

– В имении три типа упрямцев, Федор Михайлович, – сказал он. – Одни работают в оранжерее, другие – в лаборатории, а третьи спят в колбах. А я, как видите, толкаю за всех тачку.

– Привет, Тит.

– Здравствуйте.

Они подошли к багажнику машины. Солнце ярко отражалось от металла, не способное проникнуть к предметам, коим лучше бы оставаться во тьме.

– Что привез? – поинтересовался Андрей.

– Да как обычно: продукты по списку и кое-что сверху.

Андрей оживился. «Кое-что сверху» означало, что кто-то из жителей Гогланда пожертвовал домашнего питомца на благо науки. Как правило, питомец к этому времени был мертв, а само пожертвование означало передачу тельца за денежное вознаграждение.

Внутри багажника стояли четыре термосумки, три пакета с покупками и обувная коробка лососевого цвета из-под турецких сапог. Андрей заглянул в термосумку, извлек на свет божий огромную стеклянную бутыль со свиной кровью. Отыскал крошечную бумажку, почти у самого донышка, и проверил дату розлива. Хотя говорить «дата розлива» в отношении свиной крови было как минимум комично.

– Что ж, хорошо, хорошо, – забормотал Андрей, заглядывая в остальные термосумки.

Паромник посмотрел на приунывшего Тита:

– На продуктах, выходит, сегодня ты, парень? Проверяй уже.

Тит покосился на Опарина, но тот был слишком занят приемкой темно-красных бутылей. Вздохнул. Извлек из заднего кармана джинсов список.

– Так, посмотрим. Крупа гречневая… Есть. Макаронные изделия в ассортименте… Вроде есть. Опять леска. Много лески. О господи, а это что? – Тит не заметил, как прекратил бубнить, увлекшись процессом.

Население острова Гогланд состояло ровно из сорока человек. На эти сорок человек, живущих на клочке земли, окруженном со всех сторон Балтийским морем, приходились одно почтовое отделение, один магазин, одна гостиница, два маяка, могила адмирала Ивана Святова, лютеранское кладбище, обломки океанографического исследовательского судна «Леонид Дёмин» и один медицинский работник.

Обязанности врача, разумеется, исполнял Андрей Опарин. Поэтому жители острова, зная о его профессиональных пристрастиях, обращались за медицинской помощью на материк. Схожая ситуация наблюдалась и с покупками. Несмотря на островной магазинчик, многие пользовались услугами Федора Паромника. И не потому, что сами ленились добраться до Приморска или Усть-Луги. Просто Паромник мог достать что угодно.

Передав термосумки ассистенту, Андрей уставился на коробку из-под сапог.

– Федь, оно пищало или гавкало?

– Андрей, а тебе не всё ли равно?

– Ну ладно, всё равно, ты прав. А какой срок? Больше трех часов не беру, сам знаешь.

– Часа два с половиной, – лениво изрек Паромник, и даже Тит догадался, что он врет.

– Брешешь ведь, по глазам вижу, – улыбнулся Андрей. – Так откуда улов?

– Лебедев с материка притащил.

– Ну, батенька, это никак не меньше пяти часов, даже если он сам это придушил.

Андрей скинул крышку с обувной коробки, и все увидели мертвую кошку. Молодую, но уже дохлую, без четких причин смерти. Пасть животного была оскалена в предсмертной судороге. Красно-рыжая шерсть свалялась, как после дождя.

– А с детьми ничего не приключалось? – задумчиво протянул Андрей.

Паромник поперхнулся, а потом рассмеялся:

– Так бы тебе и сказали. Ну, расчет?

– Расчет.

Немного поторговавшись – как-никак кошка была несвежей, – Андрей передал Паромнику деньги. Свиная кровь обошлась в двадцать тысяч, включая доставку от самого Соснового Бора, где располагался мясокомбинат. Продукты – всего в шесть тысяч, а кошка – и того в две с половиной.

Когда Паромник, довольно попыхивая сигаретой, уехал, Андрей и Тит покатили тачку к лаборатории. Дорога от ворот шла вверх, поэтому тачку держали вдвоем.

– Андрей Николаевич, вы посвятите меня в тайну красного платка на пирсе? Для чего он?

– Тайна красного платка… – Андрей резко остановился, и Тит чуть не опрокинул тачку. – Это довольно серьезный вопрос. Я думал, ты спросишь, зачем нам такая несвежая кошка.

– О, и это тоже.

– Что ж, мой друг, боюсь, кошка и красный платок заведут в такие дебри, что и представить страшно.

По лицу Тита разлилась бледность. Он понимал, что их упражнения с мозгами в некотором роде аморальны, хоть и законны. Но это явно было что-то похлеще.

– Я готов, Андрей Николаевич. Хоть сейчас.

– Сперва закончим с покупками, Тит. Мне бы не хотелось, чтобы какие-то из них поставили крест на нашем обонянии.

Тачка опять загромыхала по дороге.

3.

Причал Элеоноры всё еще оставался надежным способом пристать к северной оконечности острова. Разумеется, таковым он оставался благодаря стараниям Паромника и сезонных рабочих. Название причала уходило к предыдущим хозяевам – тем, кто владел имением еще до того, как оно пошло по рукам.

Андрей подозревал, что раньше здесь обитала дворянская семья. Иначе как объяснить такое засахаренное прозвище? С причала никто не прыгал с камнем в кармане, никто не заливался тут слезами. Название представляло собой типичную внутрисемейную дарственную, когда муж, не зная, как загладить вину, называл в честь жены причал, мостик через ручей или огроменную печную трубу над принадлежащим ему сталелитейным заводом.

Можно было бы покопаться в архивах и выудить фамилию дворян-островитян, но Андрею хватало и того, что имение сдавалось в бессрочную аренду для обладателей научных грантов.

