Красный волк. Ветер с востока

Далекая Кхали. Тут светит то же Солнце днем, и восходит на небо ночью та же Луна, что и на далеком острове Пэй. Те же звезды рассыпаются гроздьями по черному небу. Но опытный моряк, путешественник, или книгочей-монах, взглянув на них мельком, скажет: «Э! Нет! Не так! Не то же! Иначе!» По-другому мерцают созвездья. И дороги здесь – не скользкая от дождя глина, а серая, пыльная, потрескавшаяся под испепеляющим солнцем земля. И трава, не сочная зеленая, с крепкими побегами, а худая желтая колючка. Горячий песок бесконечных пустынь, гонимый ветром, обжигает лицо. И человек тут другой. Дышит он другим воздухом, с другими ароматами. Воду пьет он другую, горьковатую, часто мутную. И небо над его головой выше и дальше от него, и Бог у него другой. О Говере здесь слышали и книгу его читали, но для них он всего лишь божий человек. А их Бог – Аман! Древний, великий Аман. Он везде. В реке и в море, в хлебе и в рыбе, в дереве и в камне. Аман пронзает все, ибо он и есть мир и жизнь. Строг Аман к людям, потому что он и в них. Аман требует одного – уважения. Не станет кхал рубить дерево, чтобы освободить поле под посев. Обойдёт его стороной. Не пнет камень на дороге, а перенесёт и положит так, чтобы не мешал он другим путникам и лежал вместе подходящем для камня. Не станет кхал и скотину дома держать. Разве можно Амана на верёвке водить и считать своей собственностью? Нет! Это неуважение. И дикого зверя в силки ловить не станет. Хитрость – дело шуарвали, извечного врага Амана.

Шуарвали – смерть. Шуарвали – нечистый. Шуарвали – хитрость и коварство. Шуарвали – дьявол.

В центре Алхабры, на холме, названном перстом Амана, стоит крепость Сурсурум. Высокие стройные башни её высятся над городом. Крепость эту заложил пятьсот лет назад далёкий предок нынешнего правителя Кхали – Самайлиока. И от неё начал расти огромный ныне город – Алхабра. А у подножия холма, давшего начало городу, раскинулась ярмарочная площадь.

Глава I. Не боги горшки обжигают

Захлопали двери, послышались голоса, проснулась и зажила Алхабра. Загремели деревянные колеса повозок, задымили трубы печей. Торговцы открыли шторы на своих лавках, отряхивая пыль, за ночь скопившуюся на прилавках.

Старик Баху тоже распахнул шторы своей горшечной лавочки. Привычным движением выставил он навес от солнца и вошёл в никогда не закрываемую на засов дверь. В Кхали нет замков и засовов, воровство – грех и прямой путь на рога Шуарвали, к тому же, уличенный в воровстве изгоняется из города навсегда. И, главное, замок – неуважение к другим.

Баху вошёл в помещение и принялся выставлять товар. Бережно брал он по одному кувшину или горшку, обтирал их влажной тряпицей и ставил на прилавок. Так, чтобы все горшки было видно, чтобы ни один не заслонял другой, чтобы покупатель мог оценить все горшки и кувшины, тарелки и плошки. Расписанная его дочерьми в бело-синие цветы с диковинными птицами, посуда сияла на утреннем солнце, как драгоценные камни. Внезапно туфля Баху уткнулась во что-то мягкое под прилавком. Он замер на секунду, соображая, что бы это могло быть. Мешок с мукой? Нет, вон он – в углу. Старый тюфяк, на котором он дремал после обеда? Нет, вон он – на месте, у низкого столика в тени. Баху медленно присел и заглянул под прилавок. Широко открыв пасть и высунув язык, на него смотрела большая рыжая собака. От неожиданности ноги Баху подкосились, и он больно шлепнулся на каменный пол. Быстро перебирая трясущимися ногами, он отполз от прилавка и забился в угол рядом с мешком муки. Собака зевнула и встала на лапы, потягиваясь всем телом. Тогда Баху увидел, что рядом с собакой, укутавшись в плащ, спит человек. Человек вздрогнул, просыпаясь, и повернулся. Молодой мужчина с лицом бледным, как у тех моряков из далёких стран, что видел Баху в порту. Их нелепо-огромные и неуклюжие корабли приходили нечасто, и всегда вызывали неподдельный интерес, как у Баху, так и у всех жителей Алхабры. Из того, что привозили эти корабли, ценным было только золото и оружие. Все остальное выглядело примитивным и неинтересным. Ткань – плотная и тяжёлая. Обувь – грубая, неопрятная, без всякого намёка на красоту. Продукты – пресные и безвкусные. Поначалу заинтересовались в Алхабре вином. Но, выпив его, кхали становились злые, ругались друг с другом, а по утрам от него болела голова. Решено было, что вино – дело рук шуарвали. Его даже запрещать не стали. Интерес пропал сам собой. Мало что знал об иноземцах Баху, но, даже не зная, не доверял и сторонился. Они казались ему болезненными и нечистоплотными. И вот, один из них лежит у него под прилавком, ещё и в обнимку с каким-то рыжем зверем, напоминающим волка.

