Сибирский кокон

Пробуждение Теней

Глава 1: «Город, который забыли»

Магазин «Рассвет», русская часть города.

Магазин «Рассвет» напоминал музей упадка. Над входом висела вывеска с отколовшимися буквами, оставившими лишь слово «свет» – ирония для города, где свет давно стал серым. Треснувшие витрины прикрывали обрывки советского плаката: «Экономика должна быть экономной!» – его края пожелтели, как страницы старой книги. Внутри пустые полки украшали таблички «Нет в наличии», написанные кривым почерком Марфы. Продавщица, похожая на сторожевого пса, переставляла банки с надписью «Горошек. 1991 г.», будто пыталась убедить себя, что ещё что-то осталось.

Из угла доносилось жужжание мухи, бившейся о стекло. На полу валялась пустая пачка «Беломора» – единственное, что здесь не украли.

Дверь ворвалась внутрь с лязгом. Иван, худой, как голодный волк, вошёл первым. Шрам на его скуле дернулся, когда он увидел пустоту.

– Хлеб есть? – спросил он, ударив кулаком по прилавку, едва не задев странный, тускло поблескивающий осколок металла, вплавившийся в старое дерево, – Марфа давно перестала обращать внимание на такие мелочи, оставшиеся после очередной пьяной драки или разборки за дефицит.  На стене позади Марфы висел календарь с Гагариным – апрель 1991-го, последний год СССР.

– Как в телевизоре говорят: «Временные трудности», – ответила Марфа, не глядя.

Серый, в куртке с выцветшей нашивкой «Комсомолец-ударник», засмеялся. Его нож блеснул в луче света, пробивавшемся через дыру в крыше.

– Искать не пробовала? – Иван наклонился к женщине, но в дверях возникла тень.

– «Уходи, пока духи не проснулись», – прозвучало тихо, но так, что даже Серый замолчал.

Аня стояла на пороге, чёрные волосы развевались на ветру, а амулет с медвежьим клыком мерцал у неё на шее. В её голосе не было страха – только холод тайги.

– «Твои игрушки здесь не работают, шаманка», – Иван выхватил нож, но в этот момент снаружи взревел мотор.

Серый рванул его за рукав: «Иван, это копы!»

«Волки» растворились в переулках, как дым. Аня переступила порог. На полу лежала потрёпанная газета «Правда» с заголовком «Реформы продолжаются». Марфа не подняла глаз, но заметила, как девушка положила на прилавок связку вяленой рыбы, обёрнутую берестой.

– «Для тебя. Чтобы знала – не все духи злые», – сказала Аня и исчезла так же бесшумно, как появилась.

Марфа дрогнувшей рукой поправила обвисший плакат «Слава КПСС!», превратившийся в рулон пыли. Иван, прячась за углом, услышал гул вертолёта. Ми-8, окрашенный в незнакомый, матово-черный цвет, без единого опознавательного знака, лишь с едва заметным, странным символом в виде закрученной спирали на хвосте, пролетел так низко, что с крыши посыпалась штукатурка. От низкого, утробного гула его двигателей у Ивана заложило уши, а Марфа почувствовала, как неприятно завибрировали банки на полках – звук был не похож на обычный вертолетный рокот, в нем была какая-то чужеродная, давящая мощь. Аня, уже скрывшаяся в переулке, почувствовала, как амулет на ее шее внезапно потеплел, почти обжигая кожу, и коротко, тревожно вибрировал – духи тайги явно не одобряли этого гостя.

Глава 2: «Волки и духи»

Лесопилка (штаб «Волков»), восточная часть города.

Цех №3 пах краской, которой в 1980-м писали «Даёшь пятилетку за три года!» – теперь лозунг шелушился как кожа змеи. Ржавые пилы, застывшие в полуразрушенных станках, торчали из темноты, как кости древнего зверя. Воздух пропитали запахи смолы, перегара и гниющих опилок. Посреди цеха горел костёр из разобранных паллет – пламя лизало жестяную банку с самогоном, а дым клубился под потолком, оседая на паутине. В углу валялся разбитый телевизор «Рубин» – экран проломлен, из него торчали провода.

Серый, рассекая воздух ножом, выводил в свете огня зловещие узоры. Его куртка с нашивкой волка блестела, словно мокрая шкура. Бородач, сидя на ящике из-под патронов, попивал самогон из кружки с гербом СССР.

– Эй, Бородач! Расскажи про духов! – крикнул Костястый, швырнув в костёр щепку.

Бородач, сидевший на ящике из-под патронов, хрипло рассмеялся:

– Говорят, у реки Колымажки кедры священные. Кто их рубит – того духи за пазуху заползут. Высосут душу, оставят пустую шкуру…

– Брешешь!» – Серый ткнул ножом в стену, где висел плакат «Береги лес!», изрисованный похабными надписями.

Бородач рассказывает следующую страшилку:

– Говорят, в тайге есть места, где лёд растёт, как стекло. Духи там заперты – ждут, когда их выпустят.

Иван швыряет в него щепкой:

– Хватит брехать!

Иван сидел в углу на ящике с надписью «Собственность Лесхоза №47», сжимая в руке ремень с пряжкой в виде орла. Кожа была потёртой, на концах – бурые пятна.

Флешбек:

Отец, пьяный, с лицом, похожим на размокший картон, в тельняшке и порванных кирзовых сапогах, бил его этим ремнём. «Ты слаб, как мать твоя! Тварь!»

Иван прижался к стене, пытаясь поймать рваный воздух. Удар. Ещё удар. Кровь на полу смешалась с водкой. На стене висел портрет Брежнева, покосившийся, будто стыдился происходящего.

– Иван! Ты чего? – окликнул Серый.

Он спрятал ремень под опилки, будто закапывая память. «Ничего. Думал, крысы шуршат».

Костястый, рыская по углам в поисках еды, наткнулся на ворону. Птица лежала у входа, шея вывернута под неестественным углом, клюв распахнут в беззвучном крике. Но страннее всего были ее глаза – они были подернуты какой-то мутной, желтоватой пленкой, а перья вокруг них казались опаленными, хотя следов огня не было.

– Гляньте! Она как… как будто орала! – парень отпрянул, бледнея.

Иван пнул тушку, и та отлетела к стене, где едва виднелся символ: спираль в треугольнике.

Петрович, старик в промасленной телогрейке, зашёл с ведром смолы. Увидев знак, он замер, ведро с глухим стуком упало на пол, расплескав темную жидкость. Лицо его посерело. «Опять… – прохрипел он, его голос дрожал. – Опять эта дрянь… Они близко… Как в пятьдесят третьем, когда камни с неба падали и люди болели синей хворью». Он торопливо схватил кисть и густо замазал символ смолой, будто пытался запечатать древнее зло.

– Кто близко? – Иван схватил его за рукав.

Петрович не ответил. Лишь бросил тревожный взгляд на потолок, где под самой дырой в крыше, несмотря на сквозняк и клубы дыма от костра, неестественно плотной стаей, почти не шевеля крыльями, висели вороны, образуя живую, пульсирующую черную воронку. Их карканье было низким, утробным, не похожим на обычные птичьи крики.

Глава 3: «Школа-призрак»

Заброшенная школа №2, окраина Колымажска.

Солнце пробивалось сквозь рваные облака, подсвечивая трещины в стенах школы. Над входом едва читалась надпись «Знание – сила!» – последние буквы отвалились, оставив лишь скелет лозунга. Аня перелезла через подоконник, разбитый ещё в 1980-х, и ступила на пол, усыпанный осколками стекла. Ветер гулял по коридорам, шевеля обрывки плакатов: «Слава науке!» трепетал, как призрак былых амбиций.

В классе на втором этаже сохранились полки с учебниками. Аня взяла потрёпанный учебник географии – на обложке карта СССР всё ещё была цела, хотя мир вокруг рассыпался. За спиной хрустнула ветка.

– Шаманы тоже воруют? – раздался голос.

Иван стоял в дверях, прижимая руку к подбитому глазу. За его спиной маячил Серый, сжимающий нож.

– Ваши люди сожгли наш лагерь в тайге. Духи этого не простят, – Аня сжала амулет, но голос не дрогнул.

– А ваши шаманы наслали болезнь на лесопилку. Бородач две недели блевал червями! Врач из больницы говорил, это из-за воды, но я знаю – это ваши проклятия! – Иван шагнул вперёд, наступив на пустую пачку «Примы».

– Это не мы, – она отступила к окну. – Ваши геологи отравили реку, копая свои ямы. Черви – плата за вашу жадность, а не наши духи.

Сирена милицейской «Волги» завыла у ворот школы. Участковый Горохов, толстый и краснолицый, высунулся из окна машины с мегафоном: «Выходите с поднятыми руками! Я вас всех в психушку упрячу!». Его голос дребезжал, как пустая бочка. Иван метнулся к лестнице, даже не взглянув в сторону милиции. Аня знала: Горохов никогда не полезет в развалины – он боялся призраков больше, чем бандитов.

Лестница в подвал скрипела, как кости старика. Аня спускалась, прижимая к груди карманный фонарик. Воздух густел, пахнул ржавчиной и чем-то химическим, словно здесь когда-то травили крыс.  Её фонарь выхватил из темноты несколько небольших, идеально круглых участков на бетонном полу, где пыль лежала ровным слоем, а по краям виднелись едва заметные, оплавленные следы, словно здесь когда-то стояло что-то, излучавшее сильный жар или энергию. Замерзшие лужицы рядом имели неестественно гладкую, почти зеркальную поверхность, не тронутую льдом, как будто вода в них обладала иными физическими свойствами.

В подвале груды парт образовывали баррикаду. На одной из них криво выцарапано «СССР». Аня оттащила парту в сторону, и луч света упёрся в сейф с печатью «Лесхозкомбинат №47».

Аня потянулась к заржавевшему рычагу сейфа, пытаясь его провернуть. Рукав ее старенькой куртки задрался, и на мгновение на предплечье, чуть выше запястья, мелькнул тонкий, выцветший узор – три маленькие, переплетенные спирали, почти незаметные на смуглой коже. В этот момент, когда ее пальцы коснулись холодного металла сейфа, показалось, что древний узор на коже едва заметно потеплел, словно отзываясь на близость к чему-то сокрытому.  Знак, который ее бабушка нанесла ей еще в детстве иголкой из медвежьей кости и соком каких-то таежных ягод, шепча древние слова. Аня всегда старалась его скрывать – в русской школе такое не приветствовалось, да и сверстники могли засмеять. Сейчас она об этом не думала, все ее внимание было сосредоточено на неподатливом замке. Дверца была покрыта толстым слоем ржавчины, а ручка, казалось, намертво прикипела к корпусу. Нож был бесполезен против толстого металла. Оглядевшись, Аня заметила в углу, среди строительного мусора, кусок ржавой арматуры, оставленный, видимо, еще во времена, когда подвал пытались укрепить. Поддев арматуриной край дверцы, она налегла всем весом. Металл заскрежетал, подаваясь с трудом. Пот выступил у нее на лбу, мышцы напряглись до предела. С отчаянным рывком, от которого арматурина согнулась, и громким стоном ржавых петель, дверца, наконец, поддалась, вырванная из проржавевшего нутра.

Внутри лежали папки, перетянутые бечёвкой.

Отчёт 1953 г.: «Обнаружен объект неземного происхождения. Экипаж погиб при падении. Зона аномалии вокруг места крушения вызывает гравитационные искажения».

Фото «Зона 12-К»: чёрно-белые снимки тайги, испещрённой воронками. На обороте – «Глубина 300 м. Сигнал усиливается».

Записка инженера: «Рекомендую эвакуировать персонал. Объект излучает сигналы, способные привлечь аналогичные суда. Более того, зафиксировано формирование локального энергетического поля вокруг объекта, подавляющего стандартные радиочастоты и вызывающего сбои в электронике. Последствия его расширения непредсказуемы.». Подпись съели плесень и время.

На стене за сейфом кто-то нарисовал спираль углём – точь-в-точь как на лесопилке. Когда Аня приблизилась, ее амулет с когтем медведя коротко, но ощутимо вибрировал, а в самом символе на стене ей на мгновение почудилось слабое, призрачное голубоватое свечение, тут же исчезнувшее. Аня сунула папку под куртку, но тут сверху донесся скрип.

– Что нашла, шаманка? Золото партии? – Иван стоял на лестнице, загораживая выход.

– То, что погубит вас всех, – Аня метнулась к чёрному ходу, спотыкаясь о разбитый глобус. Пластмассовый СССР треснул пополам по Уралу.

Сирена милиции завыла в метре от школы. Иван исчез, растворившись в тени, как и все «Волки». Аня выбежала во двор, где даже летом лежали островки снега. На них чётко отпечатались следы милицейских сапог.

Она не заметила, как из папки выскользнул небольшой, сложенный вчетверо лист кальки с нанесенной на него схемой расположения нескольких буровых вышек и странным, спиралевидным символом, помеченным как "Зона 12-К – эпицентр излучения". Листок бесшумно упал в пыль у основания сейфа.

Глава 4: «Пророчество бабушки»

Эвенкийское стойбище, чум бабушки-шаманки.

Чум стоял на краю поляны, где в 1960-х располагался лагерь геологов. Ржавые бочки с надписью «СССР», сломанные буровые установки и обрывки проводов валялись среди мха, как кости древнего зверя. Бабушка говорила, что духи тайги ненавидят это место, но не могут его покинуть – слишком много железа вросло в землю.

Стены из оленьих шкур пропускали запах дымокура – тлеющий можжевельник щипал глаза, но Аня знала: этот дым отгонял злых духов. На стенах висели амулеты: когти медведя, пучки волчьей шерсти, вышитые бисером обереги с узорами в виде спиралей.

Бабушка сидела на волчьей шкуре, подаренной геологами из «Метеора». Её пальцы, изъеденные временем и холодом, дрожали, когда Аня протянула ей папку с документами. Слепые глаза шаманки казались мутными, но видели то, что скрыто.

– Расколотое небо вернётся, дитя, – прошептала она, касаясь фото «Зоны 12-К». – Но теперь оно будет другим. Не просто дыра в ткани мира, а… саван. Саван, сотканный из тьмы и холодного огня, что накроет нашу землю, отрезав ее от солнца и звезд. Земля здесь больна, отравлена железом людей и слезами первых звездных странников. Эта болезнь, эта рана, зовёт чужих, как падаль зовет воронье. И придут не те, кто плакал синими слезами, а те, чьи сердца – камень, а кожа – чешуя змеи.

Она бросила в костёр горсть сушёных кореньев. Дым поднялся спиралью, повторяя узор на амулете Ани.

– Что значит «расколотое небо»? – спросила Аня.

– То, что упало в тайге в моей молодости… Они погибли, но их смерть оставила шрам, – бабушка провела рукой по шраму-спирали на запястье. Этот шрам остался у нее с той поры, когда она, еще совсем юной, нашла в тайге странный, теплый камень, упавший с неба. Камень пел ей песни звезд, но потом обжег, оставив этот знак, который иногда и поныне отзывается на зов небесных огней. – Теперь тайга, как магнит, тянет новых гостей.

Бабушка вытащила из мешочка коготь рыси, обёрнутый медной проволокой. На металле были выгравированы треугольники – как на схемах из подвала школы.

– Носи это, – сказала она, вешая амулет на шею внучке. – Коготь рыси – это дух леса, его чутье и сила. А медь, которой он обвит, и эти древние знаки – они откликаются на холодный огонь камней, что несут тени с неба. Они могут запутать их песню, ослабить их колдовство, если твой дух будет силен, а сердце чисто. Но берегись, дитя, ибо холодный огонь коварен и может обернуться против того, кто слаб.

Аня заметила, как дрожат губы старухи. За стеной чума завыли волки, а над тайгой, в стороне реки Колымажки, там, где по слухам когда-то давно упал первый "небесный камень", вспыхнул зеленый свет – пульсирующий, как сердце чудовища. В кармане куртки Ани дрожал компас, подаренный отцом. Стрелка, до этого лениво указывавшая на север, вдруг завертелась с бешеной скоростью, а затем замерла, указывая точно на источник зловещего зеленого зарева.

– Это из-за шрама? Из-за того, что упало в 53-м? – спросила Аня, указывая на спираль на руке бабушки.

– Они копали слишком глубоко. Разбудили то, что отравило реки. Теперь земля болеет, и болезнь зовёт других, – шаманка встала, её тень заплясала на стенах. – Когда холодный огонь коснется воды, когда река заплачет мертвой рыбой, а камни на берегу покроются инеем посреди лета, – знай, это они пришли. И тогда ищи на дне реки или у ее истоков то, что не принадлежит этому миру, но может стать ключом или проклятием. Начало конца будет там, где вода встречается с небом и землей.

Аня спрятала амулет под одежду.

Глава 5: «Пожар на СТО»

СТО Николая, русская часть города.

Ржавые ворота гаража скрипели, словно протестуя против вторжения. Иван и Серый вошли внутрь, где Николай, сидя за столом с фото афганских времён, чистил затвор автомата Калашникова. На столе стояла пустая бутылка «Столичной» с этикеткой 1988 года.

– Твоя «независимость» кончилась, – Иван швырнул нож на стол. Клинок воткнулся в плакат «Слава труду!», изображавший улыбающегося рабочего. – Половина выручки – или сгоришь вместе с железяками.

Николай не поднял глаз. Его руки, покрытые татуировками с датами «1979–1989», продолжали методично разбирать оружие.

– Думаешь, ты первый, кто ножом машет? В ущелье Панджшер я пацанов видел – те хоть с гранатой на танки шли. А ты… ты даже в техники не годишься.

Серый засмеялся, но смех оборвался, когда Николай поднял ствол.

– Завтра здесь будет пепелище, – прошипел Серый, пятясь к выходу.

– Попробуйте, – Николай щёлкнул затвором.

Склад СТО вспыхнул, как порох. Дым, затянувшись самокруткой из газеты «Правда», швырнул бутылку с бензином в бочку мазута. Огонь взметнулся к небу, окрасив дым в ядовито-фиолетовый цвет.

– Сволочи! – Николай выбежал из гаража, хватая огнетушитель. Но пламя уже пожирало ящики с маркировкой «Лесхозкомбинат №47».

Первыми примчались пожарные. Виктор Огнев, с шрамом через бровь, кричал в мегафон:

– Лёха, туши восточный угол! Геракл, проверь, не осталось ли людей!

Геннадий «Геракл», в закопчённой каске с надписью «Чернобыль-86», замер у края пожара. В пламени он разглядел оплавленный металл, переливавшийся как радуга.

– Такого я даже в зоне отчуждения не видел… – пробормотал он, поднимая обломок.

Лёха, новичок, уронил шланг, когда огонь рванул в его сторону.

– Соберись, сопляк! – рявкнул Виктор. – Или хочешь, чтобы Катя тебя трусом запомнила?

Иван, прижав руку к плечу, где торчал осколок, скрылся в переулке.

Пожар едва потух, когда Геракл протянул Виктору кусок сплава.

– Смотри: плавится, а внутри узоры… как микросхемы.

Виктор набрал номер на потрёпанном телефоне, который он держал для связи со своим старым армейским товарищем, имевшим когда-то отношение к геологическим проектам в Сибири:

– Семеныч, это Огнев… Помнишь, ты рассказывал про странные находки в пятьдесят третьем, в зоне двенадцать-К? Кажется, у нас тут что-то очень похожее всплыло… Да, металл, оплавленный, с внутренними структурами… Нет, кто сделал – без понятия, но маркировка на ящиках, где это хранилось, была "Метеор-47"… Ты не в курсе, что это за чертовщина могла быть?

Николай, обыскивая уцелевший гараж, нашёл металлический контейнер. Внутри лежали такие же обломки. На крышке – печать «Метеор-47. Сов. секретно».

– Чёрт. Это ж из их корабля – прошептал он, глядя на фото афганских товарищей. – Значит, старик Петрович не врал… и эти слухи про геологов, находивших "небесные камни"… все это правда.

Геракл и Лёха сидят на крыльце пожарной части. Между ними – бутылка самогона «первач» и две жестяные кружки. За спиной – разобранная пожарная машина с проржавевшим баком.

Лёха вертит в руках оплавленный фрагмент сплава. Геракл курит самокрутку, глядя на звёзды.

Лёха показывает сплав:

– Геракл… Ты же в Чернобыле был. Это… такое же?

Геракл хрипло смеётся:

– В Чернобыле фонтан светился голубым. Красиво, как в сказке. А на третий день у ребят волосы выпали клочьями, кожа слезала, как пергамент. Это… – тыкает в сплав. – Это хуже, Лёха. Оно не просто убивает. Оно, похоже, меняет саму суть вещей. Оно… живое, только по-своему, по-чужому. И ведь не плавится толком, Лёха. Языки пламени его лизали, а он только цвет менял, как хамелеон. Чтобы такую хрень расплавить, печка нужна, как в доменной печи, градусов под три тысячи, не меньше. А внутри… будто кто-то проводами его напичкал. Чудны дела твои, Господи… или кто там теперь вместо него.

Лёха опускает глаза:

– Я б свалил отсюда… Да Катя… Она верит, что всё наладится. Говорит, надо бороться, помогать людям. Она… она сильная, Геракл. Не то что я.

Геракл наливает самогон:

– Сильная, говоришь? Знаешь, почему у нее та кобра на шее наколота? В малолетке сидела. За кражу. Только крала она не для себя, а для младшей сестренки – у той почки отказывали, а на лекарства денег не было. Сестренку не спасла, а срок схлопотала. С тех пор она такая… колючая, но за своих – любого порвет. И верит, что если тогда не смогла, то сейчас должна. Ты, Лёха, если за нее держишься, то держись крепко. Такие женщины – они как якоря в этом дерьме… или как спасательные круги. Главное – самому камнем на дно не пойти. – делает глоток. – Или гробы.

Школьный архив, затемненная комната с папками 1950–60-х гг.

Елена Матвеевна, разбирая архив для урока литературы, находит потёртый дневник ученицы 1955 года, Лиды Соколовой – дальней родственницы молодого учителя химии, Дмитрия.  Среди стихов о любви и войне – строчки:

«Над тайгой спираль огня,

Где-то там кричала рысь

Папа шепчет: «То фигня!»

Но в глазах всё резко ввысь.»

Она листает дальше – на последней странице детский рисунок: синий объект над лесом, рядом фигурки в военной форме.

Елена Матвеевна (шепчет):

– Так это правда… Бабушка Лиды работала в «Метеоре».

Она замечает подпись на обороте: «Л. Соколова. 1953» – тот же год, когда упал первый корабль.

Диалог с Дмитрием («Химиком»):

– Дмитрий, посмотрите! Это дневник вашей… двоюродной бабушки, кажется. Они видели корабль… Ещё тогда! – она протягивает дневник.

Дмитрий, бледнея, берет дневник, вглядывается в детский рисунок синего объекта и фигурок в военной форме. – Спирали… как в тех отчетах, что показывал Петрович… и в документах из подвала… Не может быть… Значит, моя семья… они были свидетелями?

Глава 6: «Река двух миров»

Мост через реку Колымажка.

Русский берег был усыпан осколками бутылок и обрывками газет с заголовками «Приватизация!». На разбитой лавке криво висела табличка «Здесь был Вася» – последний след чьей-то попытки оставить память о себе. Эвенкийский берег дышал тишиной: ленточки на ветвях кедров шелестели на ветру, а каменный алтарь с медвежьим черепом напоминал, что здесь всё ещё говорят с духами.

Иван, прижимая руку к ране на плече, которую он получил от осколка во время взрыва на СТО, и которая теперь горела огнем под наспех наложенной грязной повязкой, споткнулся о ржавую цепь, перегораживающую вход на мост. Кровь сочилась сквозь пальцы, оставляя на заиндевевшем снегу темные, почти черные пятна. Аня, собиравшая у кромки льда последние уцелевшие коренья валерианы – бабушка говорила, они помогут успокоить мечущиеся души, – услышала его хриплое, сдавленное дыхание. Она не обернулась, но ее пальцы, сжимавшие пучок трав, на мгновение замерли. Духи реки сегодня были особенно беспокойны, они шептали о крови и боли.

– Духи реки рады – волк пришёл умирать, – сказала она, не оборачиваясь.

Иван прислонился к облупившемуся перилам. Его куртка, пропитанная гарью, дымилась, как тлеющий уголёк.

– Скажи спасибо… что не дал сжечь твой чум, – выдохнул он, сползая на колени.

Аня разорвала рукав своей парки, обмакнула ткань в ледяную воду и нажала на рану. Иван впился зубами в рукав, сдерживая стон.

– Духи любят тишину, – проворчала Аня, вытаскивая осколок пинцетом из сумки с травами.

Кровь брызнула на снег, но девушка быстро прижала тлеющую кору ивы к ране. Дымок поднялся в воздух, смешавшись с паром от дыхания.

– Не думай, что я теперь тебе что-то должен, – Иван швырнул к её ногам нож с гравировкой «За Волгу». На клинке, потемневшем от времени и запекшейся крови – то ли от стычек с «Тенями», то ли от более давних, еще довоенных разборок, – слабо, почти незаметно, под определенным углом проступали тонкие, как паутинка, синеватые прожилки, словно металл впитал в себя частицу той чужеродной энергии, что пронизывала теперь Колымажск.

Аня достала амулет – коготь рыси, обёрнутый медной проволокой, на которой были выгравированы древние треугольные символы, похожие на те, что они видели в документах из подвала школы. Положила его рядом.

– Это не для тебя. Чтобы духи не пришли за мной из-за твоей грязной крови. Когда амулет коснулся промерзшей земли рядом с ножом Ивана, медная проволока на нем едва заметно потеплела, а треугольники на мгновение вспыхнули тусклым, зеленоватым светом, словно вступая в резонанс с металлом ножа.

Амулет слабо замерцал, будто река заговорила сквозь лёд.

Иван достал потёртую фотографию, которую он взял у отца. На снимке – группа военных в заснеженной тайге, их лица напряжены. В центре, с трубкой в зубах, молодой мужчина, чьи черты напоминали Морозова-младшего, полковника, который часто появлялся в тайге. На обороте кривыми буквами выведено: «Зона 12-К. Образцы отправлены в Москву. 1953».

– Твой отец тоже здесь копался? – Аня указала на спираль, выцарапанную на краю фото. Этот символ был ей до боли знаком – он повторял узоры на стенах заброшенной школы, на амулетах ее бабушки, и даже на ее собственном предплечье. И он же являлся ей в тревожных, обрывочных снах, которые мучили ее последние дни – снах о синих огнях и тенях с неба.

Иван резко сунул снимок в карман, но взгляд его невольно задержался на амулете Ани. Медный коготь с треугольниками и его собственный нож с синеватыми прожилками лежали рядом, и ему показалось, что воздух между ними едва заметно дрожит, словно натянутая струна.

– Не твоё дело, шаманка.

– Нет, – она повернулась к реке. – Но скоро станет общим.

Лёха, новичок-пожарный, брёл вдоль берега, пиная камни. Он мечтал о Кате – как она смеялась, когда он подарил ей колечко из медной проволоки. Внезапно его ботинок наткнулся на что-то твёрдое.

– Виктор! Смотри… – он поднял оплавленный треугольник металла.

Виктор Огнев выхватил артефакт, оглядываясь:

– Молчи об этом. Для Катиной безопасности. Понял?

В баре «У Геннадия» Геракл допивал третью рюмку. Его каска с надписью «Чернобыль-86» лежала на столе.

– Я 20 лет тушил пожары, а теперь сам не знаю, что горит… – он уронил голову на руки.

Над тайгой, в той самой стороне, где по карте из сейфа находилась "Зона 12-К – эпицентр излучения", ударила беззвучная, но ослепительная зелёная молния, пронзив оранжевый купол Кокона и на мгновение осветив весь замерзший город мертвенным, потусторонним светом. Аня вскрикнула и схватилась за свой амулет – он раскалился докрасна, обжигая пальцы, а треугольные символы на меди пылали, как раскаленные угли. Иван инстинктивно схватился за рукоять своего ножа – тот тоже стал горячим, а синеватые прожилки на клинке ярко вспыхнули, пульсируя в такт его бешено колотящемуся сердцу.

– Что это, шаманка?! – прохрипел Иван, чувствуя, как волосы на его голове встают дыбом от неведомой энергии, хлынувшей с неба.

– Начало… – прошептала Аня, глядя, как стрелка её компаса, до этого беспорядочно метавшаяся, теперь с силой притянулась к северу, к эпицентру зеленой вспышки, и замерла, дрожа, как в лихорадке. – Они пробудились. И они зовут.

Глава 7: «Тайна милиции»

Отделение милиции, центр Колымажска.

Кабинет Семёнова пах затхлостью, дешевым табаком и застарелым страхом. На столе с потёртой клеёнкой лежала пачка документов, придавленная небольшим, оплавленным по краям коммуникатором странной, не армейской модели, с едва заметным логотипом в виде восходящего солнца. Среди бумаг сиротливо белела открытка с видом Сочи – последнее письмо от дочери, уехавшей в Москву в 1991-м. На обороте детским почерком было выведено: «Папа, когда ты бросишь эту дыру?».

На стене криво висел портрет Ельцина, прикрывавший следы от гвоздей, на которых когда-то красовался Брежнев. Семёнов, растянувшись в кресле с оторванным подлокотником, вскрыл конверт с грифом «Сов. секретно». Телеграмма была краткой:

«Ликвидировать свидетелей и все материалы операции «Метеор» в секторе Р-17. Контроль за зоной 12-К и дальнейшие мероприятия передаются оперативной группе «Восход». Обеспечить их прибытие и содействие. Невыполнение приравнивается к госизмене.»

– Опять эти призраки из пятидесятых… и «Восход» этот еще, – проворчал он, доставая из старого, еще сталинских времен, сейфа пухлую папку с надписью «Метеор. Особо важные». На пожелтевшем фото внутри – пять геологов в комбинезонах, стоящих у края огромного, оплавленного кратера. На обороте казенным почерком: «Ликвидированы при попытке саботажа и несанкционированного контакта. 04.1956». Кроме этого фото, в папке лежала пачка новеньких долларов и другая фотография: Семёнов, еще молодой и подтянутый, рядом с несколькими хмурыми мужчинами в штатском и офицерами в незнакомой форме с нашивками в виде восходящего солнца – это было в 1985-м, у того же кратера в тайге. Он вспоминал, как после очередного инцидента в "Зоне 12-К", когда пропала целая научная группа, эти люди из "конторы" и их коллеги из группы «Восход» жестко заметали следы, угрожая не только карьерой, но и жизнью тем, кто задавал слишком много вопросов. Тогда ему пообещали "решить вопрос" с его братом-диссидентом… в обмен на полное молчание и содействие. Он согласился. И этот груз висел на нем все эти годы.

Рука Семёнова дрожала – он потянулся за графином с водой, но передумал. Сегодня нужно было оставаться предельно собранным. За окном скрипнула ржавая вывеска «МВД СССР», замазанная чёрной краской так небрежно, что старые буквы все равно проступали.

«Если я сейчас дам слабину, если "Восход" узнает, что я не все уничтожил, что Горохов что-то разнюхал…, они не пощадят ни меня, ни Марину… Они найдут ее даже в Москве», – с ужасом подумал Семёнов.

В камере предварительного заключения, пропахшей хлоркой и отчаянием, Тускар, эвенк в рваной дохе из волчьих шкур, с силой бил кулаком в обитую железом дверь. Его голос, хриплый от ярости и долгого крика, эхом разносился по гулкому коридору:

– Я видел! Они свозили ящики с чёрными метками в тайгу! Ваши военные, как шакалы! Они осквернили священные земли!

Участковый Горохов, от которого за версту несло дешевым самогоном и нестиранной формой, безучастно тыкал в него резиновой дубинкой через смотровое окошко в двери:

– Заткнись, дикарь! Ты браконьер, тебе пожизненное светит за убийство лося! А за эти сказки тебя в психушку упрячут, понял?

На грязном бетонном полу камеры валялся обрывок газеты «Известия» с полустертым заголовком «Плановые военные учения в Восточной Сибири…». Тускар с отвращением пнул его ногой – под листком оказалась грубо нацарапанная на бетоне надпись: «Здесь сидел Витя-киллер. 1991. Справедливости нет».

– Эти ящики… – эвенк снова прижался исцарапанным лицом к ледяным прутьям решетки. – Они светились изнутри, даже сквозь дерево! Как глаза голодного медведя… Как сердце умирающей звезды…

Горохов снова замахнулся дубинкой, но вдруг опустил руку. Он отвел взгляд, и Тускару показалось, что в глазах участкового на мгновение мелькнул страх и… что-то еще. Понимание?

– Я… я тоже кое-что видел тогда, в восемьдесят втором… когда брат пропал… – почти неслышно пробормотал Горохов, скорее себе, чем арестанту.

Семёнов вызвал Горохова в свой кабинет, швырнув ему на стол пачку дешевых сигарет «Коса».

– Отпусти эвенка. Пусть болтает в тайге – там его и прихлопнут, если что. Нам сейчас лишний шум не нужен. «Восход» уже на подходе.

Горохов, ёжась под тяжелым взглядом начальника, пробормотал:

– А если он правду говорит, товарищ майор? Если военные… из этого «Восхода» … они действительно что-то…

Семёнов с силой ударил кулаком по столу, отчего коммуникатор с символом солнца подпрыгнул.

– Твое дело – выполнять приказы, Горохов! А не рассуждать! Вот, – он швырнул участковому пухлый конверт, набитый деньгами, – это тебе премия. За хорошую службу. И за молчание. От меня. И… от «Восхода». Они ценят лояльных сотрудников.

Горохов вышел из кабинета, чувствуя, как внутри все сжимается от привычного страха и… чего-то еще, незнакомого и горького. Стыда? Бессильной ярости? «Пусть болтает в тайге – там его и прихлопнут». Слова Семёнова резанули по ушам, как ржавым ножом. Он вспомнил брата – молодого, полного надежд, сгинувшего в этих проклятых штольнях «Метеора». Вспомнил его последние, полные ужаса слова по рации, оборвавшиеся криком. Тогда он, Горохов, тоже смолчал, поверил официальной версии о взрыве метана, боялся… Боялся так же, как боится сейчас. А этот эвенк, Тускар… он не боится. Кричит, бьется, пусть и впустую. «Осквернили священные земли…» А что, если он прав? Что, если все эти годы они жили на пороховой бочке, а Семёнов и те, кто за ним стоит, из «Восхода» или еще откуда, просто подносили спички, прикрываясь грифами «секретно»? Сколько еще таких, как его брат, сгинуло в этой тайге, пока он, Горохов, выписывал штрафы за пьянство и мелкие кражи? Нет. Хватит. Брат бы не простил ему еще одного молчания. Пусть это будет последнее, что он сделает по-человечески в этой проклятой дыре. Пусть хоть эти дети… Иван, Аня… может, они смогут что-то изменить, если будут знать правду. Или хотя бы попытаются выжить. Он сунул конверт с деньгами Семёнова глубоко в карман – они пригодятся, если придется бежать. Но сначала – записка.

Когда Тускара, шатающегося от слабости и ярости, вели через коридор к выходу, он на мгновение остановился у большой, пыльной карты Колымажского района, висевшей на стене. Его острый взгляд сразу выхватил жирный красный крест, отмечавший квадрат «Зона 12-К» – ту самую точку, где, по преданиям его народа, много лет назад «упал небесный олень с синей шерстью».

После того как Тускар ушел, Горохов, вместо того чтобы вернуться к своим делам, незаметно проскользнул в опустевший кабинет Семёнова, который срочно вызвали «к телефону из области». Он знал, что рискует всем, но мысль о брате, о тех проклятых ящиках, о всеобщей лжи, в которой они жили, не давала ему покоя.

Горохов, дрожащими руками, на обрывке старого протокола, пишет записку: "Военные (группа 'Восход'?) закопали ящики с черными метками в зоне 12-К. Возможно, это связано с объектом 53-го года. Опасно. Ищите у реки, где старые штольни 'Метеора'. Передайте Ане – она поймет. Прости, брат…" Последние слова он пишет почти неразборчиво, слезы застилают глаза.

Выглянув в коридор, он увидел Марка, молодого милиционера, который, как знал Горохов, тайно симпатизировал «Теням» и часто передавал им крупицы информации, рискуя своей карьерой. Под предлогом «проверить замки в камерах» Горохов подошел к нему и быстро, почти незаметно, сунул ему в карман сложенную записку.

– Передай Ане, – прошептал он, его голос дрожал. – Скажи… скажи, что я не хочу, чтобы эти дети, эти ребята… чтобы они гибли так же, как мой брат. Может, эта информация им поможет.

Марк удивленно посмотрел на обычно забитого и молчаливого участкового, но кивнул, понимая всю серьезность момента.

– Они узнают только то, что нужно, Степаныч, – так же тихо ответил он. – И… спасибо.

«Я должен остановить их, – стучало в висках у Горохова, пока он возвращался на свой пост. – Я не смог спасти брата тогда. Но, может, я смогу спасти этих детей, Ивана, Аню… Они не должны погибнуть из-за этих проклятых тайн. Это будет моим искуплением.»

Штаб, кабинет полковника Морозова.

Капитан Волков щёлкнул лазерным указателем по голограмме кристалла:

– Это квантовые резонаторы. В вакууме корабля их решётка стабильна, но на воздухе водородные связи рвутся, выделяя энергию. Отсюда температура плавления под 3000°C.

Полковник Морозов, развалившись в кресле, хмыкнул:

– Значит, мой отец пытался создать печь для ада?

– Нет. Он хотел понять, как они работают. И проиграл.

Школа.

Елена Матвеевна провела пальцем по строчкам Бродского:

– «Вселенная – это бесконечный диалог света и тьмы…»

Санька, крутящий в руках самодельный радиоприёмник, перебил:

– Слышите? Тут как будто азбука Морзе!

– Молодец, Санька, – улыбнулась учительница. – Возможно, вселенная говорит с нами через радиоволны.

Директор школы Аркадий Степанович спустился в подвал школы, освещая путь фонарём. Луч света выхватил заржавевший ящик с надписью: «Сов. секретно. Метеор, 1953». Внутри – фотография Морозова-старшего в окружении геологов, их лица напряжены. На заднем плане – кратер, окружённый техникой с символами спиралей.

– Что вы тут скрывали? – пробормотал директор, разглядывая карту с пометкой «Зона 12-К – эпицентр». Спираль на карте повторяла узоры, которые он видел на стенах школы.

Глава 8: «Пир перед концом»

Бар «У Геннадия» гудел, как раненый зверь. За стойкой из некрашеного дерева бутылки с самогоном отражали мерцание лампочки без абажура. На стене висел плакат «Смерть капиталистам!», зарисованный похабными рисунками. Геннадий, хозяин бара, бывший боксер с перебитым носом и потухшим взглядом, безучастно протирал и без того заляпанную стойку, время от времени бросая тревожные взгляды в сторону окна, за которым оранжевое небо Кокона казалось особенно зловещим. Он смотрел на свое старое фото в боксёрских перчатках (1980-е), висевшее на стене, и думал о том, что тогда, на ринге, враг был хотя бы видимым и понятным, пока «Ласковый май» хрипел из зажеванного магнитофона.

Серый поднял жестяную кружку, в которой плескался мутный самогон, отдающий сивушными маслами и какой-то тревожной горечью – даже местный самогонщик, старый дед Матвей, жаловался, что вода в реке стала "неправильная", и пойло выходит горьким и злым.

– За то, чтобы «Тени» сгорели, как их дурацкие духи!

Отец Ивана, в рваной тельняшке и с почти пустой бутылкой «Столичной» в руке, тыкал пальцем в Николая, который зашел пропустить стаканчик после тяжелого дня на СТО:

– Твой СТО – говно! Думаешь, ты герой Афгана? Ты – дерьмо афганское, забытое всеми!

В углу, за столиком, залитым пивом, Лёха, молодой пожарный, нервно перебирал в руках несколько приватизационных ваучеров – бесполезных бумажек, на которые он когда-то надеялся купить себе и Кате билет из этого проклятого города. Он поймал взгляд Кати, медсестры, стоявшей у двери, прислонившись к косяку. Ее лицо было бледным, а под глазами залегли темные тени. Ее взгляд упал на пол, где среди грязи и окурков блеснул осколок ранее разбитой кем-то бутылки. Осколок этот, в отличие от других, не просто блестел, а слабо, едва заметно мерцал в тусклом свете лампочки каким-то внутренним, голубоватым светом. Катя хотела было его поднять, но ее отвлек крик.

Николай медленно поднялся, его лицо потемнело, но Иван уже рванул вперёд, отталкивая его. Удар в живот отправил отца на грязный, липкий пол.

– Ты сам – говно! – кричал Иван, его голос срывался от ярости и застарелой обиды. – Ты даже водку украсть не можешь по-человечески! Только позоришь меня!

Николай схватил его за руку, его железные пальцы впились в предплечье Ивана, пригнув его к уху: "Ты разбудил то, что спало в этой земле веками, пацан! В Афгане я видел, как духи гор мстят тем, кто тревожит их покой. А здесь… здесь духи куда древнее и злее. Эти спирали, эти огни в небе… это не просто так. Скоро земля под ногами запоет такую песню, что у всех вас уши заложит навсегда".

На полу валялся портрет Горбачёва, испачканный в вине. Аня, проходившая мимо по другой стороне улицы и старавшаяся оставаться незамеченной, увидела через разбитое окно, как Иван с яростью бьёт отца. В её глазах на мгновение смешались отвращение и какая-то странная, застарелая боль. Иван заметил её, когда она уже проходила мимо, и, озверев от выпитого и от злости, швырнул в ее сторону пустую бутылку. Стекло с дребезгом разлетелось у её ног. Аня присела, делая вид, что поправляет шнурок на ботинке, и ее взгляд упал на тот самый светящийся осколок, который ранее заметила Катя – он откатился почти к ее ногам. Быстро, пока никто не видел, она подобрала его. Осколок был теплым, а на его изломе виднелись микроскопические, как пыль, кристаллические вкрапления. Амулет на ее шее тут же отреагировал – стал теплым и начал едва заметно вибрировать. "Духи уже здесь… – прошептала Аня, разглядывая осколок. – Они в каждом осколке прошлого… и настоящего".

Лёха, воспользовавшись суматохой, выскользнул на улицу. Делая вид, что закуривает (хотя сигарет у него не было уже несколько дней), он быстро подошел к Ане, которая как раз выходила из тени переулка. "Марк просил передать, – быстро зашептал он, оглядываясь по сторонам. – Ищи у третьей сопки, за старым буреломом. Там, где ручей впадает в Колымажку. Сказал, Горохов оставил там что-то важное. Очень важное. И просил быть осторожной – за тем местом могут следить".

Аня молча кивнула, ее лицо было непроницаемо. Она быстро спрятала записку, которую Лёха незаметно сунул ей в руку вместе с обрывком карты, в рукав своей потертой кухлянки. "Скажи Марку: долг оплачен. И пусть он тоже будет осторожен. Семёнов не прощает тех, кто идет против него".

Глава 9: «Знамения»

Тайга замерла. Воздух, густой от запаха горелой хвои после недавнего падения «огненного змея», обволакивал Аню, как саван. Она шла по едва заметной звериной тропе, ориентируясь на зарубки, оставленные дедом много лет назад. Птицы не пели – лишь сухие, обожженные листья шелестели под ногами, словно перешёптывались о беде, пришедшей с неба.

Амулет на её шее – коготь рыси, обвитый медной проволокой с древними треугольными символами – неожиданно дрогнул, издав низкий, едва уловимый гул, будто колокол под водой. Аня остановилась, прижав ладонь к амулету. Впереди, в густых зарослях молодого ельника, белела туша лося.

Зверь лежал, выгнувшись неестественной дугой, будто его переломили пополам. Огромные, еще недавно полные жизни глаза, теперь были мутными, как замерзшее молочное стекло, и смотрели в никуда. Шерсть в нескольких местах была странно вздыблена, а копыта неестественно вывернуты. Но самое жуткое было не это. Кожа лося в нескольких местах, особенно на боках и шее, там, где он мог тереться о деревья, была покрыта странными, мелкими, как наждак, кристаллическими чешуйками сероватого оттенка, а из ноздрей сочилась тонкая струйка темной, почти черной, густой жидкости, застывавшей на морозе.

– Это не болезнь… – прошептала Аня, чувствуя, как холодок пробегает по спине. – Это… что-то другое. Как будто сама земля его отравила. Или… то, что упало с неба.

На земле рядом с тушей виднелись следы – не глубокие, как от лап медведя или волка, а скорее царапины, оставленные чем-то очень твердым и острым, три параллельные борозды, напоминающие следы от когтей тех тварей, с которыми им уже приходилось сталкиваться. Чуть поодаль валялась пустая, пробитая в нескольких местах, словно когтями, канистра с выцветшей маркировкой «Лесхозкомбинат №47» – из нее все еще исходил слабый, едкий химический запах, от которого першило в горле.

Эхо шагов за спиной заставило Аню резко обернуться, ее рука инстинктивно легла на рукоять ножа. Никого. Но звук повторился – будто кто-то или что-то шло параллельно ей, невидимое за плотной стеной деревьев.

Она свернула к ручью, где когда-то дед показывал ей священные камни – валуны, испещренные древними петроглифами. Рисунки на самом большом валуне были всё те же: маленькие фигурки людей с луками бежали от огромных огненных спиралей, падающих с неба.

Аня приложила свой амулет к холодному камню. Древние, выветренные линии петроглифа, изображавшие людей, бегущих от огненных спиралей, падающих с неба, словно ожили. Камень под ее ладонью стал теплым, а амулет завибрировал с такой силой, что ей пришлось сжать его крепче. Резьба на мгновение вспыхнула тусклым, кроваво-красным светом, и в голове Ани на мгновение пронеслись неясные, пугающие образы: крики, огонь, тени с когтями и синие силуэты, пытающиеся их остановить… Земля под ногами едва заметно дрогнула, словно от далекого, подземного стона.

– Они знали… – голос Ани сорвался. – И всё равно копали…

Вода в ручье, обычно кристально чистая, сегодня пузырилась, как кипяток, хотя мороз уже сковал берега тонкой ледяной кромкой. Ни рыбы, ни головастиков в ней не было видно – только странные, черные, как уголь, стрекозы с прозрачными, переливающимися всеми цветами радуги крыльями жужжали над водой, словно не замечая холода.

За валуном что-то глухо стукнуло. Аня метнулась туда и подняла с мерзлой земли фотоаппарат «Зенит» с треснутым объективом. Это был тот самый фотоаппарат, который она видела у одного из геологов «Метеора» на старых фотографиях из подвала школы – его выдавала характерная царапина на корпусе. На плёнке, высунутой наполовину и частично засвеченной, виднелись нечеткие снимки: силуэты военных грузовиков, какие-то ящики с черными метками, и последний, почти четкий кадр – изображение странного, дискообразного объекта, наполовину погруженного в болото, с открытым люком, из которого струился синеватый, как будто самосветящийся, дым.

– Аня! Это ты?

Лёха, молодой пожарный, вылез из-за соседнего камня, бледный и запыхавшийся. Его обычно веселое лицо сейчас выражало страх и растерянность.

– Катя сказала… вернее, Марк через нее передал… – Лёха говорил быстро, его голос дрожал от холода и волнения. – Горохов оставил записку. Он писал, что военные из какой-то группы "Восход" что-то закопали в зоне двенадцать-К, у старых штолен. Ящики с черными метками. И что это очень опасно. Он просил передать тебе, Аня. Сказал, ты поймешь. Я… я пошел по его карте, думал, может, найду эти штольни… а тут вы… и этот фотоаппарат…

Аня сжала фотоаппарат. Карта Горохова, которую Лёха дрожащей рукой протянул ей, была грубой, нарисованной от руки на клочке оберточной бумаги, но основные ориентиры были понятны. Зона 12-К, старые штольни у Черной Речки… Это было относительно недалеко отсюда.

«Значит, Горохов не врал, – подумала она. – И эти ящики… они могут быть ключом ко всему. Или к нашей гибели».

Над их головами с резким, тревожным карканьем пролетела стая ворон. Птицы кружили над тропой, ведущей вглубь тайги, в сторону Черной Речки, будто указывая им путь.

– Ты пойдёшь туда, Аня? – спросил Лёха, с тревогой глядя на нее. Его дыхание вырывалось изо рта густыми облачками пара. – Это ведь опасно. Марк говорил…

– Мне нужно это увидеть, Лёха, – Аня сунула фотоаппарат и карту в свою сумку из оленьей кожи. – И если там действительно то, о чем говорил Горохов… это может спасти нас всех. Или погубить. А ты… береги Катю. И передай Марку – пусть будет осторожен. Семёнов теперь не остановится ни перед чем.

Вороны резко взмыли вверх, рассыпавшись чёрными брызгами на фоне оранжевого неба. Где-то вдали, за сопками, в стороне Черной Речки, глухо прогремело, словно под землей что-то огромное и древнее сдвинулось с места, и по земле прошла едва заметная дрожь.

Река Колымажка, ночь

Той же ночью, следуя по карте Горохова и ориентируясь на чутьё Следопыта, Аня, Лёха (который напросился с ней, беспокоясь за Катю и чувствуя свою ответственность за переданную информацию), Орлан и сам Следопыт добрались до района старых штолен «Метеора» у Черной Речки. Место было зловещим – заброшенные, полуобвалившиеся входы в шахты, ржавые остатки какой-то давно брошенной техники, и неестественная, давящая тишина, от которой закладывало уши. Воздух здесь был особенно холодным и пах сырой землей и чем-то еще, неуловимо тревожным.

Следопыт, внимательно изучая землю при свете тусклого фонаря, который они несли с собой, указал на свежевскопанный участок у обрыва над рекой, небрежно присыпанный снегом и старыми, пожухлыми ветками.

– Здесь! – он быстро расчистил снег и начал копать найденной неподалеку ржавой саперной лопаткой. Мерзлая земля поддавалась с трудом, но вскоре лопата стукнулась обо что-то твердое. Это был массивный деревянный ящик, обитый по углам потемневшим от времени железом, с выцветшей черной трафаретной меткой: «Метеор-47. Объект Гамма. Строго секретно».

С трудом вскрыв прогнившую, рассохшуюся крышку, они увидели внутри несколько плотно упакованных, обернутых в просмоленную бумагу металлических контейнеров. В одном из них, среди истлевшей ветоши, лежали пачки фотографий 1953 года. На снимках, сделанных, очевидно, в спешке и при плохом освещении, были видны люди в военной форме того времени, грузящие в кузов армейского «Студебеккера» странные, оплавленные, искореженные обломки, похожие на части какого-то разбившегося летательного аппарата. На обороте одной из фотографий неровным карандашным почерком было выведено: «Образцы из зоны крушения объекта "Синий Олень" отправлены в хранилище "Зона 12-К". Приказ: ликвидировать всех несанкционированных свидетелей и местных жителей, имевших контакт с объектом или его фрагментами».

– Горохов… он рискнул всем, чтобы мы это нашли, – прошептала Аня, ее голос дрожал. – "Синий Олень"… так наши старики называли тот первый корабль, что упал с неба, когда бабушка была еще девочкой…

Лёха, потрясенный увиденным, с трудом проговорил:

– Значит… они знали… всегда знали… и просто скрывали это от нас… убивали, чтобы скрыть…

Заброшенная школа, подвал. Ночь после находки фотоаппарата.

В промозглом, пахнущем плесенью и химикатами подвале заброшенной школы горела одна-единственная свеча, отбрасывая дрожащие тени на облупившиеся стены. Аня, Санька и Дмитрий «Химик» склонились над старым эмалированным тазом, который Санька с трудом отчистил от ржавчины. Рядом стояли несколько пыльных стеклянных бутылок с выцветшими этикетками «Проявитель №1», «Фиксаж кислый» – остатки былой роскоши школьного фотокружка, которые Дмитрий откопал в заваленном хламом чулане.

– Ты уверен, что это сработает? – шепотом спросила Аня, с тревогой глядя на мутную жидкость в тазу. – Этим реактивам, наверное, лет двадцать, если не больше.

Дмитрий пожал плечами, его лицо в свете свечи казалось изможденным, но глаза горели азартом исследователя.

– Других у нас нет. И пленка, похоже, такая же древняя. Шансы невелики, но если там действительно что-то важное… нужно попытаться. Санька, давай бачок. Аккуратно.

Санька, который под руководством Дмитрия соорудил из консервной банки и куска плотной черной ткани подобие проявочного бачка, осторожно вынул из него катушку с пленкой, найденной в фотоаппарате «Зенит». Он уже успел ее «отщелкать» в полной темноте, надеясь, что хоть какие-то кадры не были засвечены окончательно.

Они работали в почти полной темноте, лишь изредка подсвечивая процесс тусклым красным фонариком, который Дмитрий смастерил, обернув обычный фонарик куском красного целлофана. Воздух наполнился резким, едким запахом химикатов. Минуты тянулись мучительно долго.

– Кажется… что-то есть! – вдруг прошептал Дмитрий, осторожно вынимая пинцетом из фиксажа мокрую, склизкую ленту негатива и поднося ее к слабому свету свечи.

Аня и Санька затаили дыхание. На пленке, среди многочисленных пятен, царапин и участков полной засветки, действительно проступали какие-то смутные, расплывчатые образы. Большинство кадров были безнадежно испорчены, но на нескольких последних…

– Смотрите! – Санька ткнул пальцем. – Это… это похоже на те военные грузовики, что иногда проезжают мимо города в сторону тайги! И ящики… с черными метками!

Аня взяла лупу, которую Дмитрий всегда носил с собой для изучения минералов. На одном из кадров, самом последнем и относительно четком, несмотря на ужасное качество, можно было различить странный, дискообразный объект, наполовину погруженный в болото или небольшое лесное озеро. Из открытого люка в его верхней части струился какой-то синеватый, едва заметный дымок или пар. Вокруг объекта стояли люди в темной одежде, похожей на военную форму старого образца.

– Это… это не наш вертолет, – прошептала Аня, чувствуя, как холодок пробегает по спине. – Это то, о чем говорила бабушка… то, что упало здесь очень давно. И они… они знали.

Эвенкийское стойбище, чум бабушки-шаманки (следующий день):

Бабушка Ани долго, молча рассматривала фотографии, которые принесла внучка. Ее костлявые, высохшие пальцы дрожали, касаясь пожелтевших снимков.

– Эти ящики – ключ, – наконец сказала она, ее голос был тих, но тверд. – Но ключ открывает и дверь в спасение, и ворота в преисподнюю. Зависит от того, чья рука его повернет. И что в этой руке – свет или тьма.

Аня сжала свой амулет, на котором после вчерашней вспышки у священных камней еще остался едва заметный след тепла.

– Тогда мы должны быть уверены, что эта рука будет нашей, – сказала она, глядя в глаза бабушке. – И мы сломаем клетку, а не откроем ворота в ад.

Глава 10: «Последний закат»

Склад СТО, день.

Лис, чья обычная воровская ухмылка сменилась в последние дни на хмурую озабоченность – голод и холод не щадили никого, крался к складу СТО, надеясь поживиться хоть чем-то съестным. Он замер, увидев Катю. Она, бледная и осунувшаяся, но с упрямым блеском в глазах, перевязывала Лёхе рану на руке, полученную во время вылазки за дровами – мелкий осколок какого-то странного, острого камня впился ему в ладонь, и рана никак не хотела заживать, постоянно сочась и причиняя тупую, ноющую боль. Ее пальцы, огрубевшие от холода и постоянной работы, дрожали.

– Держи, – швырнул он им банку тушёнки, которую ему удалось "одолжить" из одного из брошенных домов – совесть его почти не мучила, выживание стало главным законом. Кажется, из запасов тех вояк, что у вертолета копались. Говорят, там нечисто, и место проклятое, но жрать-то надо, а то скоро сами выть на луну начнем. – Может, вылечишь его… своими примочками, сестричка. А то загнется твой герой от царапины, пока вы тут цветочки нюхаете да о вечном думаете.

Катя покраснела от неожиданности и смущения, а Лёха поспешно сунул за спину букетик замерзших, но упрямо пробившихся сквозь ледяную корку подснежников – он нашел их у реки и хотел хоть как-то порадовать Катю.

– Спасибо… – пробормотала она.

– Не за что, – Лис пожал плечами. – Только вы это… поосторожнее будьте. По городу слухи ходят совсем нехорошие. Менты совсем озверели, хватают всех подряд, а над тайгой опять это зарево… вчера ночью так шарахнуло, что у меня в бараке все банки с полок посыпались. Не к добру все это, чует мое сердце. – Он кивнул в сторону зловещего зеленоватого свечения, которое даже днем было заметно над дальними сопками, и, не прощаясь, скрылся в темноте склада, оставив их наедине с тишиной, слабым ароматом почти не пахнущих в этом холоде цветов и растущей, липкой тревогой.

Лёха посмотрел на Катю, потом на далекое зарево над тайгой. Его обычно веселое лицо было серьезным и озабоченным.

– Страшно, Кать. Как будто мир с ума сошел. Сегодня на вызове были… опять непонятный пожар на окраине, без всякой видимой причины, и дым какой-то едкий, вонючий, не наш, не древесный. А старик один клялся, что видел, как из огня выскочило что-то… не то зверь, не то человек, все в шипах. Бредит, конечно, от страха… наверное. А в больнице у вас как? Спокойно?

Катя тяжело вздохнула, ее красивые глаза потемнели от усталости и беспокойства:

– Тоже неспокойно, Лёш. Очень неспокойно. Много людей поступает с жуткими головными болями, носовыми кровотечениями, бессонницей… Словно их что-то невидимое давит изнутри, высасывает силы. Людмила Петровна с ног сбилась, не понимает, что это за напасть. Говорит, похоже на какое-то неизвестное отравление или… или воздействие какого-то поля. А еще… дети. Дети стали видеть странные сны, пугающие, о тенях с неба и о чем-то холодном, что ползет из-под земли.

СТО Николая, чуть позже

Лёха чинил старенькие «Жигули» одного из немногих оставшихся в городе «клиентов», швыряя гаечный ключ в ржавый бак с отработанным маслом. Из динамика допотопного магнитофона «Весна-307», который Николай притащил из своего старого гаража, хрипела модная тогда «Вишневая девятка» группы «Комбинация»:

Николай, вошедший в гараж, с досадой пнул магнитофон ногой:

– Выключи эту твою дребедень! Уши вянут от этой попсятины! Лучше бы Высоцкого поставил, ей-богу, для души.

Он замолчал, заметив Ивана, который сидел на корточках у печки-буржуйки, пытаясь согреть озябшие руки. На стене гаража висел прошлогодний календарь с Ельциным, физиономия президента была кем-то аккуратно пробита ножом точно между глаз.

– Бери тушёнку, – кивнул Николай на банку с синей этикеткой «Армейская», стоявшую на верстаке. – И скажи своим, чтоб не жгли тайгу без нужды. Военные и без того уже рыщут, как шакалы. И не только наши. Слухи ходят, что небо над Зоной двенадцать-К совсем взбесилось.

Николай подбросил полено в печь, которая жадно пожирала топливо, но почти не давала тепла в промерзшем гараже. Иван, сидя на разбитом диване, который они притащили из одного из брошенных домов и который теперь служил им и кроватью, и столом, вертел в руках нож с гравировкой «За Волгу». Металл ножа казался теплее, чем окружающий воздух, и от него исходила едва заметная, успокаивающая вибрация.

– Твой отец был в той экспедиции «Метеора», – сказал Николай, вытирая руки об промасленные штаны. – После неё он и запил так страшно, словно пытался утопить в водке то, что увидел. Говорил, что в тайге, в той самой Зоне 12-К, есть не просто дыра… а что-то вроде глаза. Огромный, немигающий глаз, который смотрит на тебя из-под земли, из самой преисподней. И что этот глаз… он начал моргать.

Иван швырнул полено в огонь:

– Бред пьяницы. Он сдох бы в канаве, если б я не… – Иван не договорил. Вспышка зеленой молнии над тайгой, рассказы Ани– все это складывалось в пугающую картину, от которой он пытался отмахнуться, но которая все настойчивее лезла в голову. Пламя в печи взметнулось, и в нём на миг проступили извивающиеся спирали, как на петроглифах. Николай молча указал на них: "Они везде. В огне, в земле… скоро и в нас. И этот глаз, Вань… он, похоже, окончательно проснулся."

Эвенкийское стойбище, чум бабушки-шаманки, перед закатом

Аня протянула Ивану его нож, который она «очищала» по просьбе бабушки. В полумраке чума, где пахло дымом и сушеными травами, бабушка подвесила клинок над едва тлеющим дымокуром из можжевельника и багульника, напевая тихую, горловую песню.

– Тэмун – дух-хозяин железа и огня, – перевела Аня шепот бабушки. – Он примет твой нож, очистит его от чужой крови и наполнит своей силой. Но он потребует жертву взамен, когда придет время.

Иван скептически усмехнулся, но, взяв нож, почувствовал, что тот стал легче и острее, а синеватые прожилки на клинке, казалось, засияли ярче. Он молча спрятал его в ножны.

Лесопилка, вечер.

Петрович сидел на ящике из-под патронов, чиня старенькую бензопилу «Дружба» с выцветшей надписью «Сделано в СССР». Радио «Маяк», стоявшее на подоконнике, бубнило о погоде, но внезапно заглушилось шипением и треском: "…магнитные бури… сбои связи… зафиксированы аномальные гравитационные возмущения в секторе Р-17… повторяем…" Он потянулся за компасом, висевшим на гвозде. Стрелка дёргалась, как пойманная муха, тычась то на север, то на восток, а потом и вовсе закрутилась волчком. На стене, где углём были нарисованы спирали, которые он так тщательно пытался замазать смолой, но которые все равно проступали, словно живые, зелёное свечение пульсировало в такт помехам.

– Чёрт! – Петрович схватил телефон, который уже несколько дней работал с перебоями. – Николай! Оно вернулось… Или, вернее, оно никогда и не уходило. Как в отчётах пятьдесят третьего и восемьдесят второго! Компас, радио, гравитация… все летит к чертям! Готовь свой бункер, старик, чует мое сердце, скоро будет жарко!

За окном мелькнула тень. Не человеческая, слишком быстрая, слишком… неправильная. Словно порыв ветра обрел плоть и когти. Петрович перекрестился старым армейским жестом – большим пальцем по лбу, прошептав слова молитвы, которую он не вспоминал уже лет тридцать.

За дверью завыл ветер. Где-то упала жестяная банка, зазвенев, как похоронный колокольчик.

Аня и Лёха стояли на вершине сопки. Небо на западе пылало багрянцем, но это был не закатный свет, а какое-то болезненное, ядовитое свечение, словно сама тайга, растревоженная падением небесных тел, истекала нездоровым жаром.  Горизонт был затянут тяжелыми, свинцовыми тучами, из-под которых били редкие, беззвучные зеленые молнии.

– Как пожар… но дыма нет, – прошептал Лёха, пытаясь настроить свой старенький фонарик «Жучок» с красным светофильтром, чтобы не слепить глаза.

Аня сжала свой амулет с когтем рыси и треугольниками. Медный коготь жёг ладонь так, что хотелось его отбросить, а символы на нем светились ярким, пульсирующим светом, отзываясь на каждую вспышку зеленой молнии.

– Это не огонь, Лёха, – ее голос дрожал от напряжения и холода. – Это… дыхание Бездны. Она открывает свою пасть.

В эпицентре зарева, там, где по карте Горохова находилась Зона 12-К, земля не просто вздыбилась, а словно лопнула, как перезревший нарыв. Из гигантской, пульсирующей черным разлома, края которого светились зеленым, ударил в небо столб ослепительно-белого света, а затем из этого разлома медленно, величественно и страшно начало подниматься нечто огромное, темное, по форме напоминающее гигантский, многогранный кристалл или… бутон чудовищного, неземного цветка. Он рос, поднимаясь все выше, и от него исходил тот самый низкий, вибрирующий гул, который уже сводил с ума весь город.

Лёха судорожно поднял фотоаппарат, который Аня дала ему на всякий случай, но Аня резко опустила его руку: "Не надо. Некоторые вещи лучше не видеть. И тем более – не помнить. Иначе они поселятся в твоей душе навсегда."

Внизу, у лесопилки, отчаянно завыла сирена – это ревел мотоцикл «Урал» с коляской. Николай, похоже, решил, что время разговоров кончилось, и пора действовать.

Стальные корни Тынгырай

Глава 11: «Огненный змей»

Тайга, полночь.

Собаки выли, подняв морды к чёрному небу. Их вой сливался с гулом, прорывавшимся сквозь треск радио «Маяк» в пустой сторожке лесопилки. Тихий, прижав ухо к динамику, где вместо новостей уже несколько часов звучали лишь нарастающие помехи и тот самый низкий, вибрирующий гул… записывал эти звуки на кассету. Когда небо разорвала вспышка, его аппаратура взвыла, а стрелки приборов зашкалили. Синий кристалл, лежавший рядом, ярко вспыхнул, а затем погас, став почти прозрачным. Его очки… отражали огромную, пульсирующую светом спираль, медленно вращающуюся в небе, словно кто-то гигантской огненной плетью хлестал по куполу Кокона.

– Это не северное сияние… – пробормотал он… – Это… они. Те, кого звала земля. Или те, от кого они бежали.

Тот щёлкнул огнём, поджигая палку…

– Горит, как в Чернобыле… Хочешь, спалим полтайги?…

Взрыв сотряс воздух. Земля под ногами жителей Колымажска подпрыгнула, как палуба корабля в шторм, а по городу прокатилась мощная ударная волна, выбивая последние уцелевшие стекла и срывая с петель ветхие двери. Санька… выскочил наружу… Над тайгой… небо горело.

– Бабушка! Смотри! – закричал он, тыча пальцем в спираль из огня, рухнувшую за сопки.

Лесопилка, штаб «Волков».

Гроза вломилась в цех…

– Иван! Там в тайге ад творится! Похоже, эти ваши "синие духи" решили устроить нам фейерверк! Или это их враги прилетели, чтобы добить остатки! В любом случае, там сейчас что-то происходит, и мы должны быть первыми!

Иван… бросил взгляд на Сову…

– У реки видели Орлана с луком. Идут к месту взрыва.

– Санька с ними? …

– Да. И шаманка Искра.

Дым засмеялся…

Тихий вставил кассету в магнитофон…

– Это не природное… Частота интересная…

Место падения, тайга.

Аня шла впереди, сжимая амулет. Он не просто горел, он буквально обжигал ей грудь, а узор из трех спиралей на ее предплечье пульсировал синим светом, видимым даже сквозь одежду. Она чувствовала не только зов, но и невероятную боль и отчаяние, исходящие оттуда, где упал "огненный змей". За ней крался Санька с самодельным детектором – жестяная коробка с проводами и привязанным к ней маленьким синим кристаллом пищала так пронзительно, что закладывало уши, реагируя на запредельный уровень неизвестной энергии.

– Здесь! – крикнул Буран, указывая на огромную, дымящуюся воронку, в центре которой, среди оплавленных и искореженных кедров, виднелись обломки чего-то металлического, имеющего неземные, обтекаемые формы. Металл был синеватого оттенка и, казалось, слабо светился изнутри. Ветви деревьев вокруг были скручены в спирали…

Искра рассыпала у корней сушёные ягоды…

– Духи не отвечают… – прошептала она. – Здесь… слишком много чужой силы. Она подавляет все. И… она умирает.

Орлан натянул тетиву… Гром… жестами показал:

«Следы. Не зверь. Не человек.»

Санька поднял горсть земли. Среди пепла и оплавленных, превратившихся в стекло, камней сверкали крупинки… Это были не просто блестящие камни – они были теплыми на ощупь и ярко пульсировали чистым, синим светом, словно осколки самого неба.

– Смотри! Они реагируют на твой амулет!

Кристаллы замерцали ярче, едва Аня поднесла к ним свой амулет с когтем рыси, а медная проволока на нем нагрелась еще сильнее. Символы треугольников на меди, казалось, впитывали синий свет, становясь более четкими и приобретая объем, а синий кристалл на ее амулете завибрировал, издавая тихий, мелодичный звон.

Кабинет мэра, центр города.

Барсуков… метался между картой города и секретаршей Лизой…

В дверь постучали… Людмила Петровна…

– У меня в морге двое погибших от вчерашней вспышки… А в крови – следы неизвестных соединений, похожих на те, что я находила у людей, контактировавших с синими кристаллами, только гораздо большей концентрации. Что вы скрываете, мэр? Это не "газовый баллон".

Барсуков побледнел:

– Это… несчастный случай. Падение экспериментального метеозонда! Да, точно, метеозонда с новым типом топлива!

– Баллон? – Людмила Петровна бросила на стол рентгеновский снимок…

Река Колымажка, рассвет.

Военные вертолёты ревели над тайгой, но место падения было пусто. Воронка оплавилась и частично затянулась, словно земля сама пыталась скрыть следы катастрофы. Ни крупных обломков, ни кратера – только оплавленные камни, множество мелких синих кристаллов, рассыпанных по земле, да тишина, густая, как смола, и пропитанная запахом озона.

– Куда оно делось?! – Гроза пинала валун…

Иван поднял с земли осколок. Это был не синий кристалл… этот был темным, почти черным, с острыми, как бритва, краями, и от него исходил неприятный холод. Это был кусок обшивки, не принадлежавший кораблю повстанцев. Он откололся от чего-то другого, что могло преследовать "огненного змея" или появилось здесь позже. Когда он сжал его в ладони… шрам-спираль на его скуле едва заметно дернулся.

На другом берегу реки, там, где начинались густые заросли кедрача, мелькнула тень. Аня. Она стояла неподвижно, глядя на опустевшее место падения, и сжимала в руке свой амулет. Она чувствовала не только присутствие чего-то чужого и враждебного, что оставило этот черный осколок, но и… зов. Слабый, но настойчивый зов из глубины тайги, оттуда, где, по ее ощущениям, могли скрываться выжившие с упавшего корабля. И этот зов был не враждебным, а скорее… молящим о помощи.

Тихий, который все это время возился со своей модифицированной армейской рацией, пытаясь поймать хоть какой-то сигнал сквозь помехи, внезапно поднял голову:

– Военные докладывают по закрытому каналу: "Объект не обнаружен. Предположительно, полностью сгорел в атмосфере или ушел под землю/воду. В зоне зафиксированы критические уровни электромагнитных и гравитационных помех, делающие невозможным дальнейшее использование поисковой аппаратуры и представляющие прямую угрозу для полетов. Приказано немедленно покинуть сектор Р-17. Наземная группа поддержки отзывается. Информация передана по линии "В". Запрошена срочная переброска их специалистов. Установить удаленный наблюдательный пост на безопасном расстоянии, если позволит обстановка. Поиски прекращены до стабилизации ситуации и получения новых инструкций из Центра". Они улетают… и явно что-то недоговаривают. Похоже, испугались не на шутку, раз так быстро сворачиваются. Что еще за линия "В"?

– Это не конец, – прошептала Аня, глядя, как последние вертолеты скрываются за горизонтом. – Это только начало.

Где-то вдали, в подвале городской больницы «Рассвет», санитар Валера, бывший зэк, спускался по ветхой лестнице в забытый всеми бомбоубежище, освещая себе путь тусклым фонариком. Он знал, что под больницей есть старые тоннели, ведущие к заброшенным шахтам проекта «Метеор». И чутье подсказывало ему, что скоро эти тоннели могут понадобиться.

Радио «Маяк», 6:00 утра.

Город еще спал тревожным сном.

«…магнитная буря, вызванная редким атмосферным явлением, миновала… Связь восстанавливается…»

Внезапно эфир зашипел, и сквозь помехи, на долю секунды, прорвался странный, нечеловеческий звук – последовательность резких, металлических щелчков и низкочастотного, скрежещущего гула, складывающаяся в некий пугающий ритмический паттерн. Голос, если это можно было назвать голосом, был искажен до неузнаваемости, лишен каких-либо человеческих интонаций, словно говорил поврежденный механизм или существо с совершенно иным голосовым аппаратом. Разобрать отдельные слова было почти невозможно, но обрывки фраз, усиленные аномальной чистотой сигнала в этот краткий миг, прозвучали зловеще и неотвратимо:

«…объект-цель… Беглец-семь… протокол самоликвидации… активирован… сектор Гамма-семь… подтвержден… Несанкционированные… сборщики артефактов… подлежат… протокол Очистка территории… приоритет Альфа… Координаты основной цели… получены… Оперативная группа… выдвигается…»

Потом – снова оглушительный треск, пронзительное шипение, и через мгновение – бодрая, жизнерадостная музыка и привычный голос диктора, сообщающего о начале нового трудового дня и хорошей погоде…

Глава 12: «Крылья дьявола»

Небо над тайгой, вертолёт Ми-8. 23:47.

Следы свежей краски на борту Ми-8 едва скрывали выцветший герб СССР – машина была старой, латаной-перелатаной. Внутри, среди ящиков с трафаретными надписями «Спецгруз. Не вскрывать. Метеор-47» и допотопным, но еще работающим оборудованием для геофизических исследований, полковник Морозов сидел, сжимая в руке потертый отчет своего отца, датированный 1953 годом. Шрам на его щеке подрагивал в такт вибрации от турбин. Его вызвали в Москву срочно, после первых докладов о падении НЛО в Колымажском районе. Приказ пришел не по обычным армейским каналам, а по линии так называемой группы "Восход" – полусекретного подразделения, курирующего все аномальные происшествия и старые проекты вроде "Метеора". Эти ребята шутить не любили, и если уж они снова активизировались и вспомнили о Зоне 12-К, значит, запахло по-настоящему жареным. Морозов знал, что его отец тоже имел с ними дело, и это плохо кончилось.

– Объект, упавший в секторе 12-К, излучает устойчивые электромагнитные импульсы на частоте приблизительно 121,5 МГц… Зафиксированы случаи полного отказа радиосвязи и навигационных приборов в радиусе до пяти километров от эпицентра, – бормотал он, переводя взгляд на капитана Волкова. Он вспомнил, как листал отчеты отца перед вылетом, и одна фраза врезалась в память: "Образцы Тип-А (синие кристаллы) демонстрируют аномальную энергоемкость и способность к спонтанной генерации силовых полей в ответ на экстремальные физические воздействия. Предположительно, остаточная функция защитного контура корабля 'Синий Олень'.

Волков, молодой гений-технарь в очках с толстой оправой, сосредоточенно колдовал над частотомером СК4-66, подключенным к выносной антенне. Прибор был старым, еще советского производства, но Волков умудрился его модернизировать, добавив несколько самодельных блоков.

– Полковник, это не просто помехи, это… это след вчерашней катастрофы, – Волков ткнул пальцем в экранчик осциллографа, где плясала сложная, рваная кривая. – Частота действительно плавает в районе ста двадцати мегагерц – классический аварийный диапазон, который, возможно, использовали повстанцы, или на котором пытались работать наши в 'Метеоре' – но она чудовищно модулируется. Похоже, их корабль, даже разрушаясь, создал не только электромагнитный шторм, но и локальный гравитационный коллапс, который сейчас и пытается нас сожрать. Это остаточный сигнал какого-то передатчика повстанцев, о которых говорил ваш отец, или их технология здесь все еще активна, даже умирая. Зона 12-K, куда мы летим, всегда была "веселым" местом, судя по старым отчетам.

Морозов криво усмехнулся:

– Отец считал, что там, под землей, спит нечто, что не любит, когда его будят. Он называл это «эхом звездной войны».

– Похоже, это «эхо» сегодня особенно громкое, – заметил Волков. – И смотрите, полковник, вот этот пик… в районе четырехсот тридцати двух герц. Это не фундаментальная частота резонанса Шумана, та гораздо ниже, около восьми герц, но это одна из ее сильных, очень сильных гармоник. Или что-то, что мимикрирует под нее, но с аномально высокой амплитудой и чистотой сигнала, чего в естественных условиях быть не должно.  Старики-шаманы, говорят, улавливали нечто подобное в своих "местах силы". Возможно, это частота, на которой работали технологии повстанцев, и сейчас она бьется в агонии. Это лишь гипотеза, разумеется, но она объясняет некоторые странности в показаниях приборов. Тревожный сигнал, как ни крути.

Морозов скептически хмыкнул:

– Только не говорите мне, капитан, что мы летим на дискотеку к «синим духам».

– Я говорю лишь то, что показывают приборы, полковник, – невозмутимо ответил Волков. – А они показывают, что мы влетаем в зону крайне нестабильного поля, вероятно, создаваемого остатками умирающих технологий повстанцев. Рекомендую пристегнуться покрепче. И, если верить отчетам вашего отца, я бы держался поближе к ящикам с маркировкой "Тип-А". На всякий случай.

Его слова оказались пророческими. Пилот-1, до этого уверенно ведший машину, вдруг резко выругался в переговорное устройство:

– Черт! Что за дьявольщина?! Автопилот отказал! Приборы пляшут, как сумасшедшие! Высотомер врет на добрую сотню метров, компас крутится волчком! Гравитация… она как будто… тянет нас вниз!

– Перехожу на ручное! Держу! – рявкнул Пилот-2, его голос дрожал от напряжения, лицо блестело от пота.

Вертолёт сильно тряхнуло, он накренился, и один из тяжелых ящиков с маркировкой «Метеор-47. Кристаллы Тип-А. Энергоактивны. Возможно спонтанное поле генерации», плохо закрепленный, сорвался с креплений, с грохотом прокатившись по грузовому отсеку. Внутри что-то разбилось со звоном стекла и глухим стуком камней.

– Отключаю АП-34Б! Стабилизация не работает! Нас затягивает! – крикнул Волков, пытаясь дотянуться до тумблера. Морозов, вспомнив слова Волкова и отчет отца, инстинктивно вцепился в ближайший ящик с кристаллами, крикнув: "К этим ящикам! Они могут…" Его слова потонули в реве металла. В этот момент вертолет клюнул носом и начал стремительно терять высоту, входя в неконтролируемое вращение. Морозов успел увидеть в иллюминаторе, как земля несется на них с ужасающей скоростью, и подумать: «Отец был прав…» Он инстинктивно сгруппировался, пытаясь прикрыть голову руками и вжаться в остатки своего кресла. Волков, понимая, что это конец, успел лишь крикнуть: "Держитесь за ящики «Метеора»! Те, что с синими камнями! Они… другие!" – он вспомнил отчеты о странной устойчивости материалов, найденных в 53- , и пометку на одном из ящиков: «Образцы Тип-А. Энергоактивны. Возможно спонтанное поле генерации».

Страшный удар сотряс машину. Деревья, как гигантские копья, пронзили кабину. Пилоты погибли мгновенно, их тела были зажаты искореженным металлом. Морозов почувствовал острую, обжигающую боль в бедре. Прежде чем тьма накрыла его, он увидел, как из разбитого ящика «Метеор-47» с маркировкой «Кристаллы Тип-А. Особые свойства. Хранить с предосторожностью» высыпались синие кристаллы. Один из них, самый крупный, ударившись о металлическую обшивку рядом с ним и Волковым, вспыхнул ослепительным, пульсиющим синим светом, на мгновение создав вокруг их части отсека едва заметную, мерцающую сферу, которая, казалось, на долю секунды сопротивлялась сминающей силе удара, поглощая часть кинетической энергии. Вертолет, уже начавший разваливаться в воздухе от столкновения с верхушками вековых кедров, рухнул на землю, но их отсек, окутанный этим призрачным сиянием, отделился и проскользил по снегу, врезавшись в сугроб у подножия склона. Потом – темнота.

Очнулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Это был Волков. Капитан, чудом почти не пострадавший (лишь огромная ссадина на лбу и разбитые очки, которые он уже успел кое-как замотать проволокой), пытался вытащить его из-под обломков кресла.

– Полковник! Вы живы? Держитесь!

– Нога… – прохрипел Морозов, чувствуя, как по бедру расплывается горячая липкая кровь. Осколок сиденья вошел глубоко. Боль была адской, перед глазами плыли красные круги. Он также чувствовал тупую боль в груди от удара о приборную панель и головокружение – похоже, сотрясение было неслабым.

Волков, пытаясь отдышаться, прижимал руку к вывихнутому плечу, морщась от боли. Разбитые очки съехали набок, один окуляр треснул, искажая зрение. Голова гудела после сильного удара о переборку.

С невероятным трудом Волкову удалось извлечь полковника из груды металла. Они лежали на холодном, заснеженном склоне, среди дымящихся обломков вертолета, окутанные запахом керосина, горелой хвои и озона. Вертолет развалился на несколько частей, но их отсек, хоть и был сильно поврежден, выглядел менее деформированным, чем носовая часть или хвост.

– Почему… почему мы выжили? – Морозов с трудом поднял голову, оглядывая место крушения. Его мутило, а раненая нога горела огнем.

Волков указал на тот самый разбитый ящик с маркировкой «Метеор-47. Кристаллы Тип-А». Из него высыпалось несколько ярко-синих, почти светящихся изнутри кристаллов неправильной формы, похожих на те, что описывал отец Морозова в своих отчетах о находках 1953 года. Эти кристаллы были разбросаны вокруг того места, где находился их отсек, и от них исходило едва заметное, но ощутимое тепло, а один, самый большой, все еще слабо мерцал.

– Эти камни, полковник… – Волков осторожно взял один из кристаллов. Он был гладким и теплым на ощупь, словно живой. – Похоже, сработали. Я читал в отчетах вашего отца… и на маркировке было предупреждение… что эти образцы Тип-А, из корабля повстанцев, обладают способностью к спонтанной генерации защитных полей при экстремальных воздействиях. Я видел вспышку…словно они на мгновение создали вокруг нас что-то вроде амортизатора из чистого силового поля, или, может, рассеяли часть разрушительной кинетической энергии удара в каком-то другом измерении или на неизвестной нам частоте… Звучит как бред сумасшедшего, но наш отсек выдержал то, что должно было превратить его в лепешку. Плюс, мы оказались в относительно защищенной части фюзеляжа, и, похоже, сначала удар пришелся на деревья, что тоже немного погасило скорость. Но без этих кристаллов… сомневаюсь, что мы бы сейчас разговаривали. И этот кристалл… он до сих

пор теплый и вибрирует. Хотя, честно говоря, полковник, я в это до конца не верю. Это больше похоже на чудо или очень удачное стечение обстоятельств.

Тайга, место крушения. 01:20.

Волков, кое-как перевязав рану Морозову обрывком парашютного шелка, настороженно осматривал окрестности. Воздух здесь был странным – тяжелым, наэлектризованным, от него звенело в ушах. Даже звуки тайги – треск сучьев, вой ветра – казались приглушенными, искаженными.

– Почему здесь так тихо? – прошептал Морозов, сжимая в руке найденный синий кристалл. От него исходила слабая, но ощутимая вибрация. – Ни птиц, ни зверей… даже насекомых не слышно.

– Аномальная зона, – констатировал капитан, сверяясь с показаниями своего чудом уцелевшего портативного анализатора поля, который он всегда носил с собой. – Очень сильное, нестабильное электромагнитное и, похоже, гравитационное поле, вероятно, генерируемое остатками технологий повстанцев или особенностями геологии Зоны 12-К. Все живое, что могло, давно убралось отсюда подальше.

Тем временем в Колымажске, встревоженный слухами о пропавшем военном вертолете (связь с которым внезапно оборвалась несколько часов назад) и усиливающимися рассказами о странных огнях над тайгой, директор школы Аркадий Степанович, старый фронтовик, не привыкший сидеть сложа руки, решил провести собственное расследование. Он давно подозревал, что заброшенная военная база в тайге, куда он когда-то ходил с учениками в походы, хранит больше тайн, чем кажется. Пробравшись в полуразрушенный архив базы, среди приказов о лесозаготовках и геологических изысканиях, он нашел тонкую, покрытую плесенью тетрадь в дерматиновой обложке. Это был личный дневник майора Григория Морозова, отца нынешнего полковника, датированный 1953-1954 годами. На последней странице, выведенной неровным, торопливым почерком, стояло: "Объект в Зоне 12-К не уничтожить. Он живёт. И он зовет своих. Позаботьтесь о сыне. 01.01.1954". Рядом с дневником лежала та самая фотография: Морозов-старший, молодой и еще не тронутый сединой, в окружении геологов у края огромного, оплавленного кратера. На обороте снимка карандашная надпись: "Команда „Метеор“. Образцы из зоны 12-К отправлены в Москву. Последствия непредсказуемы. Некоторые из нас… изменились". Аркадий Степанович бережно спрятал дневник и фото в свой старый вещмешок. "Значит, не просто вертолет упал, – пробормотал он, его лицо стало жестким. – История повторяется. И если Морозов-младший пошел по стопам отца… ему может понадобиться помощь. Или… его нужно остановить, пока не поздно, и пока эта зараза не расползлась дальше". В нем проснулся не только учитель, но и старый солдат, знающий цену правды и долга.

Окраина тайги. 02:00.

Лис, вор-карманник из «Волков», привлеченный далеким заревом и грохотом, первым из горожан добрался до места крушения. Его наметанный глаз сразу оценил возможную добычу – рации, оружие, документы, консервы – все, что можно было бы обменять на еду или продать. Но, увидев несколько ярко-синих, слабо светящихся кристаллов, разбросанных у обломков, и почувствовав исходящее от них необъяснимое, почти благоговейное тепло вперемешку с легким покалыванием на коже, он замер.

– Чёрт… Это же из тех самых баек, что старики травят, про "огненных птиц военных", которые иногда падали в тайге, и после них находили странные, "живые" синие камни, приносящие то удачу, то странные сны, – прошептал он, инстинктивно отступая. – Там точно есть чем поживиться. Но… что-то мне это не нравится. Слишком уж тихо вокруг. И воздух… какой-то другой. Однако, – он огляделся, – пара таких камушков не помешает. На всякий случай. – И, быстро сунув два небольших кристалла в карман, он начал осматривать ближайшие ящики.

Орлан и Заря из «Теней», также привлеченные шумом и светом, уже бесшумно следили за ним с высоты вековых кедров.

– Доложить Ане, – кивнул Орлан, натягивая тетиву своего лука. – Пусть Вихрь готовится. Если это военные, у них может быть оружие, еда. Или… они потревожили духов Синих Камней, о которых рассказывала бабушка, и теперь духи могут быть разгневаны. Нужно узнать, что они здесь забыли и не несут ли они новой беды.

Радио «Маяк». 06:00.

«…ночью в труднодоступном районе Колымажского улуса произошла авария вертолёта Ми-8, принадлежащего одной из геологоразведочных партий. По предварительным данным, есть выжившие. Причины катастрофы выясняются, предположительно – сложные метеоусловия и отказ навигационного оборудования из-за сильной магнитной бури. Ведутся поисково-спасательные работы…»

Терехова, слушая это официальное, до тошноты приглаженное сообщение, с силой сжала кулаки. Она бросила взгляд на фото полковника Морозова в своём досье. На обороте его личного дела красным карандашом была сделана пометка, оставленная ее предшественником, погибшим при загадочных обстоятельствах несколько лет назад: «Семёнов лжёт. Проверить связь с "Восходом" и объектом "Метеор". Особо опасно. Не доверять официальным версиям». Терехова знала – это не просто авария. И «магнитная буря» здесь не при чем. Что-то страшное назревало в их забытом богом Колымажске, и падение этого вертолета было лишь очередной искрой в пороховой бочке.

Глава 13: «Приказ из Москвы»

Заснеженный плац заброшенной военной базы, спешно реанимированной всего пару дней назад, сразу после сообщений о падении неопознанного объекта в тайге, гудел от нервозного оживления. Несколько армейских грузовиков "Урал" с зачехленными орудиями и крытыми брезентом кузовами стояли у полуразрушенных казарм. Связисты в утепленных бушлатах лихорадочно крутили ручки настройки полевых радиостанций Р-123М, пытаясь пробиться сквозь нарастающий треск и вой в эфире, который начался после вчерашней ночной вспышки. Командир базы, подполковник Рябов, хмурый, обветренный офицер с усталыми глазами, только что получил доклад: связь с вертолетом "Восход-1", на борту которого находился полковник Морозов с группой специалистов, прервалась несколько часов назад над Зоной 12-К. Последнее, что удалось разобрать – обрывки фраз о критической ситуации и потере управления.

– Поднять резервный борт! – рявкнул Рябов в трубку полевого телефона, соединявшего его с временным командным пунктом. – Группу поиска и спасения – в полную готовность! Прочесать квадрат падения! И выяснить, что за чертовщина там творится с этими помехами! И доложите в Центр, что их хваленая 'зачистка' после вчерашнего, похоже, только разбудила осиное гнездо!

Он бросил трубку. Приказ из Москвы от генерала Коршунова, курирующего "Восход", был предельно ясен: объект "Гамма-Прим" и любые технологии, связанные с ним или с недавним инцидентом, должны быть взяты под полный контроль. Любой ценой. Коршунов не раз намекал, что эти "игрушки" могут дать России невиданное превосходство, и он не потерпит, чтобы какие-то местные аномалии или случайные свидетели помешали "великому делу". Рябов понимал, что Морозов со своим интересом к отцовским бумагам и "синим духам" мог стать такой помехой.

Место крушения вертолёта, тайга. Утро, около 10:30.

Полковник Морозов, скрипя зубами от боли, пытался перевязать раненое бедро обрывком парашютного шелка. Осколок кресла вошел глубоко, и кровь никак не останавливалась, пропитывая штанину и окрашивая снег в бурый цвет. Капитан Волков, с огромной ссадиной на лбу и разбитыми очками, которые он кое-как примотал к ушам проволокой, лихорадочно копался в уцелевшем ящике с оборудованием.

– Нашёл! – его голос прозвучал глухо, но с ноткой торжества. Он вытащил портативную рацию Р-105М, завернутую в промасленную тряпку. Корпус был помят, но, казалось, цел. – Ещё жива… должна быть жива! Хотя после такого электромагнитного удара…

Волков подключил антенну и начал вращать ручку настройки. Эфир выл и скрежетал, помехи были чудовищными, словно сама тайга в этом месте кричала от боли или кто-то мощный активно глушил все частоты. Но сквозь этот хаос, едва различимо, прорвался искаженный, прерывистый голос с военной базы:

– «Восход-1» … Прием… Это база… Слыш… ность… прерыв… Повтор… приказ… Ликвидир… аномалию… Доклад… семьдесят два… часа… Любые гражданские… изо… лир…

Голос захлебнулся в новом потоке статики и окончательно умолк. Морозов с силой ударил кулаком по искореженному металлу фюзеляжа.

– Ликвидировать? Они там, в Москве, совсем с ума сошли? Мы едва живы, связи толком нет, ранены, а они – «ликвидировать»! Какую, к черту, аномалию? Мы сами аномалия в этой глуши! И что значит «гражданские»?

Волков покачал головой, снимая наушники.

– Боюсь, полковник, это был наш последний сеанс связи. Помехи нарастают лавинообразно. Что бы это ни было, оно глушит все в округе. И если они ждут отчета через семьдесят два часа… боюсь, они его не получат. Здесь ещё ящик с маркировкой «Метеор-47», – Волков указал на один из уцелевших металлических контейнеров, который он с трудом вытащил из-под обломков. – Отец ваш, кажется, оставил не только проблемы, но и, возможно, какие-то ответы. Там пленки, шифр-блокнот… Если наши с базы не смогут пробиться сюда через эти помехи, это может стать нашим единственным шансом понять, с чем мы столкнулись. И как отсюда выбраться.

«Ликвидировать аномалию…» Приказ из Москвы звучал как всегда категорично и расплывчато. Они там, в теплых кабинетах, до сих пор мыслят категориями «Метеора» – найти, изучить, засекретить. И если не получается изучить или слишком опасно – уничтожить, стереть с лица земли, будто и не было ничего. Им плевать на истинную природу этих объектов, на повстанцев, на Империю, о которой шептал отец в своих последних, безумных записях. Им нужны технологии, оружие, превосходство. И тотальный контроль. А все, что не вписывается в их картину мира или угрожает их власти, должно быть… зачищено. Как тогда, в пятьдесят третьем, когда исчезали целые деревни эвенков, случайно оказавшиеся слишком близко к 'зоне'.

Морозов мрачно посмотрел на север, где за стеной кедров клубился странный, неестественный зеленоватый туман, а небо, хоть и было обычного цвета, казалось, давило какой-то невидимой тяжестью.

– Ответы… или еще больше вопросов. Одно ясно, капитан, выбираться отсюда придется самим, или хотя бы продержаться до подхода своих, если они вообще сюда доберутся. И быстро. Чует мое сердце, эта тайга скоро станет для нас настоящей могилой, если мы не найдем укрытие и не разберемся, что за чертовщина здесь творится. Начинай разбирать ящик. А я попробую оценить наши шансы… и запасы. И нужно оставить какие-то знаки для поисковой группы, если она все-таки будет.

Колымажск, отделение милиции. День.

Начальник милиции Семёнов хмуро смотрел на бланк радиограммы, только что принесенный ему дежурным офицером. Сообщение, переданное по закрытому военному каналу с грифом "Срочно. Сов. секретно. Командиру опергруппы «Заслон»", было коротким и недвусмысленным. Командиру опергруппы «Заслон»", каким-то чудом пробилось. В нем командование оперативной группы "Восход" (той самой, что базировалась за городом) информировало его о потере связи с вертолетом полковника Морозова в районе Зоны 12-К и приказывало: "Обеспечить немедленное оцепление района предполагаемого падения силами местной милиции (операция «Заслон»). Не допускать посторонних. Любых свидетелей из числа гражданских лиц, проявивших излишнее любопытство или пытавшихся проникнуть в зону, задерживать и передавать представителям группы "Восход". В случае обнаружения неизвестных объектов или артефактов – немедленно докладывать по закрытому каналу (частота прилагается). Любые утечки информации пресекать самыми жесткими методами, вплоть до применения спецсредств".

Семёнов скомкал радиограмму. Голос подполковника Рябова из "Восхода", который продублировал приказ по телефону ВЧ-связи несколько минут назад, до сих пор звучал у него в ушах – холодный, властный, не терпящий возражений и намекающий на серьезные последствия в случае неисполнения.

– Организуйте поисковую группу, Горохов, – бросил он участковому, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и не выдавал его собственного беспокойства. – Прочешите квадрат двенадцать-К. Формально. Главное – никого туда не пускать и докладывать обо всем необычном только мне. Военные с базы сами разберутся. Наша задача – обеспечить им "чистую" зону. И без лишнего энтузиазма, поняли? Не хватало нам еще паники среди населения.

Горохов молча кивнул, пряча глаза. Он прекрасно понял истинный смысл приказа. Никто всерьез искать пропавший вертолет не будет, особенно если это связано с «зоной». Их задача – не спасать, а скрывать.

Место крушения вертолёта, тайга. Ближе к вечеру.

«Волки» (Иван, Гроза, Дым) и «Тени» (Аня, Орлан, Вихрь) почти одновременно вышли к дымящимся обломкам. Их привели сюда не столько слухи, быстро разнесшиеся по Колымажску после утреннего сообщения по радио, сколько инстинкт хищников, чующих необычное, и желание первыми добраться до возможной добычи или разгадки. Дым от пожарища был виден издалека.

Гроза, размахивая своей цепью, первой ринулась вперед, едва заметив Аню и ее спутников, появившихся с другой стороны поляны.

– Это наш район! Мы первые здесь! Убирайся к своим шаманам, лесная ведьма, пока цела!

Орлан бесшумно натянул тетиву лука, его стрела с костяным наконечником, смазанным каким-то темным составом, смотрела точно в грудь Грозе.

– Тронешь Аню – моя стрела найдет твой глаз прежде, чем ты успеешь моргнуть. Мы тоже пришли не грибы собирать.

Иван, не обращая внимания на перепалку, которая могла вспыхнуть в любой момент, первым заметил черный, обугленный, но явно не гражданский ящик с остатками маркировки, напоминающей ту, что он видел на старых контейнерах Петровича – «Метеор…». Рядом валялся другой, поменьше, из которого при падении высыпались несколько ярко-синих, почти светящихся изнутри кристаллов, похожих на те, что описывали старики, рассказывая о находках 1953 года, и на тот, что Аня носила на шее.

– Смотри! – крикнул он Ане, перекрывая рычание Грозы и шипение Орлана, и указывая на кристаллы. – Такие же, как в твоём амулете! И как на тех камнях у старой шахты!

Аня, проигнорировав угрозы Грозы, подошла и осторожно подобрала один из осколков. Он был холодным на ощупь, но внутри будто билось живое сердце, слабо пульсируя синим светом.

– Это не просто артефакт… – прошептала она, чувствуя, как по коже пробегают мурашки, а ее амулет на шее теплеет и вибрирует в ответ. – Это… эхо того, что упало здесь давно. И оно… живое. Оно… поет песню звезд.

Внезапно двигатель старенькой ВАЗ 2106, на которой приехали «Волки» и которую они оставили на опушке, дернулся несколько раз и мучительно заглох. Дым, оставшийся у машины, с руганью ударил по капоту. "Опять эта чёртова зона! Как будто здесь что-то глушит всю электронику! И даже зажигалка еле чиркает!" Все замерли, ощущая, как воздух вокруг становится плотнее, словно сгустился, а небо над головой, хоть и оставалось обычным, казалось, давит на плечи какой-то невидимой, гнетущей тяжестью. Тишина, нарушаемая лишь треском догорающих обломков и далеким, едва слышным воем ветра в кронах деревьев, стала почти осязаемой и зловещей.

Глава 14: «Энергия кристаллов»

Школа. 09:15.

Дмитрий стоял у окна учительской, сверяя свои наручные часы «Электроника-5» с трескучим сигналом точного времени, который едва пробивался сквозь помехи радио «Маяк». Стрелки на его часах снова отставали – на этот раз ровно на восемь минут тридцать две секунды.

– Опять… – пробормотал он, постукивая по стеклу циферблата. – Как будто время здесь, в этой школе, рядом с подвалом, где мы нашли те старые документы, и теперь, когда здесь этот синий камень, течёт иначе. Восемь минут, тридцать две секунды… странное число, где-то я его уже встречал в старых физических теориях о резонансных коллапсах…  Или… это первые признаки того, о чем шептались старики – 'искривление времени', когда небо готовится упасть, и сама ткань реальности истончается. Или это нарастающие электромагнитные аномалии так влияют на электронику и… на само время?