– Какая именно красная тряпочка тебя интересует, Тит? – спросил Андрей

Они остановились в двух метрах от причала. Ярко светило солнце, и блестевшие доски только усиливали его сияние. Несмотря на это, глаза Тита широко распахнулись.

– У вас их несколько? Я видел, как вы утром возились со сваей домика. Только не подумайте, что я за вами следил, но мне не спалось. А в лабораторию без вас всё равно нельзя.

Упомянутый лодочный домик был неотъемлемым элементом причала. Внутри находился катер, на котором при желании можно было рвануть на материк.

Перед тем, как отправиться на причал Элеоноры, Андрей настоял на том, чтобы они надели забродные полукомбинезоны (в таком облачении ассистент и видел его этим утром). Походя на заправского рыбака, биохимик первым ступил в воду.

– Пойдем, Тит. Боюсь, на словах всего не объяснить.

Тит несколько раз быстро кивнул и, едва не поскользнувшись, шагнул в вялую волну. Вода обхватила ноги ассистента, и он закусил губу, чтобы не охнуть. Андрей взял опешившего Тита за локоть и потащил за собой.

– Что ты видишь?

Осторожно высвободив руку, Тит осмотрелся. Сваи причала Элеоноры и лодочного домика были как на ладони. В каждой торчало по толстому стальному гвоздю, прихватившему клок красной ткани. Кое-где гвоздь и ткань находились под водой.

– Ну, я вижу, что вы пометили опоры, Андрей Николаевич. И пометили их, уж простите, небрежно. Одни у вас – над водой, другие – нет.

Андрей опять взял Тита за руку. На этот раз они двигались к сваям домика. Вскоре домик навис над их головами черной громадой. Здесь властвовала сырая прохлада.

– Так, теперь посмотри отсюда, Тит. Что ты видишь?

Тит еще раз огляделся и уже было собрался пожать плечами. Правое плечо так и осталось наполовину поднятым.

Волны, набегавшие на грунт под причалом Элеоноры, делали это под углом.

Проходя под досками, вода шла ровной темно-синей гребенкой, но по мере приближения к камешкам, песку и всему, что формировало берег, поднималась. У стыка причала и земли образовывались крупные водяные валики, словно нащупавшие дыру в гравитации. Валики откатывались назад, ползли по доскам, нисколечко не держась за остальную воду, и со шлепками снова возвращались в море.

– Точно шарики ртути, – прошептал Тит осипшим голосом.

Склонив голову, Андрей заметил:

– Да, очень похоже.

– Этот феномен наблюдается только здесь?

Волна принесла потемневшую от влаги щепу, и она завертелась у животов мужчин. Никто не обратил на нее внимания.

– Если ты имеешь в виду причал Элеоноры, то мой ответ – нет. Если ты имеешь в виду сам Гогланд, то мой ответ – и да, и нет.

Глаза Тита вспыхнули ужасом. Он уставился на Андрея так, словно у того на лице тоже катались сверхъестественные валики воды.

– Это происходит где-то еще?

– На Большом Тютерсе, в Усть-Луге и Сосновом Бору, – перечислил Андрей. – Даже набережные Питера не избежали этого. Вообще всюду, где я побывал за последний месяц и где есть настил над водой. Правда, никто не заглядывает в такие места.

– Но почему вы сразу не сказали мне об этом? – В голосе Тита звучала профессиональная обида.

– Ну, сперва я должен был убедиться, что не сплю. И потом, ты мог начать делать здесь селфи.

Тит было надулся, но быстро успокоился, заметив, что Опарин шутит.

– Это не всё, мой дорогой Тит.

– Не всё?

– Глянь-ка сюда.

Повернувшись к ближайшей свае лодочного домика, Андрей едва удержался от того, чтобы постучать по ней. Всё-таки хлопки по опоре с гвоздем не лучшая идея. Закатав рукав рубашки, Андрей погрузил руку в воду. Показал еще три гвоздя с тряпицами, отстававшими от самого верхнего на десять, двадцать и тридцать сантиметров.

– Как тебе такое?

– Вода поднимается? Простите, Андрей Николаевич, но я не вижу в этом ничего предосудительного. Приливы и отливы – неотъемлемая часть жизни.

– Конечно. Конечно же! – Андрей приобнял Тита сухой рукой и повел за собой, словно они прогуливались по проспекту, а не брели по пояс в воде, облаченные в забродные полукомбинезоны. – Только вот сгонно-нагонные колебания зависят от степени связи водоема с океаном. Ты ведь знал это, да? Если нет, мне придется тебя уволить.

– Не уволите, – угрюмо сказал Тит. – Иначе кому вы будете всё это рассказывать?

– Да, не уволю. Так вот, приливно-отливные явления практически незаметны в Балтике. При определенных метеорологических обстоятельствах можно наблюдать подъём моря аж до пяти метров. Но скажи, Тит, разве за последнее время море пыталось задушить сушу?

– Намекаете, что здешний подъём воды столь же аномален?

– А почему я, по-твоему, вколачиваю гвоздики каждые десять сантиметров? Ну, Тит, какие мысли?

Тит с тоской посмотрел на берег:

– Андрей Николаевич, а можно обсудить это в более подходящем месте?

Андрей улыбнулся и первым направился к причалу Элеоноры.

– И вы так и не объяснили, для чего вам кошка, – напомнил Тит.

– Объяснить-то не сложно, но лучше показать.

Помогая друг другу, они выбрались на берег.

4.

Операционный стол освещали мощные светодиодные светильники. Кошка, лежавшая в самом центре, выглядела бедной и несчастной. «И мертвой. А еще она выглядит мертвой», – напомнил себе Андрей.

– Андрей Николаевич, – осторожным шепотом позвал Тит, – а что вы делаете?

Андрей посмотрел на свои руки. Его кисти в латексных перчатках искали у кошки пульс. Словно испугавшись хозяина, они отпрянули от тельца.

– Что не так, Тит?

– Вы ищете признаки жизни у мертвого животного. Только и всего.

