Человеческая ферма

И Он сказал мне безмолвно: -Не бывает никаких ударов судьбы и несчастий. Всё это глупости, выдуманные слабаками для оправдания своей никчёмности. Пропасть может лишь тот, то согласен пропасть. Для вечно устроенной души всякое событие-ступенька, чтоб подняться выше и стать сильнее. Горестное событие -тем более. Акунин. СОКОЛ И ЛАСТОЧКА.

Марс.

Давняя мечта человечества. Далёкая и близкая планета.

Как долететь?

А вот, как ни странно, уже всё потихоньку делается, незаметно решается. В России, Америке, Китае, Индии… Может, ещё где…

Решается. Дело двигается. Ракеты другие уже, топливо, двигатели.

Облегчённые сплавы, композиты. Вообще чёрт-те что уже. Снижение веса, объёма.

Громоздкая аппаратура ушла. Нельзя было летать далеко и быстро на радиолампах и брать с собой арифмометры со счётами.

Принципы были понятны, но материализация техники запаздывала. И вот более-менее всё в порядке, компьютеры на ладони. И как результат – увеличение свободного объёма под другое…

Ещё совсем недавно то, что сейчас в кармане уменьшается, было величиной с комнату, а энергии жрало, как дом отопить в двенадцать этажей.

Ну, так вот, комнаты под аппаратуру на космическом корабле уже не надо. Быстрее и дальше будем теперь летать. Расчёты суперточные, программы. Везде абсолютная точность по атомным часам.

Вот ещё слова: атомные часы! Это всё равно как дизельная ложка. Или электронный стул. Ну, тот, на котором сидят обычно или дерутся. Как драться электронными стульями? Вот то-то же. Можно, конечно, но жалко.

Почему, кстати, безногих космонавтов не используют для полётов в космос? Необъяснимая для меня загадка. Ну, понятно же всем, что на земле надо ходить, чтобы жить полноценно. А чем, если нет? А вот там, наверху, совсем другое дело. И вес меньше был бы, да и вообще сплошная для всех польза. Ну да ладно, тут не про это.

Ну, так вот, летим в космос.

Техника почти уже не подводит – совершенство. А вот люди… Люди людей подводят. Слаб, слаб человек и несовершенен. Многие классики это уже подмечали не раз, когда разделывали души людей, как Бог когда-то черепаху.

Слаб. И психоват. Все психи и сумасшедшие в той или иной мере. Почти все. А если нет, так какие же это люди тогда?

Вот если планшет или компьютер сломался, так и что? Элемент вынул, другой вставил, перегрузил программу. Работает, мать его ети.

А человек? Если у него банка свистнула, и он хвать топор и давай им махать, потому что он нервничает? Что тут менять? Поздно уже. Он уже всех разделал и тушёнку варит, песенку напевая.

Вот это и есть главная проблема для людей при полётах в космос – совместимость друг с другом. Как душу отвести? Как разбить харю или метко плюнуть в глаз тому придурку, который определённо не прав? Пусть, падла, с оплёванной харей теперь живёт в замкнутом пространстве.

Людей, конечно, пропускают через тесты всякие на совместимость. Вы пока поживите в сфере, а мы вон оттуда будем наблюдать, когда начнёте друг друга убивать при таком свете. А под рок-н-ролл если? Ускорится что?

Надо заранее всё рассчитывать, чтобы до тушёнки дело не дошло. Под рок-н-ролл.

И вот во всех космических державах те, кто более или менее серьёзно интересовался космосом, создали замкнутые сферы для людей и растений. Всё друг друга дополняло, жили люди, дышали, ели, гадили, – и всё это очень было нужно растениям. Лучок, чесночок, укропчик. Всё так классно устраивалось, что залюбуешься прямо. И выходить нельзя два года – примерно столько до Марса лететь в одну сторону. И сфера эта вся герметична. И выйти нельзя.

В таких сферах, чтобы создать экосистему, надо как минимум огород, а как максимум лес. Желательно, с обитателями. Ну, пчёлы там, белочки, ежи. В идеале ещё порося завести. Хрюшу. Отходы со столовки ему, а к ноябрю на сало боровка. С травой проблем не было. Росла себе, чего ей…

И деревья там даже были полезные всякие, как в райском детском садике. Всё разумно вроде. Со временем могли появиться и дупла. Для тех же белочек, пчёл. Сову завести опять же.

Как вдруг – рраааз!

Вылезла проблема, про которую ну никак не могли подумать: у яблони сучья отламываться стали.

Ё-моё!

И что делать? Не починишь же? Ходили, ходили вокруг яблони этой, галдели. Всё равно делать не фиг. За ствол трясли, пинали даже.

А она возьми и сломайся. Да как так-то? И у всех деревьев других, в этой сфере высаженных, то же самое.

Да в чём же дело? Ломали головы все, кто был в сфере. Ломал головы все, кто был вне её и наблюдал. Видео смотрели архивные. Вдруг кто там ночью подпиливал или бобёр какой-нибудь зайцем на Марс тоже готовился. Но нет ничего. На всех съёмках стоят себе деревья, только в ускорении видно, как растут.

Растут и растут. Неподвижно, правда, но растут же. Ничего им не мешает, не отвлекает. Получай питание из почвы да листву нагуливай, шишки да почки на бухивай.

Пошли методом отсекания. Солнце? Вон оно. Светит. Космос же. Тут оно всегда. Да и лампы вот, пожалуйста. Дождя нет? Да вот гидропоника. Капельное орошение. Углекислый газ? Ну как же, все дышат, да вон ещё внизу какашки преют. Тоже вырабатывают деревянный витамин. Всё и все при деле вроде. Вредителей нет. Ветром не качает.

Ветром? Ветер?! Ветра нет!

Ветра нет! Вдруг понял кто-то. Незачем дереву сопротивляться внешним колебаниям. Отсутствуют они – отсутствуют и мышцы сопротивления. В итоге стало дерево большим и толстым, да и сломалось как сухая палочка, хоть по ней что-то и текло.

А на земле же как? С самого первого мига, как из семечек начинает что-либо расти, так сразу и обрушивается внешняя среда. Ну и давай дуть, гнуть, ломать, терзать. Поливает его дождями, насекомые всякие противные и не очень грызут, гадят, живут в нём. Вроде бы зло по определению, мешает жить. Но выходит, и жить учит. И без этого и жизни нет. Стоит, сопротивляется, жизни истиной учится, крепче делается.

Вот ведь какой казус.

А где ж ветер-то брать на космической станции? Негде. Придумали, конечно. Просто начали трясти деревья каждый день. Когда жители сферы, когда машинка какая-то. Ничем внешне деревья новые не изменились, не отличить их о тех, которые без ветра росли. Такие же: кора, ветки, листья. Ломаться только перестали.

А вот людей можно отличить.

Вроде такой же, может, меньше даже и тоньше, худее, но посмотри в глаза.

Если получится, конечно.

Увидеть можно, как там, за радужной шторкой, струнами, натянутыми гудят стальные канаты, которые, может, и согнуть можно на какое-то время, но отскакивай, ибо сейчас стеганут так, что только кеды на месте останутся.

Поймёшь, что люди эти особой породы, из страшного леса, где ветра и гнули крону, и качали ветки, и рвали листья, но… стоит человек-дерево, не видны его мускулы снаружи. Да и не мускулы – это вовсе. Другое нечто. Воля к жизни. Пусть даже ломаной, но жизни. Попробуй, отними.

Ну, или присел он. Ему не важно. Он в любой момент встанет.

У всех, кто воевал или сидел в тюрьме, такие глаза, такие невидимые мускулы. По взгляду можно понять: вот на этого ветер дул, а вот этого даже сломал, но он зарастил перелом и рос дальше. Тут в чисто русской тюрьме у многих такие глаза. Не у всех, но у многих. С такими людьми можно что-либо открыть.

Завоевать, искать, найти и не сдаваться.

НЕ СДАВАТЬСЯ. Пусть думают, что ты прутик. Пусть. Но попробуй сломать. Шелестит время над этими людьми, дует со всех сторон. И? Ничего не может сделать. Летит дальше. А люди остаются. Такие же, как и все. Если б не глаза. Глаза воевавших или сидевших в тюрьме – они одинаковые. За ними канаты из стальных жил.

Глаза занимающихся восточными единоборствами, кстати, такие же.

Ничегошеньки этого я не знал. Жил и не тужил в Стране Россия, которую весь мир считал Мордором, под тиранией всех, кто бы ни пришёл к власти. Ну, кроме Горбачёва и Ельцина. По странному совпадению при их руководстве население страны уменьшалось. А потом пришёл Путин, и стало не так, как раньше. Не плохо вроде, но в то же время и не совсем хорошо. Кому как. Ну а я к этому времени вроде бы как-то вырос, стал взрослым. Но есть сомнения у меня в этом. Ой, есть! Вроде посмотришь в зеркало – вот он, Взрослый. Отвернёшься – опять детство вокруг. Вот и пожалуйста: лет до хрена сколько, а всё на мотоцикле накататься не могу. Ведь и бился на нём уже, и падал. А всё равно ну вот нужен, просто необходим.

Вот и сейчас. Прямо в секунду эту мой мотоцикл кидает назад километры, унося меня на юг. Летим, и музыка, накачиваемая из аудиосистемы, летит с нами, окутывая коконом. Куда же без неё? Невозможно без этого. Пунктиры трассы от города к городу и мой полёт. Летящее над дорогой одиночество. Можно говорить с собой. Никто не подслушает и не скажет: «Он же спятил!»

Я часто так спрашиваю себя о многом и не могу ответить. А вопросы набиваются в кофры и никуда не исчезают. Мотоцикл заметно тяжелеет к концу пути. И я знаю от чего.

Путешествие – это путь и иногда надо пройти, и проехать безумное количество километров что бы вернутся туда же и встретить себя. Вернутся и встретится взглядом. И помолчать.

Как много всегда в этом молчание слов. Разметки дороги сливаются в линии. И твой полёт по ним. Я многое спрашиваю у себя в эти часы пути. И почти всегда не могу ответить на вопросы. Пытаюсь, но мысли вязнут как в глине и отстают. Через какое-то время я забываю и вопросы. И они, тихо кружась как осенние листья ложатся на асфальт уже далеко позади. А я еду дальше.

Я долго так могу ехать. Часы и дни. И очень хорошо, что сама земля круглая. И по ней можно ехать бесконечно. Главное не заезжать в квадратные страны. Объезжать их надо вдоль по параболе. Ну ли перескакивать по радуге. Как угодно, но не заезжать.

Мне многое надо спросить у себя. И на многое ответить. И ещё мне надо помолчать.

Так мы вместе и едем. Мотоцикл, Одиночество, Вопросы без ответов. И звучащий в душе блюз. Медитация ли это какая-то? Нет медитация я знаю, как выглядит. Это просто, когда несёшь что-то тяжелое и все. Устал не можешь дальше.

Кажется, ВСЁ? Бросать?

А вот нет. Тут все просто. Представь, что спиздил. Спиздил это. И тут откуда что берётся? Столько сразу сил и энергии. Это и есть медитация. Взять в долг силы или терпение. А тут другое.

Тут- ДЗЕН.

Я долго так еду. Сотни. Тысячи километров. Дни. Разговариваю с собой. Спрашиваю что-то. Но всё же больше молчу. Я часто, зная ответы, всё равно молчу. Мне нечего сказать самому себе и поэтому я просто еду.

Я всегда гнал на юг в молчании и одиночестве. Быстрее! Быстрее! На море. Оно же волнуется без меня там. Я и гоню, чтобы не подводить его. Увидеть. Почти не сплю все эти две с половиной тысячи километров. Так, какой-то короткий обморок. И под закрытыми веками мелькающий бесконечной лентой асфальт.

Утро: кофе и в седло, и газ так открутить, что тело сползает с седла. Оно не успевает за скоростью, за стремлением ТУДА, где я уже в мыслях. Не нужно больше уже искать одиночество, если ты верхом на нём.

Первая остановка в Туле. К этому моменту уже не важен бег времени. Оно полностью куда уходит и становится не нужным. Теперь жизнь считается на километры. Бензин кончается. Как быстро! Бесят заправки. Они отвлекают. Но именно там ты покупаешь ещё 350 километров трассы радости. ДОН-4 шикарная дорога подхватывает меня и уже несёт сама. Следующий вечер за Ростовом. И тут уже пахнет югом.

Здесь сон уже дольше и глубже. Усталость берёт своё. Но кофе, седло и газ до упора. Сползаешь с седла назад от резкого броска скорости. Подтягивание самого себя на удобное положение. И ноги вперёд на вынос педалей. Их расставляет ветром в стороны и надо периодически поправлять.

Мотоцикл яростно хочет за горизонт. Что-то меняется на скорости сто пятьдесят километров в час. Шум мотора заглушает все звуки, а вибрация сливается с ритмами сердца в унисон. Ничто не ускользает от твоего внимания, и одновременно ты ни на чём не фокусируешься. Ты становишься частью дороги, её сутью и сущностью. Мысли или закольцовываются или уходят вообще. Уходишь куда-то и ты. Если в этот момент резко обернёшься, то сзади не увидишь ничего. Картинка не успевает прогрузиться. И ты понимаешь, что сзади уже ничего нет. И никого.

Остаётся в стороне Краснодар, и вдруг с равнинного драйва то, что издалека можно было принять за тучи, превращается в горы.

Впереди Джубга, то место между горами, где трасса Дон -4 втыкается в него. В МОРЕ.

Но ты не видишь его, только чувствуешь запах. Дыхание МОРЯ. Тут юг встречает тебя сиропом из воздуха. На душе расцветают сады.

Море почувствовало тебя уже. Втянуло твой запах и выдохнуло.

Узнало.

Ваше дыхание слилось с ним. Вы теперь вместе. Одним дышите. Мелькают всё видевшие горы. Всё слышавшая тишина.

Под шлемом сквозь стянутую усталостью и ветром кожей появляется лёгкая улыбка, а потом скалятся клыки.

Дорога в горах окружает тебя отвесными стенами и накидывает на тебя петли серпантина. Но это не удавка. Это спираль. Штопор бесконечности. Ты с восторгом сливаешься с этим родео.

Первые полчаса ещё осторожно. Шины и мотор привыкли к прямому движению. А тут бесконечный танец: повороты и резкие спуски, перегазовки и вынос вверх. Щелчки включения скоростей и затяжные спуски, где тормозов не хватает. И ты тормозишь мотором на пониженной скорости.

Мы привыкаем с ним к танцу дороги и быстро сливаемся в одно. Полчаса гона буквально, и мы одно целое. Руки уже не нужны для управления. Можно управлять ногами. Телом. Приходит полное соединение с байком.

Теперь можно начинать. Горы с утра ведут себя обычно тихо как мышки, чтобы никого не спугнуть. И тогда пугаю их я. Бешеный рок-н-ролл на полную взрывает горы. Рот открыт от восторга. Смех сумасшедшего. Прострел на дикой скорости там, где прямой участок, и лютый загиб почти кладёт мотоцикл на асфальт. Полотно дороги около глаз таак близко, что видны все его трещинки.

Все с самого рождения к ней идут. А я еду. И упоение скоростью вытесняет страх смерти.

А она собственно вот. Стоит только руку протянуть. Висок к виску. Можно её похлопать по плечу. Тонко с металлическим звоном свистит ветер об её косу. Она внимательна к тебе. Ждёт ошибки. Может, именно тогда, когда ты её и захочешь похлопать. Рано или поздно она меня поймает, и я в принципе не буду на неё в обиде.

В этот раз я Смерть проскакиваю. Она остаётся там, в горах, а мы летим дальше. Хотя это иллюзия. Если ты на байке нельзя от нее отделаться. Впрочем когда ты просто живёшь тоже.

Она чуть дальше. Чуть ближе. Сбоку. Сверху. Даже может быть под тобой. Она вокруг тебя. И это всегда так, стоит сесть в седло.

Тем не менее Жизнь на мотоцикле это не глотании минут часов и километров что бы быстрее приехать. Это сама жизнь. Её бесконечный зависший момент. Вечное сейчас. Остановившийся звук. Один вечный удар сердца.

Где каждая секунда не менее важна чем другая. И промежуток между секундами тоже не менее важен.

Жизнь сейчас. В этот миг не существует ни прошлого, ни настоящего тянется лишь бесконечное СЕЙЧАС. Великий миг жизни. Альфа и омега, слившаяся в точку. а смерть – это не конец – это следующая глава книги, та же история.

Тут в эти секунды ничего нельзя планировать. Наступит ли завтра день? Следующая ночь? А может следующая жизнь уже ждёт тебя вот уже через минуту. Ненужное и смешное твоё поломанное тело останется за теми вон кустиками, а жизнь начнётся. Новая. Во всех смыслах. С новыми событиями.

Так утверждал товарищ Гаутама -Будда. Уже в новом теле. И я ему верю.

Моё спасение только в перерождение. В рай я точно никогда не попаду. А и что мне там делать? Любимых сердцу напитков там нет. Девиц что дарили мне радость по жизни тоже. Кстати беспокойства и проблем от них совсем не было чего не скажешь про моих жён. Ну да ладно. Что там у нас вокруг?

А справа море. Оно в восхищении. Ты же скалишь зубы и орёшь от восторга. Лассо стоп-сигналов машин перед тобой, уходящее то вниз, то вверх по серпантину. Ты обходишь эти машины, словно они стоят на месте. В них мелькают погасшие, усталые лица. Им не важен путь. Им просто нужно приехать. Студень глаз провожают твой полёт мимо них. Тухлый мирок кондиционерного пространства. Им не понятна твоя скорость. Из машин торчит скарб для отдыха. Они явно планируют отпуск тщательнее чем всю жизнь.

Я такое видел раз в кронштадтском форте летом. Приехал злобный джип с такими же двумя толстыми существами. Они с трудом оттуда полчаса вытаскивали складные дорогие столы и стулья. Потом судки и коробки с жратвой. Отдуваясь сели и с ненавистью глядя на купающихся беззаботных людей стали все это жрать. А сожрав…

Засунули всё назад и злобно уехали. Такой вот отдых у некоторых.

И ведь готовились к нему. Ждали его. Чего? Пожрать без крыши над головой?

А я уже на другом горном подъёме. И через минуту на спуске с него уже, с другой стороны. Быть с ними – это не твоё. Это вообще параллельная реальность. Они даже дышат там не тем. Воздухом, который уже кто-то выпустил из себя.

А ты нет. Ты дышишь ветром скорости и моря. Горами и бешеным ритмом. Звуком мотора и пульсом сердца, сливавшимся с барабанами рока.

Туапсе спустит тебя с горы, мелькнёт улицей, мостом, нефтяными баками слева и поднимет снова. Ещё полсотни километров серпантина, пост ментов и всё.

Всё, море, друзья, снова море. Твоя походка как у монгола, который потерял коня, но не честь. Кабак. Воздух как виски. А потом, собственно, и виски с воздухом этим.

Я так езжу всегда.

Да и сейчас так же. Мчусь. Но только вот…

У меня важная миссия в этот раз. Я делаю то, что обещал. Хотя со стороны всё это выглядит несусветной дурью. Да я и сам бы так считал ещё три года назад. И хрена лысого поверил бы кому. Но тут как в это не верить? Если всё это произошло со мной.

В кофрах моего байка, кроме необходимого набора из дождевика, кружки, термоса, светоотражающей жилетки и других всяких необходимых мелочей, есть ещё кое-что. Увидев это, любой байкер скажет.

– А это что за хрень? Кто это вообще? А это тебе на хрена? Да в таких количествах ещё:

Я не смогу ответить.

Вернее, смогу. А вот зачем везу на море это – нет.

А если ещё скажу, что еду одно топить в Чёрном море, а второго выпускать… Так после этих слов на меня как минимум странно посмотрят. Хотя настоящие байкеры дорог видели много, но это, по-моему, и для них чересчур.

Сам понимаю. Поэтому и вам я про это рассказывать не буду. Во всяком случае, сейчас.

Рано ещё.

