Кости и клыки

Пролог

Кости и клыки. Пролог

Глава 1: Знак огня

Племя жило в кольце пещер вдоль Дона, где вода выточила в скалах лицо Реки-Матери. Зимние гроты хранили запасы вяленой рыбы, летние лагеря утопали в шепоте камышей. А на западе, за холмами, начиналась Степь Смерти – земля неандертальцев.

Племя делилось на четыре руки, как река на протоки:

– Бобры строили запруды, их пальцы знали язык ивовых прутьев.

– Щуки метали гарпуны, их копья жаждали крови туров.

– Лебеди читали звёзды, их календари спасали от голода.

– Волки говорили с духами, их проклятие было щитом для других.

Грох, вождь Щуки, унаследовал власть от отца, победившего в „Битве Трёх Рек“. Тогда Щуки спасли племя от голода, загнав стадо туров в ловушку. С тех пор их клан решает, кому достанется лучшая доля добычи.

Каждую весну кланы обменивались дарами: Бобры – плетёными ловушками, Щуки – копчёным мясом, Лебеди – костяными календарями. Волки молча брали свою долю – череп с выжженными спиралями.

Закон „Трёх волн“ запрещал забирать больше трети реки. Закон „Крови камня“ превращал убийцу в Волка. Нарушителей привязывали к сваям, чтобы река судила их.

Сон шамана

Пещера пахла дымом тлеющего можжевельника и жиром растопленных жил. Ург, шаман племени, лежал на шкуре бизона, его тело покрывали узоры из красной охры – спирали, говорящие с духами. Во сне он увидел:

– Тени с копьями из оленьего рога, чьи лица были скрыты под масками из черепов волков.

– Чёрный дым, пожирающий ивы, как тысяча голодных ртов.

– Следопыта, роющего могилу для ребёнка с тремя спиралями на лбу.

Шаман проснулся, вцепившись в амулет из зуба песца. Его пальцы дрожали, когда он поднёс тлеющую ветвь к стене пещеры – на камне проступили три спирали, нарисованные охрой. Знак огня.

Лара-Белое Крыло подошла к шаману, протянув костяную пластину с меткой раннего отлёта лебедей.

– Они улетели… как тогда.

Ург не ответил, но на стене пещеры рядом со спиралями появилась новая зарубка.

Трещина в камне

У Камня Голосов, где племя оставляло подношения из рыбьих костей и раковин, Ург нашёл раскол. В щели лежал пепел, смешанный с толчёной охрой. Шаман размазал красную пыль по камню – спирали слились в символ из его сна.

– Духи земли жаждут крови, – прошипел он, размазывая охру по камню. – Не утолим – река иссохнет! – прошептал он, поправляя ожерелье из зубов рыси. Дети клана Лебедя, игравшие у воды, не заметили, как пепел зашевелился, словно им управляла невидимая рука. Ург знал – это работа Клана Волка. Только они умели говорить с духами земли, даже если те гневались.

Племя собралось у реки. Лебеди в белых плащах из пуха шептали молитвы, их пальцы чертили в воздухе узоры созвездий. Щуки стояли отдельно, лица раскрашены синей глиной в чешую, копья воткнуты в землю – словно частокол из костей. Бобры в плащах с вышитыми волнами молча плели сети, а Волки наблюдали из-за скал, их татуировки в виде клыков мерцали в темноте.

Совет у костра

Грох, вождь, восседал на троне из переплетённых оленьих рогов. Его плащ из шкур был стянут поясом из сухожилий, а в косах бороды болтались подвески из волчьих клыков. Ург бросил в огонь горсть охры – пламя вспыхнуло кроваво-красным.

– Духи гневаются! – крикнул он.

Грох, вождь Щуки, фыркнул:

– Твои духи боятся щучьих копий!

– Духи жаждут, как пересохшее русло. Не напоишь – выпьют нас. – твердо сказал Шаман.

Старейшины зашептались. Женщина с лицом, покрытым синими точками из сока вайды, кивнула Ургу.

– Духи говорят через Лару-Белое Крыло, – провозгласил Ург, указывая на слепую старуху в белом плаще. – Она видела, как чёрный дым пожирает звёзды!

Лара молча кивнула, её пальцы дрожали над чашей с водой. На поверхности проступили три спирали.

– Твои слова – пустой ветер. Духи шепчут, а я слышу только вой волков – сказал последнее слово Грох.

– Духи сухи, как кости в степи. Не напоим – высосут соки из земли. – настаивал Ург.

– Твои духи – шептуны в пустых ушах. Я слышу только крики ворон. – начал злиться Грох.

Когда Грох высмеял пророчество Урга, вождь незаметно сжал амулет с зубом волка – реликвию отца. Его пальцы дрогнули. Ночью ему приснился сон: река превратилась в змею, сжимающую племя в кольцах.

Торн, парень с плечами, узкими как у куницы, украдкой коснулся руки Кары – дочери лучшего мастера по гарпунам. Её браслет из раковин молча звенел в ответ.

Ночью река внезапно обмелела, оставив на песке мёртвую рыбу с выколотыми глазами.

Глава 2: Табу

 Кровь и глина

Река Дон, окутанная утренним туманом, блестела, как чешуя гигантской щуки. Кара, дочь мастера гарпунов из Клана Бобра, сидела на берегу, смешивая глину с толчёными раковинами беззубки. На её запястье красовался браслет из резцов бобра – знак рода, строящего запруды и ловушки из ивовых прутьев.

Кара наблюдала, как Дарра, старейшина Бобров, замешивает краску. «Бери, – та протянула ей раковину с кроваво-красной смесью. – Духи любят, когда их рисуют тёплым».

Женщины Лебедя собирали вайду на рассвете, срезая листья костяными серпами. Листья складывали в ямы, засыпали золой и мочой, оставляя бродить на луну. Потом толкли в ступах, смешивая с рыбьей желчью. «Синий – цвет ночи, – говорила Ильва, рисуя узоры на лице Кары. – Он прячет нас от глаз духов.»

Торн, сирота из Клана Щуки, подошёл бесшумно, словно тень выдры. В руке он сжимал гарпун с наконечником из ребра тура – такого же острого, как его взгляд.

– Для твоих сомов, – протянул он оружие, и их пальцы встретились на гладкой кости.

Старуха из Клана Лебедя швырнула комок глины в воду. Её пальцы, покрытые узорами из синей глины, дрожали от ярости.

– Бобры и Щуки не делятся добычей со времён Великого Раздела! – прошипела она, указывая на шрам у локтя – метку старинной битвы за затон.

Торн молча приподнял край рубахи из бобровой шкуры, обнажив шрам на боку – след от дротика, брошенного когда-то охотником из Клана Бобра. Такой же, как у Следопыта.

Со времён Великого Раздела, когда река обмелела, а кланы делили тощие уловы, Бобры и Щуки перестали дружить.

На рассвете дети нашли на берегу перевёрнутые спирали, вырезанные на камнях.

Танец теней

Ночью у костра, разожжённого от углей священного очага, шаман Ург надел маску из берёсты, раскрашенную охрой и сажей. На стене пещеры за его спиной танцевали тени: силуэты мамонтов и бизонов, нарисованные кроваво-красной глиной.

– Клан Бобра строит плотины, Клан Щуки плетёт сети! – голос Урга гремел под сводами, как весенний ледоход. – Но Река-Мать не терпит жадных! Кто смешает кровь – станет добычей Клана Волка!

«Клан Волка – бродячие охотники, изгнанные за нарушение законов. Они становятся палачами для предателей».

Лара-Белое Крыло, наклонившись, тихо рассказала Каре: «Когда-то Река-Мать разгневалась и послала чуму. Волки вызвались стать её жертвой: ушли в степь, съели заражённое мясо, а духи за это дали им видеть сквозь время. Теперь они платят вечным изгнанием.»

Грох, вождь, восседавший на троне из переплетённых оленьих рогов, швырнул в огонь ветвь, обмотанную сухожилиями. Дым пах жжёной костью.

– Пусть Щуки помнят, как их предки тонули в собственных сетях! – провозгласил он, и воины с лицами, раскрашенными под рыбью чешую, загрохотали копьями о щиты.

Кара, спрятавшись за спиной матери-мастерицы, заметила, как Торн провёл пальцем по влажному полу пещеры. На глине проступили две спирали – тайный знак, который шаман видел во сне.

Запретный подарок

Перед рассветом Кара нашла у своей постели, устланной шкурой песца, костяную иглу – ту самую, что потеряла у реки. Рядом лежал кусок мела с рисунком: две рыбы, плывущие против течения, их хвосты переплетены, как корни ивы.

Но радость длилась мгновение. На пороге пещеры стоял Грак, стражник с лицом, раскрашенным полосами, как у барсука. В его руке блеснул нож из ребра мамонта.

– Следующее – твои рёбра, – прошипел он, бросив к ногам Кары отрубленный хвост налима – знак позора для рыбака. Ты не можешь принимать подарки от клана Щуки.

Несколько лет назад:

Грак стоял над могилой сестры, чьё тело было обёрнуто в сеть с узлами клана Щуки. Она полюбила юношу из Бобров, и старейшины приговорили их к «Крови камня». Её возлюбленный стал Волком, а она бросилась в реку. С тех пор Грак носил на поясе обрывок той сети – как клятву мстить смешению кровей.

«Крылья предупреждают»

Лара-Белое Крыло стояла у Камня Голосов, её пальцы скользили по зарубкам на костяной пластине – календарю миграций. Сигма, мальчик-Лебедь, поднес к её руке пучок пуха, выпавшего из гнезда.

– Кликуны улетели раньше, – голос Лары звучал как шелест высохших листьев. – Они бегут от огня, что идёт с севера.

Грох усмехнулся, поправляя клыки в бороде:

– Птицы глупее людей. Испугались ливня?

– Нет, – Сигма указал на галок, круживших над рекой. – Они мечутся, как пчёлы перед грозой. Духи не дают им сесть.

Кара подняла глаза: стая действительно билась в воздухе, не находя места. Ей вспомнился сон – тени с копьями из обожжённой кости.

Ритуал примирения:

После спора Бобров и Щуки Лебеди сплели у костра круг из ивовых ветвей. Лара вложила в руки Грома и Гроха связку из рыбьих костей и тростника:

– Река кормит и щуку, и бобра. Разорвёте её течение – останетесь с пустыми руками.

Старейшины затянули «Песнь Сплетённых Крыльев», а Сигма развязал узлы на верёвке, связывающей кланы. На песке осталась спираль – знак перемирия.

Глава 3: Тишина перед бурей

Ночью тень пробралась в пещеру Бобров. Утром Гром обнаружил пропажу священного ножа. На земле лежал коготь медведя с выцарапанной спиралью.

– Это Волки… Они мстят, – прошептала Лара-Белое Крыло.

Следопыт стоял над обрывом, сжимая окровавленный нож Бобров. В его памяти всплыли слова возлюбленной:

– Мы сбежим. Сплетём новую сеть…

Он бросил нож в реку. Перевёрнутые спирали на камнях засветились кровавым светом.

Песня стрекоз

У болота, где племя ловило сомов вершами из ивовых прутьев, Кара протянула Торну коготь медведя:

– Для нового гарпуна.

Торн в ответ протянул Каре пращу из сплетённых сухожилий и кожи сайгака и положил в руку ей гладкий камень.

– Крути вот так, – его пальцы обхватили её запястье. – И отпускай, когда ветер стихнет.

Камень улетел в кусты.

– Снова, – усмехнулся Торн. – Или ты хочешь, чтобы неандертальцы смеялись?

К десятому разу камень попал в ствол ольхи.

– Теперь в глаз, – сказал он. – Духи любят метких.

Стрекозы, кружившие над водой, вдруг замолчали. По воде пробежала рябь, будто кто-то невидимый бросил камень.

Кровь в роднике

Дети, собиравшие клюкву, прибежали с криками: родник, где женщины стирали шкуры, был красным, как свежее мясо. Ург зачерпнул воду горстью – на дне лежал череп ребёнка с пробитой височной костью. На лбу – три спирали, нарисованные охрой, смешанной с кровью.

Шаман Ург разглядел на черепе не просто спирали, а перевёрнутые символы.

– Они копируют наши знаки, но рисуют их против течения, – прошептал он. – Это проклятие. Кто-то попытался украсть силу Реки-Матери, и духи исказили их душу.

Грох приказал закидать родник камнями. Но той же ночью Торн вырыл череп и спрятал в мешок из лосиного пузыря. Знак огня теперь был с ними.

Календарь миграций

Лара-Белое Крыло собрала старейшин у Камня Голосов. На шкуре бизона она разложила костяные пластины с зарубками, напоминающими крылья птиц.

– Лебеди-кликуны улетели на неделю раньше, – её пальцы скользнули по символам. – Так было лишь перед Великим Разделом. Духи птиц шепчут: беда идёт с запада.

Грох, сидя на камне, усмехнулся:

– Твои птицы испугались ветра. Или это ты дрожишь от страха?

Но Кара заметила, как его рука сжала амулет с волчьим клыком. На песке у ног Лары ветер нарисовал перевёрнутую спираль.

Глава 4. Круги на воде

Рассвет над Доном был похож на раскалённый кремень, брошенный в воду. Река, изрезанная запрудами и ловушками, дышала туманом, а на её берегах просыпалось племя, чья жизнь зависела от воли волн и зверей.

Лара сидела у родника, её пальцы скользили по воде, словно читая невидимые письмена. Кара принесла ей камень с тремя спиралями.

– Первая спираль – прошлое, – заговорила старуха. – Когда река была единой, а кланы – одним народом. Вторая – настоящее: трещины, которые мы сами создали. Третья…

Она внезапно схватила руку Кары:

– Третья ещё не замкнулась. Она зависит от вас. Но замыкание принесёт не мир, а очищение огнём.

Вода в роднике забурлила, и на миг показалось лицо с горящими глазами – дух Реки-Матери.

Ритуал «Связанные руки»

Подростки из враждующих кланов должны были сплести сеть вместе, их запястья связывали сухожилиями. Ург прокричал:

– Порвёте нити – ваши души утонут!

Торн шевельнул пальцем, ослабив узел. Сеть выдержала.

Когда Кара и Торн сплели сеть, вода в Доне поднялась, затопив лагерь Щуков. Грох, стоя по пояс в воде, впервые задумался:

– Может, старик прав…

У болота, где стрекозы звенели, как стеклянные колокольчики, Торн протянул Каре коготь пещерного льва, обёрнутый в полоску кожи.

– Возьми. Он пережил десятки зим… Пусть защитит тебя лучше, чем я.

Кара разжала ладонь, где лежала ракушка с выцарапанной спиралью:

– А это – чтобы река всегда вела тебя домой.

Их пальцы соприкоснулись, и где-то в камышах крикнула выпь, будто смеялась над наивностью юных сердец.

Круги

Кара стояла у запруды, наблюдая, как брошенный камень расходится кругами.

– Река помнит каждый удар, – сказала Лара-Белое Крыло, внезапно появившись за её спиной. – Скоро круги дойдут до берега.

Старуха ушла, оставив Кару гадать: говорила ли она о трещине в Камне Голосов, о странных следах или о сети, сплетённой четырьмя руками?

Флэшбек Следопыта

Следопыт стоял на краю обрыва, его пальцы сжимали обрывок сети – ту самую, что когда-то сплела Она, девушка из клана Бобров. В памяти всплыл её смех, когда он учил её метать гарпун:

– Ты бросаешь, как Щука! – смеялась она.

Теперь её кости лежали на дне Дона, а его тело покрывали шрамы от волчьих укусов. Он бросил в реку камень с тремя перевёрнутыми спиралями.

– Вы отняли у меня всё… Теперь я отниму у вас покой.

Ветер принёс вой гиен – будто степь отвечала ему.

Тем временем Лара-Белое Крыло, склонившись над священным родником, рассказывала Каре:

– Когда чума выкосила половину племени, Волки вызвались съесть заражённое мясо. Они знали, что умрут… но духи даровали им силу видеть сквозь время. Теперь их глаза горят в темноте, а следы пахнут пеплом.

Вода в роднике показала тень Следопыта – его лицо было покрыто шрамами, как кора старого дерева.

Язык земли

Засуха сковала Дон. Родники высохли, а женщины плакали у пустых корзин. Следопыт пришёл на рассвете, неся посох из лосиного рога. Он воткнул его в песок у высохшего русла и начал водить по кругу, напевая гортанную песню. Земля загудела, как пустой желудок зверя.

– Здесь, – он ударил посохом. – Копайте.

Во́ды хлынули чёрными струями, пахнущими серой. Гром зачерпнул горсть и выплюнул:

– Это не вода – отрава!

Следопыт уже уходил, бросив через плечо:

– Река платит за вашу глухоту.

Жизнь в пещере

Глава 5: «Кости и клятвы»

Камень Голосов, испещрённый спиралями и отпечатками ладоней предков, возвышался над Доном, как немой страж. Ветер шевелил перья в волосах старейшин, а дым священного костра, где тлели можжевельник и полынь, обволакивал собравшихся пеленой тайны. Подростки стояли плечом к плечу, но между кланами зияла невидимая пропасть – словно сама Река-Мать разделила их тенью.

Гром, мастер запруд клана Бобра, выступил вперёд. Его плащ из бобровой шкуры отливал медью в свете костра.

– Кара, дочь ивовых прутьев, – голос отца прозвучал как удар гарпуна. – Сегодня ты станешь Хранительницей Запруд. Твои руки будут плести судьбу клана.

Он протянул дочери нож с рукоятью из резного зуба бобра:

– Ты – Хранительница Запруд. Твоя воля – служить клану.

Лезвие, отполированное до зеркального блеска, отразило лицо Кары – бледное, с тенью сомнения в глазах цвета речной воды. Нож был холодным, как зимний лёд. Кара сжала лезвие, чувствуя, как холод металла проникает в кости.

– Это не дар, а цепи, – подумала она, сжимая рукоять.

Рядом Торн, сирота из клана Щуки, стоял, опустив взгляд. Его испытание огласил Грох, вождь, чья борода была сплетена в косички с волчьими клыками:

– Торн-без-корней! Чтобы стать воином, ты убьёшь сома гарпуном. Без помощи клана. Без сетей. Лишь твоя рука и дух Щуки.

Торн кивнул, не поднимая глаз. На его шее дрогнула жилка – единственный признак волнения.

Грох приблизился к Грому, его плащ из волчьих шкур задел Кару. Запах дыма и крови.

– Пусть твоя дочь научит моих воинов строить ловушки, – прорычал вождь Щуки, – а мои охотники защитят ваши запруды от шакалов.

Тишина повисла, как туман над водой. Даже пламя костра замерло.

– Согласен, – ответил Гром, избегая взгляда дочери.

Кара вскипела:

– Мы не делимся секретами с Щуками! – её голос звенел, как разбитый лёд. – Запруды – кровь Бобров!

Гром схватил её за запястье так, что браслет из резцов впился в кожу:

– Ты – Хранительница. Твоя воля – служить клану.

Когда старейшины начали петь «Песнь Ив», Лара-Белое Крыло подошла к Каре. Слепая шаманка клана Лебедя положила руку на её плечо – лёгкое прикосновение, словно крыло птицы.

– Твоя судьба – быть мостом, дитя, – прошептала она, – но помни: мосты рушатся, если по ним идут против течения.

Её пальцы дрогнули, будто ощущая незримую трещину. Вода в священной чаше у Камня Голосов вдруг забурлила, и на поверхности проступили три спирали – две переплетённые, третья разорванная.

Кара сидела у костра, перебирая коготь пещерного льва на шее. Торн бросил в огонь сухую ветвь, и искры взметнулись к звёздам.

– Помнишь, как мы встретились? – спросил он, не глядя на неё.

Она улыбнулась: тогда он, тощий пацан из Щуки, пытался украсть у неё рыбу из сети. Она замахнулась веслом, а он, вместо того чтобы бежать, рассмеялся: «Ты дерешься, как барсук – шумно, но без толку».

– Ты тогда сказал, что барсуки умнее людей, – она ткнула его в бок. – И что они никогда не попадают в собственные ловушки.

Торн взял её руку, его шершавые пальцы закрыли шрам-спираль:

– Я ошибался.

Ночью вождь тайком принёс к Камню Голосов жертву – свежее мясо тура.

– Духи… если вы есть – дайте знак.

Ветер донёс вой волка. Грох вздрогнул, как ребёнок.

А вдалеке, за холмами, где начиналась Степь Смерти, завыл ветер. Будто смеялись духи, знавшие то, что скрывали люди. Следопыт стоял вдалеке, его волчья шкура сливалась с ночью.

Посредничество Лебедя

Бобры и Щуки стояли друг против друга, разделив тушу тура как баррикадой. Грак уже выхватил нож, когда Сигма, мальчик-Лебедь с пером за ухом, шагнул между ними.

– Закон Трёх Волн делит добычу так:

Он воткнул в землю ветвь ивы, разбив пространство на три части:

– Бобрам – головы (костный мозг для клея), Щукам – мясо, Лебедям – шкуры для предсказаний.

Гром, вождь Бобров, хмыкнул, но кивнул. Грох бросил на землю окровавленный гарпун:

– Пусть будет по-вашему… пока.

Сигма подобрал ветвь – на ней остались три зарубки, как на календаре.

Ночью кто-то перерезал горло священному оленю Лебедей. На снегу остались следы – не человечьи, не звериные.

Язык земли

Родник у стоянки Бобров иссяк. Гром, потрескавшиеся губы облизывая, бросил к ногам Следопыта мешок с обсидианом:

– Найди воду. Или твои Волки будут пить песок.

Следопыт приложил ладонь к земле у Скалы Стенаний. Его пальцы водили по трещинам, будто читая невидимые письмена.

– Здесь, – он ударил ножом в песок.

Копья Волков углубились в землю, и через час забурлила мутная жижа. Грох фыркнул:

– Собачья удача.

– Не удача, – проворчал Ург, трогая влажный камень. – Земля говорит с теми, кто помнит её голод.

Совет Волков

Ночью Следопыт собрал сородичей у подножия скалы. Харт, старик с лицом в шрамах, бросил в костёр ребро тура:

– Они снова используют нас как лопаты. А когда вода вернётся – прогонят.

– Нет, – Следопыт провёл ножом по ладони, капнув кровью на угли. – Мы напомним им Великую Засуху. И они попросятся в нашу стаю.

Сны Кары:

Кара проснулась в холодном поту. Во сне она видела тени, пляшущие вокруг костра из раскалённых спиралей. Их копья, словно выкованные из звёздного света, пронзали воздух, оставляя за собой дымные шрамы. Шёпот, похожий на скрип льда под ногами, повторял:

– «Ма-ха-ра…»

Запах гари висел в воздухе, хотя угли в очаге давно потухли. На её запястье пульсировал шрам-спираль, как будто кто-то выжег его изнутри.

Лара-Белое Крыло сидела у родника, её пальцы чертили на песке фигуры с копьями, лица которых скрывал дым.

– Они идут… но не через степь. Через нас, – прошептала она, стирая рисунок. Её пустые глазницы, жертва давнего ритуала, где она отдала зрение за прозрение, смотрели сквозь Кару.

Глава 6: «Костяные цепи»

Плетение «Сети Вечности» началось на рассвете, когда первые лучи солнца позолотили воды Дона. Кара стояла перед священным камнем, её пальцы скользили по ивовым прутьям, сплетая узлы, которые должны были символизировать единство кланов. Но вместо традиционных ромбов – знака четырёх рук племени – она вывела волну, изгибающуюся, как змея. Неподалеку, на берегу, прислонившись к своему просмоленному челну, за ней с непроницаемым выражением лица наблюдал Омут, лодочник клана Лебедя. Его пальцы нервно теребили свисток из лебединой кости, висевший на шее.

– Ты плетёшь раздор! – прогремел Гром, его тень накрыла сеть, словно туча. Лицо отца, обычно спокойное, искажала ярость. – Волны губят берега! Ты забыла учение предков?

Рядом Грак, воин Щуки, скрестил руки на груди. Синие полосы на его лице, имитирующие чешую, дрожали от смеха:

– Бобры боятся даже своих узлов. Может, им пора научиться плести сети из страха?

Кара сжала прут так, что тот треснул. Её зелёная рубаха, расшитая узорами ив, сливалась с камышами, будто она сама была частью реки.

– Волны – это жизнь, – прошептала она, глядя на Грома. – Река не терпит углов.

Ильва, старейшина Лебедя, указала на треснувшую запруду:

– Если перекрыть реку – уйдёт рыба, а с ней и удача. Помни Великий Раздел!

Гром зарычал, но отступил, и Бобры ослабили плотину.

Торн подошёл, когда старейшины ушли спорить к костру. Его лицо, раскрашенное в синюю чешую, казалось чужим, но глаза – всё те же, острые, как гарпун.

– Возьми, – он сунул ей в ладонь высушенную щучью чешую. На ней был выцарапан знак: спираль, перечёркнутая когтем. – Это из родника…

– Грак следил, пригнувшись, как барсук у норы.

– Они копают ямы у Скалы Стенаний, – прошептал Торн. – Спирали на камнях… перевёрнутые.

Голос Грака разорвал тишину:

– Нарушают Закон Молчания! – он выступил вперёд, тыча пальцем в Кару. – Щука и Бобёр шепчутся, как воры!

Грак, тыча ножом в грудь Кары, вдруг замер. В его глазах мелькнуло воспоминание: девочка с косичками, опутанная сетями у запруды.

– Она умерла, потому что Бобры нарушили ритуал! – прошипел он. – «Связанные руки» должны были сплести единство, а вы…

Флешбек: Юный Грак, тогда ещё не воин, плел сеть с девушкой из клана Бобра у запруды. Её смех звенел, как вода над галькой. Но узел, завязанный в спешке, разошёлся – сети опутали её, как щупальца, и течение увлекло в омут. На берегу остался только её браслет из резцов бобра… и шрам-спираль на руке Грака, куда впилась рыбья кость от застёжки сети.

– Ты думаешь, я не вижу её в твоих глазах? – Грак прижал Кару к дереву, тыча ножом в её браслет. – Все Бобры – убийцы! Вы заманиваете в сети даже своих!

Совет собрался у костра, где догорали кости сайгака. Грох, восседая на троне из оленьих рогов, бросил в огонь чешую со спиралью. Дым заклубился чёрным вихрем.

– Торн-без-корней! – рык вождя заставил смолкнуть даже цикад. – Ты отправишься в Степь Смерти. Докажи, что Щуки не нуждаются в помощи Бобров… или стань пищей гиен.

Торн стоял неподвижно, но его глаза встретились с Карой. В них не было страха – только холодная решимость.

– Я принесу тебе добычу, – сказал он, глядя на Гроха, но слова явно предназначались ей.

Грак усмехнулся, обнажив зубы, подкрашенные соком вайды:

– Может, сразу попросишь Волков выть по тебе?

Перед уходом Торн оставил у Камня Голосов связку сухожилий – материал для новой сети. Кара развязала её и нашла внутри коготь медведя. Знак Следопыта.

– Они уже здесь, – прошептала она, сжимая коготь. Вода в реке забурлила, и на миг показалось лицо с горящими глазами – не духа, а человека. Перевёрнутые спирали на его лбу сливались в оскал.

– Следопыт – не просто изгой. Он говорит с теми, кого мы похоронили… – Лара провела рукой над сетью Кары. Дыры затянулись сами, образуя узор в виде волчьих глаз.

Глава 7: «Кровь и праща»

Торн шагнул за границу охотничьих угодий, отмеченную черепами сайгаков. Грох приказал ему вернуться с сомом – «доказательством преданности клану», но река молчала. Вместо рыбы он нашел следы: глубокие царапины на камнях, будто кто-то волочил когти. И перевёрнутые спирали, выжженные на коре деревьев.

Праща в его руке дрогнула. Орел, круживший над степью, камнем рухнул вниз, пронзённый гладким булыжником. Торн поднял птицу, её крылья были неестественно скрючены.

Стадо туров, подгоняемое воинами Щуки, неслось к обрыву. Лебеди, спрятавшись в камышах, подали сигнал – трель, похожую на крик перепела. Бобры выстроили забор из ивовых кольев, но один из них треснул.

– Делить поровну! Закон трёх волн! – рыкнул Грох, когда звери рухнули в яму.

Кара, стоявшая у края, заметила, как Грак незаметно отрезал лучший кусок мяса. «Закон для них – гибкая лоза», – подумала она.

Гром застал дочь у запруды, где она чинила ловушку.

– Корм – лучший повар клана. Его сети всегда полны рыбы, – сказал он, разминая пальцами сухожилия. – Ты выйдешь за него. Это укрепит корни Бобров.

Кара взглянула на Корма: тот сидел у костра, вылавливая из котла водоросли. Его лицо, обсыпанное рыбьей чешуёй, блестело от жира.

– Я не стану женой того, кто видит в реке только суп! – она швырнула в воду прут, и круги разошлись, смывая отражение Корма.

Ночью Лара-Белое Крыло нашла Кару у разорванной сети. Слепая шаманка провела пальцами по дыре, будто читая швы как письмена.

– Трещина уже здесь… – её голос звучал как шелест камыша. – Словно сломанное крыло у птенца, не готового к полёту. Ты летишь против ветра судьбы, дитя, но лишь те, кто смеет плыть против течения, увидят берег.

Внезапно шаманка вцепилась в запястье Кары:

– Он вернётся. Тот, чьи следы пахнут пеплом и тоской.

Ветер донёс с запада вой гиен. Или это смеялся Следопыт?

Торн вернулся на рассвете, неся тушку орла. Грох фыркнул:

– Где сом?

– Река молчит. Духи взяли его, – солгал Торн, пряча за спиной коготь с выцарапанной спиралью.

Торн бросил окровавленный коготь в костёр. В пламени на миг возникло лицо Следопыта.

– Он идёт… – прошептала Кара, не зная, откуда в её голове эти слова.

Дым поднялся чёрным столбом, а вдалеке, за холмами, кто-то вторично завыл в ответ.

«Совет Волков, Ритуал костей и Тень Изгнания»

Ночью Волки собрались у Скалы Стенаний.  Их лица были суровы, речи – рублены, как мясо тупым топором.

Флешбэк: Следопыт (тогда ещё молодой Волк по имени Корр) стоял перед советом вождей. Его отец, вождь Волков, только что был убит в стычке с объединённым отрядом Щук и Бобров. Щуки обвинили Волков в нарушении границ охотничьих угодий, Бобры – в разрушении запруд. Доказательств было мало, но Грох (тогда ещё молодой и амбициозный воин) и Гром (уже мастер запруд) настаивали на изгнании всего клана Волков. "Вы – падальщики! – кричал Грох. – Вам нет места среди честных охотников!" "Ваши тропы несут разрушение!" – вторил ему Гром. Лебеди пытались вмешаться, но их голос потонул в яростных криках. Клан Волков, ослабленный и лишённый вождя, был изгнан в бесплодные степи, обречённый на голод и скитания. Маленький Корр видел слёзы на глазах матери и холодную ярость в глазах оставшихся воинов. Он поклялся отомстить.

Теперь, стоя перед остатками своего клана, Следопыт (бывший Корр) разложил кости с вырезанными рунами: рёбра тура, позвонки оленя, череп гиены. В центр он бросил свой коготь, покрытый спиралями.

– Духи, внемлите! – его голос слился с воем ветра. Он ударил ритуальным жезлом из берцовой кости, испещрённым перевёрнутыми спиралями, по черепу тура. Кость глухо отозвалась, и Следопыт припал ухом к земле. «Земля. Говорит. Месть», – прорычал он, поднимаясь.  Затем он капнул кровью из надреза на ладони на тлеющие угли, и дым, принявший на мгновение форму волка с горящими человечьими глазами, взвился вверх.

– Трещина растёт, – прошипело существо из дыма, или это Следопыт сам перевёл шёпот земли. – Они сожгут свои корни. Заплатят. За всё.

Следопыт кивнул и швырнул в огонь пучок волос Кары, украденных у родника. Пламя взревело, осветив синие огни в степи – они вели к пропасти.

– Мы пробудим тех, кто спит под камнями, – провозгласил Следопыт, разгребая костёр жезлом. – Они сметут эти жалкие кланы, как осенний лист! И тогда земля снова будет нашей! Земля. Наша. Кровь. Их.

– Ты пробуждаешь не силу, а голод земли, Следопыт! – голос Харта прозвучал твёрдо, перекрывая вой ветра. – Ты слышишь лишь свою злобу, а не шёпот предков! Истинные Волки живут в гармонии с землёй! Не сеют хаос! Мы не будем твоими псами в этой кровавой пляске!

Харт повернулся и, не оглядываясь, пошёл прочь. За ним, после мгновения колебаний, последовала почти половина собравшихся Волков. Следопыт проводил их взглядом, в котором не было сожаления – лишь холодная ярость и презрение. «Слабаки. Умрут. Тоже», – прошипел он оставшимся.

Перед рассветом Каре приснилось, что она стоит на краю пропасти. Из трещин выползали тени в плащах из пепла, их копья светились, как раскалённые угли. Одно коснулось её руки – и боль, реальная, разбудила её. На запястье краснел шрам-спираль.

– Это не сон, – прошептала Лара, нащупав отметину. – Они идут. Те, кого мы похоронили живыми.

Глава 8: «Тени без лица»

Рассвет над Доном затянулся свинцовыми тучами, будто сама река затаила дыхание. Охотники из клана Щуки, выслеживавшие добычу у излучины, замерли как вкопанные. Перед ними, на влажном песке, зияли отпечатки – широкие, с длинными когтями, впившимися в землю. Ни медведь, ни волк не оставляли таких следов. А рядом, на прибрежном валуне, чернели перевёрнутые спирали, будто выжженные раскалённым железом.

– Это… не человек, – прошептал младший из охотников, Тув, сжимая копьё. Его пальцы дрожали.

– И не зверь, – добавил старик Бран, приседая для осмотра. – Смотри: два пальца длиннее остальных. Как у тех, кто копает землю когтями.

Ург прибыл на берег с первыми лучами солнца. Его плащ, украшенный зубами рыси, шелестел на ветру. Шаман провёл рукой над отпечатками, затем втянул воздух, будто нюхал невидимый дым.

– Духи земли шевелятся, словно корни древнего дерева, пробуждаясь от долгого сна, – произнёс он, и в его глазах отразились спирали на камне. – Они не звери и не люди. Это тени, что ползают под камнями… Тени, что несут дыхание хаоса.

Грох, подошедший с группой воинов, фыркнул:

– Тени? Ты всё больше говоришь, как сумасшедший воробей.

Но его взгляд скользнул к когтистым следам, и пальцы невольно сжали рукоять ножа.

Ург, исследуя следы с когтями у родника, провёл рукой над землёй. Перевёрнутые спирали на камнях излучали тепло, словно под ними тлели угли. «Словно сама краска, эта рыжая охра, смешанная с толчёным камнем из Гремящей балки, дышит жаром, соприкасаясь с влагой земли», – подумал шаман, вспоминая рассказы о минералах, что "потеют огнём".

– Это не враги… это сама Река-Мать плачет, её слёзы – эта ржавая вода,– пробормотал он, сжимая амулет. – Кто-то пытается разбудить Древнего Змея, что спит в глубинах и пожирает время.

– Засыпьте это песком! – приказал вождь, указывая на следы. – И сбросьте камень в воду!

Во́ды Дона с глухим плеском поглотили валун, но спирали, казалось, проступили сквозь толщу реки, окрасив её в ржавый цвет. Омут, как раз подплывший к берегу на своём челноке, замер, увидев это. Его лицо на мгновение исказила странная гримаса, которую Кара, стоявшая неподалёку, не смогла расшифровать – то ли страх, то ли мрачное удовлетворение.

Ночью Грох вернулся к берегу один. В руке он сжимал клык волка – единственное, что осталось от отца, погибшего в Битве Трёх Рек.

– Если вы есть… – он положил реликвию у кромки воды. – Дайте знать.

Ветер внезапно стих. Тишину разорвал вой – протяжный, как плач, но с нотками издёвки. Грох отпрянул, выхватив нож. В темноте мелькнули огоньки – десятки крошечных глаз, исчезнувших так же быстро, как и появились.

Ург, обеспокоенный появлением перевёрнутых спиралей, собрал Кару и нескольких молодых послушников у Камня Голосов. Он разложил перед ними гладкие речные камни и начал чертить на них охрой.

– Смотрите, дети, – его голос был тихим, но проникал в самое сердце. – Вот спираль. – Он начертил правильную, закручивающуюся внутрь спираль. – Это дыхание Реки-Матери. Её сила, что течёт вечно, от истока к устью, от рождения к смерти и снова к рождению. Это круг жизни, гармония. Так дышат наши предки в мире духов, так поёт ветер в камышах, так летит сокол в небе.

Он обмакнул палец в чёрную сажу и рядом начертил перевёрнутую, раскручивающуюся наружу спираль.

– А это – дыхание вспять. Это хаос. Это когда река поворачивает своё течение, когда мёртвые восстают, а живые пожирают друг друга. Перевёрнутая спираль – это рана на теле Реки-Матери. Это знак нарушения баланса, знак прихода тёмных сил. Тот, кто чертит такие знаки, призывает разрушение. Он открывает дверь для тех, кто спит под камнями и жаждет нашей крови.

Кара смотрела на рисунки, и её шрам-спираль на запястье словно запульсировал. Она вспомнила перевёрнутые спирали на камнях у родника, на лбу тени из её сна.

Лара-Белое Крыло сидела у родника, её пальцы скользили по воде, где плавала мёртвая рыба с белыми, словно вываренными, глазами.

– Они идут из-под земли… – её голос звучал так, будто доносился из глубины колодца. – Те, кого мы похоронили. Те, кого забыли. Старые обиды, как голодные птенцы, всегда возвращаются в гнездо, требуя своей доли.

Кара, принесшая шаманке воду, замерла:

– Кто они?

Лара повернула к ней лицо – пустые глазницы казались бездонными.

– Тени без лиц. Их голод старше рек. Твоё сердце, дитя, – перелётная птица. Ищет тепла, но летит навстречу буре.

Внезапно родник забурлил, выплеснув на берег кость с тремя спиралями. Перевёрнутыми.

Глава 9: «Кровь камня»

Далеко от стоянки, в сырой и сумрачной лощине, скрытой от посторонних глаз густыми зарослями ольхи и старыми, поваленными деревьями, Следопыт встречался с чужаками. Это были те самые "Соседи" – племя Homo Sapiens с дикими, горящими фанатизмом глазами и телами, покрытыми ритуальными шрамами в виде перевёрнутых спиралей. Их вождь, приземистый, широкоплечий мужчина с грубыми чертами лица и тяжёлой дубиной из сучковатого дуба, внимательно слушал Следопыта.

– Земля. Их. Богата, – Следопыт говорил своими рублеными фразами, указывая в сторону стоянки Гроха. – Рыба. Зверь. Много. Но. Духи. Слабые. Вождь. Глупый. Боится. Теней.

Вождь "Соседей", которого звали Зарр, хрипло рассмеялся.

– Мы чтим Великую Спираль, что пожирает старый мир и рождает новый! – прорычал он, ударяя дубиной о землю. – Мы несём её огонь! Если твои слова – правда, и их духи слабы, мы очистим эту землю для истинных хозяев! Что ты хочешь взамен, Волк-одиночка?

Следопыт оскалился, обнажив острые, как у зверя, зубы.

– Месть. Кровь. Их. Щуки. Бобра. Всех. Кто. Изгнал. Мой. Клан. Вы. Возьмёте. Их. Землю. Я. Укажу. Слабые. Места. Помогу. Сделать. Их. Духов. Ещё. Слабее.

Он достал из кожаного мешка несколько предметов: пучок волос Кары, обломок ритуального ножа клана Лебедя, высушенную лапку бобра. Он провёл над ними рукой, на которой были вытатуированы переплетающиеся спирали, и что-то прошептал на гортанном языке Волков. Затем он передал их Круту.

– Это. Связь. С. Их. Духами. Используйте. В. Своих. Ритуалах. Ослабьте. Их. Защиту. Я. Сделаю. Остальное. Скоро. Река. Их. Станет. Красной.

Крут взял предметы, его глаза хищно блеснули. Он кивнул.

– Договорились, Волк. Великая Спираль будет довольна новой кровью. Мы придём, когда ты дашь знак.

Женщины клана Лебедя прибежали к стоянке с воплями. Их кувшины, наполненные водой, источали запах металла и гнили. Родник, ещё вчера кристально чистый, теперь напоминал рану – вода струилась ржаво-красной жижей, а на дне, словно жертвенный дар, лежал череп ребёнка. Височная кость проломлена, а на лбу зияли три спирали, нарисованные смесью охры и пепла. Омут, одним из первых примчавшийся на крики, стоял у края родника. Его лицо было бледным, но в глазах Кара заметила странное, почти ритуальное спокойствие, когда он смотрел на осквернённую воду. Он ничего не говорил, лишь крепче сжимал свой костяной свисток.

Кара, подойдя к краю родника, замерла. Символы казались знакомыми, но…

– Они зеркальные, – прошептала она. – Как будто кто-то перевернул наши знаки.

Ильва, самая старшая из женщин клана Лебедя, чьи волосы были белы, как лебяжий пух, упала на колени:

– Это духи мёртвых детей! Они требуют крови! Река плачет кровью!

Ург явился на закате, неся связку сухих трав: полынь, чабрец и белену. Его пальцы дрожали, когда он бросил пучок в воду.

– Река-Мать, прими наш дар и очистись от скверны! Пусть твои воды снова станут чистыми, как песня кликуна на заре!

Вода забурлила, как кипящий котёл. Пузыри лопались, выбрасывая вверх кости – рёбра тура с надкусанными суставами, позвонки оленей, раскрошенные в песок.

Грох, наблюдавший с холма, ринулся вперёд, сбивая двух воинов:

– Ты вызвал их гнев, старик! Теперь они никогда не уйдут!

Ург повернулся к нему, глаза горящие, как угли:

– Гнев вызвали вы, Грох. Вы, что рубите ивы и перегораживаете реку. Духи не прощают жадности. Вы глухи к шёпоту воды, к плачу земли!

Кара заметила, как пальцы вождя сжали рукоять ножа – будто он хотел ударить шамана, но дрогнул.

Следопыт наблюдал из тени, как Ург бросает травы в родник. В его руке была кость с руной «месть».

– Вода. Их. Красная, – прошипел он и растворился в ночи. – Скоро. Вся. Такая.

Ночью у потухающего костра Торн сидел, вертя в руках коготь медведя. Кара прислонилась к нему плечом – так тихо, что даже цикады смолкли.

– Я видел такие следы в Степи Смерти… – начал он, не поднимая глаз. – Там, где земля покрыта трещинами. Она говорит на языке когтей и шепчет чужие имена.

Кара вздрогнула:

– Как в легендах о Великом Разделе… Помнишь? Тогда река обмелела, а кланы стали врагами.

Торн взял её руку. Его ладонь была шершавой, как кора:

– Тогда мы сплетём новую сеть. Такую, которую не разорвать.

Вдалеке завыл ветер. Или это засмеялся Следопыт?

Ург и Сигма склонились над перевёрнутыми спиралями у родника. Шаман дотронулся до знака и отдёрнул руку:

– Как от костра! Но камни холодные…

Сигма поднёс к символу мокрый мох – тот зашипел, выпуская пар. «Снова эта дьявольская краска», – пробормотал Ург, – «что горит без огня».

– Они везде, – мальчик дрожал. – У Волков, у Щуки… Как паутина.

Глава 10: «Зов земли»

Флешбек:

Много зим назад, когда Следопыт был ещё юным Волком по имени Корр, его клан жил на границе степей и речных долин, не всегда ладя с соседями, но сохраняя свою гордую независимость. Они были лучшими следопытами и охотниками на крупного зверя, их знание земли было непревзойдённым. Но их сила и независимость вызывали зависть и подозрения.

Однажды, после особенно суровой зимы, когда пища стала дефицитом, между кланами вспыхнул конфликт за лучшие охотничьи угодья. Щуки, под предводительством отца Гроха, славившегося своей жестокостью и жаждой власти, обвинили Волков в том, что те нарушают древние границы и воруют их добычу. Бобры, чей вождь был убит в случайной стычке (которую Щуки хитро представили как нападение Волков), присоединились к обвинениям, утверждая, что Волки разрушают их запруды и отпугивают рыбу.

Совет вождей был коротким и предвзятым. Гром, уже тогда влиятельный мастер запруд, представил "доказательства" вины Волков – сломанные ивовые прутья и следы волчьих лап у разрушенной плотины (хотя это могли быть следы обычных волков, а не клана). Отец Гроха гремел обвинениями, требуя изгнать "кровожадных хищников". Лебеди пытались призвать к разуму, говоря, что "нельзя рубить крылья стае, не разобравшись, кто виноват в буре", но их голоса утонули в яростных криках Щук и скорбных причитаниях Бобров.

Отца Корра, вождя Волков, пытавшегося защитить свой клан, предательски убили во время "переговоров" воины Щуки. Обезглавленный и сломленный клан Волков был изгнан из плодородных долин в бесплодные, холодные степи. Их жилища были сожжены, их священные места осквернены. Юный Корр, прячась в камышах, видел, как горит его дом, как плачет его мать, как воины Щуки с хохотом делят их скудное имущество. В тот день в его сердце поселилась ледяная ненависть и жгучая жажда мести. Он поклялся на крови своего отца, что вернётся и заставит Щук и Бобров заплатить за всё. Годы скитаний, голода и потерь лишь закалили эту ненависть, превратив Корра в безжалостного Следопыта, чья единственная цель – уничтожение тех, кто обрёк его клан на страдания.

Настоящее:

Следопыт стоял у границы племени, сжимая череп гиены. Его нож вырезал на лбу ещё одну, более глубокую спираль, переплетённую с рунами мести. Он опустил череп на землю, окружил его камнями, выложенными в форме перевёрнутой спирали. Затем он начал свой тёмный ритуал: он раскачивался из стороны в сторону, его голос переходил от низкого гортанного рычания к пронзительному вою, имитируя голоса духов земли, которых он призывал. Он чертил в воздухе пальцами, покрытыми татуировками-спиралями, невидимые знаки, направляя потоки тёмной энергии к стоянке племени. Он словно ткал паутину из проклятий, используя спирали как узлы, связывающие мир живых с миром голодных теней.

– Просыпайтесь, – прошипел он, закапывая череп у тропы. – Ваш час близок. Платите. За всё. Спираль. Завершится. На. Ваших. Костях.

Ург, нашедший череп на рассвете, уронил посох. Его голос дрожал:

– Он зовёт их… тех, кто спит под камнями. Духи, которых мы похоронили живыми. Он хочет накормить Древнего Змея нашей кровью.  Его перевёрнутые спирали – это зубы Змея, что впиваются в душу нашего племени!

Дети, игравшие у леса, нашли дерево с ободранной корой. На обнажённом стволе углем был нарисован человек с волчьей головой, окружённый спиралями. Его глаза, выжженные смолой, следили за каждым движением.

– Это Следопыт! – прошептала девочка, тыча пальцем в рисунок. – Он смотрит на нас!

Ночью земля зашевелилась. Жуки-могильщики, чёрные, с морщинистыми панцирями, они копошились у костей, выпавших из разлома. Их лапки, словно крошечные крючья, цеплялись за рёбра, будто пытаясь собрать скелет заново. Они сползлись к лагерю, образуя треснувший круг – точь-в-точь как знак на Камне Голосов. Ург бросил в них горящую ветвь, но насекомые не испугались. Они ждали.

Грох пришёл к Камню Голосов, когда луна была в зените. Его копьё, украшенное волчьими клыками, дрогнуло в руках, а затем сломалось о камень с глухим стуком.

– Если я неправ.… пусть река унесёт это, – бросил он обломок в воду.

Утром обломок лежал у его ног, покрытый инеем в форме волчьей лапы. Грох коснулся льда – тот не таял. Ветер донёс голос, похожий на рычание:

– Ты сломал копьё… следующим сломаешься ты.

Вождь оглянулся. На песке за его спиной зияли следы – не человека, не зверя. Они вели в лес, к дереву с волчьей головой.

Позже, у могилы сына, отмеченной камнем с выбитой щукой, Грох стоял под луной. Его лицо, покрытое шрамами старых битв, было искажено болью.

– Я думал, сила – это копьё и злоба. Но ты умер из-за моей гордыни… – Его пальцы сжали горсть земли. – Теперь эти тени идут за мной. Как мне не повторить путь, если я сам его проложил? Я покажу им силу! Я заставлю их бояться! Духи хотят войны? Они её получат!

Ветер донёс запах гари – где-то горела степь. Грох вытащил нож, воткнул его в камень у могилы:

– Клянусь твоей кровью, сын, они заплатят!

Глава 11: "Ловцы теней"

Река Дон дышала туманом, цепляясь серебристыми когтями за корни прибрежных ив. Омут, лодочник клана Лебедя, стоял на краю плота из связок тростника, перевязанных ивовыми прутьями. Его пальцы, с перепонками от долгих лет гребли, сжимали шест.

– Здесь, – прошептал он Каре, указывая на странное скопление корней посреди течения. – Остров плывёт против воды. Духи не пускают его дальше. А может, кто-то направляет его…

Плавучую массу сплели не то бобры, не то люди – стебли тростника, ивовые прутья и глину скрепляли узлы, знакомые Клану Бобра. Омут прыгнул в воду, исчезнув на три вздоха, и вернулся с костью в руке.

– Свиток предков, – провёл он мокрой ладонью по резным спиралям на артефакте. Свисток, изогнутый как лебединая шея, завыл на ветру, и туман расступился, открыв на камнях у воды знаки: перевёрнутые спирали, слепленные из ила и ракушек.

Кара коснулась одного пальцем.

– Это не духи. Кто-то повторяет узоры с Камня Голосов… но вверх ногами.

– Как перевёрнутая клятва, – кивнул Омут. – Лебеди пели: когда река меняет течение, ловцы теней выходят на берег.

Ночь чёрных крыльев

Тени пришли с закатом. Вороны – сотни чёрных стрел – обрушились на лагерь Бобров, выхватывая из рук мастеров ножи, свёрла, мотки сухожилий. Кара, пригнувшись, метнула пращу, но птицы уворачивались, будто ведомые единой волей.

– Следопыт! – крикнула она, заметив вдали силуэт в волчьей шкуре. Тот скрылся в камышах, и Кара бросилась вдогонку, не чувствуя колючек, рвущих кожу.

Среди тростников её схватила рука. Немой Хадан, юноша из Волков (один из тех, кто ушёл от Следопыта с Хартом, но тайно вернулся, чтобы предупредить), прижал палец к губам. Его тело было картой предостережений: татуировки в виде треснувших камней, перечёркнутых следов, спиралей с кровавыми зрачками. Он нарисовал на песке:

«ОНИ КОПАЮТ ВГЛУБЬ»

– Кто? – прошептала Кара.

Хадан указал на восток, к Скале Стенаний, где земля была изрыта свежими ямами. Внезапно юноша вздрогнул, услышав вой, и растворился в темноте, как испуганная рыба. «Следопыт. Ищет. Силу. Древнюю», – успел он прошептать гортанно перед тем, как исчезнуть.

Торн спустился в трещину первым, цепляясь за выступы сланца. Хадан, словно ящерица, скользил за ним без верёвок. Внизу пахло сыростью и дымом давних костров.

– Здесь, – Торн поднял факел, освещая нишу в стене. Череп в ожерелье из волчьих клыков лежал на каменном ложе. Вокруг – таблички из лопаток степного бизона, испещрённые значками.

– Великая Засуха, – провёл Торн пальцем по царапинам. – Клан Щуки… убил посланника Лебедей у Перекрёстка Рек. С тех пор голодные духи требуют платы.

Хадан ткнул в рисунок на стене: фигуры в волчьих масках бросали связанного ребёнка в яму. Земля под ними была изображена как пасть с клыками.

– Жертва, чтобы утолить гнев земли, – прошептал Торн. – Но Следопыт не шаман. Зачем ему повторять эти обряды?

Хадан вытащил из-под плаща кость – ребро с вырезанной спиралью. Он провёл ею по своему татуированному предплечью, оставив кровавую полосу.

– Он не утоляет гнев, – вдруг поняла Кара, войдя в пещеру. – Он будит его. Чтобы все поверили: духи на стороне Волков.

Сверху донёсся грохот. Камни посыпались в трещину. Когда камни начали падать, Кара схватила табличку из руин. На ней был вырезан кликун с перебитым крылом, а вокруг – тени, поднимающие копья из дыма.

– «Когда кликуны замолчат, земля откроет пасть», – прочла она вслух.

Омут, помогавший выбраться, побледнел:

– Сегодня утром… последние лебеди улетели на юг.

Глава 12: "Танец сломанных крыльев"

Река Дон сверкала чешуёй первых косяков, а воздух звенел от криков чаек. Клан Лебедя собрался на отмели, где вода лизала песок ритмично, словно бубен. Лирик, юный танцор с искривлённой от рождения ногой, надевал костюм из лебединых перьев. Его движения были резкими, словно птица, бьющаяся в сети, но каждый шаг отстукивал чёткий ритм – хромая нога била по высушенной тыкве с камешками внутри.

– Танец крыльев – это голос земли, – шептала Лара, повязывая ему на лоб полосу из осоки. – Пусть духи услышат твои стопы.

Костюмы Лебедей мерцали в свете факелов: перья, выкрашенные охрой и сажей, сплетались в узоры миграционных путей. Лирик начал танец, подражая взмахам крыльев, а старейшины затянули песню, похожую на вой ветра в тростниках.

И тогда случилось. Чучело лебедя, подвешенное над костром, оборвалось. Мешок из рыбьей кожи ударил Лирика по плечу, рассыпавшись в клочья. На песок выпал горностай с грубо вырезанными на боку спиралями – плоть под узорами была свежей, будто зверька принесли в жертву час назад.

– Это знак! – закричала Ильва, тыча пальцем в спирали. – Духи отвергают наш танец!

Грох втоптал горностая в грязь сапогом, его голос гремел, как обвал:

– Волки! Они наслали порчу, чтобы погубить праздник!

Следопыт вышел из толпы, волчья шкура на плечах отбрасывала зыбкую тень. В руке он сжимал нож Кары – лезвие было в бурых пятнах.

– Твой клинок нашли у Скалы Стенаний, – бросил он оружие к её ногам. – Рядом с костями, что зовут месть.

Кара подняла нож, чувствуя, как дрожит рука. На рукояти – следы ила с перевёрнутыми спиралями.

– Это ложь! – вскрикнула она, но Грох уже хватал её за запястье.

Тут Лирик, всё ещё в перьях, хлопнул своей «бубной» ногой по земле.

– Узлы на верёвках чучела… – он поднял обрывок. – Их вязали Бобры. Смотрите: двойной плетёный узел, как для запруд!

Толпа зашумела. Гром, вождь Бобров, побледнел:

– Кто посмел?!

Лара провела рукой над узлом, затем над горностаем.

– Один нож режет и рыбу, и правду. Но здесь резали духи.

Земля вздрогнула, как раненая лань. Факелы плясали в темноте, а из трещины у Камня Голосов полез смрад – запах тлена и старой крови.

– Смотрите! – Сигма, светивший факелом в расщелину, отпрянул.

В разломе зияли кости. Десятки скелетов, переплетённых в неестественных позах. На лбах – глубоко въевшиеся, выжженные огнём спирали, на рёбрах – зазубрины от кремнёвых ножей. Среди них были кости не только людей, но и огромных пещерных медведей, чьи черепа были ритуально расколоты.

– Великая Засуха, – прошептал Ург, поднимая череп ребёнка с проломленной височной костью. – Они ели друг друга… и помечали жертв, чтобы духи узнали.  И приносили в жертву даже могучих зверей, пытаясь умилостивить голодную землю.

Лара упала на колени, её голос стал эхом из колодца:

– Голодные духи пришли за искуплением. Мы забыли их жертвы… Теперь они заберут наши.

Грох, бледный, отступил от края трещины. На дне, среди костей, что-то шевельнулось – будто выжженные спирали на черепах засветились тусклым красным.

Глава 13: «Язык огня»

Грак шёл вдоль обгоревшего леса. Его тень тянулась к чёрному пню, из которого торчала обугленная лопатка тура. На нём раскаленным кремнием были выжжены и зачернены сажей фигуры: люди с оленьими рогами на головах, окружившие деревню, из чьих хижин валил дым, извивающийся в перекрученные спирали.

– Это не рисунок… это крик, – пробормотал Жар, подросток из клана Щуки. Его пальцы, покрытые ожогами от игр с огнём, дрожали. – Дым помнит, что видел.

Он поднёс свиток к костру, и тени затанцевали на камнях, складываясь в движущиеся картины: спирали на стенах пещер смыкались в кольцо, а кости предков вспыхивали, как угли.

– «Когда спирали сомкнутся, загорятся кости», – перевёл Жар, а в его глазах отразились языки пламени. – Река-Мать хочет, чтобы мы увидели свою гибель.

Грак сгрёб пепел в горсть и швырнул в огонь.

– Духи врут. Это просто угли.

Кара и Жар обмазывали ивовые сети смолой, смешанной с толчёным гематитом и порошком из сухой, смолистой сосновой коры и мелко растёртой самородной серы, которую Жар нашёл в одной из дальних, "дышащих" пещер, куда его тайком водил Следопыт.

– Если поджечь, пламя будет липким, как смола, и ярким, как молния! – сказал Жар, его глаза горели нездоровым блеском. – Следопыт говорит, что духи огня любят такие подношения.

Но, когда первая сеть вспыхнула, пламя рванулось вверх. Огненная змея поползла к священной роще. Деревья загорелись, а древние узоры-спирали на их стволах, где в трещины коры забилась пыль от малахита и мха (случайно принесённая ветром или птицами), засветились ядовито-зелёным.

– Ты вызвал гнев земли! – Грох схватил Жара. Торн вставил копьё между ними.

– Это не он! Смотри!

В огне мелькали тени с рогами.

Грох вынес приговор Жару – изгнание. Ночью Торн вывел юношу к Волкам. Следопыт ждал их, держа горящий сучок:

– Огонь не враг. Он язык духов. Ты. Умеешь. Слушать. Огонь.

Он уже знал о способностях Жара – ещё до изгнания Ворон (будущий Следопыт) замечал странные игры мальчика с огнём.

Флешбек Следопыта – Рождение Ненависти

Пока Торн вёл Жара, Следопыт смотрел на пламя костра, и оно оживило в его памяти картины прошлого. Много зим назад. Он – ещё не Следопыт, а молодой, талантливый шаман клана Волка, по имени Ворон. Он стоит перед советом старейшин всего племени – Лебеди, Бобры, Щуки. Его обвиняют не в предательстве, а в инакомыслии. Ворон искал знаний за пределами дозволенного, общался с духами, которых другие боялись, пытался понять язык земли и огня глубже, чем это было принято. Его учитель, старый шаман Волков, пытался его защитить, но Грох, тогда ещё молодой и горячий вождь Щук, и Гром, уже тогда влиятельный мастер Бобров, были непреклонны. Они видели в Вороне угрозу устоям, потенциального смутьяна. «Твои духи слишком тёмные, Ворон, – сказал тогда вождь Лебедей, служивший главным арбитром. – Твои пути ведут во мрак. Племя не готово идти за тобой». Его изгнали. Не из клана Волка – Волки всегда были немного в стороне, – а из общего круга племени, запретив приближаться к основным стоянкам. Обида, непонимание, а затем и холодная, выжигающая ненависть к тем, кто отверг его, кто испугался его силы и знаний, стали его спутниками. Он ушёл в самые дикие земли, нашёл других изгоев, стал Следопытом, и его единственной целью стало доказать всем им, что они ошиблись, что настоящая сила – в тех тенях, которых они так боятся.

Пока Грох изгонял Жара, а племя обсуждало дурные знамения, Следопыт действовал. Далеко от стоянки, в сырой и сумрачной лощине, где даже крики птиц звучали приглушённо, он ждал. Вскоре из зарослей вышли те, кого он призвал – Зарр, вождь "Соседей", и двое его воинов. Их лица были раскрашены охрой и сажей, а на груди и руках виднелись шрамы в виде перевёрнутых спиралей.

– Земля. Готова. Их. Духи. Смятение, – Следопыт говорил своими рублеными, гортанными фразами, его глаза горели холодным огнём. – Вождь. Слепой. Ищет. Врагов. Внутри. Время. Ударить.

Зарр, приземистый и мускулистый, с тяжелой дубиной в руке, ухмыльнулся, обнажив крупные, желтоватые зубы.

– Великая Спираль требует жертв! Мы чувствуем слабость этого племени, их страх. Твои знаки, Волк, работают. Наши шаманы говорят, что их защитные круги трещат, как сухая ветка.

– Я. Открою. Вам. Путь. К. Их. Запрудам, – продолжал Следопыт, игнорируя пафос Зарра. – Ночью. Когда. Луна. Спрячется. Бобры. Будут. Беззащитны. Щуки. Далеко. На. Охоте. На. Бизонов.

Он бросил к ногам Зарра высушенную лапку бобра, обвязанную сухожилием с нанизанными на него рыбьими позвонками. – Это. Знак. Для. Ваших. Духов. Уничтожьте. Их. Запруды. Принесите. Хаос. В. Их. Дом. А. Потом… потом мы поговорим о головах Гроха и Грома.

Зарр поднял знак, его глаза хищно блеснули.

– Мы сожжём их плотины! Мы выпустим ярость реки на их жалкие жилища! А потом, Волк, мы разделим добычу. И твоя месть свершится.

Они ударили по рукам – костлявая, покрытая шрамами ладонь Следопыта и широкая, грубая лапа Зарра. Союз был заключён. Союз ненависти и разрушения.

Вейс, астроном Лебедя, разложил на берегу плетёные циновки с узлами-звёздами из крашеных сухожилий. Лира – созвездие Реки – изгибалась над отражением Дона в воде.

– Смотри, – он указал на новую звезду у «устья» реки. Её свет был красным, как рана из-за охры, смешанной с толчёным гематитом.. – Это кровь Реки-Матери. Она течёт вспять.

Кара наклонилась, и в воде мелькнули перевёрнутые отражения спиралей с Камня Голосов. Она потянулась к картам, но Вейс вскрикнул: они исчезли. На их месте лежал волчий клык с вырезанной надписью: «Время кончилось».

– Следопыт, – прошептала Кара, замечая вдали силуэт в дымаре. Тот держал в руках костяные карты, а его губы шевелились, словно он разговаривал со звёздами.

Наутро родник у рощи забил водой, смешанной с пеплом. На поверхности плавали обугленные лепестки морошки, сложенные в спираль.

Глава 14: «Соседи»

Озеро, словно зеркало забытых духов, лежало неподвижно под луной. Лирик, хромая, шёл по берегу, волоча за собой корзину с камнями для ритуалов. Его остановил звук – не голос ветра и не плеск рыбы. То был гул, исходивший из глубин, будто сама земля стонала.

Он опустил руку в воду и замер. Пальцы ощутили вибрации, словно кто-то бил в барабаны под толщей ила. Из тростников вышла Эхо, девушка из Волков, её волосы сплетены в косы с волчьими клыками. Она не слышала грома, но чувствовала его ногами. Прижав ладони к поверхности озера, она начертила на песке:

«ОНИ СЧИТАЮТ. ДВА ДНЯ»

– Кто? – спросил Лирик, но Эхо лишь провела пальцем по горлу, изобразив закрученную спираль. Перед этим Сигма, ученик Лары, взволнованно рассказывал Ургу, что видел Омута у этого озера ночью, тот что-то бросал в воду и шептал заклинания, а от воды исходил странный гул. Ург отмахнулся, списав на детские фантазии, но теперь слова Эхо заставили его похолодеть.

Сигму нашли на рассвете. Тело мальчика лежало у Камня Голосов, обвитое ивовыми прутьями, сплетёнными в перевёрнутую спираль. Его лицо, обычно оживлённое, застыло в гримасе ужаса. Ург, шаман, рухнул на колени, срывая с себя ожерелье из зубов песца:

– Волки! Они отравили его разум!

Но Кара заметила на щеке Сигмы синеватый отпечаток – след ладони с перепонками между пальцами. Такие были только у Омута, лодочника Лебедей. «Он слишком много знал», – пронеслось у неё в голове, вспоминая рассказ Урга о ночных похождениях Омута у озера.

– Зачем ему убивать своего? – прошептала она, разглядывая ивовые узлы. Техника плетения была знакомой – так работали Бобры. Или кто-то хотел, чтобы так подумали.

Лара-Белое Крыло, узнав о смерти своего ученика, издала долгий, душераздирающий крик, похожий на плач лебедя, потерявшего птенца. Она упала на колени перед телом Сигмы, её слепые глаза наполнились слезами, которые текли по морщинистым щекам. Ург, стоя рядом, положил руку ей на плечо, его лицо было каменно-суровым, но в глазах стояла глубокая скорбь. Вечером они провели ритуал оплакивания. Лара, раскачиваясь в трансе, пела погребальную песнь, и её голос, то взмывая вверх, то падая до шёпота, казалось, проникал в самые души.

На ритуале оплакивания, когда Грак, пытаясь выслужиться перед Грохом, начал громко обвинять Волков и требовать немедленной мести, Лара вдруг резко повернула к нему своё слепое лицо. «Твои слова, воин Щуки, – её голос был холоден, как лёд, – несут тень лжи. Я не вижу твоих глаз, но я чувствую черноту в твоей душе, жажду крови, которая не утолит горя. Духи плачут не только о Сигме, но и о той тьме, что ты сам носишь в себе». Грак осёкся, впервые почувствовав себя неуверенно под этим незрячим, но всевидящим взглядом. Лара же продолжила, её голос наполнился пророческой силой: «Тени тянутся к нашим детям… кровь… кровь молодых не утолит их жажду… Огонь… огонь пожрёт наши дома, если мы не остановим того, кто его раздувает…». Её слова повергли присутствующих в ещё больший ужас.

За несколько дней до нападения на запруды, Следопыт встретился с Зарром, вождём "Соседей", в своём тайном логове – сырой, зловонной пещере у подножия Чёрных Скал, куда редко забредал даже самый отчаянный охотник. Воздух был тяжёлым от дыма костра, в котором тлели кости и какие-то травы, издававшие дурманящий запах. Зарр, приземистый и широкоплечий, с выбритой головой, на которой красной охрой были нарисованы перевёрнутые спирали, сидел на медвежьей шкуре, его маленькие, глубоко посаженные глаза внимательно изучали Следопыта. Рядом с ним стояли двое его самых верных воинов, вооружённых тяжёлыми дубинами с каменными шипами.

– Время. Пришло, – Следопыт говорил отрывисто, его голос напоминал скрип старого дерева. – Их. Духи. Слабы. Шаманы. Слепы. Вождь. Глуп. Занят. Внутренней. Грызнёй.

Он бросил к ногам Зарра несколько предметов: обломок ритуального ножа Лебедей, который он украл ранее, пучок волос Кары, высушенную лапку бобра. – Это. Ключи. К. Их. Силе. Ваши. Шаманы. Знают. Что. Делать. Ослабьте. Их. Ещё. Больше.

Зарр хмыкнул, его лицо, покрытое ритуальными шрамами-спиралями, исказила хищная усмешка.

– Великая Спираль жаждет крови неверных! – прорычал он, его голос был грубым, как необработанный камень. – Мы готовы очистить эту землю огнём и мечом! Но что получишь ты, Волк-одиночка, когда мы возьмём их стойбища, их женщин, их стада?

В глазах Следопыта вспыхнул холодный, нечеловеческий огонь.

– Месть. Моя. Месть. За. Изгнание. За. Кровь. Моего. Рода. Я. Хочу. Видеть. Их. Страх. Их. Отчаяние. Я. Укажу. Вам. Путь. К. Их. Запрудам. К. Их. Запасам. Я. Отвлеку. Их. Патрули. Но. Главное… – он наклонился к Зарру, и его шёпот прозвучал как змеиное шипение, – …голова Гроха. И. Голова. Грома. Они. Мои.

Зарр расхохотался, его смех был подобен грохоту обвала.

– Договорились, Волк! Ты получишь свои головы, а мы – их землю! Великая Спираль будет довольна! Мы ударим в ночь Чёрной Луны, когда их духи спят особенно крепко!

Следопыт кивнул, его лицо оставалось непроницаемым, как маска из высохшей кожи. Сделка была заключена. Кровью и ненавистью.

Тревогу подняли слишком поздно. В ночь Чёрной Луны, как и договаривались Следопыт и Зарр, враги ("Соседи") пришли с севера, как стая теней. Их тела, раскрашенные охрой и сажей, сливались с ночью, а шрамы-спирали на плечах и груди, грубо выжженные или вырезанные и натёртые охрой, тускло мерцали в отсветах подожжённых ими деревьев. Они двигались бесшумно, используя низины и густые заросли ивняка вдоль берега, чтобы подобраться незамеченными. Атака была стремительной, словно удар молнии из чёрной тучи, в самый тёмный час перед рассветом, когда большинство спало, зная слабые места в обороне – те самые, о которых им мог рассказать Следопыт.

Кара и Торн стояли на холме, наблюдая, как враги поджигают священные деревья. «Соседи», раскрашенные охрой, двигались как волки: замирали в тени, нападали из зарослей, исчезали после удара. Их шрамы-спирали на плечах напоминали карту – знаки, которые Кара видела в кошмарах.

– Это не просто племя… – прошептал Торн, сжимая коготь пещерного льва на шее Кары. – Они знают наши слабости. Их ведёт чья-то злая воля.

Грак, заметив шрамы-спирали на воинах, зарычал. Его сестра погибла в таких же узлах.

– Бобры! Это их рук дело! – Он ринулся в бой, его ярость была слепа, как и у Гроха, который, вспомнив своё обещание у могилы сына «дать духам войну», готов был видеть врага в ком угодно, лишь бы выплеснуть свой страх и гнев.

Кара увидела, как один из "Соседей", крупный и свирепый, сражается странным, коротким ножом, не похожего на обычные кремневые. На рукояти ножа были вырезаны сложные, переплетающиеся линии, напоминающие одновременно и волчьи следы, и извивы спирали. Когда "Соседа" сразил дротик одного из воинов Щуки, нож выпал из его руки и откатился в тень. Кара, рискуя, метнулась и схватила его прежде, чем кто-то другой заметил. Она сунула его за пояс, чувствуя холод камня сквозь одежду.

Враги растворились, как дым, оставив на песке перевёрнутые спирали. Одному из «Соседей», тяжело раненному, не удалось уйти. Прежде чем его добили, он успел прохрипеть, глядя на небо безумными глазами: «Великая Перевернутая Спираль… поглотит вас… неверных… Огонь очистит землю для Хозяев… Волк-Проводник… обещал…» У него за поясом нашли небольшой, грубо вырезанный из кости амулет в виде человека с рогами, обвитого спиралью.

Следопыт наблюдал издалека, его лицо скрывала волчья шкура. В руке он сжимал кремниевый нож – тот самый, с гравировками из Степи Смерти.

– Наконец-то, – прошипел он. – Духи земли проснулись. Земля. Пьёт. Кровь. Моя. Месть. Началась.

После нападения "Соседей", Следопыт в своём тайном логове проводил ритуал. Он стоял босыми ногами на влажной земле, руки прижаты к камням. Он издавал низкие, гортанные звуки, слушая землю. Он чувствовал её дрожь, её гнев, её скрытую силу. Он просил её о помощи, обещая новые жертвы. Камни под его руками, казалось, вибрировали, из расщелин потянулись струйки пара. Следопыт улыбнулся. Земля отвечала. Он знал, что его связь с "языком земли" – это не просто умение находить тропы. Это способность чувствовать глубинные течения сил, предсказывать (иногда и провоцировать) мелкие смещения пород, выходы газов, изменения в водных источниках. Он не мог вызвать большое землетрясение по щелчку пальцев, но мог "надавить" на уже существующие точки напряжения в земной коре, усилить естественные процессы, направляя их в нужную ему сторону.

В это время в лагере "Соседей" Зарр пировал с воинами, празднуя успешный набег. К нему подошёл его шаман, старый, сгорбленный человек с лицом, покрытым ритуальными шрамами в виде концентрических спиралей.

– Великая Спираль довольна, вождь, – проскрипел шаман. – Духи земли, что спят в глубине, пробуждаются от крови неверных. Они требуют ещё.

Зарр отбросил обглоданную кость.

– Они получат своё, старик. Этот Волк-одиночка, Следопыт, открыл нам путь. Он говорит, что племя Дона ослабло, что их духи отвернулись от них. И он прав! – Зарр ударил кулаком по столу. – Много зим назад наши предки жили на этих землях! Это наша река, наши леса! Но их предки, эти Бобры-строители и Щуки-хвастуны, изгнали нас, оттеснили в бесплодные степи! Они говорили, что мы – дикари, что мы не чтим духов реки. Но мы чтим истинных духов – духов Великой Спирали, что обитают в недрах земли, духов разрушения и обновления! Они обещали нам вернуть наши земли, если мы принесём им достаточно жертв, если мы очистим эту землю от скверны тех, кто забыл древнюю ярость! Следопыт… он такой же, как мы. Изгой. Он тоже жаждет мести. И его знание языка земли, его связь с её тёмной стороной… это то, что нам нужно. Он поможет нам разбудить Спираль во всей её мощи, и тогда ничто не устоит перед нами! Их плодородные земли, их женщины, их стада – всё будет нашим! А их кости удобрят землю для нового посева – посева нашей ярости!

Шаман одобрительно кивнул, его глаза блеснули фанатичным огнём. Культ Великой Спирали был древним и жестоким. Его последователи верили, что мир цикличен, и чтобы начался новый, плодородный цикл, старый мир должен быть полностью разрушен, поглощён первозданным хаосом, символом которого и была закручивающаяся вниз, в недра, спираль. Они поклонялись подземным духам, духам вулканов и землетрясений, и верили, что кровь и разрушения питают этих духов, приближая час великого очищения.

Тени сгущаются

Глава 15: «План побега»

Утро после нападения "Соседей" на запруды Бобров выдалось тяжёлым и смрадным. Дым отсыревших, недогоревших костров смешивался с запахом тины и мокрой земли, а в воздухе витало напряжение, густое, как предгрозовые тучи. Торн, его лицо было мрачнее обычного, молча осматривал следы ночного побоища: сломанные копья, втоптанные в грязь факелы, и среди этого хаоса – несколько предметов, оставленных нападавшими.

Кара подошла к нему, когда он рассматривал один из таких трофеев. Это был нож, но не такой, какие обычно использовали их племена. Лезвие, выточенное из тёмного, почти чёрного кремня, было необычайно острым и имело странную, слегка изогнутую форму. Но больше всего их поразила рукоять. Она была сделана из гладко отполированного оленьего рога, и по всей её поверхности были вырезаны сложные, переплетающиеся линии, образующие замысловатый узор, в котором угадывались и волчьи следы, и языки пламени, и какие-то незнакомые, зловещие символы. Работа была тонкой, искусной, явно чужой руки – ни Бобры, ни Щуки, ни даже Волки не владели таким мастерством резьбы по кости.

Торн повертел нож в руках, его пальцы ощупывали гладкую поверхность рукояти.

– Это… это не просто "Соседи", Кара, – прошептал он, его голос был глухим от дурных предчувствий. – Таких ножей я никогда не видел. Их оружие обычно грубое, примитивное. А это… это сделано мастером. И эти знаки… они не похожи ни на что из нашего мира. Следопыт… он дал им нечто большее, чем просто путь к нашим запрудам. Он вооружил их. Или… или привёл сюда тех, кто владеет этой силой.

Кара с трудом сглотнула, вспоминая безумный взгляд и предсмертный хрип одного из раненых "Соседей", который успел прошептать перед тем, как его добили: "Великая Перевёрнутая Спираль… поглотит вас… Волк-Проводник… он дал нам силу Хозяев Огня…"

– "Хозяева Огня"… – повторила она шёпотом, и от этих слов по её спине пробежал ледяной холодок. – Что это значит, Торн? Какие ещё хозяева?

Они смотрели друг на друга, и в их глазах отражался страх и растущее понимание. Следопыт не просто мстил. Он не просто заключил союз с диким племенем "Соседей". Он втянул в эту войну что-то ещё, что-то древнее, чужое и неизмеримо более опасное. Что-то, связанное с огнём, с разрушением, с силой, которой их племя не могло противостоять. Оставаться здесь, в этом котле ненависти, страха и надвигающегося ужаса, было равносильно самоубийству. Это было безумие.

Той же ночью, когда стоянка погрузилась в тревожный, чуткий сон, а патрули Грака, усиленные после нападения, рыскали по периметру, как голодные волки, Кара и Торн встретились у старой, плакучей ивы на берегу Дона. Лунный свет едва пробивался сквозь густую листву, отбрасывая на их лица неровные, пляшущие тени.

– Мы должны уходить, Кара, – голос Торна был твёрд, как кремень, из которого был сделан тот зловещий нож. В нём не осталось и тени сомнения. – Сегодня же. Немедленно. Следопыт привёл сюда не просто дикарей с дубинами. Он разбудил древний ужас, который пожрёт нас всех, если мы останемся. Грох ослеп от ярости и страха, он не видит истинной угрозы. Мы не можем больше ждать.

Кара посмотрела на тёмную, неспокойную воду Дона, в которой отражались холодные, безразличные звёзды. Её сердце бешено колотилось, но в душе, сквозь страх и отчаяние, пробивался росток холодной, отчаянной решимости. Она знала, что Торн прав. Пути назад не было.

Она медленно кивнула, её глаза блестели в полумраке.

– Да, Торн, – её голос был тих, но твёрд. – Уходить. Вместе. Клянусь Рекой-Матерью, её вечным течением и её молчаливой мудростью, я пойду с тобой, куда бы ни вёл этот путь.

Торн крепко сжал её руку, чувствуя, как её решимость передаётся ему.

– Клянусь небом над нами и землёй под нашими ногами, я буду защищать тебя, Кара, от всех теней и всех опасностей. Мы вырвемся. Мы должны.

Они стояли так мгновение, связанные не только словами, но и общей судьбой, общей угрозой и отчаянной надеждой. Их личная драма переплелась с трагедией всего племени, и решение бежать стало не просто спасением любви, но и попыткой вырваться из пасти древнего ужаса, который Следопыт так старательно пробуждал.

В последующие дни Торн стал тенью. Под предлогом дальней охоты или разведки вражеских следов он уходил от стоянки на рассвете и возвращался лишь с заходом солнца. Но его истинной целью были не звериные тропы, а пути к свободе.

Он вспоминал обрывки рассказов стариков о забытых перевалах через Чёрные Скалы, о тайных бродах через Быструю Реку, которые использовали их предки во времена Великой Засухи. Он искал следы, оставленные другими – изгнанниками, беглецами, теми, кто, как и он, решил порвать с племенем. Иногда ему попадались едва заметные зарубки на деревьях, сложенные особым образом камни – тайные знаки, понятные лишь тем, кто ищет дорогу прочь.

Особое внимание он уделял постам стражников Гроха. Их стало больше после нападения "Соседей". Торн часами наблюдал за ними из укрытия, запоминая время смены караула, маршруты патрулей, выискивая слабые места в их бдительности. Он заметил, что дальний восточный склон, поросший густым терновником и ведущий к топким болотам, охранялся хуже всего – считалось, что там не пройдёт ни человек, ни зверь. Это и был его шанс.

Однажды, возвращаясь затемно через густой ивняк у реки, он почти наткнулся на патруль Грака. Воины шли бесшумно, как тени.

В этот момент он услышал тихий, едва различимый свист – сигнал, который использовали Волки. Свист повторился, указывая направление, куда ушёл патруль. Торн понял: это Рок. Тот самый Рок, который иногда приносил вести Ургу, и который, по слухам, был одним из тех немногих Волков, кто не принял фанатизма Следопыта и тайно противостоял ему. Значит, не все Волки стали врагами. И, возможно, у них есть шанс на неожиданную помощь.

Рок давно наблюдал за Карой издалека. Он помнил её ещё девчонкой – смелой, упрямой, не боявшейся спорить даже со взрослыми воинами. Она не была похожа на других девушек племени, и это вызывало у него тайное восхищение, смешанное с горечью от собственного изгойства. Он видел в её глазах тот же огонь непокорности, что горел и в его душе. И он решил, что если у кого-то и есть шанс вырваться из этого проклятого круга, то это у неё и у этого отчаянного Щуки, Торна.

Торну пришлось замереть в воде по пояс, прячась в камышах, пока они не прошли мимо, едва не задев его копьём. Сердце колотилось в горле. Разоблачение было так близко.

Кара, тем временем, вела свою тайную подготовку. Днём она, как обычно, трудилась у запруд, чинила сети, помогала женщинам клана Бобра по хозяйству. Но каждая свободная минута была посвящена сбору припасов для долгого пути.

Незаметно, по горсточке, она откладывала сушёную рыбу, вяленое мясо (в том числе мясо тура, недавно добытого охотниками), припрятывала мешочки с морошкой и калиной, собранные ещё летом. Она знала, какие корни съедобны, какие травы лечат раны – эти знания, полученные от матери, теперь могли спасти им жизнь. В старой корзине, под ворохом ивовых прутьев, она прятала моток крепчайших сухожилий, несколько острых кремнёвых отщепов, которые могли служить ножами, и тёплый плащ из шкуры молодого пещерного медведя.

Каждое её движение было выверено, каждый взгляд – осторожен. Она боялась вызвать подозрения у отца, Грома, или у вездесущего Грака, который, казалось, следил за каждым её шагом. Но мысль о свободе, о жизни с Торном вдали от этого проклятого места, придавала ей сил и хитрости.

Однажды ночью, когда все спали, она пробралась к общей кладовой клана Бобра – небольшой, вырытой в склоне землянке, где хранились запасы вяленой рыбы, сушёного мяса тура и орехов. Стараясь не шуметь, она набрала небольшой мешок самого необходимого. Внезапно за её спиной раздался скрип. Дарра. Старая мастерица смотрела на неё с укором и печалью.

– Что ты делаешь, дитя? – её голос был тихим, но твёрдым.