Баху тихо заскулил. Посмотрев на торговца, зверь направился в его сторону. Баху понял, что настал его конец, зажмурился и покрепче вцепился в мешок с мукой. Неожиданно, что-то мокрое скользнуло по его лицу, и ещё раз, и ещё. Тёплое дыхание обдало щеки. Баху открыл один глаз. Зверь сидел рядом, низко наклонив голову, и смотрел ему в лицо.

– Ой, отойди, пожалуйста! – пролепетал Баху. – Я вижу, ты добрый зверь… Я прошу… Отойди…

Он отмахнулся рукой, но собака не ушла, она легла рядом и положила морду на туфлю Баху. – Не ешь меня, ладно, добрый зверь! – сказал Баху и вытянул туфлю из-под морды собаки.

Услышав его голос, из-под прилавка вылез иноземец и, отряхнувшись, улыбнулся Баху. Он что-то сказал и хлопнул себя по ноге. Собака поднялась и подбежала к нему, виляя хвостом. Человек помахал рукой Баху и положил на прилавок золотую монету. Он сказал ещё что-то, но Баху ни слова не понял. Незнакомец махнул рукой и вышел из лавки, подхватив с пола тощую сумку.

Баху не сразу пришёл в себя. Поднявшись с пола, он подошел к прилавку и посмотрел на монету. Осторожно взял, покрутил в руках, подслеповато щурясь. «Безумец! Отчеканил самого себя на монете!» – пробормотал Баху и, зажав золотой в потной ладони, побежал в кузницу рассказать о случившемся.

Глава

II. Dura lex, sed lex

Льенар шёл вверх по улице, с интересом рассматривая диковинный город. Яркое голубое небо без единого облака слепило глаза. Где-то плоские, где-то куполообразные крыши, окна без ставен, раскрытые настежь двери. Тележки на больших колёсах, которые толкали и тащили люди вместо мулов. Каждый встречный с неменьшим интересом рассматривал его, но, заметив рядом пса, шарахался в сторону. Льенар пытался улыбаться прохожим и даже махал рукой. Но это не очень-то помогало. Через пять-шесть кварталов от посудной лавки дорогу ему преградили двое. По их суровому виду и кривым мечам Льенар догадался, что это стражники. Они что-то говорили ему, указывая то на собаку, то на него самого. Но он не мог их понять и лишь повторял придуманное для себя имя: «Я чужестранец. Меня зовут Ли. Я с острова Пэй. Это моя собака. Её зовут Чикуца.»

Наконец, терпение стражников кончилось и, подхватив его под руки, они потащил его по улице. Собака семенила рядом и поскуливала, заглядывая по очереди то в глаза Льенара, то в глаза стражников. Те каждый раз отскакивали от неё, налетая на случайных зевак.

Зал суда представлял собой просторное помещение с массивной высокой крышей на изящных, но крепких каменных столбах. Лишь тонкие полупрозрачные шторы отгораживали его от внутреннего двора замка Алхабры. Любой желающий, пропущенный стражей в замок, мог подойти и послушать, что происходит в суде. Но без приглашения за штору входить не дозволялось. У восточного прохода, за спиной судьи, на постаменте высилась статуя Амана. Каменный худосочный старец с доброй улыбкой взирал на приходящих в суд. Облик его: полуприкрытые глаза, поза, сложенные на коленях руки – передавал любовь и снисхождение Амана к своим детям. Дарил просящим уверенность в справедливом решении суда, а виновным – надежду на прощение и милость. Мастер-художник, высекший из камня бога, был наделен недюжинным талантом. Имени его никто уже не помнил, статуя, как и сам зал, стояла во дворе замка уже около трехсот лет. Двадцать четыре судьи, сменяя друг друга лишь по причине смерти, вершили здесь справедливый суд во славу Амана и на благо людей.