Так же не рассказывал я и близким мне людям. И адвокату, который невероятными ухищрениями передавал ЭТО на большую землю с вновь поднявшегося из поганого болота Архипелага. И тетрадки ещё, в которых обо всём, что я видел, писал лапой курицы. Почерк у меня – та ещё паутина. Это и спасало, кстати. Я видел, как свиньи Архипелага открывали тетради и, помогая себе губами, пытались прочитать. И? К моей радости и ликованию у них ничего не выходило. Не их это было. Так бывает у разных пород зверей. Вот у коз вертикальные зрачки. И они чётко пасут одним им видимую и ими понимаемую опасность. У орлов и прочих птиц из этого отряда зрение снайперское, чтобы с высоты мышь увидеть. У сов – чтобы ночью охотиться. А у свиней на другое зрение заточено. Им даже вверх трудно смотреть. Их фокус – это корыто. То, что было написано в тетрадях, не фокусировалось, не оставляло следа в рудиментарном мозге. Потому что человек разумный, если живёт по инструкции, он теряет его. А зачем он нужен? Вот же всё написано и разложено по пунктам, без полутонов и палитры цвета. Если вот так, то вот так. А если не так, то по-другому. Ну и всё. Какой тут мозг? Ненужный орган. Хотя сигналы что-то должно подавать, чтобы пасть открывалась. Ну, значит, исключительно для этого.

– Это очень важно! – пояснял я адвокату. – Пожалуйста, просто передайте её.

– Да я уже передавала в прошлый раз, – отбивалась, как могла, адвокат, – такую же.

– Та была другого цвета, – невразумительно молол я, чувствуя, что несу чушь и дичь. Но так было надо, а адвокат всё же получала деньги и должна была выполнять просьбы, даже такие странные, как эта.

Год как всё закончилось. Я вернулся раньше на один год. Но только сейчас развязались пальцы, свёрнутые в какой-то нервный не распутываемый морской узел. И видя, что всё происходит там, где сказка из прошлого на моих глазах превратилась в гнилую быль, видя, что там не хватает последнего шага, может быть, самого маленького, я еду выполнять обещания.

Выпускать ЕГО. Того, кто сидел там больше всех. И, быть может, это и будет той самой последней соломинкой, что сломает горб этому взбесившемуся верблюду, кораблю пустыни, который, подобно библейскому антипророку, уже скоро как четвёртый десяток лет ведёт свой народ из цивилизованного мира в пустыню.

Мы мчимся.

– Это ты что ли там воешь? – спрашиваю я его, уловив какие-то нетипичные звуки.

– И-хуу! – отвечает он мне прямо в голову. – Мне страшно просто. Тут два колеса, но мы не падаем. Это как?

– Не ссы. Смотри, чувствуй и запоминай. Это называется скорость.

– Скорость… – он пожевал это слово. – Я столько слышал и читал. Но представить не мог. Страшно, блин.

– Ты смотри там, особо не высовывайся. А то увидит кто, побьётся народ от удивления.

– Не, не, – отвечает, – я так, одним глазком. Хорошая вещь. ЭТА ВАША СКОРОСТЬ. Можно дышать, просто открыв рот.

–Согласен БРО-Хохочу я ему в ответ. И кричу от восторга дороге.

–Надышатся можно только ветром!!

–Сейчас я музыку поставлю тебе. Американский шансон. Она для этого и придумана.

Я нахожу подборку блюза и музыка, написанная на другом боку планеты, звучит у нас. Тут. Где когда-то шли так же на юг кочевники. Как и мы сейчас мчались на мотоцикле. К морю. К воде. Югу и солнцу. Месту, где зарождалась жизнь.

Ну ведь не могла же она крути не крути зародится там, где лёд.

Тут развилка дорог уже. И параллельного времени. Тот Я, у кого всё уже позади, съезжает на Тулу. Байк со мной. ценным грузом и своеобразным попутчиком пусть несётся на юг к бесконечно прекрасному морю со своим странным грузом. И ни гвоздя, ни палки ему. Мы догоним его в конце.

А тот Я, который только начинает путь, сворачивает в середину лета 2018 года.

Ой, как же не хочется, как противится всё внутри! Но нужно. Очень нужно. И мне, и другим, И ЕМУ!

Я вернусь. Вернусь в лето 2018 года, где жизнь моя дала трещину, и я заглянул в зазеркалье. Или в задницу.

И первое, и второе подходит.

Ну что ж … И там я тоже ехал. И тоже в сторону юга. Но немного западнее. Несло меня, как девочку Элли с Тотошкой, на запад.

Нас двое, сидящих спереди в новеньком корейском микроавтобусе. Именно отсюда начинается цепочка событий. Она достаточно длинная, но интересная.

А сзади весёлой и живописной гурьбой сидят кучей драже десять вьетнамцев. Три девочки и семь мальчиков. В паспорта я не заглядывал, но выглядят они именно так. Как мелкие конфеты. Горстью.

Задача у вьетнамцев попасть в Литву, а потом в Польшу, где они займут отведённое им место в каком-нибудь подвале и будут шить качественную одежду известных европейских брендов.

Они всю жизнь это делали. Вначале во Вьетнаме, получая за это двести-триста долларов. Потом уже в Москве за пятьсот. И вот их цель – Польша. Там тысяча обещана, причём евро. В принципе молодцы. И что здесь, собственно говоря, такого? Жизнь одна, и ребята хотят её прожить максимально плодотворно.

Наша же задача довезти их в Чисторуссию и доставить до точки на какой-то лесной дороге в Чисторуссом же лесу. Там их заберёт проводник, и они пешком скроются за туманом, идя навстречу своему лучшему будущему.

Ничего сложного вроде. У России и Чисторуссии нет закрытой границы в общем её понимании. С российской только стороны будка стоит, но выезжающие из России машины вообще не досматривают.

Так, заглядывают через окно и всё.

А вот с Чиструсской стороны смотрят, кто едет.

Так было не всегда. Вначале при СССР ничего не было. Ходи куда хочешь. Потом СССР кончился, и первое, что сделали царьки новых стран, это ввели госграницы. Ну, типа – это вот моё.

А местный правитель – нет. Он взял и снёс поставленные было столбы и шлагбаумы.

– Мы вместе типа и всё тут! – вот так он заявил. И это очень сильно понравилось всем в России.

Чем он руководствовался, вряд ли кто узнает. Но все русские свято верят, что из-за того, что очень любит Россию и вот-вот с нами соединится в одно супермощное государство. Почти как СССР. Но этому «вот-вот» постоянно что-то чуть-чуть мешает. И он уже не знает, что делать, так-как-сам-то он готов хоть сейчас.

Это воссоединение началось ещё при Ельцине, продолжилось при Путине, и каждый раз оставался всего лишь один шаг. Можно сказать, шажочек.

Но вот как-то… А он готов. Вот хоть сейчас…

Тридцать лет уже скоро будет… Ну да ладно.

А вот почему наши пограничники поставили пост на въезд с Чисторуссии?

Да всё просто: потому что Он взял и ввёл безвизовое посещение своей страны для иностранцев. И получилось, что любой въехавший в Чисторуссию извне, мог так же спокойно приехать в Россию и нашпионить или привезти контрабанду.

Что мы получаем по итогу? А вот что: мы можем спокойно ввезти вьетнамцев, довезти их до точки на лесной дороге рядом с какой-то деревней Свиносраково, где проводник заберёт их и проведёт через лес в Латвию, так как до границы идти там по лесу всего километра три.

Мы же должны будем лихо развернуться и поехать домой. И в кассу, где нам дадут денежек за каждого перевезённого вьетконговца. И я их потрачу незамедлительно на любовь к жизни. Такой вот бизнес.

Самый главный плюс от моего деяния в том, что в нём нет минусов. Есть ли у меня угрызения совести за то, что я делаю? Никаких! Кому я делаю плохо? России? Нет. Я из неё их увожу. Чисторуссии? Нет. Я вообще сквозь неё их везу. Литве? Тоже нет.

Польше? В чём? Будут сидеть эти люди-дети и шить одежду, а предприниматель – продавать её и платить налоги. Кто где страдает и получает плохо от того, что я еду с ними? Эти люди-драже не будут сидеть на пособии поколениями, как арабы. Другая философия жизни.

Может быть, вьетнамцам плохо будет? Но я знаю точно, что каждый из них где-то в Москве заплатил верховному вьетнамцу десять тысяч долларов, чтобы его переправили.

Деньги, кстати, тоже не пропадут, так как верховный вьетнамец их платит за переход проводникам только тогда, когда они доберутся до места.

Явно все по цепочке в плюсе. И кто мне докажет обратное и чем? В общем, Бог мне судья. Но он простит.

Хотя что?

Еду я в первый раз.

И водителя этого вижу в первый раз в жизни. Странный тип, противоречивый. Ноет.

Всё не так ему. Вьетнамцев много в автобусе. Но, чувак, тебе же за каждого, как я понимаю, сдельно платит. Как за баранов. Так?

– Ну, так. – соглашается Павел.

– Ну, так, а что ты тогда? Высади лишних, если вот прямо не можешь, чтобы десять было.

Но Павлик как-то всё это мимо ушей пропустил и без перехода уже погнал на Путина и взяточников. Я не понимаю с чего такие прыжки разума: вьетнамцы, Путин, взятки.

Внимание моё отвлекают корпуса домов комплекса Морской фасад, что находится около нового Морского порта в Питере. В порту, несмотря на санкции, стоят шведские и финские паромы в рост девятиэтажных домов, и всё это мимо, мимо… По широкой полосе автобана как по радуге мы возносимся под самое небо, и раскидывается дымчатая мечта.

Бетонная радуга. Несовместимое, но так сделали, и это красиво.

Слева город за железными аистами портовых кранов, а справа до самого горизонта водная гладь Финского залива, освещаемая полным до краёв июльским солнцем. Глаза разъезжаются, как коньки, от желания видеть всё сразу и ещё остановиться, чтобы пить это всё, пить, пить…

Кто сказал, что глазами пить нельзя? Можно. Ещё как. Напиться, правда, не всегда получается. До такой степени окружающий нас пейзаж был насыщен урбанистической красотой, что казалось, всё, что было у него, мир-сомелье расстелил прямо перед глазами, как винную карту жизни.

Мчится наш корейский микроавтобус, а за рулём недовольный водитель Пашка. Ему пофиг на виды, на музыку, на всё. У него стакан наполовину пуст, судя по всему, всегда. А во всём Путин виноват.

Что выясняется дальше? Он захотел возить иностранцев, которые прибывают в порт Питера. Я вспомнил паромы, мимо которых мы пронеслись, и новый порт, недавно построенный. Пошёл он в банк и преспокойно взял там кредит в двадцать тысяч долларов, на которые купил вот этот самый автобус. Никакие бандиты его крышевать не стали, они все куда-то делись при Путине. И начал он возить скандинавов из нового морского порта, построенного при Путине, по автобану, построенному при Путине, в аэропорт, реконструированный при Путине, и по туристически привлекательному. Санкт-Петербургу, ставшему таким при Путине.

– Взятки! Везде взятки! – ярится Паша. – Для того, чтобы устроить ребёнка в детский садик, мне пришлось давать взятку. Мне пришлось дать пятьсот долларов! А вот у скандинавов такого нет. Не дают и не берут, – утверждает он и победно на меня смотрит.

– А зачем ты давал? – спрашиваю я.

Паша недоверчиво на меня сморит.

– В смысле? Ну чтобы ребёнка взяли в детский сад.

– Ну а почему после того, как выяснилось, что с тебя вымогают пятьсот долларов, ты ментов не вызвал? Провели бы операцию с мечеными купюрами, да и всё.

– Ага, всё! – буквально взрывается Паша так, что кузнечиками стрекочущие вьетнамцы испуганно затихают. – Я не хочу сломать всю жизнь своему ребёнку.

– В смысле? – теперь не понял я. – Чем? Тем, что не дал взятку за его устройство в детский садик и заведующего посадили?

– Ну да. А потом что?

– А что потом? Спокойно взяли бы твоего ребёнка в садик и без денег. Как в Скандинавии. А то взятки даёшь ты, а виноват Путин?

Павел надувается и сидит с тяпкой на лице. И не говорит со мной, чему я несказанно рад. -Однажды один мудрый человек ничего не сказал, пришла мне в голову китайская мудрость. И я последовал мудрости Востока, хоть и ехал на запад.

Такие люди всегда есть. Они будут недовольны любым правителем, хоть Иисуса на трон посади.

Нет, я не хвалю нашего президента. Просто я жил при Ельцине и помню. А теперь я вижу другое. Я понимаю разницу. Она есть. Не Европа, конечно, но весьма достойно. Весьма.

Жить можно. Вот и Пашка даже своим видом это доказывает, хотя и ноет. Люди…

Все всегда ноют, все хотят большего. Вьетнамцы – вот работать за тысячу евро хотят. Паша – не могу понять, что именно, но явно что-то хочет тоже. А я хочу побыстрее вернуться и пойти к своей девушке, которая как раз вот в этом Морском фасаде и живёт. Столько нежности среди бездушных бетонных плит! Ведь любят всегда только тех, кого надо ждать. А она ждёт меня я это точно знаю. И оплетёт собой как тропическая веточка, когда вернусь. И я стану таять, таять, таять…

Да, у меня завелась девочка. Хорошая девочка. У плохих ребят всегда заводятся хорошие девочки, и я не исключение. И налёт паутины Камасутры у меня вот прямо сейчас на всё лицо. Утомляли друг друга всю ночь от всей души и тела… Ждёт меня.

Уезжать надо тогда, когда тебя ждут. Иначе какой в этом отъезде смысл?

Завелась она наперекор моим желаниям. До этого буквально за год я был всё же подкараулен летающим гадёнышом, имя которому Амур. Не успел я приехать с юга, как эта летающая тварь подкралась и всадила мне в сердце финский нож.

В не охотничий сезон, кстати, по осени, когда в Питере охота запрещена. Перезимую, думал я, дома, в тихой гавани, с вином у камина, разухабистыми друзьями и лёгкими на передок девчулями. А тут раз и вот. Финский нож и Анна. Нахрен мне не нужная. Я тогда увернулся, и удар прошёл по касательной, но всё равно же. По итогу какое-то время рядом вилась тётка эта. И я вокруг неё. А оно мне надо в моей разухабистой жизни? Всё равно у нас ничего не выходило, как у мартовского кота с помойки и у течной суки пуделя. Но от любой любви, даже птичьей, остаётся дырка в сердце, как от дырокола. А это же рубец. Шрам. Сколько можно полосовать-то по живому? Я же не говяжья вырезка, в конце концов, и не с собачьего хвоста сито. Впрочем, от этого всего я уже был защищен опытом. Это ведь дураки от несчастной любви вешаются на кухнях, а те, кто по умнее или опытней просто ебут других. Кстати очень часто как раз тех из-за которых и вешаются.

Повторюсь-Я был с опытом.

Какой тут выход, чтобы быстро всё зарубцевалось, кроме как начать пить? Правильно, никакого. Это и помогло. Слегка затянулось.

Только я смахнул наваждение и расправил было хохолок, как опять.

К этому времени я окончательно решил для себя, что хватит мне долгих отношений. Сыт по горло. Я буду жить один как Люцифер, в сладких грехах и волнительных пороках, то есть наслаждаться жизнью со страшной силой. И совсем недавно начал воплощать план в жизнь. При этом я излучал такие лучи счастья, что куда там солнцу. И женщины звёздами стали сыпаться прямо в мою берлогу на это всё. Прямо с лёгкими передками. Да, печень у меня садилась, но за головой я ухаживал. И этот мой отчаянный трагизм им очень нравился. Они прижимали меня к полным и сочным грудям, как младенца, и там я счастливо замирал.

Нет, конечно, были и осечки. Прилетали разные. И иногда чтобы утром повернуться и посмотреть, с кем я спал, была нужна некоторая решительность. Не секрет ведь что к утру у таких невероятных красавиц и принцесс всё куда-то девается. Ну то что с вечера оглушительно сияло. И они сбрасываются до заводских настроек. И иногда до таких что хотелось кричать и спрашивать, что вы сделали с той которая, была вчера на вашем месте. -Говорите немедленно или я вызову милицию.

М-да…

В общем всю зиму ту я рвал гармонь жизни во все меха на разрыв и это могло продолжаться ещё очень долго. И тут – пожалуйста…

Однажды из этого звёздного метеоритного дождя просвистело очередное тело. Тоже звёздное. Ну тело и тело. В очередь… Но звёздное тело в этот раз было странное какое-то. И от него тянуло. Тянуло…

Тоже грехами от него тянуло. Была она высокая и красивая, что уж тут. Как ёлка на Новый год. Тело у неё, кстати, было – закачаешься. Лучше, чем моё. Я вот, кстати, вообще женщин не понимаю и их интереса к телам мужчин. Чего там красивого? Явно не сосуд божий. Волосы везде, пахнут так себе …Пальцы на ногах вообще чушь какая-то.

Ну да ладно. Звёздочка эта вела себя странно, если честно. И намешано в ней было густо странностей. Раньше в СССР таких обычно сдавали в сумасшедший дом и все в стране жили счастливо. Бедненько, но счастливо. Теперь СССР больше нет – и вот, пожалуйста. Сумасшедшая эта активно знакомилась с моими друзьями и даже, чтобы я ревновал, флиртовала с ними, всячески мне демонстрируя: ну вот, я же востребована.

Короче, она решила меня сделать счастливым. Ну а если женщина решила для себя, что она это счастье моё, то как этого избежать? Правильно, только побег.

От греха подальше я тогда сел на мотоцикл, удрал в Сочи и Геленджик. Так как к тому времени уже зима с весной миновала и путь на юг растаял.

Птицы, летящие на встречу чётко, показывали хвостами куда мне ехать как компасы. И я благополучно доехал, но два месяца всё же решил домой не возвращаться на всякий случай.

Я всегда так делаю, когда жизнь закручивает сюжетные гайки.

И всегда, кстати, всё получалось.

Есть у меня там лёжки-схроны. Втайне от всех держу. Когда-нибудь туда и насовсем переберусь. Заведу себе домового. Ванну чугунную поставлю на камни, а под ней костёр из кедровых шишек и дубовых дров. Сам я буду их рубить как Челентано и превращусь в жилистого и сексуального лесоруба. Будем с домовым купаться в этой подкопчённой снизу ванне, а солнечные и лунные зайцы будут прыгать вокруг по лужам, а мы на них хохотать, попивая вино. А ночью считать звёзды. Он слева, а я справа. Потом спорить, кто же нашвырял туда столько звёзд, что они сложились в механизм? И зачем? Потом фантазировать: вот бы вынюхать Млечный путь, оттаскав за волосы созвездие Вероники и пнуть Гончих псов. И понимать, что нет в этом пространстве ни столетий, ни тысячелетий. Сказать по правде, и миллионы лет там так себе. Звёздная пыль и не более.

Плохая мечта? Да вы что? А у вас какая? Кредиты погасить?

М-да. Ну вот. Тут бы и сказочке конец, в которой я жил бы долго и счастливо один с домовым-астрономом и звёздной дорогой на хрен отсюда. Но ничего сказочного не вышло.

Через какое-то время лежа ночью на пляже Геленджика и разглядывая через босые пальцы ног лунную дорожку на море я понял, что думаю о ней. Редко, но всё же. В это бы время её отогнать колом осиновым с чесночным соусом или пулей серебряной, да негашёной известью круг начертить вокруг. Бабку, может, нашёл бы, чтобы отшептала. Но момент был упущен, да и осень погнала с юга в Питер.

Те же птицы на встречу летели и многих я точно видел уже не первый раз. Уверен, что именно они вертели крыльями у виска. Советуя, как старому другу хорошее. Сопротивлялся я, если честно, до последнего. В Сочи ещё съездил. В Крым к Ангелам ада. Тянул как мог.

Но вот до очистки файла в сердце не дотянул. Она. Сумасшедшая эта. У меня завелась.

Жди, домовой. Не до тебя пока. Позже всё расскажу. В ванной под звёздами. Никуда я не денусь. Шишки пока собирай. И лунных зайцев не жри.

Пришло время, наверное, пояснить, что, собственно, я делаю в этой компании, уезжающей из надвигающейся питерской белой ночи в темнеющую западную даль.

Я последние лет десять помогал людям видеть мир. В основном это были чеченцы и дагестанцы, которых мир видеть почему-то не хотел. В этом противоречии я стоял посередине и решал вопрос в пользу чечено-дагестанского народа, так как считал и считаю, что, если народ хочет куда-то ехать, ему в этом надо обязательно помогать и не чинить препона. Созвучно как-то: препон и перепонка. Вот эту перепонку я и рвал.

Как же я это делал? В России очень много национальностей. Прямо скажу, до чёрта. Но объединят всех одно – паспорт. Он у всех одинаковый. У чеченцев, ингушей, дагестанцев, бурятов, кабардинцев, русских, чувашей, удмуртов, ненцев, чукчей – вообще у всех. А Европа не даёт визы только чеченцам, дагестанцам и ингушам.