– Я… мне нужно, – пролепетала Кара, чувствуя, как краска заливает лицо.

– Это общие запасы, Кара. Для всех. Для детей. Для стариков. Ты ставишь своё желание выше блага клана?

– А разве клан не ставит желание Гроха выше моего блага? – с горечью вырвалось у Кары.

Дарра вздохнула.

– Иди, – сказала она тихо, отворачиваясь. – Но помни, что каждый поступок имеет свою цену. И иногда её приходится платить не только тебе.

Кара выскользнула, чувствуя стыд и отчаяние. Но мешок с припасами она унесла.

Однажды, набравшись смелости, Кара подошла к Ургу, когда тот в одиночестве совершал ритуал у Камня Голосов. Она не стала говорить о побеге напрямую – это было бы слишком опасно. Вместо этого она начала расспрашивать его о дальних землях, о которых пели в древних легендах.

– Дед Ург, – начала она смиренно, – расскажи, какие травы растут за Чёрными Скалами? Можно ли там найти пищу зимой? И какие духи охраняют те земли?

Старый шаман долго молчал, вглядываясь в её лицо своими мутными, но пронзительными глазами. Он видел в них не праздное любопытство, а отчаяние и затаённую решимость. Возможно, он догадывался о её намерениях, или духи нашептали ему правду.

– Дальние земли суровы, дитя, – наконец проговорил он. – Там другие законы, другие духи. Но и там светит солнце, и там текут реки. Мудрый найдёт пищу, сильный – укрытие. Помни: даже в самой тёмной ночи можно отыскать свою звезду, если смотреть сердцем, а не только глазами.

Он не дал ей прямых ответов на все вопросы, но его слова были полны скрытого смысла. И когда она уходила, он незаметно сунул ей в руку маленький амулет из зуба песца – такой же, как носил сам. "Пусть духи севера будут к тебе благосклонны", – прошептал он ей вслед. Кара поняла: старый шаман благословил её на опасный путь.

Их следующая тайная встреча произошла в старой, полуобвалившейся землянке на окраине стоянки, где когда-то жил изгнанный знахарь. Сюда редко кто заглядывал.

Торн принёс кусок хорошо выделанной оленьей шкуры и уголёк из костра.

– Смотри, – сказал он, расстилая шкуру на земляном полу. – Вот наша стоянка. А вот здесь, – он провёл линию на восток, – Чёрные Скалы. Я нашёл тропу, старую, почти заросшую. Она ведёт через вот этот перевал. Дальше – болота, но их можно обойти по краю, если знать где.

Он чертил, объяснял, а Кара внимательно слушала, запоминая каждую деталь. Потом она добавила свои пометки: где можно найти источники с чистой водой, где растут съедобные ягоды, где, по рассказам Урга, могут быть опасные звериные логова.

Так, обрывками знаний, догадками и общей надеждой, они создавали свою первую карту побега. Она была грубой, неточной, но для них она стала символом будущей свободы. Они обсудили, что возьмут с собой из припасов Кары, какое оружие будет у Торна.

Чтобы пополнить свой скудный тайник и проверить свои силы, Кара и Торн решились на первую совместную охоту, выбрав для этого отдалённый участок леса, куда редко заходили соплеменники. Кара, с её знанием повадок мелких зверей и умением ставить силки, и Торн, с его силой и меткостью в метании дротика, составили неплохую команду. После нескольких часов выслеживания им удалось загнать молодого оленя. Кара умело направила его в узкую лощину, где Торн ждал в засаде. Дротик, брошенный сильной рукой, поразил зверя точно в бок. Это была их первая общая добыча, символ их единства и надежды на выживание. Разделывая тушу, они чувствовали не только радость от успеха, но и растущую уверенность друг в друге.

Вечером, у их тайного костерка, Торн не только вырезал фигурку волка из рога, но и усердно мастерил примитивные, но эффективные ловушки-силки из крепких сухожилий и ивовых прутьев – этому его научил старый охотник из клана Щуки ещё в детстве. Кара же, используя свои знания, тщательно собирала и сушила целебные травы – подорожник для ран, кору ивы от жара, корень валерианы для успокоения. Она готовила небольшие кожаные мешочки с этими травами, понимая, что в диком лесу любая царапина может стать смертельной.

Когда Кара возвращалась от землянки, стараясь держаться в тени ив, она почти столкнулась с Граком. Воин Щуки стоял, прислонившись к стволу старого дуба, и его цепкий взгляд, казалось, буравил её насквозь.

– Гуляешь в темноте, дочь Бобра? – его голос был насмешливым, но в нём слышались и нотки подозрения. – Не боишься, что тени утащат? Или ищешь кого-то?

Кара похолодела, но постаралась сохранить спокойствие.

– Просто дышу свежим воздухом, Грак, – ответила она как можно безразличнее. – В пещере душно от дыма и страха.

Она обошла его и быстро пошла к своей землянке, чувствуя его тяжёлый взгляд в спину. Прямых доказательств у него не было. Но семя подозрения было посеяно. Времени оставалось всё меньше.

Глава 16: Железная Рука Вождя

Рассвет над Доном выдался промозглым и серым, словно сама природа скорбела о вчерашней крови. Дым отсыревших костров, которые так и не смогли разгореться жарко за ночь, смешивался с тяжёлым запахом гари, оставшимся от подожжённых "Соседями" деревьев на границе стоянки. Грох, вождь клана Щуки, собрал остатки совета у главного, едва тлеющего очага. Старейшины, осунувшиеся, с тёмными кругами под глазами, кутались в шкуры, пряча взгляды. Лицо самого Гроха, с небрежно перевязанной свежей царапиной на скуле, было багровым от ярости и плохо скрываемого страха. Он напоминал раненого тура, готового в любую секунду броситься на мнимого врага.

– Они пришли, как трусливые шакалы! – прорычал он, ударив костяным кулаком по обугленному бревну, служившему сиденьем. Головёшки жалобно рассыпались. – Ворвались в наш дом, осквернили наши запруды! И почему? – Он обвёл тяжёлым, налитым кровью взглядом каждого. – Потому что мы стали слабы! Потому что мы позволили сомнениям и раздору отравить наши сердца! Духи отвернулись от нас!

Его голос гремел, перекрывая редкие стоны, доносившиеся из пещеры, где лежали раненые после ночной стычки.

– Среди нас есть те, кто презирает законы крови! Те, кто шепчется за спиной вождя! – продолжал он, и его взгляд на мгновение задержался там, где обычно сидели представители клана Бобра. – Их праздные речи, их неповиновение ослабили наш дух, и враг это учуял! С этого дня всё изменится! – Грох выпрямился, расправив могучие плечи. – Каждый рассвет и каждый закат усиленные патрули будут обходить границы. Никто не покинет жилище после того, как погаснут вечерние костры, без моего личного дозволения! За малейшее неповиновение – кара! За трусость в бою – смерть или изгнание к Волкам! А чтобы умилостивить духов… – он сделал зловещую паузу, – мы покажем им нашу силу и нашу верность!

Никто не осмелился произнести ни слова. Страх, густой и липкий, сковал языки даже самым смелым.

К полудню всё племя, от мала до велика, было согнано к Камню Голосов. Солнце уже начало припекать, но люди стояли плотной, молчаливой толпой, не смея поднять глаз. Грох, подобно грозному божеству, возвышался на плоском валуне, рядом с ним – Грак, его верный пёс, и несколько самых свирепых воинов Щуки.

В центр круга грубо вытолкали двух молодых охотников из клана Бобра. Один, совсем юный, трясся как осиновый лист и тут же упал на колени, уткнувшись лицом в пыль. Второй, постарше, пытался стоять прямо, но его бледное, покрытое испариной лицо и дрожащие губы выдавали смертельный ужас.

– Эти трусы! – прогремел Грох, указывая на них обломком копья. – Вчера ночью, когда "Соседи" напали на наши запруды, они бежали, оставив своих братьев без поддержки! Они опозорили клан Бобра! Они навлекли гнев духов на всё племя!

Приговор был коротким и беспощадным. Того, что стоял на коленях, Грак с наслаждением высек тяжёлой плетью из бычьих жил, полосуя спину до крови, пока юноша не перестал кричать, а лишь тихо скулил, корчась на раскалённой земле. Второго, который попытался что-то пролепетать в своё оправдание, Грох приказал клеймить. Раскалённый на специально разведенном костерке железный прут с шипением вонзился в его плечо, выжигая уродливый знак – перечёркнутого бобра. Затем его, полуживого от боли и позора, пинками погнали прочь от стоянки – в Степь Смерти, на верную гибель.

Кара, стоявшая в толпе рядом с окаменевшим отцом, отвернулась, не в силах смотреть на эту жестокость. Тошнота подкатила к горлу. Торн, затерявшийся среди воинов Щуки, сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони. Они оба поняли: Грох не шутит. Он обезумел от страха и власти, и его железная рука готова была сокрушить любого, кто встанет на его пути.

Вечером, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в тревожные багровые тона, Грох вызвал к себе Грома. В полутёмной пещере вождя, где пахло дымом, потом и застарелой кровью, Гром чувствовал себя неуютно, как зверь, попавший в ловушку.

– Мы должны скрепить наши кланы, Гром, – начал Грох неожиданно вкрадчивым, почти елейным голосом, который, однако, не обманывал своей фальшью. Стальные нотки в нём никуда не делись. – Враг у ворот. Духи гневаются. Нам нужно показать им наше единство. Твоя дочь, Кара… она уже созрела. Пора ей свить гнездо, нарожать крепких детей для клана Бобра.

Гром молча смотрел в пол, перебирая в руках свой пояс из ивовой коры. Он знал, что этот разговор не сулит ничего хорошего.

– Корм – хороший охотник, верный традициям, – продолжал Грох, не сводя с Грома тяжёлого взгляда. – Он будет ей хорошим мужем. Их союз укрепит клан Бобра. Покажет духам, что мы чтим заветы предков. Это убережёт твою дочь от… дурного влияния, – Грох многозначительно помолчал. – И укрепит нашу общую силу перед лицом опасности.

Гром поднял на вождя глаза, в которых плескалась глухая тоска.

– Кара своевольна, Грох. Она… она не послушает.

– Она сделает то, что ей прикажет отец! – рявкнул Грох, и маска благодушия слетела с его лица, обнажив звериный оскал. – Ради блага племени! Ради умиротворения духов! Ты – её отец. И ты ей это объяснишь. Иначе… – он снова понизил голос до угрожающего шёпота, – иначе я сам найду способ её "убедить". И поверь, Гром, это ей очень не понравится.

Угроза была более чем явной. Гром, хоть и был упрям и горд, понял, что спорить бесполезно. Грох был напуган, а напуганный вождь, облечённый властью, – страшная сила.

Гром вернулся в жилище своего клана, когда Кара чинила старую, порванную в ночной стычке рыболовную сеть. Его лицо было темнее грозовой тучи.

– Кара, – начал он глухо, не глядя на дочь, его руки нервно теребили край кожаной безрукавки. – Мы… я говорил с Грохом. Он… он считает, что тебе пора замуж.

Кара замерла, ивовый прут выскользнул из её пальцев и упал на земляной пол.

– За Корма? – её голос дрогнул, хотя она и старалась казаться спокойной.

– Да, – Гром тяжело вздохнул, избегая её взгляда. – Или за другого, кого выберет вождь… из нашего клана, конечно. Это… это нужно для племени, Кара. Чтобы умилостивить духов. Чтобы показать наше единство перед лицом врага. Грох считает, что твое… поведение… гневит их.

– Но я не хочу! – воскликнула Кара, и в её голосе зазвенели слёзы обиды и гнева. – Я не люблю Корма! Я не стану его женой только потому, что так хочет Грох!

– У тебя нет выбора! – рявкнул Гром, и в его голосе прорвались нотки отчаяния и бессилия. Он был сломлен. – Грох не отступит. Он винит во всём тех, кто не чтит традиции! Если ты ослушаешься… он обвинит тебя в неповиновении духам, в том, что ты навлекаешь беду на всё племя! Он может изгнать тебя! Или… или ещё хуже! Ты должна понять, Кара! Это не моя прихоть! Это… это для твоего же блага! Чтобы уберечь тебя от его гнева!

Слёзы градом покатились по щекам Кары. Петля затягивалась. Отец, её опора, её защита, предал её, сломленный страхом и давлением жестокого вождя. Она была одна.

Ночью, когда стоянка погрузилась в тревожный сон, нарушаемый лишь криками ночных птиц да редкими вскриками раненых, Кара проскользнула к старому дубу на берегу Дона. Торн уже ждал её там, скрытый густой тенью ветвей. Лунный свет едва пробивался сквозь листву, выхватывая из мрака его напряжённое, осунувшееся лицо.

Сбивчиво, захлёбываясь слезами и гневом, Кара рассказала ему об ультиматуме отца, о давлении Гроха. О том, что её хотят насильно выдать замуж за Корма.

– Они не оставят меня в покое, Торн, – шептала она, прижимаясь к нему в поисках защиты и утешения. – Они сломают меня. Заставят. Или… или обвинят во всех бедах и принесут в жертву своим испуганным духам.

Торн слушал, и его лицо становилось всё мрачнее. Он крепко обнял её, чувствуя, как дрожит её тело.

– Я не позволю, – прошептал он ей в волосы, его голос был хриплым от сдерживаемой ярости. – Мы что-нибудь придумаем. Должен же быть какой-то выход! Может, Ург… может, он сможет заступиться? Или кто-то из старейшин твоего клана осмелится возразить Грому?

Кара с горечью покачала головой, утирая слёзы тыльной стороной ладони.

– Они все боятся Гроха. Как огня. А Ург… он видит тени, но вождь его давно не слушает, считает выжившим из ума стариком. Что нам делать, Торн? – её голос сорвался. – Бежать? Куда? В Степь Смерти, на съедение гиенам? Это… это безумие.

Торн долго молчал, глядя на тёмную, неспокойную воду Дона. В его глазах отражались холодные звёзды.

– Я не знаю, Кара, – наконец произнёс он глухо. – Пока не знаю. Но я не отдам тебя Корму. И не позволю им сломать тебя. Мы будем бороться. Сколько сможем. Мы должны выиграть время. А там… там посмотрим.

Они расстались с тяжёлым сердцем, полные страха и неопределённости. Решение о побеге ещё не было принято окончательно. Оно витало в воздухе, как последняя, отчаянная надежда, но пока они цеплялись за любую возможность избежать его, найти другой путь.

А над стоянкой, невидимый и неслышимый, уже расставлял свои сети Грак. Став правой рукой Гроха в наведении "железного порядка", он не спускал глаз с Кары. Её подавленное состояние после разговора с отцом, её отчаянные взгляды не ускользнули от его внимания. Он чувствовал, что дочь Бобра и этот выскочка Щука что-то замышляют. И он был готов ждать, чтобы нанести удар в самый подходящий момент. Ловушка захлопывалась медленно, но неотвратимо.

Глава 17: "Шёпот Реки, Зов Леса и Нарастающая Угроза"

Утро после показательной расправы Гроха над юными Бобрами выдалось таким же серым и промозглым, как настроение всего племени. В общем жилище клана Бобра, где обычно слышался гомон и стук инструментов, царила гнетущая тишина. Кара, чувствуя себя затравленным зверьком, пыталась занять руки починкой старой верщи, но ивовые прутья ломались в её дрожащих пальцах.

Гром вошёл, и его тень, казалось, заполнила всё пространство. Он сел напротив дочери, его лицо было непроницаемо, как скала.

– Кара, – его голос был лишён всякой теплоты, – я говорил с вождём. И со старейшинами. Тебе дан совет. Настоятельный. Корм ждёт твоего слова.

Кара вскинула на него глаза, полные отчаяния.

– Отец, но…

– Довольно! – прервал он её, и в его голосе прорезалась сталь. – Подумай, дочь. Хорошенько подумай. Упрямство в такие времена может дорого обойтись. Не только тебе.

Он поднялся и вышел, оставив Кару наедине с ледяным прикосновением неотвратимости.

Не в силах сидеть сложа руки, Кара бросилась искать поддержки. Она подошла к Дарре, старой мастерице, чьи руки помнили тепло её матери. Но Дарра, не отрываясь от плетения корзины, лишь тяжело вздохнула:

– Корм – не худший выбор, дитя. Надёжный. А сейчас не время для девичьих капризов. Думай о клане.

Её собственная мать, найдя Кару у реки, где та пыталась унять слёзы, обняла её, сама заливаясь слезами.

– Послушайся отца, доченька! – шептала она, её плечи тряслись. – Ради нас всех! Ради твоего же спасения! Грох не пощадит…

Кара вырвалась и, почти обезумев от отчаяния, осмелилась подойти к одному из старейшин клана Бобра, который всегда казался ей справедливым. Старик сидел у своего жилища, греясь на скупом солнце. Увидев Кару, он испуганно заозирался по сторонам.

– Что тебе, девка? – прошамкал он, прерывая её на полуслове. – Не ко мне. Воля вождя – закон! Иди, иди отсюда, не навлекай беду!

Грак, который, казалось, материализовался из воздуха неподалёку, наблюдая за её метаниями с откровенным злорадством, лишь криво усмехнулся, когда Кара, пошатываясь, отошла от старейшины. Стена непонимания и страха окружала её со всех сторон.

В поисках хоть какого-то просвета, Кара направилась к Ургу. Старый шаман сидел у Камня Голосов, перебирая сухие травы.

– Дед Ург, – её голос дрожал, – сердце моё как птица в силках. Отец… он требует невозможного. Есть ли путь, чтобы взлететь, когда небо затянуто тучами?

Ург долго смотрел на неё, затем медленно провёл рукой по поверхности Камня Голосов. Каре показалось, что камень под его морщинистой ладонью едва заметно вздрогнул, а по его древней поверхности, словно змейка, пробежала новая, тонкая трещинка.

– Каждая река, дитя, – наконец произнёс он, – встречает на своём пути камни и пороги. Острые скалы преграждают ей путь, завалы из упавших деревьев пытаются остановить её течение. Но она не сдаётся. Она ищет обход, или точит камень своей неустанной силой, или пробивает себе новую дорогу сквозь мягкую землю. Духи не чертят троп на земле для каждого человека. Они дают ветер для крыльев, а направление выбирает сама птица, доверяясь своему чутью и силе.

После Урга Кара пошла к Ларе-Белому Крылу. Слепая пророчица, казалось, уже ждала её. Она молча взяла руку Кары, её костлявые пальцы нащупали едва заметный, пульсирующий шрам-спираль на запястье – знак, что теперь всё чаще появлялся у Кары в моменты сильного душевного напряжения, словно кожа сама реагировала на её внутреннюю бурю, становясь горячей и немного припухлой в этом месте. Этот шрам появился у Кары в раннем детстве, после того как она едва не утонула в реке во время сильного половодья. Старики тогда говорили, что её коснулся дух Реки-Матери, оставив свой знак – как напоминание о спасении и о её особой, пусть и непонятной, связи с водной стихией. Шрам не был проклятием, скорее – печатью, которая в моменты сильного душевного волнения или близости к мистическим событиям начинала пульсировать и гореть, словно отзываясь на невидимые потоки энергии.

– Тень Лебедя над Доном, дитя, – прошептала Лара, её голос был тих, как шелест крыльев в ночи. – Но иногда и лебедь должен лететь против ветра, чтобы спастись от огненной бури, что идёт со степи. Слушай не только грохот грома, но и шёпот реки. Она знает пути, скрытые от глаз.

Торн, под предлогом выслеживания отбившегося от стада тура, уходил всё дальше от стоянки, его копьё было наготове, но истинная цель его вылазок была иной. Лес здесь, за Чёртовым Оврагом, становился всё более диким и незнакомым. Воздух был тяжелее, пахло сыростью и прелью сильнее, чем в родных рощах.

Однажды, пробираясь вдоль почти пересохшего ручья, он наткнулся на странные следы. Это были не отпечатки звериных лап. Кто-то явно копал землю у самого подножия старого, обветренного утёса, образующего естественную преграду на пути к дальним пастбищам. Неглубокий, но достаточно широкий лаз вёл под нависающие камни. Торн осторожно заглянул внутрь. Сырая земля, несколько брошенных, грубо сделанных деревянных лопат, и запах… едкий, незнакомый. Он вспомнил рассказы стариков о «горючем камне», который иногда находили далеко в степи и который, если его поджечь, давал странный, удушливый дым.

Позже, обходя стороной топкое болото, куда даже волки боялись соваться, он заметил на коре старой, одиноко стоящей сосны грубо вырезанный знак – перевёрнутую спираль, такую же, какие теперь всё чаще связывали с набегами «Соседей». Не магический символ, проступивший из ниоткуда, а явная работа человеческих рук, сделанная острым кремнёвым ножом. Знак территории? Угроза? Предупреждение? Торн не знал, но ледяной холод пробежал по его спине. Враг был не только жесток, но и хитёр, он проникал в их земли, как ядовитый туман, оставляя свои зловещие метки.

А ещё дальше, у заброшенного кострища, где явно недавно сидели чужаки, он нашёл среди золы несколько обугленных камней, от которых всё ещё исходил слабый, но резкий запах, похожий на тот, что он учуял у подкопа. И несколько мелких, оплавленных кусочков какого-то тёмного, смолистого вещества. Торн не мог понять, что это, но инстинкт охотника подсказывал: это связано с тем необычным, трудногасимым огнём, о котором шептались воины, пережившие последние стычки с «Соседями».

Возвращаясь в стоянку под покровом сумерек, Торн чувствовал, как растёт его тревога. Следопыт, или те, кого он привёл, не просто дикари с дубинами. Они обладали знаниями, которых не было у его племени, и использовали их с пугающей эффективностью. Побег становился не просто спасением любви, а единственным шансом выжить перед лицом этой новой, непонятной и оттого ещё более страшной угрозы.

Не прошло и нескольких дней после нападения на запруды, как новая волна ужаса захлестнула стоянку. Дозорные Щуки, вернувшиеся с дальней разведки с восточных пастбищ, принесли вести, от которых стыла кровь в жилах. Их лица были серы от усталости и плохо скрываемого страха, одежда порвана, а на оружии виднелись свежие зазубрины.

– Вождь, – доложил Бран, одноглазый военачальник Гроха, его голос был хриплым и напряжённым. – "Соседи"… они снова осмелели. И не просто осмелели – они глумятся над нами! Мы нашли место их недавней стоянки, всего в полудневном переходе от наших земель. Они… они угнали часть стада туров, которое отбилось от основного. А вожака стада, самого крупного и сильного быка, они убили. Не для еды, вождь. Они принесли его в жертву своим кровавым богам.

Бран с трудом сглотнул, прежде чем продолжить.

– Его шкура… она была вся изрезана их мерзкими перевёрнутыми спиралями. И не только. Там были и другие знаки – волчьи следы, переплетённые с символами огня, которых мы раньше не видели. Всё это было обмазано кровью тура. А вокруг… вокруг снова множество отпечатков волчьих лап, смешанных со следами людей. Сомнений нет, Следопыт не просто указывает им путь. Он делится с ними какой-то своей тёмной силой, своими ритуалами. Он ведёт их, как стаю голодных хищников, на нашу землю.

По толпе, собравшейся у костра, чтобы услышать новости, пронёсся испуганный ропот. Женщины ахали, прижимая к себе детей. Мужчины хмурились, их руки невольно тянулись к рукоятям ножей и копий. Паника, до этого тлевшая под пеплом повседневных забот, вспыхнула с новой силой.

Грох слушал донесение, его желваки ходили ходуном, а лицо побагровело от ярости. Но за этой внешней яростью, в глубине его налитых кровью глаз, плескался застарелый, почти животный страх. Он резко поднялся, обводя племя тяжёлым взглядом.

– Враги у наших ворот! – прогремел он, и его голос, усиленный гневом и страхом, заставил вздрогнуть даже самых смелых воинов. – Они смеются над нами! Они оскверняют нашу землю, нашу добычу! Они убивают наших священных животных! И всё потому, – его голос набрал силу, – что среди нас есть те, кто ослабляет наш дух! Кто не чтит законы предков! Кто своим неповиновением, своими тайными делами гневит Реку-Мать и духов земли!

В этот момент перед его внутренним взором, словно ожившая картина из кошмара, встал тот далёкий, страшный день. Много зим назад. Он – ещё молодой, но уже сильный и уважаемый воин клана Щуки. Их стоянка, тогда располагавшаяся ближе к степным просторам, подверглась внезапному, яростному набегу такого же дикого, безжалостного племени, пришедшего из бескрайних степей. Враги нахлынули, как саранча, сжигая жилища, убивая всех без разбора. Грох сражался, как лев, его копьё и боевой топор несли смерть нападавшим. Но их было слишком много. И когда дым рассеялся, и враги отступили, унося с собой добычу и пленных, Грох нашёл то, что навсегда раскололо его душу. Его единственный сын, Архат, ещё совсем мальчишка, но уже мечтавший стать таким же сильным воином, как отец, лежал на земле, его маленькое тельце было пронзено вражеским дротиком. Грох тогда не плакал. Он выл. Выл от горя, от ярости, от бессилия. Он не смог уберечь своего сына. Не смог защитить своё племя от внезапного удара.

Эта боль, эта вина, это чувство бессилия перед лицом жестокой, слепой силы до сих пор жгли его сердце, прячась под маской суровости и властности. И теперь, видя новую, ещё более страшную угрозу в лице Следопыта и его таинственных союзников, Грох снова чувствовал этот леденящий душу страх. Страх повторения. Страх снова оказаться бессильным. И этот страх делал его ещё более жестоким, ещё более подозрительным. Он искал виновных, искал козлов отпущения, на которых можно было бы выместить свою ярость и свой страх, заставляя племя платить за его собственные старые раны.

– Я не потерплю этого больше! – продолжал греметь Грох, его голос дрожал от плохо скрываемых эмоций. – Духи требуют очищения! Мы должны быть едины и сильны! Любое подозрительное поведение, любое нарушение моих приказов или древних табу будет немедленно расследовано и сурово наказано! Как пособничество врагу! Мы вырвем эту гниль из нашего племени! Мы покажем духам нашу силу и нашу ярость!

Он приказал усилить патрули, ужесточить дисциплину, провести новые ритуалы умилостивления, требуя всё новых и новых жертв. Но страх в племени лишь нарастал, подпитываемый как внешней угрозой, так и тиранией собственного вождя.

Поздним вечером, когда стоянка погрузилась в тревожный, чуткий сон, а патрули Грака, словно тени, скользили между жилищами, Кара и Торн снова встретились в своём тайном убежище у старой коптильни. Риск был огромен, но необходимость обсудить последние события, поделиться страхами и укрепить свою решимость была сильнее.

Вместо долгих, мучительных обсуждений – короткий, напряжённый обмен информацией, произнесённой почти беззвучным шёпотом. Кара рассказала о всё более невыносимом давлении со стороны отца, о зловещих словах Урга и Лары, о чувстве загнанности и безысходности. Торн, его лицо было мрачным, но решительным, поделился своими последними находками во время рискованных вылазок, рассказал о новых следах "Соседей" и о том, как едва не был обнаружен их патрулём.

Они смотрели друг на друга, и в их глазах, освещённых лишь тусклым светом далёких, умирающих звёзд, отражалась не только любовь, но и общая, смертельная опасность. Решение бежать, которое зрело в их сердцах уже давно, теперь стало почти осязаемым, как туго натянутая тетива лука перед выстрелом. Оставаться – значило неминуемо погибнуть, либо от руки Гроха, ищущего жертв для умилостивления своего страха, либо от клыков Следопыта и его новых, ужасающих союзников. Выбор был сделан. Оставалось лишь дождаться подходящего момента, чтобы сделать последний, отчаянный рывок к свободе.

Глава 18: Круг Сужается

Дни после тревожных новостей с границы и яростной речи Гроха потекли для Кары вязкой, удушливой смолой. Каждый рассвет приносил не облегчение, а новую порцию страха. Солнце, казалось, светило тусклее, река шептала не успокаивающие песни, а зловещие предупреждения.

Гром, её отец, после разговора с вождём и старейшинами клана Бобра, стал тенью самого себя. Его обычная суровость сменилась мрачной, тяжёлой непреклонностью. Однажды утром, когда Кара перебирала запасы сушёной рыбы, пытаясь незаметно отложить часть для их с Торном тайника, он подошёл к ней, и его голос не оставил места для надежды.

– Кара, – начал он без предисловий, его взгляд был твёрд, как донский кремень. – Я говорил со старейшинами. И с вождём. Времени на пустые разговоры и девичьи капризы больше нет. Духи требуют порядка в нашем доме, клан требует силы и продолжения рода. К следующему новолунию ты должна дать своё согласие выйти замуж за Корма. Это не просьба, дочь. Это решение. Для твоего же блага и для блага всех нас. Грох… он очень внимательно следит за нашим кланом, за каждым проявлением непокорности.

Кара почувствовала, как ледяное кольцо сжалось вокруг её сердца. Новолуние… это всего несколько дней. Она попыталась возразить, сказать, что это насилие над её волей, что Корм ей не люб, но Гром лишь отмахнулся, как от назойливой мошки.

– Хватит! – его голос сорвался на рык. – Ты сделаешь, как сказано! Иначе… иначе я сам не знаю, что с тобой будет!

Он резко развернулся и вышел, оставив Кару с горечью во рту и холодным ужасом в душе. Срок был назначен. Капкан почти захлопнулся.

А Грак, упиваясь своей новой ролью правой руки вождя и главного блюстителя "порядка", не дремал. Он словно огромный, ядовитый паук плёл свои липкие сети вокруг Кары и Торна. Его воины-доносчики, такие же злобные и завистливые, как он сам, шныряли по стоянке, вынюхивая, подслушивая, докладывая о каждом подозрительном слове, о каждом косом взгляде.

Кто-то видел, как Кара слишком долго сидела одна у реки, глядя на воду невидящими глазами. Кто-то заметил, что Торн, вернувшись с "охоты" без добычи, был необычно задумчив и что-то прятал под своей подстилкой из шкур. Однажды Грак, обыскивая место одной из их предполагаемых тайных встреч у старой коптильни, торжествующе поднял с земли осколок кремня особой, удлинённой формы – такие обычно использовали воины Щуки для правки острия своих копий. Он сунул его за пояс. Позже, когда Кара отлучилась к реке, он незаметно подбросил этот кремень ей под подстилку из старых шкур.

Он не спешил с докладом Гроху. Он хотел большего. Действуя хитро, через старых, болтливых женщин клана, которым он нашептывал якобы случайно услышанные "тревожные вести", Грак начал целенаправленно распускать слухи. По стоянке пополз ядовитый шёпот: "Дочь Грома совсем от рук отбилась, носит воду для чужого огня… Говорят, её следы всё чаще ведут к костру этого выродка Щуки, Торна… А не потому ли на нас беды сыплются, что среди нас есть те, кто оскверняет законы крови, гневя духов земли и отворачивая удачу от охотников?" Слухи, как речная грязь после половодья, прилипали к имени Кары, делая её жизнь всё более невыносимой.

Кара чувствовала косые взгляды, слышала шёпот. В отчаянии, Кара попыталась «случайно» испортить партию ивовых прутьев, предназначенных для свадебных корзин, надломив несколько в самых видных местах. Это закончилось лишь гневным окриком Дарры и ещё более пристальным наблюдением со стороны женщин клана. Корм, польщённый, неуклюже ухаживал. Кара отвечала ледяным молчанием. "Неблагодарная девка!" – шипели ей вслед.

Её мысли были полны отчаяния.

А Грак не просто распускал слухи, а подбрасывал «доказательства» – например, обрывок ткани, похожей на одежду Торна, рядом с местом, где видели Кару. Его ненависть к Бобрам настолько сильна, что он готов на любую подлость. Однако, видя слепую ярость Гроха и его всё более иррациональные решения, в душе Грака иногда просыпалась тень сомнения – не заигрался ли вождь, не ведёт ли он племя к пропасти? Но эти сомнения он тут же глушил новой порцией ненависти и жаждой мести.

Флешбек Грака – Истоки Ненависти

Солнце садится, окрашивая реку в кровавые тона. Грак стоит на берегу, глядя на запруды Бобров. Память возвращает его на много лет назад. Он – ещё подросток. Его младшая сестра, Лина, смешливая и быстрая, как рыбка, играет у воды. Она запуталась в сетях, расставленных Бобрами слишком близко к берегу, в месте, где обычно купались дети. Бобры были неосторожны, или просто поленились убрать сети на день. Грак слышал её крики, бросился на помощь, но было поздно. Он вытащил её безжизненное тельце из воды, из этих проклятых ивовых пут. Старейшины Бобров тогда откупились дарами, говорили о несчастном случае. Но Грак видел в их глазах лишь равнодушие. С тех пор ненависть к Клану Бобра, к их запрудам, к их самодовольству, поселилась в его сердце чёрным, ядовитым змеем. Кара, дочь Грома, главного мастера запруд, стала для него олицетворением всего, что он ненавидел.

Глава 19: Отголоски Раскола и Сны наяву

На стоянку, окутанную предрассветным туманом и запахом вчерашнего страха, он вошёл как тень – Рок, один из немногих Волков, сохранивших тайную связь с Ургом. Его одежда из грубых шкур была изорвана, лицо исцарапано ветками, а в глазах, обычно циничных, плескалась неприкрытая усталость и тревога. Он миновал сонных стражников, которые лениво кивнули ему – Волки, хоть и изгои, иногда приносили вести из дальних земель или редкую дичь. Рок направился прямиком к небольшой, укрытой в скальной нише пещерке Урга.

Старый шаман уже не спал. Он сидел у едва тлеющего костерка, помешивая в глиняном горшке какой-то отвар из трав, от которого исходил горьковатый, терпкий запах.

– Земля неспокойна этой ночью, Волк, – произнёс Ург, не оборачиваясь. – Что принёс тебе ветер из твоего логова?

Рок тяжело опустился на подстилку из сухой травы.

– Ветер принёс вой, шаман. Вой раскола. Следопыт… он окончательно обезумел. Или обрёл ту силу, что искал. Харт, старый сказитель, и те немногие, кто ещё помнил заветы предков Волков, кто не хотел слепо следовать за его кровавыми ритуалами… он изгнал их. Назвал «мягкотелыми», цепляющимися за «старые, трусливые обычаи». Обвинил, что они мешают ему «разбудить истинных духов земли».

Ург замер, рука с деревянной ложкой застыла над горшком.

– Харт? Мудрый Харт… изгнан?

– Да, – Рок невесело усмехнулся. – Следопыт объявил, что старые боги мертвы или слабы, а новые требуют иной крови, иных жертв. Он теперь один правит в логове. Окружил себя самыми отчаявшимися, теми, кто готов на всё ради обещания силы и мести. Он ищет «забытые знания предков», шаман, те, что скрыты в глубинах земли, в шёпоте ветра, в молчании камней. Но он трактует их по-своему, извращает их суть ради своей обиды и жажды власти. Помнишь, как его изгнали из нашего племени много зим назад? Не за злодеяние, а за то, что он слишком глубоко полез в эти тайны, пытался подчинить себе силы, которые никому не должны служить. Они боялись его, не понимали. Вот эта обида и гложет его до сих пор. Он хочет доказать всему миру, что был прав, что его путь – путь истинной мощи. И он не остановится ни перед чем. Его глаза горят холодным огнём, шаман. Нечеловеческим.

Ург медленно кивнул, его лицо стало ещё мрачнее. Тень Следопыта, вскормленная давней обидой и извращённым знанием, становилась всё длиннее, всё опаснее.

Ночь снова принесла Каре не покой, а тревожные, рваные сны, от которых она просыпалась в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. И снова ей виделся Дон, но не спокойный и величавый, а искажённый, противоестественный. Река текла вспять, её воды, густые и тёмные, с рёвом устремлялись вверх по течению, против всех мыслимых законов. А посреди этого безумного потока зияла гигантская воронка, её края пенились багровой пеной, словно рана на теле земли. Вода в этой спирали была кроваво-красной, и она с неумолимой силой засасывала в себя всё – вырванные с корнем деревья, обломки лодок, и даже маленькие, отчаянно барахтающиеся фигурки людей, чьи крики тонули в рёве стихии. Кара чувствовала, как её саму тянет к этому ужасному водовороту, и проснулась с криком, когда уже почти сорвалась с обрыва. Её левая рука горела – шрам-спираль на запястье снова пульсировал, словно живой.

Едва забрезжил рассвет, бледный и безрадостный, Кара, не в силах больше скрывать свой ужас, поспешила к Ургу. Старый шаман уже сидел у своего маленького костра, его лицо было изборождено глубокими морщинами, словно древняя карта пережитых бурь. Он выслушал сбивчивый рассказ Кары о её сне, не перебивая, лишь изредка кивая, словно подтверждая её самые страшные опасения.

Когда она закончила, Ург долго молчал, глядя на языки пламени, пляшущие в очаге.

– Река жизни поворачивает вспять, дитя, – наконец произнёс он своим тихим, но веским голосом, – когда нарушен древний порядок, когда люди забывают заветы предков и отворачиваются от духов, что хранят эту землю. Кровь в воде – это всегда знак великой беды, знак грядущих жертв и страданий. А спираль, что засасывает всё в себя, – это не просто водоворот. Это пасть древнего хаоса, который кто-то осмелился пробудить. Он голоден, и он не успокоится, пока не насытится. Твой путь, дитя, – Ург посмотрел на Кару долгим, пронзительным взглядом, – лежит прочь от этой воронки. Уноси свои ноги, пока она не поглотила и тебя. Возможно, духи посылают тебе этот сон как последнее предупреждение.

Слова Урга, вместо того чтобы успокоить, лишь усилили тревогу Кары. Но старый шаман, казалось, принял какое-то решение. Его глаза, обычно чуть подёрнутые дымкой отстранённости, вспыхнули решимостью.

– Хаос пробудился, – сказал он, поднимаясь. – Но мы не можем сидеть сложа руки и ждать, пока он пожрёт нас всех. Я попытаюсь говорить с духами земли. Возможно, они ещё услышат нас.

Глава 20: Дрожь Земли и Осквернённые Камни

К полудню Ург собрал у Камня Голосов немногих, кто ещё верил в его силу и мудрость – в основном это были старики из клана Лебедя да несколько женщин из других кланов, чьи сердца были особенно чувствительны к знамениям. Грох и его воины демонстративно проигнорировали призыв шамана, считая его действия бесполезной тратой времени или даже вредным суеверием.

Ург был облачён в свой старый ритуальный плащ из лебяжьего пуха, его седые волосы были распущены, а лицо раскрашено белой глиной. Он принёс с собой белого голубя – символ мира и чистоты. Осторожно взяв птицу в руки, он что-то тихо прошептал ей, а затем одним быстрым, точным движением ритуального ножа из кости принёс её в жертву. Горячая кровь голубя окропила серую, замшелую поверхность Камня Голосов. Затем Ург воскурил пучки сухих трав – полыни, можжевельника и шалфея, – и их горьковатый, очищающий дым густыми клубами окутал камень и собравшихся.

Старый шаман начал свой древний танец-молитву, его тело двигалось в медленном, завораживающем ритме, а голос, то повышаясь до пронзительного крика, то понижаясь до едва слышного шёпота, взывал к духам земли, к Реке-Матери, к предкам. Он просил их о милости, о защите, о знаке, который указал бы путь к спасению.

И духи, казалось, ответили. Но их ответ был страшен.

Внезапно, в самый разгар ритуала, когда Ург, казалось, достиг пика своего транса, Камень Голосов издал низкий, протяжный, гудящий звук, похожий на стон самой земли. По его поверхности, там, где только что была кровь жертвенного голубя, с сухим треском побежали новые, более глубокие трещины, словно камень раскалывался изнутри. Земля под ногами присутствующих ощутимо содрогнулась, один раз, потом другой. На этот раз толчок чувствуют все, кто находится поблизости, вызывая панику. В нескольких старых жилищах на краю стоянки обваливаются подпорки, а с ближайшего утёса в реку с грохотом сыплются камни. Несколько женщин испуганно вскрикнули и прижались друг к другу. Даже бывалые старики побледнели.

Ург замер, его танец прервался. Он смотрел на растрескавшийся камень, и его лицо выражало смесь ужаса и глубокой скорби. Он понял. Его ритуал не успокоил духов. Напротив, он лишь подтвердил их гнев, их ярость, их непреклонную волю. Пробудившиеся силы были слишком могущественны, слишком древни, чтобы их можно было умилостивить простой жертвой или молитвой.

Он медленно опустился на колени перед Камнем Голосов, его плечи поникли.

– Они не слышат нас, – прошептал он, и в его голосе звучало отчаяние. – Или не хотят слышать. Гнев их велик. И он обрушится на нас.

Это событие, свидетелями которого стали пусть и немногие, быстро разнеслось по стоянке, обрастая всё новыми, пугающими подробностями. Страх в племени достиг своего пика. Даже самые закоренелые скептики, смеявшиеся над "стариковскими бреднями" Урга, теперь притихли. Землетрясение, пусть и небольшое, и расколовшийся священный камень были слишком явными знаками, чтобы их можно было игнорировать. Предсказания о грядущей катастрофе перестали казаться пустыми словами. Тьма сгущалась, и её ледяное дыхание ощущал уже каждый.

Ночь Танца Речных Духов выдалась ясной, но тревожной. Полная луна, холодная и безразличная, заливала серебристым светом священную поляну у изгиба Дона, где клан Лебедя готовился к своему древнему ритуалу. Камни, веками отшлифованные рекой, казались живыми в её неверном свете. Жрецы и жрицы в белых одеждах, украшенных лебяжьим пухом и речными ракушками, медленно двигались в гипнотическом танце, их пальцы, смоченные в охре, саже и белой глине, выводили на холодной поверхности камней древние символы: волны, летящих лебедей, круги солнца.

В самый разгар ритуала, когда тихие напевы и звуки костяных флейт, казалось, слились с шёпотом реки, Ильва, склонившаяся над одним из камней, чтобы нанести на него изображение лебедя-кликуна, вдруг резко отпрянула с приглушённым вскриком.

– Смотрите! – её голос сорвался, указывая дрожащей рукой на камень.

Все замерли. Музыка оборвалась. На гладкой, только что раскрашенной поверхности камня, там, где должно было быть светлое изображение их тотема, начали проступать тёмные, зловещие узоры. Это были перекрученные, засасывающие вниз спирали, выжженные или нанесённые чем-то чёрным, смолистым, что теперь, под действием тепла от небольших ритуальных костерков, расставленных вокруг, или от влаги свежих красок, стало особенно заметным. Не магия, нет. Чья-то злая, кощунственная рука потрудилась здесь ночью, осквернив святыню.

Пока Лебеди в ужасе смотрели на это, один из старейшин, Вейс, тот самый, что следил за звёздами, присмотрелся внимательнее.

– Это… это сажа, смешанная с жиром, – прошептал он, коснувшись пальцем одного из узоров и растерев его. – И следы от раскалённого кремня. Кто-то сделал это намеренно, чтобы напугать нас, осквернить ритуал!

Но для большинства напуганных Лебедей, да и для тех из других кланов, кто издали наблюдал за священнодействием, это выглядело как страшное знамение. Слухи о том, что сами духи отвернулись от них, что тёмные силы Следопыта способны проникать даже в самые священные места, поползли по стоянке, сея панику и усугубляя раскол. Ритуал был безнадёжно сорван. Ург стоял бледный, как полотно, понимая, что этот акт вандализма – лишь ещё одно звено в цепи событий, ведущих племя к катастрофе.

После визита к Ургу и всё более явного давления со стороны отца, Кара начала ощущать вокруг себя пустоту, холодную и липкую, как осенний туман. Слухи, распускаемые Граком и его прихвостнями, сделали своё дело. Соплеменники, раньше относившиеся к ней с симпатией или хотя бы нейтрально, теперь начали её сторониться.

Когда она подходила к общему костру, где женщины чинили сети или готовили пищу, разговоры резко обрывались. Те, кто ещё вчера дружелюбно кивал ей, теперь отводили глаза или спешно находили какое-то неотложное дело в стороне. Маленькие дети, с которыми она иногда играла у реки, теперь при её появлении испуганно жались к матерям, а те, в свою очередь, шикали на них и уводили подальше, бросая на Кару опасливые, осуждающие взгляды.

Даже в её собственном клане Бобра атмосфера стала невыносимой. Дарра, старая мастерица, всё реже заговаривала с ней, а если и говорила, то лишь о самых незначительных вещах, стараясь быстрее закончить разговор. Другие женщины открыто перешёптывались за её спиной, и до Кары долетали обрывки фраз: "…совсем от рук отбилась…", "…с этим Щукой путается, гнев духов навлекает…", "…не к добру всё это…".

Корм, её наречённый жених, напротив, стал ещё навязчивее. Ободрённый волей вождя и явным одобрением старейшин, он вёл себя так, словно Кара уже была его собственностью. Его неуклюжие попытки ухаживать, его самодовольные взгляды вызывали у Кары лишь тошноту и глухую ярость. Её резкие, холодные ответы и полное игнорирование лишь подливали масла в огонь слухов: "Виданное ли дело, такая гордячка! От хорошего парня нос воротит, значит, есть что скрывать!"

Грак наблюдал за этой травлей с нескрываемым удовольствием. Он часто "случайно" оказывался рядом, когда Кару демонстративно игнорировали или когда она оставалась в полном одиночестве, и бросал в её сторону ядовитые замечания, достаточно громкие, чтобы их услышали окружающие: "Смотрите-ка, сидит одна, как волчица-одиночка. Видать, стая её не принимает. Не к добру это, когда кто-то отбивается от своих".

Кара чувствовала себя затравленным зверем. Каждый день приносил новые уколы, новые обиды. Одиночество, тяжёлое и холодное, окутывало её, душило. Она пыталась найти поддержку у Торна, но их встречи стали ещё более редкими и опасными.

Это ледяное дыхание изоляции, это молчаливое осуждение соплеменников, которых она знала с детства, ранили её глубоко. Но вместо того, чтобы сломить её, они лишь укрепляли её решимость. Она видела, что даже если она подчинится, выйдет замуж за Корма, её не оставят в покое. Её уже заклеймили. И единственный способ спастись от этого клейма, от этой медленной смерти в сетях чужой воли и страха, – это побег. Одиночество в диком лесу, полное опасностей, теперь казалось ей меньшим злом, чем это удушающее, враждебное одиночество среди своих.

Глава 21: Точка Кипения

Новолуние приближалось неумолимо, как хищник, загоняющий свою жертву. Каждый день приносил Каре всё больше отчаяния. Гром, её отец, избегал её взгляда, но его молчание было тяжелее любых слов. Он был сломлен – давлением Гроха, страхом за свой клан, за судьбу дочери, которую он, как ему казалось, пытался спасти единственно возможным способом.

Вечером, когда солнце уже почти скрылось за зубчатой кромкой дальних скал, окрасив небо в тревожные багровые тона, Гром вошёл в их общую часть пещеры, где Кара, стараясь казаться спокойной, чинила старую рыболовную сеть. Его лицо было серым, как пепел остывшего костра, глаза ввалились, а руки мелко дрожали. Он подошёл к ней, и его голос, когда он заговорил, был глухим и безжизненным.

– Кара, – начал он, и в этом простом обращении слышалась вся тяжесть мира. – Завтра… завтра придёт Корм. Со старейшинами. Свататься. Как положено. Ты… ты должна дать согласие.

Кара вскинула на него глаза, полные боли и отчаянного протеста.

– Отец, я не могу! Ты же знаешь…

– Молчи! – прервал её Гром, и в его голосе впервые за долгое время прорвалась ярость, смешанная с бессилием. Он схватил её за плечи, его пальцы впились в кожу, как когти. – Ты не понимаешь! Или не хочешь понимать! Грох… он не отступит! Сегодня он снова говорил со мной. Он… он сказал, что если ты откажешься, если наш клан не покажет свою покорность духам и его воле… он обвинит тебя! Во всём! В сговоре со Следопытом, в том, что ты навлекаешь беду на племя, в осквернении древних законов! И тогда… тогда я не смогу тебя защитить!

Он отпустил её, и его голос снова упал до отчаянного шёпота.

– Пойми, дочь… это твой последний шанс. Либо ты выходишь за Корма, и мы все, может быть, обретём покой…, либо… либо я сам буду вынужден объявить тебя "непокорной дочерью, навлекшей гнев духов". И тогда тебя ждёт суд вождя. А ты знаешь, что это значит. Грох не пощадит тебя. Он сделает из тебя показательную жертву.

Слёзы градом катились по щекам Кары. Это был конец. Отец, её последняя надежда, её опора, поставил ей жесточайший ультиматум. Выбор без выбора. Подчиниться – и умереть душой. Отказаться – и быть растерзанной на потеху толпе.

На следующее утро, когда солнце едва поднялось над горизонтом, и стоянка только начинала просыпаться, Грак нанёс свой удар. Он не стал ждать официального сватовства. Он выбрал момент, когда у главного костра собралось уже достаточно много народу – женщины, идущие за водой, охотники, проверяющие снаряжение, дети, гоняющиеся друг за другом.

Кара, не спавшая всю ночь, с тяжёлым сердцем вышла из пещеры, направляясь к реке. Она не знала, что делать, как поступить. Мысли путались, сердце колотилось, как пойманная птица. И тут, словно из-под земли, перед ней вырос Грак. Его лицо искажала злобная, торжествующая ухмылка.

– А вот и наша гордая лебёдушка! – прокричал Грак так, чтобы его услышали все вокруг. – Или, может, уже не лебёдушка, а… волчица, что тайно встречается со своим волком в ночи, оскверняя законы крови и нарушая запреты предков?

Кара замерла, кровь отхлынула от её лица.

– О чём ты говоришь, Грак? – стараясь сохранить самообладание, спросила Кара.

– О чём я говорю? – Грак картинно расхохотался. – Я говорю о том, что некоторые дочери Бобра забыли о чести своего клана! Я говорю о том, что их связь с отпрыском Щук гневит духов земли и отворачивает удачу от наших охотников! Я говорю о том, что они оскверняют наше племя!

Он сделал шаг к Каре, его глаза горели ненавистью.

– Вот! – он выхватил из-за пояса небольшое, искусно сплетённое из ивовых прутьев украшение – маленькую фигурку лебедя, ту самую, что Кара сделала для Торна. Грак, видимо, выследил их или нашёл место, где Торн её обронил. – Узнаёшь, дочь Грома? Эту поделку нашли у того самого места, где ты так любишь "дышать свежим воздухом" в компании сына того, кто принёс столько горя нашему клану! А может, ты скажешь, что это тоже "случайно" оказалось там?

Толпа ахнула. Это было почти прямое обвинение. Грак наслаждался моментом.

– А может, нам стоит спросить у самого Торна, – продолжал Грак, поворачиваясь к толпе, – не тебя ли он там ждал, Кара, чтобы вместе плести свои тёмные дела, нарушая волю вождя и заветы предков?

Кара стояла, как громом поражённая. Она чувствовала на себе десятки враждебных, осуждающих взглядов. Земля уходила у неё из-под ног. Ловушка захлопнулась.

После публичной сцены, устроенной Граком, Кара вернулась в своё жилище, если это можно было так назвать. Она чувствовала себя опустошённой, раздавленной. Слова отца, его ультиматум, злобная усмешка Грака, враждебные взгляды соплеменников – всё это слилось в один сплошной кошмар.

Она села на свою подстилку из шкур и закрыла лицо руками. Слёз уже не было, только глухая, всепоглощающая безысходность.

Она поняла: все пути внутри племени для неё закрыты. Отец не поможет – он сам сломлен и боится. Клан Бобра не заступится – они предпочтут пожертвовать ею, чтобы угодить Гроху и "умилостивить духов". Ург и Лара могут лишь сочувствовать и давать туманные советы, но не в их силах изменить решение вождя.

Оставаться – значило подчиниться. Стать женой Корма, нелюбимого, чужого. Погасить в себе огонь, сломать крылья, превратиться в тень, доживающую свой век в страхе и покорности. Это была медленная, мучительная смерть.

Или… или быть опозоренной, обвинённой во всех смертных грехах и отданной на растерзание Гроху. Суд вождя, клеймо предательницы, изгнание в лучшем случае, мучительная смерть – в худшем. Грак не успокоится, пока не увидит её сломленной, уничтоженной.

Она вспомнила слова Лары о птице, улетающей из горящего гнезда. Вспомнила твёрдый, решительный взгляд Торна, его клятву.

Бежать. Это слово, раньше пугавшее своей неизвестностью, теперь звучало как единственная, отчаянная надежда. Да, это безумие. Да, это смертельно опасно. Но это был единственный шанс сохранить себя, свою любовь, свою жизнь.

Кара подняла голову. В её глазах, ещё недавно полных слёз и отчаяния, вспыхнул холодный, стальной огонёк решимости.

Точка кипения была пройдена. Пришло время действовать.

Глава 22: "Шёпот Древних Камней и Волчий След"

Ночь опустилась на стоянку густым, непроницаемым покрывалом. Луна, бледная и ущербная, едва проглядывала сквозь рваные тучи, отбрасывая на землю зыбкие, тревожные тени. Ург, старый шаман клана Лебедя, не спал. Он сидел, скрестив ноги, перед Камнем Голосов – древним, покрытым мхом валуном, который, по преданию, связывал мир живых с миром духов. Сегодня камень казался ему холоднее обычного, его поверхность, испещрённая вековыми трещинами и выветренными символами, словно источала ледяной холод, проникающий до самых костей.

Привычный шёпот духов, который Ург научился различать среди ночных звуков – шелеста листвы, криков ночных птиц, далёкого воя волков, – сегодня был другим. Он стал прерывистым, тревожным, полным неясных угроз и предостережений. Старый шаман зажёг пучок сухих трав, собранных на священном болоте, и их горьковатый, терпкий дым заклубился вокруг него, унося его сознание за пределы видимого мира.

Ург пытался войти в глубокий транс, достучаться до самых древних духов земли, чтобы понять источник той тьмы, что сгущалась над племенем. Но видения, которые представали его внутреннему взору, были обрывочны, хаотичны и пугающи. Он видел тени, бесформенные и зыбкие, ползущие из-под земли, словно гигантские черви, выползающие из разверзшейся могилы. Слышал утробное рычание неведомых зверей, от которого стыла кровь в жилах. Чувствовал едкий, удушливый запах серы и горелой плоти, словно где-то глубоко в недрах земли горел адский костёр.

Он пытался задавать вопросы, взывать к духам предков, но ответы были невнятными, полными страха. Камень Голосов молчал о причинах, лишь усиливая тревогу шамана. Что-то древнее, что-то давно забытое и страшное пробуждалось, и Ург чувствовал это каждой клеткой своего старого тела.

В это же время, в своей маленькой, уединённой землянке на берегу Дона, Лара-Белое Крыло тоже не находила покоя. Слепая пророчица сидела на подстилке из лебяжьего пуха, её невидящие глаза были устремлены в темноту. Лебяжьи перья, развешанные на ивовых прутьях для гадания, мелко подрагивали, хотя в землянке не было ни малейшего сквозняка. Вода в её ритуальной чаше, обычно гладкая, как зеркало, покрывалась странной, едва заметной рябью, словно от далёких, неслышных подземных толчков, которые никто, кроме неё, не ощущал.

Лара знала эти знаки. Духи были неспокойны. Земля стонала.

На рассвете, когда первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, Ург, измождённый ночным бдением, направился к землянке Лары. Они встретились у входа, и им не нужно было слов, чтобы понять друг друга. Тревога в их глазах была общей.

– Земля говорит с нами шёпотом ужаса, сестра, – произнёс Ург, его голос был хриплым от усталости. – Я видел тени из глубин. Духи предков молчат, объятые страхом.

– Вода в моей чаше дрожит, брат, – ответила Лара, её голос был тих, как шелест камыша. – Перья трепещут, словно от дыхания смерти. Это не просто набеги "Соседей". Это нечто большее. Нечто древнее.

Ург кивнул, его взгляд был устремлён на восток, туда, где, по слухам, находилось логово Следопыта.

– Следопыт… – прошептал он. – Боюсь, он не просто нашёл себе новых союзников. Боюсь, он растревожил то, что спало веками. Он мог пробудить древних духов самой земли, тех, кто не знает ни жалости, ни пощады.

Грак, чья подозрительность и страх росли с каждым днём, словно ядовитый гриб после дождя, не доверял никому. После очередного тревожного донесения о следах на восточных рубежах, он, не ставя в известность даже вождя Гроха о своих истинных намерениях, собрал небольшой, но хорошо вооружённый отряд из самых преданных и жестоких воинов Щуки и отправился в рейд.

Они двигались не по обычным охотничьим маршрутам, а выбирали самые глухие, едва заметные тропы. На второй день пути, когда они уже значительно отдалились от стоянки, Грак заметил нечто странное. В стороне от едва видной звериной тропы, в густых зарослях терновника, виднелся узкий, почти незаметный лаз, ведущий в расщелину между скалами. Пробравшись сквозь колючие кусты, отряд оказался перед входом в небольшую, скрытую от посторонних глаз пещеру.

Внутри было сыро и пахло затхлостью, но следы недавнего пребывания были очевидны. В центре пещеры виднелись остатки небольшого костра, вокруг валялось несколько обглоданных костей мелких животных. Но не это привлекло внимание Грака. На небольшом каменном выступе, словно на алтаре, лежала грубо вырезанная из тёмного дерева фигурка волка. Глаза деревянного волка были инкрустированы блестящими кусочками тёмного, почти чёрного кремня, а на боку фигурки был тщательно выжжен или глубоко вырезан символ – перевёрнутая спираль, такой же, какой теперь часто видели на местах набегов "Соседей".

Грак не был шаманом и не понимал полного значения этой находки. Но его звериное чутьё подсказывало, что от этой фигурки исходит холодная, тёмная угроза. Это было не просто убежище изгоя. Это было логово, где творились какие-то тёмные, чуждые их племени дела.

– Забираем, – коротко бросил он своим воинам. – Это… это покажем вождю.

Возвращаясь, у самой дальней границы, где река делала крутой изгиб, он наткнулся и на другие тревожные знаки: свежие следы небольшого отряда. Это были не узкие, чёткие отпечатки ног его соплеменников или даже Волков. Следы были шире, грубее, словно оставленные людьми с более тяжёлой, неуклюжей походкой – очень похожие на те, что оставляли «Соседи» во время их последнего нападения на запруды Бобров. Они явно разведывали местность, и это было слишком близко к их землям. Враг не дремал, он подбирался всё ближе.

Возвращение отряда Грака с таинственной находкой (хотя он и не спешил раскрывать все детали Гроху, выжидая подходящего момента, чтобы представить её в наиболее выгодном для себя свете) лишь подлило масла в огонь и без того накалённой обстановки в племени. Слухи о том, что Грак нашёл "волчье логово" или "знак предательства", поползли по стоянке, обрастая всё новыми, пугающими подробностями.

Напряжение между кланами достигло предела. Бобры, чьи запруды и жилища пострадали первыми от набегов "Соседей", открыто требовали от Щук, как от главного воинского клана, более решительных действий и лучшей защиты. Они указывали на то, что воины Щуки слишком много времени тратят на внутренние разборки и охоту за "ведьмами" вместо того, чтобы охранять границы.

Щуки, в свою очередь, огрызались, обвиняя Бобров в трусости и недостаточной бдительности. "Если бы вы лучше следили за своими запрудами и не оставляли их без присмотра, ничего бы не случилось!" – кричали они на советах.

Лебеди, традиционные посредники и хранители мира, пытались вмешаться, призывая к единству и благоразумию. Но их авторитет был серьёзно подорван недавними событиями. Их предсказания становились всё более мрачными и туманными, а некоторые соплеменники начали шептаться, что Лебеди сами навлекли беду, не сумев вовремя распознать знаки и умилостивить духов.

Грох, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног, и видя, что его власть трещит по швам, решил действовать единственным известным ему способом – силой. Он приказал немедленно усилить частоколы вокруг основной стоянки, превратив её в настоящую крепость. Все мужчины, способные держать в руках оружие или топор, были мобилизованы на работы. Днём и ночью слышался стук топоров, скрип брёвен, громкие команды надсмотрщиков. Работа кипела, но она не приносила облегчения. Атмосфера оставалась гнетущей, пропитанной взаимными подозрениями, страхом перед неизвестностью и глухим недовольством действиями вождя.

Вейс-астроном, каждую ночь всматриваясь в звёздное небо, с тревогой замечал, что "кровавая звезда" в созвездии Лиры, которую он заметил несколько недель назад, стала ещё ярче, её зловещий красный свет словно предвещал новые беды. Он пытался рассказать об этом старейшинам, но те, занятые строительством укреплений и внутренними распрями, лишь отмахивались от него, как от назойливой мухи.

На совете старейшин, где Грох, с лицом темнее грозовой тучи, требовал немедленного усиления частоколов и выставления дополнительных дозоров, один из охотников клана Щуки, только что вернувшийся с дальней разведки, доложил с тревогой в голосе:

– Вождь, «Соседи»… они снова были замечены у дальних переправ через Быструю Реку. Их стало больше, и ведут они себя наглее, чем прежде. Словно чувствуют за своей спиной чью-то силу, словно кто-то указывает им путь. Они уже не просто воруют скот, они… они оставляют свои мерзкие знаки на нашей земле, глумятся над нами.

Слова охотника лишь подлили масла в огонь и без того накалённой обстановки. Страх перед «Соседями», которые после последнего набега казались не просто дикарями, а носителями какой-то новой, непонятной угрозы, смешивался с внутренними распрями и подозрениями.

Племя, раздираемое внутренними конфликтами и осаждаемое внешней угрозой, всё глубже погружалось во мрак страха и отчаяния. И никто не знал, откуда придёт следующий удар.

Глава 23: "Огонь Под Землёй и Первый Удар Изгоев"

В глубокой, затерянной пещере, которую Волки прозвали «Дыханием Земли» из-за тёплых, сернистых испарений, Следопыт и изгнанный Жар колдовали над своим новым оружием.

– Больше смолы, Жар! – рычал Следопыт, его голос гулко отдавался под сводами пещеры. – И сухой мох, хорошо пропитанный жиром. Огонь должен быть липким, яростным! Они изгнали меня, назвали опасным, потому что боялись силы, которую я чувствовал! Они цеплялись за свои старые, трусливые законы, не понимая, что истинная сила лежит в единении с землёй, с её скрытым огнём! Теперь они увидят эту силу! Земля сама восстанет против них за их слепоту!

Он указал на кучу тёмных, маслянистых камней, которые он притащил из дальних ущелий.

– Эти камни, – продолжал он, его глаза горели под волчьей шкурой, – древние хозяева этой земли использовали, чтобы вызывать гнев огненных духов. Смешай их порошок с серой и нашим «земляным духом», что сочится из трещин. И огонь наш станет таким, какого они ещё не видели!

Жар, его глаза горели фанатичным огнём, с почтительным страхом смотрел на своего наставника. Он смешивал в большом глиняном горшке серу, толчёный сланец, смолу и сухой торф, как учил его Следопыт. Их «огненные стрелы» – короткие дротики, обмотанные паклей, пропитанной этой адской смесью, – были страшным оружием. Огонь, который они порождали, не плавил камни в прямом смысле, но он был настолько интенсивен, что сухая древесина или шкуры вспыхивали от него, как смолистая сосновая ветка, брошенная в жаркий костёр, а некоторые виды камней, особенно влажные или пористые, могли раскалиться и расколоться с громким треском.

«Они назовут это магией, – думал Следопыт, наблюдая за работой Жара. – Они будут дрожать от страха перед огнём, который не подчиняется их законам. И это хорошо. Страх – лучшее оружие». Его месть племени обретала всё более конкретные, огненные очертания.

В то время как Следопыт и Жар в своей тайной пещере колдовали над "огнём, что плавит камни", их тёмные деяния не оставались без ответа от самой земли. Но это был не тот ответ, на который рассчитывало племя. Земля словно начинала болеть, её скрытые недуги прорывались наружу, сея тревогу и предвещая ещё большие беды.

Сначала это были едва заметные изменения, на которые обращали внимание лишь самые наблюдательные охотники и старейшины. В некоторых низинах, особенно вблизи старых, заросших оврагов или у подножия скал, где почва была рыхлой и пористой, из-под земли начал сочиться тонкий, белёсый дымок. Он не был похож на дым от костра – он был холодным, едким и нёс с собой резкий, удушливый запах, напоминающий запах тухлых яиц или гниющей плоти. Люди, случайно попадавшие в эти места, начинали кашлять, у них слезились глаза, а на коже появлялось неприятное жжение.

С каждым днём таких "дышащих" мест становилось всё больше. Дым становился гуще, запах – невыносимее. Охотники, возвращаясь с дальних вылазок, рассказывали, что земля в этих зонах стала тёплой на ощупь, даже когда ночи были холодными. Трава и кустарники вокруг этих дымящихся проплешин желтели, сохли и покрывались странным, сероватым налётом, словно их опалило невидимое пламя.

Это было результатом целенаправленных действий Следопыта. Используя свои глубокие, почти инстинктивные знания о "языке земли", он находил её "слабые" точки – места, где земная кора была тоньше, где под поверхностью скрывались пустоты или выходы подземных газов. Проводя там свои тёмные ритуалы, принося в жертву мелких животных или воскуряя особые, дурманящие травы, он словно "надавливал" на эти точки, провоцируя и усиливая естественные процессы. Он не мог вызвать вулкан или мощное землетрясение по своему желанию, но он мог растревожить то, что дремало в недрах, вызвать локальные выбросы газов, небольшие смещения пород, изменить температуру почвы. Он хотел, чтобы земля сама начала отвергать племя, чтобы она стала для них враждебной, непригодной для жизни.

Животный мир первым отреагировал на эти зловещие изменения. Огромные стада туров, которые веками паслись на плодородных лугах вдоль Дона, стали проявлять необъяснимое беспокойство. Могучие быки, обычно спокойные и уверенные в своей силе, тревожно фыркали, били копытами землю, их глаза наливались кровью. Они сбивались в плотные, нервные группы и без видимой причины срывались с места, уносясь вглубь степи, подальше от реки и её отравленного дыхания. Дикие лошади, более чуткие и пугливые, исчезли с привычных пастбищ почти полностью. Охотникам становилось всё труднее добывать мясо – дичь словно предчувствовала надвигающуюся катастрофу и покидала проклятые земли.

В это время где-то на границе земель племени, вдали от людских поселений, молодая, раненая волчица – та, которой суждено было стать Верной, – металась в поисках убежища. Она ещё не встретила Кару и Торна, но её звериное чутьё, обострённое болью и одиночеством, безошибочно улавливало эту неестественную, злую тревогу, исходящую от земли. Она скулила, припадая к земле, пыталась рыть норы, чтобы укрыться от этого "злого дыхания", которое она чуяла гораздо острее людей. Она чувствовала, как земля под её лапами становится горячей, как воздух наполняется ядовитыми, удушливыми испарениями.

Даже река, кормилица и защитница племени, казалось, изменила свой нрав. Рыбаки клана Щуки возвращались день за днём с пустыми сетями и вершинами. Рыба, словно обезумев, ушла на самые глубокие участки или вела себя совершенно непредсказуемо. Иногда, без всякой видимой причины, целые косяки мелкой рыбы – плотвы, окуней, линей – массово выбрасывались на берег, судорожно трепыхаясь на песке и задыхаясь, словно спасаясь от чего-то невидимого и смертельно опасного в воде. Дон, всегда щедрый на улов, становился скупым и враждебным.

Птицы, самые чуткие индикаторы природных изменений, первыми подали явный сигнал тревоги. Чайки, крачки и другие речные птицы, чьи крики всегда оживляли берега Дона, внезапно покинули свои гнездовья в прибрежных камышах. Огромными, беспокойными стаями они с криками улетали на юг, хотя время их обычной осенней миграции ещё не наступило. Лесные птицы – дятлы, сойки, синицы – смолкли, их привычное весёлое щебетание сменилось гнетущей, звенящей тишиной, которая давила на уши и вызывала необъяснимую тревогу.

Старейшины кланов, опытные охотники и рыбаки разводили руками, не находя объяснения этим странным и пугающим явлениям. Некоторые винили затянувшуюся засуху, хотя дожди и выпадали время от времени. Другие – гнев духов, вызванный недавними кровавыми событиями, расколом в племени и бездействием вождя. Грох, видя в этом ещё одно подтверждение своей правоты и необходимости "очищения" племени от "скверны", лишь усиливал требования к жертвоприношениям и с удвоенной яростью искал "внутренних врагов", на которых можно было бы свалить вину за происходящее.

Лишь Ург, старый шаман, с каждым днём всё больше мрачнея, начинал догадываться об истинной, ужасающей причине этих бедствий. Он чувствовал, что это не просто капризы природы или гнев обычных духов. Это было "дыхание земли" – ответ самой древней, первозданной силы на то тёмное колдовство, которое творил Следопыт. Он вспоминал древние, почти забытые легенды о временах, когда шаманы, слишком глубоко заглянувшие в тайны недр, слишком дерзко пытавшиеся повелевать стихиями, пробуждали спящих там чудовищ или вызывали гнев самой земли, которая начинала извергать из себя огонь, яд и смерть. Ург связывал эти явления с действиями Следопыта, понимая, что тот, в своей слепой жажде мести и безграничной гордыне, перешёл опасную черту, разбудив древние, хаотичные и разрушительные силы, которые теперь угрожали не только ему самому, но и всему живому в этой долине. И остановить это "дыхание смерти" было уже не в его силах.

Безлунная ночь окутала холмы плотной, непроглядной тьмой, лишь далёкие звёзды тускло мерцали в холодном небе. На вершине одного из таких холмов, откуда открывался вид на подступы к основным пастбищам племени, располагался дальний дозорный пост. Четверо воинов клана Щуки, закалённые в стычках и охоте, несли свою обычную службу. Они разожгли небольшой, едва заметный костёр, чтобы согреться и отогнать ночных хищников, и поочерёдно обходили периметр, вслушиваясь в каждый шорох.

Опасность пришла внезапно, как удар молнии из ясного неба. Из темноты, словно призраки, выскользнул отряд "Соседей" – около дюжины воинов, их лица, раскрашенные боевой охрой и сажей, были едва различимы в ночи. Но впереди них, двигаясь с грацией и смертоносной уверенностью хищников, шли трое – Волки Следопыта, их глаза горели в темноте нечеловеческим, холодным огнём.

Первым тревогу поднял Тув, молодой, но уже опытный воин Щуки. Его острый слух уловил едва заметный хруст ветки, и он, схватив своё копьё, вгляделся в темноту.

– Тревога! Чужаки! – его крик разорвал ночную тишину.

Защитники поста, застигнутые врасплох, среагировали мгновенно. Один из них, старый воин по имени Зур, известный своей меткостью, схватил пращу. Раскрутив её над головой, он с силой метнул гладкий речной камень. Снаряд с глухим стуком врезался в одного из наступающих "Соседей", и тот с воплем рухнул на землю. Одновременно другой воин, Бран Младший (не путать с одноглазым Браном, правой рукой Гроха), дёрнул за скрытую в траве верёвку, активировав заранее подготовленную ловушку. Тяжёлое, заострённое с одного конца бревно, удерживаемое лишь этой верёвкой, с треском сорвалось с опор и рухнуло вниз, накрывая ещё одного из нападавших, который не успел отскочить.

Казалось, первая атака отбита. Но это было лишь начало.

Из темноты, откуда только что летели камни и падали брёвна, теперь в сторону поста устремились огненные росчерки. Это были «огненные стрелы» Следопыта. Короткие, тяжёлые дротики, обмотанные паклей, пропитанной липкой, чёрной смесью, горели неестественно ярким, шипящим пламенем, оставляя за собой в воздухе дымный, зловонный след.

Одна из таких стрел попала в небольшой навес из сухих веток и шкур, который служил воинам укрытием от непогоды. Навес вспыхнул, как высушенный на солнце тростник, озаряя поляну жутким, пляшущим светом. Другая стрела, угодив в каменный бруствер, не просто отскочила, а взорвалась с небольшой, ослепительной вспышкой, разбрасывая вокруг горящие капли и клубы едкого, удушливого дыма.

– Что это за дьявольский огонь?! – прохрипел Зур, пытаясь прикрыть лицо рукой от едкого дыма.

Тув, увидев, что на его кожаный наруч попала капля горящей смеси, попытался сбить пламя, но оно лишь сильнее вцепилось в кожу, причиняя нестерпимую боль. Он закричал, инстинктивно сунув руку в стоявший рядом глиняный кувшин с водой, но это не помогло – огонь продолжал шипеть и гореть.

Воспользовавшись хаосом и паникой, вызванной "огненными стрелами", Волки Следопыта и оставшиеся "Соседи" ринулись на штурм. Прикрываясь вспышками и стеной дыма, они прорвались через то, что ещё недавно было оборонительными сооружениями. Волки двигались впереди, их ножи из лучшего, тёмного кремня, зловеще сверкали в отсветах пламени. Они действовали с холодной, расчётливой жестокостью, их движения были быстрыми и точными.

Зур, несмотря на возраст и дым, застилавший глаза, отчаянно отбивался своим коротким, тяжёлым копьём, успев нанести рану одному из Волков. Но другой Волк обошёл его сбоку и нанёс стремительный удар обсидиановым ножом в незащищённый бок. Старый воин охнул и осел на землю.

Бран Младший, видя гибель товарища, с яростным рёвом бросился на ближайшего "Соседа", но тот увернулся, и в этот момент ещё одна "огненная стрела" попала ему прямо в грудь. Одежда мгновенно вспыхнула, и воин, объятый пламенем, с душераздирающим криком рухнул замертво.

Тув, которому всё же удалось сбить пламя с руки, оставив на ней страшный ожог, понял, что сопротивление бесполезно. Он попытался отступить, скрыться в темноте, но один из Волков, быстрый, как тень, перехватил его. Короткая, отчаянная схватка закончилась не в пользу воина Щуки.

Нападавшие не стали задерживаться. Быстро обыскав павших и забрав их оружие, они подожгли всё, что ещё могло гореть, и так же внезапно, как и появились, растворились в ночной тьме. Они оставили после себя лишь дымящиеся руины, изуродованные тела защитников и новый, леденящий душу страх перед "огнём, который не гаснет от воды".

Это была первая, но жестокая демонстрация новой силы Следопыта и его союзников. И она произвела на всё племя, узнавшее о ней на рассвете, ужасающее впечатление. Авторитет Гроха, не сумевшего защитить даже своих элитных воинов на укреплённом посту, пошатнулся ещё сильнее. Теперь каждый понимал: враг стал не только смелее и хитрее, но и обрёл какое-то новое, тёмное знание, против которого их привычные методы борьбы могли оказаться бессильны.

Глава 24: Клятва у Реки

Ночь после ужасающей атаки на дальний пост и публичного унижения Кары Граком была особенно тёмной и гнетущей. Стоянка затихла, но это была не тишина покоя, а тишина затаённого страха. Патрули Грака, удвоенные после последних событий, рыскали по периметру, их тени мелькали в отсветах редких, притушенных костров. Любое неосторожное движение, любой звук могли привлечь их внимание.

Несмотря на смертельную опасность, Кара и Торн решились на встречу. Их обычное тайное место у старой плакучей ивы было теперь слишком рискованным – Грак мог установить там засаду. Они выбрали заброшенную, полуобвалившуюся землянку на самом краю стоянки, почти у самой кромки леса, куда редко кто заглядывал даже днём.

Кара пробиралась к землянке, как тень, её сердце бешено колотилось от страха и отчаяния. Каждая хрустнувшая под ногой ветка, каждый шорох в кустах заставляли её замирать и прислушиваться. Торн уже ждал её внутри, скрытый густым мраком. Когда их руки встретились в темноте, они оба вздрогнули – от холода ночи и от ледяного прикосновения общей беды.

Они сидели на холодной, сырой земле, прижавшись друг к другу, пытаясь согреться и найти хоть какую-то опору в этом рушащемся мире. Лица их, едва различимые в слабом свете, пробивавшемся сквозь щели в обветшалой крыше, были бледными и измученными. Слова давались с трудом, голос срывался. Оба были подавлены последними событиями: ультиматум Грома, жестокость Гроха, злобная травля Грака, ужасающая демонстрация силы Следопыта. Казалось, весь мир ополчился против них, против их любви, против их права на жизнь. Но в их глазах, помимо страха и отчаяния, горел и другой огонь – огонь затаённой, отчаянной решимости. Они были загнаны в угол, но ещё не сломлены.

– Отец… он дал мне срок до завтрашнего утра, – прошептала Кара, её голос дрожал, как натянутая струна. – Либо Корм… либо суд вождя. Грак… он уже почти открыто обвинил меня во всех грехах. Они не оставят меня в покое, Торн. Они сломают меня. Или убьют.

Торн стиснул зубы, его лицо в полумраке казалось высеченным из камня.

– Атака на пост… это не просто набег, Кара. Этот огонь… он другой. Следопыт обрёл новую, страшную силу. И он не остановится, пока не сожжёт всё племя дотла. Грох безумен. Он ищет врагов среди своих, пока настоящие демоны стучатся в наши ворота. Оставаться здесь – значит ждать, когда нас принесут в жертву его страхам или сожгут в огне Следопыта.

Они замолчали, и в этой тишине, нарушаемой лишь их прерывистым дыханием да далёким воем ночного ветра, пришло горькое, но ясное осознание. Все пути внутри племени были отрезаны. Все надежды на справедливость, на благоразумие вождей, на заступничество шаманов – всё рухнуло. У них не осталось выбора. Побег, который раньше казался безумной авантюрой, теперь стал единственным, отчаянным шансом на спасение. Шансом не только на спасение своей любви, но и на спасение своих жизней.

– Мы должны уходить, – твёрдо сказал Торн, его голос обрёл стальную решимость. – Сегодня же. Под покровом этой ночи. Другого шанса у нас не будет.

Кара посмотрела на него, и в её глазах, полных слёз, вспыхнул ответный огонь.

– Да, – прошептала она. – Уходить. Вместе.

Решение, тяжёлое и окончательное, повисло между ними в затхлом воздухе заброшенной землянки. Больше не было сомнений, не было метаний – лишь горькая ясность и отчаянная решимость. Они вышли из своего убогого укрытия под покровом глубокой ночи, когда даже самые бдительные патрули Грака могли задремать или укрыться от пронизывающего речного ветра. Держась за руки, чтобы не потерять друг друга в темноте, и чтобы черпать силы в прикосновении, Кара и Торн бесшумно прокрались к берегу Дона.

Река в этом месте была скрыта от стоянки густыми, плакучими ивами, чьи ветви, словно скорбящие руки, опускались до самой воды. Дон лежал перед ними – тёмный, молчаливый, могучий, свидетель бесчисленных поколений, их радостей и трагедий. Лишь тусклый, холодный свет далёких звёзд едва пробивался сквозь разрывы в облаках, отражаясь на его неспокойной поверхности неверными, дрожащими бликами.

Они остановились у самой кромки воды, там, где речные волны тихо шептали свою вечную песнь, набегая на прибрежный песок. Вместо громких, многословных клятв, которые могли бы привлечь нежелательное внимание или показаться пустым звуком перед лицом нависшей над ними смертельной опасности, они совершили свой собственный, безмолвный, но оттого не менее значимый ритуал.

Кара первой опустилась на колени. Она осторожно зачерпнула в сложенные ковшиком ладони холодную, живую воду Дона. Поднявшись, она подошла к Торну и, глядя ему прямо в глаза, где в эту минуту отражались и страх, и любовь, и стальная решимость, медленно окропила его лоб, щёки, грудь этой священной водой. Затем она окропила и себя, словно смывая с них обоих пыль старой жизни, старых обид и страхов, и одновременно прося Реку-Мать о защите и благословении на их опасном пути. Вода была ледяной, но от её прикосновения по телу разливалось странное, почти обжигающее тепло.

Торн, его лицо было суровым, но в глазах светилась бесконечная нежность, достал из-за пазухи маленький, потёртый от времени амулет – волчий клык, оправленный в кусочек кожи, который он носил на шее с самого детства. Это был подарок его погибшего отца, единственная память о нём, его талисман, его защита. Он молча снял амулет со своей шеи и, перехватив взгляд Кары, такой же прямой и полный доверия, осторожно надел его ей на шею. Клык лёг на её тёплую кожу, и Кара почувствовала, как его древняя, дикая сила вливается в неё.

В ответ Кара, её пальцы слегка дрожали, но движения были уверенными, сняла со своего запястья простой, но дорогой её сердцу плетёный браслет. Он был сделан из мелких, перламутровых речных ракушек, которые она сама собирала на отмелях Дона, и ивовых волокон, сплетённых в сложный, только ей известный узор. Этот браслет был частью её, символом её связи с рекой, с её кланом, с её прошлой жизнью. Она взяла руку Торна и аккуратно, но крепко повязала браслет на его сильное, мозолистое запястье.

Они стояли так мгновение, рука в руке, их взгляды встретились и сплелись в один, неразрывный узел. В этом молчаливом обмене амулетами, в этом окроплении речной водой, в этом глубоком, всепонимающем взгляде было больше силы, больше верности, больше любви, чем в любых, самых пышных и громких словах. Это была их безмолвная клятва – быть вместе, до конца, что бы ни случилось. Это было их прощание со старым миром и их первый, робкий шаг в новую, пугающую, но общую неизвестность.

Вода Дона, зачерпнутая Карой, была ледяной, но от её прикосновения к лицу Торна, а затем и к её собственному, по телу словно пробежал очищающий огонь. Обмен амулетами – его волчий клык на её запястье, её браслет из ракушек на его руке – был безмолвной клятвой, крепче любых слов.

Едва они выпрямились, из прибрежных зарослей ивняка бесшумно, как тень, выскользнул Рок. Его лицо, обычно насмешливое, было серьёзным.

– Я слышал ваш шёпот у старой землянки, – его голос был тих и хрипл. – И я видел, как Грак ставит своих ищеек даже там, где мыши боятся шуршать. Следопыт обезумел. Но не все Волки пошли за ним. Харт и те немногие, кто ещё помнит честь, ушли на север, ищут новое логово. Я… я остался. Попытаться хоть что-то исправить. Или хотя бы предупредить тех, кто ещё может спастись.