Аркадий Степанович, директор, ворчал в углу, с какой-то ожесточенной тщательностью протирая пыль с большого портрета Ленина, висевшего на стене еще с незапамятных времен. Его грубые пальцы, привыкшие к рукоятке ППШ, а не к тряпке, казалось, дрожали, будто сама краска на холсте жгла ему кожу.

– В сорок пятом под Берлином часы тоже врали, – бросил он, не оборачиваясь, его голос был хриплым, как старый патефон. – А потом начался артобстрел такой, что земля ходуном ходила.

Дмитрий обернулся, удивленный неожиданным сравнением:

– Вы думаете, это… предзнаменование?

Директор хрипло рассмеялся, и в этом смехе было больше горечи, чем веселья:

– Предзнаменование? Нет, мальчик. Это напоминание. Что есть силы, которые играют со временем и пространством, как дети с кубиками. И война… война всегда возвращается, иногда в самых неожиданных обличьях. А мы, как всегда, не готовы.

За окном с резким карканьем пролетела ворона, бросив на мгновение черную тень на спираль, нацарапанную кем-то на облупившейся стене напротив.

СТО Николая. 12:00.

Николай с отборным матом ударил гаечным ключом по двигателю стареньких «Жигулей». Мотор, заглохший у самого подножия сопки, где по слухам недавно видели странные огни, дымился, будто его душили невидимые руки.

– Третий раз за неделю! – проворчал он, вытирая сажу и масло с обветренного лица. – Раньше только у самой Зоны 12-К техника барахлила, а теперь по всему городу эта зараза расползается. Как будто сама земля их ненавидит, или кто-то сверху помехи ставит такие, что даже карбюраторы плавятся!

Лис, сидевший на ящике из-под патронов и точивший свой нож об обломок кирпича, лениво бросил в сторону Николая украденный им накануне у военных армейский компас. Стрелка прибора бешено крутилась, словно ища выход из невидимого лабиринта.

– Глянь. Там, где ваш хваленый вертолёт военных упал, она вообще с ума сходит. А здесь… тоже пляшет, но чуть спокойнее.

Николай поднял компас. Стрелка на мгновение замерла, дрогнула и резко рванула на север – туда, где в тайге, в Зоне 12-К, лежали обломки вертолета Морозова.

– Не земля… – пробормотал он, глядя на север с нехорошим предчувствием. – Что-то под ней. Или… в ней. И оно становится сильнее.

Заброшенная школа. Ночь.

В полуразрушенном классе, где когда-то висели портреты пионеров-героев, Искра развесила свои амулеты над треснувшей партой: когти рыси, перевязанные красной нитью, пучки сушёных трав – полыни, можжевельника, багульника, – медные кольца с выгравированными спиралями и треугольниками. В центре, на куске бархата, который Искра где-то раздобыла, лежал один из тех ярко-синих кристаллов, что принес Иван с места крушения вертолета. Он был холодным на ощупь, но внутри него, казалось, таился слабый, пульсирующий свет, похожий на далекую звезду.

Дмитрий подключил свой модифицированный лабораторный частотомер ЛЧ-01 – стандартный, хоть и устаревший, школьный прибор для демонстраций по физике, который он нашел почти исправным в запертом лаборантском шкафу и сумел довести до ума, используя детали от старой армейской рации Р-109, найденной на чердаке, и, что самое важное, чудом уцелевший высокочастотный блок и некоторые экранирующие элементы из разбитого оборудования, которое Аня вытащила из подвала "Метеора". Именно эти "метеоровские" детали, как он подозревал, и позволяли его кустарному прибору улавливать такие необычные и слабые сигналы в условиях сильных помех. Антенну он смастерил из медной проволоки и обломка старой телевизионной антенны «Дельта». Экран старенького осциллографа, подсоединенного к частотомеру, замигал, показывая сложную, но ритмичную кривую.

– 121,5 МГц… Те же самые нестабильные импульсы, что фиксировали Морозов и Волков в тайге перед падением, и которые упоминались в отчетах 'Метеора' пятьдесят третьего года! Этот сигнал отличается от тех необъяснимых низкочастотных вибраций и странных звуков, которые стали ощущаться в городе последние дни и которые, похоже, исходят из Зоны 12-К.  Только теперь сигнал… чище, мощнее, – прошептал Дмитрий, записывая показания на старую магнитную кассету «МК-60». "Конечно, мой прибор – это слепленное на коленке чудовище Франкенштейна, – подумал он, – но даже он показывает что-то невероятное, выходящее за рамки известной физики. Что бы увидел настоящий специалист вроде капитана Волкова, будь у него его лаборатория?"

Искра тем временем рассыпала вокруг синего кристалла девять маленьких, гладких речных камешков, образуя вокруг него защитный круг.

– Девять миров, девять дорог, девять ключей от девяти замков, – запела она тихую, горловую песню, слова которой были древними, как сама тайга. Ее голос, низкий и вибрирующий, казалось, заставлял дрожать сам воздух в комнате.

– 432 Гц… Это резонанс Шумана! – внезапно воскликнул Дмитрий, глядя на экран другого своего прибора, регистрирующего низкочастотные колебания. – Точнее, не фундаментальная его частота, та гораздо ниже, около восьми герц, но это одна из его очень сильных гармоник! И здесь она аномально чистая и мощная, словно усилена чем-то. Или это кристалл сам генерирует эту частоту, или он как-то усиливает естественный фон… Пока неясно, но это невероятно! Как будто этот кристалл – его источник или идеальный резонатор! Этот сигнал не похож на тот давящий, техногенный гул, что исходит из тайги. Этот… он словно природный, гармоничный.

В тот же миг синий кристалл на парте вспыхнул не просто светом, а чистым, глубоким ультрамариновым сиянием, осветив на мгновение всю комнату и древний петроглиф на стене, изображающий людей с луками, бегущих от огненной спирали. Линии на камне тоже словно ожили, на долю секунды вспыхнув ответным, багровым светом. Этот свет от кристалла был теплым, почти живым, и на мгновение прогнал промозглый холод и запах плесени из их угла.

Искра зажгла пучок сухой полыни. Густой, ароматный дым спиралями пополз к щербатому потолку, завиваясь в такие же спирали, как на петроглифе и амулетах.

– Духи металла и тайги – одно целое, – зашептала она, медленно проводя рукой над кристаллом, словно лаская невидимое существо. – Они говорят… но ты не слышишь их сердцем, только ушами и приборами.

Кристалл вспыхнул снова, еще ярче. Стрелка на одном из приборов Дмитрия задрожала и резко зашкалила.

– Это не магия… по крайней мере, не только она, – Дмитрий, забыв обо всем, вглядывался в данные на экране своего самодельного анализатора спектра. – Это сложный резонанс. Твои амулеты, Искра, особенно те, что с медными элементами и этими древними символами – спиралями, треугольниками – я предполагаю, что они работают как пассивные антенны или резонаторы. Они улавливают и, возможно, модулируют и усиливают какие-то специфические частоты, которые излучает этот кристалл. Или наоборот – кристалл реагирует на энергию, которую фокусируют твои амулеты и твой голос, твоя песня.  Нужно провести еще серию замеров, чтобы подтвердить это, но кривая отклика очень характерная.

Искра чуть заметно улыбнулась, и в её темных глазах отразилось пламя от догорающей полыни:

– А ты думаешь, духи не знают физики, учитель? Духи – это голос земли, голос звезд, сама ткань мира. Твои приборы лишь пытаются перевести их язык на ваш, человеческий, такой прямой и… плоский. Этот синий камень – он поет песню своих создателей, песню далеких звезд. А мои амулеты, мои слова помогают ему звучать громче здесь, в нашем мире.

– А что, если ваш «голос духов» – это просто сложные электромагнитные волны, квантовые флуктуации, резонансные частоты? Мы просто говорим об одном и том же, но разными словами, – возразил Дмитрий, хотя и чувствовал, что его научный скептицизм дает трещину под напором происходящего.

– Слова не важны, Дима, – впервые назвав его по имени, тихо сказала Искра. – Важно то, что они ведут к одному: мы все – часть этой древней энергии, что спит в этих кристаллах, в земле, в нас самих.

Искра случайно коснулась руки Дмитрия, поправляя один из символов, которые он начертил на листе бумаги, лежавшем рядом с кристаллом. Синий кристалл в этот момент вспыхнул особенно ярко, а по их соприкоснувшимся рукам пробежала легкая, приятная вибрация, словно от слабого электрического разряда, и волна тепла.

– Это… это просто статическое электричество? Накопилось от трения? – он резко отдернул ладонь, чувствуя, как учащенно забилось сердце, а на щеках выступил румянец.

– Нет, – Искра тоже отвернулась, пытаясь скрыть свою внезапную улыбку и смущение. – Это духи шутят. Или… завидуют нашему непониманию.

Колымажка. Рассвет.

Заря сидела на корточках у самой кромки воды, собирая в плетеную корзинку какие-то водяные коренья и травы. Река сегодня была неспокойной – вода пенилась у берега, а стайки мелкой рыбы метались у поверхности кругами, слепо бьясь о камни и друг о друга, словно обезумев.

– Духи воды сходят с ума… – прошептала она, замечая, как волны, набегая на песчаный берег, рисуют странные, закручивающиеся спирали, прежде чем откатиться назад.

Санька, младший брат Ани, тыча длинной палкой в воду, где билась в конвульсиях особенно крупная щука, восторженно засмеялся:

– Смотри, Заря! Они как зомби из тех фильмов, что нам Тихий показывал! Вертятся, вертятся, и… Бах! Головой о камень!

Его веселый голос оборвался на полуслове. Гром, стоявший чуть поодаль на высоком берегу и внимательно наблюдавший за рекой, резко развернулся. Его обычно спокойное лицо было напряжено. Пальцы его больших рук сложились в резкий, тревожный жест, который знали все «Тени»: "Опасность. Большая опасность. Оно здесь. Под водой. Просыпается."

Туман над рекой, до этого лениво клубившийся над водой, внезапно забурлил, вода пошла быстрыми, глубокими кругами, словно внизу, на самом дне, открылся огромный водоворот, хотя течения здесь почти не было. Из глубины донесся глухой, утробный гул, от которого задрожали камни на берегу, а земля под ногами Зари и Саньки едва заметно качнулась.

Глава 15: «Облава»

Кабинет начальника Колымажского РОВД, майора Семёнова. За несколько часов до облавы.

Семёнов с ненавистью швырнул телефонную трубку на аппарат. Только что он закончил очень неприятный разговор по закрытой линии с подполковником Рябовым, командиром оперативной группы "Восход", базировавшейся на реанимированной военной базе за городом. Голос Рябова был ледяным, не терпящим возражений, и сквозь официальные формулировки сквозила прямая угроза.

– Майор, – чеканил Рябов, – до меня дошли сведения, что в вашем городе наблюдается нездоровая активность среди определенных элементов, которые проявляют излишнее любопытство к недавним… инцидентам. Более того, есть информация, что некоторые из этих элементов могли вступить в контакт с… объектами, представляющими государственный интерес и потенциальную опасность. Москва крайне обеспокоена возможной утечкой информации и потерей контроля над ситуацией. Вам приказано немедленно провести операцию по полной изоляции всех подозрительных лиц, особенно лидеров неформальных молодежных группировок и тех, кто был замечен в районе аномальной активности. Любое неподчинение или попытка саботажа будут расценены как государственная измена со всеми вытекающими последствиями. У вас три часа на подготовку. О результатах доложить лично мне. И помните, майор, в таких делах свидетелей не бывает.

Семёнов вытер со лба холодный пот. "Государственная измена"… "Свидетелей не бывает"… Эти вояки из "Восхода" не шутили. Он слишком хорошо помнил, чем заканчивались подобные "операции" в прошлом, когда он был еще молодым лейтенантом и его привлекали к "обеспечению порядка" во время работ по проекту "Метеор". Тогда тоже "исчезали" слишком любопытные или несговорчивые.

«Если я сейчас не проявлю рвение, эти церберы из 'Восхода' меня самого под трибунал отдадут или просто 'потеряют' где-нибудь в тайге, как ненужного свидетеля, – с холодным потом на спине подумал Семёнов, лихорадочно обдумывая план действий. – А так, глядишь, и заметят мою лояльность, оценят… Может, и вытащат из этой проклятой дыры, когда все уляжется. Рябов намекал, что если операция пройдет успешно, и они получат то, что ищут в Зоне 12-К, то 'лояльные сотрудники' будут щедро вознаграждены. Возможно, даже переводом куда-нибудь поближе к Москве. А ради этого можно и наступить на горло собственной совести… если она еще осталась. Главное – выполнить приказ и заткнуть рты всем этим соплякам, пока они не натворили дел и не привлекли еще большего внимания Москвы».

Он вызвал к себе капитана Терехову и отдал приказ о немедленной подготовке к масштабной облаве. Его обычный цинизм и осторожность уступили место животному страху за собственную шкуру и отчаянному желанию выслужиться.

Магазин «Рассвет». 21:00.

Сова, информатор «Волков», прячась за разбитой витриной, где ветер гонял по грязному полу клочья старых газет «Колымская правда», внимательно наблюдала, как Иван и Серый, ругаясь вполголоса из-за неравного деления, доедают последнюю банку рыбных консервов «Килька в томате». Внезапно из темного переулка, перекрывая все пути отхода, бесшумно выехали две милицейские «Волги» с тускло мигающими синими огнями на крышах. Тяжелая дверь одной из машин с резким скрипом распахнулась, и из нее вышла капитан Терехова. Ее фигура в форменном бушлате выглядела напряженной и решительной. Голос через ручной мегафон прозвучал резко и властно, разрезая ночную тишину:

– Руки за голову! Всем оставаться на местах! Вы все задержаны! По распоряжению оперативного штаба группы "Восход" и приказу начальника Колымажского РОВД, проводится операция по пресечению возможных массовых беспорядков, изъятию незаконно хранящихся артефактов и выявлению лиц, контактировавших с аномальными объектами!

Аня, случайно оказавшаяся у магазина после недавней встречи с Лёхой, где он передал ей записку от Горохова, почувствовала приближение опасности за мгновение до того, как из переулка выехали машины. Ее амулет с когтем рыси на шее резко похолодел, почти обжигая кожу, а древний узор из трех спиралей на предплечье едва заметно запульсировал под рукавом старой куртки. Она инстинктивно прижалась к обшарпанной, холодной стене магазина. Её ладонь коснулась выцветшего, полустертого граффити «Здесь нет будущего. 1993». Символы под пальцами – остатки какой-то древней эвенкийской вязи, нанесенной много лет назад и почти невидимой под слоями краски и грязи – слабо замерцали холодным синим светом, словно откликаясь на ее прикосновение. На краткий, головокружительный миг Ане показалось, что она видит сквозь стену – нечеткие, колеблющиеся тени милиционеров в касках и с дубинками, бесшумно окружающих магазин, готовясь к броску.

Отделение милиции. 22:30.

Сырые, холодные камеры Колымажского РОВД, пропахшие хлоркой, немытыми телами и застарелым страхом, быстро наполнились задержанными. «Волки» и «Тени», еще недавно готовые вцепиться друг другу в глотки из-за куска хлеба или контроля над территорией, теперь угрюмо сидели в разных камерах, разделенные лишь ржавыми прутьями решетки, и злобно переглядывались. Участковый Горохов, дежуривший у решетки и старательно избегавший взглядов задержанных подростков, нервно перебирал в кармане своего потертого бушлата старый, погнутый жетон своего погибшего брата-геолога.

– Зачем вы их всех взяли, Степаныч? – тихо спросил Марк, молодой милиционер, подойдя к нему во время смены караула. Его лицо было бледным, а в глазах читалась тревога и непонимание. Он смотрел, как Аню, гордую и несломленную даже здесь, грубо втолкнули в одиночную камеру. Его кулаки непроизвольно сжались. Он вырос на окраине Колымажска, рядом с эвенкийским стойбищем, и с детства, тайком от родителей, бегал слушать рассказы старой шаманки, бабушки Ани, о духах тайги, о силе земли и о несправедливости, которую часто приносили с собой «люди из города». Он всегда чувствовал какую-то необъяснимую симпатию и уважение к этим молчаливым, сильным людям, живущим в гармонии с природой, которую остальные безжалостно уничтожали. И сейчас видеть, как их, как и этих отчаявшихся «Волков», гребут под одну гребенку, как безликий скот, было для него невыносимо.  – Особенно эту девчонку, Аню. Она ведь… она может знать что-то важное. То, о чем вы просили ей передать. И они не похожи на тех, кто устраивает беспорядки.

– Приказ… – Горохов не поднял глаз, его голос был глухим и безжизненным. – Как тогда, в восемьдесят втором, когда брата… и всю его группу… Сказали – "особо опасные элементы, могут помешать работе военных по ликвидации последствий аварии". Семёнов… он боится ее. Боится того, что она знает или может узнать о «Метеоре» и этих их «артефактах». А я… я не хочу, чтобы еще кто-то погиб из-за этих проклятых тайн. Эти дети… они просто пытаются выжить.

Марк стиснул зубы. «Нужно что-то делать, – подумал он. – Горохов прав, они не должны сгинуть из-за этих проклятых тайн и страха начальства. Может, удастся хотя бы передать Ане воду или кусок хлеба, пока эти… из "Восхода" не приехали». Он знал, что рискует, но молча смотреть на эту несправедливость он больше не мог.

Аня в своей камере, стараясь не привлекать внимания других задержанных, которые озлобленно переругивались или обреченно молчали, провела пальцем по холодной, влажной стене, нащупав неровную трещину, по форме напоминающую спираль. Трещина не просто вспыхнула на секунду едва заметным синеватым светом, но и отозвалась легкой, едва уловимой вибрацией, и Аня почувствовала, как по ее телу пробежала волна странной, прохладной энергии, похожая на ту, что исходила от синих кристаллов повстанцев. Головная боль, мучившая ее после стычки у обломков вертолета и напряжения последних дней, на мгновение отступила, а мысли прояснились.

Коридор милиции. 23:15.

Начальник милиции Семёнов и капитан Терехова яростно спорили у большой, пыльной карты Колымажского района, висевшей на стене кабинета Семёнова. Красные флажки отмечали на карте Зону 12-К, место падения НЛО и вертолета.

– Москва (имея в виду военных с базы "Восход", которые теперь фактически отдавали ему приказы "сверху") требует не просто арестов, Терехова! Они требуют полного контроля над всеми этими… "находками" и всеми, кто имел с ними контакт. И чтобы никаких лишних свидетелей. Этот город скоро станет полностью закрытой зоной. И чем меньше народу будет болтаться по улицам и лезть куда не просят, тем лучше для всех нас. Особенно для тех, кто хочет отсюда выбраться целым и невредимым. Они опасаются, что эти сопляки раскопают слишком много или, не дай бог, начнут использовать найденное. "Восход" хочет всех 'контактеров' под замок, пока не разберутся, что делать дальше, и как это все… утилизировать.

Терехова с силой ударила ладонью по карте, отчего флажки задрожали.

– Вы играете с огнем, Семёнов! Эти "находки", как вы их называете, – это не просто железки или камни! Они меняют людей, они меняют сам мир вокруг нас! Я видела отчеты медиков, видела анализы… А ваши "хозяева" из "Восхода" хотят просто забрать их себе, провести свои бесчеловечные эксперименты, не думая о последствиях для нас, для города! Вы не понимаете, с чем мы столкнулись! Это не просто "аномалия", это… это вторжение!

– Вы понимаете, что 'Восход' просто использует нас как пушечное мясо, чтобы прикрыть свои темные делишки? Они не спасать город собираются, а урвать себе кусок от этих инопланетных технологий, пока Москва не опомнилась!

Семёнов: (мрачно)

– А у нас есть выбор, капитан? 'Восход' – это не просто группа военных. За ними стоят люди, которые не остановятся ни перед чем, чтобы получить то, что им нужно. И если для этого придется стереть Колымажск с карты вместе со всеми нами, они это сделают. Мой приказ – обеспечить им 'стерильную' зону для работы. И я его выполню. Потому что альтернатива – это стать частью этой 'стерилизации'.

Аня, притворившись спящей в своей камере, дверь которой была как раз напротив кабинета Семёнова, внимательно прислушивалась к их приглушенным, но яростным голосам. Она коснулась своего амулета. Спираль на нем слабо засветилась в темноте, и почти одновременно где-то вдали, со стороны тайги, послышался протяжный, тревожный вой собак, переходящий в жуткий, нечеловеческий визг. В этот же момент в здании милиции с громким хлопком и снопом искр из распределительного щитка в коридоре погас свет. Раздались испуганные крики дежурных и ругань. Похоже, очередная аномалия или перегрузка сети вырубила электричество во всем квартале.

Горохов, воспользовавшись внезапной суматохой и полной темнотой, когда дежурные забегали с тусклыми фонарями, пытаясь понять, что случилось, быстро, почти на ощупь, подошел к камере Ани. Его руки дрожали, когда он вставлял самодельный ключ-отмычку, который он давно хранил на всякий случай, в замок.

«За брата… – стучало у него в висках, пока он ковырялся с ржавым замком. – За всех, кого они загубили… Лишь бы успеть… Лишь бы эта девчонка смогла что-то сделать… Нельзя, чтобы она повторила судьбу Мишки…» Ключ несколько раз проворачивался вхолостую, заедая. За дверью кабинета Семёнова послышались шаги – похоже, тот вышел посмотреть, что за шум. Горохов замер, сердце колотилось в горле, как пойманная птица. Шаги удалились в сторону выхода из здания. Он с новой силой нажал на ключ, и тот, наконец, поддался с противным скрежетом.

– Беги… – прошептал он сквозь зубы, едва отперев засов. – В тайгу, к своим! Быстрее! Пока здесь хаос и не приехали эти из "Восхода"! Я слышал по рации – они уже на подъезде со своей спецгруппой для "работы с задержанными". Ты понимаешь, что это значит. И передай… передай, что я пытался. За брата… и за всех вас.

Аня, не говоря ни слова, лишь коротко кивнув в темноте, метнулась в самую густую тень коридора. В этот момент Марк, который 'случайно' оказался у распределительного щитка, когда там коротнуло, громко выругался и начал 'чинить' его, создавая дополнительный шум и отвлекая внимание дежурных, которые с фонарями метались по коридору. Это дало Ане несколько драгоценных секунд. Она двигалась бесшумно и быстро, как рысь, ее глаза, привыкшие к полумраку тайги, хорошо различали контуры в темноте. Один из дежурных с фонарем чуть не наткнулся на нее, но она успела замереть за выступом стены, слившись с тенью. Когда он прошел мимо, она, как призрак, выскользнула через черный ход во внутренний двор, а оттуда – в спасительную темень ночных переулков. Горохов, прислонившись к холодной, мокрой стене и тяжело дыша, бросил взгляд на жетон брата, который он все еще сжимал в руке:

– Прости, брат… кажется, я снова вляпался по уши. Но, может, хоть в этот раз… не зря.

Он услышал, как у главного входа в отделение с визгом тормозов остановились несколько тяжелых машин, и в коридоре раздались громкие, властные команды на незнакомом, почти армейском жаргоне. "Восход" прибыл.

Глава 16: «Ритуал защиты»

Переулок у отделения милиции. 23:40.

Холодный, пронизывающий ветер гнал по грязному асфальту обрывки старых газет с уже неактуальными заголовками о «магнитных бурях» и «стабилизации обстановки». Аня, съежившись, прижалась к ржавым, обледенелым мусорным бакам, сжимая в руке свой амулет с когтем рыси. Его медная проволока, обвивающая коготь, жгла ладонь, будто раскаленная, предупреждая об опасности, которая была совсем рядом. Из густой темноты переулка бесшумно выскользнула фигура. Это был Марк, молодой милиционер, его лицо скрывал глубоко надвинутый капюшон старой парки.

– Бабушка ждёт тебя в стойбище, – торопливо зашептал он, оглядываясь по сторонам. Он сунул Ане в руку небольшой, туго набитый сверток из бересты с сушёными травами и маленький, тускло поблескивающий в слабом свете уличного фонаря синий кристалл – один из тех, что нашли у обломков вертолета, и который он, рискуя всем, смог незаметно забрать из опечатанных вещдоков. – Говорит, "огненный змей" зовёт, и времени мало. А Семёнов… он ищет тебя. Приказал прочесать все стойбища и изъять "все подозрительные предметы шаманского культа". Он, кажется, догадался или ему кто-то нашептал из этих… из "Восхода", что твои амулеты и твои… способности как-то связаны с этими синими кристаллами. Они боятся, что ты можешь их активировать или понять лучше, чем они со своими приборами.

Со свистом, едва не задев голову Марка, пролетел камень. Сова, информатор «Волков», метнулась из-за угла, бросил к ногам Ани скомканную записку и тут же исчезла в темноте, как привидение.

«Семёнов знает про символы в подвале школы и на лесопилке. Его люди из "Восхода" уже там, все опечатали. Беги в тайгу. Сейчас. Он отдал приказ стрелять на поражение по всем, кто попытается проникнуть в "зоны аномальной активности". Не высовывайся, они ищут тебя и Ивана.»

Аня быстро развернула листок. На обороте, рядом с криво нацарапанными словами, темнел свежий, еще не до конца высохший, кровавый отпечаток пальца.

Ночь была ее союзницей. Аня, как тень, скользила по замерзшим, пустынным переулкам Колымажска. Она слышала далекий лай собак и рев моторов – облава уже началась, они прочесывали город. Один раз ей пришлось замереть в глубокой тени подворотни, когда мимо медленно проехал УАЗик с людьми в темной форме, луч их мощного фонаря хищно ощупывал стены домов. Сердце ушло в пятки, но они проехали мимо. Затем было заснеженное, продуваемое ледяным ветром поле, к спасительной темной кромке тайги. Адреналин от дерзкого побега еще будоражил кровь, но здесь, на границе своего мира, она почувствовала себя увереннее. Она знала, что Семёнов и его новые, безжалостные хозяева из "Восхода" не оставят ее в покое. Слова Марка о том, что они охотятся за ней и ее способностями, и записка Совы с кровавым отпечатком жгли память, как клеймо. Единственное относительно безопасное место сейчас – стойбище, у бабушки. Только там, под защитой древних духов и вековых кедров, она сможет попытаться понять, что делать дальше, и как использовать ту странную, пугающую и одновременно притягательную силу, что пробуждалась в ней и в этих загадочных синих камнях, оставленных звездными пришельцами.

Эвенкийское стойбище. Рассвет.

Густой, смолистый дым от костра вился тугими спиралями, поднимаясь к отверстию в крыше чума и цепляясь за многочисленные амулеты из медвежьих когтей, волчьих клыков и резных деревянных фигурок, развешанные на жердях. Бабушка-шаманка, с лицом, похожим на высохшую кору древнего дерева, бросила в огонь щепотку растертого можжевельника, и пламя на мгновение окрасилось в тревожный, призрачный синеватый цвет.

– Они светятся, только когда я трогаю их… или думаю о них, – Аня провела пальцем по стене чума, где оленьей жилой были вышиты древние спиральные узоры. Под ее прикосновением символы на мгновение замерцали таким же холодным синим светом, и она почувствовала, как по ее телу пробегает волна тепла и силы, а амулет на шее и синий кристалл, который она все еще сжимала в руке, отзываются ответной, едва заметной вибрацией.

Старуха резко схватила её руку, ее костлявые пальцы были на удивление сильными.

– Это не ты их пробуждаешь, дитя мое. Корабль "синих духов", что упал недавно, – он поет свою последнюю, отчаянную песню. Он зовет тех, кто может его услышать, через тебя, через знаки наших предков, что текут в твоей крови. Он слабеет, его свет гаснет с каждым часом. А Империя… их тени уже здесь, они рыщут по нашей тайге, как голодные волки, чтобы пожрать остатки этого света и забрать себе его силу.

Искра, ученица шаманки, молча разложила на старой медвежьей шкуре несколько синих кристаллов разного размера, найденных ею и другими «Тенями» у места падения "огненного змея". При ее осторожном касании грани кристаллов вспыхнули мягким, внутренним светом, и над ними, в дрожащем, насыщенном дымом воздухе чума, на мгновение возникла слабая, мерцающая трехмерная голограмма – не земное созвездие Лебедя или Большой Медведицы, а сложная, многоуровневая, медленно вращающаяся спираль, похожая на ту, что Аня видела на хвосте того странного черного вертолета, и на те, что были начертаны на секретных картах из документов "Метеора".

– Это карта… – прошептала Аня, затаив дыхание. – Или… ключ. Они показывают, где искать… ответы. Или оружие, чтобы защитить наш мир.

Бабушка взяла в руки чашку с разведенной водой сажей и кончиком пальца нарисовала Ане на щеках три маленьких, символических солнца – знак древних духов-покровителей их рода.

– Теперь духи тайги увидят тебя не просто как мою внучку, а как дочь самой тайги, как Хранительницу Синего Огня, – сказала она, ее голос звучал торжественно и немного печально. Она привязала к поясу Ани небольшой, но увесистый кожаный мешочек, в котором лежали самые сильные медвежьи когти из ее запасов, пучок сушеного багульника для защиты от злых духов и несколько мелких, но очень ярких синих кристаллов. – Иди. И не бойся ничего. Песня "синих духов" будет с тобой, она поведет тебя. Но помни – их наследие, их сила, может как спасти, так и погубить, если использовать его бездумно или со злым сердцем.

Аня вышла из чума. Свежий утренний ветер, пахнущий хвоей и талым снегом, налетел внезапным порывом, сорвал с ее головы старую, выцветшую вязаную шапку. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам, и ветер трепал их, словно играя. На мгновение открылось ее левое предплечье, где под тонкой, смуглой кожей проступал древний, родовой знак – три изящные, переплетенные спирали, вытатуированные много лет назад ее бабушкой иглой из медвежьей кости. В этот момент, когда ее взгляд устремился на север, в сторону далеких сопок, за которыми, как она чувствовала, упал и звал на помощь корабль "синих духов", спирали на ее руке коротко, но отчетливо вспыхнули едва заметным, чистым синеватым светом, словно отзываясь на зов пробуждающейся тайги и древнего наследия.

Где-то в глубине тайги, совсем близко, завыли волки – их вой был не хищным, а скорее тревожным, предупреждающим. И почти сразу им вторил низкий, нарастающий гул, похожий на рёв пробуждающегося от векового сна древнего, могучего двигателя, идущий откуда-то из-под земли.

Глава 17: «Кровь и радиация»

Больница «Рассвет». Ночь.

Лампы дневного света в небольшой лаборатории больницы «Рассвет» горели тускло, отбрасывая мертвенно-бледные блики на кафельный пол, и гудели с натугой, словно боясь нарушить гнетущую тишину. Людмила Петровна, главврач, сидела, сгорбившись, за стареньким микроскопом «Биолам», ее лицо, изрезанное глубокими морщинами, подсвечивалось слабым, тревожным синеватым свечением, исходящим от предметного стекла с образцом. Под стеклом, в капле крови Бородача из банды Ивана (того самого, что недавно переболел странной хворью после вылазки в тайгу, и который, как выяснилось, притащил оттуда красивый, теплый на ощупь синий камень "на удачу"), медленно пульсировали клетки. Кровь выглядела… чудовищно неправильно. Эритроциты были деформированы, некоторые вытянулись в веретена, другие сморщились, а среди них, словно крошечные хищники, плавали мельчайшие, почти неразличимые кристаллические частицы, слабо фосфоресцирующие в темноте. Она видела, как эти частицы, казалось, прикрепляются к здоровым клеткам, и те начинают менять форму, тоже испуская это жуткое свечение. Рядом на предметном столике лежали анализы Николая, хозяина СТО, который несколько дней назад получил сильный химический ожог от оплавленного инопланетного металла, и кровь раненого милиционера Марка, которого серьезно зацепило во время недавней облавы, – все образцы светились этим слабым, неестественным блеском, как гнилушки в ночной тайге.

– Импульсы в районе ста двадцати одного и пяти десятых мегагерца, которые фиксировал Морозов… и тот странный низкочастотный фон около четырехсот тридцати двух герц, о котором говорил этот молодой учитель химии, Дмитрий… – она записала в потрёпанный лабораторный журнал дрожащей рукой. – Похоже, это специфическое излучение… оно не просто вызывает помехи в радиоэфире. Оно влияет на клеточную структуру живых организмов. Возможно, не разрушает ДНК напрямую, как жесткая радиация, а… активирует какие-то спящие, архаичные гены или, что более вероятно, внедряет эти микроскопические кристаллические частицы, которые уже запускают каскад мутаций. Это как… катализатор для чего-то очень плохого, для перестройки самой жизни.

Валера, санитар, шаркавший шваброй по кафельному полу коридора за дверью лаборатории, остановился, привлеченный тихим бормотанием главврача. Его глаза, привыкшие к тюремной полутьме, сразу заметили странное мерцание, пробивающееся из-под двери.

– Опять эти ваши цифры, Петровна. Может, это вирус какой новый, заморский? – спросил он, заглядывая в лабораторию и бесцеремонно тыча ручкой швабры в сторону стойки с пробирками.

Людмила Петровна, не оборачиваясь, молча взяла пинцетом предметное стекло с кровью Бородача и поднесла его к щели в зашторенном окне. В темноте кровь вспыхнула ярким, пульсирующим синим светом, почти таким же, как тот камень, что принес Бородач.

– Вирус так не светится, Валера. И обычная радиация тоже. Это… что-то другое. Это не похоже на обычное лучевое поражение, которое я видела у ликвидаторов после Чернобыля, хоть и есть некоторое внешнее сходство в общей интоксикации. Там клетки просто умирали, разрушались под воздействием гамма-лучей. А здесь… они меняются, трансформируются, начинают светиться изнутри. Как будто в них прорастают эти микроскопические инородные кристаллы, перестраивая их структуру, заставляя их служить чему-то чужому. Это не просто разрушение, это… какое-то жуткое перерождение. Катализатор для чудовищной перестройки самой жизни, а не ее простое угасание.  Что-то, чего я за сорок лет практики еще не видела.

Людмила Петровна с раздражением включила старый советский кварцевый облучатель, висевший над лабораторным столом, чтобы хоть как-то дезинфицировать воздух:

– Лучше бы я работала при Брежневе! – проворчала она, возвращаясь к своим записям и схемам. – Тогда хоть враг был понятен – партия, план, дефицит. А сейчас…

Несколько дней назад Искра, юная шаманка из «Теней тайги», которую к ней тайно прислала Аня, принесла Людмиле Петровне несколько небольших синих кристаллов, найденных на месте падения "огненного змея", и свой личный оберег – пучок трав, обмотанный медной проволокой и украшенный когтем рыси, – заряженный, по ее словам, духами тайги и силой земли. "Это может помочь тем, кто ослаб и чья кровь больна, – сказала тогда Искра тихим, уверенным голосом. – Синий огонь отгоняет тени болезни и усмиряет больную кровь, если дух человека силен." Людмила Петровна, хоть и отнеслась к этому с предельным скепсисом ученого-материалиста, от безысходности и нехватки нормальных лекарств согласилась попробовать. Когда Искра, напевая тихую, горловую песню, приложила свой оберег к руке того самого Бородача, который стонал от боли и лихорадки, пульсирующее синее свечение его крови под микроскопом на мгновение стало ровнее, менее агрессивным, а сам Бородач удивленно пробормотал, что почувствовал внезапное облегчение, и жар немного спал. Эффект был недолгим, всего несколько часов, но он был. Это заставило Людмилу Петровну, несмотря на весь ее цинизм, глубоко задуматься о природе происходящего и о возможном взаимодействии древних практик с этой неведомой инопланетной силой.

Кабинет мэра. Утро.

Бледное зимнее солнце (хотя на календаре был июль) едва пробивалось сквозь запылённые, немытые окна кабинета мэра, подсвечивая облупившуюся позолоту на раме портрета Ельцина, висевшего криво на стене. Барсуков, красный от ярости и недосыпа, размахивал перед собой отчётом Людмилы Петровны, будто это была дымящаяся граната.

– Какие ещё инопланетяне?! Какие, к черту, светящиеся кристаллы в крови?! – орал он в трубку полевого телефона, связывавшего его с военной базой группы "Восход". – Это утечка с давно закрытого химического завода «Заря»! Или диверсия! Дайте мне немедленно бригаду РХБЗ с дозиметрами и полной защитной экипировкой! И оцепите город к чертовой матери! Никого не впускать и не выпускать!

Терехова, сидевшая напротив за столом для посетителей и только что вернувшаяся с тяжелого ночного дежурства, устало бросила на стол перед мэром фотографию, найденную ею в личном архиве Семёнова, когда тот спешно покидал свой кабинет. На старом, пожелтевшем снимке Морозов-старший, еще молодой и полный сил, стоял у края огромного, оплавленного кратера, окружённый военными с какими-то странными, громоздкими приборами, похожими на детекторы неизвестного излучения.

– Завод «Заря» был полностью демонтирован и вывезен еще в шестидесятых годах прошлого века, товарищ мэр, после той крупной аварии. А сейчас на дворе – 1993-й. Объясните, откуда тогда могли взяться эти ваши «химикаты» и почему симптомы у пострадавших людей так пугающе похожи на те, что описывались в совершенно секретных отчетах проекта «Метеор» после инцидента пятьдесят третьего года в Зоне 12-К? Я нашла копии этих отчетов.

Мэр побледнел так, что его лицо стало похоже на пергамент, будто за спиной у него возник призрак из далекого, страшного прошлого.

– Никаких следов «Метеора» нет! И не будет! – Он судорожно сгреб фотографию со стола и швырнул его в ящик письменного стола, где уже лежала пухлая пачка новеньких долларов и ключи от его служебной «Волги» с полным баком бензина.

Школа. День.

Аркадий Степанович, директор школы, бывший фронтовик, сидел в своём небольшом, заваленном книгами кабинете. На столе перед ним, Людмилой Петровной, которую он срочно вызвал, и Еленой Матвеевной, учительницей литературы (которую он привлек как человека с острым умом, наблюдательностью и нестандартным мышлением), лежала тонкая папка с архивными данными проекта «Метеор», копии страниц из дневника Морозова-старшего, которые Аркадий Степанович сумел незаметно скопировать на заброшенной военной базе, и несколько ярко-синих кристаллов, принесенных недавно Аней и Иваном.

– В 1953-м году у геологов и военных, работавших с этими… "синими камнями", – сказал директор, указывая на мерцающие кристаллы, – были зафиксированы очень странные симптомы: временная дезориентация, слуховые и зрительные галлюцинации, резкое изменение состава крови, апатия, сменяющаяся приступами немотивированной агрессии. Вот, смотрите, – он ткнул пальцем в пожелтевший машинописный отчет с грифом "Сов. секретно", – "Объекты исследования (кристаллы внеземного происхождения) при длительном контакте или при попытке механического воздействия вызывают у персонала повышенную утомляемость, нервное возбуждение, а в некоторых случаях – временную потерю памяти и изменение личности. Рекомендуется ограничить время работы с ними до минимума и использовать защитные свинцовые экраны и специальные кварцевые перчатки". Они тогда совершенно не понимали, с чем имеют дело. Списали все на "неизвестное проникающее излучение высокой интенсивности".

Елена Матвеевна, которая до этого внимательно листала дневник своей дальней родственницы Лиды Соколовой, найденный ею в школьном архиве, и сравнивала его с выдержками из отчетов «Метеора», внезапно замерла на одной из строчек, написанных детским, неуверенным почерком: "Клетки их тел теряют свою привычную структуру, они словно растворяются в этом синем свете, становятся частью его…" – Она подняла на присутствующих полные ужаса и какого-то мистического прозрения глаза. – Эта строка… это почти точная цитата из моего старого, юношеского стихотворения, которое я написала еще в университете, после того как прочитала какие-то фантастические рассказы о звездных странниках и поглощающем свете… А Лида Соколова, чья бабушка, как мы теперь знаем, работала на "Метеоре", описывала в своем детском дневнике очень похожие ощущения и страхи у тех, кто возвращался из тайги после встреч с "синими огнями" и "людьми в серебряной одежде".

Людмила Петровна посмотрела на нее своим пронзительным, изучающим взглядом врача: "Поэзия или пророчество, Елена Матвеевна? Или просто… коллективное бессознательное, уловившее слабое эхо тех давних, страшных событий, которое теперь, с новой силой, прорывается в нашу реальность?"

СТО Николая. Вечер.

Гараж СТО пропитался едким запахом мазута, перегара и липкого, животного страха. Николай, бывший афганец, сжимая в руке тяжелый гаечный ключ, как дубину, напряженно прислушивался к низкому, вибрирующему гулу, который, казалось, доносился из-под самой земли, из глубин его импровизированного бункера. Стрелка старого армейского компаса, лежавшего на верстаке, бешено завертелась, словно пойманная в невидимый водоворот.

– Чёртов «Метеор» … – он с силой швырнул гаечный ключ в стену, оставив глубокую вмятину на выцветшем советском плакате «Слава труду!» – Ты реально думаешь, это инопланетяне, Лис? Или просто наши военные опять какую-то дрянь испытывают, а на нас плюют?

Лис, который как раз пытался незаметно стащить пачку дефицитных болтов из ящика с инструментами, цинично усмехнулся. Его глаза хищно блеснули в полумраке гаража.

– А ты думаешь, земное так светится, хозяин? – Он кивнул на пробирку с образцом крови Бородача, которую Людмила Петровна оставила на столе после осмотра раны Николая, чтобы передать ее утром в больницу для более детального анализа. В густеющих сумерках кровь в пробирке пульсировала отчетливым, зловещим синим светом, как крошечное, бьющееся сердце какого-то инопланетного существа.

Николай мрачно нахмурился. Он вспомнил, как тот синий кристалл, который несколько дней назад принесла Аня, на мгновение ярко вспыхнул у самого входа в его подземный бункер, когда она проходила мимо. Где-то в тайге, за рекой, отчаянно и протяжно завыл ветер, и стрелка компаса на верстаке, которая до этого вела себя относительно спокойно, вдруг резко качнулась и замерла, указывая точно на север – туда, где, по слухам, упал "огненный змей" и где находилась проклятая Зона 12-К.

Глава 18: «Бунт Серого»

Лесопилка. Вечер.

Ржавые, щербатые пилы висели на стенах заброшенного цеха №3, словно зловещие трофеи давно забытой войны.

Серый сидел в самом темном углу цеха, отдельно от остальных, и сосредоточенно точил свой новый нож – тот самый, с черным, как сама преисподняя, лезвием и ледяными, острыми, как бритва, краями, который он подобрал у обломков военного вертолета, когда Иван отвлекся. С тех пор, как он взял этот нож в руки, что-то неуловимо изменилось в нем самом. Ему стали сниться странные, тревожные, но одновременно притягательные сны о холодных, мертвых звездах, о безграничной власти и о тенях с когтями, что скользили по земле, неся разрушение. Иногда, в гнетущей тишине ночи, ему казалось, что нож тихонько шепчет ему на ухо, говорит на незнакомом, но интуитивно понятном языке, обещая невероятную силу и безраздельную власть тем, кто не боится ее взять, кто готов переступить через все. Иван со своей проклятой шаманкой и их бредовыми идеями о союзе с "Тенями" казался ему теперь слабым, никчемным и смешным. Настоящая сила была здесь, в его руке, в этом холодном, поющем металле.

Серый, правая рука Ивана, разливал мутный самогон по щербатым жестяным кружкам, его уродливый шрам от уха до подбородка подрагивал в неровном свете костра, как живой. В его глазах, обычно просто злых и настороженных, сегодня горел какой-то новый, лихорадочный, почти безумный блеск, а движения стали резче, увереннее, словно он нащупал новую, темную опору или услышал какой-то внутренний, властный зов. Огонь костра, сложенного из гнилых паллет, отбрасывал на закопченные стены цеха пляшущие тени, похожие на когтистые лапы хищников.

– Иван ведёт нас к гибели, – его голос прозвучал хрипло, как скрип несмазанной ржавой двери, но в нем слышалась новая, пугающая сила. – Доверяет этим шаманам и их бредовым сказкам про духов тайги, вместо того чтобы думать о реальной силе, о нашем выживании! Вчера отдал им почти весь ящик с тушенкой, нашей едой, которую мы с боем добывали у этих вояк! Завтра он отдаст наши жизни, чтобы спасти своих новых лесных дружков! Мы здесь гнием от голода и холода, мерзнем в этой дыре, а он играет в благородство с врагами!

Он с силой швырнул свой нож в грубо сколоченный стол. Клинок, тот самый, с черным, как ночь, лезвием и острыми, как бритва, краями, который он подобрал у обломков вертолета и который, казалось, нашептывал ему что-то на своем, понятном только ему языке, воткнулся точно рядом с потрепанной фотографией Ивана, пробив на снимке оба глаза. Серый чувствовал, как от этого ножа исходит странная, холодная, но притягательная сила, делающая его самого сильнее и злее.

Дым, один из самых отмороженных «Волков», вертя в руках свою верную, заправленную ворованным бензином зажигалку "Zippo", плотоядно усмехнулся, обнажая гнилые зубы:

– Я всегда за хороший огонь. Сожжём и его, и этих шаманов к чертовой матери. Иван запретил мне "очищать" те вонючие склады у старого речного порта – говорит, опасно, там военные что-то хранили. А я чую – там сила, которую можно взять! И много чего горючего!

Бизон, бывший спортсмен, сидевший в углу и морщившийся от боли в своем искалеченном, перевязанном грязным бинтом колене, мрачно кивнул, его лицо было искажено от постоянной боли и злости:

– Хватит слушать этого мальчишку! Пора брать власть в свои руки. У меня лекарства кончаются, жрать почти нечего, а он все о "высоких материях" да о "союзе" с этой своей шаманкой толкует! Нам нужна сила, а не сказки!

Тени на стене сомкнулись над ними, будто соглашаясь с их словами и благословляя их на бунт.

Река Колымажка. Ночь.

Полная луна пряталась за тяжелыми, свинцовыми тучами, но древние символы на опорах старого, прогнившего моста, оставленные, по словам Ани, ее предками для защиты от злых духов, светились слабым, призрачным синим светом, едва заметным в окружающей тьме. Иван стоял у расшатанных перил, сжимая в руке амулет Ани – коготь рыси на медной проволоке с вплетенными в нее синими нитями. Она дала ему его "для защиты и понимания", когда он отправлялся на эту опасную встречу, которую назначил Серый. Медный коготь неприятно впивался в ладонь, напоминая о ее предостерегающих словах: «Они ближе, чем ты думаешь. И враг может оказаться там, где его совсем не ждешь, даже в твоей собственной стае».

Из густой темноты, окутавшей противоположный, "волчий" берег, молча вышли Серый, Дым и еще трое «Волков», их лица были скрыты глубоко натянутыми на глаза капюшонами, но в руках у каждого угрожающе блестели самодельные ножи или заточенные концы арматурных прутьев.

– Ты проиграл, Иван, – рыкнул Серый, выступая вперёд. Его голос звучал грубее, ниже и увереннее обычного, а в его позе чувствовалась новая, пугающая животная сила. – Твои лесные шаманы тебя обманули. Ты стал их ручной собачонкой, забыв о своей стае, о своих братьях!

Иван медленно повернулся, его лицо на мгновение исказила гримаса нескрываемой боли и ярости – предательство тех, кого он все еще считал своей стаей, било сильнее любого физического удара. Он молча указал на реку. Рыба, серебристая и словно слепая, продолжала плыть против течения, время от времени с глухим стуком разбиваясь о прибрежные камни. Символы на мосту, оставленные, по словам Ани, ее предками для защиты от зла, слабо пульсировали в тусклом, потустороннем свете.

– Они уже здесь, Серый. И если мы не объединимся, нас сожрут. Всех. Без разбора. Наших и ваших.

Дым злобно, истерично засмеялся, поджигая конец просмоленной пеньковой верёвки, которую он держал в руке, намереваясь использовать ее как факел или удавку:

– Твои сказки нам до смерти надоели! Хватит кормить нас этой шаманской лабудой! Мы хотим реальной власти и реальной силы, а не твоих пустых обещаний!

Снег предательски хрустнул под ногами Совы, когда она, следуя за Аней и Орланом, бесшумно пробиралась через густые прибрежные заросли ивняка. Аня настояла на том, чтобы присутствовать на этой встрече, хоть и на безопасном расстоянии – она чувствовала своим шаманским чутьем, что назревает что-то очень недоброе, и не могла оставить Ивана одного.

– Предатель! – голос Ани, усиленный гневом и тревогой, прозвучал неожиданно громко и чисто в ночной тишине, когда она увидела направленное на Ивана оружие и поняла, что это не просто разговор.

Орлан, не дожидаясь отдельной команды, плавно, как тень, выпустил стрелу. Она со свистом прорезала морозный воздух и вонзилась в толстую обледеневшую сосну в сантиметре от головы Серого, заставив его инстинктивно отпрянуть и грязно выругаться.

Иван выхватил свой нож, готовясь к бою, но Бизон, который до этого угрюмо молчал, слушая речи Серого и сжимая свои огромные кулаки, внезапно сделал шаг вперёд, загораживая Ивана. Его невероятно мощные ручищи сомкнулись на горле Серого, сдавливая так, что тот захрипел, выронив свой черный нож.  Бизон не просто схватил его за горло, а с рыком навалился всем своим огромным весом, прижав к обледенелой опоре моста и используя элемент полной неожиданности. Его пальцы впились в шею Серого, перекрывая доступ воздуха, а колено мощно ударило под дых, заставив того согнуться и ослабеть.

– Я не с тобой, Серый, – прорычал Бизон, его голос был низок и грозен, как рык медведя. – Ты совсем с катушек слетел из-за этого своего проклятого ножа. Иван, может, и не идеальный вожак, он часто ошибается, но он пытается нас всех спасти, найти выход. А ты… ты просто хочешь власти, даже если для этого придется всех нас утопить в крови и продаться этим… теням. – Он повернулся к Ивану, его лицо было искажено от злости, разочарования и боли. – Я – с теми, кто хочет выжить. И кто останется человеком, а не превратится в зверя.

Серый захрипел, его глаза вылезли из орбит, он царапал когтями мощные руки Бизона, но тот держал его мертвой хваткой. Кровь закапала на снег из-под ногтей Серого, окрашивая его в ржавый, нехороший цвет. Дым и остальные приспешники Серого, увидев такую неожиданную и яростную развязку, растерянно замерли, не решаясь вмешаться и опасаясь попасть под горячую руку Бизона.

Штаб «Волков». Утро следующего дня.

В промозглом цеху пахло гарью от догоревшего костра, запекшейся кровью и горьким запахом предательства. Иван сидел на ящике из-под патронов, Аня молча и сосредоточенно перевязывала ему неглубокую, но болезненную рану на плече, полученную в короткой, яростной стычке после того, как Бизон, наконец, отпустил полузадушенного Серого. Серый, связанный по рукам и ногам прочной веревкой и с кляпом из грязной тряпки во рту, сидел, прислоненный к одному из опорных столбов, и испепелял их взглядом, полным неукротимой ненависти и обещания мести.

Иван медленно подошел к нему, вытащил кляп.

– Ты спас их… этих своих лесных крыс… но погубишь нас всех, – прохрипел Серый, сплевывая на пол кровь и слюну. – Эти твари из тайги, эти духи… они сожрут всех! А ты лижешь задницу этой шаманке!

Иван молча, без единого слова, поднялся, взял со стола тот самый черный нож, который Серый ранее вонзил в его фотографию, и с силой бросил его к ногам связанного бунтовщика. Лезвие с глухим стуком и дребезгом воткнулось в грязный деревянный пол, продолжая вибрировать.

– Уходи, – его голос был пугающе спокоен, но в этой спокойности чувствовалась ледяная ярость, горечь и окончательное решение. – И, если вернёшься в Колымажск – убью. Без колебаний. Ты больше не "Волк". Ты – шакал, который жрет своих.

Сова, прячась в тени у входа в цех, почти неслышно прошептала не Ивану, а Ане, стоявшей рядом и наблюдавшей за этой тяжелой сценой с непроницаемым лицом: "Он вернётся, Аня. И он будет не один. Злоба, обида и эта… новая сила, что в нем проснулась, – это страшное сочетание. А он теперь знает все наши слабые места. И он пойдет за этой силой дальше, в самую тьму."

За мутным, разбитым окном цеха пронзительно каркнула ворона, ее глаза на мгновение блеснули неестественным, лихорадочным желтым светом. Серый, дождавшись, когда Иван и Аня отвернутся, чтобы переговорить с Бизоном, с невероятной, почти нечеловеческой силой рванул стягивающие его руки веревки, которые, казалось, лопнули сами собой. Он схватил свой черный нож, который все еще дрожал в полу, и, как темная, быстрая тень, метнулся к полуразрушенному выходу, скрывшись в утреннем, промозглом тумане, который уже начал окутывать тайгу. Его следы на подмерзшей земле вели не к городу, а на север – туда, где над дальними сопками уже несколько дней висело то самое зловещее, пульсирующее зелёное зарево, от которого недавно сошел с ума старый компас Петровича.

Глава 19: «Секреты Петровича»

Лесопилка. Полночь.

Печка-буржуйка в углу цеха №3 отчаянно шипела, выплёвывая клубы едкого дыма в прокопчённое нёбо помещения, но была не в силах разогнать ледяной холод, поселившийся не только в этих обшарпанных стенах, но и в самой душе старого лесника. Петрович сидел на перевернутом ящике из-под патронов, его сгорбленная фигура казалась еще меньше и старше обычного в неверном свете единственной керосиновой лампы. Он тупо смотрел, как самогон из граненого стакана медленно стекает по глубоким бороздкам на его старом, ржавом гаечном ключе, будто это была не водка, а горькие слезы, смывающие почти сорок лет тягостного молчания. На грубо сколоченном столе, среди горстей древесных опилок и окурков "Беломора", лежали пожелтевшие документы с полустертой печатью «Метеор-47». Жёлтый свет лампы выхватывал из полумрака строки, написанные казенным, бездушным почерком:

«Образцы пород не поддаются земной классификации. Отмечена аномальная энергетическая активность. Рекомендуется полное уничтожение объекта и всех сопутствующих материалов в секторе 12-К.»

Дверь цеха с грохотом распахнулась, и в проеме возник Иван, сбивая плечом налипшие на косяк щепки. За его спиной, как тень, вошла Аня – она настояла на том, чтобы пойти с ним, предчувствуя, что этот разговор будет непростым. В руке Иван сжимал ту самую фотографию 1953 года, которую они нашли в бумагах Горохова: военные в форме того времени грузили в кузов армейского «Студебеккера» искореженные обломки, испещрённые странными, светящимися синими спиралями.

– Ты знал! – Иван с силой бросил снимок на стол перед Петровичем. На этом размытом фото, среди фигур военных, старик вдруг узнал лицо молодого геолога Кости Громова, своего лучшего друга, который сгинул в той проклятой шахте в шестьдесят втором. И спирали на обломках… такие же, как те, что он видел перед взрывом. Сорок лет он носил этот страх и эту вину в себе, надеясь, что прошлое похоронено навсегда. Но оно вернулось. И теперь оно пришло за детьми. – Этот сейф в школе, эти документы… их искали все семидесятые, после того как "Метеор" свернули! Ты мог спасти нас, рассказать раньше, а не прятаться здесь, как крыса в своей норе!

Петрович даже не взглянул на фотографию. Вместо этого он дрожащей рукой достал из-под кучи опилок, прикрывавшей тайник в полу, старый, потёртый дневник в обложке из загрубевшей свиной кожи. Страницы пахли плесенью, сыростью и застарелым, въевшимся страхом.

«21.06.1956. Образец №12 (синий кристалл, похожий на те, что нашли эти дети у вертолета) излучает низкочастотные импульсы в районе четырехсот тридцати двух герц, вызывая у людей яркие, но пугающие видения прошлого и будущего. Шахтёры из бригады №3, работающие в зоне "аномальных пород", слышат голоса в скалах, говорящие на незнакомых, гортанных языках, видят тени, скользящие по стенам выработок. Сегодня погиб Гришин из нашей смены – кричал, что "камни шевелятся и пытаются затянуть его в землю", и бросился в шахтный ствол. Комиссия из Москвы, как всегда, списала на "газовую галлюцинацию" и нервное истощение от тяжелой работы.»

Иван резко выхватил дневник из рук старика. На последней странице, наспех начерченная карандашом карта реки Колымажки и ее окрестностей была испещрена многочисленными крестиками, как шрамами на теле земли. Один из этих крестиков – самый жирный – стоял у развалин школы №2. В дневник был вложен сложенный вчетверо, пожелтевший от времени листок из школьной тетради в клетку:

«Мы умираем не от ран, полученных в этих проклятых шахтах, – мы умираем от стыда и от того первобытного ужаса, что мы разбудили в недрах этой земли. Лучше бы мы никогда не находили этот проклятый корабль… Теперь его ледяное эхо будет преследовать нас и наших детей, пока сама земля не содрогнется и не поглотит все живое.» Подписи не было, только дата: "1962, октябрь".

– Почему ты молчал все эти годы? – прошипел Иван, его голос дрожал от ярости и непонимания.

– Потому что боялся, – Петрович наконец поднял на него свои выцветшие, полные муки глаза. – Не их, – он неопределенно махнул рукой в сторону фотографии, будто обводя невидимый контур военных или тех, кто стоял за ними, – а того, что спит под нами. Глубоко под нами.  И тех, кто охранял его сон. После того взрыва в шестьдесят втором, когда я чудом выбрался, а все мои товарищи, включая Костю Громова и того шамана Кудая, остались там, меня нашли люди в штатском. Не из милиции, не из армии… другие. Они очень доходчиво объяснили, что если я хоть слово пикну о том, что видел в шахте, о "Тынгырае", о спиралях на стенах, то не только я, но и вся моя семья, если бы она у меня была, исчезнет без следа, как те геологи из пятьдесят третьего, которых потом списали на "несчастный случай при буровзрывных работах". Они сказали, что это государственная тайна высшей важности, и что я подписал бумагу о неразглашении еще тогда, когда устраивался на "Метеор", только я об этом "забыл". И я молчал, Ванька, все эти сорок лет молчал, как проклятый, потому что знал: скажи я хоть слово, и за мной придут те же, кто зачистил тогда всю седьмую шахту и всех, кто там был. И не только за мной. Они бы перерыли весь Колымажск, и тогда то, что спит под нами, точно бы проснулось окончательно. Я выбрал меньшее зло, как мне тогда казалось…, пытался забыть, залить водкой, но оно все равно сидело здесь, – он ткнул себя кулаком в грудь, – как заноза.

Воспоминание. Тайга, секретная шахта «Метеора» №7. 1962 год.

Молодой Петрович, еще не Петрович, а просто Петька, комсомолец-ударник, в рваной, прожженной в нескольких местах телогрейке, спускался в темный, сырой забой секретной шахты, цепляясь за скользкий, скрипящий трос лебедки. Тусклый свет его налобного фонаря-«коногонки» выхватывал из угольной тьмы влажные, блестящие стены выработки, испещренные странными, оплавленными спиралями и треугольниками – будто кто-то гигантским паяльником выжег эти узоры на камне. Где-то внизу, в глубине, глухо стонали горные породы, словно сама земля скрипела зубами от боли и негодования.

– Не копай глубже, парень! Остановись! – хриплый, предостерегающий голос, прозвучавший почти у самого уха, заставил его обернуться так резко, что каска с красной звездой едва не слетела с головы.

Перед ним стоял один из конвоиров, приставленных к их «особо важной» бригаде. Старый эвенк по имени Кудай, которого все в артели побаивались и уважали. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, как кора древнего, тысячелетнего кедра, а темные, чуть раскосые глаза смотрели так, словно видели не только молодого, испуганного Петровича, но и всю его будущую, полную страха и сожалений жизнь. Кудай был странным конвоиром: он носил стандартную серую ватную телогрейку поверх своей традиционной, богато вышитой меховой рубахи, а на груди, под расстегнутым воротом, Петрович не раз замечал тусклый блеск большого медвежьего клыка на кожаном шнурке. Говорили, он был из рода очень сильных шаманов, но после прихода советской власти и организации «золотодобывающих артелей» на эвенкийских землях вынужден был приспосабливаться, как и многие его сородичи. То ли его действительно уважали за невероятное знание тайги и способность выживать в любых условиях, то ли просто боялись его молчаливой силы и пронзительного взгляда, но в конвоиры к «особо опасным» разработкам его взяли. Сейчас он крепко схватил Петровича за руку своей мозолистой, на удивление сильной ладонью. Кожа под грубой, протертой перчаткой конвоира, казалось, жгла, как раскаленное железо, а в глубине глаз шамана на мгновение вспыхнули крошечные синие искры, пугающе похожие на свет тех проклятых кристаллов, которые они поднимали из глубин.

– Здесь спит Тынгырай, – прошептал Кудай, его голос был похож на шелест сухих осенних листьев или на скрип старых деревьев перед бурей. – Небесный камень. Он – сердце первого, упавшего с неба много-много зим назад. Он видит сны о далеких звездах и о тех, кто придет за ним с небес. И его сны отравляют эту землю, будят древнее зло, что дремало в ее недрах с начала времен. А если он проснется окончательно… беда будет великая. Земля дрогнет так, что горы рассыплются в пыль, вода в реках станет ядом, а небо над головой – огненным саваном.

Петрович тогда был молод, горяч и пропитан комсомольским задором и верой в научный прогресс.

– Какие еще небесные камни, отец? Мы тут уран ищем для нашей великой страны! Для нашего светлого будущего! Чтобы ракеты в космос летали!

Кудай криво, безрадостно усмехнулся, обнажив редкие, пожелтевшие от табака зубы:

– Твой уран – простая пыль для Тынгырая, мальчик. А ваше "светлое будущее" он в одночасье превратит в черный пепел. Он не любит, когда его тревожат. Ни красные со своими звездами, ни белые со своими крестами, ни те, кто придет после вас с холодными, как лед, глазами и змеиной чешуей вместо кожи. Он старше всех ваших Марксов, Лениных и Сталиных вместе взятых. И он гораздо сильнее.

Внезапный, мощный взрыв снизу вырвал трос лебедки из ослабевших рук. Земля под ногами качнулась, как палуба корабля в девятибалльный шторм. Петрович, оглушенный и дезориентированный, побежал к выходу, спотыкаясь о брошенные вагонетки и куски породы. В кулаке он судорожно сжимал странный, оплавленный осколок камня, отколовшийся от стены шахты во время толчка, который слабо светился изнутри тусклым, синеватым светом, как забытый уголек в догоревшем костре. За спиной рвануло так, что с неба, словно подкошенные, посыпались стаи ворон с обугленными крыльями, а сама земля под ногами застонала протяжно и жутко, словно раненый, умирающий зверь. Тогда он понял, что взрыв был не случайным – так военные "запечатывали" слишком опасные находки вместе со свидетелями. Ему чудом удалось выбраться через старый вентиляционный штрек, о котором знали только местные. Кудай исчез в том аду.

Лесопилка. Рассвет.

Петрович с силой ткнул своим грязным, сломанным ногтем в карту из дневника, где самый жирный крестик совпадал с отметкой у заброшенной школы №2.

– Корабль, тот самый, первый, упал не в девяносто третьем, когда этот ваш "огненный змей" грохнулся. Его нашли еще в пятьдесят третьем, глубоко под землей, под руслом реки. Вы, щенки, сейчас воюете и делите власть на костях Тынгырая, на его могиле.

Аня, которая все это время молча слушала, подошла к столу и приложила свой амулет – тот, что с когтем рыси, обвитым медной проволокой с древними символами, – к пожелтевшему листу бумаги с картой из дневника Петровича. Амулет на её шее мгновенно вспыхнул ярким синим светом, синие кристаллы, вплетенные в ее пояс шаманкой Искрой, засияли в унисон. Бумага под амулетом словно ожила. Над ней заклубился синеватый, полупрозрачный туман, в котором начали проступать мерцающие, дрожащие линии света, сплетающиеся в сложный, запутанный узор. Это не была четкая, технологичная 3D-карта, скорее – призрачный, духовный отпечаток, видение, сотканное из света и теней. Линии то становились ярче, то почти исчезали, пульсируя в такт какому-то невидимому ритму. Но Аня, ведомая своим обостренным шаманским чутьем, и Петрович, узнавая в этих смутных очертаниях знакомые по рассказам старого шамана Кудая ориентиры и легенды о "подземных тропах духов", поняли – это сеть древних ходов, пронизывающих землю под школой, под всем Колымажском, и уходящая далеко в тайгу, к проклятой Зоне 12-К. В центре этого переплетения световых нитей, там, где на карте Петровича русло Колымажки врезалось в древние скальные породы, угадывался более плотный, темный сгусток энергии, который слабо, но настойчиво пульсировал, словно спящее, огромное, чужое сердце. От него, как корни гигантского дерева, расходились более тусклые энергетические линии, и их расположение на поверхности земли, как поняла Аня, точно совпадало с теми местами, где они находили загадочные спиральные символы.

– Это… это и есть сердце корабля? Тынгырай? – прошептала Аня, завороженная этим пугающим и одновременно величественным зрелищем. Она чувствовала, как от этого видения исходит и древняя мощь, и затаенная боль.

Петрович дрожащей рукой налил себе самогон в треснувшую жестяную кружку.

– Нет, девка. Это не сердце. Это – рана. – Он с трудом отхлебнул обжигающую жидкость, не сводя глаз с мерцающего узора. – Они пытались вырезать его, как раковую опухоль, еще в пятьдесят третьем. Но оно оказалось слишком большим, слишком древним, слишком глубоко вросшим в плоть этой земли. Они лишь растревожили его, вскрыли старую рану, и теперь оно кровоточит этой своей чужой энергией, этими вашими аномальными частотами и излучениями, отравляя все вокруг и притягивая… других. Тех, кто пришел за ним. И тех, кто хочет его пожрать.

За мутным, заиндевевшим окном цеха пронзительно каркнула ворона. Синеватый туман над картой дрогнул и медленно рассеялся, оставив в затхлом воздухе цеха резкий, металлический запах озона. Иван сжал кулаки так, что побелели костяшки, глядя на карту, где еще мгновение назад пульсировало чужое сердце.

– Значит, война за Колымажск только начинается.

– Нет, парень, – Петрович с силой швырнул свой ржавый гаечный ключ в догорающую печь. Металл со стуком ударился о чугунную дверцу. – Она никогда и не кончалась. Просто мы о ней забыли. А она о нас – нет.

Глава 20: «Сигнал Империи»

Полуразрушенный подземный бункер «Метеора», тайга. Несколько дней после крушения вертолета.

Сырой, промозглый воздух полуразрушенного подземного бункера, который они с невероятным трудом отыскали по старым, ветхим картам "Метеора" в нескольких километрах от места крушения, давил на легкие, отдавая плесенью и застарелым страхом. Этот бункер, очевидно, когда-то использовался и повстанцами – на его влажных бетонных стенах виднелись их характерные спиральные символы, выведенные какой-то светящейся краской, а в одном из дальних, заваленных отсеков капитан Волков обнаружил остатки сложного, но сильно поврежденного оборудования, похожего на систему дальней связи или наблюдения. Слабый, колеблющийся свет от самодельной коптилки, сделанной из пустой консервной банки с фитилем из бинта, пропитанного остатками керосина, едва разгонял мрак, отбрасывая дрожащие, уродливые тени на бревенчатые стены, покрытые густой зеленоватой плесенью.

Капитан Волков, сгорбившись над примитивным столом, сколоченным из гнилых досок, уже несколько суток почти без сна бился над остатками оборудования из чудом уцелевшего ящика с маркировкой «Метеор-47» и несколькими ярко-синими кристаллами повстанцев, которые он пытался каким-то образом интегрировать в свою импровизированную систему связи, используя найденные в бункере обрывки схем, оставленных, по-видимому, теми самыми "синими духами". Его лицо, осунувшееся и покрытое трехдневной щетиной, выражало крайнюю степень сосредоточенности и усталости. Рядом, на куске брезента, лежал один из тех синих кристаллов, извлеченный им из обломков вертолета. Он по-прежнему тускло пульсировал изнутри неровным, глубоким синим светом, но теперь Волков заметил, что его пульсация иногда меняется, учащается или замирает, словно кристалл реагирует на какие-то неуловимые внешние сигналы или сам пытается что-то передать.

Полковник Морозов, превозмогая тупую, ноющую боль в раненой ноге, которую Волкову с трудом удалось кое-как зашить обычной рыболовной леской, простерилизованной остатками драгоценного спирта из аварийного запаса, методично, страница за страницей, изучал шифр-блокнот своего отца. Пожелтевшие, ломкие страницы пахли плесенью, временем и какой-то глубоко запрятанной, страшной тайной.

– Ну же, давай, родимая, покажи, что ты такое, покажи, на что ты способна, – бормотал Волков себе под нос, в очередной раз соединяя тонкие, едва державшиеся на скрутках проводки от своего портативного спектрометра «Спектр-2» – музейного экспоната из семидесятых, который он с невероятным трудом восстановил после падения, – с самодельной рамочной антенной, выведенной через дыру в прохудившейся, засыпанной снегом крыше бункера.

Прибор издал тихий, жалобный писк, и на его маленьком, тусклом экране забегали строчки непонятных цифр и хаотичных, ломаных графиков.

– Есть! Кажется, есть! – Волков с трудом сдержал торжествующий, хотя и немного безумный возглас. – Полковник, смотрите! Когда я подключаю этот синий кристалл к антенне через самодельный интерференционный фильтр, который я собрал по схемам повстанцев, он начинает… он начинает улавливать что-то совершенно новое! Кристалл сам излучает в ответ на какое-то внешнее поле, и это не просто фоновые помехи. Это… это похоже на структурированный, зашифрованный сигнал! Очень мощный, но на совершенно другой, неизвестной мне частоте, чем те сигналы, что мы связывали с повстанцами! Частота постоянно плавает, но есть основной, очень четкий пик… в ультравысоком диапазоне, который наши земные приборы едва фиксируют!

Морозов, с трудом отложив блокнот отца, хмуро посмотрел на экран спектрометра.

– И что это нам дает, капитан, кроме еще одного веского подтверждения, что мы вляпались по самые уши в какую-то межгалактическую разборку?

– Пока не могу сказать точно, товарищ полковник. Но если это структурированный сигнал, значит, кто-то или что-то его целенаправленно генерирует. И, возможно, кто-то его принимает. Я пытаюсь понять, есть ли в нем какая-то закономерность, повторяющийся код, какой-то смысл… – Волков торопливо подключил выход своего анализатора к старому катушечному магнитофону «Электроника-302», который тоже удалось частично реанимировать из обломков вертолетного оборудования. Он включил запись, но вместо обычной "Собачьего вальса", которой проверяли аппаратуру, он использовал запись того необъяснимого низкочастотного рокота и вибраций, которые они фиксировали в Зоне 12-К, пытаясь использовать эти звуки как некую несущую частоту или "маяк" для усиления слабого сигнала.

Динамики магнитофона вдруг оглушительно взвыли, заскрежетали, издав серию резких, болезненных щелчков. Синий кристалл на столе ярко вспыхнул, словно от перегрузки, а затем резко потускнел, почти погас, словно его "задавили" или "заглушили" более мощным, агрессивным сигналом. В этот самый момент портативная рация Р-105М, которую Волков не оставлял попыток настроить на хоть какую-то рабочую волну, коротко, отчаянно хрипнула. Сквозь плотный, постоянно стоящий в эфире гул помех и статики, пробился странный, нечеловеческий звук – последовательность резких, металлических щелчков и низкочастотного, скрежещущего гула, складывающаяся в некий пугающий ритмический паттерн. Голос, если это можно было назвать голосом, был искажен до неузнаваемости, лишен каких-либо человеческих интонаций, словно говорил поврежденный механизм или существо с совершенно иным голосовым аппаратом. Разобрать отдельные слова было почти невозможно, но обрывки фраз, усиленные аномальной чистотой сигнала в этот краткий миг, прозвучали зловеще и неотвратимо:

– «…[неразборчивый скрежет]… коорд… шесть-два… точка… сорок шесть… север… [статический треск]… сто тридцать пять… точка… тридцать восемь… восток… Объект… Гамма-семь-три-четыре… протокол… поглощение… [длинный гудок]… цикл… восемь… стандарт… [шипение]… отказ протокола… активировать… директива… Очиститель… немедленно… [серия щелчков]… Повтор… срыв… Очиститель… Конец передачи… [резкий обрыв сигнала]…»

Связь снова утонула в оглушительном треске и шипении, оставив после себя лишь монотонный, давящий на мозг фон аномальных помех.

Морозов и Волков потрясенно, с широко раскрытыми глазами, переглянулись.

– Что это было, черт возьми?! – Морозов, забыв о боли в ноге, бросился к потрепанной военной карте Якутии, которую они разложили на земляном полу. – Ты записал?! Координаты… я разобрал часть! Шестьдесят два… сто тридцать пять…

Волков лихорадочно перематывал катушку на магнитофоне, его руки дрожали.

– Запись есть… но качество ужасное. Сплошные помехи. Но координаты… да, я тоже их слышал! Сейчас… – Он быстро нашел указанные координаты на карте, чиркая огрызком химического карандаша. Его лицо исказилось от ужаса и осознания. – Черт побери, полковник! Это же… это же Колымажск! Они говорят о Колымажске!

Он с силой ударил кулаком по карте, едва не пробив ее насквозь.

– Какая Империя? Что за "Очиститель"? И что за "объект Гамма"? Они там с пятидесятых, как и предупреждал отец, и это их рук дело?! Или это новые… те самые "тени с неба с холодными глазами и чешуей вместо кожи", о которых шептали старые шаманы и о которых предупреждали повстанцы в своих записях? И что, черт возьми, значит "поглощение через восемь циклов"?! Восемь чего? Дней? Часов?

Волков лихорадочно записывал цифры и обрывки фраз в свой потрепанный полевой блокнот.

– Не знаю, полковник. Я не разобрал почти ничего, кроме координат и этих страшных слов… "поглощение", "Очиститель". Но это явно не наши. И если они там, в Колымажске, или собираются там что-то сделать в ближайшее время… Мы должны их предупредить! Но как?! Рация снова мертва, до города несколько дней пути по этой чертовой, кишащей неведомой опасностью тайге, а вы серьезно ранены!

– Они отрезаны, капитан, – горько усмехнулся Морозов, его лицо стало пепельно-серым. – Похоже, скоро будут отрезаны окончательно. Это «поглощение» … Звучит очень нехорошо. – Он достал из внутреннего кармана кителя старую фотографию отца, которую всегда носил с собой. Лицо молодого, уверенного в себе майора Морозова смотрело на него с выцветшей фотографии с каким-то затаенным, всепонимающим знанием. – Прости, батя… Кажется, мы только начинаем понимать, во что ты и все мы тогда ввязались… И какой ценой ты пытался нас предупредить.

Тайга. Аномальная зона, недалеко от Зоны 12-К. То же время.

Серый, изгнанный Иваном и теперь ведомый не только слепой, всепоглощающей злобой и жаждой мести, но и смутными слухами о "месте силы" в глубине этой проклятой тайги, а также странным, навязчивым, ледяным шепотом, который он начал слышать в своей голове после того, как подобрал у обломков военного вертолета тот необычный, черный, как сама ночь, нож, брел по тайге уже несколько бесконечных, мучительных дней. Он бежал, не разбирая дороги, задыхаясь от злости, унижения и какой-то новой, непонятной ему самому ярости, которая клокотала в его груди. Иван, эта проклятая шаманка, Бизон-предатель… они все заплатят ему за это унижение! Но что теперь? Куда ему идти? В этом проклятом городе ему больше не было места. А в тайге… здесь теперь тоже было небезопасно, полно всякой нечисти и этих военных, рыщущих повсюду. Он чувствовал, как ледяной нож, который он сжимал в руке, словно пульсирует в такт его бешеному сердцу, обещая не только отмщение, но и какую-то новую, темную, невероятную силу. Может быть, это был его единственный шанс не просто выжить, но и вернуть себе то, что у него отняли, и даже больше.

Голод и холод терзали его, но еще хуже был этот навязчивый, ледяной шепот в голове, который становился все громче с каждым часом, сливаясь с тихим, зловещим пением черного ножа у него за поясом. Шепот обещал силу, указывал ему путь, но взамен требовал… полного, безоговорочного подчинения. Серый поначалу сопротивлялся, пытался заткнуть уши, отбросить эти мысли, но голос звучал прямо в его мозгу, становясь все настойчивее и убедительнее. Он был на грани безумия, когда, следуя этому внутреннему зову, вышел на небольшую, скрытую в гуще леса поляну.

Его нога, обутая в рваный сапог, наткнулась на что-то твердое, скрытое под толстым слоем мха и опавшей хвои. Это был не просто камень или корень, а гладкий, идеально черный, как полированный обсидиан, диск размером с большое блюдце, наполовину вросший в мерзлую землю. От него исходил едва заметный, резкий запах озона и странное, давящее, почти физически ощутимое, поле. Серый с опаской, но и с нездоровым любопытством, наклонился, разгребая мох и землю. Диск оказался искусно замаскированной крышкой какого-то контейнера или небольшого люка, уходящего вглубь. На его идеально гладкой поверхности была выгравирована сложная, чужеродная пиктограмма – равносторонний треугольник с изображением немигающего, всевидящего глаза внутри, окруженный тремя извивающимися, похожими на змей, линиями. Как только Серый коснулся холодной поверхности диска, шепот в его голове стал громче, отчетливее, почти невыносимым, превращаясь в холодный, безэмоциональный, чужой голос, звучавший, казалось, прямо в его мозгу, минуя уши.

«Служить… или исчезнуть. Выбор за тобой, носитель слабости.»

Голос был не мужским и не женским, абсолютно лишенным каких-либо человеческих интонаций, но от него веяло такой древней, нечеловеческой мощью и ледяным холодом, что у Серого волосы на голове встали дыбом, а по спине пробежал озноб. Он инстинктивно схватился за амулет-коготь, который он когда-то сорвал с шеи Ани во время одной из их жестоких стычек и с тех пор носил на груди как трофей, как символ своей силы. Медвежий коготь, веками впитывавший силу тайги и защитные заклинания шаманов, мгновенно раскалился добела, обжигая ему ладонь, а затем с сухим треском раскололся на несколько мелких, обугленных частей, рассыпавшись бесполезной, серой пылью. Голос в его голове одобрительно, если так можно выразиться, хмыкнул. Серый взвыл от острой боли в обожженной руке и от неожиданности, но теперь он был совершенно беззащитен перед этим безжалостным ментальным вторжением.

Люк под его ногами беззвучно, словно по волшебству, открылся, и из темного, пахнущего озоном и чем-то еще, незнакомым и тревожным, провала медленно, гипнотически поднялся на тонкой, витой металлической ножке небольшой, идеально ограненный черный кристалл, пульсирующий внутренним, зловещим багровым светом. Голос в его голове произнес с ледяной непреклонностью: "Прими наш дар, слабое существо. Он даст тебе силу, о которой ты и не мечтал. Силу повелевать. Силу мстить. Ты станешь одним из нас. Избранным. Или умрешь здесь, забытый всеми".

Серый смотрел на черный, манящий кристалл, как завороженный. Часть его, та, что еще помнила о человеческой чести, о братстве "Волков", о какой-то смутной, почти забытой справедливости, кричала от ужаса, умоляла бежать без оглядки от этого дьявольского искушения. Но другая, темная, голодная часть его души, вскормленная годами унижений, обид, зависти к Ивану и неутоленной жаждой власти, тянулась к этому обещанию силы, как изголодавшийся хищник к свежему мясу. Он вспомнил усмешку Ивана, когда тот изгонял его, презрение в глазах Ани, предательство Бизона. Ярость и жажда мести захлестнули его, заглушая слабый голос совести.

– Сила… – прошептал он, его губы едва шевелились. – Мне нужна сила…

Он протянул дрожащую руку и коснулся холодного, гладкого кристалла. В тот же миг острая, ледяная боль пронзила его от кончиков пальцев до самого сердца, а затем сменилась странным, пьянящим ощущением всемогущества. Черный кристалл словно врос в его ладонь, растворяясь, впитываясь в его плоть, а багровый свет хлынул по венам, наполняя его тело чужой, темной, невероятной энергией. Его глаза на мгновение вспыхнули таким же багровым огнем, а на коже, там, где раньше был уродливый шрам, проступили тонкие, черные, ветвящиеся узоры, похожие на кристаллические прожилки.

Голос в его голове удовлетворенно хмыкнул. "Теперь ты один из нас, Серый Волк. Иди. И принеси нам то, что принадлежит Империи. Начни с тех, кто осмелился бросить тебе вызов."

Высокая сопка у эвенкийского стойбища. То же время, вечер.

Аня стояла на самой вершине сопки, осененная древними, могучими кедрами, и напряженно вглядывалась в быстро темнеющее, предгрозовое небо над тайгой. Ветер трепал ее длинные черные волосы, донося из глубины леса едва слышный, но неуклонно нарастающий низкочастотный гул, не похожий ни на один из известных ей звуков природы или техники. В руке она сжимала свой главный оберег, подаренный ей бабушкой – маленький кожаный мешочек с защитными травами, священным медвежьим когтем и несколькими синими кристаллами. Внезапно небо на севере, в стороне старых, заброшенных шахт «Метеора» и Зоны 12-К, озарилось странным, пульсирующим, мертвенным свечением. Оно не было похоже на обычное северное сияние – имело болезненный, ядовито-зеленоватый оттенок и словно состояло из множества гигантских, извивающихся, переплетающихся между собой энергетических щупалец, тянущихся к земле. Амулет в ее руке стал ледяным, как кусок льда из самой глубокой проруби, а древний родовой узор из трех спиралей на ее предплечье отозвался острой, колющей болью, словно ее кожу одновременно пронзили тысячи тонких ледяных игл.

– Тынгырай проснулся… – прошептала она, и ее голос дрожал от смеси первобытного страха и странного, почти мистического предчувствия неотвратимой беды. – Нет… это не Тынгырай. Его песнь была другой, синей, печальной… Это… они. Тени. Те, о ком говорила бабушка. Они пришли. И они несут смерть всему живому.

Она чувствовала, как оберег в ее руке нагревается от ее собственного тепла, а древние символы на нем, вышитые оленьей жилой, словно оживают, вибрируют, передавая ей тревогу и боль самой земли, которая чувствовала приближение чужого, враждебного присутствия.

Кокон. Под оранжевым небом

Глава 21: Небесные иглы

Вечер опускался на Колымажск липким, грязновато-лимонным маревом, предвещающим очередную холодную ночь, несмотря на календарное лето. Ледяной ветер, прилетевший с верховьев Колымажки, гнал по пустым улицам ржавые листья и обрывки пожелтевших газет, тоскливо завывал в пустых глазницах выбитых окон заброшенных пятиэтажек. В такие вечера город казался особенно мертвым, забытым не только Богом и равнодушными властями, но и самой жизнью.

На ржавой, местами прохудившейся крыше цеха №3 лесопилки, прислонившись к холодной кирпичной трубе, курил Иван. Дым горькой, дешевой «Примы» смешивался с терпким запахом гниющих опилок и близкой, настороженной тайги. Внизу, у чадящего костра из паллет, грелись немногие оставшиеся с ним «Волки» – Бизон, Тихий, молчаливый Лис и еще пара ребят помоложе; их приглушенные, встревоженные голоса едва долетали до Ивана. Он смотрел не на них, а на быстро темнеющее, бездонное небо. Что-то было не так. Звезды, обычно яркие и колкие в этой северной глуши, сегодня казались тусклыми, подернутыми какой-то невидимой дымкой, а между ними, едва заметно, двигались крошечные, хаотичные огоньки. Они не мерцали, как далекие, привычные светила, а испускали ровный, холодный, почти игольчатый свет, и их траектории были ломаными, непредсказуемыми, словно невидимый, гигантский паук плел свою призрачную сеть в бездонной черноте космоса. Не спутники, не самолеты – те летели по прямой, оставляя четкий след. Эти же то замирали на мгновение, сканируя землю тонкими, как лазерный луч, нитями света, которые на долю секунды высвечивали участки непроходимой тайги или ржавые крыши домов, то резко дергались в стороны, словно потревоженная мошкара над пламенем свечи.

– Опять военные на своих вертушках балуются, черти, – пробормотал старик на балконе обшарпанной «хрущевки» у самой реки, сплевывая вниз окурок. Но дети, доигрывавшие в «казаков-разбойников» у полуразрушенного магазина «Рассвет», внезапно замерли, задрав головы к небу. Их обычно шумная, безудержная возня стихла, сменившись испуганным, почти благоговейным шепотом.

Аня стояла у самой воды, там, где Колымажка делала крутой, поросший ивняком изгиб, уходя вглубь темнеющей тайги. Она тоже видела эти странные, блуждающие в высоте огни. Тревога, холодная и липкая, как речная тина в октябре, коснулась ее сердца. Духи тайги, к которым она взывала весь день, молчали, словно затаившись перед лицом неведомой угрозы, но само небо сегодня кричало о надвигающейся беде.

В своей тесной каморке в одном из заброшенных бараков, заваленной старыми радиодеталями, проводами и поломанными приборами, Тихий, хакер-самоучка «Волков», склонился над вскрытым распределительным щитком старой городской АТС, которую он обнаружил в полузатопленном подвале почтового отделения. Он давно приметил эту заброшенную станцию и теперь, с помощью самодельного "жучка", подключенного к старому катушечному магнитофону "Романтик-306", пытался перехватить хоть какие-то сигналы, идущие по уцелевшим телефонным линиям к военной базе или администрации города – вдруг там кто-то еще пользуется проводной связью. Вместо привычных гудков или обрывков случайных разговоров (большинство линий давно молчали), он уже несколько часов фиксировал короткие, резкие всплески высокочастотного цифрового шума, похожего на пакетную передачу данных на совершенно неизвестном ему протоколе. Каждый такой всплеск, как он заметил, почти идеально совпадал с очередным странным маневром одного из "небесных игл", который он наблюдал через треснувшее, заклеенное бумагой стекло окна. Он скрупулезно, мелким, убористым почерком, записывал частоты, длительность и структуру этих сигналов в общую, засаленную тетрадь, чувствуя, как по спине бегут неприятные мурашки – и это было не от холода, царившего в его убежище. "Это не просто разведка, – подумал он, закусив кончик карандаша. – Это… планомерное картографирование. Или… наведение на цель. Они что-то ищут. Или готовятся к чему-то."

Ближе к полуночи, когда большинство редких огней в жилых домах Колымажска погасло, уступая место тусклому, призрачному сиянию аномальных кристаллов, разбросанных по тайге, Степан, одинокий, нелюдимый рыбак из ветхого барака на самой окраине города, с руганью проверял свои сети, расставленные с вечера. Старик был угрюм и зол – улов сегодня был никудышный. Пара тощих, костлявых окуньков да горсть мелких, колючих ершей. Вытаскивая очередную сеть из ледяной воды, он громко чертыхнулся. Среди обычной, привычной рыбешки отчаянно билась одна, странная до жути. Чешуя ее отливала тусклым, мертвенным металлом, словно была сделана из свинца, глаза, большие и выпуклые, были совершенно мутными, лишенными жизни, а из правого бока, прямо под жабрами, торчал тонкий, острый, как заточенная игла, шип иссиня-черного цвета, похожий на осколок вулканического обсидиана. При ближайшем, опасливом рассмотрении Степан заметил, что игла эта не цельная, а состоит из множества микроскопических, почти невидимых глазу, как будто живых, волокон, которые едва заметно шевелились и вибрировали.

Внезапно одна из тех крошечных, хаотично движущихся "небесных игл", что уже несколько часов незаметно кружили над Колымажском, словно выбрав свою жертву, спикировала вниз и почти беззвучно растворилась в воздухе прямо над головой Степана, осыпав его невидимой, но едкой пыльцой, от которой у него на мгновение запершило в горле. Он не придал этому значения, списав на дым от костра или речной туман.

– Тьфу, нечисть какая-то, – сплюнул Степан, брезгливо стряхивая мерзкую тварь с сети. Рыба с глухим шлепком упала на мокрый, прибрежный песок. Он заметил в сети еще одну, поменьше, с такими же острыми иглами, торчащими вдоль всего хребта. – Опять комбинат какую-то дрянь в реку слил, чтоб им там всем пусто было.

Он сгреб остальной, более-менее нормальный улов в старое, проржавевшее оцинкованное ведро. Рука случайно мазнула по слою холодной, липкой слизи, оставшейся на сети от металлической рыбы. Он не заметил, как одна из микроскопических, почти невидимых игл, которые, казалось, обладали собственной, пусть и примитивной, подвижностью и способностью к поиску органического тепла, словно крошечный, хищный паразит, мгновенно пробуравила верхний слой его огрубевшей кожи, возможно, воспользовавшись старой, едва заметной царапиной от рыболовного крючка, и внедрилась глубоко в кровоток. Сочетание прямого заражения от рыбы и недавнего "опыления" сверху, от "небесной иглы", создало чудовищный синергетический эффект, запустив процесс трансформации с невероятной, почти взрывной скоростью. Он почувствовал лишь мимолетное, почти незаметное покалывание, на которое он даже не обратил внимания. Степан вытер ладонь о свои старые, просмоленные штаны. Одну из мутировавших рыбин, ту, что была покрупнее, он все же, подумав, бросил в ведро.

– Мурке пойдет, она у меня все жрет, не привередливая, – проворчал он, взваливая мокрые, тяжелые снасти на плечо и направляясь к своему бараку. Если бы он знал, что кошка Мурка, съев эту рыбу, через час начнет биться в страшных конвульсиях, а потом из ее пасти полезут такие же черные иглы, он бы, возможно, сжег и рыбу, и сети, и даже свое ведро.

В дощатом, покосившемся бараке Степана пахло сыростью, плесенью и дешевым, вонючим табаком. Жена его, Аглая, уже давно спала, укрывшись старым, выцветшим лоскутным одеялом. Степан налил себе полный граненый стакан мутного, как болотная вода, самогона, выпил залпом, крякнул. Но привычное, обжигающее тепло почему-то не разлилось по телу. Вместо этого он почувствовал странный, нарастающий зуд на руке, там, где он машинально коснулся слизи от той проклятой рыбы. Микроскопическая игла, вонзившаяся в его кожу, была не просто осколком. Это был концентрат чужеродной биотехнологии, нано-механизм, разработанный для молниеносной перестройки органической материи. Попав в кровоток, он начал свою разрушительную работу с чудовищной, немыслимой для земной биологии скоростью. Возможно, свою роль сыграл и выпитый самогон, который ускорил распространение заразы по организму, или общее ослабленное состояние старого рыбака, чье тело уже не могло сопротивляться такому агрессивному вторжению. А может, это была та самая "принудительная инициация", о которой говорил голос Империи, – показательная, быстрая трансформация, чтобы посеять ужас. Зуд быстро распространялся по руке, становясь нестерпимым. Степан принялся ожесточенно чесаться, сначала незаметно, потом все яростнее, до крови.

«Что за чертовщина?» – подумал он, чувствуя, как под кожей будто ползает что-то тонкое, острое, колючее. Как раскаленная проволока. Или тысячи мелких, раскаленных добела иголок.

Он снова налил самогона, но и второй стакан не принес никакого облегчения. Наоборот, зуд усилился, к нему прибавилась ломота во всем теле, как при сильной лихорадке. Степан стал раздражительным, его все бесило. Аглая проснулась от его тяжелого дыхания и ворчания.

– Что с тобой, старый? Опять нализался до чертиков? – сонно, недовольно пробормотала она.

– Отстань, ведьма! – рыкнул Степан. Голос его прозвучал непривычно хрипло, почти по-звериному. Он чувствовал, как внутри него, вместе с зудом, нарастает непонятная, слепая, иррациональная ярость, и эта ярость, казалось, только подстегивала чужеродные иглы, заставляя их расти быстрее, пронзая его изнутри.

Глубокой ночью, когда Колымажск спал тревожным, поверхностным сном, внезапно тишину окраины разорвал дикий, леденящий душу, нечеловеческий крик. Лис, как раз возвращавшийся с очередной ночной «вылазки» к магазину «Рассвет» (где ему удалось разжиться парой банок просроченных консервов), замер на полпути, его воровское чутье мгновенно уловило смертельную опасность. Крик, полный невыносимой боли и животного ужаса, доносился со стороны рыбацких бараков у реки.

В бараке Степана творилось нечто невообразимое. Аглая, обезумевшая от страха, съежившись в углу и зажав уши, с ужасом смотрела на своего мужа. Его тело выгибалось страшной дугой на скрипучей кровати, изо рта шла кровавая пена. Он хрипел, царапая себе грудь и лицо ногтями, которые, казалось, на глазах удлинялись и заострялись. И тут это началось.

Кожа Степана на спине, руках и груди стала лопаться с отвратительным влажным звуком, будто пересохшая, потрескавшаяся земля. Из этих кровавых трещин, разрывая плоть, полезли острые, блестящие, иссиня-черные иглы, точно такие же, как на той проклятой рыбе, только гораздо крупнее и длиннее. Они росли прямо из его тела, пронзая мышцы и сухожилия, с каждым мгновением становясь все тверже и острее, как стальные шипы. Суставы его рук и ног вывернулись под неестественными углами, кости затрещали с сухим, тошнотворным хрустом. Глаза рыбака налились мутным, желтым, фосфоресцирующим светом, зрачки сузились до вертикальных щелей, как у змеи или ящерицы. Вместо человеческого крика из его искаженного, перекошенного горла вырвался скрежещущий, булькающий рев, в котором уже не было ничего человеческого – только первобытная ярость и боль.

Существо, еще несколько часов назад бывшее Степаном-рыбаком, судорожно вскочило на ноги. Оно стало выше, сутулее, но при этом казалось невероятно сильным и ловким. Острые, как кинжалы, иглы на его теле тускло мерцали в слабом свете луны, пробивавшемся сквозь грязное, заиндевевшее окно. Одним сокрушительным ударом когтистой, изменившейся до неузнаваемости руки оно вышибло хлипкую дощатую дверь и, спотыкаясь и издавая утробные, рычащие звуки, вывалилось на улицу. Аглая забилась глубже в угол, ее крик застрял в горле, превратившись в беззвучный, судорожный спазм.

Лис, увидев это кошмарное, покрытое иглами чудовище, которое неуклюже, но быстро двигалось в сторону тайги, и от которого исходил слабый, но отчетливый запах озона и гниющей рыбы, почувствовал, как ледяной, первобытный ужас сковал все его существо. Он никогда не был трусом, привык рисковать, но это… это было за гранью всего, что он мог себе представить. Он развернулся и рванул прочь, к лесопилке, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая, но снова поднимаясь и несясь со всех ног. Нужно было как можно скорее рассказать Ивану. Это касалось всех.

Рассвет только начинал лениво окрашивать восточный край неба в бледные, акварельные тона, когда Лис, задыхаясь и кашляя, ворвался в цех №3. «Волки», спавшие у догорающего костра, мгновенно повскакивали, хватаясь за импровизированное оружие.

– Там… там… – Лис не мог отдышаться, его лицо было белым, как больничный халат, а глаза расширены от пережитого ужаса. – У Степана-рыбака… там… чудовище! Все в иголках… он кричал… оно убежало в тайгу! Огромное, страшное!

Иван слушал молча, не перебивая, его серые глаза стали жесткими, как сталь. Информация была путанной, сбивчивой, но он понял главное. Те "небесные иглы", которые он и другие видели ночью, и это чудовище из барака – звенья одной, страшной цепи. "Похоже, Империя не шутила насчет 'принудительной инициации', – подумал он, вспоминая обрывки перехваченного сигнала. – Если они могут превратить человека в такую тварь за одну ночь, то что будет дальше?"  Враг перешел от скрытого наблюдения и изучения к активным, агрессивным действиям.

«Значит, не просто слухи, – мрачно подумал Иван, выслушав задыхающегося Лиса. – Эта дрянь уже здесь, среди нас. И она превращает людей в… это». Он обвел взглядом своих поредевших, но все еще верных ему «Волков». Страх в их глазах смешивался с недоверием и злостью.

– Бизон, Тихий, – голос Ивана прозвучал ровно, но в нем звенел металл, – усилить посты вокруг лесопилки. Никого чужих не подпускать, особенно со стороны реки и тайги. Если что-то покажется подозрительным – стрелять на поражение не надо, но шуму поднимайте сразу. Лис, отдышись, выпей воды. Потом расскажешь все подробно, каждую деталь. Нам нужно понять, с чем мы имеем дело, и как от этого защититься. И если эта тварь сунется сюда… она об этом пожалеет.

Бизон молча кивнул, его огромные кулаки сжались. Тихий, поправив очки, уже прикидывал, какие ловушки можно расставить на подходах к цеху. Даже самые молодые из оставшихся ребят, хоть и были напуганы, смотрели на Ивана с какой-то новой решимостью – перед лицом такой угрозы их стайные инстинкты обострялись.

– А что с бабой его, Аглаей? – спросил Бизон. – И с остальными в бараках?

– Сова, – Иван повернулся к своему информатору, которая появилась из тени, как всегда, незаметно, – проберись туда, только очень осторожно. Узнай, что там сейчас. Если есть выжившие и они в своем уме – предупреди, чтобы сидели тихо и не высовывались. И чтобы никакой самодеятельности. Если эта тварь еще там или вернется… мы пока не знаем, как с ней бороться.

Почти одновременно до эвенкийского стойбища, разбудив спящих, докатились панические слухи от перепуганных жителей окраины, видевших или слышавших что-то этой ночью. Аня, услышав о "человеке-игле" и "дьяволе из реки", сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Тени в небе, тревожное молчание духов, а теперь это… Это было то самое "поглощение", о котором говорили ледяные голоса из космоса. И оно началось. Не где-то там, далеко, а здесь, в их Колымажске.