– Считай это попыткой быть человечным, – отмахнулся Андрей. – Всё готово?

– Ровно настолько, насколько я владею собственными руками и понял задание.

– Что ж, хороший ответ, Тит. Хороший.

Как только они вернулись и распрощались с забродными полукомбинезонами, Андрей попросил Тита кое-что принести: немного мясной подливки с кухни и всю леску из кладовых помещений. Леску поручил нарезать на отрезки по семь-десять метров. После этого приказал привязать к отрезкам все доступные рыболовные крючки.

Именно этим Тит сейчас и занимался.

Андрей видел, что ассистента снедает любопытство, но не спешил раскрывать карты. По крайней мере, ему не хотелось делать это дважды.

Как и ожидалось, заявилась Мона – в белом лабораторном халате и с пряжей в руках. Она всегда приходила, когда Титу случалось метаться по имению, выполняя загадочные поручения Андрея. Приходила и по вечерам, если стыл ужин. Тогда она садилась в уголке, неподалеку от пустого автожектора, где раньше проводился эксперимент с хомячками, и стучала спицами. Сейчас она вязала Титу перчатки, потому что зимы на Гогланде были довольно холодными.

Заметив ее, Тит еще больше сгорбился над леской и крючками.

– Раз уж все собрались, я, пожалуй, начну. – Андрей взял шприц и вогнал иглу в пузырек с ксиланитом. – Как известно, я занимаюсь изучением функций изолированного мозга. Но я опущу идеи трансгуманизма, чтобы не утомлять вас.

Когда шприц был заполнен, Андрей оттянул красно-рыжую холку кошки и вколол туда весь набранный препарат. Этой дозы хватило бы и корове, сломавшей ноги, но Андрей снова наполнил шприц.

– Месяц тому назад я совершил несколько поездок, результаты которых могут как ошеломить, так и привести в уныние. – Пальцы Андрея заскользили по бедренным мышцам кошки. Последовала еще одна инъекция успокоительного. – Я обнаружил не только всеобщее изменение свойств воды, но и отыскал разум, кардинально отличающийся от человеческого или разума любого другого существа, известного человеку.

Спицы Моны прекратили перестук. Тит тоже едва мог скрыть волнение. Андрей же продолжал накачивать мертвую кошку препаратом.

– Главным недостатком обычного энцефалографа является высокая чувствительность прибора к тремору пациента. Собственно, поэтому и был собран Волнорез – чтобы без проблем считывать колебания электрической активности мозга на расстоянии. – Отложив шприц, Андрей скептически оглядел кошку. – Тит, изволь леску, если она готова. Не запуталась?

– Нет, всё в порядке.

– Отлично.

Еще раз оттянув загривок кошки, Андрей вогнал туда крючок, а леску бережно спустил с другого края операционного стола. Взял вторую снасть.

– Так вот. В недавних путешествиях меня сопровождала уменьшенная версия Волнореза. Создать ее было не так сложно, как может показаться. По крайней мере, для того, кто отличает короткую радиоволну от длинной. – Андрей приладил второй крючок в районе кошачьего позвоночника и потянулся за следующим. – Я измерял электрическую активность мозгов, что меня окружали. И повсюду я считывал ритм неизвестного мне разума.

– Но что это значит, Андрей Николаевич? – Тит передал новый пучок крючков. – Что домашний Волнорез неисправен?

– Почему же? Вполне себе исправен. Более того, наш Волнорез поучаствует в сегодняшней ловле на живца.

Прежде чем Тит успел что-либо сказать, заговорила Мона. Вязание окончательно вышло из круга ее сегодняшних интересов.

– Андрей, я иду с тобой. Это не обсуждается. Я из вежливости не проявила интереса к причалу Элеоноры, но второй раз такой номер не пройдет. В противном случае можешь забыть о горячем ужине. Тем более что подливку вы уже выкрали.

– Я не сомневался в тебе, дорогая.

– Правильно ли я понимаю, Андрей Николаевич, что вы фиксировали одинаковые множественные сигналы неизвестного мозга и на острове, и на материке?

– Именно так, мой дорогой Тит.

– А что, если самописец регистрировал биение волн? Ведь их нынешнее поведение далеко от нормального, согласитесь. Вдруг мы гоняемся за собственным хвостом.

Андрей взял последние крючки. Вдел их кошке в шею и у основания хвоста. Потянулся к стерилизатору за скальпелем, потом отклонился и оценил результат работы. Со всеми этими крючками и леской кошка напоминала экспонат некоего перформанса.

– Ты мне веришь, Тит?

– Разумеется, нет, Андрей Николаевич. Наука – это ведь не про веру, так?

– Мой мальчик, – похвалил Андрей. – А теперь, будь добр, принеси портативную версию Волнореза. Он похож на детскую рацию.

Пока Тит ходил к дальнему столу, Андрей сделал продольный разрез на животе кошки. Отложил скальпель и пальцами забрался в холодные внутренности. Взял поданный Титом передатчик и аккуратно протолкнул его внутрь кошки.

– Ну вот, готово. – Андрей отошел от стола. С щелчком стянул перчатки. Швырнул их в урну для операционных отходов. – Кто зашьет? Тит?

– Я стараюсь не шить мертвых, вы же знаете.

– Я это сделаю, – вызвалась Мона.

Она подошла к хирургическому столу и отыскала себе пару чистых перчаток. Затем вооружилась иглодержателем и склонилась над кошкой. Медицинское образование Моны и опыт позволяли ей на равных ассистировать в лаборатории.

Глаза Андрея и Тита не отрывались от уверенных и свободных движений Моны.

– Выходит, в Балтике завелась некая опасная тварь, я прав, Андрей Николаевич?

– Я доверяю Приме, Тит. Даже в таком состоянии она пытается защитить нас. – Заметив, как плечи Моны дернулись, Андрей быстро сказал: – Прости, дорогая, я неумышленно. Давай отойдем, Тит.