С чем это связано? Ну, наверное, с разочарованием. В 90-х годах Чечня воевала с Россией и запад их поддерживал. А потом как-то замирились. И западу это не понравилось. И поэтому они решили сделать чеченцам козу. Фига вам, а не шенген. А заодно и дагестанцам. И ингушам. Ну, потому что те рядом живут, и, значит, все террористы. Вот такая логика.

Но паспорт-то у всех один, российский, и именно его подают на визу.

А если его подают в Питере, да ещё с питерской пропиской, то, как бы вроде и …

И не чеченцы – это вроде, и не дагестанцы, и не ингуши, а тутошние. Ленинградцы. Вот и прописка есть.

Другими словами, из десяти ко мне обратившихся жителей этих кавказских республик я радовал визами как минимум семерых. И повторюсь, считаю себя молодцом. Потому что, если люди решили куда-то ехать, пусть едут. Что тут такого?

Эх, лето, лето. Это вообще было самое лучшее лето за время моих метеонаблюдений. Лето 2018. А ехать летом надо с приятной музыкой… Зачем что-то ещё надо? А она, музыка, так хороша, что даже не хочется, чтобы её кто-нибудь ещё слушал. Такой музыкальный эгоизм. Я им очень страдаю. Иногда музыка спускается под материк и звучит там в унисон с планетой. Ты видишь абсолютно ясно её перепончатые и фасетчатые связи со всеми. Поражаешься, почему это не видит никто.

Я раньше тоже этого, кстати, не видел. Но потом одна питерская актриса угостила меня псилоцибиновыми грибами осеннего урожая с полей Ленинградской области. И почему их сбор до сих пор не добавлен в экотуризм, понять не могу.

Сразу наладилось. Я прозрел и увидел чудесные зигзагообразные сполохи бирюзового цвета под Лед Цеппелин. Линии этих гитарных нот – вот прямо перед глазами висели в воздухе, к тому же ещё со временем они сплелись с моими нервами и сетка эта, светящаяся вуалью, ещё долго висела надо мной, подрагивая в такт. Ей богу! Лично трогал эти струны, висящие в воздухе своими задними кошачьими лапками. Носки при этом я снял.

А потом та же актриса поставила какую-то музыку Индии. И тут вообще мои чакры зазвенели как маракасы.

Пол, кстати, был неподвижен, и это как раз на фоне всего движущегося вокруг больше всего и пугало, так как морской болезни я не боялся. Главное по шире ноги и мужественный вид. Так я и простоял, ожидая волнения и качки. Еле жив остался. Пять часов смотреть, как шевелятся стены… Потом, сутки дёргался глаз и текла слюнка.

Но узнал много нового по итогу. Вот то, что у гитарной музыки бирюзовый цвет. И ни с того ни с сего нашествие викингов на Европу перестало меня удивлять.

Люди верили в Валгаллу и плевать хотели на то, что ради этого без кают и горячего душа надо переплыть холодное море. А чтобы верить так отчаянно, надо её хоть раз увидеть. Тут грибы и протянули им шляпку дружбы и ножку тоже. Им удалось по итогу найти много общего. Грибы показали викингам Валгаллу, ну а викинги им – Париж и Лондон.

Чем не межвидовая дружба, скажите-ка мне. И никаких ссор, и разногласий, кстати.

С одной стороны, жалко, конечно, что почти все легендарные певцы и музыканты умерли. Но, с другой стороны, классно же, что есть такое место, где они все сейчас собраны вместе: вон там, куда уходит солнце. Боже мой, вы только представьте, какая там каждый день играет музыка, какие голоса, какая гитара! Весь главный оркестр уже там.

Куда кстати девается придуманная, но не успевшая быть записанной музыка. Где хранятся эти ноты и обрывки мелодий что когда-то играли у тебя в душе?

Но тем не менее уже вся Музыка засрана!!!!!!После того как некрасивым людям на телевизоре запретили петь -всё пропало. Вы знаете, хоть одну нетленку после Виктора Цоя. Он был красив? Вы знаете, хоть одну нетленку после Джимми Мориса, Курта Кобейна или Меркури или прости господи Майкла Джексона? В мире нет ничего больше!!!!В эфире звучит тишина!!!! И только отголоски динозавров эпохи музыки иногда пробивающийся сквозь пепел. И самое страшное что им уже запретили петь, а нам уже тут запрещают слушать. Музыка изъята из общего пользования!!!!!!! Музыку изъяли у меня и её надо покупать. Кто-то теперь её слушает до обосратия.

А я как же? А я её буду пиздить!!!! И нет сил что убедит меня что это плохо!!!

К музыке я чувствителен как эльф к звукам леса, хотя никакого музыкального образования у меня нет.

Было, можно сказать, одно. Вернее, как было? Могло начаться.

В тоталитарной стране, в которой все страдали как в аду, все спортивные секции и музыкальные кружки были бесплатные.

Вот я и пошёл. Хотел стать трубачом. Выдувать медь из детских щёчек.

Не хватало мне этого для души, пела она у меня.

А ещё я всё время есть хотел. И тут маманя раздобыла где-то много копчёной скумбрии. Покупать при СССР мало было дурным тоном.

Я в жизни не ел что-либо более вкусное в ту пору.

Но в кружке трубачей мне сказали на это:

– Малыш, или скумбрия или труба.

Как узнали? Да очень просто. Я ещё тогда не мог определиться, на какой трубе я покорю мир. И в каждую чуть-чуть подул.

По итогу весь оркестр… Все трубы какие там были…?

В общем, хоть пиво с ними пей.

Мне бы волю собрать в кулак и, может быть, сейчас я бы ездил по миру и выдувал божественные звуки, как Орфей или Эол. Забыл, кто в мифологии главный горнист.

Но скумбрия была невероятна. И её было много. Штук двадцать. И она сгубила мой талант на корню.

Трубачом я не стал, а вот музыку чувствую. Вот муху хоть возьмите. В курсе кто-нибудь, что она жужжит тональности фа-мажор? Это, кстати, я тоже после грибов понял. Ну да ладно. Это лишнее и речь сейчас не об этом.

Вот музыка. Иногда она меня прямо обваривает, если мне холодно. А порой в дрожь кидает, но это в основном, когда жарко. Вот кстати ещё загадка есть. Самый лучший и любимый фильм вряд ли захочется посмотреть сразу ещё раз. А с музыкой такое что бы ещё раз послушать запросто. Вот от чего такое?

Вообще я полная бездарность. Ни стихи писать ни петь красиво. Достоинств у меня нет никаких. Думал, что сальтуха по пьяни будет выделять меня из толпы. Но отбив себе каким-то образом при этом яйца потерял и к таким фокусам интерес.

Почти август за бортом. Обратный лист лета. Вторая половина лета для меня часто бывает не в радость. Хороший август вообще для меня редок, как куриные зубы. И сверкает событиями всегда, как июньский ливень молниями.

В Туле в конце лета из-за меня перессорились две преступные группировки и в отсутствие главного затейника, то есть меня, чтобы два раза не ходить, заодно решили разобрать все накопившиеся между собой косяки и непонятки.

Увлеклись и долго потом с энтузиазмом воевали, абсолютно позабыв про меня.

В августе на мотоцикле я опять же разбился.

А в Сочи в первых числах августа в бок меня тяпнула змея, когда я спал на речке. Вспомнив книжку «Приключения Гекльберри Финна», я побежал домой и выхлестал полбутылки виски, который не иначе как Святым Патриком намедни был сохранён от вечернего уничтожения мною же. Путём внушения, что он не особо вкусный.

После поцелуя змеи вкус изменился на что-то невообразимо прекрасное и не понадобился даже стакан. Какой уж тут лёд? И на два пальца плесните.

Пил чистоганом, как воду, и смеялся половиной рта. Вторая часть была сведена судорогой от всего этого и оттуда вытекала струйка. То ли виски, то ли яда. Этим и спасся.

Была опухоль на боку, напоминавшая сгоревший оладушек, но целый месяц была бешеная эрекция. Да такая, что я стал стесняться людей.

Что-то не понято ещё наукой. То ли влияние змей на мужиков… А, может, виски. Или всё это вместе. Сорт, быть может, какой-то.

Эх, если б вспомнить. Но нет. Слабею мозгом, видимо. Время не щадит.

Через год как по заказу в том же Сочи в августе мне матросскими стежками сшили горло и три недели я писал записки людям вместо того, чтобы говорить.

М-да, тревожные времена. Ничего хорошего в августе для меня не может не быть.

Чёрт. Ну и вот как размотать эту фразу назад?

Мне бы внимательнее быть и в холодке где-нибудь переждать, музыку послушать. Вот радио Эрмитаж хотя бы. Там полно интересной и незнакомой музыки, которую вряд ли где-нибудь услышишь ещё.

Но, к сожалению, я распиздяй.

И это бы ладно. Но я жизнерадостный распиздяй и каждый раз твёрдо уверен, что всё плохое позади. У меня вообще с жизнью беспорядочная половая связь. Можно сказать, оргия. Живу как Бог даст. И так каждый день. А боги разные у меня, судя по всему. Меняются, видать, устают. В отношении некоторых нет у меня, кстати, понимания, с чего их вообще богами назначили, потому что порой такую дичь творю с их позволения, что и не знаю, что делать дальше. Иногда просыпаюсь и глаза открываю не сразу. Боюсь я. Слушаю. Что вообще вокруг творится? Не строят ли виселицу рядом? Ну да ладно. Веду себя нескромно. Всё о себе да о себе. Поговорим о деле.

Ехать мне с этим выводком не особо было и нужно. Но я поехал. Во-первых, мне было интересно. Как это так? Действительно ли их будут переводить через границу. Рвать нитку, как мне сказали. Мне даже больше был важен процесс всего этого, а не итог.

Всё схвачено. Те, кто надо из Чисторусских погранцов, в доле. Ну, так сказали те, кого тут упоминать не надо. И маршрут, и время – всё согласовано на очень приличном уровне. Всё не в первый раз. Такие караваны ходят с регулярностью трамваев.

В России же так не получится, и пробовать нечего, но там, куда мы едем, руководство страны всеядно и зарабатывает на всём. Так мне сказали те, кого тут упоминать не надо.

Про руководство страны я уже знал.

Его красиво подавали наши русские телевизоры.

И хозяйственник, и патриот, и соединитель республик, и страна под его бессменным руководством мало того, что процветает, а ещё и пахнет, и благоухает порядком и благополучием. Да вот хотя бы магазины по всей России раскиданы «Чисторусские продукты».

Ну, вкусные же? И люди, что их делают и поглощают, как минимум молодцы. И всё этот мужик управляет. Лет двадцать уже или тридцать. Батька, одним словом.

А вот ещё «Чисторусская косметика». Тоже есть магазины. Правда, я никогда не видел в них людей. Но ведь есть такие по всей России-матушке. Звучит правда это как-то…

«Чисторусская косметика» … Вот попробуйте на языке. Чувствуете? Как- то странно всё же… Всё равно что лондонские блины. Баунти с квашеной капустой. Но тем не менее. И всё же при этом слове-Чисторусская косметика почему-то представляется коровий крем для вымени Зорька. Вот хоть что ты делай.

Носки вот в Питере продают чисторусские. Чёрные, простые, нитяные, но дёшево же. На сто рублей три пары. И носки ведь такие ничего. Интересно даже, как они умудряются их делать такими дешёвыми?

Велосипеды есть. Даже мотоциклы. Минск. Почти все СССРовские мотоциклы перестали уже выпускать. Все эти ИЖИ, Днепры. Ковровцы, мотороллеры исчезли. А вот тут, пожалуйста – Мински.

Правда, какие-то слухи постоянно ходили про рыбные продукты производства Чисторуссии. Морепродукты. И яблоки в умопомрачительных количествах.

Про яблоки я, кстати, верил, так как собственными глазами видел именно в Чисторуссии из окна машины в далёких девяностых, проезжая мимо какого-то бесконечного яблоневого сада. Там стоял конь и ел яблоко.

М-да.

Ну и прочие продукты, которые раньше в таких масштабах оттуда не поступали. Но это же слухи.

Ведь так? Ведь правда?

Немного не укладывалось это как-то в голове, но моё какое дело? Доехать на машине до точки сброса и посмотреть, как люди-драже скрываются в тумане. Это было интересно и жизнерадостно – получить за это деньги. И всем будет хорошо. Ведь здорово, когда всем хорошо. Может, и в «Чисторусскую косметику» потом зайду. Мыло вот куплю хозяйственное или банное.

А с Чисторуссией у России отношения удивительные, как любовь. У нас даже пограничной реки нет, чтобы разлить нас водой. Вот мы, а вот они, как в Европе. Никаких границ. Машины косяками гоняли раньше. Была даже традиция номерами автомобилей бары обивать. Потом вроде это почему-то прекратилось. А почему – я не знаю.

Вот ещё пока деньги разные, но говорят, что скоро и здесь разницы не будет, так как мужик этот, ну тот, что батька, буквально не спит, а всё работает над объединением стран наших. Одним словом, МОЛОДЕЦ.

Вот с такими приятными мыслями и в ладу с собой я и ехал, широко открыв глаза на этот дивный дружелюбный мир.

И, естественно, помогала мне видеть мир хорошо бутылочка с пивком.

Миновав, казалось, состоящую из одной улицы Лугу, мы свернули на Псков и, как страницы книги, замелькали начинающиеся и тут же заканчивающиеся деревеньки с непременными обелисками и воинскими захоронениями.

Тернист всё же был путь немцев до Ленинграда. И деревенек много, и обелисков полно. В каждой деревеньке в три дома, по логике, и вторые обелиски должны быть – другой стороны, для сравнения хотя бы. Но их нет.

Интересно вот, эти люди-конфеты знают, что тут было? Хотя тоже нация не подарок. Америку закусали. Загрызли просто как клещи барбоску. Те их и жгли напалмом, и дустом морили, и хоть бы хрен. В Европу теперь на работу. Хотя, что там у них, от чего уезжать? Ходи всю жизнь в трусах и тапках, купи мопед. Что ещё нужно?

Мне не нравятся азиатки как женщины. Маленькие больно, как дети, хотя всё сформировано. Улыбаются на меня. Зубы, кстати, у всех хорошие, ровные. И никакие они не узкоглазые. Просто разрез глаз иной, под другим углом что ли, и чуть припухшие веки.

Мелькнули жёлтыми фонарями улицы и переулки Пскова, и невероятный красивый памятник погибшим в Чечне псковским десантникам. Гигантский белый парашютный купол, внутри которого подписи солдат, скопированные из их военных билетов. Три выживших из роты. В наше-то время. Три!

Армия всё же в России настоящая. Что бы кто про неё ни говорил. В Чисторуссии, судя по всему, такая же. Хотя вроде нигде не воюют, но всё ведь одинаковое, как и у нас. Значит, и солдаты те же.

Паша про рейс знает больше меня. Он вьетнамцев забирал в Москве. Он имеет в телефоне географическую точку, куда мы должны в два часа ночи приехать, и там в кустах где-то или под болотной кочкой нас будет ждать проводник.

Интересно, аж жуть берёт. Но вот только уже час, а мы всё ещё под Псковом. Опаздываем же. Вопросительно уточняю у Паши:

– Чувак, не опаздываем ли мы?

Паша, не смотря на меня, что-то бормочет про то, что машина перегружена. Он гнать не будет. Он всех предупреждал. И вообще, если ему не заплатят, то всё, всем конец.

У него странная дикция. Невнятная. Обкусанные слова без последних букв. Но понятно, что недоволен. За рейс вьетнамцев из Москвы ему, как я понял, не заплатили по каким-то причинам.

А за окном уже тьма дремучая. Псковщина. Тут белых ночей уже нет, но всё же не совсем и темно, словно на лес накинут лунный шёлк, а шоссе, такое ощущение, ветками цепляется. Где-то здесь же по легенде крестьянин Иван Сусанин в трёх соснах польскую армию заблудил вроде. А может, и не здесь. Дорога мало похожа на оживлённую магистраль, связывающую две самых близких страны. А где же едут эти самые яблоки и Чисторусские креветки? Как Чисторусская косметика попадает в Питер? Трасса, однако, на Питер же, город с хорошую европейскую страну, по населению если считать.

Нет ничего и никого. Ни зги не видать. Вот, кстати, слово какое. Что такое «зга»? Или кто? Или, может, где? Но точно это где-то тут.

Платная дорога. Ого! Вот она, международная магистраль.

Ну, сейчас помчим, как болид.

Но ожидания не оправдались, даже наоборот. Дорога стала такой, словно её грызли какие-то асфальтные червяки. Развод какой-то. Ну ничего, нам до Чисторуссии дотянуть только, а там-то, говорят, как в Германии. Батька следит.

Пункт сбора денег за проезд был всерьёз, и на полном серьёзе с Паши взяли деньги.

Какой-то чувак в темноте посветил фонариком в салон, где вьетнамцы, спрятавшись под моей резиновой лодкой, сидели, не дыша, и мы проехали дальше.

Вот и всё. Мы в Чисторуссии. Добро пожаловать в хуй знает куда! В этот мир который очень похож на наш и от которого не ждёшь подвоха.

Тут-то я и бутылочку допил. Третью уже. Или пятую…

В окрестном пейзаже, проявляющемся под фарами, не изменилось ничего. Против ожиданий и под колёсами то же самое: как была разболтанная дорога, так и осталась.

Всё, что было не так, как в России, так это название деревушек через латинскую букву I, на этом всё.

– Ну и где хвалёные дороги? – с какой-то даже обидой сказал Павлик.

– Эй! – крикнул он в салон. – Мы в Чисторуссии, вылезайте.

По натянутому резиновому дну лодки пошла рябь, и стали появляться радостные чёрные головки с улыбчивыми зубками. Вьетнамские девки запели что-то далёкое.

Первую часть международного трафика по перевозке людей мы сделали. Вот кстати, слышали же вы, наверное, про поэта Артура Рембо. Ударение на «о». Очень талантливый поэт был, между прочим. И почти все свои произведения написал в 19 лет. Вот так вот. А потом бросил это дело и всю оставшуюся жизнь занимался торговлей рабами и оружием. И кто-нибудь упрекает его за это?

Всегда хотел сказать как-нибудь при разговоре с красивыми девушками что-нибудь из Рембо. Ну или фразу из Жюль Верна: «Я не Аэртон. Я Себастьян Перейро, торговец чёрным деревом». И вот теперь могу сказать, не покривив душой: «Я не Аэртон. Я торговец жёлтым деревом».

Хотя сейчас такие девушки пошли, что вряд ли знают кто такие Аэртон, Себастьян Перейро, да и, собственно, Жюль Верн. Не говоря уже об Артуре Рембо.

Стихами он прославился! Слышите. И всё до двадцати лет написал. Но потом правда бросил все эти сопли розовые и занялся нормальным мужским делом. Работорговлей.

Мы опаздывали. Это уже было понятно. Самая тёмная часть чисторусской ночи незаметно, но уже явно прошла, а дорога всё стелилась и стелилась, брыкаясь колдобинами.

– Интернет пропадает, твою мать! – шипел сквозь зубы Паша, напряжённо вглядываясь в смартфон, горящий подвисающими картами навигатора, где светились географические координаты точки, в которой мы должны были остановиться и сдать людей проводнику.

И тут мы приехали. Точка на навигаторе, которая двигалась нам навстречу, слилась со второй, и мы остановились. Координаты сошлись. Да здравствует УРА.

Мы приехали на рассвете, когда не было ещё никакого рассвета. И остановились посреди лесной дороги, не пойми где, мы напряжённо вглядывались в опущенные стёкла, вдыхая росистый воздух лесной глуши. Время показывало 3 часа ночи и 40 минут. И ни фига уже темно не было. Тишина вставила пальцы в уши и просила угадать, что будет дальше. Тут кто-то или что-то жутко проорало страшный звук как из сказки про лешего. Так могла орать только выпь или обезьяна ревун. Хотя ни первое ни второе я никогда не видел.

Впереди на дороге появилась маленькая косулька и тихонечко совсем нас, не боясь её пересекла.

Берендейский лес какой-то. Вэлком в Свиносраково.

Тут тишина, помноженная на звон в ушах, хрустнула веткой, и из каких-то лесных лопухов и кустов вдруг поднялся кабанистый мужик в тренировочных штанах и быстро, по колено в тумане словно не касаясь земли, полетел к нам. Щёлкнула дверь, автобус качнулся, и внутри запахло Лешим.