Над городом, окутанным утренним туманом, занимался новый, полный неизвестности и смертельной угрозы день. В этот самый момент рация Тихого, которую он так и не выключил, оставив на приеме, снова ожила, издав серию резких щелчков. На этот раз голос, лишенный интонаций и звучащий, как будто через толщу воды, был более четким и зловещим:

"Объект семь-три-четыре-Гамма (Колымажск) демонстрирует признаки активного сопротивления процессу первичной ассимиляции. Протокол 'Инициация Трансформации' принудительно запущен. Агенты биологической модификации активны и действуют согласно программе. Доставить контрольные образцы модифицированной биомассы для срочного анализа. Империя не терпит неповиновения и задержек. Конец передачи."

Небо над Колымажском было чистым, почти прозрачным, но невидимое, колючее ощущение тысяч ледяных игл, готовых вонзиться в любую секунду в незащищенную плоть, отчетливо висело в стылом утреннем воздухе.

Глава 22: Жёлтые глаза тайги

Утро после ночного кошмара с преображенным рыбаком Степаном выдалось в Колымажске серым, безрадостным и пугающе тихим. Тяжелое, свинцовое небо, казалось, нависало над городом еще ниже, чем обычно, придавливая к мерзлой земле последние остатки надежд. Слухи о «человеке-игле», вырвавшемся из своего барака и унесшемся в тайгу, расползались по Колымажску, как масляное пятно по стылой воде, обрастая с каждым пересказом все более жуткими и фантастическими подробностями. Говорили, что он светился в темноте нечеловеческим светом, что его крик был похож на вой самого дьявола, и что теперь он бродит по лесу, охотясь на заблудших путников. И, похоже, он был не единственной тварью, порожденной этим проклятым местом. Старики, живущие на окраинах, ближе к тайге, клялись, что видели, как обычные лесные птицы – сойки, дятлы, даже воробьи – сбиваются в неестественно большие, агрессивные стаи и нападают на мелких грызунов с неистовой, не свойственной им яростью, а их глаза светятся в сумерках таким же нездоровым, ядовито-желтым огнем, какой видели у чудовища-Степана. Собаки в городе почти перестали лаять; они выли днями и ночами напролет, отказывались от еды и шарахались от собственных хозяев, поджимая хвосты и испуганно скуля.

Иван, хмурый и невыспавшийся, с темными кругами под глазами, сидел на старом ящике в промозглом цеху лесопилки, слушая сбивчивые, полные страха донесения своих парней. Все они были напуганы до смерти, информация была противоречивой, но суть оставалась неизменной: в городе и его окрестностях начало происходить нечто запредельное, нечто, чему не было объяснения в их привычном мире. Он послал Сову и Лиса на разведку в район бараков, но те вернулись почти ни с чем – только перепуганная до полусмерти Аглая, жена Степана, без умолку твердившая о проклятии, нечистой силе и "иглах дьявола", да жуткие следы борьбы и кровь на полу хибары.

Аня на эвенкийском стойбище тоже чувствовала, как с каждым часом сгущается тьма. Бабушка с самого раннего утра, еще до рассвета, жгла в своем чуме пучки можжевельника и сухого багульника, бормоча древние, как сама тайга, заклинания защиты, но ее обычно спокойное, морщинистое лицо было сильно встревоженным, а руки заметно дрожали.

– Тайга болеет, внученька, – сказала она Ане, когда та вошла в дымный полумрак чума. – Духи мечутся, как рыба в пересохшей реке. Что-то чужое, очень злое и могущественное пришло в наш мир. Я чувствую его ледяное дыхание. Оно хочет пожрать все живое, превратить нашу землю в пустыню.

Животные на стойбище тоже вели себя необычайно странно. Собаки, обычно лениво дремавшие у чумов или гонявшиеся за воронами, сегодня жались к ногам хозяев, испуганно скуля и поджимая хвосты, отказываясь отходить даже на шаг. Кошки, которых на стойбище было немного, попрятались так, что их невозможно было найти, словно растворились в воздухе. А птицы… Птицы кружили над городом и тайгой низко, беспорядочными, крикливыми стаями, издавая тревожные, режущие слух крики, и иногда, без видимой причины, камнем падали на землю.

Бородач, один из самых отчаянных и безбашенных «Волков», которому, как он сам любил говорить, море было по колено, а черт не брат, решил, что всеобщая паника – лучшее время для «серьезного дела».

– Чего сидеть, штаны протирать да сопли на кулак наматывать? – басил он, обращаясь к Костястому, самому молодому, прыщавому и задиристому в их оставшейся компании. – Пока все по своим норам попрятались и от страха трясутся, мы живенько к «Рассвету» сгоняем. Может, Марфа со страху дверь не заперла, а то и сама чего съестного подкинет, чтоб не трогали. А то жрать охота – сил нет.

Костястый, отчаянно пытаясь скрыть нервную дрожь в коленках и казаться таким же крутым, как Бородач, охотно согласился. Ему до смерти хотелось доказать свою «крутость» перед старшими товарищами, особенно после недавних событий с Серым.

Переулок у магазина «Рассвет» встретил их непривычной, гнетущей, почти осязаемой тишиной. Сегодня здесь не было ни души – ни бабок, торгующих семечками, ни пьянчуг, клянчащих на опохмел. Дверь магазина была наглухо заперта изнутри на все засовы.

– Струсила, старая карга, – хмыкнул Бородач, дергая за ручку, но его обычная молодецкая бравада прозвучала на этот раз как-то неуверенно и фальшиво. Он беспокойно огляделся. Воздух казался плотным, тяжелым, словно перед грозой, хотя небо было затянуто ровной серой пеленой. Внезапно из-за покосившихся мусорных баков, заваленных гниющими пищевыми отбросами и тряпьем, донесся низкий, утробный, клокочущий рык, от которого у Костястого волосы на затылке встали дыбом.

Он вздрогнул и инстинктивно попятился.

– Что это, Бородач? Медведь-шатун?

Из тени, отбрасываемой стеной магазина, медленно, переставляя когтистые лапы, выступила она. Огромная, исхудавшая, почти до скелета, волчица. Ее серая, свалявшаяся шерсть местами вылезла клочьями, обнажая землисто-серого цвета кожу, на которой, словно уродливые, набухшие вены, проступали темные, маслянисто поблескивающие кристаллические прожилки. Эти отвратительные прожилки сходились к небольшому, но явно инородному, пульсирующему бугру на ее загривке – возможно, это было место внедрения того самого "агента биологической трансформации", о котором говорил голос из космоса. Из ее оскаленной, полной острых зубов пасти торчали неестественно длинные, зазубренные, как пила, клыки, покрытые тусклым, иссиня-черным металлическим налетом, который на свету искрился, как россыпь мелких, острых кристаллов.  Но страшнее всего были глаза – они горели лихорадочным, ядовито-желтым, немигающим огнем, в котором не было ни капли звериного разума или страха, лишь холодная, целенаправленная, нечеловеческая ярость. Ее движения были дергаными, резкими, ломаными, не похожими на плавную, кошачью грацию здорового лесного хищника, а из ее пасти вместе с тихим, угрожающим рыком вырывались едва заметные облачка пара, пахнущего озоном, гнилью и чем-то еще, незнакомым и тошнотворным.

– Твою мать… – с трудом выдохнул Бородач, его рука сама собой потянулась к тяжелому охотничьему ножу за поясом. – Чума на нее напала, что ли? Или бешеная…

Волчица не выла, не рычала предупреждающе, как это делают обычные звери. Она просто, без всякого разбега, рванула вперед, как выпущенная из пращи каменюка, низко стелясь над землей и целясь прямо в горло Бородачу. Это была не атака голодного или защищающегося зверя, а выверенный, смертоносный бросок идеально отлаженной, бездушной машины для убийства, управляемой чужой, безжалостной, неземной волей. Бородачу на мгновение показалось, что в ее горящих желтым огнем глазах он видит не просто звериную ярость, а холодную, расчетливую ненависть и узнавание, направленное именно на них, людей, на "сопротивляющиеся элементы", о которых мог гласить ее внутренний приказ.

Бородач, хоть и был опытным и сильным мужиком, едва успел отшатнуться в сторону. Костястый, увидев этот кошмарный бросок, с тонким, девчоночьим визгом бросился наутек, спотыкаясь о собственные ноги и чуть не падая в лужу какой-то вонючей жижи. Волчица, совершенно проигнорировав его, снова нацелилась на Бородача. Он выставил вперед руку, пытаясь отбиться или схватить тварь за горло, и тут же почувствовал острую, жгучую, пронзающую боль.  Когти твари, на концах которых, словно ядовитые шипы, затвердели и заострились кристаллические образования, покрытые какой-то темной, вязкой, ядовитой слизью, глубоко вспороли ему предплечье от локтя до самого запястья.

Грязно выругавшись от боли и ярости, Бородач со всей силы ударил мутантку своим тяжелым сапогом в бок. Волчица, пошатнувшись и издав короткий, скрежещущий визг, отскочила на пару шагов, но тут же, без малейшего промедления, приготовилась к новому прыжку. Ее желтые, горящие адским огнем глаза не отрываясь следили за каждым движением человека.

В этот самый момент из-за угла, привлеченные отчаянными криками Костястого, выскочили еще двое «Волков» – Дым, с неизменной цепью в руке, и Бизон, вооруженный тяжелым куском арматуры. Увидев это чудовище, они на мгновение остолбенели от ужаса, но потом, не сговариваясь, с яростными криками ринулись на помощь своему товарищу.

– Гони ее! Задави, тварь! – рявкнул Дым, раскручивая над головой свою тяжелую цепь.

Волчица, мгновенно оценив новую, множественную угрозу, издала короткий, скрежещущий рык, полный не столько боли, сколько какой-то механической ярости, и, метнувшись в сторону с невероятной для ее искалеченного тела скоростью, скрылась в темном лабиринте заброшенных сараев и мусорных куч так же внезапно, как и появилась.

Бородач стоял, тяжело покачиваясь и прижимая к себе разорванное, окровавленное предплечье. Кровь густо текла сквозь его пальцы, капая на грязный, замусоренный асфальт.

– Что… что это за тварь такая была? – прохрипел он, с ужасом глядя на свои окровавленные руки. Щеку, которую тварь тоже успела зацепить когтем, нестерпимо жгло, гораздо сильнее, чем от обычной царапины. И это жжение, это странное, ледяное онемение медленно, но неумолимо расползалось по всему лицу, вызывая тошноту и головокружение.

Костястый, бледный как полотно, с трудом поднялся на дрожащие, негнущиеся ноги, его трясло крупной дрожью.

– Я… я не знаю… Бородач… Она как… как неживая была… И глаза… эти желтые глаза…

Бородач посмотрел на свою рану. Она уже начала опухать на глазах, кожа вокруг стремительно приобретала какой-то нездоровый, багрово-синюшный оттенок.

Когда до стойбища дошли вести о нападении на "Волков" и о странной болезни Бородача, Аня собрала своих воинов. Лица их были мрачны.

– Эта волчица… она не была просто бешеной, – сказал Тускар, осматривая свое копье, которое он уже успел починить. – Я видел много хищников в тайге, но в ее глазах не было зверя. Только холод и приказ.

Заря, молодая травница, которая как раз вернулась с опушки леса с пустыми руками, добавила:

– Лес молчит, Аня. Птицы не поют, следы зверей исчезли, даже целебные травы, кажется, потеряли свою силу, их листья вянут и сохнут на корню. Только эти… светящиеся деревья, как тот кедр, что видел Буран, становятся все ярче. Словно их питает эта чужая болезнь.

Буран, сильный и молчаливый сибиряк-метис, лучший следопыт "Теней" после старого Улукиткана, подтвердил:

– Я ходил к тому кедру. Вокруг него земля выжжена, как от удара молнии, а в воздухе стоит запах озона и чего-то… металлического. И я нашел там следы. Не волка. Что-то тяжелое, с тремя когтями… похоже на те, что оставил тот рыбак-монстр у реки.

Гром, глухонемой силач, выразительно постучал себя кулаком по груди, а затем указал в сторону тайги, изображая хищника, который охотится не по голоду, а по чьей-то злой воле.

Аня посмотрела на своих людей. Их было немного, но каждый был готов стоять до конца. Страх был, но его пересиливала решимость защитить свой дом, своих близких. Она знала, что и "Волки" сейчас напуганы и растеряны. Возможно, пришло время забыть старую вражду.

– Мы должны быть готовы, – сказала она. – Эти твари будут нападать снова. И они будут сильнее. Нам нужно больше информации. И… нам нужны союзники. Даже если эти союзники – наши вчерашние враги.

К вечеру на лесопилке Бородачу стало совсем худо. Рана, которую он поначалу пытался по-старинке обработать самогоном и присыпать табаком, превратилась в жуткий, раздувшийся отек. Кожа вокруг нее стала горячей, как раскаленный металл, твердой на ощупь, и на ней, словно мелкая наждачная бумага, проступили мельчайшие, острые, как иголки, кристаллические частички.  Это было похоже на то, как если бы в его костях и мышцах начали стремительно расти и пробиваться наружу тысячи крошечных, острых игл, вызывая невыносимую, ломящую, глубинную боль и сковывая движения – явные признаки первой, самой мучительной фазы чужеродной трансформации. Из самой раны, несмотря на все попытки ее перевязать, сочилась та же темная, почти черная, густая слизь с отвратительным металлическим запахом, какую Аня видела у погибшего лося в тайге. Его бил сильный озноб, несмотря на жарко натопленную печку-буржуйку, и он постоянно просил пить. Голова раскалывалась от нестерпимой боли, его тошнило желчью.

Ближе к ночи, когда буря за окном немного утихла, состояние Бородача резко ухудшилось, знаменуя переход ко второй, еще более страшной фазе. Из носа Бородача, а потом и из ушей, потекла густая, темная, почти черная, как деготь, слизь с тем же отвратительным металлическим запахом. Он начал бредить, метаться на своих нарах из старых, неструганных досок, отталкивая тех, кто пытался его удержать или напоить водой. Он перестал узнавать своих товарищей, его глаза налились кровью и безумием, он рычал на тех, кто пытался к нему подойти, его реакция на прикосновения и боль заметно притупилась, а движения стали резкими, неловкими, почти механическими. Потеря эмпатии, человеческого разума и личности нарастала с каждым ужасным часом.

– Желтые глаза… они смотрят… они везде… в стенах, в потолке… они лезут из-под земли! Не трогайте меня! Когти… когти из черного железа… они хотят вырвать мне сердце! Уничтожить! Заменить! – бормотал он, его голос срывался на дикий, булькающий хрип, а тело выгибалось в страшных, неестественных судорогах. Его бред был пугающе похож на то, что он мог "видеть" или "чувствовать" через ту чужеродную сущность, которая теперь пожирала его изнутри, возможно, это были отголоски какого-то коллективного, контролирующего разума или просто реакция его собственного, разрушающегося сознания на вторжение.

Остальные «Волки» молча и с первобытным ужасом смотрели на предсмертные мучения своего товарища. Это была не обычная болезнь, не гангрена, с которой они не раз сталкивались после ножевых ранений или обморожений. Это было что-то новое, чужое, неведомое и смертельно опасное, пришедшее не из их привычного, жестокого, но понятного мира. Страх, холодный и липкий, как могильный холод, пробирался под их рваные, грязные куртки, заставляя сердца сжиматься от дурного предчувствия. Аномалии, о которых еще вчера шептался город, больше не были просто слухами или страшилками для детей. Они были здесь, среди них, и они начали собирать свою жуткую, кровавую дань. Их привычный мир, где правили сила, нож и жестокие стайные законы, рушился на глазах, уступая место чему-то невообразимому, чему-то, против чего их кулаки и ножи были бессильны.

Иван сжал кулаки. Бессилие и ярость душили его. Он не мог просто сидеть и смотреть, как его люди умирают один за другим от этой непонятной дряни.

– Тихий, Бизон, Лис! – его голос прозвучал хрипло, но твердо. – Хватит сопли жевать! Бородачу мы уже вряд ли поможем, но мы должны защитить остальных. Тихий, твоя задача – попытаться хоть что-то узнать об этих тварях через свою аппаратуру, может, они на какие-то частоты реагируют или боятся чего-то, кроме огня. Бизон, Лис – вы со мной. Утром идем на разведку к тому месту, где эта волчица напала. Нужно понять, откуда она взялась и есть ли там еще такие. И нужно найти больше дров, иначе мы тут все к чертовой матери замерзнем до следующей ночи. Костястый, ты остаешься здесь, следи за Бородачом и за костром. Если что – сразу поднимай тревогу.

Его слова, хоть и не вселяли особой надежды, но вернули парням какое-то подобие цели, вырвали их из оцепенения страха. Они привыкли действовать, а не ждать смерти.

Глава 23: Оранжевое небо, ледяное лето

Рассвет над Колымажском в тот проклятый июльский день пришел незваным, зловещим гостем, окрашенным в цвета библейского апокалипсиса. Вместо привычных нежно-розовых или золотистых переливов, небо на востоке, там, где должно было всходить солнце, начало наливаться густым, мутно-оранжевым, почти ржавым светом, словно гигантский, перезревший гнойник лопнул где-то за далеким горизонтом, и его ядовитое содержимое медленно, неотвратимо растекалось по небесному своду, затягивая его плотной, непроницаемой пеленой. Первые проснувшиеся жители, выглянув в заиндевевшие окна, замирали в недоумении и суеверном ужасе. Воздух стал не только пронизывающе холодным, но и необычайно плотным, вязким, дышать было тяжело, словно легкие наполнялись не живительным кислородом, а какой-то густой, маслянистой, удушливой взвесью. У многих нестерпимо першило в горле, а во рту появился отчетливый, тошнотворный металлический привкус, как будто только что лизнул старую, протекшую батарейку. На траве, еще не успевшей обсохнуть от обильной ночной росы, белел тонкий, предательский слой острого, колючего инея. Иней этот был странным – он не таял даже под редкими, тусклыми лучами пробивавшегося сквозь оранжевую дымку солнца, а лежал на ветках деревьев и голых кустарников твердой, почти стеклянной, хрупкой коркой, хрустевшей под пальцами, как тонкое, разбитое стекло. Кора некоторых старых, могучих тополей у реки начала трескаться с тихим, зловещим шелестом, обнажая под собой не живую, влажную, сочащуюся соком древесину, а нечто сероватое, безжизненное, с тусклым, мертвенным металлическим отблеском, будто само дерево изнутри стремительно каменело, превращаясь в изваяние.

Птицы, еще вчера метавшиеся в панике над городом, сегодня исчезли. Ни одна не решалась подняться в это ядовито-оранжевое, давящее небо. Лишь изредка можно было найти на мерзлой земле их маленькие, замерзшие, скрюченные трупики с неестественно ярким, почти фосфоресцирующим оперением и широко раскрытыми от ужаса клювами.

И пока первые лучи этого ядовитого солнца пытались пробиться сквозь оранжевую пелену, на лесопилке Иван проснулся от этого неестественного, тревожного оранжевого свечения, пробивавшегося сквозь многочисленные щели в дощатой стене цеха. Он вышел наружу, поежившись от внезапного, лютого холода. Холод был таким, будто на дворе стоял поздний, сырой октябрь, а не середина жаркого сибирского лета. Тихий, колдовавший над своей разномастной аппаратурой в углу цеха, тоже не спал. Его старенький транзистор «Спидола-232», который он держал включенным почти постоянно в отчаянной надежде поймать хоть какие-то вести с «большой земли», вместо привычного шипения или обрывков музыки теперь издавал лишь низкий, монотонный, вибрирующий гул, от которого неприятно сводило зубы и ныли кости. Все остальные радиочастоты были абсолютно мертвы, словно их стерли из эфира.

– Иван, смотри, – Тихий указал на самодельный термометр, прикрепленный к оконной раме. Стрелка замерла на отметке минус пять. – Этот гул… и этот холод… они явно связаны. Похоже, эта дрянь, что нас накрыла, не просто барьер. Она что-то делает с атмосферой. Может, поглощает тепловую энергию для своего поддержания? Или ее излучение вызывает какую-то цепную реакцию в воздухе, отчего температура так резко падает? Мы тут скоро все в ледышки превратимся, если не найдем способ согреться. Дров почти не осталось, а то, что есть, отсырело.

Тем временем на эвенкийском стойбище Аня вышла из своего чума и замерла, кутаясь в оленью доху. Оранжевое небо давило на нее, вызывая безотчетную, сосущую тревогу и тошноту. Бабушка-шаманка стояла неподвижно, как изваяние, у священного коновязя, глядя на восток, ее морщинистое, темное лицо было суровым и отрешенным.

– Небо гневается, дитя мое, – прошептала она, не оборачиваясь, и ее голос был похож на шелест сухих листьев. – Или плачет огненными слезами. Духи великой тайги затаились, они боятся того, что идет к нам с небес. Эта пелена… она крадет тепло жизни у нашей земли. Даже огонь в очаге сегодня горит неохотно, словно его душит этот ледяной воздух. Я чувствую, как замерзает дыхание леса, как стынет кровь в жилах всего живого. Это не природный холод, это ледяное дыхание чужого мира. Вчера я ходила к нашему священному источнику у подножия Медвежьей сопки – вода в нем, всегда кристально чистая и теплая, помутнела и покрылась маслянистой пленкой, а камни-обереги, что лежали там веками, растрескались, словно от внутреннего жара. Духи пытались говорить со мной, но их голоса были слабы, искажены… они показывали мне лишь боль, страдание и огромную, холодную тень, ползущую с небес.

Весть о ледяном лете и странном небе быстро разнеслась по всему Колымажску, сея панику и отчаяние. К середине утра температура продолжала стремительно, неестественно падать. Ртутный столбик на облезлом, покрытом ржавчиной термометре, висевшем у входа в магазин «Рассвет», показывал минус пять градусов по Цельсию. Марфа, пытаясь разжечь проржавевшую печку-буржуйку в своем магазине, чтобы хоть как-то согреться самой и не дать замерзнуть последним банкам с консервами, с ужасом смотрела, как тонкая, радужная ледяная корочка затягивает грязные лужи на разбитой дороге перед магазином. Люди, выбегавшие из своих холодных домов по неотложным делам, лихорадочно доставали из пыльных сундуков и антресолей зимние шапки-ушанки, валенки и толстые шерстяные носки. Изо рта у всех шел густой пар. Дети, которых родители по привычке, но с тяжелым сердцем отправили в школьный летний лагерь, в надежде, что там будет хоть какое-то тепло и еда, брели по обледенелым улицам, как маленькие, испуганные капустные кочаны, закутанные в платки, шарфы и старые родительские свитера. Особенно тяжело этот странный, давящий гул и внезапный холод переносили дети. Они становились капризными, плаксивыми, жаловались на то, что "голова бо-бо" или что "в ушах кто-то сильно стучит". Некоторые из них, самые маленькие и чувствительные, начинали слышать странные "голоса" или "шепот", которых не слышали взрослые, и испуганно показывали пальцами в пустоту.

В самой работающей школе, которая превратилась в импровизированный пункт сбора для окрестных жителей, царил холод и растерянность. Аркадий Степанович, директор школы, бывший фронтовик с железной волей, в своем маленьком, холодном кабинете тщетно пытался успокоить двух перепуганных до смерти учительниц – Елену Матвеевну, которая вела пришкольный летний лагерь, и молоденькую практикантку из педучилища, помогавшую ей.

– Да что вы паникуете, милые мои, Матвеевна, Петровна? Может, антициклон какой… аномальный. Бывает в наших краях. Помню, в сорок седьмом…

Но голос его звучал неуверенно, а в глазах застыла тревога. Он тоже никогда не видел такого жуткого, ледяного лета за всю свою долгую жизнь. Печное отопление в старом здании не справлялось с таким резким похолоданием, дрова стремительно заканчивались.  В коридоре школы стоял непрекращающийся гул – это родители, прибежавшие забирать своих детей из летнего лагеря, испуганно перешептывались, делясь самыми невероятными слухами и домыслами. Вода в Колымажке, у самого моста, где еще вчера утром текли свободные, хоть и мутные, струи, теперь покрылась толстым, неподвижным слоем грязно-желтого, пузырчатого льда, из-под которого доносился глухой, утробный, почти живой гул, словно сама река стонала от невыносимой боли.

Особенно тяжело этот странный, давящий гул и внезапный холод переносили дети, пришедшие утром в школьный лагерь в легких летних одеждах и теперь кутавшиеся во что попало. Они становились капризными, плаксивыми, жаловались на то, что "голова бо-бо" или что "в ушах кто-то сильно стучит". Елена Матвеевна с ужасом и состраданием наблюдала за маленькой, обычно тихой и послушной девочкой из младшей группы лагеря, Машенькой Ивановой, которая вдруг, без видимой причины, начала громко плакать и отчаянно отвечать на мысли своей растерянной мамы, еще до того, как та успевала их произнести вслух. «Мама, я не хочу домой, там очень страшно, ты же сама сильно боишься этого оранжевого неба и дяденек в черном, которые ходят по улицам!» – рыдала девочка, цепляясь за материнскую юбку, хотя ее мама лишь молча и испуганно обнимала ее, стараясь успокоить. А другой мальчик, шустрый и непоседливый Петя Сидоров из старшего отряда, испуганно зажимал уши ладонями и кричал, что "слышит, как все вокруг громко кричат прямо у него в голове, даже если они молчат", и что эти "чужие, злые голоса смешиваются с его собственными мыслями, как разбитое, острое зеркало, которое режет ему мозг". Некоторые из них начинали слышать странные "голоса" или навязчивый "шепот", которых не слышали большинство взрослых, и испуганно показывали пальцами в пустоту, утверждая, что там кто-то стоит и смотрит на них. Учителя и родители были в отчаянии, не понимая, что происходит с их детьми, и списывая все на массовую истерию и последствия внезапного похолодания.

Елена Матвеевна, сама едва справляясь с приступами тошноты и давящей головной боли от этого всепроникающего гула, пыталась успокоить плачущих, кричащих детей, читала им вслух стихи Пушкина и Лермонтова, стараясь своим голосом, своей интонацией перебить этот жуткий, невидимый "шепот". Она заметила, что когда она читает стихи, особенно ритмичные, с четким размером, дети немного успокаиваются, их страх словно отступает на время. "Может быть, поэзия, гармония слова и ритма – это тоже своего рода оберег?" – с отчаянной надеждой подумала она, продолжая читать, несмотря на ледяной холод в классе и собственное, почти паническое состояние.

К полудню не только холод сковал город, но и информационная блокада стала абсолютной. Все радиостанции, даже самые мощные, транслировавшие на дальние расстояния, замолчали окончательно. Телевизоры, которые и раньше-то показывали с большими помехами всего два канала, теперь шипели и рябили лишь серым, безжизненным «снегом». Стационарные телефоны в квартирах и учреждениях были мертвы – в трубках стояла абсолютная, звенящая, пугающая тишина. Попытки дозвониться в райцентр, в область, да хоть куда-нибудь – обрывались, даже не начавшись, словно город накрыли невидимым, звуконепроницаемым колпаком.

Тихий на лесопилке, перебрав все свои самодельные антенны, модифицированные приемники и усилители, с отчаянием и какой-то злой радостью первооткрывателя констатировал – эфир абсолютно пуст. Работал только его верный, видавший виды транзистор «Спидола», но и он теперь ловил лишь один-единственный, навязчивый сигнал: монотонный, низкий, вибрирующий гул на частоте, которую Тихий после долгих и мучительных вычислений определил как 145.32 Герца. Этот гул был почти не слышен обычным ухом, он лежал на самой грани восприятия, но он ощущался всем телом, каждой клеткой, вызывая подспудную, мучительную тошноту, давящую головную боль, и странное, иррациональное, всепоглощающее чувство тревоги, которое у особо чувствительных людей быстро переходило в настоящую, безудержную панику. Именно этот гул, как понял Тихий, заставлял кости ныть и словно вибрировать изнутри, а у некоторых вызывал легкие, но очень неприятные слуховые галлюцинации.

В отделении милиции участковый Горохов безуспешно, до хруста в пальцах, крутил ручку настройки старой, еще ламповой армейской радиостанции. Молодой милиционер Марк, стоявший рядом у окна, мрачно смотрел на омерзительное оранжевое небо.

– Всё, Степаныч, отрезали, – глухо констатировал он. – Как топором. Окончательно.

Осознание полной, абсолютной изоляции от внешнего мира медленно, но неотвратимо, как ядовитый туман, расползалось по городу, сея панику, отчаяние и первобытный, животный ужас.

Отчаяние гнало людей из их промерзших домов. Несколько самых отчаянных или просто не верящих в происходящее семей в панике погрузили свой скудный, нажитый годами скарб в старенькие, дребезжащие «Жигули» и «Москвичи» и рванули прочь из проклятого города – кто в сторону далекого Якутска, кто к заброшенным зимникам, в надежде прорваться через тайгу к хоть какой-то цивилизации. Но их отчаянные попытки были тщетны. На выезде из Колымажска, примерно в одном и том же месте на каждой из трех ведущих из города дорог, машины начинали чихать, кашлять, двигатели глохли и больше не заводились, сколько бы их ни крутили стартером. Водители, вылезавшие из машин и пытавшиеся понять причину поломки, чувствовали странное, нарастающее давление в висках, сильное головокружение, тошноту, будто их мягко, но очень настойчиво и неотвратимо отталкивала какая-то невидимая, упругая сила. Те немногие, кто пробовал пройти дальше пешком, натыкались на такой же невидимый, но совершенно реальный барьер – воздух перед ними становился плотным, почти осязаемым, дышать было практически невозможно, ноги наливались свинцовой тяжестью, а в глазах темнело. Дальше определенной, невидимой черты пройти было невозможно.

Колымажск был накрыт. Плотно, надежно, как неосторожная муха под тяжелым стеклянным колпаком. Невидимый, но смертоносный энергетический Кокон отрезал его от остального мира.

И пока город бился в агонии, в опустевшем отделении милиции разыгрывалась своя драма. Горохов и Марк, оставшиеся практически единственными представителями власти в опустевшем отделении милиции, обнаружили еще одну пропажу. Их начальник, майор Семёнов, исчез. Его кабинет был пуст, словно его никогда и не было. На столе – аккуратно положенная милицейская фуражка и недопитая, давно остывшая чашка с дешевым, разбавленным чаем.

– Смылся, гад, – прошипел Горохов, его лицо перекосилось от злости, отвращения и какой-то застарелой обиды. – Знал ведь, сволочь, что эта дрянь надвигается! Вчера вечером, когда небо только-только начало желтеть, я видел, как он спешно паковал какой-то увесистый кожаный чемодан и с кем-то долго и тихо говорил по закрытой линии правительственной связи – голос у него был такой вкрадчивый, заискивающий, будто с самим дьяволом о своей душе договаривался. Знал, что добром это все не кончится, и успел удрать. А у тех, кто за ним приехал на той черной "Волге" без номеров, я заметил странные нашивки на рукавах – треугольник с глазом, и оружие у них было… не наше, не армейское.

Дверца массивного металлического сейфа, где Семёнов, по слухам, хранил не только особо важные бумаги, но и свои личные сбережения, была не просто приоткрыта, а варварски вскрыта, словно консервным ножом. Внутри – пустота. Вернее, почти пустота. На холодном металлическом дне сейфа, словно ядовитый черный паук, валялся лишь небольшой, оплавленный по краям идеально черный, как антрацит, кристалл, по форме и размеру пугающе напоминающий тот, что Серый, по рассказам Лиса, подобрал в тайге у обломков военного вертолета. От этого черного кристалла исходил едва заметный, тошнотворный, сладковатый запах озона и чего-то еще, от чего у Горохова закружилась голова и неприятно засосало под ложечкой. Кристалл слабо, но настойчиво вибрировал, издавая почти неслышный, но пробирающий до самого мозга костей ультразвуковой писк.

– Документы… – Горохов понизил голос до шепота, хотя в опустевшем, гулком отделении их вряд ли кто мог сейчас подслушать. – Я их забрал. Вчера ночью, когда он уже уехал – я ведь видел, как за ним пришла та черная "Волга", и люди в ней были… жуткие, молчаливые, с пустыми, нечеловеческими глазами, – и они быстро, без лишнего шума, убрались из города, пока еще можно было проскочить, пока эта дрянь окончательно не накрыла нас всех. Я вскрыл сейф после него. Знал, что если не я, то эти бумаги либо сожгут, либо они достанутся тем, кому не следует. Там все по "Метеору", по этим вашим НЛОшным делам, секретные отчеты за последние сорок лет…, и кое-что очень интересное о группе "Восход" и их истинных планах на Колымажск. Похоже, они знали, что эта дрянь надвигается, и у них был свой план эвакуации. Только не для нас. А этот черный камень… он оставил его. Или те, кто его забирал, специально обронили. Похоже на какой-то передатчик… или метку… или еще какую-то дьявольскую штуковину.

– Теперь понятно, почему он так легко бросил свой пост и нас всех на произвол судьбы, – добавил Марк, его молодой голос был полон горечи, разочарования и плохо скрываемого страха. – Крысы всегда первыми бегут с тонущего корабля. А нас оставили здесь, как пушечное мясо, на растерзание этим… этим нелюдям. Но мы не будем просто сидеть и ждать, Степаныч. Эту информацию нужно передать тем, кто сможет ею воспользоваться. Ане и ее людям. Они знают тайгу, они знают, как бороться с этим злом, которое лезет из всех щелей.

Горохов, тяжело вздохнув, достал из-за пазухи несколько толстых папок с документами и протянул одну из них Марку: "Вот, Марк, возьми это. Это копии самых важных отчетов по "Метеору" и по аномалиям восьмидесятых годов. Там карты, схемы, описания очевидцев. Ты прав, нужно передать это Ане и Ивану. Ты сможешь найти способ связаться с 'Тенями'? Я знаю, у тебя там… есть выходы. Может, они найдут в этом что-то полезное, какой-то ключ к спасению или хотя бы к пониманию того, что происходит. А самые опасные бумаги – про пятьдесят третий год, про "синих духов", про технологии повстанцев и про то, что здесь на самом деле искали эти проклятые военные, – я пока придержу у себя. Слишком уж они… взрывоопасные. Нужно найти очень надежное место, чтобы их спрятать, пока все не уляжется. Если вообще когда-нибудь уляжется."

Марк решительно кивнул, пряча папку под свой бушлат. "Я найду их, Степаныч. И передам. Мы должны бороться. Иначе нас всех здесь просто сотрут в порошок.

К вечеру оранжевое, ядовитое марево над Колымажском не рассеялось, а наоборот, стало еще гуще, плотнее, придавая всему вокруг оттенок нереальности, бреда, будто город целиком погрузился в декорации какого-то кошмарного, фантастического фильма ужасов. Ледяной, пронизывающий холод сковывал опустевшие улицы. Люди жались друг к другу в немногих еще отапливаемых помещениях, жгли мебель, книги, все, что могло гореть, чтобы хоть как-то противостоять этому неестественному морозу. А низкий, едва уловимый, но всепроникающий гул на частоте 145.32 Герца, казалось, проникал под кожу, в самые кости, в каждую клетку тела, вызывая глухую, ноющую, безотчетную тревогу и предчувствие неминуемой, страшной беды. Колымажск задыхался в тисках энергетического Кокона.

Глава 24: Молчание Колымажска

Утро в ловушке встретило Колымажск всепоглощающей болью отчаяния. Оранжевое небо, еще вчера казавшееся дурным, тревожным сном, сегодня было неоспоримой, жуткой реальностью, давящей на психику своей противоестественностью и безмолвной, холодной угрозой. Ледяной холод, сковавший город посреди жаркого июля, выгонял людей из неотапливаемых, промерзших домов на улицы, но и там их ждали лишь панический страх, полная растерянность и глухое, всепоглощающее отчаяние. Радио молчало мертвой тишиной, телефоны были безжизненны. Колымажск оглох и онемел, стремительно превращаясь в гигантскую морозильную камеру, из которой, как выяснилось, не было выхода.

Массовая паника, вяло тлевшая со вчерашнего дня, сегодня вспыхнула с новой, разрушительной силой. Люди метались по обледенелым улицам, как обезумевшие муравьи в растревоженном до основания муравейнике. Кто-то кричал, в отчаянии взывая к небесам, которые больше не отвечали привычным сиянием ласкового солнца или далеких, холодных звезд, кто-то рыдал навзрыд, обнимая своих синих от холода детей, пытаясь согреть их своим телом и последними, тающими остатками надежды, кто-то просто сидел на мерзлой, покрытой инеем земле, тупо и безразлично глядя в оранжевую, безжизненную пустоту, уже не веря ни во что и не ожидая ничего. Небольшая, но агрессивная толпа собралась у здания городской администрации, выкрикивая проклятия в адрес властей и отчаянные требования. Но мэр Барсуков, если и не успел сбежать из города вместе с предусмотрительным Семёновым, то явно не собирался показываться на глаза разъяренным, доведенным до крайности горожанам. Его кабинет, как выяснилось, был пуст, на столе валялись разбросанные бумаги и недопитая бутылка дорогого коньяка, как и надежды тех, кто пришел искать у власти защиты или хотя бы каких-то объяснений происходящему кошмару.

Слухи о невидимом, непроницаемом барьере на выездах из города, еще вчера казавшиеся бредом сумасшедшего или пьяной болтовней, теперь передавались из уст в уста как страшная, непреложная истина. Но отчаяние и животный страх толкали людей на безумные, самоубийственные поступки.

Несмотря на многочисленные вчерашние провалы, с самого раннего утра новые группы смельчаков или просто доведенных до последней черты жителей предпринимали отчаянные попытки прорваться из Колымажска. Старенькие, дребезжащие «Жигули» и «Москвичи», груженные узлами с самым необходимым скарбом, ревели изношенными моторами, пытаясь взять невидимую преграду с разгону. Но на уже печально известной "мертвой линии" они не просто глохли – их словно отбрасывало назад мощной, невидимой упругой волной, сминая капоты, как фольгу, и выбивая остатки стекол. Некоторые машины, после нескольких таких отчаянных ударов, вспыхивали, как факелы, их бензобаки взрывались с оглушительным грохотом, озаряя зловещее оранжевое небо короткими, яростными вспышками. Трактор с ближайшей, давно развалившейся фермы, отчаянно чадя черным дизельным дымом, пытался продавить этот невидимый барьер своей массой и мощью. Он ревел, как раненый доисторический ящер, его тяжелые гусеницы скрежетали по мерзлой земле, высекая искры, но невидимая стена лишь слегка подрагивала, испуская едва заметное, переливающееся всеми цветами радуги сияние, а затем трактор с оглушительным треском и скрежетом встал, его могучий двигатель заглох навсегда. Даже несколько отчаянных парней на дребезжащих мотоциклах «ИЖ» попробовали проскочить, надеясь на скорость и маневренность.

Результат был один и тот же для всех. На определенном, четко очерченном рубеже, который уже успели окрестить «мертвой линией», двигатели глохли, словно задыхаясь в безвоздушном пространстве. Машины с визгом тормозов и скрежетом металла останавливались в сантиметрах от невидимой, но абсолютно реальной стены, а их водителей и пассажиров отбрасывало вперед неумолимой силой инерции, разбивая им лица о рули и лобовые стекла. Те, кто пытался прорваться через этот барьер пешком, ощущали нарастающее, невыносимое давление в голове, приступы тошноты, резкую слабость во всем теле, а в ушах начинал звенеть тот самый низкочастотный гул, вызывая панический ужас и непреодолимое желание бежать назад, подальше от этого проклятого места. В какой-то момент они просто не могли сделать больше ни шагу, будто упирались в упругую, но абсолютно непробиваемую, невидимую вату.

Дым из «Волков», всегда одержимый огнем и разрушением, притащил к окраине города, к той самой «мертвой линии», канистру с бензином и несколько самодельных «коктейлей Молотова».

– А ну, расступись, мелюзга! – рявкнул он на кучку зевак, с опаской наблюдавших за его действиями. – Сейчас мы этой невидимой хрени дырку прожжем! Покажем ей кузькину мать!

Он с размаху швырнул первую бутылку с зажигательной смесью. Огненный шар с шипением врезался во что-то невидимое и, не причинив никакого видимого вреда Кокону, который в этом месте лишь слегка замерцал радужными, маслянистыми разводами, отскочил обратно, как от упругой стены, опалив сухие кусты у дороги. Сам Дым почувствовал сильный, болезненный толчок в грудь, словно его ударили невидимым, но очень тяжелым кулаком, и едва устоял на ногах. Вторая и третья отчаянные попытки закончились тем же самым. Кокон стоял незыблемо, равнодушный к их ярости и отчаянию.

Вид брошенных, разбитых, заглохших машин у «мертвой линии» становился все более зловещим, превращаясь в настоящее кладбище несбывшихся надежд и разбитых иллюзий. Колымажск был заперт. Надежно и, похоже, надолго.

Больница «Рассвет» превратилась в один из немногих островков относительного порядка в охваченном паникой и холодом Колымажске. Людмила Петровна, несмотря на свой цинизм и усталость, организовала здесь нечто вроде полевого госпиталя, принимая всех, кто нуждался в помощи – и бандитов, и обычных горожан.

Лёха, молодой пожарный, лежал на жесткой койке в одной из палат, морщась от боли. Его попытка прорваться из города на стареньком отцовском "Москвиче" закончилась плачевно: машина была разбита, а сам он отделался сильными ушибами и глубоким порезом на руке, когда его выбросило через лобовое стекло. Катя, бледная, с темными кругами под глазами от бессонных ночей, осторожно обрабатывала его рану остатками йода.

– Дурак ты, Лёха, неисправимый, – тихо сказала она, ее голос дрожал от смеси нежности и отчаяния. – Зачем полез на рожон? Чуть не убился…

– А что оставалось, Катюш? – Лёха попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и жалкой. – Сидеть и ждать, пока нас тут всех заморозят, как мамонтов, или пока эти… твари… не сожрут? Я хотел тебя вывезти… Думал, проскочим…

Его голос дрогнул. Катя молча взяла его здоровую руку, ее пальцы были холодными, но их прикосновение согревало.

– Мы выберемся, Лёш. Обязательно выберемся. Вместе. – Она посмотрела ему в глаза, и в ее взгляде была такая отчаянная решимость, что ему на мгновение стало легче. – Или… не выберемся тоже вместе. Но мы будем бороться. До конца. Я не позволю этому… этому Кокону… забрать у нас все.

Лёха сжал ее руку.

– Я с тобой, Кать, – твердо сказал он. – Что бы ни случилось. Если есть хоть малейший шанс прорваться или найти способ бороться с этой дрянью… я готов. Только скажи, что делать.

Его обычная мальчишеская удаль сменилась мрачной, взрослой решимостью. Катя видела это, и ее сердце наполнилось не только тревогой за него, но и гордостью.

В этой атмосфере всеобщего хаоса, страха и безысходности старые порядки и привычные границы начали стремительно стираться. Банды, еще вчера привыкшие делить город на зоны влияния и воевать за каждый кусок территории, теперь бесцельно метались по опустевшим улицам, инстинктивно ища выход или просто пытаясь понять, что, черт возьми, происходит. Именно так, у старого, проржавевшего, обледеневшего моста через скованную льдом Колымажку, и столкнулись основные силы «Волков» Ивана и «Теней тайги» Ани.

Иван вел своих немногочисленных, но верных парней вдоль замерзшей реки, инстинктивно надеясь, что вода, даже скованная льдом, может стать каким-то путем к спасению или хотя бы даст ответы. Без Серого, его обычного «правого глаза» и источника многих проблем, но также и силы, дисциплина в группе несколько пошатнулась, но непререкаемый авторитет Ивана, закаленный в бесчисленных стычках, пока еще держался. Аня со своими воинами, одетыми в меха и вооруженными луками и копьями, двигалась с другой, эвенкийской стороны, проверяя старые, известные только им охотничьи тропы, ведущие вглубь тайги. Встреча на нейтральной территории моста была неизбежна.

Первой реакцией с обеих сторон была привычная, въевшаяся в кровь за годы вражды, почти рефлекторная враждебность. Но под этой показной бравадой уже отчетливо чувствовался липкий, животный страх перед неведомой, всепоглощающей угрозой, который они отчаянно пытались скрыть за привычной агрессией.

– Какого хрена вы здесь забыли, лесные ублюдки?! – рыкнула Гроза, девушка-драчун из «Волков», ее рука привычно легла на тяжелую металлическую цепь у пояса. Ее ненависть к «Теням» после гибели младшего брата в одной из стычек была особенно сильна и неутолима.

Орлан, молчаливый и смертоносный, как всегда, уже натянул тетиву своего мощного, сделанного из оленьего рога лука, его отравленная стрела смотрела точно в сторону «Волков». Бизон, ставший после недавнего изгнания Серого более заметной и авторитетной фигурой рядом с Иваном, угрожающе хрустнул своим тяжелым кистенем.

– Похоже, духи тайги решили сами к нам в гости пожаловать, на наш бережок, – процедил Дым, нервно поигрывая своей верной зажигалкой. – Ну что ж, мы всегда рады гостям. Особенно таким. Угостим по-нашему, по-колымажски.

Напряжение нарастало с каждой секундой, готовое в любую секунду взорваться новой, бессмысленной и кровавой стычкой. Иван и Аня стояли друг против друга, разделенные лишь несколькими метрами промерзшего, скользкого настила моста, их взгляды скрестились, полные застарелой, почти наследственной ненависти и глубокого, неистребимого недоверия.

И в этот самый момент, когда первое неосторожное движение или слово могло стать сигналом к безжалостной бойне, небо над ними словно вздрогнуло. Грязно-оранжевый купол Кокона, казавшийся до этого монолитным и неподвижным, подернулся видимой, переливающейся рябью, как поверхность воды, в которую бросили тяжелый камень. Одновременно с этим низкий, вибрирующий гул на частоте 145.32 Герца, который уже стал привычным, почти незаметным фоном их существования, резко, многократно усилился, превратившись в болезненный, почти физически давящий на уши и мозг звук. Все, и «Волки», и «Тени», инстинктивно пригнулись, зажимая уши руками, их лица исказила гримаса боли.

А потом они увидели его. Из-за крутого поворота реки, со стороны рыбацких бараков, ковыляя и спотыкаясь на негнущихся, вывернутых под неестественными углами ногах, тяжело переваливаясь с боку на бок, двигалась фигура. Это был уже не человек, а нечто, лишь отдаленно, кошмарно его напоминающее. Существо, покрытое острыми, блестящими, как обсидиан, иглами, с неестественно вывернутыми, удлинившимися конечностями и горящими в полумраке лихорадочным, ядовито-желтым огнем глазами. Трансформированный рыбак Степан, о котором уже второй день шептался весь охваченный ужасом город. Он издавал низкий, скрежещущий, булькающий рык и слепо, но целеустремленно тыкался в покрытые инеем опоры моста, оставляя на ржавом металле глубокие, рваные царапины своими когтистыми, изменившимися до неузнаваемости руками.

Ужас, первобытный, леденящий и всепоглощающий, на мгновение парализовал всех присутствующих. Это был не просто враг из другой банды, не пьяный дебошир или мелкий воришка. Это было нечто абсолютно чужое, непонятное и смертельно опасное. Общий враг, перед лицом которого их мелкие, многолетние разборки и счеты казались нелепой, детской игрой в песочнице. Даже самые отпетые головорезы из "Волков" и самые закаленные, не раз смотревшие смерти в глаза охотники "Теней" почувствовали, как ледяные, костлявые пальцы первобытного страха сжимают их сердца.

Оружие в их руках медленно, почти неохотно, опустилось. Гроза застыла с полуподнятой цепью, ее обычно злое, дерзкое лицо исказила гримаса панического страха, смешанного с тошнотворным отвращением. Орлан медленно, очень медленно ослабил тетиву своего лука, но не опустил его полностью, его пронзительный взгляд был прикован к приближающемуся монстру.

Иван посмотрел на Аню. Их взгляды встретились снова, через разделявшее их пространство и годы вражды. Но теперь в них не было ненависти. Была лишь тяжесть общего, молчаливого понимания и отражение того первобытного, почти животного ужаса, что они только что испытали вместе. Ни одного слова не было сказано о перемирии, о возможном союзе. Но в этом коротком, напряженном обмене взглядами, в котором смешались страх, растерянность, отчаяние и отчаянная, почти безумная решимость выжить любой ценой, было больше, чем в любых громких клятвах и рукопожатиях. Старые счеты, взаимные обиды, пролитая кровь – все это мгновенно отошло на второй план, стало мелким и незначительным перед лицом общей, неминуемой, неотвратимой гибели. Они поняли, что теперь их вражда – это непозволительная, смертельная роскошь, которая может стоить жизни им всем.

Они молча, почти одновременно, разошлись, каждый к своей напряженно замершей группе. «Волки» отошли на свой, восточный берег, «Тени» – на западный. Но мост, еще недавно бывший непреодолимым символом их вечной вражды, теперь казался последней, хрупкой ниточкой, связывающей два враждующих лагеря, оказавшихся в одной, стремительно тонущей лодке посреди бушующего, ледяного шторма.

А в это время, на другом конце замерзшего города, в руинах речного порта, Серый, чьи глаза теперь постоянно горели недобрым, багровым огнем, а тело источало едва уловимый запах озона, собирал вокруг себя самых отмороженных и отчаявшихся отбросов Колымажска. Он обещал им еду, тепло и власть над этим проклятым городом, если они присягнут ему и его новым, могущественным покровителям. И многие, измученные голодом и страхом, сломленные Коконом, были готовы пойти за ним хоть в самое пекло, не догадываясь, что именно туда он их и ведет.

К вечеру всепоглощающая паника в Колымажске начала постепенно стихать, уступая место глухому, безысходному, тяжелому, как могильная плита, отчаянию. Город погрузился в жуткую, неестественную, звенящую тишину. Оранжевое небо давило своей безмолвной, равнодушной угрозой. Ледяной ветер завывал в пустых, темных оконных проемах, разнося по опустевшим улицам лишь редкие, задавленные, безнадежные всхлипы и отчаянный вой собак, чующих приближение чего-то еще более страшного, чем смерть.

Люди забились в свои холодные, промерзшие дома, боясь темноты, боясь неизвестности, боясь даже друг друга. Иван сидел у догорающего, чадящего костра на лесопилке, тупо глядя на своих оставшихся парней. Их обычная молодецкая бравада и показная жестокость испарились без следа, оставив лишь растерянность, страх и немой вопрос в глазах. Бородач все так же метался в бреду на своих нарах, его хриплые стоны и отчаянные выкрики о "желтых глазах" и "каменных когтях, рвущих душу" разносились по гулкому, холодному цеху, постоянно напоминая о новой, еще не изученной, смертельной угрозе. Отсутствие Серого, хоть и сняло определенное напряжение внутри группы, теперь, перед лицом такой опасности, ощущалось как невосполнимая потеря еще одного бойца, пусть и проблемного, но сильного и опытного.

Аня в своем стойбище смотрела на замерзающую, стонущую подо льдом реку. Она знала, что это молчаливое перемирие с "Волками" – это лишь временная, вынужденная мера, хрупкая и ненадежная, как первый тонкий лед на реке. Но она также понимала, что без этого им всем не выжить в надвигающемся аду. Старейшины их рода, обычно мудрые и спокойные, сегодня молчали, их лица были темнее грозовой тучи; они чувствовали, что духи великой тайги, их вечные защитники и покровители, отвернулись от них, испугавшись неведомой, чужой силы, или просто были бессильны перед ней, оставив свой народ один на один с этим первобытным, вселенским злом. Они пытались провести древние ритуалы защиты, взывали к духам предков, но их голоса тонули в давящем гуле Кокона, а священные амулеты оставались холодными и безмолвными. Молодые воины "Теней", еще вчера готовые без колебаний умереть за свою землю и свои традиции, теперь с тревогой и суеверным ужасом всматривались в мертвенно-оранжевое, чужое небо.

Иван и Аня, разделенные не только скованной льдом рекой, но и годами непримиримой вражды и взаимной ненависти, в эту страшную ночь думали об одном. Старые правила больше не действуют. Старые враги, возможно, окажутся единственными, на кого можно будет хоть как-то положиться в этом новом, безумном, перевернутом мире, где за каждым углом, в каждой тени может скрываться нечто, пришедшее из самых страшных, первобытных кошмаров. Колымажск стал их общей тюрьмой, их общим полем боя. И то, что скрывалось за этим ледяным, неестественным летом и оранжевым, кровавым небом, только начинало показывать свое истинное, ужасающее, нечеловеческое лицо.

Игра на выживание началась. И ставки в ней были неизмеримо выше, чем просто жизнь.

Глава 25: Первый биоробот

Ледяной, пронизывающий ветер гнал по замерзшему руслу Колымажки колючую изморозь, цепляясь за обледеневшие, голые ветви прибрежных кедров и ивняка. У старой, полуразрушенной пристани, где когда-то в лучшие времена швартовались неуклюжие баржи с лесом, трое подростков из ближайших бараков тыкали длинными палками в хрупкий, потрескивающий ледок у самого берега. Самый младший, Витька, веснушчатый сын местного пекаря, дрожал всем телом, и не только от пробирающего до костей холода.

– Слыхали, как вчера ночью выло? – прошептал он, с опаской глядя на черную, неспокойную воду в полынье. – Будто из-под самого льда… Говорят, это Степан-рыбак теперь там воет, которого черти в реке утопили и подменили.

Его старший брат, Глеб, крепкий, широкоплечий парень лет пятнадцати, показательно фыркнул, пытаясь скрыть собственный страх, и с силой подбросил большой камень в темную полынью:

– Брехня все это, Витька! Бабкины сказки! А Степана-рыбака вашего просто волки в тайге сожрали, вот и все. Мало ли кто теперь ходит, как зомби из тех дурацких фильмов, что в видеосалоне крутили.

Третий, худой, долговязый парень в рваной кроличьей шапке, нервно засмеялся, но смех его тут же оборвался. Из густого, неподвижного тумана, плотно окутавшего реку, донесся отчетливый, сухой хруст – будто кто-то огромный и тяжелый ломал сухие, промерзшие ветки на берегу. А потом раздался крик. Женский, пронзительный, полный невыносимого ужаса, вырвавшийся откуда-то из-за поворота, где чернели силуэты рыбацких бараков.

– Помогите! Помогите! Оно здесь! Оно…

Подростки застыли, как вкопанные, их показная бравада мгновенно улетучилась. Из тумана, тяжело дыша и спотыкаясь, выбежала Марина, молодая жена лесника Игната, с пустым, помятым ведром, которое с грохотом выскользнуло из ее дрожащих, ослабевших рук. Ее лицо было белее снега, а глаза расширены от пережитого кошмара.

– Бегите… – она захлебнулась воздухом, испуганно обернувшись назад, на клубящийся туман. – Бегите, дети, пока не…

Оглушительный грохот, похожий на треск ломающегося дерева или выстрел из крупнокалиберного ружья, прервал ее на полуслове. Стена плотного тумана в нескольких метрах за ее спиной вздрогнула, и огромная, темная тень за ней выпрямилась во весь свой чудовищный рост.

Аня услышала отчаянные крики, когда проверяла силки и ловушки, расставленные «Тенями» у самой границы их стойбища. Орлан, ее верный и молчаливый телохранитель, уже инстинктивно натягивал тетиву своего мощного боевого лука, его пальцы привычно и уверенно скользнули по гладкому оперению тяжелой стрелы – стальному, с зазубренным наконечником из медвежьего когтя, пропитанным ядом гадюки.

– Туда, быстро! – кивнула Аня, и «Тени», следовавшие за ней, – Тускар, Гром и юная Искра – ринулись к реке, бесшумные и стремительные, как призраки тайги.

Существо, с хрустом вышагивавшее по тонкому прибрежному льду, уже мало напоминало человека. Кристаллические, иссиня-черные, острые, как лезвия, шипы, проросшие прямо из тела несчастного Степана, сплелись в плотный, сегментированный, хитиноподобный панцирь, который тускло искрился холодным синеватым светом даже в этом мертвенном, оранжевом мареве Кокона. Его руки превратились в длинные, зазубренные, костяные серпы, пальцы срослись в острые, как бритва, трехпалые клешни, а глаза… Они горели ровным, бездушным, почти механическим кислотно-желтым светом, как два расплавленных куска янтаря, и в них не было ни боли, ни ярости, ни капли человеческого разума – лишь холодная, безжалостная, механическая целеустремленность машины для убийства.

– Духи предков, защитите нас… – прошептала Аня, сжимая в руке свой родовой амулет, который ей передала бабушка. Он слабо, но ощутимо вибрировал в ее руке, и она почувствовала, как по телу пробегает волна ледяного холода, но не от страха, а от… предельной, почти болезненной концентрации всех ее внутренних сил. Ей показалось, что сквозь пелену обычного зрения, словно на негативе старой фотопленки, она начинает различать слабые, мерцающие, темные энергетические линии, исходящие от чудовища, и одну, особенно яркую, болезненно-красную, тускло пульсирующую где-то в его массивной, непропорциональной груди. Видение было нечетким, дрожащим, как отражение луны в неспокойной воде, и требовало от нее огромного напряжения всех чувств, но она интуитивно поняла – это его ядро, его искусственное, чужое сердце, его уязвимое место.

Биоробот издал низкий, скрежещущий рык, но это был не звериный рык, а скорее монотонный, вибрирующий гул, похожий на работу какого-то чудовищного, несмазанного механизма, от которого неприятно дрожали зубы и трескался лед под ногами. Он медленно поднял свою огромную, зазубренную клешню, и подростки, застывшие у самой воды, закричали от ужаса. Витька, самый младший, споткнувшись о предательский, скользкий лед, с плачем упал на колени, а Глеб, его старший брат, в отчаянии схватил большой, острый камень и с силой бросил его в приближающееся чудовище. Камень с глухим стуком отскочил от его прочного, блестящего кристаллического панциря, не оставив на нем даже малейшей царапины, словно ударился о танковую броню. Марина, жена лесника, воспользовавшись этим коротким мгновением, схватила перепуганных до смерти мальчишек за руки и, спотыкаясь и падая, потащила их прочь от реки, в сторону ближайших домов, их отчаянные, испуганные крики еще долго доносились из тумана, постепенно затихая.

– Орлан, стреляй! В грудь! – крикнула Аня, указывая на то место, где она видела пульсирующую красную точку.

Стрела со свистом прорезала морозный воздух и вонзилась в плечо биоробота, чуть выше того места, куда указывала Аня. Но он даже не вздрогнул, словно это был укус комара. Острые кристаллы на его теле мгновенно сомкнулись вокруг древка стрелы, с лязгом вытолкнув стальной наконечник наружу. Тускар, могучий эвенкийский охотник с тяжелым, окованным железом копьем, с яростным криком бросился вперед, целясь в незащищенную, казалось, шею монстра. Клешня биоробота метнулась с нечеловеческой скоростью и точностью, перехватив древко копья на лету. Толстая, прочная дубовая рукоять с сухим треском переломилась пополам, как тонкая спичка.

– Отвлекайте его! Гром, Искра – с флангов! – крикнула Аня, выхватывая из ножен на поясе свой длинный, остро заточенный нож с рукоятью из оленьего рога, который когда-то принадлежал ее деду.

Она быстро достала из своего мешочка горсть священного табака, смешанного с мелко измельченными синими кристаллами повстанцев, и с силой бросила эту смесь в сторону приближающегося чудовища. Густой, едкий дым на мгновение окутал его, и биоробот на долю секунды замер, его желтые оптические сенсоры хаотично забегали по сторонам, словно он потерял цель или его системы дали сбой. Но это длилось лишь одно короткое мгновение.

– Не работает… почти не действует! – прошипел Орлан, лихорадочно выпуская вторую стрелу, которая также отскочила от кристаллической брони. – Его не остановить обычным оружием! Эта тварь не чувствует боли и не боится ничего!

Внезапно оглушительный рев мотора разрезал напряженную тишину. Из-за невысокого заснеженного холма, взметая тучи снежной пыли, вынырнул старенький, но еще крепкий «УАЗ»-«буханка» Николая, бывшего афганца, хозяина СТО. Он с визгом затормозил у самой кромки льда и выскочил из кабины с тяжелой монтировкой в руках – массивным стальным ломом с зазубренным, заостренным концом.

– Эй, лесные! Помощь принимаете?! – рявкнул он, оценивая обстановку и размахивая своим импровизированным оружием. – Берите эту гадину в клещи! Не дайте ей уйти!

Геннадий, коренастый владелец бара «У Геннадия», бывший боксер с перебитым носом, появился следом за ним, тяжело дыша и волоча за собой старую, но надежную бензопилу «Дружба». Он с силой дернул за шнур стартера, и мотор с оглушительным ревом ожил, разрывая тишину и наполняя воздух запахом бензина и выхлопных газов. Биоробот медленно обернулся на новый, громкий звук, его желтые глаза-сенсоры сузились, фокусируясь на новой угрозе.

– Ну, сейчас ты у меня попляшешь, сука железная, – проворчал Николай, обходя монстра сбоку и занося монтировку для удара.

Мощный удар пришелся точно по коленному суставу чудовища. Кристаллы на нем с треском лопнули, но не рассыпались полностью. Биоробот издал оглушительный, скрежещущий рев и, взмахнув своей когтистой клешней, отшвырнул Николая в глубокий сугроб у берега. Геннадий, не теряя ни секунды, рванул вперед с ревущей бензопилой. Острые зубья с визгом впились в бок монстра, там, где кристаллическая броня была тоньше, высекая сноп ярких, оранжево-синих искр и разбрызгивая черную, маслянистую жидкость.

– Теперь! Аня, сейчас! – закричал он, из последних сил удерживая пилу, которую пытался вырвать из его рук биоробот.

Аня, воспользовавшись тем, что монстр отвлекся, молнией бросилась под его занесенные для удара клешни. Она вонзила свой нож по самую рукоять в глубокую трещину в его кристаллическом панцире, оставленную бензопилой Геннадия, целясь точно в то место, где она видела тускло пульсирующую красным светом энергетическую линию, его искусственное сердце. Черная, густая, как горячий мазут, жидкость с шипением брызнула ей на лицо и одежду, обжигая холодом. Биоробот замер на полушаге, его огромное тело пронзила крупная, судорожная дрожь, желтый, бездушный свет в его глазах на мгновение яростно вспыхнул, а затем… погас. Чудовище с глухим, тяжелым стуком рухнуло на лед, проломив его и наполовину уйдя под воду.

Людмила Петровна, главврач Колымажской больницы, подбежавшая вместе с Катей к месту схватки с наспех собранной медицинской сумкой, застыла над безжизненным телом. От него исходил слабый, но тошнотворный, едкий запах озона и чего-то горелого, неземного. Ее руки заметно дрожали, когда она с отвращением приподняла обломок иссиня-черного кристалла, острого, как бритва, и неестественно легкого, словно он был сделан из пустоты.

– Это… это не природное, – прошептала она, ее голос был полон ужаса и какого-то болезненного любопытства ученого. – И это не просто мутация. Это… полная, целенаправленная, технологическая перестройка организма на клеточном уровне. Смотрите. – Она указала на зияющую рану в груди монстра, где из-под обломков кристаллического панциря и разорванной плоти виднелось нечто невероятное. Под слоем льда и запекшейся черной жижи, в груди монстра, там, где должно было быть сердце, тускло пульсировал некий плотный, многогранный кристаллический узел, по структуре напоминающий сросшиеся, хаотично переплетенные кристаллы диоксида кремния, но зловещего, темного, почти черного цвета. От этого центрального узла, словно корни или нервные волокна гигантского, чужеродного организма, расходились по всему телу тонкие, едва заметные, но ярко светящиеся синеватым светом нити, состоящие, как предположил Дмитрий, внимательно их рассмотрев под своим увеличительным стеклом, из тех самых микроскопических наночастиц, которые они уже видели в крови зараженных людей и животных. Эти нити не просто светились. Они ритмично, но с какой-то чужой, нечеловеческой, механической точностью, пульсировали, вспыхивали в определенном, сложном, повторяющемся порядке. Дмитрий, который как раз поднес к вскрытой груди монстра свой модифицированный частотомер, внезапно побледнел еще сильнее и указал на дрожащую стрелку прибора.

– Людмила Петровна, Катя… смотрите! Эта пульсация… она… она идеально синхронизирована! Ее ритм полностью совпадает с тем самым монотонным, давящим гулом Кокона на частоте сто сорок пять и тридцать две сотых герца, который теперь постоянно висит над городом и который регистрирует мой прибор!

Людмила Петровна и Катя с ужасом переглянулись. Теперь становилось ясно: это 'сердце' было не просто имплантом, оно было напрямую подключено к самому Кокону, являясь его неотъемлемой, подчиненной частью, его полевым эффектором, исполнителем его воли. Кристаллы, покрывавшие тело биоробота, росли прямо из этого центрального устройства, как уродливые ветви на больном дереве, пронизывая всю плоть, замещая ее, срастаясь с костями, превращая живой организм в часть этой чудовищной, нечеловеческой машины.

– Они вживили ему это… или оно само в нем выросло, – сказал Николай, подходя ближе и вытирая кровь с разбитого лица. – Как раковая опухоль. Или… как процессор в какой-то дьявольский компьютер.

Аня устало коснулась своего амулета. Сквозь плотную кожу она чувствовала его ответную вибрацию – тот же самый низкочастотный, давящий гул, что теперь постоянно исходил от накрывшего их Кокона.

– Это не болезнь, – сказала она тихо, глядя на поверженное чудовище. – Его сделали оружием. Бездушной частью их армии.

Позже, в наспех оборудованном импровизированном морге Колымажской больницы (бывшей продуктовой кладовке, пропахшей мышами и плесенью), Людмила Петровна, при тусклом, колеблющемся свете керосиновой лампы, вместе с бледной, но решительной медсестрой Катей и неожиданно появившимся Дмитрием "Химиком", пыталась провести более детальное вскрытие и исследование останков биоробота. Катя, зная его живой интерес к аномальным явлениям, кристаллам и его недавние опыты с Аней и Искрой, сразу после того, как тело монстра доставили в больницу, послала за ним одного из уцелевших подростков, Глеба, который, несмотря на пережитый ужас, вызвался помочь. Дмитрий примчался немедленно, захватив с собой сумку с пробирками, реактивами и своим самодельным увеличительным стеклом. Работа была жуткой, тошнотворной и невероятно опасной – от расчлененного тела исходило слабое, но ощутимое, почти физически осязаемое излучение, вызывавшее сильную головную боль, тошноту и слабость. Им пришлось обмотать руки и лица тряпками, пропитанными дефицитным самогоном, в качестве примитивной, но хоть какой-то защиты.

– Это не просто неконтролируемый рост кристаллов, Катя, Дмитрий, – сказала Людмила Петровна, ее голос дрожал от усталости и напряжения, когда она осторожно отделяла медицинским пинцетом один из черных, острых шипов от остатков мышечной ткани. – Это… это полная, тотальная биохимическая и структурная перестройка всего организма. Смотрите внимательно, – она указала на срез ткани под самодельным увеличительным стеклом, которое Дмитрий принес из школы, – видите эти микроскопические, почти невидимые темные частицы, похожие на мельчайшие металлические опилки или споры какого-то грибка? Они внедряются в живые клетки, как… как нанороботы, о которых я когда-то читала в старых, еще советских фантастических романах. И они, эти наночастицы, запускают процесс стремительной кристаллизации изнутри, используя саму органику тела как строительный материал, как питательную среду. Как будто мириады крошечных, невидимых глазу механизмов строят себе прочную броню и смертоносное оружие прямо в теле несчастного хозяина. Эти темные, иссиня-черные кристаллы, что прорастают наружу, – это их продукт, их внешний экзоскелет, и, похоже, они же служат им и источником какой-то неизвестной нам энергии, и управляющими центрами, связанными с тем центральным 'сердцем'. Это не болезнь в чистом, привычном нам виде. Это… невероятно изощренная, враждебная, чужеродная биоинженерия. А у нас здесь ни нормальных реактивов, ни современного оборудования, чтобы хотя бы попытаться понять, как это остановить, как с этим бороться. Мы тут как дикари с дубинами и копьями против танков последней модели.

Дмитрий, бледный от увиденного, но с лихорадочно горящими от научного интереса и азарта глазами, осторожно, стараясь не прикасаться голыми руками, собирал образцы чужеродных кристаллов и пораженных тканей в пустые стеклянные банки из-под консервов, которые они нашли в подвале, и тщательно их закупоривал самодельными пробками.

– Нужно срочно изучить их химический состав, – бормотал он себе под нос. – Понять, на какой энергии они работают, как они взаимодействуют с органикой. Может быть, есть какой-то способ нарушить их внутреннюю структуру… или разорвать их связь с этим проклятым управляющим центром.

Людмила Петровна устало, тяжело потерла воспаленные глаза.

– Распорядись, Катя, чтобы Валера похоронил это… это нечто… как можно дальше от жилья и от реки. И пусть присыплет все хлоркой, если найдет хоть немного в наших скудных запасах. И чтобы никто, слышишь, никто не прикасался к телу голыми руками! Это может быть заразно!

Валера, вошедший в этот момент в их импровизированную лабораторию с грубо сколоченными носилками, чтобы унести жуткие останки, лишь угрюмо, безрадостно хмыкнул.

– Хлоркой, значит? А лопату мне новую не выдадите, доктор? А то моя последняя на этой мерзлой, проклятой земле сломалась. Да и силенок копать глубоко что-то совсем нету, на одной воде да гнилой картошке далеко не уедешь в этом вашем ледяном лете.

Людмила Петровна ничего не ответила, лишь тяжело, безнадежно вздохнула. Катя тем временем лихорадочно перебирала остатки бинтов и ваты в ржавом металлическом медицинском ящике – чистых перевязочных материалов почти не осталось, приходилось снова и снова застирывать и кипятить старые, использованные бинты. Город стремительно погружался в мрачное средневековье, только враг на этот раз был не с земли, а из далекого, холодного космоса.

К вечеру в эвенкийском стойбище, у большого, жарко горящего костра, собрались те немногие, у кого еще горели глаза и осталась воля к сопротивлению. Николай сосредоточенно чистил ствол своего старого, но надежного охотничьего ружья, Геннадий молча делился с присутствующими остатками самогона из своей походной фляги. Даже Глеб с Витькой, спасшиеся от биоробота, притихшие и повзрослевшие за один день, сидели у костра, внимательно слушая взрослых.

– Их будет больше, – сказала Аня тихо, но твердо, ее голос не дрогнул. Она бросила в огонь иссиня-черный, острый кристалл, который она подобрала у тела поверженного биоробота. Кристалл с резким треском и шипением распадался на мириады зловонных, маслянистых искр, источая резкий, удушливый запах озона. – Они превратят в таких тварей всех – и людей, и зверей. Если мы их не остановим.

Орлан мрачно кивнул, медленно и тщательно натирая тетиву своего боевого лука куском медвежьего жира. Тускар, перевязывая полученную в схватке рану на руке, бросил тяжелый взгляд через замерзшую реку – туда, где в темноте мерцали редкие, тусклые огни лесопилки, убежища «Волков».

– Завтра утром пойдем к ним, – сказала Аня, не ожидая возражений и не спрашивая ничьего совета. В ее голосе звучала новая, незнакомая ей самой твердость и решимость. – Или мы объединимся и будем сражаться вместе, или умрем поодиночке, как затравленные звери. Другого пути у нас нет.

Над погруженным во тьму и холод Колымажском, зловещее, ядовито-оранжевое небо Кокона тускло мерцало, как гигантский, поврежденный экран сломанного инопланетного телевизора. Где-то в глубине бескрайней, заснеженной тайги, в ответ на гибель своего собрата, протяжно, тоскливо и угрожающе завыли другие, нечеловеческие голоса. Охота только начиналась.

Глава 26: Холодный союз

Заброшенная школа №2, превратившаяся в ледяной склеп, встретила их протяжным скрипом расшатанных оконных ставень и ледяным, пронизывающим до костей сквозняком, от которого изо ртов Ивана и Ани тут же повалил густой, белый пар. Стояла середина проклятого энергетическим Коконом июля, а температура на улице, да и внутри полуразрушенного здания, упорно не поднималась выше минус пяти. Снег, тонким, грязноватым, смерзшимся слоем покрывавший двор школы и полы в коридорах, хрустел под их ногами, как битое стекло. Низкий, вибрирующий гул, исходящий от Кокона, казалось, проникал в самые кости, въедался в мозг, делая всех еще более нервными, раздражительными и подозрительными.

Иван стоял у выбитого входа в бывший спортзал, плотнее запахивая свою рваную, залатанную телогрейку, подбитую какими-то грязными тряпками, которые едва защищали от пронизывающего, арктического холода. Его пальцы, обмотанные кусками старой, задубевшей мешковины вместо перчаток, уже почти потеряли чувствительность. За его спиной, скрестив руки на груди и ежась от холода, стояла Гроза, ее обычно румяное, дерзкое лицо было серым от усталости, хронического недоедания и постоянного, изматывающего озноба. Костястый, которого все еще мучила острая боль в плохо заживающей раненой ноге после недавней стычки у заброшенного тарного комбината, сидел на корточках, вертел в руках бесполезную, пустую зажигалку и то и дело пытался дышать на свои озябшие, синие ладони.

Когда из-за заснеженного холма, кутаясь в потертые оленьи меха и самодельные куртки из брезента и старых одеял, показались Аня и ее немногочисленные «Тени», стало очевидно, что общая нужда и всепроникающий холод давно уже уровняли всех. Их лица были такими же изможденными, запавшими, а дыхание превращалось в густые облачка пара на стылом, неподвижном воздухе. На полу в углах бывшего спортзала, где они сошлись для этого тяжелого, вынужденного разговора, лежал тонкий, хрупкий слой инея, поблескивающий в тусклом свете, пробивавшемся сквозь заколоченные досками окна. Металлические части их импровизированного оружия – ножи и кастеты «Волков», острые наконечники стрел и копий «Теней» – были на ощупь ледяными, обжигающими кожу даже сквозь перчатки.

Пока лидеры готовились к разговору, их люди, подчиняясь древнему инстинкту недоверия к чужакам, инстинктивно разбрелись по разным углам огромного, гулкого здания, стараясь держаться своих. Кто-то из «Волков», как вечно голодный Лис, уже пытался взломать заколоченную дверь кабинета завхоза, надеясь найти там забытые запасы консервов или хотя бы старую, но еще годную аптечку. Бизон и Дым с остервенением ломали остатки деревянных парт и спортивных снарядов, чтобы развести небольшой костер прямо на бетонном полу спортзала, но сырое, промерзшее дерево нещадно чадило и почти не давало тепла, лишь едкий, горький дым ел глаза и вызывал приступы кашля. «Тени», более привычные к суровым условиям выживания в дикой природе, молча и сосредоточенно осматривали остатки замерзшего школьного сада, выкапывая из-под твердой, как камень, мерзлой земли какие-то мелкие, скрюченные коренья, которые, возможно, могли бы сгодиться в пищу.

– Эти твари, что лезут из всех щелей, не остановятся, – Иван потер озябшие, почти онемевшие руки, его голос был хриплым от холода и усталости. – Тот урод-рыбак, что превратился в иглобрюха, эти волки-мутанты, что рвут всех без разбора… это только начало, цветочки. И я не удивлюсь, если ваши хваленые лесные духи первыми побегут, поджав хвосты, когда настоящая, серьезная заваруха начнется. У нас почти не осталось еды. Патронов – кот наплакал, да и те отсырели. Ваши стрелы… они против этой ихней бронированной дряни как детские зубочистки.

Аня резко перебила его, ее слова тоже сопровождались густым облачком пара:

– Мои лучшие охотники уже несколько дней возвращаются с пустыми руками. Лес замерз и молчит, звери либо сбежали, либо… изменились, как та волчица. А ваши хваленые "городские нычки", Иван, давно уже пусты или охраняются теми, кто посильнее и позубастее вас. Мы все здесь окоченеем от холода раньше, чем нас сожрут эти твари, если будем и дальше мериться, у кого нож длиннее или кто громче рычит. Твой Бородач до сих пор в бреду и воет по ночам, как раненый зверь, а мой Вихрь едва дышит после последней вылазки. И это, я боюсь, только начало.

– Значит, договариваемся, – Иван с силой сплюнул на покрытый инеем бетонный пол. Слюна мгновенно замерзла, превратившись в ледяную кляксу. – Не потому, что я тебе верю, шаманка. И не потому, что твои ребята вдруг стали мне родней. А потому, что выбора у нас, похоже, больше нет. Ни у тебя, ни у меня. Вместе держим оборону. Вместе ищем жратву и топливо. Ваши знают лесные нычки и тропы, мои – городские подвалы и склады. Может, так протянем немного дольше. И… информация. Все, что узнаем об этих гадах, о том, что происходит, – делимся сразу, без утайки. Но если кто-то из твоих или из моих попытается играть в свою игру за спиной у других, если кто-то предаст… разговор будет очень короткий. И очень неприятный для предателя.

Аня холодно, изучающе посмотрела ему в глаза. Ее лицо было спокойным, но в глубине темных, как ночная тайга, зрачков горел холодный, решительный огонь.

– Я тоже не питаю никаких иллюзий насчет твоих "Волков", Иван. Многие из них – просто отморозки и мародеры. Но сейчас не время для старых счетов и взаимных обид. Мы принимаем твои условия. Но предательство не будет прощено. Ни духами нашей земли, ни нами.

За спиной Ивана Гроза злобно сощурилась, ее рука непроизвольно легла на рукоять тяжелой цепи, висевшей у нее на поясе, но она промолчала, встретившись с коротким, но очень тяжелым взглядом своего вожака. Бизон, стоявший рядом с Иваном, наоборот, едва заметно кивнул, одобряя решение – он, как никто другой, понимал, что в одиночку им не выстоять.

Серый, который после изгнания и своего… преображения… уже успел собрать вокруг себя небольшую, но очень жестокую банду из таких же отчаявшихся отморозков, и теперь с несколькими верными ему головорезами скрывался в полуразрушенных руинах старого речного порта, наблюдая за происходящим у школы издалека, через треснувший бинокль, лишь криво, презрительно усмехнулся, увидев это вынужденное "перемирие".

– Слабаки, – прошипел он, его голос стал ниже и грубее, а на руке, где раньше был черный кристалл, теперь виднелись уродливые, выступающие костяные наросты. – Объединились, чтобы вместе сдохнуть. Ну что ж, я им в этом с удовольствием помогу. Скоро. Очень скоро.

Со стороны "Теней" старый, опытный охотник Тускар, чье морщинистое, обветренное лицо было похоже на кору древнего, многовекового дерева, недоверчиво и хмуро покачал головой, но подчинился воле Ани, своей молодой предводительницы. Орлан, как всегда, оставался внешне невозмутим, но его пальцы не отрывались от гладкой тетивы лука, готового в любую секунду послать смертоносную стрелу.

Хрупкое, ненадежное, как первый тонкий лед на скованной морозом Колымажке, перемирие было заключено. Оно родилось не от внезапно вспыхнувшей симпатии или запоздалого доверия, а от ледяного, всепроникающего дыхания смерти, которое они оба, и Иван, и Аня, отчетливо почувствовали за своей спиной. Иван и Аня протянули друг другу руки – их ладони, покрытые старыми мозолями, шрамами и свежими, еще кровоточащими царапинами, на мгновение крепко соприкоснулись, и оба, не сговариваясь, почувствовали не только холод загрубевшей кожи, но и жесткую, упрямую, отчаянную решимость другого выжить любой ценой. Они разошлись, не сказав больше ни слова, каждый к своим настороженно молчавшим людям.

Впереди их ждала полная, пугающая неизвестность, полная смертельных опасностей, возможного предательства и отчаянной, изматывающей борьбы за каждый глоток воздуха, за каждый кусок хлеба, за каждую прожитую минуту. Их холодный, вынужденный союз, рожденный первобытным страхом и суровой необходимостью, должен был пройти жестокую проверку огнем, льдом и кровью в этом проклятом, изолированном от всего мира городе.

Глава 27: Наследие Семёнова и зов прошлого

Холодная, беззвездная луна, проглядывающая мутным, оранжевым диском сквозь ядовитую дымку Кокона, окрашивала заиндевевший снег и обледенелые руины Колымажска в цвет запекшейся ржавчины. Участковый Горохов, съежившись, прижался к облупившейся, ледяной стене заброшенного хлебозавода, его дыхание вырывалось изо рта густыми, белыми облачками. Он дрожал, и не только от пронизывающего до костей холода. В кармане его старого, потертого пальто неприятно жгла бедро увесистая пачка документов, кое-как завернутых в кусок полиэтилена.

– Ты? – из густой темноты разрушенного проема бесшумно выступила фигура Марка, его молодое, осунувшееся лицо было почти полностью скрыто глубоким капюшоном.

– Молчи, ради бога, молчи, – прошипел Горохов, испуганно озираясь по сторонам, на пустые, темные глазницы окон. – Если Семёнов или эти… эти звери из "Восхода"… узнают, что я тебе передал эти бумаги, нам обоим крышка. Сразу. Здесь – часть его последней переписки с военной базой и их ненасытными московскими кураторами. Касается напрямую "Метеора" и того, что они тут вытворяли в последние годы, особенно перед тем, как вся эта чертовщина началась. Передай Ане или Ивану, как сможешь, пусть разберутся, может, найдут что-то. Может, это поможет им понять, с кем мы на самом деле имеем дело. И почему этот гад Семёнов так легко и быстро бросил город – он просто выполнял приказ по "эвакуации наиболее ценных активов", а мы с тобой, Марк, и все остальные жители Колымажска, похоже, в эти "ценные активы" не входили. Мы для них – просто мусор.

В толстой папке, которую Горохов с дрожащими руками сунул Марку, были не только копии секретных приказов об усилении режима строжайшей секретности вокруг Зоны 12-К и подробные списки "нежелательных и потенциально опасных лиц", подлежащих немедленной "нейтрализации" в случае объявления чрезвычайного положения, но и несколько оперативных отчетов о "возрастающей нестабильной активности объекта 'Тынгырай' (так военные, похоже, в своих документах называли то, что древние повстанцы оставили глубоко под землей) и срочные рекомендации по его экстренной консервации с использованием спецсредств или полному уничтожению в случае невозможности установления контроля".

После заключения того хрупкого, вынужденного перемирия у замерзшего моста, Иван и Аня, хоть и по-прежнему не доверяли друг другу полностью, слишком глубоки были старые раны и обиды, оба отчетливо понимали: чтобы выжить в этом ледяном аду, им нужна любая, даже самая ничтожная информация, любая зацепка.

– Та школа, заброшенная, где мы тогда схлестнулись, – сказал Иван, глядя на Аню исподлобья, когда они ненадолго, под покровом ночи, встретились на нейтральной территории у скованной льдом реки. Его голос был хриплым от холода и постоянного напряжения. – Ты говорила, там бумаги какие-то находила. «Метеор» этот проклятый… Может, там еще что-то осталось. Или эти твои синие кристаллы… нужно понять, как они работают, может, они не только светятся красиво.

Аня молча кивнула, ее лицо в неверном свете оранжевой луны казалось высеченным из камня.

– Подвал. Там старый, ржавый сейф был. Я не все тогда забрала, не до того было. Думала – мусор, старые отчеты геологов. Но после того, как упал "огненный змей", и мы нашли на месте крушения те синие кристаллы… я вспомнила, что в том сейфе, в одной из папок, были какие-то похожие зарисовки, символы.

Вдвоем, прихватив с собой предусмотрительного Тихого со стороны «Волков» (он мог что-то понять в старой технике или документах) и юную, но очень чувствительную к энергиям шаманку Искру со стороны «Теней», они снова отправились к зловещим руинам заброшенной школы №2.

Подвал встретил их все той же могильной сыростью, запахом плесени, тлена и чего-то еще, неуловимо тревожного. Старый, вросший в бетонный пол сейф поддался лишь после нескольких отчаянных, согласованных ударов тяжелым ломом, который они притащили с собой. Дверца отлетела с протяжным, мучительным скрежетом.

Внутри, помимо уже знакомых Ане пыльных папок с отчетами геологов 1980-х годов о "незначительных магнитных аномалиях", обнаружились и другие, гораздо более старые и интересные документы. Аня дрожащими от волнения и холода пальцами достала ветхую, рассыпающуюся от времени картонную папку с полустертым грифом «Сов. секретно. Экспедиция "Колыма-53". Лично товарищу Берия». В ней, помимо полевых журналов, заполненных убористым почерком и описывающих "странные, пульсирующие синие огни в небе" и загадочные контакты с местным старым шаманом Улукитканом, говорившим о "людях, пришедших со звезд, которые принесли с собой синие камни исцеления и вечного света", лежало несколько тонких, гибких металлических пластин, испещренных теми же самыми сложными спиральными и треугольными символами, что Аня уже видела на стенах той таинственной пещеры в тайге, где разбился вертолет полковника Морозова.

Искра тем временем, обшаривая другие коробки, заваленные старыми школьными картами, выцветшими плакатами и сломанными учебными пособиями, нашла несколько пожелтевших, хрупких листов ватмана с грубыми, но очень детальными зарисовками: там были изображены не только уже знакомые им спиральные символы и схематичный силуэт высокого, тонкого гуманоида с большими глазами, но и подробные схемы каких-то непонятных устройств, напоминающих одновременно и древние музыкальные инструменты, и сложные, многоэлементные антенны. Подпись под одной из таких схем, сделанная синим химическим карандашом, гласила: "Гармонический резонатор. Экспериментальный образец. Проект 'Синяя Птица'. Испытания временно прерваны по приказу из Центра".

И, наконец, на самом дне пыльной картонной коробки, бережно завернутый в кусок истлевшего, промасленного брезента, лежал он – небольшой, размером с крупное голубиное яйцо, идеально гладкий, словно отполированный водой и временем, кристалл насыщенного, глубокого, почти живого синего цвета. Когда Аня осторожно взяла его в руку, он слабо, но ощутимо пульсировал теплом, словно внутри него билось крошечное, горячее сердце, и ее шаманский амулет на шее тут же отозвался едва заметной, но настойчивой вибрацией, а древний родовой узор из трех спиралей на ее предплечье на мгновение вспыхнул и стал ярче, видимым даже в полумраке подвала.

– Смотрите! – Аня, затаив дыхание, поднесла синий кристалл к одной из тонких металлических пластин с выгравированной на ней сложной спиралью. В тот же миг кристалл в ее руке вспыхнул еще ярче, заливая их лица мягким, голубоватым светом, и на его идеально гладкой поверхности, словно выгравированные чистым светом, на мгновение проступили тонкие, изящные, переплетающиеся линии, в точности повторяющие древний, загадочный узор на металлической пластине. От самой пластины же пошел едва слышный, но очень чистый, мелодичный звон, похожий на звук далекого камертона или хрустального колокольчика.

Искра, чья природная чувствительность к тонким энергиям была сейчас обострена до предела, осторожно взяла кристалл у Ани. Ее собственные шаманские амулеты – коготь рыси, зуб волка, медвежий клык – тут же откликнулись легким, приятным покалыванием и теплом.

– Этот камень… он живой, – прошептала она, благоговейно закрыв глаза. – Он помнит. Он помнит песни звездных странников, их голоса, их прикосновения. Он может петь им в ответ… если знать правильные слова или нужные знаки.

Тихий, который до этого молча и с некоторым недоверием наблюдал за действиями девушек, достал из своей объемистой сумки видавший виды, но, похоже, рабочий самодельный частотомер. Он осторожно, стараясь не нарушить хрупкое равновесие, поднес датчик своего прибора к кристаллу в руках Искры. Стрелка прибора, до этого хаотично дергавшаяся от фонового, давящего гула Кокона, на мгновение замерла, а затем плавно, уверенно качнулась, фиксируя слабые, но отчетливые, гармоничные колебания на определенной, ранее не встречавшейся ему частоте, которая явно отличалась от враждебного гула Кокона.

– Это… это не помехи, – пробормотал Тихий, его глаза за толстыми стеклами очков возбужденно блеснули. – Это чистый, структурированный сигнал. Другой. Он похож на тот, что я ловил от упавшего объекта повстанцев, но… этот более стабильный, более сложный и… осмысленный.

Вдохновленная этим открытием, Искра быстро огляделась по сторонам. На полу валялись обломки старых, разломанных парт, куски отвалившейся штукатурки, строительный мусор. Она подобрала относительно плоский, большой камень, на котором сквозь слои пыли и въевшейся плесени проступали следы каких-то старых, полустертых надписей.

– Дайте мне что-нибудь острое, пожалуйста, – попросила она, ее голос дрожал от волнения.

Иван молча протянул ей свой тяжелый, видавший виды нож. Искра, вспомнив зарисовку одного из самых простых спиральных символов с металлической пластины, неуверенно, но очень старательно начала выцарапывать его на поверхности камня. Затем она взяла у Ани синий кристалл и бережно положила его в самый центр нарисованной спирали. Сосредоточившись, она прикрыла глаза и начала тихо, почти неслышно напевать древний эвенкийский обережный напев – тягучую, монотонную, горловую мелодию, которой ее когда-то научила бабушка Ани для отпугивания злых духов и призыва добрых.

Дмитрий "Химик", который присоединился к ним некоторое время назад, после того, как взволнованный Тихий прибежал в школу с новостью о невероятной находке в подвале, и которого сразу же заинтересовала эта необычная сцена, внезапно предложил:

– В некоторых отчетах "Метеора" упоминалось, что эти синие кристаллы иногда реагировали на слабые электрические разряды. Может, попробовать использовать слабый источник тока, чтобы попытаться "активировать" его сильнее? У меня есть несколько батареек от фонарика.

Тихий тут же подхватил идею и быстро, на коленке, соорудил простейшую электрическую цепь, подключив ее к тонкой медной проволоке, которой он осторожно обмотал основание синего кристалла, лежавшего на камне со спиралью.

Внезапно, в тот самый момент, когда Тихий замкнул цепь, синий кристалл на камне вспыхнул так ярко, что на мгновение ослепил их всех. Мягкая, пульсирующая, голубоватая волна чистого света прокатилась по всему подвалу, осветив их изумленные лица. И все четверо одновременно ощутили это – гнетущее, давящее на виски, вызывающее тошноту и страх присутствие Кокона на несколько драгоценных секунд словно отступило, стало тоньше, слабее. Головная боль, мучившая Ивана последние несколько дней, заметно ослабла. Даже воздух в подвале, казалось, стал чище, легче дышать. Эффект был недолгим, всего несколько секунд, но он был ошеломляющим, невероятным.

Тихий, неверяще глядя на свой частотомер, почти закричал от восторга:

– Есть! Получилось! Гул Кокона… он изменился! Частота сто сорок пять и тридцать две сотых герца… она на мгновение сбилась, появились сильные помехи в его структуре! Его можно… его можно глушить!

– Получилось… – выдохнула Аня, не веря своим глазам, глядя то на сияющий кристалл, то на уставшую, но счастливую Искру. Иван молчал, но в его обычно суровых, колючих глазах впервые за долгое время появился не просто отблеск упрямства и затаенной злости, а настоящий, живой проблеск чего-то похожего на надежду. Они нашли способ влиять на этот проклятый Кокон. Слабый, почти незаметный, временный, но это был их первый, реальный шаг к сопротивлению.

Иван тем временем, пока девушки и Тихий возились с кристаллом, продолжал разбирать остальные бумаги из старого сейфа «Метеора» пятидесятых годов… В одной из папок, подшитых под грифом "Экспериментальные системы связи", он наткнулся на несколько листов с техническими расчетами и схемами.

– Тихий, глянь-ка сюда, – позвал Иван, его голос звучал возбужденно. – Тут про какие-то частоты говорится, испытания какого-то передатчика…

Тихий быстро подошел, склонившись над документами. В рукописных записях инженера «Метеора» упоминался экспериментальный войсковой передатчик коротковолнового диапазона и совершенно конкретная, выделенная красным карандашом частота – 7.77 мегагерц… Тихий лихорадочно, дрожащими пальцами, переключил свою модифицированную армейскую рацию на указанную частоту. Эфир был почти полностью забит мощными, хаотичными помехами Кокона… Но сквозь этот адский хаос, на самом пределе слышимости, Тихий вдруг уловил… да, это была она! Та самая короткая, чистая, мелодичная последовательность из пяти восходящих тонов, которую он уже слышал ранее, когда синий кристалл Ани был особенно активен, и которую он тогда списал на случайные помехи или галлюцинации. Сигнал был невероятно слабым, он почти тонул в грохоте и шипении помех, но он был! Он был реальным!

Глава 28: Шёпот в статике и светящаяся кора

Угол просторного, гулкого цеха №3 на лесопилке все больше походил на гнездо безумного изобретателя или секретную лабораторию алхимика из средневековья. Стены, испещренные углем и мелом схемами неизвестных частот, обрывками каких-то шифров и зарисовками спиральных символов, едва заметно дрожали от низкочастотного, всепроникающего гула Кокона, который стал неотъемлемой частью их жуткой реальности. Тихий, с перепачканными в саже и канифоли пальцами, худой и осунувшийся, но с лихорадочным блеском в глазах за толстыми стеклами очков, склонился над своей многострадальной армейской рацией Р-105М, выпотрошенной почти до последнего винтика и теперь мало напоминавшей свой первоначальный облик. Вместо штатной телескопической антенны из нее теперь торчала причудливая, почти инопланетная на вид конструкция – тугая спираль из толстой медной проволоки, форма которой была не случайной – он несколько бессонных ночей корпел над теми самыми обрывками схем гармонических резонаторов и волновых диаграмм, что они нашли в подвале старой школы, пытаясь с почти математической точностью воспроизвести один из самых простых, но, как он интуитивно, почти на грани безумия, чувствовал, ключевых и действенных символов древних повстанцев. Эта сложная спираль была намертво, почти намертво, обмотана вокруг ржавой, щербатой, видавшей виды стальной пилы, грубо воткнутой в прогнивший деревянный стол – Тихий, после бесчисленных экспериментов, методом проб и ошибок обнаружил, что этот массивный, заземленный кусок металла каким-то непостижимым образом фокусирует или стабилизирует тот невероятно слабый, почти призрачный сигнал, который он пытался поймать. На столе, рядом с остывшим, покрытым нагаром паяльником, лужицами застывшего припоя и жестяной банкой с канифолью, лежал один из ярко-синих, мерцающих кристаллов, который Аня несколько дней назад дала ему для этих отчаянных экспериментов, и он, следуя не столько строгой научной логике, сколько какому-то внезапному озарению и тем самым загадочным схемам из подвала, с риском для последней работающей рации, пытался хитроумно интегрировать этот кристалл в ее приемный контур, отчаянно надеясь, что кристалл сможет каким-то чудом усилить или отфильтровать нужную, спасительную частоту от всепоглощающего шума Кокона. Вокруг в творческом беспорядке валялась груда выпаянных из старых телевизоров и радиоприемников транзисторов, конденсаторов и каких-то непонятных плат, а на углу стола сиротливо лежала аудиокассета «Маяк» с выведенной на ней красным фломастером надписью: «ПОСЛЕДНИЙ ЭФИР. 23.07.93. КОНЕЦ СВЯЗИ».

– Ты спать-то когда собираешься, гений наш непризнанный? – Лис, прокравшийся в цех почти бесшумно, с силой швырнул на стол жестяную банку тушенки, едва не задев при этом паутину тонких, разноцветных проводов, тянувшихся от рации к какому-то самодельному блоку.

Тихий даже не вздрогнул, полностью поглощенный своим занятием. Его очки, заляпанные каплями припоя и жирными отпечатками пальцев, отражали мерцающий огонек паяльника, который он как раз разогревал на пламени свечи.

– Они глушат не все частоты, Лис, не все, – пробормотал он, не отрываясь от своих манипуляций и осторожно поднося синий кристалл ближе к своей самодельной спиральной антенне. – Есть… есть очень узкая щель. Та самая, на семидесяти семи и семи мегагерцах, о которой было в тех бумагах из "Метеора". Я почти поймал их устойчивый сигнал вчера в школе… нужно только еще немного усилить прием или… или найти правильную модуляцию, правильный ключ.

Лис скептически фыркнул, с сомнением глядя на этот хаос из микросхем, проводов и непонятных деталей:

– Щель? Да тут щели только в твоей башке, Тихий. И скоро она совсем треснет от этого твоего радио, если ты не начнешь нормально жрать и спать.

Ночь снова вцепилась в промерзший Колымажск своими ледяными, безжалостными клыками. Тихий, завернувшись в старое, дырявое солдатское одеяло с выгоревшими, едва различимыми звездами, не отрываясь, крутил ручку точной настройки своей модифицированной рации. Динамик с надсадой шипел, трещал, выплевывая уже ставший привычным, монотонный, давящий на мозг гул на частоте 145.32 Гц – ненавистный пульс энергетического Кокона. Внезапно, когда надежда уже почти оставила его, помехи дрогнули, словно споткнулись. В тот самый момент, когда синий кристалл, хитроумно и рискованно включенный им в высокочастотную цепь рядом с самодельной антенной, едва заметно, но отчетливо пульсирнул мягким, чистым, голубоватым светом, а Тихий, вспомнив одну из особенно сложных модуляционных схем, которую он часами разглядывал на металлических пластинах повстанцев и которую он с невероятным трудом и упорством сумел воспроизвести на своей кустарной, но работающей приставке к рации, изменил модуляцию передаваемого им слабого, почти неразличимого тестового сигнала… сквозь оглушительный шум и треск прорвался ОН – чужой, неземной, но такой долгожданный голос:

– "…с-с-ш-ш… семь… ключ… един… спир-р-раль… Най-н-нач… жи-и-ив… опа-а-асность… близ-с-ско…"

Голос был нечеловеческим, глубоко искаженным помехами и расстоянием, почти неузнаваемым, это была странная, пугающая смесь скрежета металла, шелеста сухого песка, тихого шепота и резких электронных помех, но в нем, несомненно, слышались осмысленные, хоть и обрывочные, слова, похожие на древние эвенкийские наречия, перемешанные с какими-то совершенно незнакомыми, гортанными звуками. Тихий замер, его сердце пропустило удар, а потом бешено заколотилось в груди в такт мерцанию тусклой лампы над столом. Он инстинктивно наклонился ближе к динамику, боясь пропустить хоть слово.