Он протянул Торну небольшой кожаный мешочек.

– Здесь немного вяленого мяса тура, кремень и огниво. И вот это, – он достал из-за пазухи короткий, остро заточенный нож из тёмного, почти чёрного кремня, с удобной рукоятью, обмотанной кожаным ремешком. – Это от Харта. Он просил передать тому, кто осмелится бросить вызов теням. На вашем пути будет много опасностей. Следопыт знает все тропы. И «Соседи» рыщут повсюду. Я постараюсь запутать следы вашей погони, насколько смогу, пущу их по ложному следу к Чёрным Болотам. Но дальше… дальше вы одни.

Кара и Торн, потрясённые этой неожиданной помощью, лишь кивнули, не находя слов. После того как Рок так же бесшумно исчез в темноте, Кара и Торн на мгновение замерли, потрясённые этой неожиданной помощью.

– Времени нет, – голос Торна был твёрд. Он быстро развязал мешочек. – Мясо, огниво… это уже много. Харт… он всегда был честным Волком. – Он посмотрел на Кару, его глаза горели решимостью. – Восточный склон, как и думали. Там, где терновник гуще всего. Прорвёмся к болотам. Уходим до рассвета, пока туман.

Кара кивнула, её сердце всё ещё бешено колотилось, но страх уступал место холодной, отчаянной решимости.

– Мои припасы… они скудны, но вместе с этим, – она кивнула на мешочек Рока, – нам хватит на несколько дней. Главное – уйти незамеченными.

Они не стали тратить драгоценные мгновения на детальное планирование здесь, у реки, где каждый шорох мог их выдать. Основные решения были приняты. Дон молчаливо хранил их клятву и тайну их отчаянного рывка.

На грани: Побег и Преследование

Глава 25: Первые Шаги к Свободе

Кара сидела, плотнее кутаясь в свою единственную, изрядно потрёпанную оленью шкуру, и смотрела на едва тлеющие угли их крошечного, тщательно скрытого под нависающими ветвями старой плакучей ивы костерка. До рассвета, который должен был принести либо спасение, либо неминуемую гибель, оставалось несколько самых долгих, самых тревожных часов. Ночь была холодной, и сырой туман, поднимавшийся от Дона, пробирал до костей. В голове, словно тени от неровного, колеблющегося пламени, мелькали обрывки последних, безумных дней – тех дней, что прошли с той страшной ночи у реки, когда их судьбы, их жизни сплелись в один тугой, почти неразрешимый узел запретной любви и отчаянной, почти безумной надежды на спасение.

Пальцы её сами собой сжались, вспоминая холод острого кремнёвого ножа, который она теперь постоянно носила за поясом, и тепло руки Торна, когда он, несколько дней назад, в их первом, временном убежище – заброшенной, полуразрушенной коптильне на самом краю стоянки, – показывал ей едва заметную, смертельно опасную тропу на грубо начертанной на куске старой берёзовой коры карте. Каждый шорох заставлял её вздрагивать – это Грак? Или просто ветер играет с сухими, прошлогодними листьями ольхи, что густо росла у ручья, укрывавшего их хрупкое пристанище в эту последнюю ночь?

Тогда, в промозглом, пахнущем едким дымом и прелью сумраке старой коптильни, сразу после того, как Рок, этот неожиданный, молчаливый и такой не похожий на других Волков союзник, исчез так же внезапно, как и появился, оставив их со своим скудным, но таким драгоценным даром и ещё более тяжёлым бременем выбора, они впервые заговорили о побеге не как о несбыточной, безумной мечте, а как о единственно возможном, неотвратимом шаге. Голоса их были тихими, прерывистыми, полными затаённого страха, но в них уже не было прежней, парализующей волю безнадёжности – только мрачная, холодная, почти ледяная решимость.

Торн тогда сказал, проверяя остроту своего боевого ножа, единственного наследия, оставшегося от отца: «Главное – уйти от погони Грака. Он будет искать нас в первую очередь вдоль реки, к югу, там, где наши кланы веками враждуют за рыбные места и плодородные затоны. Он никогда не поверит, что мы осмелимся сунуться на восток, в дикие, неизведанные леса и топкие, гибельные болота, где, по слухам, даже матёрые волки не всегда находят себе добычу и где, как говорят старики у костра, обитают злые, голодные духи давно забытых, исчезнувших племён».

А Кара, перебирая в небольшом кожаном мешочке Рока вяленое мясо тура и два острых кремня с кусочком сухого трута, ответила, её голос был на удивление твёрд, несмотря на внутреннюю дрожь, сотрясавшую всё её существо: «И выжить в этом лесу, Торн. Мы не знаем, что ждёт нас там. Хищники, которых мы никогда не видели… голод, который может свести с ума… холод, от которого стынет кровь в жилах… И эти… ‘Соседи’, о которых теперь с ужасом шепчутся у каждого костра после их последнего, жестокого набега. Рок говорил, Следопыт не просто указал им путь к нашим запрудам, он дал им какое-то новое, страшное оружие, научил их чему-то такому, чего мы не знаем, чему не сможем противостоять. Они теперь не просто дикари с дубинами и каменными топорами, они стали послушным орудием в его тёмном, разрушительном замысле».

И тогда же, почти без лишних слов, лишь обменявшись долгими, полными отчаяния и взаимной поддержки взглядами, они распределили роли в их предстоящем, смертельно опасном путешествии: Торн – путь, оружие, защита. Он, как Щука, как воин и охотник, лучше знал повадки диких зверей, умел читать едва заметные следы на земле и в лесу, мог постоять за себя и за неё в схватке. Она, как дочь Бобра, хранительница очага и мастерица, – припасы, укрытие, знание целебных и съедобных трав, которые могли спасти от ран, голода или случайной отравы. Она была более наблюдательна, более осторожна, её чутьё на опасность было не хуже, чем у лесной рыси.

И потекли дни, наполненные тайным, лихорадочным, смертельно опасным трудом, когда каждый неверный шаг, каждое неосторожное слово могли привести к неминуемой гибели. Кара, под предлогом сбора целебных трав для якобы больной старой тётки из клана Лебедя, уходила к дальним, заросшим густой осокой и цепким хвощом ручьям, где, по её словам, росли нужные ей корни белой ивы для отвара от лихорадки и широкие листья подорожника для заживления глубоких ран, и попутно, зорко оглядываясь по сторонам, выискивала съедобные ягоды – терпкую, горьковатую калину, кислую, но питательную морошку, – пряча их в потайных кармашках своей изношенной одежды или в специально сплетённой из тонких ивовых прутьев небольшой, плоской котомке, которую она носила под плащом. Торн же, уходя «на охоту» и возвращаясь зачастую с пустыми руками, чем вызывал всё большее недовольство и подозрения у прямолинейных и не слишком умных воинов своего клана, часами выслеживал не зверя, а пути отхода. Он изучал крутые, каменистые склоны окрестных холмов, поросшие колючим, почти непролазным терновником и редкими, кривыми, цепляющимися за камни соснами, запоминая каждую едва заметную звериную тропку, каждый глубокий, заросший бурьяном овраг, где можно было бы укрыться от погони или запутать след. Он ночами, рискуя быть застигнутым врасплох случайным патрулём Грака, мастерил лёгкие, но смертоносные дротики с острыми костяными наконечниками, которые он отыскал среди старых запасов своего отца, пряча их в дупле старого, трухлявого дуба на самом краю леса, и оттачивал свой боевой нож до тех пор, пока тот не мог срезать самый тонкий волос с его руки.

Кара вздрогнула, отгоняя цепкие, тревожные воспоминания, которые, казалось, только усиливали холод, пробирающий её до костей. Сейчас, в их последнем, самом надёжном укрытии перед решающим рывком, они снова, уже в который раз за эту бесконечную ночь, перебрали свои скудные, почти ничтожные пожитки, разложенные на куске старой, жёсткой медвежьей шкуры. Несколько полосок вяленого мяса, оставшихся от щедрого, хоть и опасного дара Рока, горсть сморщенных ягод, несколько пучков высушенных целебных трав. Три лёгких дротика Торна, два ножа – его отцовский боевой и тот, костяной, что передал Харт, – праща с горстью гладких, тяжёлых речных камней. Это было всё, что отделяло их от голодной смерти в диком лесу или от острого кремнёвого наконечника копья безжалостного Грака.

Торн, прислушиваясь к каждому ночному звуку, доносившемуся из долины, где раскинулась их спящая, но полная затаённой угрозы стоянка, шёпотом сообщил Каре о последнем, жизненно важном изменении в расписании патрулей Грака, которое он с невероятным риском для жизни заметил сегодня днём, пробираясь к этому месту:

– Они усилили посты у южной переправы через Дон, там, где река делает крутой изгиб и сужается. Там теперь не два, а четыре воина. Значит, Грак всё ещё ждёт, что мы, как трусливые, глупые зайцы, побежим вдоль реки, к землям других, возможно, враждебных племён. Наш путь на восток, через эти густые заросли дикой, колючей малины и жгучей, высокой крапивы у самого подножия склона, где даже днём редко кто ходит из-за змей и топких мест, остаётся самым незащищённым. Это наш единственный, самый отчаянный шанс.

Кара молча кивнула, её сердце сжалось от ледяного прикосновения страха, но в глубине её глаз уже разгорался холодный, упрямый огонёк решимости. Она была готова. Готова к этому первому, самому страшному шагу в неизвестность.

Глава 26: Шёпот Союзников

Ночь перед рассветом, который должен был разорвать их жизни на «до» и «после», казалась бесконечной. В заброшенной землянке на самом краю стоянки, пропахшей сыростью, прелью и застарелым страхом, горела одна-единственная, тускло чадящая лучина. Её колеблющийся, призрачный свет выхватывал из мрака четыре напряжённые фигуры. Кара и Торн сидели на холодной земляной лежанке, плечом к плечу, их руки были крепко сцеплены. Напротив, на грубо сколоченной лавке, примостилась Ильва, кутаясь в свой плащ из лебяжьего пуха, её лицо было бледным, но решительным. В самом тёмном углу, почти сливаясь с тенями, недвижно стоял Хадан, немой Волк, его присутствие ощущалось скорее, как сгусток воли, чем как физическое тело.

Воздух был тяжёлым от невысказанных страхов и отчаянной надежды. Каждое слово произносилось шёпотом, каждый взгляд был полон значения. Кара посмотрела на Ильву, и перед её внутренним взором, словно ожившая картина, промелькнули события нескольких минувших, тягучих, как смола, дней.

Флешбэк:

Кара нашла Ильву у ручья, где та, в полном одиночестве, склонившись над водой, тщательно полоскала какие-то белые ритуальные ткани клана Лебедя, готовясь к очередному обряду. Подошла тихо, стараясь не напугать, но Ильва, обладавшая чутким слухом, всё равно вздрогнула и резко обернулась. Увидев Кару, её глаза расширились от испуга, она побледнела.

– Кара! – её голос был испуганным шёпотом. – Что ты здесь делаешь? Если Грак или кто-нибудь из его ищеек увидит нас вместе… он не пощадит никого, кто тебе поможет! Ты же знаешь, какие ужасные слухи он распускает! Он обвинит меня в пособничестве… в осквернении священных законов Лебедя!

В её голосе звенел неподдельный, животный страх, её руки, всё ещё державшие мокрые ткани, заметно дрожали.

Кара сделала шаг ближе, её взгляд был полон отчаяния и мольбы.

– Ильва, у меня нет другого выхода, – её голос был едва слышен, но в нём звучала такая безысходность, что сердце Ильвы невольно сжалось. – Гром… он поставил мне условие. Либо Корм, либо… либо суд вождя. Ты же знаешь, что это значит. Грак не успокоится, пока не увидит меня растоптанной, униженной, уничтоженной.

Ильва смотрела на подругу, на её измученное, осунувшееся лицо, на тёмные круги под глазами, на запекшиеся слёзы на щеках. Она вспомнила их беззаботное детство, их тайны, которые они доверяли только друг другу, их смех у реки, когда они, ещё совсем девочками, вместе плели венки из полевых цветов и мечтали о будущем. И вспомнила холодную, злую усмешку Грака, его тяжёлый, пронизывающий взгляд, от которого стыла кровь в жилах. Мучительная борьба отразилась на её лице. Она отвернулась, её плечи мелко вздрагивали. Она смотрела на быстрое, неспокойное течение Дона, на плакучие ивы, что смиренно склонили свои длинные, зелёные ветви к самой воде. В её душе отчаянно боролись страх перед гневом вождя, перед позором, который мог обрушиться на её клан, на её семью, и давняя, искренняя, почти сестринская дружба с Карой, невыносимая жалость к её незаслуженным, жестоким страданиям.

– Я… я не могу, Кара… – прошептала она, её голос был полон слёз. – Это слишком опасно… Меня заклеймят как нарушительницу священных запретов, отвернувшуюся от своего клана… Моя семья… они пострадают из-за меня…

Она замолчала, с трудом сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Затем, с внезапной, почти отчаянной решимостью, она резко обернулась. В её глазах, всё ещё полных слёз, блеснул твёрдый, непоколебимый огонёк.

– Но я и смотреть не могу, как тебя губят! – её голос обрёл неожиданную силу. – Хорошо. Я помогу. Скажи, что нужно. Но если нас поймают… клянусь перьями Священного Лебедя, прародителя нашего клана, я скажу, что действовала одна! И пусть духи будут мне судьёй!

Торн перевёл взгляд на Хадана, стоявшего в тени. Этот немой Волк, отвергнутый и своим кланом, и племенем, оказался неожиданным, но таким важным союзником. Память вернула Торна в ту ночь, когда он, рискуя всем, отыскал его…

Флешбэк:

Торн нашёл Хадана в развалинах старой, заброшенной землянки, которую обходили стороной даже самые любопытные дети. Волк был насторожен, как дикий зверь, его рука не отрывалась от рукояти грубого костяного ножа. Торн поднял пустые ладони, показывая мирные намерения. Он говорил быстро, шёпотом, не скрывая отчаяния – о Каре, о себе, о тупике, в который их загнал Грох. Он не просил о многом, лишь о совете, о знаке, как избежать ловушек Следопыта, чья тень нависла над лесом.

Хадан слушал, его лицо оставалось непроницаемым, но в глубине тёмных глаз что-то дрогнуло. Он понял. Следопыт был и его врагом. Когда Торн закончил, Хадан молча кивнул. Затем, на пыльном земляном полу, он остриём ножа начертил несколько знаков: волчий след, перечёркнутый крестом, а рядом – две идущие рядом человеческие фигурки. Знак вопроса он не поставил.

На следующую их тайную встречу Хадан принёс небольшой, туго связанный пучок сухих, горько пахнущих трав. Жестом он показал Торну, что эти травы, если их сжечь или растолочь и рассыпать по следу, могут сбить с толку даже самых чутких собак и опытных преследователей. Затем он снова чертил на земле: их предполагаемый путь на восток, а поперёк – несколько жирных, угрожающих волчьих следов. Патрули Следопыта. Но чуть в стороне от основного маршрута Хадан провёл тонкую, едва заметную линию – тайная тропа, обходящая один из самых опасных постов. На прямой вопрос Торна (заданный скорее взглядом и жестом, чем словами) о помощи в отвлекающем маневре, Хадан коротко, но твёрдо кивнул.

Торн тогда почувствовал к этому молчаливому, опасному изгою глубокое, почти братское уважение. В мире, где слова часто оказывались ложью, безмолвное действие Хадана стоило тысячи клятв.

Лучина в землянке затрещала, осыпая на пол крошечные искорки, и вырвала их из воспоминаний. Настоящее требовало решений.

– Значит, решено, – голос Торна был твёрд, хотя и тих. Он обвёл взглядом их маленькую группу. – Ранний рассвет. Когда туман ещё густой, а стражники сонны. Я разведал восточный склон, тот, что порос терновником. Там реже всего бывают патрули Грака. Если прорвёмся через него – выйдем к топким болотам. Они станут нашим первым укрытием.

Кара кивнула, её рука всё ещё покоилась в руке Торна.

– Ильва, твой сигнал? – спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Ильва глубоко вздохнула, собираясь с духом.

– Как только небо на востоке начнёт сереть, я пойду к реке. У дальнего берега, напротив старой ивовой рощи, лежат горы старых, никому не нужных сетей и сухого камыша. Я… я сделаю так, чтобы они «случайно» загорелись. Дым будет виден издалека, и это отвлечёт большую часть стражи. Перед тем, как всё вспыхнет, я трижды крикну сойкой – это наш условный знак.

Хадан, чьи выразительные жесты Торн уже научился понимать почти без слов, предложил свой вариант. Он указал на север, в сторону густого леса, а затем изобразил крадущегося зверя и испуганных людей. Торн перевёл:

– Хадан говорит, что может устроить переполох в лесу к северу от стоянки. Он сымитирует нападение хищника или… или даже небольшую стычку с дозором «Соседей». Они в последнее время часто там шныряют, и Грак вынужден будет бросить туда часть своих людей. Это даст нам ещё немного времени.

Затем Хадан указал на небо, на примерное направление, откуда под утро обычно дул слабый ветер, затем на землю, на то, как должны были бы ложиться стебли высокой травы. Он изобразил, как стелется дым.

– Он также советует, – продолжил Торн, внимательно следя за жестами Волка, – если будет возможность, развести небольшой, но очень дымный костёр из сырых веток осины или влажной ольхи где-нибудь в низине к югу от нашего пути, так, чтобы ветер потянул дым прямо на посты Грака у реки. Это создаст ещё одну завесу, собьёт их с толку. Волки так делают, когда хотят незаметно подобраться к добыче или уйти от преследования.

– А мы, – закончил Торн, глядя на Кару, – как только услышим крик сойки и увидим дым, а затем – шум из леса, не теряя ни мгновения, рвёмся через терновник. Главное – скорость и тишина.

Они помолчали, обдумывая каждую деталь. План был дерзким, рискованным, зависящим от слишком многих «если».

– Если… если что-то пойдёт не так? – тихо спросила Ильва, её голос дрогнул. – Если меня заподозрят?

– Скажешь, что случайно уронила факел, когда шла за водой для утреннего ритуала, – быстро ответила Кара. – Кто упрекнёт жрицу Лебедя в неуклюжести перед важным обрядом?

Хадан лишь пожал плечами. Ему не привыкать быть вне подозрений – он всегда был под ними.

Торн посмотрел на своих немногочисленных, но таких отчаянно верных союзников.

– Мы знаем, на что идём, – сказал он твёрдо. – И знаем, чем вы рискуете ради нас. Этой ночью… мы связаны одной нитью.

Лучина догорала, её пламя становилось всё меньше, тени в землянке – гуще. Кара чувствовала, как её сердце колотится где-то в горле, но сквозь страх пробивалась холодная, стальная решимость. Она посмотрела на Торна, на Ильву, на молчаливого Хадана. Три таких разных существа, объединённых одной целью, одной надеждой на то, что завтрашний рассвет принесёт не только опасность, но и первый, робкий шаг к свободе.

Они разошлись под покровом самой глубокой, предутренней тьмы, каждый со своей частью плана, со своим страхом и своей надеждой. До рывка оставались считанные, самые долгие часы. Впереди был неизвестный, враждебный лес, погоня, голод и холод. Но этой ночью, в затхлой, тесной землянке, между четырьмя отчаявшимися душами сплелась невидимая, но прочная нить – шёпот союзников, обещавший шанс.

Глава 27: Ночь Перед Бурей

Вечер опустился на долину Дона липким, тревожным покрывалом. Дым от костров, лениво тлеющих у входов в жилища, смешивался с сырым запахом приближающейся ночи и застарелым страхом, который, казалось, въелся в саму землю стоянки. Большинство соплеменников уже собрались у своих очагов, их приглушённые голоса и редкий детский смех тонули в нарастающем хоре цикад и далёком, тоскливом уханье филина. Для Кары и Торна эта ночь была не просто очередной ночью. Она была рубежом.

Старая, заброшенная коптильня на самой окраине стоянки, укрытая густыми зарослями дикой малины и высокой, пожухлой крапивы, стала их последним тайным убежищем. Сквозь щели в обветшалой крыше едва пробивался тусклый, неверный свет молодой луны, отбрасывая на земляной пол причудливые, пляшущие тени. Въевшийся запах дыма, смешанный с прелью и сыростью, щипал ноздри.

Торн пришёл первым, бесшумно ступая, как лесной хищник. Он замер у входа, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому отдалённому лаю собаки или скрипу ветки. Убедившись, что поблизости никого нет, он скользнул внутрь. Через несколько мгновений, так же тихо, появилась Кара. Их взгляды встретились в полумраке – тревожные, полные затаённого страха, но и мрачной, стальной решимости. Слова были излишни.

На небольшом куске старой, вытертой оленьей шкуры, расстеленной на земляном полу, они разложили свои скудные пожитки – всё, что им удалось собрать для долгого, опасного пути. Кара дрожащими пальцами перебирала свой небольшой кожаный мешок: горсть вяленого мяса, оставшегося от дара Рока и того, что она с таким трудом прятала от бдительных глаз соплеменниц; несколько сушёных кореньев и пучок горьковатых, но питательных ягод, завёрнутых в широкий лист лопуха. Рядом – бережно уложенные пучки целебных трав: подорожник для ран, кора ивы от жара. Её острый кремнёвый скребок и небольшой, но удивительно прочный нож из тёмного, почти чёрного кремня, подарок отца ещё с тех времён, когда он учил её свежевать мелкую дичь. Пустой бурдюк из выделанной козьей шкуры лежал рядом, ожидая своего часа.

Торн молча указал на своё оружие: три лёгких дротика с искусно прилаженными, острыми костяными наконечниками, его отточенный до бритвенной остроты боевой нож, которым он так гордился, и тот самый костяной нож, что передал ему Харт от старого Волка-сказителя. Праща и горсть гладких, тяжёлых речных камней. Кусок обожжённого гриба-трутовика и два острых кремня для разведения огня – их надежда на тепло и горячую пищу в диком лесу.

– Этого должно хватить на первые дни, если будем очень экономить, – прошептал Торн, его голос был хриплым. – Воду наберём в ручье за болотами, если он не пересох.

– Травы помогут от мелких ран, – так же тихо ответила Кара, её взгляд был прикован к их скромным запасам. – Главное – не заболеть. И чтобы погоня не настигла нас слишком быстро.

Торн развернул кусок старой, пожелтевшей бересты, на которой углём были грубо начертаны извилистые линии и точки – их первая, отчаянная карта. Его палец медленно проследовал по предполагаемому маршруту: восточный склон, густо поросший колючим терновником, который они надеялись преодолеть под покровом предутреннего тумана, затем – топкие, зловонные болота, где, как он рассчитывал, следы их затеряются, и дальше – в неизвестный, пугающий лес, который простирался на много дней пути до самых Чёрных Скал.

– Ильва сказала, трижды крикнет сойкой, – Кара нарушила молчание, её голос дрожал едва заметно. – В это время сойки молчат. Это будет наш знак. А Хадан… его рёв в лесу… ты уверен, что это не привлечёт к нам ещё больше внимания?

– Хадан знает, что делает, – Торн сжал её руку. – Его задача – отвлечь Грака, заставить его разделить своих людей. Мы должны довериться им. И друг другу. Если один из сигналов не сработает, или если нас заметят раньше… будем действовать по обстоятельствам. Полагаться на чутьё.

Они сидели так ещё некоторое время, вглядываясь в свою примитивную карту, словно пытаясь запомнить каждый изгиб, каждое пятнышко, каждый знак, который мог означать спасение или гибель. Лихорадочная сосредоточенность смешивалась с глухим, сосущим страхом перед неизвестностью.

Когда луна поднялась выше, бросая на землю более яркий, но всё ещё тревожный свет, они покинули своё укрытие, но не вместе. Каждый из них должен был совершить свой собственный, тайный ритуал прощания.

Кара, прячась в тенях старых ив, пробралась к небольшому, замшелому валуну у самой воды – месту, которое женщины её клана считали священным, где, по преданию, сама Река-Мать даровала им удачу в плетении сетей и рождении здоровых детей. Здесь её прабабка, великая мастерица, учила её мать первым узлам, а мать – её саму. Дрожащими руками Кара достала из-за пазухи маленькую, гладко отполированную речную ракушку перламутрового цвета, подарок матери из её далёкого детства. Она прижалась щекой к холодному камню, шепча беззвучные слова прощания, прося духов предков не гневаться на её дерзкий побег, моля их о защите для тех, кого она оставляла. Затем, оглянувшись в последний раз на спящую стоянку, она осторожно вложила ракушку в небольшую, едва заметную расщелину в камне. Частичка её души, её прошлого, осталась здесь, на берегу Дона.

Торн выбрал другое место – старый, могучий дуб на краю леса, чьи корни, словно когти гигантского зверя, впивались в землю. В детстве, когда горечь сиротства и жестокость сверстников становились невыносимыми, он приходил сюда, чтобы побыть одному, чтобы почувствовать немую, суровую силу этого древнего дерева. Он достал из своего заплечного мешка старый, сломанный детский дротик с затупленным деревянным наконечником – тот самый, который он когда-то выстрогал сам, подражая отцу-воину, и с которым мечтал стать великим охотником, гордостью клана Щуки. Мгновение он смотрел на эту неуклюжую поделку, и в его памяти вспыхнули обрывки давно забытых снов. Затем, с мрачной решимостью, он с силой вонзил дротик в мягкую землю у самых корней дуба, словно хороня там не только старую игрушку, но и все свои несбывшиеся надежды, всю свою прошлую жизнь.

Когда они снова встретились, уже в густых зарослях терновника на восточном склоне, откуда должен был начаться их побег, они не сказали друг другу ни слова о своих тайных ритуалах. Но что-то неуловимо изменилось в их взглядах. Там была не только тревога, но и горькое чувство необратимости. Пути назад не было. Только вперёд, в леденящую душу неизвестность.

Глубокая ночь окутала долину. Кара и Торн, затаившись в своём колючем укрытии, ждали предутренних сумерек. Холодный ветер пронизывал до костей, заставляя их плотнее прижиматься друг к другу. И тут, медленно, словно нехотя, из-за дальних, тёмных холмов начала выплывать луна. Но это была не та ясная, серебристая спутница, к которой они привыкли. Огромный, полный диск был зловеще-багровым, налитым густой, запекшейся кровью. Её жуткий, нереальный свет залил долину, окрашивая знакомые очертания холмов, реки и леса в тревожные, апокалиптические тона.

Кара невольно вскрикнула и вцепилась в руку Торна. Даже он, обычно не склонный к суевериям, почувствовал, как первобытный ужас сдавил ему горло. Казалось, само небо кричало о грядущей беде, о великих переменах, о крови, которая вот-вот прольётся.

В этот самый момент со стороны стоянки, от Камня Голосов, донёсся низкий, протяжный, утробный стон, перешедший в яростный бой ритуального бубна. Это был Ург. Старый шаман, увидев кровавую луну, понял – его худшие предчувствия сбываются. Его голос, хриплый и надрывный, возносил к духам неба и земли древние заклинания, мольбы о защите, проклятия врагам. Звуки бубна и его тревожные выкрики, усиленные ночной тишиной, разнеслись над долиной, будя тех, кто ещё спал, и вселяя леденящий ужас в сердца.

В своей маленькой, уединённой землянке Лара-Белое Крыло не видела луну, но её слепое тело ощущало её зловещее дыхание. Лебяжьи перья, развешанные для гадания, мелко, неестественно задрожали, словно от невидимого порыва ветра. Вода в её ритуальной глиняной чаше, стоявшей в тёмном углу, вдруг подёрнулась багровыми отблесками, хотя прямого света луны в землянке не было. Старая пророчица издала тихий, протяжный стон, похожий на плач раненой птицы. «Кровь… – прошептала она, её невидящие глаза были устремлены в пустоту. – Много крови… Река окрасится в красный… Великие перемены идут по земле, и они несут смерть и разрушение…»

Стоянка взорвалась паникой. Испуганные люди выбегали из своих жилищ, сбивались в кучки, указывая на страшное небо, их шёпот был полон суеверного ужаса.

– Это гнев духов! – кричал кто-то.

– Нарушители клятв навлекли беду на наши головы! – вторил другой, злобно косясь в сторону жилищ клана Бобра.

Стражники Грака, и без того подозрительные, удвоили бдительность, их кремнёвые наконечники копий злобно поблескивали в багровом свете. Атмосфера накалялась до предела.

Кара и Торн, притаившиеся в своём укрытии, чувствовали, как их собственное напряжение достигло апогея. Казалось, сама природа, само небо предвещали бурю, которая вот-вот должна была разразиться. И они, две маленькие, отчаявшиеся песчинки, должны были броситься в самое её сердце. Но этот всеобщий страх, эта суматоха, вызванная кровавой луной и воплями шамана, как ни странно, могли стать их невольными союзниками, отвлекая внимание от их собственного, отчаянного рывка к свободе. До рассвета оставалось совсем немного.

Глава 28: Канун Побега

Кровавая луна, огромная и зловещая, начала свой медленный путь к западу, но её багровый, недобрый свет всё ещё заливал долину Дона, превращая знакомые очертания холмов и реки в призрачные, тревожные декорации. До рассвета, который должен был стать для Кары и Торна чертой, разделяющей их жизнь на "до" и "после", оставалось всего несколько мучительно долгих часов.

Они пробирались к месту своего финального сбора – густым зарослям терновника на восточном склоне, у самой границы племенных земель – по отдельности, тенью скользя вдоль тёмных стен жилищ, избегая редких, тускло мерцающих костров. Кара шла первой, её босые ноги почти не касались утоптанной земли, каждый мускул её тела был напряжён, как натянутая тетива. Торн следовал за ней на небольшом расстоянии, его тень сливалась с тенями ночи, глаза зорко осматривали каждый тёмный угол, уши ловили малейший подозрительный шорох. Патрули Грака, взбудораженные жутким светом луны и неистовыми криками Урга, что доносились от Камня Голосов, стали чаще и передвигались более нервно, их грубые голоса и бряцание оружия время от времени нарушали гнетущую тишину.

Их путь неизбежно пролегал мимо центральной части стоянки, где, словно древний, истукан, возвышался Камень Голосов. Приблизившись к нему, Кара инстинктивно замедлила шаг, её сердце пропустило удар. Что-то было не так. Даже в этом призрачном багровом свете она увидела свежие, грубо нацарапанные на древней, замшелой поверхности камня символы.

Это были не просто перевёрнутые спирали, которые они уже видели прежде, зловещие знаки Следопыта. Теперь рядом с ними, словно в кошмарном танце, появились другие, ещё более отвратительные изображения: мёртвый лебедь, пронзённый коротким, зазубренным копьём, и рядом – огромная щука с вырванными, кровоточащими глазами. Символы их враждующих кланов, представленные в самом уничижительном, самом угрожающем виде. И всё это было обведено жирным, чёрным, словно выжженным, контуром, подчёркивающим эту лютую, безумную ненависть.

Кара замерла, холодный ужас сковал её дыхание. Это уже не было просто знамением или угрозой издалека. Это был акт чистой, незамутнённой злобы, совершённый здесь, в сердце их племени. Чья рука сделала это? Приспешники Следопыта, пробравшиеся под покровом ночи? Или, что было ещё страшнее, кто-то из своих? Возможно, сам Грак, стремящийся ещё больше запугать и подчинить себе соплеменников, разжечь огонь взаимной ненависти, чтобы на его пепелище утвердить свою власть?

Торн бесшумно подошёл сзади, его рука легла ей на плечо. Он тоже увидел. Его лицо, и без того суровое, окаменело. В этом осквернении, в этом наглом глумлении над святынями и символами их родов, была вся квинтэссенция того слепого безумия, той разрушительной вражды, которая охватила их племя.

Они быстро обменялись взглядами. Слов не требовалось. Любые, даже самые крошечные, остатки сомнений в правильности их решения бежать, если они ещё и были, исчезли без следа, развеялись, как дым от потухшего костра. Оставаться здесь – значило быть поглощённым этим морем ненависти, стать разменной пешкой в чужой, кровавой, бессмысленной игре.

Странное, мрачное облегчение смешалось с отвращением и гневом. Теперь их путь, каким бы опасным и неизвестным он ни был, казался единственно верным, единственно чистым выходом из этого проклятого круга. Они ускорили шаг, стараясь быстрее миновать это место, ставшее уродливым памятником их рушащемуся миру.

Наконец, они достигли своего укрытия – густых, колючих зарослей терновника на восточном, почти отвесном склоне холма. Багровый свет кровавой луны начал тускнеть, медленно уступая место предутренней, промозглой серости. Холодный, пронизывающий ветер шелестел в голых, переплетённых ветвях, словно нашептывая древние, забытые проклятия.

Кара и Торн, с трудом продравшись сквозь колючую завесу, забились в самую гущу, где переплетение ветвей создавало почти непроницаемое укрытие. Отсюда, с небольшой естественной площадки, им открывался вид на всю долину: спящая, погружённая во тьму стоянка, редкие, догорающие огоньки костров, тёмная, извивающаяся лента Дона, тускло поблёскивающая в угасающем лунном свете.

Физическая усталость от многочасового напряжения и скрытного передвижения смешивалась с лихорадочным, почти болезненным ожиданием. Они молчали, экономя силы и слова, прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся снизу.

Кара не могла оторвать взгляд от далёких, едва различимых огоньков. Вот там, внизу, в сплетённом из ивовых прутьев жилище её клана Бобра, спала её мать, её сломленный, отчаявшийся отец. Рядом – подруга Ильва, которая этой ночью рисковала всем ради них. А дальше, у самой реки, темнели более крупные, основательные жилища Щук, где прошло сиротское детство Торна, где в земле покоились кости его предков. Несмотря на всю боль, на все обиды, это был их дом. Место, где они родились, где они впервые полюбили, где они когда-то надеялись на счастье.

"Река… – прошептала она так тихо, что даже Торн, сидевший рядом, едва расслышал. – Ты всё видишь. Прости нас. Мы не могли иначе". Горький комок подкатил к горлу. Она вспомнила тёплые, шершавые руки Дарры, учившей её плести первые корзины, и заливистый, беззаботный смех Ильвы, когда они ещё девочками бегали наперегонки к воде.

Торн смотрел на спящую стоянку с другой, более жёсткой тоской. "Они сами выбрали свой путь, – думал он, его челюсти были плотно сжаты. – Путь страха и слепой ненависти. Мы выбираем свой". Он перевёл взгляд на Кару, на её бледное, напряжённое лицо, и в его глазах, привыкших к темноте, отразилась вся его бесконечная, отчаянная любовь, вся его стальная решимость защитить её, чего бы это ни стоило.

Время тянулось мучительно медленно. Каждая минута казалась вечностью, наполненной тихим шелестом ветра, далёким воем волка-одиночки, случайным криком ночной птицы – но не той, чей голос они так ждали. Иногда снизу доносился треск сухой ветки или приглушённый окрик патрульного – и тогда они замирали, превращаясь в часть колючего кустарника, боясь даже дышать.

Торн не выпускал из руки рукоять своего боевого ножа. Кара сжимала в похолодевшей ладони свой маленький, острый кремнёвый нож, подарок отца. Их дыхание стало прерывистым, неровным. Они были готовы к рывку, к схватке, к чему угодно. Но пока – только ожидание. Тягучее, нервное, пронизанное холодным предутренним ветром и предчувствием бури, которая вот-вот должна была разразиться.

Багровый диск луны почти полностью скрылся за горизонтом, и небо на востоке начало едва заметно светлеть, приобретая пепельно-серый оттенок. Скоро. Очень скоро. Их мир сузился до этого клочка колючего кустарника, до этого напряжённого ожидания трёх коротких, пронзительных криков сойки, которые должны были стать для них сигналом к новой, отчаянной, неизвестной жизни.

Глава 29: Танец Огня и Теней

Предрассветное небо на востоке едва заметно посветлело, окрашиваясь в холодные, пепельно-серые тона. Густой, молочный туман, поднимаясь от Дона, медленно окутывал долину, превращая знакомые очертания холмов и деревьев в призрачные, расплывчатые силуэты. Холод, сырой и пронизывающий, пробирал до самых костей.

В своём колючем укрытии на восточном склоне Кара и Торн, напряжённые до предела, почти не дыша, вслушивались в каждый шорох, в каждый отдалённый звук. Их сердца стучали так оглушительно, что, казалось, их удары отдавались в самой земле, готовые выдать их с головой. Минуты тянулись, как застывшая смола.

И вот, наконец, тишину предрассветной мглы прорезал короткий, резкий, ни с чем не сравнимый крик – крик сойки. Один. Затем, после мучительной, звенящей паузы, второй. И, наконец, третий. Ильва. Сигнал был подан.

Кара и Торн обменялись быстрыми, лихорадочными взглядами. Взрыв адреналина ударил в кровь, смешивая леденящий страх с обжигающим возбуждением. Почти сразу после третьего крика со стороны реки, с дальнего, противоположного от них берега, где Ильва должна была устроить свою отчаянную диверсию, взметнулся вверх столб густого, чёрного дыма. А затем, жадно пожирая сухой камыш и старые, никому не нужные рыболовные сети, вспыхнули яркие, оранжево-красные языки пламени. Огонь быстро разрастался, превращаясь в огромный, пляшущий костёр, его неровные, зловещие отсветы заплясали на тёмной поверхности Дона и на склонах холмов, вырывая из тумана клочья реальности.

Снизу, со стороны стоянки, донеслись первые встревоженные возгласы, которые быстро переросли в нарастающий гул множества голосов. «Пожар! Пожар у реки!» – кричали люди. В неверном свете зари и отблесках пламени заметались тени – воины хватались за копья, выбегали из жилищ, устремляясь к берегу, где бушевало пламя.

Не успела утихнуть первая волна суматохи, как с противоположной стороны, с севера, из глубины леса, донёсся оглушительный, утробный рёв, от которого, казалось, задрожала сама земля, – рёв, похожий на яростное рычание огромного пещерного льва или разъярённого медведя. За ним последовал яростный треск ломаемых веток, какие-то нечеловеческие, испуганные вскрики, словно там, в лесной чаще, разыгрывалась смертельная схватка. Это был Хадан, исполняющий свою часть отчаянного плана.

Новая волна паники захлестнула стоянку. Часть воинов, уже бежавших к реке, остановилась в нерешительности, не зная, какой из двух угроз верить, куда бросаться. Голос Грака, яростный и повелительный, теперь слышался отчётливо – он пытался навести порядок, выкрикивая команды, но его люди метались, как вспугнутые олени, не понимая, что происходит. Суматоха достигла своего пика.

Кара и Торн переглянулись. План сработал. Теперь их черёд.

– Пора! – прошептал Торн, его голос был напряжён, как натянутая тетива.

Они выскользнули из своего колючего укрытия и, пригибаясь к земле, начали спуск по крутому, почти отвесному склону. Колючие ветви терновника цеплялись за их грубую одежду из шкур, острые шипы рвали кожу на руках и лицах, но они почти не чувствовали боли, подгоняемые обжигающей волной адреналина. Торн шёл первым, плечом и грудью проламывая себе дорогу сквозь густые заросли, его боевой нож был наготове. Кара следовала за ним, стараясь ступать точно в его следы, её дыхание было прерывистым и частым.

Предрассветный полумрак и клубы тумана, поднимающиеся от земли, скрывали их от любопытных глаз, но и затрудняли видимость, превращая каждый корень, каждый камень под ногами в потенциальную ловушку. Снизу, из долины, доносились приглушённые крики, отрывистые команды, тревожные звуки рога, в который, видимо, трубил Грак, пытаясь собрать своих растерявшихся воинов.

Они бежали, почти не разбирая дороги, стараясь двигаться как можно тише, но склон был усыпан сухими, ломкими ветками и мелкими, острыми камнями, которые предательски хрустели и катились из-под ног. Каждый такой звук казался им оглушительным, способным привлечь внимание всей стоянки. Они знали, что у них очень мало времени, всего несколько драгоценных мгновений, пока Грак, этот хитрый и безжалостный охотник на людей, не разберётся в ситуации и не организует настоящую погоню в их направлении.

Лёгкие горели от нехватки воздуха, ноги подкашивались от усталости и невероятного напряжения, но они не останавливались, не сбавляли темпа. Торн время от времени бросал короткий взгляд через плечо, проверяя, не отстаёт ли Кара, помогал ей на особенно крутых или скользких участках. Она, в свою очередь, предупреждала его о скрытых в траве корнях или глубоких промоинах. Их движения стали почти инстинктивными, слаженными, как у двух волков, идущих по опасному, но жизненно важному следу.

Склон постепенно становился более пологим. Впереди, сквозь редеющий, рваный туман, начали проступать тёмные, неясные силуэты старых, полусгнивших тотемных столбов – священная граница земель их племени. За ними – неизвестный, дикий, пугающий лес. Свобода была так близко, рукой подать, но и опасность, казалось, дышала им в спину.

Когда до спасительной границы оставалось всего несколько сот шагов, из-за густых, непролазных зарослей орешника, о которых Торн не знал, и которых не было на его примитивной карте – видимо, Грак выставил здесь скрытый дозорный пост совсем недавно, после последних тревожных событий, – внезапно, как тени из ночного кошмара, выскользнули две фигуры. Это были стражники Грака, двое рослых, крепких воинов, вооружённых короткими, тяжёлыми копьями с острыми кремнёвыми наконечниками. Они, привлечённые не столько едва слышным шорохом от беглецов, сколько общей суматохой в долине и чутьём опытных воинов на приближающуюся беду, решили проверить этот, казалось бы, спокойный участок.

Кара и Торн замерли на одно короткое, леденящее душу мгновение. Но времени на раздумья, на страх, уже не оставалось. Стражники их заметили.

– Стой! Кто идёт?! – раздался хриплый, яростный окрик одного из них, и он тут же вскинул копьё, готовясь метнуть.

Торн, не раздумывая ни секунды, бросился вперёд, его боевой нож, подарок отца, сверкнул в тусклом, предрассветном свете. Он знал, что нужно действовать молниеносно, бесшумно, пока не подоспела подмога, пока их не окружили. Один из стражников, тот, что кричал, замахнулся копьём, целясь Торну в грудь, но Торн, обладавший звериной ловкостью, увернулся от смертоносного острия, и его нож, описав короткую, злую дугу, вонзился стражнику в незащищённый бок. Тот лишь сдавленно, булькающе вскрикнул и мешком осел на сырую, холодную землю.

Кара в это время не растерялась. Второй стражник, увидев падение товарища, с яростным рёвом бросился на Торна, но Кара, мгновенно оценив ситуацию и схватив с земли тяжёлый, увесистый камень, который она прихватила на всякий случай из своего укрытия, с отчаянной силой метнула его прямо в ноги нападавшему. Камень ударил точно в колено. Стражник взвыл от боли, споткнулся, теряя равновесие, и неуклюже рухнул на землю, выронив копьё. Прежде чем он успел опомниться, подняться или закричать, призывая на помощь, Торн уже был рядом и коротким, точным ударом рукояти своего ножа по виску оглушил его, погрузив в беспамятство.

Всё произошло в считанные мгновения – яростный, отчаянный танец огня и теней, жизни и смерти. Нет времени на жалость, на сомнения, на оглядку. Только на выживание.

Не теряя ни секунды, не пытаясь обыскать поверженных врагов или забрать их оружие, Кара и Торн снова бросились бежать. Теперь они знали наверняка – их уже обнаружили, тревога поднята не только из-за отвлекающих маневров Ильвы и Хадана. Настоящая, кровавая погоня могла начаться в любую минуту.

Они бежали, не разбирая дороги, из последних сил, к спасительным, полусгнившим тотемным столбам, за которыми их ждала неизвестность, но и такая желанная, выстраданная надежда на свободу. Сзади, со стороны стоянки, уже слышались не просто отдельные крики, а яростный, звериный рёв Грака, подбадривающего своих воинов, и учащающийся, грозный топот множества ног. Их преследовали люди, быстрые, безжалостные, знающие эти земли не хуже их самих. Танец огня и теней только начинался.

Глава 30: На Острие Копья

Предрассветный туман, густой и холодный, всё ещё цеплялся за низкие склоны холмов, когда Грак, с лицом, искажённым яростью, ворвался на центральную площадь стоянки. Он уже знал. Воин с восточного поста, тот, кого оглушил Торн, пришёл в себя достаточно быстро, чтобы увидеть удаляющиеся фигуры и поднять тревогу. Его слова, смешанные с докладами о пожаре на реке и рёве в лесу, которые Грак теперь мгновенно распознал как отвлекающие маневры, сложились в единую, ужасающую для него картину. Его отряд, уже несколько часов находившийся в полной боевой готовности из-за кровавой луны и общей паники, не нуждался в долгих приказах.

– За мной! – взревел он. – Они не уйдут!

Не теряя ни мгновения, Грак начал выкрикивать отрывистые, яростные команды. Он собрал вокруг себя десяток своих лучших воинов – самых быстрых, самых выносливых, тех, чья ненависть к "нарушителям клятв" была не меньше его собственной. Он не стал тратить время на выяснение деталей диверсий – его единственной целью теперь были Кара и Торн. Указав на восточный склон, он приказал части воинов обойти его с севера и юга, пытаясь отрезать беглецам пути к отступлению и загнать их к топким болотам, где их легко будет взять. Сам же, с небольшим отрядом самых отчаянных и быстрых, как степные волки, он бросился по прямому следу, который, он был уверен, оставят эти двое, неопытные в искусстве настоящего, отчаянного бегства. Ярость, предвкушение кровавой расправы и уязвлённая гордость гнали его вперёд. Он не просто преследовал нарушителей. Он преследовал личных врагов.

Кара и Торн, измотанные до предела, с горящими от нехватки воздуха лёгкими, с ногами, исцарапанными и кровоточащими от колючего терновника, наконец, увидели перед собой чёткие, спасительные очертания старых, полусгнивших тотемных столбов. Граница. За ними – дикий, неизвестный лес, полный опасностей, но и обещающий свободу. Смесь изнеможения и отчаянной, почти безумной надежды придавала им последние силы. Свобода была так близка, что, казалось, её можно было потрогать рукой, вдохнуть её горьковатый, смолистый запах.

Но в этот самый момент, когда надежда почти затмила страх, сзади, уже совсем близко, раздались яростные, торжествующие крики. Это был Грак. Он и его передовой отряд нагнали их быстрее, чем они ожидали, быстрее, чем могли себе представить. Звук их тяжёлого, учащённого топота по мёрзлой земле, их хриплое, прерывистое дыхание, их злобные, полные ненависти выкрики становились всё громче, всё отчётливее.

Паника, холодная и липкая, смешалась с отчаянием. Нет времени на отдых, на короткую передышку. Торн схватил Кару за руку, и они снова бросились бежать, выжимая из своих истерзанных тел последние, невероятные силы. Кара споткнулась о предательски скрытый под опавшей листвой корень, её колено обожгло острой болью, но Торн, не раздумывая, подхватил её, почти волоком таща за собой.

Это уже не был просто бег. Это была отчаянная, слепая гонка со смертью. Преследователи неумолимо сокращали расстояние. Копья, брошенные сильными, натренированными руками, начали свистеть совсем рядом, с глухим стуком вонзаясь в землю или в стволы деревьев буквально в нескольких шагах от них. Кара слышала тяжёлое, хриплое, почти звериное дыхание Грака почти за своей спиной, его яростные, полные ненависти проклятия, от которых стыла кровь в жилах. Мир сузился до этой узкой, стремительно сокращающейся полоски земли между жизнью и неминуемой, жестокой смертью.

У самых тотемных столбов, когда до спасительной, невидимой черты оставались считанные, самые длинные в их жизни шаги, Грак и двое его самых быстрых воинов, словно тени, выскочили из-за густых зарослей орешника, отрезая им путь к прямому бегству.

– Стойте, выродки! – взревел Грак, его лицо было искажено злобой, глаза горели неистовым огнём. В его руке было зажато короткое, тяжёлое метательное копьё с острым, как бритва, кремнёвым наконечником. – Дальше вам не уйти! Сегодня вы заплатите за всё! За осквернение законов! За предательство!

Торн, понимая, что им не уйти без боя, резко развернулся, выставляя вперёд свой боевой нож, его лезвие тускло блеснуло в сером, предрассветном свете. Он заслонил собой Кару.

– Беги, Кара! – крикнул он, его голос был хриплым от напряжения и усталости. – Беги! Не останавливайся!

Один из воинов Грака, молодой, но свирепый Щука с лицом, раскрашенным боевыми узорами, с яростным воплем бросился на Торна, замахиваясь своим копьём. Но Торн, собрав последние остатки сил и всю свою отчаянную ярость, встретил его не менее отчаянным ударом. Костяной нож, подарок Харта, верного Волка, нашёл свою цель, глубоко войдя воину под рёбра. Тот захрипел, выронил копьё и мешком осел на землю, его глаза удивлённо смотрели в серое, безразличное небо.

В это самое мгновение Грак, не обращая внимания на падение своего воина, с дьявольской точностью замахнулся копьём, целясь Каре в спину. Она видела это краем глаза, но её ноги, казалось, приросли к земле.

Но Кара, дочь Бобра, знавшая все тайны реки и её топких берегов, не собиралась слепо бежать под удары. В последнее мгновение, когда смерть, казалось, уже дохнула ей в затылок, она увидела то, что не заметили её преследователи – узкую, едва заметную прогалину у самого края леса, ведущую к небольшому, заросшему густым камышом озерцу или болотистой низине, которая находилась уже за невидимой границей племенных земель.

– Сюда, Торн! – её голос сорвался на крик. – За мной! Быстрее!

Она бросилась в эту топь, не раздумывая. Грак, не ожидавший такого отчаянного, почти самоубийственного маневра, на мгновение замешкался, его копьё, уже летевшее к цели, просвистело мимо, с силой вонзившись в ствол старого, корявого дуба. Его оставшийся воин, увидев, куда ринулась Кара, испуганно затормозил у края болотины, боясь увязнуть в предательской трясине.

Торн, отбив неловкую атаку второго воина и оставив на его руке глубокий порез, не раздумывая, бросился за Карой. Их ноги тут же по колено ушли в холодную, чавкающую грязь, смешанную с водой и гниющими листьями. Продираясь сквозь густые, высокие заросли камыша, которые хлестали их по лицу и рукам, они, шатаясь от усталости и напряжения, наконец, пересекли невидимую черту – границу земель своего племени.

Грак, разъярённый до предела, остановился на твёрдой земле, его копьё беспомощно повисло в руке. Он видел, как две измученные, перепачканные грязью фигуры скрываются в густых, непроходимых зарослях дикого, чужого леса. Он взревел от бессильной ярости, его кулаки сжимались так, что ногти впивались в ладони. Но он не решился сразу же углубляться во враждебные, неизвестные земли с таким небольшим отрядом, рискуя попасть в засаду или заблудиться.

– Я найду вас! – его голос, полный ненависти, донёсся до беглецов сквозь шелест камыша. – Клянусь духами Щуки, я найду вас, где бы вы ни прятались! Я притащу вас обратно, живыми или мёртвыми!

Кара чувствовала, как ноги превратились в негнущиеся палки, каждый шаг отдавался мучительной, обжигающей болью в икрах и бёдрах, перед глазами плясали тёмные, тошнотворные пятна. Голова кружилась так, что земля, казалось, уплывала из-под ног, но она цеплялась за руку Торна, за его отчаянную, почти звериную решимость, и бежала, почти не разбирая дороги, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь.

Торн бежал на чистой, первобытной ярости и последних остатках воли. Лёгкие горели, словно в них насыпали раскалённых углей. Он слышал свой собственный хрип, похожий на предсмертный рёв загнанного тура. Руки дрожали так, что он едва удерживал тяжёлый кремнёвый нож, но он знал – остановиться сейчас, значит умереть, значит предать Кару.

Когда они, наконец, пересекли невидимую черту и рухнули в спасительную грязь болотины, мир на мгновение померк для Кары, превратившись в калейдоскоп пульсирующей боли и чёрных, слепящих вспышек. Она не поняла, упала она сама или её уронил Торн, потерявший последние силы. Только когда ледяная, зловонная болотная вода обожгла лицо, она пришла в себя, судорожно хватая ртом вязкий, тяжёлый воздух.

Ужас, изнеможение и невероятное, почти нереальное облегчение смешались в их душах. Они были свободны. Свободны от Грака, от Гроха, от законов, которые пытались их разлучить. Но какой ценой далась им эта свобода? И что ждало их впереди, в этом диком, неизвестном, враждебном мире? Танец огня и теней только начинался, и они были лишь двумя маленькими, отчаявшимися искрами, унесёнными ветром перемен в бескрайнюю, пугающую тьму.

Глава 31: Побег

Они рухнули на небольшой, относительно сухой клочок земли среди зловонной болотной топи, куда их вынесла отчаянная, безумная гонка со смертью. Тяжёлое, хриплое, почти булькающее дыхание вырывалось из груди, смешиваясь с едким запахом гниющих растений, тины и сырой, холодной земли. Тела, с ног до головы покрытые липкой, чёрной грязью, потом и кровью от бесчисленных, жгучих царапин, оставленных колючим терновником и острыми, как ножи, ветками, отказывались подчиняться, превратившись в свинцовую, неподъёмную массу. Несколько долгих, бесконечных, почти лишённых сознания мгновений Кара и Торн просто лежали, не в силах пошевелиться, не в силах даже думать, слушая лишь, как бешено, оглушительно колотится их собственное сердце в унисон с шумом уходящей погони, и как постепенно, неохотно, затихают яростные, полные ненависти крики преследователей за их спинами, за той невидимой, но такой реальной чертой, отделяющей их от прошлого, от смерти, от Грака.

Опустошение, последовавшее за невероятным, почти нечеловеческим напряжением последних часов, было почти физически ощутимым, оно давило на грудь, высасывало остатки сил, погружало в тупое, безразличное оцепенение. Но сквозь эту свинцовую усталость и тупую, разлитую по всему телу боль медленно, робко, как первый, несмелый подснежник, пробивающийся сквозь толщу мёрзлой, бесчувственной земли, начали пробиваться первые, едва ощутимые волны облегчения. Они сделали это. Они вырвались. Они были живы.

Кара первой приподнялась на локте, её спутанные, мокрые волосы, перепачканные грязью и болотной тиной, жалкими прядями прилипли ко лбу и щекам. Она посмотрела на Торна. Его лицо, такое же перепачканное грязью, было бледным, почти пепельным, и измученным до неузнаваемости, одежда из шкур была изорвана в клочья, превратившись в жалкие лохмотья, но в его глазах, когда он, наконец, с трудом открыл их и встретился с ней взглядом, она увидела не только смертельную, всепоглощающую усталость, но и что-то новое, незнакомое, почти пугающее в своей отчаянной силе – может быть, это был отблеск той самой дикой, первобытной свободы, за которую они так отчаянно, так безнадёжно боролись? Молчаливое, почти мистическое понимание, тяжёлое и хрупкое одновременно, повисло между ними в сыром, промозглом воздухе. Они совершили немыслимое, почти невозможное.

Торн медленно, с видимым усилием сел, опёршись на дрожащие руки, и тяжело, судорожно вздохнул, оглядываясь вокруг. Болотная топь, чавкающая и зловонная, сменилась густым, тёмным, совершенно незнакомым лесом. Деревья здесь были выше, их кроны плотнее смыкались над головой, почти не пропуская тусклый, серый свет нарождающегося, безрадостного дня. Воздух был влажным, тяжёлым, пах прелью, мхом, гниющими листьями и какими-то неведомыми, терпкими, чуть горьковатыми травами. Не было привычных, знакомых с детства ориентиров, не было протоптанных звериных троп, по которым можно было бы определить, где они. Лишь безмолвное, равнодушное, почти враждебное величие дикой, нетронутой, первозданной природы.

Робкая, почти испуганная, истерическая эйфория от осознания, что их больше не сковывают жестокие, бессмысленные законы племени, что Грак, этот безжалостный охотник на людей, больше не дышит им в спину, что они вольны идти, куда глаза глядят, куда поведёт их отчаянная, слепая судьба, на мгновение, на одно короткое, головокружительное мгновение овладела ими. Но тут же, как ушат ледяной, обжигающей воды, пришло отрезвляющее, леденящее душу осознание новой, возможно, ещё большей, ещё более страшной опасности. Здесь, в этом чужом, враждебном, безмолвном мире, они были одни. Совершенно одни. Без защиты своего клана, без тёплых, обжитых, знакомых пещер, без запасов пищи, без оружия, кроме двух ножей. Здесь каждый шорох, каждый треск сухой ветки, каждый непонятный звук мог означать смертельную угрозу – острые, как бритва, клыки голодного хищника, ядовитое жало змеи, притаившейся в траве, или копьё неизвестного, враждебного племени, для которого они были лишь чужаками, нарушившими границы их охотничьих угодий.

Крики Грака и его людей окончательно стихли, растворились в утреннем тумане, сменившись гнетущей, первозданной, почти оглушающей тишиной. Но это была не та мирная, успокаивающая тишина родной стоянки, нарушаемая лишь мирным потрескиванием костра да сонным бормотанием стариков, рассказывающих бесконечные предания. Это была тишина дикой, нетронутой природы, полная затаённых, невидимых, смертельных опасностей. Лёгкий шелест листьев под порывом утреннего ветра, внезапный, резкий, почти панический крик незнакомой птицы, далёкий, глухой треск сухого, упавшего дерева – всё это теперь звучало иначе, настораживающе, зловеще, заставляя сердце сжиматься от дурного, непонятного предчувствия. Кара, чьи охотничьи инстинкты, унаследованные от матери, обострились до предела, заметила у самой кромки болота, на влажной, илистой земле, свежие, крупные, почти человеческие следы какого-то огромного зверя – возможно, это был пещерный медведь, вышедший на утреннюю охоту, или гигантский лесной кабан, искавший сочные коренья. Свобода, такая долгожданная, такая выстраданная, оказалась не только пьянящим даром, но и тяжёлым, опасным, почти непосильным бременем. Они вырвались из одной клетки, тесной и душной, но попали в другую, гораздо более просторную, но и не менее безжалостную, не менее смертоносную.

А по ту сторону невидимой границы, у самого края зловонной, чавкающей болотины, стоял Грак. Его лицо, перепачканное грязью и потом, было искажено гримасой бессильной, звериной ярости и глубочайшего, невыносимого унижения. Они ушли. Эти двое презренных, ничтожных выродков, которых он почти настиг, которых он уже видел на острие своего копья, которых он уже мысленно предавал мучительной, позорной смерти, ускользнули у него из-под самого носа, растворились в этих проклятых, непроходимых топях, как утренний, болотный туман.

Он сжал кулаки так, что костяшки побелели, а ногти до крови впились в мозолистые ладони, и с яростным, утробным рёвом, полным животной, первобытной злобы, швырнул своё короткое, тяжёлое метательное копьё в болото. Оружие с глухим, отвратительным чавканьем глубоко вошло в топкую, чёрную, предательскую грязь и медленно, неохотно погрузилось в неё, словно было поглощено ненасытной, бездонной пастью какого-то неведомого болотного чудовища.

– Проклятье! – рычал он, его голос был хриплым и срывался на визг. – Они не могли уйти далеко! Они заплатят за это! Заплатят своей кровью, своей жизнью, своими душами!

Он не мог смириться с этим поражением, с этим неслыханным, немыслимым оскорблением его власти, его чести воина, его мужской гордости. Он, Грак, лучший охотник клана Щуки, гроза всех врагов, не смог поймать двух жалких, безоружных подростков!

Грак резко, почти конвульсивно повернулся к своим воинам, которые, тяжело дыша и опираясь на копья, стояли позади него, не решаясь приблизиться. Его глаза, налитые кровью, метали молнии.

– Мы не вернёмся в стоянку, пока не найдём их! – прорычал он, и его слова прозвучали как непреложный, не подлежащий обсуждению закон. – Они оскорбили духов наших предков, они нарушили все священные законы племени, они посмеялись над нами, над всеми нами! Их кровь должна омыть этот позор! Их тела должны быть брошены на съедение стервятникам и шакалам!

Он быстро, отрывисто, почти захлёбываясь от ярости, отдавал приказы. Двоих самых быстрых и выносливых он отправил обратно в стоянку – доложить вождю Гроху о побеге и о том, что он, Грак, лично возглавляет погоню и не вернётся без добычи, живой или мёртвой. Остальным – а их было не больше пяти самых опытных, самых безжалостных следопытов, его верных псов – он приказал готовиться к долгому, изнурительному преследованию. Они не станут углубляться в это проклятое, гиблое болото сейчас – это слишком опасно и займёт слишком много драгоценного времени. Они обойдут его с севера, там, где лес становится суше и проходимее, и попытаются перехватить беглецов, когда те, измученные и голодные, выберутся из топи. С собой – минимум припасов: немного вяленого мяса, вода. Они будут жить за счёт охоты и того, что смогут найти в этом проклятом лесу. Скорость и выносливость – вот их главное преимущество перед двумя измученными, испуганными, неопытными беглецами.

Ненависть, всепоглощающая, испепеляющая жажда кровавой, жестокой мести и уязвлённая, кровоточащая гордость горели в душе Грака неугасимым, яростным, адским пламенем. Он не остановится ни перед чем, чтобы вернуть Кару и Торна и предать их самому жестокому, самому мучительному суду, на какой только способна его извращённая фантазия. Для него это было уже не просто делом чести клана Щуки, не просто исполнением приказа вождя. Это стало его личной, священной вендеттой.

Мрачной, решительной, почти призрачной тенью Грак и его отборный, жаждущий крови отряд, оставив позади границу родных, знакомых земель, двинулись в обход болота, углубляясь во враждебный, неизведанный, полный опасностей лес. Это уже не было просто преследованием. Это была охота на людей. И Грак, со всей своей яростью, хитростью и безжалостностью, был самым опасным, самым смертоносным хищником в этой безжалостной охоте.

Прошло несколько мучительно долгих, почти невыносимых часов, прежде чем Кара и Торн, выбравшись, наконец, из предательской, зловонной болотной топи, смогли найти относительно безопасное, скрытое от посторонних глаз укрытие – небольшую, заросшую густым, высоким папоротником лощину в нескольких часах мучительно долгой, почти бессознательной ходьбы от границы. Они рухнули на влажную, покрытую прелыми, скользкими листьями землю, не в силах сделать больше ни шагу, ни вздоха.

Первым делом, немного отдышавшись и утолив мучительную, разрывающую горло жажду водой из небольшого, удивительно чистого ручья, который Кара, благодаря своему обострившемуся чутью, отыскала неподалёку, они осмотрели свои раны. Многочисленные, глубокие царапины от колючего терновника и острых, как ножи, веток кровоточили, на ногах, стёртых до мяса, вздувались огромные, болезненные волдыри от мокрой, неудобной, изорванной обуви из грубых шкур. Кара, используя свои скудные знания о целебных травах, которые она когда-то получила от матери, собрала несколько широких, мясистых листьев подорожника и, тщательно разжевав их до состояния однородной зеленоватой кашицы, приложила к самым глубоким, самым опасным на вид ранам Торна. Он, в свою очередь, так же неумело, но с бесконечной нежностью, обработал её ссадины. Их скудные пожитки, которые они чудом не растеряли во время безумного бегства, были разложены на большом, плоском камне: несколько крошечных, почти невесомых полосок вяленого мяса, оставшихся от дара Рока, горсть каких-то сморщенных, безвкусных ягод, несколько почерневших, сморщенных кореньев. Этого было до обидного, до слёз мало.

Затем встала задача поважнее – огонь. Их единственный кремень и трут, который дал им Харт, бесценный дар, промок насквозь во время переправы через болото, превратившись в бесполезную, мокрую тряпку. Торн мрачно, почти с отчаянием огляделся. Нужно было пробовать древний, почти забытый способ – трение. Он нашёл относительно сухую, но прочную сосновую ветку и кусок более мягкой, но тоже сухой ивы. Кара, собрав последние, почти иссякшие силы, нашла немного сухого мха, спрятавшегося под нависающим камнем, и несколько тонких, как паутинка, почти невесомых полосок сухой берёзовой коры. Долгие, мучительные, почти бесконечные минуты Торн, стиснув зубы до боли, с невероятным, почти сверхчеловеческим упорством вращал заострённую сосновую палочку в небольшом углублении ивовой плашки. Его руки, покрытые волдырями и ссадинами, дрожали от напряжения, пот градом катился со лба, смешиваясь с грязью и кровью. Кара, затаив дыхание, почти не моргая, подкладывала к едва заметно тлеющей, почти невидимой древесной пыли сухой мох и тончайшие полоски бересты. И вот, когда они уже почти отчаялись, когда силы окончательно покинули их, слабый, едва заметный, сизый дымок превратился в крошечный, дрожащий, почти призрачный огонёк. Эта маленькая, выстраданная победа над холодом, тьмой и отчаянием была для них дороже любого сокровища, дороже самой жизни.

– Грак не оставит нас в покое, – прошептала Кара, её голос был слаб, но твёрд, как закалённый кремень. Она смотрела в ту сторону, откуда они пришли, словно всё ещё чувствовала на своей спине его ненавидящий, испепеляющий взгляд. – Он будет идти по пятам, как голодный, раненый волк, пока не настигнет или не сдохнет сам.

– Знаю, – так же тихо, почти беззвучно ответил Торн, его лицо, освещённое неровным светом их крошечного костерка, было мрачным и решительным. Он проверял остроту своего ножа, проводя по лезвию мозолистым, исцарапанным пальцем. – Мы должны уходить как можно дальше и как можно быстрее, путать следы, пока у нас есть хоть немного сил, пока мы ещё можем двигаться. Этот лес… он наш единственный союзник сейчас. И наш самый опасный, самый безжалостный враг.

И они снова двинулись в путь, углубляясь в неизведанные, дикие, враждебные земли, используя все свои знания, все свои инстинкты, всю свою волю, чтобы выжить, чтобы оторваться от безжалостной погони. Кара, лёгкая и быстрая, как лесная рысь, несмотря на усталость и боль, шла по руслам пересохших ручьёв, по каменистым россыпям, стараясь не оставлять следов на мягкой, податливой земле. Она сбивала преследователей с толку, делая ложные повороты, возвращаясь немного назад по своим же следам и снова уходя в другую, неожиданную сторону, как учила её мать во время охоты на осторожного, хитрого зверя. Она замечала малейшие, едва уловимые детали – случайно сломанную ветку, примятую неосторожным движением траву, которые могли выдать их присутствие, и старалась их скрыть, замести, замаскировать.

Торн, сильный и выносливый, несмотря на голод и усталость, выбирал самые труднопроходимые, самые опасные участки – густые, непролазные заросли, крутые, каменистые склоны, где следы были менее заметны и где преследователям было бы труднее их настигнуть. Он постоянно, не переставая, осматривался по сторонам, прислушивался к каждому шороху, к каждому подозрительному звуку, его рука не отрывалась от рукояти ножа, он был готов к любой опасности, к встрече с любым врагом – будь то человек или дикий, голодный зверь. Время от времени он останавливался, чтобы смастерить простые, но эффективные ловушки-силки на мелкую дичь – зайцев или лесных птиц, – надеясь хоть как-то пополнить их скудные, почти иссякшие запасы еды.

Каждый шаг давался им с невероятным, почти нечеловеческим трудом. Мышцы, ещё недавно работавшие на самом пределе своих возможностей, теперь нестерпимо ныли, горели огнём и отказывались повиноваться. Голод, жажда и постоянное, изматывающее нервное напряжение туманили сознание, превращая окружающий, враждебный лес в расплывчатое, кошмарное, враждебное марево. Иногда Каре казалось, что она идёт во сне, что всё это – лишь страшный, бесконечный кошмар, и только резкий, предостерегающий окрик Торна, когда она спотыкалась об очередной, предательски скрытый под листьями корень, или внезапный, острый укол боли от свежей, кровоточащей царапины возвращали её к жестокой, беспощадной, невыносимой действительности.

С наступлением темноты, измученные и голодные до обморока, они нашли укрытие под корнями огромного, вывороченного недавней бурей дерева, чьи гигантские, переплетённые корни образовывали подобие неглубокой, но относительно сухой пещеры. Торн, с трудом, после долгих, мучительных усилий, развёл небольшой, почти бездымный костёр, используя тот самый, с таким трудом добытый огонь. Огонь был их единственным, хрупким спасением от пронизывающего ночного холода и невидимых, но таких реальных ночных хищников, но он же, они это прекрасно понимали, мог и выдать их безжалостным преследователям. Кара приготовила скудный, почти призрачный ужин – несколько печёных на углях безвкусных кореньев, которые ей с невероятным трудом удалось выкопать днём, и по крошечному, почти невесомому кусочку вяленого мяса, который они растягивали уже несколько дней.

Ночью, укрывшись под вывороченными, корявыми корнями упавшего дерева, они спали тревожным, прерывистым, полным кошмаров сном, вздрагивая от каждого шороха, от каждого завывания ветра, которое казалось им то яростным, торжествующим криком Грака, то воем голодного, безжалостного хищника. Даже во сне их измученные, истерзанные тела продолжали бежать, дёргаясь и стеная, а разум отказывался отпускать жуткие, навязчивые образы недавней погони и холодный, безжалостный блеск кремнёвых наконечников, нацеленных им в спину.

Одиночество, огромное, первозданное, почти космическое, окружало их со всех сторон. Страх перед неизвестностью, перед голодом, холодом и дикими зверями смешивался с растущим, почти отчаянным чувством единства перед лицом общей, смертельной, неотвратимой опасности. Они понимали, что теперь могут рассчитывать только друг на друга, что их жизни, их судьбы зависят только от их собственной силы, хитрости и несокрушимой воли к выживанию. Их отчаянный, безумный побег закончился. Их долгая, мучительная, почти безнадёжная борьба за жизнь в дикой, враждебной, безразличной природе только начиналась. И в этой борьбе у них не было других союзников, кроме их собственной любви, их отчаяния и их надежды.

Глава 32: Голодные дни, бессонные ночи

Холодный, сырой рассвет неохотно просачивался сквозь густые кроны незнакомых деревьев, едва разгоняя ночной мрак. Лес вокруг был чужим, молчаливым и неприветливым. Вместо знакомых светлых березняков и солнечных дубрав, где каждый шорох, каждый след были им понятны, их теперь окружали вековые, тёмные ели и высокие, колючие сосны, их могучие, переплетённые ветви смыкались высоко над головой, почти не пропуская тусклый, серый свет. Подлесок был завален буреломом, порос густым, цепким можжевельником и дикой малиной. У ручьёв, чьи берега были густо заросшими серой ольхой и плакучей лещиной, они искали воду и хоть какую-то надежду на пропитание.

Кара и Торн проснулись одновременно, словно от невидимого толчка. Но это был не страх перед внезапным нападением, а более древний, более настойчивый враг – голод. Он скручивал внутренности тугим, болезненным узлом, от него кружилась голова и подкашивались ноги. Их скудные припасы, собранные в такой спешке и с таким риском, закончились ещё вчерашним вечером, оставив после себя лишь горькое послевкусие и ещё более острое чувство пустоты.

Превозмогая слабость, от которой тело казалось чугунным, и тупую боль в натёртых до крови ногах, Кара поднялась первой. Лес вокруг был чужим, молчаливым и неприветливым. Многие травы, кустарники и ягоды были ей незнакомы, и она с отчаянием пыталась вспомнить уроки матери и старой Дарры, выискивая среди них хоть что-то съедобное. Вот ягоды, очень похожие на ту съедобную жимолость, что росла у их стоянки, но эти были чуть ярче, их цвет казался неестественным. Она с опаской сорвала одну, лизнула – и тут же с отвращением сплюнула, рот мгновенно наполнился едкой, обжигающей горечью. Ядовитые! Хорошо, что только попробовала, а не проглотила. Сердце бешено заколотилось от страха – одна такая ошибка могла стоить им жизни. После долгих, бесплодных поисков ей удалось найти лишь горсть мелких, терпко-кислых лесных ягод брусники, которые лишь на мгновение обманули голод, да несколько жёстких, безвкусных кореньев, больше похожих на древесные стружки, чем на пищу. Она пыталась отыскать следы мелких животных, чтобы Торн мог проверить свои силки, но каменистая, покрытая толстым слоем прелых листьев почва здесь почти не хранила отпечатков. Разочарование и страх перед неудачей тяжёлым камнем легли ей на сердце. Ответственность за их пропитание, за их выживание, давила на неё невыносимым грузом.

Торн, взяв свои последние два дротика и верную пращу, ушёл на охоту ещё затемно, надеясь застать зверя врасплох на утреннем водопое. Но лес, казалось, вымер, словно все его обитатели, учуяв чужаков, попрятались в самые глубокие норы, в самые непроходимые чащобы. Он часами, до боли в глазах, выслеживал пугливого лесного глухаря, но тот, хитрый и осторожный, как старый лис, так и не подпустил его на расстояние верного броска. Позже, уже почти отчаявшись, он заметил вдалеке, на небольшой полянке, стадо диких кабанов, но не решился подойти ближе – он был один, ослабевший от голода и усталости, а разъярённый секач, вожак стада, был страшен в гневе и мог легко разорвать его на куски. Он вернулся к Каре с пустыми руками, его лицо было темнее грозовой тучи, а в глазах застыла злая, бессильная тоска. Это был уже третий день почти без еды, и силы стремительно покидали их, унося с собой последние остатки надежды.

К вечеру, когда они уже почти отчаялись и готовы были снова лечь спать голодными, Кара, обследуя небольшой, заросший густой, почти чёрной от сырости ольхой ручей, впадавший в более крупную, лениво текущую реку, заметила в неглубокой заводи у самого берега, под нависшими корнями старой ивы, слабое движение. Присмотревшись, она увидела продолговатую, пятнистую тень – это была пугливая щука-сеголетка, неосторожно выбравшаяся на мелководье, или, возможно, небольшой, но упитанный налим, затаившийся среди камней. Сердце Кары радостно ёкнуло – вот она, добыча! Пусть и небольшая, но такая желанная.

Торн, оживившись при виде её знака, тут же принялся за дело. Используя свой острый кремнёвый нож и гибкую, но прочную ореховую ветку, он с трудом смастерил подобие остроги, заострив один конец и сделав на нём несколько грубых зазубрин. После нескольких неудачных, полных отчаяния попыток, когда хитрая рыба раз за разом ускользала от его неуклюжих ударов, ему, наконец, удалось подцепить одну из них – некрупную, но изворотливую щучку, яростно бьющуюся на самодельном копье.

Они развели маленький, почти бездымный костёр, экономя драгоценный трут. Запах жареной рыбы, простой, немного горьковатый, с привкусом тины, но такой насыщенный, показался им самым восхитительным ароматом на свете. Это была их первая настоящая еда за последние два дня. Маленькая, но такая важная победа над голодом придала им немного сил и затеплила в их сердцах робкий огонёк надежды. Торн, глядя на обугленную рыбью голову с рядами острых зубов, невольно вспомнил тотем своего клана. Щука – хищник, выживающий благодаря силе и хитрости. Может, и им удастся выжить…

Ночью, укрывшись под вывороченными корнями упавшего дерева, они спали тревожным, прерывистым сном. Кара снова и снова видела во сне не только искажённое яростью лицо Грака, но и дымящиеся руины их стоянки, слышала крики соплеменников. Иногда ей снился Ург, его седая борода была опалена, а глаза полны невыразимой скорби. Она просыпалась с колотящимся сердцем, и Торн, чувствуя её дрожь, молча обнимал её, пытаясь отогнать ночные кошмары.

– Они всё ещё там, Торн, – шептала она в темноту, прислушиваясь к вою волков, который здесь, в этих чужих лесах, звучал особенно тоскливо. – А мы здесь, прячемся, как трусливые зайцы. Что, если Ург был прав? Что, если наш побег действительно разбудил какое-то древнее зло, и теперь оно идёт по нашим следам, чтобы уничтожить не только нас, но и всех, кого мы оставили?

Торн долго молчал, глядя на догорающие угли. Он не верил в духов так слепо, как шаманы, но предчувствие беды не покидало и его.

– Мы сделали то, что должны были, Кара, – наконец ответил он. – Оставаться там – означало верную гибель для нас и, возможно, ещё большие распри для племени. Следопыт и Грох… они бы не успокоились. Но ты права, мы не можем просто забыть о них. Если мы выживем, если найдём способ… мы должны попытаться.

Эта мысль, ещё не оформившаяся в чёткий план, а скорее, как слабая, мерцающая звёздочка в непроглядной тьме, давала им обоим хоть какую-то, пусть и призрачную, цель, кроме простого выживания.

На следующий день их скитаний небо, хмурившееся с самого утра, разразилось яростной, холодной осенней грозой. Стена ледяного ливня обрушилась на лес, ветер с воем ломал ветки и валил старые, подгнившие деревья. Их временное укрытие под вывороченными корнями огромной ели, которое ещё вчера казалось им спасением, быстро промокло насквозь. Вода ручьями стекала по стволу, образуя под корнями лужи. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, пытаясь согреться остатками собственного тепла, но холод пробирал до самых костей, заставляя зубы выбивать мелкую, отчаянную дробь. Ощущение полной, абсолютной беззащитности перед слепой, равнодушной стихией было почти невыносимым. Тоска по тёплой, сухой общей пещере, по жаркому огню большого племенного костра, по знакомым лицам соплеменников сдавила сердце с новой, мучительной силой.

Когда гроза, наконец, утихла, оставив после себя лишь мокрый, пахнущий озоном и сырой землёй лес, Кара и Торн, промокшие до нитки и дрожащие от холода, поняли, что им нужно найти более надёжное убежище. Они отправились на поиски, обследуя каждую расщелину в скалах, каждый густой ельник, каждый заваленный буреломом овраг, который мог бы хоть как-то защитить их от дождя и пронизывающего ветра.

После долгих, изнурительных блужданий, когда силы уже были на исходе, Торн заметил под нависающим скальным уступом неглубокий, но достаточно широкий грот. Вход в него был частично завален камнями и старыми, слежавшимися листьями, но внутри, казалось, было сухо. С трудом, напрягая все свои ослабевшие мышцы, Торн растащил самые крупные валуны, преграждавшие вход. Кара тем временем собрала охапку сухого мха и прошлогодних листьев, чтобы хоть как-то утеплить их новое пристанище.

Грот был тесным, низким и пах сыростью, но здесь, по крайней мере, можно было укрыться от прямого дождя и ветра. Они расчистили его от мусора, Кара сплела из гибких ивовых прутьев, найденных у ручья, подобие грубого заслона от ветра, который они приладили у входа. Торн, после долгих, мучительных усилий, используя последние остатки драгоценного сухого трута, который он берёг как зеницу ока, сумел развести небольшой, чадящий костерок. Сырые ветки, которые они с трудом набрали под проливным дождём, дымили и никак не хотели разгораться, наполняя их тесный, сырой грот едким, удушливым дымом, от которого немилосердно слезились глаза и першило в горле. Только через несколько часов мучений, когда они уже почти отчаялись, им удалось добиться ровного, хоть и очень слабого, дрожащего пламени, которое давало немного тепла и отгоняло промозглую сырость. Его слабый, неровный свет и робкое тепло показались им верхом уюта. Это был не дом, конечно, не настоящая пещера, но это было их первое собственное, пусть и временное, убежище в этом огромном, враждебном мире.

Ночи в их новом пристанище были холодными и полными тревожных, непонятных звуков. Далёкий вой волков, треск сухих веток под чьими-то тяжёлыми лапами, таинственный шорох в подлеске, крики ночных птиц, от которых стыла кровь в жилах, – всё это не давало им уснуть. Они спали по очереди, один поддерживал хрупкий огонь и, сжимая в руке нож или копьё, напряжённо вслушивался в темноту, другой пытался забыться коротким, беспокойным, полным кошмаров сном. Костёр был их единственным защитником от ночных хищников и пронизывающего холода, но он же, они это понимали, мог привлечь внимание Грака или его ищеек, если те всё ещё были где-то поблизости. Постоянное напряжение, страх перед темнотой и неизвестностью выматывали их не меньше, чем голод и холод. Усталость накапливалась, превращаясь в свинцовую тяжесть во всём теле, а сны, если и приходили, были полны образов погони, блеска кремнёвых наконечников и искажённого яростью лица Грака.

На третий день их пребывания в гроте, когда они уже начали немного привыкать к своему новому, убогому жилищу и даже осмелились отойти от него чуть дальше в поисках пищи, Торн, осматривая окрестности, наткнулся на нечто, от чего его сердце пропустило удар. На влажной земле у ручья, куда они ходили за водой, он заметил едва различимые, но, несомненно, свежие следы – несколько примятых травинок, чуть заметно сдвинутый с места камень и, что самое страшное, нечёткий, но характерный отпечаток сандалии из грубой, невыделанной кожи, какие обычно носили воины клана Щуки. Следы не вели прямо к их укрытию, они шли параллельно ручью, но они были слишком близко. Слишком опасно близко.

Холодный пот выступил на лбу Торна. Грак. Или его люди. Они не оставили преследования. Они всё ещё шли по их пятам, как неутомимые, кровожадные волки.

Он немедленно сообщил Каре о своей страшной находке. Не говоря ни слова, они принялись заметать все следы вокруг своего грота, тщательно скрывая малейшие признаки своего пребывания. Костёр они теперь разводили только глубокой ночью, и то – очень маленький, бездымный, а днём полностью тушили его, засыпая угли землёй и листьями. Передвигаться они стали только под покровом густых сумерек или ночью, соблюдая предельную, почти нечеловеческую тишину, вздрагивая от каждого собственного неосторожного движения.

Кара, чьи чувства обострились до предела, начала замечать, что некоторые лесные птицы, особенно сойки и дятлы, известные своей бдительностью, иногда вели себя беспокойно, издавая тревожные крики, словно кто-то невидимый их вспугнул неподалёку. Ей стало казаться, что за каждым деревом, за каждым кустом скрывается чья-то враждебная тень, что за ними постоянно следят десятки невидимых глаз.

Страх вернулся, ещё более острый, ещё более мучительный, чем прежде. Теперь это был не просто страх перед неизвестностью дикого леса, а конкретный, осязаемый страх перед их старыми врагами, которые не собирались прощать и отступать. Паранойя, холодная и липкая, начала овладевать ими.