Мона души не чаяла в Приме, и Андрей знал, что ему так и не простили содеянное с их собакой. Поэтому излишнюю, а порой и чрезмерную заботу Моны он относил к попыткам предотвратить подобное в будущем. И не препятствовал этому.

– Почему же остальные животные острова не чуют угрозы? – спросил Тит, когда они подошли к столу Андрея.

– Потому что изолированный мозг, получавший при жизни колоссальный объём информации, вынужден развивать то, что другие посчитали бы телепатией. Только так можно наверстать упущенное.

– И вы действительно в это верите? – Тит улыбался во весь рот.

Выдвинув нижний ящик стола, Андрей выгреб из вороха скрепок револьвер.

– Я верю в это, мой дорогой Тит.

Мона тем временем закончила штопать кошку и вернулась на свой стульчик. Застучавшие спицы опять были в центре ее внимания. Спохватившись, Андрей бросился к операционному столу.

На кошку потекла густая подливка.

5.

Небо окрасилось в желтые и красные цвета. Из тьмы на востоке выползали низкие облака, суля если не шторм, то уж дождь точно. Андрей, Мона и Тит сидели в уютных раскладных стульчиках, разместив их на берегу. Сам причал Элеоноры не заняли сразу по нескольким причинам.

Во-первых, там лежала мертвая кошка. А в обнимку с приманкой не сидит даже плохой охотник. Во-вторых, леска от крючков образовывала сложную паутину, поблескивавшую в лучах заката. Леску пропустили под опорами причала и там надежно закрепили. Разумеется, это сделал Тит, примерив второй раз за день забродный костюм. Ну и в-третьих, существо, обладавшее странным мозговым ритмом, могло быть опасно.

Андрей, уютно ежась, кутал ноги в шерстяной плед. На столике справа от Моны дымил стеклянный чайничек в компании легкой закуски.

– Возьмите, Тит. – Мона протянула еще один плед. – Вам ведь тоже холодно? У нас порой как в пустыне.

– Покорно благодарю. – Тит смутился, сообразив, что пледа было всего два. – Но как же вы?

– О, не беспокойся, я надела теплые штаны. – Мона несколько раз похлопала себя по крепкому бедру, после чего принялась разливать чай.

– Мы сидим на пороге открытия, а вы спорите о том, чьи ноги следует держать в тепле. – Андрей фыркнул. От чая он отказался, но безропотно передал Титу кружку и блюдце с яичным рулетом. – Если вы готовы, я, пожалуй, начну.

– Минутку, дорогой. Будь добр, положи всё сюда. Инциденты нам ни к чему, верно?

На колени Андрея опустился чайный поднос, укрытый плотной салфеткой. Немного подумав, Андрей переложил на него револьвер, а рядом пристроил рацию и небольшой пульт управления Волнорезом.

– Теперь ты довольна, дорогая?

– Да, вполне. Для чего тебе револьвер, Андрей?

– Ну, нам нужно всего одно существо, а я понятия не имею, сколько их заявится. Так я начинаю? – Не дожидаясь ответа, Андрей взял пульт и нажал кнопку.

Все замолчали, не сводя глаз с кошки. Рыболовные крючки в ее шерсти – там, где их не закрывала густая подливка, – сверкали злыми красноватыми огоньками.

– Ничего не происходит, Андрей Николаевич, – наконец с улыбкой заметил Тит, пригубливая чай. – Превосходный чай, Мона, спасибо.

– Не стоит, – отозвалась она. – Лучше не отвлекайтесь, пока у Андрея в руках оружие.

– Оно вовсе не в руках, – возразил Андрей. – Отвечая на твое, без сомнений, ироничное замечание, Тит, скажу так. Я запустил небольшую последовательность мозговых ритмов существа. Проще говоря, наша кошка сейчас умело – или не совсем умело – притворяется самкой морского хищника. Образно говоря, у нее течка.

Тит покраснел до корней волос и скосился на Мону, но та невозмутимо взирала на закатное море, поднося ко рту чашку. Глаза ассистента, по-прежнему расширенные, обратились к «наживке» на конце причала.

– Как вы этого добились, Андрей Николаевич? Кошка ведь мертва – вот что я хочу сказать.

Андрей недоуменно посмотрел на Тита, а потом расхохотался.

– Бог мой, Тит! Кошка находится в прежнем перманентном состоянии, в каком ее и доставил Паромник. Это всё Прима. – Андрей поднес рацию ко рту: – Будь хорошей девочкой и подумай опять о том черном мальчике, что тебе так нравился.

В свое время Прима испытывала симпатию к Фуксу, черному лабрадору, приезжавшему в прошлом году на Гогланд вместе с хозяином. Симпатия сводилась к типично собачьему азарту во всём, что касалось игр. От союза все обреченно ждали щенков, но этого не случилось, и Фукс, отбывший вместе с хозяином, оставил Приме разбитое сердце.

– Андрей, это бесчеловечно. – Мона вернула чашку на блюдце и вскинула подбородок. – Я не верю, что у тебя в колбе живет Прима, но знаю, что ты всеми возможными способами эксплуатируешь собачью преданность.

Брови Андрея сошлись к переносице, но он ничего не сказал.

– То есть наш крошечный кадавр транслирует ритмы головного собачьего мозга, характерные для тоски и влюбленности? – уточнил Тит. Сейчас он, собранный и мрачный, очень походил на Андрея.

– Скажем так, наш кадавр, как ты выразился, Тит, тоскует на языке подводной твари.

– А подливка, как я понимаю, на случай, если это не сработает?

– Это либо блюдо, либо самка. Зависит от предпочтений нашей цели. Эмоции – собачьи, тело – кошачье, а исполнение – человечье.

– Безжалостное! – Мона рывком поднялась на ноги. – Исполнение у всего этого, Андрей, самое что ни на есть безжалостное! И даже не вздумай изображать сладкоголосого ягненочка! Ты ешь волков, Андрей!