– "…с-с-паси… их… крис-с-сталл… душ-ш-ша… син-н-ний… не дай… тьме… погло-о-о…"

За этим последовал оглушительный, нарастающий вой, такой низкий и мощный, что задрожали не только стаканы с болтами на столе, но и сами стены цеха. Это был уже не далекий, слабый сигнал повстанцев. Это был яростный, грозный ответ самого Кокона. Мощный, давящий, полный ледяной, нечеловеческой угрозы. Словно кто-то огромный, невидимый и безгранично злой заметил их отчаянные попытки пробиться сквозь его пелену и грубо, властно предупреждал, чтобы они не лезли, куда не следует, не будили лихо, пока оно тихо. Тихий в ужасе впился пальцами в край стола, его лицо побелело, как полотно. Старенький кассетный магнитофон рядом с рацией жалобно захрустел, но продолжал записывать эти кошмарные звуки на пленку. Тихий знал – на пленке эти звуки будут еще страшнее, еще реальнее.

Тем временем в тайге, на границе эвенкийского стойбища, происходили не менее тревожные изменения. Заря, молодая травница «Теней», с первыми лучами оранжевого рассвета отправилась на опушку леса, чтобы срезать кору молодой пихты для целебного отвара – в последнее время многие на стойбище, особенно старики и дети, жаловались на сильные головные боли, слабость и странные, пугающие сны. Ее острый, хорошо заточенный нож встретил неожиданное, почти каменное сопротивление. Кора, обычно мягкая и податливая в это время года, сегодня была твердой и хрупкой, как пересохшая глина, и под ней, вместо живой, сочной, пахнущей свежей смолой древесины, обнаружилась какая-то стекловидная, полупрозрачная, желтоватая субстанция с едва заметными, как застывшие в янтаре капилляры, темными, маслянистыми прожилками. Когда она наконец с большим трудом отделила небольшой кусок коры, то с ужасом увидела, что внутренняя сторона ствола, там, где должна была быть живая, дышащая ткань дерева, покрыта тонкой, блестящей, похожей на застывший силикон, пленкой, а из самой древесины сочится густая, почти прозрачная, липкая смола с мелкими, как сахарная пудра, острыми кремниевыми вкраплениями. Дерево выглядело больным, умирающим, его жизненные соки, казалось, стремительно замещались чем-то чужеродным, мертвым, неорганическим. Заря отшатнулась от дерева, как от прокаженного, ее сердце сжалось от дурного предчувствия и какой-то первобытной тоски. Лес, их вечный кормилец, их дом и их защита, тоже заболел этой страшной, небесной хворью, принесенной оранжевым небом. Духи тайги были не просто напуганы – они страдали и умирали вместе с ней.

К ночи, когда Колымажск погрузился в свой обычный, тревожный, полный кошмаров сон, лес преобразился еще сильнее, еще страшнее. Буран, один из лучших следопытов «Теней», выслеживающий заплутавшего и, возможно, уже мутировавшего оленя, внезапно замер у старого, могучего кедра, который эвенки считали священным. Кора этого кедра, днем казавшаяся лишь необычно хрупкой и сухой, теперь, в густой темноте, тускло, ядовито-зеленым, почти фосфорическим светом пульсировала, словно внутри дерева билось какое-то огромное, больное сердце. Это было не просто равномерное свечение, а сложная, переплетающаяся, живая сеть тончайших светящихся нитей, пронизывающих всю кору и, казалось, уходящих глубоко вглубь ствола, словно невидимый Кокон методично и безжалостно вплетал свою смертоносную биохимическую матрицу в саму структуру древнего, священного леса. Синеватые, почти черные прожилки на светящейся коре едва заметно мерцали в такт низкому, давящему гулу Кокона. Казалось, сами деревья тайги, ее вековые стражи, становились послушной частью этого гигантского, инопланетного механизма, их живая древесина стремительно превращалась в хрупкое, безжизненное стекло, а целебная смола – в ядовитый, острый кремний, и они начинали служить невольными проводниками или зловещими ретрансляторами энергии этого всепоглощающего Кокона.

Тихий, завернувшись в старое, пропахшее дымом и машинным маслом одеяло, сидел в своей холодной каморке на лесопилке, которая все больше походила на берлогу безумного, одержимого своей идеей изобретателя. Вокруг него на полу и на единственном шатком столе валялись мотки медной и алюминиевой проволоки, разобранные до основания радиоприемники, какие-то непонятные платы, транзисторы, диоды и резисторы. Рядом с остывшим паяльником и банкой с канифолью лежали несколько потрепанных, зачитанных до дыр газет – «Известия» и «Комсомольская правда» за жаркое, но такое далекое и уже почти нереальное лето 1993 года, которые он когда-то подобрал на заброшенной городской почте. Крупные, кричащие заголовки на первых полосах все еще вопияли о каком-то конституционном кризисе, о борьбе Ельцина и Хасбулатова за власть, о никому не нужных ваучерах и о разгуле преступности в стране.

– Там, наверное, на «большой земле», сейчас все делят эту власть и эти дурацкие бумажки-ваучеры, – с какой-то отстраненной, вселенской тоской подумал Тихий, глядя на эти пожелтевшие страницы из другой, уже несуществующей для него жизни. – А мы тут… как в другом, параллельном измерении, в какой-то страшной сказке без хорошего конца, отрезанные от всего мира, забытые и проклятые.

Он снова с решимостью обреченного надел старые, скрипучие наушники и принялся медленно, миллиметр за миллиметром, вращать ручки точной настройки своей многострадальной, модифицированной до неузнаваемости армейской рации Р-105М. Его единственной, навязчивой целью была та самая, почти мифическая частота – 77.7 МГц, – которую они с таким трудом обнаружили в старых, полуистлевших документах проекта «Метеор».

В эфире по-прежнему царил оглушительный, невыносимый хаос – пронзительный треск статических разрядов, глубокий, воющий гул, похожий на стоны раненого кита, и, конечно же, этот вездесущий, давящий на мозг, сводящий с ума гул Кокона на его проклятой, ненавистной частоте 145.32 Герца. Но Тихий был упрям, как никто другой. Он часами, сутками напролет мог просиживать так, не замечая ни голода, ни холода, пытаясь выловить из этого ада звуков хоть что-то осмысленное, хоть малейший намек на сигнал.

И вот, когда он уже почти отчаялся, когда его пальцы онемели от холода, а глаза слипались от усталости, сквозь рев и скрежет помех снова, как тогда в подвале школы, пробилась та самая, едва-едва уловимая, почти призрачная мелодичная последовательность из пяти коротких, чистых тонов. Короткая, как мимолетный вздох, но такая ясная и отчетливая на фоне этого хаоса.

– Есть! Я слышу! – мысленно, боясь спугнуть удачу, воскликнул он.

Но в этот раз он заметил еще кое-что, гораздо более важное. В тот самый момент, когда он, повинуясь какому-то наитию, включил свой самодельный, маломощный передатчик на той же самой частоте 77.7 МГц (он отчаянно пытался послать ответный сигнал, простой, незамысловатой морзянкой «SOS… SOS… МЫ ЗДЕСЬ… ПОМОГИТЕ…»), основной, монотонный гул Кокона, который он всегда слышал в наушниках как неизменный, давящий фон, на мгновение изменился. Он не стал тише, нет, но в нем появились какие-то странные… резкие, неприятные интерференционные биения. Как будто две несовместимые звуковые волны, два совершенно разных, чуждых друг другу ритма наложились друг на друга, создавая острый, режущий слух диссонанс. Он тут же вспомнил, как тогда, в подвале старой школы, когда юная шаманка Искра пела свою древнюю, горловую песнь над синим кристаллом повстанцев, а он, Дмитрий и Аня подавали на него слабый электрический ток, гул Кокона тоже на мгновение "спотыкался", давал сбой. Теперь он был почти уверен: частота 77.7 МГц и энергия синих кристаллов, особенно если она модулирована или усилена правильными древними символами или звуками, могут каким-то образом нарушать стабильность энергетического поля Кокона!

Тихий быстро, дрожащими от волнения руками, выключил свой передатчик. Резкие биения в гуле Кокона тут же пропали. Снова включил – появились. Он повторил этот эксперимент несколько раз. Эффект был стабильным, повторяемым.

Потом он взял тот самый синий кристалл, который Аня оставила ему для экспериментов, и осторожно положил его рядом с самодельной антенной своей рации. Когда он снова включил передатчик на «повстанческой» частоте, интерференционные биения в монотонном гуле Кокона стали еще более выраженными, почти ритмичными, словно кто-то с силой бил по огромной, натянутой до предела струне не в такт основной, зловещей мелодии.

– Это… это просто невероятно, – прошептал Тихий, его сердце бешено заколотилось в груди от этого открытия. – Кокон… он "слышит" эту частоту! И эти древние символы, эти синие кристаллы… они ему очень не нравятся. Они для него как… как яд, как ключ к какой-то его скрытой уязвимости. Как будто они действительно могут нарушить его структуру, его внутреннюю гармонию… если только найти правильный способ, правильную комбинацию. Нужно немедленно рассказать об этом Дмитрию и Искре! И Ане, конечно! Может быть, если мы объединим наши знания – мои технические, их шаманские и научные – мы сможем создать что-то, что не просто создаст временные помехи, а… сможет пробить эту проклятую, ледяную дрянь! Или хотя бы ослабить ее.

Он с трудом поднялся на затекшие ноги, чувствуя прилив сил и какой-то безумной, отчаянной надежды, которой у него не было уже очень давно. Кажется, у Колымажска появился шанс. Маленький, призрачный, но шанс.

Глава 29: Видения шаманки и плачущие камни

Сумерки, густые и холодные, окутали скованный льдом берег Колымажки сизым, почти непроницаемым туманом, который, казалось, источал сам мертвенно-оранжевый Кокон. Бабушка Ани, старая шаманка Уйгууна, завернутая в древнюю, вытертую до блеска и лоска шкуру пещерного медведя, поверх которой была накинута такая же древняя, тяжелая, расшитая потускневшим бисером и пожелтевшими от времени костяными пластинками ритуальная накидка, медленно, со старческой неторопливостью, разложила на плоском, покрытом инеем валуне у самого берега пучки сухого багульника и можжевельника. Дымок от небольшого, с трудом разведенного костра, для которого Аня с большим трудом набрала немного сухих веток в промозглом, заиндевевшем лесу, вился тонкими, причудливыми спиралями, цепляясь за многочисленные амулеты на ее высохшей шее. Аня осторожно принесла ей воды в старом, щербатом глиняном горшке – не из реки, которая теперь казалась ей «мертвой» и «грязной» от чужеродной, давящей энергии Кокона, а из дальнего, едва пробивающегося сквозь мерзлую землю лесного родника, который, по словам бабушки, еще хранил чистоту и силу земли.

– Принеси еще сухой травы, дитя мое, да побольше, – сказала старуха, не поворачивая головы, ее голос был слаб, почти как шепот ветра, но глаза, устремленные на разгорающийся огонь, горели каким-то недобрым, потусторонним огнем. – Сегодня духи предков будут говорить громко. Или кричать от боли. Нужно, чтобы наша песня была сильной, чтобы они услышали нас сквозь этот вой.

Большой шаманский бубен, обтянутый старой, потрескавшейся оленьей кожей, застучал в ее морщинистых, но все еще сильных руках. Сначала тихо, глухо, как далекие удары сердца спящего гигантского зверя, потом все громче, все настойчивее, пока его низкий, вибрирующий гул не слился с таким же низким, давящим, всепроникающим ревом Кокона, от которого, казалось, дрожала сама земля под ногами. Бабушка медленно, тяжело закружилась на месте, ее длинная ритуальная накидка развевалась, как крылья огромной, древней птицы, а ее тень причудливо плясала на обледенелых прибрежных скалах. Глаза ее закатились, оставив под набрякшими веками лишь узкие, пугающие белые щели.

– Тэ-э-эксэ… Айа-а-ан… – ее горловой, дребезжащий и одновременно неожиданно глубокий напев, казалось, разрезал стылый, мертвый воздух. Она пела о древних временах, когда над вечной тайгой сияли две Луны – одна ясная, сияющая, чистая, как слеза ребенка, несущая свет, мудрость и знание, другая – темная, холодная, безжизненная, несущая бесконечную тень и вечно пожирающая души. Она пела о великой битве духов этих двух Лун, о расколотом надвое небе и о священных камнях, что с тех пор плачут кровавыми слезами земли.

Аня и Искра, сидевшие рядом у костра и поддерживающие огонь, подбрасывая сухие ветки и травы, как учила их бабушка, чувствовали, как по коже бегут ледяные мурашки, а волосы на голове шевелятся от неведомой, древней силы, наполнившей это место.

Внезапно голос старой шаманки изменился, стал ниже, грубее, почти мужским, и из ее груди полились странные, гортанные слова на древнем, почти забытом диалекте, которого не понимали даже Аня с Искрой, но который был полон невероятной мощи и первобытной, вселенской мудрости: "Вижу… тени, рожденные из холодной, мертвой звезды, что не знает света… их когти – застывший свет самой тьмы, а их прикосновение несет лед и распад… Их черные, безжизненные камни поют свою бесконечную, тоскливую песню пустоты и разрушения на низкой, давящей, убивающей все живое частоте, что спутывает мысли, подчиняет чужую волю, превращает горячую, живую кровь в стылый, мертвый лед… Они пришли к нам из великой, бездонной, черной пустоты, где нет ни солнца, ни звезд, ни самой жизни, чтобы накрыть нашу землю своим ледяным, удушающим саваном –и высосать из нее всю ее жизненную силу, всю ее душу, превратив все живое в послушных, бездушных, пустых кукол, лишенных воли и памяти. А им противостоят… или когда-то противостояли… духи чистого, синего, живого пламени, пришедшие с далеких, сияющих, живых звезд, что несли с собой песню творения… давно они здесь были, их огненные корабли, подобные падающим звездам, падали на нашу землю, как раненые небесные птицы… их синие, живые, поющие камни отвечают на другую песню, чистую, высокую, свободную, как полет могучего орла над самыми высокими вершинами гор… их священные, древние знаки – это не просто красивые, бессмысленные узоры, это… это русла для этой небесной, живительной песни, для этой созидающей силы. Спираль собирает ее, вьет и множит, как полноводная река собирает в себя тысячи ручьев, а остроконечный треугольник направляет ее, концентрирует, как острие шаманского, освященного копья… но нужна очень верная, очень чистая нота, нужен правильный, сильный, идущий от самого сердца ритм, чтобы эти камни и знаки запели в полную свою невероятную мощь и смогли заглушить этот жуткий, похоронный вой тьмы, чтобы смогли растопить лед в человеческих сердцах и в камнях нашей многострадальной земли…"

Аня слушала, затаив дыхание, боясь пропустить хоть слово, хоть звук. "Низкая, давящая частота… чистая, высокая песня…" Это было так невероятно похоже на то, о чем недавно говорил ей Тихий, сравнивая монотонный, сводящий с ума гул Кокона и тот едва уловимый, почти призрачный мелодичный сигнал на "повстанческой" частоте. А символы – "русла для силы" … Это почти дословно перекликалось с последними догадками Дмитрия о схемах древних резонаторов и антенн. Шаманские, древние видения и современные научные гипотезы неожиданно, почти чудом, начали сплетаться в единую, пугающую и одновременно дающую слабую, но реальную надежду картину.

В это самое время Следопыт, один из лучших охотников «Теней», осторожно пробираясь по заснеженной тропе к ручью, где он надеялся найти хоть немного незамерзшей, чистой воды для стойбища, внезапно споткнулся о большой, уродливый, остроконечный кристалл грязно-серого цвета с отвратительными багровыми прожилками, который торчал из мерзлой земли, словно клык какого-то подземного чудовища. Таких жутких камней в последние несколько дней в тайге и даже на окраинах города становилось все больше и больше, они словно росли из-под самой земли, как ядовитые, смертоносные грибы после дождя. Этот кристалл тускло, недобро пульсировал мутным, болезненным светом, и из многочисленных трещин на его поверхности медленно сочилась густая, вязкая, как смола, жидкость, светящаяся в сумерках ядовито-оранжевым, почти фосфорическим огнем. Эта отвратительная жидкость, попадая на снег, с шипением и треском плавила его, оставляя после себя черные, зловонно дымящиеся проплешины. Трава и мелкий кустарник вокруг этого камня чернели, съеживались и умирали от одного его прикосновения, а от самого камня исходил слабый, но невероятно тошнотворный, сладковатый химический запах, от которого мгновенно начинало першить в горле и слезились глаза.

– Порождение Кокона, – прошептал Следопыт, с отвращением и суеверным ужасом отступая на несколько шагов. – Камень смерти. Он не просто "плачет" – он плюется ядом, он отравляет все вокруг себя. Совсем не такой, как тот, синий, живой, что принесла нам Аня от упавшего "огненного змея". Тот камень поет песню звезд, а этот – воет от боли и убивает все живое.

Бабушка-шаманка очнулась только на рассвете, когда костер уже почти догорел. Её лицо было серым, изможденным, как будто она не спала много ночей, а ее глаза, хоть и прояснились, были полны глубокой, вселенской печали.

– Две луны… две силы… – прошептала она, ее иссохшие губы едва шевелились, она с трудом сжимала холодную руку Ани. – Одна разбита… ее свет почти угас… другая жаждет крови… и власти над всем сущим…

Искра поднесла ей глиняную чашку с теплым отваром из целебных трав, но старуха слабым движением отстранилась:

– Сердце тайги… оно спит под старым, священным огнём… – Она с трудом подняла руку и указала на север, туда, где над дальними, заснеженными сопками все еще висел тот самый зловещий, пульсирующий зеленый отсвет, который они все видели перед падением "огненного змея". – Там, где впервые упали на нашу землю дети Синих Звезд, где их корабль, их Тынгырай, врос в плоть земли, став ее частью. Они, тени с неба, хотят его… то, что еще осталось от первых "синих духов", их силу, их древние знания, их живые камни. Как мы когда-то, в голодные годы, хотели теплой одежды и железных орудий у белых людей…, и они, эти тени, не остановятся ни перед чем, пока не получат это или не уничтожат все, что может им помешать.

Вбежавший в этот момент в чум запыхавшийся, перепуганный Следопыт прервал ее тихие, полные горечи слова. В руке, обернутой куском оленьей шкуры, он с опаской держал небольшой обрубок того самого темного, "плачущего" кристалла, который он нашел у ручья, и который все ещё слабо сочился своей ядовитой, светящейся жидкостью.

– Камни… эти камни… они… они живые… и они повсюду!

Утром, когда бледное, оранжевое солнце неохотно поднялось над замерзшим Колымажском, «Тени тайги» собрались у большого костра. Аня разложила на старой медвежьей шкуре несколько пожелтевших берестяных записей с древними символами и тот самый большой, синий кристалл, найденный в подвале школы.

– Бабушка видела великую войну, – сказала она тихо, но так, чтобы слышали все. – Не нашу, не людскую. Их войну. Войну духов двух Лун. – Она ткнула пальцем в ненавистное оранжевое небо. – Эти твари… – она кивнула на темный, ядовитый кристалл, который Следопыт с опаской все еще держал на куске коры, – …они не просто убивают. Они переделывают все под себя. Они превращают нашу землю, нашу тайгу в свой отвратительный инкубатор, в свое живое, смертоносное оружие.

Орлан, всегда молчаливый и суровый, скрестил на груди свои мощные руки:

– А синие духи? Они наши союзники? Они помогут нам?

– Нет, Орлан, – Аня медленно покачала головой, и в ее глазах отразилось пламя костра. – Они как ветер… как эхо далекой песни… они предупреждают, они оставляют нам знаки, но они не будут сражаться за нас. Они оставили нам свое тяжелое наследие – свои знания, свои символы, свои живые кристаллы. Но сражаться за свою землю, за свою жизнь мы должны сами.

Следопыт с силой подбросил в костёр большую, сухую ветку. Пламя жадно, с шипением и треском, поглотило её:

– Значит, будем сражаться одни. Против всего этого ада. Но теперь мы хотя бы знаем, за что мы сражаемся. И против кого. И, возможно, даже как.

Аня подняла голову и посмотрела на север, туда, где, по словам бабушки, под "старым огнем" спало древнее сердце тайги, сердце Тынгырая. Где-то там, глубоко под землёй, билось то самое сердце, которое хотели вырвать и пожрать чужие, холодные тени. И она вдруг с абсолютной, почти болезненной ясностью поняла – это ее сердце тоже. И она будет за него биться. До последнего вздоха.

Глава 30: «Забытые в тайге»

Полковник Морозов тяжело прислонился к обгоревшему, искореженному фюзеляжу их разбитого вертолета, сжимая в руке старый армейский компас своего отца – реликвию экспедиций "Метеора", с едва заметными, тускло поблескивающими синими кристаллическими вкраплениями на потертом, исцарапанном корпусе. Даже здесь, в самом эпицентре аномальной зоны, где стрелка обычного компаса давно бы сошла с ума, металась в безумном танце или замерла бы навсегда, этот, особенный, хоть и сильно дрожал, но упрямо, почти настойчиво указывал в одном-единственном направлении – на далекий, заснеженный северо-восток, туда, где на секретных, пожелтевших от времени картах "Метеора" был отмечен загадочный "Объект Гамма-Прим", описанный его отцом в своих немногочисленных, чудом уцелевших дневниках как "место силы древних" или "врата, ведущие к звездам".

Капитан Волков, осунувшийся, с темными кругами под воспаленными от бессонницы глазами, сидел на холодном, покрытом инеем снегу и с отчаянием тыкал обугленной, погнутой отверткой в расколотый, оплавленный корпус армейской рации Р-105М. Искры, как последние, горькие слезы угасающей надежды, сыпались из разбитого, безжизненного нутра прибора.

– Всё. Окончательно сдохла, – бросил он с плохо скрываемой горечью, швырнув бесполезный кусок обгоревшего металла в ближайший сугроб. – Эта проклятая зона… она как будто высасывает всю энергию из наших приборов, глушит на всех мыслимых и немыслимых частотах. Мы отрезаны. Полностью и окончательно.

Морозов медленно, с трудом поднял тяжелую голову. Небо, хоть и было обычного, привычного дневного цвета, без оранжевой пелены Кокона, который еще не добрался до этой глуши, казалось неестественно тяжелым, свинцовым, давящим на плечи какой-то невидимой, гнетущей массой. Его правое бедро, туго перевязанное окровавленным парашютным ремнем, нещадно, до тошноты ныло, каждый удар сердца отдавался в нем острой, невыносимой, пульсирующей болью. Он снова, уже в который раз за эти бесконечные дни, вспомнил отца – того самого майора Григория Морозова, чьи детальные, почти безумные, как ему тогда казалось, отчеты о проекте «Метеор», о "синих духах", пришедших со звезд, и о "кораблях из другого, неведомого мира" он когда-то, в порыве юношеского максимализма, неверия и страха перед правдой, сжег, назвав бредом сумасшедшего. Теперь эти пожелтевшие, хрупкие страницы, если бы они только уцелели, могли бы спасти им жизнь, дать ответы, указать путь.

– Вставать, капитан, – рявкнул он, с огромным трудом опираясь на ствол молодой, обожженной при падении вертолета березы. Голос его был хриплым от холода, усталости и неутоленной жажды. – Искать укрытие нужно. Идти. Идем по направлению этого проклятого, но единственно верного компаса. Если отец был хоть в чем-то прав, там, на севере, у Черной Сопки, мы найдем что-то важное. Или свою тихую, бесславную смерть. Но сидеть здесь и ждать, пока нас сожрут волки или мы замерзнем, я не собираюсь.

Волков, тяжело вздохнув и морщась от боли в вывихнутом плече, разложил на снегу чудом уцелевший, хотя и сильно помятый и испачканный кровью, лист из шифр-блокнота Морозова-старшего. Жирные, размазанные красные кресты на старой топографической карте отмечали многочисленные зоны, где в далеких, теперь уже почти мифических пятидесятых, бесследно, одна за другой, исчезали целые геологические партии, посланные на поиски урана и других "стратегических ресурсов". Отец Морозова, как следовало из его отрывочных, часто зашифрованных записей на полях, был уверен, что дело не в несчастных случаях или нападениях диких зверей. "Зона 12-К – эпицентр всех аномалий, – гласила одна из таких записей. – Невероятная, смертельная опасность. Избегать любой ценой. Но к северу от нее, у самого подножия Черной Сопки, старый эвенкийский шаман Улукиткан, единственный, кто не боялся говорить правду, показывал мне 'врата синих духов' – тайную, скрытую от чужих глаз пещеру, где, по его словам, их сила еще не угасла, и где они оставили свои священные знаки, свою память."

– Вот где мы примерно, – капитан ткнул пальцем, обмотанным грязным, пропитавшимся кровью бинтом, в самый центр одного из таких зловещих «крестов». – Ваш отец, получается, товарищ полковник, завещал нам идти прямиком в пасть дьявола.

Морозов издал короткий, сухой, хриплый смешок, больше похожий на предсмертный кашель:

– Он верил, что там, глубоко под землей, в вечной мерзлоте, спит их корабль. Инопланетный. Разбившийся много веков или даже тысячелетий назад. И что "синие духи", повстанцы, как он их называл в своих последних, самых отчаянных отчетах, оставили там что-то, что может помочь… или окончательно погубить любого, кто осмелится это древнее зло потревожить. Тогда, много лет назад, я смеялся над его 'фантазиями'. А теперь… теперь я готов поверить во что угодно, лишь бы выбраться из этого ледяного, безмолвного плена, или хотя бы умереть не как загнанный зверь.

– А вы во что верите сейчас, полковник? В инопланетян? В духов?

– Я верю, капитан, что если там, у Черной Сопки, действительно есть какой-то старый, заброшенный бункер или пещера – там, возможно, есть еда, тепло и так необходимые нам медикаменты. И, может быть, хоть какие-то ответы на наши проклятые, неотступные вопросы. А на большее я уже и не надеюсь. У нас почти не осталось ни патронов, ни еды. Этот путь займет не один день, если мы вообще доберемся. Каждый час на этом морозе, да еще с моей ногой – это игра со смертью.

Тайга дышала могильным, пронизывающим до костей холодом. Стволы вековых, могучих кедров, покрытые обычным, пушистым, серебристым инеем, а не той жуткой, стекловидной, мертвенной корой, что уже начала появляться в проклятых окрестностях Колымажска (этот необратимый процесс, как они еще не знали, начнется с полным, окончательным формированием энергетического Кокона), тихонько, жалобно звенели на пронизывающем, ледяном ветру, словно мириады крошечных хрустальных колокольчиков, отсчитывающих последние минуты их жизни. Волков, с трудом превозмогая боль в плече и слабость, шел впереди, проламывая глубокий, предательский наст, его самодельный, наспех собранный анализатор поля, составленный из остатков вертолетного навигационного оборудования и каких-то чудом уцелевших после падения чувствительных датчиков, тревожно, надсадно пищал, фиксируя быстро нарастающие, хаотичные, непонятной природы электромагнитные возмущения.

Путь к далекой Черной Сопке, отмеченной на старой, потрепанной карте майора Морозова как место возможного укрытия "синих духов", превратился в настоящий, изматывающий, почти невыносимый ад. Каждый шаг для полковника Морозова был жестокой пыткой. Воспаленная рана на бедре горела огнем, распухшая нога почти не слушалась, и он передвигался лишь благодаря нечеловеческой силе воли, остаткам армейской выучки и отчаянной поддержке капитана Волкова, который практически тащил его на себе, сам едва держась на ногах от смертельной усталости и голода. Они двигались мучительно медленно, проваливаясь в глубокий снег, продираясь сквозь колючие заросли и бурелом, делая частые, короткие, но совершенно необходимые привалы, чтобы Морозов мог хоть немного передохнуть, а Волков – проверить и кое-как перевязать его рану, которая, несмотря на все их примитивные старания и остатки антисептика из аптечки, выглядела все хуже и хуже, угрожая заражением крови. То, что здоровый человек в обычных условиях, возможно, прошел бы за несколько часов, для них растянулось на два бесконечных, ледяных, полных боли, отчаяния и почти угасшей надежды дня. Ночью они пытались развести костер, но сырые дрова почти не горели, давая больше дыма, чем тепла, и приходилось жаться друг к другу, чтобы хоть как-то не замерзнуть насмерть. Еды почти не было – несколько галет и банка мясных консервов, которую они растягивали как могли. Чем ближе они подходили к точке, отмеченной на карте отца, тем сильнее, агрессивнее и опаснее становились электромагнитные помехи – у Волкова уже несколько часов непрерывно трещало и звенело в ушах, вызывая сильные приступы тошноты и головокружения, а старый, верный компас Морозова начал вести себя совершенно непредсказуемо и пугающе, его намагниченная стрелка теперь металась по циферблату, как сумасшедшая, или надолго замирала, указывая в совершенно произвольном, нелогичном направлении. В одном из узких, заваленных вековым буреломом и острыми камнями ущелий на них неожиданно, без всякого предупреждения, напала стая огромных, черных, как сама смоль, птиц, лишь отдаленно и очень смутно напоминающих обычных ворон-переростков, но с горящими злобным, немигающим, ядовито-желтым огнем глазами и когтями, острыми, прочными и загнутыми, как стальные рыболовные крючья. Отбиться от этих невероятно агрессивных, явно мутировавших тварей удалось лишь чудом, расстреляв почти все оставшиеся в пистолете Морозова драгоценные патроны. Изможденные до предела, замерзшие до мозга костей, почти обессилевшие и потерявшие всякую надежду, они уже готовы были просто сдаться на милость этой проклятой, враждебной, чужой тайги, когда Волков, сверяясь с последними, едва работающими показаниями своего самодельного анализатора поля, из последних сил, почти теряя сознание от боли и усталости, указал на почти незаметную, узкую, темную расщелину в отвесной, покрытой мхом и лишайниками скале, хитро скрытую за густыми, непроходимыми зарослями заиндевевшего, колючего можжевельника: – Там… полковник… там что-то есть… приборы просто зашкаливают… но… это какая-то другая энергия… не такая враждебная, как везде вокруг…

Скала, к которой они, шатаясь от слабости, вышли через несколько долгих, мучительных часов изнурительного, почти нечеловеческого пути, своей причудливой формой напоминала расколотый ударом гигантской молнии огромный, древний череп. Между двумя громадными, покрытыми седым мхом валунами, поросшими странным, светящимся в темноте даже днем синеватым, почти неземным лишайником-хамелеоном, зиял узкий, темный, почти невидимый проход. На огромном камне у самого входа – едва заметная, полустертая временем и непогодой, но все еще различимая спираль и выбитый рядом с ней треугольник с точкой внутри. Точно такие же загадочные, древние символы, какие молодая шаманка Аня видела на таинственных металлических пластинах в сыром, заброшенном подвале старой школы.

– Здесь, – Морозов с каким-то благоговейным трепетом и затаенной надеждой провел рукой по холодному, гладкому символу. Камень под его пальцами был неожиданно теплым, несмотря на лютый мороз, и словно вибрировал изнутри. – Отец в точности описывал эти знаки в своих последних записях. «Врата синих духов». Он верил, что это не просто старое укрытие, а своего рода… портал или ключ к их миру, к их знаниям.

Волков направил слабый, дрожащий луч своего тусклого, почти севшего фонаря в узкую, темную щель. Луч уперся в идеально гладкую, без единого видимого шва, металлическую дверь синеватого, переливающегося всеми цветами радуги оттенка, которая, казалось, была неотъемлемой частью самой скалы и не имела ни привычных ручек, ни видимых замков, лишь несколько неглубоких, идеально вырезанных в металле углублений, в точности повторяющих сложную, многогранную, кристаллическую форму тех самых синих кристаллов повстанцев.

Морозов дрожащей, негнущейся от холода рукой достал из внутреннего, потайного кармана своего старого, протертого кителя небольшой, потертый кожаный мешочек. Внутри, на выцветшей, почти истлевшей от времени шелковой тесьме, висел небольшой, но идеально чистый, словно только что ограненный, синий кристалл, один из тех немногих, что он успел подобрать среди дымящихся, еще горячих обломков их разбитого вертолета – тот самый, что был в ящике с загадочной маркировкой "Метеор-47. Образцы Тип-А". Этот кристалл был точной, уменьшенной копией того огромного кристалла, что описывал его отец в своих дневниках, полученного им много лет назад от старого, мудрого эвенкийского шамана Улукиткана как "священный ключ от звездных врат, оставленный небесными братьями". Он с замиранием сердца, почти не дыша, приложил этот кристалл к одному из треугольных углублений на таинственной, неземной двери. Кристалл в его руке и те самые крошечные синие кристаллические вкрапления на корпусе его отцовского компаса, который он все еще сжимал в другой руке, одновременно, как по команде, вспыхнули ярким, чистым, пульсирующим синим светом, и дверь, издав тихий, едва уловимый, мелодичный звон, похожий на пение далеких звезд, беззвучно, плавно, как по маслу, отъехала в сторону, открывая им вход в просторный, неожиданно теплый, залитый мягким, голубоватым, спокойным, пульсирующим сиянием круглый зал.

В самом центре этого зала, на невысоком, идеально круглом каменном возвышении, стояло нечто, похожее на очень сложный, почти инопланетный пульт управления, сделанный из того же самого синеватого, переливающегося, живого на ощупь металла и усеянный множеством мягко светящихся, постоянно меняющихся символов, голографических проекций и гладких, кристаллических сенсорных панелей. Некоторые панели были разбиты, покрыты трещинами или оплавлены, словно от сильного удара или мощного энергетического взрыва, но значительная, большая часть этой сложной системы, казалось, все еще находилась в рабочем состоянии, издавая тихий, едва уловимый, успокаивающий гул. От центрального пульта во все стороны, как лучи солнца, тянулись толстые, слабо светящиеся изнутри кабели к стенам круглого зала, где в глубоких, специально вырезанных в скальной породе нишах мягко мерцали крупные, идеально ограненные синие кристаллы, очень похожие на тот, что они нашли у обломков вертолета, но гораздо большего размера и, очевидно, неизмеримо большей силы. Это был явно какой-то древний, заброшенный, но все еще частично функционирующий командный центр или узел дальней межзвездной связи загадочных повстанцев.

Волков, с трудом сдерживая профессиональное волнение и научный азарт, лихорадочно перебирал уцелевшие, полуобгоревшие, но все еще читаемые страницы из шифр-блокнота Морозова-старшего, который он чудом сумел спасти из горящего вертолета. Наконец, он нашел то, что так долго искал – довольно подробное описание очень похожего пульта управления и его предполагаемых функций: "Объект 'Гамма-Прим'. Предположительно, система межзвездной связи или навигации неизвестной, высокоразвитой внеземной цивилизации. Реагирует на синие кристаллы определенной чистоты и структуры, а также на специфические звуковые частоты и волновые резонансы. Зафиксирована периодическая передача сложных, многоуровневых, кодированных сигналов на частоте 77.7 МГц. А также, судя по всему, система способна принимать и обрабатывать сигналы в очень широком диапазоне, включая сверхвысокие частоты, используемые для связи с объектами на орбите или за пределами атмосферы. В комплексе имеется встроенный блок автоматической дешифровки для стандартных военных протоколов земного происхождения, но для инопланетных сигналов требуются специальные ключи или алгоритмы, которые нам неизвестны. Попытки полной дешифровки этих сигналов нашими средствами пока, к сожалению, безуспешны, но сама структура сигнала и его сложность указывают на возможное наличие автоматического ответчика, аварийного маяка или системы экстренного оповещения."

Морозов отчетливо вспомнил последние, почти бредовые слова своего отца из того старого, почти рассыпавшегося от времени и сырости дневника: "Улукиткан часто говорил мне, что 'синие духи', его небесные братья, могут говорить через живые, поющие камни и через шепот поющего ветра, если только знать их истинную, священную песню. И что их загадочные, древние знаки – это не просто красивые, бессмысленные рисунки, а могущественные ключи к их невероятной силе, к их безграничным знаниям, к их далекому, звездному миру." Именно сейчас, стоя посреди этого древнего, почти нереального, инопланетного святилища, Морозов впервые за всю свою жизнь по-настоящему, до глубины души, понял, насколько слеп, глух и самонадеян он был все эти долгие годы, с презрением отвергая бесценное наследие и отчаянные, пророческие предупреждения своего несчастного отца.

Волков, используя свои обширные, энциклопедические знания в области радиотехники, физики и криптографии, а также полустертые схемы и формулы из блокнота майора Морозова, с невероятной осторожностью и точностью попытался подать минимальное, безопасное питание на уцелевшую, неповрежденную часть сложного пульта управления от нескольких найденных им в одной из боковых ниш небольших, но еще сохранивших некоторый остаточный заряд энергетических ячеек повстанцев. Несколько гладких, темных сенсорных панелей на центральном пульте тут же вспыхнули ярким, чистым светом, сложные, переплетающиеся, незнакомые символы на них пришли в движение, меняя свою форму и цвет, а из скрытых где-то в стенах зала невидимых динамиков донесся тихий, чистый, почти хрустальный, мелодичный перезвон, невероятно похожий на тот самый неуловимый, почти призрачный сигнал, который с таким трудом и упорством ловил молодой Тихий в далеком, изолированном, замерзающем Колымажске.

Волков быстро подключил к одному из уцелевших выходных разъемов пульта свой портативный анализатор спектра и катушечный магнитофон, который он прихватил из разбитого вертолета.

– Нужно записать все, что эта штука излучает или принимает, – пробормотал он. – Даже если мы сейчас не поймем, что это, потом, возможно, удастся расшифровать. Если будет 'потом'.

Внезапно один из самых больших, идеально ограненных синих кристаллов, вмонтированных в стену напротив входа, вспыхнул особенно ярко, почти ослепительно, заливая весь зал пульсирующим, голубоватым светом, и на гладкой, отполированной до зеркального блеска каменной стене напротив центрального пульта, словно на гигантском, невидимом экране, появилось нечеткое, дрожащее, сильно искаженное помехами, мерцающее изображение далекого, незнакомого звездного неба, а затем – схематическая, но пугающе точная карта Колымажска и его ближайших окрестностей, плотно окруженного зловещим, пульсирующим, ядовито-оранжевым куполом энергетического Кокона. От этого отвратительного купола, как ядовитые, хищные щупальца, тянулись к самой земле ярко-красные, тревожно пульсирующие энергетические линии, указывающие на какие-то конкретные, стратегически важные объекты в самом городе и в окружающей его бескрайней тайге. Изображение было крайне нестабильным, оно сильно рябило, искажалось помехами и грозило вот-вот совсем исчезнуть, но основной, ужасающий смысл был предельно понятен – повстанцы (или их древняя, все еще частично функционирующая, автоматизированная система) знали о существовании Кокона и, возможно, с самого начала отслеживали его смертоносное, всепоглощающее развитие.

– Они знают! – выдохнул Морозов, чувствуя, как по его спине, несмотря на тепло в зале, пробегает неприятный, холодный пот. – Они знают все, что здесь у нас происходит! И, возможно, знали это задолго до нас!

Он инстинктивно шагнул вперед, попытался что-то сказать, обратиться к этому призрачному, нереальному изображению, но оно дрогнуло в последний раз, исказилось до неузнаваемости и окончательно погасло, оставив их в таинственном полумраке зала, освещенном лишь мягким, спокойным, умиротворяющим сиянием древних, мудрых синих кристаллов. Система была слишком сильно повреждена или требовала гораздо более сложной, тонкой, профессиональной активации, на которую у них сейчас не было ни достаточных знаний, ни необходимых сил, ни времени.

Они оба, и Морозов, и Волков, внезапно, почти одновременно, поняли, что наткнулись на нечто невероятно важное, на то, что могло коренным образом изменить ход всей этой отчаянной, почти безнадежной борьбы. Эта древняя, забытая всеми пещера была не просто временным, спасительным укрытием от лютой стужи и смертельных опасностей враждебной тайги, а, возможно, единственным, уникальным ключом к пониманию всего происходящего и к спасению не только Колымажска, но и, может быть, всего мира. Но чтобы этот драгоценный ключ сработал, им нужно было гораздо больше знаний, гораздо больше энергии, и, что самое главное, им, возможно, нужна была срочная помощь тех немногих, кто в далеком, изолированном, замерзающем Колымажске уже начал по крупицам, рискуя всем, разгадывать древние тайны синих кристаллов и священных, многозначных символов. Их пути, пути военных и пути простых жителей Колымажска, пути науки и пути древней магии, должны были неминуемо пересечься. И как можно скорее.

Испытание Огнем и Льдом

Глава 31: Новые хищники

Ледяное, почти осязаемое дыхание Кокона все плотнее сгущалось над эвенкийским стойбищем, принося с собой не только физический холод, но и липкий, иррациональный страх, от которого стыла кровь в жилах. Оранжевое, ядовитое небо, даже глубокой ночью источавшее тусклый, тревожный, мертвенный свет, давило на плечи невидимым грузом, выстуживало насквозь старые чумы, коварно пробиралось под тяжелые меховые одежды. «Тени тайги» несли дозор на границе стойбища, их темные, закутанные в меха силуэты едва угадывались в призрачном, неземном сиянии, отбрасываемом светящейся, словно изнутри, корой деревьев на опушке леса.

Орлан, лучший лучник и один из самых опытных воинов стойбища, неподвижно, как каменное изваяние, замер у старой, корявой, покрытой инеем сосны. Его острые, как у ястреба, глаза, привыкшие различать малейшее движение в самой гуще ночной тайги, напряженно, не мигая, всматривались в предрассветную, угольную темноту. Рядом, припав к земле и почти слившись с ней, притаился Следопыт, его уши, чуткие, как у рыси, жадно ловили каждый шорох, каждый вздох замерзшего леса. Сегодня тайга молчала неестественно, пугающе. Даже беспокойные ночные птицы, обычно неумолчно перекликавшиеся в непроглядной глубине чащи, сегодня притихли, словно затаив дыхание перед чем-то неизмеримо ужасным.

– Слишком тихо, Орлан, – прошептал Следопыт, его голос был едва слышен в этой звенящей тишине, а дыхание мгновенно превращалось в облачко пара. – Духи леса замерли от страха. Беда близко.

Орлан лишь едва заметно кивнул, его рука непроизвольно, но крепко сжала гладкое, отполированное дерево его боевого лука. Аня, стоявшая неподалеку на невысоком холме и всматривавшаяся в сторону Зоны 12-К, откуда, казалось, исходила самая сильная волна ледяной тревоги, почувствовала, как ее родовой амулет на груди становится все теплее, а синие кристаллы в нем начинают вибрировать с нарастающей частотой.

– Они идут, – тихо сказала она, скорее себе, чем стоящей рядом Искре. – Они почувствовали нас. Нашу силу, наши обереги, сияние синих камней. Или… они пришли уничтожить то, что может им помешать, то, что не подчиняется их воле.

Внезапно эту гнетущую, почти осязаемую тишину разорвал вой. Протяжный, леденящий душу, почти невыносимый, он был совершенно не похож на обычный, привычный волчий зов. В нем отчетливо слышался какой-то чуждый, металлический скрежет, высокий, почти визгливый, режущий слух подтон, и какая-то глубокая, невыразимая, неестественная боль, словно несчастные звери выли не от голода или первобытной ярости, а от мучительной, чудовищной трансформации, происходящей в их телах, ломающей их изнутри. Собаки на стойбище, до этого лишь беспокойно, жалобно поскуливавшие и прятавшиеся в чумах, разом зашлись яростным, захлебывающимся, испуганным лаем, отчаянно рвались с привязей, пытаясь убежать или спрятаться.

Аня резко выскользнула из своего чума, на ходу накидывая на плечи тяжелую волчью шкуру. Ее сердце тревожно, болезненно сжалось. Теперь она была уверена – это не случайное нападение диких, обезумевших зверей. Это была целенаправленная атака, ответ на ту слабую, но чистую энергию, которую они пытались пробудить с помощью кристаллов повстанцев и древних шаманских ритуалов.  Ее родовой амулет с когтем медведя, к которому она после ритуала с бабушкой интуитивно добавила несколько мелких, но ярких синих кристаллов, едва заметно, но настойчиво потеплел у нее на груди, и она почувствовала, как ее сознание на мгновение обостряется до предела, позволяя смутно, как рябь на воде, предвидеть движения врагов на какие-то неуловимые доли секунды раньше. Она быстро посмотрела на бабушкин чум – оттуда не доносилось ни единого звука, но Аня знала, что старая шаманка тоже не спит, напряженно прислушиваясь к искаженному, полному боли голосу больной, умирающей тайги.

Вой повторился, теперь гораздо ближе, и к нему немедленно присоединились другие, такие же жуткие, неземные голоса. Из темноты леса, там, где тени подступали особенно густо и непроглядно, одна за другой, словно призраки из ночного кошмара, стали выныривать темные, приземистые фигуры. Сначала, в полумраке, показалось – обычные, крупные лесные волки, но что-то в их ломаных, неестественных движениях, в их странных, искаженных силуэтах было пугающе неправильным. А потом они вышли на узкую полосу тусклого, призрачного света, отбрасываемого теми самыми аномальными кристаллами, что вросли в землю на границе леса.

Глаза хищников горели неестественно-ярким, почти кислотным, немигающим желтым огнем, в котором не было и следа жизни или разума. Из их оскаленных, полных слюны пастей торчали неестественно длинные, зазубренные, как пила, клыки, отливающие тусклым, иссиня-черным, мертвенным металлическим блеском. У некоторых из этих адских волков под облезлой, свалявшейся серой шерстью отчетливо виднелись проступающие, как уродливые шипы, острые, как осколки битого стекла, синеватые кристаллические наросты на мощном хребте и лопатках, пугающе похожие на те самые синие кристаллы, что они находили у упавшего "огненного змея" повстанцев, но здесь они были искаженными, потемневшими, словно пораженные какой-то страшной, разъедающей их изнутри болезнью, превратившей дар в проклятие.

Первая пара этих жутких тварей, двигаясь с пугающей, нечеловеческой скоростью и какой-то дьявольской, мертвенной слаженностью, молниеносно бросилась на ближайший дозорный пост, где, дрожа от холода и страха, стоял совсем еще молодой Вихрь, самый юный и еще не обстрелянный из воинов «Теней». Он успел лишь инстинктивно вскинуть свое короткое, легкое копье, как один из мутантов сбил его с ног тяжелым ударом своего костлявого плеча. Кристальные, острые, как бритва, клыки с лязгом щелкнули у самого его горла. Вихрь отчаянно вскрикнул от острой, жгучей боли, когда острый, как кинжал, костяной шип, торчавший из лапы твари, глубоко полоснул его по плечу, разрывая мех и кожу.

– Тревога! Нападение! – закричал Орлан во все горло, одновременно выпуская свою первую, нацеленную стрелу.

Заря, обычно тихая и незаметная травница, сегодня сражалась с отчаянием львицы, защищающей своих детенышей. В ее руках был не только нож, но и тяжелая, просмоленная дубинка, которой она с удивительной для ее хрупкого сложения силой отбивалась от наскакивающих тварей. Гром, глухонемой богатырь, двигался в самой гуще схватки, его огромные кулаки обрушивались на кристаллические морды мутантов с такой силой, что раздавался треск ломающихся костей и кристаллов. Он не издавал ни звука, но его ярость была почти осязаемой. Даже юный Вихрь, едва оправившись от первого шока и ранения, нашел в себе силы схватить брошенное кем-то копье и присоединиться к обороняющимся, прикрывая спину более опытным воинам.

Аня, выхватив из ножен на поясе свой длинный, верный охотничий нож, уже неслась на помощь, ее сердце стучало, как загнанный в ловушку зверь.

Стойбище в одно мгновение ока превратилось в растревоженный, гудящий пчелиный улей. «Тени тайги» выскакивали из своих холодных чумов, вооруженные кто чем успел схватить – луками, копьями, тяжелыми охотничьими топорами, длинными ножами. Мужчины, немногочисленные, но отчаянно храбрые, быстро занимали заранее подготовленные оборонительные позиции у импровизированных баррикад из перевернутых нарт, саней и сваленных стволов деревьев, женщины и дети с плачем укрывались в самом большом, общем чуме в центре стойбища, который считался наиболее защищенным.

Мутировавшие волки атаковали уже целой, хорошо организованной стаей – их было не меньше дюжины, а может, и больше, они все прибывали из темной глубины леса. Они двигались не как обычные, дикие звери, а с какой-то чудовищной, почти разумной, тактической координацией, умело обходя расставленные ловушки, атакуя одновременно с нескольких сторон, пытаясь прорвать слабую оборону стойбища.

Разгорелся короткий, но невероятно яростный и кровавый бой. Тяжелые, каленые стрелы Орлана находили свои цели, но часто лишь бессильно отскакивали от прочных кристаллических наростов, покрывавших шкуры этих адских тварей, или ломались о их неестественно твердые, словно окаменевшие, кости. Тускар, могучий, седовласый охотник с тяжелым, окованным железом копьем, с яростным боевым кличем встречал атакующих мутантов, но его верное оружие, рассчитанное на самого крупного медведя или лося, с огромным трудом пробивало их чужеродную, неземную защиту. Несколько раз его крепкое копье с треском ломалось, когда он пытался пронзить закованную в кристалл грудь очередного нападающего.

Внезапно Аня вспомнила о своей последней находке в подвале старой школы – о том самом большом, идеально гладком синем кристалле, который теперь она всегда носила с собой в маленьком кожаном мешочке на поясе. Инстинктивно, повинуясь какому-то внутреннему чутью, она выхватила его. Кристалл был теплым, почти горячим на ощупь, и словно пульсировал в ее ладони. "Назад, тварь!" – крикнула она ближайшему мутанту, который уже готовился к прыжку, выставив перед собой руку с зажатым в ней ярко синим камнем. Волк, уже припавший к земле, на мгновение замер. Его горящие ядовито-желтым огнем глаза сфокусировались на светящемся кристалле. Раздался тихий, но отчетливый, сухой треск, синеватые, искаженные кристаллические наросты на его облезлой шкуре подернулись какой-то сероватой, пепельной дымкой, а сам зверь издал не яростное рычание, а какой-то растерянный, жалобный, скулящий звук и испуганно отшатнулся назад. Искра, юная шаманка, ученица бабушки Ани, увидев это, тут же достала свой личный оберег с несколькими вплетенными в него мелкими синими осколками, и вместе, сосредоточив всю свою волю, они создали перед собой слабое, едва видимое, но ощутимое энергетическое поле, от которого другие атакующие мутанты тоже инстинктивно, с каким-то первобытным страхом, пятились назад.

Отчаяние уже начало закрадываться в сердца немногих оставшихся защитников стойбища. Казалось, этим адским тварям нет числа, и их слепая, неукротимая ярость неиссякаема. Санька, младший брат Ани, который было забился от страха за большую груду заготовленных на зиму дров, не выдержал. Схватив длинную, горящую на конце головню из ближайшего, почти догоревшего костра, он с отчаянным, пронзительным криком бросился на огромного волка, который только что вцепился своими кристаллическими клыками в ногу одному из старых охотников. Горящая головня неуклюже, но с силой ткнулась в покрытый кристаллами бок мутанта. Сухая, свалявшаяся шерсть на нем мгновенно вспыхнула ярким пламенем, но вместо ожидаемого звериного визга боли раздался странный, громкий, шипящий звук, похожий на лопающуюся на огне смолу, а синеватые, искаженные кристаллы на его шкуре на мгновение вспыхнули еще ярче, а затем с сухим треском покрылись сетью мелких трещин, и волк, спотыкаясь и кашляя черным дымом, отскочил назад, яростно тряся головой, словно пытаясь избавиться от чего-то невидимого, что жгло его изнутри. Его желтые, налитые кровью глаза на короткий миг утратили свою нечеловеческую, механическую ярость, в них отчетливо мелькнул первобытный, животный страх перед всепожирающим огнем.

– Огонь! – закричала Аня, мгновенно увидев это и поняв. – Они боятся огня! Или… огонь как-то нарушает их… их связь с хозяевами!

Слово «огонь» стало для них спасением. «Тени тайги», хватая факелы, которые они успели зажечь, горящие поленья из костров, все, что могло гореть и отпугивать, перешли в отчаянную, яростную контратаку. Мутировавшие волки, столкнувшись с ревущим, наступающим со всех сторон пламенем, не выдержали. Их сверхъестественная, почти разумная слаженность мгновенно нарушилась, они начали в панике пятиться, а затем, поджав обожженные хвосты и жалобно, почти по-щенячьи скуля от боли и ожогов, бросились обратно в спасительную, холодную тьму ночной тайги.

Бой был окончен. На затоптанной, окровавленной земле, среди дымящихся, разбросанных головешек и темных пятен запекшейся крови, остались лежать три или четыре уродливые туши убитых мутантов. Стойбище с трудом подсчитывало понесенный урон: пятеро раненых, двое из них тяжело, включая молодого Вихря. Несколько старых чумов были порваны в клочья, скудные припасы еды и дров разбросаны и затоптаны.

Аня, тяжело дыша и чувствуя, как дрожат от перенапряжения ноги, подошла к одному из убитых волков. Рядом, опираясь на свое сломанное копье, стоял Тускар, его суровое, обветренное лицо было мрачным, как грозовая туча. Аня кончиком своего окровавленного ножа осторожно приподняла клочья опаленной, вонючей шерсти на пробитом боку мертвой твари. Под ней, прорастая прямо сквозь мышцы и кости, отчетливо виднелись искаженные, потемневшие, почти черные синеватые кристаллические структуры, похожие на раковую опухоль.

Бабушка Ани, опираясь на свою тяжелую палку, медленно, с трудом подошла к ним. Она долго, не мигая, смотрела на изуродованное, неестественное тело, затем подняла свои выцветшие, полные мудрости и печали глаза на внучку.

– Это не просто дикие звери, дитя мое, – прохрипела она, ее голос был слаб, но тверд. – Это эхо того проклятого "огненного змея", что упал с небес, исказило их души, превратило их в слепые, безмозглые орудия боли и разрушения. Их синие камни, что проросли в их телах, – это не защита и не сила, как у древних "звездных странников", а страшная, заразная болезнь, которая пожирает их изнутри и делает безумно агрессивными. Наша тайга больна. Смертельно больна. И пока мы не найдем способ исцелить ее или хотя бы надежно защититься от этой чужеродной хвори, здесь, на нашей земле, оставаться смертельно опасно.

Аня с силой сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Горькие, но справедливые слова бабушки были чистой правдой. Война за их землю, за их жизнь вступала в новую, еще более страшную, непредсказуемую фазу.

Вечером, когда всем раненым была оказана первая, примитивная помощь, а дозорные, усиленные оставшимися воинами, удвоили свою бдительность, старейшины рода «Теней тайги» собрались в самом большом, общем чуме на экстренный совет. Воздух внутри был тяжелым от запаха дыма, сушеных целебных трав, пота и невысказанного, глухого страха.

– Наша тайга больше не наш дом, не наша защита, – глухо, с надрывом произнес старый, мудрый охотник Орлан, его обычно непроницаемое, стоическое лицо было искажено скорбью и отчаянием. – Она сама стала ловушкой, смертельной западней. Ее добрые духи либо молчат, либо кричат от невыносимой боли, не в силах нам помочь. Эти твари… они обязательно вернутся. И в следующий раз их будет гораздо больше. И они будут еще сильнее.

– Наши старые чумы – это не защита от их проклятых кристаллических когтей и зубов, – с горечью поддержал его Тускар, перевязывая свою глубоко раненую, кровоточащую руку. – Мы потеряли сегодня хороших, смелых воинов. В следующий раз мы можем потерять всех. До единого.

Бабушка Ани, сидевшая в самом центре этого скорбного круга, медленно, тяжело кивнула, соглашаясь с их словами.

– Душа нашей тайги смертельно больна. Наша земля осквернена этой искаженной, чужой силой упавших с небес звезд. Пока синий, чистый огонь наших древних знаний не наберет достаточную силу, чтобы очистить ее от этой скверны, мы все здесь уязвимы, как слепые, беспомощные птенцы в разоренном, сожженном гнезде.

Аня молча слушала их полные отчаяния и боли речи, и в ее юном сердце росла тяжелая, холодная, как лед Колымажки, но несокрушимая решимость.

– Вы правы, старейшины, – сказала она, и ее голос, несмотря на пережитый ужас и смертельную усталость, прозвучал на удивление твердо и уверенно. – Мы не можем больше оставаться здесь, в нашем стойбище. Оно стало слишком опасным для нас. Нам нужно более крепкое, более надежное укрытие. Стены из камня, а не из тонких оленьих шкур. И нам отчаянно нужны знания – как использовать то бесценное наследие "синих духов", которое они оставили нам, чтобы противостоять этой новой, искаженной, смертоносной силе.

После долгих, мучительных споров и тяжелых, полных сомнений раздумий, «Тени тайги» приняли горькое, но единственно возможное и необходимое в этих страшных обстоятельствах решение. С первыми, бледными лучами оранжевого, чужого рассвета они соберут самое необходимое – оружие, остатки еды, теплые вещи – и навсегда покинут свое родное стойбище, ставшее для них слишком опасным. Их нелегкий, полный неизвестности путь лежал в холодные, каменные джунгли проклятого Колымажска.

Глава 32: Город страха

Утро в обреченном Колымажске сочилось промозглой, ледяной сыростью и вязким, как болотная тина, всепроникающим страхом. Оранжевое, ядовитое небо Кокона, казалось, опустилось еще ниже, почти касаясь ржавых крыш, придавливая к мерзлой земле последние, жалкие остатки человеческих надежд. Низкий, монотонный, невыносимый гул на частоте 145.32 Герца, уже ставший неотъемлемой, мучительной частью их жалкого существования, сегодня ощущался особенно навязчиво, почти физически болезненно. Он не просто вибрировал в стылом воздухе, он, казалось, проникал в самые кости, в черепную коробку, безжалостно сверля мозг, вызывая у многих не только разламывающую череп головную боль и приступы тошноты, но и странную, иррациональную, взрывную раздражительность, вспышки беспричинного, слепого гнева или, наоборот, затяжные периоды свинцовой апатии и глухого, безысходного отчаяния. Людей мучили кошмары, если им вообще удавалось заснуть в этом аду, а днем многие жаловались на то, что их не покидает ощущение, будто за ними кто-то неотступно следит невидимыми, холодными глазами.

Город еще не успел оправиться от ночного, кровавого нападения мутировавших, кристаллических волков на эвенкийское стойбище. Рассказы немногих выживших и очевидцев о жутких тварях с клыками из черного металла и горящими адским огнем глазами передавались из уст в уста, обрастая с каждым новым пересказом все более чудовищными и фантастическими подробностями. Но к этому первобытному, животному ужасу перед безжалостными монстрами извне теперь начал примешиваться другой, гораздо более коварный и разрушительный страх – страх перед самим собой, перед тем, что непонятное и страшное творилось внутри собственных мыслей и тел.

Марфа, одинокая продавщица почти опустевшего магазина «Рассвет», механически протирая и без того пустые, треснувшие в нескольких местах витрины, то и дело испуганно вздрагивала и оглядывалась. Ей постоянно казалось, что из темных, пустых окон заброшенной пятиэтажки напротив за ней кто-то неотступно, внимательно следит. Иногда, в редкие минуты затишья, ей чудились тихие, вкрадчивые, вкрадчивые голоса, которые вкрадчиво шептали ее имя или монотонно произносили какие-то бессмысленные, но от этого еще более пугающие фразы. Старик Потапыч, живший в соседнем, полуразвалившемся бараке, с самого утра со слезами на глазах жаловался на то, что стены его крошечной, холодной каморки "тихонько шепчутся между собой", а пляшущие тени в углах от огня буржуйки то и дело принимают формы уродливых, когтистых, зубастых существ. Он беспрестанно крестился и бормотал полузабытые слова молитвы, но зловещий шепот не прекращался, становясь лишь громче и настойчивее. Иван, обходя дозоры на лесопилке, тоже чувствовал это. Низкий, монотонный гул Кокона, казалось, обострил все его чувства до предела. Он слышал каждый шорох, каждый тихий шепот в самых дальних углах цеха. Иногда ему даже казалось, что он предугадывает намерения своих людей, видит их страх или злость еще до того, как они их выразят. Он списывал это на нервное напряжение, усталость и инстинкты лидера, которые всегда были у него обострены, не подозревая, что его мозг, постоянно работающий на пределе выживания, стал особенно восприимчив к странному, невидимому излучению, пронизывающему теперь весь Колымажск.

Дети, обычно самые шумные, веселые и беззаботные обитатели угрюмого Колымажска, в последние дни совсем притихли, их звонкие голоса почти не были слышны на опустевших улицах. Их игры стали странными, молчаливыми, пугающими. Они рисовали на обрывках старых обоев или прямо на замерзшей, покрытой инеем земле уродливых, непропорциональных существ с множеством горящих глаз, с острыми, как иглы, шипастыми конечностями – то ли порождения их больного, угнетенного постоянным страхом воображения, то ли, может быть, смутные, интуитивные отражения того, что они начинали неясно, но отчетливо ощущать вокруг себя в этом искаженном мире. Санька, младший брат Ани, обычно такой бойкий, непоседливый и любознательный, теперь все чаще забивался в самый дальний, темный угол их временного убежища (Аня, после нападения на стойбище, перевела свою семью и нескольких раненых в подвал работающей школы, где было хоть немного теплее и безопаснее), прижимая ладони к ушам и раскачиваясь из стороны в сторону. Он говорил сестре тихим, испуганным шепотом, что постоянно слышит «чужие, плохие голоса», которые настойчиво зовут его в лес, обещая показать «настоящие чудеса» и «новый, лучший мир».

Особенно сильно от этого невидимого, но всепроникающего воздействия страдали самые маленькие дети. Их неокрепшая, нежная психика просто не могла справиться с этим нескончаемым потоком чужих, часто враждебных мыслей и агрессивных эмоций, которые приносил с собой этот проклятый "синдром зеркального слуха". В холодных, полутемных классах работающей школы, где Елена Матвеевна и Аркадий Степанович пытались организовать подобие убежища и порядка, они все чаще становились свидетелями по-настоящему жутких, душераздирающих сцен. Маленькая, хрупкая Лиза, тихая, застенчивая первоклассница, вдруг, ни с того ни с сего, начинала отчаянно рыдать навзрыд, забившись под свою парту, и истошно кричать, что "все ее ненавидят и хотят, чтобы она поскорее исчезла", потому что она "отчетливо слышит все их плохие, злые мысли, и они такие громкие, такие злые и колючие". Ее сосед по парте, обычно спокойный и послушный мальчик, мог внезапно, без всякой видимой причины, вскочить и с кулаками наброситься на другого ребенка, выкрикивая при этом самые грязные оскорбления и угрозы, которые тот, возможно, лишь мельком, неосознанно подумал. Детей мучили страшные, реалистичные кошмары, они панически боялись оставаться одни даже на минуту, им постоянно казалось, что "чужие голоса" преследуют их повсюду, шепчут гадости, угрожают.

Но и многие взрослые, особенно те, у кого нервы были слабее, начинали страдать от этого необъяснимого, сводящего с ума явления. На импровизированном, стихийном рынке у старого, заколоченного Дома Культуры, где люди пытались обменять последние остатки своих скудных припасов, произошел показательный случай. Маленькая девочка лет пяти, крепко державшаяся за руку своей изможденной матери, внезапно громко, пронзительно закричала, указывая пальцем на хмурого, небритого мужчину в старой, рваной телогрейке, стоявшего у импровизированного прилавка: "Он очень плохой! Он хочет забрать у мамы последний хлебушек! Он думает, как ее сильно обмануть и ничего не дать взамен!" Мужчина, который действительно в этот самый момент лихорадочно прикидывал, как бы ему повыгоднее выменять кусок хозяйственного мыла на целую буханку хлеба, не отдавая при этом ничего действительно ценного из своих запасов, побагровел от такой неожиданной и публичной огласки своих неблаговидных мыслей, а потом и вовсе позеленел от злости. Но еще страшнее было то, что несколько человек, стоявших в небольшой толпе и услышавших отчаянный крик девочки, вдруг отчетливо, как будто наяву, почувствовали ту же самую нехорошую, корыстную мысль в своих собственных головах, словно этот мужчина невольно транслировал ее всем окружающим. Это мгновенно вызвало волну всеобщего негодования, возмущенных криков и чуть не привело к жестокой драке. Недоразумения, подозрения, вспышки беспричинной, слепой агрессии – все это становилось теперь обыденностью, новой, страшной нормой жизни в Колымажске.

В продуваемой всеми ледяными ветрами и насквозь пропахшей сыростью, лекарствами и человеческим отчаянием больнице «Рассвет», Людмила Петровна, главврач, вела свою собственную, почти безнадежную, изматывающую войну за жизнь и рассудок своих немногочисленных пациентов. Сегодня она в очередной раз осматривала несчастного Бородача из банды Ивана и молодого Вихря из «Теней». Их состояние, несмотря на все ее усилия, не улучшалось, а наоборот, медленно, но неумолимо ухудшалось. Эта жуткая "каменная корка" на их ранах, состоящая из мириад острых, черных кристаллов, медленно, но неумолимо расползалась по телу, а сами они все чаще впадали в глубокое, беспамятное забытье или метались в лихорадочном, кошмарном бреду, выкрикивая что-то о желтых глазах и невыносимой боли.

Но они, к несчастью, были уже не единственными жертвами этой новой, неведомой заразы. К Людмиле Петровне, преодолевая страх и отчаяние, начали обращаться и другие жители Колымажска – те, кто получил случайные царапины от осколков странных "небесных камней" (будь то обломки корабля повстанцев или уже появившиеся артефакты Империи), или те, кто слишком долго, по неосторожности, находился в зонах повышенной аномальной активности, где воздух был особенно "тяжелым", "колючим" и насыщенным этим невидимым ядом. У них у всех появлялись очень похожие, пугающие симптомы: сначала необъяснимое уплотнение и огрубение кожи, потом сильный, нестерпимый зуд, а затем – появление на коже мелких, острых, как наждак, кристаллических чешуек. Страх перед "каменной болезнью", как ее тут же, с мрачной точностью, окрестили в народе, становился почти таким же сильным и всепоглощающим, как и страх перед кровожадными мутантами из тайги.

Людмила Петровна с тоской вспомнила тот единственный, чудом уцелевший в больничной лаборатории старенький микроскоп… Образцы тканей, с огромным трудом взятые ею у бредящего Бородача… под сильным увеличением выглядели как какой-то кошмарный, инопланетный пейзаж – живые, еще недавно здоровые клетки, стремительно прораставшие мириадами острых, темных, игольчатых кристаллов… Но когда она, следуя какой-то отчаянной, почти безумной интуиции, поместила рядом с зараженным образцом на предметном стекле маленький, ярко-синий осколок кристалла повстанцев, который ей тайно принесла Аня, ей показалось, что агрессивный рост этих темных, враждебных кристаллов в клетках на мгновение заметно замедлился, а чистый, синий свет от кристалла Ани словно "гасил" или "нейтрализовал" их зловещее, болезненное мерцание. Это была лишь мимолетная, почти призрачная надежда, но она заставила измученную Людмилу Петровну снова и снова, с упорством обреченной, возвращаться к этим отчаянным экспериментам, пытаясь понять механизм этого невероятного взаимодействия и найти хоть какой-то ключ к спасению.

Слухи о страшной "каменной болезни", превращающей людей в живые статуи, расползлись по замерзающему Колымажску быстрее лесного пожара в сухую, ветреную погоду. Люди, и без того измученные холодом, голодом и постоянным страхом, теперь начали панически бояться друг друга. Каждый случайный кашель, каждая неосторожная царапина, любое покраснение на коже вызывали волну подозрений и отчуждения. Тех несчастных, у кого появлялись первые, даже самые незначительные и сомнительные признаки этого странного, непонятного недуга – будь то необъяснимое уплотнение кожи, непонятная, зудящая сыпь или просто слишком долго не заживающая рана, – начинали сторониться, как чумных или прокаженных в средневековье. Их безжалостно выгоняли из общих, наспех оборудованных укрытий, отказывались делиться последним куском хлеба или глотком воды.

Всеобщая паранойя, щедро подогреваемая слуховыми и зрительными галлюцинациями, вызванными гулом Кокона, и этими жуткими "голосами из ниоткуда", отчаянно искала выход. И, как это часто бывает в такие времена, находила его в слепом, яростном поиске виновных. "Это все эти проклятые 'Тени' со своим черным колдовством! – надрывно кричал на импровизированном, стихийном сходе у разграбленного здания мэрии какой-то оборванный, небритый мужик с безумными, налитыми кровью глазами. – Это ихняя старая шаманка накликала на нас эту беду, с нечистыми духами из преисподней снюхалась!" "Да нет, это 'Волки' безбашенные во всем виноваты! – тут же вторили ему другие, не менее испуганные и озлобленные голоса. – Вечно они лезут, куда их не просят, вот и притащили эту заразу из тайги на своих грязных сапогах!" Иван, сжимая до боли кулаки, из последних сил пытался призвать обезумевшую толпу к разуму, к единству, но его хриплые, отчаянные слова тонули в общем, многоголосом гвалте взаимных обвинений и угроз. Аня, стоявшая чуть поодаль со своими немногочисленными, но верными "Тенями", молча, с ледяным спокойствием наблюдала за этим уродливым, отвратительным проявлением человеческого страха и подлости, ее красивое, суровое лицо было непроницаемо, как замерзшая гладь таежного озера. Она прекрасно понимала – их такой хрупкий, с таким трудом достигнутый союз с "Волками" может рухнуть в любой момент под напором этой слепой, иррациональной, все сметающей на своем пути паники.

В промозглом, холодном кабинете Людмилы Петровны, где единственным источником света и тепла была старая керосиновая лампа, собрались немногие, кто еще пытался сохранить остатки разума и найти выход – сама главврач, Иван, Аня и примкнувший к ним Дмитрий "Химик". Они пытались понять природу этой ужасной «каменной болезни» и найти способ ей противостоять.

– Почему тот рыбак, Степан, так быстро, почти за одну ночь, превратился в это… чудовище? – Иван потер замерзшие, огрубевшие руки, его голос был полон недоумения и скрытого страха.

– Я думаю, дело в концентрации этого… трансформирующего агента и способе «заражения», – устало ответила Людмила Петровна, поправляя очки на переносице. – Степан… он ведь вытащил из реки ту рыбу с этими жуткими кристаллическими иглами… и одна из этих игл, как рассказала его несчастная жена, уколола его в руку. Это был не просто костяной нарост, Иван. Судя по тому, что мы видели, это был своего рода… концентрированный инъектор этой заразы, полный активных наночастиц. Прямое попадание в кровь… это почти гарантированная, молниеносная, неконтролируемая трансформация.

Аня достала из своего кожаного мешочка небольшой, темный, почти черный, остроконечный осколок кристалла, который она с большой опаской подобрала недалеко от места, где упал их, повстанческий, "огненный змей".

– Мы нашли это там, где упал их корабль… или то, что его преследовало, – тихо сказала она, ее пальцы едва касались холодного, неприятного на ощупь камня. – Оно… оно очень злое. Я чувствую это. От него исходит холод и тьма.

Дмитрий «Химик», который с нескрываемым научным интересом рассматривал этот черный осколок, осторожно взял его пинцетом.

– Если это какой-то силовой элемент их враждебных технологий, источник энергии или часть системы управления… он может излучать очень мощное, направленное поле, способное мгновенно перестраивать органику. Прямой физический контакт с таким активным, "заряженным" артефактом… – это почти гарантированная быстрая, необратимая трансформация… как у Степана.

– А раны от когтей мутантов, как у нашего Бородача или вашего Вихря? – спросил Иван, его голос был напряжен.

– Это, скорее всего, как медленное, постепенное отравление, – предположила Людмила Петровна. – «Доза» этих нанороботов или трансформирующих частиц, попавшая в рану, значительно меньше, чем при прямом контакте с активным артефактом. Поэтому процесс идет медленнее, более скрыто… но, боюсь, не менее неотвратимо.

Наступила тяжелая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь треском догорающих дров в маленькой печке и воем ледяного ветра за окном.

В полутемном, холодном магазине «Рассвет» Марфа вздрагивала от каждого случайного шороха, от скрипа рассохшихся половиц, от воя ветра в разбитых окнах. Ей казалось, что она сходит с ума от одиночества, страха и этих навязчивых, шепчущих голосов.

Однажды поздним, особенно холодным вечером, когда она уже собиралась запереть на все засовы свою утлую дверь, в дверях неожиданно появился Валера, больничный санитар. Его обычно угрюмое, небритое лицо выглядело еще более изможденным, чем всегда, но в глазах светилась какая-то странная, тихая решимость.

– Что, Петровна, совсем худо тебе, старая? – неожиданно мягко, почти сочувственно спросил Валера, входя в ее холодное, неуютное царство. – Тени по углам уже пляшут? Голоса в голове не умолкают?

Марфа испуганно вздрогнула, ее сердце пропустило удар.

– А тебе-то какое дело, отсидевший? Пришел поживиться остатками? Так тут брать уже нечего, шаром покати!

Валера не обиделся на ее резкие, злые слова. Он давно привык к такому отношению.

– Да ладно тебе, не кипятись, хозяйка. Не за тем пришел. Все мы тут теперь в одной большой, дырявой лодке, и все вместе ко дну идем… так что злиться друг на друга – последнее дело.

Он заметил, что одна из немногих уцелевших полок с консервами опасно накренилась и вот-вот рухнет, и молча, без лишних слов, подошел и деловито поправил ее. Потом достал из своего заплечного мешка небольшой, но тяжелый бидон с водой и несколько поленьев.

– Вот, принес тебе немного воды из больничного колодца, там она пока чистая. И дров чуток надыбал. Растопи печку, согреешься. А то совсем в ледышку превратишься.

Марфа несколько долгих секунд молча, недоверчиво смотрела на него, потом медленно взяла бидон с водой.

– Спасибо, Валера… – ее голос дрогнул. – Страшно мне… Очень страшно. Голоса эти… Я скоро сама с собой разговаривать начну, как сумасшедшая.

– Страшно – это когда ты совсем один на один со всем этим дерьмом, – тихо, но твердо сказал Валера, присаживаясь на перевернутый ящик. – А пока мы тут… пока хоть кто-то рядом есть… хоть какая-то паршивая надежда еще теплится…

Он помолчал немного, глядя на свои загрубевшие, мозолистые руки, потом добавил еще тише, почти шепотом:

– У меня ведь дочка была… Маленькая совсем… Анюткой звали. Если бы кто-то тогда ей помог… когда она болела… Может, и выжила бы. А я… я не смог.

Марфа медленно подняла на него свои покрасневшие от слез и бессонницы глаза. В них, сквозь пелену страха и отчаяния, впервые за много дней блеснул слабый, едва заметный огонек ответного сочувствия. И это неожиданное, простое человеческое тепло, возникшее между ними в этом холодном, умирающем городе, дало ей крошечную, но такую необходимую сейчас опору. Может быть, еще не все было потеряно.

Глава 33: Лаборатория под СТО

СТО Николая, бывшего воина-афганца, искалеченного и озлобленного, встретила холодный, оранжевый рассвет черными, пустыми глазницами выбитых окон и едким, тошнотворным запахом гари, который не мог заглушить даже пронизывающий, арктический холод Кокона. Часть проржавевшей крыши над основной ремонтной зоной обвалилась во время недавнего пожара, обнажив почерневшие, обугленные стропила, по которым ледяной ветер теперь беспрепятственно гонял пригоршни грязного, колючего снега. Некогда ярко-синяя, гордая вывеска «Автосервис "Дорожник". Качественный ремонт любой техники» оплавилась, почернела и скособочилась, как спившийся пьяница, не сумевший удержаться на ногах. Поджог, так подло и жестоко устроенный бандой проклятого Серого, оставил глубокие, незаживающие шрамы не только на здании, но и в самой душе его немногословного, сурового хозяина. Но основной цех, где все еще стояли тяжелые, покрытые копотью металлорежущие станки и массивные гидравлические подъемники, и примыкающий к нему массивный гараж, отделенные от сгоревшего склада толстой капитальной стеной из огнеупорного кирпича, построенной еще в советское время по всем нормам ГО для промышленных объектов, к удивлению, уцелели – старая, добротная советская постройка выдержала яростный натиск огня.

Николай, чьи сильно обожженные, покрытые волдырями руки до сих пор нещадно ныли от малейшего неосторожного движения, а хромота после недавних трагических событий заметно усилилась, молча, стиснув зубы, разбирал завалы. Каждый кусок обугленного, пропитанного вонью дерева, каждый искореженный, оплавленный лист кровельного железа он с мрачной, сосредоточенной, почти звериной решимостью отбрасывал в сторону. Изо рта у него валил густой, белый пар. Он снова и снова вспоминал Афган, как они, горстка молодых, необстрелянных десантников, почти мальчишек, сутками держали неприступную высоту против сотен озверевших, хорошо вооруженных "духов". Тогда им помогли выстоять не только верные автоматы Калашникова, но и крепкие, вековые стены старой, заброшенной глинобитной крепости, которую они с боем заняли. Сейчас его родное СТО должно было стать для него и для тех немногих, кто остался, такой же неприступной крепостью. В этом проклятом Колымажске, наглухо отрезанном от остального мира зловещим оранжевым куполом, где каждый новый, ледяной день приносил лишь новые ужасы и отнимал последние, жалкие крохи надежды, потерять еще и свое единственное дело, свой дом – было бы для него равносильно полной, безоговорочной капитуляции. А Николай никогда не собирался сдаваться. Никому и ничему.

Его СТО всегда была для него гораздо больше, чем просто работа или источник скудного дохода. Это была его настоящая крепость, его маленькое, независимое, суверенное государство, где он был сам себе и царь, и бог, и хозяин. И теперь, когда привычный мир вокруг рушился, как старый карточный домик под ударами урагана, эта его личная крепость должна была стать еще крепче, еще надежнее. Он думал о Геннадии «Геракле», своем старом, верном товарище еще по Чернобылю, о немногих других колымажских мужиках, которым еще можно было хоть как-то доверять в этом безумном мире. Им всем, и ему самому, отчаянно нужно было безопасное, хорошо укрепленное место, где можно было бы не только переждать очередную кровавую атаку мутантов или бандитский налет, но и попытаться организовать хоть какую-то осмысленную оборону, ремонтировать то немногое, заржавевшее оружие, что у них еще оставалось, и, возможно, даже попытаться наладить какую-то связь с внешним миром, если этот проклятый Кокон когда-нибудь ослабнет или исчезнет. И Николай твердо решил, что его СТО, его дом, станет этим последним оплотом.

Несколько долгих, изматывающих дней, наполненных тяжелым, почти нечеловеческим трудом и постоянным, гнетущим ожиданием новой опасности, ушло на то, чтобы расчистить основные завалы после пожара, выгрести тонны мусора и копоти, и хоть как-то, по-быстрому, залатать огромные дыры в прогоревшей крыше цеха, используя для этого все, что попадалось под руку – листы ржавого кровельного железа со сгоревших сараев, старый, просмоленный брезент с грузовиков, даже куски фанеры. Работая в самом дальнем, самом темном и заваленном углу просторного цеха, где под толстым, многолетним слоем пыли и густой паутины сиротливо громоздился старый, давно не используемый, заржавевший гидравлический пресс, которым он не пользовался уже, наверное, лет десять, если не больше, Николай заметил нечто странное, привлекшее его внимание. Бетонный пол под массивной, многотонной станиной этого пресса был явно не таким, как везде в цеху. Вместо обычного, потрескавшегося от времени, перепадов температур и пролитого машинного масла бетона, здесь, при ближайшем рассмотрении, виднелась большая, идеально ровная, аккуратно подогнанная по краям металлическая плита, утопленная вровень с основным полом и хитро замаскированная толстым слоем въевшейся пыли и застарелого, загустевшего машинного масла.

Он вспомнил старые, полузабытые байки местных старожилов о том, что под некоторыми крупными промышленными объектами в Колымажске еще с довоенных времен или во времена "холодной войны", когда все готовились к ядерному апокалипсису, строили секретные подземные убежища. А его СТО как раз располагалось на территории бывшей крупной автобазы какого-то закрытого, номерного Научно-Исследовательского Института, эвакуированного сюда в начале войны. Пожар и острая необходимость укрепить цех, создать безопасное убежище, дали ему веский повод проверить эти давние слухи, которые он раньше всегда считал пустым, пьяным трепом. К тому же, при расчистке завалов после пожара, он заметил, что в этом углу бетонный пол был поврежден огнем и водой, и из-под слоя копоти и строительного щебня как раз и проглядывал край этой самой массивной металлической плиты, которой здесь раньше, до пожара, он никогда не видел или просто не обращал внимания.

Любопытство, свойственное ему еще с далеких армейских времен, когда ему не раз приходилось, рискуя жизнью, обезвреживать хитроумные, замаскированные душманские мины-ловушки, взяло верх над усталостью и болью в обожженных руках. Сдвинув с огромным трудом, с помощью старой цепной лебедки и такой-то матери, этот многотонный пресс в сторону, он наконец обнажил эту загадочную металлическую плиту. Под ней… к его величайшему изумлению, обнаружился массивный, герметичный на вид, тяжелый металлический люк, края которого были тщательно, на совесть, заварены толстым сварным швом. Сам сварной шов был старым, основательно покрытым слоем ржавчины, но на нем отчетливо виднелись следы более свежей, хотя и очень грубой, почти кустарной, повторной заварки – кто-то, и относительно недавно, явно пытался запечатать это таинственное место еще надежнее, еще основательнее, уже после основной постройки самого СТО. "Похоже на работу военных, – мелькнула у Николая мысль. – Только они так умеют – основательно и без лишних объяснений. Но что они здесь прятали?"

– Кто-то очень сильно не хотел, чтобы сюда кто-нибудь когда-нибудь лазил, – пробормотал Николай, разглядывая люк.

Сначала он попытался срезать старый, толстый сварной шов автогеном, но газ в баллонах был почти на исходе, и ему приходилось экономить каждый кубосантиметр, работая короткими, точными рывками. Когда после нескольких часов мучительной работы шов, наконец, поддался, оказалось, что это была лишь первая преграда. Люк был дополнительно заблокирован изнутри несколькими массивными стальными засовами, которые намертво приржавели. Пришлось браться за кувалду и зубило. Пот градом катился по его лицу, смешиваясь с грязью и копотью, обожженные руки гудели от напряжения, а каждый удар отдавался гулким эхом по всему цеху, рискуя привлечь нежелательное внимание. Он работал почти всю ночь, измотанный, злой, но упрямый, как никогда. Наконец, с последним, отчаянным ударом, один из засовов со скрежетом сломался, и с натужным, протестующим стоном, тяжелый, неподатливый люк поддался, открывая темный, квадратный провал и крутые, уходящие в неизвестность бетонные ступени, ведущие глубоко вниз, под землю. Из мрачного, сырого подземелья сразу пахнуло затхлостью, застоявшимся, спертым воздухом и чем-то еще, неуловимо тревожным, каким-то специфическим, техническим, машинным запахом, который Николай не мог сразу идентифицировать.

Вооружившись мощным аккумуляторным фонарем, который он всегда держал наготове, Николай начал осторожный, напряженный спуск в неизвестность. Внизу, после нескольких десятков ступеней, оказалось небольшое, но на удивление относительно сухое, хотя и явно запущенное, давно покинутое людьми помещение. Типичное, стандартное бомбоубежище Гражданской Обороны советских времен, какие строили под многими промышленными объектами… Но помимо стандартного, знакомого ему еще по службе оборудования ГО – массивных, проржавевших герметичных дверей с заклинившими штурвалами, остатков какой-то допотопной фильтровентиляционной установки, нескольких рядов покрытых плесенью деревянных нар и пустых, пробитых в нескольких местах баков из-под воды, – в одном из дальних, заваленных обломками мебели углов этого подземного зала Николай заметил несколько высоких, сильно заржавевших, покосившихся металлических стеллажей. На них, среди куч истлевшего тряпья и разбитых стеклянных приборов, виднелись остатки каких-то непонятных, специфических устройств, большинство из которых были покрыты толстым, многолетним слоем пыли, густой паутины и зеленоватой плесени, а некоторые – явно и безвозвратно повреждены коррозией, сыростью или чьим-то варварским, целенаправленным вмешательством. На одном из таких приборов, с разбитым стеклянным циферблатом и оборванными, окислившимися проводами, виднелась полустертая, но еще читаемая надпись на потускневшей металлической табличке: "Изделие 7-Б. Анализатор аномальных электромагнитных полей. Прототип. Проект "Метеор-47". Сов. секретно".

«Вот это неожиданная удача, – с мрачным удовлетворением подумал Николай, осматривая свое новое подземное владение. – Целая настоящая подземная база. Хоть и загаженная, и половина оборудования – металлолом, но стены толстые, и от внешнего мира скрыто надежно. Здесь можно не только надежно укрыться от этих тварей и от холода, но и организовать нормальный, защищенный штаб. И, возможно, даже найти что-то полезное из этого старого барахла».

Исследуя обширный бункер дальше, он обнаружил еще несколько небольших, изолированных комнат – похоже, это были бывшие склады или лаборатории.  В большинстве из них царила полная разруха – перевернутые столы, разбитые колбы, разбросанные по полу бумаги, превратившиеся в труху от сырости. В самом дальнем, тщательно замаскированном отсеке, за еще одной массивной, бронированной герметичной дверью, которую ему снова пришлось вскрывать с помощью автогена, так как сложный кодовый замок был не просто заржавевшим от времени, а намеренно, варварски выведенным из строя, оказалось помещение, совершенно не похожее на обычный армейский склад ГО. Вдоль пыльных, покрытых паутиной стен здесь стояли высокие металлические стеллажи с аккуратно расставленными армейскими ящиками из темного дерева, на которых виднелась выцветшая, но все еще четкая трафаретная маркировка: «Объект "Метеор-2" Категория "Особой Важности. Секретно. Образцы №№ 1-50. Не вскрывать без специального допуска категории "А". Хранить в особых условиях.». На бетонном полу валялись обрывки каких-то старых, пожелтевших карт Зоны 12-К, полуистлевшие схемы расположения давно не существующих буровых вышек, ржавые, покрытые слизью инструменты совершенно непонятного назначения.

А в самом центре этой секретной, забытой всеми комнаты, бережно прикрытый куском старого, плотного, но уже начавшего гнить брезента, стоял он – массивный, внушительный металлический шкаф, высотой почти в человеческий рост, густо утыканный многочисленными тумблерами, некоторыми явно не заводскими, а прикрученными позже наспех, с нацарапанными от руки подписями поверх стершихся заводских, переключателями с полустертыми, едва различимыми надписями на техническом жаргоне, потрескивающими от накопленного статического электричества стеклянными индикаторами непонятного назначения (многие из которых были разбиты или помутнели от времени) и несколькими большими, необычной, причудливой, спиралевидной формы катушками из толстой, потемневшей от времени, но все еще целой медной проволоки, которые, казалось, тихонько, едва слышно гудели, издавая слабый, почти неразличимый, высокочастотный писк. Его массивный корпус был покрыт пятнами глубокой ржавчины, некоторые тумблеры и переключатели отвалились или были сломаны, а стеклянные колпачки индикаторов были мутными, потрескавшимися и покрытыми слоем грязи. От этого странного, громоздкого, но явно когда-то очень мощного агрегата исходил слабый, но отчетливо ощутимый, резкий запах озона и застарелого, перегретого машинного масла и легкая, почти неощутимая вибрация, которую Николай почувствовал даже через толстые, резиновые подошвы своих видавших виды армейских сапог, словно внутри этого металлического ящика билось какое-то огромное, мощное, но спящее сердце. На передней, отполированной до блеска панели этого шкафа была прикреплена небольшая, потускневшая металлическая табличка с выгравированной на ней четкой надписью: "Генератор Квантовых Частот ГКЧ-7М. Экспериментальный многоцелевой образец. Мощность – до 500 кВт. НПО "Энергия". Заказчик: Лесхозкомбинат №47. Год выпуска: 1988 г."

«Опять эти проклятые вояки со своими секретными, смертоносными игрушками… – с плохо скрываемым отвращением и затаенным страхом подумал Николай, осторожно касаясь холодной металлической поверхности генератора. – Этот бункер… это СТО… это теперь мой последний, отчаянный рубеж. Моя личная, последняя война. И если эта непонятная, но явно мощная хреновина… сможет хоть как-то помочь нам выжить в этом аду… я заставлю ее работать. Даже если придется самому лезть ей в нутро. Отступать нам всем теперь действительно больше некуда».

Через пару долгих, напряженных дней, когда Николай уже начал понемногу обустраивать свой подземный бункер, перетаскивая туда остатки припасов, оружия и инструментов… к его разрушенному СТО, шатаясь от усталости и холода, подошла небольшая, измученная, оборванная группа. Впереди, тяжело опираясь на самодельную, грубо обструганную палку, едва передвигая ноги, шел Иван… Рядом с ним, поддерживая его под руку, почти не отставая, шла хрупкая, но несгибаемая Аня. Их лица были землистого, нездорового цвета от крайнего переутомления, голода и постоянного недосыпания, а их одежда, некогда прочная, превратилась в жалкие, грязные лохмотья. За ними, едва волоча ноги, плелись молчаливый, осунувшийся Тихий… и такая же молчаливая, но с горящими решимостью глазами… шаманка Искра. Они все были на грани полного физического и морального истощения, их преследовали не только кровожадные мутанты из тайги, но и пронизывающий до костей холод, мучительный голод, и всепоглощающее, ледяное отчаяние.

Иван, увидев вышедшего им навстречу из полумрака цеха Николая, лишь коротко, устало кивнул.

– Хозяин. Здравствуй. Нам нужно серьезно поговорить. Очень срочно. И… нам отчаянно нужно место. Безопасное место. Наша лесопилка больше не безопасна. После последнего, самого страшного налета тех тварей… и после подлого предательства Серого… там почти ничего живого не осталось. Мы потеряли многих. Очень многих.

Николай медленно, тяжело окинул их своим обычным, тяжелым, нечитаемым взглядом. В его глазах не было ни сочувствия, ни злорадства.

– Зачем пришли именно ко мне? Думаешь, я так быстро забыл, как твои молодые, горячие щенки мой склад дотла спалили?

– У тебя здесь единственное место во всем этом проклятом городе, которое можно по-настоящему, надежно укрепить… ты сам это знаешь, – ответил Иван, глядя Николаю прямо в глаза. – И ты… ты умеешь воевать, Николай. По-настояшему. Нам это сейчас нужно как воздух. А у нас… – он на мгновение посмотрел на Аню, стоявшую рядом, – …у нас есть кое-что, что, возможно, может тебя очень сильно заинтересовать. Важная информация. И… возможно, какой-то способ дать реальный отпор этим адским тварям.

Аня сделала шаг вперед и, с трудом разжав свои замерзшие, сведенные судорогой пальцы, протянула Николаю на раскрытой ладони небольшой, но невероятно ярко-синий, почти светящийся изнутри кристалл, тот самый, что они с таким трудом и риском нашли в сыром, заброшенном подвале старой, разрушенной школы.

– Этот камень… он живой, Николай, – сказала она тихо, ее голос был слаб, но тверд, а дыхание превращалось в густое облачко пара на ледяном воздухе. – Он отзывается на странные, неведомые энергии… и на очень древние, забытые символы. Мы думаем, он может быть не просто красивой игрушкой, а… ключом. Ключом ко всему.

В тот самый момент, когда этот синий, пульсирующий кристалл оказался рядом с неприметной, замаскированной старыми досками вентиляционной шахтой, ведущей, как Николай уже успел выяснить, прямо в подземный бункер, где он совсем недавно с таким трудом возился с таинственным оборудованием «Метеора», тот самый генератор ГКЧ-7М глубоко внизу, в самом дальнем, секретном отсеке, неожиданно издал тихий, но изменившийся по тональности, более протяжный и словно осмысленный, резонирующий гул. Несколько тусклых, обычно горевших ровным зеленым светом, контрольных индикаторов на его темной передней панели на мгновение вспыхнули ярким, чистым, почти неземным синим светом, в точности таким же, как у кристалла в руке Ани, а затем снова вернулись к своему обычному состоянию. Николай, стоявший у самого люка в бункер, отчетливо почувствовал слабую, но явную вибрацию, идущую из-под земли, и услышал этот короткий, но такой необычный отклик генератора. Николай удивленно, почти испуганно посмотрел сначала на ярко-синий кристалл в руке Ани, потом на своих нежданных, измученных гостей. Он мгновенно, почти на инстинктивном уровне, понял – эти, казалось бы, совершенно разные вещи неразрывно, мистически связаны между собой.

– Пойдемте, – сказал он наконец, и его обычно суровый, грубый голос стал заметно менее жестким. Он кивнул на неприметный, замаскированный старыми досками люк в полу цеха. – Кажется, у нас действительно есть, о чем серьезно поговорить. И что показать друг другу. Может быть, если мы объединим наши силы и знания, мы и вправду разберемся, как заставить эту адскую, инопланетную или военную машину (ГКЧ-7М) работать на нас, а не против нас. Шанс, конечно, мизерный. Но он есть.

Глава 34: Символы повстанцев

Дмитрий Соколов, или просто Химик, как его теперь все чаще называли не только ученики, но и новые, неожиданные соратники, оборудовал себе подобие научной лаборатории в одном из немногих уцелевших, хотя и промерзших почти насквозь, кабинетов работающей школы – бывшей лаборантской при кабинете химии. От ледяного холода, который, казалось, сочился из самих стен, покрытых инеем, пальцы коченели так, что едва держали тонкий пинцет или хрупкую стеклянную пипетку, а изо рта постоянно валил густой, белый пар, смешиваясь с едким, сизым дымом от самодельной спиртовой горелки, на которой он тщетно пытался нагреть свои колбы с замерзающими реактивами. На единственном уцелевшем, шатком лабораторном столе, заваленном колбами и пробирками сомнительной чистоты, старыми ретортами, обрывками медной проволоки, ржавыми, севшими батарейками и какими-то непонятными деталями от разобранной техники, соседствовали его главные, бесценные объекты исследования – тусклый, иссиня-черный, мертвый на вид осколок кристалла, с большим риском отколотый от панциря поверженного биоробота, и тот самый, безупречно чистый, ярко-синий, почти живой кристалл повстанцев, найденный в подвале заброшенной школы. От синего камня, даже на расстоянии, исходило едва уловимое, но приятное тепло, и если затаить дыхание и прислушаться в полной, звенящей тишине холодного кабинета, можно было различить тишайшую, почти органическую, ритмичную пульсацию, словно внутри него билось крошечное, горячее сердце.

Нехватка самого элементарного оборудования и реактивов была катастрофической, почти сводящей на нет все его усилия. Те немногие химикаты, что еще остались со школьных времен, хранились в треснувших, пыльных склянках с полустертыми, выцветшими этикетками, и их чистота вызывала большие сомнения. Старый школьный прибор для изучения спектра света, который он называл спектроскопом, который Дмитрий с огромным трудом пытался починить и откалибровать, используя детали от разбитого телевизора «Горизонт» и какие-то конденсаторы из сгоревшего радиоприемника, врал безбожно, показывая совершенно фантастические результаты. Но пытливый, острый ум молодого Химика, его почти фанатичная преданность науке, не сдавались перед этими, казалось бы, непреодолимыми трудностями. Он своими глазами видел, как невыносимо страдают раненые, как эта жуткая "кремниевая лихорадка" медленно, но неотвратимо пожирает несчастного Бородача из банды Ивана и молодого Вихря из «Теней», и он отчетливо понимал, что если они в самое ближайшее время не найдут способ хоть как-то противостоять этой инопланетной заразе, Колымажск и все его обреченные жители обречены на мучительную, страшную гибель.

Дверь его импровизированной лаборатории тихо, почти неслышно скрипнула, пропуская в промозглый кабинет новую волну ледяного, колючего воздуха, и на пороге, словно привидение, появилась Искра. Юная девушка-шаманка из отряда «Теней тайги», обычно державшаяся немного особняком, погруженная в свои мысли и общение с духами, сегодня выглядела особенно сосредоточенной и немного взволнованной. Ее потертая, видавшая виды меховая накидка из оленьей шкуры была аккуратно залатана в нескольких местах грубыми, но крепкими стежками из оленьих жил, а из-под старой, теплой шапки выбивались непослушные, иссиня-черные пряди волос. Она плотнее закуталась в свою накидку, невольно поежившись от пронизывающего холода, царившего в кабинете. В руках она бережно держала несколько листов бумаги – это были обрывки старых, пожелтевших газет, на обороте которых ее твердой рукой были аккуратно и очень точно перерисованы углем сложные, витиеватые символы повстанцев, – и свой неизменный, потертый кожаный мешочек с шаманскими амулетами и оберегами.

– Аня просила это передать тебе, Дмитрий, – немного смущаясь и опуская глаза, тихо сказала Искра, ее темные, глубокие, как лесные озера, глаза серьезно, почти с благоговением смотрели на молодого ученого. Голод, холод и постоянное нервное напряжение последних, страшных дней оставили на ее юном, красивом лице заметные следы усталости и страдания, но не смогли сломить тот внутренний, негасимый огонь, что всегда горел в ее душе. – Она думает… мы все думаем… что мы могли бы помочь друг другу. Твоя наука… и наши древние знания о силе камней и знаков. Тихий говорит, что эти синие кристаллы очень сильно реагируют на определенные звуковые частоты и начертанные символы. Может быть, если мы объединим наши усилия, вместе мы сможем "разбудить" их истинную силу или хотя бы понять, как они могут защищать от… от того черного зла, что несут с собой эти мертвые камни.