Я с опаской посмотрел на куст, из которого он появился словно, ожидая что оттуда покажется ещё кто-нибудь. Медведь-шептун вот хотя бы. Но там было тихо.

– Что случилось? Почему так долго?

– Мы опоздали.

– Уже светло и я не пойду, – голос был глухой, как будто говорили в молочный алюминиевый бидон.

– Что, никак уже? – поинтересовался я.

С одной стороны, мне очень хотелось тут всё это закончить и, высадив азиатских людей, весело умчаться туда, где ночи в это время года нет. С другой стороны, было ясно и понятно, что мы опоздали, уже светало и они не дойдут. Их увидят, поймают, и мы все пропадём.

Решение, принятое в ту ночь, не было роковым. Про него можно сказать старой русской поговоркой: «Куда ни кинь – всюду клин».

Уже всё случилось. Так или иначе, уже кто-то там за нас решил, и было по всему видно, что ничего не изменить.

Везти их назад мы уже не могли. Нас с ними не пустили бы в Россию.

Идти им с проводником под рассветом тоже не вариант. И вряд ли мы бы доехали до границы. Как всех их тут бы замели, вполне вероятно, погнались бы и за нами.

Я не спорю, погоня – это безумно весело. Но в Мексике. Или в Техасе. Когда отстреливаешься от вампиров и зомбаков из дробовика пулями с детскую головку. И ещё в машине на колёсах фирмы «стреляй-не стреляй», а спереди чтобы был ковш снегоотбойника. И сзади тоже. А так вот, по этой фронтовой дороге, с зависающим навигатором и без компаса, где из ориентиров только встающее где-то там над Байкалом красное солнышко…

Ну не уйдём же. Не получится красиво ворваться на Родину, неся на капоте порванный в клочья шлагбаум и торчавшие из шин и бампера белые сломанные клыки и стрелы.

Да блин, на этом Хёндае и капота-то нет. Нечем рвать.

Тишина в машине слилась с тишиной леса. Из какого-то, наверное, поганого болота потянуло туманом. Шумели прибоем только мысли.

– Так, – Паша первый проявил инициативу, – я свою работу сделал. Привёз. Я их высаживаю и еду домой.

– Ты же опоздал! – буркнул кабанистый черный мужик. – На полтора часа. Я не могу их сейчас вести

– М-да, – подал голос и я, – это очевидно. Не может. Но ведь и мы с ними возвращаться тоже не можем. Так?

Я вышел из машины и чуть походил туда-сюда. Штанишки окрасились в солнечный свет.

– Слушайте, давайте решать, что делать, будем где-нибудь в другом месте. Тут погранзона и мы все сядем на три года, если нас тут возьмут.

Под эти слова я сел на своё место снова.

– В смысле?! – возопил Пашка, одновременно заводя машину, бешено выкручивая руль и разворачиваясь.

– И вправду, чувак, – обернулся и я к чёрному человеку, – мы ехали и никаких знаков не видели.

Мужик посмотрел на меня тяжёлыми кавказскими глазами и, вздохнув, сказал:

– Эээ, у них так. Если мы тут, то всё, три года.

Святители! Какие страсти-промелькнуло в голове, и я крикнул – Паша, гони! – поддержал я Павлика, а и не надо было. Он и так, втопив кроссовок в пол, валил по колдобинам.

Ну и куда нам? Назад в Россию невозможно, с вьетнамцами не пустят. Вперёд пути нет, заметут. Нужен было взять тайм-аут и в первую очередь убраться с опасного места.

– Какой тут первый их городок покрупней? – спросил я судорожно укорачивающегося от ям Павлика.

Он поводил пальцем по навигатору, скользя по зелёной линии дороги, и, уткнувшись в название, ответил – Полоцк. В голове мелькнуло что-то былинное времён богатырей, нашествия Золотой орды и Владимира Красного солнышка. Сейчас кстати модные историки стали утверждать, что это собственно одно и тоже. Хотя те, кто хоть раз видел монголов и парней с под Владимира или Рязани могут в этом справедливо усомнится.

«– Ну что ж», – сказал я, –Сохраняем панику и не поддаёмся спокойствию. Надо ехать в этот город, снимать гостиницу, спокойно переночевать и доделать всё следующей ночью. Выкидывать людей не вариант. Идти сейчас мы не можем, возвратиться тоже. Ваше мнение, джентльмены?

«– Похоже, так и надо сделать», – сказал сидящий сзади леший.

– Паша? – спросил я Пашу.

– Да высажу я их на хрен. Пусть идут куда глаза глядят.

– Куда, Паша, их вьетнамские глаза будут глядеть тут, в Чисторусском лесу? В милицию, да и, думаю, денег, Паша, тебе не заплатят. Нисколько, если ты их не довезёшь до точки сброса.

– Вовремя, – добавил сидящий сзади чёрный человек из леса.

– Да я их и так из Москвы привёз. Мне за тот рейс даже не заплатили.

– Ну, ваших дел я не знаю, – не покривив душой, ответил я, – но тут-то явно платить тебе не станут, если ты их высадишь.

Я не знал их раскладов. Не мой был бизнес. Истоков его я не знал. Вполне возможно, если всё бы кончилось успешно, если бы мне заплатили по-честному то, что обещали за контроль вот этого всего, я бы и занялся этой темой более тщательно, но на тот момент бизнес этот для меня был неизвестен.

Да я не святой и давно понял, что в моей стране, работая где-то на дядю, палат каменных вряд ли наживёшь. А если и наживёшь, то жизнь свою на эти палаты надо будет потратить. А она у меня одна.

Я не кот и не буддист, у которых их до фига. Я в России живу. Тут если родился и умер, то всё. Вторую хрен получишь. Одна-единственная жизнёночка. И тратить её как кум Тыква на квартиру или домик желания у меня нет.

Поэтому я и жил как придётся, но на работу не устраивался. Понимая, что старт при рождении я проиграл подчистую детям генералов, бизнесменам, и прочим незаурядным людям. Самого захудалого лорда, который отвёл бы меня в Гарвард или Итон, в роду моём тоже в помине не было.

– Вот, сынок, тебе на совершеннолетие. То, что мы передавали из поколения в поколение уже тысячу лет.

– Что же это, родители?

– Великое. Большое. Наше ни хуя!

Я не очень умный Хомо Сапиенс, и вся моя жизнь это показывает. Но мне как-то хватило ума в 18 лет удрать из дома в незатейливом городке под Москвой в Питер и тут попробовать ухватить за яйца синюю птицу удачи породы гамаюн.

Птица эта уворачивалась как могла, но я гонялся за ней с упорством гончей и часто выдирал ей хвост. Гадина эта, оставляя клочья перьев, всё же удирала. Не было постоянства и стабильности до той поры, пока я не понял, что в Питер со всей нашей необъятной страны едут люди какого угодно пола и возраста, не говоря уже про национальность.

Всех интересовала эта посиневшая от насилия птица Гамаюн. И все хотели вырвать ей хоть чуточку перьев.

Это везде так. Во всех странах есть такой город или два, ГДЕ МОГУТ СБЫТЬСЯ ВСЕ МЕЧТЫ РАЗОМ.

Ну или нет.

Везде так, но в России чуть иначе. Тут не ищут лёгких путей. Первое, с чем сталкиваются соискатели счастья в России, меняя город на более фартовый, это жильё. Тут в коробке от телевизора в трусах не поспишь. Тут, можно сказать, трусы – это вообще не нужный предмет. Как и галстук. А вот свитер нужен. У одного писателя я прочитал, что Россия – это вообще место с агрессивной средой, которая тянется больше полугода и в которой без защитной одежды жить нельзя. Борется эта среда с человеком. Словно на другой планете. Враждебна она. Вышел голый, да и сдох через час от всего вокруг. Чем не Марс?

Тут жильё срочно надо. С первого же дня. И, казалось бы, надо это всё упрощать. Нашёл, снял, да и всё. Но нет.

Прописка. Тяжёлое наследие предков. Вроде последствие родовой травмы. Ген имбецил.       Остатки законов и правил СССР могильной глыбой лежат перед стартовыми позициями. Лежат до сих пор, несмотря на эту вот демократию, либерализм, и прочие блага.

Прописка – это чудесное изобретение, придуманное комиссарами ещё в гражданскую войну, чтобы знать, кто где находится. Справедливости ради надо отметить, что и при царях так же было. Но при большевиках это прямо стало манией власти.

Нет прописки? Всё. Считай, и тебя нет.

Бог ты мой, сколько судеб человеческих пошли околицей. Вкривь и вкось и мёртвыми петлями. Причём буквально.

Ни на работу устроиться честную, ни в библиотеку записаться. И как особое издевательство – за отсутствие её ещё и посадить могли.

Нарушение паспортного режима. Вот так вот. РЕЖИМ.

В нём и жили, что бы сейчас коммунисты ни говорили про колбасу невероятной натуральности за 220 р. и бесплатное образование.

Образование – согласен. Тут чего кривляться? Было.

Не Йель, конечно. Не Итон, да и, чего уж тут, не Гарвард. Но школу закончить можно было, не покупая учебников. Какой-нибудь незатейливый институт тоже.

Там, кстати, тоже прописка была нужна.

К чему я это всё? А ну да.

Вот такую я фирму и открыл: по пропискам, по легализациям, по лицензиям на птицу счастья. Агентство по выходу из неловких ситуаций. И люди были мне благодарны.

С моей помощью люди стали перепрыгивать эту могильную предстартовую плиту и начинать жить.

Жить в БОЛЬШОМ ГОРОДЕ, в котором простая жизнь – это секс. И в основном секс с тобой. Все хотят пристроиться. В какой-то мере пристраивался и я.

Делал я это, кстати, законно. Незаконно я только брал за это деньги.

Фирма процветала, и я ходил по району довольный как мартын, с птицей счастья, уютно спящей у меня на плече как пиратский попугай матершинник.

Так продолжалось долго. Лет восемь-десять, а потом вдруг как-то стало всё накрываться тазиком. В Питере открыли центр по всему этому что я делал на полугосударственном уровне и ввели статью за то, что ты у себя прописываешь людей.

Пришло время всё менять в жизни.

Да даже не в этом дело. Я знаю кучу людей, с которыми мы начинали в нулевых. Они до сих пор то же самое и делают.

Но я заскучал. Надоело. И хоть дело было богоугодное хоть с какой стороны, но хватит.

Много ещё было разного. И во все движения и темы я лез с интересом.

Ну интересно же. Делаешь что-нибудь эдакое с друзьями-партнёрами, а потом….

Раз. И до фига денег.

Ну вот примерно так я и до вьетнамцев этих докатился.

Во-первых, интересно было. А во-вторых, денег можно было получить. По двести баксов за одного человека с Азии. А их в нашем вагончике аж десять. Чем не счастье?

А если углубиться в дело и дойти до заказчика… Организовать Вьетнамский симфонический оркестр в сто человек. И поехать в европейски тур. Ой и ой. Денег будет столько что нужен будет футляр от контрабаса. А может быть и два.

Вообще игра и поездка реально стоила свеч, и надо было доводить дело до конца. Вот поэтому я и был в этой машине с невразумительным Павликом, вьетнамцами и вышедшим из леса Лешим.

С рассветом мы въехали в серый Полоцк. Это было ошибка.

Город встретил утренней усталостью от всего пережитого и отсутствием человеческого присутствия. Дома, конечно, стояли, но словно покинутые людьми. Было что-то в них эдакое… Сиротское. Словно их никто не любил. Тем не менее светофоры исправно строили глазки. Паша до этого объяснил кому-то проблему по телефону и через какое-то время получил координаты ночлега. Он был на связи с заказчиком круглосуточно. Мне это нравилось. Кто-то там, где-то за пределами этой местности, держал руку на пульсе событий и принимал решение. Оберегал, советовал, направлял.

Покружив по незнакомому району мимо советских двенадцатиэтажных домов привычного серого облика, мы подъехали к уютному гостиничному дому за забором.

– Слышь, Паш, а с собакой-то тебя пустят?

Павлик для непонятных для меня целей зачем-то взял своего толстого ротвейлера. Бывают, знаете ли, такие собаки. Вроде природой задуманы как бы для боёв, но приходилось сражаться только с миской. Котик такой в виде собачки. С взглядом, говорящим «чешите мне пузико».

И мы пошли узнавать. По поводу собаки гостиничная тётка нам сказала «нет». И тогда я взял номер на двоих и пошёл заселяться. Пусть Павлик сам спит где хочет с своим котиком. Проявим расизм вьетнамцев селить не стали. Это же корейский микроавтобус. Почти Родина для них. Там можно жить, ведь сейчас самый пупочек лета.

И я уснул.

Вот сейчас, пока я во сне, давайте уже поговорим о том, кто мы?

Ну и вот миграция эта незаконная. Перемещение народов. Хотя какие это перемещения? Вот раньше были перемещения так перемещения. Венгрия вся целиком откуда взялась? А Турция? Австралия? Америка? Обе штуки.

А Израиль? Эти вообще в полном составе сбежали из Египта и незаконно поселились между арабами. Да ещё, пока шли, дрались со всеми, кого встречали на своём пути. Прочитайте Ветхий завет. Там путь Израильтян на будущую Родину очень похож на компьютерную игру стрелялку-бродилку из до фига уровней. Да ещё с поиском и применением артефактов. Идут, идут, а тут змеи. А они их жезлом Моисея хуяк. Змеям карачун, а евреи дальше идут. Уровень пройден.

Дальше идут, а тут Иерихон за стенами. Надо походить и в дудки подудеть. Херак и стены рухнули. Следующий уровень…Ну и так далее…

Вся история человечества – это перемещение и незаконная миграция с точки зрения тех, кто к ним понаехал.

Началось всё это ещё в те времена, когда на планете вовсю мамонты с шерстистыми носорогами бегали. А за ними бегали приземистые мужики и тётки. И у любого из них был топор или дубина. Этим всем они себе котлеты и добывали. Неандертальцы это были. И мы их считаем дикими людьми.

Ну, вот как англичане считали индейцев, когда в Америку приехали. Или русских, когда они в Россию приехали. Или индусов, когда они в Индию… Или в Китай, когда…Во общем куда бы ни приезжали англичане, везде, с их точки зрения, там жили дикие люди.

Самое смешное что, когда римляне приехали в Англию и увидели англичан они их тоже посчитали дикарями.

Неандертальцы эти считаются другим видом вообще. И до появления в Европе человека разумного, где-то около 200000 лет назад, жили на всей этой территории.

До Воронежа и Брянска где-то. Дальше был лёд. Другими словами, мы все, потомки ХОМО ЭРЕКТРУСА, были незаконными мигрантами с точки зрения коренных жителей Европы неандертальцев.

Вот и название, кстати, они получили от долины Неандерталь в Германии, где и были найдены первые скелеты этих чуваков. Жили тогда они в пещерах, так как в то время это считалось добротным и удобным жильём. Вроде сталинских домов.Там у них было отопление в виде камина и иногда даже водопровод в виде ручья, ателье по изготовлению дублёнок, тёплых кальсон из кожи и фабрика-кухня, так как готовили пищу сразу на всю братву, как в сказках про справедливость. Другими словами, от жизни зверей отличались уже тогда коммунальными удобствами.

И ещё они внешне очень сильно отличались от современных людей. Климат в тех местах был тогда барахло. Примерно, как сейчас в Якутии. А так как тепло лучше всего сохраняется в форме шара, то и они тоже в высоту не росли, а всё больше вширь. И носы тоже такие были, какие в боксе обычно после двенадцатого раунда со стариной Майклом Тайсоном. Это чтобы воздух согревался хоть чуть-чуть, когда им дышишь.

Такие вот люди. Но люди же… Первые европейцы. У всех безвиз и шенген паспорт.

Взялись они тоже от общего предка нашего уже в совсем дремучей древности. Когда что-то на земле произошло. Дожди лить перестали или обмелела какая-то река. И часть полулюдей-полуобезьян вдруг решила:

– А чё, парни, погнали в Европу. Там, говорят, нет никого. Что мы тут с этими вот чмошниками-куколдами будем сидеть. Тьфу на них!

Может, их и уговаривали остаться, а потом махали лопухами вслед, прося привезти магнитики. Может, свистели и улюлюкали, обзывали нехорошими словами. А может, и вообще спёрли они что-нибудь ценное и решили свалить по тихой грусти, пока все спали.

Ушли, в общем. В Европу. А те, остальные, в дальнейшем МЫ, остались.

Ну, согласитесь, неандертальцы эти по-любому были людьми смелыми и решительными. Про таких Виктор Цой пел тревожную, но очень правильную песню. Помните?

«Они говорят нам нельзя рисковать,

Потому что у них есть дом, в доме горит свет.

И я не знаю точно, кто из нас прав.

Меня ждёт на улице дождь, их ждёт дома обед.

Закрой за мной дверь, я ухожу».

Так всё и было и, как ни странно, эти парни были первыми, кто не нарушил закон о незаконной миграции.

Ушли. Потом что-то произошло на земле, может, дожди опять стали лить, и тот самый казачий брод, по которому, прыгая по камням, ушли эти парни, вновь стал бурным потоком, и переправа стала невозможна. И за ними вслед ни пошёл никто.

Но неандертальцы дошли до Европы, нашли там нормальные пещеры-сталинки, выгнали оттуда вениками и ссаными тряпками саблезубых тигров с пещерными медведями, этими же метлами подмели пол, а тряпками помыли. Вставили окна, положили ламинат. Ковры повесили на стены построили камины и стали жить-поживать и от невзгод этих физические изменения в организмах наживать. Им по-любому надо было становиться сильными, ловкими и умелыми так как бананы тут просто так вообще не росли.

А те, которые МЫ, остались в Африке, пили мохито, плясали ламбаду с сальсой, пинали балду и играли в нарды.

Прошло 200000 лет, дожди перестали лить, казачий брод обмелел, и часть племени такая говорит:

– Ё-моё, речка обмелела. Давай сгоняем в Амстердам будущий. Где Париж потом появится посмотрим. Чё там вообще? Чего мы тут с этими вот куколдами? Тьфу на них.

Может, их и уговаривали остаться, а потом махали лопухами вслед, прося привезти магнитики. Может, свистели и улюлюкали, обзывали нехорошими словами. А может, и вообще спёрли они что-нибудь ценное и решили свалить по тихой грусти, пока все спали.

Ушли, в общем, в Европу.

Там же за эти 200000 лет из тех парней и тёток, что ушли раньше, выжили только те, у которых не очень высокий рост, широкая грудная клетка и плечи с руками такие, что китов душить, челюсти, чтобы мослы мамонтов лущить. С нашей точки зрения, красавцев там было мало. Всё функционально и просто. Про бином Ньютона думать некогда было. Иначе твои мослы будут лущить… Накопились различия, как сейчас в Якутии в общем, такие, что они стали другим видом.

Встретились и хором подумали друг про друга – вот уроды. И тюк по жбану.

С человеком так всегда. Вспомните школу. Там всегда всем классом кого-то одного хотели убить. Того который не такой.

Короче, тут уже библия пошла.

Каин Авеля убил. Хотя всё и наоборот могло быть. Теорий много уже. И про то, что кроманьонцы говорить умели, а те нет, потом выяснили по костям и строению горла. Чушь. Говорили и те и эти.

Потом типа что кроманьонцы очень разумные были, а те дураки полные.

Пришло опровержение. Ну да, конечно с чего это вдруг? Эти бананы жрали голые 200000 лет в курортном климате, а те учились огонь добывать, кальсоны шить и капремонт делать в пещерах. И на тебе – дураки!

Не складывается что-то. Думают до сих пор. Но преобладает теория про трудные роды. За эти тысячелетия у неандертальцев такой универсальный солдат получился по мускулатуре и скелету, что его стало просто очень тяжело родить. И это могло стать событием всей жизни. А это уже депопуляция. Потому что из двух родителей один ребёнок – это уменьшение в каждом поколении ровно два раза. А ещё и ситуации с болезнями и всякой живностью…

И тут мы ещё понаехали, первые в мире нелегалы с Африки. Что тут началось! Вообще охренеть! Кражи. Черные риелторы. Причем буквально. Наркотики. Угон скота, машин и велосипедов. Проституция и гадание по руке на улице. Сплошная преступность. Нет порядка. Даже изнасилования были. Правда, пока не ясно кто кого.

А откуда всё это известно? Генетика открывает глаза на прошлое. В каждом европейце, оказывается, есть 4 процента генов этих первопроходцев. В каждом! А в Николае Валуеве вообще их сто.