Ночью, укрывшись под вывороченными корнями упавшего дерева, они спали тревожным, прерывистым сном. Кара снова и снова видела во сне не только искажённое яростью лицо Грака, но и чёрный, удушливый дым, пожирающий их стоянку, слышала крики соплеменников, видела расколотые тотемы кланов. Иногда ей снился Ург, его седая борода была опалена, а глаза полны невыразимой скорби. «Духи земли гневаются, Кара, – шептал он в её сне. – Огонь пожрёт кости, если не остановить раскол…» Она просыпалась с колотящимся сердцем, и Торн, чувствуя её дрожь, молча обнимал её, пытаясь отогнать ночные кошмары.

Им начало казаться, что каждый треск сухой ветки – это осторожные шаги преследователей, каждый далёкий крик ночной птицы – их условный сигнал, каждый порыв ветра, доносящий непонятные запахи, – это запах дыма от их костра. Психическое истощение от этого постоянного, изматывающего напряжения было не менее страшным, чем физический голод. Страх стал их постоянным спутником, их тенью, отравляя редкие, короткие моменты относительного покоя.

После нескольких таких дней и бессонных ночей, проведённых в леденящем душу страхе и напряжении, они поняли, что не могут больше оставаться на одном месте. Даже если те следы у ручья были случайными, даже если это была всего лишь их разыгравшаяся фантазия, риск был слишком велик. Они должны были снова идти. Идти дальше, углубляться в этот безмолвный, враждебный, неизвестный лес, пытаясь оторваться от тени Грака, которая, казалось, неотступно, неумолимо следовала за ними по пятам. Их борьба за выживание продолжалась, и она становилась всё более тяжёлой, всё более отчаянной.

Глава 33: Дыхание погони

Прошло не просто «несколько дней», а почти целая луна успела сменить свой серебряный, холодный лик на ночном, беззвёздном небе, превратившись из полного, сияющего диска в узкий, острый, как лезвие кремнёвого ножа, серп и снова начав медленно, неохотно набирать призрачную силу, прежде чем Кара и Торн позволили себе хоть немного, хоть на краткий, обманчивый миг расслабиться, осмелились поверить в то, что им действительно, окончательно удалось оторваться от неумолимого, безжалостного преследования. Они ушли далеко на восток, в самую мрачную, неизведанную, почти мифическую глубь дикого, первобытного леса, оставив позади светлые, знакомые, почти родные берега Дона с его плакучими, склонившимися к воде ивами и просторными, залитыми щедрым солнцем, пахнущими мёдом и травами лугами. Теперь их окружал совершенно иной, чужой, враждебный мир. Здесь безраздельно царили величественные, тёмные, почти чёрные ели, чьи острые, колючие вершины, казалось, злобно царапали низкое, свинцовое, вечно хмурое небо, и могучие, кряжистые, столетние сосны, их смолистые, покрытые глубокими трещинами стволы были похожи на застывших, безмолвных стражей какого-то древнего, проклятого места. Солнечный свет, скудный и холодный, едва пробивался сквозь их плотно сомкнутые, вечнозелёные, плачущие густой, тёмной смолой кроны, создавая внизу вечный, гнетущий, почти могильный полумрак. Подлесок был завален буреломом – огромными, вывороченными с корнем, переплетёнными, как змеи, стволами, поросшими густым, скользким, ядовито-зелёным мхом, и почти непроходимыми, колючими зарослями можжевельника, который злобно цеплялся за их изорванную одежду острыми, как иглы, шипами. Воздух был густым, тяжёлым, влажным, пах прелью, хвоей, грибной сыростью и какими-то незнакомыми, терпкими, чуть горьковатыми, дурманящими травами. Даже звуки здесь были другими: вместо привычного, убаюкивающего стрекота кузнечиков и весёлого, беззаботного щебетания донских птиц, здесь слышался лишь глухой, протяжный, почти человеческий крик какой-то неизвестной хищной птицы, похожий на скорбный плач или предсмертный стон, да редкий, сухой, пугающий треск в непролазной, тёмной чаще, словно там, затаившись, крался кто-то большой, невидимый, голодный и очень осторожный.

Они научились распознавать новые, незнакомые съедобные растения – горькие, но удивительно питательные коренья лесной лапчатки, которые приходилось долго вываривать в глиняном горшке, чтобы избавиться от едкого, неприятного привкуса, мелкие, но сочные, острые на вкус луковицы дикого чеснока, чей резкий, едкий запах отпугивал надоедливую мошкару и кровососущих слепней. Торн, после многих неудач и долгих, изнурительных часов терпеливого, почти медитативного выслеживания, приноровился охотиться на пугливую, осторожную, хитрую лесную дичь – ему удавалось подстрелить из своей верной пращи пару жирных, неповоротливых рябчиков или глухарей, чьё мясо, хотя и жестковатое, волокнистое, давало им так необходимые, жизненно важные силы. Иногда, если очень, невероятно везло, он мог поймать в искусно расставленные, почти невидимые силки из тонких, но удивительно прочных жил лесного зайца или даже неосторожного, глупого молодого бобра, забредшего в их ручей из соседней, более крупной реки. Ночи по-прежнему были холодными, пронизывающими до костей, и полными тревожных, непонятных, пугающих звуков – далёкого, тоскливого, почти мистического воя волков, который здесь, в этих глухих, безлюдных лесах, казался особенно зловещим, почти сверхъестественным, треска сухих веток под чьими-то тяжёлыми, невидимыми, крадущимися лапами, таинственного, едва уловимого шороха в густом подлеске, от которого стыла кровь в жилах и волосы на голове вставали дыбом, – но острота первоначального, панического, почти животного страха немного притупилась, сменившись глухой, изматывающей, почти хронической усталостью и постоянной, въевшейся в кровь, почти инстинктивной, рефлекторной настороженностью. Им отчаянно, почти до слёз хотелось верить, что Грак, каким бы упорным, безжалостным и одержимым он ни был, не смог бы так долго, так упорно преследовать их в этих безлюдных, опасных, почти непроходимых, гибельных землях, что он потерял их след в топких, зловонных болотах или у бурной, ревущей реки, или просто сдался, отчаялся, решив, что они погибли, сгинули без следа в этой бездонной, враждебной пучине.

Новое укрытие они нашли случайно, когда уже почти отчаялись найти что-либо пригодное для ночлега в этом бесконечном, враждебном, безразличном лесу, когда силы уже окончательно покидали их, и они готовы были упасть и умереть прямо здесь, на этой холодной, мокрой земле. Это была глубокая, узкая, почти невидимая расщелина между двумя огромными, поросшими тёмно-зелёным, бархатистым, как шкура дикого зверя, мхом скалами, вход в которую почти полностью скрывали густые, непроницаемые заросли дикого, цепкого плюща, чьи кожистые, блестящие листья создавали плотную, почти непроницаемую завесу, и старые, поваленные недавней бурей, переплетённые между собой, как гигантские змеи, стволы вековых деревьев. Внутри было темно, сыро и немного жутковато, но, по крайней мере, здесь можно было укрыться от пронизывающего, ледяного ночного ветра и развести небольшой, почти невидимый снаружи, такой желанный костёр. За эти немногие, относительно спокойные дни им даже удалось немного пополнить свои скудные, почти иссякшие запасы, залечить самые серьёзные, самые болезненные царапины и ссадины. Подобие нормальной, почти мирной, почти человеческой жизни, хотя и в этих диких, экстремальных, нечеловеческих условиях, начало медленно, робко, почти незаметно прорастать между ними, как тонкий, но упрямый, несокрушимый росток сквозь холодные, безжизненные камни. Их связь, рождённая из запретной, осуждаемой всеми любви и общей, смертельной, почти безнадёжной беды, становилась всё крепче, всё глубже, их взаимопонимание – всё полнее, почти без слов, на уровне инстинктов, предчувствий, взглядов.

А в это самое время, на расстоянии нескольких дней мучительно долгого, почти невыносимого пути позади них, отряд Грака, измотанный, злой, почти обезумевший от голода, усталости и бессильной ярости, но не сломленный, не сдавшийся, упорно, шаг за шагом, почти ползком, продвигался вперёд. Ярость, помноженная на уязвлённую, кровоточащую гордость и лютую, всепоглощающую, испепеляющую ненависть, гнали его вперёд с упорством одержимого, с одержимостью маньяка, с одержимостью хищника, учуявшего свежую, тёплую кровь. Он потерял двоих своих воинов в этом проклятом, безразличном, враждебном лесу – один, оступившись на скользком, покрытом предательским мхом камне, сорвался с высокого, почти отвесного обрыва в бурлящую, ледяную реку и утонул, прежде чем кто-либо успел ему помочь, другой умер в страшных, мучительных, нечеловеческих корчах от укуса ядовитой, незаметной в траве гадюки, притаившейся в ворохе прелых, гниющих листьев. Остальные, измученные голодом, холодом, страхом и этим бесконечным, бесплодным, бессмысленным преследованием, уже открыто, не таясь, не боясь его гнева, роптали, умоляя его повернуть назад, вернуться к своим тёплым, уютным очагам, к своим семьям, к своим детям. Но Грак был неумолим, как сама смерть, как слепая, безжалостная судьба. Он спал урывками, не раздеваясь, прямо на сырой, холодной, мокрой земле, завернувшись в свою единственную, изрядно потрёпанную, воняющую псиной волчью шкуру, питался подножным кормом – горькими, безвкусными, почти несъедобными кореньями, червями, личинками, которых он с отвращением выковыривал из-под коры гнилых, трухлявых деревьев, изредка ему удавалось подстрелить мелкую, неосторожную, глупую птицу, – но шёл и шёл, его глаза, глубоко запавшие и окружённые тёмными, почти чёрными кругами, горели лихорадочным, нездоровым, почти безумным, потусторонним огнём. Он не был лучшим следопытом, чем его самые опытные, самые умелые воины, но в нём жила какая-то первобытная, звериная, почти сверхъестественная интуиция, какое-то шестое чувство, помноженное на лютую, всепоглощающую, испепеляющую ненависть к беглецам, которая не давала ему сдаться, не давала ему отступить. И вот, когда надежда почти покинула даже его, когда он уже почти готов был признать своё сокрушительное поражение и повернуть назад, проклиная свою неудачу, свою слабость, свою глупость, он наткнулся на него – случайно оброненный Карой и застрявший в колючих, цепких, как пальцы мертвеца, ветвях куста дикого, ядовитого орешника маленький, потёртый от времени и влаги, почти потерявший свой перламутровый блеск амулет из тускло-серой речной ракушки, тот самый, что она носила на шее с самого раннего детства, подарок её покойной матери. Это было как удар грома среди ясного, безоблачного неба, как откровение, как знак свыше. Они были здесь! И не так давно, как ему казалось! Их след, такой тонкий, такой едва уловимый, почти призрачный, снова стал горячим, обжигающим, почти осязаемым.

Найдя этот драгоценный, такой неожиданный, такой многообещающий знак, Грак с новой, удвоенной, почти звериной, нечеловеческой яростью погнал своих измученных, едва волочивших ноги, почти потерявших человеческий облик людей вперёд. Теперь след стал яснее, отчётливее – вот место их первой, короткой ночёвки под вывороченными, гигантскими корнями старой, трухлявой, почти рассыпавшейся в прах ели, вот остатки крошечного, почти незаметного, тщательно замаскированного костра у заросшего густой, ядовито-зелёной осокой ручья, вот примятая, ещё не успевшая подняться трава там, где они спали, тесно прижавшись друг к другу от холода и страха. Он не просто шёл по следам, он думал, как они, он пытался предугадать их следующий шаг, их страхи, их нужды, их отчаяние. Он знал, что они ослаблены, измучены, голодны, что им нужна вода и хоть какое-то, самое примитивное укрытие от холодных, промозглых, полных опасностей ночей. Его упорство, его одержимость, его безумие, казалось, не знали границ, не имели предела. Он двигался быстрее, чем позволяли силы его людей, подгоняя их злобными, яростными криками и угрозами, словно они были его рабами, его бессловесными гончими псами, а не воинами его племени, его сородичами, его братьями по крови.

Вечерело. Солнце, похожее на тусклый, медный, почти остывший диск, уже почти скрылось за верхушками высоких, тёмных, как тени, деревьев, бросая на землю длинные, причудливые, быстро растущие, зловещие тени. Лес затихал, готовясь ко сну, наполняясь таинственными, едва уловимыми шорохами и неясными, тревожными звуками. Кара, оставив Торна отдыхать в их новом, казалось бы, таком надёжном, таком безопасном укрытии – глубокой, узкой расщелине между скалами, вход в которую они тщательно, почти до неузнаваемости замаскировали густым, непроницаемым плющом и свежесрубленными, пахнущими смолой еловыми ветками, – отправилась к ближайшему, журчащему в темноте ручью, чтобы набрать воды в их единственный, изрядно потрёпанный, протекающий бурдюк из оленьей шкуры и собрать немного сухого, легко воспламеняющегося хвороста для ночного, такого необходимого костра.

И тут, на влажной, илистой, податливой земле у самой воды, где почва была мягкой и легко сохраняла любые отпечатки, она увидела его. Свежий, чёткий, безошибочный отпечаток ноги, обёрнутой куском грубой, недублёной, почти сырой кожи, туго перетянутой, судя по глубоким, резким, почти врезавшимся в плоть вмятинам, несколькими витками прочных, высушенных, как струны, сухожилий. Такие импровизированные, но удивительно прочные и удобные обмотки, защищавшие ноги от острых камней, колючек, змей и холода, часто использовали воины клана Щуки в дальних, тяжёлых, изнурительных походах, когда обычная, хорошо выделанная обувь из мягкой кожи быстро изнашивалась и приходила в негодность. А рядом с этим зловещим, почти кричащим об опасности следом – свежесрезанная, ещё не успевшая завянуть, ещё сочащаяся горьким соком ивовая ветка с характерно, по-охотничьи зачищенным концом – такая обычно использовалась для проверки глубины брода или для изготовления быстрых, примитивных, но очень уловистых силков на мелкую лесную дичь. Кто-то был здесь совсем недавно, буквально несколько часов назад, и этот кто-то знал, что делал, умел выживать в лесу не хуже их самих. Сердце Кары на мгновение замерло, сжавшись в ледяной, колючий комок, а затем бешено, оглушительно, почти разрывая грудную клетку, заколотилось где-то в горле, перехватывая дыхание, лишая возможности кричать. Ледяной, липкий, парализующий ужас, от которого, казалось, они уже начали медленно, с трудом избавляться, снова сковал её ледяными, безжалостными, смертельными тисками. Она быстро, лихорадочно, почти инстинктивно, оглядываясь по сторонам, ожидая увидеть за каждым деревом, за каждым кустом искажённое яростью лицо Грака, замела предательский, смертоносный след ближайшей широкой, тяжёлой веткой папоротника и, забыв про воду, про хворост, про всё на свете, бросилась обратно к Торну, её губы беззвучно, судорожно, почти непроизвольно шептали одно только слово, от которого стыла кровь в жилах и душа уходила в пятки: «Грак… Грак…»

Торн, услышав её сбивчивый, полный неподдельного, животного ужаса рассказ, немедленно, не теряя ни секунды, отправился на разведку, соблюдая предельную, почти звериную, сверхъестественную осторожность. Он двигался бесшумно, как тень, как лесной дух, его тело, облачённое в тёмные, вытертые, почти сливающиеся с окружающей средой шкуры, почти полностью растворялось среди коры деревьев, в игре света и тени в густом, непроницаемом подлеске. И его худшие, самые страшные, самые кошмарные опасения подтвердились. Вдалеке, на вершине соседнего, поросшего редким, низкорослым, почти карликовым сосняком холма, он увидел не просто одинокий, случайный, безобидный дымок от костра какого-нибудь заблудившегося охотника, а несколько тёмных, едва различимых в сгущающихся, лиловых сумерках фигур, очень осторожно, почти крадучись, почти ползком, движущихся вдоль гребня холма, – это уже был не случайный, одинокий путник, это был отряд, и он явно что-то или кого-то выслеживал, двигаясь целенаправленно, организованно, почти по-военному. Сомнений не оставалось. Грак. Они их нашли. Их хрупкая, выстраданная, такая недолговечная иллюзия безопасности, их робкая надежда на спасение разлетелись вдребезги, в пыль, в ничто, как тонкий, хрупкий ледок под тяжёлым, безжалостным камнем.

Мрачная, холодная, почти ледяная, почти нечеловеческая решимость сменила первоначальный, парализующий, почти животный ужас. Не было времени на панику, на отчаяние, на бессмысленные, бесполезные стенания. Нужно было снова бежать. Немедленно. Прямо сейчас. В эту самую секунду.

Кара и Торн лихорадочно, почти в панике, дрожащими, непослушными руками начали собирать свои немногочисленные, но такие жизненно важные, такие драгоценные пожитки. Они понимали, что не могут взять всё – нужно было двигаться быстро, налегке, почти без ничего, чтобы иметь хоть какой-то, пусть и призрачный, почти нереальный шанс оторваться от этих неумолимых, безжалостных, почти сверхъестественных преследователей. С горечью, с отчаянием, с почти физической болью в сердце они вынуждены были оставить часть с таким трудом, с таким риском добытых съедобных кореньев, которые они надеялись растянуть ещё на несколько мучительно долгих дней, несколько хорошо высушенных, почти невесомых шкурок мелких лесных зверьков, которые Торн собирался выделать для тёплой, такой необходимой одежды или для починки их почти полностью износившейся, разваливающейся на куски обуви, возможно, даже один из его запасных, с таким трудом и таким тщанием сделанных, таких драгоценных дротиков с острым, как бритва, костяным наконечником. Они оставили единственный, такой нужный глиняный горшок, который Кара с таким трудом, с такой бережностью несла всё это время, чтобы варить хоть какую-то горячую, питательную похлёбку из трав и кореньев, и тёплую, почти новую, такую мягкую и уютную волчью шкуру, которую Рок когда-то давно, в другой, почти забытой жизни, дал Торну и которая не раз спасала их от пронизывающего, леденящего ночного холода. Каждый брошенный, оставленный предмет был как отнятая, вырванная с мясом частичка надежды на выживание, как ещё один, неотвратимый шаг в бездну отчаяния, в холодную, безразличную пустоту. Но страх перед Граком, перед его звериной, нечеловеческой жестокостью и дьявольской, почти сверхъестественной неумолимостью, был сильнее.

Дождавшись, когда глубокая, безлунная, почти непроглядная, почти абсолютная ночь окутала лес своим тёмным, непроницаемым, почти материальным покрывалом, скрывая все следы, все звуки, все запахи, они, как два затравленных, насмерть перепуганных, почти обезумевших от ужаса зверя, выскользнули из своего такого ненадёжного, такого временного, такого хрупкого укрытия и снова бросились в неизвестность, в холодную, враждебную, безразличную тьму. На этот раз они бежали, не разбирая дороги, не глядя под ноги, спотыкаясь о корни, продираясь сквозь колючие, цепкие, как силки, заросли, стараясь уйти как можно дальше, как можно глубже в этот бесконечный, безразличный, враждебный лес от своих безжалостных, неумолимых, почти мифических преследователей, прежде чем те на рассвете, с первыми, робкими лучами солнца, обнаружат их покинутый, остывший, пустой, безмолвный лагерь.

Когда они, спасаясь, углублялись всё дальше в ночной лес, до их слуха снова донёсся тот далёкий, едва слышный, но такой узнаваемый вой – не яростный клич стаи, а одинокий, тоскливый плач. Кара вздрогнула. Этот звук, полный боли и отчаяния, почему-то не пугал её, а вызывал странное, почти болезненное сочувствие, словно в этом огромном, враждебном лесу было ещё одно существо, такое же потерянное и одинокое, как и они сами.

Они снова были одни, с ещё более скудными, почти ничтожными запасами, в ещё более враждебном, незнакомом, полном опасностей лесу. Дыхание погони, казалось, обжигало им спины, леденило кровь, парализовало волю. Их отчаянная, изматывающая, почти безнадёжная борьба за выживание переходила на новый, ещё более тяжёлый, ещё более отчаянный, почти невыносимый виток. И в этой борьбе у них не было союзников, кроме их собственной, почти иссякшей воли, их безграничного отчаяния и их бессмертной, всепобеждающей любви.

Глава 34: Через Чёртов Брод

Несколько бесконечных, мучительных дней Кара и Торн, не останавливаясь, шли на восток, углубляясь всё дальше в дикий, сырой, первобытный лес. Мелкий, холодный осенний дождь, начавшийся ещё прошлой ночью, теперь превратился в непрерывную, изматывающую морось, пропитывая их одежду из грубых шкур, заставляя тело дрожать от озноба. Густые, тёмные ели и пихты, их ветви тяжело обвисли под тяжестью влаги, смыкались над головой, почти не пропуская тусклый, серый свет, создавая гнетущую, мрачную атмосферу. Они почти не спали, ели урывками то немногое, что удавалось найти – горькие, но съедобные коренья папоротника, несколько кислых, недозрелых ягод брусники, изредка – грибы, которые Кара с опаской проверяла на ядовитость.

Грак и его отряд не отставали. Их яростные крики и звуки погони, то приближаясь до леденящего душу ужаса, то немного удаляясь, давая лишь короткую, обманчивую передышку, держали беглецов в постоянном, изматывающем напряжении. Несколько раз преследователи были так близко, что Кара и Торн, услышав треск веток или злобный окрик, чудом успевали скрыться в густых зарослях можжевельника или за старым, поваленным бурей стволом, затаив дыхание, пока погоня не проходила мимо.

Надежда на то, что им удастся оторваться, почти угасла, сменившись тупым, животным отчаянием. Физическое истощение достигло предела – ноги подкашивались от усталости, каждый шаг отдавался острой болью, голова кружилась от голода и недосыпания.

И вот, когда казалось, что силы окончательно покинули их, когда Торн, споткнувшись об очередной корень, едва не рухнул на землю, они, спасаясь от очередной, почти настигшей их погони, выбежали из густого ельника на открытое пространство. Перед ними, преграждая путь дальше на восток, ревела и пенилась быстрая, полноводная река. Вода, тёмная и холодная, с невероятной силой билась о многочисленные острые, покрытые скользким мхом камни, образуя бурлящие, опасные пороги. Это был Чёртов Брод – место, о котором даже в их родном племени ходили дурные слухи, место, которое старались обходить стороной даже самые отчаянные охотники. С одной стороны от реки вздымались почти отвесные, голые скалы, с другой, за их спинами, уже слышались яростные крики Грака и его людей.

Мгновение Кара и Торн стояли в ступоре, глядя на бушующую воду. Казалось, это ловушка, конец их отчаянного бегства. Торн мрачно осматривал ревущий поток, его лицо было серым от усталости и безысходности. Кара, обессиленная, опустилась на мокрую, холодную землю, её плечи поникли.

«Всё… – прошептала она, её голос был едва слышен за рёвом воды. – Они нас догнали…»

Крики Грака и его людей становились всё ближе, всё отчётливее. Выбора не оставалось. Торн посмотрел на Кару, и в её потемневших от усталости и страха глазах он увидел ту же отчаянную, почти безумную решимость, что горела и в его собственной душе.

– Другого пути нет, – его голос был хриплым, но твёрдым. Он кивнул на ревущую воду. – Только вперёд. Через брод.

Кара медленно подняла на него взгляд. Секунду она колебалась, глядя то на страшную, кипящую воду, то на приближающихся преследователей. Затем она решительно кивнула.

– Вместе, – прошептала она, и в этом простом слове была вся их любовь, вся их общая, отчаянная судьба.

Они решили рискнуть. Это был их единственный, пусть и безумный, почти самоубийственный шанс оторваться. Адреналин, смешанный со страхом смерти, снова обжигающей волной хлынул в их кровь, придавая им последние, невероятные силы.

Они вошли в ледяную, бурлящую воду Чёртова Брода. Поток был настолько сильным, что едва не сбил их с ног с первого же шага. Вода, холодная, как расплавленный ледник, обжигала тело, проникая под изношенные шкуры, заставляя мышцы неметь и сводить судорогой. Огромные, скользкие, покрытые зелёным мхом валуны, острые, как ножи, подводные камни и предательские ямы делали каждый шаг смертельно опасным. Они крепко держались за руки, пытаясь помочь друг другу устоять против яростного напора стихии.

Торн, как более сильный и выносливый, шёл первым, его тело напряглось до предела, каждый мускул был натянут, как струна. Он выбирал путь между камнями, пытаясь найти хоть какую-то опору для ног, стараясь своим телом защитить Кару от самых сильных, сокрушительных ударов волн. Рёв воды оглушал, ледяные брызги залепляли глаза, не давая разглядеть дорогу. Ощущение борьбы с неумолимой, слепой, первобытной силой природы было почти невыносимым.

Внезапно Кара, оступившись на особенно скользком, покрытом водорослями камне, потеряла равновесие. Ледяной поток тут же подхватил её, как лёгкую щепку, и с неумолимой силой понёс прямо на острые, зубчатые скалы, торчавшие из воды посреди реки. Она вскрикнула от ужаса и отчаяния, захлёбываясь холодной водой. Торн, рискуя быть унесённым самому, в последнее, отчаянное мгновение успел извернуться и мёртвой хваткой вцепиться в её руку. Его мышцы напряглись до предела, жилы на шее вздулись от нечеловеческого усилия. Он с трудом, сантиметр за сантиметром, подтягивал её к себе, борясь с яростным течением, пока, наконец, не вытащил её на более мелкий, относительно безопасный участок между двумя большими валунами. Оба тяжело дышали, едва не захлёбываясь, их сердца бешено колотились.

В это время Грак и его отряд, наконец, выбежали на берег реки. Увидев беглецов, отчаянно барахтающихся в ледяной, бурлящей воде, на его лице отразилась смесь ярости и мрачного торжества. Добыча была почти у него в руках!

– Вот они! – взревел он, указывая на Кару и Торна. – Не дать им уйти! Через брод!

Но его воины, увидев, с какой яростью ревёт Чёртов Брод, как вода швыряет огромные камни и вырванные с корнем деревья, остановились в нерешительности. Лишь немногие, самые отчаянные или самые преданные Граку, попытались войти в воду, но их тут же едва не смыло течением. Большинство же в ужасе отступили. Река была слишком бурной, слишком опасной, а они были измучены долгой погоней не меньше беглецов. Некоторые попытались метать копья, но расстояние было слишком велико, а бурное течение и скользкие камни под ногами беглецов мешали прицелиться. Их дротики беспомощно падали в воду, уносимые потоком.

Злоба и бессилие исказили лицо Грака. Он скрипел зубами, глядя, как Кара и Торн, медленно, но упорно, продолжают свой смертельно опасный путь к противоположному берегу.

Измученные до предела, промокшие до нитки, едва живые от холода, усталости и пережитого ужаса, Кара и Торн, наконец, выбрались на твёрдую землю. Они рухнули на мокрую, покрытую галькой и прибрежным ивняком траву, не в силах сделать больше ни шагу. Их тела била крупная, неудержимая дрожь, зубы стучали, а перед глазами всё плыло от слабости. Но они были живы. Они сделали это. Они оторвались.

Когда рёв Чёртова Брода немного стих в их ушах, сменившись шумом ветра, Кара снова услышала его – тот самый далёкий, жалобный вой одинокого зверя, который они слышали несколько дней назад. Он доносился откуда-то из глубины леса, в который им предстояло углубиться. Этот звук, полный тоски и боли, почему-то не пугал её, а вызывал странное, почти болезненное сочувствие.

Грак, стоя на противоположном берегу, видел, как беглецы выбрались из воды. Он взревел от ярости, его кулаки сжимались так, что ногти впивались в ладони. Он мог бы попытаться заставить своих людей форсировать Чёртов Брод, но даже ему, в его слепой ярости, было очевидно, что это почти верная смерть для многих. Река была слишком бурной, а его воины, измотанные долгой погоней, смотрели на ревущий поток с откровенным ужасом. Двое уже утонули при попытке преследовать беглецов по более мелким перекатам ранее.

Искать обход – брод выше или ниже по течению – означало потерять ещё несколько драгоценных дней, а то и больше, в этих диких, незнакомых лесах. Его люди были на грани бунта от усталости, голода и потерь. Да и вождь Грох, он знал, не одобрил бы такого долгого отсутствия лучших воинов ради двух беглецов, когда на границах племени и без того было неспокойно. Грак скрепя сердце, проклиная свою неудачу и трусость своих воинов, вынужден был признать своё временное поражение. Он увёл свой изрядно поредевший и окончательно деморализованный отряд обратно в лес, в сторону родных земель. Но в его глазах горел неугасимый огонь – он не успокоится. Он найдёт другой способ. Это стало для него делом чести. И мести.

А Кара и Торн, немного придя в себя, с трудом поднялись на ноги. Они смотрели сначала на только что преодолённую ими ревущую преграду, а затем – вглубь нового, ещё более дикого, ещё более незнакомого леса, который мрачной, неприветливой стеной расстилался перед ними. Они оторвались от Грака, но какой ценой? И что ждало их теперь, в этих неизведанных землях? Они нашли небольшое, относительно укромное место под нависающими ветвями старой, корявой сосны, чтобы немного обсохнуть, согреться остатками собственного тепла и оценить свои потери. Во время переправы они потеряли почти все остатки еды, а Торн – один из своих драгоценных дротиков, который вырвало у него из рук течением.

Усталость, опустошение, но и крошечный, едва тлеющий огонёк надежды. Они были живы. Они были вместе. Но их самые страшные испытания, их настоящая борьба за выживание, казалось, только начинались. Чёртов Брод стал для них не просто физической преградой, он стал символом их окончательного разрыва с прошлым, их перехода в совершенно новую, опасную и абсолютно непредсказуемую жизнь.

Убежище, Голод и Первый Вой

Глава 35: Хрупкое Затишье

Рёв Чёртова Брода ещё долго, как наваждение, преследовал их, даже когда они, спотыкаясь и падая, отдалились от его бурлящих, пенистых, смертоносных вод. Казалось, сама земля дрожала от неукротимой ярости реки, а ледяная, обжигающая хватка потока навсегда впилась в их измученные мышцы, каждый судорожный вдох обжигал лёгкие остаточным, пронизывающим до костей холодом. Промокшая до нитки одежда из грубых, невыделанных шкур, отяжелевшая от воды, прилипла к телу, превратившись в ледяной, сковывающий движения панцирь, который не грел, а лишь отнимал последние, драгоценные крохи тепла. Кара уже не чувствовала ног, они двигались сами по себе, как чужие, деревянные, подчиняясь лишь отчаянной, почти животной воле не отстать от Торна, который, сжав зубы до скрипа, упрямо, почти на ощупь, продирался сквозь мокрый, враждебный, незнакомый подлесок. Мир сузился до неясного, расплывчатого силуэта его широкой, напряжённой спины и пульсирующей, тупой, почти невыносимой боли, разлившейся по всему истерзанному, измученному телу. Только бы уйти… только бы не услышать снова этот яростный, торжествующий, почти дьявольский рёв Грака, который, казалось, до сих пор звучал у неё в ушах, смешиваясь с шумом её собственной, бешено, оглушительно колотящейся крови.

Торн шёл, ведомый последними остатками сил и обострившимся до предела, почти сверхъестественным звериным чутьём. Он постоянно, почти непроизвольно оглядывался, его уши, как у настороженного, затравленного оленя, ловили каждый шорох, каждый треск сухой ветки, каждый отдалённый, непонятный крик ночной птицы. Рука, несмотря на онемение от ледяной воды, мёртвой, судорожной хваткой сжимала рукоять единственного уцелевшего, верного боевого ножа – всё, что осталось у него от оружия, от прошлой жизни. Грак не отстанет. Этот волк в человечьей шкуре, опьянённый слепой, иррациональной жаждой мести, будет идти по их следу до последнего вздоха, до последней капли крови, до самого края земли. Им нужно укрытие. И быстро. Немедленно. Кара… она едва держалась на ногах, её шаги становились всё медленнее, всё неувереннее. Её лицо, бледное, почти прозрачное, с глубокими, пугающими синеватыми тенями под запавшими глазами, было искажено страданием и отчаянием. Он должен был найти что-то, хоть какую-то нору, хоть какое-то подобие убежища, где они могли бы укрыться от этого пронизывающего, безжалостного, почти убийственного ветра и дать хоть какой-то, самый краткий отдых своим истерзанным, измученным до предела телам.

Когда шум реки, наконец, превратился в далёкий, едва различимый, монотонный, убаюкивающий гул, а затем и вовсе стих, растворился в ночной тишине, сменившись глухим, монотонным шелестом мокрого, незнакомого леса и их собственным прерывистым, хриплым, почти булькающим дыханием, они остановились. Они рухнули на мокрую, покрытую галькой и прибрежным ивняком траву, не в силах сделать больше ни шагу. Ледяная вода Чёртова Брода выпила из них последние силы. Каждый шаг отдавался болью, каждый вдох обжигал лёгкие. Тела била крупная, неудержимая дрожь, зубы стучали, а перед глазами всё плыло от слабости. Несколько долгих минут они просто лежали, пытаясь отдышаться, не в силах пошевелиться. Но холод и сырость быстро напомнили о себе, заставляя их, превозмогая ломоту во всём теле, подняться.

Торн, с трудом выпрямившись, огляделся. Они были на чужом берегу, и этот лес, мрачный и незнакомый, не сулил гостеприимства. Нужно было укрытие, и как можно скорее. Кара, шатаясь, последовала за ним, её кашель, сухой и надсадный, становился всё сильнее, а озноб пробирал до костей. Они брели наугад, едва переставляя ноги, пока, наконец, чутьё Кары, обострённое до предела, не привело их к подножию невысокого скального выступа. Там, под нависшим каменным карнизом, почти полностью скрытый густыми зарослями папоротника, чернел едва заметный провал.

– Там… смотри… – её голос был слабым, хриплым шёпотом.

Торн, с трудом растащив несколько крупных камней, преграждавших вход, первым протиснулся внутрь.

– Сухо, – донёсся его приглушённый голос. – И теплее.

Кара почти вползла за ним. Пещерка была тесной и пахла пылью, но здесь не было пронизывающего ветра, а земля под ногами, устланная сухими листьями, казалась почти тёплой. Они рухнули на эти листья, на мгновение забыв обо всём, кроме этого хрупкого, выстраданного покоя.

Когда первый шок немного прошёл, и они смогли отдышаться, Торн осторожно выглянул из узкого лаза их убежища. Внешний мир встретил его новым, незнакомым обликом. Лес здесь был иным. Незнакомые, тёмные ели и сосны смыкались над головой, почти не пропуская свет. Воздух был сырым, тяжёлым, с острым, незнакомым запахом хвои и прели. Под ногами – густой, колючий подлесок и бурелом. Тишина давила, нарушаемая лишь редким, незнакомым криком птицы. Всё вокруг дышало чужой, древней силой, не похожей на знакомый и понятный дух их родной долины Дона, где запахи речной воды и цветущих трав смешивались со звуками жизни. Здесь же ощущалась какая-то первобытная, суровая настороженность.

– Другая земля, – хрипло прошептал Торн, возвращаясь к Каре. В его голосе слышалась не только усталость, но и смутная, неясная тревога. – Мы ушли далеко. Очень далеко.

Кара кивнула, её знобило всё сильнее. Она посмотрела на свои руки – кожа на них была бледной и сморщенной от долгого пребывания в воде, а мелкие царапины воспалились и горели огнём. Осознание того, что они не просто оторвались от погони, но и оказались в совершенно чужом, неизвестном мире, полном новых опасностей, тяжёлым камнем легло на её и без того измученную душу.

Чтобы хоть как-то обезопасить их временное, такое хрупкое жилище, Кара, вспомнив уроки своего Клана Бобра, принялась за дело. Из гибких, но прочных ивовых прутьев, которые ей с трудом удалось найти у небольшого, заросшего ручья неподалёку, и нескольких мотков тонких, но крепких лиан, она начала плести подобие грубой, но довольно надёжной заслонки для входа в пещеру. Её пальцы, хоть и дрожали от холода и усталости, двигались уверенно, привычно сплетая прутья в плотное полотно. Это была не искусная запруда её сородичей, способная удержать весенний паводок, но эта простая преграда давала хоть какое-то, пусть и иллюзорное, чувство защищённости.

Торн тем временем, используя свою наблюдательность воина Клана Щуки, тщательно исследовал ближайшие окрестности на предмет следов зверей или возможных опасностей. Он замечал малейшие детали – сломанную ветку, примятую траву, едва заметный запах, – которые могли рассказать ему о том, кто проходил здесь до них. Он нашёл несколько старых, но ещё крепких сухих веток сосны, идеально подходящих для костра, и даже сумел смастерить из острого камня и подходящей палки подобие примитивного скребка, чтобы попытаться освежевать мелкую дичь, если им улыбнётся удача. Их клановые навыки, такие разные, теперь дополняли друг друга, становясь их единственной опорой в этой отчаянной борьбе за выживание.

Они сняли мокрую, почти ледяную верхнюю одежду, насколько это было возможно в этой тесноте, и попытались выжать из неё воду. Затем, дрожа от холода так, что зубы выбивали мелкую дробь, сели, плотно прижавшись друг к другу, делясь последними остатками тепла. Кара положила свою отяжелевшую голову ему на плечо. Он крепко обнял её, и на мгновение им показалось, что ледяной холод отступил.

Торн достал свой драгоценный кремень и тот самый, почти истлевший кусочек трута. С трудом, негнущимися, окоченевшими пальцами, он начал высекать искры. Кара, затаив дыхание, подкладывала к едва заметно тлеющей древесной пыли сухой мох. И вот, когда они уже почти отчаялись, слабый, сизый дымок превратился в крошечный, дрожащий огонёк. Эта маленькая победа над холодом и тьмой была для них дороже любого сокровища.

Хрупкое затишье, которое они с таким трудом обрели, было оплачено дорогой ценой, и будущее казалось ещё более туманным и пугающим, чем когда-либо прежде. За стенами их убогого убежища простирался огромный, неизвестный лес, полный смертельных опасностей. Но сейчас, в этот короткий миг, они были живы. И они были вместе. И это было всё, что имело значение.

Глава 36: Новый Мир, Новые Правила

Холодный, почти безжизненный свет едва занимающегося рассвета неохотно просачивался сквозь узкий лаз их временной пещеры. Кара проснулась первой, её тело всё ещё ломило от усталости и пережитого ужаса, но инстинкт выживания, обострённый до предела, не давал ей долго оставаться в забытьи. Рядом, тяжело и прерывисто дыша, спал Торн. Его лицо, даже во сне, было напряжённым, словно он продолжал сражаться с невидимыми врагами. Ночью ей снова снился чёрный дым, и на этот раз он принимал очертания огромного, безликого существа с огненными глазами, пожирающего лес и людей.

Она тихо выбралась из укрытия. Лес встретил её густым, влажным туманом и незнакомыми, тревожными звуками. Это был совершенно другой мир, не похожий на тот, что остался за Чёртовым Бродом. Вместо светлых, просторных дубрав и весёлых березняков Дона, их теперь окружали величественные, сумрачные ели и высокие, могучие сосны. Подлесок был густым, почти непроходимым. Воздух был плотным, сырым, пах прелой хвоей, грибной сыростью и какими-то незнакомыми, терпкими травами.

Даже птицы здесь пели иначе – вместо привычных трелей донских соловьёв, доносился лишь протяжный, меланхоличный посвист какой-то неизвестной лесной пичуги да резкий, тревожный клёкот дятла. На влажной, покрытой мхом земле виднелись отпечатки лап, которых Кара никогда раньше не видела. Неподалеку, у кромки леса, она заметила свежие следы диких лошадей. Это давало слабую надежду на добычу.

Голод снова настойчиво напомнил о себе. Кара, опираясь на обрывочные знания и интуицию, начала осторожно исследовать окрестности. Она с опаской пробовала незнакомые ягоды. Некоторые, ярко-красные и соблазнительные на вид, оказались невыносимо горькими. Она выкапывала неизвестные коренья. Но вот, наконец, удача! Под корнями старой ели она нашла несколько клубней, похожих на знакомый ей дикий пастернак. А чуть дальше, на небольшой, залитой утренним солнцем полянке, она увидела россыпь золотисто-оранжевых ягод морошки. Эта горсть морошки была не просто едой, это была ниточка, связывающая её с домом.

Торн, вооружившись своим верным ножом и пращой, отправился на охоту ещё затемно, надеясь застать зверя врасплох на утреннем водопое. Лес вокруг был полон незнакомых звуков и запахов, и это его настораживало. Привычные ему способы охоты здесь давали сбой; здешние звери казались хитрее и осторожнее.

Он часами, до боли в глазах, выслеживал стайку крупных беркутов, круживших высоко в небе, но могучие птицы были слишком осторожны и недосягаемы. Позже, уже почти отчаявшись, он заметил движение у небольшого, заросшего густой осокой озерца. Он провёл у воды почти полдня, пытаясь применить свои знания Клана Щуки, но вода здесь была другой – мутнее, течение почти незаметным, а рыба, если она и была, пряталась так искусно, что все его ухищрения оказывались тщетными. Несколько раз он видел, как мелкая рыбёшка мелькала у поверхности, но его самодельное копье из заострённой ветки лишь бесцельно рассекало воду. Голод и отчаяние начинали брать своё.

И тут, когда он уже готов был сдаться, он заметил небольшую, юркую выдру, которая, ловко нырнув, вытащила на берег серебристую рыбку. Торн замер, наблюдая. Выдра снова нырнула, и снова с добычей, всегда в одном и том же месте, у завала из старых коряг. Это была подсказка. Собрав последние силы и терпение, Торн осторожно, стараясь не шуметь, подобрался к этому месту. Он долго, почти не дыша, всматривался в тёмную воду под корягами. И вот, наконец, удача! Он увидел продолговатую, пятнистую тень, затаившуюся у самого дна. Мгновенный, отчаянный выпад – и на конце его импровизированного копья забился упитанный, скользкий налим. Это была не столько демонстрация мастерства, сколько невероятное везение и результат долгого, изматывающего терпения и наблюдательности в совершенно незнакомых условиях.

Кара вернулась к пещере первой, её добыча была скромной – горсть морошки и кореньев. Торн появился чуть позже, его лицо было мрачным, но в руке он с гордостью держал извивающегося налима. Это была их первая настоящая, сытная еда за много дней.

Они развели небольшой костёр. Запах жареной рыбы, смешанный с ароматом печёных кореньев и кисло-сладким духом морошки, показался им самым восхитительным пиршеством.

Но этот новый мир не спешил раскрывать им свои тайны. На следующий день одна из попыток Кары определить съедобность незнакомых ярко-оранжевых ягод закончилась сильной тошнотой. Этот случай стал для них горьким уроком. И снова её мысли вернулись к племени: как там они справляются?

Торн тоже получил свой урок, едва увернувшись от бурого медведя. После этого он стал ещё более осторожен.

Однажды ночью, когда Торн спал, а Кара дежурила у костра, ей привиделось (или это был сон наяву?), что тени деревьев вокруг их пещеры на мгновение вытянулись и приняли очертания огромных, скрюченных фигур с пустыми глазницами, молча наблюдающих за ними. Она вскрикнула, и видение исчезло, но леденящее ощущение чьего-то незримого, древнего и враждебного присутствия осталось. Это был не страх перед Граком, это было нечто иное – ужас, идущий из самой этой земли, словно их побег действительно разбудил нечто, что спало веками.

К концу нескольких таких дней Кара и Торн начали понимать, что этот новый, дикий мир живёт по своим правилам. Им придётся учиться заново. Вечерами, сидя у костерка, они тихо обсуждали свои находки и неудачи. И часто их разговоры возвращались к оставленному племени. Осознание того, что их выживание теперь зависит исключительно от их собственной силы, хитрости и терпения, становилось всё более ясным. Но мысль о судьбе их народа не отпускала.

Усталость сковывала их тела, но в их глазах зарождалась холодная, упрямая решимость – принять вызов этого нового, враждебного мира. И выжить. Не только ради себя, но и, возможно, ради тех, кто остался там, за Чёртовым Бродом.

Глава 37: Первый Вой Одиночества

Ночь опустилась на чужой, незнакомый лес плотным, холодным покрывалом. Луна, похожая на обломок белого кремня, то скрывалась за рваными, спешащими по небу тучами, то на мгновение выныривала, заливая поляны и редкие прогалины призрачным, неверным светом. Кара сидела у входа в их тесную пещерку, кутаясь в единственную, изрядно потрёпанную оленью шкуру, и напряжённо вслушивалась в симфонию ночных звуков. Далёкое, тоскливое уханье филина, похожее на стон заблудившейся души, сухой треск ветки под чьими-то невидимыми, осторожными лапами, шелест сухих листьев, гонимых порывами ледяного ветра, – всё это сливалось в единую, тревожную мелодию, от которой невольно сжималось сердце.

Торн спал рядом, у самого догорающего костерка, его дыхание было тяжёлым и прерывистым. Даже во сне его рука не отпускала рукоять ножа, а на лбу залегла глубокая складка – знак постоянного, неусыпного напряжения. Их ужин был, как всегда в последние дни, более чем скудным – несколько печёных на углях кореньев да пара мелких, костлявых птичек, которых Торну с невероятным трудом удалось подстрелить днём. Голод стал их вечным спутником, таким же неотступным, как страх перед Граком и тоска по оставленному племени. Кара думала о матери, о сестре Лиан, о старом Урге, чьи глаза, полные мудрости и печали, часто являлись ей во сне. Что с ними сейчас? Помнят ли они о ней? Или уже прокляли, как предательницу, нарушившую священные законы крови?

Внезапно, прорезав привычные звуки ночного леса, до её слуха донёсся вой. Он был не похож ни на что, что она слышала раньше. Это не был яростный, боевой клич волчьей стаи, идущей на охоту, не короткий, злобный рык пещерного медведя, потревоженного в своей берлоге, и не испуганный визг оленя, настигнутого хищником. Этот вой был протяжным, жалобным, почти человеческим в своей безысходной тоске и затаённой боли. Он словно игла вонзился в самую душу, заставив Кару замереть и всем телом напрячься.

Она осторожно толкнула Торна. Он мгновенно проснулся, его глаза, привыкшие к темноте, тут же сфокусировались на её лице. Он тоже услышал. Они переглянулись, их сердца учащённо забились в унисон. Что это? Новый враг? Или просто заблудившийся зверь?

Вой повторился, на этот раз чуть ближе, где-то на склоне соседнего холма. Он был всё таким же тоскливым, полным страдания, и в нём слышались нотки отчаяния и… одиночества. Да, именно одиночества. Кара вдруг это отчётливо поняла. Это был не вой стаи, это был голос одного-единственного существа, потерявшегося или изгнанного, зовущего в пустоту и не получающего ответа.

В этот момент луна, словно повинуясь какому-то невидимому знаку, вырвалась из плена тёмных, косматых туч, и её холодный, серебристый свет залил вершину холма, на котором чернели редкие, корявые сосны. И на фоне этого лунного диска, как вырезанный из чёрного камня, появился тёмный силуэт. Волк.

Он стоял неподвижно, его голова была высоко поднята к луне, и именно от него исходил этот странный, пронзающий душу вой. Но он был один. И когда он, закончив свою тоскливую песню, сделал несколько шагов по гребню холма, его движения были не просто неуверенными – они были мучительными. Он заметно припадал на заднюю левую лапу, почти волоча её, и его бок, тускло блеснувший в лунном свете, казался покрытым тёмными, запекшимися пятнами – следами старой, но глубокой раны. Шерсть на нём висела клочьями, а сам он выглядел пугающе худым, его рёбра отчётливо проступали под шкурой даже на таком расстоянии. Время от времени его тело сотрясала мелкая, судорожная дрожь, словно от холода или глубоко засевшей лихорадки. Его взгляд, который Кара не могла видеть, но почти физически ощущала, был потухшим, лишённым обычного волчьего огня, полным лишь боли и бесконечного, всепоглощающего отчаяния. Это был не грозный хищник, а изгнанник, умирающий от ран, голода и одиночества.

Кара и Торн, затаив дыхание, не сводили с него глаз, боясь пошевелиться, боясь спугнуть это странное, ночное видение. Волки всегда считались в их племени опасными и коварными хищниками. Клан Волка, к которому когда-то принадлежал Следопыт, был кланом изгоев, наёмников, тех, кто жил по своим, волчьим законам, часто жестоким и беспощадным. Но этот волк… он не выглядел опасным. Он выглядел потерянным, раненым и бесконечно одиноким.

Жалобный вой этого одинокого, страдающего зверя нашёл какой-то странный, неожиданный отклик в душе Кары. Она сама была изгнанницей, оторванной от своего клана, от своих корней, преследуемой и гонимой. Она знала, что такое одиночество, что такое боль и страх. И сейчас, глядя на эту хромую, воющую на луну тень, она почувствовала не страх, а странное, почти болезненное сострадание. Ей захотелось подойти к нему, успокоить, помочь… хотя она понимала всю абсурдность, всю опасность этой мысли.

Торн, стоявший рядом, смотрел на волка более прагматично, его рука по-прежнему сжимала нож. Для него, воина клана Щуки, волк был прежде всего хищником, врагом, с которым нужно быть настороже. Но даже он не мог не заметить явную слабость и уязвимость этого одинокого зверя.

– Ранен, – прошептал он так тихо, что Кара едва расслышала. – И один. Странно. Обычно они ходят стаями.

– Может, его изгнали? – так же шёпотом предположила Кара. – Или… или он потерял свою стаю?

Её взгляд невольно устремился в темноту леса, где скрылся волк. Какая-то необъяснимая тоска и одновременно смутная надежда шевельнулись в её душе. Этот одинокий, раненый зверь, такой же потерянный в этом огромном, враждебном мире, как и они сами, почему-то вызывал у неё не страх, а глубокое, почти инстинктивное сочувствие.

Волк на холме, простояв ещё некоторое время и снова издав свой тоскливый, рвущий душу вой, медленно, с видимым трудом, развернулся и, хромая, скрылся в темноте леса, за гребнем холма. Луна снова спряталась за набежавшую тучу, и вершина холма погрузилась во мрак.

Кара и Торн ещё долго стояли молча, вглядываясь в ту сторону, куда исчез волк. Эта неожиданная встреча оставила в их душах странный, смешанный след – чувство необъяснимой жалости, тревоги и какого-то смутного, неосознанного предчувствия, словно эта ночь, этот вой, эта одинокая, хромая тень на фоне луны были не случайны, а несли в себе какой-то скрытый, важный для них смысл.

Ночь снова погрузилась в свои привычные, тревожные звуки, но теперь в них появился новый, доселе незнакомый оттенок – оттенок глубокого, почти человеческого одиночества, эхом отзывавшийся в их собственных, измученных душах. И этот первый вой одиночества ещё долго звучал в ушах Кары, не давая ей уснуть, пробуждая в её сердце странную, непонятную надежду и ещё более сильную тоску. Это была их первая встреча с тем, кто в будущем станет для них не просто спутником, а символом верности и преданности. Их первая встреча с будущим Верным. Хотя они об этом ещё не знали.

Между Клыками и Огнем

Глава 38: Искры сострадания

Прошла почти половина луны с той ночи, когда они впервые услышали одинокий вой, пронзивший тишину чужого леса. С тех пор этот тоскливый, рвущий душу зов повторялся не раз – то ближе, то дальше, становясь неотъемлемой, тревожной частью их новой, полной лишений жизни. Каждый день был борьбой за выживание, каждый кусок пищи добывался с невероятным трудом, а холодные, промозглые ночи не приносили отдыха, наполненные лишь беспокойными снами и неусыпной тревогой. И каждый раз, когда до их слуха доносился этот плач, сердце Кары сжималось от необъяснимой, но всё более крепнущей жалости.

Холодный, пронизывающий ветер завывал в кронах незнакомых, тёмных елей, пригибая их колючие лапы к самой земле. Очередной день, полный тревог, бесплодных поисков пищи и глухого, неотступного страха, клонился к закату. Кара и Торн, измученные до предела, нашли временное пристанище в неглубоком овраге, под нависшим корнем вывороченной бурей сосны. Маленький, чадящий костерок, который они с трудом развели из сырых веток, давал больше дыма, чем тепла, но его робкое пламя было единственным островком света и подобием уюта в этом огромном, враждебном лесу.

Сумерки сгущались быстро, превращая очертания деревьев в причудливые, угрожающие силуэты. Кара сидела, подобрав под себя озябшие ноги, и кутала плечи в остатки некогда прочной оленьей шкуры. Торн рядом проверял остроту своего кремнёвого ножа, его лицо было сосредоточенным и мрачным. Внезапно, прорезав монотонный шум ветра, до их слуха донёсся вой. Тот самый тоскливый, одинокий вой, но на этот раз он был совсем рядом, слабый, почти хриплый, словно у зверя уже не оставалось сил даже на то, чтобы звать на помощь или оплакивать свою горькую долю. Кара выглянула из укрытия и в свете заходящего, багрового, как кровь, солнца увидела на некотором удалении знакомый силуэт хромого волка. За прошедшие дни он, казалось, исхудал ещё больше, его движения стали ещё более медленными и неуверенными, а рана на боку, которую она смутно разглядела в прошлый раз, теперь выглядела воспалённой и страшной. Он почти полз, изредка останавливаясь и тяжело дыша, его голова безвольно свисала.

Кара вздрогнула и подняла голову, вглядываясь в темнеющий лес. Сердце её невольно сжалось от странной, необъяснимой жалости. Этот звук, такой одинокий и потерянный, находил болезненный отклик в её собственной душе, изгнанницы, оторванной от всего, что было ей дорого.

Луна, похожая на обломок белого кремня, прорвала на мгновение пелену серых, бегущих по небу туч, и её холодный, призрачный свет выхватил из темноты знакомый силуэт на гребне невысокого холма, видневшегося сквозь редкие стволы деревьев. Волк. Тот самый. Он стоял, опустив голову, и его фигура казалась ещё более измождённой, чем в прошлый раз. Когда он сделал несколько неуверенных шагов, его хромота стала ещё заметнее, он почти волочил заднюю лапу.

– Опять этот, – глухо проворчал Торн, не отрывая взгляда от ножа, но его плечи напряглись. – Не нравится мне это, Кара. Слишком близко он крутится. Не к добру.

Их ужин был, как всегда в последние дни, более чем скудным. Торну удалось подстрелить из пращи двух небольших лесных птиц, которых они сейчас, наскоро ощипав, пекли на раскалённых углях. Запах подгоревших перьев смешивался с ароматом дыма и прелой хвои.

Кара не могла оторвать взгляда от той стороны, где только что видела волка. Образ этого страдающего, одинокого зверя не выходил у неё из головы. Она посмотрела на обугленные тушки птиц, затем на Торна.

– Он умирает, Торн, – тихо произнесла она. – Этот волк. Он ранен, голоден… Мы могли бы…

Торн резко поднял голову, его глаза в неверном свете костра сверкнули холодно и жёстко.

– Ты с ума сошла, Кара? Помочь волку? Это хищник! Враг! Они убивают не только от голода, но и ради забавы. Ты забыла, что рассказывают о волчьих стаях?

Кара съёжилась под его взглядом, но упрямство, унаследованное от матери, не позволило ей сразу отступить.

– Но этот один, Торн. Он ранен. Он не похож на тех, о ком говорят… В его вое столько боли…

– Боли! – Торн горько усмехнулся. – Вспомни Следопыта, Кара. Вспомни его Клан Волка. Их тотем – волк, их дух – волк. Они такие же коварные и безжалостные. Или ты уже забыла, что из-за них мы здесь, в этом проклятом лесу, голодные и преследуемые? У нас самих еды кот наплакал, а ты предлагаешь делиться с волком, который завтра, набравшись сил, может перегрызть нам глотки во сне?

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Его слова были полны логики, суровой правды выживания, но сердце Кары отказывалось её принимать. Она видела в этом одиноком звере не просто хищника, а такое же страдающее существо, как и они сами когда-то, во время их отчаянного бегства. Голос совести, тихий, но настойчивый, шептал ей, что нельзя оставаться равнодушной.

Ночь вступила в свои права. Торн, завернувшись в шкуру, спал у догорающего костра, изредка прерывисто вздыхая. Кара долго лежала без сна, прислушиваясь к звукам леса и борясь с собой. Логика Торна была неоспорима, но образ хромого, измученного волка стоял у неё перед глазами.

Наконец, она решилась. Превозмогая страх быть застигнутой Торном и ещё больший, первобытный страх перед самим волком, она тихо поднялась. Их сегодняшняя добыча была настолько мала, что делиться было практически нечем. Но она вспомнила о небольшом куске вяленого мяса, самом жестком и жилистом, который она припасла на самый крайний случай, спрятав его в складках своей одежды. Он был почти несъедобным, но для изголодавшегося зверя мог стать спасением.

Дрожащими руками она достала этот маленький, высохший кусочек. Оглянувшись на спящего Торна, она бесшумно, как тень, выскользнула из-под нависшего корня. Луна снова выглянула из-за туч, её мертвенный свет создавал причудливые тени. Кара быстро, но очень осторожно, стараясь не издать ни звука, дошла до края оврага, откуда был виден тот самый холм. Она положила мясо на плоский камень, на видном месте, но достаточно далеко от их лагеря, чтобы не привлекать хищника слишком близко. Сердце её колотилось так сильно, что, казалось, Торн мог услышать его даже во сне. Смесь вины перед ним, страха перед неизвестностью и странной, тихой надежды переполняла её.

Вернувшись в укрытие, Кара легла, притворившись спящей, но её глаза были широко открыты, а слух напряжён до предела. Она ждала. Время тянулось мучительно долго. Несколько раз ей казалось, что она слышит тихий шорох, но это оказывался лишь ветер или упавшая ветка.

И вот, когда она уже почти отчаялась, когда лунный свет стал совсем тусклым, предвещая скорый рассвет, она его увидела. Тёмный силуэт медленно, очень осторожно, почти крадучись, двигался по склону холма. Волк. Он остановился у камня, где она оставила мясо. Но он не бросился на еду. Вместо этого он поднял голову и посмотрел прямо в сторону их оврага.

Кара затаила дыхание. Даже на таком расстоянии она видела, как в темноте светятся два зеленоватых огонька – его глаза. Он стоял неподвижно несколько долгих, бесконечных мгновений, словно оценивая обстановку, словно чувствуя её взгляд. Его хромота была всё так же заметна, когда он сделал несколько неуверенных шагов ближе к камню, потом снова замер.

Он не притронулся к мясу. Он просто стоял и смотрел. В его взгляде не было явной угрозы, скорее – бесконечная настороженность, глубоко запрятанный страх и… что-то ещё, чего Кара не могла понять. Может быть, любопытство? Или попытка понять, кто и зачем оставил ему этот неожиданный дар?

Это молчаливое, напряжённое наблюдение продолжалось, казалось, целую вечность. Затем волк так же медленно, не спуская глаз с их укрытия, отступил на несколько шагов, развернулся и, хромая, бесшумно растворился в предрассветном сумраке леса. Мясо так и осталось лежать на камне.

Кара долго ещё лежала, глядя в ту сторону, куда ушёл волк. Странное чувство охватило её. Это был не просто голодный зверь. Он думал. Он наблюдал. И он не принял её дар. Или… ещё не принял? Искры сострадания, зажжённые в её душе, не погасли, а лишь разгорелись тихим, робким огнём надежды. Возможно, в этом жестоком, враждебном мире даже между человеком и волком мог возникнуть мост, сотканный не из страха, а из чего-то иного, ещё непонятного ей самой.

Глава 39: Мост доверия

Прошло ещё несколько мучительно долгих дней, наполненных тревогой, голодом и почти иссякшей надеждой. Тайные "дары" Кары, если волк их и находил, были слишком малы, чтобы кардинально изменить его состояние, но, возможно, они давали ему силы продержаться ещё немного. Кара всё чаще замечала его тень на большом расстоянии – он следовал за ними, как призрак, как невидимый, молчаливый спутник, чьё присутствие вызывало у неё смешанное чувство жалости и смутной, необъяснимой тревоги. Торн же, напротив, становился всё более раздражительным и подозрительным. Его скепсис по отношению к этому "ручному волку", как он его иногда называл с горькой иронией, только креп.

Туманные, холодные рассветы сменялись короткими, серыми днями, а те, в свою очередь, уступали место долгим, промозглым ночам. Кара и Торн продолжали свой изнурительный путь на восток, всё глубже уходя в безмолвные, незнакомые леса. Голод был их постоянным спутником, а надежда на то, что Грак окончательно отстал, теплилась слабым, едва заметным огоньком.

Прошло несколько дней с той ночи, когда Кара оставила мясо для хромого волка. Она больше не решалась на такие открытые жесты, опасаясь гнева Торна и того, что это может привлечь других, менее безобидных хищников. Но каждый раз, покидая место ночлега, она инстинктивно оставляла несколько обглоданных косточек от их скудной трапезы или недоеденный корень чуть поодаль, словно невзначай.

Однажды утром, проснувшись от холода и привычного уже чувства пустоты в желудке, Кара заметила, что небольшая кучка рыбьих костей, которую она вчера вечером оставила у подножия старой ели, исчезла. Земля вокруг была слегка примята, но никаких следов борьбы или присутствия крупного зверя не было. Лишь едва заметный, почти стёртый отпечаток волчьей лапы – и он был один.

С тех пор Кара стала замечать и другие, более тонкие знаки. Иногда, на самом краю зрения, в гуще леса или на дальнем, заросшем вереском склоне, ей казалось, что мелькает тёмная, быстро движущаяся тень. Она не была уверена, тот ли это волк, или её уставшее воображение играет с ней злые шутки. Торн, когда она делилась с ним своими наблюдениями, лишь хмурился и отмахивался, списывая всё на усталость и нервное напряжение.

– Тебе мерещится, Кара, – говорил он. – Этот лес полон теней и шорохов. Не стоит искать то, чего нет. Нам и без призраков хватает забот.

Но и сам Торн, хоть и не признавался в этом, стал чаще оглядываться, его слух обострился, а рука сама собой тянулась к ножу при каждом подозрительном звуке. Он не верил в призраков, но инстинкт опытного охотника подсказывал ему, что они здесь не совсем одни.

А волк, тот самый, хромой и одинокий, действительно следовал за ними. Он был умён и осторожен, держался на очень большом расстоянии, стараясь не попадаться им на глаза. Голод гнал его, но и страх перед людьми, древний, впитанный с молоком матери, был силён. Он подходил к их покинутым стоянкам лишь тогда, когда был уверен, что они ушли достаточно далеко, и жадно подбирал те жалкие крохи, что оставались после их скудных трапез. Кара была права – её тайные дары, пусть и небольшие, помогали ему выжить. Его хромота всё ещё была заметна, но он двигался уже чуть увереннее, а в его когда-то тусклых глазах появился слабый отблеск жизненной силы.

День выдался особенно тяжёлым. Мелкий, холодный дождь, начавшийся ещё с утра, не переставал, превращая лесную подстилку в скользкое, чавкающее месиво. Кара и Торн, промокшие до нитки и измученные, брели по узкой, едва заметной звериной тропе, петлявшей среди густых зарослей можжевельника. Они почти не разговаривали, экономя силы. Торн шёл впереди, внимательно осматривая каждый куст, каждую расщелину в скалах, надеясь найти хоть какое-то укрытие от непогоды. Кара следовала за ним, её взгляд был устремлён под ноги – она выискивала съедобные коренья или ягоды, но земля в этом сыром, тёмном лесу была скупа на дары.

Внезапно, когда они проходили мимо особенно густых, почти непролазных зарослей старого, колючего терновника, из самой их чащи, буквально в нескольких шагах от них, раздался короткий, низкий, утробный рык. Он был не громким, но таким неожиданным и полным затаённой силы, что Кара и Торн мгновенно замерли, как по команде.

Торн молниеносно выхватил нож, его тело напряглось, готовое к бою. Он вглядывался в тёмную глубину зарослей, пытаясь разглядеть того, кто издал этот звук. Кара, её сердце бешено колотилось в груди, тоже вперила взгляд в колючую стену терновника. Они не видели никого, но отчётливо чувствовали чьё-то незримое присутствие. Рык не был похож на агрессивное рычание нападающего хищника, скорее, это было глухое, тревожное ворчание, словно кто-то хотел их о чём-то предупредить.

Прошло несколько напряжённых, звенящих тишиной мгновений. И тут Торн, чей охотничий инстинкт обострился до предела, заметил то, чего они не видели раньше, увлечённые поисками укрытия и борьбой с усталостью. Чуть в стороне от тропы, на влажной, размытой дождём земле, виднелись свежие, огромные, почти с его ладонь, следы. И это были не следы оленя или кабана. Это были отпечатки тяжёлых, когтистых лап пещерного медведя. Судя по направлению и глубине следов, зверь был крупным и прошёл здесь совсем недавно, возможно, направляясь к ручью, журчание которого едва слышалось неподалёку.

Не успел Торн подать Каре знак, как из тех же зарослей терновника, откуда донёсся первый рык, снова послышалось ворчание – на этот раз чуть громче, настойчивее, и в нём уже явно слышались нотки угрозы, но направленной не на них. И почти сразу же за этим рыком последовал громкий треск ломаемых веток и тяжёлое, недовольное сопение – где-то совсем рядом, за стеной деревьев, потревоженный или вспугнутый неожиданным звуком, медленно и неуклюже разворачивался огромный, тёмный зверь.

Кара и Торн переглянулись. До них дошло. Рык волка, того самого, хромого и одинокого, был не угрозой им. Он предупреждал их о другой, гораздо более страшной опасности. Если бы не этот звук, они, ничего не подозревая, могли бы выйти прямо на медведя, и тогда… В их ослабленном состоянии, с одним ножом на двоих, встреча с разъярённым хозяином леса не сулила ничего хорошего.

Пещерный медведь, видимо, решив не связываться с неизвестным источником шума или просто потеряв интерес к этому месту, тяжело протопал в сторону и скрылся в лесной чаще. Характерный треск веток и его недовольное ворчание постепенно стихли вдали. Опасность, такая близкая и реальная, миновала.

Кара медленно выдохнула, чувствуя, как отпускает ледяной спазм, сковавший её тело. Она посмотрела в ту сторону, откуда доносился спасительный рык, её глаза были полны удивления и зарождающейся благодарности.

– Он… он предупредил нас, Торн, – прошептала она, всё ещё не веря в произошедшее.

Торн молчал, его лицо было непроницаемым, но в глубине его глаз Кара заметила сложную смесь недоверия, изумления и чего-то ещё, похожего на неохотное уважение. Он внимательно осмотрел свежие медвежьи следы, затем перевёл взгляд на заросли терновника, где, по его расчётам, должен был находиться волк. Тот не показывался, и из чащи больше не доносилось ни звука.

– Может, он просто испугался медведя и зарычал от страха, а мы оказались рядом, – наконец, пробурчал Торн, хотя в его голосе уже не было прежней уверенности. – Или он учуял нашу добычу и пытался отогнать другого хищника, чтобы самому поживиться. Волки хитры, Кара, не забывай об этом. Один раз – это ещё не значит, что он наш друг.

Но он больше не говорил о том, чтобы прогнать волка или попытаться его убить. Он просто стал ещё внимательнее наблюдать, пытаясь разгадать мотивы этого странного, одинокого зверя, который, вопреки всем законам природы, казалось, пытался найти какой-то контакт с теми, кого должен был считать своими врагами. Кара знала, что переубедить Торна будет непросто, но первый, самый хрупкий мостик доверия был перекинут через пропасть страха и недоверия, и в её сердце затеплилась робкая надежда.

Торн всё ещё не доверял волкам. Слишком глубоко в нём сидели рассказы стариков, собственный опыт и ненависть к Клану Волка, олицетворявшему для него предательство и жестокость. Но этот поступок… он не укладывался в привычную картину. Раненый, одинокий зверь, рискуя собой, предупредил их, людей, которых он должен был бы бояться или ненавидеть. Зачем?

Возможно, это был просто инстинкт, подумал Торн. Одинокий, ослабленный хищник инстинктивно ищет близости к более сильным существам, даже если это люди, в надежде на остатки пищи или защиту от других, более крупных врагов. И предупреждение – это своего рода плата за возможность находиться рядом, не будучи атакованным. Это было логично, это укладывалось в законы выживания.

Но Кара смотрела на это иначе. Для неё это был не просто расчётливый инстинкт. Это был знак. Знак того, что даже в этом диком, жестоком мире есть место не только вражде, но и чему-то другому, чему-то, что связывает все живые существа невидимыми нитями.

Торн тяжело вздохнул и, наконец, произнёс, скорее для себя, чем для Кары:

– Странный он, этот волк. Очень странный.

В его голосе уже не было прежней категоричной враждебности, лишь глубокая задумчивость и настороженность.

Этот день, этот короткий, тревожный рык из терновых зарослей, стал первым, едва заметным камнем в том мосту доверия, который только начинал строиться между двумя изгнанниками и одиноким, раненым зверем. Волк всё ещё оставался диким, непредсказуемым существом, но его неожиданный поступок посеял в душе Торна первые семена сомнения, а в сердце Кары – ещё более сильную, интуитивную веру в то, что их пути пересеклись не случайно. Лес вокруг по-прежнему был полон опасностей, но теперь в нём, возможно, появился ещё один, неожиданный и молчаливый, но, несомненно, живой, наблюдающий за ними взгляд. И кто знает, нёс ли он только угрозу?

Глава 40: Узы Крови и Верности

Прошла ещё одна неделя, отмеченная всё той же неустанной борьбой за выживание. Хромой волк, которого Кара мысленно уже давно называла Тенью за его способность появляться и исчезать почти бесшумно, стал неотъемлемой, хоть и молчаливой, частью их маленького, кочующего мирка.

Он всё ещё держался на расстоянии, но это расстояние заметно сократилось. Иногда, когда Кара оставляла ему у покинутой стоянки обглоданную кость или остатки печёных кореньев, он подходил и забирал свой «дар» почти у неё на глазах, прежде чем снова скрыться в лесной чаще. Его движения стали увереннее, хромота – менее заметной. Шерсть, хоть и оставалась тусклой, уже не висела такими жалкими клочьями, а рана на боку, казалось, начала затягиваться, уже не сочась кровью. Он выглядел не так измождённо, как раньше, и в его глазах, когда они на мгновение встречались с взглядом Кары, уже не было прежней безысходной тоски, а скорее – настороженное любопытство.

Торн по-прежнему относился к нему с большим подозрением, но его враждебность заметно поубавилась. Он видел, что волк не проявляет агрессии, а его незримое присутствие, как ни странно, иногда даже помогало: мелкие хищники и назойливые падальщики, учуяв более крупного зверя, старались обходить их стоянки стороной. Между человеком и зверем установилось хрупкое, негласное перемирие, основанное на взаимной осторожности и, возможно, на смутной, неосознанной потребности друг в друге в этом огромном, враждебном лесу. Но это равновесие было шатким, готовым рухнуть от любого неосторожного движения, от любого проявления страха или агрессии.

В тот день, в поисках более надёжного укрытия от надвигающейся непогоды, Кара и Торн забрели в узкое, скалистое ущелье, густо поросшее колючим кустарником и низкорослыми, кривыми деревьями. Солнечный свет сюда почти не проникал, и воздух был тяжёлым, пахнущим сыростью и чем-то ещё, неуловимо-тревожным, как перед грозой. Они шли, напряжённо вслушиваясь в каждый шорох, их предчувствие беды росло с каждым шагом.

И оно их не обмануло. Когда они достигли самого узкого места, где скалы почти сходились, преграждая путь, из-за камней и густых зарослей, словно тени из ночного кошмара, начали появляться они. Пещерные гиены – огромные, гораздо крупнее и мощнее тех, что иногда встречались на дальних окраинах их степных охотничьих угодий. Их приземистые, мускулистые тела были покрыты густой, тёмно-бурой шерстью с неясными пятнами, а короткие, щетинистые гривы на загривках стояли дыбом. Мощные челюсти, способные дробить кости мамонта, были слегка приоткрыты, обнажая страшные, желтоватые клыки. Они двигались крадучись, их жёлтые, злобные глаза горели недобрым огнём, а из их пастей доносилось не только рычание, но и какой-то странный, нервный, почти хихикающий звук, от которого у Кары по спине пробегал холодок. Одна, две, три… Кара сбилась со счёта, когда их оказалось не меньше дюжины.

Гиены не нападали сразу. Они медленно, но неотвратимо сжимали кольцо, отрезая Каре и Торну пути к отступлению. Их жуткий, похожий на истерический хохот, вой, перемежаемый низким, утробным рычанием, отдавался от скал, многократно усиливаясь и создавая атмосферу леденящего ужаса и полной безысходности.

Кара и Торн прижались спинами друг к другу, их единственное оружие – нож Торна и заострённая палка Кары, которую она подобрала по дороге, – казались смехотворно жалкими против этой голодной, разъярённой стаи.

– Держись, Кара! – хрипло выдохнул Торн, его лицо было бледным, но решительным. – Не дадимся им живыми!

Первая гиена, самая крупная и наглая, видимо, вожак стаи, сделала резкий выпад. Торн успел отбить её атаку ножом, но другая, метнувшаяся сбоку, вцепилась ему в предплечье, острые зубы глубоко вонзились в плоть. Торн взревел от боли и ярости, но не разжал руки, державшей нож. Кровь хлынула из раны, окрашивая его рукав из грубой шкуры в багровый цвет.

Казалось, всё кончено. Гиены, учуяв запах свежей крови, с новой яростью ринулись вперёд. Кара замахнулась своей палкой, но понимала, что это лишь отсрочит неминуемое.

И в этот самый критический, почти безнадёжный момент, когда смерть, казалось, уже дышала им в лицо своим ледяным, зловонным дыханием, из-за огромного валуна, откуда его никто не ждал, раздался яростный, полный отчаянной решимости рык. Это был не вой гиен, не рёв медведя. Это был волк. Тень.

Он, видимо, следовал за ними, как всегда, на некотором расстоянии, и, учуяв или услышав смертельную опасность, угрожавшую тем, кто, пусть и неосознанно, давал ему шанс на выживание, преодолел свой первобытный страх перед людьми и перед стаей гиен.

С неожиданной для его хромой лапы ловкостью и яростью, которой от него никто не ожидал, волк вылетел из-за валуна. Он не бросился на вожака, а метнулся к той гиене, что была ближе всего к Каре, которая как раз отбивалась от другой твари своей хрупкой палкой. Его атака была молниеносной и свирепой. Острые клыки вонзились гиене в бок, заставив ту взвизгнуть от боли и отскочить. Это дало Каре драгоценные мгновения, чтобы перевести дух и увернуться от следующего выпада.

Бой. Короткий. Яростный. Трое против стаи. Человек. Женщина. Волк. Вместе. Спина к спине. Клыки. Нож. Палка. Рычание. Крики. Кровь. Торн, превозмогая боль, отбивался ножом. Кара, воодушевлённая, с криком атаковала ближайшую гиену. Волк метался. Рвал. Кусал. Сам изранен, его старая рана на боку снова открылась, а одна из тварей успела глубоко прокусить ему плечо. Но он не отступал. Они не давали гиенам сомкнуть кольцо.

Возможно, именно это невероятное триединство, или ярость их неожиданного защитника, заставили вожака гиен усомниться. После того, как волк вцепился ему в ногу, а Торн нанёс ещё один глубокий порез, вожак издал пронзительный вой. Первым бросился наутёк. Стая, лишившись лидера, нехотя последовала за ним. Угрожающе выли и хохотали издалека.

Опасность миновала. Тяжёлая тишина. Нарушаемая лишь их прерывистым дыханием и тихим скулежом. Кара, Торн и волк остались одни. Израненные. Покрытые кровью и грязью. Но живые.

Волк, шатаясь, рухнул. Бок сильно кровоточил. Новая рана на плече, оставленная зубами гиены, выглядела страшно. Он тяжело дышал, глаза полузакрыты.

Кара, забыв о себе, бросилась к нему.

– Тень! – вырвалось у неё. – Ты ранен!

Она опустилась на колени. Руки дрожали.

Торн, опираясь на стену скалы, с трудом подошёл. Лицо бледное, рукав промок от крови. Но он, превозмогая боль, тоже опустился рядом. Он молча оторвал от своей изношенной набедренной повязки длинный лоскут чистой (насколько это было возможно) внутренней части шкуры.

– Держи, – хрипло сказал он Каре. – Перевяжи ему плечо. Я осмотрю бок.

Кара приняла ткань. Она вспомнила, как мать учила её использовать листья подорожника. Здесь его не было, но она видела неподалёку заросли растения с широкими, мясистыми листьями, похожими на те, что шаманы Клана Лебедя иногда использовали. Рискуя, она сорвала несколько, быстро размяла их камнем и осторожно приложила к рваной ране на боку волка, прежде чем Торн успел её остановить. Волк вздрогнул, но не дёрнулся, лишь тихо заскулил. Затем Кара аккуратно, но туго перевязала ему кровоточащее плечо лоскутом от Торна.

Торн, наблюдая, занялся своей раной. Глубокая. Болезненная. Он промыл её остатками воды, затем, стиснув зубы, прижал к ней пучок мха – старый охотничий способ. Лицо исказилось от боли, но он не издал ни звука.

Волк, казалось, немного успокоился под руками Кары. Не рычал, не кусался. Лишь тихо, жалобно скулил. Его глаза, полные страдания, смотрели на неё с безграничным доверием и усталостью.

Торн молча наблюдал. Затем протянул здоровую руку. Осторожно коснулся свалявшейся, покрытой кровью шерсти на голове волка.

– Он доказал свою верность, – тихо сказал Торн. – Был нам вернее, чем многие…

Кара подняла на Торна глаза, полные слёз и благодарности.

– Верный… – прошептала она, гладя волка. – Пусть его зовут Верный.

Торн медленно кивнул.

– Верный, – повторил он. В его голосе звучало признание, уважение. И зарождение новой, неожиданной дружбы.

Ночь была тяжелой. Верный тихо скулил во сне, его тело часто вздрагивало от боли. Кара и Торн по очереди смачивали его раны водой и следили, чтобы он не расчесывал их. Было очевидно, что, несмотря на его невероятную выносливость, ему потребуется время, чтобы оправиться от таких тяжёлых повреждений. Наутро он был слаб, попытался подняться, но его израненные лапы подкосились, и он снова рухнул на землю, жалобно заскулив. Кара поднесла ему воды и немного размятого мяса, которое он съел с видимым усилием. Было ясно, что он не сможет идти далеко и быстро, но оставлять его одного они не могли.

С этого дня волк, получивший имя Верный, окончательно перестал быть тенью. Он стал частью их маленькой, отчаянной "стаи". Поначалу он передвигался с трудом, часто останавливаясь, и Кара с Торном приноравливали свой шаг к его возможностям. Но постепенно, день за днём, его раны затягивались, силы возвращались. Он уже не уходил от их костра. Спал рядом, свернувшись клубком. Охранял их сон. Делил их скудную пищу. Верный стал их защитником, другом, молчаливым, но бесконечно преданным компаньоном. Мост доверия, выкованный из крови и боли, был построен.

Глава 41: Трое против дикости

Рассвет следующего дня после яростной схватки с гиенами был тихим и холодным. Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, робко коснулись измученных лиц Кары и Торна и свалявшейся шерсти волка, лежавшего у догорающего костра.

Кара проснулась первой, её тело всё ещё ломило от усталости и пережитого ужаса, но в душе теплилось новое, незнакомое чувство – смесь благодарности и надежды. Она посмотрела на волка. Он спал, но его дыхание было уже ровнее, чем вчера, а раны, обработанные ею и Торном, казались не такими страшными. Она осторожно поднялась, стараясь не разбудить его, и принесла ему воды в сложенном листе лопуха. Когда волк, теперь уже Верный, открыл глаза, в них не было прежней дикости или страха, лишь усталость и что-то похожее на молчаливое ожидание. Он осторожно, но без колебаний, лакнул воду, а затем так же спокойно принял небольшой кусочек вяленого мяса, который Кара отломила от их скудного запаса.

Торн, проснувшись чуть позже, молча наблюдал за этой сценой. Его раненая рука всё ещё сильно болела, но на его лице уже не было и тени прежнего недоверия к зверю. Он видел, что Верный не проявляет агрессии, а его присутствие ночью, казалось, действительно отпугнуло каких-то мелких падальщиков, которые раньше не давали им покоя.

Они понимали, что оставаться в этом ущелье, где произошла схватка, опасно. Гиены могли вернуться, или запах крови мог привлечь других, ещё более крупных хищников. Нужно было уходить. Когда Кара и Торн собрали свои немногочисленные пожитки и собрались в путь, Верный, с трудом поднявшись на свои израненные лапы, шатаясь, последовал за ними. Он уже не держался на почтительном расстоянии, а шёл чуть позади, словно признавая их своей новой, пусть и странной, стаей.

Их путешествие продолжалось, и Верный, несмотря на свои раны, которые заживали на удивление быстро, очень скоро доказал, что его присутствие – это не обуза, а неоценимая помощь.

Однажды, когда они шли по густому, заваленному буреломом ельнику, Верный внезапно остановился, его уши резко навострились, а из горла вырвалось тихое, предупреждающее рычание. Он смотрел в одну точку, на густые заросли дикой малины, его шерсть на загривке слегка приподнялась. Кара и Торн, наученные горьким опытом, тут же замерли. Торн осторожно выглянул из-за ствола старой ели и увидел то, чего они сами никогда бы не заметили – в нескольких шагах от них, в самой гуще малинника, притаилась крупная рысь, её жёлтые глаза хищно следили за неосторожно выскочившим из норы зайцем. Если бы не Верный, они могли бы случайно спугнуть хищника или, что ещё хуже, оказаться между ним и его добычей.

В другой раз Верный, обнюхивая землю у подножия скалы, начал возбуждённо скулить и рыть землю лапами. Кара, подойдя ближе, увидела, что из-под камней виднеются сочные, белые коренья какого-то растения, которое она раньше не замечала. Попробовав маленький кусочек, она поняла, что они съедобны и даже немного сладковаты на вкус. Этот неожиданный дар леса спас их от голодного дня.