– А можно мне чаю, дорогая? – попросил Андрей. – А то волк в горле застрял.

– Конечно, дорогой, – отозвалась Мона, безэмоционально наклонясь к столику.

Тит ахнул. Глаза полезли из орбит, а ладонь прикрыла распахнувшийся рот. Ни слова не говоря, он с мычанием показал в сторону причала.

По последним доскам шарила отвратительная лапа.

Кожа ее была бледно-голубой и поразительно чистой. Из локтя выпирали тонкие костяные лучи, образовывавшие подобие плавника. Существо всё еще находилось в воде, по ту сторону конца причала. Небо к этому моменту утратило краски, предвещая ненастную ночь. От тусклого горизонта неслись раскаты грома.

– Пожалуйста, без резких движений, коллеги. – Не отводя глаз от лапы, Андрей попытался найти на подносе хоть что-нибудь полезное. – Мона, дорогая, присядь. Я, видишь ли, потерял всякий интерес к чаю.

Ноги Моны сотрясала мелкая дрожь, поэтому она с облегчением рухнула на стульчик. Существо на треть втащило себя на причал. Голова твари оказалась безволосой, с острым гребнем, начинавшимся там, где у человека обычно находилась линия роста волос. Большие круглые глаза едва заметно светились. Тонкая линия рта оставалась неподвижной.

– Андрей Николаевич, а почему вы накачали кошку успокоительным и напичкали крючками, если рассчитывали на любовь со стороны этой твари? – дрожащим голосом спросил Тит.

– Я рассчитывал, что кошку съедят, а не полюбят, Тит.

Нащупав пульт управления Волнорезом, Андрей оборвал трансляцию мозговых волн из лаборатории. Существо мгновенно встревожилось. Еще секунду назад его движения были плавными и острожными, но сейчас всё изменилось. Оно рывком выдернуло себя из воды и нависло над кошкой, широко расставив кривые ноги.

– Уй! Уй! Уикх-а. Уикх-а, – проговорило существо тонким заунывным голосом.

На плечах и хребте поднялись ряды рудиментарных плавников, образовывая подобие гривы. Безносое рыло наконец-то породило рот. Только больше он напоминал широкую яму, набитую вогнутыми острыми зубами.

– Боже мой, – прошептала Мона.

– Тише, дорогая, тише. – Андрей поднял револьвер, целясь в тварь.

Тит вдруг понял, что стульчик под ним слишком неудобный и маленький. Несмотря на это, он всё равно пытался вжаться в него поглубже. А еще поднял руки и заткнул пальцами уши.

– Андрей Николаевич, вы же не собираетесь пальнуть прямо сейчас?

– Я еще не настолько выжил из ума, чтобы навлечь на наши головы ярость этого существа, Тит. Успокойся и дай мне привыкнуть к весу оружия.

Существо покосилось на них и больше никак не проявило интереса. Оно сосредоточилось на кошке. Уродливая голова наклонилась ближе. В округлых глазах разгоралось желтоватое пламя, говорившее о том, что наступили сумерки. Существо взяло добычу в лапу, и голова кошки перекатилась по голубой перепонке.

Какое-то время амфибия изучала леску и даже погладила ее, пытаясь понять назначение прозрачных струн, а немного погодя смяла кошку в сумасшедший ком из крючков, шерсти и подливки и впихнула всё это себе в пасть. Последовали жевательные движения, сопровождаемые хрустом передатчика и косточек, после чего существо развернулось в сторону моря. Леска собралась в углу уродливого рта, оттянув там кожу.

– Нет, стой! – выкрикнул Андрей, не помня себя от волнения и азарта. Он вскочил. Револьвер в правой руке дрожал. – Если ты уйдешь сейчас, то испытаешь сильнейшую боль, а то и вовсе погибнешь!

Существо никак не отреагировало. Оно чуть наклонилось и прыгнуло, точно пловец, намеривающийся стрелой войти воду. Леска натянулась, и существо с грохотом упало на причал. Нижняя половина тела свесилась. Существо яростно зашипело, извернулось, вскочило на ноги и потянуло леску на себя.

Заслышались тоненькие хлопки, означавшие, что леска лопалась.

– Не дайте ему уйти! – проорал Андрей. – Мне нужен этот мозг!

Тит до последнего не верил, что из этой безумной затеи что-то получится, но на всякий случай заготовил плотные перчатки, которые взял у Моны в оранжерее. И вот сейчас, торопливо пропихивая пальцы в положенные им места, он вдруг понял, что это бесполезно. Какой смысл держать леску, если она всё равно порвется?

Потом Тит вспомнил, что они использовали леску от разных производителей. Некоторая запросто выдерживала разрыв в двести килограммов. В двести! Паромник иногда привозил по просьбе Опарину катушки самой прочной, но она обычно лежала без дела. Вплоть до сегодняшнего дня.

– Какая? – визгливо спросил Тит. – Какая, господи, леска самая прочная?!

– Эта! – Мона нетерпеливо указывала на ближайшую опору причала. – Андрей, только не стреляй! Оно уснет! Подожди!

– Могут прийти другие! Мы не знаем, как они общаются между собой!

Выстрелы прозвучали как гром небесный.

Спину существа разворотило сразу в двух местах – левее поясницы и в области правой лопатки. Один спинной плавник отлетел, точно планировавшая по воздуху дощечка. Брызнула кровь. Вполне человеческая. Может, чуть голубоватая или фиолетовая.

Существо пронзительно вскрикнуло, и Андрей выстрелил еще раз.

На этот раз тварь молчала. Она обмякла, скрючилась и свалилась с причала. Опять защелкала леска.