А вот в Африке и всех, кто там живет сейчас, их нет. Генов неандертальцев. Совсем. Но со временем они появятся, потому что сейчас в Африке сидит третья порция переселенцев, которая пропустила два первых старта.

Вот так в первый раз всё и случилось и, уверяю, не в последний. С чего вы думаете, что через 200000 лет дождь не прекратится, казачий брод не откроется? Ничего не меняется на нашей планете. Как шли люди с юга, так и идут. И движение это не от веселого жизнелюбия, а просто потому что они хотят есть. И туда где чуть попрохладнее. Только и всего.

Первое, что я увидел, проснувшись, было тяжёлое, потное лицо вчерашнего лешего. Он спал на соседней койке прямо, напротив. Можно сказать, глаза в глаза.

Те моменты, когда я просыпался рядом с мужицкой харей, можно перечесть по одной руке инвалида-фронтовика сапёра. Поэтому глаза-то я закрыл, надеясь, что видение как-нибудь рассосётся. Но потом успокоился. Дыхание сзади это гораздо хуже, чем глаза напротив, тем более через метр.

–А где Паша? С этой тревожной мыслью я встал и подошёл к окну. Автобус аккуратно стоял около ворот, и находившихся там вьетнамцев видно не было. Десять человек внутри и никого не видно. Ну, вот молодцы же! Научились там у себя в джунглях исчезать. А вот и Павлик. Лежит на скамейке. Этот исчезать не умеет. Развалился как собака. А вон и собака-котик там же под лавкой. К верху пузиком.

Сзади тяжело заворочалось и до меня неслось тревожное, как из бидона:

– Что там?

– Нормально всё, – успокоил я этого типа. – Ментов нет вроде.

Было уже как минимум 12 часов дня и солнце надышало в номер уже так, словно хотело вскрыть череп консервным ножом. Я ужаснулся про вьетнамцев. А они-то как? И выглянул снова. Ага… Все окошки буса были чуть приоткрыты. И сквознячок чуть шевелил шторки. Значит, и с той стороны открыли, вентилируют. Молодцы какие, умилился я. Эти на жаре не пропадут.

– Слышь, мужик, тебя как звать-то?

– Руслан.

– Откуда ты? Пардон за любопытство. Всё же какое-то время нам время проводить вместе. Поговорим хоть о том о сём.

– Грузия. Но в Москве работаю. На кране.

– Ну что, Руслан с Грузии, тут сидеть смысла нет. Пойдём хоть город посмотрим. Всё равно до ночи ничего не сделать. Город древний, православный.

– Православный? – переспросил Руслан.

– Ещё какой! – я подтвердил. – Даже ещё раньше.

– Куда раньше? – удивился тот.

– Ну, православие-то не всегда же было. Викинги тут всякие, татаро-монголы, Соловьи-разбойники, богатыри. А может, и не раньше. Пойдём проветримся, пока мозги не вскипели.

Я быстро сбегал в душ смыть вчерашний день. Не вытираясь, натянул майку, прыгнул в джинсы, кеды и мы пошли. Руслан в душ не пошёл, и от него потягивало лесом и немного кабаном.

– Ну что, Пашка, нормально ты тут на лавке? Чего в номер то не пошёл я же снял?

– Да я как-то. Собака вот! – и мы все посмотрели на торчащую из-под лавки здоровенную корму пса, которая именно в этот миг сочно испортила воздух.

– Ну да, – согласился я, – это было бы проблемой. Слышь, чувак, мы тут сходим в город. Что тут кодлой роиться, внимание привлекать. Прогуляемся. Придём под вечер, перекусим да поедем. Нормально?

– Ну так-то да, – вяло протянул Паша, но по всему было видно, что с нами идти ему не хотелось. Да и вообще был он словно за стеной какой-то. Такое бывает. Вот стоит человек перед тобой. Такой же вроде: глазки, ручки, огуречик из кожи, но не сплетаются души и мысли. Да и желания нет, если честно.

Мы сходили в какой-то магазинчик, что был рядом, купили воды, хлеба, колбасы. На собаку тоже. По удивлялись, что ни фига тут не дёшево как-то. Занесли провизию в гостиницу Паше, да и пошли. Проходя мимо микроавтобуса, я прислушался, но было тихо, и я даже засомневался, что там вот прямо сейчас сидят, как мыши под веником, аж десять человек, переселенцы с другой стороны нашей планеты.

А город под полуденным солнцем был пуст. Что утром пуст, что днём. Нет людей. Не совсем, конечно. Ну, вот машина проехала вот бабка какая-то на велосипеде, менты. Остальные-то где? Так в живых городах не бывает. Вернее, бывает, когда все куда-то ушли – на праздник какой или на горе. Или концерт приехал, и там все хлопают и орут. Я даже прислушался, пытаясь уловить шум людского моря. Но каркнула только ворона на столбе.

– Как у нас в горах, – подал голос грузин Руслан. Он, прихрамывая, шёл чуть сзади.

– Натёр вчера ногу, – поймав мой взгляд, сказал он.

– Как же ты пойдёшь сегодня? – удивился я. –Тебе надо к ветеринару. Давай аптеку найдём. Пластырь там купим какой или мазь Зорьку. Тут у них и косметика есть.

Мы как раз мы и подошли к историческому центру, состоящему из двух-трёхэтажных домов, стоящих на широком зелёном бульваре. Всё было зелено, чисто, покрашено. Всё было очень даже хорошо. Но людей не было и тут. Кроме пяти-десяти прохожих в виде бабок, каких-то рабочих и пары девушек с колясками. И ещё было странное ощущение, что улицы эти прошиты шёпотом. Ну, таким как будто вы идёте, а кто-то за вами смотрит и между собой переговаривается. Но вы никого не видите. Те же кого мы видели были с убегающими в стороны глазами. Словно они знали, что дальше будет, но им стыдно про это сказать.

Но вот и аптека. И там мы были единственными покупателями. А рядом был продуктовый. Я подошёл к холодильникам с пивом. И вопросительно посмотрел на Руслана.

– Попробуем? Ты как?

– Да запросто, я же не мусульманин.

– Тётя, – спросил я тётю продавщицу, – а где у вас можно тут тихонечко посидеть на травке пиво попить?

– Пиво? – округлила глаза она. – Попить на улице?

– Можно и на улице, – подтвердил я. – Но хотелось бы всё же на травке. Жара ужасная. В Питере это запросто, да и в любом европейском городе. А я поездил много… Взял пивка, пошёл на травку снял кеды, кроссы и балдей. Какие проблемы?

Тётка недоверчиво обернулась назад, словно, не веря ушам и ища подтверждения у охранника, стоящего у входа. Надо ли говорить, что кроме нас в магазине тоже никого не было. Охранник как-то со съехавшей набок улыбкой мотнул головой, словно отгоняя морок, и сказал, подойдя и считая взглядом бутылки пива, что мы купили.

– Тут на травке («травка» прозвучала как-то издевательски с каким-то под визгом) пивко лучше не пить! – после чего слова пометались птицами по пустому залу эхом и пропали где-то в тишине.

Повеяло какой-то несуразностью. Кино не для всех, где показывают какую-нибудь абсурдную муть про очевидное, но с вывертом таким, что после просмотра чувствуешь себя больным и убогим.

– Эээ, я что-то затеваю тут с пивом запрещённое?

При этом я приподнял литровую бутылку коричневого стекла и на всякий случай посмотрел её на свет. Пиво было как пиво. Коричневое. Внутри ничего не было. Продавщица и охранник завороженно смотрели на меня в упор, не отводя странных каких ошалевших глаз.

– Любезный, а у вас обычно, когда жарко, пиво где пьют? – Я говорил медленно. Чуть громче. Круглыми буквами. С паузами между словами. Так русские всегда говорят с иностранцами. Руслан подобрался сзади и замер тоже прислушиваясь.

– На речку идите, – вдруг, словно очнувшись, мотнула головой продавщица и облегчённо дунула на чёлку, словно решила трудную задачу.

– Какую? – медленно, осторожно и вкрадчиво спросил я.

– А вот там выйдете и сразу направо и всё вниз, вниз …

Это уже был охранник.

– Там вас никто не увидит, – понизив голос и чуть склонившись к нам, сказал он.

– А кто нас должен не увидеть? – так же, наклонившись к нему, шёпотом спросил я.

Сзади подошёл расплатившийся за пиво Руслан и непонимающе остановился.

– Они! – ответил охранник и, не сводя глаз с пива, облизнул губы. Потом как-то боком снизу снова посмотрел на меня и вдруг неожиданно крикнул прямо мне в лицо.

– Они!

Я от страха подскочил и чуть не побил всё пиво. И то, что не побил, назвать везением неправильно. Это было волшебство. Нервная система стала расшатываться что-то.

– Направо и всё вниз, вниз… – повторял я себе, чтобы не забыть, но уже было не нужно. Перед нами тихо и спокойно текла широкая река в камышовых берегах. Тихая и спокойная древнерусская река под синим-синим небом. Покой и воля.

По ней плавали русские князья из греков в варяги. Олег, Владимир и прочие мужи с красивыми именами. Скандинавы. Викинги с такой же красотой в виде имён: Олаф Красноносый, Кракен Кожаные штаны. Этот тип, кстати, потом Париж ограбил.

Вот были времена. Парни грабили города! Страну захватить им было словно ларёк подломить. Не то что сейчас.

Потом уже дальнобойщики пошли. Всё, как и сейчас. Только вместо фур ладьи и драккары. Вот прямо по этой речке. Из Варяг в Грецию. Ну, то есть в Турцию сейчас.

Мы вдоволь, как дети, наплескались и наплавались в этой чудесной освежающей реке и разлеглись на траве. И, откупорив пиво, сделали самый вкусный первый глоток. Тут, наверно, так же делали все эти проплывающие варяги и греки.

Посидеть на травке, пожарить яичницу. Телефоны зарядить и, поменяв портянки и хлопнув чачи, плыть дальше.

Над головой плескался синий океан неба. Эх, вот прыгнуть бы в него и поплыть. На другом берегу серело какое-то здание старинной архитектуры. Вроде монастыря, но почему-то с колючей проволокой по стенам. Справа тоже белела церковь. Эта была без проволоки. Спокойно и безмятежно. Русь. Тут была чистая, спокойная Русь с синим небом, церквями, берёзками, стрижами, речкой… Вот только на берегу этой речки в жаркий день тоже не было никого. И это было по крайней мере странно, если не сказать иное.

А пиво было реально вкусное. Дорогое, но и вкусное. Чуть копчёным солодом отдавало, и это было шикарно.

– Это Грузия и всё тут, – резко вдруг ответил Руслан, и я вспомнил, что он уже какое-то время что-то мне трёт за Абхазию.

– Это наше. Мы там всегда жили.

– Руслан, если бы вы там всегда жили, Абхазия называлась бы Грузией. А она называется Абхазией, и там живут абхазы. Разве не так? А Грузия, населённая грузинами, чуть дальше по побережью. Как раз за Абхазией.

– Да если бы не Россия, в 2008 году мы бы забрали её назад по-любому. Мы бы её и раньше забрали, в 93-м, но мы тогда сражались за независимость.

– За что вы сражались? – я аж привстал от удивления, – и с кем?

– Да с вами! С Россией! – Руслан посмотрел на меня чуть исподлобья, но убеждённо и даже с какой-то жалостью, как на человека, не знающего прописных истин, известных каждому ребёнку.

– С Путиным? «Путин напал?» – с надеждой спросил я, чтоб удостовериться в дичи. И, видимо, столько в этом вопросе было ожидания, что Руслан с подозрением взглянул на меня.

– Ну да… – но неуверенно как-то.

– А, по-твоему, Путин всегда Россией правил?

– Ну не он, так Медведев.

– М-даа.. – протянул я, с удивлением смотря на него. – Всё смешалось в доме Облонских.

– Какого дома? – спросил он.

– Да нет, это я так, о своём. Ты кто по образованию, Руслан?

– На кране работал, – ответил он.

Спорить и что-то рассказывать было лень. Это вряд ли к чему-то привело бы. Мне его знать осталось до ночи. И потом вряд ли я его увижу. Так зачем мне тут бисер исторической правды сыпать? Я был старше его лет на десять, но всё равно. Ведь в любом случае и он зацепил советское образование. А кто бы что ни говорил, оно не самым было плохим. Да и распад СССР ведь тоже происходил в онлайн режиме для всех, и все его видели и слышали. Все пятнадцать республик ещё долго по инерции ехали по одной дорожке, никуда не сворачивая. Это потом появившиеся царьки и ханы разобрали перепутанные вожжи и каждый поехал своей дорогой. Но всё же вот такое отвешивать мне, что Грузия, оказывается, воевала за независимость с Россией? Это уже реально было бредом. Не хило у них там пропаганда в уши заливает.

– И что, Руслан, значит, заняты вы были независимостью и поэтому и ушла от вас Абхазия?

– Да. Мы её вернуть хотели, но Россия не дала уже. И в первый раз с нами Америки не было.

– А во второй раз была?

– Была.

– Помогла?

– Сильно помогала вооружением. Много чем.

– Но не забрали и с ней? – протянул я. – А куда вы её забрать хотели?

– Да как куда?! – он аж подскочил. – Это грузинская земля. И всегда ей была.

– Но живут там почему-то абхазы? – подколол опять его я. – И называется Абхазией? А Абхазов вы спросили, хотят они забираться к вам? Я был в Абхазии и что-то желания быть с вами там не наблюдал.

– Кто бы их спрашивал? За Нами Америка стояла.

Всё-таки спор начинался уже и, судя по динамике, мог перерасти в скандал. Спорить мне с ним не хотелось в таком месте и на такой жаре, да ещё с таким прекрасным пивом. Но про Абхазию я знал много.

– У вас война с Абхазией в 90-х годах вроде была. И Россия, насколько я знаю, вовсе за Абхазию не воевала, а, по-моему, совсем даже наоборот, бойкотировала там что. И была за Грузию так-то.

Я не понаслышке знал все эти истории, так как ездил в Абхазию раз десять на отдых и побывал во всех её пяти городах. Города были полны участников тех событий, и они рассказывали всё как есть. Для них это было как вчера.

– Да, тогда у нас ещё и армии не было.

– Ты это уже говорил. Но ведь и у них её не было. Чувак, – миролюбиво начал я, – ну давай попробуем разобраться. Ну, вот не хотят они жить с вами. Ну, представим, что в третий раз вы соберётесь их возвращать. С Америкой там или Гваделупой. Как там бог геополитики карты раздаст в будущем, никто не знает. Ну, захватите – и что дальше?

– Порядок там наведём.

– Руслан, там порядок. Мертвые на улицах не валяются.

– Потому что там ваши базы.

– Ну и что? Именно поэтому и не валяются.

– Так что же вы Чечню не отпустили, когда они захотели от вас уйти? – победно подловил меня Руслан.

– Как раз отпустили. И несколько лет там была полная от России независимость. Хотя что-то там никто не отказывался ни от российских паспортов, ни от российских рублей. И как раз за эти несколько лет та нечисть, что туда набежала со всех мировых помоек, и показала всем жителям этой республики, как не надо жить. И обрати внимание, когда Россия туда пошла уже при Путине, народных волнений не было. А скорее наоборот.

Руслан тяжело думает, это слышно. Сталкиваются тяжёлые мысли льдинами. Так бывает. Для этого всего лишь надо уметь смотреть с противоположного берега. Хотя бы попытаться. Россия не святая. И тоже начудила будь здоров за тысячелетие. Нет стран из мармелада, все щёлкали зубами.

– Зато у нас свобода и демократия, – не сдаётся он. – И мы теперь отдельная и независимая страна.

– Ты почему в Москве работаешь? Почему не в Грузии? Вы же независимость завоевали у России.

– Платят хорошо в Москве.

– Уверяю тебя, в России, если ты работаешь на кране, везде платят хорошо. Но из этого следует несколько другое, а именно что места в Грузии тебе не нашлось или там платят меньше. А раньше, насколько я помню с детства, грузины в СССР были самые богатые среди всех. Именно поэтому ты в Москве и именно поэтому ты тут.

– А ты? – огрызнулся он.

– Я по-другому. Мне интересна жизнь во всех её проявлениях. Я, мил человек, без этого вояжа проживу.

– Давай, чувак, лучше оставим всё вот это. Мы же в Чисторусси сейчас. И пусть вот это пиво чисторусское смоет сейчас все недопонимания, как и река эта. Уверяю тебя, всё уже было на свете. Пройдёт и снова начнётся. «Держи краба!» —и я протянул ему руку без бутылки, а бутылками мы чокнулись.

Ну, так ведь и есть. Тут в Чисторуссии как-то научился батька этот ни с кем не ссориться и ни на что не претендовать. Сидит себе и куёт счастье для своего народа. Вот только, блин, не видать почему-то этого народа.

Я опять оглянулся по сторонам и вдоль реки, посмотрел на здание на том берегу. Там завыла сирена, а на церкви справа ударил колокол. НЕТ ЛЮДЕЙ! Где народ то?

И тут она появилась. Высокая девушка с полотенцем через плечо. Девица была загляденье. А когда быстро разделась, то оказалась в смелом купальнике. Можно даже сказать, отважном. Хотя мне кажется, что ещё пару часов, и я обрадовался бы ей, даже если бы она приплыла, лениво шевеля хвостом.

Я лично был рад, так как безлюдье в этом городе стало уже физически давить на мозг, а Руслан вообще был не в себе от восторга.

Искренняя радость от её появления удвоилась и могла бы растопить любой лёд на свете. Она, искренность, всё же чувствуется, как её ни прячь. Девица не стала строить из себя нитакусю. И уже через пятнадцать минут мы знали, что её зовут Олеся. А она, конечно, знала кто из нас Руслан, а кто нет. Через двадцать минут она уже угощалась нашим пивом. А через полчаса весёлым кабанчиком в магазин метнулся Руслан и пулей прибежал назад, победно таща целый пакет вкуснейшего немного отдающего чем-то копчёным местного пива.

– А где все? – задал я с утра мучающий меня вопрос. – У вас что, праздник какой?

– Да никакой не праздник, – фыркнула девушка, – на работе все.

– Как все? – опешил я.

Я живу в центре Питера и отсутствие людей на улице вижу, только если выхожу на балкон в период с четырёх до пяти утра.

– Да так, – пояснила она, – тут все работают, если не смогли уехать.

– Куда?

–– Да хоть куда. В Москву, Питер, Литву, Польшу. Хоть куда, лишь бы отсюда.

– Это от чего же? – я реально удивился сказанному. И даже не сказанному, а какой-то отчаянной злости, с которой эти слова произнесла Олеся.

– А что здесь делать? – в свою очередь спросила она меня. – Жизнь за даром просирать? Тут ничего не платят. Знаешь, какие тут зарплаты? Курвам на смех.

Я засмеялся.

– Вот что ты смеёшься?! – обиделась девушка. – 300 долларов дадут если, то это ты удачно работу нашёл.

Я засмеялся опять. Но уже удивлённо.

– В смысле триста долларов? У нас узбеки в магазин, если зарплата меньше 400, не идут. Да на хрен такая работа нужна?!

– Вот и молодёжь так же думает. Поэтому стоит получить паспорт – и все сразу на вокзал, и кто куда. По тапкам. Кто успел, конечно.

– А кто не успел?

– А кто не успел – или армия, или в менты, или в тюрьму, или за триста долларов работать.

Я посмотрел на Руслана, тот сидел, разинув рот, и ошалело её слушал.

– Вот слышишь, что говорит? Тут тоже независимость. А ты сколько на кране в Москве получаешь?» —спросил я его.

– Минимум штуку баксов.

– Слушай, ну как это? Вроде нормальная страна, транзит международный, предприятия, молочка, косметика. Должны же быть деньги нереальные.

– Должны, – согласилась Олеся, – но их нет. Вот ты же сейчас в магазин за пивом ходил, видел там колбасный отдел и мясной?

– Да, видел.

– А людей там видел?

– Нет никого.

– Вот и я про то же. Нет у людей денег ходить в магазин и такую колбасу покупать. Я вот это пиво уже не помню, когда пила.

Раздался звук открываемой пробки, и Руслан протянул ей открытую бутылку.

– А ты что не уезжаешь?

– Как раз только приехала. С Москвы. У меня мать тут в больнице лежит. Вон в той. – и она показала рукой на старое серое здание на другой стороне реки. То самое, в колючей проволоке, откуда сегодня доносилась сирена.

– А что это за больница такая? – спросил я её.