Дмитрий, всегда полагавшийся исключительно на строгую научную логику, на проверяемые факты и повторяемые эксперименты, поначалу отнесся к этому неожиданному предложению со свойственным ему, немного высокомерным скепсисом ученого-материалиста. Какие еще "знания о камнях и знаках"? Какие "древние силы"? Но когда Искра, не обращая внимания на его скептическую усмешку, достала из своего кожаного мешочка свой главный, самый сильный родовой амулет – небольшой, гладко отполированный речной камень черного базальта с искусно вырезанной на его поверхности глубокой, многовитковой спиралью, к которому она совсем недавно, после экспериментов в подвале школы, интуитивно прикрепила несколько крошечных, но очень ярких осколков синего кристалла повстанцев – и осторожно, почти благоговейно поднесла его к образцу темного, иссиня-черного кристалла рептилоидов, лежавшему на столе Дмитрия… тот самый темный, мертвый кристалл на столе вдруг издал едва слышный, но очень неприятный, сухой треск, и исходящее от него гнетущее, давящее на психику ощущение на мгновение резко усилилось, а затем, когда крошечные синие осколки на амулете Искры ярко, почти ослепительно вспыхнули чистым, ультрамариновым светом, словно отражая или поглощая невидимую атаку, это мерзкое, тошнотворное давление так же внезапно ослабло.

– Он… он действительно реагирует, – пробормотал ошеломленный Химик, мгновенно забыв о своем показном скепсисе и почтительно придвигаясь ближе к столу, его дыхание от волнения превратилось в густое, белое облачко пара. – Как будто они… они действительно антагонисты. Или твой амулет, Искра, каким-то образом пытается его нейтрализовать, подавить его враждебную энергию. Невероятно!

Они торопливо расчистили место на заваленном приборами и бумагами столе, аккуратно разложив на нем зарисовки сложных, витиеватых символов повстанцев, которые Аня принесла им из подвала старой школы, и те самые схемы "гармонических резонаторов", которые Тихий с таким трудом сумел скопировать с древних металлических пластин. Рядом, на безопасном расстоянии, Дмитрий осторожно поместил несколько образцов темных, зловещих артефактов рептилоидов – тот самый осколок от панциря биоробота и несколько "плачущих камней", найденных Следопытом в тайге. Тихий, который сгорал от нетерпения и тоже присоединился к ним, притащил свой видавший виды, но все еще работающий самодельный генератор звуковых частот, заранее настроенный им на ту самую, спасительную, по его мнению, частоту – 7.77 МГц.

– Давайте попробуем так, – предложил Дмитрий, его глаза за стеклами очков горели научным азартом. – Искра, ты выберешь один из самых сильных, по-твоему, защитных символов из тех, что мы нашли. Мы аккуратно начертим его вокруг одного из этих темных кристаллов. Затем поместим в самый центр этого символа наш синий кристалл повстанцев и попытаемся активировать его с помощью генератора Тихого на "их" частоте, а ты, Искра, одновременно попробуешь усилить этот эффект своим шаманским напевом, своей энергией. Посмотрим, что из этого получится.

– Я настроил генератор на частоту семь целых и семьдесят семь сотых мегагерца, – добавил Тихий, видя вопросительные взгляды Дмитрия и Искры. – Именно на этой частоте я несколько раз ловил тот самый слабый, мелодичный сигнал повстанцев, когда мы были в подвале школы. И в тех старых документах "Метеора", что мы нашли, она тоже упоминалась как "экспериментальная частота для попыток связи с аномальными объектами". Я думаю, это их основной канал, их волна, на которую они должны откликнуться.

Они выбрали сложный, но очень красивый и гармоничный символ, сочетающий в себе защитную спираль и несколько остроконечных треугольников, направленных своими остриями наружу, словно копья. Искра тщательно, с большой сосредоточенностью начертила его раскаленным на огне горелки углем на большом куске толстой фанеры, которую они нашли в школьной мастерской. В самый центр этого защитного круга они осторожно положили один из темных, зловеще пульсирующих багровым светом осколков от панциря биоробота. Рядом, но не касаясь его напрямую, поместили большой, ярко-синий кристалл повстанцев. Тихий с замиранием сердца включил свой генератор, и по холодной, промозглой лаборатории разлился едва слышный, но очень чистый, высокий, почти хрустальный звук. Искра закрыла глаза, ее лицо стало отрешенным и спокойным, и она начала свой древний напев – монотонный, вибрирующий, идущий, казалось, из самой глубины ее существа, из сердца самой земли. Она почувствовала, как привычная энергия, которую она черпала из земли и воздуха, начинает вибрировать иначе, вступая в резонанс с высоким, чистым звуком генератора Тихого. Это было похоже на настройку музыкального инструмента – она интуитивно подбирала тон своего горлового пения, пока не ощутила, как синий кристалл в центре символа 'откликнулся', завибрировал, и волна теплой, чистой силы хлынула из него, направляемая ее волей и линиями начертанного знака.

Внезапно, почти одновременно, синий кристалл на фанере ярко, ослепительно вспыхнул, заливая всю лабораторию густым, нереальным ультрамариновым светом. Начерченный Искрой символ под ним словно ожил, его черные линии запульсировали в такт этому неземному свету и древней песне шаманки. А темный, вражеский кристалл… он сначала беспомощно задергался на месте, словно в предсмертной агонии, его отвратительное багровое свечение стало прерывистым, судорожным, а затем он с тихим, но отчетливым, сухим треском раскололся на несколько мелких, уже не светящихся, безжизненных осколков, от которых пошел едкий, удушливый дымок с резким, неприятным запахом горелой серы. Гнетущее, давящее, тошнотворное ощущение, которое постоянно исходило от него, мгновенно исчезло, растворилось без следа.

– Получилось! У нас получилось! – выдохнул потрясенный Дмитрий, его глаза за толстыми стеклами очков восторженно, почти безумно блестели. – Частота… символ… энергия синего кристалла… и твой напев, Искра! Все это вместе, в комплексе, они создали какое-то невероятное, мощное резонансное поле, которое буквально разрушило внутреннюю структуру этого темного, вражеского кристалла! Это не просто защита, это… это настоящее оружие! Мы можем с ними бороться!

Вдохновленные этим первым, но таким важным и неожиданным успехом, они решили не останавливаться на достигнутом и попытаться создать более мощный, постоянно действующий "гибридный" оберег, который мог бы защищать людей от влияния Кокона и его порождений. Искра выбрала несколько крупных, гладких, почти черных галек речного базальта, который, по ее словам, обладал особой природной силой и способностью хорошо "держать и накапливать энергию". На них она своим острым ритуальным ножом тщательно, с большим старанием и любовью вырезала самые эффективные, по ее ощущению, защитные символы повстанцев – те, что лучше всего резонировали с синими кристаллами и ее собственной энергией. Дмитрий, используя свои скудные знания о том, как устроены кристаллы, почерпнутые из старых университетских учебников, и ту простую инженерную логику, которой он всегда доверял, помог ей очень аккуратно и точно встроить в эти камни-обереги несколько мелких, но очень "чистых" и энергетически активных синих кристаллов.

– Смотри, – объяснял он Искре, указывая на сложные схемы из подвала, которые он теперь пытался понять, – если расположить эти камни вот так, по ключевым точкам этого твоего узора, и соединить их этой медной проволокой, то энергия, по идее, должна как бы 'запираться' внутри, циркулировать и усиливать сама себя. Как в простой электрической цепи, как в батарейке, только сложнее. Может, это и сработает, если твои духи помогут.

Он показал ей, как лучше всего расположить эти кристаллы внутри сложного символа, чтобы они создавали максимальный резонанс, и как соединить их тончайшими медными проводками (которые он с огромным трудом, рискуя получить удар током, извлек из катушек старого, сгоревшего школьного трансформатора) так, чтобы они образовывали некий замкнутый, самоподдерживающийся энергетический контур. Этот контур, по его предварительным расчетам, основанным на изучении древних схем повстанцев, должен был значительно усиливать их общее защитное поле при его активации и гораздо дольше удерживать накопленный заряд.

Когда первый такой совместный, "гибридный" оберег был наконец готов, он не просто слабо теплел в руках, как обычные, традиционные шаманские амулеты. При его целенаправленной активации (например, прикосновении к другому, более крупному синему кристаллу или при произнесении Искрой определенного напева или слова силы, которое они подобрали вместе) он начинал испускать видимое, мягкое, пульсирующее голубоватое сияние и создавал вокруг себя вполне ощутимое, упругое энергетическое поле. Это поле, как они позже с огромной радостью и нескрываемым удивлением выяснили, не только эффективно отпугивало мелких, еще не до конца сформировавшихся и окрепших мутантов, заставляя их в панике и ужасе разбегаться, но и, будучи приложенным к страшным, кристаллизующимся ранам несчастного Бородача и молодого Вихря, заметно облегчало их невыносимую, адскую боль и, что самое главное, вполне ощутимо замедляло дальнейший рост этой жуткой, смертоносной "каменной корки". Это была еще далеко не панацея, не полное и окончательное исцеление, но это был первый, реальный, видимый, ощутимый результат их совместных, отчаянных усилий, первая настоящая, маленькая, но такая важная победа над этой чужеродной, беспощадной заразой. Дмитрий уже не пытался объяснить это с точки зрения чистой науки. Он просто видел, что это работает, и этого было достаточно. Он понял, что древние знания эвенков и его попытки применить к ним законы физики – это не две разные вещи, а просто два разных языка, описывающих одно и то же, непостижимое явление.

Дни, проведенные за этими совместными, напряженными, пусть и не всегда удачными, но такими захватывающими экспериментами, незаметно, но неуклонно сближали молодого, немного застенчивого ученого и юную, гордую шаманку… Их поначалу немногословные и настороженные разговоры становились все более откровенными, доверительными, они касались теперь не только кристаллов, символов и частот, но и их собственных, глубоко запрятанных страхов, тайных надежд, горьких воспоминаний о том мире, который они так безвозвратно потеряли… Однажды поздним, особенно холодным вечером, когда они, смертельно уставшие после очередного долгого и трудного эксперимента, сидели рядом на старом, скрипучем ящике из-под школьных реактивов, и Искра, незаметно для себя, задремала, уронив свою отяжелевшую от усталости голову на плечо Дмитрия, он вдруг почувствовал, как его сердце забилось сильнее, чаще… Он с удивлением и какой-то непонятной, щемящей нежностью понял, что эта хрупкая, но такая невероятно сильная и смелая девушка-шаманка стала для него не просто случайной коллегой по опасному, вынужденному эксперименту, а кем-то гораздо, неизмеримо большим. И ее искренняя, непоколебимая вера в него, в его часто осмеиваемую другими науку, которую она теперь видела не как нечто чуждое и враждебное ее привычному миру духов и традиций, а как другую, не менее важную сторону той же самой, единой, всепроникающей силы, буквально давала ему крылья, вдохновляла на новые, смелые идеи.

Их такая странная, неожиданная, растущая с каждым днем близость… конечно же, не осталась незамеченной окружающими… Гроза из банды Ивана, всегда недолюбливавшая «Теней», не раз отпускала в их адрес ядовитые, колкие замечания и злые шуточки… Даже среди самих "Теней" далеко не все одобряли эту непонятную, почти противоестественную дружбу их молодой шаманки с "городским умником" из вражеского лагеря… Но теперь, когда их совместная, такая необычная работа начала приносить первые, реальные, ощутимые плоды, когда созданные ими вместе обереги действительно начали помогать раненым, облегчать их страдания и отпугивать этих жутких мутантов, недоверчивый шепот за их спинами стал заметно тише, а в глазах некоторых, даже самых закоренелых скептиков, появилось неподдельное уважение и даже восхищение. Дмитрий и Искра, чувствуя эту долгожданную перемену в отношении окружающих и горячую, молчаливую поддержку друг друга, еще крепче, еще решительнее сплотились, понимая, что их такой странный, почти невозможный союз – это теперь не только их личное, сокровенное дело, но и, возможно, единственная, хрупкая надежда для всех отчаявшихся жителей проклятого Колымажска.

Глава 35: Предательство Серого

Серый забился в стылые, продуваемые всеми ветрами руины старого, давно заброшенного речного вокзала на самой окраине Колымажска. Ледяной, колючий ветер, гулявший по разбитым, пустым залам ожидания, где когда-то кипела жизнь, пробирал до самых костей сквозь его потертую, видавшую виды кожаную куртку, но он почти не чувствовал холода. Черный, идеально ограненный кристалл-Усилитель, который он получил от своих новых, невидимых хозяев и который теперь он постоянно носил на груди под курткой, в специальном кожаном мешочке, почти врастая в его плоть, пульсировал слабым, но постоянным, нездоровым, лихорадочным теплом, отгоняя не только лютый мороз Кокона, но и последние, жалкие остатки его прежних человеческих чувств – сострадания, сомнения, страха. Вместо них кристалл наполнял Серого ледяной, расчетливой, всепоглощающей яростью и пьянящим, сводящим с ума ощущением почти божественного всемогущества. Его глаза, некогда горевшие лишь обычной волчьей злобой и завистью, теперь постоянно светились ровным, немигающим, хищным желтым огнем, отражая бездушный, мертвенный свет оранжевого Кокона. Кожа на его лице и руках стала заметно грубее, приобрела какой-то нездоровый, сероватый, почти пепельный оттенок, а уродливый шрам от уха до самого подбородка, казалось, стал еще глубже и темнее, словно налился запекшейся, черной кровью или самой тьмой.

Он до сих пор помнил тот момент в тайге, точку невозврата. Он протянул дрожащую руку и коснулся того первого, черного кристалла, что поднялся из-под земли. В тот же миг острая, ледяная боль пронзила его от кончиков пальцев до самого сердца, а затем сменилась странным, пьянящим ощущением всемогущества. Он увидел… или почувствовал… образы, хлынувшие ему в мозг: огромные, темные, похожие на лезвия ножей корабли, бесшумно скользящие между холодных, мертвых звезд; гигантские города, построенные из черного, как ночь, кристалла, уходящие в бесконечную высоту; легионы бездушных, подчиненных одной-единственной воле воинов, шагающих по завоеванным, выжженным мирам. И в центре этого всего он увидел себя – не жалкого, изгнанного, вечно второго Серого, а одного из них, могущественного, облаченного в темную силу и безграничную власть, стоящего на телах своих поверженных врагов – Ивана, Ани, Бизона… Все они корчились у его ног, моля о пощаде. Эта картина была настолько притягательной, настолько сладкой, что заглушила последние, слабые крики его совести. Он сделал свой выбор. И черный кристалл, почувствовав это, словно врос в его ладонь, растворяясь, впитываясь в его плоть, а его багровый, зловещий свет хлынул по венам, наполняя его тело чужой, темной, невероятной энергией.

Воспоминания о несчастной, забитой матери и вечно больной сестре, о голодном детстве, о годах унижений, о предательстве Ивана, который так легко изгнал его из стаи, – все это теперь казалось ему каким-то далеким, почти неважным, подернутым холодной, ледяной дымкой безразличия. Голос Усилителя, тихий, навязчивый, вкрадчивый, шепчущий свои обещания и приказы прямо ему в мозг, давно уже вытеснил все остальные мысли и чувства, оставив лишь одну, всепоглощающую, ненасытную эмоцию – жажду власти. Власти абсолютной, ничем не ограниченной, неоспоримой, той самой власти, которая позволит ему наконец-то растоптать, уничтожить всех, кто когда-либо стоял у него на пути, кто смел ему перечить или смотреть на него свысока. Он уже не был просто Серым, бывшим верным "правым глазом" Ивана-Волка. Он стремительно становился чем-то совершенно другим – безжалостным проводником чужой, темной, нечеловеческой воли, слепым орудием в руках тех, кто пришел из холодной, беззвездной пустоты.

Из густых теней разрушенного зала, почти не нарушая тишины, бесшумно, как змея, выскользнула высокая, угловатая фигура биоробота, которого Серый мысленно прозвал Чиряком из-за странных, щелкающих звуков, которые тот иногда издавал. Это был не тот первый монстр, бывший рыбаком Степаном, которого с трудом одолели у реки. Этот был другим – выше, тоньше, с более гладким, почти отполированным черным кристаллическим панцирем и длинными, многосуставчатыми конечностями, заканчивающимися острыми, как иглы, когтями. Его глаза горели таким же холодным, желтым огнем, но в них, как показалось Серому, было больше… осмысленности, если это слово вообще применимо к этим тварям. Его многочисленные кристаллические наросты и шипы тускло, зловеще поблескивали в слабом, оранжевом свете Кокона.

– Хозяева довольны тобой, Серый Волк, – проскрежетал Чиряк своим новым, лишенным всяких интонаций, механическим голосом, от которого у Серого по спине пробежали мурашки, несмотря на жар, исходящий от Усилителя. – Ты хорошо поработал. Ты сеешь страх, хаос и раздор среди этих жалких людишек. Это хорошо. Но этого уже мало. Хозяевам нужны результаты. Ты должен нанести им по-настоящему ощутимый, сокрушительный удар. Лишить их последних ресурсов. Уничтожить их хрупкую, смешную надежду. Ты должен подготовить почву для нашего полномасштабного прихода. Мы устали ждать.

Чиряк, не дожидаясь ответа, протянул Серому небольшой, плоский черный диск из того же материала, что и его Усилитель, очень похожий на тот, что Серый когда-то нашел в тайге, и который открыл ему путь к "дарам" Империи. "Это персональный коммуникатор. Через него ты будешь получать дальнейшие, более конкретные инструкции от наших Наблюдателей. И помни – Хозяева не терпят неудач и не прощают неповиновения." С этими словами биоробот так же бесшумно растворился в тенях, оставив Серого одного с его мыслями и новым, смертоносным заданием.

Обретя новую, почти нечеловеческую силу, получив четкую, недвусмысленную цель и прямую связь с теми, кто стоял за всем этим кошмаром, Серый начал действовать. Он знал этот проклятый Колымажск как свои пять пальцев, знал все его слабые места, все тайные ходы и лазейки. И он знал, кто из бывших "Волков" или просто отчаявшихся отморозков города может примкнуть к нему, соблазнившись обещаниями силы и безнаказанности. Первым, к кому он пришел, был Дым, с его патологической, почти болезненной тягой к огню и разрушению.

– Иван запрещает тебе жечь, Дым? – вкрадчиво спросил Серый, встретив его в руинах старого кинотеатра. – Боится, что ты спалишь его драгоценный союз с этими лесными выродками?

– Он стал как баба, – злобно сплюнул Дым, чиркая своей зажигалкой. – "Опасно", "не время"… А я чую – самое время! Время для большого, очищающего огня!

– Я дам тебе этот огонь, Дым, – пообещал Серый, и его желтые глаза зловеще блеснули. – Я дам тебе сжечь дотла и стойбище этих 'Теней', и лесопилку Ивана, и весь этот проклятый город, когда мы возьмем власть. Ты будешь моим огненным кулаком. Только помоги мне сначала ослабить их изнутри.

Дым плотоядно усмехнулся. Его ненависть к 'Теням' была почти такой же сильной, как у Грозы – во время одной из стычек они сильно покалечили его младшего брата. А Иван со своим 'союзом' выглядел в его глазах предателем. Серый же пообещал ему не просто власть, а 'великое очищение огнем' – возможность сжечь дотла и стойбище 'Теней', и всех, кто встанет у них на пути. Для Дыма, одержимого пироманией, это было предложение, от которого он не мог отказаться.. Он присягнул Серому на верность без колебаний.

Первой, самой важной целью Серого стали те скудные, с таким трудом собранные запасы продовольствия, которые объединенная группа Ивана и Ани хранила в относительно безопасном, как им казалось, подземном бункере под СТО Николая. Под покровом одной из особенно темных и холодных ночей, используя свою новую, почти нечеловеческую ловкость, силу и обострившееся в темноте зрение, он вместе с верным ему, как цепной пес, Дымом и еще парой своих новых приспешников без особого труда проник в это святая святых выживших. Они не просто украли значительную часть и так скудной еды – они с особой, садистской жестокостью испортили все остальное: высыпали в мешки с последней мукой и крупой пригоршни толченого стекла и ржавых гвоздей, подмешали в банки с консервами какую-то едкую, вонючую химическую дрянь, которую Дым раздобыл на заброшенном складе старых химреактивов. Утром, когда обнаружилась эта страшная пропажа и чудовищная порча продуктов, в лагере выживших едва не начался настоящий голодный бунт, который Ивану и Ане с огромным трудом удалось подавить.

Затем Серый, следуя инструкциям, полученным через черный коммуникатор, взялся за их импровизированное оружие. Он прекрасно знал, где Иван прячет свои немногочисленные, но такие ценные патроны к своему верному обрезу, и где «Тени тайги» хранят свои лучшие, самые смертоносные стрелы с костяными и обсидиановыми наконечниками. Незаметно, под покровом ночи, он пробрался к их тайникам и заменил порох в нескольких самых надежных патронах на бесполезный, мелкий речной песок, а тетиву на луках Орлана и других лучших стрелков «Теней» аккуратно, почти незаметно подрезал так, чтобы она предательски лопнула в самый ответственный, критический момент боя.

Через своих немногочисленных, особенно тех, кто еще не был изгнан из лагеря Ивана и сливал ему информацию за обещание еды или защиты, Серый начал активно, целенаправленно распространять ядовитые, разрушительные слухи. Он нашептывал оставшимся "Волкам", что хитрые "Тени" тайно воруют у них еду и специально, по указке своей шаманки, подставляют их под смертельные удары мутантов, чтобы ослабить и потом полностью захватить власть в городе. "Теням" же он через других своих агентов передавал, что Иван и его банда втайне презирают их древние обычаи, считают их дикарями и лишь временно используют их, а на самом деле готовятся предательски избавиться от них, как только те станут им не нужны. Эти ядовитые, полные лжи и ненависти семена раздора падали на слишком благодатную, измученную страхом, усталостью, голодом и взаимным, многолетним недоверием почву.

Используя свою новую, обострившуюся до предела связь с измененной Коконом и его хозяевами природой (или просто получая точную, оперативную информацию от Чиряка-биоробота через черный коммуникатор), Серый несколько раз с дьявольской точностью наводил небольшие, но очень агрессивные группы мутировавших волков или других, еще не виданных тварей на разведывательные или фуражирские отряды Ивана и Ани, выбирая именно тот момент, когда они были наиболее уязвимы, разделены или ослаблены. Эти внезапные, хорошо спланированные атаки не всегда приводили к большим человеческим потерям, но они страшно выматывали людей, заставляли их тратить последние, драгоценные патроны и стрелы, и, что самое главное, многократно усиливали паническое ощущение того, что враг повсюду, что спасения нет нигде.

Иван и Аня с растущей тревогой и отчаянием отмечали, что их и без того отчаянное положение ухудшается буквально с каждым днем. Испорченные, отравленные припасы, сломанное, ненадежное оружие, провальные, кровопролитные вылазки за едой, нарастающее, почти физически ощутимое напряжение и взаимные подозрения между их людьми – все это не могло быть просто чередой трагических случайностей или невезения. "Кто-то целенаправленно работает против нас изнутри, Аня, – сказал Иван ей однажды поздним, особенно холодным вечером, когда они, измученные и злые, анализировали причины очередной кровавой неудачи. – Кто-то очень хорошо знает все наши слабые места, наши тайники и наши планы. И этот кто-то – очень сильный и безжалостный враг." Аня молча кивнула, ее лицо было мрачнее тучи. Она тоже давно уже чувствовала это – неотступное присутствие какой-то темной, холодной, злонамеренной воли, направленной на их полное и окончательное уничтожение.

Лис, который после той страшной стычки у тарного комбината, где он едва не погиб, стал гораздо более осторожным, скрытным и наблюдательным, чем раньше, однажды заметил странную, знакомую фигуру, которая поздно ночью, скрытно, как вор, пробиралась к их небольшому складу с остатками драгоценного топлива… Фигура была очень похожа на Дыма… Позже, через несколько дней, он совершенно случайно видел, как тот же Дым что-то быстро, оглядываясь по сторонам, передавал одному из тех отмороженных парней, который совсем недавно, после изгнания Серого, открыто примкнул к нему. Лис долго колебался, но в конце концов решил рассказать обо всем Ивану, прекрасно понимая, что это может стоить ему жизни, если его страшные подозрения окажутся неверны или если Дым узнает об этом, но молчать он больше не мог – на кону стояла жизнь всех оставшихся.

Серый еще не знал, что его тайные, подлые действия начинают вызывать серьезные вопросы и подозрения. Он упивался своей новой, почти нечеловеческой силой, своим растущим влиянием на отчаявшихся и сломленных, и с нетерпением, с предвкушением садиста, ждал того момента, когда сможет нанести последний, сокрушительный, решающий удар по тем, кого он теперь считал своими смертельными врагами. Тьма, которую он так легко и охотно впустил в свое израненное, полное обид сердце, росла и крепла с каждым днем, с каждым новым злодеянием, окончательно превращая его в безжалостную, послушную марионетку коварных, невидимых рептилоидов. И эта страшная, ожившая марионетка была уже готова дернуть за все оставшиеся ниточки, чтобы окончательно обрушить и так уже хрупкий, держащийся на последнем издыхании мир сопротивления в проклятом, обреченном Колымажске.

Глава 36: Охота на Горохова

Участковый Горохов, съежившись от пронизывающего до костей, неестественного июльского холода, с опаской выглянул из-за обледенелого, покрытого инеем угла заброшенной котельной на самой окраине Колымажска. Его прерывистое, тяжелое дыхание тут же превращалось в густое, белое облако пара. Минус пять по Цельсию, которые проклятый Кокон установил, как свою постоянную, изматывающую температуру этого страшного, бесконечного лета, выматывали не хуже любого, даже самого лютого врага. Последние несколько мучительных дней он провел, как затравленная крыса, перебегая от одного ненадежного укрытия к другому, отчаянно пытаясь замести следы и найти хоть какой-то безопасный способ передать оставшиеся у него бесценные, смертельно опасные документы тем немногим, кто, как он теперь верил, мог бы ими правильно распорядиться – этому упрямому мальчишке Ивану и его новой, неожиданной союзнице, этой странной, сильной эвенкийской шаманке Ане.

Внезапно он замер, его сердце пропустило удар, а затем бешено заколотилось. По пустынной, занесенной грязным, перемешанным с сажей снегом улице медленно, но уверенно двигалась небольшая, хорошо организованная группа. Это были не случайные, оголодавшие мародеры, которых в последнее, смутное время развелось в Колымажске неисчислимое множество, и не жуткие, изменившиеся до неузнаваемости мутанты, чьи кошмарные, искаженные силуэты он уже научился с содроганием различать издалека. Эти шли слаженно, почти по-военному, внимательно, методично осматривая каждый темный закоулок, каждый заваленный мусором двор. И впереди… Горохов почувствовал, как ледяной, липкий пот выступил у него на лбу, несмотря на лютый мороз. Майор Семёнов. Его бывший начальник, так предусмотрительно и трусливо исчезнувший из города перед самым началом этого кошмара.

Но это был уже не тот Семёнов, которого он знал все эти годы… Этот Семёнов двигался с какой-то новой, неестественной, хищной, почти кошачьей грацией. Его обычно мешковатая, не по размеру милицейская форма теперь сидела на нем как влитая, идеально чистая, отглаженная, будто только что с вешалки… А взгляд… ледяной, отстраненный, совершенно бездушный, без малейшей тени прежней человеческой слабости, трусости или даже обычной усталости. На его шее, у самого воротника туго застегнутого кителя, Горохов с ужасом разглядел темную, уродливую, пульсирующую жилку, а кожа вокруг нее приобрела какой-то нездоровый, мертвенно-бледный, серовато-зеленый оттенок – верный, как он уже успел узнать из обрывков разговоров и собственных наблюдений, признак начавшейся необратимой трансформации или недавней имплантации какого-то инопланетного управляющего устройства.

Семёнов был не один. Его сопровождали трое – двое в темной, без каких-либо знаков различия униформе, очень похожей на ту, что носили бойцы зловещей группы "Восход", вооруженные короткими, футуристического вида автоматами, и один… тот самый Чиряк, бывший городской бродяга и пьяница, которого безжалостный Серый, по слухам, собственноручно превратил в своего первого, послушного подручного биоробота. Теперь это существо двигалось с такой же мертвенной, механической точностью, как и двое других его спутников, его пустые, горящие желтым огнем глаза бездумно, методично сканировали окрестности, не пропуская ни одной детали.

Стало предельно, до ужаса очевидно – Семёнов вернулся в Колымажск не просто так. Он теперь – не более чем послушная пешка в чужой, страшной игре, и его, без сомнения, послали сюда с одной единственной целью: зачистить все оставшиеся концы, уничтожить компрометирующие улики и того, кто слишком много знал. Искал он, без всякого сомнения, именно его, бывшего участкового Горохова. И те проклятые, бесценные бумаги, что огнем жгли ему сейчас карман старого, прохудившегося ватника.

Горохов, не дожидаясь, пока его окончательно заметят, инстинктивно нырнул в ближайший темный пролом в полуразрушенной кирпичной стене и со всех ног бросился бежать. Сердце отчаянно колотилось в груди, как пойманная в силки лесная птица. Он бежал, используя все свое многолетнее знание этого забытого богом города, петляя по узким, заваленным мусором проходным дворам, перелезая через обледенелые заборы и груды строительного мусора, прячась в темных, вонючих подворотнях. Несколько раз ему удавалось оторваться от преследователей, но они, словно ищейки, снова выходили на его след – возможно, у них были какие-то приборы для обнаружения, или тот черный кристалл, что Горохов видел в сейфе Семёнова, работал как маяк, указывая на 'пропавшие' документы, или Чиряк-биоробот вел их по какому-то невидимому энергетическому следу, который оставлял за собой Горохов, носивший с собой бумаги 'Метеора'.

После нескольких долгих, изматывающих часов этой отчаянной, почти безнадежной погони Горохов почувствовал, что силы его на исходе, легкие разрываются от ледяного воздуха, а ноги подкашиваются от усталости… Он из последних сил забежал в полуразрушенный, темный подъезд старой, обшарпанной "хрущевки"… и тут… почти нос к носу столкнулся с Марком. Молодой, еще совсем неопытный милиционер, которому Горохов несколькими днями ранее, повинуясь какому-то внутреннему порыву, передал часть тех самых секретных документов, похоже, использовал этот заброшенный дом как временное убежище или свой личный наблюдательный пункт.

– Степаныч?! – удивленно, почти испуганно прошептал Марк, с трудом узнав в этом запыхавшемся, измученном человеке своего бывшего, всегда такого тихого и забитого, участкового. – Что случилось? За тобой гонятся? Вид у тебя…

Горохов, тяжело, прерывисто дыша и прислонившись к холодной, облезлой стене, лишь судорожно кивнул.

– Семёнов… он… он вернулся… с какими-то новыми ублюдками… Ищут меня… за мной…

В этот самый момент с улицы донеслись громкие, нетерпеливые голоса преследователей и чей-то резкий, властный окрик. Марк мгновенно, почти профессионально оценил ситуацию. В его обычно немного наивных, мальчишеских глазах мелькнула неожиданная, холодная решимость.

– За мной, Степаныч, быстро! – почти беззвучно скомандовал он. – Я знаю тут один старый подвал, в который даже самые отчаянные крысы не суются – там еще со времен Гражданской Обороны хранились какие-то просроченные химикаты, вонь стоит жуткая, но для нас сейчас это, похоже, самое лучшее и безопасное укрытие.

Марк, несмотря на свою молодость и кажущуюся неопытность, оказался на удивление расторопным и сообразительным. Он быстро, уверенно провел измученного Горохова через запутанный, темный лабиринт сырых, заваленных хламом подвальных помещений, вывел его в соседний, совершенно безлюдный двор и привел к старому, давно заброшенному бомбоубежищу, вход в которое был почти незаметен за огромной грудой строительного мусора и старых, проржавевших бочек.

– Откуда ты знаешь это место? – спросил Горохов, с трудом пытаясь отдышаться и унять бешено колотящееся сердце.

– В детстве с пацанами лазили тут, клады искали, – криво усмехнулся Марк, его лицо в полумраке убежища казалось бледным и осунувшимся. – А что этому гаду Семёнову от тебя надо? Неужели из-за тех бумаг, что ты мне тогда дал? Они настолько важны?

Горохов с трудом покачал головой, его взгляд был полон отчаяния и какой-то мрачной решимости.

– Те, что я тебе отдал, Марк, были только самой верхушкой айсберга, так, для затравки. У меня осталось кое-что гораздо похуже, пострашнее. И, похоже, Семёнов, или те, на кого он теперь работает, об этом каким-то образом узнали.

Они устроились в одном из самых дальних, относительно сухих отсеков старого, промозглого бомбоубежища… Горохов, убедившись, что они здесь одни, с трудом достал из-за пазухи тщательно завернутую в несколько слоев полиэтилена и старую газету толстую, увесистую папку.

– Вот, – сказал он, и его голос заметно дрожал от волнения и пережитого. – Это то, за чем они так отчаянно охотятся. Здесь не просто старые, пыльные отчеты проекта "Метеор". Здесь… здесь прямые доказательства того, что наши "верхи" знали о существовании пришельцев, об их технологиях, еще в далеких пятидесятых. И не просто знали – они отчаянно, всеми силами пытались эти технологии заполучить и использовать в своих грязных целях. И, конечно же, как всегда, грандиозно провалились. А потом – все эти годы трусливо скрывали правду, безжалостно убирали всех неугодных свидетелей, таких, как мой несчастный брат. Ты думаешь, я простой участковый, Марк? Я двадцать лет на это потратил. После того, как Мишку 'списали' на взрыв метана в той проклятой шахте, я перестал спать спокойно. Я копал. Тихо, незаметно, как крот. Подшивал рапорты, слушал пьяные откровения бывших геологов в баре у Геннадия, сопоставлял даты исчезновений людей с отчетами о 'плановых учениях'. Я знал, что в этих папках в сейфе Семёнова – не просто отчеты, а приговоры. Приговоры, вынесенные моему брату и многим другим, таким же, как он.

– Понимаешь, Марк, – Горохов понизил голос почти до неразборчивого шепота, его глаза лихорадочно блестели в полумраке, – эти бумаги… там не только про "синих духов" и их пророческие предупреждения. Там еще и про то, как наши доблестные, но недалекие "Метеоровцы" уже в восьмидесятых, наплевав на все предостережения, снова пытались эти инопланетные технологии себе присвоить, как они втайне от всех экспериментировали с этими синими кристаллами, какие опасные частоты использовали, пытаясь их "разбудить". И про то, как они снова все провалили, вызвав целую серию необъяснимых аномалий и смертей, а когда уже здесь, в Колымажске, запахло по-настоящему жареным перед этим проклятым Коконом – они первыми, как последние трусы, драпанули из города, оставив нас всех здесь на съедение этим тварям. Если Семёнов теперь работает на этих… рептилоидов, как их там называют, то им эта информация нужна позарез, чтобы понять, как эффективнее противодействовать наследию повстанцев, как найти их последние укрытия и слабые места. А если он теперь снова с нашими вояками из "Восхода" связался…, то они хотят и все концы в воду окончательно спрятать, и, возможно, сами эти смертоносные технологии захапать, чтобы потом, когда все уляжется, размахивать ими, как новой, еще более страшной ядерной дубинкой. В любом случае, Марк, эти бумаги – настоящая бомба замедленного действия. И я не хочу, чтобы она взорвалась не в тех руках, или просто сгнила здесь, в этом подвале, вместе со мной. Я должен, я обязан передать это Ивану и Ане. Они… они другие. Они молодые, смелые. Может, они смогут найти правильное, достойное применение этим страшным знаниям. Или хотя бы просто выжить.

Они просидели в холодном, сыром бомбоубежище до глубокой, тревожной ночи, деля на двоих последние крохи хлеба и остатки воды из фляжки Горохова…

Под самое утро, когда силы были уже на исходе, а надежда почти угасла… они все же решили рискнуть и попытаться выбраться из своего временного укрытия… Но они опоздали. Страшно опоздали. Как только они, дрожа от холода и напряжения, с трудом выбрались из темного провала бомбоубежища во внутренний, заваленный мусором двор, их встретил резкий, властный, ледяной окрик:

– Стоять, Горохов! Дальше не уйдешь! И ты, щенок, – Семёнов презрительно кивнул на смертельно побледневшего Марка, – тоже здесь. Очень удобно. Как говорится, двух зайцев одним выстрелом.

Семёнов и его вооруженные до зубов люди стояли у единственного выхода из двора, отрезая им все пути к отступлению.

– Отдай бумаги, Степаныч, – голос Семёнова был лишен всяких человеческих эмоций, он звучал как скрип ржавого металла… – Моим новым Хозяевам очень нужна эта информация. И они очень щедро платят за лояльность и преданность. А за неповиновение – очень жестоко карают. Поверь мне, я знаю. У тебя еще есть ничтожный шанс умереть быстро и почти безболезненно. Не упусти его.

– Пошел ты к черту, майор… или кто ты там теперь, тварь, – прохрипел Горохов, его глаза горели тихой, отчаянной ненавистью. Он медленно посмотрел на окаменевшего от ужаса Марка, потом на толстую папку с документами, которую он все еще крепко сжимал под своим старым, рваным ватником. В его потухших глазах на мгновение мелькнула не только всепоглощающая усталость, но и какая-то новая, отчаянная, почти безумная решимость. – Не дождешься. Никогда.

Семёнов едва заметно, почти презрительно кивнул своим молчаливым людям. Двое в темной униформе вскинули автоматы. Это были не стандартные АКС-74У, а что-то более современное и незнакомое – компактные, черные, с необычной компоновкой, возможно, экспериментальные 'Вихри' или 'Верески', о которых лишь ходили слухи, или даже что-то совсем не наше. Чиряк-биоробот, издавая скрежещущий звук, двинулся вперед, его желтые сенсоры были неподвижно сфокусированы на Горохове. Он двигался с неестественной точностью, обходя завалы и не оставляя преследователям шансов потерять след.

– Беги, Марк! Беги, сынок! – неожиданно громко, на последнем дыхании закричал Горохов, выхватывая из глубокого кармана своего ватника старый, еще дедовский, но все еще верный и безотказный револьвер системы Нагана образца 1895 года (он всегда, с незапамятных времен, с тех пор как нашел его мальчишкой на чердаке старого дома, тайно носил его с собой, заряженным последними тремя патронами, не доверяя ни казенному, часто клинящему ПМу, ни, тем более, нынешним временам, несмотря на все официальные запреты и строгие инструкции).– Бери эти проклятые бумаги! Передай Ане! Ивану! Пусть они знают всю правду!

Он выстрелил дважды, почти не целясь, в сторону нападавших, пули лишь бессильно чиркнули по прочной, темной броне одного из "восходовцев", не причинив ему никакого вреда, но это дало Марку несколько драгоценных, спасительных секунд. Марк, ошеломленный этим неожиданным, отчаянным самопожертвованием, инстинктивно схватил тяжелую папку с документами, которую Горохов с силой швырнул ему под ноги, и со всех ног бросился в узкий, темный проход между обледенелыми гаражами. Горохов, отстреливаясь из последних сил и пытаясь прикрыть его отход, получил несколько пуль в грудь и живот. Гильзы, которые потом найдет Иван, будут странной, почти игольчатой формы, калибра, не соответствующего ни одному из известных им армейских образцов. Он упал на колени, но, превозмогая нечеловеческую боль, продолжал стрелять, пока в барабане его старого нагана не кончились патроны. Последнее, что он увидел в этой своей никчемной, прожитой зря жизни – это искаженное животной яростью, почти нечеловеческое лицо Семёнова и холодные, бездушные, пустые глаза Чиряка-биоробота, склонившегося над ним с каким-то отвратительным, мерцающим инструментом в когтистой руке.

Иван и Аня, услышав далекие, приглушенные выстрелы, донесшиеся со стороны заброшенной котельной, с тревогой переглянулись и, не сговариваясь, бросились к месту возможной схватки, но, как всегда в последнее время, опоздали. Они нашли лишь безжизненное, изуродованное тело несчастного Горохова, лежащее на грязном, окровавленном снегу, и несколько свежих, еще теплых автоматных гильз странного, не нашего калибра. Марка нигде не было. Но через несколько долгих, мучительных часов он, измученный, обессилевший и легко раненый в плечо шальной пулей, все же сумел добраться до СТО Николая и передал им бесценную папку Горохова, сбивчиво, захлебываясь от слез и ярости, рассказав о его последнем, отчаянном бое.

Тяжелая, почти невыполнимая миссия участкового Горохова была наконец выполнена. Ценой своей собственной, такой незаметной и, казалось бы, никому не нужной жизни он сумел передать им бесценный ключ к разгадке многих страшных тайн проклятого Колымажска. И его последняя, отчаянная жертва не должна была, не могла стать напрасной. Они обязаны были отомстить. И выжить. Во что бы то ни стало.

Глава 37: Сила амулетов

Ледяной холод, ставший визитной карточкой Кокона, казалось, проникал не только под одежду, но и в саму душу. После провала попыток пробить барьер и осознания полной изоляции, Колымажск погрузился в состояние глухой, напряженной осады. Выживание превратилось в ежедневную, изматывающую борьбу за ресурсы: за каждую банку просроченных консервов, за каждое полено для буржуйки, за каждую пригоршню муки или горсть патронов.

Хрупкий союз «Волков» и «Теней» начал проходить первую, самую суровую проверку. Днем небольшие, смешанные группы, забыв о былой вражде, совершали рискованные вылазки в замерзший город или в его не менее опасные окрестности. Иван, обладавший звериным чутьем на городские «нычки», вел их к заброшенным складам, в подвалы пустующих домов, на старые промышленные объекты. Аня и ее охотники, в свою очередь, показывали «Волкам» тайные тропы, учили их распознавать следы мутантов, находить съедобные, хоть и промерзшие, коренья и ягоды, которые еще можно было откопать из-под снега.

Но каждая такая вылазка была игрой в русскую рулетку. Мутанты, словно повинуясь чьей-то злой, направляющей воле, устраивали засады в самых неожиданных местах.

Сегодняшняя вылазка к старому мукомольному комбинату, где, по слухам, могли остаться мешки с мукой, обернулась катастрофой. Их отряд, состоявший из Ивана, Бизона, Ани, Орлана и еще нескольких бойцов, попал в хорошо организованную засаду. Из-за бетонных развалин и ржавых конструкций элеватора на них одновременно, с нескольких сторон, бросились не только уже знакомые им мутировавшие волки с кристаллическими наростами, но и несколько новых, еще более жутких тварей. Это были бывшие бродячие собаки, превращенные в быстрых, смертоносных хищников, чьи тела были частично покрыты черной, хитиновой броней, а из пастей капала едкая, шипящая на снегу слюна.

– Назад! К зданию! – крикнул Иван, отстреливаясь из своего обреза. Но один из патронов, испорченных Серым, дал осечку. Иван с руганью отбросил бесполезное оружие и выхватил нож.

Бизон, размахивая своим тяжелым кистенем, сшиб с ног одну из тварей, но тут же был атакован двумя другими. Орлан выпустил несколько стрел, одна из которых вонзилась мутанту-волку в глаз, заставив его с визгом кататься по земле, но другая стрела, как и предсказывал Серый, сломалась – подрезанная тетива лопнула в самый ответственный момент.

Силы были слишком неравны. Их теснили к стене старого склада, отрезая пути к отступлению. Одна из собак-мутантов, невероятно быстрая и ловкая, обошла их с фланга и бросилась прямо на Аню. Иван, видя это, рванулся ей наперерез, но было уже поздно. Аня успела лишь выставить перед собой руку.

В этот момент она действовала почти инстинктивно, не думая, а повинуясь какому-то древнему знанию, пробудившемуся в ее крови. Она сжала в ладони свой родовой амулет с когтем медведя и синими кристаллами, который теперь всегда носила наготове. Сосредоточив всю свою волю, всю свою ярость на тварь, угрожавшую ее друзьям, и все свое отчаянное желание защитить их, она направила амулет на атакующую собаку, беззвучно, одними губами, прошептав древнее слово защиты на эвенкийском языке, которому ее когда-то научила бабушка.

Она почувствовала, как сила, до этого мирно дремавшая в синих кристаллах на ее амулете и на поясе, мгновенно откликается на ее отчаянный зов. Это было похоже на ледяной, обжигающий поток, который хлынул из глубины ее собственного существа, из самого сердца, по руке – в амулет. Амулет в ее руке в ответ раскалился, почти обжигая пальцы, а в глазах на мгновение потемнело от чудовищного напряжения, словно из нее выкачали весь воздух. И из этого раскаленного амулета вырвалась видимая, ярко-синяя, пульсирующая волна чистой, концентрированной силы.

Амулет на ее шее и кристаллы на поясе вспыхнули ярким, почти ослепительным синим светом. Она почувствовала, как этот мощный эмоциональный выплеск, эта волна ее собственной энергии, стала катализатором. Сила, до этого мирно дремавшая в синих кристаллах на ее амулете и на поясе, мгновенно откликнулась на ее отчаянный зов. Это было похоже на ледяной, обжигающий поток, который хлынул из глубины ее собственного существа, из самого сердца, по руке – в амулет. Амулет в ее руке в ответ раскалился добела, почти обжигая пальцы, а в глазах на мгновение потемнело от чудовищного напряжения, словно из нее выкачали весь воздух. И из этого раскаленного амулета вырвалась видимая, ярко-синяя, пульсирующая волна чистой, концентрированной силы. Этот свет был не просто ярким, он был… живым, плотным. Он ударил по нападающей собаке-мутанту, как невидимая энергетическая волна. Тварь с визгом отбросило на несколько метров назад, ее черная хитиновая броня пошла трещинами, из которых повалил едкий дым. Другие мутанты, попавшие в радиус действия этой световой волны, на мгновение замерли, их желтые глаза растерянно заморгали, а их слаженная атака захлебнулась.

Иван и остальные, ошеломленные, но не растерявшиеся, воспользовались этой драгоценной передышкой.

– Сейчас! Прорываемся! – закричал Иван.

Они с боем прорвались через растерянную стаю мутантов и укрылись в здании старого склада, забаррикадировав тяжелую железную дверь.

Внутри, переводя дух, все смотрели на Аню.  Она тяжело дышала, ее лицо было смертельно бледным, ноги подкосились, и, если бы Иван вовремя не подхватил ее, она бы рухнула на холодный бетонный пол. Мир на мгновение поплыл перед глазами, превратившись в расфокусированное, дрожащее пятно, а в ушах зазвенело. Она почувствовала звенящую, почти болезненную пустоту внутри, как после огромной потери крови. Синий кристалл в ее руке, еще недавно сиявший, теперь потускнел, стал почти непрозрачным и холодным на ощупь, словно отдал всю свою накопленную энергию.

– Что… что это было? – выдохнул Бизон, вытирая кровь и грязь с лица.

– Сила наших предков, – еле слышно, почти шепотом ответила Аня, пытаясь сфокусировать взгляд и унять дрожь в руках. – И сила… синих камней. Похоже, они могут не только защищать, но и атаковать. Но… это отнимает очень много сил. И моих, и самого камня. Я… я почти пуста.

Позже, в убежище на СТО, когда они обсуждали произошедшее, Искра, ученица бабушки Ани, внимательно осмотрела "разряженный" кристалл.

– Его можно "зарядить" снова, – сказала она. – Но для этого нужен ритуал. И… источник чистой энергии. Синий огонь, о котором говорила старая Уйгууна.  Она говорила, что так 'звездные странники' заряжали свои камни – у особого костра из древесины священного кедра, в который ударила молния, или с помощью 'небесного огня' – прямого электрического разряда.

Дмитрий "Химик", услышав это, задумчиво посмотрел на схемы "гармонических резонаторов", которые они нашли в подвале школы.

– Ритуал… или резонанс? А что, если "песня", о которой говорила твоя бабушка, Искра, – это определенная звуковая или электромагнитная частота, которая заставляет кристаллы накапливать энергию? Как аккумулятор. А амулет Ани сработал как конденсатор, выпустив весь накопленный заряд в один момент.

Аня слушала их, и в ее голове складывался пазл. Древние практики ее народа и научные теории этого "городского умника" Дмитрия говорили об одном и том же, просто на разных языках. Она поняла, что шаманские амулеты – это не просто обереги от злых духов. В этом новом, искаженном мире, пронизанном чужими энергиями и технологиями, они становились чем-то большим – усилителями, резонаторами, а возможно, и оружием. И чтобы выжить, им нужно было научиться использовать эту силу в полную мощь. Но для этого им нужно было больше знаний, больше синих кристаллов и, самое главное, – доверие друг к другу.

Иван, молча наблюдавший за Аней, подошел и протянул ей флягу с водой.

– Ты спасла нам сегодня жизнь, шаманка, – сказал он непривычно тихо, без своей обычной язвительности. – Спасибо.

Аня взяла флягу, их пальцы на мгновение соприкоснулись.

– Мы спасли друг друга, – ответила она, глядя ему прямо в глаза.

В этот момент, в холодном, промозглом подвале СТО, под давящим оранжевым небом Кокона, их хрупкий союз стал чуточку крепче.

Глава 38: Подземный ход Валеры

Больница «Рассвет» превратилась в осажденную крепость, где последними бастионами были выдержка Людмилы Петровны и отчаянная смелость медсестры Кати. Коридоры, тускло освещенные керосиновыми лампами и самодельными светильниками, пахли карболкой, сыростью и безысходностью. Раненых становилось все больше. Мест в палатах давно не хватало, и теперь койки и просто матрасы, набитые соломой, стояли прямо в коридорах, в бывшей столовой, в кабинете главврача.

Ночью, когда ледяной ветер Кокона особенно яростно завывал в разбитых окнах, в больницу ворвался новый ужас. Это были не крупные, неповоротливые биороботы, а нечто гораздо более быстрое и мерзкое. Мелкие, юркие твари, размером с крупную крысу, но с телами, покрытыми сегментированным черным панцирем, с множеством тонких, как у насекомого, лапок и длинными, острыми, как стилеты, хвостами. Они двигались с невероятной скоростью, карабкались по стенам, проникали в здание через разбитые окна и вентиляционные шахты.

Катя, которая как раз делала обход, едва успела отскочить, когда одна из таких тварей, выпрыгнув из темноты коридора, попыталась вцепиться ей в ногу. Она с криком отбилась от нее тяжелой металлической уткой, но на смену одной твари тут же появились еще три. Они окружили ее, их многочисленные красные глазки-бусинки горели в полумраке зловещим, неживым огнем, а из их жвал капала едкая, шипящая слюна.

– Назад, твари! – Катя отступала к стене, отчаянно размахивая своей «уткой». Она понимала, что долго ей не продержаться.

В этот момент из подсобки, где хранились старые матрасы и белье, выскочил Валера, санитар. В его руках была тяжелая, ржавая, но все еще крепкая стальная швабра.

– А ну, пошли вон, нечисть! – прорычал он, обрушивая свой импровизированный боевой цеп на ближайшую тварь. Раздался хруст хитинового панциря. Но твари, казалось, не чувствовали боли. Они лишь на мгновение отступили, а затем с новой яростью бросились на них.

– За мной! Быстро! – крикнул Валера, хватая Катю за руку и таща ее за собой. – Здесь мы их не удержим!

Он привел ее в самый дальний, самый заброшенный угол больничного подвала, где под толстым слоем пыли и паутины громоздились старые, списанные кровати и медицинское оборудование.

– Куда ты меня тащишь? Нас здесь загонят в угол! – кричала Катя, пытаясь отбиться от тварей, которые уже настигали их.

Но Валера, не говоря ни слова, с силой толкнул один из старых, проржавевших металлических шкафов, стоявших у стены. Шкаф с оглушительным скрежетом отодвинулся в сторону, открывая за собой темный, узкий проем в стене, из которого пахнуло сыростью и подземельем.

– Сюда! – он буквально втолкнул Катю в проход, а затем, отбившись от очередной атаки, сам протиснулся внутрь и с невероятным усилием задвинул шкаф обратно, отрезая им путь к отступлению, но и преграждая дорогу монстрам.

Они оказались в полной темноте, в узком, сыром тоннеле, высотой чуть выше человеческого роста, с бетонными стенами, покрытыми влажной слизью и плесенью. Под ногами хлюпала вода. Вдоль одной из стен тянулись пучки толстых, оплетенных свинцом старых кабелей и несколько проржавевших, протекающих в нескольких местах труб – видимо, это был старый технический коллектор, соединявший больницу с городской котельной. Слышно было лишь их тяжелое, прерывистое дыхание и скрежет когтей тварей по металлическому шкафу с другой стороны.

– Что… что это за место? – прошептала Катя, ее голос дрожал.

Валера чиркнул своей самодельной зажигалкой. В слабом, дрожащем свете она увидела его лицо – обычно угрюмое и непроницаемое, сейчас оно было серьезным и сосредоточенным.

– Старый технический тоннель, – ответил он. – Ведет к котельной, а оттуда… можно выйти к заброшенным шахтам. А вот шахты эти, если верить байкам старых сидельцев, с которыми я на зоне чалился, не простые. Их копали не ради урана или золота, как всем говорили, а чтобы добраться до того, что упало с неба много-много лет назад. Говорят, одна из главных штолен ведет прямо под нашу больницу и дальше, к самому 'сердцу' этой дряни, к тому, что военные в своих секретных бумагах называли кораблем 'Метеор'. Я нашел этот вход, когда еще только устроился сюда работать, искал, где можно заначку спрятать. Думал, пригодится на случай, если придется срочно делать ноги от ментов. А пригодилось вот… от тварей этих.

Катя смотрела на него с удивлением и… каким-то новым, незнакомым ей ранее чувством, похожим на уважение. Этот молчаливый, угрюмый бывший зэк, которого все в больнице сторонились и побаивались, не только спас ей жизнь, но и, похоже, владел информацией, которая могла оказаться ключом к их общему выживанию. Она вспомнила обрывки разговоров Ивана и Ани о каких-то тайнах под землей, о проекте "Метеор". И теперь все это начинало складываться в единую, пугающую картину.

Они медленно двинулись по тоннелю. Через некоторое время скрежет за их спинами стих. Валера остановился и присел на корточки, чтобы перевести дух.

– Спасибо, – тихо сказала Катя. – Ты… ты спас меня, Валера.

Он лишь неопределенно хмыкнул, не глядя на нее.

– Мы в одной лодке, сестричка, – пробормотал он, повторяя фразу, которую недавно сказал Марфе. – Потонем – так все вместе.

В этом сыром, холодном подземелье, вдали от криков раненых и ужасов, творящихся на поверхности, они впервые за долгое время смогли поговорить. Валера, обычно немногословный, рассказал ей о своей дочке, которую не смог спасти, о тюрьме, о том, как он отсидел за убийство подонка, который ее покалечил. А Катя, в свою очередь, рассказала ему о своей сестре, о том, как она попала в колонию за кражу лекарств, и о татуировке кобры на шее, которую она сделала там как знак того, что больше никогда не даст себя в обиду.

Позже, когда они вернулись в больницу через другой, потайной выход, убедившись, что опасность миновала, их отношения изменились. Они стали больше доверять друг другу. Валера, используя свое знание подземных ходов, стал незаменимым разведчиком и добытчиком, принося в больницу то немногочисленные медикаменты из заброшенных аптечек ГО, то банки с консервами со старых складов, до которых никто не мог добраться. Он часто заходил в магазин к Марфе, принося ей то бинты, то обезболивающее для ее больных суставов. А Марфа, в свою очередь, делилась с ним последним хлебом и крупой, и их короткие, немногословные разговоры у холодного прилавка становились для обоих той отдушиной, которая помогала не сойти с ума в этом ледяном аду. Валера защищал ее магазин от мародеров, а Марфа видела в этом угрюмом, молчаливом человеке не просто бывшего заключенного, а надежного, сильного мужчину, на которого можно было положиться.

Подземные тоннели под Колымажском, о которых знал Валера и о которых смутно догадывались другие, хранили в себе не только возможность к отступлению, но и, возможно, ключ к разгадке многих тайн этого проклятого места. И теперь этот ключ был в руках тех, кто был готов бороться за свою жизнь до конца.

Глава 39: Голос из прошлого

Неделя в ледяной, но спасительной пещере повстанцев пролетела как один бесконечный, напряженный день. Время здесь, казалось, текло иначе, подчиняясь не земным суткам, а медленному, глубокому ритму пульсирующих синих кристаллов, вмонтированных в стены. Мягкий, голубоватый свет, который они источали, не только освещал их убежище, но и, к удивлению Морозова и Волкова, оказывал какое-то странное, благотворное воздействие. Рана на бедре полковника, хоть и заживала мучительно медленно, но перестала гноиться и болеть так нестерпимо, как в первые дни. А капитан Волков заметил, что его головные боли и приступы тошноты после сотрясения стали реже и слабее. Казалось, сама атмосфера этой пещеры, пронизанная энергией синих кристаллов, помогала им восстанавливать силы.

Запасы еды, спасенные из вертолета, стремительно подходили к концу. Они растягивали каждую банку тушенки, делили каждую галету, но понимали, что долго так не продержатся. Каждый день Волков, превозмогая слабость, выходил на короткие вылазки, собирая съедобные коренья и ягоды, которые еще можно было найти под снегом в этой аномальной, но не до конца умершей части тайги.

Все это время он не оставлял попыток разобраться с пультом управления повстанцев. Это стало его навязчивой идеей, его единственной надеждой на спасение. Он часами просиживал над ним, изучая непонятные, но удивительно логичные и гармоничные символы, сверяя их со схемами из блокнота Морозова-старшего, пытаясь понять принципы работы этой чужеродной, но такой совершенной технологии.

– Это… это невероятно, полковник, – бормотал он, водя пальцем по одной из светящихся панелей. – Их технология основана не на грубой силе, не на прямом воздействии, как наша. Она вся построена на резонансе, на гармонии. Они не "передают" сигнал, они "поют" его, заставляя пространство вибрировать на нужной частоте. Эти кристаллы – это не просто батарейки, это… идеальные камертоны. А символы – это ноты, партитура их звездной песни.

Однажды, пытаясь активировать один из поврежденных блоков, который, судя по схемам отца Морозова, отвечал за дальнюю связь, Волков решил пойти на рискованный эксперимент. Он заметил, что некоторые светящиеся деревья, росшие у самого входа в пещеру, излучают слабое, но стабильное энергетическое поле, похожее по своим характеристикам на то, что генерировали кристаллы.

– Если моя догадка верна, – сказал он Морозову, – то эти деревья, зараженные биохимической матрицей Кокона, как мы сначала думали, на самом деле могли быть изменены еще технологиями повстанцев. Возможно, это своего рода… органические ретрансляторы или накопители энергии. Я попробую подключить наш пульт напрямую к ним. Это может дать нам тот дополнительный импульс, которого не хватает для активации передатчика.

С помощью нескольких длинных кабелей, которые он нашел в одном из отсеков пещеры, и самодельных зажимов, Волков с невероятной осторожностью подключил главный силовой кабель пульта к стволу самого крупного и ярко светящегося кедра. В тот момент, когда он замкнул цепь, дерево загудело, как трансформаторная будка, а все кристаллы в пещере на мгновение вспыхнули так ярко, что Морозову пришлось зажмуриться. Панели на пульте управления засветились ровным, уверенным светом, а из скрытых динамиков полился не просто звук, а сложный, многослойный, гармоничный гул, состоящий из множества переплетающихся тонов и вибраций, который, казалось, резонировал с самой структурой пещеры и кристаллами в стенах. Это было похоже на глубокое, хоровое пение или на звук огромного, неземного органа.

– Есть! Есть контакт! – выдохнул Волков, его лицо сияло от восторга.

Он быстро надел наушники, подключенные к приемному блоку, и замер, вслушиваясь в эфир. Сначала – лишь тишина, нарушаемая слабым потрескиванием. Но потом… сквозь эту тишину, словно из другой галактики, пробился слабый, едва различимый, но совершенно четкий сигнал. Это была не автоматическая передача, не маяк. Это был живой, осмысленный голос. Сигнал постоянно рвался, половина фраз тонула в океане статического шипения, но Волков, напрягая слух до предела и используя все возможности своей аппаратуры, смог выцепить и расшифровать ключевые, несколько раз повторенные фрагменты. Голос, который он теперь слышал в своих наушниках, был искаженный, прерывистый, нечеловеческий, но, без всякого сомнения, живой.

– «…[треск]… ответ на аварийный маяк… [скрежет]… 'Беглец-Семь'… вы нас слышите?.. [шипение]… Повторяю, это "Синий Сокол"… мы уловили ваш… [помехи]… предсмертный сигнал… [длинный гул]… Сообщите ваш текущий статус… Мы уже на подходе к системе Сол, но нас плотно преследуют несколько… [треск]… патрульных кораблей Империи… [пронзительный скрежет]… Будьте предельно осторожны… Они активировали протокол… [слово неразборчиво, похоже на 'Чистильщик']… "Очиститель" для всего сектора Гамма-Семь… это их самое страшное оружие тотальной аннигиляции, оно уничтожает… [помехи]… всю органическую жизнь на планетарном уровне… [сильный треск]… Если вы выжили, немедленно укрывайтесь в самых глубоких убежищах. Мы попытаемся прорваться сквозь их заслон и оказать вам помощь, но не можем ничего гарантировать… [нарастающие помехи]… Повторяю, "Очиститель" уже на подходе… Не дайте этим тварям завладеть бесценным наследием великого Най-н-нача… оно не должно… [обрыв связи]…»

Голос захлебнулся в новом потоке статики и окончательно умолк. Волков сорвал с головы наушники, его лицо было белым, как снег за стенами пещеры.

– Полковник… – его голос дрожал. – Они живы. Повстанцы. Они получили сигнал с нашего разбитого вертолета, который, видимо, нес в себе аварийный маяк их корабля. И они… они летят сюда. Но…

– Но что, капитан?! – Морозов, опираясь на стену, с трудом поднялся.

– Они сказали… про "Очиститель". Оружие тотальной аннигиляции. И оно направлено на наш сектор. На Колымажск.

Наступила тяжелая, гнетущая тишина. Надежда, только что вспыхнувшая так ярко, сменилась осознанием еще более страшной, глобальной угрозы. Они были не просто забыты в тайге. Они оказались в эпицентре межзвездной войны, на пути следования чудовищного оружия, способного стереть с лица земли не только их, но и весь Колымажск со всеми его жителями.

– Значит, у нас еще меньше времени, чем мы думали, – глухо произнес Морозов, глядя на погасший экран пульта. "Очиститель"… что бы это ни было, звучит не как спасательная операция. Это приказ о ликвидации. И наша задача сейчас – не просто выжить самим. – Мы должны выбраться отсюда, капитан. Во что бы то ни стало. Даже если у нас не будет связи, мы должны добраться до города. Предупредить их. Дать им хоть какой-то шанс подготовиться к тому, что их ждет. Потому что никто другой этого не сделает.

Волков кивнул, его лицо было суровым и решительным. Их личное выживание теперь отошло на второй план. На кону стояла судьба целого города. И, возможно, не только его. Они снова были солдатами, у которых был приказ, пусть и отданный им самой судьбой. И они должны были его выполнить.

Глава 40: Первая победа и цена

После нескольких дней, наполненных страхом, голодом и отчаянием, объединенная группа Ивана и Ани решилась на первую крупную, скоординированную операцию. Целью стала работающая школа, где под защитой директора Аркадия Степановича и нескольких учителей укрывались не только дети из летнего лагеря, но и несколько семей из близлежащих домов. Это место стало для них символом последней надежды, островком старого, почти забытого мира, который они были обязаны защитить. Но, по донесениям разведчиков, именно к школе стягивались силы мутантов. Возможно, их привлекало скопление людей, а может, они целенаправленно шли уничтожить один из последних очагов организованного сопротивления.

План был прост и отчаянно дерзок. «Тени тайги» во главе с Аней должны были устроить засаду на подступах к школе со стороны леса, используя свое знание местности, ловушки и бесшумное оружие. «Волки», под командованием Ивана, должны были встретить врага в лоб, у главного входа, приняв на себя основной удар и не дав тварям прорваться внутрь.

Напряжение висело в морозном, оранжевом воздухе. Внутри школы, в затемненном спортзале, Елена Матвеевна пыталась отвлечь плачущих детей, читая им сказки Пушкина тихим, дрожащим голосом. Катя и Искра организовали импровизированный медпункт в кабинете биологии, готовя бинты и те немногие лекарства, что у них были. Дмитрий «Химик» и Тихий, забаррикадировавшись в радиорубке, пытались наладить хоть какую-то связь между группами, используя пару стареньких раций с малым радиусом действия.

Первыми, как и ожидалось, атаковали мутировавшие волки. Они вынырнули из леса, как серые, смертоносные тени, двигаясь быстро и слаженно. Но их встретили стрелы Орлана и копья Тускара. Несколько тварей с визгом рухнули на снег, попав в хитроумные ловушки-петли и ямы с заостренными кольями, которые «Тени» успели расставить на лесных тропах. Завязался ожесточенный бой.

Иван и его «Волки» ждали у главного входа, за баррикадой из старых парт, шкафов и мешков с песком.

– Держать строй! Не высовываться! Подпускаем ближе! – командовал Иван, его голос был на удивление спокоен.

Рядом с ним стоял Бизон, сжимая свой тяжелый кистень, и молодой, но отчаянно пытавшийся казаться храбрым Костястый.  Он до сих пор не мог забыть презрительные взгляды товарищей после того, как он струсил во время нападения той жуткой волчицы на Бородача. Каждую ночь ему снились не только желтые глаза той твари, но и лицо Бородача, искаженное от нечеловеческой боли, его хриплые стоны и то, как его тело покрывается этой страшной каменной коркой. И он, Костястый, тогда сбежал, бросил своего товарища. Этот стыд грыз его изнутри, смешиваясь со злостью на самого себя. Он должен был доказать им, доказать Ивану, что он не трус, что он тоже настоящий "Волк", готовый умереть за стаю. Сегодня был его шанс. И он не собирался его упускать, чего бы это ему ни стоило. Он крепко сжимал в руках заточенную арматуру и самодельный щит, сделанный из крышки от большого мусорного бака.

Когда первая волна мутантов, прорвавшаяся через заслон «Теней», вывалилась на открытое пространство перед школой, «Волки» встретили их градом камней и самодельными зажигательными смесями. Несколько тварей, объятые пламенем, с визгом катались по снегу, но остальные, не обращая на них внимания, с неумолимой яростью продолжали рваться к баррикаде.

Бой был жестоким. Лязг металла, скрежет когтей о щиты, рычание тварей и яростные крики людей слились в единый, кошмарный гул. Костястый дрался отчаянно, почти безрассудно. Он отбил атаку одного волка, ударив его щитом, и тут же вонзил свою арматуру в бок другого. На мгновение ему показалось, что он герой, что он справился. Но он не заметил, как сбоку, из тени, на него бросилась одна из самых крупных и уродливых тварей – огромный, похожий на гиену мутант, с мощными челюстями и кристаллическими наростами на спине.

– Костястый, сзади! – закричал Иван, но было уже поздно.

Тварь сбила парня с ног одним ударом своего массивного тела. Кристаллические клыки сомкнулись на его ноге, почти перекусив бедро и раздробив кость. Костястый закричал от невыносимой, жгучей боли и ужаса.

Иван и Бизон бросились ему на помощь, оттаскивая монстра. Но в этот момент, воспользовавшись замешательством, со стороны спортзала, куда тварям удалось прорваться через выбитое окно, на них двинулось нечто новое. Это был биоробот, похожий на того, что был рыбаком Степаном, но еще более крупный и бронированный. Его иссиня-черный панцирь почти не имел уязвимых мест, а вместо рук у него были длинные, похожие на лезвия косы.

Ситуация становилась критической. Биоробот, не обращая внимания на суматоху, методично, шаг за шагом, приближался к главному входу, намереваясь прорвать их последнюю линию обороны и ворваться в школу, где прятались дети.

– Его надо остановить! Любой ценой! – крикнул Иван. Но все их попытки были тщетны. Камни отскакивали от его брони, «коктейли Молотова» лишь на мгновение заставляли его замедлиться.

Костястый, лежа на снегу, истекая кровью, с ужасом смотрел, как эта машина смерти приближается к его друзьям, к школе. В его затухающем сознании смешались боль, страх и жгучий стыд за свою прошлую трусость. Он уже почти не чувствовал своего изувеченного тела, которое горело огнем; сознание то уходило, то возвращалось, но он двигался на чистой воле, на последнем, отчаянном желании доказать, что он не трус, что он не зря носил нашивку волка на своей куртке. Он увидел, что рядом с ним, выроненные кем-то в пылу боя, лежат несколько бутылок с зажигательной смесью, которые приготовил Дым еще до своего ухода к Серому.

И тогда он принял свое последнее решение.

Собрав последние силы, превозмогая адскую боль, Костястый схватил две бутылки. Он не мог подняться, его раздробленная нога была бесполезна. Но его руки были свободны. Движимый вспышкой адреналина и последним отчаянным порывом, он пополз по ледяной, скользкой от крови земле, цепляясь здоровой ногой и руками за снег и обломки, таща за собой две бутылки с зажигательной смесью. Он не кричал, не звал на помощь. С его губ сорвался лишь тихий, хриплый шепот: "Я… я тоже "Волк"…"

Добравшись до самого основания ног надвигающегося биоробота, который не обращал на него внимания, считая уже не опасным, он поджег тряпичные фитили от тлеющего рядом факела и, используя последний, отчаянный рывок, прижал обе бутылки к сложным сочленениям его бронированных, механических конечностей.

– Костястый, нет! – в ужасе закричал Иван, понимая его замысел.

Но Костястый уже не слушал. Он с силой разбил обе бутылки о панцирь биоробота у самого его основания, там, где, как он надеялся, были какие-то уязвимые сочленения. Бензин хлынул на раскаленные от боя кристаллы и на него самого. Вспышка была ослепительной.

Огромный огненный шар поглотил и биоробота, и пятнадцатилетнего парня, который ценой своей жизни решил искупить свою слабость. Биоробот взревел – на этот раз в его реве слышалась не только механическая ярость, но и боль. Его панцирь начал трескаться от чудовищной температуры, из щелей повалил черный, вонючий дым. Пошатнувшись, он сделал еще несколько шагов, а затем с оглушительным грохотом рухнул на землю, превратившись в груду дымящегося, искореженного металла и кристаллов.

Оставшиеся мутанты, лишившись своего лидера или координатора, на мгновение замерли, а затем, словно повинуясь какому-то инстинкту, бросились врассыпную, скрываясь в лесу.

Бой был окончен. Победа была за ними. Но цена этой победы была слишком высока.

Иван стоял над догорающими останками, глядя на то место, где всего несколько минут назад погиб Костястый. От него не осталось почти ничего. Лишь обугленный кусок ткани от его куртки и оплавленная зажигалка, которую он так любил вертеть в руках. В ушах Ивана все еще звучал его последний, отчаянный шепот: "Я… я тоже "Волк"…"

Аня и ее «Тени» подошли к нему. Никто не решался нарушить тишину. В этот момент не было ни «Волков», ни «Теней». Были лишь люди, выжившие в страшном бою, объединенные общим горем и общей, выстраданной победой. Эта жертва, такая страшная и такая необходимая, сплотила их так, как не могли сплотить никакие договоры и перемирия. Они поняли, что в этой войне победить можно, только если стоять друг за друга до конца. И платить за эту победу придется очень дорогой ценой. Ценой жизней своих друзей, своих братьев. Своих детей.

Тени сгущаются

Глава 41: Пепел Костястого

Холодное, безразличное оранжевое небо Кокона смотрело на Колымажск, не замечая ни его маленьких побед, ни его огромного горя. Битва за школу была выиграна, но радости не было. Вместо нее в промозглом воздухе цеха лесопилки, который теперь стал общим, хоть и ненадежным, убежищем для остатков «Волков» и примкнувших к ним «Теней», висела тяжелая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых и треском догорающих в буржуйке досок.

Бойцы, еще вчера разделенные рекой и ненавистью, теперь сидели бок о бок, молча передавая друг другу кружку с горячим отваром, который заварила Заря, или делясь последними патронами. Искра и Катя, забыв о недоверии, вместе обрабатывали раны – и эвенку, которому мутант распорол бок, и «Волку», получившему тяжелый ушиб. Границы стирались перед лицом общей беды и общей потери.

В центре этого молчаливого, скорбного круга, на куске старого брезента, лежало то немногое, что осталось от Костястого – его оплавленная, искореженная зажигалка, которую он так любил, и небольшой, обугленный кусок его куртки. Это было все, что Иван смог найти на месте огненного погребения.

Он сидел на корточках, тупо глядя на эти жалкие останки. Он не плакал, не кричал. Внутри была лишь выжженная, звенящая пустота. Костястый был самым молодым, самым задиристым, самым глупым из них. Он постоянно лез на рожон, пытался доказать свою крутость, часто попадал впросак. Иван не раз орал на него, отвешивал подзатыльники, но в глубине души… в глубине души он видел в нем младшего брата, которого у него никогда не было. И теперь этого брата не стало. И виноват в этом был он, Иван, их вожак, который не смог его защитить.

Аня подошла и молча села рядом. Она ничего не говорила, не пыталась утешать. Она просто была рядом, и ее молчаливое присутствие, ее спокойная, земная сила сейчас были важнее любых слов. Она положила руку ему на плечо. Иван не отстранился. В этот момент он не был лидером «Волков», а она – предводительницей «Тен ей». Они были просто двумя подростками, на чьи плечи легла непосильная ноша, двумя душами, опаленными одним и тем же пламенем войны.

– Он был смелым, – тихо сказала Аня, ее голос не нарушал, а скорее дополнял скорбную тишину.

– Он был дураком, – хрипло ответил Иван, не поднимая головы. – Глупым пацаном, который хотел казаться тем, кем не был. И погиб из-за этого. Из-за меня.

– Он погиб, спасая всех нас, – твердо возразила Аня. – Он спас детей в школе. Спас твоих людей. И моих. Он не был дураком, Иван. В свой последний миг он стал настоящим воином. Духи тайги примут его с почетом.

Иван поднял на нее глаза. В его взгляде, обычно колючем и злом, сейчас плескалась неприкрытая боль.

– Какие, к черту, духи, Аня? Его просто больше нет. Сгорел. Остался только этот кусок вонючей пластмассы. Вот и все твои духи.

Вместо ответа Аня осторожно, двумя пальцами, взяла с брезента искореженную, оплавленную зажигалку. Она достала из своего мешочка небольшой синий кристалл и, закрыв глаза, поднесла его к этому жалкому останку. Она не увидела яркой вспышки или видимого свечения, которое могли бы заметить другие. Но она почувствовала… да, она отчетливо это почувствовала – слабую, едва уловимую, теплую вибрацию в кристалле, словно он откликнулся на что-то невидимое, на энергетический "след" души, который остался на этой вещи, так долго бывшей с Костястым. Это было похоже на тихое, печальное эхо, на последний, затихающий аккорд оборвавшейся песни.

– Душа не горит в огне, Иван, – прошептала она, открывая глаза и глядя на него с глубоким сочувствием. – Она просто уходит в другой, лучший мир, оставляя свой след здесь, в наших сердцах и на вещах, которые любила. Его след – очень яркий и сильный. Я это чувствую. Он не исчез без следа.

Позже, когда начало смеркаться, они решили похоронить Костястого. Это были первые общие похороны. Не было ни гроба, ни могилы. Они просто вышли на высокий берег Колымажки, туда, где река делала крутой изгиб, и откуда открывался вид на замерзшую, враждебную тайгу и давящее оранжевое небо.

Петрович, старый лесник, который после прихода Ивана и Ани на СТО тоже присоединился к их общему лагерю, принес несколько сухих сосновых веток.

– По старому обычаю, – сказал он, – воинов сжигают, чтобы их дух быстрее улетел к небу.

Он сложил небольшой погребальный костер. Иван бережно положил в центр обугленный кусок куртки и зажигалку.

Аня вышла вперед. Она начала тихую, протяжную песнь на древнем эвенкийском языке. Это была не песня скорби, а песнь проводов – о смелом воине, уходящем в верхний мир, о его пути по звездной реке. Ее чистый, сильный голос разносился над замерзшей рекой, и в нем не было ни слез, ни отчаяния – лишь светлая печаль и уважение к павшему.

Искра, стоявшая рядом, поджигала пучки сухих трав, и ароматный дым поднимался к оранжевому небу, унося с собой молитвы живых.

Иван, стоявший рядом с Бизоном и другими «Волками», сначала слушал с недоверием и циничной усмешкой. Но постепенно, под влиянием этой древней, идущей из глубины веков мелодии, что-то в его душе дрогнуло. Он смотрел на огонь, на лица своих парней, на лица «Теней», и впервые за долгое время чувствовал не злость и ненависть, а какую-то глухую, общую боль.

Когда песня закончилась, он шагнул к Ане. Их взгляды встретились над пламенем костра.

– Спасибо, – сказал он тихо, и в этом простом слове было больше, чем во всех их предыдущих переговорах.

Он протянул ей руку. Аня, не колеблясь, вложила свою ладонь в его. Рукопожатие было крепким, уверенным.

– Теперь мы не «Волки» и «Тени», – сказал Иван, глядя на своих и ее людей, стоявших плечом к плечу у погребального костра. – Теперь мы – стая. Одна стая. И мы отомстим за каждого нашего. За Костястого. За твоего Вихря, который все еще борется за жизнь. За всех.

– Одна стая, – эхом откликнулась Аня.

В этот момент, на высоком, продуваемом всеми ветрами берегу Колымажки, под безразличным оранжевым небом, родился их настоящий союз. Не вынужденный, не временный. А скрепленный общей потерей, общим горем и общей, неугасимой жаждой мести. Пепел Костястого, уносимый ветром в сторону враждебной тайги, стал тем фундаментом, на котором они начнут строить свое сопротивление. И их враги очень скоро почувствуют, насколько крепким может быть этот фундамент.

Глава 42: Кремниевая лихорадка

Похороны Костястого не принесли облегчения, лишь тупую, ноющую боль и мрачную решимость. Но новая, общая беда уже стучалась в двери их импровизированного убежища на СТО. Бородачу, раненому мутировавшей волчицей, становилось все хуже. "Кремниевая лихорадка", как ее теперь все чаще называли, прогрессировала с пугающей скоростью. Все началось с той самой раны, которую ему нанесла мутировавшая волчица. Ядовитая слизь с ее когтей, попавшая в кровь, похоже, и стала тем катализатором, который запустил этот чудовищный процесс.

Людмила Петровна и Катя почти не отходили от его нар, расстеленных в самом теплом углу цеха, у печки-буржуйки. Картина была жуткой. "Каменная корка" из острых, темных кристаллов, начавшаяся на его раненой руке, теперь расползлась по всему предплечью и груди. Кожа под ней стала твердой, неподвижной, серого, неживого цвета. Бородач, некогда могучий, полный жизни весельчак и балагур, превратился в иссохшую, страдающую мумию. Его постоянно бил озноб, сменявшийся приступами невыносимого жара. Он почти перестал говорить, лишь иногда из его груди вырывались хриплые стоны или бессвязный бред о "желтых глазах" и "каменных иглах, что растут внутри".

– У него отказывают почки, – глухо сказала Людмила Петровна, проверяя его пульс. – Идет тотальная интоксикация организма. Эти кристаллы… они не просто растут. Они отравляют его, замещая живые ткани собой. Это похоже на какой-то чудовищный, ускоренный процесс окаменения. У нас почти не осталось обезболивающих, а те, что есть, почти не действуют.

Катя молча кивнула, ее лицо было бледным от усталости и бессилия. Морфин, который она тайно "экономила" из больничных запасов, давно кончился. Сейчас она могла лишь смачивать его пересохшие губы водой и менять холодные компрессы на горячем лбу. Она смотрела на мучения этого большого, сильного мужчины, и перед ее глазами, как наяву, вставала другая, почти стертая временем, но не забытая картина – ее младшая сестренка Оленька, такая же измученная, худенькая, стонущая от невыносимой боли много-много лет назад. Тогда она, Катя, не смогла ей помочь, не успела, не нашла тех проклятых, дефицитных лекарств, и это всепоглощающее чувство вины тяжелым, ледяным камнем лежало на ее душе все эти долгие, мучительные годы. "Нет, – яростно, почти беззвучно подумала она, с силой сжимая в руке мокрую, холодную тряпку, – в этот раз я не сдамся. Я не позволю им всем умирать вот так, в агонии. Я найду способ. Я должна. Ради Оленьки. Ради всех них." Ночью, когда боль становилась особенно нестерпимой, она, рискуя всем, пробиралась в свой старый тайник в больнице, но находила там лишь пустые ампулы и разбитые склянки. Запасы иссякли.

Лёха, молодой пожарный, который после ранения и выписки из больницы теперь постоянно держался рядом с Катей, как верный пес, с мрачным видом подбрасывал дрова в буржуйку. Он видел, как страдает Катя, как она переживает за каждого раненого, и его сердце сжималось от любви и беспомощности.

– Может, можно как-то помочь? – спросил он, подойдя к ней. – Может, нужно что-то принести? Дров, еды?

– Нам нужны лекарства, Лёша, – устало ответила Катя, не поднимая головы. – Сильные обезболивающие. Антибиотики. А их нет. И взять их негде.

В этот момент в цех вошла Аня. Она принесла отвар из каких-то таежных трав, который приготовила Заря.

– Это не вылечит его, – тихо сказала она, глядя на мучения Бородача. – Но, может, немного облегчит боль и снимет жар. Духи говорят, что эта хворь боится силы земли.

Людмила Петровна, хоть и была настроена скептически, не стала возражать. Терять было уже нечего. Они осторожно приподняли голову Бородача и влили ему в рот несколько ложек горького, пахучего отвара. К их удивлению, через некоторое время лихорадочный бред Бородача стал тише, а дыхание – ровнее. Он погрузился в тяжелый, беспокойный сон.

Дмитрий "Химик" и Искра, вдохновленные успехом с гибридными оберегами, тоже не сидели сложа руки. В своей импровизированной лаборатории в школе они пытались понять природу "кремниевой лихорадки".

– Это не просто болезнь, – говорил Дмитрий, рассматривая под микроскопом образец ткани, который ему удалось взять у Бородача. – Это… направленный терраформинг, только в миниатюре, на уровне одного организма. Эти наночастицы, которые мы находим в крови, – они как микроскопические строители. Они используют минералы и белки из организма хозяина, чтобы строить эти кристаллы, перестраивая его по чужому, враждебному образцу.

– Синий огонь наших кристаллов может замедлить их, – сказала Искра, раскладывая на столе свои амулеты. – Но он не может уничтожить их полностью, когда они уже внутри, когда они стали частью плоти. Нужна другая сила. Сила очищения.

Она взяла в руки старинный кожаный сверток, который хранила как зеницу ока – "Книгу Теней", записи предыдущих шаманов их рода. Она долго перебирала пожелтевшие, исписанные древними рунами листы бересты.

– Вот! – воскликнула она наконец. – Здесь говорится о похожей болезни, которая случилась в наших краях много-много зим назад, после падения первого "небесного камня". Старики называли ее "каменной немочью". И они лечили ее… – она нахмурилась, пытаясь разобрать полустертые символы, – …отваром из корня "огненного цветка", который растет только в одном месте – в "пещере поющего ветра", у подножия Черной Сопки. И… золой священного кедра, в который ударила молния.

Дмитрий слушал ее, и его научный скептицизм боролся с отчаянной надеждой. "Огненный цветок", "пещера поющего ветра"… Все это звучало как сказка. Но после всего, что он видел, он был готов поверить во что угодно.

– Черная Сопка… – пробормотал он. – Но ведь именно туда, по словам Морозова-старшего, вели следы "синих духов"! Где-то там находится их укрытие!

Их взгляды встретились. Все ниточки снова сходились в одной точке.

Тем временем на СТО Валера, молчаливый санитар, принес Марфе несколько банок тушенки, которые ему удалось "раздобыть" в одном из заброшенных военных складов, куда он проник через свои тайные подземные ходы.

– Держи, хозяйка, – сказал он, ставя банки на прилавок. – Подкрепись. А то скоро ветром сдувать будет.

Марфа, которая в последние дни совсем сдала от страха и одиночества, лишь молча кивнула.

– Спасибо, Валера, – ее голос дрожал.

– Да ладно, чего уж там, – он помолчал. – Я тут подумал… Может, и правда, пока мы вместе, не все еще потеряно.

Он неловко кашлянул и быстро вышел, оставив Марфу одну с ее мыслями и неожиданным, согревающим чувством благодарности к этому угрюмому, но такому надежному человеку. Может быть, надежда действительно умирает последней. Даже в этом ледяном, оранжевом аду.

Глава 43: Книга Теней

После похорон Костястого и боя у школы, стойбище «Теней», вернее, то, что от него осталось, превратилось в лагерь беженцев. Старики, женщины и дети перебрались в более защищенные места в городе – в подвалы работающей школы и уцелевшие квартиры в центре, которые патрулировали объединенные отряды. Но Аня и Искра, вместе с несколькими воинами, вернулись в опустевшее стойбище. Им нужно было забрать самое ценное, то, что нельзя было доверить никому – наследие шаманов.

В большом, общем чуме, где еще витал запах дыма, трав и недавнего страха, царил полумрак. Бабушка Ани, старая шаманка Уйгууна, сидела на оленьих шкурах, слабая и изможденная после ритуала защиты. Она почти не говорила, лишь изредка ее губы шептали древние слова, обращенные к духам, которые, казалось, больше ее не слышали.

– Бабушка, мы должны найти способ бороться с "каменной болезнью", – сказала Аня, присев рядом с ней. – Бородач угасает. Вихрь тоже слабеет с каждым часом. Наши травы и обереги лишь замедляют ее, но не лечат. Должен быть другой способ.

Старуха медленно открыла глаза. В них, как в темной воде таежного озера, отражались отблески догорающего очага.

– Есть, дитя мое. Но это знание очень опасно. И я до последнего не была уверена, что уже пришло время его открывать, или что ты и твои друзья готовы его принять, не обратив его во зло или себе во вред. – Она указала своей костлявой, дрожащей рукой на старый, массивный, окованный ржавым железом сундук, стоявший в самом темном, почетном углу чума, и который с самого детства Ане было строжайше запрещено даже трогать.

– Там, дитя мое. Там лежит наследие и сила всего нашего шаманского рода. 'Книга Теней'. Ее можно открывать лишь в час величайшей, последней нужды, когда все другие, более светлые пути уже закрыты, и когда на кону стоит не одна жизнь, а судьба всего нашего народа. Она хранит в себе не только светлые знания о лечении и защите, но и темные, очень опасные ритуалы и заклинания, которые могут погубить неосторожного или слабого духом, призвав то, что гораздо страшнее любых пришельцев с неба. Я надеялась до последнего, что этот страшный час никогда не наступит. Но я ошиблась. Теперь твой черед, моя внучка. Ты – последняя надежда нашего рода. Ищи. Может, наши предки оставили нам ответ.

Аня и Искра с трудом открыли тяжелую, заржавевшую крышку сундука. Внутри, среди старых ритуальных масок, вышитых бисером накидок и пучков сушеных трав, лежал он – большой, туго свернутый кожаный сверток, перевязанный ремнем из оленьей кожи, на котором были вытиснены те же спиральные символы, что и на артефактах повстанцев. Это была «Книга Теней» – летопись их шаманского рода, которую вели на протяжении многих поколений.

Они осторожно развернули сверток на полу. Вместо бумаги или пергамента, это были тонко выделанные, почти прозрачные листы бересты, сшитые оленьими жилами. Древние, полустертые знаки, нанесенные каким-то стойким, природным красителем, покрывали их. Многие записи были на древнем, почти забытом диалекте, который знала только бабушка, но некоторые, более поздние, были сделаны уже на более понятном языке.

Перебирая хрупкие, пахнущие временем и дымом листы, Аня наткнулась на запись, сделанную рукой ее прадеда, шамана Улукиткана – того самого, который, судя по документам "Метеора", контактировал с первыми военными и, возможно, с самими "синими духами".

«Год Расколотого Неба (1953). Пришли люди со звезд, с синей кожей и глазами, полными печали. Их небесная лодка (корабль) разбилась, их души страдали. Они принесли с собой синие камни, поющие песню света. Эти камни исцеляли наших людей от страшной хвори, что пришла тогда на нашу землю (эпидемия). Но вместе с ними пришла и тень. Другие. Холодные, бездушные, с кожей, как у змеи. Они тоже искали синие камни. И они несли с собой другую болезнь – "каменную немочь", которая превращала плоть в мертвый камень…»

Ниже шел рисунок – уродливое существо с шипами, очень похожее на биоробота Степана, и рядом – изображение человека, чья рука покрыта темными кристаллическими наростами.

– Они уже были здесь, – прошептала Искра, ее глаза были широко раскрыты от ужаса и осознания. – И эта болезнь… она не новая.

Аня читала дальше. "Улукиткан пишет, что синие камни могут противостоять "каменной немочи", но только если их сила пробуждена правильно. Он говорит о ритуале 'Очищения Синим Огнем'. Для него нужны три вещи: песня земли (горловое пение на определенной ноте), слезы Тынгырая (чистые, неискаженные синие кристаллы) и… сердце огненного дерева (древесина священного кедра, в который ударила молния и который после этого не сгорел, а впитал в себя силу небесного огня)."

– Огненное дерево… – Аня подняла глаза на Искру. – Я знаю такое место! Дедушка показывал мне его, когда я была маленькой. Это на Черной Сопке, недалеко от старых шахт «Метеора»! Там стоит огромный, древний кедр, расколотый молнией, но все еще живой!

Это была надежда. Настоящая, осязаемая. Если они смогут найти этот кедр, провести ритуал и "пробудить" полную силу синих кристаллов, возможно, они смогут создать не просто защитные обереги, а настоящее лекарство от "кремниевой лихорадки".

В этот момент в чум вошел Следопыт. Его лицо было встревоженным.

– Аня, там… на старой тропе, ведущей к реке, я нашел это.

Он протянул ей небольшой, туго свернутый кусок ткани. Аня развернула его. Это был платок, который она видела у одного из младших «Волков», из тех, что недавно исчезли. На платке было несколько капель запекшейся крови и… выцарапанный углем или грязью символ. Треугольник с глазом внутри. Символ, который Серый нашел на черном диске в тайге.

– Серый, – глухо сказала Аня. – Это его знак. Или… знак его новых хозяев. Он начал охоту. И он рядом.

Они поняли, что времени у них почти не осталось. Нужно было действовать быстро. Пока Серый и его приспешники не нанесли новый удар, и пока "каменная болезнь" не забрала у них еще одного товарища. Экспедиция к Черной Сопке, к "огненному дереву", становилась их главной, самой срочной и самой опасной задачей.

Глава 44: Шёпот из колодца

Дни в Колымажске слились в один бесконечный, серый, ледяной кошмар, раскрашенный лишь неестественными, ядовитыми всполохами оранжевого неба. После нападения на стойбище и тяжелого решения покинуть родные места, «Тени тайги», вернее, их женщины, дети и старики, нашли временное пристанище в подвалах работающей школы, разделив это последнее убежище с несколькими городскими семьями. Мужчины и воины, как «Тени», так и «Волки», теперь несли совместный дозор, патрулировали замерзшие, опустевшие улицы и совершали отчаянные, рискованные вылазки за едой и топливом.

Дети, запертые в четырех стенах, изнывали от безделья и страха. Иногда, когда на улице было относительно тихо, и дозорные сообщали, что поблизости нет мутантов, им разрешали ненадолго выйти во двор школы, чтобы подышать морозным воздухом и хоть немного размять ноги.

В один из таких дней, небольшая группа детей, среди которых был и неугомонный Санька, младший брат Ани, и несколько его новых городских приятелей, отошла чуть дальше обычного, к окраине школьной территории. Здесь, за полуразрушенным сараем, где когда-то хранился спортивный инвентарь, находился старый, давно заброшенный колодец. Его деревянный сруб почти полностью сгнил, а ворот, с которого давно сорвали цепь и ведро, покосился, как немой свидетель давно ушедших времен. Старожилы говорили, что этот колодец был вырыт еще теми, первыми геологами из экспедиции «Метеора», когда они разбивали здесь свой временный лагерь в далеких пятидесятых.

– Спорим, я туда камень кину и не услышу, как он упадет! – похвастался один из городских мальчишек, долговязый и веснушчатый, по имени Колька.

– А я слышал, оттуда по ночам голоса доносятся, – испуганно прошептала маленькая девочка, кутаясь в мамин платок.

Санька, который после всех пережитых событий стал менее доверчивым к технике и более внимательным к странным, необъяснимым вещам, подошел к самому краю колодца и заглянул в его темную, бездонную глотку. Оттуда тянуло сыростью, холодом и чем-то еще, неуловимо тревожным, запахом озона и мокрого камня.

И тут он услышал это. Негромкий, почти неслышный, но отчетливый шепот. Он не был похож на завывание ветра в шахте. Это были слова, произносимые на странном, гортанном языке, который он уже слышал от бабушки во время ее ритуалов.

– Вы слышите? – прошептал он, оборачиваясь к остальным.

Но дети лишь недоуменно пожали плечами.

– Там темно и страшно, – сказала девочка.

Санька снова наклонился над колодцем. Шепот стал громче, и к нему прибавилось слабое, едва заметное, пульсирующее голубоватое свечение, идущее откуда-то из самой глубины. Ему показалось, что он видит не просто темноту, а очертания каких-то туннелей, освещенных этим странным, неземным светом.

Увлекшись, он слишком сильно перегнулся через сгнивший сруб. Старое дерево с треском подломилось, и Санька, вскрикнув, полетел вниз, в ледяную, манящую темноту.

К счастью, колодец был не таким глубоким, как казалось, не более пяти-шести метров, и на дне его была не вода, а толстый, почти метровый слой слежавшихся за десятилетия листьев, гниющих веток и каких-то старых, истлевших мешков, оставленных, видимо, еще строителями. Этот мусор, хоть и пах отвратительно, смягчил падение. Санька отделался лишь сильным ушибом и испугом. Но когда он, кряхтя, поднялся на ноги, он замер от удивления и страха. Свет, который он видел сверху, был достаточно сильным, чтобы разогнать мрак на дне колодца. Он исходил из широкого пролома в одной из стен шахты. Он стоял не просто на дне колодца. Одна из стен… обвалилась, открывая вход в широкий, явно искусственного происхождения, тоннель. Стены этого тоннеля были гладкими… и по ним… пробегали те самые светящиеся голубым светом нити… Они пульсировали в такт какому-то неслышному ритму, заливая все вокруг мягким, призрачным сиянием, достаточным, чтобы видеть без фонарика. А в самом тоннеле, на небольшом расстоянии друг от друга, стояли странные, похожие на менгиры, вертикальные синие кристаллы, которые, казалось, и были источником этого света.

Новость о падении и чудесном спасении Саньки, а главное, о его невероятной находке, мгновенно облетела их маленький лагерь. Аркадий Степанович, директор школы, услышав рассказ Саньки, нахмурился. Он, как человек старой закалки, не верил в духов, но верил в секретные военные объекты. Он вспомнил, как несколько лет назад, разбирая школьный архив, наткнулся на подшивку старой районной газеты 'Колымский рабочий'. Там была небольшая, полузабытая заметка о странных провалах грунта в районе школы в 60-х годах и вскользь упоминались 'слухи среди старожилов о существовании под городом древних подземных ходов'. Тогда он не придал этому никакого значения, но теперь…

Дмитрий "Химик", который тоже слушал Саньку, тут же вспомнил папку с документами, которую им передал Марк от покойного Горохова. Он быстро принес ее. Среди отчетов "Метеора" они нашли то, что искали. Это была детальная схема геологических выработок в районе школы №2, датированная концом 50-х. И на этой карте, помимо обычных шурфов и шахт, пунктирной линией была отмечена целая сеть неизвестных, не обозначенных в официальных документах, подземных полостей и тоннелей, соединяющихся как раз в районе того самого старого колодца. Подпись карандашом гласила: "Аномальная структура. Предположительно, не природного происхождения. Доступ ограничен по приказу №…"

Аня, Иван и Дмитрий, узнав о находке Саньки, немедленно отправились к колодцу. Спустившись вниз с помощью веревки, они оказались в том самом тоннеле.

– Это… невероятно, – прошептал Дмитрий, проводя рукой по гладкой, теплой на ощупь стене. – Это не похоже на обычную горную выработку. Стены словно оплавлены какой-то высокой температурой или энергией. И эти кристаллы… они явно не земного происхождения.

Аня же чувствовала другое. От этих стен, от этих синих, поющих кристаллов, исходила знакомая ей, родственная энергия – та же самая, что и от ее амулета, от артефактов повстанцев. Это было их место. Их наследие, скрытое глубоко под землей.

– Бабушка говорила о "подземных тропах духов", – тихо сказала она. – Похоже, это они и есть.

Они решили пройти дальше по тоннелю. Он оказался на удивление высоким и широким, и вел вглубь, под город, в сторону реки. Воздух здесь был чистым, прохладным, но не ледяным, как на поверхности, и в нем отсутствовал тот давящий, вызывающий тошноту гул Кокона. Казалось, эти древние тоннели были защищены какой-то невидимой силой.

– Это может быть наш путь, – сказал Иван, его глаза горели решимостью. – Путь к отступлению, если станет совсем жарко. Или… путь к сердцу врага, если эти тоннели ведут туда, куда нам нужно.

Они еще не знали, что эта находка – лишь малая часть огромной, разветвленной сети подземных коммуникаций, оставленных древними повстанцами. И что эти тоннели ведут не только к их убежищам и источникам энергии, но и, возможно, к самому сердцу того, что спало под Колымажском – к древнему кораблю Тынгыраю. А значит, и к тому, за чем так отчаянно охотилась Империя. Открытие подземного Колымажска дало им не только новую надежду, но и вовлекло в еще более опасную игру, ставки в которой были неизмеримо выше.