Смутно подозревая, что лопнувшая леска может рассечь не только перчатки, но и ладонь до кости, Тит вцепился в нить. Его стойкость ничего не значила в сравнении с опорой причала, но ему было по силам сократить длину лески. Как подозревал Тит, тварь в воде была куда опаснее, чем на суше, поэтому он начал изо всех сил перебирать руками.

Не опуская револьвера, Андрей ступил на причал. Перешагнул натянутые струны и вытянул шею. Существо висело с наполовину вывернутой челюстью. Нижняя половина туловища находилась в воде, полоща там ноги, но не пыталась воспользоваться близостью родной стихии. Грудь существа рывками вздымалась и опадала, словно воздух без воды казался ему излишне зернистым.

– Всё, Тит, угомонись. Оно либо спит, либо без сознания.

– Слава богу! – Тит, обливаясь потом, выпустил леску из рук. Шлепнулся на задницу.

– Да, слава главному инженеру, – отстраненно пробормотал Андрей. – Что тут сказать? Биоритм утраченной любви сделал свое дело. И голод тоже.

Мона вскинула подбородок, хотя ее всю и трясло от ужаса. Она подобрала оброненную Титом чашку.

– Андрей, прошу, не упоминай Приму. Хотя бы сегодня, мой дорогой.

Андрей повернулся к ошалевшему Титу:

– Женский мозг консервативен, да? Чего замер, Тит? Нам опять понадобятся наши болотные смокинги. Боюсь, эту тушу на причал уже не закинуть – будем волочь по воде. А, и захвати, будь добр, еще одну пару перчаток.

На доски причала упали первые капли дождя.

Глава 4. Бэйдоу

Бэйдоу продолжал нести небесную вахту. Его линза улавливала даже микроскопические изменения, происходившие внизу. Так и богам кажутся ничтожными муравейники, в которых муравьи спят в улочках под неоновыми вывесками или разъезжают на машинах с красно-синими огнями. Бэйдоу не ощущал себя ни богом, ни муравьем. Ни даже наблюдателем, коим он, бесспорно, и являлся.

Близ экватора возникли три пятнышка. Там, в розовой полосе рассвета, о себе дали знать новые водовороты. Океан в тех местах углубился, точно его вдавили огромные пальцы. Образовались тончайшие веретена, уходившие сквозь литры тьмы к самому дну.

Червоточины появились и в других местах. Мировой океан словно обнаружил в себе с десяток сливных заглушек и теперь нетерпеливо выдергивал их одну за другой.

У берегов Австралии затонул сейнер «Мельбурн». Водоворот родился прямо под килем. Команда приложила все усилия, чтобы покинуть опасное место, но судьба сейнера была предрешена. Вместе с «Мельбурном» ко дну пошли и спасательные суда, вышедшие из порта «Бэлл Бэй».

Ледяной щит Арктики провалился, а потом лопнул сразу в доброй сотне мест. В основном это были участки, где толщина льда не превышала семидесяти метров.

С фонтанами ледяной воды брызнули фрагменты ила и водорослей. Буквально через минуты там возникли небольшие воронки-фонтаны, несшие в себе заиндевевшие куски воды, отвердевшего снега и дерьма северных оленей. Как будто в белой, но темной кухоньке включили блендеры, чтобы приготовить самые громадные и неаппетитные холодные напитки за всю историю человечества. Работники полярной станции «Новомолодежная» едва успели унести ноги с одной из таких точек. Но вот бурильная установка «Титан» утонула вместе с некоторыми пожитками лагеря.

Антарктике повезло немногим больше. Ледяной щит Южного полюса покоился на материке, и потому его обстреливали глыбы льда, вылетавшие сразу из нескольких океанов. Вековой слой замерзшей воды крошился и приходил в движение. На Южных Сандвичевых островах сразу три участка суши – Банка Высокая, Отмель Протектор и Монтагью – скрылись под волнами, перепугав ушастых тюленей.

Мировой океан пестрил язвами. Это были всего лишь крошечные точки, наблюдаемые из космоса.

Крошечные и ничтожные – для планеты.

Но пугающие – для человека.

Циркулировавшим слухам о гигантских водоворотах мало кто верил. Россия, Китай, Канада и США готовили обращения для своих граждан, но никто не знал, что сказать. Линза скользившего Бэйдоу не могла заглянуть в головы. А если бы и могла, то непременно обнаружила бы там тревогу и вспышки мигрени, внезапно охватившие население Западного полушария.

Гаспар Кьеза, только что вернувшийся после командного покорения Канченджанги, опять подумывал собирать вещи. Причина крылась в истории, рассказанной Лукрецией за ужином. Лукреция работала в Министерстве окружающей среды, и ее история о страшных потоках воды, убегавшей неизвестно куда в Лигурийском и Ионическом морях, произвела на Гаспара неизгладимое впечатление.

Внутренний голос Гаспара требовал, чтобы он нашел ветку повыше и никогда с нее больше не слезал. Гаспар не прикоснулся к ужину, а любовью с Лукрецией занимался так, словно она могла в любой момент испариться. Так что утром Гаспар первым делом расстегнул альпинистский рюкзак и заглянул внутрь.

В Лос-Анджелесе стояла тридцатиградусная жара. Однако Энди Джеймса Коттона, владельца конспиративного сайта «Красная орбита», больше известного как Пестролицый, бил озноб. И дело было не в том, что система кондиционирования пентхауса вдруг забарахлила. Энди, кутаясь в халат, с ужасом смотрел на экран ноутбука. За последние несколько дней он получил много информации.

В основном она касалась «черных линз». И на сей раз Энди прекрасно понимал, почему правительства медлят. С соленой водой на планете что-то происходило. По какой-то причине это не касалось пресных водоемов. Тот же Байкал оставался глянцевым невозмутимым пятном; Энди сам видел это с помощью Бэйдоу.

Вдобавок источники сообщали о необычных приливах: на Гавайях, Кубе, во Владивостоке – это происходило буквально повсюду. Сами источники полагали, будто причиной тому были луна и непогода. Никто не замечал общей картины, но для Энди всё было ясно, как линии на ладонях. Вода сходила с ума и, вероятнее всего, планировала улететь в небо.