А однажды вечером, когда они уже почти отчаялись найти воду, Верный, подняв морду к ветру, уверенно свернул с едва заметной тропы и через некоторое время привёл их к небольшому, скрытому в густых зарослях папоротника роднику с удивительно чистой и холодной водой.

Кара и Торн постепенно начинали понимать его "язык". Короткое, отрывистое рычание означало тревогу или близкую опасность. Тихое скуление и виляние хвостом (когда его раны почти зажили) – радость или просьбу. Положение ушей, напряжённая стойка, направление взгляда – всё это были знаки, которые они учились читать, как открытую книгу. И Верный, в свою очередь, тоже, казалось, начинал понимать их. Он отзывался на своё новое имя, подходил, когда Кара звала его ласковым голосом, и даже позволял Торну иногда почесать себя за ухом, хотя и сохранял при этом определённую волчью сдержанность.

Шли дни. Лес становился всё более диким и незнакомым. Однажды, когда Верный вёл их по следу небольшого стада диких лошадей, надеясь, что Торну удастся подстрелить отбившегося жеребёнка или ослабевшую особь, они наткнулись на нечто, заставившее их забыть об охоте и замереть в тревожном недоумении.

На влажной, илистой почве у небольшого, заросшего камышом озерца, куда лошади, видимо, ходили на водопой, они увидели отпечатки босых ног. Но это были не человеческие следы. Они были гораздо шире и короче, пальцы – толще, а большой палец заметно отстоял в сторону, почти как у обезьяны. А рядом с ними, чуть в стороне, Кара замечает ещё один, едва заметный след – волчий. Обычный волчий след, но что-то в его расположении, в том, как он пересекался со следами этих странных существ, заставило её сердце тревожно сжаться. Она вспомнила Следопыта, его Клан Волка. Рядом валялись несколько грубо оббитых, массивных камней, явно использовавшихся как орудия.

– Что это? – прошептала Кара, её голос дрогнул. Она никогда не видела ничего подобного.

Торн нахмурился, внимательно рассматривая следы.

– Не знаю, – ответил он. – Не люди. И не звери. Кто-то… другой.

Пройдя немного дальше, они наткнулись на место старого кострища. Оно было сложено небрежно, из больших, неотесанных камней. Вокруг валялись обглоданные кости крупных животных – тура, дикой лошади, даже останки пещерного медведя, расколотые очень грубым, примитивным способом, словно их дробили камнем, а не разрезали острым ножом. И что самое странное и пугающее – некоторые камни в кострище были оплавлены по краям, покрыты стекловидной, черноватой коркой, словно их подвергли воздействию невероятно сильного, неестественного жара. Кара протянула руку, чтобы коснуться одного из таких камней, но тут же отдернула её. От камня исходил едва уловимый, но неприятный, тошнотворный запах, а прикосновение к нему вызвало у неё лёгкое головокружение и внезапный приступ необъяснимой тревоги.

Рядом с костром, воткнутое в землю, они нашли подобие копья – толстая, грубо обструганная палка с обожжённым на огне, заострённым концом, но без какого-либо наконечника. Это было оружие, примитивное, но, несомненно, смертоносное в сильных руках.

Верный, который до этого спокойно обнюхивал следы лошадей, теперь вёл себя очень беспокойно. Он не просто рычал – он скулил тонко, жалобно, его шерсть на загривке встала дыбом, а хвост был поджат. Он пятился от кострища, пытаясь оттащить Кару за край её шкуры, его глаза были полны почти человеческого ужаса. Он явно чувствовал здесь что-то, чего не понимали люди, – древнее, чужеродное зло.

Вечером, у своего маленького, тщательно замаскированного костра, Кара и Торн долго молчали, потрясённые увиденным.

– Кто они, эти… существа? – наконец, нарушила тишину Кара. – Этот огонь, что плавит камни… Я никогда о таком не слышала.

– Я тоже, – мрачно ответил Торн. – Но они сильны, если могут охотиться на пещерных медведей таким оружием. И их много, судя по следам у озера.

В их памяти всплыли слова старого шамана Урга о "чёрном дыме, пожирающем племя" и о "древнем ужасе", который может пробудиться. Неужели это оно? Неужели эти неизвестные, могучие существа и есть та угроза, что нависла над их миром? И не связаны ли они как-то со Следопытом, о предательстве которого им рассказал тот несчастный охотник из племени "Соседей"? Кара вспомнила свой сон о чёрном дыме, пожирающем всё живое, о тенях с пустыми глазницами. Неужели эти существа, оставившие такие следы, и были тем самым "древним ужасом", о котором предупреждали знаки и видения? Ощущение неправильности, почти осквернённости этого места не покидало её. Даже воздух здесь казался тяжелее, словно пропитанный невидимой, злой силой.

Вопросы роились в их головах, но ответов не было. Ясно было одно: дикий лес, который они считали своим единственным врагом, скрывал и другие, возможно, ещё более страшные опасности. Теперь им придётся быть вдвойне, втройне осторожнее.

Они посмотрели на Верного, который лежал у их ног, но не спал, а чутко прислушивался к ночным шорохам, его уши постоянно двигались, улавливая малейший звук. Теперь его острый нюх, его чуткий слух, его звериное чутьё становились для них не просто подспорьем в охоте и поиске пищи, а жизненно важной защитой от всех угроз этого дикого мира, включая и эту новую, неясную, но оттого ещё более пугающую.

Их маленькая стая из трёх таких разных существ – женщины, мужчины и волка – стала ещё более сплочённой перед лицом этой новой, неизвестной угрозы. Они были трое против дикости, и только вместе, доверяя друг другу и своим инстинктам, они могли надеяться выжить. Тень древнего ужаса, о котором они пока только догадывались, уже легла на их путь.

Глава 42: Предчувствие большой беды

Дни, наполненные тревогой и неустанным движением, сплетались в недели. Лес вокруг менялся, становился то светлее и приветливее, с редкими полянами, залитыми солнцем, то снова погружался в сумрачную, сырую чащу, где каждый шорох заставлял их вздрагивать. Кара, Торн и Верный научились существовать как единое целое, их жизни были неразрывно связаны инстинктом выживания и молчаливой привязанностью.

Но чем дальше они углублялись в этот дикий, неизведанный край, тем чаще им на пути встречались тревожные, непонятные знаки. Это уже не были просто следы зверей или естественные изломы природы. На могучих стволах вековых сосен они замечали глубокие, грубо вырезанные царапины, не похожие на метки когтей медведя или рыси – словно кто-то очень сильный, вооружённый примитивным каменным орудием, оставлял свои метки, не заботясь об искусности. Иногда на больших, покрытых мхом валунах им попадались на глаза странные, выцарапанные символы – перекрещенные линии, грубые спирали, не похожие ни на один из известных им клановых знаков или шаманских символов.

А потом появился запах. Едва уловимый поначалу, он становился всё настойчивее, особенно когда ветер дул с севера. Запах гари, смешанный с чем-то острым, едким, от чего першило в горле и неприятно щекотало в носу. Это был тот самый запах, который они впервые учуяли у кострища с оплавленными камнями, и теперь он преследовал их, как невидимый призрак. У Кары от него начинала тупо болеть голова, а во рту появлялся неприятный, металлический привкус.

Верный в таких местах становился особенно беспокойным. Его обычная настороженность сменялась явной тревогой. Он часто останавливался, его уши нервно подёргивались, а нос судорожно втягивал воздух. Иногда он тихо, утробно рычал, глядя в определённом направлении, его шерсть на загривке вставала дыбом. Несколько раз он наотрез отказывался идти по выбранной Торном тропе, упирался всеми четырьмя лапами и тихо скулил, вынуждая их искать обходной путь. Его звериное чутьё явно улавливало то, что было недоступно человеческому восприятию, – незримое присутствие чего-то опасного, чужеродного.

Кара и Торн всё яснее понимали, что те первые следы неизвестных существ не были случайностью. Кто-то ещё обитал в этих лесах, кто-то сильный, примитивный и, судя по всему, недружелюбный. И этот кто-то двигался, оставляя за собой эти странные, тревожные знаки.

Однажды, после нескольких дней особенно тяжёлого перехода через заболоченную низину, они вышли на небольшую, скрытую среди холмов поляну. И то, что они увидели, заставило их замереть на месте, а кровь застыть в жилах.

Перед ними было разорённое стойбище. Несколько примитивных, наспех построенных шалашей из толстых веток, покрытых обрывками старых шкур, были разломаны, словно их топтал какой-то гигантский зверь. Часть из них была сожжена – обугленные останки ещё дымились, распространяя тот самый тошнотворный запах гари.

Вокруг валялись обломки скудной утвари: разбитые глиняные черепки (эти люди, кем бы они ни были, умели лепить горшки, хоть и очень грубо), сломанные деревянные миски, разорванные в клочья плетёные корзины, из которых высыпались остатки каких-то сушёных ягод и кореньев.

Земля была густо истоптана множеством тех самых грубых, широких следов с отстоящим большим пальцем. Они были повсюду – вокруг шалашей, у потухшего костра, на тропинках, ведущих к ручью.

Торн, сжав кулаки, медленно обошёл разорённое стойбище. Он увидел следы борьбы – несколько сломанных, примитивных копий с обожжёнными концами, валявшихся на земле, тёмные, уже запекшиеся пятна крови на примятой траве. Не было сомнений – здесь произошло не просто ограбление, а жестокое, беспощадное нападение.

Кара, её лицо было белым как полотно, подошла к одному из разрушенных шалашей. Рядом с ним, в грязи, она увидела что-то маленькое, едва заметное. Наклонившись, она подняла это. Это был крошечный, вырезанный из кости амулет в виде фигурки какого-то зверька, наспех просверленный и подвешенный на тонком кожаном шнурке. Детская игрушка или оберег. Кара сжала его в кулаке, чувствуя, как острые края впиваются в ладонь. Слёзы навернулись ей на глаза. Кто были эти люди? Куда они исчезли? Были ли они убиты, или их угнали в рабство эти неизвестные, жестокие существа?

Она не нашла человеческих останков, и это давало слабую, призрачную надежду на то, что обитатели стойбища смогли спастись. Но картина тотального разрушения и следы яростной борьбы говорили об обратном. Это было безмолвное, но красноречивое свидетельство бессмысленной, звериной жестокости.

Чуть поодаль от разорённого стойбища, на небольшой прогалине, они обнаружили ещё одно кострище тех, кто совершил это нападение. И оно было свежим – угли ещё хранили слабое тепло, а в воздухе всё ещё висел тот самый едкий, тошнотворный запах.

Но это было не обычное кострище. Здесь следы "огня, что плавит камни" были ещё более явными и пугающими, чем те, что они видели раньше. Целая площадка земли, размером с их временное убежище, была выжжена дочерна, превратившись в спекшуюся, потрескавшуюся корку. Трава вокруг была сожжена, а камни, которыми был обложен костёр, не просто оплавились – они превратились в стекловидную, пузырящуюся массу, словно побывали в жерле вулкана. Несколько молодых деревьев, росших у края этой выжженной площадки, были обуглены и оплавлены у основания, их кора почернела и вздулась, словно их коснулось что-то невероятно горячее, что-то, что не могло быть обычным огнём.

Кара и Торн с ужасом и отвращением смотрели на это жуткое зрелище. Теперь они понимали, что этот "огонь" – не просто способ приготовления пищи или обогрева. Это было оружие. Страшное, разрушительное оружие, способное уничтожать всё на своём пути, плавить камни, сжигать деревья дотла. Ничего подобного они никогда не видели и даже не могли себе представить. Это была сила, выходящая за рамки их понимания, сила почти нечеловеческая.

Верный, который до этого держался чуть поодаль, теперь жалобно скулил, его хвост был поджат между ног, а всё его тело дрожало. Он явно чувствовал исходящую от этого места смертельную, неестественную угрозу и не хотел приближаться.

Вечером, укрывшись в глубоком овраге, на большом расстоянии от разорённого стойбища и жуткого кострища, они развели свой маленький, почти бездымный костёр. Но ни еда, ни слабое тепло не могли разогнать тот холодный ужас, что поселился в их душах.

– Это не просто дикари, Торн, – наконец, нарушила молчание Кара, её голос был тихим и дрожал. – Этот огонь… он не от мира сего. Они уничтожают всё. Всё живое. Что если… что, если они идут к нашим землям? Что если они уже там, у Дона?

Страх за своё племя, за тех, кого они оставили, с новой силой сдавил её сердце.

Торн мрачно смотрел на пляшущие языки пламени.

– Мы не знаем, кто они и чего хотят, – медленно произнёс он. – Но они сильны. Очень сильны. И их много, судя по тому, что мы видели сегодня. Мы должны быть предельно осторожны. И уходить отсюда. Как можно быстрее.

Они начинали осознавать истинный масштаб угрозы. Это было не просто враждебное племя, с которым можно было бы сразиться или договориться. Это было нечто иное – древнее, жестокое, обладающее разрушительной силой, превосходящей их самое смелое воображение. И эта сила двигалась, оставляя за собой смерть и разрушение.

Предчувствие большой, неминуемой беды, нависшей не только над ними, но и над всем их миром, теперь прочно поселилось в их сердцах. Их личное выживание, их побег от Грака, их борьба с голодом и холодом – всё это отступало на второй план перед лицом этой новой, глобальной угрозы. Они поняли, что их судьба может быть неразрывно связана с судьбой всего их народа, с судьбой самой этой земли. И им нужно было торопиться, чтобы успеть… успеть что-то сделать, предупредить, спасти. Но что могли сделать они, двое изгнанников и один раненый волк, против такой нечеловеческой силы? Этот вопрос оставался без ответа, повиснув в холодном, ночном воздухе тяжёлым, гнетущим предзнаменованием.

Глава 43: Лицом к Лицу с Древним Ужасом

Страх стал их тенью, неотступной и холодной. После обнаружения разорённого стойбища Кара, Торн и Верный двигались с удвоенной, почти болезненной осторожностью. Каждый шорох, каждый незнакомый запах заставлял их замирать, а ночи превратились в череду тревожных, прерывистых снов, полных огня, криков и безликих, жестоких теней.

Им всё чаще казалось, что они не одни в этом бескрайнем, диком лесу. Верный, чей слух и нюх были несравнимо острее человеческих, в последние дни вёл себя особенно напряжённо. Он часто останавливался, его мускулистое тело замирало, уши, как чуткие локаторы, поворачивались в разные стороны, а ноздри судорожно втягивали воздух. Иногда он издавал тихое, утробное рычание, глядя в чащу, где человеческий глаз не мог различить ничего, кроме переплетения ветвей и теней.

Однажды, пересекая высохшее русло ручья, Торн заметил их – свежие, чёткие отпечатки тех самых широких, грубых ступней. Они пересекали их собственный, едва заметный след, и, что самое тревожное, вели в том же направлении, куда двигались и они, чуть севернее. Случайность? Или эти неизвестные существа, обладающие звериным чутьём, учуяли их присутствие и теперь шли по пятам?

Паранойя, холодная и липкая, начала овладевать ими. Они стали ещё тщательнее заметать свои следы, выбирали самые непроходимые, каменистые участки, где было труднее оставить отпечатки, шли по воде, когда это было возможно, чтобы сбить со следа любого, кто мог бы их преследовать.

Каре всё чаще снились кошмары. Ей виделся чёрный, удушливый дым, пожирающий их родную долину, слышались крики соплеменников, а из дыма появлялись тени – приземистые, могучие, с грубыми копьями в руках и пустыми, нечеловеческими глазами. Она просыпалась в холодном поту, её сердце бешено колотилось, а предчувствие большой, неминуемой беды становилось почти физически ощутимым, сдавливая грудь ледяными тисками.

В один из таких тревожных дней, когда небо было затянуто низкими, свинцовыми тучами, а мелкий, холодный дождь не переставал моросить, они выбрались на вершину высокого, поросшего редким сосняком холма, чтобы осмотреть окрестности и попытаться определить, где они находятся.

И тут они увидели его. Далеко на западе, за стеной тёмного, незнакомого леса, из-за верхушек деревьев поднимался столб дыма. Это был не тонкий, сизый дымок от мирного костра охотников или пастухов. Этот дым был густым, чёрным, как сажа, он поднимался высоко в серое небо, словно из жерла какого-то адского вулкана.

– Что это? – прошептала Кара, её голос дрогнул от дурного предчувствия.

Торн молча смотрел на зловещий столб дыма, его лицо стало ещё мрачнее.

Прошло несколько мгновений, и ветер, подувший с той стороны, донёс до них звуки. Сначала это был неясный, приглушённый гул, но потом они стали различать отдельные крики. И это были не крики животных. Это были человеческие голоса, полные ужаса, боли и отчаяния, смешанные с другими, гортанными, почти звериными, торжествующими воплями. А ещё доносился какой-то странный, шипящий треск, похожий на звук лопающихся на сильном огне мокрых поленьев, но гораздо громче и зловещее.

Кара и Торн переглянулись. Их глаза встретились, и в них отразился один и тот же немой вопрос, смешанный со страхом. Что там происходит? Кто кричит? И что это за странные, пугающие звуки?

Любопытство, почти болезненное, смешанное с ужасом и каким-то неясным, но сильным чувством долга – что если там люди, их сородичи или просто беззащитные, которым нужна помощь? – заставило их, забыв о собственной безопасности, соблюдая предельную, почти нечеловеческую осторожность, двигаться в сторону дыма. Верный, словно поняв их намерение, шёл впереди, его тело было напряжено, как натянутая тетива, он тихо рычал, его уши постоянно двигались, улавливая малейшие изменения в этой страшной симфонии звуков.

Они шли почти час, продираясь сквозь густые заросли и перелески, пока, наконец, не вышли к краю большой, вытянутой поляны, окружённой старым, тёмным ельником. Звуки битвы и запах гари здесь были уже очень сильными. Осторожно, пригибаясь к земле, они подползли к краю опушки и, укрывшись за стволами нескольких могучих елей, выглянули на поляну.

То, что они увидели, заставило их кровь застыть в жилах. На поляне разворачивался не бой – это была жестокая, беспощадная расправа.

Отряд существ, которых они теперь узнали по следам – неандертальцев – окружал небольшую группу людей. Неандертальцы были приземистыми, невероятно мускулистыми, с широкими плечами и короткими, мощными ногами. Их покатые лбы нависали над глубоко посаженными глазами, которые горели первобытной яростью и жестокостью, но в них не было ни тени сомнения, ни проблеска жалости – лишь холодная, хищническая отрешённость, с которой пещерный лев рвёт свою добычу. Их лица, покрытые густой, спутанной шерстью, были искажены гримасами злобы. От них исходил сильный, резкий, неприятно-сладковатый мускусный запах, смешанный с запахом немытых шкур и крови, который бил в нос и вызывал тошноту. Одетые в грубые, небрежно сшитые шкуры, они были вооружены теми самыми массивными копьями с обожжёнными на огне концами, тяжёлыми каменными дубинами и огромными, грубо оббитыми каменными топорами. Во главе их, выделяясь своим ростом и свирепостью, стоял особенно крупный неандерталец с изуродованным шрамом лицом и ожерельем из чьих-то зубов на могучей шее – несомненно, их вожак (Хасс). Его тело было раскрашено грубыми полосами охры, а в спутанных волосах торчали перья какой-то крупной хищной птицы. Остальные неандертальцы, хоть и выглядели более дикими, двигались с поразительной, почти военной слаженностью, повинуясь его гортанным командам или жестам. Их крики были не только гортанными, но иногда перемежались какими-то странными, щёлкающими или клацающими звуками, которые они издавали, переговариваясь или подбадривая друг друга, и от которых у Кары по спине пробегал холодок.

Их жертвами была небольшая группа охотников – человек десять, не больше. Они были одеты в простую одежду из выделанных шкур, вооружены лёгкими копьями с костяными наконечниками и луками – такими же, как у племени Кары и Торна. Возможно, это были те самые "Соседи" или другое, неизвестное им мирное племя, неосторожно зашедшее на эти земли. Они отчаянно, но совершенно безнадёжно пытались отбиться, их лица были искажены ужасом и отчаянием.

Неандертальцы действовали с поразительной слаженностью и звериной жестокостью… Но в их тактике окружения, в том, как они использовали складки местности, чтобы незаметно подобраться к жертвам, Торну почудилось что-то знакомое, что-то, чему учили воинов его собственного племени… или чему учили в Клане Волка. Он отогнал эту мысль, но неприятный осадок остался.

Они не пытались взять пленных, их целью было только одно – полное, тотальное уничтожение. Они двигались быстро, несмотря на свою массивность, их удары были сокрушительными. Тяжёлые дубины дробили кости, острые концы копий рвали плоть. Крики боли и ужаса смешивались с их гортанными, торжествующими воплями.

Кара и Торн, сжав кулаки до боли, с ужасом и бессилием наблюдали за этой кровавой бойней. Они ничего не могли сделать – любое вмешательство означало бы верную смерть.

В какой-то момент боя, когда немногие оставшиеся в живых охотники, отступая, попытались укрыться за поваленным, старым деревом на краю поляны, один из неандертальцев, отличавшийся от других своей странной одеждой из тёмных, почти чёрных шкур, увешанных гирляндами из костей мелких животных и птичьих черепов, его лицо было густо вымазано чёрной и красной глиной, образуя жуткий, нечеловеческий узор, вышел вперёд. Это был Грава, шаман орды, хранитель их самого страшного секрета. В руках он держал большой, грубо вылепленный глиняный сосуд, из горлышка которого поднимался лёгкий, едкий дымок. Кара почувствовала, как по спине пробежал холодок – от этого дыма исходил резкий, удушливый запах, напоминающий одновременно и горящую серу, и какой-то неизвестный, едкий минерал, от которого першило в горле и слезились глаза. «Что это за дьявольская смесь?» – мелькнуло у неё в голове. – «Неужели они научились добывать огонь из самих камней, как шептали легенды о горных духах, или это какая-то особая, горючая смола, которую они находят в глубоких, тёмных пещерах, там, где не ступала нога человека?»

Прежде чем метнуть сосуд, Грава издал низкий, гортанный, почти нечленораздельный вой, поднимая сосуд к небу, словно показывая его каким-то невидимым, тёмным богам. Он совершил несколько странных, резких, дёрганых движений всем телом, будто исполняя какой-то дикий, первобытный танец. Кара заметила, как он, не сводя своих горящих глаз с цели, достал из кожаного мешочка на поясе щепоть чего-то тёмного, похожего на толчёный камень или чёрную соль, и с гортанным, заклинающим бормотанием бросил это в горлышко сосуда. Из сосуда на мгновение вырвался сноп искр неестественного, ядовито-зелёного цвета, а воздух наполнился низким, вибрирующим гулом, от которого закладывало уши и по телу пробегала неприятная дрожь.

Затем, с новым, ещё более яростным и торжествующим криком, Грава размахнулся и швырнул сосуд в сторону укрытия охотников. Сосуд с глухим стуком ударился о ствол поваленного дерева и разбился. И в то же мгновение из него вырвалось ослепительно-яркое, режущее глаза пламя неестественного, грязно-жёлтого цвета с фиолетовыми искрами. Оно с невероятной скоростью, словно живое, голодное чудовище, охватило сухое дерево, траву, кустарник вокруг. Раздался оглушительный, высокий, почти визжащий, шипящий треск, не похожий на привычное потрескивание дров, а скорее на звук множества разъярённых змей. От самого пламени почти не было привычного дыма, лишь едкий, удушливый чёрный чад, от которого слезились глаза и перехватывало дыхание, вызывая приступы кашля. Температура воздуха даже там, где прятались Кара и Торн, резко подскочила, обжигая кожу.

Сухое дерево вспыхнуло, как огромный факел, его ветви корчились и трещали, охваченные этим дьявольским огнём. Кара с ужасом увидела, как шкуры, служившие укрытием для охотников, мгновенно сгорают, превращаясь в пепел, а сами люди, охваченные пламенем, катаются по земле, издавая душераздирающие, нечеловеческие крики. Их тела чернели и обугливались на глазах. Кора на ближайших, ещё зелёных деревьях обуглилась и вздулась пузырями, словно их коснулось что-то невероятно горячее, высасывающее саму жизнь. А в самом эпицентре, где разбился сосуд, несколько крупных гранитных валунов, на которые попала горящая смесь, начали трескаться с резким звуком, а их края, казалось, слегка оплыли, покрываясь тонкой, стекловидной, черноватой коркой – зрелище настолько невероятное и пугающее, что разум отказывался его принимать.

Кара зажала рот рукой, чтобы не закричать от ужаса. Торн, его лицо стало пепельно-серым, с силой стиснул её плечо. Они впервые видели "каменный огонь" в действии, и это было зрелище, превосходящее все их самые страшные опасения. Это было оружие абсолютного, тотального уничтожения, против которого у них не было никакой защиты. Верный, скуля от страха и боли (жар, видимо, обжигал ему лапы), прижался к земле, его тело била крупная дрожь.

Расправа заканчивается быстро и страшно. Неандертальцы, убедившись, что никто из их жертв не остался в живых, издают единый, мощный, гортанный клич, от которого, казалось, задрожали деревья. Вожак (Хасс) подходит к самому большошему костру, который ещё пожирал останки укрытия охотников, и что-то бросает в огонь – возможно, часть трофея или какой-то ритуальный предмет. Остальные некоторое время стоят вокруг огня, ударяя копьями о землю в каком-то мрачном, первобытном ритме, прежде чем всей своей дикой, первобытной ордой скрыться в лесу, оставляя за собой лишь выжженную, дымящуюся землю, обугленные останки и невыносимый запах горелого мяса.

Когда последний неандерталец исчез из вида, Кара и Торн, потрясённые до глубины души, ещё долго не могли сдвинуться с места. Увиденное парализовало их волю, их разум. Ярость, ужас, глубочайшее, почти невыносимое сострадание к неизвестным жертвам и леденящее душу бессилие боролись в их душах.

Теперь они знали врага в лицо. Это были не просто дикари, какими они могли их себе представить. Это были безжалостные, бесчеловечные убийцы, обладающие страшным, почти магическим оружием, способным плавить камни и сжигать всё живое. Угроза, о которой они до этого только смутно догадывались, стала реальной, осязаемой и смертельно опасной.

Мысль о том, что их собственное племя, их родные, их друзья могут стать следующей жертвой этой безжалостной орды, была невыносимой. Что они могли противопоставить такой силе? Свои жалкие копья и стрелы? Свои ловушки?

Они, не сговариваясь, как только первый шок немного прошёл, бросились бежать. Бежать как можно дальше от этого проклятого места, от этого запаха смерти и гари, от этого древнего, первобытного ужаса. Но теперь их путь будет определяться не только поисками пищи и безопасности. Их путь будет отмечен этим новым, страшным знанием. И мучительным, почти неразрешимым вопросом: что делать дальше? Как предупредить своих? И есть ли у них, у всего их мира, хоть какой-то, самый ничтожный шанс противостоять такой нечеловеческой, разрушительной силе? Древний ужас, о котором шептали легенды, обрёл плоть и кровь, и он уже шёл по их земле, неся с собой огонь и смерть.

Глава 44: Пепел на Душе и Зов Крови

Они бежали, не разбирая дороги, подгоняемые ужасом, который леденил кровь и сковывал дыхание. Образы горящих заживо людей, гортанные, торжествующие крики неандертальцев, едкий запах гари и расплавленных камней преследовали их, въедаясь в память, как клеймо раскалённого железа. Верный, скуля от страха и остаточного жара, обжигавшего ему лапы, бежал рядом, прижимаясь то к ногам Кары, то к Торну, ища защиты у своих спутников, которые сами были на грани помешательства.

Наконец, когда силы окончательно покинули их, когда лёгкие горели огнём, а ноги подкашивались от усталости и пережитого напряжения, они рухнули на землю в какой-то глухой, заросшей густым папоротником лощине, на безопасном, как им показалось, расстоянии от страшной поляны.

Кара рухнула на землю, её тело сотрясала неконтролируемая, крупная дрожь. Она обхватила себя руками, пытаясь унять стук собственных зубов, но это не помогало. Перед её глазами, сменяя друг друга, вспыхивали жуткие картины: горящие тела, искажённые ужасом лица, оплавленные камни… Она пыталась что-то сказать, но из горла вырывались лишь тихие, сдавленные всхлипы. Несколько долгих минут она не могла произнести ни слова, её разум отказывался принять увиденное.

Торн сидел, тяжело опираясь на руки, его плечи поникли, а дыхание было прерывистым и хриплым. Его руки, привыкшие к оружию, к силе, мелко дрожали, но он сжал их в кулаки, пытаясь подавить эту предательскую слабость. В отличие от Кары, он молчал, его лицо превратилось в ледяную, непроницаемую маску. Но в его глазах, устремлённых в пустоту, горел холодный, сосредоточенный огонь. Тишина леса вокруг, обычно полная жизни и скрытых звуков, теперь казалась оглушающей, неестественной после того ада, свидетелями которого они стали.

Первым нарушил гнетущее молчание Торн. Его голос был глухим, лишённым всяких эмоций, словно он говорил из глубокого, тёмного колодца.

– Они… они их всех сожгли… – прохрипел он, глядя перед собой невидящим взглядом. – Просто сожгли. Как сухие ветки.

Его мозг, привыкший к бою и опасности, лихорадочно, почти механически анализировал увиденное. «Они действовали как стая волков, – билась в его голове мысль, – но слаженнее, безжалостнее. Быстрее, чем наши лучшие воины. Этот огонь… он не оставляет шансов. Нужно понять, как они его создают, как его можно избежать… если это вообще возможно». Ярость, холодная и расчётливая, начала подниматься в нём, вытесняя первоначальный ужас.

Кара судорожно сглотнула, пытаясь подавить рвотный позыв. Когда первый шок немного отступил, её прорвало – не криком, а тихим, монотонным, полным отчаяния шёпотом, она снова и снова повторяла: "Сожгли… всех сожгли…" Её взгляд был пустым, обращённым внутрь, к тем кошмарным образам, от которых она не могла избавиться.

– Этот огонь… Торн… я никогда не видела ничего подобного. Камни… некоторые из них плавились, как смола. Это… это не огонь людей. И тот шаман… Грава… ты видел, как он двигался? Словно не он управлял огнём, а какой-то древний, злобный дух, вселившийся в него, управлял им самим. Он не просто бросал сосуд – он совершал ритуал, призывал эту разрушительную силу. В его криках не было человеческой ярости, только холодное, почти механическое исполнение какого-то жуткого обряда. Казалось, он единственный из них знал истинную природу этого огня, словно он был его жрецом, а не просто воином.  Этот огонь был не просто разрушительным – он был злым. В нём чувствовалась какая-то древняя, тёмная сила, словно он был порождением тех самых кошмаров, что мучили её во снах, тех теней с пустыми глазницами, о которых шептал Ург. Это был не огонь жизни, а огонь смерти, оскверняющий всё, к чему прикасался.

Она вспомнила, как пульсировал её шрам-спираль на запястье в момент вспышки. Это не было простым совпадением. Этот огонь был связан с чем-то древним, злым, и её тело, её дух чувствовали это.

Что они могли бы сделать? Два человека, вооружённые одним ножом и заострённой палкой, против этой орды, против этой стихии огня? Чувство абсолютного, подавляющего бессилия охватило их, лишая последней надежды.

И тут, сквозь пелену ужаса и оцепенения, к Каре пришла новая, ещё более страшная мысль. Она представила на месте тех несчастных, сожжённых заживо охотников своих соплеменников. Вот её отец, Гром, отчаянно пытающийся защитить запруды Клана Бобра от этого огненного ада. Вот её мать, с искажённым от ужаса лицом… И Лиан. Яркой, болезненной вспышкой перед её глазами возник образ сестры: Лиан, веснушчатая, рыжеволосая, заливисто смеётся, пытаясь неуклюжими пальчиками сплести свой первый, кривой браслет из речных ракушек, её волосы золотятся в луче солнца, проникающем сквозь крышу их жилища… Что стало бы с ней, с её смехом, с её веснушками, столкнись она с этой ордой? Образы разрушенного стойбища, которое они видели ранее, смешались с видениями их родной долины, охваченной "каменным огнём". Холодный пот выступил у неё на лбу.

Образы разрушенного стойбища, которое они видели несколько дней назад, смешались в её сознании с видениями их родной долины Дона, их уютных пещер, их священных мест, охваченных этим всепожирающим, нечеловеческим "каменным огнём". Холодный пот выступил у неё на лбу.

Торн тоже молчал, но его сжатые челюсти и потемневшие глаза говорили о том, что и его мысли были там, у родного Дона. Он думал о воинах Клана Щуки, о старом, упрямом Грохе, о молодых ребятах, которых он знал с детства, с которыми делил тяготы охоты и радость побед. Какими бы ни были их разногласия, их вражда, они были его народом. Он вспомнил смутные, почти забытые рассказы стариков о "людях-зверях", волосатых и жестоких, которые, по преданиям, приходили с далёких северных гор в древние, тёмные времена, неся с собой смерть и разрушение. Может быть, это были они? Те самые, из древних кошмаров?

Они оба, не сговариваясь, пришли к одному и тому же ужасающему выводу: их племя, раздираемое внутренними распрями, гордое своей силой, но совершенно неподготовленное к такой войне, не имеющее ни малейшего понятия о таком враге и таком оружии, будет обречено на полное, неминуемое уничтожение, если эти неандертальцы дойдут до их земель.

Ужас и жалость к погибшим, которых они даже не знали, постепенно начали сменяться другими, более сильными чувствами. Отчаяние, острое, как нож, вонзилось в сердце Кары. А за ним пришла ярость. Жгучая, бессильная, почти слепая ярость по отношению к этим существам, которые посмели так жестоко, так бесчеловечно оборвать чужие жизни.

– Они не люди! – выкрикнула она, её голос сорвался, полный слёз и гнева. – Они чудовища! Как можно быть такими… такими жестокими? За что?!

Она ударила кулаком по мокрой, холодной земле, не чувствуя боли.

Торн молчал, но его ярость была не менее сильной. Она была направлена не только на врага, но и на собственное бессилие, на эту проклятую судьбу, которая забросила их так далеко от дома и сделала свидетелями такого ужаса. Он сжимал кулаки так, что костяшки побелели, его челюсти были сведены до скрипа. Почему это происходит? За что такая участь тем мирным охотникам, которые просто жили своей жизнью? И почему их собственное племя, их народ, должен стать следующей жертвой этой кровавой, бессмысленной бойни?

Постепенно, сквозь бурю эмоций, начало пробиваться холодное, отрезвляющее осознание. Они – единственные, кто видел это. Единственные, кто знает правду об этой страшной, неминуемой угрозе.

– Торн… – Кара подняла на него свои заплаканные, но уже более осмысленные глаза. – Наше племя… они ведь ничего не знают. Они будут продолжать свои споры о старых обидах, о границах охотничьих угодий, о праве на тотемы… а эти… эти придут и сожгут их всех. Как тех несчастных.

Её голос дрожал, но в нём уже слышались новые, твёрдые нотки.

Торн мрачно кивнул.

– Да, ты права, – его голос был глухим. – Даже если мы вернёмся и расскажем… кто нам поверит? Грох? Он назовёт нас трусами, которые выдумали страшилки, чтобы вымолить прощение. Грак? Он будет только рад, если нас снова бросят в яму или изгонят навсегда. Они не поверят. Они слишком слепы в своей гордыне и своей вражде.

Кара решительно вытерла слёзы тыльной стороной ладони.

– Но мы должны попытаться, Торн! Мы не можем… мы не можем просто знать это и ничего не делать. Это наш народ. Наша кровь. Там наши родные, наши друзья… даже если они изгнали нас, даже если они считают нас врагами… мы не можем позволить им погибнуть вот так, в неведении, без шанса на спасение.

В её голосе звучала такая убеждённость, такая отчаянная решимость, что Торн невольно посмотрел на неё с удивлением.

Несмотря на все обиды, на боль изгнания, на предательство, которое они испытали со стороны своего племени, инстинкт, древний, как сама жизнь, зов крови, чувство принадлежности к своему народу оказались сильнее. Они поняли, что их личное выживание, их любовь, их надежда на будущее теряют всякий смысл, если их народ, их корни, будут уничтожены.

Мысль, пока ещё нечёткая, пугающая своей невыполнимостью, но такая настойчивая, зародилась в их сердцах. Вернуться. Предупредить. Даже если это будет стоить им свободы. Даже если это будет стоить им жизни. Даже если их не послушают, если их снова предадут. Они должны попытаться. Это стало их новым, пусть и отчаянным, почти безнадёжным, но единственно возможным смыслом в этом рушащемся, охваченном ужасом мире. Пепел чужой трагедии лёг им на душу, но из этого пепла, как ни странно, начал прорастать росток новой, отчаянной ответственности. Зов крови оказался сильнее страха.

Кара ещё долго лежала без сна, глядя невидящими глазами на пляшущие тени от догорающего костра. Пепел чужой трагедии, казалось, осел не только на их одежде, но и в её душе, вызывая тошнотворное чувство безысходности. Вернуться? Предупредить тех, кто так жестоко изгнал её, кто проклял её любовь, кто считал её отступницей, нарушившей священные законы крови? «За что я должна рисковать своей жизнью, своей обретённой с таким трудом свободой, ради них?» – с горечью думала она. – «Ради Гроха, с его слепой гордыней и презрением к любому, кто смеет ему перечить? Ради Грака, чьи глаза всегда источали яд и ненависть? Ради тех старейшин, что молчаливо одобрили её изгнание, боясь пойти против воли вождя?»

Она вспомнила холодные, осуждающие взгляды соплеменников, шипение старух, когда она проходила мимо, боль и унижение, которые ей пришлось вынести. Её бунтарский дух, её нежелание мириться с несправедливостью, всё ещё жили в ней. «Они сами выбрали свою судьбу, отвернувшись от правды, от сострадания! Пусть теперь пожинают плоды своей слепоты!» – шептал ей какой-то тёмный, мстительный голос внутри. Она почти поддалась ему, почти убедила себя, что их с Торном путь лежит только вперёд, прочь от этого проклятого племени, к новой, свободной жизни, какой бы трудной она ни была.

Но потом перед её мысленным взором встало лицо Лиан, её маленькой, веснушчатой сестры, её широко раскрытые, доверчивые глаза. Вспомнилась мать, её тихая, молчаливая печаль в день их изгнания. Ильва, её верная подруга, которая тайком сунула ей в дорогу узелок с сушёными ягодами. Даже Ург, старый, ворчливый шаман, в чьих строгих глазах она иногда видела проблеск непонятной ей симпатии. Они ведь ни в чём не были виноваты. Они были просто частью того мира, который теперь мог быть стёрт с лица земли.

«Но если я промолчу, если я убегу, спасая только себя, чем я буду лучше тех, кто слепо следует жестоким законам?» – эта мысль пронзила её, как острое копьё. Её бунт был против несправедливости, против лжи, против слепоты. А разве не будет высшей несправедливостью, высшей слепотой – позволить погибнуть всем, и виновным, и невинным, из-за своей гордыни и обиды?

С этими тяжёлыми, противоречивыми мыслями она наконец провалилась в беспокойный, тревожный сон, который должен был принести ей не отдых, а последнее, самое страшное предупреждение.

Глава 45: Тени Прошлого, Зов Будущего

Тяжёлая, безлунная ночь окутала лес своим непроницаемым покрывалом. Костёр, который они с трудом развели в неглубокой, заросшей папоротником лощине, почти догорел, и лишь редкие, лениво тлеющие угольки отбрасывали слабые, дрожащие отсветы на измученные лица Кары и Торна. Верный, свернувшись клубком у их ног, беспокойно спал, его тело вздрагивало от каждого шороха, от каждого завывания ветра в кронах деревьев.

Сон не шёл. Образы страшной расправы, свидетелями которой они стали несколько часов назад, преследовали их, вспыхивая в темноте с пугающей отчётливостью. Горящие заживо люди, их нечеловеческие крики, искажённые первобытной яростью лица неандертальцев, неестественное, всепожирающее пламя "каменного огня" – всё это снова и снова проносилось перед их внутренним взором, заставляя кровь стынуть в жилах.

Кара лежала, глядя невидящими глазами на низко нависшие ветви. Её мучили кошмары наяву. Каждое мгновение той бойни отпечаталось в её памяти с фотографической точностью. Страх за своё племя, за тех, кого она оставила в далёкой долине Дона, смешивался с острым, почти невыносимым чувством вины – они знают, они видели, но они молчат, спасая собственные жизни, пока над их народом нависла смертельная угроза. Все тени прошлого – изгнание, вражда кланов, несправедливость законов – казались теперь такими мелкими, такими незначительными по сравнению с этим новым, всепоглощающим, древним ужасом.

Торн сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, его лицо было скрыто в тени. Он был более сдержан в проявлении своих чувств, но его напряжённая поза, его прерывистое дыхание выдавали ту бурю, что бушевала у него в душе. Он снова и снова анализировал увиденное, пытался оценить силу врага, их оружие, их тактику, и с каждой минутой всё яснее понимал всю безнадёжность возможного сопротивления их племени. Его прагматизм, его горький опыт изгнанника, кричали ему, что нужно бежать, бежать как можно дальше от этого проклятого места, от этих чудовищ. Но где-то в глубине души, под слоем обид и разочарований, шевелилось что-то иное – смутное, почти забытое чувство долга. Он помнил своё сиротское детство, помнил тех немногих, кто был добр к нему, помнил, что племя, несмотря на всю его жестокость и несправедливость, всё же было его домом, его корнями.

Атмосфера в их маленьком, временном убежище была тяжёлой, гнетущей. Молчание, густое и вязкое, прерывалось лишь редкими, судорожными вздохами да тихим скулежом Верного, которому, видимо, тоже снились кошмары.

Наконец, Кара не выдержала. Она села, её глаза в темноте горели лихорадочным, почти безумным огнём. Это был не просто разговор – это был крик её души, рвущийся наружу из самого сердца ужаса и отчаяния.

– Торн, – её голос был хриплым, дрожащим, но в нём уже слышалась стальная решимость. – Мы не можем так… Мы не можем просто бежать дальше, зная, что они идут. Это наше племя. Да, они изгнали нас. Да, их законы были жестоки и несправедливы. Наша любовь… она была нарушением закона крови, страшным преступлением в их глазах… Но что теперь стоят все эти законы? Что стоит вековая вражда Бобров и Щук, когда на кону жизнь каждого из них? Моего отца, моей матери… Ильвы, моей верной подруги… даже упрямого Гроха и злобного Грака… они все погибнут, если не узнают правды!

Она замолчала на мгновение, пытаясь перевести дух, её грудь высоко вздымалась.

– Я видела их, Торн, – продолжала она, её голос набрал силу. – Я видела их глаза. В них нет ничего человеческого. Они не остановятся. Они уничтожат всё. Нашу долину, наши пещеры, наши реки, наши священные камни… всё превратится в пепел, как та страшная поляна. Всё, что мы когда-то любили, всё, что было нам дорого, исчезнет навсегда.

Она посмотрела на Торна, её взгляд был полон боли и отчаянной мольбы.

– Мы должны их предупредить, Торн. Мы обязаны. Это наш долг.

Торн долго молчал, глядя на догорающие угли. Наконец, он медленно поднял голову. Его лицо было измученным, а в голосе звучала глубокая, застарелая горечь.

– Предупредить? – он усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья, лишь бесконечная усталость и разочарование. – Кара, ты слышишь себя? Кто нас послушает? Два изгнанника, два предателя в их глазах. Они скорее убьют нас на месте, прежде чем мы успеем вымолвить хоть слово, чем поверят нам.

Он провёл рукой по лицу, пытаясь стереть с него тень безысходности.

– Грох… он посмеётся нам в лицо. Скажет, что мы выдумали эти страшилки, чтобы спасти свои шкуры или посеять панику и смуту в племени. Грак… он будет только рад. Он использует это, чтобы ещё больше очернить нас, чтобы доказать всем, какие мы ничтожества. Они скажут, что мы сбежали, испугались наказания, а теперь пытаемся вернуться, прикрываясь лживыми баснями.

Его голос стал жёстче, в нём зазвучали нотки гнева.

– Мы потратим драгоценное время, мы будем рисковать своими жизнями, ради чего? Чтобы нас снова унизили, снова прогнали? Или ещё хуже – чтобы нас принесли в жертву духам, как виновников всех бед? Нет, Кара. Наш путь – выживание. Здесь, вдали от них. Мы выбрали его сами, когда бежали от их несправедливости.

Слова Торна были полны горькой, неоспоримой правды. Кара знала, что он прав. Знала, как жестоко и несправедливо может быть их племя, как слепы и упрямы могут быть их вожди. Но она не могла, не хотела сдаваться.

– А если не попытаемся? – её голос снова дрогнул, но на этот раз от отчаяния. – Сможем ли мы жить с этим, Торн? Зная, что могли спасти их, но испугались? Зная, что они погибли из-за нашего молчания, из-за нашего страха?

Она подошла к нему, опустилась на колени рядом, взяла его загрубевшую, исцарапанную руку в свои.

– Наша любовь… она нарушила их закон, – прошептала она, глядя ему в глаза. – Из-за неё мы стали изгнанниками. Но может быть, именно эта любовь, это единство, которое мы нашли здесь, вдали от них, это то, что отличает нас от них… может быть, именно это поможет нам сделать то, что не под силу другим? Может быть, мы сможем достучаться до их сердец, если не до их разума?

Она вспомнила маленькую Лиан, свою сестру, её беззаботный смех, её широко раскрытые, доверчивые глаза. Вспомнила старую Дарру из Клана Бобра, которая тайком давала ей сушёные ягоды, когда её отец был особенно суров. Даже Урга, старого, ворчливого шамана, который, несмотря на свою строгость, всегда смотрел на неё с какой-то скрытой теплотой. Неужели все они должны погибнуть из-за гордыни и слепоты нескольких вождей?

Торн долго смотрел на неё, на её заплаканное, но такое решительное лицо. Он видел в ней не только любимую женщину, ту, ради которой он был готов пойти на всё. Он видел в ней силу духа, которую не сломили ни изгнание, ни лишения, ни смертельная опасность. Он видел в ней ту, кто готов был пожертвовать собой ради других, даже ради тех, кто причинил ей столько зла. И его прагматизм, его горький опыт, его застарелые обиды начали медленно, неохотно уступать место чему-то другому, чему-то более глубокому, более человеческому.

Наконец, после долгого, мучительного молчания, он тяжело вздохнул.

– Хорошо, Кара, – его голос был глухим, но в нём уже не было прежней безнадёжности. – Ты права. Будь по-твоему. Мы попытаемся.

Он сжал её руку.

– Я не верю в успех, – продолжал он, глядя ей прямо в глаза. – Я почти уверен, что это безумие, чистое безумие. Нас, скорее всего, ждёт смерть или позор. Но… – он замолчал на мгновение, подбирая слова, – но я не смогу жить, зная, что мы даже не попытались. Если мы погибнем… то погибнем вместе, пытаясь сделать что-то правильное. Что-то, во что веришь ты.

В его глазах, впервые за многие дни, мелькнул слабый огонёк надежды, или, может быть, просто отчаянной решимости.

Решение было принято. Тяжёлое, почти самоубийственное, но единственно возможное для них сейчас. Их путь снова менял направление. Теперь они шли не от опасности, а навстречу ей, навстречу своему прошлому, навстречу почти неминуемой гибели. Но в их сердцах, рядом со страхом и отчаянием, зародилось что-то новое – чувство выполненного, пусть и страшного, долга, и ещё более крепкое, выстраданное единство.

Верный, который всё это время внимательно, не сводя с них своих умных, жёлтых глаз, слушал их разговор, словно понимая каждое слово, каждое движение их души, медленно поднялся. Он подошёл к Каре и ткнулся своей мокрой, холодной мордой ей в руку. Затем он повернулся к Торну и, после короткого колебания, лизнул его раненое предплечье. В его взгляде читалась безмолвная, но такая понятная преданность. Он был готов идти с ними, куда бы они ни направились, делить с ними все опасности этого страшного, неизвестного пути.

Он уже не был просто спасённым зверем, случайным спутником. Он был их другом, их защитником, их проводником. Его острое чутьё, его сила, его верность будут им жизненно необходимы на этом опасном, почти безнадёжном пути назад, к своему обречённому племени. Трое против дикости. Трое против древнего ужаса. Трое, связанные узами крови, любви и отчаянной надежды. Их путь домой начинался.

Той ночью Каре приснился особенно яркий и страшный сон. Чёрный, удушливый дым, тот самый, что снился ей и Ургу ещё до их побега, клубился, заполняя всё вокруг. Но теперь из этого дыма проступали очертания – огромные, приземистые тени с горящими, как угли, глазами. Они шли по её родной долине Дона, и за ними оставался лишь пепел и выжженная земля. Река окрасилась в кроваво-красный цвет. И вдруг спираль на её запястье вспыхнула обжигающим огнём, причиняя нестерпимую боль, и она услышала далёкий, но отчётливый, полный ужаса и отчаяния голос Лары-Белого Крыла: 'Они идут! Огонь пожрёт кости! Духи реки плачут!..' Кара проснулась с криком, её сердце бешено колотилось, а на запястье, там, где был шрам, ощущалось лёгкое, но неприятное жжение.

Глава 46: Путь через Пепелище

Рассвет следующего дня после страшного решения был холодным и серым, как тот самый пепел, что покрывал теперь, казалось, всю землю вокруг них. Воздух был тяжёлым, пропитанным застарелым запахом гари и чего-то ещё, неуловимо-тревожного, от чего Верный часто останавливался, его ноздри судорожно втягивали воздух, а из горла вырывалось тихое, предупреждающее рычание. Решение вернуться, предупредить своё племя, тяжёлым камнем лежало на сердце Кары и Торна, но оно же придавало их шагам новую, отчаянную, почти лихорадочную цель.

Они почти не спали этой ночью, образы увиденного накануне, на той проклятой поляне, преследовали их, не давая покоя. Но с первыми, робкими лучами солнца, едва пробившимися сквозь густые, плачущие утренней росой кроны, они поднялись. Молча, почти не глядя друг на друга, словно боясь прочесть в глазах другого сомнение или угасающий огонь вчерашней решимости, они собрали свои немногочисленные пожитки. Верный, словно почувствовав их мрачную сосредоточенность, поднялся вместе с ними, его жёлтые глаза внимательно следили за каждым их движением. Он уже не выглядел просто настороженным зверем – в его взгляде читалась собранность и готовность следовать за ними, куда бы они ни пошли, в самый огненный ад.

Путь назад был путём навстречу неизвестности и почти верной опасности. Они понимали, что, возможно, придётся идти по пятам той самой орды, чтобы лучше понять их маршрут, их численность, их намерения. Это было безумием, граничащим с самоубийством, но другого выхода они не видели. Осторожность, ставшая их второй натурой за долгие недели скитаний, теперь должна была сочетаться с необходимостью двигаться быстро и целенаправленно.

Торн, как всегда, пошёл первым, его фигура, напряжённая и собранная, вырисовывалась на фоне утреннего, туманного леса. Его лицо было непроницаемым, как камень, но Кара видела, как плотно сжаты его челюсти и как иногда подрагивают желваки на скулах. Он нёс на себе не только вес их скудных припасов, но и тяжесть принятого решения. Кара следовала за ним, стараясь не отставать, её сердце стучало в такт их шагам – то замирая от дурного предчувствия, то разгоняясь от отчаянной надежды успеть. Верный трусил рядом, его нос был опущен к земле, он постоянно принюхивался, его уши ловили каждый шорох, каждый треск ветки. Они сделали первые шаги в направлении, откуда пришли, но теперь их вела не надежда на спасение, а отчаянная, почти безнадёжная попытка спасти других.

Их путь назад превратился в марафон отчаяния. Дни сливались в бесконечную череду усталости и тревоги. Солнце успело трижды обновить свой огненный круг над верхушками незнакомых деревьев, прежде чем они наткнулись на первое по-настоящему крупное свидетельство продвижения орды – выжженную дочерна широкую просеку в некогда густом сосновом бору. Земля здесь была горячей на ощупь даже спустя, казалось, несколько дней, а воздух всё ещё отдавал едким запахом гари, от которого першило в горле и слезились глаза. Верный скулил, прижимаясь к ногам Кары, его чутьё явно страдало от этого неестественного зловония.

Они шли, стараясь держаться края выжженной земли, где следы неандертальцев были особенно чёткими – широкие, грубые отпечатки, словно оставленные каким-то первобытным гигантом. Торн, чей опыт следопыта теперь был их единственной картой в этом аду, отмечал каждую деталь: вот здесь орда останавливалась на короткий привал, оставив после себя обглоданные кости и груды мусора; вот здесь они свернули, обойдя непроходимое болото, о существовании которого Кара и Торн даже не подозревали. Несколько раз им казалось, что они теряют след – прошедший накануне сильный ливень смыл многие отпечатки, превратив низины в вязкое месиво. Тогда Торн часами ползал на коленях, всматриваясь в каждый излом ветки, в каждый примятый листок, пока Верный, его нос почти касался земли, не выводил их снова на верный путь, который, впрочем, вёл лишь к новым картинам разрушения.

Луна успела заметно округлиться, прежде чем они, преодолев затяжной, каменистый перевал, с которого открывался вид на бескрайние, уходящие за горизонт леса, снова увидели его – дым. На этот раз он был ближе, и сердце Кары сжалось от дурного предчувствия. Казалось, они шли целую вечность, а ужас лишь приближался, неумолимо сокращая расстояние.

Верный шёл впереди, его нос был почти прижат к земле, но иногда он останавливался, замирал и, припав ухом к почве, надолго застывал в напряжённой позе, словно вслушивался в какие-то недоступные человеческому слуху вибрации, в тайный шёпот самой земли. Кара не раз замечала эту его странную привычку, особенно в местах, где следы были неясными или где ощущалась скрытая опасность. Это было не просто звериное чутьё, не только острый нюх. В такие моменты казалось, что волк читает какие-то невидимые знаки, оставленные не на поверхности, а в самой глубине этого древнего леса. Она вспомнила обрывки легенд, которые рассказывали старики Клана Лебедя о первых Волках – не тех, что последовали за Следопытом, а о тех, кто жил в гармонии с природой – говорили, что они понимали «язык земли», могли находить скрытые источники и предсказывать дрожь земли задолго до того, как её чувствовали люди. Раньше это казалось ей просто красивой сказкой, но теперь, глядя на Верного, она начинала верить, что в этих древних преданиях была доля истины.

Чем дальше они шли, тем чаще им на пути встречались новые, страшные свидетельства присутствия и бессмысленной жестокости неандертальской орды. Это уже не были просто следы на земле. Это были глубокие, незаживающие шрамы, оставленные на теле этого древнего леса.

Они находили небольшие, разорённые стоянки – возможно, временные охотничьи лагеря или укрытия одиноких собирателей, неосторожно оказавшихся на пути неумолимого потока. Несколько наспех сложенных шалашей из веток были разломаны, словно их топтал какой-то гигантский, разъярённый зверь, а остатки скудной утвари – сломанные деревянные миски, черепки грубой глиняной посуды, которые кто-то когда-то с любовью вылепил, – были разбросаны вокруг, втоптаны в грязь.

На одном из таких разорённых пепелищ, среди хаоса и разрушения, на уцелевшем, обугленном шесте от шалаша, Торн заметил странную деталь, от которой у него неприятно засосало под ложечкой. Рядом с грубо нацарапанными, незнакомыми символами, которые они уже видели раньше и которые, несомненно, принадлежали неандертальцам, кто-то неумело, но отчётливо нарисовал свежим углём отпечаток волчьей лапы. А на оборванном куске прочной кожаной верёвки, валявшемся неподалёку, Кара с ужасом узнала специфический, хитрый узел – такой использовали только в Клане Волка для крепления особо мощных ловушек на крупного зверя. Её сердце тревожно сжалось. Неужели Следопыт… неужели он мог быть связан с этими чудовищами не просто как проводник, а как их пособник, оставляющий свои зловещие метки? Перевёрнутые, сломанные силки на мелкую дичь, разбросанные вокруг, свидетельствовали о том, что здесь жили люди, пытавшиеся прокормить себя скромными дарами этого леса. Теперь от их простого, незатейливого быта не осталось ничего, кроме безмолвного хаоса и леденящего душу разрушения.

Однажды, когда они пересекали широкую, заболоченную низину, где следы неандертальцев становились нечёткими и терялись в топкой грязи, Торн, выбившись из сил, предложил остановиться на короткий привал. Но Верный вдруг повёл себя странно. Он заскулил, закрутился на месте, а затем, игнорируя команду Торна, уверенно потянул Кару за край её шкуры в сторону, к небольшому, едва заметному холмику, поросшему чахлым кустарником.

– Да что с тобой, Верный? – проворчал Торн, раздражённый его непослушанием. – Здесь нет ни воды, ни укрытия.

Но волк был настойчив. Дотащив их до подножия холма, он вдруг замер, припал ухом к земле и застыл так на несколько долгих мгновений, его тело напряглось, как перед прыжком. Затем он поднял голову и коротко, но выразительно тявкнул, указывая мордой на вершину холма.

Кара, помня о его странной чувствительности, решила довериться ему.

– Пойдём, Торн, посмотрим, что он там учуял, – сказала она.

С трудом взобравшись на скользкий склон, они увидели то, чего не могли заметить снизу. За холмом, буквально в нескольких сотнях шагов, располагался небольшой, хорошо замаскированный лагерь неандертальцев – видимо, тыловой отряд или группа отставших. Если бы они остановились в низине, их бы наверняка заметили.

– Духи предков… – прошептал Торн, глядя на Верного с новым, почти суеверным уважением. – Он не просто чует, он… он словно слышит шаги судьбы по этой земле.

Кара молча кивнула. Легенды о "языке земли", который понимали древние Волки, теперь не казались ей просто сказками. Их Верный был не просто зверем. Он был их проводником, их ангелом-хранителем в этом аду.

Им попадались целые участки леса, где деревья были обуглены и почернели от огня. Это был не обычный лесной пожар, который распространяется широко, но щадит могучие, вековые стволы. Здесь огонь был локальным, но невероятно сильным, словно кто-то направлял его с дьявольской точностью, выжигая всё живое на своём пути. Земля была покрыта толстым слоем липкого, жирного пепла, а некоторые камни несли на себе уже знакомые им следы оплавления – жуткое, молчаливое напоминание о "каменном огне", перед которым, казалось, не было спасения.

Иногда они находили кости животных – оленей, диких кабанов, даже останки могучего тура, – но это были не просто останки охотничьей добычи. Кости были переломаны с какой-то излишней, почти садистской жестокостью, черепа раздроблены в мелкую крошку, а мясо, если оно и было, съедено лишь частично, остальное брошено на растерзание стервятникам и стаям голодных ворон, которые с карканьем кружили над этими местами. Это была не охота ради пропитания – это было бессмысленное убийство ради убийства, жуткая демонстрация силы и первобытной, звериной жестокости.

Каждый такой знак разрушения ложился тяжёлым, невидимым грузом на их души, усиливая ужас и подтачивая остатки надежды. Они всё яснее понимали, что имеют дело не просто с дикарями, а с планомерными, безжалостными уничтожителями всего живого, с какой-то тёмной, разрушительной силой, вырвавшейся из древних кошмаров.

К вечеру второго дня пути, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в кроваво-багровые тона, они вышли на небольшую, некогда уютную поляну, окружённую старыми, разлапистыми соснами. Здесь, у небольшого, всё ещё чисто и беззаботно журчащего ручья, когда-то теплилась жизнь. Теперь же от неё остались лишь дымящиеся, зловонные руины. Это было ещё одно разорённое стойбище, но оно было заметно крупнее тех, что они видели раньше. Видимо, здесь жил небольшой, мирный клан, о существовании которого Кара и Торн даже не подозревали.

Следы разрушения здесь были ещё более очевидными и страшными. Несколько шалашей, более основательных, чем те, что они видели ранее, были сожжены дотла. Вокруг валялись не только разбитые горшки и сломанные орудия труда, но и предметы, явно имевшие для их владельцев особую, личную ценность: обугленные остатки плетёных циновок с неясным, выцветшим узором, несколько женских украшений из речных ракушек и просверленных клыков мелких хищников, рассыпанных по земле, словно кто-то в ярости сорвал их с шеи или руки беззащитной жертвы.

Кара, её сердце сжималось от невыносимой боли и сострадания, нашла у входа в один из сожжённых шалашей маленькую, вырезанную из дерева фигурку птицы – детскую игрушку. Она была почти полностью обуглена, но ещё сохраняла свою неуклюжую, трогательную форму. Кара подняла её дрожащими руками, и горький комок подкатил к её горлу. Она представила себе ребёнка, который играл этой птичкой, его смех, его беззаботную жизнь, так жестоко и внезапно оборванную.

Человеческих тел они, к своему смешанному чувству облегчения и ещё большего ужаса, не нашли и здесь. Но это не успокаивало. Наоборот, это вызывало ещё большую тревогу. Следы множества неандертальцев, чёткие и глубокие, вели от разорённого стойбища дальше, вглубь леса, на север. Что они сделали с жителями этого клана? Убили и унесли тела, чтобы скрыть следы своих злодеяний? Или… или угнали их с собой, как скот, на потеху или в рабство? Мысль о том, что эти несчастные могли попасть в плен к таким чудовищам, была ещё страшнее, чем мысль об их быстрой, пусть и мучительной, смерти.

Кара особенно тяжело переживала эти находки. Каждый брошенный предмет, каждый след борьбы, каждое разорённое жилище отзывались в её сердце острой, почти физической болью. Она видела в этих неизвестных жертвах отражение возможной, страшной судьбы своего собственного народа, своих родных. Чувство общности с этими безмолвными, невинными страдальцами росло с каждым часом, укрепляя её отчаянную, почти безумную решимость.

Вечером, укрывшись в глубоком, сыром овраге, они развели свой маленький, почти невидимый костёр. Долгое время они сидели молча, каждый думая о своём, но мысли их были об одном и том же – об увиденном ужасе, о той бездне жестокости, в которую, казалось, погружался их мир.

– Это не просто набег ради добычи, Кара, – наконец, нарушил тишину Торн. Его голос был глухим, лишённым всяких эмоций, словно он говорил сквозь толщу льда. – Они не грабят – они уничтожают. Всё подряд. Как саранча, пожирающая всё на своём пути. Они не оставляют ничего живого. Ни людей, ни зверей, ни даже деревьев.

Он посмотрел на Кару, в его глазах отражался холодный, мертвенный блеск догорающих углей.

– Да, – тихо ответила она, её голос был едва слышен за шумом ветра в ветвях. – Они идут, оставляя за собой только пепел и смерть. Словно хотят выжечь эту землю, очистить её от… от нас. От всех, кто не похож на них.

Она вспомнила рассказы стариков, передававшиеся из поколения в поколение, о древних, тёмных временах, о войнах, когда одно племя пыталось полностью уничтожить другое, изгнать его с родных земель, стереть даже память о нём. Но то, что делали эти существа, было ещё страшнее. Это была не просто война – это было планомерное, методичное истребление, почти ритуальное в своей безжалостности.

Они начинали понимать, что это не хаотичные, случайные атаки дикарей, движимых голодом или жаждой наживы. Это было целенаправленное, неумолимое движение, направленное на тотальное уничтожение всех "других" племён, всех, кто жил на этих землях до них. Это была своего рода "армия", пусть и примитивная, дикая, но обладающая страшной, разрушительной силой и единой, ужасающей целью. И эта армия, судя по всему, двигалась в сторону их родной долины, к берегам Дона.

Осознание этого делало их миссию ещё более важной, ещё более отчаянной. Они должны были успеть. Успеть предупредить своих, пока не стало слишком поздно. Пока их дом, их мир, их любовь не превратились в такое же дымящееся, безжизненное пепелище, как те, что они видели сегодня.

Ночь принесла с собой не отдых, а лишь новые тревоги и кошмары. Кара долго не могла уснуть, её мучил один и тот же вопрос: почему? За что такая нечеловеческая жестокость? Есть ли в этом какой-то скрытый, дьявольский смысл, или это просто слепая, первобытная ярость, жажда разрушения, заложенная в самой природе этих существ? Она чувствовала невыносимую тяжесть знания, которое ей предстояло донести до своего племени, и леденящий душу страх, что ей не поверят, что её снова осмеют, обвинят во лжи, или, хуже того, принесут в жертву, чтобы отвести гнев духов.

Торн лежал рядом, притворяясь спящим, но Кара слышала его прерывистое дыхание и чувствовала, как напряжено его тело. Он тоже думал. С каждым новым свидетельством жестокости неандертальцев он становился всё более мрачным и немногословным. Его решимость крепла, но и бремя ответственности давило на него всё сильнее. Он понимал, что их ждёт не просто трудный, опасный разговор с соплеменниками, а, возможно, новая, ещё более страшная битва – битва за умы и сердца своих, прежде чем начнётся битва с этим древним, первобытным злом, имя которому было – истребление.

Верный, чувствуя их подавленное настроение, старался держаться ближе. Он то тихо скулил, то осторожно тыкался своей мокрой, холодной мордой им в руки, словно пытаясь утешить, разделить их горе, их страх. Его молчаливое, преданное присутствие было единственным светлым пятном в этом мрачном, отчаянном путешествии через пепелище. Он был их безмолвным свидетелем, их единственным верным союзником на этом страшном, одиноком пути. Тень на их сердцах становилась всё гуще, но и решимость в их глазах – всё твёрже. Они должны были идти вперёд. Ради тех, кто ещё не знал, какая беда стоит у их порога. Ради тех, кого они любили.

Глава 47: Голоса в Пустоши

Пепел и запустение стали их постоянными спутниками. Кара, Торн и Верный продолжали свой тяжёлый путь на запад, к родной долине Дона, но теперь их вёл не только зов крови, но и мрачная необходимость понять истинные масштабы бедствия, постигшего эти земли. Они шли по следам неандертальской орды, и каждый шаг открывал им всё новые, леденящие душу картины разрушения.

Воздух был пропитан запахом гари и чего-то ещё, неуловимо-тревожного, от чего Верный часто останавливался, его ноздри судорожно втягивали воздух, а из горла вырывалось тихое, предупреждающее рычание. Он шёл впереди, его тело было напряжено, как натянутая тетива, каждый мускул был готов к прыжку или бегству. Кара и Торн, наученные горьким опытом, полностью доверяли его чутью.

Однажды, когда они пересекали неглубокий, заросший ивняком овраг, Верный внезапно замер, его уши встали торчком. Он тихо заскулил, а затем, опустив морду к земле, повёл их в сторону от основного, широкого следа неандертальцев. Здесь, в густой, примятой траве, виднелись другие отпечатки – человеческие, но они были хаотичными, прерывистыми, словно кто-то бежал, спотыкаясь, из последних сил, теряя направление. На одном из широких листьев лопуха Кара заметила тёмно-бурое пятно – запекшаяся кровь. Сердца Кары и Торна сжались от дурного предчувствия. Кто это был? Ещё одна жертва? Или, может быть, кто-то, кому удалось спастись?

– Смотри, – Торн указал на сломанную ветку. – Свежий излом. И ещё кровь. Он шёл сюда. Недавно.

Они переглянулись. Опасность преследовала их по пятам, но мысль о том, что где-то рядом может быть человек, нуждающийся в помощи, или тот, кто мог бы рассказать им больше об этих ужасных событиях, была сильнее страха. Соблюдая предельную осторожность, они решили следовать по этим слабым, отчаянным следам.

Следы привели их к густым зарослям дикой малины, почти непроходимым, а затем – к небольшому, скрытому в тени старых елей оврагу. Там, прислонившись спиной к стволу поваленного, вывороченного с корнем дерева, почти сливаясь с землёй из-за своей перепачканной грязью и сажей одежды, сидел человек.

Он был едва жив. Измождённый до крайности, его лицо, покрытое слоем копоти и засохшего пота, было серым, почти землистым. Когда он с трудом поднял голову на их шаги, его глаза, глубоко запавшие, но неожиданно светлые, почти волчьи, на мгновение вспыхнули отблеском былой гордости и дикой непокорности, прежде чем снова затуманиться болью. На его переносице белел старый, неровный шрам, придававший его измученному лицу выражение затаённой, даже сейчас, на пороге смерти, суровости.  Впалые щёки, заострившийся нос, лихорадочно блестевшие в полумраке глаза – всё говорило о перенесённых страданиях. Его одежда из грубых, но необычно выделанных шкур, с вышитым по вороту тусклым, но сложным узором из переплетённых синих и жёлтых нитей, какого Кара никогда не видела у своего племени, была изорвана в клочья, а на одной ноге, чуть выше колена, виднелась глубокая, рваная рана, из которой всё ещё сочилась тёмная кровь. Рядом с ним валялось сломанное пополам копьё с костяным наконечником, но само древко было сделано из какого-то тёмного, очень прочного дерева, которое не росло в их долине, и украшено тонкой, почти стёршейся резьбой, изображающей летящих беркутов.

Кара и Торн замерли, их руки невольно потянулись к оружию. Верный, шедший чуть впереди, тихо зарычал, но это был не агрессивный рык, а скорее настороженное ворчание. Он чувствовал слабость и страх, исходящие от этого человека.

Охотник, услышав их шаги или рычание Верного, с трудом поднял голову. Увидев их, он сначала попытался схватиться за обломок своего копья, его глаза на мгновение вспыхнули отчаянной, звериной решимостью. Но силы тут же оставили его, рука безвольно упала. Он смотрел на них с выражением ужаса, отчаяния и какой-то последней, угасающей надежды.

Кара, преодолев первоначальную настороженность, медленно, с поднятыми в знак мира руками, шагнула вперёд.

– Мы не враги, – тихо сказала она. – Мы хотим помочь.

Она достала из своего кожаного мешка небольшой бурдюк с водой – их драгоценный, почти иссякший запас – и протянула его раненому.

Охотник недоверчиво посмотрел на неё, затем на Торна, стоявшего чуть поодаль, затем на Верного, который, хоть и рычал, но не нападал. Жажда, видимо, была сильнее страха. Дрожащей рукой он взял бурдюк и сделал несколько жадных, судорожных глотков.

Торн тем временем осторожно подошёл и, опустившись на одно колено, осмотрел его рану.

– Глубокая, – коротко бросил он. – Нужно остановить кровь.

Он видел, что этот человек – не из их племени. Его черты лица, татуировка в виде извивающейся змеи на предплечье, обрывки украшений из разноцветных камней – всё говорило о том, что он чужак. Возможно, один из тех "Соседей", о которых они слышали.

Когда охотник немного пришёл в себя, утолив мучительную жажду, он попытался заговорить. Его голос был слабым, как шелест сухих листьев, хриплым, прерываемым приступами мучительного кашля, от которого его худое тело сотрясалось.

– Кто… кто это… сделал? – тихо спросила Кара, её голос был полон сострадания, она инстинктивно протянула руку, чтобы поддержать его голову.

Охотник с трудом сфокусировал на ней взгляд, его глаза лихорадочно блестели.

– Люди… с гор… демоны из каменных нор…  – прошептал он, его губы едва шевелились, каждое слово давалось ему с неимоверным трудом. – Волосатые… как звери… си-и-льные… огонь… огонь, что смеётся над водой… – он закашлялся, его лицо исказилось гримасой боли, на губах выступила кровавая пена.

– Огонь, что плавит камни? – быстро, но стараясь не напугать, спросил Торн, его голос был напряжённым.

Охотник судорожно кивнул, его глаза наполнились свежим ужасом, словно он снова переживал тот ад.

– Да… всё… сжи-и-гал… Нас… врасплох… как куропаток в силках… – его речь становилась всё более прерывистой, он задыхался.

– Но как они вас нашли? – настойчиво, но мягко спросила Кара. – Кто их привёл? Вы ведь знали эти леса, не так ли?

Охотник закрыл глаза, его лицо на мгновение застыло в маске невыразимой ненависти и боли.

– Пре-да-а-тель… – выдохнул он, это слово было почти не слышно. Он открыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на Каре. – Че-ло-век… носил… во-лчью шку-уру… Го-во-рил… на нашем… языке… Язык его – мёд, а сердце – гниль…  Знал… наши тро-опы… Мы… звали его… Сле-до-пыт… будь он проклят духами всех рек и лесов!… – он снова закашлялся, его тело обмякло, и Кара испугалась, что он уже умер. Но он сделал ещё один судорожный вдох. – Ду-ма-ли… друг… из племён… До-на…

При этих словах Кара и Торн похолодели. Их взгляды встретились поверх умирающего. Следопыт!

– Он… – охотник снова забился в кашле, его дыхание стало совсем слабым, почти неразличимым, – он обе-щал им… лёг-кую добы-ычу… он по-ка-зал им… наши та-айные стоя-янки… он вёл их… как па-стух… ве-дёт ста-адо… на у-бой…

По его впалым щекам покатились медленные, грязные слёзы.

– Пре-да-тель! Его сер-дце… бы-ло чёр-ное… как но-очь! Он от-дал нас… на рас-тер-за-ние этим… этим чу-до-ви-щам! – его голос сорвался на хриплый, бессильный стон.

Он замолчал, его грудь тяжело вздымалась. Кара смочила его губы остатками воды.

– Наш во-ождь… Зарр… – прошептал он через некоторое время, его взгляд стал блуждающим, словно он видел что-то за их спинами. – Хра-брый во-ин… но да-же он… по-нял… со-про-тив-ле-ние… бес-по-лез-но… Их сли-шком… мно-ого… и этот о-гонь… Он при-ка-зал нам… тем, кто уце-лел… от-сту-пать… Рас-се-и-вать-ся… Пы-тать-ся спа-стись… в ле-сах… найти… дру-гие пле-ме-на… пре-ду-пре-дить…

Он рассказал, прерываясь, что Зарр, возможно, раненый, увёл небольшую группу женщин и детей на юг, к большим, непроходимым болотам, надеясь, что там неандертальцы их не достанут. Остальные воины, пытаясь прикрыть их отход, почти все погибли.

– Я… я от-стал… от сво-их… – охотник снова закашлялся, его дыхание стало почти не слышным. – Ра-на… не да-ёт ид-ти… Я ду-мал… это ко-нец… по-ка не ус-лы-шал вас… ва-ше-го во-лка…

Он с трудом повернул голову и посмотрел на Верного, который сидел рядом с Карой, внимательно и скорбно наблюдая за ним. В его взгляде уже не было страха, а лишь какая-то глубокая, усталая признательность и понимание неизбежного.

Рассказ охотника давал им ценную, хоть и ужасающую, информацию. Теперь они знали наверняка: Следопыт – предатель и союзник неандертальцев. Неандертальцы планомерно уничтожают все племена на своём пути. И, возможно, где-то в этих лесах ещё бродят остатки племени Зарра, такие же измученные и преследуемые, как и они сами.

Кара и Торн сделали всё возможное, чтобы помочь раненому охотнику. Кара, используя остатки ткани от своей одежды и листья какого-то целебного, как ей показалось, растения, которые она нашла неподалёку, перевязала его рану. Торн оставил ему почти всю их оставшуюся воду и небольшой кусок вяленого мяса – их последний запас. Но они понимали, что не могут взять его с собой. Он был слишком слаб, чтобы идти, а им нужно было торопиться, каждая минута была на счету.

– Мы… мы пойдём на запад, к Дону, – сказала Кара, её голос был полон сострадания. – Мы должны предупредить своё племя. Если мы встретим Зарра… мы передадим ему твои слова.

Охотник слабо улыбнулся, в его глазах блеснула слабая искра благодарности.

– Спасибо… – прошептал он. – Пусть… пусть духи хранят вас… И… остерегайтесь человека-волка… он хуже любого зверя…

Его голос становился всё тише, дыхание – всё реже. Через несколько мгновений его глаза закрылись, и он затих.

Кара и Торн некоторое время молча стояли над ним. Его смерть, смерть этого неизвестного им человека, стала ещё одним страшным свидетельством той трагедии, что разворачивалась в этих лесах. Ещё одним грузом на их и без того отяжелевших сердцах.

Встреча с выжившим и его рассказ окончательно убедили их в необходимости как можно быстрее добраться до своей долины. Теперь они знали не только об угрозе извне, от неандертальцев, но и об угрозе изнутри, от предателя Следопыта. Гонка со временем становилась ещё более отчаянной, почти безнадёжной. Они должны были успеть, пока их народ не постигла та же участь, что и племя этого несчастного охотника.

Верный, который всё это время внимательно наблюдал за происходящим, подошёл к Каре и ткнулся своей мокрой мордой ей в руку, словно разделяя её горе и тревогу. Затем он посмотрел на запад, в ту сторону, куда лежал их путь, и тихо, но решительно зарычал. Он был готов. Они все были готовы. Их путь через пепелище продолжался, но теперь в нём было ещё больше отчаяния, и ещё больше решимости.

Сквозь Стену Неверия

Глава 48: Сердце Волка, Решение Людей

Холодная, безлунная ночь дышала сыростью и запахом прелой листвы. Кара спала, свернувшись под старой, вытертой шкурой, её дыхание было прерывистым и неглубоким. Сон, если это можно было назвать сном, был продолжением тех тревожных видений, что мучили её ещё в родной долине, но теперь, усиленный ужасом недавних дней, он обрёл новую, леденящую душу реальность.

Чёрный, удушливый дым, гуще и страшнее, чем прежде, клубился над знакомыми до боли очертаниями их стоянки у Дона. Он поднимался из-за холмов, заползал в низины, просачивался сквозь плетёные стены жилищ. Из этого дыма, как из кошмарного тумана, проступали неясные, но узнаваемо приземистые, могучие тени неандертальцев. Их глаза горели, как раскалённые угли, отражая багровые отсветы невидимого пламени. Кара слышала крики – не абстрактные, безликие вопли, а голоса, которые она знала, которые были частью её жизни. Отчаянный зов матери, испуганный вскрик Ильвы, тонкий, разрывающий сердце плач Лиан. Камни их святилищ, Камень Голосов, на котором Ург чертил свои знаки, трескались и рассыпались в прах под невидимым натиском этого дыма и теней. Шрам-спираль на её запястье во сне вспыхнул обжигающим огнём, причиняя почти физическую боль, словно раскалённое клеймо въедалось в её плоть.

Кара резко села, вся в холодном поту, с криком, застрявшим в горле. Сердце бешено колотилось, отдаваясь гулкими ударами в висках. Она судорожно обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Торн спал рядом, его дыхание было ровным, но лицо даже во сне оставалось напряжённым. Их утлое убежище под нависшими корнями старой ели казалось хрупким и ненадёжным перед лицом той вселенской катастрофы, что разворачивалась в её сознании. Кошмар был настолько реален, что ей казалось, будто едкий запах гари всё ещё витает в холодном ночном воздухе. Она коснулась своего запястья – оно горело, словно от недавнего ожога, кожа под пальцами была горячей и чувствительной.

Ужас, ледяной и всепоглощающий, сменился такой же ледяной, отчаянной решимостью. Этот сон – не просто игра измученного воображения, не просто отголосок дневных страхов. Это было последнее, самое настойчивое предупреждение духов, это был зов её крови, её земли. Глядя на спящего Торна, на его измученное, но такое родное лицо, Кара дала себе безмолвную, нерушимую клятву. Она больше не может бежать от опасности, спасая свою шкуру. Она должна бежать к своему племени, даже если это безумие, даже если это верная смерть. Видения её семьи, её друзей, гибнущих в огне и дыму, не оставляли ей выбора. Решимость, твёрдая, как донской кремень, вытеснила страх, оставляя лишь жгучую, нестерпимую необходимость действовать.

С первыми, робкими лучами рассвета, пробившимися сквозь густую хвою, Кара поднялась. Она была молчалива и необычайно сосредоточена, её движения были точными и выверенными, словно она уже знала, что ей предстоит сделать. Торн, проснувшись, сразу заметил перемену в ней – во взгляде, в осанке, в той ауре почти звенящей решимости, что окружала её. Он пока не задавал вопросов, но его сердце тревожно сжалось.

Они быстро и молча собрали свои скудные пожитки – несколько кремнёвых орудий, остатки вяленого мяса, бурдюк с водой. Верный, обычно спокойный по утрам, на этот раз вёл себя необычно. Он не ластился к Каре, выпрашивая утреннюю порцию ласки, а ходил кругами, тихо поскуливая, его уши были нервно прижаты к голове.

Когда они вышли на едва заметную тропу, намереваясь продолжить путь на запад, по следам неандертальской орды, Верный внезапно остановился как вкопанный. Его мускулистое тело напряглось, шерсть на загривке слегка приподнялась, а из горла вырвалось низкое, утробное рычание. Но смотрел он не вперёд, не по направлению предполагаемого движения врага, а назад, в ту сторону, откуда они только что пришли. Он опустил морду к земле, жадно и нервно обнюхивая следы, затем поднял её, втягивая воздух широко раскрытыми ноздрями. Его беспокойство нарастало с каждой секундой, перерастая в явную тревогу.

Торн, безоговорочно доверявший звериному чутью волка, тут же насторожился. Он внимательно осмотрел местность. На первый взгляд, ничего необычного – лишь их собственные, уже остывшие следы на влажной земле. Но присмотревшись, он заметил то, что ускользнуло бы от менее опытного взгляда – едва заметные, почти стёртые отпечатки, оставленные кем-то очень лёгким и осторожным, кем-то, кто умел двигаться по лесу, не оставляя явных примет. И что-то в этих следах, в манере их оставления, в том, как они пересекали их собственные, показалось ему смутно знакомым, вызывая неприятные, тревожные ассоциации. Так двигались лучшие следопыты Клана Щуки… или воины Клана Волка, обученные коварным приёмам Следопыта. Запах опасности, свежий и близкий, исходил не только от тех, кто шёл впереди, но и от тех, кто, возможно, следовал за ними по пятам. Угроза была двойной.

Тревожные знаки, поданные Верным, и та внутренняя, почти лихорадочная решимость, что горела в глазах Кары, сделали разговор неизбежным. Они отошли от тропы, найдя уединённое, относительно безопасное место под сенью раскидистого, старого дуба, чьи могучие корни образовывали некое подобие укрытия. Напряжение висело в воздухе, густое и тяжёлое, как предгрозовая туча.