Глава 45: План Серого

Руины старого речного порта, продуваемые всеми ледяными ветрами Кокона, стали логовом для новой, страшной силы, зародившейся в Колымажске. Здесь, среди гор ржавого металлолома, прогнивших причалов и скелетов затонувших барж, вмерзших в лед Колымажки, обосновался Серый со своей новоиспеченной бандой. Это были уже не просто "Волки". Это были хищники другого, более темного порядка.

Серый, стоя на крыше заброшенной диспетчерской, смотрел на далекие огни СТО Николая, где теперь укрывались остатки сопротивления. Холод его больше не беспокоил. Черный кристалл-Усилитель, теперь почти полностью сросшийся с его грудной клеткой и видневшийся под распахнутой на груди курткой, как уродливое, пульсирующее багровым светом сердце, согревал его изнутри и нашептывал в мозг приказы своих невидимых хозяев. Его физическая сила возросла многократно, чувства обострились до предела, но человеческого в нем оставалось все меньше.

Вокруг него собрались те, кто выбрал путь силы и предательства. Дым, с его безумной тягой к огню, который теперь видел в Сером мессию, что позволит ему сжечь этот проклятый мир дотла. Несколько самых отмороженных "Волков", которые всегда презирали Ивана за его "мягкотелость" и нерешительность. И несколько отчаявшихся, сломленных жителей города, которые поверили обещаниям Серого о спасении и власти под эгидой "новых, могущественных хозяев".

– Они слабы, – проскрежетал Серый, его голос стал еще ниже и грубее. – Они прячутся в своих норах, делят последнюю банку тушенки и трясутся от страха. Иван и его шаманка думают, что их дружба и какие-то синие камушки их спасут. Глупцы.

Он повернулся к своим людям. В его желтых, немигающих глазах отражался бездушный оранжевый свет Кокона.

– Хозяевам нужна их главная база. Лесопилка. Она хорошо укреплена, там есть запасы дерева для обогрева, и, самое главное, под ней есть старые ходы, ведущие вглубь тайги. Мы должны выбить их оттуда.

Дым плотоядно облизнулся.

– Просто сожжем их там всех к чертовой матери!

– Нет, – отрезал Серый. В его голосе прозвучали ледяные, властные нотки, которым никто не посмел возразить. – Это будет слишком просто. И шумно. Мы сделаем иначе. Мы отрежем их от всего. Лишим их надежды. А потом возьмем голыми руками.

План Серого был коварен и продуман до мелочей, и в этой продуманности чувствовался холодный, нечеловеческий интеллект его новых покровителей, который он получал через черный коммуникатор.

Первым делом они устроили засаду у старого моста, который после хрупкого перемирия стал основной дорогой между СТО и работающей школой, где укрывалась часть людей и где Дмитрий с Искрой продолжали свои эксперименты. Когда небольшой отряд во главе с Бизоном и Орланом возвращался с разведки, люди Серого, используя знание местности, обрушили на них несколько старых, проржавевших конструкций с берега. Завязался короткий, но жестокий бой. Атака была отбита, но Бизон получил серьезное ранение, а Орлан потратил почти все свои лучшие стрелы. Путь между убежищами стал смертельно опасен.

Затем они взялись за коммуникации. Тихий, гений-самоучка, сумел наладить примитивную проводную связь между СТО, школой и несколькими ключевыми наблюдательными постами, используя старые телефонные кабели. Ночью люди Серого, зная, где проходят линии, методично, в нескольких местах, перерезали их, лишив выживших единственного надежного способа связи.

Но самый подлый удар Серый нанес по их боевому духу. Используя черный коммуникатор, он, похоже, получил доступ к той же "сети", что и биороботы. Он узнал, где "Тени" и "Волки" планируют следующую вылазку за медикаментами в заброшенную больницу. Он не стал нападать на них сам. Он просто "навел" на них стаю мутировавших крыс-переростков – тех самых юрких, бронированных тварей, что атаковали больницу ранее. Вылазка провалилась, несколько человек были ранены, а драгоценные медикаменты так и не были добыты.

В лагере сопротивления нарастало отчаяние и подозрительность. Каждая неудача, каждая потеря сеяли семена раздора.

– Это не просто невезение! – рычал Иван, метаясь по бункеру под СТО. – Они знают каждый наш шаг! Среди нас предатель!

Некоторые из "Волков" с подозрением косились на "Теней", которые, по их мнению, могли "сливать" информацию своим лесным духам или еще кому. "Тени" же, в свою очередь, не доверяли бывшим бандитам, подозревая, что кто-то из них тайно работает на Серого. Хрупкий союз трещал по швам.

Лис, который после своего предупреждения Ивану стал его глазами и ушами в лагере, доложил:

– Я снова видел Дыма. Он не сам по себе. Он встречался с Серым у речного порта. И с ними был один из тех… биороботов, Чиряк. Похоже, Серый теперь работает на них. Напрямую.

Иван и Аня переглянулись. Их худшие опасения подтверждались. Серый был не просто предателем, жаждущим мести. Он стал авангардом врага, его "пятой колонной" внутри их осажденной крепости. И он готовил свой главный удар.

– Лесопилка, – глухо сказал Иван, глядя на карту города. – Он пойдет за лесопилкой. Это наша старая база, там он знает каждый гвоздь. И это ключ к тайге.

– Мы должны его опередить, – твердо сказала Аня. – Укрепить оборону. И приготовить ему достойную встречу.

Они понимали, что грядущее столкновение будет не просто очередной бандитской разборкой. Это будет битва за выживание. Битва между теми, кто отчаянно пытался сохранить в себе остатки человечности, и тем, кто окончательно променял свою душу на обещание темной, нечеловеческой силы. И исход этой битвы мог решить судьбу всего Колымажска.

Глава 46: Сломанный компас Морозова

Дни в подземном убежище повстанцев тянулись медленно, подчиняясь невидимому ритму пульсирующих синих кристаллов. Холод и ветер внешнего мира остались где-то далеко, за герметичной дверью. Здесь, в мягком голубоватом свечении, было тепло и на удивление спокойно. Рана Морозова, благодаря чистому воздуху и, возможно, благотворному излучению кристаллов, начала затягиваться, хотя он все еще сильно хромал и не мог передвигаться без импровизированного посоха.

Но это спокойствие было обманчивым. Осознание того, что на Колымажск движется "Очиститель", не давало им покоя. Они были отрезаны от мира, но обладали информацией, которая могла спасти тысячи жизней. Каждый час бездействия был подобен пытке.

Волков почти не спал. Он с одержимостью ученого, наткнувшегося на тайну вселенной, изучал пульт управления повстанцев, сверяя светящиеся символы со схемами из блокнота Морозова-старшего. Он сумел частично запитать некоторые системы, но для полной активации передатчика дальней связи не хватало энергии. Найденные ими энергетические ячейки были почти пусты.

– Это все равно что пытаться завести танк от батарейки для карманного фонарика, – с горечью констатировал он, в очередной раз потерпев неудачу. – Нам нужен мощный, стабильный источник. Гораздо мощнее, чем эти "светящиеся деревья" снаружи.

Морозов тем временем, используя остатки припасов, решил провести разведку окрестностей, пытаясь найти то, что могло бы им помочь – еду, воду или, если повезет, какие-то следы других людей или объектов "Метеора". Он взял с собой свой старый отцовский компас, который так верно привел их сюда.

Выйдя из пещеры, он снова ощутил ледяное дыхание тайги. Здесь, вдали от Колымажска, Кокон еще не ощущался так сильно, но аномалии уже давали о себе знать. Воздух был тяжелым, наэлектризованным, а тишина – звенящей, неестественной.

Он шел, ориентируясь по карте отца, на которой были отмечены не только зоны крушения, но и места странных геологических находок. Его компас вел себя странно. В некоторых местах стрелка работала идеально, упрямо указывая на север. Но стоило ему подойти к одной из зон, отмеченных на карте отца спиральным символом, как стрелка начинала бешено вращаться или, наоборот, замирала, указывая в совершенно произвольном направлении, не совпадающем ни с магнитным, ни с географическим полюсом.

– Что за чертовщина? – пробормотал Морозов, сверяясь с картой. – Эти спирали… отец писал, что Улукиткан называл их "местами силы" или "колодцами духов".

Он прошел несколько таких зон. Картина повторялась с пугающей точностью. Вдали от спиралей компас работал. Вблизи – отказывал. Он начал наносить эти зоны на свою карту, пытаясь найти какую-то закономерность.

Вернувшись в пещеру к вечеру, замерзший и уставший, он показал свои наблюдения Волкову.

– Капитан, смотрите. Вот здесь, здесь и здесь, – он ткнул пальцем в карту, – компас сходит с ума. Все эти точки совпадают со спиральными символами на карте отца. Я сначала думал, это просто магнитные аномалии, залежи железной руды. Но они слишком локальны и слишком мощные.

Волков, оторвавшись от своих схем, с интересом посмотрел на карту.

– Позвольте… – он взял карту и наложил на нее прозрачную кальку со схемой энергетических линий, которую они видели на проекции в пещере. Сначала он разочарованно нахмурился – прямого, точного совпадения не было, что было бы слишком просто. Но затем, приняв во внимание возможные погрешности старых, еще довоенных топографических карт, и предположив, что инопланетная проекция показывала не точное географическое расположение, а скорее энергетическую топологию, своего рода принципиальную схему, он начал искать не прямые совпадения, а закономерности. И он их нашел. Ключевые узлы на проекции повстанцев находились в тех же самых районах, что и спирали на карте Морозова-старшего, образуя схожую геометрическую фигуру. Спиральные символы на карте Морозова-старшего почти идеально совпадали с узловыми точками на схеме энергетической сети, которую показывала система повстанцев.

– Полковник… – выдохнул Волков, его глаза за стеклами очков расширились от догадки. – Это не просто "места силы" или магнитные аномалии. Эти спирали – это не просто знаки. Судя по всему, это выходы на поверхность или узлы той самой подземной энергетической сети, которую повстанцы проложили здесь давным-давно! И именно они питают все их объекты, включая "Тынгырай" под Колымажском и, возможно, этот самый пульт!

Морозов с недоверием и сомнением нахмурился. – Узлы? Капитан, это звучит слишком уж фантастично, даже после всего, что мы видели. Может быть, это все-таки простое совпадение? Старые эвенкийские святилища, которые они, как известно, строили в местах геологических разломов, где и возникают сильные магнитные аномалии?

– Слишком много совпадений, товарищ полковник, чтобы быть просто совпадением, – возразил Волков, его голос дрожал от возбуждения. – И характер этих аномалий, который вы так точно описали – резкое, очень локальное, почти вертикальное искажение поля – совершенно нетипичен для обычных залежей железной руды. Это больше похоже на мощные помехи от работающего, неэкранированного силового кабеля, проложенного глубоко под землей. Я почти уверен, что это оно. Я видел похожие эффекты на закрытом полигоне, когда мы испытывали экспериментальные импульсные генераторы. Это наш шанс, полковник! Если мы сможем найти способ добраться до одного из этих узлов и подключить к нему наш пульт… мы получим достаточно энергии не только для активации передатчика, но и, возможно, для того, чтобы понять, как работает вся эта система! Это наш единственный шанс!

Они нашли ближайший такой "узел" на карте – всего в нескольких километрах от их пещеры, в небольшом, скрытом от глаз ущелье. Это было опасно. Но другого выхода у них не было.

Пока они готовились к вылазке, собирая остатки оборудования и кабели, Морозов снова открыл дневник отца. На одной из последних страниц, написанных уже неровным, почти неузнаваемым почерком, он нашел запись:

"Кудай говорил, что спирали – это дыхание земли, через которое она пьет свет звезд. Он говорил, что прикоснуться к ним может лишь тот, чье сердце чисто, или тот, кто несет в себе частицу их синего огня. Для всех остальных это – смертельная ловушка. Он предупреждал меня, но я не слушал. Я привел сюда людей с железом и жадностью в глазах. И земля разгневалась…"

Морозов закрыл дневник. Он посмотрел на синий кристалл, который все еще висел у него на шее. "Частица их синего огня…" – пронеслось у него в голове. Возможно, этот кристалл был не просто ключом, а еще и своего рода защитой, пропуском в мир древних технологий повстанцев. И теперь от него и от гения капитана Волкова зависело, смогут ли они воспользоваться этим пропуском.

Глава 47: Эхо Горохова

Ледяной ветер Кокона, казалось, пытался выстудить последние остатки надежды из душ выживших в Колымажске. После неудачных вылазок и осознания того, что Серый ведет против них планомерную диверсионную войну, атмосфера в общем лагере на СТО Николая стала гнетущей. Каждая банка консервов была на счету, каждый патрон – на вес золота.

Аня сидела в углу подземного бункера, который стал их штабом, и снова и снова перебирала те немногие документы, что Марк, рискуя жизнью, сумел вынести и передать им от покойного участкового Горохова. Большая часть бумаг была официальными отчетами, рапортами и приказами, в которых правда была тщательно замаскирована казенными формулировками. Но среди них была одна странная, не подшитая к делу, пожелтевшая карта-схема Колымажска и его окрестностей, датированная концом 80-х. На ней рукой Горохова были сделаны многочисленные пометки карандашом – крестики, кружки, вопросительные знаки.

– Он что-то искал, – сказала Аня, показывая карту Ивану и Дмитрию, которые сидели рядом. – Это не просто служебные пометки. Он вел собственное расследование. Смотрите, большинство знаков – у старых объектов "Метеора", у реки, в районе Зоны 12-К. Но есть один, особенный, обведенный несколько раз.

Она указала на небольшой красный кружок в старой, дореволюционной части города. Рядом стояла короткая, написанная убористым почерком Горохова приписка: "Церковь Св. Николая. Слухи о 'подземном ходе'. Проверить. После истории с братом больше не верю в совпадения."

– Старая церковь? – удивился Иван. – Да она же разваливается, там уже лет пятьдесят как склад был, а теперь и вовсе ничего, кроме голых стен и голубиного помета. Что там может быть?

– Горохов был дотошным и очень недоверчивым, особенно после гибели брата, – задумчиво произнес Дмитрий. Он взял карту. – Я помню, как он ходил по городу, все записывал в свой блокнот. Он не доверял ни Семёнову, ни официальным отчетам. Если он отметил это место, значит, у него были на то веские причины. Возможно, он считал сейф в своем кабинете ненадежным и прятал самые важные копии или свои личные наблюдения в другом, более укромном месте. И старая, заброшенная церковь для этого – идеальный вариант. Кто полезет в развалины, которые, по слухам, еще и прокляты?

Решение было принято. Нужно было проверить тайник Горохова. Это был шанс найти те самые, самые опасные документы о 53-м годе и "синих духах", о которых говорил Горохов Марку перед смертью.

Вылазка была опасной. Старая церковь находилась на условно нейтральной территории, но близко к руинам речного порта, где, по слухам, обосновался Серый со своей новой бандой. Небольшой отряд – Аня, Иван, Бизон и Орлан – под покровом сумерек, стараясь держаться в тени зданий, двинулся к цели.

Развалины церкви производили жуткое впечатление. Огромный купол обвалился, открывая взгляду оранжевое, беззвездное небо. Сквозь пустые глазницы оконных проемов завывал ветер, а на уцелевших стенах, под слоями облупившейся штукатурки, проступали лики святых с выцарапанными глазами, смотревшие на них с немым укором.

– Где здесь можно что-то спрятать? – прошептал Бизон, с опаской оглядываясь. – Тут все как на ладони.

Аня закрыла глаза, пытаясь почувствовать энергию места. Ее амулет на шее оставался холодным и безмолвным.

– Здесь нет силы повстанцев, – сказала она. – Но есть что-то другое… старая, затаенная боль. И страх.

Они начали поиски. Обыскали алтарную часть, заглянули в полузатопленный подвал, проверили старую колокольню. Все было тщетно.

– Пусто, – констатировал Иван, с досадой пнув ногой груду битого кирпича. – Либо мы ошиблись, либо кто-то побывал здесь до нас.

Аня, однако, не сдавалась. Она снова посмотрела на карту Горохова. "Церковь Св. Николая… слухи о 'подземном ходе'…" Она подошла к массивной каменной плите в центре зала, там, где когда-то был амвон. Плита была покрыта толстым слоем пыли и мусора. На ней виднелись какие-то полустертые надписи на церковнославянском.

– Помогите мне, – попросила она.

Вместе, напрягая все силы, они сдвинули тяжелую плиту. Под ней оказался темный, узкий провал – вход в старый церковный склеп.

Из склепа пахнуло могильным холодом и тленом. Спустившись вниз, они увидели несколько полуразрушенных ниш для захоронений. В одной из них, за истлевшим гробом, они и нашли его. Небольшой, обитый железом ящик, завернутый в промасленную рогожу.

С трепетом они вскрыли его. Внутри, вперемешку с какими-то личными вещами (старая фотография молодого парня – видимо, брата Горохова, его комсомольский значок), лежала толстая тетрадь в дерматиновой обложке и несколько папок с грифом "Особой важности". Это были личные, неофициальные записи Горохова и, самое главное, копии тех самых, самых секретных документов "Метеора" 1953-56 годов, которые он, рискуя всем, сумел сделать и спрятать.

Пока Иван и Аня разбирали бумаги, Орлан, стоявший на страже у входа в склеп, подал тихий, тревожный сигнал.

– Чужие. Приближаются.

Они едва успели погасить фонарь и затаиться в темноте, как в развалины церкви вошли несколько фигур. В неверном свете оранжевого неба они узнали их. Серый. И с ним – Дым и еще трое его отморозков.

– Ищите, – проскрежетал Серый, его голос стал еще более грубым и нечеловеческим. Он поднял руку, на которой тускло мерцал черный диск-коммуникатор.  – Коммуникатор указывает, что где-то здесь, совсем рядом, был сильный, неэкранированный всплеск чужеродной, враждебной нам энергии. Синей. Гораздо мощнее и чище, чем те слабые, почти незаметные сигналы, что мы иногда ловили от их лаборатории в школе. Похоже, эти жалкие крысы нашли что-то новое или, что еще хуже, научились использовать свои проклятые игрушки по-настоящему. На таком 'тихом', энергетически чистом фоне, как здесь, в этих старых, забытых всеми развалинах, этот внезапный, мощный всплеск был как выстрел из пушки в ночной тишине. Мои хозяева засекли его сразу, и коммуникатор дал мне точное направление и примерное расстояние. Они где-то здесь, прячутся, как последние трусы. Найти их.

Аня и Иван переглянулись. Стало ясно – Серый, с помощью технологий Империи, мог отслеживать активность артефактов повстанцев. Их находка привлекла его сюда.

– Здесь пусто, шеф, – сказал один из бандитов, вернувшись из подвала.

– Я чую их запах, – прошипел Серый, его желтые глаза сканировали темноту. – Они где-то рядом. Дым, "освети" им путь.

Дым с плотоядной ухмылкой достал бутылку с зажигательной смесью. Стало ясно, что Серый собирается сжечь церковь вместе со всеми, кто мог там прятаться. Времени на раздумья не было.

– Орлан, готовься, – прошептала Аня. – Бизон, как только я подам знак, обрушь ту балку у входа.

Она достала из мешочка тот самый синий кристалл, который они нашли в подвале школы. Он был ее последней надеждой.

В тот момент, когда Дым зажег фитиль, Аня, сосредоточив всю свою волю, активировала кристалл. Яркая, бесшумная вспышка синего света на мгновение ослепила бандитов Серого. В ту же секунду стрела Орлана вонзилась Дыму в плечо, заставив его с воплем выронить бутылку. А Бизон, с яростным ревом, навалился на подгнившую опорную балку. С оглушительным треском и грохотом часть крыши и стены обрушилась, заваливая главный вход.

Воспользовавшись суматохой, отряд Ани и Ивана выбрался из склепа через другой, полузаваленный выход, и растворился в ночи, унося с собой бесценный тайник Горохова. Они снова ушли от Серого, но понимали, что это лишь временная передышка. Теперь, когда у них были ответы на многие вопросы, война за Колымажск вступала в свою решающую фазу.

Глава 48: Оберег Искры и Химика

Лаборатория Дмитрия в холодной, продуваемой всеми ветрами школе стала не просто местом научных изысканий, а настоящей алхимической мастерской, где древние знания тайги встречались с законами физики. После успешного эксперимента по разрушению темного кристалла и создания первых, еще несовершенных, но уже работающих оберегов, Дмитрий и Искра работали почти без сна и отдыха, одержимые общей целью.

Дмитрий, используя свои скудные ресурсы, пытался понять саму природу взаимодействия двух энергий. Он выдвинул теорию: синие кристаллы повстанцев, особенно при активации определенными частотами (как 7.77 МГц) или резонансными звуками (как напев Искры), создают стабильное, гармоничное поле, которое вступает в диссонанс с хаотичным, разрушительным излучением артефактов Империи и самого Кокона.

– Это как… как попытка заглушить рев турбины самолета флейтой, – объяснял он Искре, рисуя на доске мелом синусоиды и сложные формулы. – Вроде бы невозможно. Но если найти точную, правильную ноту, которая вызовет резонансный коллапс в структуре вражеского поля… оно может просто разрушиться само по себе. Ваши символы и напевы – это и есть те самые "правильные ноты".

Искра, в свою очередь, принесла ему старые берестяные свитки из "Книги Теней", на которых были изображены не только защитные знаки, но и схемы расположения звезд, диаграммы потоков энергии в теле человека и земли. Она рассказывала ему о духах-покровителях, о силе камней и деревьев, о том, как шаманы их рода веками учились "слушать песню земли".

– Твои приборы измеряют силу этой песни, – говорила она, указывая на его самодельный частотомер. – А я… я ее чувствую. Мы делаем одно и то же, Дмитрий, просто идем к этому разными тропами.

Их совместная работа была удивительно плодотворной. Искра, основываясь на своих ощущениях, выбирала самые "сильные" защитные символы и материалы для оберегов – определенные породы камня, дерева, когти и клыки животных, которые, по ее словам, лучше всего "держали синий огонь". А Дмитрий, анализируя структуру этих символов и материалов, подсказывал, как лучше расположить в них синие кристаллы и медные проводники, чтобы создать максимально эффективный "резонансный контур".

Их последним творением стал большой, мощный оберег, предназначенный для защиты их главного убежища на СТО Николая. Искра выбрала для него плоский, круглый срез древнего, окаменевшего дерева, которое, по легенде, было частью священной рощи. На нем она вырезала сложный, многоуровневый защитный символ, сочетающий в себе спираль, несколько треугольников и знак солнца. Дмитрий же, используя все свои знания, встроил в этот символ самый крупный из имевшихся у них синих кристаллов, окружив его несколькими мелкими, и соединил их сложной сетью медных проводков.

Когда они активировали его, прикоснувшись к нему одновременно и пропев короткое слово силы, оберег вспыхнул ровным, мягким голубым светом, который залил всю лабораторию. Они почувствовали, как давящий, вызывающий тошноту гул Кокона в этом помещении заметно ослаб, а воздух стал чище, легче.

– Получилось, – выдохнула Искра, ее лицо сияло от радости и усталости.

– Да, – кивнул Дмитрий, с восхищением глядя на их творение и на девушку рядом с ним. – Получилось.

Но их растущая близость и необычный союз не оставались незамеченными и вызывали не только уважение, но и подозрения. Гроза, чья ненависть к "Теням" была почти патологической, не раз отпускала в их адрес ядовитые, злые замечания.

– Что, учитель, променял свою науку на шаманские пляски с бубном? – бросила она однажды Дмитрию, когда тот проходил мимо. – Смотри, как бы тебя эта лесная ведьма не приворожила своими травками.

Даже среди "Теней" не все одобряли эту странную дружбу. Старый охотник Тускар, хоть и подчинялся приказам Ани, с недоверием смотрел на "городского умника", копающегося в их священных символах со своими "железками". Это создавало дополнительное напряжение в их и без того хрупком союзе.

Однажды вечером, после особенно тяжелого дня, когда им едва удалось отбить очередную атаку мутантов на один из постов, Искра принесла Дмитрию в его лабораторию кружку горячего, дымящегося отвара.

– Выпей, – сказала она. – Это поможет восстановить силы. Заря собирала эти травы еще до того, как лес заболел.

Дмитрий с благодарностью взял кружку, их пальцы на мгновение соприкоснулись. Он почувствовал не только тепло от кружки, но и от ее руки.

– Спасибо, Искра. Я… я не знаю, что бы мы без вас делали. Без твоих знаний… без твоей помощи.

– Мы все делаем одно дело, – просто ответила она, садясь на старый ящик рядом с его столом. – Мы пытаемся выжить. И спасти тех, кто нам дорог.

Они долго сидели в тишине, нарушаемой лишь треском дров в маленькой печке-буржуйке и воем ледяного ветра за окном. В этот момент, в этой холодной, полутемной лаборатории, окруженные враждебным, умирающим миром, они чувствовали себя не просто союзниками, а по-настоящему близкими людьми, понимающими друг друга без слов. И эта тихая, зарождающаяся близость давала им обоим силы бороться дальше.

Глава 49: Крысы в стенах больницы

Больница «Рассвет» превратилась в последний рубеж человечности посреди ледяного, оранжевого ада. Здесь, в холодных, переполненных палатах, Людмила Петровна, Катя и немногочисленные уцелевшие медсестры вели свою отчаянную, почти безнадежную войну за жизни раненых – и «Волков», и «Теней», и простых горожан, которым не посчастливилось столкнуться с порождениями Кокона. Но враг был коварен. Он не всегда приходил с парадного входа.

Первыми тревогу забили старики, лежавшие в дальних палатах на первом этаже. Они жаловались на странный скрежет в стенах, на то, что по ночам из вентиляционных решеток доносится тихое, противное шуршание. Сначала на это не обращали внимания, списывая на старые трубы или обычных крыс, которых в заброшенном городе всегда было в избытке.

Но однажды ночью тишину больничного коридора разорвал пронзительный, полный ужаса крик.

Катя, дремавшая у поста на скомканной шинели, тут же вскочила. Крик доносился из перевязочной. Схватив тяжелый металлический штатив от капельницы, она бросилась туда.

Дверь была распахнута. Молоденькая медсестра Света, которую они взяли в помощь из числа выживших, забилась в угол, ее лицо было искажено от ужаса. А на полу, у опрокинутого столика с инструментами, корчились в агонии двое раненых «Волков», которых она перевязывала. Из их свежих ран, а также изо рта и носа, вырывались не кровь, а целые потоки мелких, юрких, отвратительных тварей.

Это были не крысы. Вернее, когда-то они были крысами, но теперь превратились в кошмарные биомеханические конструкции. Их тела были покрыты блестящим, сегментированным панцирем из черного хитина, из спин торчали острые, как иглы, кристаллические шипы, а вместо обычных лап были тонкие, многосуставчатые конечности, заканчивающиеся острыми, как лезвия, когтями. Их красные, многочисленные глазки-бусинки горели неживым, злобным огнем, а из челюстей, увенчанных металлическими резцами, капала едкая, прожигающая линолеум слюна.

– Они… они вылезли прямо из стен… из вентиляции… – лепетала Света, указывая дрожащей рукой на снятую решетку у пола.

Твари, закончив свою жуткую трапезу, с противным щелканьем и писком обратили свое внимание на Катю. Их было не меньше десятка, и они стремительно, как ртуть, расползались по полу, готовясь к атаке.

Катя с отвращением и яростью обрушила свой импровизированный боевой молот на ближайшую тварь. Раздался хруст хитина, но монстр лишь на мгновение замер, а затем снова, еще агрессивнее, бросился вперед.

– На помощь! Сюда! – закричала Катя, отступая к двери и пытаясь не дать тварям окружить себя.

На ее крик прибежали Валера, который как раз нес ведра с водой, и Лёха, дежуривший в коридоре. Увидев эту кошмарную сцену, Лёха, не раздумывая, схватил старый, тяжелый огнетушитель со стены и с силой ударил им по клубку тварей, раздавив сразу нескольких.

– Их слишком много! Они лезут отовсюду! – крикнул он, когда из вентиляционной решетки показались новые, еще более крупные особи.

Валера, чье лицо было мрачнее тучи, действовал без паники, с холодной, тюремной расчетливостью.

– В подвал! – рявкнул он Кате и Лёхе. – Уводите девчонку! Я их задержу!

Он встал в узком дверном проеме, преграждая тварям путь своей массивной фигурой и умело орудуя тяжелой шваброй, как копьем.

– Да они тебя сожрут, Валера! – крикнула Катя.

– Не сожрут! – он отбросил очередную тварь. – Я знаю это место лучше, чем свой собственный барак. Уводите! Я вас догоню!

Катя и Лёха, подхватив обезумевшую от ужаса Свету, бросились по коридору к лестнице, ведущей в подвал. Валера, отступая под натиском тварей, заманил их в узкую кладовку, а затем резко захлопнул тяжелую, обитую железом дверь и подпер ее снаружи металлическим шкафом. Из-за двери тут же донесся яростный скрежет и писк.

Он догнал их уже в подвале.

– Что теперь? – спросил Лёха, пытаясь успокоить рыдающую Свету. – Они прогрызут эту дверь за пару минут.

– Не прогрызут, – уверенно сказал Валера. – Но они найдут другой путь. Они уже в стенах, в коммуникациях. Нам нужно увести раненых из больницы. Хотя бы тех, кто может ходить. Иначе это превратится в бойню.

В этот момент Катя, которая пыталась осмотреть уцелевшие запасы в одной из подвальных комнат, вскрикнула. Когда Валера и Лёха подбежали, они увидели, что стена в дальнем углу комнаты осыпается, и из пролома на них смотрят десятки красных, голодных глаз.

– Они уже здесь, – прошептала Катя.

– Я же говорил, – глухо произнес Валера. – Они лезут по старым тоннелям. Отступаем!

Но отступать было уже некуда. Твари начали просачиваться в подвал со всех сторон.

– Катя! Твои обереги! Те, что дала Искра! – вдруг вспомнил Лёха.

Катя судорожно достала из кармана своего халата один из "гибридных" оберегов – плоский черный камень с вырезанной спиралью и вставленным в центр синим кристаллом. Она с силой сжала его в руке, пытаясь вспомнить слова, которые шептала Искра.

– "Синий огонь, проснись… Тьму прогони…" – прошептала она.

Оберег в ее руке слабо, но отчетливо вспыхнул голубоватым светом, создавая вокруг них небольшое, но видимое поле. Твари, которые уже готовились к атаке, на мгновение замерли, а затем с шипением отпрянули от невидимого барьера. Эффект был слабым, поле дрожало и грозило вот-вот погаснуть, но это дало им несколько драгоценных секунд.

– Валера! Тоннель! Твой тайный ход! Где он?! – закричала Катя.

Валера, не говоря ни слова, бросился к дальней стене, к той самой, где он когда-то показывал ей потайной вход. Он с силой ударил ногой по, казалось бы, монолитной кирпичной кладке. Несколько кирпичей выпали, открывая темный, узкий проход.

– Сюда! Живо! – скомандовал он. – Лёха, бери девчонку!

Он помог Кате пролезть в узкий лаз, затем протиснулся сам. Лёха, подхватив на руки почти потерявшую сознание Свету, последовал за ними.

В тот самый момент, когда они оказались в безопасности, защитное поле от оберега Кати окончательно иссякло, и орда тварей хлынула в подвал, заполняя все пространство.

Они снова были в сыром, холодном подземелье.

– Этот тоннель… – сказал Валера, переводя дух. – Он ведет не только к шахтам «Метеора». У него есть ответвления. Одно из них выходит прямо к реке, у старой пристани. Другое – к подвалам СТО Николая. Это наш единственный шанс спасти тех, кто остался наверху.

Он раскрыл им свой главный секрет. Валера, бывший зэк, отсидевший за убийство, знал подземный Колымажск как никто другой. И теперь его знание, его тайные тропы, становились главной надеждой на спасение для всех. Они должны были вернуться. Вернуться, чтобы вывести людей из этой смертельной ловушки, в которую превратилась больница «Рассвет».

Глава 50: Сообщение с орбиты

Пока в Колымажске разворачивалась трагедия у стен старой школы, завершившаяся горькими похоронами Костястого и рождением хрупкого союза между "Волками" и "Тенями", в сотнях километров к северу, в ледяном сердце тайги, полковник Морозов и капитан Волков вели свою, не менее отчаянную борьбу. Прошла уже почти неделя с тех пор, как они, используя энергию странных, светящихся деревьев, впервые смогли активировать древний передатчик повстанцев, но связь оставалась неустойчивой, обрывочной.

Сырой, землистый запах плесени и влажного камня смешивался с едва уловимым озоновым привкусом работающей аппаратуры. Морозов и Волков склонились над тем, что повстанцы, видимо, использовали как передатчик. Это был громоздкий, собранный из разномастных, явно неземных компонентов агрегат, соединенный толстыми кабелями со светящимися кристаллическими структурами, вросшими в стены пещеры. Несколько стандартных имперских энергоячеек, которые они нашли рядом, были почти на исходе, и предыдущие попытки связаться с кем-либо за пределами Кокона давали лишь короткие всплески неразборчивого шума на всех диапазонах их трофейного имперского сканера.

«Нужно больше мощности, – пробормотал Волков, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. – Эти батареи долго не протянут, а сигнал едва пробивается сквозь помехи купола. Наша старая Р-107-я, даже если бы уцелела, здесь была бы бесполезна, как детская игрушка». Он с тоской вспомнил надежную, хоть и тяжелую, армейскую радиостанцию, оставшуюся в разбившемся вертолете.

Морозов обвел взглядом пещеру. Его взгляд остановился на одном из «светящихся деревьев», чьи причудливые, фосфоресцирующие наросты отбрасывали на стены дрожащие зеленовато-голубые блики.

«А что, если… – Морозов указал на дерево. – Эти штуковины явно генерируют какую-то энергию. Может, удастся запитать передатчик напрямую?»

Идея была рискованной. Несколько часов ушло на подготовку. Используя остатки проводов от разбитого оборудования вертолета, пару конденсаторов, выпаянных из платы какого-то имперского прибора, и моток синей изоленты, которую он всегда таскал в вещмешке, Волков соорудил нечто вроде интерфейса. Он осторожно, словно сапер, подсоединил зачищенные концы проводов к толстым, жилистым корням «дерева». Растение едва заметно качнулось, его свечение на мгновение усилилось, а затем стабилизировалось, издавая тихий, едва слышный гул. Маленький стрелочный вольтметр от старого советского тестера, который Волков тоже умудрился сохранить, показал стабильное, хоть и нестандартное по параметрам, напряжение.

«Есть контакт! – возбужденно прошептал Волков. – Напряжение стабильное. Попробуем».

Он подключил адаптер к передатчику. Консоль ожила, индикаторы, сделанные из каких-то матовых, светящихся изнутри кристаллов, загорелись ярче, чем прежде. Морозов занял место у микрофонного капсюля, больше похожего на органический нарост, чем на привычную деталь.

«Всем, кто слышит. Это группа… выживших с объекта 'Земля'. Запрашиваем информацию о текущей обстановке. Повторяю, запрашиваем информацию».

Сначала – тишина, прерываемая лишь шипением статики. Затем, сквозь помехи, начал пробиваться голос – искаженный, прерывистый, но определенно человеческий.

«…орбитальная станция… слышим вас… помехи сильные… внимание…»

Волков лихорадочно крутил ручки настройки, пытаясь поймать ускользающий сигнал. Свечение «дерева» слегка пульсировало в такт работе передатчика.

«Говорите! Мы вас слышим! Какая обстановка?» – Морозов старался перекричать треск.

«…имперский флот… засечен крупный объект… класс «Очиститель» … повторяю, «Очиститель» на подходе… расчетное время прибытия… не более двенадцати часов по вашему местному времени…» – голос на том конце дрожал от напряжения и спешки. – «Его задача – полная стерилизация зоны Кокона… ликвидация угрозы… любой ценой…»

Слово «Очиститель» повисло в воздухе пещеры, замораживая кровь в жилах. Оба мужчины знали, что это значит.

Морозов сжал кулаки. "Двенадцать часов… По нашим, земным. Если эти часы здесь еще хоть что-то значат," – пронеслось у него в голове. "Кажется, вечность прошла с тех пор, как мы нормально сверяли время. Здесь, под этим куполом, само время будто течет иначе, тянется, как резина. Но если их расчеты верны, у нас почти не осталось запаса."

«Есть ли способ остановить его? Какая-нибудь уязвимость?» – крикнул он в микрофон.

«Отрицательно… слишком мощный… но есть… купол…» – связь снова начала рваться. – «Мы обнаружили… аномалию… слабое место в энергетическом поле купола… передаем координаты…»

На дисплее передатчика, сквозь рябь помех, начали проступать цифры и символы – поток данных, который Волков тут же перенаправил на свой наручный компьютер.

«…координаты… сектор Гамма-7… это ваш единственный шанс… проникнуть или…» – остаток фразы потонул в оглушительном треске. Связь оборвалась.

После обрыва связи Волков несколько раз ударил по консоли, но тщетно. Передатчик замолчал.

Он посмотрел на Морозова, его глаза блестели от смеси ужаса и отчаянной решимости.

– Координаты есть, товарищ полковник. У нас есть координаты слабого места в Коконе. И… меньше двенадцати часов. Судя по их данным и последней сверке с моими расчетами – одиннадцать часов сорок семь минут, если их часы хоть чего-то стоят в этом проклятом месте.

Морозов кивнул, его лицо было суровым. «Очиститель» через двенадцать часов. И одна-единственная, призрачная надежда, скрытая в наборе цифр на экране компьютера Волкова. Времени на раздумья не оставалось.

Осада, Поиск и Пробуждение

Глава 51: Сбор Туч над Лесопилкой

После предательства Серого и тяжелой битвы за школу, лесопилка, бывшая некогда неприступной цитаделью «Волков», превратилась в осажденный лагерь, где царили страх, подозрительность и глухая, изматывающая усталость. Под одной крышей, в промозглом, пахнущем гарью и сыростью цеху, теперь ютились остатки двух враждовавших стай – «Волки» Ивана и «Тени тайги» Ани. Их вынужденный союз, скрепленный кровью Костястого и общей угрозой, проходил ежедневную проверку на прочность.

Иван, мрачный и осунувшийся, стоял у импровизированной карты города, начерченной углем на куске фанеры, и пытался спланировать их дальнейшие действия. Голова раскалывалась от этого непрекращающегося, монотонного гула на 145 герцах, который, казалось, сверлил мозг, не давая сосредоточиться. Из-за него все в лагере стали более раздражительными, вспыхивали по малейшему поводу. Он заметил, что даже обычно спокойный, как скала, Бизон стал чаще хмуриться и сжимать свои огромные кулаки, а среди «Теней» начались тихие, но полные недоверия перешептывания. Этот звук выматывал нервы, делая всех подозрительными и злыми.  Каждый план разбивался о суровую реальность: нехватку еды, медикаментов, оружия и, самое главное, – информации. Воздух в огромном цеху был тяжелым, спертым, пропитанным едкой, незабываемой смесью запахов гниющих, сырых опилок, застарелого, въевшегося в стены мазута, гари и ржавого, холодного металла. Под высоким, темным потолком, среди густой, многолетней паутины, все еще висел выцветший, оборванный плакат по технике безопасности с давно уже не актуальным, почти издевательским лозунгом 'Трезвость на рабочем месте – залог здоровья!'. Сейчас это выглядело как злая, циничная насмешка судьбы. Он послал Сову и Лиса на разведку в город, но новости, которые они приносили, были одна хуже другой.

– Он бьет по нам прицельно, сука, – прорычал Бизон, который теперь стал для Ивана не просто силой, но и голосом разума. – Каждая наша вылазка, каждая попытка раздобыть припасы натыкается на засаду. Он знает все наши ходы.

Информация, которую принес Лис, подтвердила их худшие опасения. Серый не просто собрал вокруг себя отморозков. Он действовал в связке с биороботами, с той самой силой, что накрыла город Коконом. Он стал их авангардом, их "пятой колонной".

Сова, девушка-информатор, чьи глаза, казалось, видели все, что происходит в городе, принесла новые, тревожные вести.

– Люди Серого укрепляются в речном порту, – доложила она, подойдя к Ивану и Ане. – Они тащат туда металлолом, делают баррикады. И… я видела, как они вытаскивали из воды какие-то ящики, которые, похоже, сбросили им с одного из тех "небесных игл". Там может быть оружие. Или что-то похуже. И еще… они постоянно наблюдают за нами. За лесопилкой.

Аня, которая вместе с Искрой и Зарей перебирала последние запасы целебных трав, подняла голову.

– Он не будет сидеть там вечно, – сказала она своим тихим, но уверенным голосом. – Лесопилка – это ключ к тайге. Это наша старая база, а для него – символ власти, которую он хочет отобрать у тебя, Иван. И это единственный крупный объект с запасами древесины для обогрева. Он придет сюда. И очень скоро.

Напряжение нарастало. Каждый день приносил новые свидетельства подготовки Серого. То кто-то из дозорных замечал его людей, ведущих разведку на подступах к лесопилке, то в лагерь просачивались слухи, что Серый обещает своим последователям не только еду и власть, но и "защиту от каменной болезни", которую якобы могут дать его новые "хозяева".

Иван и Аня, отбросив последние остатки недоверия, начали лихорадочную подготовку к обороне. Лесопилка превращалась в крепость.

– Бизон, Лис! – командовал Иван. – Все подходы к цеху завалить этим мусором! Сделать "волчьи ямы", как учили «Тени»! Чтобы ни одна тварь не проскочила незамеченной!

«Волки», используя свою грубую силу, таскали тяжелые бревна, ржавые станки, создавая завалы.

– Орлан, Тускар! – говорила в это же время Аня своим воинам. – Нам нужны наблюдательные посты на деревьях и на крыше. Вы – наши глаза. Нужно видеть их раньше, чем они увидят нас. Искра, Заря – готовьте все, что у нас есть: обереги, отвары, дымовые шашки из трав, которые могут дезориентировать мутантов.

«Тени», бесшумные и эффективные, обустраивали снайперские и наблюдательные позиции, расставляли сигнальные ловушки.

Дмитрий «Химик» и Тихий, запершись в небольшой подсобке, которую они превратили в свою мастерскую, пытались создать что-то более серьезное, чем простые обереги.

– Если мы сможем усилить сигнал на частоте семь-семьдесят семь, – бормотал Тихий, припаивая очередной проводок к синему кристаллу, – мы могли бы создать направленное поле, которое будет глушить их… или хотя бы вызывать у них боль.

Дмитрий, изучая структуру черного кристалла, оставшегося от биоробота, кивнул:

– Да, но нам нужен более мощный источник энергии, чем батарейки. И более стабильный резонатор. Может быть, та старая водонапорная башня, что стоит на холме за лесопилкой… она вся из металла. Если установить на ней антенну…

Они работали вместе, и в этой совместной работе, в этом общем усилии по защите своего последнего рубежа, рождалось нечто большее, чем просто союз. Рождалось настоящее боевое братство. «Волки», используя свою грубую, неуемную силу, таскали тяжелые, просмоленные бревна, сдвигали с места ржавые, неподъемные станки, скрежет которых по бетонному полу отдавался гулким, тревожным эхом по всему цеху, создавая прочные, надежные завалы и баррикады. «Тени», бесшумные и невероятно эффективные, как всегда, обустраивали хитроумные снайперские и наблюдательные позиции на высоких стропилах и на проржавевшей крыше, расставляли на подходах к цеху свои знаменитые сигнальные ловушки-растяжки и бесшумные, смертоносные "волчьи ямы".

Искра и Заря, две молодые шаманки, расположились в старой, заваленной хламом бытовке, где на стене, как призрак из другой, мирной жизни, все еще висел пожелтевший отрывной календарь за 1991 год, навсегда застывший на дате августовского путча. Они готовили все, что у них было: новые, усиленные обереги, целебные отвары для раненых, едкие дымовые шашки из каких-то особых, ядовитых таежных трав, которые, как они надеялись, могли бы дезориентировать или хотя бы замедлить мутантов.

Но все понимали – этого может не хватить. Серый, усиленный технологиями и, возможно, ресурсами Империи, был опасен как никогда. А их собственные силы таяли с каждым днем.

Однажды вечером, когда оранжевое небо стало особенно густым и давящим, один из наблюдателей, которых Орлан расставил на дальних подступах, прибежал в лагерь, задыхаясь от бега и страха.

– Они идут! – выдохнул он. – Серый… и его банда… и… и твари! Много тварей! Они движутся сюда, со стороны речного порта!

Тревога, которую все чувствовали последние дни, обрела реальные, страшные очертания. Сбор туч над лесопилкой закончился. Начиналась гроза. И все в этом лагере понимали, что грядущая ночь решит, если не все, то очень многое. Это будет не просто битва за лесопилку. Это будет битва за их право на жизнь, за их право оставаться людьми в этом безумном, умирающем мире.

Глава 52: Осада Лесопилки

Ночь опустилась на Колымажск внезапно, словно кто-то дернул гигантский, черный рубильник. Оранжевое небо Кокона, и без того тусклое, стало еще темнее, приобретя багровый, кровавый оттенок, будто в нем отражались отблески далеких, невидимых пожаров. Низкий гул, казалось, стал громче, навязчивее, он проникал под кожу, заставляя нервы звенеть, как натянутые струны.

На лесопилке царила напряженная, почти осязаемая тишина. Все были на своих местах. «Волки» и «Тени», еще недавно готовые перегрызть друг другу глотки, теперь стояли плечом к плечу за наспех возведенными баррикадами из бревен, ржавых станков и мешков с мокрыми опилками. В их глазах застыла мрачная, холодная решимость.

– Вижу движение! – раздался с крыши приглушенный, но четкий голос Орлана, лучшего лучника «Теней». – Со стороны порта. Их много.

Иван, стоявший на импровизированной смотровой площадке на втором этаже цеха, поднял старый, потрепанный армейский бинокль. В мутных линзах он увидел их. Впереди, рассекая ночной мрак, шла плотная группа вооруженных людей, одетых в темные лохмотья. Он узнал Дыма с его неизменной канистрой, еще нескольких бывших «Волков», переметнувшихся к предателю, и много незнакомых, озлобленных лиц – отморозков, которых Серый успел собрать по всему городу. А во главе этой своры, как темный пастырь, шел он. Серый. Его фигура казалась крупнее, чем раньше, а в походке появилась хищная, нечеловеческая уверенность.

Но страшнее были те, кто двигался по флангам. Мутировавшие волки, собаки, и даже несколько уродливых, похожих на гигантских насекомых тварей, бесшумно скользили в тенях, их многочисленные желтые глаза горели в темноте, как уголья ада.

– Они используют мутантов как живой щит и штурмовые отряды, – глухо произнесла Аня, стоявшая рядом с Иваном. Ее рука крепко сжимала синий кристалл, который уже начал слабо пульсировать теплом. – Он не просто ведет их. Он ими управляет.

Атака началась внезапно, без криков и предупреждений. Мутанты, словно по невидимой команде, сорвались с места и бросились на баррикады. Одновременно с этим люди Серого открыли огонь из самодельных ружей и обрезов.

– Огонь! – крикнул Иван.

Несколько выстрелов и свист стрел разорвали тишину. Бизон, рыча от ярости, обрушил свой кистень на голову мутанта-волка, проломив его кристаллический череп. Гроза, с яростным воплем, хлестала цепью по тварям, пытавшимся перелезть через баррикаду. Но врагов было слишком много. Лязг металла, скрежет когтей о щиты, рычание тварей и яростные крики людей слились в единый, кошмарный гул. И над всем этим, как невидимый дирижер этого ада, висел все тот же давящий, низкочастотный гул Кокона, который, казалось, усиливал ярость мутантов и одновременно вызывал у защитников приступы тошноты и головокружения в самые неподходящие моменты.

Серый не лез в самую гущу. Он стоял чуть поодаль, на холме, и, казалось, лишь наблюдал. Но все защитники лесопилки чувствовали его присутствие – давящее, злое, оно деморализовало, сковывало волю, и его злая воля, усиленная гулом Кокона, казалось, проникала в самые мысли, порождая страх и сомнения.

Но Серый не просто наблюдал. Он чувствовал. Черный кристалл, вросший в его грудную клетку, был не просто оружием. Он был окном в новый мир. Мир без боли, без унижений, без страха быть слабым. Он помнил, как дрожал от холода и голода, как его, сироту, избивали в детдоме, как он был вечно вторым, вечно в тени Ивана.

Теперь тени больше не было. Был только свет. Холодный, чужой, но всемогущий. Он слышал примитивные мысли мутантов, как свои собственные, он мог направить их ярость одним усилием воли. Это была не просто власть. Это было избавление. Он не служил новым хозяевам – он становился одним из них. И он уничтожит всех, кто напомнит ему о его прошлом, о его слабости. Особенно Ивана. Особенно эту лесную ведьму с ее дурацкими побрякушками, которые заставляли кристалл в его груди неприятно, болезненно вибрировать.

– Они лезут сзади! Со стороны старой водонапорной башни! – донесся крик одного из дозорных.

План Серого стал ясен. Он не собирался брать лесопилку в лоб. Он хотел окружить их, отрезать все пути к отступлению и взять измором.

– Аня, веди своих к башне! Не дайте им закрепиться! – крикнул Иван. – Мы здесь их задержим!

Аня, Орлан, Тускар и еще несколько «Теней» бесшумно растворились в тенях цеха, направляясь к тыльной стороне лесопилки. Там уже кипел бой. Дым, безумно хохоча, швырял «коктейли Молотова», пытаясь поджечь деревянную стену цеха.

Аня увидела его. Серый, оставив своих людей штурмовать основной периметр, теперь сам двигался к водонапорной башне. Он шел не один. Его сопровождали двое самых крупных мутантов и биоробот Чиряк.

– Он хочет захватить башню! – поняла Аня. – Оттуда вся лесопилка как на ладони! Они смогут обстреливать нас сверху!

Она бросилась наперерез. Это был отчаянный, почти самоубийственный шаг.

– Орлан, Тускар, задержите тварей! – крикнула она. – Башня – моя!

Ее нож встретился с черным ножом Серого. Удар был такой силы, что по рукам Ани пробежала болезненная вибрация. Серый был невероятно силен. Его движения были резкими, точными, нечеловеческими. Он не просто дрался, он пытался убить – быстро, эффективно, без лишних эмоций.

– Глупая девчонка, – прорычал он, его желтые глаза горели ненавистью. – Думала, твои камушки и песенки тебе помогут? Мои хозяева сильнее твоих дохлых духов!

Он отбросил ее в сторону мощным ударом. Аня откатилась, едва успев увернуться от когтей Чиряка. В этот момент, когда казалось, что все потеряно, на вершине водонапорной башни, прямо над головой Серого, что-то с оглушительным скрежетом сдвинулось.

Петрович, старый лесник, которого все считали слишком старым для боя и оставили присматривать за ранеными в самом безопасном месте, не собирался отсиживаться. Используя свои знания о конструкции лесопилки, он заранее подпилил крепления старой, проржавевшей лебедки, которая когда-то использовалась для подъема бревен.

– Получай, сволочь! – прохрипел он, наваливаясь всем телом на рычаг.

Огромный, многотонный противовес лебедки, сорвавшись с креплений, с оглушительным грохотом рухнул вниз, прямо на то место, где стоял Серый.

Серый, обладая нечеловеческой реакцией, успел отскочить в последний момент, но удар все же зацепил его, отбросив на несколько метров. Чиряк и мутанты, лишившись на мгновение его команд, замерли.

Этого было достаточно. Аня и подоспевшие к ней на помощь «Тени» оттеснили их от башни. Атака с тыла захлебнулась.

Увидев, что его план провалился, Серый, издав яростный, полный ненависти рев, отдал своим людям приказ отступать. Они растворились в ночи так же внезапно, как и появились, оставив после себя несколько трупов своих и чужих, и тяжелый запах гари, крови и озона.

Осада была отбита. Они снова победили. Но все понимали – это лишь временная передышка. Серый, потерпев поражение, вернется. И в следующий раз он будет еще злее, еще сильнее и еще безжалостнее. А их собственные силы были на исходе.

Буран, сибиряк-метис, один из лучших разведчиков «Теней», не вернулся со своего наблюдательного поста на дальних подступах. Позже, уже после боя, его нашли у подножия старой сосны. Судя по следам, он не дал застать себя врасплох и погиб, сражаясь до последнего, забрав с собой двух мутантов-волков. Его смерть стала еще одной тяжелой платой за их хрупкое выживание в этом ледяном аду.

Глава 53: Падение Башни

После отступления Серого и его орды на лесопилке наступила короткая, звенящая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых и воем ледяного ветра в пробоинах цеха. Победа ощущалась горькой, как полынь. Они отбили атаку, но какой ценой? Потеря Бурана, одного из лучших разведчиков, была тяжелым ударом для «Теней». Несколько «Волков» и эвенков были серьезно ранены. Боеприпасы и стрелы были почти на исходе, а силы людей – на пределе.

Но Иван и Аня понимали – нельзя останавливаться. Нельзя дать Серому перегруппироваться и нанести новый удар.

– Он вернется, – сказал Иван, глядя на Аню. Его лицо было покрыто копотью и запекшейся кровью. – И в следующий раз он придет не просто с мутантами. Он приведет их всех. И он снова пойдет на башню. Кто контролирует башню – контролирует все подступы.

– Значит, мы должны лишить его этой цели, – твердо ответила Аня.

В ее глазах горела холодная, ясная решимость. План родился почти мгновенно, отчаянный и рискованный, но единственно верный в их положении. Они не могли оборонять и лесопилку, и водонапорную башню одновременно. Значит, башню нужно было уничтожить.

Это была старая, еще довоенной постройки водонапорная башня, сложенная из красного кирпича, с огромным, проржавевшим металлическим баком наверху. Она стояла на холме, возвышаясь над лесопилкой и всей округой.

– Если ее обрушить в нужную сторону, – сказал Иван, указывая на свою карту-схему, – она перекроет ущелье, ведущее сюда со стороны речного порта. Это единственный удобный путь для подхода большой группы. Мы создадим естественную, непреодолимую преграду.

Задача была почти невыполнимой. У них не было взрывчатки. Но у них был Николай, бывший афганец, знавший толк в диверсиях, и Дым, пироман из банды Серого, которого им удалось взять в плен во время боя.

Дыма, связанного и избитого, притащили в бункер под СТО. Он скалился, плевался и сыпал проклятиями.

– Я вас всех сожгу, твари! Серый вернется и сожжет!

– Слушай сюда, головешка, – Николай присел перед ним на корточки, его голос был тихим, но от этого еще более угрожающим. – У тебя есть выбор. Либо ты сейчас рассказываешь нам, как сделать мощную зажигательную смесь из того дерьма, что у нас есть – солярки, мазута и селитры, которую мы нашли на старом складе, – и помогаешь нам заложить ее под опоры башни. И тогда, может быть, ты останешься жить. Либо… мы просто оставим тебя здесь. Одного. В темноте. И очень скоро за тобой придут твои новые друзья-мутанты. Я слышал, они очень любят свежее мясо.

В глазах Дыма на мгновение мелькнул животный ужас. Одно дело – быть с сильными, другое – остаться одному против порождений Кокона. Он сломался.

– Нужен ацетон… и алюминиевая пудра, – прохрипел он. – И правильные пропорции…

Под покровом ночи, пока «Тени» и «Волки» несли усиленный дозор, отвлекая внимание редких мутантов-разведчиков, небольшая диверсионная группа – Иван, Николай, Аня и вынужденный "консультант" Дым под присмотром Бизона – пробралась к водонапорной башне.

Работа была адской. Им приходилось кувалдами и ломами долбить промерзший фундамент и старую кирпичную кладку, чтобы заложить заряды в опорные столбы. Николай, используя свой саперный опыт, точно рассчитал места и угол подрыва, чтобы башня рухнула в нужном направлении, перегородив ущелье.

Когда все было готово, они подожгли длинные, пропитанные соляркой фитили.

– У нас десять минут, чтобы убраться отсюда! – скомандовал Николай.

Они бежали со всех ног, спотыкаясь в темноте, а за их спинами разгоралось пламя. Первые заряды сработали, как и планировалось. Опоры с одной стороны поддались. Башня угрожающе накренилась.

Но в этот момент на холме снова появились они. Серый, который, видимо, разгадал их план или был предупрежден своими хозяевами, привел остатки своей банды, чтобы помешать им.

– Не дать им уйти! – взревел он, указывая на отступающую группу Ивана.

Завязался короткий, яростный бой у подножия накренившейся башни. Серый, с нечеловеческой скоростью и силой, бросился на Ивана. Их ножи снова встретились в яростном поединке. Но силы были неравны. Иван был измотан тяжелой работой, а Серый, казалось, вообще не чувствовал усталости.

Он отбросил Ивана и уже занес свой черный нож для решающего удара.

В этот момент раздался оглушительный, протяжный скрежет рвущегося металла. Последняя, самая мощная бомба, заложенная Николаем, сработала.

Огромная, многотонная башня, словно раненый доисторический гигант, с оглушительным грохотом, сотрясшим всю округу, начала рушиться.

– Серый, назад! – закричал один из его приспешников.

Но было уже поздно. Гигантская тень накрыла их. В последний, неуловимый миг, когда искореженная металлическая балка неслась прямо на него, Серый инстинктивно попытался отскочить, но его тело сковал животный ужас. Он замер, глядя на летящую на него смерть.

Но артефакт в его груди не знал страха. Он не заботился о воле носителя. Он подчинялся лишь одной, заложенной в него директиве: сохранить ценный био-объект с имплантированным модулем управления. Холодный протокол самосохранения сработал автоматически, против воли самого Серого.

Черный кристалл вспыхнул нестерпимым внутренним жаром, и вокруг тела Серого на долю секунды образовался плотный, искажающий воздух силовой кокон. Он был похож не на щит, а на бездушную клетку. Серый почувствовал, как чужая, нечеловеческая сила хватает его, фиксирует на месте, делая его центром этого спасительного и одновременно рабского поля.

Кокон принял на себя прямой удар балки, отшвырнув ее, но не смог погасить чудовищную инерцию всего обвала. Серого не расплющило, но его с чудовищной силой впечатало в землю и накрыло тоннами кирпича, бетона и искореженного металла. Его люди, не имевшие такой защиты, просто перестали существовать. А он, погребенный под обломками, впервые по-настоящему осознал, что его новая сила – это не дар, а поводок.

Группа Ивана, находившаяся на безопасном расстоянии, с замиранием сердца наблюдала за этим грандиозным зрелищем. Когда пыль и пар осели, они увидели, что их план удался. Ущелье, ведущее к лесопилке, было полностью завалено обломками. Непреодолимая преграда, созданная их собственными руками.

Они победили. Это была не просто отбитая атака. Это была первая настоящая, тактическая победа, одержанная благодаря их совместным усилиям, уму и отчаянной смелости.

Они не знали, выжил ли Серый под завалами. Но Аня, чье шаманское чутье после последних событий обострилось до предела, глядя на дымящиеся руины, почувствовала не облегчение, а новую, еще более сильную тревогу. Она все еще ощущала там, под обломками, слабое, но очень злое, пульсирующее присутствие. Присутствие нечеловеческой, темной силы. И в этом присутствии не было боли или страдания. Было лишь холодное, голодное ожидание и процесс чудовищного, противоестественного преображения. Что бы ни выбралось из-под этих руин, это будет уже не Серый.

Но они лишили его главного тактического преимущества и выиграли себе драгоценное время. Вернувшись в лагерь, они встретили рассвет не только с горечью потерь, но и с новым, окрепшим чувством. Чувством того, что они – больше не разрозненные остатки банд, а единая сила, способная не только защищаться, но и наносить ответные удары.

Война за Колымажск продолжалась, но теперь у них в руках был не только страх, но и надежда.

Глава 54: Горькая Победа и Новые Тени

Рассвет над Колымажском был холодным и серым. Оранжевая пелена Кокона, казалось, немного поблекла, стала более прозрачной, но, возможно, это было лишь обманчивое впечатление измученных, не спавших всю ночь людей. Дым от догорающих баррикад и запах гари смешивался с морозным воздухом, создавая удушливую, горькую атмосферу.

Лесопилка, их последний оплот, выстояла. Но победа, одержанная такой дорогой ценой, не принесла ни радости, ни облегчения. Лишь тупую, ноющую боль в теле и в душе.

Подсчет потерь был удручающим. Несколько «Волков» и «Теней» были серьезно ранены в ночной схватке. Погиб Буран, один из лучших разведчиков, чье тело нашли на дальнем посту лишь под утро. Его молчаливая сила и умение читать тайгу были незаменимы, и эта потеря больно ударила по всем «Теням». Аня и Искра, склонившись над ранеными в импровизированном лазарете, который они развернули в одном из уцелевших помещений цеха, молча делали свое дело. Лица их были темнее тучи. Лекарств и чистых бинтов почти не осталось.

Иван, стоя на обломках баррикады и глядя на заваленное ущелье, чувствовал не триумф, а лишь тяжесть. Они отбили атаку. Они лишили Серого удобного пути для нападения. Но что дальше? Серый, он был уверен, выжил. Такая тварь не могла так просто сгинуть под грудой кирпичей. Он затаится, залижет раны и нанесет новый удар. Еще более жестокий и коварный.

Атмосфера в лагере была напряженной. Общая победа не смогла до конца искоренить многолетнее недоверие. Некоторые из «Волков», видя потери «Теней», злорадно шептались, что "лесным так и надо". Гроза, чья ненависть не угасала, с презрением смотрела на то, как Аня и Искра пытаются помочь их раненым, используя свои "шаманские штучки". С другой стороны, Тускар и несколько старых охотников-эвенков с подозрением косились на "городских", считая, что именно их безрассудство и шумные методы привели к таким потерям.

– Они никогда не станут нашими братьями, – сказал Тускар Ане, когда они остались наедине. – Их сердца полны злобы и жадности. Этот союз… он как треснувший лед. Рано или поздно он проломится под нашими ногами.

– Возможно, ты прав, старик, – устало ответила Аня, глядя на Ивана, который пытался распределить остатки еды между бойцами. – Но сейчас этот треснувший лед – единственное, что отделяет нас от ледяной воды. И мы должны держаться за него. Все вместе.

Иван, в свою очередь, тоже боролся с сомнениями. Он видел, как его люди, привыкшие к грубой силе и быстрым набегам, с трудом уживаются с молчаливыми, скрытными «Тенями». Он понимал, что авторитет Серого среди отморозков и просто отчаявшихся мог вырасти после того, как он показал свою новую, нечеловеческую силу и связь с хозяевами Кокона. Внутренний враг, знающий все их слабости, был не менее опасен, чем мутанты извне.

Именно в этот момент, когда отчаяние и усталость грозили поглотить их, произошло нечто, давшее им новую, пусть и призрачную, надежду.

К лагерю, спотыкаясь и едва держась на ногах, вышел один из подростков, которых посылали на разведку в сторону тайги, в противоположную от речного порта сторону.

– Там… – выдохнул он, указывая в сторону леса. – Там… знаки! На деревьях! Не наши!

Иван и Аня, переглянувшись, тут же собрали небольшой отряд и отправились на место. В нескольких километрах от лесопилки, в небольшой, скрытой от глаз роще, они увидели это. На стволах нескольких старых кедров были свежо вырезаны символы – спирали и треугольники, точно такие же, как те, что они находили в подвале школы и в пещере повстанцев. Но это были не древние, полустертые знаки. Они были сделаны недавно. И рядом с ними, на земле, лежал небольшой, туго свернутый кусок парашютного шелка.

Аня осторожно развернула его. Внутри был небольшой, еще теплый на ощупь синий кристалл и записка, написанная на обрывке военной карты огрызком химического карандаша. Почерк был неровным, но четким.

"Мы выжили. Нас двое. Мы в старом бункере 'Метеора' к северу от Черной Сопки. Связи нет. Припасы на исходе. Но у нас есть информация. Критически важная информация о планах врага и о том, что ждет Колымажск. Если вы это читаете, значит, в городе еще есть кто-то живой. Подайте знак. Три костра на высоком холме в полночь. Мы будем ждать. Морозов."

Иван и Аня переглянулись. Морозов. Тот самый полковник, чей вертолет разбился несколько недель назад. Он жив. И он что-то знает.

Это была первая весточка извне их осажденной крепости. Первая ниточка, ведущая за пределы их маленького, замкнутого мирка, полного страха и отчаяния.

– Это может быть ловушка, – скептически произнес Бизон, осматривая следы вокруг. – Может, это Серый пытается нас выманить.

– Нет, – Аня покачала головой, сжимая в руке синий кристалл из записки. – Этот камень… он чистый. В нем нет тьмы. И эти символы… их мог начертить только тот, кто понимает их суть. Это не Серый.

Решение было принято. Они подадут знак. И они отправят экспедицию на поиски Морозова и его спутника. Это было невероятно рискованно. Ослаблять и без того малочисленную оборону лесопилки, отправлять людей вглубь аномальной, кишащей мутантами тайги… Но информация, которой, возможно, обладали выжившие военные, могла стоить этого риска.

Вечером, когда над Колымажском снова сгустилась оранжевая, беззвездная ночь, на самом высоком холме над лесопилкой вспыхнули три ярких, высоких костра. Их свет, пробиваясь сквозь морозную дымку, был виден за много километров. Это был не просто сигнал. Это был ответ. Ответ, полный отчаянной надежды на то, что они не одни в этой войне. И где-то далеко, в холодной, темной пещере, двое измученных, но не сломленных людей увидели этот свет и поняли, что их борьба еще не окончена.

Глава 55: Голос из Тайги: Первые Вести от Морозова

После героической победы у водонапорной башни и гибели Бурана на лесопилке наступило тревожное, гнетущее затишье. Завал в ущелье, созданный падением башни, надежно защищал их от прямой атаки со стороны речного порта, где, как они предполагали, все еще скрывались остатки банды Серого. Но это давало лишь временную передышку.

Ресурсы таяли с каждым днем. Еды почти не осталось, приходилось варить похлебку из найденных кореньев и остатков крупы. Топливо для буржуек и генератора Николая, который они использовали для зарядки раций и освещения бункера, было на исходе. Но самое страшное – таяла надежда. Каждый день приносил новые свидетельства того, как Кокон медленно, но неумолимо переделывает их мир: светящаяся кора деревьев, "плачущие" ядовитые кристаллы, мутировавшие животные, которые становились все более хитрыми и агрессивными.

Именно в один из таких серых, безнадежных дней, когда отчаяние почти овладело всеми, и произошел прорыв.

Тихий, который после смерти Костястого стал еще более молчаливым и угрюмым, почти не вылезал из своей импровизированной радиорубки в бункере под СТО. Он сутками напролет, как одержимый, сидел в наушниках, вслушиваясь в хаос помех Кокона, пытаясь снова поймать тот призрачный сигнал повстанцев на частоте 7.77 МГц. Он использовал все свои знания и те немногие схемы, что им удалось найти, пытаясь усилить и стабилизировать прием.

– Это бесполезно, – говорил ему Бизон, принося кружку с горячим отваром. – Ты только себя изведешь. Там одна тишина.

– Не тишина, – упрямо отвечал Тихий, не снимая наушников. – Там есть что-то. Я слышу. Просто оно очень далеко. Или очень слабое.

И вот, однажды ночью, когда почти все в лагере спали тревожным сном, его упорство было вознаграждено. Сквозь обычный треск и гул Кокона, он снова уловил ту самую, едва различимую, мелодичную последовательность из пяти тонов. Но на этот раз она была другой – более настойчивой, повторяющейся, словно кто-то отчаянно пытался достучаться до них.

Тихий мгновенно включил всю свою аппаратуру. Он начал передавать в ответ короткие, простые сигналы, используя модуляцию, основанную на одном из символов повстанцев, который Искра начертила ему на куске картона.

И ему ответили.

Это был не голос, не слова. Это была серия коротких, ритмичных импульсов, похожих на код Морзе, но более сложный. Тихий лихорадочно записывал их на бумагу, его сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Он не понимал их значения, но он знал – это осмысленное сообщение. Это не были случайные помехи.

– Иван! Аня! Сюда! Быстрее! – закричал он, выбегая из своей радиорубки.

В бункере собрались все лидеры: Иван, Аня, Николай, Дмитрий. Тихий, дрожащими от волнения руками, разложил на столе листы бумаги, испещренные точками и тире.

– Я не знаю, что это, – сказал он. – Это не Морзе. Какой-то другой код. Но он повторяется. Это точно сообщение. Оттуда, – он кивнул в сторону карты, на которой была отмечена Черная Сопка.

Они долго ломали голову над шифровкой, но без ключа это была лишь бессмыслица.

– Может, в документах Горохова что-то есть? – предположил Дмитрий.

Они снова и снова перебирали бумаги, принесенные Марком, но ничего похожего на ключ к шифру не находили.

– Подождите, – вдруг сказала Аня, которая до этого молча рассматривала символы, записанные Тихим. – Это… это похоже на узоры на старых шаманских бубнах. Ритм… Повторения…

Она взяла карандаш и начала обводить повторяющиеся группы символов. Постепенно, из хаоса точек и тире, начал проступать рисунок. Спираль. И несколько треугольников.

– Это не буквы, – догадался Дмитрий. – Это координаты! Или схема! Они передают нам не слова, а образы!

Используя карту "Метеора", найденную в бункере, и свои знания местности, они начали сопоставлять полученный "рисунок" с картой.

– Вот… смотрите! – Волков, которого они еще не знали, но который в этот самый момент, за десятки километров от них, делал то же самое, нашел бы ответ быстрее, но и они, объединив усилия, справились. Дмитрий указал на карту. – Эта спираль… она в точности повторяет изгиб Черной речки у подножия сопки. А эти три треугольника… это три скалы-останца, которые стоят там. Они передали нам точное место!

– Но это не все, – сказала Аня, указывая на еще одну группу символов. – Здесь… здесь еще что-то. Предупреждение.

Искра, которую позвали на помощь, долго всматривалась в узоры, напевая что-то себе под нос.

– Я чувствую… опасность, – прошептала она. – И… боль. Они ранены. И они не одни там. Рядом с ними… тень. Холодная, злая.

Стало ясно. Морозов и Волков были живы. Они нашли укрытие и способ подать сигнал. Но они были в беде, и, возможно, за ними кто-то следил. Или рядом с их убежищем находилось что-то, связанное с Империей.

– Мы должны идти, – сказал Иван, его голос был тверд. – Немедленно.

– Это безумие, – возразил Николай. – Отправлять сейчас отряд в самое сердце аномальной зоны… это самоубийство. У нас мало людей, еще меньше патронов. А Серый только и ждет, когда мы ослабим оборону.

– А что ты предлагаешь? Сидеть здесь и ждать, пока они умрут? – вспылил Иван. – Эти люди – наш единственный шанс получить информацию об "Очистителе", о котором ты сам говорил, что это может быть оружием! Единственный шанс понять, как бороться с этой дрянью! Если мы упустим эту возможность, мы все здесь сгнием!

– Иван прав, – поддержала его Аня. – Риск огромен. Но сидеть сложа руки – это гарантированная смерть. Мы отправим небольшой, но самый сильный и быстрый отряд. Тех, кто знает тайгу и умеет выживать.

Решение было принято. В экспедицию отправятся лучшие: Аня, как проводник и шаман, чувствующий энергии; Иван, как командир и опытный боец; Орлан, лучший лучник и следопыт; и Бизон, как грубая сила, способная проломить любую преграду. Николай, Тихий, Дмитрий, Искра и остальные останутся защищать лагерь.

Они понимали, что идут, возможно, в один конец. Но в их глазах горела новая, отчаянная решимость. Голос из тайги, пробившийся сквозь мертвый эфир Кокона, дал им то, чего им так не хватало последние дни – цель. И ради этой цели они были готовы рискнуть всем. Экспедиция в неизвестность начиналась.

Глава 56: Экспедиция в Неизвестность

С первыми лучами тусклого, оранжевого рассвета, который так и не смог пробиться сквозь плотную пелену Кокона, небольшой, хорошо вооруженный отряд покинул относительную безопасность лесопилки и углубился во враждебную, замерзшую тайгу. Впереди, бесшумно, как рысь, ступая по насту, шла Аня. За ней, тяжело опираясь на самодельное копье и внимательно осматриваясь по сторонам, следовал Иван. Замыкали группу молчаливый, сосредоточенный Орлан, чей взгляд, казалось, видел каждый сломанный сучок и каждый подозрительный след, и могучий Бизон, несший на себе основную часть их скудных припасов и оружия.

Путь к Черной Сопке, который на карте казался не таким уж и длинным, в реальности превратился в настоящее испытание на прочность. Тайга под Коконом была уже не той, которую они знали с детства. Она стала чужой, зловещей, полной смертельных ловушек.

Им приходилось двигаться медленно, постоянно сверяясь с картой и компасом Ивана, который, в отличие от обычных, все еще работал, хоть и давал сбои в особо аномальных зонах. Воздух был тяжелым, наэлектризованным. Низкий гул Кокона здесь, вдали от города, казалось, становился еще сильнее, чище, не заглушаемый шумом поселения. Он давил на уши, вызывая тошноту и головокружение, а иногда Ивану, когда он особенно уставал, чудилось, что он слышит обрывки чужих мыслей, как далекое, искаженное эхо. Он слышал тревогу Орлана о малом количестве стрел, страх Бизона за свою раненую ногу, сосредоточенную молитву Ани своим духам. Это был тот самый 'зеркальный слух', на который жаловались дети в школе. Он давно замечал у себя эту странную, обостренную чувствительность, но здесь, в этой звенящей, аномальной тишине, она стала почти невыносимой, смешивая его собственные мысли с чужими. Он старался не обращать на это внимания, списывая на усталость и нервное истощение, но это пугало и отвлекало.

Они шли по земле, покрытой не только грязным снегом, но и странным, стекловидным инеем, который хрустел под ногами, как битое стекло. Деревья, чья кора уже начала светиться ядовито-зеленым светом, стояли, как молчаливые, уродливые призраки. Иногда им встречались "плачущие камни" – черные, пульсирующие кристаллы Империи, сочившиеся ядовитой, шипящей на снегу жижей. Отряд осторожно обходил эти проклятые места, чувствуя исходящую от них волну холода и враждебности.

Первая серьезная опасность подстерегала их у замерзшего ручья. Когда они уже почти перебрались на другой берег, лед под ногами Бизона с треском проломился, и его нога ушла в ледяную воду. Но это была не просто вода. Густая, маслянистая, почти черная жидкость тут же начала разъедать его штанину и сапог, как кислота. Бизон взревел от боли и неожиданности. Иван и Орлан с трудом вытащили его на берег. Штанина на его ноге дымилась, а кожа под ней покраснела и покрылась волдырями.

– Что это за дрянь?! – прорычал Бизон, пытаясь стряхнуть с ноги остатки едкой жижи.

– Вода из ручья, который протекает мимо "плачущих камней", – мрачно констатировала Аня, быстро доставая из своего мешочка мох и какие-то травы, чтобы обработать ожог. – Они отравляют не только землю, но и воду.

Двигаться дальше стало еще труднее. Бизон, хоть и не подавал вида, сильно хромал.

Ночью они разбили лагерь в небольшой, скрытой от ветра лощине. Развели маленький, почти бездымный костер, который давал больше света, чем тепла. По очереди несли дозор. Сон был тревожным, прерывистым, полным кошмаров. Ивану снился Серый, его смеющиеся, горящие желтым огнем глаза и черный нож, вонзающийся ему в грудь. Ане – расколотое оранжевое небо и кричащая от боли, умирающая тайга.

На второй день пути они вышли к старому болоту, затянутому тонкой, обманчивой коркой льда. По карте его можно было обойти, но это заняло бы лишние полдня, которых у них не было.

– Идем по краю, по кочкам, след в след, – скомандовал Иван. – Орлан, иди первым, ты самый легкий.

Они двигались медленно, балансируя на замерзших, покрытых стекловидным инеем кочках. Внезапно из-под снега, прямо перед Орланом, взметнулось что-то длинное и гибкое, похожее на костяное щупальце. Орлан отпрыгнул в сторону, едва не соскользнув в трясину. Из-под льда показалась уродливая голова мутировавшей выдры или норки – с несколькими рядами игольчатых зубов и пустыми, белыми глазами. Тварь издала шипящий, булькающий звук, и из-подо льда рядом с ней показалось еще несколько таких же.

– Назад! Быстро! – крикнул Иван.

Но отступать было поздно. Аня, не раздумывая, метнула свой нож, вонзив его твари прямо в глазницу. Бизон, рыча, обрушил приклад своего обреза на вторую голову, проломив тонкий лед. Несколько минут они отбивались от этих болотных тварей, стараясь удержать равновесие на скользких кочках. Бой был коротким, но изматывающим. Когда все стихло, они стояли, тяжело дыша, покрытые потом, несмотря на мороз. Эта стычка не оставила им ран, но отняла драгоценные силы и еще раз напомнила, что в этой новой тайге смерть могла ждать под каждым камнем, под каждой кочкой.

К вечеру второго дня они вышли к заброшенной делянке, усеянной гниющими стволами деревьев. Идеальное место для засады. Они двигались медленно, когда Иван вдруг замер и схватился за голову, его лицо исказила гримаса боли.

– Что там? – шепотом спросила Аня.

– Не знаю… – прохрипел он. – Шум… Много… Страх…

Его «зеркальный слух» включился на полную мощность. Но это был не чистый сигнал. Он слышал все сразу: тревогу Орлана, который заметил свежие следы, усталость Бизона, сосредоточенность Ани и еще что-то… чужое. Холодное, хищное любопытство. Но хуже всего был страх. Он не мог понять, где его собственный инстинктивный ужас, а где отраженная паника его товарищей, которая волнами вливалась в его сознание, грозя парализовать волю.

– Ловушка, – прошептала Аня, ее рука легла на амулет. Она увидела то, чего не видел Иван – едва заметные сигнальные нити, натянутые между деревьями.

В этот момент из-за стволов бесшумно выскользнуло несколько быстрых, похожих на скелеты борзых биороботов. Но вместо того, чтобы атаковать, они остановились, словно чего-то ожидая. Иван понял: они не просто охотились, они пытались нащупать его разум, играли на его обострившихся чувствах, пытаясь заставить его выдать себя паникой.

– Не поддавайся, – голос Ани прозвучал в его голове как якорь. – Это не твой страх. Дыши.

Иван сжал зубы, отсекая чужие эмоции, концентрируясь на холодном, чистом гневе. Он поднял копье. Бой был коротким и яростным. Но после него Иван чувствовал себя опустошенным, с раскалывающейся головой. Эта способность была не даром. Она была проклятием, оружием, которое могло ударить по нему самому.

На следующий день они наткнулись на следы. Это были не следы мутантов. Это были отпечатки армейских ботинок. И гильзы. Много гильз от автоматов.

– Военные, – констатировал Иван, поднимая одну из гильз. – Похоже, поисковая группа, которую посылали за Морозовым, все-таки была здесь.

– Но где они сейчас? – спросил Орлан, внимательно изучая следы. – Следы обрываются. И… здесь была бойня.

Он указал на поваленные деревья, следы когтей на стволах и бурые пятна запекшейся крови на снегу. Они нашли несколько изуродованных трупов мутировавших волков, но ни одного тела человека.

– Их либо забрали свои, – предположил Иван, – либо… их утащили эти твари.

Эта находка заставила их двигаться еще осторожнее. Враг был не только силен, но и хитер.

К вечеру третьего дня, когда они уже были на пределе своих сил, а припасы почти закончились, они вышли к подножию Черной Сопки. И здесь они столкнулись с новой, еще более странной аномалией.

Земля под их ногами начала едва заметно вибрировать, а воздух наполнился тихим, мелодичным, почти хрустальным звоном, похожим на тот, что издавали синие кристаллы. Но этот звон был во много раз сильнее. Он не давил, как гул Кокона, а наоборот, вызывал странное, почти гипнотическое состояние, легкое головокружение и потерю ориентации.

– Что это? – прошептал Бизон, хватаясь за голову.

– "Песня синих камней", – ответила Аня. Ее амулет на груди ярко пульсировал синим светом. – Мы близко. Но эта "песнь" может быть опасна для тех, кто не готов ее услышать. Она может свести с ума.

Она достала из своего мешочка четыре небольших оберега, созданных ими с Дмитрием и Искрой, и раздала их своим спутникам.

– Держите их. Они помогут вашему разуму противостоять этому зову.

С оберегами стало немного легче, но странный, завораживающий звон не прекращался. Они вошли в узкое ущелье, стены которого были покрыты светящимся синеватым лишайником. И здесь, в самом конце ущелья, они увидели вход в пещеру, отмеченный знакомыми спиральными символами. "Врата синих духов".

Они не знали, что ждет их внутри. Живые военные, ловушка, или просто пустая, холодная пещера. Но они дошли. И теперь им предстояло сделать последний, самый рискованный шаг – войти в неизвестность, от которой зависела не только их собственная судьба, но и судьба всего Колымажска.

Глава 57: Лаборатория под СТО: Прорыв Химика и Искры

Пока отряд Ивана и Ани, рискуя всем, пробивался сквозь ледяную, враждебную тайгу к Черной Сопке, жизнь в их главном убежище, бункере под СТО Николая, не замирала ни на минуту. После эвакуации раненых из больницы это место окончательно превратилось в центр сопротивления – госпиталь, штаб, мастерскую и научную лабораторию в одном лице.

Дмитрий "Химик" и Искра почти не выходили из небольшого, хорошо изолированного отсека бункера, который Николай выделил им для работы. Здесь, в свете тусклых ламп, питаемых от старого генератора, они продолжали свои отчаянные, почти безумные эксперименты. На их импровизированном лабораторном столе соседствовали старые, пожелтевшие листы "Книги Теней" с древними шаманскими символами, копии секретных отчетов "Метеора", принесенные Марком, несколько синих кристаллов повстанцев и, в отдельном, запечатанном свинцовой пластиной ящике, – образцы тканей и черных кристаллических осколков, взятых у поверженных биороботов.

Их целью было не просто создание защитных оберегов. Они пытались найти способ не просто защищаться от враждебной энергии Кокона и его порождений, а активно противодействовать ей.

– Смотри, Искра, – сказал Дмитрий, указывая на страницу из отчета "Метеора" 80-х годов. – Здесь они пишут, что при попытке "разогнать" синий кристалл с помощью мощного электромагнитного импульса, он не разрушился, а вошел в некий "стабильный резонанс", начав излучать на очень специфической, гармоничной частоте. Но они не смогли удержать этот резонанс, и эксперимент закончился взрывом и гибелью нескольких сотрудников. Они не поняли, что для стабилизации поля нужен был не только технический, но и… другой компонент.

– Песня земли, – тихо сказала Искра, проводя пальцем по похожему спиральному символу в "Книге Теней". – Наши предки знали, что просто ударить в бубен недостаточно. Нужен правильный ритм, правильное слово, правильное состояние духа. Сила откликается только на силу, созвучную ей.

Их осенила одна и та же догадка. Что, если объединить технологии, описанные в отчетах "Метеора", с древними шаманскими практиками? Что, если тот самый генератор квантовых частот ГКЧ-7М, найденный Николаем, и был тем самым "мощным импульсным устройством", которое использовали военные?

Они спустились в самый дальний отсек бункера, где стоял громоздкий, пыльный агрегат ГКЧ-7М, найденный Николаем.

– Мы пробовали дважды, – сказал Тихий, указывая на оплавленные провода на корпусе. Его голос был мрачным. – Первый раз, когда мы попытались запустить его по схемам из документов «Метеора», он чуть не взорвал нам весь бункер. Второй раз Искра пыталась его "успокоить" пением, но без достаточной мощности кристалл почти не реагировал. Дмитрий говорит, что работает только все вместе. Или никак.

План был на грани безумия. Они решили попытаться в третий раз, объединив оба подхода. В специальную камеру поместили самый крупный синий кристалл. Дмитрий, сверяясь со своими расчетами, основанными на отчетах «Метеора», выставил на пульте генератора параметры импульса. Это была чистая теория, рискованная догадка.

– Включаем! – скомандовал Дмитрий, его голос был напряжен до предела.

Тихий, сцепив зубы, сжал рубильник. Генератор взревел, набирая мощность. Кристалл вспыхнул, но свет был рваным, нестабильным, как сердце при аритмии. Стрелки приборов заплясали у красной черты.

– Не то! – крикнул Дмитрий, глядя на дрожащие стрелки. – Гармоника не совпадает! Он сейчас перегреется! Выключай!

Но Искра, положив дрожащие руки на холодный, вибрирующий металл генератора, закрыла глаза. Она начала свой горловой напев, игнорируя крики Дмитрия. Это была не просто песня. Она пыталась найти в реве машины тот самый "тон земли", но хаотичная энергия генератора сбивала ее, причиняя почти физическую боль. Она почувствовала соленый привкус во рту – пошла носом кровь, но она не остановилась. Она отсекла весь внешний шум, всю панику, и сосредоточилась на одной-единственной, чистой ноте, которую чувствовала внутри кристалла.

И в тот момент, когда Тихий уже был готов разомкнуть рубильник, произошло чудо. Голос Искры слился с гулом машины. Гул изменился, стал ровнее, чище. Искра тяжело покачнулась, Дмитрий тут же подхватил ее, не давая упасть. Она была бледной как полотно, но на ее губах была слабая, измученная улыбка. Сияние кристалла превратилось в стабильный, мощный, пульсирующий столб света.

– Есть… – выдохнул Тихий, не веря своим глазам. – Она его поймала…

Они создали то, что не смогли сделать ученые "Метеора". Мощный, стабильный источник чистой, гармоничной энергии повстанцев. Это был не просто свет. Это было поле, которое, как они тут же выяснили, оказывало невероятное воздействие.

Они вывели часть этой энергии через кабели наверх, в лазарет. Когда они направили слабый луч голубого света на раны Бородача и Вихря, рост темных кристаллов на их телах не просто замедлился – он остановился. А затем, с тихим, почти неслышным, сухим треском, несколько самых мелких кристаллических чешуек на краю раны Бородача осыпались, обнажая под собой бледную, воспаленную, но живую, не окаменевшую плоть. Но это не было чудом. Процесс был мучительно медленным и энергозатратным. Генератор Николая ревел на пределе, а Искра, которая поддерживала резонанс, была бледной и истощенной.

– Больше пяти минут за сеанс я не выдержу, – прошептала она, вытирая кровь с губ. – Иначе он просто сожжет меня изнутри.

– И генератор столько не протянет, – добавил Тихий, глядя на датчики. – Топливо уходит на глазах.

Их новое "лекарство" было не панацеей, а скорее диализом – жизненно необходимой, но изматывающей и ресурсоемкой процедурой. Оно могло лишь поддерживать жизнь в самых тяжелых больных, но не исцелять массово.

Но и это было не все. Тихий, который вывел антенну от своего приемника, подключенную к новому источнику, закричал:

– Я слышу их! Четко! Сигнал повстанцев! Он чистый, но только в радиусе ста метров от генератора. Дальше снова помехи. Это не окно во внешний мир. Это лишь маленькая форточка.

Их прорыв был колоссальным. Они не просто нашли способ лечить "кремниевую лихорадку". Они создали мощный источник энергии, который мог стать основой их нового оружия и защиты. И, что самое главное, они получили возможность пробиться сквозь помехи Кокона и, возможно, связаться с внешним миром или с теми, кто, как и они, оказался в ловушке.

В то время как отряд Ани и Ивана, рискуя жизнью, искал ответы в холодной тайге, те, кто остался в тылу, совершили свой, не менее важный подвиг. Они зажгли в самом сердце осажденной крепости маяк надежды, свет которого мог изменить ход всей этой войны.

План Обреченных

Глава 58: Встреча в Ледяном Аду: Морозов и Волков

Узкое ущелье, зажатое между скалами, было шрамом на теле замерзшей тайги и вело к подножию Черной Сопки. Именно здесь, согласно старым картам, находилась заброшенная военная база «Сопка-4», секретный объект проекта «Метеор». Воздух здесь был другим – густым, звенящим, словно натянутая до предела струна. Оранжевое, больное небо Кокона осталось где-то наверху, за каменными стенами. Здесь же царил синий полумрак, рождаемый мириадами светящихся лишайников и редкими, но ослепительно яркими кристаллами, вросшими прямо в камень. Низкий, давящий гул Кокона сменился тихим, мелодичным звоном, который проникал под кожу, заставляя вибрировать кости.

Отряд остановился перед темным провалом пещеры. На большом плоском валуне у входа была свежо вырезана знакомая спираль, символ повстанцев.

– "Врата синих духов", – прошептала Аня, ее голос почти утонул в хрустальном звоне. Амулет из медвежьего клыка на ее груди пульсировал ровным, синим светом, словно сердце, бьющееся в такт этому неземному ритму. – Бабушка говорила, что в такие места могут входить лишь те, у кого чистое сердце или великая нужда.

Иван крепко сжал древко своего самодельного копья. Его "зеркальный слух", обострившийся до предела в этой аномальной зоне, превратился в пытку. В голове смешивались тревога Орлана, тупая боль в ноге Бизона и сосредоточенная, почти беззвучная молитва Ани. Он чувствовал их всех, как самого себя, и этот ментальный шум, наложенный на звон кристаллов, грозил свести его с ума.

Орлан беззвучно натянул тетиву, его острый взгляд впился во мрак пещеры. Бизон, тяжело дыша, встал рядом, его массивное тело напряглось, готовое к броску. Они застыли на пороге, не зная, что ждет их внутри: спасение или последняя, самая коварная ловушка. После долгой, звенящей паузы Иван встретился взглядом с Аней и коротко кивнул. Пора.

Они шагнули внутрь, пересекая невидимую границу. Из оранжевого ада – в синюю бездну неизвестности.

Короткий, извилистый коридор вывел их в просторный, высокий грот. Зрелище было сюрреалистичным. Стены пещеры были испещрены сложными, светящимися схемами, напоминающими одновременно и звездные карты, и диаграммы электронных плат. В узловых точках этих схем были воткнуты крупные, пульсирующие синим светом кристаллы.

В центре зала, у небольшого, аккуратно сложенного костра, сидели двое. Один – высокий, широкоплечий мужчина лет сорока пяти, с короткой седой стрижкой и выправкой кадрового военного. Несмотря на грубо перевязанную рану на ноге, он сидел неестественно прямо, словно аршин проглотил. Второй – худой, сутулый парень в потрепанных очках, казался почти мальчишкой. Он склонился над каким-то прибором, от которого тянулись провода к ближайшему кристаллу, и что-то бормотал себе под нос.

В тот миг, когда отряд вышел из тени, старший военный отреагировал с молниеносной, отточенной годами службы реакцией. В его руке, словно из воздуха, возник старый, но ухоженный пистолет Макарова. Ствол твердо уперся в грудь Ивана.

– Стоять! Ни с места! – голос был хриплым от долгого молчания, но в нем звучала сталь. – Кто вы?

– Свои, – коротко ответил Иван, медленно поднимая пустую ладонь. Сердце колотилось где-то в горле. – Мы из города.

– «Своих» здесь больше нет, – отрезал военный, его глаза холодно оценивали пришедших. – Только твари и те, кто им служит.

В этот напряженный момент Аня сделала шаг вперед, вставая рядом с Иваном. Ее амулет, словно почувствовав угрозу, вспыхнул особенно ярко. В тот же миг все кристаллы в пещере ответили ему ровным, мощным гулом, и синее сияние стало почти осязаемым. Взгляд военного метнулся от Ивана к ней, задержался на амулете, и в его суровых глазах промелькнуло удивление, смешанное с узнаванием. Он медленно, почти нехотя, опустил пистолет.

– Полковник Морозов, – представился он, не отводя от них взгляда. – А это капитан Волков. Похоже, слухи о выживших в городе – не просто слухи.

Иван и его ребята тоже назвали свои имена. Но Орлан и Бизон не спешили расслабляться. Они обменялись быстрыми, настороженными взглядами. Военные. Для «Теней», как и для «Волков», это слово всегда означало беду. Люди в форме приносили в тайгу только смерть и разрушение.

– Откуда нам знать, что вы не одни из них? – тихо, но твердо спросил Орлан, его рука по-прежнему лежала на тетиве. – Тех, кто накрыл нас этим проклятым куполом.

Морозов устало усмехнулся. Он понимал их недоверие. Он бы и сам себе не поверил.

– Потому что они сбили наш вертолет, сынок, – он кивнул на свою перевязанную ногу. – И потому что мы, так же, как и вы, сидим в этой ледяной заднице и ждем конца. Разница лишь в том, что мы знаем, как этот конец будет выглядеть. И, возможно, как его отсрочить.

– Аня, – обратился он к девушке, – твой амулет… он сделан из того же материала, что и кристаллы в этой пещере. Это наследие тех, кого Империя пришла уничтожить. Мы на одной стороне не потому, что мы друзья. А потому, что у нас общий враг, который собирается убить нас всех без разбора.

Аня внимательно посмотрела в глаза полковнику. В них не было лжи – только бездонная усталость и мрачная решимость. Она медленно кивнула Орлану. Тот, помедлив еще секунду, плавно снял руку с тетивы. Хрупкое, вынужденное доверие было установлено. По крайней мере, на время.

Атмосфера немного разрядилась, но воздух оставался тяжелым от взаимного недоверия и чудовищной усталости, висевшей над всеми. Они сели у костра. Начался скупой, отрывистый обмен информацией. Иван рассказал всё: о лесопилке, ставшей их крепостью, о союзе с «Тенями», о битвах, о потерях, о предательстве Серого и его новой, нечеловеческой силе.

Морозов слушал рассказ Ивана, и ледяная корка профессионального недоверия в его душе медленно трескалась. Он смотрел на этих детей и видел не шпану, не бандитов, которых он презирал всю свою жизнь в том, старом, рухнувшем мире. В их глазах была сталь, выкованная в боях, о которых его новобранцы не имели и представления. Они выследили его. Они прошли через аномальную тайгу и выжили там, где, скорее всего, погибла его поисковая группа.

А девушка… эта ее шаманская побрякушка на шее вступала в живой, осмысленный резонанс с технологиями, которым были десятки, а может, и сотни тысяч лет. Морозов был солдатом, а не мистиком. Но он был и прагматиком до мозга костей.

Его мир рухнул. Его армия, его страна, вся его система координат – всё это исчезло, погребенное под оранжевым куполом. Связи не было. Помощи ждать было неоткуда. А эти подростки были здесь. Реальные. Закаленные. И, как бы дико это ни звучало, они были его единственным, последним шансом. Он посмотрел на своего раненого капитана-технаря, на остатки их припасов, а затем снова на решительные, уставшие лица перед собой. Выбора не было.

– Ваша борьба, ваши банды, ваша лесопилка… – наконец произнес он, и его слова упали в тишину пещеры, как тяжелые камни. – Всё это скоро не будет иметь никакого значения.

Он поднял на них тяжелый, измученный взгляд.

– Мы перехватили сообщение. От тех, кого вы зовете "синими духами"… И от тех, кто пришел за ними. От Империи. Их эксперимент здесь, на Земле, вышел из-под контроля. И теперь они собираются замести следы. Они прислали корабль. Его кодовое название… «Очиститель».

Это слово, произнесенное в синем сиянии древней пещеры, прозвучало как смертный приговор. Иван почувствовал, как внутри все похолодело. Аня ощутила, как по спине пробежал ледяной ужас, не имеющий ничего общего с холодом камня – это был первобытный страх, который ее предки называли «дыханием конца времен».

– Что… что это значит? «Очиститель»? – выдавил из себя Бизон, его грубый голос дрогнул.

– Это значит полное, тотальное выжигание, – подключился к разговору Волков. Он наконец оторвался от своих приборов и снял очки, протирая стекла тряпкой. Без них его глаза казались растерянными и очень молодыми. – Стерилизация всей зоны Кокона с орбиты. Превращение Колымажска и сотен километров тайги вокруг в безжизненный, остекленевший кратер. И у нас почти не осталось времени.

Когда Волков произнес слово «Очиститель», а затем ледяным голосом пояснил его значение, Иван почувствовал, как земля уходит из-под ног. Вся их маленькая, отчаянная война – драки за еду, оборона лесопилки, кровь и потери – все это вдруг показалось детской игрой в песочнице, над которой уже занесен гигантский, безразличный сапог. Он мельком посмотрел на Аню и увидел в ее глазах не просто страх, а отражение чего-то древнего, вселенского, о чем, должно быть, шептали шаманы ее рода у доисторических костров, глядя на падающие звезды. Это был ужас иного масштаба, и он делал их всех бесконечно малыми.

Шок, парализовавший их на несколько секунд, сменился лихорадочной, отчаянной жаждой действия. Бессмысленно было что-то скрывать. Волков, понимая это, развернул перед ними старую военную карту, на которую поверх были нанесены схемы и пометки.

– Но есть шанс, – быстро заговорил он, его палец забегал по карте. – Призрачный, почти нулевой, но он есть. «Очиститель» не может начать процедуру, пока Кокон активен. Это как… нельзя стерилизовать рану, пока она закрыта броней. Кокон нужно обрушить. И мы знаем, как.

Его палец остановился на четырех точках, образующих грубый квадрат вокруг Колымажска.

– Четыре генератора поля. Они расположены по периметру и питают всю эту дрянь. Они – его сердце. Империя украла и извратила технологии повстанцев, чтобы создать их. Мы должны уничтожить их. Все четыре.

Аня наклонилась над картой, и ее лицо изменилось. Узнавание и гнев смешались на нем.

– Я знаю эти места, – ее голос стал твердым, как сталь. – Старая ЛЭП, которую мы зовем «Игла». Водокачка у Черной реки. Заброшенная школа… И… – она на мгновение замолчала, – наше старое стойбище. Духи всегда говорили, что это «места силы», где энергия земли выходит на поверхность. Они осквернили наши святыни.

В этот момент в сияющей пещере произошло то, чего не могли предвидеть ни военные, ни подростки. Научные данные капитана Волкова идеально легли на древние, мистические знания Ани. Холодная логика технологии встретилась с живой силой земли. Стало ясно: чтобы победить, им понадобятся не только ЭМИ-заряды и автоматы, но и шаманские ритуалы, способные провести их через аномальные поля, защищающие генераторы.