Не меняя задумчивого выражения на лице, он открыл страницу с модульными домами. Заодно заглянул в интернет-магазин, торговавший строительными 3D-принтерами. Энди не знал, что именно может понадобиться, но на всякий пожарный совершил покупки и там, и там. Немного поразмыслив, решил, что заодно было бы неплохо потратить часть сбережений на грузовой вертолет и молчаливого пилота.

Примерно в то же время русская атомная подводная лодка «Каламов», пребывая на максимально допустимой глубине в Карибском море по координатам, неподлежащим разглашению, но способным взволновать Штаты, наблюдала необычное океаническое явление. Точнее, не наблюдала воочию, а скорее, считывала его с приборов.

В семистах метрах от «Каламова» перемещались массы ила и морских отложений. Их скорость достигала двадцати километров в час – и скорость всё росла.

Сейчас капитан 1-го ранга Дьяков Егор уводил «Каламова» подальше. На безопасном расстоянии – в первую очередь это было связано с задачами боевого дежурства – капитан планировал выпустить буй с антенной и сообщить в командование ВМФ о находке. Заодно он размышлял, стоит ли передавать показания группы гидроакустики.

Щербаков Ярослав был первым, кто заплетающимся языком доложил о том, что под «Каламовым» больше нет воды. Разумеется, вода была, иначе бы они все скребли брюхом дно. Но о том-то и шла речь: у самого дна находился вакуумный карман, простиравшийся во все стороны разом.

Поразмыслив, Дьяков решил сообщить обо всём как полагается – подробно, не упуская детали. В конце концов океан – тот же космос. Здесь всегда происходит что-нибудь чудное.

Остроглазая линза Бэйдоу не могла заглянуть в головы людей, как и не могла проникнуть в дома, на ужин со спаржей, или пронзить толщу воды и обшивку атомной подводной лодки. Тем не менее Бэйдоу исправно фиксировал водовороты (или «черные линзы», как их теперь называли), возникающие в Мировом океане.

Таковой была судьба человечества на тринадцатое, четырнадцатое и пятнадцатое августа.

Глава 5. Черная Линза II

1.

Радий с мрачным видом смотрел на экран ноутбука. Он сидел под навесом палатки, сдвинув колени, и изо всех сил старался не думать о Черной Линзе. Но сложно не думать о том, что вертится у тебя над макушкой, точно глиняная заготовка. Огромная, тошнотворная заготовка, от которой кружится голова. Хуже всего было то, что скудность освещения лагеря только подчеркивала чужеродность их крошечного поселения, как будто они обживали лунный пейзаж.

В далеком крошечном голубом овале показалась тень. Это спускался вертолет, доставляя к лагерю из двух десятков палаток сублимированные продукты и дополнительные комплекты осветительного оборудования. Радий подумал, что в этот дьявольский колодец, который, к слову, не прекращал реветь ни на секунду, можно было таращиться до Второго пришествия.

Вздохнув, Радий сосредоточился на отчете, но тут встряла она. С недавних пор Черная Линза говорила с ним, а в качестве инструментов общения, точно палач, использовала его же боль.

«Какие планы на вечер, дорогой? – поинтересовалась Линза, вещая из какого-то укромного местечка в сердце. – Ничего, что я так тебя называю? Думаю, после вчерашнего я имею на это полное право. Именно это обычно происходит между партнерами по койке, верно?»

Радий уперся локтями в колени и взъерошил волосы.

Они находились здесь уже четвертый день и всё натаскивали оборудование, палатки, спасательные жилеты, спички и прочее барахло, как будто имели силы противостоять океану. И, конечно же, им стоило больших усилий не побежать вприпрыжку по тем загадочным плиткам в первый же день. Особенно учитывая, что они вели к циклопическим постройкам.

Постройки обнаружил «Сашка», второй любимый дрон (глубоководный) исследователей Калесника. Сильное течение Черной Линзы сносило дрон, но все были рады и этим крохам информации.

Сейчас же все только и делали, что распаковывали вещи и боялись, как бы вода не рухнула им на головы. А еще обустраивали лагерь и дрожали. Готовились к походу в обнаруженные постройки и, конечно же, тряслись от ужаса, буквально давились им, как кашей с комочками.

Вдобавок у Радия постоянно сводило живот, словно там что-то ползало.

Чай в кружке был уже холодным, и Радий побрел с ним к углу палатки, чтобы вылить. Именно там его, задумчивого, с кружкой в руке, и застала Таша.

– Знаешь, в этом полумраке сложно понять, который час, но я почти уверена, что вчерашним вечером ты хотел покончить с собой. – Ее руки были скрещены за спиной, отчего она казалась робкой и неуверенной, как старшеклассница, впервые вышедшая на танцпол.

Брови Радия вскинулись и тут же вернулись, заняв оборонительную позицию.

– Вот как?

– Да. Ты стоял на том пригорке, а потом поднес лицо к «потолку». Я знаю, свойства воды изменились. Сейчас она как взлетающий жидкий водород. Голову сразу не раздавит, но захлебнуться можно.

«Вот видишь, она тоже в курсе, что ты нюхал меня под хвостиком», – осклабилась Черная Линза.

– Ну, я проводил важный научный эксперимент.

– Вот как? – Таша изобразила хмурого Радия, и он улыбнулся.

Прижимая к груди кружку с остатками чая, Радий поманил ее за собой. Ощутил глупую потребность впечатлить Ташу. Сминая ботинками подсыхающий ил (обувь, годившуюся для палуб Калесника, пришлось убрать), они подошли к дальнему пригорку, у которого начинался «угол» Черной Линзы. Прожекторы еще доставали сюда, но дальше начиналась кромешная безлюдная тьма – безвременье.