Кара не стала ходить вокруг да около. Она посмотрела Торну прямо в глаза, её взгляд был твёрд и полон отчаянной мольбы.

– Торн, мы должны вернуться, – её голос, обычно мягкий и певучий, теперь звучал хрипло, но непреклонно. – Мы должны предупредить племя.

Торн встретил её слова с выражением почти физической боли. Он знал, он чувствовал, что этот разговор состоится, но до последнего надеялся, что сможет её отговорить. Его прагматичный ум, его горький опыт изгнанника, кричали ему о бессмысленности этой затеи.

– Кара, – он провёл рукой по лицу, пытаясь стереть с него тень усталости и безысходности. – Ты же понимаешь… Нас не послушают. Для них мы – предатели, изгнанники. Грох… он просто высмеет нас. Скажет, что мы выдумали эти страшилки, чтобы вымолить прощение, чтобы спасти свои шкуры. А Грак… – при упоминании этого имени его голос стал жёстче, – он использует это, чтобы окончательно нас уничтожить, чтобы доказать всем, какие мы ничтожества. Это бессмысленная, верная смерть, Кара! Мы только зря потеряем время, которое могли бы использовать, чтобы уйти ещё дальше, чтобы спастись самим!

Кара слушала его, её губы были плотно сжаты, но в глазах горел неугасимый огонь. Когда он закончил, она сделала шаг к нему, её руки невольно потянулись к его плечам.

– А если мы не попытаемся, Торн? – её голос дрогнул, но в нём не было слабости, лишь глубокая, невыносимая боль. – Сможем ли мы жить с этим? Зная, что они погибли, а мы… мы просто молчали, спасая себя? Моя мать… Лиан… Ильва… даже твой старый друг Тув, если он ещё жив… Они все там, Торн! Пусть они считают нас врагами, пусть они изгнали нас, но они – наш народ! Наша кровь!

Она рассказала ему о своём кошмаре, о криках, которые до сих пор звучали у неё в ушах, о чувстве вины и ответственности, которое сжигало её изнутри.

– Я не могу, Торн! – её голос сорвался на крик, полный отчаяния и решимости. – Я не могу просто так уйти, зная, что их ждёт! Даже если нас убьют… даже если нас осмеют… мы хотя бы попытаемся! Мы будем знать, что сделали всё, что могли! Всё!

Слёзы катились по её щекам, но её взгляд оставался твёрдым, почти безумным в своей непреклонности. Она схватила его за руки, её пальцы впились в его кожу.

Торн смотрел на неё, на это измученное, заплаканное, но такое сильное и прекрасное лицо. Он видел в ней не только любимую женщину, ту, ради которой он был готов пойти на край света, переступить через любые законы. Он видел в ней несокрушимую силу духа, которую не сломили ни изгнание, ни лишения, ни смертельная опасность. Он видел ту, кто готов был пожертвовать собой ради других, даже ради тех, кто причинил ей столько зла, кто отнял у неё дом и спокойную жизнь.

Её страсть, её убеждённость, её безграничная, всепрощающая любовь к своему народу, несмотря ни на что, трогали его до самой глубины души, ломая лёд его застарелых обид и горького скепсиса. Он вспоминал всё, через что они прошли вместе, их запретную, но такую настоящую любовь, которая дала им силы выжить в этом жестоком мире. И он понял, что не сможет её оставить. Не сможет жить, зная, что она пошла на это одна.

Тяжёлый вздох вырвался из его груди. Он медленно высвободил свои руки и крепко обнял её, прижимая к себе так, словно боялся, что она растворится в утреннем тумане.

– Хорошо, Кара, – наконец, произнёс он, его голос был глухим, но в нём уже не было прежней безнадёжности. – Ты права. Мы… мы попытаемся. Вместе.

В этот миг их любовь, рождённая вопреки законам и традициям, перестала быть просто запретной страстью, источником их страданий и изгнания. Она стала тем огнём, что закалил их души, тем фундаментом, на котором теперь строилась их общая, отчаянная, почти самоубийственная цель. Решение было принято. Назад пути не было. Теперь их путь лежал не от опасности, а навстречу ей. Навстречу своему прошлому, навстречу своему народу, навстречу почти неминуемой гибели. И в этой общей, страшной решимости они обрели новую, невиданную силу. Их сердца бились в унисон – сердце волка, принявшего человеческую верность, и сердца людей, решивших бросить вызов судьбе.

Решение было принято, тяжёлое и почти самоубийственное, но оно принесло с собой странное, горькое умиротворение. Они больше не были просто беглецами, спасающими свои жизни. У них появилась цель, пусть и отчаянная.

Когда первые лучи рассвета коснулись верхушек деревьев, окрасив их в нежно-розовый цвет, они были готовы. Торн последний раз проверил остроту своего ножа, Кара перевязала потуже ремешки своего мешка. Верный, словно почувствовав перемену в их настроении, тихо заскулил и ткнулся мокрой мордой в руку Кары, затем обернулся и посмотрел на запад, в сторону их родной долины, издав короткий, нетерпеливый рык.

Но прежде, чем они успели сделать и нескольких шагов, Верный снова напрягся. Его уши резко дёрнулись, он зарычал, но на этот раз его рык был направлен не вперёд, а назад, в ту сторону, откуда они пришли ночью. Он припал к земле, его жёлтые глаза внимательно сканировали лесную чащу.

Торн и Кара замерли.

– Что там? – прошептала Кара, её сердце снова тревожно забилось.

Торн молча указал на едва заметное движение в густых зарослях орешника, метрах в ста от них. Это была лишь тень, мимолётное колыхание веток, но его опытный глаз уловил его. И это была не дичь.

– Кто-то следил за нами, – глухо произнёс Торн. – И, похоже, не только этой ночью. Тот самый след, что мы видели утром…, он был свежее, чем я думал.

Он вспомнил волчий вой, который они слышали накануне вечером – далёкий, но какой-то зловеще знакомый. Вой не одинокого зверя, а целой стаи, идущей по следу.

Кара похолодела. Следопыт? Или Грак, если он каким-то чудом выследил их так далеко?

Теперь их путь домой превращался не просто в гонку со временем, чтобы предупредить своё племя о наступающей орде неандертальцев. Теперь это была гонка на выживание между двух огней. Впереди – безжалостные убийцы с их каменным огнём. Позади – неизвестный, но, несомненно, опасный преследователь, идущий по их пятам. Тиски сжимались. Но отступать было уже поздно. Они переглянулись – в их глазах читался не только страх, но и мрачная, холодная решимость. Они пойдут вперёд, чего бы это ни стоило.

Глава 49: Следы Войны и Призраки Прошлого

Ещё два изнурительных дня они шли на запад, и с каждым шагом земля всё отчётливее несла на себе печать недавней войны. Следы неандертальской орды стали шире, глубже, словно они двигались уже не таясь, уверенные в своей безнаказанности и силе. Воздух пропитался стойким, едким запахом гари, который не мог развеять даже свежий утренний ветер, постоянно напоминая о близости врага и о том ужасе, что они оставляли за собой.

К исходу второго дня Верный, который всё это время вёл себя особенно напряжённо, часто останавливаясь и тревожно оглядываясь не только вперёд, по следу орды, но и назад, на их собственный, едва заметный след, привёл их к очередному пепелищу. Оно было меньше предыдущих – видимо, небольшая, застигнутая врасплох у лесного ручья группа охотников или собирателей из какого-то неизвестного клана. Картина разрушения была уже до боли знакомой: несколько разломанных и сожжённых шалашей, характерные, жуткие следы "каменного огня" на земле и камнях, втоптанные в грязь остатки скудной утвари.

Кара уже не могла смотреть на это без внутреннего содрогания, но её сердце, казалось, очерствело от постоянного ужаса, покрылось тонкой ледяной коркой, оставив место лишь глухой, ноющей боли и холодной, сосредоточенной ярости. Она заставила себя не отводить взгляд, жадно впитывая каждую деталь, каждое свидетельство нечеловеческих зверств – это было топливо для её отчаянной решимости, это было то, что она должна будет донести до своего слепого, раздираемого распрями племени.

Но на этот раз, к ужасу от увиденного примешивалась новая, острая, почти паническая тревога. Пока Торн, мрачно сжав кулаки до побелевших костяшек, быстро осматривал останки лагеря, пытаясь оценить время, прошедшее с момента нападения, Верный, вместо того чтобы обнюхивать следы неандертальцев, вдруг зарычал, его шерсть на загривке встала дыбом. Он смотрел не на пепелище, а в ту сторону, откуда они только что пришли. Он сделал несколько шагов назад, инстинктивно прикрывая Кару своим телом.

– Что там? – быстро, почти беззвучно спросил Торн, его рука молниеносно метнулась к рукояти ножа у пояса.

Верный не ответил, лишь его рычание стало громче, переходя в низкий, предупреждающий лай, от которого у Кары по спине пробежал холодок. И тут они услышали – далёкий, но отчётливый, несомненный треск сухой ветки под чьей-то неосторожной ногой. И ещё один, чуть ближе. Кто-то шёл по их следу. И шёл очень осторожно, профессионально, стараясь оставаться незамеченным.

– Уходим! – коротко, почти шёпотом бросил Торн. – Быстро! Похоже, наши "тени" нас почти настигли.

Они бросились в сторону от разорённого стойбища, в густые заросли дикого шиповника, стараясь не оставлять следов, их сердца бешено колотились от смеси страха и адреналина. Ужас от преследования теперь смешивался с необходимостью продолжать свой отчаянный путь к своему племени, неся весть о другой, ещё большей, ещё более страшной угрозе. Тиски сжимались вокруг них с неумолимой силой.

С трудом оторвавшись от невидимых преследователей, сделав большой крюк и несколько раз запутав следы в русле мелкой, каменистой речушки, они позволили себе лишь короткий, тревожный привал в густой, почти непроходимой чаще. Торн, тяжело дыша, прислонился к стволу старой ели, его лицо было сосредоточенным и мрачным. Он снова и снова прокручивал в голове картину последнего разорённого стойбища, пытаясь сложить воедино разрозненные детали.

– Они не просто дикари, Кара, – наконец, произнёс он, его голос был глухим от усталости и сдерживаемой ярости. – Их кто-то направляет. Кто-то, кто знает наши слабости, кто думает, как мы… или как волки Следопыта.

Он рассказал ей о своих наблюдениях: о том, как точно был выбран момент для нападения – на рассвете, когда люди наиболее уязвимы; о том, как атакующие использовали складки местности для скрытного подхода, обойдя естественные преграды, которые могли бы замедлить их; о том, как главный удар был нанесён по самому слабому месту в импровизированной обороне маленького лагеря. Это были не просто инстинктивные действия диких зверей – это была продуманная, жестокая тактика, в которой чувствовалась рука опытного, коварного воина.

– Следы неандертальцев были повсюду, – продолжал Торн, – но в том, как они действовали, я узнаю его почерк. Почерк Следопыта. Он всегда предпочитал наносить удар из тени, использовать хитрость, а не только грубую силу. Он, как шакал, натравливает этих… этих чудовищ на беззащитных, а сам остаётся в стороне, наслаждаясь резнёй. Он здесь. Я чувствую его смрадный след в каждом их движении, в каждой капле пролитой крови.

Кара слушала его, и ледяной ужас сковывал её сердце. Если Торн прав, если Следопыт действительно объединился с неандертальцами, то их племя ждёт не просто столкновение с дикой ордой, а предательский удар в спину от того, кто знает все их секреты, все их слабые места.

Во время их короткой, тревожной передышки, пока Торн пытался восстановить дыхание и осмыслить новую, страшную информацию, Кара, её руки всё ещё дрожали от пережитого напряжения, машинально перебирала содержимое своего небольшого кожаного мешка. И вдруг её пальцы наткнулись на что-то твёрдое, завёрнутое в клочок старой, мягкой шкуры. Она развернула его.

На её ладони лежал тот самый небольшой, почерневший от копоти, но всё ещё узнаваемый амулет из мелких, просверленных речных ракушек, который она нашла на предыдущем, более крупном пепелище, несколько дней назад. Тогда, в суматохе и ужасе, она почти не рассмотрела его, просто сунула в мешок, не в силах выбросить это молчаливое свидетельство чьей-то оборванной жизни.

Теперь, в относительном спокойствии, она внимательнее вгляделась в него. Ракушки были нанизаны на тонкий, почти истлевший кожаный шнурок. Такие амулеты – простые, незатейливые, но сделанные с любовью – часто делали женщины Клана Бобра для своих детей, как оберег от злых духов, болезней и дурного глаза. У её младшей сестры Лиан был почти такой же. Кара помнила, как сама, ещё совсем девочкой, помогала ей нанизывать эти хрупкие ракушки, как Лиан, смеясь, радовалась своему первому "взрослому" украшению, вертела его в своих маленьких, неуклюжих пальчиках.

Узнавание, пусть и неполное, ведь это не мог быть амулет её сестры, обожгло её новой, острой болью. Этот маленький, обугленный кусочек чьей-то прошлой жизни стал для неё символом всего того ужаса, что творился вокруг. Неужели и здесь, в этом неизвестном, сгинувшем клане, были такие же матери, с такой же любовью собиравшие ракушки на берегу ручья, такие же дети, с такими же простыми, незатейливыми радостями и надеждами?

Мысль о том, что ребёнок, носивший этот амулет, скорее всего, погиб, растоптанный этими чудовищами, или, что ещё хуже, попал в их волосатые, безжалостные лапы, пронзила её сердце невыносимой, острой болью. Она крепко, до хруста, сжала амулет в кулаке, чувствуя, как острые, обугленные края ракушек впиваются в ладонь, оставляя на ней красные, саднящие следы. Слёзы ярости, бессилия и жгучей жалости обжигали ей глаза, но она не плакала – слёз уже не осталось, только сухой, горький спазм в горле.

Боль за неизвестных, погибших здесь людей смешивалась с леденящим, всепоглощающим страхом за своих, за тех, кто остался в их родной долине, ещё не зная, какая беда неотвратимо движется к ним. Этот маленький, обугленный амулет, такой хрупкий и беззащитный, стал для неё символом всей той хрупкости человеческой жизни, всей той чудовищной, немыслимой несправедливости, что творилась вокруг. Ярость на неандертальцев, на Следопыта, на весь этот жестокий, обезумевший мир боролась в ней с глубочайшим, почти материнским состраданием и отчаянной, граничащей с безумием решимостью сделать всё возможное, чтобы подобное не повторилось с её народом, с её семьёй, с её Лиан. Она не знала как, но она должна была остановить это. Даже ценой собственной жизни.

Она подняла глаза на Торна. Он молча смотрел на неё, и в его взгляде она увидела не только сочувствие, но и такое же мрачное, стальное отражение её собственной решимости. Слова были не нужны. Этот маленький амулет, найденный на пепелище чужой трагедии, стал их общим знаменем, их молчаливой клятвой. Они дойдут. Они предупредят. Они будут сражаться. Призраки прошлого питали их ярость, а следы войны указывали им путь.

Каждый новый день их отчаянного пути назад был отмечен не только свежими следами нечеловеческой жестокости, но и растущим осознанием того, что они участвуют в гонке со смертью, где цена проигрыша – гибель всего их племени. Орда неандертальцев, судя по оставленным ими следам, двигалась с пугающей скоростью, широким, всесокрушающим потоком, не слишком заботясь о скрытности. Их путь был прям и безжалостен, как удар молнии.

Торн понимал, что идти точно по их пятам – чистое безумие. Такая огромная и свирепая масса наверняка выставляла тыловые дозоры или оставляла за собой отряды мародёров, которые без труда расправились бы с двумя изгнанниками и их волком. Поэтому он, используя всё своё многолетнее мастерство следопыта и невероятное чутьё Верного, вёл их сложным, извилистым маршрутом. Они часто держались в стороне от основного, широкого следа орды, ориентируясь на столбы дыма, поднимавшиеся над горизонтом, на крики воронья, кружившего над местами недавних побоищ, на тот едва уловимый, но стойкий запах гари и разложения, который ветер доносил с направления движения врага.

Их путь был мучительно долог и опасен. Они срезали углы, пересекая топкие болота, где каждый шаг грозил утянуть их в вязкую трясину, карабкались по отвесным скалистым склонам, рискуя сорваться в пропасть, продирались сквозь непроходимые заросли колючего кустарника, оставляя на своей изорванной одежде и коже кровавые царапины. Иногда Каре казалось, что они больше не сделают и шага, её ноги, натёртые до живого мяса, отказывались повиноваться, а в голове от постоянного недоедания и напряжения стучал раскалённый молот. В один из таких дней её охватила сильная лихорадка после того, как они несколько часов шли под ледяным дождём, и только забота Торна, его умение находить целебные травы и согревать её своим телом у крошечного, едва тлеющего костра, помогли ей снова встать на ноги. Это замедлило их почти на два дня, и отчаяние от потерянного времени острым ножом резануло по сердцу.

Они находили разорённые стойбища уже через день, а то и два после ухода оттуда неандертальцев. Эта задержка, с одной стороны, давала им некоторую безопасность, но с другой – усиливала страх опоздать. «Они грабят, убивают, жгут…» – думал Торн, глядя на очередное пепелище. – «Возможно, это их замедляет. Возможно, их жадность и жестокость – наш единственный, призрачный шанс успеть…». Но с каждым новым шагом это «возможно» становилось всё более хрупким и ненадёжным.

Глава 50: На Границе Родных Земель

После многих, казалось, бесконечных дней изнурительного, полного смертельных опасностей пути, когда каждый рассвет встречал их с леденящим предчувствием, а каждый закат провожал с тяжёлым грузом увиденного, Кара и Торн наконец начали узнавать знакомые до боли очертания. Резкий, каменистый изгиб реки, который они в детстве называли Змеиным Хвостом, характерная, увенчанная тремя остроконечными скалами вершина дальнего холма, которую старейшины именовали Когтями Медведя, группа старых, узловатых, будто скрученных неведомой силой сосен на высоком, обрывистом берегу – всё это были не просто приметы местности. Это были знаки их родной земли, некогда символы дома, защиты и незыблемого порядка, а теперь – тревожные предвестники неизвестности и, возможно, новой, ещё более страшной враждебности.

Они достигли внешних, неписаных границ охотничьих угодий своего племени к исходу дня, когда солнце уже начало клониться к западу, окрашивая небо в тревожные, багрово-фиолетовые тона. Здесь, вдали от центральных стоянок, всё выглядело обманчиво спокойно, почти нетронуто той разрушительной силой, что опустошала земли за их спиной. Привычные звуки леса – негромкое пение вечерних птиц, чуть слышный шелест просыпающейся от дневной жары листвы, мирное журчание небольшого, скрытого в зарослях ручья – не предвещали неминуемой беды. Не было ни столбов чёрного дыма от костров неандертальцев, ни тошнотворного запаха гари, ни жутких следов их всепожирающего "каменного огня", которые стали для них такими привычными и страшными спутниками последних недель.

Эта тишина, это кажущееся умиротворение после всего, что они пережили, казались неестественными, почти зловещими. Словно сам лес затаил дыхание перед чем-то ужасным, или же это была лишь тонкая, хрупкая завеса, скрывающая за собой уже свершившуюся трагедию.

У Кары бешено колотилось сердце, отдаваясь глухими ударами в висках. Смесь щемящей радости от возвращения на родную землю, острого, почти физического страха перед неизвестностью, что ждала их впереди, и горького, едкого привкуса от осознания того, что они теперь здесь чужие, изгнанники, несущие страшную, почти невыносимую весть, переполняла её, мешая дышать. Она невольно замедлила шаг, её взгляд блуждал по знакомым деревьям, по знакомым изгибам тропинок, ища хоть какой-то знак, хоть какое-то подтверждение, что их дом ещё жив, что их ещё ждут, что их кошмары не стали явью.

Торн был более сдержан, его лицо, покрытое слоем дорожной пыли и усталости, оставалось непроницаемым. Но его напряжённый, внимательный взгляд, его крепко сжатые челюсти, его рука, непроизвольно лёгшая на рукоять ножа у пояса, выдавали ту внутреннюю борьбу, ту бурю эмоций, что бушевала у него в душе. Он тоже узнавал эти места, и каждое узнавание отзывалось в нём смесью горечи и глухой, затаённой боли.

Верный, который до этого шёл относительно спокойно, лишь изредка принюхиваясь к земле, здесь, на знакомой, но уже подзабытой им земле, начал вести себя очень настороженно. Он часто останавливался, его мускулистое тело напрягалось, уши нервно подёргивались, поворачиваясь, как чуткие локаторы, во все стороны. Он припадал к земле, жадно и долго обнюхивая каждый куст, каждый камень, каждый след, оставленный лесными обитателями. Его рычание стало тихим, утробным, полным сдерживаемой тревоги и какой-то непонятной тоски. Он явно чувствовал что-то, чего не замечали люди – возможно, старые, выветрившиеся запахи сородичей, которые когда-то были его стаей, смешанные с чем-то новым, чужеродным, или просто общее, невидимое напряжение, витавшее в этом, казалось бы, мирном воздухе.

Торн, доверяя чутью волка больше, чем собственным глазам, последовал за ним, когда тот, тихо заскулив, свернул с едва заметной тропы в густые, колючие заросли орешника. И здесь, под нависшими, спутанными ветвями, он наткнулся на остатки старой, почти полностью разрушенной временем ловушки – несколько обрывков истлевшего кожаного ремня, всё ещё привязанных к молодому, гибкому деревцу, которое уже успело вырасти и выпрямиться. Он узнал её. Это была одна из тех простых, но эффективных петель на мелкую дичь, которые он сам, своими руками, ставил здесь много лун назад, ещё будучи полноправным, уважаемым воином Клана Щуки, ещё до того, как его жизнь была сломана запретной любовью и несправедливым изгнанием.

Ловушка давно пришла в негодность, ремень почти истлел, превратившись в труху, деревце выросло и выпрямилось, но сам факт этой неожиданной находки, этот привет из прошлой, такой далёкой и почти нереальной жизни, вызвал у него сложную, противоречивую гамму чувств. На мгновение его охватила острая, почти болезненная ностальгия по той, давно ушедшей жизни, по временам, когда его мир был проще, понятнее, когда его место в нём было чётко определено. Но это чувство тут же сменилось ещё большей, сосущей тревогой. Эти места, когда-то полные дичи и жизни, где каждый шорох был знаком, теперь казались пустынными, затаившимися, словно сама природа чего-то боялась. Он заметил и другие, едва уловимые признаки запустения – старые, почти заросшие охотничьи тропы, которые раньше были оживлёнными и хорошо утоптанными, теперь едва различались под слоем опавших листьев и молодой поросли. Что-то неуловимо изменилось. Эта земля, хоть и выглядела спокойной на первый взгляд, уже не была той, что прежде. В её тишине чувствовалась скрытая, затаённая угроза.

Кара и Торн остановились на короткий, тайный привал в густом ельнике, когда сумерки уже начали сгущаться, превращая лес в царство теней и неясных шорохов. Нужно было решить, как действовать дальше. Идти к главному входу в долину пещер, где находилась стоянка воинственного Клана Щуки и жилище вождя Гроха, было бы чистым безумием. Их там, скорее всего, схватили бы дозорные как беглецов и предателей, не дав даже слова сказать в своё оправдание, не выслушав их страшную весть. Ярость Гроха и мстительность Грака не оставляли им никаких шансов.

Кара, её лицо было бледным, но решительным в неверном свете заходящего солнца, предложила другой, возможно, единственный путь. Она вспомнила о Клане Лебедя, о старом, мудром шамане Урге и слепой пророчице Ларе-Белом Крыле. Лебеди всегда были хранителями древних знаний, календаря и традиций, посредниками в спорах между другими кланами, теми, кто умел слушать голоса духов и видеть то, что было скрыто от глаз обычных людей. Возможно, именно они, не ослеплённые жаждой власти или мести, смогут понять их, поверить их страшному рассказу, прежде чем Грох и Грак успеют вынести свой безжалостный приговор. Стоянка Клана Лебедя располагалась несколько в стороне от основного поселения, у тихих озёр и заросших камышом плавней, и к ней, если проявить осторожность и знание местности, можно было подобраться относительно незаметно, обойдя основные дозоры.

Торн, хоть и не питал особых иллюзий по поводу беспристрастности всех старейшин, даже из Клана Лебедя, понимал, что Кара права. Это был их единственный, пусть и призрачный, шанс. Он знал, что Ург, несмотря на свою внешнюю суровость и приверженность древним законам, всегда был справедлив и не раз прислушивался к голосу разума, даже если тот исходил от изгоя или чужака. Лара же, хоть и говорила загадками, часто видела суть вещей глубже, чем самые зоркие воины.

Попытаться незаметно проникнуть к стоянке Клана Лебедя – это был огромный риск, но риск оправданный, если на кону стояла жизнь всего их племени, всего их народа. Они переглянулись. В глазах Кары светилась отчаянная надежда, в глазах Торна – мрачная решимость. Они решают двигаться под покровом наступающей ночи, используя все свои навыки выживания и скрытности, которым их научила жестокая школа изгнания, чтобы избежать дозоров и не привлекать к себе внимания. Их судьба и судьба их народа теперь зависела от того, смогут ли они донести свою весть до тех немногих, кто ещё был способен слышать правду среди грохота старых обид и слепой гордыни. Путь к мудрости лежал через тьму и опасность.

Глава 51: Первый Контакт: Враги или Родичи?

Под покровом густых предрассветных сумерек, когда лес ещё дремал, окутанный влажной, прохладной дымкой, Кара, Торн и Верный наконец достигли берега Дона. После нескольких часов напряжённого, бесшумного продвижения по знакомым, но неуловимо изменившимся лесам, где каждый треск ветки отдавался в ушах тревожным эхом, вид родной реки должен был бы принести облегчение, но вместо этого лишь усилил гнетущее предчувствие. Река здесь делала крутой, ленивый изгиб, образуя широкий, но, как они помнили с детства, мелководный брод, который всегда служил тайной тропой для тех, кто хотел пересечь Дон незамеченным. Это был один из немногих путей, позволявших подобраться к уединённым землям Клана Лебедя, минуя основные дозоры и охотничьи угодья воинственного Клана Щуки.

Место заметно изменилось с тех пор, как они были здесь в последний раз. Берега, некогда утоптанные и чистые, теперь густо заросли высоким, спутанным ивняком и стеной камыша, чьи бурые метёлки печально качались на лёгком утреннем ветерке. Сам брод казался заиленным и более топким, чем прежде, словно им давно никто не пользовался, и река начала отвоёвывать это пространство. Эта заброшенность, с одной стороны, давала слабую надежду на то, что их появление останется незамеченным, но с другой – вызывала смутную, необъяснимую тревогу. Словно сама земля пыталась их предупредить. Верный, подойдя к самой кромке воды, тихо заворчал, его уши нервно подёргивались, он принюхивался к влажным, смешанным запахам, доносившимся с противоположного берега – запахам тины, сырой земли и чего-то ещё, неуловимо человеческого.

Торн, как более опытный в военных делах и вылазках, жестом приказал Каре и Верному оставаться в укрытии, а сам, пригнувшись, начал осторожно спускаться к воде. Он двигался бесшумно, как тень, его ноги мягко ступали по прибрежному песку, стараясь не производить ни малейшего шума. Кара, затаив дыхание, вместе с Верным, прижавшимся к её ногам, напряжённо вглядывалась в предрассветную мглу, окутавшую противоположный берег. Когда Торн, войдя по колено в холодную, обжигающую воду, достиг примерно середины реки, из густых, непроницаемых зарослей тростника на том берегу, словно ожившие тени, бесшумно и стремительно появились три тёмные фигуры. Это были воины, вооружённые длинными копьями и небольшими, круглыми щитами из толстой бычьей кожи. Они двигались быстро и слаженно, было очевидно, что они ждали, устроив хорошо замаскированную засаду.

Воины мгновенно окружили Торна, отрезая ему путь к отступлению. Их движения были точными и выверенными, в них чувствовалась уверенность людей, знающих своё дело и готовых к бою. Их лица, суровые и напряжённые, были едва различимы в предрассветном полумраке, но острые наконечники их копий, угрожающе направленные ему в грудь, не оставляли сомнений в их намерениях.

Кара, увидев это, инстинктивно сделала шаг вперёд, готовая броситься на помощь, но тут же замерла, понимая, что любое неосторожное движение, любой крик может стоить Торну жизни. Верный, почувствовав смертельную угрозу, исходящую от воинов, издал низкий, яростный рык, его шерсть на загривке встала дыбом, а клыки хищно обнажились. Он был готов в любой момент броситься в воду, защищая своего друга.

Один из воинов, видимо, старший в патруле, судя по его более уверенной осанке и украшенному перьями копью, сделал несколько шагов вперёд, его сапоги из грубой кожи с чавканьем погрузились в прибрежный ил. Его лицо всё ещё было скрыто в тени.

– Стой, где стоишь, чужак! – его голос, грубый и властный, прорезал утреннюю тишину. – Кто ты такой и что делаешь на земле Клана Щуки, пересекая реку под покровом ночи?

Торн молчал, его тело было напряжено, как натянутая тетива, он оценивал ситуацию, искал малейшую возможность для манёвра или защиты. В этот момент первые, робкие лучи восходящего солнца пробились сквозь рваные клочья утреннего тумана, скользнув по воде и осветив лица воинов и их пленника.

И тут произошло взаимное, шокирующее узнавание. Воины увидели лицо Торна – своего бывшего соплеменника, изгнанника, того, чьё имя было проклято и предано забвению. А Торн узнал в старшем воине Брана, правую руку вождя Гроха, известного своей неукоснительной жестокостью и слепой преданностью вождю. Двое других воинов тоже были ему знакомы – молодые, но уже зарекомендовавшие себя охотники из его бывшего клана.

На лицах патрульных изумление от неожиданной встречи быстро сменилось выражением глубочайшего гнева и ледяного презрения.

– Торн! Предатель! – выкрикнул один из молодых воинов, его голос дрожал от сдерживаемой ярости и ненависти. – Ты посмел вернуться сюда, осквернитель священных законов! Ты думал, мы тебя не узнаем, отродье?

– А это кто с тобой? – Бран, его глаза сверкнули холодным, недобрым огнём, заметил Кару, которая, видя, что Торн в смертельной опасности, вышла из своего укрытия на берегу, её руки были подняты в знак отсутствия враждебных намерений. – Дочь Бобра! Ещё одна предательница! Так вы вместе, два выродка, нарушившие кровь и клятвы! Вы пришли глумиться над нами? Или шпионить для каких-нибудь степных бродяг?

Обвинения сыпались, как острые, зазубренные камни, полные застарелой, слепой вражды кланов и личной, глубоко укоренившейся ненависти к беглецам, бросившим вызов всему их миру.

Кара, видя, что ситуация накаляется до предела и что ещё мгновение – и прольётся кровь, шагнула вперёд, к самой кромке воды. Её голос, несмотря на леденящий душу страх, звучал на удивление твёрдо и убедительно, перекрывая гневные выкрики воинов.

– Мы пришли не глумиться и не шпионить! – её слова эхом отразились от прибрежных скал. – Мы пришли предупредить! Страшная, невиданная беда идёт на наши земли! Орда чудовищ, не знающих ни жалости, ни пощады, они сжигают всё живое на своём пути! Они уже близко! Мы видели это своими глазами!

Она пыталась быстро, сбивчиво, но отчаянно донести до них правду, рассказать об увиденном, о неандертальцах, об их дьявольском "каменном огне", о разорённых стоянках и невинных жертвах.

Но воины настроены враждебно, их лица остаются каменными, глаза полны недоверия и презрения. «В их глазах была та же слепая, застарелая ненависть,» – с горечью подумала Кара, – «та же древняя вражда, что когда-то, много лун назад, отняла жизнь у юной Лиры из нашего клана, когда юноша-Щука, обезумев от ревности или глупой обиды, утопил её в своих же сетях. Та трагедия оставила незаживающую рану между Бобрами и Щуками, отравила кровь поколений. Неужели эта въевшаяся в кости ненависть, эта глупая гордыня кланов сильнее даже страха перед полным, тотальным уничтожением, перед лицом врага, который не будет разбирать, кто Бобр, а кто Щука, а просто сожжёт всех дотла?» Её слова о нависшей угрозе, казалось, отскакивали от их каменных лиц, как горох от стены.

– Байки для детей! – рыкнул Бран, его губы скривились в злобной усмешке. – Выдумали страшилки, чтобы вымолить прощение за своё предательство? Чтобы спасти свои никчёмные шкуры? Мы не поведёмся на ваши уловки, волчьи отродья! Вы ответите за всё!

Копья всё так же угрожающе были направлены на Торна, стоявшего по пояс в холодной воде, и на Кару, беззащитно стоявшую на берегу. Верный, видя непреклонную агрессию со стороны воинов, рычал ещё яростнее, его клыки были хищно обнажены, он был готов в любой момент броситься на защиту своих людей, даже если это будет стоить ему жизни.

И в этот самый критический момент, когда, казалось, кровавое столкновение было уже неизбежно, один из молодых воинов патруля, тот, что стоял чуть в стороне и до этого молчал, внимательно разглядывая Кару и Торна, вдруг медленно опустил своё копьё. Это был совсем юный воин, возможно, его первая настоящая стража. Он не знал Торна лично до его изгнания, но много слышал о нём – и плохого от старейшин, и восхищённого, почти легендарного, от своих старших товарищей, помнивших его как непревзойдённого охотника и бесстрашного бойца. Он смотрел на измученное, но решительное лицо Торна, на отчаянное, полное искренности и правдивости лицо Кары, на их исхудавшего, покрытого шрамами, но яростно защищающего их волка. И что-то в их облике, в их глазах, в той невыразимой усталости и пережитом ужасе, что сквозили в каждом их движении, заставило его усомниться в однозначности официальной версии об их предательстве. Возможно, он видел в Торне того героя, о котором шёпотом рассказывали у костра, а не того злодея, каким его рисовали вожди.

– Бран… – неуверенно, почти шёпотом начал он, его голос прозвучал неожиданно громко в наступившей тишине. – А что, если… что, если они говорят правду? Их вид… они словно прошли через сам ад… И этот волк… он не похож на обычного зверя… Мой дед рассказывал, что иногда духи могут посылать знаки через самых неожиданных вестников…

Бран резко обернулся и обрушил на него гневный, презрительный окрик:

– Молчать, щенок! Ты что, поверил этим выродкам? Их место на камнях позора, а не здесь, среди честных воинов! И не смей поминать сказки своего деда, когда речь идёт о законе племени!

Но семя сомнения, брошенное этим молодым, ещё не закостеневшим в предубеждениях воином, уже успело упасть на каменистую почву недоверия. Эта короткая, почти незаметная заминка, это неожиданное колебание в рядах врагов дало Каре и Торну призрачный, почти неощутимый шанс. Возможно, ещё не всё было потеряно. Возможно, ещё оставалась надежда достучаться до разума, если не до сердец, своих бывших соплеменников.

Глава 52: Слово Изгоев: Неверие и Насмешки

После короткой, напряжённой перепалки у заросшего брода, где отчаянные слова Кары и неожиданное колебание молодого воина внесли некоторое замешательство в ряды патрульных, Бран, старший воин и правая рука Гроха, хоть и не выказал ни капли веры в их рассказы о чудовищах и огненной беде, всё же принял решение. Его лицо, жёсткое и обветренное, как прибрежная скала, оставалось непроницаемым. Он понимал, что просто убить изгнанников на месте, даже если они того заслуживают по всем законам племени, – значит взять на себя ответственность за возможное сокрытие важной информации, какой бы бредовой и неправдоподобной она ни казалась на первый взгляд. Кроме того, Грох, с его неутолимой жаждой власти и контроля, наверняка захочет лично увидеть тех, кто посмел вернуться, бросив вызов его воле.

– Хватит болтовни! – рявкнул он, его голос перекрыл шум реки и испуганное карканье вспугнутых ворон. – Мы доставим вас к вождю. Он решит вашу судьбу, предатели. И пусть духи будут свидетелями, если вы солгали хоть в одном слове!

К удивлению Кары и Торна, их не связали. Возможно, Бран посчитал это излишней предосторожностью, учитывая численное превосходство его патруля и измождённый, почти жалкий вид беглецов. Или же в нём, несмотря на всю его показную суровость и преданность Гроху, шевельнулось что-то вроде профессионального, почти звериного любопытства – он хотел посмотреть, как поведут себя эти "изгои" в присутствии всемогущего вождя, как они будут извиваться, пытаясь спасти свои шкуры. Тем не менее, воины окружили их плотным, недвусмысленным кольцом, их копья были наготове, острые наконечники недобро поблёскивали в первых лучах утреннего солнца, не оставляя сомнений, что при малейшей попытке к бегству или сопротивлению их без колебаний пронзят насквозь. Верного тоже держали под пристальным, враждебным прицелом, хотя волк, чувствуя напряжённое, но сдерживаемое настроение своих людей, шёл на удивление спокойно, лишь изредка бросая на конвоиров низкие, предупреждающие взгляды исподлобья, от которых у молодых воинов невольно бегали мурашки по спине.

Путь к главной стоянке Клана Щуки, расположенной в сердце долины, среди скалистых уступов и глубоких пещер, проходил в гнетущем, тяжёлом молчании, прерываемом лишь хрустом сухих веток под ногами да карканьем всё тех же надоедливых ворон, словно предвещавших беду. Кара и Торн шли, окружённые живой стеной враждебности и застарелой подозрительности. Они физически ощущали на себе косые, изучающие, полные ненависти или злорадного любопытства взгляды воинов. Молодой воин, тот самый, что осмелился высказать сомнение у реки, теперь старался не встречаться с ними глазами, его лицо было бледным и испуганным, но Кара несколько раз ловила его быстрый, полный немого сочувствия и страха взгляд, и это давало ей слабую, почти призрачную надежду.

Когда они, наконец, подошли к главной стоянке Клана Щуки, их появление вызвало настоящий переполох, подобный тому, как если бы в муравейник бросили раскалённый камень. Женщины, занимавшиеся своими повседневными делами – выделкой шкур, плетением сетей, приготовлением пищи, – мгновенно прекратили свою работу, их испуганные и любопытные возгласы смешивались с лаем собак. Дети, сначала с визгом бросившиеся врассыпную, тут же сбились в кучки и с опаской и недетским любопытством выглядывали из-за широких материнских юбок. Воины, свободные от дозора или охоты, быстро собирались вокруг, их лица были суровы, они перешёптывались, бросая на Кару и Торна гневные или откровенно презрительные взгляды. Атмосфера была накалена до предела, казалось, ещё немного – и воздух взорвётся от сдерживаемой ярости.

Их провели через всю стоянку, мимо дымящихся костров, мимо жилищ, вырытых в склонах холмов или построенных из камня и толстых брёвен, прямо к большому, священному костру перед просторной пещерой вождя. Там, на почётном месте – грубо сколоченном троне, покрытом шкурой огромного пещерного льва, – восседал Грох, вождь Клана Щуки, массивный и грозный, как старый, разъярённый медведь. Его лицо, испещрённое глубокими шрамами и морщинами, было непроницаемо, как камень, но в его маленьких, глубоко посаженных, почти свиных глазках горел холодный, недобрый, оценивающий огонь. Он долго, с нескрываемым, почти брезгливым презрением рассматривал изгнанников – их изорванную, покрытую грязью и потом одежду, их исхудавшие, измученные лица, их всклокоченные волосы. Он словно наслаждался их унижением, их беспомощностью.

Наконец, когда молчание стало почти невыносимым, он нарушил его. Его голос, низкий и рокочущий, как далёкий гром, прозвучал как удар хлыста, заставив Кару невольно вздрогнуть:

– Так-так… Вернулись, щенки, поджав хвосты? – он медленно обвёл их взглядом, его губы скривились в жестокой усмешке. – Что, не понравилась вольная жизнь в диком лесу? Проголодались, оборванцы? Или просто соскучились по крепкой руке вождя, по плети и камням позора?

Его слова сопровождались грубым, издевательским смехом нескольких его приближённых воинов, стоявших за его спиной. Кара почувствовала, как краска жгучего стыда и бессильного гнева заливает её лицо, но она заставила себя выпрямиться и встретить взгляд вождя. Торн стоял неподвижно, его лицо было каменной, непроницаемой маской, но в его глазах, устремлённых на Гроха, вспыхнул опасный, ледяной огонёк.

Несмотря на унижение и стену враждебности, окружавшую их, Кара, собрав всю свою волю, всё своё мужество в кулак, шагнула вперёд. Её голос поначалу дрожал, но с каждым словом становился всё твёрже и убедительнее.

– Вождь Грох, мы пришли не с мольбой о прощении, а с предупреждением, от которого зависит жизнь всего нашего племени! – начала она, стараясь, чтобы её голос не срывался. – На севере мы столкнулись с врагом, какого вы ещё не знали – неандертальцы, их много, они вооружены огнём, что плавит камни! Они уничтожают всё на своём пути, и их ведёт Следопыт!

Она рассказывала об увиденном – о приземистых, волосатых чудовищах, неандертальцах, об их нечеловеческой жестокости, об их страшном, всепожирающем "каменном огне", который плавил камни и сжигал всё живое, о разорённых стоянках, о невинных жертвах. Её голос звенел от отчаяния и искренности, она пыталась донести до этих очерствевших сердец тот ужас, что пережила сама.

Торн, стоявший рядом, подтверждал её слова, его голос был глухим и суровым. Он добавлял детали о тактике врага, о его невероятной силе и звериной ярости, о следах Следопыта, который, по их глубокому убеждению, вёл этих чудовищ, направляя их разрушительную мощь.

– Их тактика жестока и эффективна. Они не щадят никого. Если мы не подготовимся, они сотрут нас с лица земли, как уже стёрли другие племена.

Они говорили отчаянно, сбивчиво, перебивая друг друга, понимая, что от их слов, от того, поверят им или нет, зависит не только их собственная, уже почти ничего не стоящая жизнь, но и судьба всего их племени, всего их народа.

Грох слушал их, откинувшись на шкуру льва, его лицо кривилось в насмешливой, издевательской усмешке. Когда они, наконец, замолчали, выложив всё, что наболело, он громко, раскатисто расхохотался, его смех был полон такого неприкрытого презрения и злорадства, что у Кары похолодело внутри.

– Неандертальцы? – он вытер выступившие от смеха слёзы… – Огонь, что плавит камни? Следопыт, ведущий на нас орду? Ваши слова – пустой ветер, свистящий в дырявой шкуре! Вы думаете, я, Грох, вождь могучего Клана Щуки, поведусь на эти байки, что шепчут трусливые зайцы у ночного костра, дрожа от каждого шороха? Ваша ложь тлеет, как сырой уголь, давая больше чада, чем правды, и только слепец примет её за чистый огонь! Вы просто пытаетесь вползти обратно в нору, как побитые лисы, вымаливая прощение! Вы всегда были змеями подколодными, что жалят втихаря, лжецами и предателями, и вы ими остались! Ваше место – на дне реки, где рыбы обгложут ваши кости, или на съедение стервятникам, что кружат над падалью, чуя вашу гнилую суть!

Кара обвела отчаянным взглядом собравшихся. Её глаза искали поддержки, хотя бы тени сомнения на лицах других старейшин. «Где же представители других кланов?» – с болью подумала она. – «Почему молчит мой отец, Гром, или кто-то из мастеров Клана Бобра, если они здесь? Неужели они все настолько запуганы Грохом, его яростью и властью, что боятся даже поднять глаза, не то что вымолвить слово в нашу защиту? А Лебеди? Где мудрый Ург, чей голос всегда был голосом разума на совете, где проницательная Орла? Неужели во всём племени не осталось никого, кто осмелился бы усомниться в словах вождя Щук или хотя бы потребовать выслушать нас без этой слепой, предвзятой ненависти?» Но она видела лишь суровые, осуждающие лица воинов Щуки, да испуганное любопытство женщин и детей, сбившихся поодаль. Казалось, остальные кланы либо отсутствовали на этом импровизированном судилище, либо предпочитали хранить трусливое молчание, надеясь, что гнев вождя не коснётся их.

В этот момент из плотной толпы воинов, стоявших полукругом, вышел Грак. Его лицо, всегда отмеченное печатью злобы и зависти, теперь было искажено такой откровенной, неприкрытой ненавистью к Каре и Торну, что казалось, он сейчас бросится на них и разорвёт голыми руками. Он был одним из тех, кто активнее всех требовал их изгнания, и теперь он видел свой шанс окончательно с ними расправиться, утолить свою застарелую жажду мести.

– Вождь прав! – выкрикнул он, его голос срывался от переполнявшей его ярости. – Их речи – змеиный яд, что проникает в уши и отравляет душу, как яд гадюки отравляет кровь! Они – паршивые овцы, заблудшие и больные, что пытаются заманить всё стадо в пасть к волкам! Они осквернили нашу кровь, они навлекли на нас проклятие, чернее самой тёмной ночи, гуще болотной трясины, своей запретной, противоестественной связью! А теперь они пытаются вспугнуть наше стадо, как трусливые шакалы, посеять панику и смуту среди нас, чтобы ослабить нас перед лицом настоящих врагов… Их нужно судить по законам крови! Смерть предателям! Смерть выродкам, чтобы их кости ветер развеял по степи, и даже следа от них не осталось!

Его слова, полные яда и злобы, нашли горячий отклик у многих воинов Клана Щуки, помнящих старые обиды и вековую вражду с Кланом Бобра. Толпа угрожающе загудела, в руках некоторых воинов появились камни, кто-то нетерпеливо сжимал рукоять ножа. Судьба Кары и Торна, казалось, была решена. Их отчаянное слово, слово изгоев, утонуло в рёве ненависти и неверия.

Глава 53: Шёпот Шамана: Ург Слышит Правду?

После гневных тирад Гроха и злобных выкриков Грака, потонувших в одобрительном рёве воинов Клана Щуки, судьба Кары и Торна, казалось, была предрешена и неотвратима, как зимний холод. Однако Грох, возможно, желая продлить их мучения и насладиться их унижением, или же опасаясь немедленной расправы без формального, пусть и формального, одобрения совета старейшин (если таковое ещё имело для него какое-либо значение), не приказал их убить на месте.

– Хватит! – рявкнул он, его голос перекрыл даже самые яростные выкрики Грака. – Их ложь очевидна, как солнце в ясный день! Но смерть для таких выродков – слишком лёгкое избавление. Бросить этих предателей в Яму Позора! Пусть там посидят, в холоде и грязи, и подумают над своими жалкими сказками, пока я не решу, какой медленной и мучительной смертью они искупят своё предательство перед племенем!

"Яма Позора" – это название вызывало дрожь даже у самых отпетых сорвиголов. Это была глубокая, сырая и тёмная расщелина в скале на самой окраине стоянки, которую раньше использовали для временного содержания провинившихся воров или нарушителей мелких запретов, а чаще – просто для свалки отбросов и ненужного хлама. Сейчас её поспешно, под насмешливые комментарии воинов, очищали от скопившегося мусора. Туда, без всякой жалости, грубо столкнули Кару и Торна. Они с глухим стуком упали на холодное, острое, каменистое дно, едва не подвернув ноги. Над их головами было лишь небольшое, почти квадратное отверстие, сквозь которое виднелся клочок серого, враждебного неба, а вокруг – высокие, отвесные, скользкие стены, откуда было невозможно выбраться без посторонней помощи. Тяжёлый, затхлый запах сырости, гнили и отчаяния ударил им в ноздри. Стража из двух самых верных Гроху воинов Щуки была выставлена наверху, их грубые, насмешливые голоса доносились до пленников.

Прошло несколько мучительных, бесконечных часов. Голод, мучительная жажда и ледяное, всепоглощающее отчаяние начали овладевать ими. Кара сидела, прижавшись спиной к холодной, влажной скале, её тело била мелкая дрожь. Торн молча мерил шагами их тесную темницу, его лицо было мрачнее тучи. Когда спустилась густая, беззвёздная ночь, и большинство жителей стоянки разошлись по своим жилищам, укрывшись от пронизывающего ночного холода, к краю ямы бесшумно, как лесная рысь, проскользнула тёмная, хрупкая тень. Это была Ильва, верная подруга Кары из Клана Лебедя, та, что когда-то помогла им бежать.

Рискуя быть замеченной и жестоко наказанной, она, убедившись, что стражники задремали у своего костра, быстро опустила им на тонкой, но крепкой верёвке из сплетённых ивовых прутьев небольшой, туго завязанный узелок.

– Держитесь, – прошептала она, её голос дрожал от страха и искреннего сострадания, едва слышно доносясь до них. – Здесь немного еды и воды. Я… я постараюсь поговорить с Ургом. Может быть, он… он сможет помочь. Только не теряйте надежды.

В узелке оказался кусок вяленого мяса, твёрдый, как камень, но такой желанный, несколько пресных лепёшек из толчёных кореньев и маленький, но полный бурдюк с чистой, холодной водой. Этот маленький акт доброты, эта искра человечности в беспросветной тьме враждебности, стал для Кары и Торна лучом света, хрупкой соломинкой, за которую можно было ухватиться.

Ильва исчезла так же незаметно и бесшумно, как и появилась, оставив после себя лишь слабый запах озёрной свежести и робкую надежду. Кара и Торн молча разделили скудную еду, но кусок не лез в горло, пересохшее от жажды и отчаяния. Вода, однако, принесла огромное облегчение, смыв пыль и горечь с их губ. Надежда, вспыхнувшая было от смелого поступка Ильвы, быстро гасла под гнётом суровой реальности. Они понимали, что их судьба целиком и полностью в руках Гроха, а он вряд ли проявит милосердие или снисхождение.

Глубокой ночью, когда стоянка окончательно погрузилась в тревожный сон, а луна, если и выходила из-за туч, то лишь для того, чтобы бросить на землю холодные, призрачные тени, у края ямы появилась ещё одна фигура. Высокая, сутулая, закутанная в длинный, до пят, плащ из белоснежного лебяжьего пуха, который даже в этой тьме, казалось, излучал слабое, потустороннее сияние. Это был Ург, старый шаман Клана Лебедя, хранитель древних знаний и тайн. Он спустился к ним не по верёвке, как сделала бы Ильва, а по каким-то едва заметным, известным только ему уступам и трещинам в скальной стене, с проворством и ловкостью, совершенно неожиданными для его преклонного возраста. В руке он держал небольшую, тлеющую головню, выхваченную из угасающего костра стражников, и её слабый, колеблющийся свет отбрасывал причудливые, пляшущие тени на их измученные, бледные лица.

Ург не произнёс ни слова приветствия, ни слова осуждения. Он молча сел на большой, плоский камень напротив них, положив головню рядом, и просто смотрел. Его взгляд, обычно строгий, пронзительный и непроницаемый, как воды глубокого омута, сейчас казался особенно глубоким, словно он пытался заглянуть им не просто в глаза, а в самые потаённые уголки их душ, прочитать их мысли, их страхи, их надежды.

Кара, преодолевая сковывающий её страх и почти уже смирившееся отчаяние, начала говорить.

– Мудрый Ург, ты видел сны о чёрном дыме. Мы видели этот дым наяву. Это не просто духи гневаются – это реальная, живая угроза. Неандертальцы, как саранча, идут с севера, их оружие – огонь, порождённый самой тьмой. И что страшнее всего – их ведёт Следопыт. Он предал не только нас, он предал всех людей, всю нашу землю.

Она снова, уже без всякой надежды на понимание или сочувствие, но с какой-то последней, отчаянной, почти исповедальной искренностью, рассказывала всё, что они видели, всё, что пережили – о приземистых, волосатых неандертальцах, об их нечеловеческой жестокости, об их дьявольском "каменном огне", о разорённых стоянках, о невинных жертвах, о предательстве Следопыта, о том предчувствии неминуемой, страшной беды, что ледяным грузом лежало у неё на сердце. Торн сидел рядом, его лицо оставалось каменным, непроницаемым, но он молча подтверждал каждое её слово короткими, выразительными кивками.

Когда Кара, её голос охрип от слёз и долгого рассказа, наконец, замолчала, Ург всё так же молчал некоторое время, его взгляд был устремлён на медленно тлеющую головню. Затем он тихо, почти шёпотом, словно боясь вспугнуть ночную тишину или невидимых духов, произнёс:

– Дым… чёрный, удушливый дым… я снова вижу его во снах, дитя. Он гуще, чем прежде, он клубится, как разъярённый змей. И пепел… он покрывает землю толстым слоем, как зимний снег, хороня под собой всё живое. Духи наших предков неспокойны. Сама Река-Мать стонет и плачет кровавыми слезами.

Он говорил это не им, не Каре и Торну, а скорее самому себе, или тем невидимым духам, которые, возможно, слышали его в этой тёмной, сырой яме.

Кара и Торн, затаив дыхание, ждали его слов, его приговора или, может быть, хотя бы слабого проблеска надежды. Но Ург не выносил вердикта. Он не обвинял их во лжи, как это сделал Грох, но и не обещал немедленной помощи или заступничества. Его лицо, освещённое снизу неровным светом догорающей головни, оставалось непроницаемым, как древний, покрытый мхом камень, хранящий свои тайны.

Однако в его голосе, когда он снова заговорил, после долгой, тяжёлой паузы, прозвучали нотки глубокой, почти старческой задумчивости, возможно, даже скрытого, неосознанного сомнения в непререкаемой правоте вождя Гроха.

– Вождь Клана Щуки силён и горд, – медленно, почти нараспев, произнёс он, его взгляд был устремлён куда-то сквозь них, в густую тьму за их спинами. – Но гордыня часто ослепляет даже самых сильных, закрывая им глаза на правду, что лежит у самых их ног. Сила без мудрости – это буря, что ломает и вырывает с корнем деревья без разбора, не отличая здоровые от больных. А мудрость… мудрость иногда приходит оттуда, откуда её совсем не ждёшь, через самых неожиданных вестников.

Он медленно поднялся, его длинная, сутулая тень от догорающей головни выросла на отвесной стене ямы, становясь огромной и причудливой, похожей на какого-то древнего, крылатого духа. Перед тем как уйти, он на мгновение остановился у самого края ямы и, не оборачиваясь, бросил через плечо, его голос прозвучал глухо, но отчётливо:

– Даже сломанная, брошенная на землю и забытая всеми ветвь может указать направление надвигающейся бури тому, кто умеет видеть знаки, а не только слушать грохот грома. А буря… буря уже очень близко.

С этими загадочными, многозначительными словами он так же бесшумно и таинственно, как и появился, исчез во тьме, оставив Кару и Торна в ещё большем недоумении, но с крошечным, едва тлеющим угольком надежды, затеплившимся в их измученных сердцах. Возможно, старый шаман им не поверил до конца, но он и не осудил их безоговорочно. И его скрытые сомнения в правоте Гроха, его намёк на то, что они могут быть теми самыми "сломанными ветвями", могли стать их последним, отчаянным шансом на спасение – не только своё, но и всего их племени.

Глава 54: Лара-Белое Крыло: Слепота и Прозрение

Загадочные, полные скрытого смысла слова Урга, брошенные во тьму Ямы Позора, оставили после себя больше вопросов, чем ответов, но они же, словно искра, упавшая на сухой мох, зажгли в сердцах Кары и Торна крошечный, едва тлеющий уголёк надежды. Возможно, старый шаман Клана Лебедя, чья мудрость почиталась всеми, не был так слеп и глух к их отчаянным мольбам, как жестокий вождь Грох.

К утру следующего дня весть о возвращении и поимке "предателей" Кары и Торна, а также об их невероятных, пугающих рассказах о волосатых чудовищах и огне, что плавит камни, уже успела облететь всю стоянку, передаваясь тревожным шёпотом от одного жилища к другому. Реакция была разной, как и сами люди в племени. Воины Клана Щуки, подстрекаемые злобным Граком, открыто и громко требовали немедленной и жестокой расправы, их глаза горели жаждой крови. Женщины других кланов, особенно те, у кого были маленькие дети, испуганно перешёптывались, их древний, инстинктивный страх перед неизвестным и потусторонним боролся с глубоко укоренившимся недоверием к словам изгоев.

Гром, отец Кары, суровый и молчаливый мастер запруд Клана Бобра, узнав о судьбе дочери, заперся в своём жилище из ивовых прутьев и толстых шкур. Он не выходил и ни с кем не разговаривал, даже со своей женой. Одни в клане говорили, что он проклинает дочь за тот несмываемый позор, что она снова навлекла на их род, на их доброе имя. Другие, те, кто знал его лучше, шептались, что он втайне переживает, что его сердце разрывается между суровыми отцовскими чувствами, требующими наказания, и верностью законам племени и непререкаемой воле Гроха. Но никто не видел, как он часами сидел на своей подстилке из сухих трав, уставившись невидящими глазами в одну точку, его мозолистые, привыкшие к тяжёлой работе руки то сжимались в огромные, узловатые кулаки, то бессильно опускались на колени.

Старейшины Клана Лебедя, помимо Урга, тоже были взбудоражены и встревожены. Ильва, верная подруга Кары, рискуя навлечь на себя гнев и подозрения, рассказала им о ночном визите Урга в Яму Позора и о его странных, загадочных словах о сломанной ветви и надвигающейся буре. Орла, старейшая и самая уважаемая женщина клана после самой Лары-Белого Крыла, известная своим острым умом, проницательностью и редкой для женщин племени независимостью суждений, нахмурилась, выслушав рассказ Ильвы. Она всегда с плохо скрываемым недоверием относилась к слепой ярости и непомерной гордыне Гроха и считала, что правда, какой бы горькой и неудобной она ни была, всегда должна быть выслушана. Весть о том, что даже Ург, самый мудрый и осторожный из них, не отверг слова Кары и Торна с порога, заставила её глубоко задуматься.

Именно Орла, после долгого и жаркого совещания с другими старейшинами Лебедей, которые всё больше склонялись к тому, что в отчаянных рассказах изгоев может быть доля ужасающей истины, пусть и преувеличенная страхом и лишениями, настояла на том, чтобы Ург отвёл Кару к Ларе-Белому Крылу. Слепая пророчица, чьи видения часто бывали туманными, иносказательными и пугающими, но иногда поразительно точными, могла стать последней инстанцией в этом запутанном и опасном деле, последней надеждой на то, что племя услышит правду, прежде чем станет слишком поздно.

Грох, хоть и был взбешён таким неожиданным и дерзким вмешательством со стороны Клана Лебедя в его единоличные решения, не посмел открыто перечить Ургу и Орле, особенно когда речь шла о Ларе-Белом Крыле, которую многие в племени, даже из его собственного клана, почитали почти как святую, как живое воплощение связи с миром духов. Он лишь злобно прорычал, его лицо побагровело от сдерживаемой ярости, что даёт им один день, и если "эти выродки" не докажут свои слова или если Лара не подтвердит их безумные бредни, то их ждёт самая мучительная и позорная смерть, какую только можно придумать, и никто, даже духи предков, не сможет их спасти.

Так, под усиленным конвоем из двух самых свирепых воинов Щуки, но уже не как безнадёжных преступников, обречённых на смерть, а скорее как носителей какой-то страшной, непонятной и тревожной тайны, Кару вывели из сырой и зловонной Ямы Позора и повели по узкой, каменистой тропе, вьющейся змеёй вверх по крутому склону высокого утёса. Торна, к её отчаянию, оставили в яме, как заложника и гарантию её возвращения и послушания. Воздух здесь, на высоте, был свежее, чище, пах сосновой хвоей и вольным ветром, но в нём витала какая-то особая, почти священная, звенящая тишина, нарушаемая лишь свистом ветра в тёмных расщелинах скал да редкими криками орлов, круживших высоко в небе. Кара чувствовала, как её сердце колотится от смеси леденящего страха перед неизвестностью и последней, отчаянной, почти безумной надежды.

Пещера Лары-Белого Крыла была неглубокой, но широкой, с низким, почти плоским сводом, у входа в которую, словно стражи, висели многочисленные гирлянды из пучков сухих, пахучих трав, разноцветных птичьих перьев и гладко отполированных речной водой камней со сквозными отверстиями – "куриных богов", как их называли дети. Внутри царил полумрак, густо пахло дымом священных трав, которые Лара постоянно жгла в маленьком глиняном очаге, сушёными ягодами, мхом и чем-то ещё, древним, непонятным, почти потусторонним. Сама Лара-Белое Крыло сидела на подстилке из мягких, вытертых оленьих шкур в самой глубине пещеры, спиной к яркому свету, проникавшему через вход. Она казалась очень старой, почти бестелесной, её высохшая, морщинистая кожа плотно обтягивала хрупкие кости, а длинные, совершенно белые, как первый снег, волосы, не заплетённые, а свободно ниспадающие до самого пояса, словно излучали слабое, призрачное сияние в полумраке пещеры. Её слепые глаза, молочно-белые, как речной туман в безлунную ночь, были устремлены куда-то вдаль, сквозь каменные стены пещеры, сквозь время, в непостижимые для обычных смертных миры.

Ург подвёл Кару ближе и, остановившись на почтительном расстоянии, тихо, но отчётливо произнёс, его голос был полон уважения:

– Мудрая Лара, Мать нашего клана, я привёл к тебе ту, о ком беспокойно шепчут духи предков, ту, чьё сердце несёт тяжкое бремя. Выслушай её, если такова твоя воля.

Лара-Белое Крыло медленно, очень медленно повернула голову на голос Урга. Она не произнесла ни слова, но её тонкая, костлявая, почти прозрачная рука, испещрённая тонкими, как высохшие ручейки, синими венами, медленно поднялась и протянулась к Каре. Кара, повинуясь какому-то внутреннему, инстинктивному чутью, сделала шаг вперёд и осторожно протянула ей своё запястье. Пальцы Лары, холодные и лёгкие, как птичьи косточки, но на удивление сильные, осторожно, но настойчиво ощупали её кожу, и на мгновение задержались на том месте, где когда-то был, а теперь лишь едва заметно пульсировал под кожей в моменты сильного душевного или физического напряжения, её странный, почти исчезнувший шрам-спираль. Кара почувствовала, как от этого почти невесомого прикосновения Лары по её руке пробежал лёгкий, едва ощутимый, почти электрический разряд, а шрам на одно короткое мгновение вспыхнул под кожей едва заметным, призрачным, голубоватым жаром, который, казалось, видела только слепая старуха своими невидящими глазами.

Лара-Белое Крыло долго, мучительно долго держала руку Кары в своей, её лицо оставалось совершенно неподвижным, словно высеченным из древнего, выветренного камня. Казалось, она прислушивается к чему-то, недоступному другим – к биению крови в жилах Кары, к шёпоту её души, к голосам тех теней, что преследовали её. В пещере стояла напряжённая, почти звенящая тишина, нарушаемая лишь тихим, едва слышным потрескиванием тлеющих углей в маленьком очаге да прерывистым, судорожным дыханием Кары, которая боялась даже пошевелиться. Воины Клана Щуки, оставшиеся у самого входа в пещеру, переминались с ноги на ногу, им было явно не по себе в этой мистической, почти удушающей атмосфере. Они привыкли к битвам, к крови, к смерти, но это молчаливое, невидимое общение с миром духов вызывало у них первобытный, почти суеверный страх.

Наконец, когда напряжение стало почти невыносимым, губы Лары-Белого Крыла едва заметно зашевелились. Сначала это было невнятное, почти беззвучное бормотание, похожее на шелест сухих осенних листьев под ветром или на далёкий, затихающий шёпот морских волн. Затем слова стали проступать отчётливее, но её голос звучал странно, глухо, отрешённо, словно она говорила не от себя, а лишь транслировала чьи-то чужие, страшные, леденящие душу видения.

– Тени… – прошелестел её голос, заставив Кару вздрогнуть. – Вижу тени… они ползут с севера… как чёрная, ненасытная саранча… волосатые, приземистые, как лесные звери… глаза их горят красным, недобрым огнём… в руках… обожжённые на огне копья… острые, как клыки пещерного медведя… они несут смерть…

Кара слушала, затаив дыхание, её сердце сжималось от ужаса и жуткого, почти тошнотворного узнавания. Слова Лары, её образы, её интонации почти точно, до мельчайших деталей, повторяли то, что они с Торном видели своими собственными глазами, то, что мучило её в ночных кошмарах, то, о чём она только что, с таким отчаянием, рассказывала Ургу.

– Огонь… – продолжала Лара, её голос становился всё громче, всё напряжённее, – чёрный, неестественный огонь… он не греет, он пожирает… камни плачут от него горючими слезами… земля стонет под его тяжестью… дым… густой, удушливый, как дыхание смерти… крики… много криков… детские крики… кровь… река становится красной, как закатное солнце перед бурей…

Лара-Белое Крыло начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, её высохшее тело дрожало, её слепые, молочно-белые глаза были широко раскрыты, словно она действительно видела весь этот ужас прямо перед собой, в густом полумраке своей пещеры.

Внезапно, на самом пике своего страшного видения, Лара-Белое Крыло резко замолчала, её тело обмякло, словно из него выпустили весь воздух, она тяжело, прерывисто задышала, словно после долгого, изнурительного, почти смертельного бега. На её высоком, морщинистом лбу выступили крупные капли холодного пота. Ург, всё это время стоявший неподвижно, как изваяние, осторожно шагнул вперёд и бережно поддержал её под локоть, давая ей время прийти в себя, вернуться из тех тёмных, страшных миров, где только что блуждала её душа. Кара смотрела на неё с благоговейным ужасом и затаённой, отчаянной надеждой. Неужели это всё? Неужели она не скажет ничего больше?

Прошло несколько долгих, напряжённых, почти невыносимых мгновений. Затем Лара-Белое Крыло медленно, с видимым усилием, подняла голову, и её слепые, невидящие глаза, казалось, смотрели прямо в самую душу Каре, пронизывая её насквозь. Её голос, когда она, наконец, заговорила, уже не был отрешённым, потусторонним голосом пророчицы, а звучал устало, но на удивление твёрдо и непреклонно, с той глубокой, выстраданной мудростью, что приходит лишь на исходе долгой и трудной жизни.

– Дитя… – произнесла она, и её слова, тихие, но весомые, упали в звенящую тишину пещеры, как тяжёлые, отшлифованные временем камни. – Твои глаза… они видели истинный, невыразимый ужас. Я видела это в твоей крови, что стучит так тревожно, в твоём шраме, что горит невидимым огнём, в той безумной дрожи твоего сердца, что пытается вырваться из груди. Дети не лгут так убедительно. Испуганные насмерть звери не лгут так правдиво. Только те, кто заглянул в самую бездну, кто видел лицо самой смерти, могут нести на себе такую страшную, неизгладимую печать.

Эти слова Лары-Белого Крыла, чьё слово в Клане Лебедя и даже за его пределами всегда имело огромный, почти непререкаемый вес, стали первым настоящим, веским, почти сокрушительным аргументом в защиту Кары и Торна. Ург слушал её, и на его обычно непроницаемом, строгом лице отразилась глубокая, мучительная задумчивость. Даже воины Клана Щуки, стоявшие у входа и невольно услышавшие слова слепой пророчицы, на мгновение замерли, их грубая самоуверенность и презрение заметно пошатнулись.

Однако, когда Ург и Кара покинули пещеру Лары-Белого Крыла, и весть о её словах, переданная Ургом, дошла до Гроха и злобного Грака, те лишь презрительно, недоверчиво усмехнулись.

Лицо Гроха на мгновение застыло, его маленькие глазки хищно сузились, а желваки на скулах заходили ходуном. Он с такой силой сжал подлокотники своего трона, что костяшки пальцев побелели. В его взгляде мелькнул мимолётный, почти неуловимый блеск – не то страха перед авторитетом слепой пророчицы, не то ярости от того, что кто-то посмел поставить под сомнение его решение. Но он быстро подавил это чувство, сменив его на привычную, громогласную ярость и показное пренебрежение.

– Старуха окончательно потеряла нюх, как старый, беззубый волк! – рыкнул Грох, ударив своим огромным кулаком по подлокотнику трона так, что тот жалобно скрипнул. – Её старческие видения – просто туман, что клубится над утренней рекой, а не ясный знак от духов! Это всё бред, навеянный лживыми рассказами этой хитрой девчонки из Клана Бобра, которая опутала её своими сетями лжи, как паук опутывает неосторожную, глупую муху! Думаете, я, Грох, испугаюсь этих бабьих шёпотов?

– Именно так, вождь! – злорадно подхватил Грак, его глаза сверкнули недобрым огнём. – Она пытается разжалобить нас, посеять смуту и страх! Нельзя верить ни единому их слову!

Стена неверия, ненависти и слепой гордыни всё ещё была крепка и высока. Но первая, пусть и тонкая, как волос, трещина в ней, возможно, уже появилась. Судьба племени, как и судьба Кары и Торна, всё ещё висела на волоске, и этот волосок мог оборваться в любую минуту.

Глава 55: Совет Старейшин: Грох Смеётся Последним?

Слова слепой пророчицы Лары-Белого Крыла, пусть и туманные, полные страшных образов, но такие пугающе созвучные рассказам Кары, эхом разнеслись по стоянке Клана Лебедя, посеяв тревогу и смятение в сердцах старейшин. Ург, чьё лицо после визита к Ларе стало ещё более мрачным и задумчивым, и Орла, чья проницательность и независимость суждений всегда вызывали уважение, не стали медлить. Заручившись негласной, но ощутимой поддержкой большинства своего клана, они немедленно направились к пещере Гроха, вождя могущественного Клана Щуки.

Они больше не просили, как это было накануне, а твёрдо, почти ультимативно, требовали немедленного созыва общего Совета Старейшин всех четырёх кланов. Ург, его голос, обычно тихий и размеренный, теперь звенел от сдерживаемого напряжения, заявил, что видения Лары, подтверждающие рассказ Кары, слишком серьёзны и страшны, чтобы их можно было просто отмахнуться, как от назойливой мухи. Всё племя, все кланы должны знать о возможной, неминуемой угрозе и принять решение сообща, а не по единоличной воле одного вождя, даже такого сильного и могущественного, как Грох.

Вождь Клана Щуки пришёл в неописуемую ярость от такой неслыханной дерзости. Он видел в этом не просто заботу о благе племени, а прямой, наглый вызов своей власти, своему авторитету. Его массивное, покрытое шрамами лицо налилось тёмной, почти багровой кровью, он вскочил со своего трона из медвежьей шкуры и, нависнув над невысоким Ургом, как разъярённый гризли, обрушил на него поток гневных обвинений. Он кричал, что шаман Лебедей окончательно выжил из ума, потакая предателям и изгнанникам, что он сам пытается посеять смуту и страх среди воинов, чтобы ослабить его, Гроха, и, возможно, даже сместить с поста вождя.

Однако авторитет Урга как главного шамана племени, как того, кто говорил с духами предков, и Орлы, как одной из старейших и мудрейших женщин, а также негласная, но ощутимая поддержка других Лебедей (и, возможно, уже начавшийся ропот среди старейшин других кланов, до которых, как лесной пожар, дошли тревожные слухи о словах Лары-Белого Крыла) заставили Гроха с огромной неохотой, скрежеща зубами от злости, всё же согласиться. Он понимал, что не может позволить себе открытый раскол с Кланом Лебедя, хранителями традиций и календаря, особенно перед лицом возможных (хоть он в них ни на йоту и не верил) внешних угроз. Такой раскол мог бы окончательно разрушить хрупкое единство племени.

Грох согласился, но сделал это с презрительной, полной затаённой угрозы усмешкой. Он был абсолютно уверен, что полностью контролирует ситуацию, что большинство старейшин, особенно из его собственного, верного ему Клана Щуки, и та часть Клана Бобра, что всё ещё боялась его гнева, безоговорочно поддержат его, а "сказки" презренных изгоев и "бредни" слепой, выжившей из ума старухи будут легко и с позором развенчаны. Он видел в этом вынужденном совете лишь ещё одну возможность публично унизить Кару, Торна и их немногочисленных, наивных заступников, укрепив тем самым свою непререкаемую власть и посмеявшись над их глупостью. Он с издевкой назначил совет на следующий день на рассвете, у Священного Камня Собраний, места, где когда-то принимались самые важные для племени решения.

На рассвете, когда первые лучи солнца едва окрасили верхушки дальних холмов в нежно-розовый цвет, у Священного Камня Собраний – огромного, покрытого древними знаками валуна, лежавшего в центре большой, вытоптанной поляны, – начали собираться старейшины всех четырёх кланов. Атмосфера была напряжённой, почти враждебной, воздух, казалось, звенел от невысказанных подозрений и затаённой вражды. Воины Клана Щуки, верные телохранители Гроха, плотным, угрожающим кольцом окружили место сбора, их лица были суровы и непроницаемы, а руки не отрывались от рукоятей каменных топоров и копий.

Кару и Торна (которого на время совета вывели из сырой и зловонной Ямы Позора под усиленной охраной, его руки были связаны за спиной грубой верёвкой) грубо поставили в самый центр круга, как преступников, ожидающих приговора. Они выглядели измождёнными, их одежда была изорвана и покрыта грязью, на лицах застыла печать нечеловеческой усталости и перенесённых страданий, но в их глазах, несмотря ни на что, горел отчаянный, почти безумный огонь решимости.

Первым, по древней традиции, слово было дано им, обвиняемым. Кара, стараясь подавить предательскую дрожь в голосе и коленях, шагнула вперёд. Она обвела взглядом суровые, не предвещавшие ничего хорошего лица старейшин и начала говорить.

– Уважаемые старейшины всех кланов! Мы, Кара из Клана Бобра и Торн из Клана Щуки, стоим перед вами не как изгнанники, а как вестники страшной беды. Мы своими глазами видели орду неандертальцев, идущую с севера. Их сила велика, их жестокость не знает границ, а их оружие – 'каменный огонь' – способно уничтожить всё живое. Мы видели разорённые стойбища, мы видели следы их разрушений. И мы знаем, что их ведёт Следопыт, предавший свой народ.

Она снова, уже в который раз, рассказывала о страшных неандертальцах, об их невероятной численности и нечеловеческой жестокости, об их дьявольском "каменном огне", который пожирал всё на своём пути, о разорённых стоянках, о невинных жертвах, о предательстве Следопыта, который вёл этих чудовищ на их земли. Её слова были полны неподдельной боли, искреннего страха за судьбу своего племени, её голос звенел от отчаяния и последней, угасающей надежды быть услышанной. Её взгляд невольно скользнул по старейшинам её родного Клана Бобра. Дарра, старая мастерица плетения корзин, которая когда-то с такой теплотой и терпением учила её этому древнему ремеслу, сидела сжав губы так, что они побелели, её руки с узловатыми от долгой работы пальцами нервно теребили край её простого плаща из бобровой шкуры; в её выцветших глазах Кара увидела не только страх перед грозными вождями, но и тень глубокой, затаённой печали и, возможно, даже стыда. Корм, их бывший неуклюжий, но в целом добродушный повар, заметно исхудавший и постаревший, быстро отвёл глаза, его широкое, обычно улыбчивое лицо выражало лишь животный испуг и растерянность. Даже Мира, спокойная и рассудительная жрица Камня Голосов, обычно такая уверенная в своей связи с духами, выглядела встревоженной и бледной, её пальцы нервно перебирали амулет из речных камней на её шее, но она молчала, как и все остальные Бобры. Кроме её отца, Грома, чьё каменное, непроницаемое лицо не выражало ничего, кроме холодного, отчуждённого осуждения. Его взгляд, тяжёлый и давящий, как мельничный жёрнов, был для Кары больнее любых обвинений, любых камней, которые могли бы в неё полететь.

Торн, стоявший рядом с ней, более сдержанный, но не менее убедительный в своей суровой правоте, подтверждал каждое её слово, добавляя детали о тактике врага, о его силе, о тех страшных следах, которые они видели своими глазами.

– Мы просим вас отбросить старые обиды и недоверие. Речь идёт не о нашей судьбе, а о выживании всего нашего племени. Если мы не объединимся и не приготовимся к встрече с этим врагом, наша долина превратится в пепелище, а наши дети не увидят следующего рассвета. Поверьте нам, пока ещё есть время!

 Он говорил не для того, чтобы спасти свою жизнь – на это он уже почти не надеялся – а для того, чтобы донести до этих слепцов хотя бы крупицу той страшной правды, что выжигала ему душу.  Они умоляли старейшин поверить им, отбросить старые обиды и личную неприязнь, пока не стало слишком поздно, пока их родная долина не превратилась в такое же дымящееся пепелище, какие они видели в чужих землях.

Их отчаянные, полные искреннего ужаса слова упали в тишину, как камни в глубокий колодец. На мгновение повисло гнетущее молчание, прерываемое лишь свистом ветра.

Воины Щуки, верные телохранители Гроха, одобрительно загудели, их руки легли на рукояти каменных топоров, они были готовы поддержать каждое слово вождя. Старейшины Бобров, наоборот, съёжились под его нарастающим гневом, пряча глаза, словно ища спасения в земле. Лишь Лебеди, сплотившиеся вокруг Урга и Орлы, хранили ледяное, осуждающее молчание, их лица были непроницаемы, как речные валуны.

После того, как Кара и Торн, совершенно опустошённые и потерявшие последнюю надежду, замолчали, слово взял Грох. Он медленно поднялся со своего места, его массивная фигура, казалось, заслонила солнце. Он говорил громко, уверенно, его голос, усиленный природной мощью и авторитетом вождя, был полон неприкрытого презрения и ядовитой насмешки.

– Вы слышали этих… этих выродков? – он обвёл старейшин тяжёлым, испытывающим взглядом. – Вы слышали эти жалкие, трусливые сказки о волосатых чудовищах и огне, что плавит камни? Да это же просто смешно! Это бабий лепет, бред испуганных щенков, которые поджали хвосты и приползли назад, вымаливая пощады!

Он издевательски высмеивал каждое их слово, называя их рассказы "трусливым бредом изгоев, которые боятся заслуженного наказания". Он с жаром утверждал, что это всё – тщательно продуманный заговор, коварная попытка посеять панику и смуту в рядах доблестных воинов племени, чтобы ослабить его и, возможно, даже помочь каким-то неведомым врагам захватить их земли, а самим изгнанникам – вернуть себе утраченное положение или даже захватить власть. Он с гневом напоминал о предательстве Кары и Торна, об их позорном побеге, о том, как они нарушили священные, незыблемые законы крови, навлекли гнев духов на всё племя. Его пламенная, полная ярости речь находила горячую, почти восторженную поддержку у большинства воинов Клана Щуки и тех старейшин, кто был ему предан.

Когда он с особой яростью обрушивается на Следопыта, называя его "паршивым волком, что принёс заразу в стаю" и намекая, что весь Клан Волка – это сборище предателей и отбросов, взгляд Кары невольно метнулся к тому дальнему, неуважаемому углу, где обычно ютились изгои. Старый Харт, беззубый и хромой, которого она помнила ещё по редким рассказам у костра, низко опустил свою седую голову, его морщинистые плечи беззвучно сотрясались – то ли от застарелого стыда за свой клан, то ли от бессильного горя. Рядом с ним сидел молодой Гир, сын Следопыта. Его лицо, обычно угрюмое и замкнутое, как у затравленного зверя, на мгновение исказилось от сложной смеси ярости и жгучего стыда. Но это был не просто стыд за отца. Это была холодная, выстраданная ненависть к тому, в кого превратился её носитель. Пальцы Гира непроизвольно сжались в кулак, ногти до боли впились в ладонь. В его памяти на долю секунды вспыхнул другой образ отца – сильного, молчаливого охотника, учившего его читать следы, того, чьего слова когда-то боялись враги и уважали сородичи. Этот образ был давно мёртв, убит и осквернён тем существом, которое теперь носило его имя и вело на свой народ чудовищ. Он сжал зубы так, что заходили желваки. «Я не он, – беззвучно, как клятву, произнесли его губы. – Кровь одна, но путь другой». Он бросил на Гроха короткий, полный ненависти и отчаяния взгляд, но тут же потупил его, не осмелившись открыто бросить вызов всемогущему вождю Щук. Его молчание было не знаком покорности, а затаившейся до поры до времени бурей. Никто из них, из этих вечных изгоев, проклятых и презираемых, не произнёс ни слова – их молчание было громче любых оправданий, оно кричало о бессилии, о глубоко укоренившемся чувстве вины за деяния одного из их рода, и о той пропасти, что отделяла их от остального племени.

Ург и Орла пытаются возразить Гроху, ссылаясь на слова Лары и древние пророчества о "людях-тенях", но Грох грубо обрывает их, обвиняя в потакании предателям и старческой слабости. Большинство старейшин других кланов, видя эту неприкрытую демонстрацию силы и не желая навлекать на себя гнев могущественного вождя Щук, который, казалось, был готов растерзать любого, кто усомнится в его словах, предпочитают трусливо отмалчиваться, опустив глаза. Совет явно заходил в тупик, большинство склонялось на сторону Гроха.

Грох, чувствуя свою полную и безоговорочную победу, с удовлетворением оглядел притихших старейшин.

– Я не вижу никакой реальной угрозы нашему племени, кроме той, что исходит от этих двух лжецов! – провозгласил он, его голос звенел от торжества. – А их судьбу я решу позже, когда посоветуюсь с духами предков… и со своим топором!

Совет разошёлся без какого-либо формального решения, но атмосфера оставалась тяжёлой, гнетущей, полной невысказанных страхов и подозрений. Хотя Грох и праздновал свой очередной триумф, слова Кары и Торна, такие отчаянные и искренние, подкреплённые неясным, но тревожным авторитетом Лары-Белого Крыла и молчаливой поддержкой Урга, всё же посеяли первые, крошечные зёрна сомнения в душах некоторых старейшин и воинов, особенно из Клана Лебедя и тех немногих, кто лично знал Кару или Торна с лучшей стороны и не мог поверить в их столь чудовищную ложь. Эти зёрна пока были малы и почти незаметны, погребённые под толстым слоем страха и недоверия, но они могли прорасти, когда первые, неоспоримые признаки настоящей беды станут очевидны для всех. Судьба племени всё ещё висела на тонком, как паутинка, волоске, и громкий, самодовольный смех Гроха, эхом прокатившийся над поляной, мог оказаться далеко не последним.