– ЛТП, – коротко ответила она и я, набрав воздуха, окунулся в своё детство. В СССР. Там это было повсеместно. Бухает если человек, то его в вытрезвитель. Три раза попал туда – и участковый пишет рапорт и отправляет в лечебно-трудовой профилакторий. Название вроде медицинское, но по сути тюрьма с медиками. И работают там все принудительно. Что-нибудь несложное. Тапки шьют или ящики сколачивают. Мать у меня там лежала. И даже не один раз, а два. Именно из-за неё я и пить-то стал позже всех на районе. А водку не пью до сих пор. Я посмотрел на девушку как на сестру. Но не по несчастью, нет. Я давно уже сделал правильные выводы из того расклада карт, что раздала мне жизнь, и пришёл к пониманию, что она меня всё же любит.

Ведь именно из-за того, что мать бухала, я пошёл в спортивные секции, где кормили и давали витамины. А в восемнадцать лет именно от этих вакханалий уехал в Питер, где, собственно, и началась настоящая жизнь, полная опасностей и приключений. И другой я не хочу.

Но в России медвытрезвителей давно не стало. И никто не увидел большой разницы в их отсутствии. Так же исчезли все ЛТП. И тоже алкашей больше не стало.

Ну, конечно, алкаши никуда не делись, но быстро вымерли как класс. От всяких там жидкостей с разнообразным спиртом и жизнерадостными названиями. А потом навели более-менее порядок с бухлом. Акцизные марки там, системы всякие. Вина стали пропагандировать. И бухать всё же стали меньше, но чаще. Не всё так радужно, конечно. Эстафету подхватили наркотики и всякий дым, но разговор сейчас не об этом. Такое везде. Просто выяснилось, что ни ЛТП, ни вытрезвители проблему не решают, а, наоборот, отнимают ресурсы и людей. Как бы утопающие тянут за собой и деньги. Проблема гораздо глубже. И не физиологии человека в основном, а социологии. Давно подмечено, что чем хуже жизнь, тем больше пьяниц. И наоборот. Повода набухиваться в слюни нет. И так вокруг хорошо. Ну а когда мрак вокруг, то да.

Простите меня за такую экскурсию. Я не настаиваю в своих выводах, они мои и только мои.

А свои? Свои у каждого свои. Хочешь бухать и не видеть этот мир? Смотри свой. Дело твоё. И никто не вправе тебе мешать. Я так считаю. Захочешь остановиться – остановишься сам.

Тут я позвонил Павлику. Время было уже около пяти вечера, и жара укатывалась вместе с солнцем. Как он там со своим котиком? Как там наш живой груз?

– Где вы?

– На речке какой-то, – ответил я. Мне было даже немного неудобно. И хоть мы и договорились, но мы-то всё же прохлаждались на речке с пивком и девкой, а он там службу нёс. Не такой уж он и придурок.

– Слышь, Паш, тут на речке никого. – Я ещё раз обернулся. Ничего не изменилось за весь день. – Взял бы малышей и привёз сюда. Искупаем перед дорожкой. А то они, наверное, так уже воняют, что нас по запаху найдут.

– Точно никого? – переспросил он.

– Ну что тебе мамой поклясться Руслановой что ли?

Приехал он не скоро. К этому времени мы ещё раз сходили за пивом и нам было хорошо, как никогда. О том, что должен приехать Паша с вьетнамцами, даже как-то позабылось. И в тот момент, когда весёлая гурьба смуглых вьетнамцев высыпала на берёг я вообще думал о другом. И в какой-то момент даже подумал, что это черти.

Ну а потом мы ещё искупались с вьетнамцами, выпили с ними пива, попели с ними вьетнамских песен и ещё раз искупались. И даже вьетнамские девушки вдруг заблистали неожиданными для меня гранями свежей женской красоты. Но смеркалось, откуда-то сверху понаехали облака и стали на нас пялиться. Стрижи и ласточки заняли нижний эшелон для полётов и чертили нам какие-то тревожные пахнущие опасностью знаки в воздухе, криком прося их прочитать. Птичьего языка мы не знали.

Попрощались с девушкой Олесей, которая уже как-то осваивалась в объятиях Руслана. Он обещал её забрать в Москву. На кран, видимо. При этом он ей ещё увлекательно рассказывал про похороны своего попугая, а она внимательно слушала.

Мы загнали выкупанную и крещёную в древнерусской реке стайку чертей в автобус и, заехав в отель за вещичками, тронулись в путь на запад.

Всего и делов-то было – доехать до Свиносраково и попрощаться с людьми-конфетами и Русланом, помахать им рукой, после чего этот маленький интернациональный отряд скрылся бы за туман в этом партизанском краю в направлении новой для себя жизни.

Очень приятно делать людям приятное всё же. Ну а если за это ещё деньги дают, это уже счастье, а не работа.

– Менты, менты! – взвыл Паша. – Нас останавливают!

– Какие же это менты! – вскричал я, разглядев на дороге какого-то мужика в светящейся жилетке, который нам махал жезлом. – Машины-то ментовской нет. Гони дальше! Мало ли кто тут в лесу?

Но Паша уже тормозил. Эта ночь была явно не нашим днём.

Я часто потом вспоминал это всё в мельчайших деталях. Пограничников было двое. Один с толстым брюхом, второго я даже не запомнил. Да, у них был автомат. Один. Ну и что? Ну и что?! Руслан, как я потом выяснил, был мастер спорта по борьбе. Я умел драться как тасманский дьявол. Лес. Ночь.

Но подвела Россия. Да, как ни странно, подвела Родина.

В России, к примеру, за Выборгом тоже начинается погранзона. Примерно через пять километров стоит шлагбаум и рядом с ним кто-нибудь, кто смотрит на номера. Если они Питерские или областные, пролетаешь без задержки. Если какие-то другие, то вежливо просят показать паспорт с шенгенской визой. Если ничего этого нет, типа на рыбалку, вежливо просят ехать на рыбалку в другое место. Вот хоть на этот самый ручей, который вы только что проехали. На этом всё.

В России вообще никто не останавливается, если это не пост ДПС. И даже если ты остановился и у тебя не трупы в салоне, то все вопросы можно решить.

Ну, почти все. И совсем не дорого.

В общем, подвела Россия-мать. Расслабила. Так мы проморгали первую возможность.

– Да я прижал бы их об груди, да и всё! – позже говорил мне Руслан. И глядя на него, я понимал, что да, мог бы.

Прижать. Да и всё.

От многих я потом слышал и не раз в этой местности. Почувствовал, что? Интерес от ментов. Стали просить зайти на минуточку, задержатся ненадолго. Просто поговорить …

Не надо тут искать справедливость и стучать с негодованием себя в грудь. И думать что сейчас придёшь и всё им прояснишь.

Не оглядывайся и не думай о последствиях. Сразу беги. Через двери, окна, колючий кустарник, подвалы, чердаки! Хуже не будет. Жми! И не жалей обувь. Не успел одеть? Беги так. Иначе будет поздно!

Плохой этот поступок? Ну, тот, за который нас замели…

Я уже пояснял свою точку зрения. Она у меня такая. Вот и хоть убей, вряд ли изменится. Плохой ли я сам? Ну не сказать, что совсем пропащий, но и не мамина радость – это однозначно.

Да, в моей жизни было разное. Но, пардон, и время было тревожное. В это время вряд ли можно было продолжить фамильную династию, как в западных странах, где люди порой по пять поколений пекут хлеб и имеют свою фамильную мясную лавку или булочную.

У нас, я извиняюсь, тридцать лет назад ещё народный герой был Павлик Морозов. Для тех, кто не знает, напомню. Это тот, кто родного батю заложил и подвёл под монастырь. О каких моральных терзаниях и заповедях вообще можно говорить с людьми, которые родились в 70-80-х годах прошлого века? Вот хоть бы два знаковых фильма взять для советских детей. Один Кортик Бронзовая Птица. Там главный пример для подражания – пионер, и как раз он и есть мамина радость.

А в реальной жизни актёр, его играющий, в 90-х годах был начальником банды рэкетиров в Москве. И сложил голову не на полях войны с хищниками империализма, а с такими же бандитами, которые разгуливали в красных пиджаках.

А второй образец для подражания в фильме по рассказу детского писателя Аркадия Гайдара «Мальчиш-Кибальчиш». Ну то есть актёр, который его играл. Он и вовсе иммигрировал в буржуинство, как только вырос, и сейчас благополучно живёт в США, где с большим удовольствием ест свою бочку варенья и закусывает её корзиной печенья.

Да и с самим детским писателем Гайдаром не всё так просто. В шестнадцать лет полком он командовал. Так писали все комсомольские правды тех времён, а потом выяснилось, что всё больше расстрельными командами он командовал, несмотря на юный возраст, и совсем недавно ещё жили в Хакасии деды и бабки, которые при упоминании о его весёлом пионерском отряде испуганно крестились.

Какие на фиг нравственные ориентиры должны были меня воспитать хорошим и честным мальчиком?

Моих ровесников и ровесниц вообще, если они не убивают, не насилуют детей и не продают иконы за героин, надо гладить по уже седым головам и говорить ласковые слова с восхищением за мудрость и выдержку несмотря на то, что мы видели и слышали.

Да вот даже Господи Иисусе наш говорил соплеменникам: а ну-ка, кто тут без греха? Выходи драться.

Хрен кто вышел, кстати. Вот и я про то же. Если вырос чертополох на помойке, глупо обвинять его в том, что у него шипы и он плохо пахнет. Но и он цветы выпускает. А это говорит, что и он прекрасен. Там, где-то… Глубоко в душе.

Один из солдатиков этих прошёлся вдоль микроавтобуса и посветил в окна фонариком. Луч света бесплодно прошёлся по резиновому дну лодки моей, под которой притаился вьетнамский партизанский отряд имени Аркадия Гайдара.

– Что у вас там? – спросил воин.

«– У нас там, дяденька, ничего», – сказал испуганно Павлик солдатику, который был ему по сиси росту, а по возрасту мог быть и сыном.

– Ну как же, – ответил дяденька, – на вас ориентировка. Серебристый микроавтобус с российскими номерами. С гражданами нелегалами.

– Это я что ли? – спросил Руслан-грузин с негодованием. Он уже вышел из машины и подошёл к ним. У меня паспорт России.

Неохота мне пересказывать этот словесный теннис. Ночь была уже. Пиво это ходило волнами.

Не отвертеться было. К тому же подъехала вторая машина и под её конвоем мы поехали на пограничный кордон.

Никакая тревога или чувство безнадёги не появлялось. Это же военные.

Ну, забрали. Ну и что? Всё же союзное государство. Наше. Почти наша страна. А у нас это так себе преступление. Скорее проступок. Вот вам штраф. Ну, или край условно, если вот вообще всё плохо. Значит, и у них тоже должно быть так.

Таких ситуаций у меня было много. В России, если ты не убиваешь людей и не продаёшь наркотики внаглую, почти всегда можно решить вопросы и до суда дело не доводить. Штрафы там, домашка с браслетом на ноге, мировые судьи. До судебного решения.

Я, в общем, не особо волновался. По спокойному виду Руслана тоже не было видно, что он паниковал. Держимся вместе, и всё получится. Один за всех и все за одного. Не бывает безысходных ситуаций.

Это я знал твёрдо и верил.

Обыскав, нас развели по разным кабинетам, где я, недолго думая, развалился на стульях. Зашёл какой-то солдат в непонятном звании с пледом в руках.

– На, братан, укройся, а то лежишь тут. Не по-славянски это, неправильно.

– Спасибо, брат, – ответил я ему. Ну, вот же. Всё наладится, так как славяне мы, одна страна. Почти…Что может мне, русскому, тут угрожать? Никаких конфликтов у нас нет, как и противоречий. Считай, одна страна только название чуть иное. Тут я в безопасности, как у Христа под майкой.

В это время шарахнул такой гром, что моргнул свет, и через минуту с таким грохотом полило на землю, что уж и не припомню что-либо подобное. Я приподнял голову и выглянул в окно. Свет из окна острой косынкой выхватил сторожевой навес, под которым стояла фигура человека в высоком капюшоне.

Солдат на посту. В плащ-палатке. Часовой Родины, подумал я, но почему-то стало жутко. И было от чего. Луч света до каждой складочки освещал его плащ, капюшон, каждую пуговицу. Всё было видно, как на ладони, несмотря на косой стегающий дождь и всполохи молний. Всё они освещали, всё выхватывали. И положение его фигуры говорило о том, что он смотрит в моё окно. На меня. Только на месте лица под капюшоном не было ничего. Как у Черного всадника Назгула из Властелин колец. Космическая пустота. Туда не пробивалось ничего. Там, в этом черном пятне, мог быть кто угодно. Что угодно. А также и не быть.

Тут лопни мои глаза оно шевельнулось. Хотя это мог быть и ветра порыв. Жуткое это ТО, что должно быть скрытым, но обнаружило себя и снова замерло.

Я похолодел весь от увиденного. Когда мы видим неподвижным ТО, что только что шевельнулось или должно быть живым мы испытываем страх. Это древнее чувство из глубины тысячелетий из Африки. А если что-то живое замирает значит готовится напасть.

Я ещё долго смотрел на этот неподвижный силуэт, но оно больше не двигалось. Жуть какая-то.

Я с удовольствием читал японскую поэзию. Всё хотел ввернуть когда-нибудь какой-нибудь девке в кабаке что-нибудь эдакое, японское и загадочное.

Вот и пригодилось, пожалуй, услужливо всплывшее в памяти к этому моменту. Лыко в строку прямо.

«Ночь за окном.

А веселье пропало.

Кончилось сакэ…»

Ввернул, бля-поэзию… Поехал блин деньги заработать. Пошёл по шерсть вернулся с триппером.

Скрипнула дверь, и я обернулся. В отрытом проёме дверей усаживался на табуретку второй солдат. Он сел и, не сводя меня с меня глаз, натянул форменную кепку на брови и замер. Я видел и чувствовал, что он внимательно наблюдает за мной, смотрит на меня, но и у него не было лица. Оно было в черной тени под солдатской кепкой. Ни славянского, никакого. Там, где у всех должен быть лик, сияла глубокая ничего не отражающая космическая пустота.

Или, может, я уже спал. Не помню…

– Ну, где нарушители? – раздалось из коридора, и сидящий при входе на табуретке солдатик вскочил, вытянулся и стал докладывать.

– Тыры-пыры, за время дежурства происшествий не было.

И с последними словами в комнату шагнул пузатый мужик в военной форме. У него были глаза словно то самое небо над древней рекой. Полноватое лицо могло быть рекламной открыткой здешнего натурального крема для лица из календулы. Он вообще был позитивен на вид, вроде того самого дяди, который приезжает раз в год к маме и у него в карманах целый мир из монеток на кино, жевачек и стеклянных шариков.

– Ну что, – улыбнулся он мне по-отечески, – рассказывай давай, злодей.

– А вы кто? – спросил я, на всякий случай, тоже по улыбавшись в ответ.

– Я-то? – он покатал сказанное слово словно орешек. – Судьба твоя.

– Ну уж прямо! – усомнился я. – Скажете тоже…

– С Питера же вы по номерам судя? Ну да. В Латвию ехали?

– Какую на фиг Латвию? – искренне удивился я. – Домой в Питер.

Ведь не врал же я? Честно говорил.

– Вьетнамцы откуда в машине?

– Слушайте, военный, я ехал на рыбалку, у меня и удочка с лодкой есть. Вы у водителя, хозяина машины, спросите. Он их где-то подсадил, чтобы до России подвести.

– Угу, ну ладно, – хмыкнул пузан и ушёл. На место тут же вернулся солдатик и, сев на табурет, вытаращил на меня глаза.

– Чего пялишься? Я вор в законе и друзей своих не продавал! – пошутил я известной фразой из «Место встречи изменить нельзя» и тут же пожалел.

Солдатик вытаращил глаза ещё больше, так что стал напоминать ночного лемура, и я понял сразу две вещи: кино он не смотрел и сейчас пойдёт доложит, что я вор в законе.

Но как-то обошлось и через некоторое время прозвучало: «В погранотряд их всех!»

И всё. Обыскав второй раз там же, чем несказанно удивили меня, нас стали заковывать в наручники и выводить по одному к автобусу. Проходя через внутренний двор, я с испугом покосился на грибок охранника. Там никого не было, только на гвозде висела пустая плащ-палатка. Может, и не было никого вчера? Она так и была пустой- подумал я. Может, и не было.

Мы долго ехали по каким-то лесным дорогам, и все люди в форме почему-то прятали глаза, словно нас везли на расстрел. И было как-то не по себе. Вьетнамцы же, наоборот, воспринимали происходящие с ними с потрясающим спокойствием. И от этих безмятежных лиц я даже задремал.

Проснулся я от странного запаха. Справа за окнами автобуса бесконечно тянулся какой-то мега-завод: переплёты труб, утёсы непонятных башен и вышки с горящими факелами. Сооружение завораживало своей какой-то марсианской мощью. Словно это вообще не люди создали, а совершенно другая раса, стоящая на другом уровне развития, далеко ушедшая от людей.

– Вот ведь какие заводы тут, у батьки этого! – восхитился я с уважением. Ничего себе он тут индустрию имеет. Заводы какие понастроил. Ну, одним словом, молодец.

Тут мы и приехали в погрангородок.

Погранотряд принял нас тем, что снова удивил обыском, третьим за последние неполные сутки, и нас расселили по каким-то двум комнатам. Они были словно два крыла птицы, а посередине тамбур с табуреткой. В одну попал я с Русланом, нам докинули вьетнамцев на сдачу, а в другую, напротив, поселили Павлика, тоже с вьетнамцами. Девок же куда-то поселили в другое место. В тамбур между нашими комнатами посадили солдатика.

Чёрт! Тут, судя по всему, людей девать было некуда. Тем не менее, нас накормили сытным солдатским обедом, без пряностей и мы с Русланом стали неспешно толковать о том, о сём что нам делать дальше. На вьетнамцев мы внимания не обращали. Те спокойно улеглись на кушетки, полностью покорившись судьбе.

– Слушай. я, кажется, влип, – горестно покаялся мне Руслан.

– А что такое? – я вяло полюбопытствовал.

– Выяснят что у меня паспорт липовый.

– Ого, а он у тебя липовый?

– Ну да. И ещё могут узнать, что я уже в Латвии сидел. Меня взяли с одним чеченцем. Тот наркоман был и еле шёл. Я с ним пять километров двое суток шёл.

– Охренеть! И как взяли? Пограничники?

– Да нет. Вернее, да. Обычный с виду парень и девчонка. Шли такие вдоль пограничной линии уже с той стороны. А это пограничники и оказались. Латвийские.

– Да ты что? И дальше, что было? Как тут сейчас с нами?

– Да нет! Ты что? – аж подпрыгнул Руслан. – Там двухэтажный дом. Никаких решёток на окнах, так как ты ещё не осужденный и это неправильно чтобы был за решёткой до суда.

Мы оба посмотрели на окно, наглухо закрытое решёткой, которая была на петлях и могла открываться, если бы не пудовый замок. А за ней была ещё одна, наглухо вмурованная в оконный проём казармы. И это всё внутри воинской части, окружённой высоким забором с колючей проволокой и смотровыми вышками по углам.

– М-да, – протянул я. – И дальше, что, как?

– Ну а что дальше? Продержали десять дней до суда. Питание такое, что я там поправился, мебель кожаная, рыбки плавают в аквариуме. И ещё каждый день психолог приходила, расспрашивала, что, как и почему. Как я дошёл до жизни такой? И чем может латвийское правительство помочь, чтобы я этим больше не занимался. И персонально она тоже.

– Что тоже? – зачарованно слушая, спросил я.

– Ну, она сама. – Руслан поднял тяжёлые глаза к потолку, одевая мысль в слова. – Передать кому что, газеты там. Ну, помочь.

– Понятно. Хорошее отношение, – подумал я. – Надеюсь, и тут так. Всё же Латвия, Литва и Польша со всех сторон. И здесь так же должно быть.

– Наверное, – неуверенно согласился Руслан.

– Ну а потом что было с тобой в Латвии?

– Суд через десять дней и депортировали. Вот и всё.

Ну и слава Богу тогда. Значит и тут так же будет. И мы опять посмотрели на многочисленные решётки. Видеть их стало теперь не так тягостно.

А за окном отара солдат с детскими лицами ходила в ногу, стуча сапогами по плацу, и выла какую-то песню на русском языке, но с неизвестным тексом.

– Мы не спим, чтоб ты спала, Родина моя!