– Смотри, я покажу тебе две вещи, – сказал Радий, забираясь на пригорок.

Насколько он мог судить, «потолок» простирался от Тайваня и Петропавловска-Камчатского где-то до Окленда, Мексики и Перу. Сунуть в такую штуковину руку – всё равно что потрогать перевернутое небо. Зловещее, темное и волнующееся. Именно это Радий и сделал – сунул туда руку. Ощутил давление, схожее с рукопожатием. И чем дольше он держал там руку, тем радостнее океан приветствовал его в ответ.

– Рука цела, как я и говорила, – заметила Таша. – Но я не думаю, что это надолго, Радий. У Сабины где-то через полчаса разорвало банку с фасолью.

– Погоди-погоди, о разуме воды поговорим чуть позже. Смотри.

Согнув ладонь ковшиком, Радий зачерпнул немного воды. «Ковшик» при этом приходилось держать «донышком» вверх, чтобы захваченный клочок океана не вернулся.

– Наташ, а ты не думала, почему мы не испытываем дискомфорта, а наши внутренности, лимфа, кровь и прочее не пытаются вывернуть нас наизнанку? Мы ведь в самом эпицентре.

– Это приходило мне в голову, Радий, но ты продолжай, и, возможно, я похвалю тебя.

– Что ж, смотри внимательно.

Радий накрыл «ковшиком» кружку с чаем, а потом, не отрывая руки, перевернул кружку вверх дном. Убрал руку. И вода, и чай – всё осталось внутри керамической оболочки с принтом «Академик Калесник». Радий вернул кружке привычное положение, и смесь чая и океанической воды взмыла. Двигалась получившаяся бурда на удивление бодро, точно боясь отстать от своей колоссальной товарки.

Через мгновение бурда соединилась с «потолком».

– Довольно изобретательно и лаконично, Радий. Будь у меня монетка, ты бы ее получил. Или это был не фокус?

– А ты никогда не умела ждать, да? Прояви терпение. Хотя бы сейчас.

Пока они говорили, между ними протянулась длинная капля, похожая на янтарную соплю. Капля всё растягивалась, а потом сорвалась, скрывшись в темноте одной из выемок.

– Чай?

– Чай, – кивнул Радий. – Вода из океана забирает любое жидкообразное тело – чай, воду, машинное масло. Потом наверху, видимо, происходит разделение, и подхваченная субстанция отторгается от общей массы. Хотел бы я посмотреть, что стало с фасолью Сабины.

– А если соленая вода попадет кому-нибудь в рану? Не на поверхность, а глубоко внутрь.

– Моли бога, чтобы этого не случилось.

– Ты ведь в курсе, что все здесь ученые и давно проделали, как ты выразился, важный научный эксперимент?

– Зараза. Иногда я бываю рассеян, ты знаешь.

– Знаю.

Некоторое время они смотрели друг на друга. И Радий потянулся к ней. Сперва взглядом, а потом и всем телом.

– Нет, Радий, прости. – Таша с мольбой в глазах отступила. – Если я пойду на попятную, ты возненавидишь меня еще больше.

Радию ничего не оставалось, кроме как согласиться с этим. В честь их взаимопонимания он зашвырнул кружку в плавающий потолок. Потом, мрачный, с дрожащими руками, потопал к себе.

До отправки первой группы оставалось меньше часа.

2.

Они выступили сразу после обеда. Точнее, после его пародии, потому что никто так и не притронулся к разогретым полуфабрикатам. Джек Тейлор помогал Хельмуту с лямками рюкзака. Арвид, вооруженный видеокамерой, не сводил сумрачного взгляда с расселины. Таша и Юлиан тихо ворковали. У вертолета почесывал шею Брико, готовый в любой момент доставить на Калесника пострадавшего.

Сам Радий смотрел только вперед. Установленные на треноги прожекторы растворяли тьму расселины, но дальше тридцати метров словно слепли. Под ногами, вопреки здравому смыслу, лежали гладкие и отполированные плитки, усеянные сложными геометрическими узорами.

– Похоже на янтру, – заметил Глеб Ванчиков.

Этот матрос первого ранга был одним из первых, кто вызвался спуститься в Черную Линзу. Сейчас он держал в руках военный карабин и караулил у начала расселины, расположившись на удобном стульчике. Ради такого дела пришлось открыть оружейную.

– Ну, я про узор, на который вы все пялитесь, словно это бифштекс со скидкой, – терпеливо пояснил Ванчиков.

– Здесь присутствует асимметрия, – возразил Юлиан. – Отталкивающая, должен признать, но всё же. Да и сомневаюсь, что буддисты или индуисты захаживали в эти края, горя желанием разрисовать всё под янтру-хохлому. Даже в снах.

Арвид убрал камеру и обвел всех задумчивым взглядом.

– Я вот что подумал. Янтра же используется для почитания богов, так? А что, если и здесь то же самое?

– Типа здесь почитают какое-то подводное божество? – нахмурился Джек.

– Подводное и достаточно мощное, чтобы сотворить всё это. Мы наблюдаем реальную демонстрацию сил иного порядка, разве нет?

«Вот так-так, у меня уже есть почитатели, – зазвенела Черная Линза в разуме Радия. – Не хочешь к ним присоединиться? Или ты предпочитаешь бутерброд, начинкой которому будет твоя жена?»

– Не мели чепухи, Арвид, – бросил Радий.

Глеб Ванчиков поднялся со стульчика, перехватил карабин и устремил в расселину решительный взгляд. Весь его вид как бы говорил: «Идите и знайте: за вами приглядывает грозный моряк. Так что ближайшие тридцать метров вам точно ничто не грозит». Но на втором шаге все вздрогнули, а побледневший матрос едва не пальнул группе в спину, когда рация, обживавшаяся на поясе Радия, заговорила голосом Шемякина.

– Радий, ты ведь в курсе, что головой отвечаешь за этих людей?