Глава 56: Грак Плетёт Новую Паутину

Хотя Грох, вождь Клана Щуки, и одержал громогласную, почти безоговорочную победу на Совете Старейшин, грозно разбив в пыль аргументы Кары и Торна, слова изгнанников, а также авторитетное, пусть и туманное, заступничество слепой пророчицы Лары-Белого Крыла и мудрого шамана Урга, не прошли совершенно бесследно. Они были подобны мелким, едва заметным семенам, брошенным на каменистую почву страха и недоверия, но способным, при определённых условиях, дать неожиданные всходы.

Грак, с его острым, как у голодного шакала, чутьём на малейшие изменения в настроениях толпы, первым заметил эти едва уловимые признаки беспокойства. Он видел, как некоторые старейшины из Клана Бобра (те, кто не принадлежал к ближайшему окружению Грома, отца Кары) и даже несколько воинов из его собственного Клана Щуки (те, кто не входил в ближний, самый преданный круг Гроха) после совета собирались небольшими, разрозненными группами, о чём-то тихо и встревоженно перешёптываясь, бросая быстрые, опасливые взгляды по сторонам. Он ловил их косые, задумчивые взгляды, невольно обращённые в сторону Ямы Позора, где снова, в холоде и сырости, томились изгнанники. В их глазах уже не было прежней слепой, фанатичной уверенности в виновности Кары и Торна, а скорее – смятение, страх и зарождающееся, ещё неосознанное сомнение.

Эти едва заметные, почти призрачные колебания приводили Грака в неописуемую, холодную ярость. Он, как никто другой, понимал, насколько хрупкой может быть власть, основанная на страхе и слепом повиновении. Он боялся, что если эти сомнения укоренятся, если найдётся кто-то достаточно смелый и авторитетный, чтобы открыто поддержать Кару и Торна, то его собственное, с таким трудом завоёванное влияние, его близость к Гроху, его тщательно вынашиваемые планы мести за прошлое унижение – всё это может оказаться под угрозой, рассыпаться в прах, как глиняный горшок, упавший на камни. Он не мог, он не должен был допустить, чтобы эти презренные "предатели" снова обрели хоть какой-то голос, хоть каплю сочувствия в глазах племени.

Грак решил действовать немедленно, быстро и решительно, не дожидаясь, пока эти опасные зёрна сомнения дадут ядовитые всходы. Он начал плести новую, ещё более коварную и изощрённую паутину лжи, интриг и запугивания, чтобы окончательно и бесповоротно уничтожить репутацию Кары и Торна, выставить их в самом чёрном свете и, тем самым, ещё крепче привязать к себе Гроха, укрепив свою позицию рядом с ним. Он немедленно собрал вокруг себя самых преданных ему воинов, тех, чьи умы были так же отравлены ненавистью и жаждой власти, как и его собственный, тех, кто слепо верил каждому его слову и готов был без колебаний выполнить любой, даже самый гнусный его приказ.

Грак и его приспешники, словно стая голодных гиен, почуявших падаль, начали свою грязную работу. Они расходились по стоянке, как ядовитые, скользкие змеи, и вполголоса, якобы по большо

му, страшному секрету, делясь своими "достоверными" сведениями, распространяли новую, ещё более чудовищную ложь о Каре и Торне. Они нашептывали испуганным женщинам у костров, подсаживались к недоверчивым воинам во время их скудных трапез, ловили старейшин в уединённых уголках, сея в их души семена страха и подозрения.

Они утверждали, что изгнанники на самом деле не видели никаких страшных неандертальцев, что все их рассказы об огне, плавящем камни – наглая выдумка. Якобы всё это время, после своего позорного побега, Кара и Торн скрывались у "Соседей" – того самого племени Зарра, с которым у их племени давно были натянутые, почти враждебные отношения из-за спорных охотничьих угодий. И теперь, по наущению Зарра, они вернулись, чтобы посеять панику, внести раскол в ряды соплеменников и ослабить их перед готовящимся нападением "Соседей".

Но самый коварный и ядовитый слух, который с особым удовольствием распространял сам Грак, касался Следопыта. Он "открывал глаза" самым доверчивым, утверждая, что Кара и Торн на самом деле заодно с этим презренным изгнанником, этим волком в человечьей шкуре. Якобы их побег был не чем иным, как частью хитроумного плана Следопыта по ослаблению племени изнутри. А теперь они вернулись, как два засланных лазутчика, чтобы посеять панику, дезориентировать вождей и воинов, и подготовить почву для нападения Следопыта и его "волчьей стаи" дикарей, которые хотят захватить власть в плодородной долине Дона.

Грак с особым, зловещим нажимом "напоминал" о той волчьей шкуре, в которую, по слухам, кутался Торн во время их побега, и о той "странной", почти нечестивой связи Кары с её диким, свирепым волком (Верным), представляя всё это как неопровержимое доказательство их сговора с Кланом Волка и их предательской сущности.

Эти слухи, умело сплетённые из полуправды и откровенной лжи, быстро, как лесной пожар, распространялись по стоянке. В тесноте их поселения, где жизнь проходила на виду у всех, где дым одного костра смешивался с дымом соседнего, а тропы между жилищами переплетались так густо, что невозможно было пройти незамеченным, любое слово, сказанное шёпотом, через час уже гудело в ушах у всего племени. Женщины, встречаясь у ручья за водой, передавали друг другу тревожные вести, приукрашивая их собственными страхами. Мужчины, вместе чинившие сети или точившие наконечники для стрел, хмуро обсуждали новые подробности «предательства». Грак мастерски использовал эту клаустрофобию, эту неизбежную публичность, превратив стоянку в кипящий котёл подозрений и ненависти, где его ядовитые слова находили самую благодатную почву. Многие, особенно из Клана Щуки, начинали верить, что Кара и Торн – не просто нарушители священных законов, а настоящие, коварные враги, засланные шпионы, несущие с собой смерть и разрушение.

Грак, однако, не ограничивался только распространением ядовитых слухов. Он понимал, что для достижения своей цели ему нужно сломить волю тех немногих, кто ещё мог сомневаться или осмелиться выступить в защиту изгнанников. Он лично или через своих самых доверенных и безжалостных людей начал планомерную "обработку" тех старейшин и воинов, которые, по его мнению, могли бы проявить сочувствие к Каре и Торну или усомниться в их виновности.

Он использовал разные, но одинаково гнусные методы. Кому-то он откровенно льстил, превознося их мудрость и преданность Гроху и племени, и тонко намекая, что поддержка "предателей" может бросить тень на их безупречную репутацию. Кому-то он, не стесняясь, угрожал, напоминая о суровых законах племени и о том, какие неприятности могут ожидать тех, кто пойдёт против воли всемогущего вождя. Некоторых, самых слабых и падких на подачки, он пытался подкупить обещаниями лучшего куска добычи, более высокого положения или просто небольшими, но ценными в их скудном быту подарками – новым кремнёвым ножом, тёплой шкурой или редкими целебными травами.

Тех же немногих, кто мог бы открыто, не побоявшись, выступить в защиту Кары и Торна – таких, как верная Ильва из Клана Лебедя или тот молодой, неопытный воин Щуки, что осмелился высказать свои сомнения у реки, – Грак и его люди начали откровенно запугивать. Им угрожали публичным позором, обвинениями в пособничестве предателям, изгнанием из племени или даже тайной, но жестокой физической расправой. Ильва, предупреждённая друзьями, вынуждена была затаиться, её редкие и всё более рискованные попытки помочь Каре и передать ей хоть какую-то весточку из внешнего мира становились почти невозможными.

Действия Грака, его подлая, неутомимая работа по очернению Кары и Торна, приводили к тому, что напряжение в племени нарастало до предела, как туго натянутая тетива лука перед выстрелом. Люди начинали с подозрением и страхом смотреть друг на друга, боясь сказать лишнее слово, боясь выдать свои истинные мысли. Племя, и без того раздираемое старыми, незаживающими обидами и противоречиями, всё больше и глубже раскалывалось на два непримиримых лагеря: тех, кто слепо, фанатично верил Гроху и Граку, видя в Каре и Торне источник всех бед, и тех немногих, кто втайне сомневался, сочувствовал изгнанникам, но боялся высказать своё мнение, опасаясь жестокой расправы. Паутина интриг, ненависти и лжи, так искусно и безжалостно сплетённая Граком, становилась всё гуще и плотнее, и Кара с Торном, запертые в своей холодной, сырой Яме Позора, физически ощущали, как она неотвратимо, удушающе сжимается вокруг них, лишая последней, самой призрачной надежды на спасение.

Глава 57: Разлад в Кланах: Зёрна Сомнения

Совет Старейшин, формально завершившийся триумфом Гроха и публичным унижением Кары и Торна, оставил после себя тяжёлый, гнетущий осадок. Громкие, самодовольные речи вождя Щук и злобные выкрики Грака не смогли полностью заглушить тот тихий, но настойчивый голос правды, что звучал в отчаянных словах изгнанников, и то мистическое, почти осязаемое подтверждение их ужаса, что исходило от слепой пророчицы Лары-Белого Крыла.

После того, как старейшины разошлись, и поляна у Священного Камня Собраний опустела, представители Клана Лебедя, хранители древних знаний и календаря, собрались на свой, внутренний совет. Это произошло не в главной пещере клана, а в уединённой, тихой роще старых плакучих ив у самого берега заросшего озера, где, по преданиям, их предок впервые встретил духа реки в образе лебедя. Атмосфера была напряжённой, лица старейшин – серьёзными и озабоченными. Ург, главный шаман, сидел на поваленном стволе дерева, его взгляд был устремлён на неподвижную, тёмную воду озера, он молчал, погружённый в свои глубокие, тревожные мысли. Его лицо, казалось, за одну ночь постарело ещё на несколько зим, морщины вокруг глаз стали глубже, а в седой бороде появились новые, серебряные нити.

Тишину нарушила Орла, старейшая и самая уважаемая женщина клана после самой Лары-Белого Крыла. Её голос, обычно спокойный и рассудительный, как тихое журчание ручья, теперь звучал с непривычной, почти стальной твёрдостью, в нём слышались нотки сдерживаемого гнева и глубокой озабоченности. Она открыто, не боясь осуждения, высказала свою поддержку Ургу и его явным сомнениям в слепой правоте Гроха.

– Мы не можем, братья и сёстры, – начала она, обводя взглядом собравшихся, – закрывать глаза на то, что происходит. Слова Лары, её видения, пусть и туманные, как утренний туман над рекой, не могут быть просто бредом выжившей из ума старухи, как пытается представить это вождь Щук. Я слишком хорошо знаю её дар, её связь с миром духов. И рассказы этой девочки, Кары… в них было слишком много боли, слишком много неподдельного ужаса, чтобы это могло быть просто ложью.

Она напомнила другим Лебедям о древних, почти забытых пророчествах, что хранились в их клане из поколения в поколение, передаваясь от шамана к шаману, от пророчицы к пророчице – о "времени чёрного дыма, что закроет солнце", о "людях-тенях с обожжёнными на огне копьями, идущих с холодных северных земель, чтобы пожрать землю живых", о "волке-предателе, что откроет врата великой беде". Она говорила о том, что видения Лары-Белого Крыла и отчаянные рассказы Кары слишком уж точно, до мельчайших, леденящих душу деталей, совпадают с этими древними, страшными преданиями, чтобы можно было их просто отбросить, как ненужный хлам, или списать на страх и выдумки изгнанников.

Не все Лебеди были готовы открыто пойти против могущественного Гроха, чья ярость была известна всему племени. Страх перед вождём Щук, перед его воинами, перед возможным расколом в племени был силён. Но слова Орлы, её непоколебимая уверенность, и молчаливый, но весомый авторитет Урга произвели на них сильное, неизгладимое впечатление. Они приняли осторожное, но важное решение: пока не выступать открыто против Гроха, чтобы не спровоцировать ещё больший конфликт, но усилить наблюдение за всеми знаками природы, чаще обращаться к духам предков за советом и защитой и, что самое важное, попытаться тайно, через своих доверенных людей, собрать как можно больше информации о том, что на самом деле происходит за пределами их мирной долины, не полагаясь только на дозоры Клана Щуки, которые могли быть ослеплены приказами своего вождя или собственной беспечностью.

Слова Кары и Торна, пусть и встреченные официальным, показным недоверием и презрением со стороны Гроха и его ближайшего окружения, всё же нашли отклик там, где его меньше всего ожидали – в сердцах части молодых воинов из разных кланов. Особенно у тех, кто ещё не успел закостенеть в старых обидах и предрассудках, кто не был так сильно вовлечён в вечную вражду кланов, или у тех, кто лично знал Торна не как презренного изгнанника, а как умелого, бесстрашного охотника и справедливого воина до его трагического падения. Они видели вопиющую несправедливость в отношении к изгнанникам, чувствовали фальшь и лицемерие в громких речах Гроха и Грака, и инстинктивно ощущали, что старейшины, ослеплённые своей гордыней или трусливым страхом, могут совершить роковую, непоправимую ошибку.

Несколько таких молодых, горячих голов начали тайно встречаться по ночам в укромных, потаённых местах. Их было немного, но каждый горел своей, особой решимостью. Возглавлял их Зур, молодой, но уже зарекомендовавший себя как смелый и удачливый охотник из Клана Щуки, который помнил, как Торн когда-то спас его от разъярённого тура, и не мог поверить, что такой человек способен на предательство. Рядом с ним стоял Родан, коренастый и молчаливый юноша из Клана Бобра, младший брат погибшей Лиан. Его горе ещё не остыло, и в Грохе он видел не защитника, а тирана, чья гордыня стоила жизни его сестре. Третьим был Эхо, худой и быстрый, как ласка, послушник из Клана Лебедя, чей старший брат Вейс изучал звёзды. Эхо не верил в силу, но верил в знаки, и все знаки, которые он видел, кричали о беде.

Они делились своими сомнениями и опасениями, горячо обсуждали рассказы Кары и Торна, пытались сложить воедино разрозненные, тревожные слухи и знаки, пытаясь понять, что происходит на самом деле, где правда, а где ложь. Их объединяло чувство несправедливости, предчувствие надвигающейся беды и нежелание слепо повиноваться воле вождей, если эта воля ведёт всё племя к гибели.

На одной из таких тайных, почти заговорщицких встреч, когда луна пряталась за тучами, а ветер тревожно шелестел в ветвях, они приняли смелое, почти безрассудное, но единственно возможное для них решение. Не доверяя официальным дозорам Клана Щуки, которые, по их мнению, могли быть ослеплены приказами Гроха или просто проявить преступную беспечность, они решили организовать свои, тайные, неофициальные дозоры на самых дальних, наиболее уязвимых границах земель племени. Они хотели своими собственными глазами увидеть, есть ли там следы чужаков, есть ли какие-либо признаки той страшной, надвигающейся беды, о которой так отчаянно, с таким неподдельным ужасом в голосе, говорили изгнанники. Это был их первый, робкий, но такой важный шаг к самостоятельному действию, к возможному сопротивлению слепой, самодовольной воле вождей. Это был зародыш будущего сопротивления.

Гром, отец Кары, могучий и уважаемый мастер запруд Клана Бобра, после нескольких дней тяжёлых, мучительных раздумий, разрывающих его сердце на части, наконец, решился прийти к Яме Позора. Его визит был обставлен так, чтобы никто из посторонних, особенно из Клана Щуки, не заподозрил его в проявлении отцовской слабости или, не дай духи, сочувствия к опальной дочери. Он пришёл днём, когда стоянка была полна людей, в сопровождении двух рослых, хмурых воинов своего клана, его лицо было сурово, почти враждебно, и непроницаемо, как гранитная скала. Он властно потребовал у стражников, чтобы Кару на время вывели из ямы для "важного, неотложного разговора".

Разговор, если это можно было так назвать, происходил наедине, в нескольких шагах от ямы, но под бдительным, недремлющим оком стражи, готовой в любой момент вмешаться. Гром не проявил ни капли отцовской нежности или хотя бы простого человеческого сочувствия к измученной, униженной дочери. Его голос, обычно такой спокойный и уверенный, теперь был холоден, как лёд на зимней реке, и резок, как удар плети.

– Ты навлекла несмываемый позор на наш род, Кара! – начал он без всяких предисловий, его слова были тяжелы, как камни. – На весь Клан Бобра! Твоё имя теперь произносят шёпотом, смешивая его с грязью и проклятиями! Неужели тебе мало было одного предательства, одного побега? Зачем ты вернулась? Чтобы снова бросить вызов законам, воле вождя, всему нашему племени?

Он требовал, чтобы Кара публично, перед всем советом, если Грох соблаговолит его снова собрать, отреклась от своих "лживых, безумных" слов о неандертальцах и предательстве Следопыта. Чтобы она покаялась в своём "предательстве", в своей "запретной связи" с Торном, разорвала все отношения с ним и молила вождя о снисхождении. Он говорил, что это единственный, самый последний способ спасти свою никчёмную жизнь и не навлечь ещё больший, непоправимый позор на их род и весь Клан Бобра, который и так уже страдает от её безрассудства. Он давил на её сыновние чувства, на её ответственность перед кланом, говорил о "благе племени", которое якобы требует её молчания, покорности и полного подчинения воле вождя.

Кара слушала его, и её сердце сжималось от невыносимой боли, от горечи и глубокого, почти детского разочарования. Она видела в его суровых, осуждающих глазах не только гнев и стыд за неё, но и глубоко запрятанный, почти животный страх – страх перед всемогущим Грохом, страх перед неизвестностью, страх за собственное положение в племени. Но она уже сделала свой выбор, тот самый, единственный, который подсказывала ей совесть и увиденный ею ужас. Она уже перешла ту черту, за которой не было возврата к прежней, слепой покорности.

– Я не могу отречься от правды, отец, – твёрдо, хотя и с трудом сдерживая слёзы, сказала она, глядя ему прямо в глаза, в которых когда-то видела любовь и гордость, а теперь – лишь холодное отчуждение. – Даже если эта правда убьёт меня. То, что мы видели с Торном – это не выдумка, не ложь. Это страшная, неминуемая беда, которая идёт на всех нас. И я не оставлю Торна. Мы связаны не только любовью, но и общей судьбой, общей правдой. Наш долг – предупредить племя, даже если оно не хочет слушать, даже если оно готово растерзать нас за это.

Слова Кары, такие спокойные, но такие непреклонные, прозвучали как окончательный, бесповоротный приговор их отношениям. Гром, его лицо исказилось от ярости, бессилия и, возможно, глубоко запрятанной боли, которую он не мог или не хотел признавать, произнёс несколько жёстких, полных горечи и окончательного отречения слов:

– Тогда ты мне больше не дочь! – прохрипел он, его голос сорвался. – Ты – позор нашего рода, проклятие нашего клана! Пусть духи предков осудят тебя за твоё упрямство и непокорность!

Он резко развернулся и, не оглядываясь, быстрыми, тяжёлыми шагами направился прочь, оставив Кару одну, под насмешливыми взглядами стражников. Стена отчуждения между отцом и дочерью, выросшая в тот день, когда она сбежала с Торном, теперь стала высокой, непроницаемой и, казалось, непреодолимой. Кара осталась одна, преданная даже собственным отцом, но её решимость, её воля к борьбе за правду, как ни странно, только окрепла. Она понимала, что теперь может рассчитывать только на себя, на верность Торна, на мужество немногочисленных друзей и на тех немногих в племени, в чьих сердцах ещё не погасли последние искры сомнения, сострадания и здравого смысла. И на своего верного, молчаливого спутника – Верного, который, казалось, один понимал её без слов.

Время Плачушего Камня

Глава 58: Ночные Тени, Тайные Встречи

Мрак в Яме Позора был живым существом. Он дышал холодом и сыростью, цеплялся за кожу ледяными пальцами и проникал под истёртые шкуры, заставляя дрожать не столько от пронизывающего ночного ветра, сколько от безнадёжности. Для Кары и Торна время слилось в бесконечную, тягучую смену непроглядной тьмы и тусклого, безрадостного серого света, что сочился через узкое отверстие наверху. Каждый звук, доносившийся из внешнего мира, – лай собак, грубый смех воинов, плач ребёнка – был мучительным напоминанием о жизни, от которой их отрезали, бросив гнить в этой каменной могиле.

Ночь была хуже всего. Днём стоянка шумела, жила своей жизнью, и можно было хотя бы ненавидеть её за это. Ночью же она затихала, и просыпались другие звуки, звуки самой тьмы: тоскливый вой ветра в скальных расщелинах, далёкий, протяжный крик рыси, зловещие перешёптывания стражников у их костра.

Торн мерил шагами их тесную темницу – три шага в одну сторону, три в другую, – как загнанный в клетку пещерный лев. Бездействие было для него пыткой, страшнее голода. Бессильная ярость кипела в нём, выжигая душу. Он снова и снова прокручивал в голове сцену совета, лица старейшин, презрительную усмешку Гроха, ядовитую злобу Грака. Слепота. Все они были поражены слепотой, густой и вязкой, как болотная трясина.

– Ты что-нибудь слышишь? – голос Кары, тихий и хриплый, вырвал его из круговорота мыслей. Она сидела, прижавшись спиной к холодной, влажной стене, и пыталась унять дрожь.

– Только ветер, – глухо ответил Торн, останавливаясь. – И собственное бессилие. Оно кричит громче любой бури.

Кара ничего не ответила, лишь плотнее закуталась в шкуру. Они не ели уже два дня. Жажда мучила сильнее – губы потрескались, а в горле стоял ком. Отчаяние, острое и жгучее вначале, сменилось тяжёлой, давящей апатией. Казалось, уже всё равно.

Ильва двигалась по ночной стоянке, как призрак. Каждый шаг был риском, каждое движение выверено до предела. Она не была ни воином, ни охотником, её тонкие пальцы привыкли к лебединому пуху и костяным иглам, а не к кинжалу и ночным вылазкам. Но мысль о Каре, её лучшей подруге, запертой в холодной яме, придавала ей смелости, граничащей с безумием. Она крепко прижимала к груди небольшой, но плотный узелок из мягкой оленьей кожи. Внутри – два куска вяленого тура, которые она припрятала от ужина, и маленький, но полный бурдюк с чистой водой. Это было немного, но для тех, кто умирал от голода и жажды, это была сама жизнь.

Самым опасным был последний участок пути. Костёр стражников у Ямы Позора отбрасывал на скалы пляшущие, уродливые тени, создавая островок тревожного света в море тьмы. Ильва затаилась за большим, поросшим мхом валуном, её сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Она видела силуэты двух воинов Щуки. Один, постарше, уже дремал, уронив голову на грудь и тихо похрапывая. Второй, помоложе, лениво ворошил угли в костре длинной палкой, тихо напевая какую-то грубую, заунывную песню о неудачной охоте. Его голос был скрипучим и неприятным.

Ильва ждала, превратившись в камень, слившись с тенью. Минуты тянулись, как смола. Наконец, молодой стражник зевнул, потянулся и тоже устроился поудобнее, подложив под голову свёрнутый плащ. Песня оборвалась. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском углей и храпом. Это был её единственный шанс.

Как мышь, проскользнув из-за валуна, она достигла края ямы. Заглянув вниз, она едва различила во мраке две неподвижные фигуры.

– Кара… Торн… – её шёпот был тише шелеста сухой листвы.

Внизу что-то шевельнулось. Кара, чьё сознание уже начало погружаться в вязкую дрёму, вскинула голову.

– Ильва?

– Тихо! – прошипела подруга, её глаза испуганно блестели в темноте. Она быстро размотала тонкую, но крепкую верёвку из крапивных волокон и начала осторожно опускать узелок вниз. – Это вам. Еда и вода.

Кара поймала драгоценную ношу, её пальцы дрожали от слабости и волнения. Торн подошёл и встал рядом, его глаза, привыкшие к темноте, напряжённо всматривались в лицо Ильвы, пытаясь прочесть на нём больше, чем она говорила.

– Спасибо, Ильва, – глухо произнёс он, его голос был сух и резок. – Ты очень рискуешь. Зачем?

– Это не всё, – шёпот Ильвы стал ещё тише, ещё отчаяннее. – Я пришла предупредить. Слушайте внимательно. Грак что-то задумал. Он не просто ждёт, когда вы умрёте от голода.

Она рассказала, как этим вечером, нося воду, случайно, прячась за связками шкур у жилища Гроха, подслушала обрывок разговора Грака с одним из его самых верных приспешников. Он говорил со злорадной, предвкушающей усмешкой. Он готовил ловушку. Коварную, дьявольскую ловушку, которая должна была уничтожить их не только физически, но и морально, вытравить саму память о них, как о людях.

– Он хочет подбросить вам… «улику», – с трудом выговорила Ильва, пытаясь передать суть подслушанного. – Что-то, что докажет вашу связь не просто со Следопытом, а с теми… чудовищами, о которых вы говорили. Он хвастался, что у него есть «клык твари», который он подобрал на месте бойни, где погибли наши охотники. Он собирается завтра утром, на глазах у старейшин, устроить обыск и «найти» этот клык у вас в яме. Чтобы все поверили, что вы не просто вестники, а проводники этой нечисти, что это вы привели их на наши земли.

Новость была страшнее любого приговора. Это была изощрённая, безупречная в своей низости ловушка. Если Грак осуществит свой план, их не просто казнят. Их имена будут прокляты на веки вечные. Их отчаянное предупреждение окончательно утонет в грязи и лжи, оставив всё племя слепым и беззащитным перед лицом врага, который уже стоял у порога. Вера в них, даже самая слабая, умрёт.

– Уходи, Ильва! Немедленно! – голос Торна прозвучал как удар ножа. Он понимал, что каждая секунда, проведённая здесь, смертельно опасна для неё.

Ильва кивнула и, бросив на подругу последний полный боли и сочувствия взгляд, бесшумно отползла от края. Но в этот самый момент один из стражников громко всхрапнул во сне и перевернулся на другой бок, зацепив ногой пустой бурдюк. Тот глухо стукнул о камень. На этот звук, как тень, из темноты вынырнул тощий, облезлый волк – один из тех, что вечно крутились у границ стоянки, подбирая отбросы. Он был на грани смерти от голода, и запах человека смешался для него с запахом еды и опасности. Он сделал несколько осторожных шагов, припадая к земле, его тело было напряжено, готовое в любой момент метнуться прочь. Взгляд его жёлтых глаз был не любопытным, а отчаянно-оценивающим.

Ильва замерла, её сердце остановилось. Волк, привлечённый запахом, издал низкое, вопросительное рычание. Стражник недовольно пробормотал что-то во сне: «Кыш, падаль!». Этого хватило. Волк беззвучно отскочил и растворился в темноте, не желая рисковать жизнью ради призрачной надежды на кусок падали. Ильва, не дыша, отползла ещё на несколько шагов и исчезла между валунами.

Внизу, в Яме Позора, Кара развязала узелок. Запах вяленого мяса ударил в ноздри, вызывая мучительный спазм в голодном желудке. Но ни она, ни Торн не притронулись к еде. Они смотрели друг на друга в непроглядной тьме, но видели лица друг друга так ясно, словно их освещало полуденное солнце.

Предупреждение Ильвы подействовало, как удар плетью по изнурённой лошади. Боль взбодрила, страх прогнал апатию. Ледяной ужас перед неминуемым и позорным концом впрыснул в их кровь адреналин, подобный яду – он сжигал остатки сил, но давал взамен острую, как кремень, ясность мысли, рождённую на краю гибели. Физическая слабость никуда не делась, но разум, заточенный страхом, заработал с лихорадочной скоростью.

Они больше не были пассивными жертвами, ожидающими своей участи. Теперь у них была цель – выжить не просто ради себя, а чтобы не дать лжи Грака одержать верх. Тиски сжимались. Ловушка была почти готова захлопнуться. И они были внутри. У них было всего несколько часов до рассвета, чтобы что-то предпринять, прежде чем Грак придёт за ними со своей «уликой» и своим триумфом.

Но что можно сделать, находясь на дне каменной могилы, когда твои враги наверху, а единственный друг – тень, растворившаяся в ночи?

Глава 59: Слово Молодых Волков

Предрассветный туман цеплялся за колючие ветви шиповника, как клочья мокрой шерсти. Мир был безмолвным и призрачным, каждый звук тонул в этой густой, молочной пелене. Трое молодых воинов двигались по едва заметной звериной тропе. Они не были официальным дозором; они были нарушителями, призраками, осмелившимися пойти против воли вождя. Их самоназванный отряд – «Молодые Волки» – состоял из тех, кто не мог смириться со слепотой старейшин, кто чувствовал, что племя, как лодка без руля, несётся прямо на острые скалы.

Впереди, пригнувшись, шёл Зур, воин Щуки. Его движения были точны и экономны, как у опытного хищника, выслеживающего добычу. Он не верил в слепую ярость Гроха, но верил в долг перед Торном, который когда-то, ещё до изгнания, отвлёк на себя разъярённого тура, спасая ему, тогда ещё зелёному юнцу, жизнь. Эту память не смогли вытравить ни приказы вождя, ни злобный шёпот Грака.

Позади него, почти бесшумно, ступал Родан из клана Бобра, коренастый и хмурый. Его лицо до сих пор носило печать недавнего горя по погибшей сестре Лиан, и эта боль превратилась в холодную, твёрдую ненависть к законам, которые он считал несправедливыми и жестокими. В Грохе он видел не защитника, а тирана, чья гордыня уже стоила жизни многим.

Замыкал троицу Эхо, худой и быстрый, как ласка, послушник Лебедей. Его старший брат Вейс изучал звёзды, а Эхо учился слушать землю. Он не доверял грубой силе, но верил знакам, а в последние дни сама земля кричала ему о беде – птицы замолкали без причины, а ночные звери вели себя беспокойно, словно чуя приближение большой грозы.

Они остановились у края мрачного, заросшего оврага, обмениваясь быстрыми, понятными лишь им знаками. Они не искали славы или награды. Они искали правду. И эта правда, как они чувствовали, пахла опасностью и кровью.

Именно Эхо первым почувствовал неладное. Он замер, подняв руку, и прислушался.

– Тихо, – прошептал он, его голос был напряжён, как натянутая тетива. – Воздух… неправильный.

Зур и Родан застыли, их мышцы мгновенно напряглись. Привычный утренний хор птиц, который должен был вот-вот начаться с первыми лучами солнца, отсутствовал. Стояла мёртвая, гнетущая тишина, от которой звенело в ушах. И был запах. Едва уловимый, но отвратительно чужеродный – запах сырой, потревоженной земли, смешанный с едкой, мускусной вонью крупного, незнакомого зверя.

Зур, как старший и самый опытный, медленно повёл их вниз по крутому, осыпающемуся склону, к заиленному ручью, что лениво протекал по дну оврага. И там, на влажном, тёмном берегу, они увидели то, что заставило их кровь застыть в жилах. Следы. Они были чудовищно свежими, оставленными всего несколько часов назад. Земля ещё не успела осыпаться с их краёв, а в одном из отпечатков даже виднелась капля тёмной, ещё не высохшей грязи, выдавленной из-под чудовищной тяжести. Это были не следы медведя, хотя и схожие по размеру. Отпечатки были шире, чем у самого крупного человека, с короткими, уродливо расставленными пальцами и почти плоским сводом стопы, что говорило о невероятной массе.

Неандертальцы прошли здесь ночью, и они шли уверенно, почти не таясь, словно не боялись быть обнаруженными. Это была не удача. Это была наглость врага, подошедшего к самым границам их земель.

– Что за тварь?.. – прохрипел Родан, его рука мёртвой хваткой сжала рукоять каменного топора.

– Я не знаю, – глухо ответил Зур, его лицо охотника было напряжено до предела. Он опустился на колено, внимательно изучая один из отпечатков, словно пытался прочесть в нём историю. – Кто бы это ни был, он тяжёлый. Очень тяжёлый. И их было несколько. Они шли вдоль ручья.

Но самое страшное было не это. Между огромными, уродливыми следами, как ядовитые змеи, вились другие – знакомые до боли. Волчьи. Но Зур, которого учили лучшие следопыты, сразу узнал особенность: волки не просто шли рядом, а двигались по бокам и чуть впереди от тяжёлых следов, как пастухи, направляющие стадо. Их походка была лёгкой, стелющейся – так Следопыт учил своих зверей двигаться в разведке, чтобы оставаться незамеченными для основной добычи. Они не охотились. Они вели.

– Эхо! – сдавленный вскрик Родана заставил их обернуться.

Эхо стоял у старой, корявой ивы, почти у самой воды. На стволе дерева, на высоте человеческого роста, кора была грубо содрана. На обнажённой, влажной древесине был вырезан или выжжен зловещий символ – тугая, закрученная спираль, но не плавная, гармоничная, как у их племени, а агрессивная, с острыми, зазубренными краями, похожая на хищный коготь. В центре спирали виднелся тёмный, почти чёрный мазок – смесь охры и запёкшейся крови. Это был не след зверя. Это было послание. Знак. Клеймо завоевателя.

На несколько долгих ударов сердца они просто молчали, глядя на страшную находку. Осознание обрушилось на них, как лавина, погребая под собой остатки сомнений. Кара и Торн не лгали. Каждое их слово было горькой, ужасающей правдой.

– Мы должны немедленно вернуться, – первым нарушил молчание Зур. Его голос был твёрд, как кремень, в нём не осталось и тени прежней неуверенности.

– И что мы скажем Гроху? – с горечью усмехнулся Родан. – Что нашли следы лесных духов? Он обвинит нас в сговоре с изгнанниками и бросит в ту же яму! Скажет, что это мы сами начертили этот знак и вытоптали следы в грязи.

– Он прав, – кивнул Эхо, его лицо было бледным, как речной туман. – Грох ослеп. Грак отравил его уши ядом. Они нас не услышат. Они не захотят услышать.

Наступил решающий момент. Их верность племени столкнулась с верностью вождю. И они поняли, что это больше не одно и то же. Спасать племя теперь означало идти против вождя.

– Мы пойдём не к Гроху, – решил Зур, его взгляд стал жёстким и решительным. – Мы пойдём к тому, кто ещё способен слышать. К Ургу. Он должен знать. Он единственный, кто может что-то сделать. Я пойду один. Вы возвращайтесь другой тропой, через верхний лес. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Если меня схватят, вы должны будете рассказать остальным.

Он быстро достал из-за пояса острый осколок кремня и на широком, гладком куске берёзовой коры, который всегда носил с собой для заметок, тщательно срисовал уродливый след и зловещую спираль. Это было их доказательство. Их слово против слепоты вождей.

Зур добрался до стоянки, когда солнце уже показалось над холмами, окрасив небо в нежные, почти мирные цвета. Он не пошёл к пещере Урга открыто, на виду у всех. Вместо этого он, как тень, проскользнул в густые заросли калины неподалёку от жилища шамана и издал тихий, короткий, отрывистый крик сойки – их условный сигнал.

Прошло не более минуты, как из пещеры вышел Ург. Старый шаман, казалось, ждал этого. Его лицо было усталым и серым, как пепел остывшего костра, а глаза покраснели от бессонной ночи.

– Говори, сын мой, – тихо произнёс он, не задавая лишних вопросов.

Зур быстро, без эмоций, как подобает дозорному, доложил обо всём, что они видели: о мёртвой тишине, о чужом запахе, об огромных следах, о волчьих метках Следопыта и о страшном символе на дереве. В конце он протянул шаману кусок коры с рисунком.

Ург долго, мучительно долго смотрел на грубые, но такие красноречивые наброски. Его лицо, казалось, превратилось в каменную маску, но в глубине его выцветших глаз вспыхнул холодный, яростный огонь. Он не был удивлён. Он был страшно, окончательно убеждён. Видения Лары, сны Кары, его собственные тревожные предчувствия – всё сложилось в единую, чудовищную, неопровержимую картину. Это было то самое физическое доказательство, которого ему так не хватало, тот самый камень, который мог сдвинуть лавину.

– Грак… – прошептал Ург, и его голос прозвучал, как скрип могильной плиты. Он поднял на Зура взгляд, от которого у молодого воина по спине пробежал холодок. – Вчера ночью мне донесли, что Грак готовит ловушку. Хочет подбросить Каре и Торну клык твари, чтобы обвинить их в сговоре. Теперь я понимаю, зачем. Он хочет уничтожить вестников, чтобы никто не поверил в саму весть.

Старый шаман выпрямился, и в его сутулой, измождённой фигуре на мгновение проступила былая, несокрушимая сила.

– Времени больше нет, Зур, – сказал он твёрдо, его голос звенел, как натянутая струна. – Твоё донесение меняет всё. Возвращайся к своим. Будьте готовы. Ночь ещё не закончилась, и самая тёмная её часть впереди. Мы должны действовать. Сегодня. Прямо сейчас.

Глава 60: Шёпот Камня Голосов

День после Совета Старейшин выдался неестественно тихим и душным. Серое, затянутое плотной пеленой облаков, небо давило на землю, лишая мир красок и теней. Воздух был тяжёлым и неподвижным, как вода в стоячем, заросшем ряской болоте. Птицы, обычно наполнявшие прибрежные заросли ивняка неумолчным гомоном и щебетом, молчали. Даже назойливые чайки, вечные спутники реки, не кричали над водой, словно их клювы были запечатаны невидимой силой. Эта мёртвая, гнетущая тишина была страшнее любого шторма.

Ург стоял на берегу озера, вглядываясь в неподвижную, тёмную, как полированный обсидиан, водную гладь. После провального Совета он не находил себе места. Он чувствовал себя старым, бессильным, словно вся его мудрость и знания, копившиеся поколениями шаманов, превратились в бесполезную пыль перед лицом слепой, упрямой ярости Гроха. Старейшины разошлись, каждый унёс в своё жилище страх и сомнения, но никто не осмелился открыто бросить вызов вождю Щук.

Ург видел, как его соклановцы двигаются по стоянке медленно, словно во сне, как они то и дело бросают тревожные взгляды на безмолвное небо, на затихший лес, на замершую воду. Все чувствовали это – неправильность, слом, нарушение древнего, неписаного порядка вещей. Ильва, верная подруга Кары, подошла к нему и молча протянула глиняную чашу с дымящимся отваром из успокаивающих трав. Её глаза были полны невысказанной тревоги. Ург благодарно кивнул, его костлявые пальцы коснулись тёплой глины, но он не притронулся к чаше. Никакой отвар не мог успокоить ту бурю, что бушевала у него в душе и, как он чувствовал, неотвратимо надвигалась на весь их мир.

Не в силах больше выносить эту давящую тишину, Ург направился по узкой тропе к пещере Лары-Белого Крыла. Он нашёл слепую пророчицу не сидящей спокойно и отрешённо, как обычно, а мечущейся по своему небольшому, пахнущему травами жилищу, как птица, запертая в клетке. Она то подходила к выходу, подставляя невидящее, морщинистое лицо безветренному небу, то возвращалась вглубь, её тонкие, костлявые пальцы нервно перебирали амулеты из птичьих перьев, висевшие на стенах.

– Они не слышат, Ург! – прошептала она, когда шаман вошёл, её голос, обычно такой далёкий и отрешённый, теперь дрожал от страха и нетерпения. – Земля кричит, а они глухи! Река затаила дыхание, а они слепы! Я чувствую их… Тени уже на нашей земле. Их холодное дыхание морозит мне кожу.

Она схватила Урга за руку, её пальцы были холодны, как лёд, и их хватка была на удивление сильной.

– Камень… – выдохнула она, её слепые, молочно-белые глаза, казалось, смотрели ему прямо в душу. – Камень Голосов… Он плачет. Я слышу его плач во сне и наяву. Тихий, мучительный стон, как у раненого зверя. Иди к нему, Ург. Послушай его. Он скажет тебе больше, чем все старейшины вместе взятые.

Слова Лары, её паническая, почти животная тревога, окончательно убедили Урга, что время разговоров и сомнений прошло. Что-то страшное, неотвратимое уже началось, и его первые, невидимые волны уже докатились до их долины.

Камень Голосов стоял в уединённой роще, в самом сердце земель Клана Лебедя. Это был огромный, поросший древним, бархатным мхом валун серого гранита, испещрённый символами и знаками, которые шаманы наносили на него на протяжении сотен зим. Он считался ухом земли, голосом предков. Через него шаманы общались с духами, просили совета, предсказывали погоду и исход охоты.

Когда Ург подошёл к святилищу, он сразу понял, что Лара была права. Воздух вокруг Камня, казалось, вибрировал, как после удара гигантского, невидимого молота. Обычно холодный, даже в самый жаркий день, валун излучал слабое, едва ощутимое тепло. Но самым страшным был звук.

Это был не громкий, отчётливый звук, а низкий, глубинный, почти инфразвуковой гул, который чувствовался скорее всем телом, чем ушами. Он шёл из самых недр земли, проходил через Камень и отдавался в костях Урга, заставляя его зубы мелко дрожать. Шаман с благоговейным страхом приложил ладонь к поверхности валуна. Камень вибрировал. Мелкая, почти невидимая дрожь пробегала по его поверхности, как рябь по воде. А из старой трещины, той самой, что появилась в ночь его первого кошмара, сочилась тонкая, едва заметная струйка тёмной, почти чёрной влаги. Камень действительно «плакал».

Ург закрыл глаза, прижался лбом к гудящему, тёплому камню, пытаясь отрешиться от всего и услышать то, что он хотел сказать. В его сознании, на фоне глухого, давящего гула, начали возникать образы.  Это были не просто картинки. Он чувствовал их всеми своими фибрами. Вместе с образом огня, пожирающего запруды, он ощутил едкий запах горелой ивы и услышал отчаянный треск ломающихся под напором воды прутьев. Видение красной от крови воды в Дону сопровождалось солёным привкусом крови на губах и леденящим душу ощущением множества оборвавшихся жизней, крики воинов, тонущих в багровой воде. А когда с неба падали сломанные, окровавленные крылья лебедя, он услышал в гуле Камня скорбный плач – голоса всех шаманов и жриц его клана, оплакивающих грядущую гибель своего тотема.

И волчья морда, смотрящая прямо на него, с глазами, полными не звериной, а человеческой, ледяной, расчётливой ненависти. И глаза. В них не было звериной ярости или голода. В них была ледяная, расчётливая, человеческая ненависть – та самая, которую он видел в глазах Следопыта, когда тот в последний раз покидал земли племени, бросая через плечо свои проклятия.

Гул нарастал, становился почти невыносимым, превращаясь в безмолвный крик вселенской агонии. Ург отшатнулся от Камня, его лицо было покрыто холодным потом, а сердце колотилось, как пойманная в силки птица. Он понял. Это не было предсказанием будущего. Это было эхо того, что уже происходило или должно было произойти в самые ближайшие часы. Духи не просто предупреждали. Они кричали о помощи. Они вопили от боли.

Ург стоял, тяжело дыша, и смотрел на плачущий, гудящий Камень. Слепота Гроха, нерешительность старейшин, козни Грака – всё это теперь казалось детскими играми в песке перед лицом той бездны, что разверзлась под их ногами. Каждая минута промедления теперь равнялась десяткам жизней.

Он больше не сомневался. Он больше не мог ждать. Он, Ург, шаман Клана Лебедя, хранитель древних законов, должен был нарушить один из самых главных – закон подчинения воле общего совета, если эта воля ведёт всё племя к гибели.

– Простите меня, духи предков, – прошептал он, обращаясь не к камню, а к небу, к лесу, к реке. – Но живые важнее мёртвых законов.

Он развернулся и быстрыми, решительными шагами, которых от него давно никто не видел, направился прочь от святилища. В его сутулой фигуре появилась стальная твёрдость. Он шёл не к Гроху и не к старейшинам. Он шёл собирать тех немногих, кто ещё был способен слышать – Орлу, верных ему Лебедей, молодых воинов, что уже встали на путь сомнения. Время уговоров кончилось. Настало время действовать. И первым действием должно было стать спасение тех, кто первым принёс весть о беде. Спасение Кары и Торна.

Глава 61: Уловка Грака

Рассвет был холодным и безрадостным. Серое, как нестираная шкура, небо обещало ещё один день гнетущей тревоги. Но это утро было другим. По стоянке с самого пробуждения пронёсся возбуждённый, зловещий шёпот. Грак, правая рука вождя, объявил, что духи предков этой ночью явились ему во сне и указали на «гнездо змеи». Он собирался провести публичный обыск в Яме Позора, чтобы явить племени неопровержимые доказательства предательства Кары и Торна.

К яме начали стягиваться люди. Не все, но самые любопытные, самые озлобленные и самые напуганные. Воины Щуки, верные Граку, стояли плотным кольцом, их лица были суровы и полны предвкушения кровавого зрелища. Несколько старейшин из разных кланов, включая Грома, отца Кары, тоже пришли. Гром стоял поодаль, его лицо было каменной маской, но в его сжатых добела кулаках угадывалась мучительная внутренняя борьба. Он пришёл, потому что не мог не прийти, терзаемый стыдом, страхом и, возможно, последней, угасающей искрой отцовской любви, которая не давала ему покоя.

Грак стоял в центре, наслаждаясь своей минутой триумфа. Он был спокоен, уверен, его губы кривила едва заметная, жестокая усмешка. Это был его спектакль, и он собирался сыграть в нём главную роль. Он ждал, давая толпе насытиться ожиданием, позволяя напряжению вырасти до предела.

Ещё до того, как собралась основная толпа, когда первый серый свет лишь коснулся вершин скал, к Яме Позора подошёл сам Грак в сопровождении двух своих самых верных воинов. Двое юнцов из Клана Лебедя, стоявших в карауле, испуганно выпрямились. Их роль была скорее символической – следить, чтобы пленникам тайно не передавали еду, а не отражать нападение. Они не были закалёнными тюремщиками.

– Вождь недоволен вашей леностью! – прошипел Грак, презрительно оглядев их. Его взгляд был холоден и остёр, как осколок кремня. – Говорят, ночью к яме подходили шакалы. Вы что, спали, пока предатели пировали с падальщиками?

Юноши испуганно переглянулись. Один из них, набравшись смелости, пролепетал:

– Нет, господин Грак, мы не спали. Ночью подходил волк, но мы его отогнали…

– Молчать! – оборвал он их. Грак не хотел, чтобы кто-то вспоминал о волках, это могло вызвать ненужные ассоциации со Следопытом. – Один из вас, живо, принесёт воды и осмотрит следы у южного склона. А ты, – он ткнул пальцем во второго, – доложишь Ургу, что я прибыл вершить волю вождя. Оба! Немедленно!

Лебеди, не смея ослушаться правой руки вождя, бросились исполнять приказ. Как только они скрылись за валунами, Грак кивнул одному из своих воинов. Тот, двигаясь быстро и бесшумно, как ласка, метнулся к краю ямы. Короткое, отточенное движение – и небольшой, уродливый предмет, извлечённый из кожаного мешочка, полетел вниз, чтобы скрыться в куче мусора и прелой листвы. Всё заняло не более десяти ударов сердца. Когда юноши-Лебеди вернулись, Грак уже стоял с непроницаемым лицом, словно ждал их всё это время. Ловушка была готова.

Внизу, в сыром холоде ямы, Кара и Торн слышали нарастающий гул голосов наверху. Предупреждение Ильвы стучало у них в висках, как погребальный барабан. Они знали, что сейчас произойдёт, но были абсолютно бессильны. Ночь они провели без сна, в лихорадочной, отчаянной попытке придумать хоть какой-то выход – искали в стенах трещину, в которой можно было бы спрятать подброшенную «улику», пытались выкопать ямку в утоптанной земле, – но всё было тщетно. Стены были гладкими, а земля твёрдой, как камень.

– Приготовься, – глухо сказал Торн, становясь перед Карой, словно пытаясь заслонить её своим телом от того позора, что вот-вот на них обрушится. В его глазах не было страха, лишь холодная, свинцовая ярость.

Сверху сбросили верёвочную лестницу. Двое воинов Грака, ухмыляясь, спустились вниз. Их лица были полны брезгливого презрения. Они грубо оттолкнули Торна и начали обыск. Это была инсценировка, грубая и унизительная. Они пинали ногами их скудные, истрёпанные шкуры, с издевкой перевернули пустой бурдюк, оставленный Ильвой, который Кара не успела спрятать.

И тут один из воинов, «случайно» копнув ногой в углу, где валялась кучка мусора и прелой листвы, издал торжествующий возглас.

– Нашёл! Грак, смотри! Здесь!

Он наклонился и поднял с земли небольшой, но уродливый предмет. Это был клык. Крупный, желтоватый, с зазубренными краями и странной, почти неестественной кривизной. Он не был похож на клык ни одного из известных им зверей – ни пещерного медведя, ни волка, ни рыси. На его корне виднелись следы запёкшейся, тёмной крови. Это был тот самый «клык твари», о котором говорила Ильва.

Воин, держа его двумя пальцами, словно ядовитую гадюку, и с показным отвращением отряхивая руки, полез наверх.

Воин протянул клык Граку. Тот высоко поднял его. Клык был уродлив и реален. Его желтоватая кость имела странные бурые прожилки, а форма не походила ни на одного известного зверя. Это не была подделка. Рок не солгал Ургу – Грак действительно нашёл этот клык на месте бойни, где погибли охотники. Он нашёл это страшное доказательство истинной угрозы, но вместо того, чтобы ужаснуться и поднять тревогу, его хитрый и подлый ум увидел в нём идеальное оружие для своей личной мести.

– Смотрите! – провозгласил Грак, его голос звенел от торжества. Он не просто показывал клык. Он медленно обводил толпу горящим, фанатичным взглядом, заглядывая в лица, находя самых напуганных и злых, обращаясь именно к ним.

– Вот доказательство! Это клык тех чудовищ, о которых они нам лгали! Они принесли его сюда, в сердце нашего дома, как знак своей верности новым хозяевам!

Он сделал паузу, давая яду впитаться. Он видел, как страх на лицах сменяется яростью.

– Они не вестники беды! Они – её проводники! Они привели эту нечисть на наши земли! Пока вы трудились, они сговаривались! Пока ваши дети спали, они точили ножи для их горла!

Слова Грака, бьющие по самым главным страхам – страху за детей, за дом, за племя – произвели сокрушительный эффект. Он не просто обвинял, он рисовал картину предательства, в которую было легко поверить. Толпа взревела, и этот рёв был полон не только ненависти, но и праведного, как им казалось, гнева.

– Смерть предателям!

– Сжечь их!

– Отдать их на съедение волкам!

Кара и Торн, которых выволокли из ямы и грубо бросили на колени перед толпой, смотрели на это с ледяным отчаянием. Любые слова оправдания теперь были бессмысленны. Они утонут в рёве этой обезумевшей толпы. Ловушка захлопнулась идеально.

Гром, отец Кары, при виде клыка и ярости соплеменников, пошатнулся, словно его ударили под дых. Он смотрел на дочь, и в его глазах боролись ужас, отвращение и крошечное, почти невидимое сомнение, которое он отчаянно пытался в себе заглушить. «Неужели это правда? Неужели она способна на такое?..» – мысль обожгла его, как раскалённый уголь.

Грак уже поднял руку, готовясь отдать приказ воинам начать казнь – забить предателей камнями, как того требовал древний обычай. Толпа замерла в ожидании, несколько воинов уже наклонились, подбирая с земли увесистые булыжники. Судьба Кары и Торна, казалось, была решена и измерялась последними ударами их сердец.

И в этот самый момент, когда первый камень уже должен был полететь, тишину прорезал властный, старческий голос, прозвучавший как удар грома:

– Остановитесь!

Толпа вздрогнула и расступилась, словно перед ней шла невидимая сила. В образовавшемся проходе, опираясь на свой посох из китовой кости, стоял Ург. Его лицо было спокойно, но в глазах горел холодный огонь, от которого даже самые яростные воины Щуки невольно попятились. За его спиной, как три молодых волка, стояли Зур, Родан и Эхо. Ург пришёл сюда не случайно. Предупреждённый Роком, он ждал своего часа, скрываясь за валунами и наблюдая за подлым спектаклем.

– Именем духов предков и волей Камня Голосов я говорю – вы судите невиновных!

Грак на мгновение опешил.

– Нет! – вперёд шагнул Зур, и Ург ободряюще кивнул ему – быстрый, почти незаметный жест, говоривший: «Я знал, что вы придёте. Ваше время настало».

– Нет! – вперёд шагнул Зур. Он не боялся ни Грака, ни его воинов. – Предатель здесь – ты, Грак! А лжец – твой вождь, ослеплённый гордыней!

Зур высоко поднял кусок берёзовой коры, на котором был нацарапан уродливый след и зловещая спираль.

– Вот правда! Вот что мы нашли на границе наших земель этим утром! Следы чудовищ и знак их вожака! Они уже здесь! А вы, вместо того чтобы готовиться к битве, травите своих же, упиваясь ложью!

Появление Урга и «Молодых Волков» с их собственным, не менее веским доказательством стало для всех полной неожиданностью. Спектакль Грака был сорван в самый последний момент. Толпа замерла в растерянности, не зная, кому верить. Один клык против одного рисунка. Слово Грака против слова Урга. Два обвинения, две правды столкнулись лицом к лицу над головами Кары и Торна, и от исхода этой схватки теперь зависела не только их жизнь, но и судьба всего племени.

Глава 62: Сомнения Грома

В жилище Грома, мастера запруд Клана Бобра, обычно наполненном терпкими запахами ивовой коры, влажной глины и сладковатого дыма, стояла тяжёлая, неестественная тишина. С тех пор как Гром вернулся с площади у Ямы Позора, где его дочь едва не растерзала обезумевшая толпа, он не проронил ни слова. Его жена, Дарра, старая мастерица плетения корзин, несколько раз пыталась заговорить с ним, подносила ему глиняную миску с горячей похлёбкой, но он лишь отмахивался, как от назойливой мухи, не отрывая взгляда от стены.

Он сидел на своей подстилке из выделанных бобровых шкур, спиной к очагу, и смотрел на грубое плетение ивовых прутьев. Но он не видел их. Перед его глазами снова и снова, как навязчивый кошмар, прокручивались события этого утра: ярость толпы, похожая на рёв раненого зверя; торжествующее, злобное лицо Грака; уродливый, желтоватый клык в его руке. И, самое главное, – лицо Кары. Униженное, измождённое, покрытое грязью, но не сломленное. В её глазах, когда их выволокли из ямы, он не увидел ни вины, ни хитрости, только отчаяние и упрямую, почти безумную веру в свою правоту.

А потом – появление Урга. Шаман шёл сквозь толпу, как ледоход по весенней реке, несокрушимый в своей древней силе. И Зур, молодой воин Щуки, который с такой яростной убеждённостью кричал о следах на границе. Клык против рисунка. Слово Грака против слова Урга. Весь его мир, построенный на простых и незыблемых правилах – верность клану, подчинение вождю, соблюдение традиций – пошатнулся, как плохо построенная запруда под натиском весеннего паводка.

Когда угли в очаге почти погасли, и снаружи стихли последние голоса, Дарра, которая всё это время молча сидела в углу, не выдержала. Она подошла к мужу и села рядом, её мозолистые, привыкшие к работе руки легли ему на плечо.

– Гром, – её голос был тихим, но настойчивым, как шум воды, подтачивающей камень. – Ты видел её глаза. Ты действительно веришь, что наша дочь, наша Кара, способна на такое? Привести чудовищ на землю, где родилась?

Гром дёрнулся, словно её слова были прикосновением раскалённого железа.

– Молчи, женщина! – прорычал он, не оборачиваясь. Его голос был глух и надтреснут. – Грох – вождь. Грак – его правая рука. Они видели доказательство. Клык. Все видели.

– А я видела рисунок Зура! – не отступала Дарра, её голос обрёл твёрдость. – И я слышала, как гудит Камень Голосов, даже здесь, у реки. И я знаю сердце своей дочери. В нём есть упрямство, есть гордость, но нет предательства. Ты сам учил её любить эту реку, эту землю. Разве ты забыл?

Слова жены были как маленькие, острые камушки, брошенные в стоячую воду его души. Они вызывали круги, которые расходились всё шире и шире. Он вспомнил, как Кара, ещё совсем девчонка, с восторгом и визгом ловила свою первую рыбу голыми руками. Как часами сидела у воды, изучая повадки бобров, не шелохнувшись, чтобы не спугнуть. Как её пальцы с невероятной ловкостью плели первую, пусть и неуклюжую, ловушку из ивовых прутьев. Неужели всё это было ложью? Неужели за этим скрывалась душа предателя?

– Грох убьёт любого, кто усомнится в его слове, – глухо произнёс Гром, и в его голосе впервые прозвучал не гнев, а страх. Голый, животный страх. – Он раздавит нас, наш клан, как гнилую ветку. Он только и ждёт повода, чтобы показать Щукам, кто здесь главный. Ты хочешь, чтобы наши дети остались без защиты?

Дарра отняла руку. Она не знала, что ответить на это. Страх мужа был осязаем. Он был правильным. Но правда дочери была ещё более реальной.

Не в силах больше находиться в душном, пропитанном страхом жилище, Гром вышел наружу. Прохладный ночной воздух немного отрезвил его. Ноги сами принесли его к реке, к тому месту, где они с Карой когда-то, ещё до её побега, начинали строить новую, хитрую запруду. Проект был заброшен, и теперь ивовые колья, вбитые в дно, обросли скользкой тиной, а недоплетённые щиты покосились под тяжестью нанесённого ила.

Он коснулся рукой гладкого, ошкуренного ивового прута. Пальцы помнили, как они работали здесь вместе, как её смех смешивался с шумом воды, как она спорила с ним, доказывая, что её способ плетения узла крепче. И тут его память, словно прорвав плотину, подкинула ему ещё одно, почти забытое воспоминание. Много зим назад, когда Грак был ещё молодым, заносчивым воином, он поспорил с Громом из-за лучшего места для ловли рыбы. Грак тогда, в пылу ссоры, чтобы доказать свою правоту, солгал, обвинив Грома в краже его сетей перед всем кланом.  Гром помнил это до мельчайших деталей: уверенное, наглое лицо Грака, его клятвы духами, его показное возмущение. А потом – его унижение, когда ложь вскрылась, и он стоял перед советом, пряча глаза, как побитый пёс. Гром почувствовал укол стыда – не за Грака, а за себя. За то, что он, зная цену словам этого человека, снова позволил его яду отравить свой разум и своё сердце, заставив отвернуться от собственной дочери.

Эта мысль, острая и ясная, пронзила его. Грак – лжец. Он лгал тогда, из-за мелкой, глупой обиды. Неужели он не солжёт сейчас, когда на кону стоит власть, месть и благосклонность вождя? А клык… Откуда он взялся так вовремя? Не слишком ли всё складно? Он вспомнил его лицо тогда – такое же уверенное, такое же лживое. А потом перед его внутренним взором снова встало лицо Кары у Ямы Позора. Он не мог забыть этот взгляд – в нём не было вины, только упрямство и боль. Два образа – лживая уверенность Грака и отчаянная правота дочери – столкнулись в его сознании. И плотина его страха рухнула.

Сомнение, до этого бывшее лишь маленьким, ноющим червячком в глубине души, превратилось в огромного, голодного змея, пожирающего его страх и покорность. Он не знал, правы ли Кара и Ург насчёт чудовищ. Мир был полон странных и страшных вещей. Но он почти был уверен, что Грак лжёт. А если лжёт Грак, то и Грох, который слепо ему верит, ведёт всё племя по ложному следу. Прямо в пасть беде.

Гром вернулся в своё жилище другим человеком. Каменная маска с его лица спала, оставив после себя лишь глубокую, выстраданную усталость и твёрдую, холодную решимость. Он больше не был просто мастером запруд. Он снова был отцом.

Он подошёл к тайнику в стене, скрытому за связками сушёных трав, и достал оттуда несколько предметов: свой лучший, отполированный до блеска каменный нож, который он берёг для особых случаев; моток самой крепкой верёвки из сухожилий тура; и несколько брусков вяленого мяса, припрятанных на чёрный день.

Дарра молча наблюдала за ним, её сердце замерло в тревожном ожидании.

– Что ты делаешь, Гром? – прошептала она.

Он не ответил. Он подошёл к ней и крепко, как не делал уже много лет, обнял, уткнувшись лицом в её пахнущие рекой и домом волосы.

– Прости меня, – прошептал он ей на ухо. – За мой страх. За моё молчание.

Затем он отстранился, его взгляд был твёрд. Он повернулся и вышел в предрассветную мглу. Он не знал точно, что будет делать. Пойдёт ли он к Ургу? Попытается ли тайно помочь Каре, передав ей эти припасы? Или бросит открытый вызов Гроху на следующем совете? Но он знал одно: он больше не мог молчать. Он сделал свой первый, самый трудный шаг, переступив через собственный страх. Пути назад уже не было.

Глава 63: Предупреждение Рока

Площадь у Ямы Позора опустела, но напряжение, оставшееся после утреннего столкновения, не рассеялось. Оно висело в воздухе, как дым от сырого костра – едкое и удушливое, проникая в лёгкие и заставляя сердца сжиматься в тревоге. Грак и его воины отступили, но не были побеждены. Они затаились, как разъярённый кабан в зарослях, готовясь к новому, ещё более жестокому удару. Кара и Торн, благодаря вмешательству Урга, были переведены из Ямы Позора под «охрану» Клана Лебедя. Это был хрупкий, временный компромисс, который мог рухнуть в любой момент. Они находились в небольшой, сухой пещере на территории Лебедей, у входа в которую стояли два молодых воина этого клана – скорее не стража, а почётный караул, но суть оставалась прежней. Они были пленниками, чья судьба висела на волоске.

Ург сидел у своего очага, его лицо было серым от усталости. Он понимал, что выиграл лишь мгновение, отсрочку. Грох и Грак не простят ему этого публичного унижения. Раскол в племени стал явным, почти физическим. Племя было похоже на треснувший глиняный горшок – ещё держит воду, но одно неловкое движение, и он рассыплется на черепки. Весь день Ург провёл в ритуалах и молитвах, пытаясь понять, что делать дальше. Он взывал к духам предков, но они молчали, словно отвернулись от своих неразумных потомков. А Камень Голосов продолжал свой низкий, мучительный, едва слышный гул, от которого ныли кости.

Когда луна скрылась за плотными облаками, и тьма стала абсолютной, Ург, ведомый каким-то внутренним, тревожным чутьём, вышел из своей пещеры и направился к реке. Он ждал. Он не знал, кого или чего, но чувствовал, что эта ночь должна принести ответ. Воздух был неподвижен и тяжёл.

Из прибрежных зарослей ивняка, как сгусток самой тьмы, вынырнула фигура. Это был Рок. Он выглядел хуже, чем когда-либо. Его одежда из волчьих шкур была изорвана в клочья, на лице виднелись свежие, кровоточащие царапины, словно он продирался сквозь непроходимые колючие заросли, а глаза горели лихорадочным, почти безумным огнём. Он, очевидно, бежал, не разбирая дороги, подгоняемый смертельным ужасом.

– Они здесь, шаман, – прохрипел он, хватая ртом воздух и опираясь на ствол старой ивы, чтобы не упасть. – Совсем близко.

– Кто «они»? – напряжённо спросил Ург, хотя его сердце уже знало ответ.

– Следопыт, – выдохнул Рок. – И… тени.

Рок, сбиваясь и постоянно оглядываясь через плечо, словно боялся, что за ним гонятся, рассказал Ургу то, что видел своими собственными глазами. После Совета он не поверил до конца ни одной из сторон и решил сам проверить северные рубежи, пытаясь найти следы тех самых «чудовищ», о которых говорил Зур. И он их нашёл.

Он видел их лагерь. Небольшой, но хорошо организованный передовой отряд, разбитый в скрытой, лесистой лощине, всего в половине дня пути от границ их земель. В центре лагеря, у большого костра, сидел Следопыт. А вокруг него – они. Рок не мог подобрать для них слова. Это были не звери, но и людьми в привычном ему смысле они не были. Приземистые, широкие в плечах, с покатыми лбами и мощными надбровными дугами, покрытые редкой, тёмной шерстью, они двигались с какой-то звериной, неуклюжей грацией. Рок, живя на границе земель, видел разных чужаков, но эти… эти были словно вылеплены из другой глины, из самой дикой, первобытной земли. Они были как лесные духи, принявшие страшный, материальный облик.

– Он говорит с ними, шаман, – шёпот Рока был полон мистического ужаса. – Не словами, как мы с тобой. Какими-то гортанными, щёлкающими звуками, жестами… как с обученной стаей. Он – их вожак. Он ведёт их.

Ург видел в глазах Рока не только страх. Он видел там крушение мира. Для Волка-изгоя Следопыт всегда был символом силы, пусть и жестокой. Символом того, что даже отвергнутые племенем могут выжить и быть хозяевами своей судьбы. Но то, что Рок увидел в той лощине, было не силой. Это было предательством самой сути – не племени, а самой человечности.

Но самым страшным было другое. Рок, рискуя жизнью, подполз достаточно близко, чтобы подслушать, как Следопыт отдавал приказы своим людям – тем немногим из Клана Волка, кто остался с ним. Их цель была чудовищной в своей простоте и жестокости. Их первый удар должен был быть направлен не на главный лагерь, не на воинов Щуки. Их первая цель – запруды Клана Бобра.

– Он хочет лишить племя еды и вызвать панику, – закончил Рок, его голос дрожал. – Сказал, что когда река выйдет из берегов и снесёт жилища «речных крыс», а голодные люди начнут метаться в хаосе, он ударит по главному поселению. Атака назначена на… на следующую ночь. У нас есть один день. Один день, шаман!

Ург молчал, переваривая услышанное. Всё встало на свои места. Видения Лары. Гудящий Камень. Рассказы Кары и Торна. Находка Зура. И теперь – это прямое, страшное подтверждение от Рока. Угроза была не просто реальной. Она была конкретной, спланированной и неотвратимой. И первая жертва была уже выбрана – Клан Бобра. Клан Кары.

Рок, видя молчание шамана, добавил, его голос был полон горечи и окончательного разрыва со своим прошлым:

– Я пытался отговорить его. Напомнил ему о законе крови, о том, что это безумие – вести чудовищ на своих. А он… он рассмеялся мне в лицо. Сказал, что у него больше нет «своих». Что это племя, которое изгнало и прокляло его, заслуживает лишь огня и смерти. Он больше не Волк. Он – что-то другое. Что-то страшное. Он предал не просто людей, шаман. Он предал дух Волка. И я… я не пойду за ним в эту бездну.

Ург положил руку на плечо измождённого разведчика.

– Ты сделал больше, чем мог, сын мой, – тихо, но твёрдо сказал он. – Ты выбрал свой путь, и духи это видят. Теперь скройся. Не возвращайся к нему. Твоя охота закончена.

Рок благодарно кивнул и, не сказав больше ни слова, растворился во тьме. А Ург остался один на берегу ночной реки. Он смотрел на тёмную, неспешно текущую воду и понимал, что время компромиссов, уговоров и советов безвозвратно прошло. Грох никогда не поверит ему без неопровержимых доказательств, а когда они появятся в виде горящих запруд и трупов его соплеменников, будет уже слишком поздно.

Он должен был сделать выбор. И он его сделал. Не как шаман, а как воин, защищающий свой дом, свою землю, своих людей. Он должен был предупредить не Гроха, а тех, кто станет первой целью – Клан Бобра. И он должен был освободить тех, кто единственный знал, как сражаться с этим врагом, кто смотрел ему в лицо и выжил. Он должен был выпустить на волю Кару и Торна. Даже если это будет означать открытую войну внутри племени. Потому что война снаружи была страшнее.

Глава 64: План Гроха

Грох метался по своей просторной, увешанной шкурами и боевыми трофеями пещере, как раненый медведь, запертый в тесном загоне. Он с рёвом швырнул в стену глиняную чашу с остатками вечерней похлёбки – та разлетелась на мелкие, звенящие черепки. Его правая рука, Бран, и несколько самых верных воинов стояли у входа, не смея произнести ни слова, боясь попасть под горячую руку своего вождя.

Унижение. Вот что он чувствовал. Публичное, едкое, как змеиный яд, унижение. Этот старый хрыч Ург, этот выскочка Зур – они посмели бросить ему вызов на глазах у всего племени! Они сорвали его триумф, превратив тщательно подготовленную расправу в жалкий фарс. И теперь по стоянке, он это чувствовал кожей, поползли ядовитые змеи сомнений. Его власть, казавшаяся незыблемой, как скала, дала трещину.

– Они смеются надо мной! – рычал Грох, его голос эхом отдавался от низких сводов пещеры. – Бобры, Лебеди… даже мои собственные щенки начинают коситься! Всё из-за этих двух выродков! Из-за Кары и Торна! Если бы не они, ничего бы этого не было!

Грак, который до этого молча стоял в тени, как верный пёс, ожидающий команды, шагнул вперёд. Его лицо было искажено злобой, но в глазах горел холодный, расчётливый огонёк.

– Убей их, вождь, – прошипел он. – Хватит с ними возиться. Просто убей. Скажи, что они пытались бежать. Никто не посмеет возразить. Клан Лебедя будет лишь шептаться в своих норах, но не более.

Грох резко остановился и посмотрел на Грака. На мгновение в его глазах мелькнуло одобрение, но тут же погасло, сменившись хитрым прищуром.

– Нет, – медленно, с расстановкой произнёс он, его ярость начала уступать место холодному, трезвому расчёту. – Это будет слишком просто. Слишком… очевидно. Если я убью их сейчас, этот старый лис Ург и его свора поднимут вой на всю долину, что я испугался правды. Что я заткнул рты тем, кто мог меня разоблачить. Я стану в их глазах не грозным вождем, а трусливым убийцей. Нет…

Он подошёл к большому плоскому камню, служившему ему столом, и опёрся на него своими огромными, покрытыми шрамами кулаками. Он думал. Это был не тот Грох, которого видело племя – ревущий, яростный зверь, идущий напролом. Это был другой Грох – хитрый, коварный охотник, расставляющий силки на опасную дичь.

– Их нужно не просто убить, – продолжил он, глядя на пляшущие тени от очага, которые корчились на стенах, словно души проклятых. – Их нужно уничтожить так, чтобы все, даже самые последние сомневающиеся, увидели их ничтожество. Их нужно сломать. Опозорить. Заставить самих духов отвернуться от них.

В его маленьких, глубоко посаженных глазках зажёгся зловещий огонёк. План рождался прямо сейчас – жестокий, коварный и, с его точки зрения, абсолютно безупречный.

– Мы устроим им Испытание, – провозгласил Грох, и в его голосе прозвучали нотки мрачного торжества. Он выпрямился, и его огромная тень, отброшенная очагом, накрыла присутствующих.

Бран и другие воины недоумённо переглянулись. Древние Испытания не проводились уже много поколений, они остались лишь в легендах, которые старики рассказывали у костра долгими зимними ночами.

– Какое Испытание, вождь? – осмелился спросить Бран, его голос был почтителен, но полон любопытства.

– Испытание Рекой! – усмехнулся Грох. – Древний суд, о котором поют у костра старики. Суд, где не я, не совет, а сами духи Реки выносят приговор.

Он начал излагать свой план, и его голос креп с каждым словом. Он объявит племени, что, вняв голосу сомнений и желая быть справедливым, он дарует Каре и Торну шанс доказать свою невиновность. Их свяжут вместе, спиной к спине, и бросят в самое быстрое и опасное течение Дона, у Чёртовых порогов, где вода бурлит и пенится, разбиваясь о скрытые под водой острые камни.

– Если духи с ними, – Грох хищно улыбнулся, его шрамы на лице, казалось, сложились в уродливую гримасу, – Река вынесет их на берег живыми. Это будет знаком их правоты, и я, Грох, склоню перед ними голову. Но если они лжецы, осквернившие законы крови… Река-Мать сама очистит землю от этой скверны, утащив их на дно, где рыбы обгложут их кости.

План был гениален в своей подлости.

Во-первых, Грох выглядел как мудрый и справедливый вождь, прибегающий к суду духов, а не к слепой ярости.

Во-вторых, он снимал с себя прямую ответственность за их смерть. Их убьёт не он, а сама Река.

В-третьих, исход был предрешён. Никто и никогда не выживал в Чёртовых порогах, особенно связанный. Их смерть будет не просто казнью, а божественным приговором, который заставит замолчать и Урга, и всех сомневающихся.

Воины, до этого хмуро слушавшие яростные тирады вождя, переглянулись. На их грубых, обветренных лицах страх и неуверенность сменились восхищением. Это была не просто грубая сила, к которой они привыкли. Это была хитрость вожака стаи, который не просто убивает жертву, а загоняет её в ловушку, используя саму природу. Бран, правая рука Гроха, позволил себе короткую, одобрительную ухмылку. Грак же смотрел на вождя с откровенным обожанием. Вот он, настоящий лидер – сильный, безжалостный и дьявольски умный.

– Грак, – обратился Грох к своему верному псу, который слушал его с нескрываемым восхищением. – Ты проследишь, чтобы всё было сделано правильно. Верёвка должна быть крепкой. Узел – надёжным. И проследи, чтобы никто из этих Лебедей, плачущих по каждой утке, не «помог» им у берега. Поставь своих людей ниже по течению. Спрячь их в зарослях. На всякий случай. Если даже случится чудо, и река их выплюнет на какой-нибудь камень, они должны… споткнуться и упасть обратно.

Грак хищно оскалился, поняв намёк. Это был не просто суд. Это была гарантированная казнь, замаскированная под древний ритуал.

– А ты, Бран, – повернулся вождь к своей правой руке. – Завтра на рассвете объявишь мою волю племени. Громко. Чтобы слышали в каждом жилище. Скажешь, что вождь Грох милостив. Что он даёт предателям шанс, которого они не заслуживают.

Воины, видя дьявольскую хитрость своего вождя, одобрительно загудели. Грох снова был на высоте. Он не просто убьёт своих врагов. Он заставит всё племя смотреть на их смерть и верить, что такова воля самих богов. План был приведён в действие. Ловушка для Кары и Торна была готова захлопнуться, и на этот раз она казалась абсолютно неотвратимой.

Глава 65: Голос Лары-Белого Крыла

Громкий, усиленный мощью лёгких Брана, голос разнёсся над утренней стоянкой, как карканье огромного ворона, предвещающего смерть. Воля вождя Гроха была объявлена: Каре и Торну, презренным изгнанникам, дарован «милостивый» шанс доказать свою невиновность через древнее Испытание Рекой. Их свяжут и бросят в кипящую пасть Чёртовых порогов, и пусть сама Река-Мать решит их судьбу.

Весть докатилась до земель Клана Лебедя, вызвав смятение и ужас. Ург, который провёл бессонную ночь, пытаясь разработать план по спасению пленников, понял, что Грох его опередил. Вождь Щук нашёл способ убить Кару и Торна чужими руками – руками самой Реки-Матери, при этом выставив себя справедливым и благочестивым. Это был дьявольски умный ход, против которого, казалось, не было возражений.

Молодые воины, Зур, Родан и Эхо, услышав новость, сжимали кулаки в бессильной ярости. Они знали, что никто не выживет в Чёртовых порогах. Это была не проверка, а смертный приговор, обёрнутый в старые, пыльные ритуалы. Ильва, узнав о грядущем «испытании», беззвучно заплакала, её лицо было белым от ужаса за судьбу подруги. Она бросилась к Ургу, умоляя его что-то сделать, но старый шаман лишь положил ей руку на плечо, его лицо было непроницаемо, как камень.

Пока племя гудело, обсуждая грядущее Испытание, в пещере Лары-Белого Крыла происходило нечто иное. Старая пророчица, которая после своего последнего видения была слаба и апатична, внезапно начала издавать тихие, мучительные стоны, словно раненый зверь.

Орла, ухаживавшая за ней, с тревогой заметила, что тело Лары похолодело, а на высохшем, морщинистом лбу выступила ледяная испарина. Её слепые, молочно-белые глаза закатились под веки, а губы начали беззвучно шевелиться, повторяя какие-то неслышные слова. Поняв, что начинается новый, возможно, самый сильный транс в её жизни, Орла послала послушника за Ургом.

Когда шаман быстро вошёл в пещеру, Лара уже не стонала. Она сидела прямо, её хрупкое, высохшее тело было напряжено, как тетива лука перед выстрелом, а из горла вырывалось странное, прерывистое дыхание, похожее на шипение змеи. Воздух в пещере стал тяжёлым, наэлектризованным, как перед грозой. Ург понял: духи не просто говорили через неё. Они кричали, ярясь на слепоту своих потомков.

Лара заговорила. Её голос был чужим, низким, рокочущим, он, казалось, шёл не из её старческой груди, а из самых недр земли, заставляя вибрировать глиняную посуду на полках.

– Чёрный огонь… – пророкотал голос, и Ургу показалось, что воздух в пещере похолодел, а пламя светильника испуганно дрогнуло. – Он не греет… он пожирает свет… пожирает камни… пожирает души… Он идёт!

Её тело начало мелко дрожать.

– Вижу его… рождается из рук дитя огня… – её тонкие пальцы начали совершать в воздухе движения, словно она что-то толкла и смешивала в невидимой чаше. – …он смешивает чёрную сажу и жёлтый, пахнущий серой камень… и дух этого огня – не наш! Он чужой, древний, голодный!

Видение сменилось. Голос Лары стал резким, отрывистым, почти лающим, как у волка, загоняющего добычу.

– Волк-предатель! – выкрикнула она, её невидящие глаза были широко раскрыты. – Он открыл ворота! Он ведёт стаю теней по тропам наших отцов! – она резко вытянула руку вперёд, её скрюченный палец указывал на север, словно она видела его там, в темноте. – Его клык отравлен ложью, его сердце черно от ненависти!

А затем, на самом исходе сил, когда казалось, что её хрупкое тело вот-вот рассыплется в прах, голос Лары изменился. Он стал тихим, почти нежным, но полным невыразимой, вселенской скорби.

– Только сломанная ветвь… только та, что оторвана от дерева и брошена в реку… может указать путь… Река узнает своих детей, даже унесённых ветром… Она не убьёт… она понесёт их…

С этими словами тело Лары-Белого Крыла обмякло, и она рухнула на шкуры, погрузившись в глубокое, почти смертельное забытьё. Её дыхание стало едва заметным.

Ург и Орла переглянулись. Всё было сказано. Каждое слово Лары было неопровержимым подтверждением, последним предупреждением духов. Чёрный огонь. Волк-предатель. И надежда, странным, почти немыслимым образом связанная с Карой и Торном и их смертельным «Испытанием».

Ург понял, что коварный план Гроха, задуманный как хитрая, безошибочная казнь, по воле духов мог превратиться в нечто совершенно иное. Река действительно вынесет свой приговор. Но, возможно, совсем не тот, на который рассчитывал вождь Щук. Теперь задача Урга была не просто спасти Кару и Торна, а помочь духам исполнить их волю. И для этого нужно было действовать быстро, тайно и решительно, опережая и Гроха, и неумолимо приближающиеся тени с севера.

Глава 66: Тайник с Оружием

Ночь перед Испытанием была холодной и тревожной. Воздух в небольшой пещере, ставшей их новой тюрьмой, казался густым и неподвижным, как застывшая смола. У входа, освещённые неярким светом костра, виднелись силуэты двух молодых воинов из Клана Лебедя. Они не были жестокими, как стража Щук, и даже тайком, когда были уверены, что их никто не видит, передали пленникам миску с похлёбкой и бурдюк с водой. Но их присутствие, их молчаливые тени, были постоянным напоминанием о том, что свобода – лишь иллюзия, а смерть – почти свершившийся факт.

Весть об «Испытании Рекой» лишила их последней надежды. Они оба знали, что это – не суд, а тщательно замаскированный смертный приговор. Никто не мог выжить в бурлящей, каменистой пасти Чёртовых порогов, особенно связанный. Кара сидела, обхватив колени руками, её взгляд был устремлён в темноту, туда, где реальность смешивалась с кошмарами. Она думала не о себе, не о холодной воде, что скоро сомкнётся над её головой. Она думала о своём племени, которое Грох, ослеплённый гордыней, вёл к неминуемой гибели. Её собственная смерть казалась ей лишь маленькой, незначительной частью этой огромной, надвигающейся трагедии.

Торн же, в отличие от неё, не поддавался отчаянию. Его ярость, до этого кипевшая внутри, как лава в вулкане, кристаллизовалась в холодную, острую, как ледяная сосулька, решимость. Он не собирался умирать в реке по прихоти тирана. Он будет бороться до последнего вздоха, до последнего удара сердца. Он не сидел на месте. Он безмолвно исследовал их тюрьму, ощупывая стены, простукивая пол, вглядываясь в каждую трещину. Он искал любую возможность, любую лазейку, любой шанс.

Пока Кара дремала тревожным, поверхностным сном, измученная переживаниями, Торн продолжал своё безмолвное исследование. Он двигался по пещере, как тень, его движения были плавными и бесшумными. И вдруг его пальцы, скользнувшие по стене у самого основания, в самом тёмном углу, скрытом за наваленными для сидения камнями, наткнулись на знакомую неровность. Небольшой, почти незаметный выступ, который отличался от остальной поверхности скалы.

Сердце Торна пропустило удар, а затем бешено заколотилось. Он узнал это место. Ург, настаивая на переводе пленников под свою опеку, выбрал для них именно эту пещеру. Она считалась «местом покоя», священной землёй Лебедей, где, по поверьям, злые духи теряли свою силу. Грох, желая показать свою снисходительность, согласился. Он и не подозревал, что для Торна эта пещера была домом для его самых главных секретов.

Тайник был не просто ямой. Много зим назад, ещё подростком, Торн нашёл здесь естественную, едва заметную трещину и часами, день за днём, расширял её острым осколком кварцита. Позже он замаскировал вход плоским камнем, который идеально входил в углубление, становясь неотличимым от остальной стены. Рисунок на камне-крышке повторял естественный узор скалы.

Но взрослый тайник он оборудовал позже, уже став воином. Он не просто спрятал свои сокровища за камнем. Он потратил несколько ночей, чтобы приготовить особую смесь из речной глины, толчёного известняка и мха. Этой смесью он запечатал вход в тайник, а затем, пока она не высохла, острым кремнем нанёс на неё узор, в точности повторяющий естественные трещины на скале. Со временем глина окаменела, и тайник стал абсолютно невидимым, неотличимым от остальной стены. Только он знал, в каком месте нужно надавить с силой, чтобы сломать эту тонкую, но прочную печать.