В глубине сибирской тайги, в холодной, сияющей синим светом пещере, в самом сердце ледяного ада, родился новый союз. Больше не было банд и военных, городских и таежных, старших и младших. Остались только выжившие, стоящие на краю бездны.

Морозов, в котором проснулся командир, взял дело в свои руки.

– Итак, – его голос снова обрел властные нотки, но теперь в нем не было угрозы, только деловая хватка. – Какими силами мы располагаем? Сколько бойцов, способных держать оружие? Какое вооружение?

Иван, отбросив мальчишескую браваду и подростковый анархизм, четко, почти по-уставному, доложил о численности, ресурсах и боевом духе их лагеря на лесопилке. Волков предоставил точные технические расчеты и предполагаемые уязвимости каждого из генераторов. Аня рассказала о «Тенях», их знании местности и силе обрядов, которые могли бы скрыть их отряды или ослабить защиту врага.

Впервые за все эти долгие, кошмарные недели у них появился не просто страх, а план. Безумный, отчаянный, почти самоубийственный, но четкий план действий.

Полковник, капитан, бывший лидер уличной банды, молодая шаманка, могучий вышибала и молчаливый охотник склонились над старой картой. Их лица, освещенные неземным, синим сиянием древних кристаллов, были полны не отчаяния, а мрачной, холодной решимости. Война за Колымажск закончилась. Началась война за право жить.

Глава 59: Пещера Древних и План Спасения

Угроза «Очистителя» повисла в холодном воздухе пещеры, как дамоклов меч. Слово, произнесенное Волковым, выжгло из них остатки надежды, оставив лишь пепел отчаяния. Но именно на этой выжженной почве и должны были прорасти семена нового, безумного плана.

Они собрались у костра, ставшего центром их маленькой, обреченной вселенной. Волков, подключив свой портативный компьютер к инопланетному пульту, вывел на небольшой экран то, что ему удалось извлечь из систем пещеры. Это была не карта, а скорее нервная система монстра: переплетение светящихся линий, пульсирующие узлы, диаграммы энергопотребления. Это была схема Кокона.

– Вот они, – Волков указал на четыре самых ярких узла. – Четыре генератора. Это их технические сигнатуры, линии питания… но есть проблема.

Морозов, склонившись над плечом капитана, пытался наложить эти абстрактные данные на реальную карту местности. Он мыслил категориями высот, секторов обстрела и путей подхода, но эта неземная схема ускользала от его понимания.

В это же время Аня не смотрела на экран. Она медленно обходила грот, легко касаясь ладонью холодных, светящихся стен. Для нее это были не схемы, а письмена древних. Она видела не потоки энергии, а «реки силы», не генераторы, а «черные язвы», гноящиеся на теле ее родной тайги. Иван и его ребята молча наблюдали за этими двумя параллельными исследованиями. Они чувствовали себя мостом между двумя мирами – миром холодной науки, которую олицетворяли военные, и миром живых духов, который принадлежал Ане.

– Вот, смотрите, – Волков с досадой ткнул пальцем в экран. Вокруг схемы каждого генератора зияла размытая область, заполненная хаотичными помехами, словно белый шум на старом телевизоре. – Я вижу их ядра, вижу линии питания. Но я не вижу их ближнюю защиту. Схемы неполные. Словно что-то активно глушит сканирование. Это не просто броня, это какое-то поле, работающее на принципах, которые я не могу расшифровать. Оно создает… слепую зону.

Морозов мрачно кивнул.

– Это значит, что мы пойдем вслепую, – его голос прозвучал как приговор. – Прямой штурм, не зная, с чем столкнешься, – это не бой, а самоубийство. Нас просто перебьют на подходах. У них будет любое преимущество, о котором мы даже не подозреваем. Нам не хватает ключевых разведданных.

Наступила гнетущая тишина, нарушаемая лишь треском костра и мелодичным гулом кристаллов. Их технологический подход, их единственная надежда, зашла в тупик. Они знали, что нужно уничтожить, но не имели ни малейшего понятия, как к этому подобраться.

Пока мужчины вглядывались в экран, пытаясь разгадать нерешаемую загадку, Аня застыла у дальней стены грота. Ее пальцы скользили по едва заметным, почти стершимся со временем петроглифам, которые другие приняли бы за обычные трещины в камне. Она закрыла глаза, прижалась лбом к холодной, вибрирующей поверхности и начала тихо, почти беззвучно напевать. Это была не песня, а скорее ритмичное дыхание, попытка настроиться на волну этого места, услышать шепот камней, эхо тех, кто был здесь до них.

– Они не только из металла и энергии, – вдруг произнесла она, не открывая глаз. Ее голос звучал глухо и отстраненно, словно доносился издалека. – Их защита… она живая. Она соткана из боли и страха тех, кого они поглотили. Она питается нашей яростью. Чем сильнее мы атакуем в лоб, тем прочнее она становится.

Ее пальцы нащупали контур, который другие даже не заметили бы.

– Но здесь… есть еще один знак. Другой. Я не видела его раньше среди записей бабушки. Это не просто спираль. Она… другая.

Она открыла глаза, в которых отражался синий свет кристаллов. Взяв из костра остывший уголек, она на ближайшем плоском камне быстро, уверенными, отточенными движениями начертила новый символ. Это была знакомая спираль повстанцев, но в ее центр был вписан новый элемент – плавная, гармоничная линия, похожая на стилизованную волну.

Волков, оторвавшись от своего компьютера, бросил взгляд на рисунок Ани. На мгновение он замер, а затем его глаза за треснувшими линзами очков расширились от внезапной, невероятной догадки.

– Дай сюда! – почти крикнул он, подхватывая камень и поднося его к камере своего прибора. Он быстро отсканировал рисунок и в несколько кликов наложил его на изображение на экране – прямо на ту область «белого шума», что окружала схему генератора.

Символ идеально лег в «слепую зону», как ключ в замок. На мгновение изображение на экране задрожало, и хаотичный белый шум распался, как утренний туман, открывая скрытую под ним схему – сложную, многоуровневую сеть пси-эмиттеров и энергетических узлов.

– Я понял… – прошептал Волков, его голос дрожал от потрясения. – Боже мой, я понял! Представьте, что генератор охраняет не просто солдат с автоматом, а сторожевой пес, который реагирует на любой шум, на любую агрессию. Чем громче мы кричим, тем яростнее он лает. Это и есть их пси-защита. Мы пытались проломить дверь, а нужно было просто… усыпить стражника.

Он указал на рисунок Ани.

– Эта ваша «песня», ваш ритуал… Это не оружие. Это колыбельная. Колыбельная на языке, который понимает этот «пес». Этот символ – не схема взрывчатки, это ноты для этой колыбельной! Он позволяет создать резонансную частоту, которая не атакует поле, а гармонизирует его, вводит в состояние покоя. Создает короткое окно, когда стражник засыпает, и мы можем спокойно пройти мимо и сделать свое дело!

В этот момент, в синем сиянии древней пещеры, родился их единственный шанс. План спасения, основанный не на одной силе, а на синтезе двух, казалось бы, несовместимых миров.

Шаг 1: Аня или Искра, используя новый символ, проводят ритуал, чтобы временно нейтрализовать пси-защиту генератора.

Шаг 2: В это короткое окно уязвимости ударная группа Ивана и Морозова, используя специально подготовленное оружие, наносит точный удар по физическому ядру.

Это была дерзость. Это было безумие. Но это был их единственный путь.

Теперь у них был конкретный, выполнимый план. Морозов снова взял в руки карту. Его палец решительно опустился на одну из четырех точек.

– Начинаем с «Иглы», – сказал он твердо, и в его голосе снова зазвенел металл командира. – Генератор на старой ЛЭП. Он самый открытый, самый доступный. Там мы проверим нашу теорию. Если она сработает – у нас есть шанс. Если нет – дальнейшие попытки бессмысленны.

Роли распределились сами собой, естественно и неоспоримо. Морозов – главный стратег, планирующий операцию. Волков – мозг, ответственный за техническую подготовку и расчеты. Аня – ключ к уязвимости врага, их мистический «взломщик», без которого вся операция теряла смысл. Иван – командир штурмовой группы, тот, кто поведет людей в самое пекло. Бизон, Орлан и остальные – его верные воины, его сила и его глаза.

Они больше не были разрозненными выжившими, напуганными и потерянными. Они стали единым механизмом, сложным, но идеально настроенным на одну-единственную цель.

Они начали молча собирать свои скудные пожитки для обратного пути в Колымажск. Их лица были по-прежнему мрачны, но теперь в глазах горел не только отблеск костра, но и холодный, яростный огонь осмысленной, дерзкой надежды. Они покидали пещеру древних, чтобы принести войну врагу на его же условиях.

Глава 60: Возвращение в Колымажск: Весть о Конце Света

Обратная дорога была пыткой иного рода. Физическая усталость, впившаяся в мышцы за время изнурительного похода, отошла на второй план. Ее место заняла тяжесть знания. Каждый шаг, каждый хруст мерзлого снега под ногами отзывался в голове гулким, неотвратимым тиканьем невидимых часов. Они больше не были исследователями, идущими в неизвестность. Теперь они были вестниками апокалипсиса, и каждый их шаг приближал момент, когда им придется обрушить эту весть на тех, кто ждал их с надеждой.

Волков периодически останавливался, сверяясь со своим прибором, который он теперь держал как святыню.

– Он меняет позицию, – бросил он на ходу Морозову, не глядя на него. – Корабль на орбите. Проводит калибровку орудий. Это съедает время. Наше время.

Иван шел рядом с Аней, их плечи почти соприкасались. Они молчали, но это молчание было громче любых слов. Во взглядах, которыми они изредка обменивались, плескался один и тот же немой, мучительный вопрос: как? Как сказать об этом остальным? Как заставить людей, измученных голодом и ежедневной борьбой за выживание, поверить в новую, еще более чудовищную угрозу? И где им всем найти силы для последней, почти безнадежной битвы, когда кажется, что все силы уже исчерпаны?

Лесопилка встретила их напряженной тишиной и десятками тревожных глаз. Когда отряд вышел из-за деревьев, по лагерю прокатился вздох облегчения. Они вернулись. Живые. Но радость тут же сменилась настороженностью. Двое незнакомцев в военной форме, идущие вместе с их лидерами, вызывали подозрения.

Николай, Дмитрий и Искра первыми подбежали к ним.

– Живы! Слава богу! – выдохнул Николай, хлопая Ивана по плечу, но его взгляд тут же впился в Морозова. – А это кто еще такие?

Первые минуты разговора прошли в сбивчивом, но полном надежды русле. Иван и Аня рассказали о пещере, о выживших военных, о том, что они теперь союзники. При этих словах в глазах людей, окруживших их плотным кольцом, вспыхнули робкие огоньки. Военные! Может, у них есть связь? Может, помощь уже в пути? Дмитрий и Искра с жадностью слушали рассказ Волкова о пещере и технологиях повстанцев, который полностью подтверждал их собственные догадки о резонансе и «колыбельной для стражника». Казалось, впервые за долгое время появился реальный, ощутимый повод для оптимизма.

Но затем Морозов сделал шаг вперед. Он обвел толпу тяжелым, пронзительным взглядом, и его лицо было таким, что все разговоры и улыбки разом смолкли. Все поняли – хорошие новости закончились.

Они собрались в главном цеху лесопилки, самом большом помещении, способном вместить всех выживших. Десятки измученных, грязных, худых лиц были обращены к Морозову, стоявшему на импровизированной трибуне из ящиков. Он не стал ходить вокруг да около. Он говорил коротко, по-военному четко, отсекая каждое слово, как сапер отрезает провода.

Он рассказал об «Очистителе».

Когда он произнес это слово, а Волков, стоявший рядом, ледяным, бесстрастным голосом ученого пояснил, что оно означает – полное выжигание биосферы, стерилизация, превращение их мира в гладкую, безжизненную стеклянную пустыню, – по толпе прошла волна, как от брошенного в воду камня. Сначала – недоверчивый, испуганный шепот. Затем – возмущенные, истеричные крики. А потом – тихий, безутешный плач.

Надежда, только что так ярко вспыхнувшая в их сердцах, была вырвана с корнем. Ее место занял первобытный, животный ужас.

– Врете! Вы все врете! – закричал какой-то мужчина с безумными глазами, вскочив со своего места. – Хотите нас запугать, чтобы забрать последнее! Чтобы мы на вас работали!

Начался хаос. Люди срывались с мест, кто-то бросился к выходу, словно можно было убежать от смерти, летящей с неба.

Марфа, продавщица из «Рассвета», всегда казавшаяся такой циничной и невозмутимой, вцепилась в руку Валеры, ее лицо исказилось от ужаса. – Это конец… – прошептала она, глядя в никуда. – Конец света… Он пришел…

Санька, младший брат Ани, который до этого храбрился и с интересом разглядывал военных, вдруг съежился и тихо заплакал, уткнувшись в бок своей сестры. Его детская вера в технику и силу столкнулась с реальностью вселенского масштаба и рассыпалась в прах.

Кто-то забился в угол, раскачиваясь и бормоча что-то бессвязное. Хрупкий порядок, который Иван и Аня с таким трудом поддерживали все это время, рушился на их глазах, как карточный домик.

В самый разгар этой всеобщей истерики, когда казалось, что паника вот-вот поглотит их всех, Иван одним прыжком вскочил на ту же трибуну из ящиков.

– МОЛЧАТЬ! – его голос, усиленный яростью и отчаянием, прогрохотал под сводами цеха, перекрывая шум и плач.

Все, как по команде, замерли. Десятки пар глаз, полных ужаса и безумия, уставились на него.

– Да, это конец! – выкрикнул он, обводя толпу горящим взглядом. – Конец той жизни, что была раньше! Конец надеждам, что кто-то придет и спасет нас! Мы одни! И мы всегда были одни! Но это не значит, что мы должны сдохнуть, как крысы в клетке, поджав хвосты! – его голос сорвался, но он продолжал кричать. – Мы выжили под этим проклятым куполом! Мы дрались с тварями, которых не должно существовать! Мы хоронили своих друзей! И что теперь?! Сдадимся, потому что стало еще страшнее?! Мы посмотрим смерти в глаза, как смотрели до этого!

Его слова были грубыми, злыми, лишенными всякой ласки. Он не пытался их успокоить или утешить. Он бил наотмашь, апеллируя к той же злости, упрямству и воле к жизни, которые помогли им всем дожить до этого страшного дня. И это подействовало. Паника начала уступать место чему-то другому – глухому, скрежещущему гневу.

Когда Иван, задыхаясь, замолчал, вперед шагнула Аня. Она не кричала. Она говорила тихо, но ее голос, чистый и сильный, странным образом разносился по огромному цеху, достигая каждого.

– Моя бабушка говорила, – начала она, и в ее голосе не было страха, только вековая мудрость ее рода, – что самый темный час – всегда перед рассветом. Духи тайги не посылают испытаний, которые нельзя вынести. Да, с неба летит смерть. Но здесь, на земле, – она медленно обвела рукой собравшихся, заглядывая в глаза и старикам, и детям, и бывшим врагам, – здесь все еще есть жизнь. Есть мы.

Она сделала паузу, давая словам впитаться в оглушенное сознание людей.

– У нас есть план. У нас есть шанс. Маленький, почти невидимый, как искра от костра в безлунную ночь. Но он есть. И пока эта искра горит, мы будем бороться.

Она замолчала и, закрыв глаза, начала тихо напевать. Это была древняя эвенкийская песня, которую пели охотники, уходя в лютую стужу на верную гибель. Песня не о победе. Песня о стойкости. О том, как одно маленькое, упрямое дерево может выстоять в самую страшную бурю, вцепившись корнями в родную, мерзлую землю.

Ее голос, лишенный страха и отчаяния, лился под сводами цеха, и паника, как вода в песок, уходила. На ее место приходило тяжелое, свинцовое осознание. Истерика сменилась мрачной решимостью. Люди смотрели на Ивана, на Аню, на Морозова. В их глазах больше не было безумия. Только один, безмолвный, но ясный вопрос, повисший в холодном, пахнущем металлом и опилками воздухе.

«Что делать?»

Мобилизация последнего рубежа человечества началась.

Глава 61: Совет Обреченных: Выбор Цели

Буря паники улеглась, оставив после себя штиль отчаяния. В огромном, промозглом цеху лесопилки воцарилась тяжелая, гнетущая тишина, которая была страшнее и мучительнее недавних криков. Люди сидели небольшими, застывшими группами, прижавшись друг к другу, и их взгляды были пусты. Страх никуда не делся. Он просто ушел внутрь, превратившись в свинцовое оцепенение, в молчаливое ожидание конца.

Но в центре этого моря безнадеги, за большим столом, наспех сколоченным из досок, собрался островок сопротивления. Импровизированный «военный совет», от решений которого теперь зависело все. Иван, Аня, Морозов, Волков, Николай, Дмитрий, Искра. Рядом с ними, как молчаливые тени, стояли Бизон и Орлан. Они были мозгом и мышцами этого отчаянного организма. На столе, освещенная тусклым светом единственной лампы, лежала развернутая карта Колымажска, на которой красным углем были грубо обведены четыре цели. Время поджимало. Им нужно было действовать, несмотря на то что за их спинами сидели десятки людей, уже похоронивших себя.

Волков начал доклад. Он больше не был тем растерянным капитаном, которого они встретили в пещере. Теперь это был собранный, с лихорадочным блеском в глазах ученый, на плечи которого легла немыслимая ответственность. Подключив свой ноутбук к ревущему генератору Николая, он вывел на экран схемы, которые тут же приковали всеобщее внимание.

– Четыре цели. Четыре генератора, – его голос был сухим и деловым. – Я дал им условные названия, чтобы не путаться.

Он поочередно выводил на экран схемы.

– Первая. «Игла». Генератор на старой ЛЭП. По структуре – самый простой. Расположен на открытой местности, на холме. Подойти к нему будет сложно, но и врагу трудно спрятать там большие силы. Пси-заглушка, судя по всему, стандартная.

Следующий файл.

– Вторая. «Сердце Реки». Находится под старой водонапорной станцией, в сети затопленных коллекторов. Физически добраться до него – адски сложно. Нужны акваланги, которых у нас нет, и проводники, знающие тоннели. Но враг, скорее всего, полагается на естественную защиту воды и темноты, поэтому активная оборона там может быть слабее.

Третий щелчок мыши.

– Третья. «Архив». Заброшенная школа №2. Генератор спрятан в самом нижнем, запечатанном уровне бункера «Метеора». Он защищен не только пси-полем, но и, я почти уверен, какими-то старыми, еще советскими системами безопасности. Я предполагаю, что для его отключения может понадобиться не взрыв, а сложная процедура деактивации. Взрывом мы можем обрушить всю школу и похоронить себя заживо.

И последняя, самая зловещая схема.

– И четвертая. «Колыбель». Расположена в районе вашего старого стойбища, Аня. Судя по сигнатуре, это самый мощный и самый загадочный из генераторов. Он находится в месте максимальной концентрации силы, а значит, и пси-поле там будет практически непробиваемым. Вероятно, это главный узел всей сети. Уничтожив его, мы можем обрушить все. Но подойти к нему – все равно что засунуть голову в пасть дракону.

Он закончил. Каждый из четырех вариантов был билетом в один конец.

Начались споры. Морозов, мысливший категориями военной логики и минимизации потерь, говорил первым.

– Начинать надо с самого слабого звена, – он указал на схему водокачки. – «Сердце Реки». Да, добраться трудно. Но если мы сможем это сделать, то, скорее всего, встретим там минимальное сопротивление. Это даст нам шанс на успех с наименьшими потерями. Атаковать в лоб «Иглу» – значит подставить под удар наших лучших бойцов в открытом поле.

– Нет, – мягко, но твердо возразила Аня. Искра, стоявшая за ее плечом, согласно кивнула. – Духи не любят воду, испорченную «черной кровью» Империи. Я чувствовала это у ручья. Энергия там вязкая, тяжелая, как болотная жижа. Мой ритуал там может не сработать или сработает неправильно. Мы можем усыпить «стражника», но утонуть в отравленной воде. А «Игла» … она стоит на открытом ветру. Энергия там чище. Она свободна. Там я смогу создать коридор.

Возник первый серьезный конфликт подходов. Холодная военная тактика столкнулась с шаманской интуицией. Николай, как технарь, поддержал Морозова – лезть в воду без оборудования было безумием. Дмитрий, наоборот, встал на сторону Ани.

– Она права, с точки зрения физики, – сказал он. – Чистота среды может быть ключевым фактором для возникновения устойчивого резонанса. Вода, насыщенная их наночастицами, будет искажать сигнал.

В спор, который грозил зайти в тупик, вмешался Иван. Он не разбирался ни в стратегии, ни в духах. Но он, как никто другой, чувствовал настроение толпы за их спинами.

– Мы не можем сейчас лезть под землю или в затопленные норы, – хрипло сказал он, обводя взглядом совет. – Вы их видели? – он кивнул в сторону замерших в отчаянии людей. – Им нужна победа. Не какая-то там, в подвале, а настоящая. Быстрая, ясная, которую можно увидеть и потрогать. Им нужно увидеть, как одна из этих инопланетных хреновин сдохнет и взорвется к чертовой матери.

Он ткнул пальцем в карту.

– «Игла» стоит на холме. Если мы ее разнесем, это увидят все в городе. Это будет как фейерверк. Это даст им надежду. Пусть это будет стоить нам дороже. Если мы сейчас полезем в какой-то коллектор и пропадем там на два дня, даже если мы победим, здесь все просто сойдут с ума от страха и неизвестности. Мы воюем не только с пришельцами. Мы воюем с отчаянием. И сейчас это наш главный враг.

Его грубые, но точные слова изменили ход дискуссии. Он напомнил всем, что боевой дух – это такой же ресурс, как патроны или медикаменты. И сейчас этот ресурс был на исходе.

Аргумент Ивана стал решающим. Морозов слушал его, и внутри боролись два человека: полковник, который видел тактическую безграмотность этого плана, и командир, который видел перед собой свою последнюю, измотанную армию на грани нервного срыва. Тактика мертва, если солдаты не хотят воевать. А этот мальчишка, сам того не понимая, говорил именно об этом. О последней искре боевого духа. Морозов на мгновение прикрыл глаза, вспомнив лица молодых солдат, потерявших волю в афганском ущелье. Он уже совершал эту ошибку – полагался на безупречный план, игнорируя человеческий фактор. Второй раз он ее не допустит.

Он открыл глаза, и в них была уже не борьба, а холодная решимость.

– Хорошо, – сказал он, и его кулак решительно опустился на стол. – Мальчишка прав. Цель номер один – «Игла». Но мы сделаем это по-моему. Тщательная разведка. Две группы: отвлекающая и штурмовая. Максимальная подготовка по каждому пункту. Без самодеятельности.

Решение было принято. В гнетущей тишине цеха, словно первая искра в сыром хворосте, вспыхнуло осмысленное действие. Совет окончен. Волков и Дмитрий тут же склонились над обрывками бумаги, лихорадочно рисуя схемы будущего ЭМИ-заряда. Николай, чертыхнувшись, пошел в свою мастерскую – готовить оружие и «коктейли Молотова». Аня и Искра удалились в свой угол, чтобы начать плести защитные амулеты и подбирать травы для дымовых шашек.

Глава закончилась на безмолвном крупном плане карты. На ней, рядом с обведенной красным «Иглой», лежали четыре предмета: потертый солдатский нож Морозова, амулет из медвежьего клыка Ани, тяжелый гаечный ключ Николая и видавший виды автомат Ивана. Четыре разных мира, четыре разных подхода, объединенные одной, почти невыполнимой задачей.

Первая цель была выбрана. Обратный отсчет до штурма начался.

Глава 62: Сбор Последних Сил: Оружие и Обереги

После того как решение было принято, лихорадка действия охватила осажденную лесопилку. Страх не ушел, он просто трансформировался в холодную, сосредоточенную ярость. Каждый знал свое место, каждый понимал, что от его вклада зависит, увидят ли они следующий рассвет. Колымажск собирал последние силы для своего первого и, возможно, последнего удара.

Бункер под СТО Николая превратился в кузницу Судного дня. Воздух здесь был густым и едким, пропитанным запахом паленой изоляции, мазута и озона, исходящего от работающей техники. Николай, с его обожженными, но на удивление ловкими руками, руководил процессом с мрачной эффективностью человека, который уже видел ад и вернулся оттуда.

– Бизон, давай еще! – рычал он, и могучий боец, кряхтя, притаскивал очередной корпус от старой микроволновки.

Волков вырвал из корпуса громоздкий магнетрон, осматривая его со всех сторон.

– Этот еще живой, – констатировал он и тут же вступил в спор с Николаем. – Если мы используем его для основного заряда, то на гранаты ничего не останется.

– И не надо! – отрезал Николай, выхватывая у него деталь. – У нас только один рабочий магнетрон на весь город, капитан! Один! Мы сделаем один, но мощный заряд для «Иглы», который точно сработает, а не десяток бесполезных хлопушек, которые только разозлят этих тварей. Нам не нужно много оружия. Нам нужно одно, которое попадет в цель.

Спор был окончен. Решено было сосредоточить все ресурсы на главном оружии. Две маленькие ЭМИ-гранаты, которые им удалось собрать до этого из сгоревших деталей, теперь казались бесценным сокровищем. Их отдали Ивану со строгим наказом: использовать только в самом крайнем случае. Каждая самоделка была штучным товаром, результатом огромного труда, удачи и гениальной смекалки. И права на ошибку у них не было.

Рядом, склонившись над главным детищем – тяжелым, утыканным проводами ЭМИ-зарядом, который должен был уничтожить «Иглу», – спорили Волков и Дмитрий.

– Нам не хватит мощности, если не поднять напряжение на первичной обмотке! – почти кричал Волков, тыча пальцем в схему.

– Если мы его поднимем, конденсаторы не выдержат! Они рванут еще на подходе! – не уступал Дмитрий.

Это был спор двух блестящих умов на краю гибели, и в этом споре, в скрежете металла и искрах сварки, рождалось их единственное наступательное оружие.

Совершенно иная атмосфера царила в старой бытовке, ставшей святилищем Ани и Искры. Здесь пахло сухими травами, дымом можжевельника и едва уловимым, чистым ароматом синих кристаллов. Если в бункере ковали физическое оружие, то здесь создавали защиту для душ.

На грубом деревянном столе лежали не металл и провода, а речные камни, волчьи клыки, совиные перья и осколки сияющего металла повстанцев.

Аня, отрешившись от всего мира, медленно, с максимальной концентрацией, вырезала на каждом плоском камне тот самый новый символ – «колыбельную для стражника». Она не просто царапала камень; казалось, она вкладывала в каждую линию часть своей воли, своей энергии, своей надежды.

Искра, используя знания из «Книги Теней» и советы Дмитрия, оплетала эти камни тонкой медной проволокой, создавая гибридные техно-шаманские устройства. К каждому она привязывала перо совы – для «ясности видения» в хаосе пси-поля, и маленький волчий клык – для «силы духа», чтобы бойцы не поддались страху.

– Дым должен быть правильным, – шептала она, смешивая в чашке толченые травы с пылью от растолченного синего кристалла. – Не просто скрыть, а ослепить их изнутри.

Эта тихая, сосредоточенная работа была не менее важна, чем грохот в кузнице Николая. Это был их щит, сотканный из веры и древних знаний.

Третьим рубежом подготовки стал импровизированный госпиталь в самом защищенном отсеке лесопилки. Здесь не было ни ярости боя, ни мистической тишины. Здесь царил холодный, расчетливый профессионализм тех, кто готовится к худшему.

Людмила Петровна, главврач, с суровым, непроницаемым лицом отдавала четкие, отрывистые команды. Ее цинизм испарился, осталась лишь холодная ярость хирурга на передовой. Она лично стерилизовала скальпели и зажимы над огнем спиртовки, пересчитывала последние ампулы с обезболивающим, рвала на бинты старые, но чистые простыни.

Катя и Валера работали рядом, как единый, слаженный механизм. Они готовили койки, стелили на них все, что могло сойти за матрасы, расставляли банки с чистой водой. Их общие испытания в захваченной больнице сблизили их, научив понимать друг друга без слов.

В какой-то момент в отсек вошла Марфа. В руках она держала корзину, в которой лежали ее последние запасы – несколько банок тушенки и буханка зачерствевшего хлеба.

– Бойцам нужно есть, – коротко сказала она, ставя корзину на стол. В ее голосе не было привычной язвительности, только глухая, почти материнская забота. Здесь, на рубеже милосердия, готовились не атаковать, а спасать.

Ночь перед штурмом была наполнена тихими, пронзительными моментами. Время сжалось, и каждое мгновение приобретало особую ценность.

Лёха, молодой пожарный, нашел Катю, когда она на минуту присела отдохнуть. Он молча протянул ей свой маленький, но тяжелый пожарный топорик с отполированной до блеска рукояткой.

– Если что… он острый, – неловко пробормотал он.

Она взяла его, и на мгновение их пальцы соприкоснулись. Не было ни слов, ни обещаний. Только долгий взгляд, в котором смешались страх за него и щемящая нежность.

Дмитрий подошел к Искре, когда та заканчивала плести последний оберег. Он протянул ей на ладони небольшой, самый чистый и яркий синий кристалл, уже нанизанный на кожаный шнурок.

– Это… для тебя, – сказал он. – Он самый сильный. На всякий случай.

Она приняла подарок, и ее пальцы легко коснулись его руки. Их союз был встречей двух миров, и этот простой дар был его символом.

Иван нашел Аню на проржавевшей крыше цеха. Они стояли рядом, глядя на оранжевое, беззвездное небо, и долго молчали. Тишина между ними говорила больше, чем любые слова.

– Вернись, – наконец просто сказала она, не глядя на него.

– Только после тебя, – так же просто ответил он.

Это не была клятва в любви. Это было признание того, что их судьбы теперь сплетены в один тугой, неразрывный узел.

Холодный, серый рассвет просочился в цех. Штурмовая группа была в сборе. Иван, Бизон, Орлан и еще пятеро самых проверенных бойцов. Морозов проводил последний, короткий инструктаж, его голос был сухим и деловым.

– Действуем быстро. Без самодеятельности. Слушать только Ивана и меня. Ваша задача – доставить заряд и прикрыть Аню. Все остальное – неважно.

Бойцы молча проверяли оружие, поправляли самодельные бронежилеты из кусков металла и старых покрышек. Аня и Искра подошли к ним и раздали заряженные обереги. От камней исходило слабое, уверенное тепло, которое, казалось, успокаивало бешено колотящиеся сердца.

Они стояли перед распахнутыми воротами цеха – небольшой, разношерстный отряд, вооруженный хламом, верой и отчаянием. Они были последней надеждой Колымажска. Сделав глубокий вдох, они шагнули в морозную, оранжевую дымку. Никто не знал, кто из них вернется назад.

Глава 63: Первая Цель: Разведка «Иглы»

Ночь накрыла Колымажск плотным, беззвездным одеялом. В бункере под СТО, превращенном в штаб сопротивления, царила напряженная, густая тишина. Морозов стоял перед небольшой группой, выбранной для самой опасной задачи из всех, что им предстояли. Это была не штурмовая группа, а глаза и уши их отчаянной армии. Разведчики.

В группу вошли лучшие из лучших для этой цели. Орлан, лучший следопыт и лучник «Теней», чье зрение было остро, как у полярной совы, а шаг – бесшумен, как падающий снег. Лис, самый ловкий и незаметный из «Волков», юркий парень, способный просочиться сквозь игольное ушко и слиться с любой тенью. И Тихий, хакер-самоучка, чья задача была не сражаться, а сканировать. Он крепко прижимал к груди громоздкий, но бесценный прибор – самодельный анализатор частот, который они с Волковым собрали из останков военной рации и инопланетных деталей.

Аня подошла к ним и вручила каждому по только что сделанному оберегу. Камни в них были еще теплыми от ее рук.

– Они не сделают вас невидимыми, – предупредила она тихим, серьезным голосом. – Но они скроют ваш страх. Биороботы чуют его, как волки – кровь. Держите разум чистым, не давайте панике овладеть вами.

Иван провожал их до самых ворот лесопилки, его лицо было мрачной, непроницаемой маской. Он молча протянул Лису свой лучший, идеально сбалансированный нож.

– Если что, – глухо сказал он, – не дайтесь им живыми.

Это была не угроза и не приказ. Это была просьба, полная горького понимания. Лис молча кивнул и спрятал нож за поясом.

Троица растворилась в морозной, оранжевой дымке.

Путь к холму, где чернела на фоне неба «Игла», пролегал через мертвую землю. Влияние Кокона здесь ощущалось почти физически. Деревья, покрытые хрупкой, стекловидной корой, стояли как уродливые изваяния в галерее безумного скульптора. Земля была усеяна «плачущими кристаллами», которые сочились едкой, шипящей жижей, отравляя снег вокруг.

Орлан вел их, ступая с нечеловеческой осторожностью. Его глаза читали эту проклятую землю, как открытую книгу. Он видел то, чего обычный человек никогда бы не заметил: едва заметные вмятины на насте от тяжелых, трехпалых лап биороботов, радужные разводы на снегу от капель едкой слизи, оставленной мутантами. Лис двигался за ним, как его вторая тень, повторяя каждое движение, сливаясь с местностью. Тихий, самый неуклюжий из них, постоянно спотыкался, но мертвой хваткой вцепился в свой драгоценный прибор.

В какой-то момент, перелезая через поваленное дерево, он случайно задел ногой небольшой, почти скрытый под снегом «плачущий кристалл». Тот мгновенно отреагировал, с шипением выпустив облачко ядовито-зеленого пара. Орлан, чья реакция была молниеносной, рывком оттащил его назад за секунду до того, как пар коснулся бы его сапога. Тихий с ужасом посмотрел на то место, где он только что стоял: снег там почернел и задымился. Опасность была повсюду, и она не прощала ошибок.

Через час изматывающего пути они добрались до подножия холма и заняли позицию в густых зарослях замерзшего кустарника, чьи ветви царапали лицо. Перед ними, в сотне метров, открывался вид на цель.

«Игла» была не просто старой опорой ЛЭП. Она изменилась до неузнаваемости. Ее металлическая, решетчатая конструкция была густо опутана толстыми, черными, органически выглядящими кабелями, которые слабо пульсировали в такт гулу Кокона и уходили глубоко в промерзшую землю. На самой вершине опоры медленно, беззвучно вращалось странное устройство, похожее на раскрывшийся хищный цветок, испуская едва видимое оранжевое марево. Это и было пси-поле, их «сторожевой пес».

Вокруг основания «Иглы» двигались патрули. Это была не хаотичная стая мутантов, а четкая, эшелонированная система обороны. Тихий ужас охватил разведчиков. Они увидели как минимум три типа охраны. «Гончие» – быстрые, похожие на скелеты борзых биороботы, которые рыскали по периметру, постоянно принюхиваясь к воздуху. «Часовые» – медлительные, тяжело бронированные гуманоиды с кристаллическими лезвиями вместо рук. Они стояли на ключевых точках, как неживые статуи, но разведчики знали, что их реакция будет мгновенной. И самое страшное – «Наблюдатели». Летающие, похожие на гигантских металлических стрекоз дроны, которые бесшумно барражировали над холмом, методично сканируя местность длинными, красными лучами.

Лис, прильнув к биноклю, прошептал в рацию:

– Вижу два типа гуманоидов. Одни быстрые, "гончие", как мы их назвали. А вторые… "Часовые". Медленные, тяжело бронированные. Я не вижу у них никакого стрелкового оружия. Только эти лезвия. Похоже, их задача – ближний бой, как у гладиаторов. Они – живой щит и меч генератора. А за дальний бой отвечают летающие "Наблюдатели". Если мы сможем отвлечь "Наблюдателей", то к "Игле" можно подобраться вплотную.

Пока Орлан и Лис, используя бинокль и свою феноменальную память, составляли карту маршрутов патрулирования и искали «мертвые зоны», Тихий, дрожащими от холода и страха пальцами, активировал свой анализатор. Прибор издал тихий, пронзительный писк, и Тихий, выругавшись шепотом, лихорадочно зажал динамик пальцем.

На маленьком, тусклом экране побежали зеленые строчки данных.

– Поле нестабильно… – прошептал он в рацию, которую держал у самых губ, его голос был едва слышен. – У него есть циклы… Волков был прав, это подзарядка. Судя по всему, основное ядро генератора работает импульсами. Примерно каждые пять минут оно накапливает энергию. А затем, на три секунды, переключает контуры, чтобы сбросить излишки в землю. Эти три секунды – время переключения, когда пси-защита падает почти до нуля. Это наше окно. Только три секунды.

В этот самый момент один из летающих «Наблюдателей», до этого плавно двигавшийся по своей траектории, резко изменил курс и полетел прямо в их сторону. Его красный, всевидящий луч начал методично прочесывать склон, приближаясь к их укрытию.

– Замри! – прошипел Орлан.

Все трое вжались в мерзлую землю, не смея дышать, не смея даже моргнуть. Амулеты на их шеях ощутимо потеплели, словно пытаясь скрыть всплеск адреналина, который сейчас зашкаливал в их крови. Красный луч скользнул по веткам кустарника, прошел буквально в метре над головой Лиса, на мгновение осветив его расширенные от ужаса глаза, задержался на долю секунды, словно что-то почувствовав… и двинулся дальше. Дрон их не заметил.

Они лежали не двигаясь еще целую минуту, прежде чем позволили себе выдохнуть. Этот выдох превратился в облачко пара, которое тут же растаяло в морозном воздухе. Тихий, который не отрываясь смотрел на свой анализатор, понял, что произошло.

– Окно… – прошептал он, показывая замершие на мгновение цифры на экране. – Мы попали в трехсекундное "окно".

Он понял, в чем дело. Амулеты на их шеях лишь слабо маскировали их эмоциональный фон, делая его похожим на фоновый шум. Но в тот самый момент, когда пси-поле генератора вошло в свой минимум, этой маскировки хватило. Для сканера дрона, настроенного на поиск резких всплесков адреналина и страха, они на эти три секунды просто исчезли, их аура полностью слилась с холодным спокойствием замерзшей земли. Их спасла не слепая удача. Их спасли точный расчет Волкова, древняя магия Искры и три драгоценные секунды, в которые они уложились.

Получив всю возможную информацию – маршруты патрулей, цикличность пси-поля, расположение «часовых» и точное время «окна уязвимости», – группа начала отход. Они возвращались другой тропой, еще более опасной и длинной, чтобы не навести на свой след.

На лесопилку они вернулись, когда оранжевое небо на востоке начало светлеть, обещая еще один безрадостный день. Они были измучены, насквозь промерзшие, но живые. И они принесли бесценные данные.

В бункере их уже ждал весь «военный совет». Тихий, игнорируя усталость, выложил свои расчеты на стол. Орлан и Лис нанесли на карту точные маршруты патрулей и те немногие «мертвые зоны», которые им удалось обнаружить между секторами обзора «Наблюдателей». Картина вырисовывалась удручающая.

– Они ждут нас, – подвел итог Лис своим тихим, бесцветным голосом. – Это не просто охрана. Это идеально выстроенная ловушка.

Информация была собрана. Саспенс достиг своего пика. Теперь они знали, насколько силен враг и насколько ничтожны их шансы. Но отступать было уже некуда. План штурма начал обретать свои кровавые, реальные черты.

Глава 64: Семёнов Наносит Удар: Превентивная Атака

Ночь перед штурмом была наполнена ложным затишьем. На лесопилке, ставшей военным лагерем, царила сосредоточенная, деловитая суета. Штурмовая группа во главе с Иваном и Морозовым в последний раз проверяла оружие и снаряжение. В воздухе висело напряжение, но это было напряжение сжатой пружины, готовой распрямиться. Все их мысли, все надежды были устремлены на «Иглу». Они были так сфокусированы на своей цели, что не заметили, как тень подкралась к ним со спины.

В это же время в другом конце замерзшего города, в пыльном кабинете захваченного отделения милиции, стоял начальник Семёнов. Он не смотрел в бинокль и не слушал донесения. Он просто стоял у окна, глядя в сторону лесопилки, и на его сером, почти лишенном эмоций лице медленно расползалась хищная, понимающая ухмылка. Ему не нужны были шпионы. Его улучшенное восприятие, дар Империи, позволяло ему чувствовать концентрацию воли, страха и надежды. Эмоциональный фон, исходящий от лесопилки, был для него подобен яркому маяку в ночи. Они что-то задумали. Что-то дерзкое.

Он не знал их точного плана, но он знал, что они готовятся нанести удар. И он чувствовал, откуда исходит эта уверенность – от другого их актива, погребенного под руинами, но чье голодное, мстительное сознание уже снова тянулось к свету, как ядовитый гриб. Под руинами обрушенной башни слабо пульсировало сознание Серого. Его раздробленная плоть, питаемая черной энергией кристалла, который он носил в себе, срасталась с нечеловеческой скоростью, и его хаотичные, мстительные мысли, как в мутной воде, отражали обрывки планов тех, с кем он когда-то был рядом. Этой информации было достаточно.

Но Семёнов полагался не только на новые чувства. Он был человеком советской закалки, бывшим начальником милиции, знавшим свой город не только по улицам, но и по подземельям. Его память, дотошная и въедливая, хранила планы гражданской обороны, схемы коммуникаций, расположения бункеров. И сейчас его человеческие знания наложились на инопланетное восприятие. Он чувствовал концентрацию энергии в районе старого СТО, и его память тут же подсказала: бункер ГО. А значит – и старые, давно списанные, но существующие коммуникации.

Его новые чувства не просто подсказывали направление, они позволяли ему "видеть" пустоты под землей, ощущать потоки воздуха в заваленных шахтах. Он нашел не "забытый" тоннель. Он нашел известную ему по старым планам, но недооцененную другими уязвимость, точно определив ее местоположение благодаря своему нечеловеческому чутью.

Он обернулся. В тенях за его спиной беззвучно стояли трое. Их массивные, покрытые хитином фигуры едва помещались в дверном проеме. «Преторианцы». Элитные биороботы, его личная гвардия, подарок от новых хозяев. Семёнов отдал тихий, почти беззвучный приказ, который они восприняли мгновенно. Цель – не крепость. Цель – сердце.

Атака началась внезапно, без предупреждения и не там, где ее ждали. Удар был нанесен по СТО Николая. Расчет Семёнова был холоден и безупречен: на лесопилке – мускулы, расходный материал. В бункере под СТО – мозг операции, их ученые, их медики, и, самое главное, их уникальное сокровище – генератор ГКЧ-7М.

Первая волна была отвлекающим маневром. Несколько десятков быстрых «гончих» хлынули на СТО со стороны реки. Николай, который как раз проверял посты, первым поднял тревогу.

– К бою! Прорвались!

Несколько бойцов, оставленных для охраны, заняли позиции у окон и на крыше гаража. Завязался бой. Огонь самодельных ружей, крики, рычание мутантов – все это создавало какофонию, которая полностью поглотила внимание защитников. Они думали, что это обычный, хаотичный набег. Они ошибались.

Пока на поверхности гремел бой, элитная группа – трое «преторианцев» и сам Семёнов – двигалась под землей. Они использовали старый вентиляционный тоннель, который Семёнов помнил по архивным схемам и чье точное расположение он определил своими новыми чувствами. Тяжелая решетка, преграждавшая выход, была сорвана с петель одним движением бронированной руки.

Внутри бункера начался ад. «Преторианцы» были не безмозглыми мутантами. Они двигались как слаженный отряд спецназа – быстро, бесшумно, безжалостно. Их целью были не раненые, лежавшие в отсеке госпиталя, а сердце бункера – лаборатория.

Санитар Валера первым столкнулся с ними в узком коридоре. Он, не раздумывая, бросился наперерез, пытаясь выиграть хоть несколько секунд. Его огромное тело и звериная сила позволили ему сбить с ног одного из монстров, но второй «преторианец» нанес короткий, точный удар кристаллическим лезвием, распоров Валере бок. Бывший зэк рухнул на пол, захлебываясь кровью.

Дмитрий и Искра услышали шум и крик. Когда дверь в их лабораторию слетела с петель, они оказались лицом к лицу с кошмаром.

Семёнов вошел в отсек с генератором последним, с видом хозяина. Он с нескрываемым интересом оглядел пульсирующий синий кристалл и сложную аппаратуру вокруг него.

– Какая прелесть, – его голос был ровным и почти безразличным. – Вы проделали за нас всю грязную работу. Теперь это послужит Империи.

Он отдал приказ «преторианцам» захватить оборудование. Один из них протянул свою когтистую лапу к панели управления.

В этот момент Дмитрий, чей страх сменился ледяной яростью ученого, у которого пытаются отнять дело всей его жизни, совершил отчаянный поступок. Он схватил тяжелый гаечный ключ и с криком швырнул его в главный силовой щиток на стене. Затем, не раздумывая, он бросился к самому генератору и замкнул несколько контактов, которые, как он знал, приведут к неконтролируемому выбросу энергии.

– Искра, назад! – успел крикнуть он.

Когда Дмитрий, не раздумывая, бросился к самому генератору и замкнул контакты, произошел не взрыв, а нечто иное. Мощная, беззвучная волна чистого синего света хлынула из кристалла.

Синий свет не обжигал. Он проникал внутрь Семёнова, вызывая резонансный сбой в кристаллических ретрансляторах, которые Империя вживила прямо в его нервную систему, заменив синапсы. Эти ретрансляторы обеспечивали его связь с коллективным разумом и управляли его биоулучшениями. Сейчас же они, столкнувшись с чужеродной, "вирусной" частотой Повстанцев, вошли в штопор, посылая в его мозг миллионы ложных, хаотичных сигналов. Это было похоже на DoS-атаку на его душу.

Он не закричал от боли. Его тело пронзила крупная, судорожная дрожь. Свет в его глазах на мгновение погас, сменившись цифровыми помехами. Впервые за долгое время он почувствовал, как обрывается его связь с Империей, и на долю секунды его захлестнул давно забытый, первобытный ужас смертного человека.

Кристаллические наросты на его коже потускнели и покрылись сетью мелких, светящихся трещин. Из-под воротника его формы пошла тонкая струйка черного дыма, пахнущего озоном и паленой органикой. Его тело переживало системный шок.

Но уже через мгновение началась аварийная перезагрузка. Потрескавшиеся кристаллы снова начали тускло светиться, вытягивая энергию из его собственного тела, чтобы восстановить поврежденные цепи.

…Иван, чье сердце оборвалось, понял все без слов.

– Ловушка! – взревел он. – Нас обманули! За мной!

Семёнов, чья система только что завершила экстренную перезагрузку, отдал приказ к отступлению не голосом, а резким, почти судорожным ментальным импульсом. Его движения были механическими, лишенными прежней хищной плавности. Когда он повернулся, чтобы уйти, из его рта вырвалось не облачко пара, а струйка черного, едкого дыма. Его речь, если бы он попытался заговорить, превратилась бы в набор цифровых помех и скрежета.

Глава 65: Отбитый Удар и Потерянная Бдительность

Иван и его отряд ворвались в бункер СТО, когда бой был в самом разгаре. Это была не тактическая перестрелка, а яростная, первобытная свалка в узких, бетонных коридорах. Николай и его ребята, отступившие с поверхности, отчаянно сдерживали натиск «гончих» у главного входа, в то время как в глубине бункера гремела сталь и раздавались нечеловеческие, гортанные рыки.

Иван, не раздумывая, бросился в сторону лаборатории, откуда доносились звуки боя. Он увидел, как Бизон, работая как живой таран, своим телом сдерживает одного из «преторианцев», в то время как Орлан пытается поразить второго стрелой в уязвимое сочленение на шее. Но стрелы отскакивали от хитиновой брони, не причиняя вреда.

«Преторианцы» были кошмаром. Быстрые, невероятно сильные и абсолютно безмолвные. Они не кричали и не рычали. Они просто убивали – эффективно, методично, с холодной точностью машин. Иван, используя свою ловкость, проскользнул мимо дерущихся и увидел Семёнова, который с ледяным спокойствием направлялся к выходу.

– Семёнов! – взревел Иван, бросаясь на него.

Семёнов, чье тело все еще восстанавливалось после системного шока, а кристаллы на коже едва заметно мерцали, принял мгновенное, расчетливое решение. Он не собирался ввязываться в затяжную бойню. Его протокол требовал отступления.

Он отдал короткий, беззвучный, ментальный приказ. «Преторианец», сражавшийся с Бизоном, резко отшвырнул его в сторону, словно тот был тряпичной куклой. Затем он разбил ребром ладони небольшую капсулу на своем поясе. Из нее с шипением вырвался густой, едкий, черный дым, который мгновенно заполнил коридор, разъедая глаза и забивая легкие.

Под прикрытием этой завесы враги начали отступать. Один из «преторианцев» подхватил своего товарища, чьи системы были повреждены синим светом и который двигался с трудом, и они, прикрывая Семёнова, отступили тем же путем, которым пришли – через темный пролом в стене. Они исчезли так же внезапно и бесшумно, как и появились, оставив после себя только хаос, разрушение и едкую вонь.

Когда дым рассеялся, наступила тишина, нарушаемая лишь стонами раненых и отчаянным кашлем. Бой был окончен. Иван бросился к лаборатории, и то, что он увидел, заставило его сердце сжаться в ледяной комок.

Картина была удручающей. Двое из охранников Николая были мертвы. Санитар Валера лежал у стены в луже крови, его бок был вспорот страшным ударом, но он был жив – Катя уже зажимала рану тряпками, ее лицо было белым от ужаса. Искореженный, почерневший генератор ГКЧ-7М был мертв, его синий кристалл больше не светился. Рядом с ним, на полу, лежал Дмитрий. Он был без сознания, его одежда и волосы дымились от страшных энергетических ожогов. Искра стояла над ним на коленях, пытаясь нащупать пульс.

Людмила Петровна, которую позвали из госпиталя, быстро осмотрела Дмитрия.

– Жив, – коротко бросила она, но в ее голосе не было облегчения. – Тяжелые ожоги, внутренняя контузия от энергетического удара. Без сознания. Сколько он будет в таком состоянии – одному богу известно. Если вообще придет в себя.

Он был выведен из строя. Их главный мозг, их единственная надежда на понимание вражеских технологий, был потерян в самый критический момент.

В разгромленном, пахнущем гарью и кровью бункере собрался экстренный совет. Морозов, Иван, Аня и Николай стояли у тела погибшего бойца. На их лицах была смесь гнева, горя и мрачной, свинцовой решимости.

– Мы не можем идти на «Иглу» сейчас! – сказал Николай, его голос был хриплым. Он обвел рукой разгром. – Мы ослаблены, Дмитрий без сознания, генератора нет. Мы должны укрепить оборону, перегруппироваться, позаботиться о раненых.

– Нет! – резко, почти зло, обрубил его Морозов. Он ткнул пальцем в сторону пролома, откуда ушел враг. – Ты не понимаешь. Именно этого он и хотел! Заставить нас сомневаться. Заставить нас бояться. Запереться здесь и ждать, пока «Очиститель» нас всех поджарит. Эта атака была психологическим ударом, Николай! Он хотел выбить нас из колеи, и у него получилось. Промедление сейчас – это смерть. Мы должны идти. Сейчас же. Пока они думают, что мы деморализованы и будем зализывать раны.

Иван, чья злость требовала немедленного выхода, поддержал полковника.

– Он ударил по нашему дому. Он ранил наших людей, – прорычал он. – Мы ответим. Идем сегодня. Прямо сейчас.

Решение было принято. Штурм «Иглы» состоится, несмотря ни на что. Но атмосфера подготовки кардинально изменилась. Вместо холодной, расчетливой работы началась лихорадочная, озлобленная спешка. Нужно было срочно перераспределить силы, учесть новые потери, залатать дыры в обороне.

Волков, теперь единственный «технарь» на ногах, был на пределе. Он чувствовал себя так, словно его бросили в одиночку тушить пожар с одним ведром воды. Дмитрий, его единственный равный по интеллекту товарищ, лежал при смерти. Вся ответственность за сложнейшее инопланетное устройство легла на него одного. Это не та ситуация, когда можно было спокойно сесть и все перепроверить. Он работал на адреналине и остром, как осколок стекла, чувстве вины, а это худшие советчики для инженера.

Подгоняемый криками Морозова, работая в состоянии крайнего стресса и усталости, он вводил финальные параметры. Его палец на мгновение дрогнул, когда он выставлял частоту резонансного импульса на самодельном программаторе. В расчетах Дмитрия стояло значение "7.772 МГц". Но в спешке, в полумраке мастерской, его уставший мозг не заметил последнюю, едва заметную "двойку", написанную на самом краю листка. Он увидел "7.77". Тихий, стоявший рядом с анализатором, мог лишь подтвердить, что приборы показывают именно то значение, которое ввел капитан. Он доверял Волкову как авторитету и не мог знать о фатальной ошибке. Эта разница, ничтожная, в две тысячные мегагерца, была меньше погрешности любого земного прибора, но для технологии, построенной на абсолютной гармонии, это была пропасть. Ошибка была совершена. Он не заметил свою ошибку. Никто не заметил. Заряд был готов.

Штурмовая группа, наспех собранная, с горящими от праведной ярости глазами, готовилась к выходу. Они отбили атаку. Они защитили свой дом. Но они проиграли в тактике. Враг заставил их понести потери, раскрыть часть своих сил и, что самое страшное, – начать спешить. Они шли на штурм, движимые не только планом, но и слепой жаждой мести. И эта потерянная бдительность, воплощенная в одной неверной цифре, может стоить им очень дорого.

Глава 66: Ночь Перед Штурмом: Затишье и Клятвы

Последние часы перед рассветом были самыми тяжелыми. Оранжевое, больное свечение Кокона сочилось сквозь грязные окна лесопилки, окрашивая все в нереальные, тревожные тона. Шум в мастерской Николая стих. ЭМИ-заряд, похожий на уродливого, ощетинившегося проводами идола, лежал на столе, законченный и смертоносный. Все физические приготовления были завершены. Начались приготовления иного рода – те, что происходят в душе, когда стоишь на пороге небытия.

В огромном цеху воцарилась густая, почти осязаемая тишина. Бойцы штурмовой группы не спали. Каждый нашел себе занятие – мелкое, почти ритуальное, чтобы занять руки и отогнать мысли, липкие, как смола. Бизон, усевшись на корточки в углу, молча и методично точил свой кистень о бетонный пол. Скрежет металла о камень был единственным громким звуком, и он рваными, монотонными волнами расходился по застывшему помещению. Бизон не смотрел ни на кого, его взгляд был устремлен в одну точку. Так он превращал свой страх в холодную, тяжелую ярость, которую завтра обрушит на врага.

Гроза сидела поодаль, на старом ящике, и туго перематывала рукоятку своего ножа свежей черной изолентой. Ее движения были точными и резкими, словно она уже вонзала лезвие в хитиновую плоть. Рядом с ней, прислоненная к стене, лежала выцветшая фотография ее погибшего брата. Она не плакала, ее лицо было стальной маской. Это была не просто битва за выживание. Это была ее личная вендетта.

Лис, обычно юркий и неуловимый, как ртуть, сидел неподвижно, слившись с тенями. Он перебирал в руках истертую колоду игральных карт, но не тасовал их. Он просто смотрел на картинки королей и валетов, словно прощаясь с тем старым, простым миром, где эти игры еще имели смысл, где ловкость рук была нужна, чтобы стащить кошелек, а не чтобы увернуться от кристального лезвия.

Никто не говорил о штурме. Разговоры либо отсутствовали, либо касались самых простых вещей: «передай воды», «есть еще табак?». Это было коллективное безмолвие, затишье, которое давило сильнее любого крика.

Морозов проводил последний, короткий инструктаж, его голос был сухим и деловым. Он ткнул пальцем в нарисованную на куске картона схему холма.

– "Молот", вы бьете с востока. Там склон пологий, открытый – идеальное место для лобовой атаки и максимального шума. Ваша задача – ярость, огонь и хаос. Стяните на себя все, что движется, особенно летающих "Наблюдателей". Мы же, "Скальпель", идем с запада. Там склон крутой, скалистый, с оврагами. "Наблюдателям" труднее его просматривать, а тяжелым "Часовым" – патрулировать. Враг наверняка считает его менее вероятным для штурма. В этом наше преимущество. Но и наш риск – если нас заметят, укрыться будет негде. Действуем быстро. Без самодеятельности. Слушать только Ивана и меня.

В углу, выделенном под «штаб», Морозов, следуя старой военной традиции, разложил на столе несколько вырванных из тетради листков и огрызки карандашей.

– Кто хочет – напишите. На всякий случай, – сказал он сухо, по-деловому, но в его взгляде застыла тень всех тех войн, которые он уже пережил. Он сам первым взял листок и написал не сентиментальное письмо, а короткий, четкий рапорт: «Группа предприняла попытку уничтожить объект "Игла". Командир полковник Морозов». Это было его завещание, его последний отчет перед лицом вечности.

Николай, хозяин СТО, криво усмехнулся, но тоже взял листок. Он долго смотрел на него, а затем вместо слов начал рисовать грубую схему двигателя от «Урала». Подписал внизу: «Если найдете – скажите сыну, что карбюратор надо чистить спиртом, а не бензином. Он поймет». Это было его последнее наставление, его способ передать сыну не любовь, а знание, которое было дороже любых слов.

Лёха, молодой пожарный, нацарапал на клочке бумаги всего одно слово – «Катя» – и, аккуратно сложив, спрятал в нагрудный карман. Это был его талисман и его клятва. В эти минуты листки бумаги в грубых, мозолистых руках казались тяжелее оружия.

В то же время в разных концах цеха проходили два других, совершенно разных, но по сути одинаковых ритуала. Аня и Искра сидели на полу, в кругу из речных камней. Они не молились о победе. Аня, закрыв глаза, тихо напевала мелодию – ту самую «колыбельную», которую она будет использовать, чтобы усыпить пси-поле «Иглы». Она не репетировала – она пыталась почувствовать «Иглу» на расстоянии, настроиться на ее «дыхание». Искра рядом с ней жгла пучки полыни, дым от которой, по поверью, давал «ясность разума».

А в другом углу, сгорбившись над ЭМИ-зарядом, сидел капитан Волков. Его лицо было освещено холодным светом ноутбука. Он тоже проводил свой ритуал. Его молитвой были цифры и формулы. Он в третий, в четвертый раз прогонял симуляцию, проверяя расчеты. После ранения Дмитрия вся ответственность легла на него, и он шептал свою клятву ученого: «Только бы я не ошибся. Только бы я все учел».

Два ритуала, две молитвы на разных языках, обращенные к разным богам, но рожденные из одного источника – отчаянной надежды на то, что их хрупкий мир доживет до рассвета.

Иван нашел Аню на проржавевшей крыше цеха. Он уже был там, смотрел на далекое, зловещее оранжевое свечение, исходящее от холма с «Иглой». Он не выглядел как герой или лидер банды. Он выглядел как очень уставший парень, на чьи плечи свалился неподъемный груз.

Аня подошла бесшумно и стала рядом. Они долго молчали, просто стоя плечом к плечу под небом, в котором не было звезд. Это молчание было знаком полного доверия.

– Знаешь, о чем я сейчас думаю? – наконец сказал Иван, не глядя на нее. – Не о битве. А о том, что после всего этого хотелось бы просто посидеть у реки. У настоящей. Чтобы она не светилась этой дрянью.

– Река помнит, – тихо ответила Аня. – Она дождется.

Иван повернулся к ней, и в его голосе впервые за долгое время проскользнула настоящая, мальчишеская уязвимость, которую он так старательно прятал под маской лидера.

– А если не дождется? Если мы… – он запнулся, отвел взгляд, словно устыдившись своих слов. – Аня, мне страшно не сдохнуть. Это как-то… просто. Мне страшно, что все это было зря. Что мы тут грыземся, умираем, а в итоге – пшик.

Она встретила его взгляд. В ее глазах не было жалости, только спокойная, древняя сила.

– Ничего не бывает зря, Иван. Даже упавший лист меняет лес. Мы уже его изменили.

Она протянула ему маленький, гладкий речной камень, который все это время сжимала в ладони.

– Это из Колымажки. С того места, где мы впервые говорили. Он помнит, какой она была.

Иван взял камень. Он был теплым от ее руки. Он неловко сжал его в кулаке, потом хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Вместо этого он просто коротко, почти незаметно, коснулся ее руки своими пальцами. Всего на мгновение. Этот жест, неуклюжий и быстрый, сказал больше, чем любые клятвы.

– Я верну его. Когда все закончится, я верну его на то же место, – наконец выдавил он.

Аня едва заметно улыбнулась.

– Мы вернем. Вместе.

В этом простом слове, произнесенном на холодной крыше под оранжевым небом, была вся их клятва. Обещание не вечной любви, а будущего. Обещание, которое им еще предстояло отвоевать у вселенной.

Глава 67: Начало Конца Кокона: Атака на «Иглу»

Мрачный, оранжевый рассвет не принес тепла. Он лишь подчеркнул холод стали и решимость в глазах тех, кто собрался у замерзшего ручья на окраине города. Это был последний рубеж. Дальше – только холм, увенчанный черным скелетом «Иглы», и почти неминуемая смерть. Воздух был неподвижен, но казался наэлектризованным, густым от невысказанных прощаний и сжатой, как пружина, воли.

Две группы стояли порознь, как два разных инструмента в одном безумном оркестре. Группа отвлечения, которую Морозов прозвал «Молотом», состояла из Николая, Бизона, Грозы и еще пятерых самых отчаянных бойцов. Их задача была проста и самоубийственна: атаковать «Иглу» в лоб, с восточного, самого открытого склона, и стянуть на себя всю ярость охраны. Николай молча проверял запалы на «коктейлях Молотова», его обожженные руки двигались с привычной точностью. Бизон перехватил поудобнее свой кистень, тяжело дыша и выпуская облака пара. Лишь Гроза смотрела на далекую цель с хищной, предвкушающей улыбкой.

В тени деревьев застыла штурмовая группа, «Скальпель». Иван, Аня, Морозов и Лис. Их задачей было под прикрытием шума проникнуть к основанию генератора с запада. Точность, скрытность, расчет.

Морозов посмотрел на свои старые командирские часы. Стрелки, казалось, ползли по циферблату с мучительной медлительностью.

– Пять минут. Ровно в 05:30 «Молот» начинает. У вас, – он повернулся к Ивану, его взгляд был тверд, как лед, – будет не больше десяти минут, чтобы добраться до цели, пока они не поймут, что это отвлекающий маневр. Идем.

Иван и Николай обменялись последним коротким, понимающим взглядом. Никаких слов не нужно. Все было сказано в ту долгую ночь. Группы разошлись, растворяясь в утренней дымке.

Ровно в 05:30 тишину разорвал рев. Это Бизон издал свой дикий, первобытный клич. Вслед за ним в небо взмыла бутылка с зажигательной смесью, брошенная рукой Николая. Она огненной кометой прочертила дугу и с глухим звоном разбилась о ближайшего «Часового». Бронированный биоробот мгновенно вспыхнул, как промасленная тряпка, и издал протяжный, нечеловеческий вой, который эхом прокатился по замерзшей тайге.

Это был сигнал.

Начался ад. «Молот» открыл шквальный, беспорядочный огонь из самодельных ружей, создавая как можно больше шума. Бизон, рыча, несся вперед, работая как живой таран, и его кистень со свистом дробил хитиновые панцири «гончих», которые стаей бросились на него. Гроза, прикрываясь стволом толстой сосны, методично метала ножи, целясь в уязвимые сочленения биороботов. Как и рассчитывал Морозов, почти вся охрана развернулась и хлынула на восточный склон. Летающие «Наблюдатели» тоже изменили курс, их красные лучи начали лихорадочно прощупывать поле боя.

Гроза видела, как один из их бойцов, молодой парень по кличке Штык, оступился на мерзлой земле. Он не успел даже вскрикнуть – две «гончие» были на нем в тот же миг, разрывая на части. Лицо Грозы на долю секунды исказилось, превратившись в маску чистой ненависти. Она не отвела взгляд. Она заставила себя смотреть, впечатывая эту картину в память. Ее следующий бросок ножа был не просто выверенным. Он был яростным. Лезвие с отвратительным хрустом вошло в глазницу одной из тварей, убивших Штыка. Ее задача была не победить. Ее задача была заставить их заплатить за каждую секунду, купленную кровью ее товарищей.

В тот же миг, как на востоке раздался рев, Иван дал знак. «Скальпель» начал движение. Они скользили по западному склону, как тени, перебегая от камня к поваленному дереву. Лис шел впереди, его тело, казалось, не имело веса. Он указывал путь, который они заучили по карте разведки.

Они почти достигли середины склона, когда наткнулись на патруль. Двое «часовых», не успевших уйти на шум, перекрывали узкий проход между скалами. Времени на обход не было. Морозов, не говоря ни слова, подал знак. Он и Иван атаковали одновременно.

Иван, используя свою звериную ловкость, нырнул под неуклюжий, но смертоносный удар кристального лезвия и, оказавшись вплотную к монстру, вонзил свой нож в незащищенное сочленение под «мышкой». Биоробот дернулся, и из раны брызнула густая, черная жидкость. В это же мгновение Морозов, не тратя патронов, ударил второго прикладом автомата в «колено», заставляя его потерять равновесие, и добил точным выстрелом из пистолета с самодельным глушителем. Хлопок прозвучал не громче, чем треснувшая на морозе ветка. Бой длился не более пяти секунд. Быстро, тихо, безжалостно.

Аня все это время стояла чуть позади, ее рука лежала на амулете, глаза были закрыты. Она не была бойцом. Ее битва шла на ином уровне. Она чувствовала всплески адреналина Ивана и Морозова и силой воли «гасила» их, растворяя в общем фоне ярости и боли, что рекой лились с восточного склона. Она была их ментальным щитом, их невидимым покровом.

Они достигли цели. Основание «Иглы» было почти беззащитно – основная охрана действительно была отвлечена. Но здесь их ждал другой враг. Пси-поле. Воздух дрожал и вибрировал, вызывая тошноту. Ивану казалось, что тысячи голосов шепчут прямо ему в мозг, обещая покой и забвение. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– У нас две минуты, пока «Наблюдатели» не вернутся! – прорычал Морозов, его лицо было бледным от напряжения. – Аня, сейчас! Иван, Лис – прикрывайте ее! Я готовлю заряд!

Аня сделала шаг вперед, выходя на открытое, промерзшее пространство. Она опустилась на колени прямо перед толстыми, черными, органически выглядящими кабелями, которые пульсировали в такт гулу Кокона. Она закрыла глаза, достала из-за пазухи оберег с новым символом и, игнорируя давящий на сознание гул, начала тихо напевать.

Это была «колыбельная». Древняя, тягучая мелодия ее народа, лишенная слов, состоящая лишь из гортанных, вибрирующих звуков.

Эхо "Иглы"

Глава 68: Три секунды тишины

Воздух у подножия «Иглы» был густым и тяжелым, как ртуть. Он вибрировал от низкого, давящего на барабанные перепонки гула, который, казалось, исходил не от самой опоры ЛЭП, а от самой земли, от промерзшего, больного неба. В этом гуле тонули далекие, глухие хлопки выстрелов и обрывки яростных криков – это группа «Молот» на восточном склоне вгрызалась в оборону врага, покупая им эти драгоценные мгновения.

Аня стояла на коленях в десяти метрах от пульсирующих черных кабелей. Ее глаза были закрыты, лицо, бледное в оранжевом свечении, было отрешенным и спокойным. С ее губ срывалась тихая, гортанная, тягучая мелодия. Это была не песня, а скорее ритмичное дыхание, попытка поймать волну этого места, настроиться на его чуждую, губительную частоту.

Именно тогда это случилось.

Раздался скрежет металла о мерзлую землю, пронзительный и громкий. Один из «Часовых», до этого стоявший неподвижно, как уродливое изваяние, медленно повернул свою голову. Его пустые, лишенные зрачков глазницы сфокусировались на поющей девушке. Машина распознала угрозу. Монстр сделал первый, тяжелый, неотвратимый шаг. На его огромном кристаллическом лезвии, поднятом, как флаг, застыла темная кровь Штыка – мрачное напоминание о цене, которую уже заплатили за эту атаку.

Иван увидел это, и ледяная змея ужаса проползла по его позвоночнику. «Только не её. Кого угодно, только не её… Он идет к ней…»

Тактика, план, приказ Морозова – все это испарилось в один миг, сожженное вспышкой первобытной ярости. Не думая, не взвешивая шансы, Иван с диким криком сорвался с места. Его рывок был отчаянной попыткой отвлечь, переключить внимание машины на себя. Он подлетел к монстру сбоку и нанес удар ножом в закованный в хитин торс.

Раздался визгливый скрежет. Сноп ледяных искр брызнул во все стороны, нож едва не вырвало из руки. Лезвие оставило на броне лишь едва заметную царапину.

«Часовой» отреагировал с безразличной, оскорбительной эффективностью. Он даже не удостоил Ивана ударом своего основного оружия. Он просто отшвырнул его в сторону мощным, отметающим толчком свободной руки, как отбрасывают надоедливую собаку.

Иван отлетел на несколько метров и тяжело рухнул на землю, больно ударившись плечом о покрытый инеем валун. Воздух вышибло из легких. Он за хрипел, пытаясь вдохнуть, и беспомощно смотрел, как монстр, даже не замедлившись, сделал второй шаг к Ане. Третий. Он был уже совсем близко.

Огромное кристаллическое лезвие медленно поползло вверх, занесенное для последнего, рубящего удара. На секунду в его гладкой, отполированной поверхности отразилось бледное, безмятежное лицо Ани.

Именно в этот момент ее песня достигла своего пика. Ее голос не дрогнул от страха. Наоборот, он обрел новую, пронзительную, хрустальную чистоту и силу. Она нашла нужную ноту.

Произошло нечто невообразимое. Пси-поле не взорвалось и не отключилось. Оно вошло в резонанс. Воздух зазвенел, как натянутая до предела гитарная струна. Низкий гул «Иглы» сменился оглушающим, высокочастотным визгом, который проникал, казалось, прямо в мозг.

Сложные биомеханические системы «Часового» не выдержали этого всплеска. Его движения стали рваными, судорожными. Занесенное для удара лезвие замерло в воздухе. Свет в его глазницах дико замерцал и на мгновение погас. Монстр застыл в неестественной позе, полностью парализованный. И визг оборвался.

Наступила тишина. Не акустическая – далекий бой все еще был слышен, – а ментальная. Давящее, сводящее с ума пси-поле исчезло, растворилось. Три секунды абсолютной, блаженной тишины.

Лис не ждал ни мгновения. Он не анализировал. Он действовал.

В ту самую бесконечную, звенящую секунду, когда монстр замер, он бесшумной тенью сорвался с места. Это был удар, который не повторить. Шанс один на миллион. Лис не просто ударил – он вложил в движение всю свою звериную интуицию, весь опыт вора-карманника, способного нащупать бумажник сквозь толстую ткань. Используя закованную в хитин ногу застывшего монстра как ступеньку, он одним текучим движением вскочил ему на спину. Его лезвие прошло в щель шириной не более сантиметра, между хитиновым воротником и основным бронелистом, точно перерезав толстый, как палец, силовой кабель. Еще мгновение, и системы "Часового" перезагрузились бы. Еще миллиметр в сторону, и нож просто бы сломался. Это было не просто убийство. Это было чудо точности, рожденное из отчаяния.

Раздался глухой, влажный хруст. Лис всем весом навалился на рукоятку, проворачивая лезвие. Свет в глазницах «Часового» так и не загорелся. Огромная туша беззвучно рухнула на землю, ее кристаллическое лезвие с грохотом врезалось в промерзший грунт всего в полуметре от Ани. Лис легко спрыгнул на землю, выдергивая нож. На его лице не было ни триумфа, ни радости. Только холодная, смертельная концентрация.

Победа не принесла облегчения. Морозов, который все это время, не отвлекаясь ни на секунду, лихорадочно соединял последние провода на ЭМИ-заряде, закончил свою работу. Как только «Часовой» упал, он с силой ударил ладонью по большому красному активатору.

Красная лампочка на корпусе заряда замигала с безжалостной методичностью. Беззвучное тиканье таймера, видимое лишь по миганию света, стало самым громким звуком в мире.

Иван подбежал к Ане. Она все еще стояла на коленях, ее тело мелко дрожало. Когда он коснулся ее плеча, она медленно подняла голову. Из ее носа тонкой струйкой текла кровь, а глаза, обычно ясные, были затуманены, как у человека после тяжелой контузии. Она с трудом сфокусировала на нем взгляд.

– Получилось?.. – едва слышно прошептала она.

Тишину разорвал крик Морозова, резкий и властный, как выстрел.

– Уходим! Десять секунд! За мной, живо!

Вдалеке, на восточном склоне, раздался новый, яростный шквал огня. Это «Молот», увидев вспышку резонанса, понял, что у «Скальпеля» проблемы, и удвоил натиск, отчаянно отвлекая на себя «Наблюдателей», которые уже начали разворачиваться в их сторону.

Глава 69: Ошибка в седьмом знаке

Крик Морозова – «Уходим!» – прозвучал как удар хлыста, вырывая из оцепенения. Предвкушение победы, горькое и пьянящее, мгновенно сменилось животным инстинктом – бежать. Иван подхватил Аню на руки. Она была почти без сознания, ее тело обмякло, и он понял, что сама она бежать не сможет. Нести ее было тяжело, но он, стиснув зубы, несся вниз по склону, чувствуя, как ее ледяные пальцы судорожно цепляются за его куртку. Впереди, как бесплотный дух, несся Лис, выбирая самый быстрый путь вниз. Морозов, прикрывая их, отступал последним, не отрывая взгляда от мигающего на земле заряда. Они неслись вниз, скользя по мерзлой земле.

С восточного склона доносился адский шум. Иван видел, как фигурки бойцов из группы «Молот» отступают, огрызаясь огнем. Одна из быстрых, как молния, «гончих» настигла бойца, отставшего от основной группы. Он не успел даже вскрикнуть – тварь просто сбила его с ног и исчезла с ним в темноте. Иван мельком увидел, как один из летающих «Наблюдателей» все же сорвался с восточного склона и ринулся к ним, но в тот же миг в него ударила огненная струя от «коктейля Молотова», брошенного снизу Николаем. Дрон закрутился в воздухе и рухнул, объятый пламенем. «Молот» прикрывал их отход ценой своих жизней. Чувство вины обожгло Ивана, но он продолжал бежать.

Внизу, в зарослях замерзшего кустарника, они встретили остатки группы Николая. Николай, чье лицо было черным от копоти, бросил последний «коктейль Молотова», создавая стену огня, которая на несколько секунд задержала преследователей. Рядом с ним тяжело дышал Бизон. Его левая рука неестественно висела вдоль тела, раздробленная ударом «Часового». Но даже с одной рабочей рукой он был похож на разъяренного медведя. Увидев Грозу и еще одного бойца в беде, он развернулся и своим массивным телом принял на себя удар бросившегося на них мутанта, давая им драгоценные мгновения. Его рев боли смешался с ревом ярости.

Гроза, не оборачиваясь, метнула два ножа подряд. Один с визгом отскочил от хитиновой брони, но второй вонзился точно в оптический сенсор монстра. Тот ослеп и начал беспорядочно махать лезвиями. Это дало Бизону шанс вырваться из смертельных объятий.

Наконец, они все были в укрытии. Измотанные, раненые, грязные, но живые.

– Все? – прохрипел Морозов, переводя дух.

– Все, кто смо», – мрачно ответил Николай.

Морозов, убедившись, что все в безопасности, вскинул рацию.

«"Молот", я "Скальпель"! Задачу выполнили! Немедленный отход на точку сбора! Повторяю, всем отходить!» – прорычал он в микрофон. Он не дождался ответа. В этом аду его могли и не услышать. Но приказ был отдан.

Только после этого он поднял пульт. На его лице – смесь усталости и мрачного, выстраданного триумфа.

– Получайте, твари, – выдохнул он и с силой нажал на красную кнопку.

Все замерли. Взгляды, полные надежды и злой радости, устремились на холм. Они ждали огненного шара, который должен был разорвать оранжевое небо. Ждали грохота, который возвестит об их победе.

Секунда. Другая. Тишина.

Взрыва не было.

Вместо него раздался пронзительный, нарастающий вой, словно тысячи кусков металла одновременно скребли по стеклу. ЭМИ-заряд не взорвался. Он сработал. Но совершенно неправильно.

«Игла» вспыхнула, как гигантская, уродливая новогодняя ёлка. От её вершины во все стороны начали бить неконтролируемые, хаотичные разряды синей энергии, похожие на живые, извивающиеся молнии. Они с шипением впивались в землю, плавя снег, испепеляя деревья и оставляя после себя дымящиеся черные проплешины. Вся решетчатая конструкция «Иглы» задрожала и заходила ходуном, издавая низкий, угрожающий гул. Её черные органические кабели вздулись, как вены, и из них начала сочиться светящаяся, маслянистая жидкость.

Генератор не был уничтожен. Он был поврежден, превращен в нестабильный, плюющийся энергией реактор. Он стал еще более опасным и непредсказуемым.

Волков, наблюдавший за этим в бинокль с безопасного расстояния, похолодел. Он опустил бинокль, и его лицо исказилось от ужаса и внезапного, чудовищного осознания.

– Не то… частота не та… – прошептал он, его голос дрогнул. – Боже, что я сделал?

– Что это? Что за хрень? – прорычал Иван, не понимая, что происходит.

Но Морозов понял. Его лицо окаменело, а в глазах погас огонек триумфа, сменившись холодным блеском катастрофы.

– Ошибка… – прошептал он.

Эффект от поврежденного генератора тут же ощутился по всему городу. Кокон над головой не рухнул. Вместо этого его ровное, гнетущее оранжевое свечение начало «мерцать», как лампочка с плохим контактом. Небо на несколько секунд становилось почти прозрачным, открывая леденящую черноту космоса с россыпью настоящих звезд, а затем снова затягивалось оранжевой пеленой.

Эти пульсации вызвали волну аномалий. В больнице Катя вскрикнула, увидев, как склянки с драгоценными лекарствами на полке на мгновение взлетели в воздух и тут же с грохотом упали обратно. В баре «У Геннадия» пиво в кружках пошло рябью без всякой причины. По всему Колымажску людей охватили внезапные приступы тошноты и головокружения.

Отряд стоял у подножия холма, молча глядя на это безумное световое шоу. Радость от того, что они выжили, полностью вытеснило горькое, леденящее душу осознание. Они не победили. Они просто всадили палку в муравейник, разозлив зверя. И теперь этот зверь метался в своей клетке, делая их тюрьму еще более нестабильной и опасной.

План провалился. И цена, заплаченная за этот провал – кровью, надеждами и жизнями – была слишком высока.

Глава 70: Цена частичной победы

Они возвращались не как победители. Они брели, как побитая стая, в гнетущей, рваной тишине, нарушаемой лишь скрипом снега под ногами и тихими, сдавленными стонами раненых. Триумфальный рёв, который каждый из них мысленно репетировал, застрял в горле, превратившись в горький ком.

Во дворе лесопилки их уже ждали. Катя, Валера, Марфа и другие выжившие высыпали из главного цеха, их лица были полны тревожной, отчаянной надежды. Но эта надежда угасла, стоило им увидеть первую группу. Вместо радостных криков в морозном воздухе повисли испуганные, беззвучные вопросы.

Никто не спросил: «Победили?». Ответ был написан на их покрытых копотью лицах, в пустых, запавших глазах, в том, как они тащили на импровизированных носилках своих покалеченных товарищей.

– Где Штык? – тихо спросила какая-то женщина, вглядываясь в ряды вернувшихся. – А Ветров где?

Николай, чье лицо казалось высеченным из камня, лишь медленно покачал головой. Этого было достаточно. Кто-то из выживших бойцов с глухим стуком бросил на землю свое самодельное ружье. Звук упавшего металла в этой мертвой тишине прозвучал как выстрел.

Главный цех превратился в госпиталь, пахнущий кровью, страхом и антисептиками. Катя и Людмила Петровна, не теряя ни секунды, принялись за раненых. Пока они занимались ранами, травница Заря из "Теней" молча обходила раненых, прикладывая к их лбам холодные компрессы из мха, пропитанного отваром коры ивы, и тихо шепча древние слова, чтобы "отогнать духов боли".

Все взгляды были прикованы к Бизону. Его огромное тело распласталось на наспех сколоченном столе, который трещал под его весом. Левая рука, раздробленная ударом «Часового», представляла собой жуткое месиво из костей, сухожилий и рваной плоти. Он лежал, стиснув зубы так, что на скулах ходили желваки, и смотрел в потолок.

Его взгляд был пустым, отстраненным. Он не видел ни Катю, ни Людмилу Петровну. Он был где-то далеко, внутри себя, в той тихой, темной крепости, куда уходят люди, когда боль становится слишком сильной, чтобы ее осознавать. Его тело было в шоке, а разум, как загнанный зверь, забился в самый дальний угол, отказываясь принимать реальность. Он не чувствовал – он просто знал, что его рука уничтожена. Его молчание было не спокойствием, а стоическим упрямством человека, привыкшего терпеть боль. Это был его последний акт силы – не показать слабость перед товарищами, не стать для них обузой даже сейчас.

– Руку не спасти, – вынесла она свой безжалостный, деловой вердикт, не глядя ни на кого. – Ампутация. Прямо сейчас. Если хотим, чтобы он дожил до утра.

Она не колебалась. Вместо скальпеля в ее руке был остро заточенный охотничий нож Орлана, который тот несколько минут стерилизовал над огнем спиртовки. Вместо анестезии – грязная тряпка, которую Бизон сам зажал себе в зубы, и полстакана самогона, который влил в него Валера. Вместо хирургической пилы – мелкозубчатая ножовка по металлу из мастерской Николая. Это была не операция. Это была жестокая, кровавая работа на выживание.

Гроза сидела поодаль на ящике из-под патронов, молча вытирая кровь со своих ножей. Она не плакала. Ее лицо было маской из стали и застывшей ненависти. Она потеряла еще двоих товарищей. Ее жажда мести стала почти физической, осязаемой болью в груди.

Иван медленно обходил раненых. Он чувствовал на себе всю ответственность за эту провальную победу, за погибших и покалеченных. Он видел в глазах выживших немой укор и растерянность. Он был их лидером, он вел их в бой. И он привел их к этому.

В это время капитан Волков, игнорируя хаос и стоны, бросился в тот угол мастерской, который служил им штабом. Его лицо было белым как полотно, руки мелко дрожали. Он не верил в то, что увидел на холме. Он должен был проверить.

Тихий, молча поняв его состояние, поднес ему свой анализатор частот. Во время битвы они оставили его на наблюдательном пункте, и прибор, направленный на «Иглу», записал все, что произошло.

– Вот… – прошептал Тихий, указывая на экран. – Данные импульса.

Волков впился взглядом в график. Он видел чудовищный всплеск энергии, но его форма, его затухание – все было неправильно. Это был не чистый, сфокусированный удар, а грязный, хаотичный выброс. Затем он посмотрел на цифры. Анализатор зафиксировал пиковую частоту выпущенного ими импульса. 7.77 МГц.

Волков отшатнулся от прибора, как от ядовитой змеи. Он лихорадочно начал рыться в бумагах, разбросанных по верстаку, и нашел тот самый, засаленный клочок бумаги с расчетами Дмитрия. Там, на самом краю листка, почти невидимая, написанная карандашным огрызком, стояла цифра: 7.772 МГц.

Две тысячные. Ничтожная разница, погрешность, которую не уловил бы ни один советский прибор. Но инопланетная технология, работающая на принципах абсолютного, хрустального резонанса, не простила этой ошибки.

«Две тысячные… Боже мой, две тысячные…» – пронеслось в его голове. «Я их убил. Я убил их всех своей спешкой. Своей гордыней…»

Бумаги посыпались из его ослабевших пальцев на грязный бетонный пол. Его лицо исказилось от невыносимого, острого отчаяния.

Морозов, наблюдавший за ним из дверного проема, молча вошел. Он поднял с пола листок с расчетами. Посмотрел на цифры, потом на раздавленного, сломленного капитана. Ему не нужны были объяснения. Он был опытным командиром и знал, как выглядят катастрофические ошибки.

– Это я виноват, – прошептал Волков, его голос сорвался, превратившись в жалкий хрип. – Я… я не заметил. Спешка… После атаки Семёнова… Я…

Морозов не кричал и не обвинял. Его голос был ровным и холодным, как лед, и от этого он звучал еще страшнее.

– Мы не уничтожили генератор, капитан. Мы превратили его в нестабильную бомбу, которая плюется энергией во все стороны. Мы не ослабили Кокон, а сделали его непредсказуемым. Вы не просто ошиблись. Вы отняли у нас последний шанс на простую победу.

Эти слова бьют сильнее любого удара. Волков вскидывает голову, его лицо искажено отчаянной попыткой объяснить необъяснимое.

– Вы не понимаете… – прошептал он, глядя на Морозова и подошедшего Ивана безумными глазами. – Представьте, что генератор Империи – это сложнейший сейф. А наш заряд… он был ключом к нему. Не бомбой, а именно ключом. Дмитрий рассчитал его идеально. Каждая выемка, каждый зубец на ключе должен был встать на свое место. А я… я ошибся. Мой ключ оказался почти точной копией, но один-единственный зубец был на сотую долю миллиметра короче.

Он сделал паузу, его голос сорвался.

– Он вошел в замок, провернулся, но не открыл его. Вместо этого он сломал все штифты внутри. Мы не вскрыли сейф. Мы просто испортили замок, и теперь он заклинил намертво, а внутри тикает часовой механизм. Теперь его уже не взорвать и не отключить. Он будет извергать эту… эту дрянь, пока не рванет сам. Или пока не рванет весь Кокон.

После этих слов воцаряется полная тишина. Теперь глубина их провала стала ясна не только на техническом, но и на интуитивном уровне. Они не просто промахнулись. Они сломали свой единственный ключ, заперев себя в клетке с разъяренным зверем.

Капитан Волков, гений-технарь, сидел на полу в дальнем, неосвещенном углу цеха, обхватив голову руками. Он не слышал стонов Бизона, не видел отчаявшихся лиц товарищей. Он слышал лишь гулкий, аритмичный вой поврежденной «Иглы» и тиканье невидимых часов, отсчитывающих время до прихода «Очистителя». Его охватило всепоглощающее, ледяное чувство вины. Он, военный инженер, подвел всех: Морозова, Ивана, погибших бойцов и, самое главное, Дмитрия, чьи точные расчеты он не смог правильно прочесть в своей слепой спешке. Он был один. И эта вина была тяжелее, чем весь Кокон, нависший над их головами.

В другом конце цеха, превращенного в лазарет, операция закончилась. Людмила Петровна, чье лицо было серым от усталости, отложила в сторону окровавленную ножовку. Воздух был густым от запаха крови, самогона и прижженной плоти. Бизон лежал без сознания, его огромное тело обмякло. Его левое плечо теперь заканчивалось грубой, обмотанной грязными тряпками культей.

Заря, эвенкийская травница, молча прикладывала к его лбу холодный компресс из мха, пропитанного отваром коры ивы, и тихо шептала древние слова, чтобы «отогнать духов боли».

Людмила Петровна посмотрела на свою работу без всякого удовлетворения.

– Пульс нитевидный. Шок. Если переживет ночь, начнется заражение, – произнесла она сухо, обращаясь скорее к себе, чем к окружающим. – У меня почти не осталось антибиотиков. Эта ножовка… она была ржавой.

Она посмотрела на Заря.

– Надеюсь, твои травы работают лучше, чем мой самогон.

В этот момент Бизон тихо застонал во сне. Его правая, здоровая рука сжалась в кулак, а брови сошлись в мучительной гримасе. Он не просыпался, но его тело уже начинало кричать от фантомной боли, от ощущения несуществующей руки, раздробленной и горящей огнем. Это было лишь начало его долгого, личного ада. Цена победы, которую они не одержали, уже начала взыматься.

Глава 71: Нестабильное небо

Прошло шесть часов после возвращения отряда – шесть часов тяжелой, гнетущей тишины, прерываемой лишь стонами раненых. Выжившие сидели или лежали на своих местах, уставившись в пустоту. Победа, которую они так ждали, оказалась фальшивкой, и ее горькое послевкусие было хуже любого поражения.

Именно тогда это произошло впервые.

Странное, тошнотворное чувство невесомости, как при резком падении в лифте, охватило всех одновременно. Лис, сидевший на ящике, на мгновение оторвался от него и завис в нескольких сантиметрах над досками, его глаза расширились от изумления. Через секунду он грузно шлепнулся обратно. В другом конце цеха старая стеклянная банка с водой, стоявшая на столе, медленно поднялась в воздух на высоту ладони, задрожала, и с оглушительным звоном рухнула вниз, разлетаясь на сотни мелких, сверкающих осколков.

Это длилось не более пяти секунд, но вызвало волну паники.  В этот же момент со стороны старого центра города донесся низкий, протяжный гул, а затем грохот обрушения. Это не выдержала и сложилась пополам старая кирпичная труба заброшенной котельной, не предназначенная для гравитационных перепадов. Огромное облако пыли поднялось над крышами, служа мрачным памятником их "победе".

Люди вскакивали с мест, испуганно озираясь. Кто-то вскрикнул. Это было не похоже на землетрясение. Это было что-то новое, неправильное, выворачивающее мир наизнанку. Иван попытался крикнуть, чтобы все успокоились, но и сам не понимал, что происходит. Его авторитет, подорванный неудачным штурмом, подвергался новому, еще более унизительному испытанию.

Он нашел Волкова в мастерской. Капитан сидел на полу, прислонившись к холодному металлу верстака, и, казалось, даже не заметил аномалии. Он просто смотрел в одну точку разбитыми, пустыми глазами. Морозов, вошедший вместе с Иваном, грубо схватил его за плечо и встряхнул.

– Капитан, что это было?! Докладывайте!

Волков медленно поднял голову. Его голос был глухим и безжизненным, словно шел из глубокого колодца.

– Это «Игла», – прошептал он. – Мы не уничтожили ее. Мы сорвали с нее "предохранитель". Она теперь как пробитый котел, бесконтрольно выбрасывает энергию в Кокон. Это нарушает стабильность поля. Наш импульс… он не разрушил ядро, он нарушил его гармонику. Теперь Кокон… он болен. Гравитация, время, может, даже пространство… теперь все будет… плыть.

Он горько усмехнулся.

– Мы не пробили дыру в нашей тюрьме. Мы раскачали ее стены.

Осознание того, что они не просто провалили миссию, а усугубили ситуацию, обрушилось на Ивана и Морозова свинцовой тяжестью. Теперь они жили не просто под куполом, а внутри неисправной, агонизирующей машины, которая в любой момент могла развалиться, похоронив их под своими обломками.

Аня почувствовала это по-своему. Она и Искра пришли на берег Колымажки, пытаясь «услышать» землю, понять, что изменилось. Во время очередной пульсации Кокона, когда оранжевое небо на мгновение моргнуло, вода в реке повела себя неестественно. Она не просто пошла рябью. На несколько секунд она стала густой и вязкой, как кисель. Затем по ее поверхности пробежали уродливые, стоячие волны, идущие против течения, словно река пыталась вырваться из своего русла.

Из глубины, извиваясь, всплыла рыба. Она была покрыта не только металлической чешуей, но и мелкими, тускло пульсирующими кристаллами. Она билась на поверхности в беззвучной агонии, а затем с тихим, отвратительным шипением начала растворяться в воде, оставляя после себя лишь радужное маслянистое пятно.

Аня прижала руки к груди. Она чувствовала не просто неправильность. Она чувствовала боль. Боль реки, боль земли, боль оскверненных духов.

«Мы хотели ей помочь, – пронеслось в ее голове. – Но мы сделали только хуже. Мы ранили ее еще сильнее».

К вечеру город погрузился в состояние тихого безумия. Короткие, непредсказуемые аномалии стали частью их новой реальности. В баре «У Геннадия» бутылки на полках начали вибрировать и падать, и пьяницы, решив, что это коллективная «белочка», устроили потасовку. В уцелевшей школе, где Елена Матвеевна пыталась читать детям сказки, мел на доске вдруг сам собой начал чертить бессмысленные, дерганые спирали. В больнице, во время очередной гравитационной волны, у Дмитрия, лежащего без сознания, кристаллические вкрапления на ожогах на мгновение вспыхнули ярким, болезненным светом. Людмила Петровна с ужасом зафиксировала это в своем журнале. В цеху лесопилки во время очередной пульсации на несколько секунд погас свет, и ревущий генератор Николая захлебнулся, издав предсмертный хрип. Почти сразу он с ревом завелся снова, когда гравитационная волна прошла, но эти мгновения абсолютной темноты и тишины, в которые были слышны только испуганные вздохи, показались вечностью. Стало ясно, что теперь даже их убежище, их единственный источник тепла и света, не является безопасным местом.

Когда стемнело, в главном цеху лесопилки моральный дух выживших достиг дна. Пока бывшие "Волки" сбивались в озлобленные, ропщущие группы, "Тени" вели себя иначе. Орлан и Следопыт сидели у входа, молча вырезая из дерева маленькие фигурки-обереги. Для них нестабильность Кокона была не техническим сбоем, а гневом великих духов. Они не роптали, а готовились к худшему, полагаясь не на лидеров, а на вековые традиции своего народа.

Один из бывших «Волков», парень по кличке Кастет, чьего брата убили в самом начале осады, подошел к Ивану. Его лицо было злым и измученным.

– И что теперь, командир? – выплюнул он, не скрывая презрения. – Куда ты нас завел? Мы потеряли людей, Бизон калека, а стало только хуже! Эта хрень теперь трясется, как в лихорадке! Это была твоя идея! Твой план!

Иван стоял и молчал. Он не нашел, что ответить. Вся его уверенность, вся его напускная жесткость испарились. Он видел в глазах Кастета и остальных не только страх, но и обвинение.

Он был их лидером. Он обещал им победу. А вместо этого принес лишь новые, еще более страшные проблемы. Он отвернулся, не в силах выдержать их взгляды, и посмотрел на мерцающее, больное небо. Кокон не рухнул. Он просто сошел с ума. И они вместе с ним.

Глава 72: Шепот из руин

Где-то глубоко под искореженными фермами и бетонными плитами рухнувшей водонапорной башни царил абсолютный мрак. Воздух был спертым, пахнущим мокрой пылью и ржавчиной. Единственным звуком была монотонная, сводящая с ума капель воды, срывающейся с обломка арматуры.

На второй день после провала "Иглы", когда Кокон бился в лихорадке гравитационных аномалий, глубоко под искореженными фермами и бетонными плитами рухнувшей водонапорной башни, в абсолютном мраке дернулся палец. Он был покрыт не кожей, а тусклым, сероватым кристаллическим наростом, острым, как осколок.

Сознание возвращалось к Серому не как вспышка света, а как медленное, мучительное просачивание сквозь толщу вязкой, всепоглощающей боли. Но первым, что он осознал, была не собственная агония. Это была чужая боль. Далекая, но невыносимо четкая. Он чувствовал пульсирующий, аритмичный крик поврежденной «Иглы» так, словно это было его второе, далекое, больное сердце.

Нестабильная, хаотичная энергия, которую «Игла» теперь извергала в Кокон, не убивала его. Наоборот, она текла по кристаллам, вросшим в его тело, как по проводам, заряжая его, питая, штопая разорванную плоть. Он «видел» слепыми глазами потоки этой силы, «слышал» беззвучный вой генератора, «чувствовал» волны страха и отчаяния, исходящие от города, как далекий, раздражающий белый шум.

Он начал двигаться.

С нечеловеческой, скрипучей силой он раздвинул обломки, что придавили его. Его тело было чудовищной, богохульной мешаниной из плоти, впившихся в нее кусков металла и проросших прямо сквозь них острых, как бритва, кристаллов. Одна его рука почти полностью окаменела, превратившись в уродливое, но смертоносное лезвие. Часть лица скрывала пульсирующая хитиновая маска, сросшаяся с костью. Он больше не был человеком с инопланетным имплантом. Кристалл, который он носил в груди, теперь стал его хребтом, его новым скелетом. Он был жив, но это была уже не жизнь в человеческом понимании.

Вместе с телом изменилось и сознание. Старые, мелкие обиды, жажда власти над бандой, ненависть к Ивану – все это осталось, но теперь оно раздулось до вселенских масштабов, искаженное и усиленное нечеловеческой логикой кристалла.

«Боль… это сила…» – билось в его мозгу. «Кокон… мой… Иван… червь… Империя… они слабы… они ошиблись… Я… Я…»

Сбросив с себя последнюю бетонную плиту, он выбрался на поверхность, под мерцающее, больное небо Кокона. Он медленно поднял свои новые, чудовищные руки, посмотрел на кристаллы, пронзающие его плоть. Но вместо ужаса, который испытал бы любой человек, он почувствовал пьянящий, неистовый восторг.

Он выжил. Он стал сильнее.

Он осознал, что Империя использовала его как пешку, как расходный материал. Но теперь, когда Кокон нестабилен, связь с ними ослабла. Он больше не их марионетка. Хаос, воцарившийся в городе, был его родной стихией, его океаном, в котором он был главным хищником.

В его искаженном, усиленном кристаллами сознании родился новый, безумный план. Не служить новым хозяевам. А самому стать хозяином. Стать богом этого маленького, агонизирующего ада. Забрать себе силу «Иглы», подчинить мутантов, уничтожить и Семёнова, и Ивана, и править на дымящихся обломках этого мира.

Он выпрямился во весь свой новый, чудовищный рост, поднял свою кристаллическую руку к мерцающему небу и издал не крик, а низкий, вибрирующий гул. Этот звук, не похожий ни на человеческий, ни на звериный, прокатился по руинам речного порта – одновременно и заявление о своих правах, и призыв.

И паства начала собираться.