Вот ведь… Всю жизнь я избегал мест, где строем ходят, и организаций с жёсткой дисциплиной – и вот, пожалуйста. Не спят они …

– Да как же? – продолжаю разговор я. – Это же граница! На замке. Мухтар. Карацупа. Пограничники вон поют, что не спят, чтоб Родина спала.

–Ээээ. Ерунда – это всё. Идёшь по лесу себе идёшь. Хуяк и Латвия.

-Интересно, конечно, это как-то не практично. А и зачем это? Можно же им все м визы сделать и так перевезти. Куча вариантов как попасть в Европу. Что за дичь? Проблема раньше была -Как выбраться из России Наши тут за семьдесят лет коммунистической паранойи пограничную собаку на этом съели. Все силы бросали что бы не выпускать чем на то, для чего граница на самом деле создана. На не впускать.

Вот хотя бы наша, привычная для питерцев российско-финская граница. Проезжаешь Выборг. Первый кордон. (я уже говорил). Едешь дальше – второй. Потом таможня. Потом пограничник. И всё! Тебе ставят штамп, и ты такой летишь дальше… Всё же позади, но что это? Снова будка. Выходит, ещё один погранец и просит показать ему паспорт. Он, видите ли, проверяет что-то ещё. Что?

Что ещё он может проверять? Не забыли ли поставить штамп о выезде? Так давайте ещё будку поставим, где будет очередной погранец сидеть. Этот будет проверять, не забыл ли тот проверить, не забыли ли поставить те штамп о выезде. И так до самой Финляндии. А в Финляндии всё просто: таможня, пограничник за стеклом шлёп в паспорт штамп – всё, голубь лети куда хочешь.

Или вот Российско-Эстонская. Погранпереход между нашим Ивангородом и эстонской Нарвой. Там река течёт. Нарова. Со стороны Эстонии по берегу широкий променад. Пацаны на скейтах гоняют. Тётки с колясками. Кто-то мороженное есть, кто-то рыбу ловит. Целуются. Фонари горят и всем хорошо.

Так это Эстония, скажет кто-нибудь. Они такие… Ну дисциплина, то-сё. Эстонцы.

Скажет так кто-нибудь и будет не прав., так как население города Нарвы в Эстонии на девяносто пять процентов состоит из русских. То есть из ста человек девяносто пять русские. И пожалуйста – пацаны русские на скейтах гоняют, русские тётки гуляют с колясками, кто-то русский мороженое ест, кто-то русский рыбу ловит, русские целуются. Фонари горят и всем хорошо.

С нашей стороны угрюмая припавшая к реке крепость, похожая на тюрьму и…

И не души. Ни одного русского. Не то что на набережную не выйти, в сам город не попасть. Российский! Русским. Нужно разрешение где-то там выпрашивать. Это чтобы гражданину России посетить российский же город. Как так? А и набережной там никакой нет. Смотрят русские пограничники на другой берег, где гуляют русские. А на своём не могут. Не положено. Не положено КЕМ? Русскими!

А Руслан ходит и ходит по камере без конца, шуршит штанинами, злится. Я отвлекаюсь от него, так как нашёл в тумбочке пачку соли, оставшуюся от предыдущих сидельцев. Местная, белорусская. Срок годности указан: 2.5 года. А потом что? Что с ней станет потом? Перестанет солить? Превратится как вино в уксус или сахар. В ней грибок заведётся или мыши.

Она из высохших миллионы лет назад океанов, а тут…2.5года… Кто-нибудь видел испорченную соль? Или просроченную? Может, нули добавить просто забыли.

Нет, параллельно думаю всё же о том, что мне рассказывает Руслан. Барахло этот бизнес. Слишком много неизвестного и непредсказуемого. Я бы по-другому сделал. Вот хотя бы, к примеру… А вот же: напечатал бы афиш и сделал бы сайт о вьетнамском симфоническом оркестре человек в 40. Оформил бы им приглашение в какой-нибудь город Европы, приурочил бы выступление к какому-либо местному празднику, выдал бы дудочки из бамбука и морских ракушек да и всё. Сдал бы документы в посольство и официально их завёз. Сорок человека хотя бы по две-три тысячи долларов. Разве плохо, а потом ещё… Или спортивную команду. По домино. С массажистами и тренерами.

На утро мне сказали собираться. Одному. И уже традиционно обыскали. В больницу, сказали, повезут.

Наверно это было вызвано тем, что нас было трое. А в погрангородке этом было всего два помещения. И как тут нас развести что бы мы не сговорились вот о побеге хотя бы…

Я уже был в Чисторуссии в конце девяностых. Мы поехали весёлой компанией: два парня и две девицы. Одна – дочь очень известного актёра театра и кино Алёна. А вторая просто красоты такой, что дух захватывало, словно в холодную воду нырнул и не можешь вынырнуть. На неё вообще страшно смотреть даже было, как на Снежную королеву. Вот какая красота. Имя, кстати, её я забыл.

Зачем мы ехали, уже не помню, но, судя по тем годам, явно за чем-то грандиозным. Других движений тогда и не было. А, нет помню… Как же.

Деньги мы должны были получить какие-то огромные. То ли за колбасу, то ли за колбасный цех.

Выезжая из Питера с наполненного жизнью вокзала, мы приехали в такой же наполненный огнями и весельем город. Разницы между Питером и Минском по ауре веселья, висевшей в воздухе этих двух городов, не было никакой. И там, и там везде на площадях и улицах стояли ларьки и из них неслись одни и те же песни. Пахло надвигающимся со стороны Запада разнообразием. Поменяв всего лишь триста долларов на увесистую буханку денег, мы целую неделю не могли её потратить несмотря на то, что в ресторане даже лепили из денег снежки и кидали их в оркестр. Везде была какая-то вакханалия и радость, переходящая в народные гуляния.

Теперь же это не чувствовалось даже с поправкой на моё положение пленного. Улицы были пусты даже не от людей. Они были пусты как-то …

От жизни что ли…

Серый и безлюдный город под ярким солнцем за окном уазика. Он был похож на вновь взведённую ловушку. И где-то там притаились ловцы. Пять военных на меня одного со скованными сзади рук. Меня везли как добычу. Рыбу, попавшую в сеть. Меня ни за что нельзя было упустить. Никаких объяснений. И ответов на вопросы.

Дорога по серому безжизненному городу, где, не смотря на июльский зной и день снова я поразился отсутствию счастливых пейзан. Мост через реку, и я невольно нашёл взглядом место, где совсем недавно мы ещё пели песни с представителями другой расы. Какая-то поликлиника похожая на ту в которую я ходит в детстве. И я в окружении молчаливых военных с интересом наблюдаю как мой организм измеряют и прослушивают.

–Эй мужчины -полюбопытствовал я-вы меня на продажу что ли готовите или на опыты какие?

В ответ уклончивые и смотрящие в сторону неуловимые глаза. Да блин! Что происходит то?

ИЗОЛЯТОР ВРЕМЕННОГО СОДЕРЖАНИЯ – Вот оказывается, к чему меня готовили как космонавта. Там я увидел, наконец-то, в первый раз дядю милиционера. На нём была точь-в-точь такая же ментовская форма, как и в России. И я его в ней с восторгом рассматривал. Он был в этом помещении как капитан космического корабля в своей звёздной рубке. Ну, или в центре управления полётов имени Уитни Хьюстон. Везде какие-то весело мигающие огоньками серые шкафы и мониторы, поделённые на картинки. В картинках были люди.

У служащего этого чудного заведения было лицо Кирилла. Ну, вот бывает так, что посмотришь на человека и, пожалуйста, Сергей. А вот этот сто пудов Игорь. А этот вот вообще Антон или ещё хлеще – Валентин.

Дальше было знакомое. Меня вновь обыскали. Сначала военные, ну а потом, тут же – капитан Кирилл или Валентин. Следом был какой-то странный ритуал. Кирилл-Валентин долго смотрел в мониторы с цветным изображением. Там в них жили какие-то люди. Шевелил губами, а потом вдруг словно на что-то решившись выдал мне матрас с пледом и провёл по коридору вдоль множества одинаково монументальных дверей. Своей чёткой геометрией сварных полос и уголков они чем-то напоминали роботов.

Откинув шторку глазка, дядя милиционер долго смотрел внутрь. Наконец удовлетворённо крякнул, словно увидел, что в камере всё или все приготовились и открыл железную дверь. Втолкнул меня и тут же закрыл.

«– Ну вот, Микки, ты и дома», – сказал я сам себе и с любопытством оглянулся, осмотрел камеру четыре на два метра. И… никого не обнаружил. Даже маленького. В недоумении оглянулся и упёрся во внимательный немигающий глаз, который пристально меня изучал. От этой немой сцены веяло какой-то непонятной жутью. Я не знал, как реагировать. На всякий случай заглянул под нары. И там никого не было. Глаз одобрительно за мной наблюдал. Это мне что-то напомнило, но тогда я так и не смог вспомнить что.

– И что мне делать дальше? – задал я глазу философский вопрос, на который глаз ничего не ответил и скрылся за качнувшейся железной шторкой.

Одиночка, как и весь ИВС, была только после ремонта. И в ней я без шнурков. Пресловутой параши не было, а был банальный унитаз, в чёрной двери была маленькая дверца, как в зверинце, с единственной разницей, что не около пола, а где-то в метре от него, а над ней мятая воронка и в жерле её – стекло. Там периодически появлялся глаз этого мента. Он словно не имел вообще больше никаких дел в своей жизни, кроме как рассматривать меня. Глаз старшего брата? Но у меня нет старшего брата. У меня нет даже младшего. Природа, вынув меня из матери, дала сразу по тормозам.

Бог ты мой, ну зачем же этот глаз? ИВС был после ремонта и, так сказать, на ресепшене, просматривался через видеокамеры. На мониторы и все эти системы наблюдения явно денег не пожалели. Но глаз появлялся регулярно и зачем-то несколько минут меня рассматривал. Хотелось ткнуть в него чем-нибудь заострённым.

Глаз в дырочке я не люблю с детства. Однажды, в том далёком возрасте, когда ещё носил шортики и будёновку, я гулял в детском саду после его закрытия. Детский сад был в пятидесяти метрах от моего подъезда и всегда очень меня манил. У меня было как минимум штук пять персональных дырок в заборе. И эти проходы между мирами я никому не показывал. В наполненном тишиной детском концлагере я обычно и гулял по вечерам. Там к тому же были две яблони, слива и вишня. И за урожаем я всегда трепетно наблюдал, так как считал его своим. У меня всегда было своё понятие о личной собственности. Ну и вот, как-то с аппетитом расправляясь с почти созревшим яблоком, я стоял в беседке на деревянном полу.

Тишина. Яблоко. Сад. Райский момент какой-то. И тут мой бессмысленный взгляд, тупо созерцающий все вокруг, упал на дырку от сучка в полу. И тут же мои волосы на голове проткнули будёновку насквозь, а яблоко с деревянным стуком выпало из вмиг ослабевшей руки.

Из дырки на меня смотрел немигающий глаз со змеиным зрачком. Жёлтый. А потом он моргнул! Как-то сбоку веками. Именно тогда я буквально почувствовал на себе, что значит навалить в штаны. И каждый раз, встречая эту метафору в книжках, я замираю и возвращаюсь в воспоминаниях в далёкое детство. Ужас от этой вонючей кошки, что смотрела на меня из-под пола, был до такой степени парализующим, что я два года заикался. А шорты начал носить только потом в зрелом возрасте на юге.

Мне неожиданно понравилось в одиночке. Иногда, знаете ли, полезно остановиться на полном ходу и, выспавшись, оглядеться по сторонам в ментальном плане, чуть поднявшись над собой. Ну, словно на дерево залезть.

Я давно заметил, что это классно, когда однажды, плюнув на клокочущую жизнь вокруг, где проблемы уже делились вокруг меня в геометрической прогрессии, уехал на поезде на юг. В Дагомыс. И весь сентябрь там плавал по тёплому морю на матрасике, смотря на проезжающие поезда и махая им загорелой ручкой. Дней через двадцать мне позвонили со странным вопросом: «А вы что? Опаздываете в пробке?»

Изрядно удивившись вопросу и по счастливому стечению обстоятельству, я не ответил в рифму и не матом, а просто спросил, -Кто это? На что получил ошеломляющий ответ:

– А это из суда выборгского района. И, собственно говоря, сейчас суд начался над вами, а вас нет.

Вот ведь люди…Месяца три до этого я подрался с мастером спорта по тяжёлой атлетике. И в связи с тем, что в месте боя было тесно и мне негде было разгуляться, он меня собой придавил. Борьба в партере, если честно, не мой конёк, и поэтому я просто отгрыз ему палец, которым он хотел порвать мне рот.

Такие драки я видел в фильмах про рукопашные схватки наших с фашистами. И тут дед мной бы мог гордиться. У него кстати тоже были рукопашные схватки. И судя по тому, что он пришел с всеми пальцами и зубами это у нас фамильное.

Всё бы ничего, но фашист этот взял и подал на меня в суд. Представляете, куда катится мир!?

К чему эта история? А вот скажу. Наврав, что заболел, я услышал: «ну ладно, мы тогда суд перенесём и вас известим».

И что вы думаете? Не известили. И суд этот сам по себе куда делся. Вот вам и схватка с проблемой. Не зря говорят мудрецы с востока-Лучший твой бой это тот, который не случился.

М-да.

А вот еда тут, в месте, где я на полном ходу остановился, была барахлом. Как чёрно-белое кино, да еще с дерьмовыми актёрами и с плохим сюжетом. Тюрьмы я не боялся, но сидеть с такой пищей в виде биомассы, я отказывался.

Из развлечений: отжимания и натянуть мыльный пузырь на глазок. Глаз заглядывал и видел перевернутую камеру, открывал резко дверь, пузырь резко лопался.

– Добрый день.

– Ээ…ээ…гм. Вам кипятку принести?

– Конечно! – обрадовался я.

– А куда Вам его налить?

– В смысле, куда налить кипяток? У вас что, не во что чай налить?

– Какой чай? Я предложил кипяток.

Зачем мне кипяток? В голове всплыли кадры из фильмов про Гражданскую войну, где красноармейцы выбегают из товарных вагонов и куда-то бегут с медными чайниками.

В общем, если честно, я давно хотел побыть один. Хрен с ним с этим кипятком. Собрать мысли в кучу и подвести черту. Что может быть лучше для этого, чем одиночная камера тюрьмы? В книгах пишут: и он в отчаянии бросился на жёсткую кровать – но нет.

Я спокойно лёг на мягкий матрас. и философски сам себе сказал.

–Дно. Но во всяком случае с низу уже точно не постучат. После двух дней в казарме пограничников в обществе одного грузина, и десяти вьетнамцев, в этом чудном попурри запахов я заснул как младенец и куда-то летал во сне.

Снилось что-то лихое с мотоциклами и девками. А потом как я писал ультимативное завещание с требованием похоронить меня исключительно в чем мать родила на нудистском кладбище, а Иисус Иосифович Христос почему-то одновременно был и нотариусов и нападающем Калгари пингвинс.

На следующий день я попытался пропеть все песни, которые знал, но неожиданно выяснилось, что ни одну не помню до конца. Это меня так потрясло, что я сам на себя обиделся и до конца дня с собой не разговаривал. Тут неожиданно выяснилось, что у меня переизбыток памяти я отправился гулять в далёкое детство.

Так прошло ещё двое суток в монашеском одиночестве. С мыслями и снами. Ужас просто всё это. Мне порой внутри себя-то тесно, а тут и тело заперли. Гигантская пропасть пролегла между текущим моментом и прошлым в буквально несколько десятков часов назад. И если от прошлого даже ещё буквально пахло разными забытыми им на мне запахами, то будущее за этой монументальной дверью даже не просматривалось.

Да, нет. Нельзя отчаиваться. Это всё чушь собачья и дерьмо на палочке.

От злости я сверлил глазами дверь с ненавистью, но потом понял, что это глупо. Услышит разве кто мою кричащую ненависть из-за закрытой двери? Вот мы так же …Что, разве слышим лежащие в холодильнике яйца, когда закрываем клацнувшую дверь? Вряд ли. Вряд ли даже думаем о них. Мы просто знаем, что они там лежат. А быть может всё это время они орут с ненавистью на нас.

Странно. Я столько всего начудил, что меня можно было привлекать к уголовной ответственности, открыв уголовный кодекс наугад и тупо ткнув пальцем в любую статью. А тут замели за то, что просто рядом ехал и пил пиво.

Да, мне нравится слизывать мёд с бритвы. Это меня потенцирует. Ну и что. Мне часто многое сходило с рук. Но ведь и руками я не работал. И давно на ступил на горло собственной пенсии. Пологая на фарт в делах и удачу по жизни. Я крал, мошенничал, фиктивно женился, подделывал документы, вырубал лес, бил людей просто так, бил за деньги, продавал фальшивые деньги, угонял машины, мотоциклы, велосипеды и мопеды.

Один раз даже лошадь с Дворцовой площади угнал. Занимался валютными махинациями, кидал банки на кредиты и воровал цветные металлы, делал фальшивую водку и акцизные марки, продавал пистолеты и хранил радиоактивные материалы.

Ну украл я раз у конкурентов по водочному бизнесу два грузовика левой водки. И что? В те времена это было лихое дело и ничего более. Можно сказать, борьба с конкурентами и захват рынка сбыта. Основная масса сегодняшних олигархов отмачивали темы и по хлеще.

Водку кстати с тех пор я и не пью. Одни плюсы что и говорить.

Я плохой человек, но для чего-то меня выпустили в этот мир, если я всё это откалываю…

Значит, именно для этого я и создан. Простая же логика.

И вообще, Бог фортуны был всегда рядом. Такое ощущение, что мы орудовали вместе.

А тут поехал на рыбалку и вот, пожалуйста! Он не поехал что ли?

Город Полоцк, изолятор, одиночная камера и глаз в дырке. Да как так-то? Я же хороший в этот раз – аж самому противно.

На четвёртые сутки, рано утром. Когда по стенам ещё сползали мои живописные сны за мной пришли. В России, если нет никаких доказательств, на третьи сутки выпускают, Меня просто перевели в другую камеру. К людям, в общество мужика годов пятидесяти с вислыми будёновскими усами, какого-то малюсенького очень подвижного паренька (я такого видел в мультфильме «Маленький Мук») и очень с виду интеллигентного парня в модных очках, который в момент моего появления какал за дверкой, откуда он со мной вежливо поздоровался, поднявшись по пояс над ней, чем меня изрядно напугал. Я стоял рядом и от неожиданности схватился за сердце.

Они стояли передо мной как дети и жаловались. На жизнь и на кого-то ещё, о ком не принято говорить. Не хватало босых ног, коротких штанов и шмыгающих носиков. Чисторусы, партизанский край – это всё в прошлом. Тупая покорность на лицах. Оловянные глаза покорных рыб.

Это всё как бы надо и всё. Так положено. Ничего не поделаешь…

– Я работаю пастухом, – поведал похожий на маленького Мука рахитик, – за двести долларов в месяц. Половина зарплаты на карточку. А по ней можно купить только в колхозном магазине. Селёдка атлантическая. Морская капуста.

Головка у него была маленькая как репка. Хотя наверно рожали его легко. Даже удивительно, что он говорит. Ну, всё равно, что с вами разговаривал бы жёлудь. Но, тем не менее, Мук-жёлудь тоже жалуется на жизнь, хотя ему-то что. Дождь пошёл бы, да зима быстрее чтобы прошла. Жёлудю этому.

Блин, пастух это же вроде ковбой. Покоритель Дикого запада. Бифштексы с кровью, свежий воздух, салуны с драками, револьверы на кожаных портках. Креолки с гигантскими дынями за шнурованной кофтой…

Этот пастушок был из какой-то другой сказки. Я такую не читал, и бабушка не рассказывала. Где вместо стейков каша, а вместо коня, по всей видимости, коза.

А мужик с цыганскими усами был в Афганистане. Это его единственное событие в жизни, когда он реально жил. Только годы службы в Афганистане ему почему-то в стаж трудовой не засчитали. Ну, словно он сам туда поехал от нечего делать.

– Витебский полк наш первый в Афганистан тогда зашёл, – хвастается он мне воспоминаниями боевой славы. Но потом скучнеет лицом, а его усы печально обвисают.