Двадцать пятый судья Алхабры, почтенный Махараби, занял свой пост после двенадцати лет работы служителем. Его предшественник – Алирам скончался прямо за столом, во время рассмотрения очередного дела. Труп судьи так и оставался сидеть с безвольно повисшей головой до тех пор, пока через два дня не выбрали нового…

В тот день Махараби украсили голубой лентой с медальоном в виде руки Амана, снятой с шеи мертвеца. Из руки умершего вынули незаконченное дело и передали новому судье. Покойника с должными почестями вынесли из зала, и Махараби тут же занял его место и продолжил дело, неоконченное предшественником. Этот день он запомнил навсегда. Порой, сидя за столом, ему чудился трупный запах, который сопровождал его работу весь первый день.

Махараби пришел в суд как обычно на рассвете. Он уже пятнадцать лет занимал должность васахи – высшего судьи Алхабры. И за все эти годы ни разу не опоздал. С первыми лучами солнца входил он в зал и, совершив короткую молитву у статуи Амана, усаживался на подушки за низким столиком. До обеда рассматривал новые дела, а после обеда и короткого перерыва на сон выносил приговоры.

Сегодня на столе лежали всего три свитка: один обвязанный зелёной тесьмой, а два – красной. Зеленым помечались новые дела, красным – дела требующие вынесения приговора. Махараби вздохнул, оглядел двух писарей, сидящих над огромными книгами по правую руку от него, кивнул им и раскрыл первый свиток, аккуратно сняв тесьму.

«Дело Варха Гар о долге в два мешка проса. Истец: Сурме Салан. Ответчик: Варха Гар. Истец передал ответчику два мешка проса под обещание вернуть оные до месяца лири. В месяц лири истец не получил от ответчика данного в долг. Ответчик утверждает, что долг был возвращен в срок. Письменных расписок ни ответчик, ни истец не имеют. Свидетелей не предоставляют» – прочитал про себя Махараби и поморщился.

– Кто ведет дело Варха Гар? – спросил он писарей.

– Служитель Джуф, судья, – ответил старший писарь.

– Сколько он работает в суде? – Махараби, взяв из шкатулки черную тесьму, перевязал ею свиток.

– Меньше года, судья, – писарь достал из стопки деревянных дощечек, лежащих на столе, одну, блестящую с надписью «Джуф» и сверился с написанным, – семь месяцев и неделю. Двадцать закрытых дел, три отклоненных.

– Три отклоненных, – Махараби вытянул под столом ногу и потер ноющее колено, – каждое седьмое… Немного для начинающего. Значит, он может лучше. Верните на доработку, – он отложил свиток с черной тесьмой на деревянный поднос, – и еще вот что… Пусть служитель Нахамара поможет служителю Джуфу.

– Двух служителей на одно пустяковое дело, судья?!

– Именно! По одному на каждый мешок, – улыбнулся писарям Махараби, – Нахамара большой мастер безнадежных дел. Пусть на этом пустяковом деле научит Джуфа своим хитростям.

Писарь забрал поднос со свитком и положил на него дощечку с надписью «Джуф». Достал еще одну, потертую, с надписью «Нахамара» и добавил к первой. Другой писарь позвонил в колокольчик. На звон явился мальчик, забрал поднос и тут же исчез за шторой.

– Чай, судья? – спросил писарь.

– С первым делом разобрались, – Махараби погладил жидкую бороденку, – можно наградить себя. Велите!

Мальчик принес столик с чайником и чашками и установил его подле судьи. Писари расселись вокруг и, немного похлопотав, поднесли чашку Махараби и сами принялись звонко отхлебывать горячий, ароматный чай.

– Судья, дозвольте сказать. – старший писарь коротко поклонился.

– Говори, – ответил Махараби.

– На вашем столе еще нет дела. Но мне доложили, что стража Амана, привела с улицы чужеземца.

– Да? – удивился Махараби. – В чем же его обвиняют?

– Его никто не обвиняет. Стража забрала его прямо с улицы. Он шел с собакой.

– Минуточку! – судья отставил чашку. – То есть, как с собакой?! С животным?!

– Да-да, судья! Именно! Он шел по улице, а рядом с ним бежала большая рыжая собака. Люди испугались! Где это видано, чтобы по улицам бегали животные?

– Я слышал, – вставил младший писарь, – что тетеры водят их на веревках. И собаки им служат. Дом охраняют, за скотом следят. Простите!