Он был уверен, что его секрет в безопасности. Даже если бы кто-то простукивал стены, звук был бы глухим и ровным. Это была работа не просто воина, а терпеливого, хитрого охотника, готовящего свою самую главную ловушку или свой последний путь к отступлению.

Он усмехнулся в темноте. Конечно, его не нашли. Юноши-Лебеди, поставленные на стражу, испытывали неловкость и трепет. Их учили охранять святыни, а не пленников. Они следили за входом, считая каменные стены лучшей тюрьмой, и им бы в голову не пришло осквернять пещеру тщательным обыском, выламывая камни из стен. Этот тайник мог найти лишь тот, кто знал о его существовании и помнил точный рисунок на камне.

Он осторожно, стараясь не разбудить Кару и не привлечь внимания стражи, начал разбирать камни. Под ними оказалась плотно утоптанная земля. Он нашёл плоский, острый осколок сланца и начал копать. Его пальцы работали быстро и бесшумно, подчиняясь вспыхнувшей надежде.

Вскоре его пальцы наткнулись на что-то твёрдое, завёрнутое в кусок грубой, истлевшей от времени кожи. Он осторожно, затаив дыхание, извлёк свой старый клад на свет едва тлеющих углей их маленького костра. Свёрток был небольшим, но обнадёживающе тяжёлым.

С замиранием сердца он развернул его. Внутри лежали не детские сокровища. Это был его «взрослый» тайник, который он обустроил здесь позже, уже будучи опытным воином, на случай самых непредвиденных обстоятельств – изгнания, внезапного нападения, необходимости быстро исчезнуть. Он почти забыл о нём, вытеснив из памяти вместе с той жизнью, которой его лишили.

Внутри, тускло поблёскивая в свете углей, лежали:

Два великолепных кремнёвых ножа, тонких, острых, как бритва, с удобными рукоятями, обмотанными прочными кожаными ремешками.

Длинный моток крепчайшей верёвки из сухожилий тура, тонкой, но способной выдержать вес взрослого мужчины.

И, самое главное, – небольшой, но прочный костяной крюк-кошка, который он когда-то сделал для лазания по отвесным скалам.

Это было не просто оружие. Это был шанс. Шанс не на победу, но на борьбу. Шанс умереть не как связанная и брошенная в воду жертва, а как воин, с оружием в руках.

Торн осторожно коснулся плеча Кары. Она вздрогнула и открыла глаза. Он молча показал ей свою находку. Её глаза, до этого тусклые и полные отчаяния, вспыхнули. Надежда, пусть и призрачная, как утренний туман, вернулась.

Они не говорили. Они понимали друг друга без слов, по одному лишь взгляду. Торн быстро и бесшумно начал готовиться. Он надёжно прикрепил один нож к своему предплечью, скрыв его под широким рукавом своей потрёпанной рубахи. Второй отдал Каре. Она, не колеблясь, спрятала его за голенищем своего мягкого сапога. Длинную, прочную верёвку и костяной крюк он туго обмотал вокруг пояса, под одеждой, так, чтобы они не стесняли движений и не были заметны.

Они не знали, смогут ли воспользоваться этим. Но теперь у них был план. Не план побега – из пещеры было не выбраться. А план на само Испытание. Они не собирались покорно тонуть. Если им суждено было оказаться в реке, они встретят её не как жертвы, а как бойцы. Крюк мог зацепиться за корягу или выступ скалы, верёвка могла помочь выбраться на берег, ножи могли перерезать путы.

Когда один из стражников-Лебедей заглянул к ним перед самым рассветом, чтобы принести им последнюю чашу воды, он увидел двух покорных пленников, сидящих у остывшего костра. Они, казалось, смирились со своей ужасной судьбой. Он не видел блеска стали, скрытого под их одеждой, и огня решимости, который снова горел в их глазах. Испытание Рекой, задуманное Грохом как унизительная и неотвратимая казнь, для Кары и Торна превращалось в последнюю, отчаянную битву за жизнь.

Глава 67: Подготовка к Испытанию

Ночь перед Испытанием была оглушительно тихой. В их пещере-тюрьме, охраняемой воинами Лебедя, погасли последние угли. В этой абсолютной, давящей темноте, где единственным звуком было их собственное дыхание и далёкий, вечный ропот реки, время, казалось, остановилось. Они уже приготовили своё тайное оружие, но теперь, когда всё было сделано, оставалось лишь ждать. И это ожидание было страшнее любой битвы.

– Кара, – шёпот Торна был едва слышен, лишённый обычной уверенности. – Если… если у нас не получится… если река окажется сильнее…

– У нас получится, – так же тихо, но с железной твёрдостью в голосе ответила она, перебивая его. Она нащупала в темноте его руку и крепко сжала. Её ладонь была холодной, но хватка – сильной. Их пальцы переплелись. Это было не объятие влюблённых. Это была безмолвная клятва двух воинов, идущих в свой последний бой. Они не говорили больше ни слова до самого утра. Слов было не нужно.

Когда солнце встало высоко, но не дарило тепла, их вывели на свет. Вся стоянка, казалось, затаила дыхание. В центре большой, вытоптанной поляны, на глазах у всего племени, их ждали Грох и его воины.

Это был не долгий ритуал. Это был быстрый, жестокий акт унижения. Грак, с лицом, сияющим от злорадного торжества, лично руководил процессом. Он не говорил, он действовал. Резким движением он сорвал с шеи Кары ожерелье из бобровых резцов – последнее напоминание о её клане – и с презрением бросил его в пыль. Повернувшись к Торну, он так же сорвал его амулет из зубов щуки. Два жеста, два щелчка – и они стали никем. Не Бобром и не Щукой, а просто безымянными тенями, отданными на суд Реки.

Их заставили встать спиной к спине. Грак обматывал их тела новой, толстой верёвкой из бычьих сухожилий медленно, но с такой силой, что каждый виток заставлял их шипеть от боли. Каждый узел он затягивал с садистским наслаждением, словно хотел переломать им кости ещё до того, как они коснутся воды.

Кара не сопротивлялась. Она заставила себя расслабиться, чтобы тугие путы не перекрыли ей дыхание. Она смотрела поверх голов, на лица соплеменников. Она видела страх, злорадство, любопытство и, в редких случаях, – скрытое, бессильное сочувствие. Она чувствовала твёрдое, напряжённое тело Торна за своей спиной, его ровное, сдерживаемое дыхание. Это придавало ей сил. Они были не одни.

Когда Ург шагнул вперёд, пытаясь воззвать к разуму вождя, Грох не стал вступать с ним в долгую перепалку. Он лишь медленно поднялся со своего места, его огромная тень накрыла шамана, и прорычал одно слово: «Молчи». И этого было достаточно. Угроза в этом слове была настолько явной, что даже Ург вынужден был отступить, бросив на Кару и Торна взгляд, полный не только сочувствия, но и безмолвного приказа: «Боритесь».

Вместо длинной ритуальной речи, Грак, затягивая последний, самый тугой узел, выкрикнул в лицо притихшей толпе:

– Река-Мать! Прими сор, что несёт твоё течение! Очисти наши земли!

Всё. Ритуал был коротким, жестоким и неотвратимым, как удар топора. Напряжение не рассеялось в словах, а сгустилось до предела, готовое взорваться вместе с падением героев в воду.

– Ведите их! – приказал Грох.

Время Сломанных Копий

Глава 68: Испытание Рекой

Утро было обманчиво ясным. Холодный, прозрачный воздух вибрировал от невысказанного напряжения, заставляя даже самые привычные звуки – скрип шкур, лай собак, плач ребёнка – звучать неестественно громко и тревожно. Вся стоянка, казалось, вытекла из своих жилищ, чтобы стать молчаливым, многоголовым свидетелем древнего суда, о котором до этого дня лишь шептались у зимних костров.

Процессия двигалась медленно, с мрачной, ритуальной торжественностью. Впереди, рассекая толпу своей массивной фигурой, шёл Грох. Его лицо было непроницаемо, как гранитный валун, но в глубоко посаженных глазах горел холодный огонь предвкушения. За ним, словно верный цепной пёс, следовал Грак, его губы кривила едва заметная, жестокая усмешка.

В центре этого движущегося кольца из страха и ненависти шли они. Связанные спиной к спине, Кара и Торн. Их толкали в спины тупыми концами копий, заставляя спотыкаться на неровной земле, но они держались прямо, не сгибаясь, их подбородки были упрямо вскинуты. Кара не смотрела под ноги. Её взгляд скользил по лицам соплеменников, как челнок по воде, выхватывая из безликой массы знакомые черты. Вот злорадный оскал воина Щуки, чьего брата Торн когда-то побил в драке. Вот испуганное, сочувствующее лицо старой Дарры из её собственного клана. А вот Ильва, стоящая рядом с Ургом, прижимающая руки ко рту, её глаза блестели от слёз. Кара чувствовала за спиной каждый напряжённый мускул Торна, его ровное, сдерживаемое дыхание было для неё безмолвной клятвой. Холодная сталь ножа, упирающаяся в икру через тонкую кожу сапога, была их единственной, отчаянной тайной.

Путь закончился на высоком, продуваемом всеми ветрами утёсе, что нависал над Чёртовыми порогами. Рёв воды был оглушающим, он бил по ушам, проникал в кости, заставляя всё тело вибрировать. Облако ледяной водяной пыли поднималось из ущелья, оседая на лицах и волосах инеем. Внизу, в узком каньоне, река кипела, взбивая грязную, серую пену. Чёрные, мокрые, острые как клыки, камни торчали из воды, готовые разорвать в клочья любое живое существо, посмевшее бросить им вызов.

Грох поднял руку. Рёв толпы стих, остался лишь вечный, неумолимый рёв реки.

– Река-Мать! – провозгласил вождь, его голос был подобен грому. – Прими дар! Суди по правде, а не по словам!

Грак, наслаждаясь своей властью, грубо подтолкнул их к самому краю. Под ногами осыпались мелкие камни, улетая в кипящую бездну. Это был конец.

Толчок был резким и безжалостным. Мир на одно страшное, бесконечное мгновение перевернулся. Серое небо и бурые скалы слились в одно вращающееся, головокружительное пятно. Затем – оглушительный, выбивающий дух удар о воду.

Ледяной холод был не просто ощущением. Он был живым существом, хищником, который впился в тело тысячами игл, парализуя волю и выжигая лёгкие. Их тут же подхватило чудовищной силы течение, швыряя и крутя, как два связанных вместе полена в весенний паводок.

Первые секунды были адом. Чистый хаос и животный ужас. Вода заливала рот, нос, глаза, не давая вздохнуть, не давая сориентироваться. Тугие верёвки, намокнув, впились в тело с новой, мучительной силой. Торн, подчиняясь инстинкту воина, попытался бороться, напрягая мышцы, но его тело не слушалось, он лишь беспомощно барахтался, ускоряя их погружение.

Кара, наоборот, на один короткий миг заставила себя расслабиться, почти обмякнуть. Голос отца прозвучал в её памяти, перекрывая рёв воды: «Не борись с рекой, дитя. Почувствуй её сердце. Она сама покажет путь». Этот миг позволил ей избавиться от паники. Она поняла, где верх, а где низ. И она увидела, куда их несёт. Прямо на стену из щербатых, острых как бритва, камней.

«Сейчас!» – мысленный крик Кары был почти осязаем. Она изо всех сил выгнула спину, подавая Торну единственно возможный сигнал. Он понял его мгновенно. Их отчаянный, безумный план приводился в действие.

Началась мучительная, почти невозможная работа в ледяном, бурлящем хаосе. Пальцы, окоченевшие от холода, превратились в непослушные деревяшки. Торн, превозмогая боль в сведённых мышцах, извернулся, пытаясь дотянуться до рукояти ножа, спрятанного на предплечье. В это время Кара, работая ногами и всем телом, отчаянно пыталась развернуть их боком к течению, чтобы удар о скалы не пришёлся плашмя, не раздробил им кости.

Наконец, пальцы Торна нащупали обмотанную кожей рукоять. Он выхватил нож. Лезвие блеснуло на долю секунды в мутной воде. Он резал не свои путы. Он резал верёвку, сковывающую запястье Кары. Их мотало из стороны в сторону, бросало на подводные камни. Острый кремень соскользнул, глубоко полоснув кожу на её руке, но она даже не почувствовала боли, поглощённая одной-единственной целью.

Её рука свободна! Кара тут же вытащила свой нож, спрятанный в сапоге. Теперь они работали вдвоём, как единый, отчаявшийся организм. Это был дикий, страшный танец со смертью. Торн, как мощный двигатель, принимал на себя удары, отталкиваясь ногами от проносящихся мимо валунов, его нечеловеческая сила защищала их от самых страшных столкновений. Кара, как руль, использовала врождённое знание течений, направляя их в те немногие просветы, где поток был слабее, где можно было выиграть несколько драгоценных ударов сердца.

Они резали главную верёвку, ту, что связывала их спины. Проклятый узел, затянутый Граком с садистской силой, не поддавался. С последним отчаянным рывком, вложив в него остатки сил, Торн рванул нож на себя. Верёвка лопнула с глухим треском. Они были свободны друг от друга, но всё ещё находились в беспощадной власти реки.

Сверху, с утёса, толпа видела лишь, как две фигуры, мелькнув пару раз, окончательно исчезли в кипящей пене. Для всех они были мертвы. Грох удовлетворённо кивнул. Суд свершился. Грак победно оглядел притихших соплеменников.

Но ниже по течению, за скалистым поворотом, скрытые от глаз с утёса, двое воинов Грака, поставленные добить «случайно» выживших, замерли с открытыми ртами. Из ревущего потока, цепляясь друг за друга, к берегу пробивались две фигуры.

Кара, увидев небольшой, относительно спокойный затон, заросший ивняком, из последних сил схватила Торна за руку и потянула его туда. Река, словно устав бороться с ними, с последним яростным толчком выбросила их на каменистую отмель.

Они рухнули на острые камни, их тела сотрясала неконтролируемая, крупная дрожь. Кожа под мокрыми лохмотьями приобрела мертвенно-синюшный оттенок. Кара пыталась что-то сказать, но зубы выбивали дикую дробь, а слова превращались в бессвязное мычание. Торн, глядя на неё, видел, как мутнеет её взгляд – первый признак того, что ледяной холод забирает её разум. Собрав последние остатки воли, он подполз к ней и попытался растереть её окоченевшие руки, понимая, что если они не найдут укрытие в ближайшее время, река всё равно заберёт их.

Он сам был не в лучшем состоянии. Нога, которой он отталкивался от камней, распухла и горела огнём. Он заставил себя подняться, рыча от боли, и помог Каре встать. Они стояли, шатаясь, вцепившись друг в друга, потому что иначе просто не могли удержаться на ногах. Адреналин от борьбы за жизнь сменялся ледяным шоком и всепоглощающей слабостью.

Один из воинов Грака, стоявших в засаде ниже по течению, издал потрясённый, сдавленный крик. Звук был слабым, почти утонувшим в рёве порогов, но его услышал дозорный на выступе скалы, поставленный следить за течением. Он вгляделся вниз, в ту сторону, куда указывал воин, его тело напряглось.

Прошла долгая, мучительная пауза. Толпа на утёсе, уверенная в свершившемся приговоре, уже начала медленно расходиться. Тишина среди людей была оглушительной, нарушаемой лишь вечным рёвом реки.

И тут над ущельем пронёсся второй крик, громкий, отчётливый, усиленный эхом каньона, полный неверящего изумления:

– У берега! Я вижу их! Они стоят!

Этот крик подействовал как удар грома. Движение замерло. По краю утёса пронеслась волна недоумения. Люди поворачивались, переспрашивали друг друга. «Что он сказал?», «Кого видит?». Затем, как лесной пожар, по толпе побежал шёпот: «Живы… Говорят, они живы…». Шёпот превратился в гул, а гул – в рёв. Люди хлынули обратно к краю обрыва, отталкивая друг друга, чтобы увидеть невозможное.

И они увидели их. Кару и Торна, стоящих на берегу. Живых.

Для большинства это был неопровержимый, оглушительный знак. Река-Мать, самый древний и справедливый судья, отвергла жертву. Духи были на их стороне. По толпе пронёсся благоговейный шёпот, смешанный со страхом и восторгом. Ильва, задыхаясь, смеялась и плакала одновременно. Зур сжал кулак в безмолвном триумфе. Гром, отец Кары, рухнул на колени, его каменное лицо исказилось от смеси шока, невыразимого облегчения и жгучего стыда. Ург, стоявший поодаль, медленно кивнул. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глубине его глаз плясали торжествующие искорки.

Но Грох видел иное. Его лицо побагровело от ярости. Неверие сменилось бешеным гневом. Это не воля духов! Это их дьявольская, нечеловеческая изворотливость! Они обманули Реку! Они посмеялись над ним, над его властью, над древними законами!

– Они не благословлены! Они прокляты! – прорычал он, но его голос почти утонул в изумлённом гуле толпы. – Они использовали чёрное колдовство! Поймать их!

Но было уже поздно. Моральная победа была одержана. Кара и Торн, глядя снизу вверх на мечущиеся на утёсе фигурки, поняли – всё изменилось. Они больше не были просто изгнанниками, спасающими свои жизни. В глазах многих они стали символом. Живым, дышащим чудом. Доказательством того, что воля вождя – не всегда воля духов.

Раскол в племени перестал быть тайной трещиной. Он стал явным и необратимым, как каньон, прорезанный рекой в толще скал.

Глава 69: Первый след «Молодых Волков»

Вечер опустился на долину, но не принёс с собой покоя. Воздух, до этого разрываемый рёвом реки и криками толпы, теперь звенел от гнетущей, напряжённой тишины. Чудесное спасение Кары и Торна не объединило племя – оно раскололо его надвое, как удар молнии раскалывает старое дерево. Одни, собираясь у костров, вполголоса говорили о благословении духов, о знаке, который нельзя игнорировать. Другие, верные Гроху, шипели о чёрном колдовстве и невиданной дерзости, брошенной в лицо вождю. Сам Грох, потерпев сокрушительное моральное поражение, заперся в своей пещере. Его молчаливая ярость ощущалась даже на расстоянии, как жар от скрытого под землёй огня.

В это время в укромной рощице, вдали от любопытных глаз и ушей, собрался тайный совет. Зур, чьё лицо воина Щуки было мрачнее тучи, Родан, коренастый и молчаливый Бобёр, и Эхо, послушник Лебедей, чья чуткость сейчас была обострена до предела. Они были потрясены, как и все, но их потрясение быстро сменилось трезвым осознанием. Чудо не отменяло угрозы. Вера в правоту Кары и Торна, до этого бывшая лишь интуицией, теперь превратилась в гранитную уверенность.

– Они выжили, – глухо произнёс Родан, касаясь своего каменного топора. – Значит, духи на их стороне. Значит, они говорили правду. О тенях.

– И пока Грох зализывает свою гордость, а старейшины спорят, кому верить, эти тени могут уже стоять у нашего порога, – добавил Эхо, его голос был тихим, но твёрдым.

– Я не могу просто сидеть и ждать, – нарушил молчание Зур. Его кулаки сжались. – Грох унизил меня, но дело не во мне. Кен и Лор были моими друзьями. Они учили меня держать копьё. Я должен знать, что с ними случилось. Это мой долг как воина Щуки.

– А моя сестра Лиан погибла из-за этих дурацких законов и слепоты вождей, – глухо добавил Родан. Его голос был полон застарелой боли. – Я не позволю, чтобы ещё кто-то умер, пока мы боимся нарушить приказ. Хватит.

– Ург сказал, что земля кричит, – тихо, но твёрдо закончил Эхо. – Моя задача – слушать. И сейчас я слышу лишь тишину там, где должна быть жизнь. Мы должны пойти и увидеть своими глазами.

Их мотивы были разными – долг воина, личная боль, верность шаману, – но вели они к одному решению.

Зур, как негласный лидер их маленького отряда, обвёл товарищей тяжёлым взглядом. Он был воином и привык подчиняться приказам, но сейчас он понимал, что приказы ведут их племя в пропасть.

– Мы не можем больше ждать, – решил он. – Пока они спорят, мы будем действовать. Этой ночью. Мы пойдём в дозор. К северным границам. Туда, откуда, по словам Кары, идёт угроза.

Он посмотрел на них, ища сомнения, но нашёл лишь стальную решимость.

– Мы должны найти доказательство. Такое, чтобы его нельзя было оспорить. Такое, что заставит замолчать даже Гроха.

Они не просто нарушали приказ вождя. В эту минуту трое молодых воинов из разных, враждующих кланов, брали на себя ответственность за судьбу всего племени.

Ночь была безлунной и тревожной. Они скользили по знакомым тропам, как три призрака, но лес, который они знали с детства, казался теперь чужим и враждебным. Густая, почти осязаемая тишина давила на уши. Эхо, самый чуткий из них, то и дело замирал, вскидывая руку и прислушиваясь.

– Птицы молчат, – прошептал он, когда они остановились на короткий привал у старого вяза. – Ночные пичуги, совы… никого. Словно все улетели.

И был запах. Едва уловимый, но отвратительно чужеродный. Кислый, едкий запах гари, который лёгкий северный ветерок приносил с собой. Это был не чистый, смолистый запах лесного пожара. Это было что-то другое.

Они пересекли ручей, отмечавший границу их земель, и углубились в дикую, ничью землю. Здесь лес стал гуще, темнее. Они находили сломанные с невероятной силой ветви, примятую широкими полосами траву – следы прохода чего-то большого и очень тяжёлого. Тревога, до этого бывшая лишь смутным предчувствием, нарастала с каждым шагом, превращаясь в холодную, липкую уверенность, что они идут навстречу беде.

С первыми, робкими лучами рассвета, окрасившими небо в пепельно-серый цвет, они вышли на небольшую поляну у ручья. И замерли.

Перед ними было пепелище. Маленький, временный охотничий лагерь. Они узнали его сразу – Родан сам помогал ставить эти характерные шесты из орешника для сушки мяса всего несколько лун назад. Здесь должны были быть двое охотников из их племени, которые не вернулись к сроку.

Теперь от лагеря не осталось ничего живого. Кострище было разворочено с такой силой, что угли и пепел были разбросаны на несколько шагов вокруг. Несколько копий, воткнутых в землю, были переломлены пополам, словно сухие ветки. Палатка из оленьих шкур была разорвана в клочья. Это не был набег хищника – медведь или стая волков не оставили бы разбросанные куски вяленого мяса. Это было целенаправленное, яростное, бессмысленное разрушение. Зур опустился на колено и коснулся пальцем тёмного, бурого пятна на утоптанной земле. Кровь. Запёкшаяся, но ещё не старая.

– Их нет, – глухо сказал Родан, осматривая разорённое стойбище. – Ни тел, ни следов борьбы.

– Они не боролись, – ответил Зур, не отрывая взгляда от земли. Как опытный охотник, он читал историю этого места по невидимым для других знакам. – Их застали врасплох. Ночью.

Он медленно пошёл по кругу, его глаза впивались в каждую травинку, в каждый камушек. И у самой воды, на влажном, илистом берегу, он нашёл то, что искал. То, чего боялся найти.

Его сердце пропустило удар, а затем ухнуло куда-то вниз, в ледяную пустоту.

На влажной земле у ручья, где обычно оставляют отпечатки олени, пришедшие на водопой, он видит их. Это были следы, похожие на человеческие, но в то же время совершенно иные. Они были шире и короче, чем у самых рослых воинов племени. Отпечаток стопы был сплошным, почти без изгиба, что говорило о невероятной массе и силе того, кто его оставил. Пальцы были короткими и мощными, они глубоко впечатались в грязь, словно их обладатель шёл по земле с уверенностью хозяина.

Зур опустился на колено, всматриваясь в один из отпечатков. Он пытался представить существо, оставившее его. Не монстра, не духа, а живое существо. Приземистое, невероятно сильное, с короткими, мощными ногами, созданными для долгого пути по пересечённой местности. Это не были следы "теней" из старушечьих сказок. Это были следы реального, физического врага, чья сила была очевидна даже по одному отпечатку на земле.

– Смотрите, – прошептал он, и его товарищи, подойдя, безмолвно застыли рядом.

Внезапный, сдавленный вскрик Эхо заставил их обернуться. Послушник Лебедей стоял, прижав руку ко рту, его глаза были расширены от ужаса. Он смотрел в сторону густых зарослей калины, чуть поодаль от разорённого лагеря. Зур и Родан, выхватив оружие, бросились к нему.

И увидели то, что стало последним, самым страшным доказательством.

Там, прислонённая к большому, поросшему мхом валуну, лежала туша огромного тура. Но он не был просто убит, как на охоте. Его тело было изуродовано. Одна сторона туши была страшно обуглена, словно её долго держали в неистовом пламени. Огонь был странным, неестественно горячим – он не просто опалил шерсть, а местами спёк кожу до чёрной корки. От трупа исходил кисловатый запах гари.

И самое жуткое: на уцелевшем боку тура, на его толстой шкуре, были не просто вырезаны, а скорее выскоблены или выдавлены какие-то знаки. Это не были изящные символы их племени. Это были грубые, глубокие царапины, образующие странные, незнакомые узоры – круги, зигзаги, точки. Это не было похоже на письмо или ритуальные знаки, которые они знали. Это было проявлением совершенно чуждой, непонятной и оттого пугающей культуры. Словно чужаки не просто убили зверя, а оставили на нём своё клеймо, свою подпись, заявляя права на эту землю.

Трое молодых воинов стоят над изуродованной тушей в мёртвой тишине. Они поняли самое страшное. Их враг – не духи и не монстры. Это другой народ. Народ могучих, безжалостных охотников со своими собственными, чуждыми и жестокими обычаями. И этот народ уже пришёл на их землю.

И он принёс с собой свой собственный, чёрный огонь и своих собственных, кровавых богов.

Глава 70: Кровь на первой траве

Рассвет едва окрасил небо, но трое молодых воинов уже давно были на ногах. Они всё ещё стояли у ритуально убитого тура, и утренняя прохлада не могла остудить ужас, застывший в их жилах. Шок медленно отступал, уступая место холодной, тяжёлой решимости.

– Мы должны вернуться, – хрипло произнёс Родан, отводя взгляд от изуродованной туши. – Немедленно. Ург должен это увидеть.

– Увидеть что? Обугленную шкуру и следы в грязи? – с горечью возразил Зур. Он провёл рукой по лицу, стирая холодную росу и усталость. – Грох рассмеётся нам в лицо. Скажет, что это мы сами подожгли тура и начертили этот знак, чтобы оправдать Кару. Ему нужны не знаки. Ему нужны тела.

Слова Зура повисли в воздухе, тяжёлые и страшные. Кен и Лор. Двое охотников, пропавших несколько дней назад. Их лагерь был разорён. Логика войны и охоты была неумолима: если их нет здесь, значит, их тела где-то рядом.

– Это безумие, Зур, – покачал головой Родан. – Мы не знаем, сколько их. Они могут быть прямо за этими деревьями, наблюдать за нами. Наша задача – донести весть, а не лезть в пасть пещерному медведю.

– А наша задача – оставить сородичей на съедение воронам? – тихо, но с неожиданной силой возразил Эхо. Он, послушник Лебедей, всегда сторонился жестокости, но сейчас в его голосе звенела сталь. – Духи предков не простят нам этого. Их нужно найти. И предать земле, как подобает.

Зур посмотрел на своих товарищей. Один призывал к осторожности, другой – к долгу. И оба были правы. Он, как лидер, должен был сделать выбор.

– Эхо прав, – наконец решил он. – Но и ты прав, Родан. Мы не полезем напролом. Мы пойдём по их следу, но будем двигаться тихо, как тени. Как волки, выслеживающие стаю гиен. Наша цель – найти наших братьев. И вернуться до заката.

Он не стал дожидаться ответа. Он повернулся и решительно шагнул туда, где на влажной земле темнели огромные, уродливые следы.

Они двигались с предельной осторожностью, превратившись из воинов в призраков. Зур шёл первым, его глаза читали землю, как шаман читает знаки на костях. Родан прикрывал тыл, его рука не отрывалась от рукояти каменного топора. Эхо скользил между ними, его слух ловил малейший шорох, малейшее дуновение ветра.

Следы вели их через густой, колючий кустарник, который, казалось, цеплялся за их одежду, пытаясь остановить. Они видели всё новые признаки варварства: разорённое гнездо беркута, его птенцы были раздавлены грубыми ногами; поляна с редкими лекарственными травами, которую они знали и оберегали, была вытоптана до основания; молодые, гибкие берёзки были сломаны просто так, ради забавы. Это не был просто проход вражеского отряда. Это был акт осквернения. Демонстрация презрения ко всему живому на этой земле.

– Они не просто идут, – прошептал Эхо, когда они остановились, чтобы перевести дух. – Они убивают саму землю. И смотри… – он указал на то, как следы огибали открытый участок, держась тенистого оврага. – Они используют рельеф, чтобы оставаться незамеченными. Так нас учил старый Хадан из Клана Волка. Это тактика наших охотников.

Зур молча кивнул. Это лишь укрепляло их страшную догадку о предательстве Следопыта. Напряжение нарастало, превращаясь в тугую, звенящую струну. Каждый треск ветки под ногой заставлял их замирать, хватаясь за оружие.

После долгого, изматывающего пути тропа вывела их к небольшому, скалистому ущелью. Воздух здесь был неподвижным, тяжёлым, и в нём отчётливо ощущался сладковатый, тошнотворный запах смерти, от которого першило в горле.

Над ущельем, медленно кружа на восходящих потоках воздуха, с хриплым, торжествующим карканьем вилась стая воронов. Их было так много, что они казались чёрным, живым облаком. Для любого охотника это был верный знак – пиршество падали.

Трое воинов переглянулись. Их лица были суровы. Они понимали, что пришли к цели. Их шаги замедлились, движения стали почти ритуальными. Они не просто шли на разведку. Они шли забирать своих мёртвых. Зур сделал знак рукой, и они, пригнувшись, начали спускаться в ущелье, где тени были гуще, а запах смерти становился почти невыносимым, забивая ноздри и вызывая спазмы в желудке.

Они нашли их в самом центре ущелья. Тела были брошены на острые камни, как ненужный, сломанный инструмент.

Это были Кен и Лор. Два опытных охотника из клана Щуки, весёлые, сильные мужчины, которых Зур знал с самого детства. Лор когда-то учил его правильно метать копьё, а с Кеном они не раз сидели у одного костра, деля добычу.

Но то, что от них осталось, едва ли можно было назвать людьми.

Их убили с невиданной, почти нечеловеческой жестокостью. Тела были страшно изуродованы, покрыты рваными ранами, нанесёнными не острым лезвием, а чем-то грубым, дробящим. Их оружие было сломано и брошено рядом. Это не было убийство в честном бою. Это была расправа, казнь, полная животного презрения и холодной, расчётливой ненависти.

Родан, самый крепкий из них, резко отвернулся, его лицо позеленело. Он с трудом сдержал рвотный позыв. Эхо застыл, как изваяние, его лицо было маской ужаса и безмерной скорби, по щекам катились беззвучные слёзы.

Зур же, сжав зубы так, что заходили желваки, заставил себя подойти ближе. Его скорбь, острая, как нож в сердце, мгновенно сменилась ледяной, всепоглощающей яростью воина. Он не позволит им остаться здесь вот так.

Но самое страшное было не в ранах. Зур увидел, что убийцы сорвали с шеи Кена амулет из волчьих клыков – его личный оберег, который тот носил с самой инициации. Они не просто сорвали его – они раздавили его на камне, втёрли осколки в грязь рядом с телом. Это было не просто убийство. Это было ритуальное унижение. Осквернение не только тела, но и духа воина, его связи с предками и тотемом. Презрительный плевок в лицо их законам и их вере.

Зур опустился на колено рядом с телом Кена, стараясь не смотреть на его искажённое, застывшее в предсмертной агонии лицо. И тут он заметил деталь, которую пропустил бы любой другой в таком состоянии. Правая рука охотника, даже в смерти, была сжата в мёртвый, несокрушимый кулак. В нём было зажато что-то тёмное. Это был последний, отчаянный жест умирающего – вырвать, схватить оружие своего убийцы.

С благоговейной осторожностью, словно совершая священный ритуал, Зур начал разжимать окоченевшие пальцы сородича. Это было непросто. Наконец, с тихим хрустом, пальцы поддались. На ладонь Зура упал обломок.

Это не был кремень. Не был рог оленя или бивень мамонта. Это был обломок древка копья, но сделанный из странной, почти чёрной, обожжённой до каменной твёрдости кости. Он был тяжёлым и холодным. Наконечник был из того же материала, грубо, но эффективно заточенный, способный пробить самую толстую шкуру. Это было оружие, которого они никогда раньше не видели.

Зур поднял взгляд на тушу тура, которую они оставили позади. Теперь он понял. Огонь, которым жгли тура, был тем же, что закалил эту кость до прочности камня. Технология и ритуал были связаны.

В этот момент Эхо, бледный как полотно, сделал шаг назад, его губы дрожали. Он не был воином, но он был учеником шамана, и его разум видел связи, невидимые для других. Образ обугленной туши, кисловатый запах и этот чёрный, как сама ночь, обломок копья слились в его сознании в единую, чудовищную картину. Картину, которую он уже видел. Не глазами, а ушами своего сердца, когда слушал Урга, пересказывающего пророчество Лары-Белого Крыла.

– "Чёрный огонь… – прошептал он, и его слова утонули в шуме ветра, но Зур и Родан их услышали. – Огонь, что не греет, а пожирает свет… пожирает камни…"

Зур и Родан переглянулись. Слова Эхо придали их находке новое, ещё более зловещее измерение. Это было не просто оружие врага. Это было воплощение страшного пророчества.

– Мы не можем их здесь оставить, – глухо произнёс Родан, его голос был полон скорби и ярости. Он смотрел на изуродованные тела друзей, и мысль о том, что их будут терзать гиены и волки, была невыносима.

Движимые горем, которое было сильнее усталости, они принялись за работу. Это был не правильный, высокий курган, какой положено возводить в родной долине. У них не было ни времени, ни сил. Но они таскали тяжёлые, плоские камни со склонов ущелья, их мышцы горели, дыхание сбивалось. Они работали в яростном, отчаянном молчании, укладывая камень за камнем, чтобы просто скрыть тела от глаз падальщиков и от оскверняющего неба. Это был акт не столько погребения, сколько отчаянного уважения, последнее, что они могли сделать для своих братьев.

Когда последний камень был уложен, Зур положил на него свою ладонь. Он закрыл глаза и произнёс короткую, суровую молитву, которой его учил отец:

– Духи предков, примите души этих воинов. Они пали в бою, защищая наши земли. Пусть их путь в край вечной охоты будет лёгким. Мы вернёмся за вами, братья.

Этот простой, древний ритуал, совершённый в самом сердце враждебной территории, был актом несломленного духа. Он напоминал им, за что они на самом деле сражаются – не просто за землю и еду, а за свои законы, за своих предков, за право хоронить своих мёртвых с честью.

Только после этого они ушли, беззвучно растворившись в тенях ущелья. Теперь они несли с собой не только неопровержимую улику, но и тяжёлую, священную скорбь, которая придавала им сил.

Глава 71: Доказательство

Предзакатный час окрасил небо в тревожные, кроваво-оранжевые тона. Трое «Молодых Волков» возвращались к границам родных земель, и каждый их шаг отдавался гулкой болью в измотанных телах. Но физическая усталость была ничем по сравнению с тем грузом, что лежал на их душах. Ужас, увиденный в ущелье, застыл на их лицах серой, мертвенной маской. Они несли не просто обломок копья, завёрнутый в кусок кожи. Они несли правду, которая могла как спасти их племя, так и разорвать его на куски.

Они двигались быстро, но с оглядкой, подчиняясь новому, животному инстинкту. Мир вокруг, ещё вчера бывший им домом, теперь казался враждебным. Каждая тень за валуном скрывала угрозу, каждый хруст ветки под ногой звучал как шаг невидимого врага. Зур крепко сжимал в руке страшную находку. Обломок казался ему тяжелее целого тура, его холод проникал сквозь кожу, впитываясь в самые кости. Это был холод другого мира.

Они не пошли к главному входу в долину. Зур знал, что после утренних событий там теперь стоит усиленная стража Щук, самых верных псов Гроха. Появиться там с такими вестями – всё равно что сунуть голову в пасть пещерного льва. Их бы схватили, обвинили в сговоре и бросили в ту же яму, из которой чудом спаслись Кара и Торн, не дав им даже открыть рта.

Вместо этого они использовали узкую, заросшую тропу, которой пользовались лишь охотники, чтобы незаметно обойти основные стоянки. Она вывела их к землям Клана Лебедя, где воздух всегда был более мирным, а охрана – менее бдительной.

Их появление среди тихих, занятых своими делами Лебедей произвело эффект брошенного в стоячую воду камня. Люди, увидев их измождённые, перепачканные грязью и запёкшейся кровью лица, шарахались в стороны. Их вид кричал о беде громче любых слов. Кто-то ахнул, кто-то испуганно прижал к себе ребёнка. Но Зур, Родан и Эхо не останавливались, не отвечали на испуганные вопросы. Они шли, как три призрака, ведомые одной-единственной целью.

Они прошли мимо большого жилища Гроха, откуда доносился его зычный, недовольный голос. Зур почувствовал на себе тяжёлый, подозрительный взгляд воинов-Щук, стоявших на страже, но даже не повернул головы. Его цель была не власть, а мудрость. Не сила, а правда.

Они застали Урга за ритуалом. Старый шаман сидел у своего очага, перебирая сухие травы. В пещере пахло дымом и тревогой. Он медленно поднял голову, когда они вошли, и в его взгляде не было удивления. Лишь тяжёлое, всезнающее ожидание. Словно он всю жизнь сидел у этого костра, ожидая именно их прихода.

– Говори, сын мой, – тихо произнёс Ург, и его спокойный голос немного унял бешеный стук в груди Зура.

Зур сделал шаг вперёд. Он старался говорить ровно и чётко, как подобает дозорному, докладывающему вождю. Но слова застревали в горле, смешиваясь с образами, что стояли перед его глазами.

– Мы были на северной границе, шаман. В ничьих землях.

Он рассказал обо всём. О разорённом охотничьем лагере. Об огромных, нечеловеческих следах у ручья. О страшном ритуальном знаке, выжженном на шкуре тура. Его голос дрогнул и сорвался, когда он заговорил о том, что они нашли в ущелье.

– Кен… и Лор… – он сглотнул тяжёлый ком. – Они мертвы. Их тела… мы не смогли их принести, шаман. Опасность была слишком велика. Но мы укрыли их камнями, как велит обычай. Чтобы духи предков могли найти их души в покое.

Эта деталь была важна для Урга. Он увидел перед собой не просто испуганных юнцов, принёсших страшную весть. Он увидел воинов, которые перед лицом смертельной опасности не забыли о долге перед павшими. Это говорило об их силе духа больше, чем любые слова.

Он шагнул к шаману, развернул кусок кожи и протянул ему то, что они принесли.

В пещере наступила мёртвая тишина, нарушаемая лишь треском сухих веток в очаге.

Ург взял обломок копья в свои старые, покрытые шрамами и символами руки. Он держал его с той же осторожностью, с какой брал священные амулеты. Он рассматривал его долго, мучительно долго, поворачивая то одной, то другой стороной в неверном свете огня.

Он ощупывал его гладкую, холодную, неестественно твёрдую поверхность, всматривался в грубую, но смертоносную заточку наконечника. Это был не просто кусок кости. Это был артефакт из другого, чуждого, враждебного мира.

Все видения Лары-Белого Крыла. Все тревожные сны Кары. Все его собственные смутные предчувствия и мучительный, непрекращающийся гул Камня Голосов – всё это в один миг обрело форму, вес и плоть в этом уродливом, чёрном обломке. Миф стал камнем. Предсказание стало доказательством.

Ург медленно поднял на Зура взгляд. В его выцветших, покрасневших от дыма и бессонницы глазах больше не было ни тени сомнения. Там горел холодный, яростный огонь, который, казалось, мог испепелить. Он видел достаточно. Он слышал достаточно. Он знал достаточно. Теперь пришло время действовать.

– Ты принёс не смерть, сын мой, – его голос прозвучал глухо, как скрип сдвигаемых могильных плит. – Ты принёс правду. А правда… она острее любого копья.

Шаман медленно встал. Его сутулая фигура на мгновение распрямилась, и в нём проснулось нечто древнее, твёрдое и несокрушимое. Он больше не был просто хранителем традиций, оплакивающим раскол в племени. Он стал воином, защищающим свой дом от надвигающейся тьмы.

И его первым оружием в этой войне станет эта страшная, неопровержимая улика. Раскол в племени вот-вот превратится в открытую войну, и этот маленький чёрный обломок станет её первым боевым знаменем.

Глава 72: Раскол в Клане Бобра

Вечер опустился на земли Клана Бобра, но привычного мирного покоя не принёс. Обычно в это время воздух был наполнен запахом свежей ивовой коры, дымком от очагов и тихим плеском воды у запруд. Но сегодня он гудел от перешёптываний, тревожных и настойчивых, как жужжание потревоженного улья.

Две новости, одна невероятнее другой, будоражили умы. Первая – о чудесном, почти немыслимом спасении Кары, дочери их главного мастера. Вторая, принесённая послушником Эхо из Клана Лебедя, – о страшной находке «Молодых Волков» на северных границах.

Гром сидел у входа в своё жилище, его мощные, привыкшие к тяжёлой работе руки безуспешно пытались чинить старую рыболовную сеть. Узлы путались, пальцы не слушались. Он смотрел на тёмную, неспешную воду, но видел не её. Перед его глазами снова и снова вставало лицо дочери – измождённое, но живое и непокорённое, вырванное из самой пасти Чёртовых порогов. А в ушах звучали пересказанные Эхо слова о чудовищных следах и ритуальном знаке на шкуре тура.

Его внутренняя борьба достигла апогея. Страх перед гневом Гроха, вбитый в него годами, боролся с отцовской любовью, которая кричала в нём после спасения Кары. А здравый смысл мастера, привыкшего верить своим глазам и фактам, не мог принять всё это за простое совпадение.

Дарра, его жена, молча наблюдала за его мучениями. Она подошла и села рядом, её мозолистая рука легла на его напряжённое плечо.

– Река не приняла её, Гром, – тихо сказала она. – Наша река, которую ты знаешь лучше, чем самого себя. А теперь сама земля кричит о беде через этих мальчишек. Сколько ещё знаков нам нужно, чтобы открыть глаза?

Не успел Гром ответить, как к ним подошла Мира, пожилая, уважаемая жрица, хранительница малого Камня Голосов их клана. Её лицо, испещрённое морщинами, как карта старой реки, было полно тревоги.

– Дарра права, – произнесла она, её голос был низким и весомым. – Наш Камень молчит. Он стал холодным, как лёд в середине зимы. Словно духи отвернулись от нас, потому что мы стали глухи. Мы не можем слепо следовать за вождём, чья гордыня ослепила его. Не тогда, когда тени уже на нашей земле.

Их разговор, ведомый вполголоса, привлёк внимание других. Из соседних жилищ вышли женщины – мастерицы плетения, сборщицы кореньев. Они окружили их небольшим, но плотным кольцом. В их глазах был страх. Но это был не страх перед гневом Гроха. Это был древний, материнский страх за своих детей, за свои очаги.

– Мира права, – сказала одна из них, молодая женщина, прижимавшая к себе спящего ребёнка. – Мой муж боится Щук. А я боюсь тех, кто оставляет следы, как у пещерного медведя, и сжигает туров ради забавы.

Голос матерей и хранительниц очага, обычно тихий и незаметный, начал звучать всё громче. Он создавал мощную оппозицию воинам-Бобрам, которые, сидя поодаль, с тревогой поглядывали на это женское собрание, боясь нарушить порядок и навлечь на себя гнев могущественного Клана Щуки.

Словно почувствовав угрозу, из своего жилища вышел Корм, старейшина клана. Тот самый, за которого Грох хотел выдать Кару. Его лицо было недовольным и жёстким.

– Хватит этих бабьих пересудов! – зычно крикнул он, чтобы слышали все. – Грох – вождь. Его слово – закон. Любые сомнения – это предательство, которое навлечёт беду на весь наш клан! Сегодня вечером – малый совет. И я надеюсь, вы все вспомните о своём долге и о том, кто даёт нам защиту!

Он обвёл всех тяжёлым, властным взглядом. Это был ультиматум. Гром понял, что момент настал. Он больше не мог прятаться за молчанием. Он медленно поднялся на ноги, расправляя уставшие плечи.

– Я приду на совет, – твёрдо произнёс он, глядя прямо в глаза Корму. – И я скажу своё слово.

Это заявление прозвучало, как удар камня о камень. Мастер запруд, всегда такой правильный, такой осторожный и покорный, собирался бросить вызов.

Малый совет клана Бобра собрался у главного костра. Атмосфера была накалена до предела. Гром слушал речи, но почти не вникал в слова. Он смотрел на лица. Вот Корм, его давний соперник, говорит о гневе Щук, и в его голосе Гром слышал лишь собственный страх, замаскированный под благоразумие.

Он перевёл взгляд на женщин. На Дарру, на Миру. В их глазах он тоже видел страх, но это был другой страх. Не за себя. За детей. За будущее. Этот страх был чище и сильнее.

Затем слово взяла Мира. Её спокойный голос, рассказывающий о холодном, молчаливом Камне Голосов их клана, упал в напряжённую тишину, как тяжёлая капля. Гром почувствовал, как чаша весов, до этого качавшаяся в его душе, медленно, но неотвратимо склоняется в одну сторону. Он понял – момент настал.

Он вышел в центр круга, и все разговоры стихли. Он говорил не как бунтарь, а как мастер, объясняющий своим ученикам основы ремесла.

– Вы все знаете, как строить запруду, – начал он, его голос был спокоен, но каждое слово было весомым. – Вы знаете, что она крепка, только если все её части на месте, если каждая ивовая ветвь связана с другой. Наше племя – это та же запруда. Но что делать, если одна из главных опор – Клан Щуки – прогнила от гордыни и слепоты? Вся наша запруда рухнет под первым же натиском.

Он сделал паузу, обводя взглядом лица соклановцев.

– Я говорю о том, что видел своими глазами. Мою дочь, мою Кару, спасла сама Река. Я говорю о том, что слышал от Эхо, сына Лебедей. О находке «Молодых Волков». – Он повысил голос. – Я не обвиняю Гроха. Я лишь спрашиваю вас, братья и сёстры: кому мы должны верить? Слову одного человека, ослеплённого горем и яростью? Или знакам, которые посылает нам сама земля и сама река?

Выступление Грома произвело фурор. Он видел, как загорелись глаза у молодых охотников, уставших от диктата Щук. Он почувствовал волну поддержки со стороны женщин, возглавляемых Даррой и Мирой.

Но он также увидел, как исказилось от ярости лицо Корма. Он услышал его крик: «Предатель!». И совет взорвался. Гром уже не различал отдельных голосов. Он слышал лишь хаотичный рёв, в котором смешались страх, гнев и застарелые обиды. Он смотрел на свой клан, и видел не единое целое, а треснувшую плотину, готовую рухнуть в любой момент.

Две фракции – те, кто боялся Гроха больше, чем неведомых теней, и те, кто верил знакам и своей крови, – теперь смотрели друг на друга с неприкрытой враждебностью.

Гром, вернувшись в своё жилище, тяжело опустился на шкуры. Он понимал, что пути назад нет. Он, тихий мастер, бросил вызов системе. И теперь он, его семья и все, кто его поддержал, стали мишенью не только для Гроха, но и для своих же, ослеплённых страхом, соклановцев. Но впервые за долгие дни он почувствовал не страх, а странное, тяжёлое облегчение. Он сделал то, что должен был.

Глава 73: Ярость Гроха

Ночь была душной и беззвёздной. Ург вошёл в пещеру Гроха не как проситель, а как носитель тяжёлой, непреложной истины. Его не сопровождали воины – лишь тень Орлы, старейшины его клана, и массивная, молчаливая фигура Грома, мастера запруд. Ург не произнёс ни слова. Он просто подошёл к большому плоскому камню, служившему вождю столом, и положил на него обломок чёрного копья.

Грох, до этого обсуждавший что-то со своими военачальниками, замолчал. Он долго смотрел на уродливый артефакт, его лицо медленно каменело. Затем он поднял взгляд на Урга, и в его глазах вспыхнула ярость. Но это была не та горячая, слепая ярость, что овладела им на утёсе. Это был холодный, расчётливый гнев вожака, чью власть в очередной раз попытались подорвать.

– Это принесли щенки Зура, – это был не вопрос, а утверждение.

– Они исполнили свой долг, – тихо ответил Ург.

Грох схватил обломок, его огромный кулак почти полностью скрыл его.

– Они нарушили мой приказ! – прорычал он. – Пока я пытаюсь удержать племя от распада, они играют в героев за моей спиной! Это не долг! Это бунт!

Он был в бешенстве не от самой угрозы, какой бы она ни была. Он был в ярости от того, что правда пришла не через него. Что кто-то другой, какой-то мальчишка, посмел стать вестником, узурпировав его право решать, чего бояться племени, а чего – нет.

На утро Грох созвал всех на главную площадь. Воздух был тяжёлым от ожидания. В центре круга, окружённые верными Щуками, стояли Зур, Родан и Эхо. Их лица были измождены, но полны упрямого достоинства.

Грох вышел из своей пещеры, держа в руке обломок копья так, чтобы его видели все. Толпа ахнула. Слухи оказались правдой.

Но вождь не спешил говорить об угрозе. Сначала он должен был наказать непослушание.

– Зур из Клана Щуки! – прогремел его голос. – Выйди вперёд!

Зур шагнул, его взгляд был прямым и бесстрашным.

– Ты нарушил мой прямой приказ. Ты покинул пост и повёл своих товарищей в ничьи земли, рискуя не только своей жизнью, но и ослабляя нашу оборону. Ты действовал за моей спиной.

– Я действовал во благо племени, вождь, – ровно ответил Зур.

– Благо племени определяю я! – взревел Грох. – За твоё самовольство, за твою гордыню, я наказываю тебя! Ты хотел быть воином? Ты им больше не будешь! Ты лишаешься права ходить в дозор и на охоту! Отныне твоё оружие – не копьё, а лопата из бизоньей кости! Ты будешь не выслеживать врага, а копать рвы и таскать камни для укреплений! Пусть все воины видят, что бывает с теми, кто ставит свою гордыню выше приказа вождя!

Это было унизительно, но не бессмысленно. Грох не мог просто так лишить себя хорошего воина в преддверии опасности. Вместо этого он низвёл его до уровня не-воина, заставив выполнять тяжёлую, но не почётную работу. Это была демонстрация власти, замаскированная под "заботу об обороне".

Зур молча снял с плеча своё копьё, то самое, которым он гордился, и положил его к ногам Гроха. Он не опустил глаз. И в этот момент многие воины, даже из Клана Щуки, посмотрели на него с новым, невольным уважением.

Унизив вестника, Грох повернулся к вести. Он высоко поднял чёрный обломок.

– Да! Это оружие врага! – крикнул он, и его голос разнёсся по всей площади. – Эти щенки, рискуя своими глупыми головами, принесли нам доказательство! Враг у наших границ!

Он сделал паузу, давая словам впитаться.

– Но не верьте шёпоту стариков о «тенях» и «духах»! Не слушайте сказки о «пожирателях камней»! Нет никаких мифических чудовищ! Есть враг из плоти и крови!

Толпа замерла, вслушиваясь в каждое слово. Грох давал им простое, понятное и, главное, не такое всепоглощающе страшное объяснение.

– Вы знаете, чьё это оружие? Это оружие диких степных племён, с которыми сговорился предатель Следопыт! Это он, в своей ненависти к нам, ведёт на наши земли этих дикарей! Или, быть может, это «Соседи» во главе с Зарром, которые давно точат свои ножи, глядя на наши богатые угодья!

Это был гениальный в своей подлости ход. Он признал факт, но лишил его мистического ужаса. Бороться с людьми, даже с целой ордой дикарей, ведомых предателем, было понятнее и привычнее, чем с чудовищами из кошмаров. Он перевёл страх племени с неизвестного на знакомое.

– Мы не будем прятаться за спинами шаманов и ждать, пока нас вырежут! – продолжил Грох, его голос обрёл мощь и уверенность. – Мы – воины! Мы – охотники! Мы встретим врага! С этого дня все споры между кланами прекращаются! Все обиды забыты! Мы – одно племя, и у нас один враг! Дозоры на границах будут удвоены! Каждый мужчина, способный держать копьё, будет готовиться к битве! Мы покажем этим степным шакалам, что такое гнев реки!

Он мастерски использовал кризис, чтобы вернуть себе контроль. Он снова был не тираном, а защитником. Не слепцом, а прагматичным лидером, не поддающимся «старушечьим суевериям». Он снова стал вождём, ведущим своё племя на войну.

Толпа расходилась в смешанных чувствах. Воины Щуки и консерваторы были воодушевлены. Их вождь снова был силён, решителен и всё контролировал. Угроза была названа, враг определён. Всё снова стало просто и понятно.

Но другие – Гром и его сторонники в Клане Бобра, многие Лебеди, молодые воины, уважавшие Зура, – не были обмануты. Они видели показательное унижение правдивого вестника. Они слышали, как вождь ловко подменил страшную, неизвестную угрозу на удобного, знакомого врага.

Ург и Гром стояли в стороне, провожая взглядом расходящихся людей.

– Он выиграл этот бой, – глухо сказал Гром.

– Он выиграл бой, но он ведёт нас к проигрышу в войне, – ответил Ург, его взгляд был устремлён на север, туда, откуда пришла беда. – Он заставил племя смотреть на запад, ожидая Следопыта, в то время как настоящая буря собирается на севере. Он готовит нас не к той битве.

Раскол не исчез. Он просто ушёл в подполье, затаился, став ещё глубже и опаснее. Племя было мобилизовано, но оно готовилось сражаться не с тем врагом. И это было страшнее, чем любое бездействие.

Глава 74: Тропа Изгоев

Ночь после наказания Зура была густой и тяжёлой, как мокрая медвежья шкура. В пещере Урга, освещаемой лишь одним маленьким, чадящим светильником, собрался тайный совет. Воздух был пропитан тревогой и горьким запахом полыни, которую шаман жёг, чтобы отогнать злых духов. Но самые страшные духи – слепота и гордыня – уже прочно обосновались в сердце их племени.

Ург сидел, ссутулившись, его лицо было похоже на высеченную из серого камня маску. Рядом с ним, прямая и строгая, как древнее дерево, сидела Орла. Напротив, на шкурах, разместились трое «Молодых Волков» – их юные лица были напряжены, а в глазах застыла тень увиденного в ущелье. Чуть в стороне, как испуганная птица, притаилась Ильва.

– Он не успокоится, – голос Урга был тихим, но каждое слово падало в тишину, как камень в глубокий колодец. – Я надеялся, что обломок копья откроет ему глаза. Но я ошибся. Его глаза закрыты навсегда. Поэтому мы действуем по плану, который я обдумал ещё в ту ночь, когда Река их пощадила. Я не хотел верить, что он понадобится.

Он повернулся к Зуру и Ильве. Их лица были бледны, но в глазах горела решимость. Они не были новичками в этой тайной войне. Каждый из них уже сделал свой выбор: Ильва – когда принесла еду в Яму Позора, Зур – когда ослушался приказа и пошёл в дозор. Сейчас они не принимали решение – они лишь исполняли то, на что уже давно согласились в своих сердцах. План Урга был лишь воплощением их общей воли.

Ург кивнул. В его движениях больше не было старческой немощи. Он действовал не как шаман, а как вожак, планирующий рискованную охоту.

– План таков. Ильва, – он повернулся к девушке, – ты, как и прежде, носишь им еду и целебные мази. Это не вызовет подозрений. Предупреди их. Передай им этот узелок, – он протянул ей небольшой, но плотный свёрток. – Там вяленое мясо, кремень и травы. Скажи им ждать сигнала.

Ильва, дрожа, взяла узелок.

– Зур, Родан, – продолжил шаман. – Ваша задача – шум. На другом конце лагеря, у стоянки Щук. Затейте драку. Обвиняйте друг друга. Кричите. Пусть все воины Гроха сбегутся туда.

– Мы справимся, – мрачно усмехнулся Родан. – Поводов для драки между Бобром и Щукой сейчас искать не нужно.

– Эхо, – Ург посмотрел на самого юного из них. – Твоя задача – самая тихая и самая трудная. Стражники у пещеры – наши, Лебеди. Ты должен убрать их с пути.

Эхо побледнел. – Убить?

– Нет! – резко ответил Ург. – Ни капли крови сородичей. Свяжи, оглуши – сделай что угодно, но оставь их в живых. Их вина лишь в том, что они исполняют приказ. Понял?

Эхо с трудом, но кивнул.

– Мы с Орлой будем ждать их в священной роще у западного перевала. Мы укажем им путь. Теперь идите. И пусть духи предков будут с вами.

Ильва, прижимая к груди узелок, скользила между жилищами, как ночная тень. Её сердце колотилось так громко, что ей казалось, его слышит вся стоянка. Стражники-Лебеди у входа в пещеру знали её и пропустили без лишних вопросов.

Внутри было темно и сыро. В свете её маленького светильника она увидела Кару и Торна. Увиденное заставило её сердце сжаться от боли. Они были бледны, их лбы блестели от испарины. Торн сидел, вытянув распухшую ногу, а Кара придерживала руку в неудобной позе.

– Ильва… – выдохнула Кара, пытаясь улыбнуться.

– Тихо, – прошептала девушка, быстро ставя на пол еду и протягивая свёрток. – Слушайте. Вас собираются убить. Сегодня мы вытащим вас отсюда.

Она быстро, сбивчивым шёпотом, изложила план.

– Как только услышите крик филина – это сигнал от Эхо. Он уберёт стражу. Бегите к священной роще у западного перевала. Не медлите. Ург будет ждать.

– Но мы… – начал Торн, глядя на свою ногу.

– Вы сможете, – твёрдо сказала Ильва, её глаза блестели от слёз и решимости. – Вы должны.

Она бросила на подругу последний, полный боли и надежды взгляд, и выскользнула из пещеры.

В условленный час, когда большинство соплеменников уже спали, на другом конце лагеря, у стоянки Щук, раздались яростные крики.

– Твой клан – убийцы рек! – ревел Родан, толкая Зура в грудь.

– А твой – сборище трусов, прячущихся за спинами женщин! – не оставался в долгу Зур.

Постановочная драка быстро переросла в настоящую. Они катались по земле, обмениваясь глухими ударами, их яростные крики разбудили весь лагерь. Стража Гроха, видя, как Щука и Бобёр готовы вцепиться друг другу в глотки, бросилась их разнимать. Суматоха нарастала.

В этот самый момент с противоположной стороны, от южного ручья, донёсся пронзительный крик дозорного:

– Следы! Здесь следы! Много!

Грак, который только что выскочил из своего жилища, чтобы разогнать драчунов, резко развернулся. Угроза внешнего врага была важнее внутренней грызни.

– Все за мной! – рявкнул он, и большая часть воинов бросилась за ним, оставив у пещеры Кары и Торна лишь минимальную охрану. Отвлекающий маневр сработал идеально.

В наступившей тишине над землями Лебедей раздался чистый, протяжный крик филина. Сигнал.

Эхо, с тяжёлым сердцем, но твёрдой рукой, подкрался к двум заскучавшим стражникам сзади и сильными, точными ударами рукоятью топора по затылкам отправил их в беспамятство. Он осторожно уложил их на землю, прошептав: «Простите, братья».

Из пещеры выбрались Кара и Торн. Каждый шаг был пыткой. Торн старался не наступать на распухшую ногу, его лицо искажалось от боли при каждом движении. Кара прижимала к себе раненую руку, и вывихнутое плечо отзывалось тупыми, мучительными ударами в такт сердцу. Их побег был не героическим рывком, а медленным, отчаянным бредом двух раненых зверей, ведомых волей к жизни и страхом смерти.

Зур и Родан, ждавшие их в тени, подхватили их, фактически неся на себе на самых сложных участках. Когда они добрались до священной рощи, беглецы рухнули на землю, не в силах больше стоять.

Их уже ждали Ург и Орла.

Ург вручил Торну своё старое, но крепкое копьё из ясеня, которое тот взял скорее как посох, чем как оружие. Каре он передал мешочек с травами.

– Это остановит жар.

Орла, видя страдания девушки, подошла и молча, но с безмерным сочувствием, повесила ей на шею свой амулет из лебединого пера. Это был не просто знак благословения. Это был жест признания её силы и стойкости, жест передачи мудрости от старой воительницы – молодой.

Кара вздрогнула, почувствовав лёгкое прикосновение гладкого пера к коже. По старому закону она, дочь Клана Бобра, не имела права носить тотем Лебедя. Это было бы нарушением, осквернением крови. Но сейчас, в этой тёмной роще, стоя на пороге изгнания, она поняла, что старого закона больше нет. Он утонул в реке вместе с их прошлым, был разбит о камни гордыней Гроха. Этот амулет был не знаком принадлежности к чужому клану. Это был знак принадлежности к новому, ещё не названному племени – племени тех, кто выжил. Тех, для кого верность друг другу стала важнее крови и древних запретов. Она сжала перо в руке, и его лёгкость придала ей неожиданную силу.

– Идите на запад, к мёртвым топям, – напутствовал их Ург. – Грох не станет искать вас там. Найдите других. Тех, кто тоже ищет правду. Создайте новое племя, раз старое ослепло.

Кара, хромая, в последний раз оглянулась на знакомые силуэты скал. Вот там, у реки, стояло жилище её отца. Там она училась плести ловушки. А у той рощицы они с Ильвой собирали ягоды. Теперь всё это – чужое. Прошлое, отрезанное, как ножом. Впереди – лишь тьма и ноющая боль в плече. Но рядом, тяжело дыша и опираясь на копьё, шёл Торн. И это было единственное, что имело значение. Её дом теперь был там, где он.

Этой же ночью, ведомые знанием тайных троп, Кара, Торн, трое «Молодых Волков» и верная Ильва, решившая разделить их судьбу, покинули долину. Они уходили в неизвестность, оставляя позади дом, прошлое и племя, раздираемое на части слепотой своего вождя. Они были горсткой беглецов. Но они были ядром будущего сопротивления.

Глава 75: Охота на ведьм

Утро было серым и промозглым. Грох, так и не найдя ночью следов врага у южного ручья, пребывал в самом скверном расположении духа. Отвлекающий маневр с дракой, ложная тревога – всё это раздражало, казалось бессмысленной суетой, отвлекающей от главного. Он решил, что пора выбить из «колдунов» правду. В сопровождении Грака и нескольких самых верных воинов он направился к пещере на землях Лебедей.

У входа он увидел то, что заставило его замереть. Двое юношей-стражников не стояли на посту. Они лежали на земле, связанные и с кляпами во рту. Один был без сознания, второй тихо стонал, пытаясь освободиться.

Грох, оттолкнув воинов, ворвался в пещеру. Она была пуста. Холодная, сырая, молчаливая. На каменном полу валялся пустой бурдюк и брошенная тряпица со следами целебной мази. Пленники исчезли.

На мгновение в пещере наступила гробовая тишина, которую нарушало лишь тяжёлое дыхание Гроха. Затем его лицо начало наливаться тёмной, багровой кровью. Он издал рёв. Не крик ярости, а рёв раненого, униженного зверя, от которого, казалось, со сводов пещеры осыпалась каменная крошка. Это не был просто побег. Это была пощёчина. Наглая, публичная, неслыханная по своей дерзости. Вызов, брошенный ему в лицо перед всем племенем.

Грох немедленно приказал бить в сигнальный рог. Тревожный, протяжный звук собрал на главной площади сонное, напуганное племя.

Он не стал говорить о побеге. Побег – это слабость охраны, его слабость. Он говорил о нападении.

На глазах у всех воины привели двух очнувшихся, но всё ещё слабых стражников-Лебедей. Грох заставил их, запинающихся и испуганных, рассказать, как на них напали из темноты, как "тени" оглушили их и связали.

Затем Грох сам вышел в центр круга.

– Вы видите?! – прогремел его голос. – Этой ночью колдуны явили свою истинную суть! Они не сбежали! Они напали на стражу! Они использовали свою тёмную магию, чтобы раствориться в воздухе, и теперь прячутся среди нас, чтобы нанести удар в спину!

Он обвёл толпу горящим взглядом, ища и находя страх на лицах людей.

– Но они были не одни! Им помогали предатели! Те, кто отравлен их колдовством! Те, кто готов продать родное племя за обещания лживых духов! Зур, Родан, Эхо – они исчезли вместе с ними! И девчонка-Лебедь Ильва, их верная пособница, тоже! Они – одна стая!

Грох резко повернулся к Граку, который стоял рядом, его лицо было искажено фанатичной преданностью. На глазах у всего племени вождь положил свою огромную руку ему на плечо.

– Ты, Грак, моя правая рука и мой гнев. С этого дня твоя задача – выжечь эту заразу из нашего племени калёным железом. Найди этих предателей. Найди всех, кто им помогал. Всех, кто шептался за моей спиной. Всех, кто посмел сомневаться в моей воле.

Он повысил голос, чтобы слышал каждый:

– Допрашивай! Наказывай! Делай всё, что сочтёшь нужным, чтобы очистить наше племя от этой скверны! Твоё слово отныне – моё слово!

Это было объявление тотальной, беспощадной «охоты на ведьм». Грак, чьи глаза загорелись жестоким огнём, получил официальное право на террор. Любой мог быть обвинён. Любое косое слово, любой сомневающийся взгляд могли стать приговором.

Грак не заставил себя ждать. Он действовал быстро и жёстко, упиваясь обретённой властью.

Его воины, как стая гиен, ворвались в жилища пропавших «Молодых Волков». Они переворачивали шкуры, ломали утварь, рычали на испуганных матерей и детей, "ища доказательства" заговора.

Затем они пришли в Клан Бобра. Целая толпа воинов Щуки, ведомая Граком, остановилась перед жилищем Грома. Они не посмели ворваться внутрь – авторитет мастера запруд был всё ещё велик, и Грак не хотел открытого столкновения. Но он нашёл другой способ унизить его.

Он вызвал на допрос Дарру. На глазах у всего клана он начал грубо расспрашивать её, обвиняя в том, что она знала о планах "дочери-ведьмы" и помогала ей.

– Где они, старуха?! Куда ты их спрятала?!

Гром вышел из жилища и встал перед женой, заслоняя её своим телом. Его лицо было спокойным, но в глазах горел такой холодный огонь, что даже Грак на мгновение отступил.

– Моя жена будет говорить только на совете старейшин. А теперь убирайся с земли моего клана, – тихо, но отчётливо произнёс Гром.

Грак, не желая устраивать побоище, скрипнул зубами и увёл своих воинов. Но его угроза повисла в воздухе.

Грак и его воины ушли, оставив за собой шлейф страха. Но Гром, стоя у своего жилища, видел не только страх. Он видел, как старый рыбак из его клана, чей сын дружил с Роданом, тихо сплюнул на землю вслед воинам Щуки. Он видел, как женщины Клана Лебедя, собравшись у ручья, смотрели на патрули Грака с тихой, холодной ненавистью. Он видел растерянность на лицах молодых воинов Щуки, которые привыкли сражаться с внешним врагом, а не терроризировать своих же стариков и женщин.

Страх был. Но под ним, как угли под слоем пепла, начинало тлеть нечто иное – глухое, народное возмущение. Люди боялись говорить, но они начали думать. И это было опаснее для Гроха, чем любой открытый бунт.

В ту же ночь, в тайном месте, встретились Ург, Орла и Гром. Они понимали – кольцо сжимается. Грох и Грак не остановятся, пока не уничтожат всех инакомыслящих.

– Мы больше не можем действовать открыто, – сказал Ург, его лицо в темноте казалось ещё более древним. – Каждый из нас теперь под надзором.

– Так что же нам делать? – глухо спросил Гром. – Сидеть и ждать, пока они придут за нами?

– Нет, – ответила Орла, её голос был твёрд. – Мы уйдём в тень. Мы станем подпольем. Наша задача теперь – выживать. Тайно помогать беглецам, если представится возможность. Передавать им вести. И главное – мы должны стать тихой силой внутри племени. Мы должны говорить с теми, кто ещё способен слышать. Мы должны сохранять очаги разума и сопротивления, чего бы это ни стоило. Не дать Гроху окончательно превратить наших людей в запуганное, послушное стадо.

Начиналась новая, тайная фаза войны. Война не на копьях, а на шёпоте. Война за умы тех, кто ещё не ослеп от страха.

Глава 76: Первые Союзники

Ночь после побега была холодной и безмолвной. Кара и Торн, отделившись от своих спасителей у края долины, пробирались сквозь густой, влажный туман, окутавший прибрежные заросли. Каждый шаг отдавался острой болью. Плечо Кары ныло, а нога Торна горела огнём, заставляя его тяжело опираться на копьё, данное Ургом. Боль физическая смешивалась с болью душевной – горечью от второго изгнания, от клейма предателей, которое на них повесил Грох. Теперь они были одни против всего мира.

Вдруг из белой, клубящейся мглы донёсся вой. Протяжный, знакомый до боли в сердце. Это был не агрессивный клич стаи, а тоскливый, вопрошающий зов одиночки, ищущего своих. Сердце Кары замерло. Торн остановился, прислушался и издал в ответ особый, низкий свист, которому он когда-то научил волка, – звук, похожий на пение ветра в полой кости.

Наступила тишина. А затем из тумана, как серый призрак, вынырнула огромная фигура. Это был Верный. Когда они вернулись в племя, им пришлось оставить его на границе земель. И всё это время, все эти тревожные дни и ночи, верный зверь не ушёл. Он ждал. Он кружил по окрестностям, как неприкаянный дух, отказываясь верить, что его стая его бросила.

Волк не бросился на них с радостным лаем. Он подбежал осторожно, почти благоговейно, и, тихо скуля, принялся обнюхивать их раны. Его умные, жёлтые глаза были полны тревоги и беспокойства. Он ткнулся мокрым носом в перевязанное плечо Кары, а затем осторожно лизнул её руку. Повернувшись к Торну, он потёрся головой о его раненую ногу, словно пытаясь забрать его боль.

Это была молчаливая сцена абсолютной, нечеловеческой преданности. Среди враждебного мира, преданные своим племенем, они не были одни. Их маленькая стая из трёх существ воссоединилась. Кара запустила пальцы в густую, пахнущую лесом шерсть волка, и это простое прикосновение придало ей больше сил, чем все целебные травы Урга. Теперь они снова были вместе. И они могли идти дальше.

Ведомые острым чутьём Верного, который легко находил путь даже в предательских топях, они вышли к условленному месту – скрытому, поросшему чахлыми ивами островку посреди болотистой низины. Здесь их уже ждали. У слабого, почти бездымного костерка из сухого торфа сидели Зур, Родан, Эхо и верная Ильва.

Увидев их, «Молодые Волки» вскочили на ноги. Это была напряжённая, но радостная встреча.

– Вы живы! – выдохнул Зур с облегчением.

Но его взгляд тут же упал на огромного волка, который спокойно шёл рядом с Торном, и радость сменилась изумлением и опаской. Верный, в свою очередь, воспринял незнакомцев как угрозу. Шерсть на его загривке встала дыбом, и он, шагнув вперёд, издал низкое, глухое рычание, становясь между своей стаей и пришельцами.

– Спокойно, Верный. Свои, – тихо сказала Кара, кладя руку ему на загривок. Волк неохотно замолчал, но не сводил с воинов настороженного, жёлтого взгляда, готовый в любой момент броситься на их защиту.

У костра, передавая друг другу бурдюк с водой, они обменялись новостями. Зур, сжимая в руке завёрнутый в кожу обломок чёрного копья, рассказал о своей вылазке, о страшной находке в ущелье и о судилище, которое устроил Грох.

– Он всё перевернул, – с горечью закончил Зур. – Он назвал врагом Следопыта и «Соседей». Он готовит племя не к той войне.

Кара и Торн переглянулись.

– Он не просто готовит их не к той войне, – глухо сказал Торн. – Он ведёт их на верную гибель.

И они, в свою очередь, рассказали о том, что видели в своём первом, долгом изгнании. О множестве разорённых стоянках других, малых племён. О жестокости неандертальцев, их силе и их страшном оружии – «чёрном огне», который пожирает даже камни.

Две части одной ужасающей правды наконец-то соединились в одно целое. Теперь у них была полная картина. Картина надвигающегося апокалипсиса, встретить который их племя было совершенно не готово.

Во время напряжённого рассказа Родан, размахивая руками, сделал слишком резкое движение в сторону Кары. Верный, до этого мирно дремавший у её ног, отреагировал с молниеносной скоростью. Он беззвучно вскочил, становясь живым щитом между Бобром и Карой, его губы приподнялись, обнажая огромные, белые клыки. Рычание, вырвавшееся из его груди, было полно смертельной, первобытной угрозы.

«Молодые Волки» инстинктивно схватились за оружие, их лица побледнели.

– Стоять! – голос Торна прозвучал как удар кнута. – Верный, место!

Волк, нехотя, после мучительной паузы, опустился на землю, но не сводил с Родана тяжёлого, обещающего взгляда. Этот короткий инцидент расставил всё по своим местам. Все увидели не только абсолютную преданность зверя, но и новый, негласный статус Кары и Торна. Они были вожаками своей маленькой стаи. «Молодые Волки» начали смотреть на них не просто как на героев, которых нужно спасти, а как на лидеров, за которыми можно пойти.

Осознав масштаб угрозы и полную слепоту Гроха, они поняли, что должны действовать сами.

– Мы должны вернуться! – горячо воскликнул Зур, вскакивая на ноги. – Собрать тех, кто нам верит, и силой…

– Силой? – тихо, но жёстко прервал его Торн. – Нас шестеро. У Гроха – пятьдесят воинов, которые слепо ему верят. А за ними – орда неандертальцев, которых мы даже сосчитать не можем. Твоя сила – это самоубийство. И гибель всех, кто за тобой пойдёт.

Слова Торна были как ушат ледяной воды. Зур сел, его пыл остыл. Наступила тяжёлая тишина. В этот момент они все – и горячий Зур, и осторожный Родан, и мечтательная Ильва – по-настоящему осознали своё положение. Они были не просто изгоями. Они были щепкой в бушующем океане. Их враг был не только Грох. Их враг был везде.

Именно тогда Кара изложила свой план. Не драться, а выслеживать. Не нападать, а изучать. Не свергать, а спасать издалека. Её голос был спокоен и логичен. И "Молодые Волки" подчинились не потому, что она была "чудом, спасённым рекой". Они подчинились, потому что в её словах был единственный луч разума в этом царстве безумия. Это был единственный план, который давал им шанс не просто умереть героями, а выжить.

У этого маленького, дрожащего костерка, посреди бескрайних топей, они дали клятву. Не кланам, чьи законы их предали. Не вождям, чья гордыня их изгнала. Не духам предков, которые, казалось, их оставили. Они клялись друг другу. Они больше не были Щуками, Бобрами или Лебедями. Они были отрядом. Сопротивлением. Верный, словно понимая важность момента, встал, подошёл к каждому, обнюхал и, наконец, успокоенно лёг в центре их круга, окончательно принимая новых членов своей стаи.

– Грох назвал врагом племя Зарра, – сказал Торн, глядя на огонь. – И Следопыт наверняка попытается использовать их в своей игре, натравив на нас. Мы не можем этого допустить.

Они приняли первое совместное решение. Их цель – не прямая атака на неандертальцев, это было бы самоубийством. Их цель – разведка и дипломатия. Они должны найти лагерь «Соседей» и предупредить их вождя Зарра о предательстве Следопыта, чтобы лишить неандертальцев потенциальных союзников. А возможно, и обрести новых.

Маленький отряд, сплочённый общей бедой и общей целью, начал готовиться к новому, опасному походу на запад. Они были горсткой изгоев. Но они были единственной надеждой своего племени.

Глава 77: Война Теней

Утро на острове в топях было промозглым и безрадостным. Первоначальная эйфория от побега и воссоединения испарилась вместе с ночным туманом, оставив после себя лишь холодное, трезвое осознание их отчаянного положения. Они были горсткой изгоев, зажатых между молотом – яростью Гроха – и наковальней – неведомой ордой с севера.

Они сидели у потухшего костра, и молчание было тяжёлым. Зур, самый горячий из них, хмуро ковырял землю остриём ножа. Его жажда действия и мести, не находя выхода, превращалась в глухое раздражение.

Именно тогда Кара поднялась. Она подошла к участку влажного песка у воды и, взяв длинную палку, опустилась на колени. Она начала чертить. Линии, которые она выводила, были уверенными и точными. Вот плавная излучина Дона. Вот точки, обозначающие стоянки их кланов: Бобры у воды, Щуки ближе к степям. Затем она поставила крестик там, где, по рассказам Зура, они нашли тела охотников. А потом, далеко на севере, она обвела широким, зловещим кругом огромную, неизведанную территорию.

– Вот мы, – она ткнула палкой в маленькую точку на болотах. – А вот они, – её палка медленно прочертила круг. – Мы – горстка полевых мышей. Они – стая пещерных медведей. Драться с ними в лоб – безумие.

Её слова были просты и наглядны. Они увидели своё положение не как череду несправедливостей, а как тактическую карту, где они были в явном меньшинстве.

– Мы не можем просто бежать и прятаться, – продолжила Кара, её голос был спокоен и убедителен, и это спокойствие действовало на них лучше любого боевого клича. – Это лишь отсрочит нашу смерть. Нам предстоит вести не одну войну, а три. Одновременно.

Она провела три черты на песке.

– Первая – война за правду. Мы должны собрать доказательства. Найти другие разорённые стоянки. Найти тех, кто выжил после их набегов. Собрать всё, что докажет истинную природу врага, чтобы однажды, когда придёт время, племя увидело, от чего мы пытались его спасти.

Она указала на вторую черту.

– Вторая – война за союзников. Грох считает «Соседей» врагами, помня старые споры за рыбные места у дальних порогов. Но мы знаем, что настоящий враг другой. Мы должны донести это до Зарра, прежде чем Следопыт отравит его уши своей ложью.

Её палка начертила третью, самую длинную и извилистую линию, ведущую на север.

– И третья, самая главная война. Война теней. Мы должны научиться двигаться тише, чем Волки Следопыта, и знать землю лучше, чем Бобры знают свою реку. Мы найдём их главное логово. Мы будем наблюдать за ними. Изучим их язык, их обычаи, их вождей. Мы поймём, как работает их «чёрный огонь». Мы найдём их слабости – они должны быть у каждого живого существа.

Она подняла глаза и посмотрела на каждого из них.

– Мы не будем пытаться переубедить Гроха словами. Слова его больше не трогают. Мы докажем свою правоту делом. Когда мы нанесём удар по врагу там, где он нас не ждёт, когда мы принесём в племя не рассказы, а победу, – вот тогда нас услышат.

План Кары был не просто дерзким – он был разумным. Он давал им цель, которая была выше простой мести или выживания. Это вселяло надежду.

– Мы должны действовать, как стая, – добавил Торн, который до этого молча слушал, но теперь его глаза горели одобрением. – У каждого своя роль.

Он встал рядом с Карой, и они вместе, глядя на своих товарищей, начали распределять задачи.

– Мы с Зуром, – сказал Торн, кладя руку на плечо воина Щуки, – будем «клыками» нашей стаи. Наша задача – разведка, охота и защита. Мы поведём вас по опасным землям.

– Родан, – продолжила Кара, – ты знаешь деревья и камни лучше нас всех. Ты будешь нашим «строителем логова». Твои ловушки и укрытия сохранят нам жизнь.

Родан, до этого хмурый, впервые за долгое время одобрительно кивнул.

– Эхо, – она посмотрела на юношу-Лебедя. – Ты – наши «уши». Твоя чуткость к лесу и его звукам предупредит нас об опасности задолго до того, как мы её увидим.

– Ильва, – её голос потеплел. – Ты – наше «сердце». Твои знания трав спасут нас от ран и болезней. Ты будешь хранить наши силы и нашу надежду.

– А ты? – спросил Зур, глядя на её неподвижную правую руку. – Какова твоя роль, Кара?

– Я? – она горько усмехнулась. – Сейчас я не лучший воин. Моя роль – быть разумом нашей стаи. Хранить карту и нашу цель. Напоминать вам, за что мы сражаемся, когда вы захотите броситься в бессмысленную драку.

– А он, – Торн кивнул на Верного, который лежал у ног Кары, – будет нашим чутьём. Нашим первым дозорным.

Отряд единогласно принял план. Это простое распределение ролей превратило их из группы отчаявшихся беглецов в слаженный боевой отряд. Каждый почувствовал свою важность, свою незаменимость.

– Итак, – сказал Торн, принимая на себя тактическое командование. – Наша первая цель – запад. Земли «Соседей». Но мы не пойдём напрямую через степь, где нас легко заметить. Мы пойдём по кромке болот и лесов. Это дольше, но безопаснее.

Зур, видя перед собой не абстрактную месть, а конкретную, пусть и долгую, военную кампанию, окончательно принял новую реальность. Его энергия воина нашла выход. Он больше не хотел просто драться – он хотел побеждать.

– Я знаю эти тропы, – сказал он. – Я покажу путь.

Они быстро собрали свои скудные пожитки. Узелок с припасами от Урга, несколько копий, ножи и несокрушимая решимость.

Кара подошла к краю острова и в последний раз посмотрела на восток, в сторону родной долины, которая теперь казалась такой далёкой, почти призрачной. Но в её взгляде не было печали или сожаления – только стальная твёрдость. Она сделала свой выбор.

Она повернулась на запад, где за топями и лесами лежала неизвестность.

– Пора, – тихо сказала она.

Отряд покинул свой островок-убежище. Они шли друг за другом, гуськом, и Верный трусил впереди, обнюхивая воздух. Их путь был долог и опасен. Но теперь у них было не только общее горе, но и общий, великий план. Война теней началась.