Боже мой, они платят даже за то, что тут сидят, ей богу, по пять долларов в сутки, а сесть они могут за всё. Сидишь в рюмочной, вышел покурить, а тут опа – «От Вас запах», – «Ну, а после рюмочной какой у меня может быть запах?» – «Ничего не знаю, в вытрезвитель» – он тут мойка называется. Суд. Семь суток и тридцать пять долларов как с куста спишут с зарплаты. Работаешь в России – зашли долю, не работаешь в России – зашли долю, нет детей – зашли долю (этот налог у них на яйца называется). Посадил шестую яблоню – налог, срубил – штраф. Так как это уже как бы запланированный налог. Если сидишь у себя на балконе и пьёшь пиво, в дверь могут позвонить. Это приехали за тобой. Так как, если ты находишься на балконе, это называется распитие спиртных напитков в общественном месте. Про магазин с чудесной колбасой всё, как и рассказывала девушка Олеся, – мы её купить не можем. Очень дорого. Как-то криво всё вышло. Вроде и порядок есть, но нет денег ни у кого. Щуку поймал на «сеть-телевизор» – штраф, лося убил – пять лет тюрьмы. Вождь во власти уже двадцать четыре года и ждёт, когда сын вырастет и займёт его место, как в Северной Корее. Там у него ещё, оказывается, сыновья какие-то. И все во главе министерств. Такого даже в СССР не было.

Это всё мне вываливают сидельцы новой камеры, и я погружаюсь в мир зазеркалья, который очень надёжно скрыт от всех глаз на свете.

– А что же вы? – говорю я какую-то чушь, обращаясь к афганцу.

– А что мы? – даже удивляются они как-то хором. – У нас тут целый министр внутренних дел исчез. Просто раз и нет его. До сих пор найти не могут.

–Это как это? –недоумеваю я-у нас тоже дичи полно. И министров ловили в одних кальсонах с гуриями, но что бы вот так. Как Коперфильд исчезнуть без следа? Что бы цельный министр испарился такого не было отродясь.

–Исчез, исчез-пояснили мне с улыбкой. -только юшки лужица и всё. Он там попытался насчёт выборов нашего усатого усомнится. И всё. Как будто и не жил на свете.

– Протесты были вот в Минске, – вмешивается в разговор интеллигент в очках. – Так протест выражали тем, что хлопали в ладоши. Всех, кто хлопал, арестовали. Вообще всех. Даже одного однорукого.

С ума сойти, офигевал я, так как был уверен на все сто, что хлопать одной рукой может только Чак Норрис. А тут вот простые Минские однорукие это делают запросто.

Попадается газета на глаза, и я туда заглядываю. Словарный запас там …Ну двести-триста. В две новости. Вернее, три.

Где был и что сказал ОН. Как и где собирают урожай. Ура и успехи. Какие-то Они. Мешают со всех сторон и всем вредят. А он их бараний рог свернёт. И про ментов. Оказывается, вот только-только они заключили с Россией соглашение о выдаче тех, кто был в розыске, и тут же привезли из России двести человек своих, кто там был в бегах. Или даже не знал, что он в бегах.

Привезли. И поехали опять. За следующими. Ловцы-охотники.

Им надо набить садок.

– Ну что же, прощайте божьи люди, – сердечно я расстался с этими пейзанами на следующий день, так как пришедший мент сказал мне, что за мной приехали. А они остались и напоминали зайцев которых поймал дед Мазай на речке. Теперь мимо них текла река жизни, а они на неё смотрели.

Я шёл с ним по коридору к пульту управления, хлюпая кедами без шнурков, и сквозь винтажные дырочки тельняшки меня приятно обдувал ветерок.

На волю. Выпускают. Мы же славяне. Почти одна страна. Разобрались всё-таки. Свои. Чисторусы.

И я шёл к ним радостный, словно с цыганской свадьбы, только драного бубна не хватало. Но ноги и без него подплясывали.

Вот они стоят. Родненькие. С одинаковыми ёблами. Четверо военных. Около тридцати лет каждый. Но что это у них с выражением лица?

А выражение было такое, словно я самый страшный шпион и как минимум враг народа. Со мной не разговаривают и смотрят в сторону.

– Ну что? Куда теперь? К ветеринару?

– Не разговаривать! – ответила мне неожиданно появившаяся на лице одного из них ротовая щель и тут же вновь убралась в нитку.

– Руки за спину! – в этот раз я не увидел, чья эта щель сказала, но почувствовал, что в миг мои руки были скованы наручниками, как в виртуозном фокусе.

– В армию с милиции что ли пошли? – дружелюбно я пытался наладить общение.

– Тебе что не понятно? Сказали молчать! – и к ощущениям наручников добавилось ощущение дубинки в спину

– Прямо пошёл по коридору! – и они, построившись в каре, повели меня.

Ну, я пошёл. Там же всё-таки был выход, и солдаты все же не менты. Хотя и странные какие-то. Неживые словно.

У них у всех тоже были кольца для дубинки и сумочка саше под наручники.

Два ритуальных обыска. Один ментом при выходе из этого ИВС. На глазах у военных. Другой тут же. Военными на глазах у мента с ИВС.

На эти пантомимы я смотрю с удивлением и всё жду, когда можно вместе с ними расхохотаться. Ибо ну ведь это же абсурд абсолютный. Но всё всерьёз и мою задницу во все глаза разглядывают эти странные государственные служащие.

Самое гнёздышко. Самую бастурму. И я физически чувствую сверла их глаз. Хорошо, что я давным-давно завёл правило, как у мусульман. Только вода и никакой туалетной бумаги. А не завёл бы?

Они что-то у меня там всё ищут или ждут оттуда что-то? Кукушку? Хомячка? Или спрятанную заточку? Но я раз за разом не оправдываю их ожиданий.

Мы выходим в просторный дворик, который окружён высоченными стенами в грубой свежей штукатурке. На сером фоне ярко выделяются алые прямоугольники через каждые два метра на уровне головы.

И ещё там уже стоял автобус пазик в окружении пограничников. Высокие синеглазые парни во все глаза смотрели на меня, и я каждому из них по очереди улыбнулся.

Они не ответили и четыре мои улыбки так и остались без ответа висеть в этом дворике.

Они наверно и сейчас ещё там. Висит себе тихонечко. Как пушок тополя или улыбка Чеширского кота.

Меня же повернули лицом к стене. Серой бетонной стене.

И скрипя кедами без шнурков на гравии я около неё встал. И стал её разглядывать. На ней ничего примечательного не было кроме этих странных прямоугольников, нарисованных алой краской примерно на уровни от моей груди и по мою макушку.

И в метр где-то длинной. И зачем они?

Повернув голову направо, я увидел ту же картину. Красные нарисованные, судя по всему, через трафарет. Масляной ярко красной краской. Глянцевой. Прямоугольники. Через каждые два метра. В этом всё же была какая-то ускользающая логика, но она не давалась.

И тут пришло озарение.

Глянцевую краску легко мыть -подумал я зачем-то и тут…Странная, страшная догадка возникла в голове и тут же послышался этот звук. В абсолютно мертвой тишине. Звук открывания металлического сейфа.

В этом звуке в принципе ничего особенного не было. Но потом он дополнился.

И вмиг обострившемся до звериной ясности слухом я даже не услышал, а почувствовал. Уловил. Звук скользнувшей руки по коже.

Звук щелкнувшей кнопки. Скрип кожаной кобуры. И далее в мертвой тишине под синим небом прозвучал вдруг звук скользнувшего железа.

Железа по железу. Взведённой пружины. И напряженный щелчок взведённого для удара стального жала бойка.

Любой человек, даже не видя, что издаёт такой звук понимает. Это она.

Она. Твоя. За тобой. Это её голос.

Звуки моего вдруг ставшего сиплого дыхания вмиг заполнили всё вокруг и громче их был только гром пульса. Потом наступила тишина и я зажмурил глаза.

Вот так ещё дыша и не поймёшь, и не почувствуешь, как вылетят твои мозги с кровавыми брызгами.

Погаснет твоя жизнь. Недодуманная мысль. Всё вылетит к херам. Вот прямо на этот прямоугольник. И прощайте птицы. От бороздил своё мой баркас жизни. На суше тут. А я всегда хотел, чтобы в море.

Глянцевый красный прямоугольник. Для чего они тут нарисованы стало предельно ясно вмиг.

Интересно я увижу всё сверху? Красивый ли будет вид? Мне почему-то это было важно. Серый гравий, стены и я. С кляксой на месте головы. А вокруг вот эти парни с чистыми славянскими лицами омывают из черного шланга Красный прямоугольник. Ставший вдруг моим. Моей.

Последней картиной в этой жизни. Красный прямоугольник министра внутренних дел Чисторуссии .

Я стоял то зажмуривая глаза до писка в ушах то широко открывая их стараясь запомнить миг.

Этот ПОСЛЕДНИЙ ЛИЧНО МОЙ МИГ.

А щелчки и движения метала о метал продолжались и вдруг произнесли.

–Проходите в автобус. Я не сразу даже обернулся. И слова эти тоже доходили не сразу. Но ватные ногах я пошёл к автобусу за офицером. И не мог отвести глаз от торчавшей из кобуры рукоятки пистолета. Между нами висела натянутая. Напряжённая. Туго натянутая связь. Она даже отчётливо издавала какой-то звук. Зависшая нота.

Что-то изменилось во мне в те жуткие мгновения. Стояния у стены.

Мелькнули ступеньки автобуса, я неловко с скованными сзади рук сел. И всё оглядывался на красный прямоугольник. Он так и не отпускал мой взгляд до самого выезда из этого страшного-Расстрельного двора.

Который был спрятан за четырёхметровым забором от людских глаз.

Он был новый. После ремонта. Приготовлен. Он и сейчас там. Красные прямоугольники ждут кого-то. А те, кого они ждут живут и даже не знают, что они нарисованы уже. Глянцевой краской, которую так удобно мыть.

Их последние картины.

Мы ехали, а я смотрел в глаза этих парней. Нервы ходили от пережитого как подтяжки на штанах, которые тебе велики. А в глазах их я не находил ничего. Никакой жизни. Свинцовые. Синеваты лужицы. Или ложки студней. Я ещё раз подумал. Мог ли я убежать. И понимал, что да мог. Если бы я был настроен внутренне на преступление.

Но я не был настроен вот в чём беда. Так как в России за это не сажают. Совесть у меня как байкальские воды. Свои грехи я вижу сам. Глыб там нет один песочек

По итогу, отдохнув в этом ИВС города Полоцка как генерал, и с дергающимся глазом от пережитого напоследок я вновь куда-то ехал под конвоем в после расстрельном автобусе. Как себя вести с мужиками в военной форме, которые только что во все глаза разглядывали мою задницу, а потом хотели расстрелять я ещё не решил и поэтому на всякий случай молчал.

– А Вы шалун! – нарушает неловкую тишину какая-то смазливая дознавательница с поплывшей фигурой. Я её и не сразу заметил. В битком набитом автобусе. Людей тут явно не было куда девать и на мою охрану от этой страны было выделено человек десять солдат. – По долгу службы прочитала Ваши переговоры с девушками. Из телефончика вашего. Эх, аж завидно стало. В Питере все такие?

– Ну что Вы, сударыня, – ответил я. – Большая редкость и у нас. Урбанизация, ибо, все в компьютере дрочат. Я последний из могикан, сын похоти. А Вы уже сейчас можете всем рассказывать, что имели честь конвоировать то самое большое женское счастье в моем лице. Кстати, а Вы почему не приходили рассматривать мою задницу? Это было бы хоть как-то оправдано природой.

Она теряется и обиженно надувается. А меня куда-то несёт, и я продолжаю.

–Скажите, а какие позы вы предпочитаете перед сексом? Я просто вижу, что у вас повлажнел взгляд.

На этом все разговоры вообще со мной заканчиваются, и я этому рад. Ну не мог я себя чувствовать в безопасности с людьми, которые теперь знали все мои трещинки. И при этом почему-то носили военную форму.

Меня везли назад в погранчасть после четырёх дней в ИВС Полоцка, трёх дней в одиночке и одного дня с народом.

А в погранчасти я тут же узнаю все новости. Пока я чилил в одиночке опер с брюхом и лицом с рекламы крема наседал на Пашу так, что у того свиньи из задницы летели. Ну, ещё бы, статья, под которую он как быка тореро подводил Пашу, допускала конфискацию машины – неплохой способ приподнять бюджет этой страны на двадцать тысяч американских рублей. Но в статье этой была и лазейка. Возьмёт Паша если всё на себя. То есть скажет, что мы были просто попутчики и всё. Часть первая. По ней до года и нет конфискации, а если поплывёт, то сядем все трое минимум на пару лет, а у него отнимут машину. Ну не дурак же он, чтобы всё это не понимать. Ведь всё очевидно.

Грузина Руслана я застал за странным занятием. Он рвал на себе грудную шерсть и пускал эти паутинки по сквозняку, яростно матерясь.

– Окно что ли открыли? – спросил я, уворачиваясь от его воздушных корабликов.

Вид у меня был важный, словно у мусорного ведра. Но он обрадовался, как дитя и прижал меня к мягкой груди.

– Да. Приоткрыли. Еле выпросил. Пусть воздух ходит. – И тут же о другом, и я сразу понял, о каком другом. – Колют его, – уныло сообщил мне. – Сдаст меня, судя по всему, вай мей. Нафиг я ему все рассказал про себя? И ещё контакты главного вьетнамца хотят.

– А зачем им?

– Да откуда я знаю. Может, бизнес перехватить. Вот тут у них сигареты контрабандой возили раньше в Литву и Латвию, а потом всех контрабандистов поймали и всё.

– Что всё?

– Они теперь возят. В промышленных масштабах. Этих теперь это бизнес – И Руслан постучал себя по плечам, имитируя погоны. – Это мне в Латвии рассказали.

А утром и меня вызвали. В чистеньком евро кабинете со стены на меня строго смотрит местный вождь. Ну, тот самый, который Батька. У которого всё тут в порядке и красоте и совсем всё работает всем на зависть и на загляденье.

– Тоже пограничником был, между прочим, – поймал мой взгляд мужик пивного вида, сидящий под портретом. По его лицу было видно, что несмотря на середину лета майские праздники он ещё догуливал. Он был доброжелателен и немного придурковат с виду, словно солдат Швейк. Круглое лицо, начинающие отвисать брыли щёк, оловянные пуговицы глаз.

– Тут служил? – спросил я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– А вы так и приехали в этом? – по-еврейски вопросом на вопрос ответил Швейк-топинамбур. При этом он указал мне на мою тельняшку и видавшие виды треники с коленками и с кедами.

– А что? Я ж на рыбалку ехал. Зачем мне смокинг? Всё удобно и не жалко. В любой лес по ягодицы зайду. Где вы видали ещё такого молодца?

– Ну да, ну да, – ответил он мне и без перехода пуганул: – Вы как в этой компании оказались?

–Видите ли –начал я что бы оттянуть время-с ними я по духовным соображениям…

–Угу-хмыкнул он- А по жизни вообще чем занимаетесь?

–Видите ли-светски продолжал я диалог -у меня довольно большой и многогранный овал жизненных интересов.

–Круг же говорят вроде? -чуть прислушавшись к себе переспросил он.

–Говорят-подтвердил, я- а грани вас видимо не смутили?

–Так! Хватит-рявкнул топинамбур-вот в этой папочке всё уже на тебя из ФСБ прислали. Прямо с Питера.

Где я такой развод только не слышал. Вот на кого он рассчитан? На вчера родившегося? Я с трудом поймал задними зубами зевок за жопку и спросил.

– Да вы что?! Пардон, можно из Ваших рук хоть одним глазком взглянуть и что же?

– Гм, потом, – глаза мента-военного лживо поехали в сторону. И чуть вниз.

– Всё будет потом. В свое время. А сейчас уникальный шанс тебе последнему рассказать, так как все уже сознались. Да ты пойми, я же вижу, что ты мужик нормальный. Да я в Питере был у вас, – он победно посмотрел на меня. – Ну ёбтить, пиво у вас пил.

– И что? У нас после этого вас закрыли? «Какое-то у вас тут странное гостеприимство», –говорю, – словно липкая лента для мух.

– Ну ёбтить, причём тут?

–Приезжайте к нам ещё. Будем рады вас не видеть никогда.-злюсь я на него хотя вроде бы пока особо не с чего.

Открылась дверь и зашёл тот самый толстобрюхий весельчак с погранзоны. Он был такой свежий весь как советский одеколон. И тут сразу всё стало ясно кто тут ху? Топинамбур хоть и сидел слева, но понятно было сразу что он правая рука Весельчика.

–Здорово злодей-поприветствовал он меня, но, я не успел ответить, как вновь открылась дверь с рывка, и длинное, сутулое туловище влетало, а в руке УК Чисторуссии с могильную плиту толщиной.

– Вот как уебать бы этим! – это длинное и сутулое говорит.

– Нельзя, – говорю, – я же всё-таки гражданин России. Иностранец. Да и голова в дырках, череп как дуршлаг. Ударите – мозгами закидаю стену. Пропадёте в объяснениях. А вы, собственно говоря, кто?

– Умный, да? Ты знаешь, что у него в телефоне? – и, не дождавшись ответа, – Да тут у него распространение порно! Это твоё?

Он протягивает мне мой же телефон с включенным экраном.

– Моё, – отвечаю. – Это фото моей девушки.

– Она же голая! – с какой-то оторопью говорит сутулый, жадно вглядываясь. Швейк привстаёт со стула и впивается в фото моей девушки. Весельчак участвует в созерцании с видимой неохотой из чего я делаю вывод что он уже видел Светку во всей красе. Портрет с хитрым зачёсом на стене, кажется, смотрит тоже. Повисает жаркая тишина. На экране телефона есть на что посмотреть. Света там разве что не мостике стоит. И при этом смотрит из экрана всем своим этим самым куда нас так тянет.

– Да, – подтвердил я, – действительно голая. И что? Вас это пугает?

Они неохотно отрываются от фотки Светы и тяжело на меня смотрят. А сутулый при этом листнул фотки дальше. А дальше там на фото был мой член. Я узнаю его из тысячи. И в этом нет ничего удивительно. Я им пользовался тысячи раз и знаю его как облупленного.

Сутулый снова смотрит на экран моего телефона и лицо его меняется.

– А это?

– Это не моё, – чуть по привычке не сказал я вбитую с детства фразу на такие случаи жизни. Никогда не признавайся. Всё отрицай. Обвиняй другого.

Но потом подумал. И что? Это моя пиписка и мой телефон. Что хочу, то и делаю. С тем и тем. Тем более, как мне потом себя вести, если я скажу, что это не мой? Так что стыдиться нечего. Придётся сознаваться.

– Что есть, то есть. Поймали вы меня. Светке посылал срамные фотки недавно. Светка отвечала тем же, нам нравилось. Мы вообще с ней уже полгода трахались как попугаи. У нас много тайн в сердцах, там они танцуют за маленькой дверцей. Грехи общие, так сказать.

– Ты в курсе, что это распространение порно с использованием средств массовой информации? – сутулое и тощее в военной форме смотрит на меня, победно улыбаясь. Он листнул мраморную плиту с грехами чисторусов и победно нашёл.

– До трёх лет. Фу, бля! – сутулое существо изобразило на высохшей роже отвращение. – В руках держать противно!

С этими словами он отбросил телефон.

– Так, а что же смотрите? – спросил я с недоумением. – Вы же не менты вроде… Военные. Родину там защищать. В атаку ходить. С парашютом прыгать в тыл врага. А вы тут мой член разглядываете…И бастурму каждый день по три раза Вы вуайерист?

– Какой? – вот совсем уж невпопад он спрашивает. И я не знаю, что ответить.

– Что вы спросили?

– Вот это?

– Вот это? Какой? – я ткнул в экран телефона. – Кожаный. Какой же ещё? Слушайте, хоть нас и не знакомили, но в связи с тем, что вы уже разглядывали мою пиписку, у меня ощущение, что мы с вами как друзья сходили в баню.

– Ты сядешь у нас тут! – заорал фальшивый воин, на глазах зверея. Но я почему-то его не боюсь. Ну не укладывается у меня голове это. Думаю, я о своём. Не понимаю я этого. Солдат. Воин. И вот копается в моих членах. Разглядывает. Смотрит, кому я его послал. Ревнует. Может, ещё и себе сохранит? В галерею …

– Слушайте, это порно – мой личный половой член. – Тут я сделал паузу и отчётливо и громко сказал. – Это моя пиписка! Она моя личная собственность. Даже в паспорте прописана. Как пол ЭМ. Её я посылал своей девушке. Ей он нравится. Она имеет на него виды. И, мне кажется, даже и права. Всё это происходит в Санкт-Петербурге. Страна Россия. В социальной сети Контакт. Тоже не ваша. Причём вы вообще тут?