Младший писарь, испугавшись склонил голову, когда понял, что без спросу заговорил в присутствии судьи.

– Тетеры могут делать, что хотят у себя! Дома! – судья нахмурился. – Здесь, в Кхали, они должны жить по нашим законам. Нельзя живому существу владеть другим живым существом! На веревках водить! Эти тетеры так жестоки! Используют животных в своих отвратительных целях! Никакого уважения к Аману!

– Судья, – старший писарь снова поклонился, – я подумал, что, прежде чем назначить служителя на это дело, вы захотите взглянуть на него. Прикажите привести?

– Мы не допили чай, – Махараби улыбнулся и отпил из чашки. – допьем, и посмотрим.

Льенара с собакой провели в маленькую комнату и заставили при входе снять сапоги. Увидев на его ногах чулки, местами прорвавшиеся и уже довольно нечистые, стражники скорчили гримасы и заставили снять их тоже. Взглянув на ноги Льенара, стражники стали показывать на них пальцами и возмущаться друг на друга. Наконец, один из них ушел и вернулся с железным тазом и кувшином с водой. Указав жестами на табурет, он усадил на него Льенара и стал поливать ему на ноги, приказывая вымыть их. Другой стражник подбадривал чужестранца, показывая, как надо мыть ноги. Он явно хотел, чтобы Льенар тщательнее тер между пальцами.

– Да, мою я, мою! – хохотал Льенар. – Спасибо! Вы очень любезны! Никак не ожидал от стражи такого!

Прибежал аккуратно одетый мальчик и, косясь на собаку, что-то сказал стражникам. Те засуетились и начали громко спорить. Один из них, явно проигравший спор, выхватил из ножен меч. Льенар подскочил, хватаясь за пояс, но меча на нем не было. Задетый им таз звякнул на каменном полу, разбрызгивая воду. Стражник, рассмеявшись, жестом успокоил его и, подцепив чулки Льенара кончиком кривого меча, утащил их куда-то, а вернулся с полосками белоснежной материи. Подав их Льенару, показал, что тряпицы надо намотать на ноги. Льенар попытался это сделать, и на его ногах образовались два комка из тряпок.

– Их! Их-их-их! – замотал головой стражник. Встав перед Льенаром на колени, он снял с него тряпицы и стал наматывать одну на его ногу заново, приговаривая: «Су, су, вас су». Получилась очень аккуратно обмотанная нога.

– Вах си? Вас су! – сказал стражник и предложил Льенару вторую тряпицу, чтобы тот попробовал сам. Льенар, стараясь повторить движения стражника, спрашивал:

– Су?

Стражники радостно кивали головами и подбадривали его:

– Су! Су!

Когда обе ноги были обмотаны, ему подали сапоги и велели обуваться.

Через пять минут его подвели к залу суда. Льенар озирался, рассматривая внутренний двор замка, собака сидела у его ног. Стражник, тот, что наматывал на его ноги тряпицы, спросил что-то. Льенар не понял и помотал головой. Тогда стражник указал на себя и сказал:

– Амрам.

– А! Я понял! – догадался Льенар и указал на себя, – Ли!

Потом он немного подумал и указал на собаку:

– Чикуца. Его зовут Чикуца.

– Мас? Вас гу силах?! – удивленно проговорил Амрам.

– Да. У собаки есть имя. Его зовут Чи-ку-ца.

Стражник шепотом позвал другого:

– Лавар! Э! Лавар! Вас гу силах! Чигуця!

– Ш-ш-ш! – оборвал его Лавар, стоявший навытяжку.

– Судья! Привели чужестранца. – обратился старший писарь. – Прикажете ввести?

Махараби кивнул и выпрямился, напуская на себя строгий вид. Стражники распахнули шторы и пропустили Льенара внутрь, снова заставив разуться. Он прошел в зал, и собака последовала за ним, вызывая удивленные взгляды всех присутствовавших.

Обойдя собаку стороной, младший писарь взял Льенара под руку и проводил в центр зала, установив его на яркий красный коврик.

– Назови себя! – потребовал Махараби.

Льенар, не поняв сказанного, развел руками и ответил:

– Я не понимаю вашего языка. Но, видимо, вы спрашиваете, кто я? Мое имя – Ли.

Махараби вздохнул и покачал головой:

– Или у него очень длинное и неудобное имя, или он не понимает, что я спрашиваю. Почему вы не сказали, что он не говорит на кхали? Нам нужен толмач. Вы хоть знаете откуда он? На каком языке говорит?

Продолжить чтение