На его зов, на вибрацию его силы из теней вышли другие. Первым прибежал огромный мутировавший волк, чьи глаза горели фосфорическим огнем. Он не напал. Он остановился в нескольких шагах, опустил голову и заскулил, признавая в Сером высшего хищника, нового вожака стаи.

Затем из разрушенных складов и проржавевших корпусов судов потянулись люди. Или то, что от них осталось. Отчаявшиеся горожане, потерявшие все, чей разум был сломлен аномалиями и страхом. Люди, частично трансформированные, покрытые наростами и язвами, изгнанные из общины Ивана как прокаженные. Они увидели в Сером не монстра, а мессию. Того, кто не боялся этой новой, безумной реальности, а являлся ее порождением.

Один из них, тощий мужчина с безумными глазами, подошел ближе.

– Кто ты? – прохрипел он.

Серый не стал ничего объяснять. Он медленно опустил свою кристаллическую руку и коснулся плеча мужчины. Тот закричал от невыносимой боли, его тело выгнулось дугой. Но уже через мгновение боль сменилась экстазом. Глаза мужчины загорелись безумным, фанатичным огнем. Он почувствовал прилив чужой, темной силы.

Серый обвел взглядом свою новую паству. Его голос, когда он заговорил, изменился, стал глухим, с металлическим эхом, идущим, казалось, из самой земли.

– Боитесь?.. Не бойтесь… Боль – это дар. Хаос – это порядок. Я – ваш пастырь. Я поведу вас к силе.

Глава закончилась безмолвной панорамой. Вокруг Серого, стоявшего на груде обломков, как на троне, собиралась его маленькая, уродливая армия. Мутанты, безумцы, изгои. Он посмотрел в сторону лесопилки, и в его глазах, под кристаллическими наростами, горел холодный, расчетливый огонь.

В Колымажске появилась третья сила. Непредсказуемая, фанатичная и рожденная из самого сердца хаоса. Война за выживание усложнилась. Теперь это была не просто битва людей против пришельцев. Это была битва за саму душу этого проклятого города.

Глава 73: Совесть капитана

Ночь не принесла Волкову забвения. Пока лесопилка погружалась в тревожный, чуткий сон, прерываемый стонами раненых и внезапными приступами гравитационной дрожи, он сидел в пустой мастерской Николая. Тусклый свет экрана ноутбука выхватывал из темноты его осунувшееся, небритое лицо и лихорадочно блестящие глаза.

Он не спал. Сон казался ему предательством, непозволительной роскошью. На верстаке перед ним были разложены остатки их былой технической мощи: оплавленные микросхемы, куски проводов, почерневший корпус магнетрона. Он снова и снова перебирал этот хлам, пытаясь найти хоть что-то, из чего можно было бы собрать новый шанс. Но все было тщетно. Их скудные ресурсы были сожжены в том единственном, провальном импульсе.

Он лихорадочно пытался что-то сделать. Он разобрал старую рацию, выпаял оттуда конденсаторы, попробовал приладить их к оплавленному корпусу магнетрона. Его руки двигались быстро, почти судорожно, но без всякой системы. Он паял, скручивал провода, потом с яростью разрывал все, что сделал, понимая всю тщетность своих попыток. Это была не работа инженера, а агония утопающего, пытающегося сплести плот из соломы. Когда он, в очередной раз обжегшись паяльником, с отчаянием отшвырнул инструменты, он понял: все кончено. У них больше ничего нет.

На экране ноутбука в сотый раз прокручивались данные о неудачном ударе. Кривая, уродливая синусоида, насмешливо напоминающая о его ошибке. Он снова и снова смотрел на клочок бумаги с расчетами Дмитрия, приколотый к стене. Теперь, когда адреналин схлынул, а спешка отступила, он видел эту маленькую, почти невидимую "двойку" так ясно, словно она была выжжена у него на сетчатке. Эта цифра стала его личным демоном, шепчущим в оглушительной тишине мастерской.

Собравшись с силами, он подошел к отсеку, служившему им госпиталем. Он не решился войти, лишь заглянул в узкую щель. В тусклом свете лампы он увидел Дмитрия. Тот лежал неподвижно, его тело было почти полностью скрыто под повязками, но даже так было видно, как тяжело вздымается его грудь.

«Прости, Дима, – пронеслось в голове у Волкова. – Я подвел тебя. Я подвел всех. Ты отдал все, а я.… я просто не разглядел. Ослеп от спешки и собственной гордыни».

Из отсека бесшумно вышла Искра. Она дежурила у постели Дмитрия. Девушка остановилась и посмотрела на капитана. В ее темных, глубоких глазах не было ненависти или злости, которую он ожидал и, возможно, заслуживал. Была лишь тихая, холодная скорбь и безмерное разочарование. Этот молчаливый укор ранил Волкова сильнее любых обвинений. Он неловко кивнул и отступил в тень.

К утру он принял решение. Собрав в кулак остатки воли, он нашел Морозова. Полковник стоял у большой карты, пытаясь разработать новую стратегию в условиях, когда сама реальность вокруг них пошла трещинами.

Волков подошел, пытаясь говорить деловым, военным тоном, но голос его срывался.

– Полковник, я провел инвентаризацию наших технических ресурсов. Ситуация… критическая.

Он протянул Морозову несколько оплавленных деталей на дрожащей ладони – все, что осталось от их единственной надежды.

– Единственный силовой кристалл повстанцев, который у нас был, полностью выгорел при создании заряда. Магнетрон от микроволновки расплавился. У нас больше нет компонентов, чтобы создать еще один ЭМИ-заряд. Даже самый слабый. Мы… безоружны. У нас больше нет "ключа".

Он смотрел на Морозова с отчаянной, иррациональной надеждой, что тот, как опытный командир, найдет какое-то решение, вытащит из рукава припрятанный козырь. Но полковник лишь долго смотрел на него, оценивая не столько технический доклад, сколько состояние самого капитана. Он видел перед собой не офицера, а сломленного, измотанного человека на грани нервного срыва. Такой инженер в бою был не просто бесполезен – он был опасен.

– Я вас услышал, капитан, – наконец произнес Морозов. Его тон был не злым, а уставшим, почти безразличным. – На сегодня ваша работа закончена. Вы отстранены от всех технических работ до моего особого распоряжения.

– Но я должен… я могу попытаться что-то сделать… из этого… – залепетал Волков, указывая на бесполезный хлам.

– Это приказ, капитан, – прервал его Морозов, и его голос стал жестче. – Идите и поспите. Вы нужны нам живым, а не сумасшедшим, копающимся в мусоре. Вы свободны.

Волков, пошатываясь, ушел, и Морозов остался один в штабном углу. Он с силой потер лицо ладонями. Отстранение капитана было не актом наказания, а жестокой необходимостью. Он видел таких сломленных людей в Афгане – они становились опасны для себя и для окружающих. Но это решение оставило его, по сути, без технической поддержки.

Он снова посмотрел на карту. Его военный ум, привыкший к четким тактическим схемам, вяз в этой новой, иррациональной войне. Как планировать штурм, когда враг – невидимое поле, а местность меняет законы физики? Как вести бой, когда твое лучшее оружие – не автомат, а песня шаманки?

Впервые за всю свою карьеру он осознал, что его опыт, его устав, вся его военная наука здесь почти бесполезны. Он может наладить дисциплину, организовать оборону, но ключ к победе лежит не в его руках. Он в руках этих детей – парня-бандита, девушки-шаманки и сломленного инженера. И это осознание собственного бессилия было для полковника Морозова страшнее любого врага. Он вздохнул и снова склонился над картой, но теперь он искал на ней не секторы обстрела, а что-то другое, чего пока не мог понять.

Для Волкова же это прозвучало не как забота, а как вотум недоверия. Его отстранили. Его признали некомпетентным. Его списали.

Он механически развернулся и пошел через цех. Он проходил мимо бойцов, которые, завидев его, отводили глаза. Он проходил мимо раненых, от которых доносились тихие стоны. Он чувствовал себя абсолютно чужим, бесполезным винтиком, выпавшим из общего механизма.

Его единственная функция, его единственная ценность в этом проклятом мире – его знания – теперь никому не была нужна. Приказ Морозова не принес облегчения. Наоборот, он лишил его последней возможности хоть как-то искупить свою вину – работой. Теперь у него осталось только время. Бесконечное, пустое время, чтобы думать о своей ошибке, о погибших, о Бизоне, которому сегодня утром ампутировали руку, о приближающемся «Очистителе».

Он забился в самый темный и дальний угол цеха, сел на холодный бетонный пол, прислонившись спиной к стене, и обхватил голову руками. Отстранение не спасло его. Оно лишь усугубило его вину, погрузив в полную, беспросветную, звенящую пустоту.

Глава 74: Тайник Горохова

На третий день тупик стал осязаемым. Ресурсы таяли, раненые слабели, а небо продолжало сходить с ума. В штабном углу цеха, над истертой картой Колымажска, нависла тишина. Морозов больше не чертил на ней стрелок атаки. Все его тактические схемы, все уроки, выученные в Афганистане, разбивались об одну простую, убийственную истину: у них больше не было оружия, способного повредить вражеские генераторы. Любая вылазка теперь была лишь оттягиванием конца.

– Мы не можем больше бить в эту стену, – нарушила тишину Аня. Ее голос был тихим, но в оглушенном пространстве он прозвучал как набат. – Наши кулаки разбиты. Нам нужно найти не оружие, а дверь. Или ключ от нее. Нам нужна информация.

Слова Ани заставили Ивана оторваться от созерцания своих грязных ботинок. Он нахмурился, и в его памяти, как мутное изображение на старой фотографии, всплыл образ трусливого, но дотошного участкового Горохова. Вспомнился его затравленный взгляд, его бормотание о погибшем брате, о проекте «Метеор». Вспомнился и вскрытый сейф Семёнова.

– Горохов… – произнес он медленно, словно пробуя имя на вкус. – Он что-то копал. Он забрал бумаги из сейфа. Он говорил Марку, что Семёнов лжет. Может, он нашел что-то еще? Что-то, что не отдал нам тогда? Его личные записи.

Морозов скептически хмыкнул.

– Полагаться на записки мертвого участкового? Это отчаяние, а не план.

– Отчаяние – это все, что у нас осталось, – отрезал Иван. – И это лучше, чем сидеть здесь и ждать, пока небо упадет нам на головы.

Эта мысль, хрупкая, как первая льдинка на осенней луже, стала их единственной надеждой. Но чтобы проверить ее, нужно было найти Марка, молодого милиционера, который исчез после гибели своего старшего товарища. Перед тем как Иван и Аня отправились на поиски Марка, к ним подошел старый охотник Тускар. Он молча протянул Ивану маленький кожаный мешочек.

– Зуб рыси, – коротко пояснил он. – Отводит дурной глаз и делает шаг тише.

Иван кивнул, принимая дар. Это был знак полного доверия и признания со стороны "Теней".

На его поиски отправились вдвоем, под покровом серого, безрадостного дня. Иван и Аня, соблюдая предельную осторожность, скользили тенями по пустым улицам. Они нашли Марка там, где и предполагали – в пустующей квартире на последнем этаже старой "хрущевки", откуда он мог наблюдать за отделением милиции.

Он был напуган до смерти. Увидев их, он вскинул свой табельный "Макаров", его руки дрожали.

– Уходите! – прошипел он. – Я ни во что не лезу!

Иван шагнул было вперед, готовый решить дело силой, но Аня остановила его, положив руку ему на плечо. Она сделала шаг вперед, подняв пустые ладони.

– Марк, мы не причиним тебе вреда. Мы пришли, потому что больше некому. Смерть Горохова будет напрасной, если его дело не закончить. Мы хотим найти то, что он прятал.

Ее спокойный голос подействовал лучше любых угроз. Марк медленно опустил пистолет.

– Он боялся, – сказал он, его голос дрожал. – В последний день он говорил, что у него есть то, за что Семёнов убьет, не задумываясь. Он не хранил это в отделении. Сказал, что есть место… надежнее любого сейфа. Место, про которое все забыли.

Страх в глазах Марка все еще боролся с чувством долга, но в итоге долг победил. Он кивнул.

– Я покажу.

Втроем они двинулись через город. Путь был опасен. Один раз им пришлось на полчаса замереть в подворотне, пропуская мимо тяжелый, скрежещущий патруль «Часовых». Марк вел их не на склад или в заброшенный подвал, а к неожиданному месту – обшарпанному двухэтажному зданию городского ЗАГСа, с выцветшей надписью и облупившимися колоннами.

– Горохов был педантом, – шепотом объяснил Марк, когда они пробирались внутрь через разбитое окно. – Он говорил, что самое надежное место то, которое у всех на виду, но никому не нужно. Кто в здравом уме будет искать секретные документы в архиве свидетельств о рождении и смерти? Это последнее место, куда полезет Семёнов или военные.

Внутри царил запах пыли, старой бумаги и тлена. Бесконечные ряды стеллажей были заставлены тысячами папок – целая летопись жизней и смертей Колымажска.

– Он сказал, куда смотреть? – прошептал Иван.

Марк кивнул и повел их в самый дальний угол архива, к стеллажу с табличкой «Бракоразводные процессы, 1980-1985». Он указал на одну из картонных коробок, ничем не отличавшуюся от сотен других.

– Год гибели его брата, – пояснил он.

Иван снял коробку, поставил на пол. Внутри, под ворохом пожелтевших, испещренных казенными формулировками бумаг, лежали лишь официальные бланки, заявления, решения суда. Ничего.

– Черт! – прошипел Иван, с досадой роняя крышку коробки. – Он что, обманул тебя? Или мы опоздали?

– Не может быть… – пролепетал Марк, его лицо побелело. – Он точно говорил… эта коробка…

Аня, которая не отрываясь светила фонариком внутрь опустевшей полки, вдруг сказала: «Тише. Смотрите». Она указала на заднюю стенку стеллажа. Там, засунутая в щель между полкой и стеной так, что ее было почти не видно, лежала та самая тетрадь в потрепанной дерматиновой обложке. Горохов спрятал ее не в коробке, а за ней. Хитрая, параноидальная предосторожность.

Иван с облегчением выдохнул и осторожно, как сапер, извлек дневник из его пыльного укрытия. Он сдул с обложки пыль и открыл его. На первой странице корявым, убористым почерком было выведено: «Дело о гибели моего брата, Виктора Горохова. Личное. Никому не доверять».

Они присели прямо на пол, среди пыльных папок, и Аня посветила фонариком на пожелтевшие страницы. Они начали читать. И с каждой перевернутой страницей перед ними открывалась новая, еще более страшная правда о проекте «Метеор», о заброшенной школе №2 и о том, что на самом деле военные нашли в тайге в далеких 80-х.

На одной из страниц была нарисована грубая, но подробная схема подземелий под школой. А внизу, под схемой, шла короткая, выведенная с нажимом запись, от которой у Ивана по спине пробежал холодок:

«Они лгали. Всегда. Это был не уран. В отчетах – чушь. Я нашел его рапорт… неофициальный. Они нашли не месторождение. Они нашли ЕГО».

Надежда смешалась с новым, еще большим ужасом. Они нашли ключ, но теперь стало ясно, что он может открыть дверь прямиком в ад.

Глава 75: Дневник мертвеца

В затхлой тишине архива, нарушаемой лишь шелестом переворачиваемых страниц, прошлое Колымажска оживало в луче фонарика. Иван, Аня и Марк сидели прямо на пыльном бетонном полу, сгрудившись над толстой тетрадью в потрепанной дерматиновой обложке. Это был не просто дневник. Это была исповедь, расследование и завещание участкового Горохова.

Первые страницы были пропитаны болью. Корявым, убористым почерком Горохов писал о своем брате Викторе, молодом солдате, погибшем в 1982 году во время учений «Метеор». Официальная версия – «несчастный случай, детонация боеприпасов при разгрузке». Но Горохов, знавший своего осторожного, педантичного брата, в эту версию не верил ни дня.

«Они сказали – взорвался, – читал Иван вслух, его голос звучал в тишине глухо и неестественно. – Но я видел его тело в закрытом гробу. Мать плакала, а я смотрел на щели в досках и думал: почему его нельзя было показать? Что они прятали? Не взрыв это был. Что-то другое. Что-то, чего они боятся до сих пор».

Иван замолчал, проникаясь к этому трусливому на вид человеку неожиданным уважением. Это была не просто жажда справедливости. Это была одержимость.

Дальнейшие записи, датированные разными годами, превратились в скрупулезный отчет.  Горохов не нашел готовые ответы, он собирал этот дьявольский пазл почти двадцать лет. Пользуясь своим служебным положением, годами собирал информацию по крупицам. Он описывал, как подслушивал пьяные откровения старых военных в баре «У Геннадия», как тайно делал копии архивных документов под предлогом служебной необходимости, как разыскал бывших работников лесхозкомбината, который служил лишь прикрытием для проекта «Метеор».

Постепенно из обрывков слухов и намеков начала вырисовываться странная картина. Упоминания о «геологических аномалиях, не поддающихся классификации», о «породах с неземной структурой», о «радиосигналах неизвестного происхождения, зафиксированных в зоне учений». На полях дневника были наклеены вырезки из старых газет со статьями о «редких полярных сияниях» и зарисованы от руки символы, похожие на те, что они уже видели.

«Старый геолог Спицын, которого я нашел в доме престарелых, перед смертью шептал мне про "синий лед, который не тает и светится в темноте". Говорил, что его заставили подписать подписку о неразглашении на 50 лет. Он был напуган до смерти даже спустя годы. Он нарисовал мне на салфетке схему корабля… А еще он бормотал про "место, куда нельзя ходить", в районе старого эвенкийского стойбища. Говорил, там земля "спит и видит сны", и что военные там тоже что-то бурили. Называл это место "спящей маткой". Бред сумасшедшего? Или что-то еще, чего я не понимаю? Нужно будет проверить…»

Аня, услышав это, резко вскинула голову. Ее глаза в свете фонарика блеснули.

– "Спящая матка", – прошептала она. – Так наши старики называли Колыбель Духов. Место силы, где земля живая. Где, по легендам, рождаются сны и духи.

Иван нахмурился, но перелистнул страницу. Кульминация наступила на страницах, исписанных несколько лет назад. Здесь Горохов объяснял, как ему удалось собрать воедино самую страшную тайну.

«Витя был не просто солдатом, – писал он. – Он был младшим техником-связистом, приписанным к объекту. Умный парень, который видел, что официальные отчеты – ложь. В свой последний отпуск он передал мне свою старую записную книжку, полную каких-то формул, схем отдельных узлов и непонятных кодов. Сказал: "Спрячь, брат. Если со мной что-то случится, здесь ключи. Только не верь им". Я не понял тогда. Дурак. Я думал, это про воровство со склада».

Ниже, на следующих страницах, были видны результаты титанической работы Горохова по дешифровке этих записей. Листы были испещрены пометками, расчетами, догадками, зачеркнутыми вариантами. Это была не готовая схема, а выстраданная, собранная по кусочкам мозаика.

«Корабль. Маленький. Разведывательный. Потерпел крушение. Синий, как глаза брата. И один… живой. Внутри. Они его заморозили. Поместили в стазис-капсулу. Весь объект – корабль и его пилота – было приказано законсервировать и спрятать глубоко под землей. Местом консервации стал уже существующий бункер ГО под школой №2. Объект получил кодовое название "Архив". И Семёнов… Семёнов все это время знал. Он был тогда лейтенантом, одним из тех, кто оцеплял зону. Он видел все».

Шок. Вот оно. В подземельях старой школы был не просто инопланетный генератор. Там был живой повстанец, их потенциальный союзник.

Но следующие страницы принесли холодный душ реальности. Горохов, основываясь на украденных им схемах, подробно описывал систему безопасности «Архива». Это были не инопланетные технологии. Это была суровая, брутальная советская инженерная мысль, помноженная на паранойю Холодной войны.

«Система "Крот-3". Старая, но надежная, как топор, – писал Горохов. – Главный код на гермодверь в центральный сектор – 1953. Год смерти Сталина. Какая ирония. Чтобы добраться до пришельца, нужно помнить своих собственных монстров. В секторе "Гамма" – нажимные плиты под полом. Датчики веса. Наступать в шахматном порядке, начиная с белой плитки у левой стены. Ошибка – и сектор заполняется нервно-паралитическим газом. В главном зале – автоматические турели ДШК, нацеленные на вход. Деактивируются только с пульта управления, который…»

Дальше шли подробные инструкции, коды, схемы. Это была не просто информация. Это была карта и пошаговая инструкция по прохождению смертельного лабиринта.

– Черт побери, – выдохнул Марк, глядя на исписанные страницы. – Он не просто нашел это. Он собирал эту мозаику двадцать лет. Каждый код, каждая схема – это год его жизни.

Последняя запись в дневнике была сделана в день падения НЛО, положившего начало их кошмару. Почерк был торопливым, сбивчивым.

«Это связано. Я знаю. Новый объект и старый "Архив". Они пришли за ним. Семёнов не будет это защищать. Он будет это прятать. А значит, ключ ко всему – не в тайге. Он под ногами у наших детей. В старой школе. Прости, Витя. Я иду».

Иван медленно закрыл дневник. Тишина в архиве казалась оглушительной. Они нашли то, за чем пришли.

– Так вот оно что, – прошептал Марк, его лицо было бледным. – "Архив"… под школой.

Иван встал, отряхивая с колен пыль.

– У нас есть новая цель.

Они вернулись на лесопилку, когда уже смеркалось. В штабном углу их ждал Морозов. Иван молча положил перед ним дневник Горохова.

Через час, когда полковник дочитал последнюю страницу, он поднял голову. Его лицо было мрачным, но в глазах появился проблеск интереса.

– Система "Крот-3"… Я помню ее по учениям. Старая, но дьявольски надежная. Без этого дневника мы бы там и остались.

Он ткнул пальцем в карту, где были обведены четыре красных круга.

– Итак, подведем итоги. У нас четыре цели. Первая, "Игла" на ЛЭП, – мы ее не уничтожили, а повредили, превратив в источник хаоса. Это был провал. Вторая, "Архив" под школой №2, – теперь, благодаря дневнику Горохова, у нас есть к ней ключ. Третья, "Сердце Реки" под водонапорной станцией, и четвертая, которую ваши, – он кивнул Ане, – называют "Колыбель", на месте старого стойбища. Две последние – пока темный лес. Значит, наш следующий логичный шаг – это "Архив".

Впервые за последние дни у них снова был четкий план действий. Не безумный штурм, а проникновение. Не битва, а выверенная до мелочей спецоперация. В воздухе снова запахло надеждой.

Глава 76: Пробуждение Химика

Прошло три дня с момента провала у «Иглы». Три дня Кокон бился в лихорадке, а вместе с ним – и надежды выживших. В углу госпитального отсека, где пахло травами Зари и йодом, неподвижно лежал Дмитрий. Его тело, почти полностью скрытое под повязками, казалось чужим и безжизненным. Рядом с ним, уронив голову на скрещенные на коленях руки, дремала Искра. Измотанная бессонными ночами, она провалилась в тяжелый, беспокойный сон.

Тишину нарушил слабый, едва слышный звук – затрудненный вздох.

Веки Дмитрия дрогнули, а затем медленно, с видимым усилием, поползли вверх. Мир возвращался к нему мутными, расплывчатыми пятнами. Потолок, тусклая лампочка, собственная рука, забинтованная и беспомощная. Первым, что он осознал, была не боль, а странная, оглушительная ясность в голове, словно мощный электрический разряд выжег из его сознания весь мусор, оставив лишь кристально чистое ядро. Он попытался что-то сказать, но из пересохшего горла вырвался лишь слабый хрип.

Этого хватило. Искра мгновенно вскинула голову, ее сон как рукой сняло. Увидев открытые, осмысленные глаза Дмитрия, она вскочила, ее лицо озарилось смесью радости и тревоги. Она тут же поднесла к его губам чашку с водой. Он сделал несколько жадных, мучительных глотков, и вода показалась ему амброзией.

Он посмотрел на Искру. В его взгляде не было растерянности или страха. Только острое, напряженное ожидание. Он не спросил: «Где я?» или «Что со мной?». Его первый, хриплый, но отчетливый вопрос был о другом:

– Генератор… ГКЧ-7М… Он работает?

Искра замерла. Радость на ее лице сменилась тяжелым, виноватым молчанием. Она отвела взгляд, не зная, как сказать ему правду, как обрушить на него, только что вернувшегося из небытия, всю тяжесть их провала.

В этот момент в отсек вошла Людмила Петровна. Увидев, что Дмитрий пришел в себя, она деловито подошла, проверила его пульс.

– С возвращением, химик, – сказала она без лишних сантиментов.

Дмитрий, проигнорировав ее, снова посмотрел на Искру и повторил свой вопрос, на этот раз настойчивее, с нотками тревоги:

– Что с генератором? И что… что со штурмом?

Людмила Петровна, не привыкшая ходить вокруг да около, ответила за Искру. Коротко и сухо, как хирург, ставящий диагноз, она изложила все: провал у «Иглы», ошибку Волкова в частоте, про нестабильность Кокона и новые, хаотичные аномалии.

Искра и Людмила Петровна ожидали чего угодно: что он впадет в отчаяние, что эта новость его добьет, что он снова потеряет сознание.

Но произошло немыслимое.

Когда Дмитрий услышал об ошибке в частоте, о хаотичных выбросах энергии и «больном» Коконе, его глаза загорелись не ужасом, а лихорадочным, почти безумным блеском гениальной догадки. Он попытался приподняться на локтях, но тут же застонал от пронзившей его боли и рухнул обратно на подушки.

– Не то… они сделали, не то… – пробормотал он, глядя в потолок. – Это не просто ошибка. Это… это другой результат! Это неполный ответ, но это ответ!

Он резко повернул голову и схватил Искру за руку своей здоровой, не перевязанной рукой. Его хватка была на удивление сильной.

– Искра… бумага… пиши… – выдохнул он.

Он начал говорить – быстро, сбиваясь, перескакивая с мысли на мысль. Он рассказал, что в тот момент, когда его ударило синим светом, он не просто потерял сознание.

– Я видел… Искра, я видел ее. Сеть. Она не просто… провода и генераторы. Она живая. Как нервная система. Удар энергией повстанцев на долю секунды превратил мой мозг в антенну. Я не "скачал" все данные, это невозможно. Я поймал… как радиоприемник, обрывки их "разговора", пока система не "зависла". Я видел ее структуру изнутри. Ошибка Волкова… она не просто повредила "Иглу". Она создала… аритмию во всей сети. Они теперь уязвимы, но не для грубой силы! Но эти знания… они как разбитое зеркало. Я вижу осколки, но не всю картину.

Искра, видя его состояние, быстро нашла уголек и чистый лист бумаги и начала записывать его бессвязные, на первый взгляд, идеи, схемы, символы.

Он начал говорить – быстро, сбиваясь, перескакивая с мысли на мысль.

– Мы пытались убить дракона, – продолжал он лихорадочно, но его голос сорвался, и он закашлялся, его тело сотряслось от спазма. Искра тут же поднесла к его губам чашку с водой. Он сделал несколько жадных, мучительных глотков, прежде чем смог продолжить, превозмогая боль. Каждое слово давалось ему с видимым усилием, словно он поднимал огромную тяжесть.

– …А нужно было просто перерезать нервы, идущие к его лапам. Но это не готовая инструкция. То, что я видел – хаотичные обрывки, образы. Я помню образ… спираль, вращающаяся против часовой стрелки…

Он снова замолчал, его веки тяжело опустились, и на мгновение показалось, что он потерял сознание. Но затем он снова открыл глаза, в которых стояла смесь боли и яростного упорства.

Он замолчал, его взгляд стал отсутствующим, сфокусированным на чем-то, что видит только он.

– Огонь… – прошептал он, и по его щеке скатилась слеза. – Я вижу их города в огне… разрушенные шпили, синее небо, затянутое черным дымом… они бежали… столько потерь… Это все в этих данных, как эхо, как помехи на линии…

Он встряхнулся, возвращаясь в реальность.

– Я помню образ… спираль, вращающаяся против часовой стрелки… и три коротких импульса… это какая-то частота, код… но что это значит, я не знаю. Это может быть связано с генератором под водокачкой, но это лишь догадка! – он посмотрел на Искру умоляющим взглядом. – Твои ритуалы… это не просто магия. Это способ настроиться на нужную частоту, которую я теперь могу попытаться рассчитать. Я дам тебе ритм, а ты найдешь для него "слова". Понимаешь?

Искра молча кивнула. Она поняла. Он был сломанным передатчиком, наполненным не только знанием, но и чужой болью, а она должна была стать его переводчиком.

Когда он закончил, он был совершенно измотан. Его била крупная дрожь.

– Все, – выдохнул он, уставившись в потолок. – Это все, что я могу вспомнить. Остальное… просто белый шум и боль. Чужая боль…

Он внезапно замер, его глаза расширились от ужаса, который видел только он.

– Они идут… Великая Чистка… – прошептал он и провалился в тяжелое, бредовое забытье.

Искра с тревогой посмотрела на него. Его дар был не благословением. Это была пытка.

В этот момент в палату заглянул Иван. Он увидел горящие глаза Дмитрия, сосредоточенное лицо Искры, склонившейся над листом бумаги, и сам этот лист, уже испещренный непонятными схемами и символами. Это было больше не похоже на план войны. Это было похоже на карту мозга.

Иван понял: после всех провалов, после отчаяния и потерь, у них снова появился шанс. Хрупкий, безумный, рожденный в агонии, но реальный.

Надежда вернулась в Колымажск.

Глава 77: Царство Серого

Прошло несколько дней с тех пор, как Кокон над Колымажском заболел. Дней, наполненных гравитационной дрожью и липким страхом. В то время как на лесопилке пытались склеить осколки надежды, в руинах речного порта рождалась новая, уродливая власть.

Серый больше не прятался в тени. Он сделал своим троном груду искореженного металла – останки портового крана, рухнувшего во время одной из первых аномалий. Он сидел на этой вершине из ржавчины и бетона, и его фигура, наполовину человек, наполовину кристаллический монстр, доминировала над пространством. Пульсирующая энергия поврежденной «Иглы» текла к нему невидимыми реками, и он впитывал ее, становясь с каждым часом сильнее. Мерцающее, больное небо Кокона отражалось в его острых кристаллических наростах, придавая ему зловещее величие.

У подножия его трона лежали его первые последователи. Несколько мутировавших волков, признавших в нем высшего хищника, и десяток людей-изгоев. Тех, кто был сломлен, кто потерял все, кто не нашел себе места в отчаянной борьбе за выживание, которую вел Иван. Они смотрели на Серого со смесью первобытного страха и благоговения. Это была не банда. Это был зарождающийся улей, а Серый – его гудящий, вибрирующий центр.

К нему привели нового. Это был мужчина лет сорока, чей разум не выдержал постоянных аномалий. Он потерял семью в самом начале, и теперь его рассудок окончательно рассыпался в прах. Он плакал, не утирая слез, и бормотал что-то бессвязное, глядя в пустоту.

Серый медленно, с тяжелой грацией спустился со своего трона. Его голос, когда он заговорил, был низким, вибрирующим, с металлическим эхом, и он, казалось, гипнотизировал, подчинял себе волю.

– Они обещают вам спасение? – он указал своей целой, еще человеческой рукой в сторону лесопилки. – Они принесли вам только боль и потери! Они обещают вам порядок? – он указал в сторону милиции. – Они служат тем, кто запер нас здесь в этой клетке! Они все лгут! Они слабы! Они цепляются за старый, мертвый мир. А я… я предлагаю вам новый. Мир, где нет слабости. Где боль – это лишь ступень к силе.

Он подошел к плачущему мужчине. Тот съежился от страха.

– Ты слаб, – сказал Серый без всякого сочувствия. – Но я сделаю тебя сильным.

Он поднял свою вторую руку – ту, что почти полностью превратилась в уродливое, но смертоносное кристаллическое лезвие. Он приложил ее к груди мужчины. От руки Серого отделился маленький, острый, как игла, кристаллический осколок и с отвратительным хрустом вошел в плоть новообращенного.

Мужчина издал нечеловеческий крик, его тело выгнулось дугой. Но крик внезапно оборвался и сменился тихим, осмысленным гудением. Его индивидуальность, его страхи и желания – все это было стерто, выжжено, заменено одной-единственной директивой: СЛУЖИТЬ. Он медленно поднялся на ноги не как человек, обретший веру, а как дрон, получивший команду. Его взгляд был пуст и сфокусирован на Сером.

Остальные последователи смотрели на это преображение с завистью и жадным желанием. Они тоже хотели получить «дар». Они тоже хотели стать сильными.

Серый вернулся на свой трон и отдал первые приказы своей новой армии. Он отправил мутантов-волков на охоту – не за едой, а за новыми «рекрутами», слабыми и отбившимися от основной группы людей. Он приказал своим людям укрепить порт, превращая его в крепость. Они начали таскать обломки, строить баррикады, выставлять дозоры.

В этот момент из теней вышел Дым. Поджигатель из банды Ивана, чья одержимость огнем переросла в жажду тотального разрушения. Он устал от планов, отступлений и поражений. Он хотел видеть, как все горит. В отличие от остальных, в его глазах еще теплился огонек собственной воли – слишком сильной и безумной, чтобы ее можно было полностью подавить. Это делало его полезным..

– Я с тобой, – сказал он, глядя на Серого снизу вверх. – Тот мир, за который они цепляются, должен сгореть.

Серый криво усмехнулся.

– Ты получишь свой огонь. Но сначала принесешь мне информацию. Возвращайся к ним. Будь моими глазами и ушами.

Дым кивнул и растворился в руинах.

К нему подвели еще одного перебежчика. Это был один из бойцов «Волков», который видел, как Бизон потерял руку. Его трясло от ужаса и отчаяния. Он упал на колени перед троном Серого.

– Я.… я не хочу умирать, – пролепетал он. – Я сделаю все, что скажешь. Только дай мне силу.

Серый посмотрел на него сверху вниз. В его взгляде не было ни сочувствия, ни злорадства. Лишь холодное любопытство инженера, изучающего новый материал. Он уже понял, что простое "подключение" создает лишь безмозглых дронов. Но можно ли создать что-то большее? Лейтенанта?

– Сила требует воли, – пророкотал он, его голос был похож на скрежет камней. – Ты готов отказаться от своей, чтобы принять мою?

– Готов! – не задумываясь, выкрикнул парень.

Серый медленно спустился. Он приложил свою кристаллическую руку к голове парня. На этот раз он не просто впрыскивал частицу кристалла. Он попытался сделать нечто более сложное: не стереть сознание, а переписать его, сохранив боевые навыки, но заменив личность на абсолютную преданность. Он попытался создать не дрона, а солдата.

Процесс пошел не так.

Парень закричал – дико, протяжно. Его тело начало меняться, но трансформация была "грязной", хаотичной. Из спины с хрустом полезли уродливые костяные шипы, кожа пошла буграми, а глаза закатились, превратившись в белые, слепые шары. Он не обрел силу и разум. Он превратился в безмозглого, скулящего, агонизирующего мутанта, который инстинктивно пытался содрать с себя собственную кожу.

– Брак, – с безразличием констатировал Серый, отступая на шаг. Он почувствовал обратную волну боли и хаоса от неудавшейся трансформации. Это отняло у него много энергии. – Слишком слабая воля. Не выдержал перепрошивки.

Он кивком приказал волкам утащить скулящее существо прочь. Остальные последователи с ужасом смотрели на это. Они поняли: дар Серого был непредсказуем. Его сила была не бесплатной, а цена – твоя собственная человечность. Его прикосновение было не благословением, а лотереей, в которой выигрыш был призрачным, а проигрыш – абсолютным.

Сам Серый почувствовал укол странной, сосущей пустоты. Его новое тело требовало энергии. Хаотичные выбросы "Иглы" поддерживали его, но этого было мало. Он понял, что ему нужно больше. Ему нужно захватить источник. Его взгляд, полный новой, голодной решимости, обратился в сторону холма, где билась в агонии поврежденная "Игла".

Серый вернулся на свой трон и излучил свой первый приказ. Не словами, а волной чистой воли. Его новые дроны одновременно, с неестественной синхронностью, развернулись и начали действовать. Они таскали обломки, строили баррикады, выставляли дозоры. Их движения были рваными, но эффективными, как у муравьев, строящих муравейник.

Серый остался один на своем троне из ржавого металла. Адреналин от недавнего преображения отхлынул, и на смену ему пришло новое, незнакомое чувство. Тупая, сосущая пустота в груди, там, где кристалл врос в его ребра. Он посмотрел на свои руки – одна почти человеческая, другая – чудовищное лезвие. Он был силен. Но эта сила не была его собственной. Она была взята в долг.

Он закрыл глаза и сосредоточился. Он чувствовал потоки энергии, исходящие от поврежденной «Иглы». Они текли к нему, питая его, но этого было мало. Это было все равно что пытаться утолить жажду соленой водой. Он чувствовал, как его «дроны», разошедшиеся по руинам порта, становятся «тише» в его сознании. Связь с ними на расстоянии ослабевала, становилась нечеткой. Один из мутировавших волков, отошедший слишком далеко, вообще пропал из его ментального поля, словно оборвался провод.

Его взгляд упал на его собственную кристаллическую руку. Раньше она тускло светилась изнутри ровным, холодным светом. Теперь свечение стало прерывистым, слабым, словно в лампочке садилась батарейка. Он почувствовал не усталость, а острый, сосущий, физический голод, который нельзя было утолить едой. Его новое тело требовало энергии. "Грязной" энергии поврежденной "Иглы".

В этот момент его "дроны" приволокли к нему еще одного отчаявшегося, сломленного человека.

Серый посмотрел на него, и в его мозгу промелькнула холодная мысль, продиктованная этим голодом. Он мог бы "подключить" и этого, но каждое новое "подключение" отнимало у него часть драгоценной энергии. Он не мог больше разбрасываться силой.

– Уведите, – пророкотал он. – Слабые мне больше не нужны.

Его последователи с удивлением переглянулись. Это была новая директива. Их бог становился более разборчивым.

Сам Серый уже не смотрел на них. Его взгляд был прикован к холму, где в агонии билась "Игла". Он должен был быть там. Не просто черпать энергию на расстоянии. Он должен был сесть на источник. Его мотивация стала предельно ясной и биологически обусловленной. Это был вопрос выживания.

К вечеру над портом был поднят самодельный флаг – кусок ржавого кровельного железа. Сам Серый, в припадке инстинктивной, территориальной ярости, выцарапал на нем кристаллическим осколком новый символ: искаженную, агрессивную морду волка, перечеркнутую грубой молнией. Это была не эмблема. Это была метка. Его метка.

В Колымажске окончательно оформилась третья сила. Не просто банда мародеров, а организованный культ, возглавляемый харизматичным, безумным и невероятно сильным лидером. Семёнов представлял холодный, безжалостный порядок Империи. Иван – отчаянную, но слабеющую борьбу за человечность. А Серый – анархию, хаос и соблазнительную мощь самого Кокона.

Война за Колымажск стала еще сложнее и кровопролитнее.

Ключи от Гробницы

Глава 78: Урок литературы

Классная комната в работающей школе давно перестала быть местом для уроков. Теперь это было замерзшее убежище. За окнами, плотно занавешенными ветхими одеялами, сочился неестественный, больной оранжевый свет Кокона. Сквозь щели в рамах просачивался не только ледяной воздух, но и далекое, едва слышное завывание ветра, смешанное с низким, давящим на барабанные перепонки гулом. Внутри было так холодно, что изо рта шел пар.

Дюжина детей, самому младшему из которых было семь, а старшему – четырнадцать, сбились в плотную, дрожащую кучу на старых матрасах у печки-«буржуйки». Чугунная печь, прожорливая и капризная, почти остыла. В ее чреве едва тлели последние, алые угольки, неспособные больше бороться с пробирающим до костей холодом. Детские лица в полумраке казались бледными, серьезными, а под глазами залегли недетские, глубокие тени. Никто не плакал и не жаловался. Они просто ждали, вслушиваясь в тишину, которую нарушали лишь редкий кашель курносого мальчика и монотонный, всепроникающий гул снаружи. Внезапно маленькая девочка лет восьми, сидевшая в углу, вздрогнула и тихо, но отчетливо произнесла:

– Мама не придет. Ей страшно.

Елена Матвеевна похолодела. Это были не слова девочки. Это была тревожная мысль старшего мальчика, сидевшего напротив, который мучительно думал о своей матери, застрявшей в другой части города. Девочка просто "поймала" и озвучила ее, как радиоприемник. "Синдром зеркального слуха" – так они называли эту жуткую аномалию, появившуюся у самых маленьких. Старший мальчик вжал голову в плечи, а девочка испуганно закрыла рот ладошкой, сама не понимая, что сказала.

Елена Матвеевна, учительница литературы, стояла у своего стола и смотрела на них. Ее поджатые губы, ее строгий взгляд, которого раньше так боялись двоечники, теперь смягчились. В ее глазах плескалась тихая, измученная нежность. Она видела, как холод пробирает не только тела, но и души. Ледяная, липкая тоска, казалось, оседала на всем, как иней. Просто сидеть и ждать было невыносимо. Им нужно было нечто большее, чем тепло от печки, которого все равно не было. Ей нужно было зажечь огонь внутри.

Она медленно подошла к старому, рассохшемуся книжному шкафу, ключ от которого всегда носила с собой. Провела пальцами по корешкам, мимо учебников и методичек. Ее пальцы остановились на тонкой, потрепанной книжице в серой обложке. Томик стихов Ахматовой. Зачитанный до дыр, с пометками на полях, сделанными еще в институте. Это было не по школьной программе. Это было по жизненной необходимости.

Елена Матвеевна принесла со своего стола тяжелый железный подсвечник с огарком свечи и поставила его на перевернутый ящик из-под снарядов, служивший им столом. Чиркнула спичка. Живой, трепетный свет вырвал из полумрака ее усталое лицо, несколько детских лиц, обращенных к ней, и заплясал на облупившейся краске стен. Этот маленький, теплый огонек был дерзким вызовом тому мертвому оранжевому свету, что правил их миром.

Она села на низкую скамейку, раскрыла книгу. Первые слова дались ей с трудом, голос предательски дрогнул:

– «Сжала руки под темной вуалью…»

Она прокашлялась, сделала вдох и начала снова, на этот раз тише, почти шепотом, словно рассказывала сокровенную тайну, предназначенную только для тех, кто сидел у ее ног.

«Отчего ты сегодня бледна?»

– Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна…

Дети, поначалу безучастные, постепенно затихли. Самые младшие, может, и не понимали сложных слов о терпкой печали и пьянящей любви, но они чувствовали другое. Они чувствовали ритм, который успокаивал. Они слышали музыку слов, которая убаюкивала их страх. А те, кто был постарше, ловили обрывки вечных, человеческих эмоций, таких непохожих на тот животный ужас, что поселился в их городе.

Слова о любви, боли, разлуке и надежде звучали в замерзшем классе как древнее заклинание против нечеловеческого, непонятного кошмара за стенами. На несколько драгоценных мгновений монстры, кристаллы и гравитационные аномалии отступили, вытесненные хрупкой, горькой и пронзительной красотой поэзии. Елена Матвеевна читала, и ее тихий голос был единственным оружием против безмолвия отчаяния.

Внезапный, резкий скрип входной двери заставил ее замолчать на полуслове. Дети вздрогнули, как стайка напуганных воробьев, инстинктивно прижимаясь друг к другу. В дверном проеме, загородив тусклый свет коридора, выросла массивная фигура.

Это был Лёха. Пожарный.

Он был весь в саже, лицо измазано, старый ватник порван на плече. Он выглядел уставшим до предела, но в руках бережно, как ребенка, держал большую охапку сухих, аккуратно наколотых березовых поленьев. Он замер на пороге, чувствуя себя неловко, словно большой медведь, забредший на чаепитие. Он явно не хотел нарушать царившую здесь хрупкую тишину.

– Извините, Елена Матвеевна… – пробасил он, стараясь говорить тише, и от этого его голос звучал еще более гулко. – Я тут… дров принес.

Он прошел в класс, стараясь ступать как можно тише, но его тяжелые сапоги все равно гулко стучали по изношенным деревянным половицам.

Елена Матвеевна прервала чтение и закрыла книгу, положив палец на строчку, где остановилась. Она посмотрела на Лёху, на его грязное, измученное лицо, на драгоценную охапку дров, и на ее губах появилась первая за много дней искренняя, теплая, невымученная улыбка. Эта улыбка была не для поэзии, не для высокой материи. Она была для простой, понятной и жизненно важной заботы.

– Спасибо, Лёша, – тихо сказала она. – Вы – наше спасение.

Лёха смущенно кашлянул и, подойдя к «буржуйке», аккуратно уложил поленья на пол. Он присел на корточки, открыл чугунную дверцу и начал подкладывать дрова в печку. Сухая береста мгновенно занялась от тлеющих углей. Огонь взметнулся с веселым, голодным треском, и по холодному классу начало разливаться живое, настоящее тепло. Дети тут же оживились, подвигаясь ближе, протягивая к огню свои озябшие, покрасневшие руки.

Елена Матвеевна подошла и встала рядом. Возникла неловкая пауза. Они оба – высокая, стройная учительница и огромный, сильный пожарный – молча смотрели на огонь. Говорить о том, что творилось снаружи, было страшно и бессмысленно. Говорить о стихах – странно и неуместно.

– Холодно сегодня, – наконец сказал Лёха, просто чтобы нарушить затянувшееся молчание. Его голос был хриплым.

– С вами теплее, – так же тихо ответила она, и в ее словах был двойной смысл, который он сразу уловил.

Он снова смущенно кашлянул и потянулся, чтобы закрыть дверцу печки. В этот момент его большая, загрубевшая рука случайно коснулась ее тонких, холодных пальцев. Мимолетное, невесомое прикосновение. Искра, куда более ощутимая, чем та, что летела из печки. Оно оказалось теплее огня. Они оба, словно обжегшись, быстро отдернули руки.

Лёха поднялся. Их взгляды встретились. И в эту секунду они смотрели друг на друга уже по-новому. Не как учительница и пожарный, выполняющие свой долг. А как мужчина и женщина, нашедшие друг в друге маленький, негаснущий островок тепла посреди этого бескрайнего, ледяного ада.

В классе стало почти уютно. Огонь весело гудел в печке, отбрасывая на стены живые, пляшущие тени. Однако, несмотря на тепло, напряжение не ушло полностью. Один из мальчиков постарше беспокойно ворочался, постоянно поглядывая на занавешенное окно. Девочка с косичками, хоть и задремала, но все еще крепко держала брата за руку, словно боясь, что он исчезнет. Тихий шепот пробежал по рядам, когда кто-то спросил, когда вернется их мама. Хрупкий покой был похож на тонкий лед на весенней реке, готовый треснуть в любой момент.

И именно в этот момент покоя это случилось.

Странное, тошнотворное чувство невесомости, короткое и резкое. Одна из гравитационных аномалий, теперь уже ставших привычными, но оттого не менее страшных. Чугунная печка с глухим, утробным стоном приподнялась на пару сантиметров над полом и тут же с грохотом рухнула на место. Из ее трубы вылетело облачко черной сажи.

Хрупкий мир разлетелся вдребезги. Дети не просто вскрикнули. Они проснулись с криками первобытного ужаса. Девочка с косичками, та, что улыбалась во сне, заплакала – тонко, пронзительно, без слез, как плачут от чистого, животного страха, который не имеет причины и объяснения. Курносый мальчик инстинктивно забился под свой матрас, закрыв голову руками и сжавшись в комок. Старшие ребята вскочили на ноги, их глаза дико метались по комнате, ища источник угрозы, которого не было и который был повсюду.

Момент покоя был разрушен. Ужас снова заглянул в их убежище, напомнив, что он никуда не уходил и всегда стоит за дверью, слушая их дыхание.

Лёха, не раздумывая, сделал шаг вперед, инстинктивно загораживая собой Елену Матвеевну и сбившихся в кучу детей. Его лицо мгновенно стало жестким и сосредоточенным. Вся его неловкость испарилась. Он снова был не просто Лёха. Он был пожарный, спасатель, защитник.

Елена Матвеевна посмотрела на его широкую, надежную спину, потом на испуганные, сонные лица детей, потом на тлеющий в печке огонь. Ее сердце сжалось от боли и бессильной, холодной ярости. Она не закричала, не заплакала. Она лишь сделала глубокий вдох, подошла к рыдающей девочке и опустилась перед ней на колени, чтобы быть с ней на одном уровне.

– Тише, моя хорошая, тише, – прошептала она, убирая с мокрого детского личика спутанные волосы. – Это просто дом вздохнул. Он старый, вот и кряхтит иногда.

Слова были простой, очевидной ложью, но в ее голосе было столько мягкой уверенности, что дикий плач девочки перешел в тихие, судорожные всхлипы. Она подняла на учительницу огромные, полные ужаса глаза, ища подтверждения.

Елена Матвеевна медленно поднялась на ноги. Ее движения были плавными и лишенными всякой паники. Она обвела взглядом всех детей, оцепеневших от страха. Ее взгляд на мгновение встретился с взглядом Лёхи, который все еще стоял в напряженной позе защитника. В этом безмолвном обмене было все: его готовность умереть за них и ее благодарность за эту готовность.

– Все хорошо, – сказала она, и ее голос, негромкий, но твердый, прорезал звенящую тишину. – Мы здесь. Мы в безопасности. Никто нас не тронет.

Она вернулась к своему месту у ящика, ее спина была прямой, как у гвардейца. Дети следили за каждым ее движением, их страх медленно уступал место недоуменному любопытству. Она снова взяла в руки тонкий томик Ахматовой, открыв его на странице, заложенной по памяти.

Ее голос, когда она заговорила вновь, был совершенно другим. Не интимным шепотом, а ясным, сильным и звенящим, как натянутая струна. Это был голос не просто учительницы, а человека, делающего свой выбор – выбор не поддаваться страху.

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Она читала, и слова о страхе, смерти и мужестве, написанные десятилетия назад в другом аду, обретали здесь, под оранжевым небом Кокона, новый, пронзительный смысл.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Дети слушали, затаив дыхание. Они больше не плакали. Они смотрели на свою учительницу, и ее сила, ее непоколебимая вера в слова, которые она произносила, передавалась им, становясь их собственным щитом.

Лёха опустил руки. Он смотрел на эту хрупкую женщину, вооруженную лишь книгой стихов, и видел в ней нечто большее, чем просто учительницу. Он видел воина, сражающегося на своем, невидимом фронте.

Огонь в печке разгорелся, весело потрескивая и отбрасывая на стены теплые, живые блики. Хрупкий островок нормальности был отвоеван у хаоса. Ненадолго. До следующей аномалии. Но он был отвоеван. И этого было достаточно.

Глава 79: План для "Архива"

Раннее утро в главном цехе лесопилки было серым и промозглым. Воздух, пропитанный густым запахом машинного масла, едким духом антисептиков и тонкой, кисловатой вонью безнадежности, казался тяжелым, как мокрая шинель. На большом верстаке, заменяющем штабной стол, лежала истертая карта Колымажска, ставшая молчаливым свидетелем их взлетов и падений.

Вокруг нее собрались те, на ком еще держались остатки сопротивления. Иван, ссутулившийся, с темными кругами под глазами. Аня, неподвижная, как изваяние, смотревшая в одну точку, словно прислушивалась к чему-то, чего не слышали другие. Капитан Волков, который, несмотря на приказ об отстранении, не мог оставаться в стороне и теперь стоял чуть поодаль, похожий на собственную тень. И полковник Морозов, чье лицо казалось высеченным из гранита.

Именно он нарушил гнетущую тишину. Его голос был резок и лишен всяких иллюзий.

– Итак, леди и джентльмены, ситуация следующая. "Игла" превратилась в непредсказуемую, плюющуюся энергией бомбу. Лобовые атаки на оставшиеся объекты – чистое самоубийство. Наши технические ресурсы, – он выразительно посмотрел на Волкова, – на нуле.

Волков лишь мрачно кивнул, не поднимая глаз.

Тишина, повисшая после слов полковника, стала еще тяжелее. Надежда, так ярко вспыхнувшая после находки дневника Горохова, начала гаснуть под гнетом этой суровой, убийственной реальности. Иван сжал кулаки так, что побелели костяшки. Сидеть и ждать конца было невыносимо.

– Нет, – голос Ивана прозвучал глухо, но твердо. Он шагнул к верстаку и положил на карту потрепанный дневник Горохова. – Вот наш единственный шанс.

Он обвел взглядом собравшихся.

– Мы пытались проломить стену кувалдой и разбили себе руки. Хватит. Нам нужен не таран. Нам нужен ключ.

Аня, словно очнувшись, подняла на него глаза и поддержала:

– Духи молчат о победе в открытом бою, – сказала она тихо, но отчетливо. – Но они шепчут о тайне, сокрытой под землей. Место, которое описано в этом дневнике… оно "фонит". Сильно. Что бы там ни было, оно – один из узлов этой паутины. Горохов был прав. Ключ ко всему – под школой.

Морозов скептически взял в руки дневник, пролистал страницы с корявыми схемами.

– Система "Крот-3"… Это не детские игрушки, – проговорил он задумчиво. – Я помню ее по учениям. Дьявольски надежная вещь. Даже с этими инструкциями, одна ошибка – и мы все останемся там, внизу. Удобрением для плесени.

– Это лучше, чем сидеть здесь и ждать, пока небо упадет нам на головы, – отрезал Иван.

Слова Ивана подействовали. Морозов, словно стряхнув с себя апатию, с головой ушел в то, что умел лучше всего – в тактическое планирование. В его глазах снова появился холодный блеск стратега. Он взял карандаш и начал чертить на карте маршруты подхода, секторы обзора, отмечать «мертвые зоны».

План, который рождался на их глазах, был рискованным, почти безумным, но в нем была своя дерзкая логика. Это была не битва, а выверенная до мелочей спецоперация, требующая идеального взаимодействия всех участников.

– Значит, так, – сказал полковник, поднимая голову. – Действуем четырьмя элементами.

Он ткнул карандашом в Ивана.

– Первый – штурмовой. Я и ты. Мы идем впереди, отвечаем за навигацию по схемам Горохова и деактивацию советских систем.

Затем он посмотрел на Аню, рядом с которой уже стояла Искра.

– Второй элемент – сенсорный. Вы двое. Ваш "радар" – единственное, что может предупредить нас о пси-ловушках или патрулях биороботов, которые не засечь никакими приборами. Вы – наши глаза и уши.

Наконец, он повернулся к Волкову.

– Третий элемент – технический. Капитан, ваш отпуск окончен. Вы пойдете с нами. Дневник – это инструкция к старому замку, но ключ может заедать. Вы должны будете на ходу решать проблемы, которых нет в этих записях. И если там внизу действительно есть то, о чем писал Горохов… стазис-капсула… то только вы сможете понять, как с ней работать.

– А четвертый? – спросил Иван.

– Четвертый элемент – это удача, – мрачно усмехнулся Морозов. – И она должна быть на нашей стороне.

Впервые за последние дни в глазах собравшихся появилась не просто призрачная надежда, а осязаемая, злая решимость. У них был план. Они шли в неизвестность, чтобы, возможно, найти союзника, о существовании которого лишь догадывались.

В тот самый момент, когда на лесопилке рождался план спасения, в другом конце города, в отделении милиции, разрабатывался план уничтожения.

Семёнов стоял у точно такой же карты Колымажска. Его кабинет, бывший оплот советского закона, теперь был стерильным и холодным, как операционная. Мерцающий свет Кокона, пробивавшийся сквозь плотно зашторенные окна, придавал его гладкой, лишенной эмоций коже нездоровый, зеленоватый оттенок.

Перед ним, вытянувшись в струнку, стоял его безмолвный лейтенант-биоробот.

– Доклад, – произнес Семёнов, не поворачивая головы.

– Объект "Игла". Атака отражена. Противник понес потери. Генератор поврежден. Выявлена нестабильность поля.

Семёнов не разозлился. Он лишь медленно кивнул, его мозг, холодный и точный, как компьютер, обрабатывал информацию.

– Они потерпели неудачу. Значит, они сменят тактику. Грубая сила не сработала. Теперь они будут искать информацию. Другой ключ.

Он медленно провел когтистым пальцем по карте, ноготь оставил на бумаге тонкую, рваную царапину. Палец остановился, с нажимом ткнув в маленькое прямоугольное здание заброшенной школы №2.

– "Архив", – прошипел он. – Они пойдут туда. Они считают себя умными. Они думают, что они охотники. Наивные, сентиментальные дети.

Он повернулся к своему лейтенанту, и его черные, лишенные зрачков глаза холодно блеснули.

– Они ждут, что мы будем их там стеречь. Глупо. Мы не будем их там ждать. Мы их там встретим.

Семёнов начал отдавать приказы. Четкие, безжалостные, выверенные, как движения хирурга.

– Концентрация патрулей в секторах 7-Г и 8-Б. Скрытое патрулирование. Не вступать в бой. Только наблюдение и доклад. Активировать сейсмические датчики на подходах к школе. Разместить три снайперские группы на крышах прилегающих зданий. Цель – не убивать. Цель – отсечь пути к отступлению, когда они войдут внутрь.

Он сделал паузу, и на его тонких, бесцветных губах появилась тень усмешки, холодная и острая, как осколок стекла.

– Пусть войдут. Пусть найдут то, что ищут. Надежда – самое эффективное топливо для отчаяния. Мы захлопнем ловушку, когда они будут держать в руках свой драгоценный приз.

Он отвернулся от карты и посмотрел в окно, словно видел сквозь шторы весь обреченный, мечущийся в агонии город. Он был не просто солдатом Империи. Он был пауком, терпеливо сидящим в центре своей паутины. И он уже чувствовал, как дрожат первые нити.

Муха летела прямо в ловушку.

Глава 80: Охота на Лиса

Ночь опустилась на лесопилку, но не принесла покоя. В штабном углу, под тусклым светом единственной лампы, висело густое, наэлектризованное напряжение. План атаки на «Архив» был разработан до мельчайших деталей, но именно эта детализация и пугала. Слишком много «если», слишком много неизвестных.

Морозов стоял над картой, его лицо было непроницаемой маской. Он провел пальцем по извилистому маршруту, который вел к заброшенной школе.

– План хорош, – наконец произнес он, нарушая тишину. – Но он основан на данных двадцатилетней давности и записках мертвого человека. Мы идем вслепую. Мне нужны глаза. Нужно проверить подходы к школе, посмотреть, не изменилось ли там что-то.

Он поднял взгляд на Ивана.

– Нужен лучший из твоих людей. Тихий, незаметный, с хорошей интуицией. Тот, кто сможет почуять ловушку, прежде чем она захлопнется.

Иван, не колеблясь, кивнул. Он знал, о ком идет речь. Он нашел Лиса в самом темном углу цеха. Тот сидел на корточках, прислонившись к холодной стене, и монотонными, выверенными движениями точил свой нож о старый брусок. Он был похож на хищника, готовящегося к охоте.

– Лис, – тихо позвал Иван.

Парень поднял голову. В его глазах не было ни вопросов, ни удивления. Только ожидание.

– Нужна разведка. Сектор школы. Все подходы, в радиусе двух кварталов. Не ввязываться, не геройствовать. Просто посмотреть и вернуться. Твоя жизнь важнее любой информации. Понял?

Лис молча кивнул. Этого было достаточно. Он беззвучно поднялся, спрятал нож в ножны на голени, накинул на плечи темную, неприметную куртку и, не прощаясь, шагнул к выходу. Он не ушел. Он растворился в ночи, как тень, как дым, оставив после себя лишь легкий сквозняк.

Колымажск под мертвенным оранжевым светом Кокона был похож на декорации к фильму ужасов. Лис двигался по этому городу-призраку, как по своей родной стихии. Он был вором, карманником, и его жизнь научила его быть невидимым. Он не шел по прямым, заснеженным улицам, которые хорошо просматривались. Его путь лежал через лабиринты дворов, через черные проломы в кирпичных заборах, через гулкие, заброшенные подъезды, где на стенах еще виднелись выцветшие надписи «Таня + Саша = Любовь. 1988».

Он скользил вдоль стен, используя каждую тень, каждую груду мусора как укрытие. Он видел следы. Тяжелые, глубокие отпечатки ног «Часовых», более легкие, с когтями – от «гончих». Но сами улицы были подозрительно пусты. Эта пустота напрягала его больше, чем открытая угроза. Его интуиция, отточенная годами выживания на улицах, кричала ему, что что-то не так. Это было похоже на затишье перед грозой, на лес, в котором внезапно замолчали все птицы.

Он замер в тени старой автобусной остановки с разбитыми стеклами и внимательно осмотрелся. И тогда он заметил. На третьем этаже панельной пятиэтажки, в окне, которое всегда было черным и пустым, что-то было. Едва заметный, ритмично пульсирующий красный огонек. Оптический сенсор в спящем режиме. Он перевел взгляд на соседнее здание – и там, на крыше, увидел такой же. Семёнов не просто усилил патрули. Он расставил наблюдателей. Весь район был под колпаком.

Лис находился в квартале от школы. Он прятался за ржавым, вросшим в землю остовом старого «Москвича». Он уже видел достаточно: скрытые посты на крышах, редкие, но движущиеся по четким маршрутам патрули. Семёнов не просто ждал их. Он готовил им встречу. Пора было уходить.

Лис начал отход, выбирая еще более сложный и запутанный маршрут. Он был осторожен, но ночь была полна ловушек. Перебегая через небольшой, заваленный мусором двор, он сделал одну-единственную ошибку. Его нога опустилась на припорошенный снегом кусок кровельного железа. Раздался тихий, но в мертвой тишине оглушительный хруст.

В тот же миг тишина взорвалась.

Из темного окна на третьем этаже, где он только что видел красный огонек, вылетел тонкий, как игла, обжигающе-белый энергетический луч. Он ударил в асфальт рядом с его ногой, выбив сноп искр и оставив дымящуюся, оплавленную дыру. Снайпер!

Одновременно из двух соседних подворотен, которые казались абсолютно пустыми, бесшумно выскользнули четыре фигуры. Это были не громоздкие «Часовые». Это были биороботы-ликвидаторы – более тонкие, быстрые, гибкие, с длинными, похожими на лезвия когтями. Их движения были плавными и смертоносными, как у пантер.

Ловушка захлопнулась. Они не просто ждали. Они охотились.

Лис оказался в узком переулке, заваленном строительным мусором. Путь назад был отрезан снайпером, путь вперед – четверкой ликвидаторов. Он был загнан в угол.

Начался отчаянный, безумный танец со смертью. Лис не пытался драться с ними в лоб – это было верное самоубийство. Он использовал свое главное преимущество: звериную ловкость и доскональное знание каждого уголка этого проклятого города.

Он зачерпнул горсть ледяной пыли, смешанной с песком, и швырнул ее в светящиеся оптические сенсоры ближайшего робота. Тот на мгновение замер, сбитый с толку. Этой секунды хватило. Лис, оттолкнувшись от стены, перемахнул через ржавый мусорный бак, используя его как укрытие от нового выстрела снайпера.

Он петлял по переулку, как заяц. Прыгал через прогнившие заборы, скользил под низко висящими трубами отопления, исчезал в дверных проемах и тут же появлялся в других. Но врагов было слишком много, и они действовали с холодной, машинной слаженностью, неумолимо сжимая кольцо.

Один из лучей снайпера все же настиг его. Он не попал в жизненно важные органы, но прожег плечо насквозь. Боль была острой, обжигающей, как раскаленный прут. Лис вскрикнул, его движения замедлились. Он споткнулся, и один из ликвидаторов тут же бросился на него, сверкая когтями. Лис в отчаянном рывке перекатился в сторону, и когти лишь вспороли его куртку, оставив на спине глубокие царапины.

Он был ранен. Он истекал кровью. Силы покидали его. Впереди был тупик – глухая кирпичная стена. Но он видел свой последний шанс. Слева, почти у самой земли, чернел проем старого коллектора, прикрытый ржавой решеткой, которую он сам когда-то выломал, прячась от милиции.

Прихрамывая, зажимая раненое плечо, из которого толчками вытекала горячая кровь, он сделал последний, отчаянный рывок. Биороботы уже были в нескольких метрах, уверенные в своей победе.

Лис нырнул в темный, зловонный проем за мгновение до того, как когтистая лапа одного из них схватила лишь воздух. Он услышал, как они скребутся у входа, как скрежещут металлом о бетон, но внутрь не полезли. Видимо, у них был приказ не углубляться в подземные коммуникации, где их сенсоры были бесполезны.

Он был спасен.

Тяжело дыша, задыхаясь от боли и смрада, Лис побрел по темному, скользкому туннелю, оставляя на грязном бетоне прерывистый кровавый след.

Он ушел, но дорогой ценой. А на лесопилке, когда он через час, бледный и шатающийся, добрел до своих, все поняли страшную правду. Их тщательно разработанный план был раскрыт. Семёнов не просто не сидел на месте.

Он их ждал.

Глава 81: Голоса под землей

Поздняя ночь укрыла лесопилку своим рваным, тревожным одеялом. В главном цехе, где вперемешку спали бойцы и стонали раненые, жизнь замерла в хрупком, чутком перемирии со страхом. Но в самом дальнем углу, в старой сушильной камере для древесины, начиналась своя, безмолвная битва.

Воздух здесь был густым, пахнущим сухим деревом, пылью и горьковатым ароматом трав. Аня и Искра готовились к ритуалу. Они работали молча, их движения были медленными, сосредоточенными, отточенными годами обучения у бабушки-шаманки. Это был не просто обряд, а опасное погружение в невидимый мир, кишащий враждебными сущностями.

На пыльном бетонном полу они начертили углем идеально ровный круг – древний символ защиты, граница между миром живых и тем, что лежало за его пределами. В самый центр круга Искра поставила старую глиняную чашу, наполненную водой из Колымажки. Вода, потемневшая и вязкая под влиянием Кокона, должна была стать их проводником, их антенной. Вокруг круга легли пучки сухой полыни и колючего можжевельника – их острый, смолистый запах должен был отогнать мелких, злобных духов, которых всегда привлекала чужая сила.

Аня сняла с шеи свой главный амулет – пожелтевший от времени, отполированный тысячами прикосновений коготь пещерного медведя. Она положила его на край чаши. Этот коготь был не просто украшением. Он был хранителем частицы духа великого зверя, древнего хозяина тайги. Он был их щитом.

Аня и Искра сели по обе стороны от круга, лицом друг к другу, скрестив ноги. Закрыли глаза. Их спины были идеально прямыми. На несколько долгих минут они просто дышали. Глубоко, ровно, в унисон. Их дыхание было первым шагом к трансу, способом отсечь все лишнее: гул дизельного генератора, доносившийся из цеха, далекий кашель Бизона, собственный страх.

Затем началось пение. Это был не тот звук, что можно услышать в концертных залах. Низкий, гортанный, вибрирующий, он, казалось, рождался не в горле, а где-то глубоко в груди, в самой земле под ними. Он был похож на гудение шмеля, на шелест древних кедров, на саму душу тайги. Этот звук помогал им настроить свое сознание на нужную частоту, отфильтровать техногенный шум Колымажска и услышать то, что лежало глубже.

Аня медленно, почти благоговейно, опустила кончики пальцев в чашу с водой. Холодная, вязкая жидкость приняла ее, становясь продолжением ее нервных окончаний. Теперь она была готова слушать.

Окружающий мир исчез. Для Ани и Искры сушильная камера растворилась, сменившись бурлящим океаном невидимых энергий. Первое, что они «услышали», был оглушительный, всеподавляющий шум Кокона. Это было не звуковое, а ментальное давление, похожее на бесконечный, монотонный крик.

Аня «видела» его как гигантскую, уродливую паутину из грязно-оранжевых, пульсирующих нитей, которая опутала весь город, впиваясь в землю, в дома, в души людей. В этой сети она ясно различала три мощных, гудящих узла, три раскаленных добела центра боли.

Один был похож на раненого, мечущегося в агонии зверя. Его пульсация была рваной, хаотичной, полной ярости и страдания. Это была поврежденная «Игла».

Второй – холодный, ровный и безжалостный, как стук гигантского метронома. Его гул был механическим, чуждым, лишенным всяких эмоций. Это был генератор под школой, «Архив».

Третий был самым странным. Он был глубже, древнее, и его энергия смешивалась с чем-то живым, с болью самой земли. «Колыбель».

Но сейчас их целью был «Архив». Его монотонный, машинный гул был как стена, как оглушительный рев, который не давал расслышать ничего другого.

Лицо Искры напряглось, на лбу выступили капельки пота. Она чувствовала эту стену. Она собрала всю свою волю и изменила тональность пения. Ее голос стал выше, чище, острее. Он превратился в тонкое звуковое копье, которое она снова и снова метала в монотонный гул «Архива», пытаясь пробить в нем брешь.

Аня избрала другой путь. Она не боролась с шумом. Она вспомнила слова Дмитрия о частотах и ритмах. Борьба была бесполезна. Нужно было не ломать стену, а найти в ней дверь. Она перестала сопротивляться гулу, позволила ему наполнить себя, начала дышать с ним в одном ритме. Она пыталась подстроиться, слиться с ним, стать его частью, чтобы он перестал воспринимать ее как угрозу и быть для нее преградой. Это было невероятно опасно – можно было потерять себя в этом машинном ритме, раствориться, сойти с ума. Она чувствовала, как холодная, чужая логика пытается подчинить ее волю. Коготь медведя на краю чаши, казалось, потеплел, защищая ее, напоминая, кто она.

И ей это удалось.

На одну бесконечно долгую, звенящую секунду гул «Архива» перестал быть для нее стеной. Она прошла сквозь него. И за ним, в оглушительной тишине, она уловила что-то еще. Что-то совершенно иное по своей природе.

Это был не гул машины и не яростный крик оскверненного духа. Это был тонкий, слабый, почти неразличимый сигнал, как далекий огонек в непроглядной тьме. Он не был похож на слова. Это был чистый, концентрированный ментальный образ, крик души, транслируемый сквозь толщу земли и камня.

Ощущение бесконечного, космического одиночества.

Пронизывающий, абсолютный холод, который длится вечность.

И тихий, отчаянный, повторяющийся импульс, похожий на зов о помощи. Словно кто-то очень, очень долго, из последних сил, стучит в запертую изнутри дверь.

«…здесь… один… холодно… помогите…»

Образ был таким ярким, таким полным отчаяния, что у Ани перехватило дыхание. Затем гул генератора снова вернулся, смыв этот слабый сигнал, как волна смывает надпись на песке.

Аня резко отдернула руки от воды, ее тело сотрясала крупная дрожь. Ритуал был окончен. Она открыла глаза, ее зрачки были расширены от ужаса и потрясения. Она посмотрела на Искру, которая тоже вышла из транса и тяжело дышала.

– Там кто-то есть, – выдохнула Аня. – Живой. Он заперт. И он зовет на помощь.

Они обе поняли: дневник Горохова не врал. Под школой действительно находится не просто машина. Там – пленник. И теперь их миссия обрела новый, пронзительный, личный смысл. Они шли не просто отключать генератор. Они шли спасать живое существо, томящееся в одиночной камере посреди этого ада.

Глава 82: Искупление капитана Волкова

В углу мастерской Николая, превращенном во временную лабораторию, царил полумрак и пахло раскаленной канифолью. Поздняя ночь. На старом, замасленном верстаке в творческом беспорядке были разложены разобранные платы от советских телевизоров «Рекорд», катушки с тонкой медной проволокой, горсть разноцветных конденсаторов и пожелтевший дневник Горохова, открытый на странице со схемами системы «Крот-3».

Капитан Волков сидел над этим хаосом, сгорбившись под светом единственной лампы. Его лицо осунулось, под глазами залегли глубокие тени, но в них больше не было стеклянной пустоты. Там горел лихорадочный, почти безумный, одержимый огонь. Он не спал уже вторые сутки. Жгучее чувство вины за провал у «Иглы» не ушло, оно никуда не могло деться. Но теперь оно трансформировалось из парализующего отчаяния в яростное, злое топливо. Он должен был это сделать. Он не имел права снова ошибиться.

Он снова и снова перечитывал записи Горохова, вглядываясь в корявые схемы, а затем сверялся с расчетами Дмитрия, нацарапанными на вырванном из тетради листке. Все сходилось, и в то же время все разваливалось на части.

– Черт бы тебя побрал, старый советский монстр… – бормотал Волков себе под нос, постукивая по верстаку пассатижами. – Система безопасности "Крота" аналоговая. Грубая, как топор, но надежная, как скала. Чтобы ее обмануть, нужен идеальный по частоте сигнал, чтобы создать "белый шум" для сенсоров. Но все мои резонаторы, – он кивнул на горсть выпаянных деталей, – "плавают". Они нестабильны. При такой температуре и влажности они будут давать погрешность, которая нас всех и убьет. Мне нужен стабильный кварц, но где я его возьму в этом аду?

Он с досадой отбросил паяльник. Инструмент со звоном ударился о край верстака. Казалось, что все напрасно. Они снова уперлись в стену, на этот раз – технологическую.

В этот момент в проеме мастерской показались три фигуры. Дмитрий, бледный и опирающийся на плечо Искры, и Аня.

– Капитан, – хрипло начал Дмитрий. – Есть идея.

Аня шагнула вперед и молча положила на верстак небольшой, тускло мерцающий синий кристалл, который они нашли у обломков вертолета Морозова.

– А если… – тихо сказала она. – А если резонатор будет не из кварца?

Волков замер. Он уставился на кристалл, потом на Аню, потом снова на кристалл. И в его мозгу, измученном бессонницей и виной, что-то щелкнуло. Конечно. Не советская технология, не немецкая – инопланетная. Идеальная, выращенная кристаллическая решетка, лишенная любых примесей. Стабильность, о которой он не мог и мечтать. Это был шанс. Безумный, нелогичный, но шанс.

Работа закипела с новой, удесятеренной силой. Это было похоже на священнодействие. Волков, как одержимый, начал собирать новое устройство. Это был не грубый, сварганенный на коленке ЭМИ-заряд. Это было изящное, почти ювелирное изделие. Он аккуратно, пинцетом, поместил синий кристалл в центр небольшой платы, начал создавать вокруг него тончайшую обмотку из медной проволоки, виток к витку.

Дмитрий, сидя на ящике и превозмогая приступы боли, диктовал ему поправки к схеме.

– Не так, капитан… индуктивность должна быть выше… добавьте еще один конденсатор параллельно, это сгладит импульс…

А Искра, наблюдая за их работой, стояла чуть поодаль, закрыв глаза. Она не разбиралась в схемах и формулах. Она делала свою часть работы. Тихо, почти беззвучно напевая что-то себе под нос, она подбирала нужную тональность, искала тот самый ритм, ту самую ноту, которая должна была заставить кристалл «проснуться».

Это была сцена невероятного, невозможного симбиоза. Гений инженера, привыкшего к логике и расчетам. Знания физика-визионера, заглянувшего в чужое сознание. И древняя, интуитивная магия шаманки, говорящей с душой камня.

Через несколько часов устройство было готово. Небольшая коробочка из текстолита, из центра которой, окруженный медной катушкой, торчал синий кристалл. Волков с благоговением посмотрел на свое творение.

Он подключил к устройству старый, чудом уцелевший в школьном кабинете физики осциллограф. Зеленая линия на его маленьком экране хаотично дергалась, показывая лишь фоновый шум Кокона.

– Пора, – выдохнул Волков.

Искра подошла ближе. Она положила свои ладони на плечи Волкова и Дмитрия, создавая живой, теплый «контур». Закрыв глаза, она начала петь. Теперь уже в полный голос. Низкий, вибрирующий, проникающий, казалось, в самую суть вещей.

И случилось чудо.

Синий кристалл в центре устройства вспыхнул ровным, мягким, неземным светом. И в тот же миг хаотичная линия на экране осциллографа замерла, а затем превратилась в идеально ровную, чистую синусоиду. Она застыла точно на той частоте, которую рассчитал Дмитрий.

– Есть… – прошептал Волков, не веря своим глазам. Его голос дрогнул. – Есть сигнал. Чистый, как слеза младенца.

В этот момент в мастерскую вошел Иван, привлеченный странным синим свечением. Он с недоверием посмотрел на работающее устройство.

– Еще одна бомба? – с сомнением спросил он. – Надеюсь, на этот раз сработает.

Волков поднял на него глаза. Впервые за много дней на его лице появилась тень усталой, но гордой улыбки.

– Нет, – сказал он. – Это не оружие. Это ключ. Он не разрушит стены. Он сделает так, что стены нас не увидят.

Он с нежностью провел пальцем по корпусу своего творения. Это было не просто куском техники. Это было его искупление. Он ошибся, когда в спешке и гордыне создавал оружие разрушения. Но теперь, работая вместе с теми, кого раньше не понимал – с юной шаманкой и мальчишкой-химиком, ставшим чем-то большим, – он создал нечто иное. Нечто, что давало им шанс не на победу в бою, а на победу хитростью.

Он все еще не простил себя за «Иглу». Но тяжесть, давившая на его плечи, стала чуть легче. У него снова была цель. Он был не просто военным инженером. Он был взломщиком, создавшим отмычку к сердцу вражеской крепости.

Глава 83: Предательство Дыма

Ночь на лесопилке была наполнена тихой, деятельной суетой. В мастерской горел свет – там Волков, склонившись над верстаком, творил свое техническое колдовство. У костра сидели бойцы, чистили оружие и вполголоса обсуждали предстоящую вылазку. Даже раненые в госпитальном отсеке, казалось, притихли, зараженные общей, нервной решимостью. Надежда, хрупкая и выстраданная, снова вернулась в их лагерь.

Но был один человек, которому эта надежда была чужда.

Дым сидел один, на корточках, в самом темном закоулке территории, спиной к общему костру. Он отрешенно смотрел на свои руки, покрытые старой сажей и мелкими, давно зажившими ожогами. Эти руки привыкли дарить пламя, но сейчас они были холодны.

Он снова и снова прокручивал в голове штурм «Иглы». Но он вспоминал не героизм Морозова, не отчаяние раненых, не собственную ярость. Он вспоминал сам провал. Провал его стихии. Огонь, который должен был все решить, все очистить, оказался бессилен против холодной, чужой технологии. Их так называемая победа принесла лишь новые проблемы, холод и нестабильность, похожую на лихорадку.

Его вера – слепая, фанатичная вера в очищающую и всемогущую силу пламени – пошатнулась. Он чувствовал себя обманутым и опустошенным. Он слушал доносящиеся из лагеря разговоры. Планы, проникновение, хитрость, какие-то частоты и шаманские ритуалы… Ему все это было чуждо. Его простая, огненная натура требовала ясного и окончательного решения. Пламени, которое не оставляет вопросов.

Не в силах больше находиться среди людей, чья надежда казалась ему фальшивой, Дым поднялся и бесцельно побрел по периметру лагеря. Он отошел подальше от всех, к самому краю, откуда открывался вид на разрушенный город. Он посмотрел в сторону руин речного порта.

И тогда он почувствовал это.

Не ушами, а кожей. Глубокую, низкую вибрацию силы, исходящую оттуда. Она не была похожа на холодную, машинную энергию «Иглы» или на тусклое тепло их костра. Эта сила была другой. Дикой, хаотичной, яростной и голодной. Как неконтролируемый лесной пожар, пожирающий все на своем пути. Как расплавленная лава, текущая из сердца земли.

Эта энергия манила его, звала, обещала нечто большее, чем тлеющие угольки в печках на лесопилке. В его воспаленном, уставшем от разочарования сознании родилась мысль, простая и соблазнительная, как огонек спички в темноте: если огонь Ивана оказался фальшивкой, может, настоящий, истинный огонь – там?

Решение созрело мгновенно, без колебаний. Дождавшись, когда часовой у ворот отвернется, Дым скользнул в темноту. Он покинул лесопилку, не оглядываясь. Он шел по разрушенному городу в сторону речного порта, ориентируясь на эту невидимую, но все нарастающую вибрацию.

Путь был опасен, но Дым шел напролом. Страх, который раньше заставлял его держаться вместе со всеми, исчез. Его заменила одержимость, которая вела его, как маяк. Он видел вдали патрули биороботов, но легко обходил их, инстинктивно прячась в тени. Он наткнулся на стаю мутантов, грызущих что-то в подворотне. Они подняли свои уродливые головы, их глаза сверкнули в темноте, но они не тронули его. Они почувствовали в нем родственное им безумие, отчаяние и жажду разрушения.

Чем ближе он подходил к порту, тем сильнее становился «зов». Воздух здесь, казалось, трещал от скрытого напряжения, а земля под ногами едва заметно дрожала.

Дым добрался до логова Серого. Он остановился у подножия огромной груды искореженного металла, на вершине которой, словно на троне, восседал тот, кого он искал. Серый. Его тело, чудовищная мешанина из плоти и кристаллов, тускло светилось в оранжевом полумраке. Вокруг него, как истуканы, стояли его безмолвные «дроны» и лежали мутировавшие волки.

Дым поднял голову. Он не видел в Сером монстра, предавшего их. Он видел воплощение той самой разрушительной, первобытной, всепоглощающей силы, которой ему так не хватало.

– Я пришел, – хрипло сказал Дым, его голос прозвучал в тишине вызывающе громко.

Серый медленно наклонил свою искаженную голову. Его нечеловеческие глаза, казалось, заглядывали Дыму прямо в душу. Он «сканировал» его, чувствовал его одержимость, его разочарование, его всепоглощающую жажду огня.

– Ты разочарован в них, – пророкотал Серый. Это был не вопрос, а констатация факта. – Их огоньки в печках не согреют этот мир. Они лишь оттягивают неизбежное.

– Я хочу видеть, как все горит, – просто, почти буднично ответил Дым. В этой фразе была вся его суть.

На лице Серого, под кристаллическими наростами, появилось нечто, похожее на усмешку. Он понял, что воля этого человека слишком сильна и слишком сфокусирована на одной идее, чтобы просто превратить его в безмозглого дрона. Но его можно было использовать. Он был не материалом. Он был инструментом.

– Ты получишь свой огонь, поджигатель, – голос Серого был похож на далекий гул обвала. – Огонь, который очистит этот город до самого основания. Огонь, который пожрет и людей Ивана, и бездушные машины Империи. Я дам тебе этот огонь. Но сначала ты должен заслужить его.

Серый не стал спускаться. Он смотрел на Дыма сверху вниз, как на просителя.

– Возвращайся к ним. Будь моими глазами и ушами. Рассказывай мне об их планах. Я должен знать каждый их шаг. И когда придет время, ты станешь моей зажигалкой.

Серый протянул руку. На его кристаллической ладони лежал небольшой, похожий на кусок застывшей смолы, артефакт. Внутри него тускло пульсировала багровая точка.

– Возьми. Это "Жало", – пророкотал Серый. – Оно нестабильно. При контакте с мощным источником энергии оно высвобождает хаотичный импульс, который выжигает любую сложную электронику. Перегружает ее. Это билет в один конец для их игрушек. Ты поймешь, когда его использовать.

Серый не касался Дыма. Он заключал с ним сделку, играя на его самой главной, всепоглощающей страсти. Дым взял "Жало", чувствуя его неприятную, липкую теплоту. Он смотрел в горящие глаза Серого, и в них он видел отблески великого пожара, о котором всегда мечтал. Он кивнул.

– Я буду.

Дым развернулся и пошел обратно, в лагерь Ивана. Но это был уже не тот Дым, что покинул его час назад. Это был не просто разочарованный член банды «Волков».

Это был шпион. Детонатор, терпеливо ждущий своего часа.

Глава 84: Проникновение в “Архив”

Глубокая ночь. В тени огромной поленницы на самой окраине территории лесопилки замерли четыре фигуры. Морозный воздух обжигал легкие и превращал каждое выдохнутое слово в облачко густого пара. Это была группа «Архив», готовая к выходу.

Морозов проводил последний инструктаж. Его голос был тихим, резким шепотом, который, казалось, резал морозную тишину.

– Помните, нас ждут. Лис подтвердил – снайперы на крышах, скрытые патрули. Мы не прячемся, мы просачиваемся сквозь их сеть, как вода сквозь пальцы. Никакой самодеятельности. Движение только по моей команде или по сигналу Ани.

Он посмотрел на Волкова, который нервно сжимал в руках свой «ключ» – устройство, завернутое в промасленную тряпку.

– Волков, береги эту штуку как свою жизнь. Она – наш единственный шанс.

Затем он повернулся к Ивану.

– Иван, ты – мои глаза сзади. Прикрываешь отход. Всем все ясно?

Все молча кивнули. Аня закрыла глаза, ее лицо стало отрешенным. Она уже не была здесь, она пыталась «прослушать» город, почувствовать его больную, напряженную нервную систему. Она ясно ощущала ее как паутину, натянутую над Колымажском, а в ее центре сидел холодный, терпеливый, выжидающий паук – Семёнов.

– Он знает, что мы вышли, – прошептала она, открывая глаза. – Он не видит нас, но чувствует, что мы движемся.

– Пусть чувствует, – отрезал Морозов. – Пошли.

Началась самая опасная часть пути. Улицы Колымажска, залитые мертвенным оранжевым светом, были пустынны и гулки. Каждый шаг отдавался эхом, каждый порыв ветра казался зловещим шепотом. Они двигались короткими, выверенными перебежками от одного укрытия к другому.

Это был мучительный, напряженный танец на лезвии ножа. Морозов, используя свой бесценный военный опыт, указывал на «мертвые зоны» – участки, не просматриваемые с крыш. Но этого было мало. Здесь вступала в игру Аня. Она не смотрела. Она чувствовала.

Они замерли за бетонным забором, готовясь пересечь небольшую, полностью открытую площадь.

– Тише, – внезапно прошептала Аня, ее рука резко взметнулась вверх, останавливая Ивана, уже готового сорваться с места. – Тот, что на крыше универмага… его взгляд… он смотрит сюда.

Вся группа замерла, сливаясь с густыми тенями, превращаясь в часть ночного пейзажа. Они стояли неподвижно почти минуту, которая показалась вечностью. Было слышно лишь, как стучат собственные сердца в груди и как где-то далеко воет ветер в проводах. Лицо Ани было маской абсолютной концентрации.

– Увел взгляд, – наконец выдохнула она. – Сканирует соседний сектор. У нас есть десять, может, двенадцать секунд. Теперь!

Они сорвались с места. Бесшумные, как призраки, они пересекли открытое пространство и скрылись за углом следующего дома. Это было почти немыслимо: суровая военная тактика, ведомая сверхъестественной, шаманской интуицией. И только так у них был шанс.

Через час, который показался им вечностью, они добрались до цели. Заброшенная школа №2. Она стояла в центре квартала, черная, молчаливая, с пустыми глазницами выбитых окон. Казалось, она впитывала в себя и без того скудный свет.

Они проскользнули внутрь через окно в старом спортзале, которое держалось на одной петле. Внутри царила мертвая, гулкая тишина. Пахло пылью, застарелой плесенью и тленом. Атмосфера резко изменилась. Снаружи была понятная, осязаемая угроза. Здесь, в темных, анфиладных коридорах, сам воздух давил на нервы. Каждый шорох, каждый скрип гнилой половицы под ногой отдавался в ушах пушечным выстрелом.

Лучи их фонариков выхватывали из темноты обрывки прошлой жизни: истлевшие плакаты «Слава труду!», разбросанные по полу детские противогазы, сваленные в кучу парты. На стенах виднелись старые, выцветшие символы, оставленные еще в начале вторжения. Теперь они казались зловещими письменами, предупреждающими об опасности.

Главная лестница, ведущая в подвал, была обрушена – груда бетонных плит и арматуры.

– Так и должно быть, – прошептал Иван, сверяясь с нарисованной от руки копией схемы из дневника Горохова. – Центральный вход завален. Горохов писал про служебный. Через котельную.

Они нашли котельную в дальнем крыле здания. Огромные, ржавые, холодные котлы походили на скелеты доисторических чудовищ, замерших в вечном сне. В самом дальнем, темном углу, за грудой шлака, они увидели ее. Неприметную, вросшую в стену стальную дверь без ручки, с дисковым кодовым замком старого, советского образца.

Это была она. Дверь в «Архив».

Волков, подойдя ближе, провел по ней своим самодельным датчиком.

– Никакой электроники, – прошептал он с оттенком уважения. – Чистая механика и броневая сталь. Толщина – сантиметров тридцать. Не меньше.

Морозов решительно шагнул к замку. Его пальцы, привыкшие к спусковому крючку автомата, уверенно легли на холодный металл диска. Он начал набирать код, который они все выучили наизусть. Цифры, которые Горохов выстрадал своей жизнью.

1… 9… 5… 3.

Он повернул диск до упора. Наступила оглушительная тишина. Секунда. Другая. Ничего.

– Черт, – прошипел Иван, его сердце ухнуло вниз. – Не сработало. Может, механизм заржавел намертво?

Волков в отчаянии ударил по двери кулаком. Раздался глухой, неметаллический звук. Дверь даже не дрогнула.

– Пятьдесят лет, – прошептал Морозов, его голос был напряжен. – Пневматика могла потерять давление. Или ригели просто прикипели.

Он снова взялся за штурвал, который они не смогли сдвинуть ранее. «Всем вместе! – рявкнул он. – Раскачать!»

Они навалились на штурвал, толкая его то в одну, то в другую сторону. Сначала – безрезультатно. Но потом, под их отчаянным, согласованным напором, раздался душераздирающий скрежет, словно ломались кости гигантского зверя. Ржавчина посыпалась на пол. Медленно, с неимоверным трудом, штурвал поддался на миллиметр. Потом еще на один.

– Давай! Давай! – рычал Иван, чувствуя, как напрягаются все мышцы.

И вот тогда, когда они уже были на пределе сил, раздался громкий, протяжный, сухой щелчок, эхом прокатившийся по подвалу. А затем послышалось долгое, нарастающее шипение. Это сработала древняя пневматическая система. Тяжелая стальная дверь медленно, с протестующим скрежетом, начала отходить в сторону, открывая за собой абсолютную, непроглядную, чернильную тьму.

Группа замерла перед открытым проемом. Из темноты на них пахнуло волной холодного, стерильного воздуха. Он был не похож на затхлый воздух подвала. Он пах озоном, как после сильной грозы, и чем-то еще… чем-то неописуемым, древним и совершенно чуждым. Запахом пыли, которая не видела света пятьдесят лет, и холодом открытого космоса.

Они включили фонари. Яркие лучи, казалось, вязли в темноте, но все же выхватили из мрака длинный, уходящий отвесно вниз бетонный коридор. Стены были гладкими, без единой трещины, словно отлитые из одного куска.

– Похоже, мы на месте, – мрачно произнес Морозов.

Они обменялись быстрыми, напряженными взглядами. Самая легкая часть пути была пройдена. Теперь они входили в гробницу. В логово зверя. И все они знали, что паук уже начал затягивать шелком вход в свою паутину.

Они сделали первый шаг в темноту. И в тот же миг дверь за их спинами с таким же долгим шипением и финальным, глухим, отрезающим все пути ударом закрылась.

Глава 85: Коридоры прошлого

Тяжелая стальная дверь захлопнулась за их спинами с глухим, финальным ударом, отрезая их от привычного мира. Они остались в абсолютной тишине и темноте. Из прохода на них пахнуло волной холодного, стерильного воздуха, в котором смешались запахи озона, застоявшейся пыли и чего-то неописуемо древнего и чуждого.

Они включили фонари. Яркие лучи вырвали из мрака длинный, уходящий вниз бетонный коридор. Стены были гладкими, без единой трещины, словно отлитые из одного куска. Вдоль одной из стен тянулись ржавые узкоколейные рельсы, исчезающие в темноте. Когда-то по ним, скрипя, катились вагонетки, груженые урановой рудой или, что было более вероятно, чем-то куда более секретным.

Они двинулись вперед, и каждый их шаг гулко отдавался от бетонных стен, нарушая тишину, длившуюся полвека. Это было похоже на спуск в гробницу фараона, только вместо иероглифов на стенах висели истлевшие, покрытые седой плесенью советские плакаты. Один изображал сурового рабочего на фоне атомного реактора с лозунгом «Мирный атом – в каждый дом!». Другой, почти полностью выцветший, едва различимо гласил «Слава КПСС!».

В нишах стен, за толстым, мутным стеклом, стояли приборы из другой эпохи: дозиметры с огромными циферблатами, тяжелые телефоны с дисковым набором, массивные эбонитовые тумблеры с надписями «ВКЛ» и «ОТКЛ». Все было покрыто толстым, нетронутым слоем пыли. Это было давящее, гнетущее ощущение путешествия во времени, в мертвую, похороненную заживо эпоху, чьи призраки все еще витали в неподвижном воздухе.

Через пятьдесят метров коридор расширился и привел их в большой квадратный зал. Лучи фонарей заметались по нему и замерли. Пол зала был выложен идеально ровными белыми и черными плитами, как гигантская шахматная доска. В дальнем углу, в неестественной позе, скорчившись на одной из черных плиток, лежал скелет в истлевших остатках военного комбинезона.

– Ловушка, – прошептал Морозов, сверяясь со схемой Горохова. – Нажимные плиты. Нервно-паралитический газ.

– Похоже, кто-то ошибся с ходом, – мрачно произнес Иван, кивая на скелет.

Они замерли у входа. Одно дело – читать об этом в дневнике, и совсем другое – видеть наяву.

– В дневнике сказано: начинать с белой плитки у левой стены и двигаться по диагонали, – сказал Волков, его голос предательски дрогнул.

– А если Горохов ошибся? Или его брат что-то напутал? – возразил Иван.

– Он не ошибся, – тихо сказала Аня. Она не смотрела на пол. Ее взгляд был прикован к скелету. – Я чувствую его последний миг. Его ужас. Он шел правильно… но потом услышал что-то сзади. Испугался. И сделал инстинктивный шаг назад. На черную клетку.

Она подняла руку и указала на белую плитку у левой стены.

– Путь верный. Идти нужно точно, как написано. Не оборачиваясь.

Морозов кивнул. В этом подземном аду он доверял чутью девушки-шаманки больше, чем собственным глазам. Он глубоко вздохнул и сделал первый шаг на белую плитку. Тишина. Затем второй, на следующую белую по диагонали. Снова оглушительная тишина, в которой был слышен лишь скрип его ботинок. Шаг за шагом, как по минному полю, он начал пересекать смертельный зал. Остальные, затаив дыхание, двинулись за ним, след в след, не решаясь даже дышать слишком громко.

Они благополучно миновали зал, и коридор снова сузился, а затем резко ушел вниз по бетонным ступеням. Внизу их ждала новая преграда. Проход был полностью затоплен темной, неподвижной, маслянистой на вид водой.

Волков, подойдя к краю, осторожно опустил в воду дозиметр, который он захватил с собой. Прибор тут же ожил, его стрелка метнулась вправо, и из динамика раздался яростный, истеричный треск.

– Радиация, – констатировал он. – Фон повышен в десятки раз. Не смертельно, если быстро. Но прилично. Похоже, вода служила охладителем для какого-то малого реактора, который давно протек.

В дневнике Горохова об этом месте была короткая, деловая пометка: «Затопленный сектор "Дельта". Глубина 3 метра, длина 15. Проходить быстро. Не более минуты под водой».

У них не было аквалангов.

– Значит, ныряем, – без колебаний решил Морозов. – Задерживаем дыхание и плывем наощупь, надеясь, что проход на той стороне не завален. Я первый.

Он набрал полную грудь воздуха и без всплеска ушел в черную, радиоактивную воду. Его фонарь на мгновение осветил из-подо льда мутную взвесь и тут же погас. Остальные мучительно ждали на берегу. Секунды тянулись, как часы. Наконец, далеко впереди, в темноте, вспыхнул тусклый огонек. Сигнал. Он прошел. Один за другим, они повторили его путь, погружаясь в ледяную, фонящую воду и молясь, чтобы хватило воздуха.

Когда Иван выбрался на другой стороне, его затошнило. Он сплюнул, и во рту остался неприятный металлический привкус. Он чувствовал себя грязным не снаружи, а изнутри, словно невидимая, радиоактивная пыль осела на его легких и костях. Волков, выбравшись последним, тут же поднес к себе дозиметр. Прибор тихо, но настойчиво трещал, показывая, что их одежда и кожа "набрали" фона.

– Ничего критичного, – пробормотал он, пытаясь успокоить и себя, и остальных. – Но еще одного такого заплыва мы себе позволить не можем.

Мокрые, замерзшие, тяжело дыша, они собрались в сухом коридоре после затопленного сектора. Одежда неприятно липла к телу, от нее шел пар. Они пытались прийти в себя, когда это случилось.

Из старого, покрытого ржавыми потеками репродуктора на стене раздался тихий треск, а затем – голос. Искаженный помехами, глухой, но безошибочно узнаваемый голос Левитана. Это была старая запись, которая, подключенная к аварийному источнику питания, крутилась по кругу уже пятьдесят лет.

«…Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!..»

Жуткий, призрачный голос из мертвого прошлого на несколько секунд парализовал их волю, действуя на истерзанные нервы сильнее любой физической ловушки.

Аня вскрикнула, прижимая руки к ушам. Для нее это была не просто запись. Она чувствовала фантомный отголосок эмоций миллионов людей, которые когда-то слушали этот голос с надеждой и страхом. Она чувствовала их коллективную боль, их веру, их жертвы. Это было невыносимо.

Иван подскочил к ней, обнял за плечи, пытаясь защитить от этого ментального эха. Запись оборвалась так же внезапно, как и началась, оставив после себя звенящую, тяжелую тишину.

Они двинулись дальше, стараясь не думать о том, что только что услышали. Коридор вывел их к последней на их пути гермодвери. Она была самой массивной, с огромным, похожим на корабельный, штурвальным замком в центре. Судя по схемам Горохова, за ней находился центральный зал управления «Архива».

Волков, посветив на замок фонариком, покачал головой.

– Это не код. Чистая механика. "Крот-3М". Пять тонн стали. Тут нужен специальный гидравлический ключ или… заряд взрывчатки.

Но дверь была защищена не только замком. Аня, еще не оправившаяся от шока, снова почувствовала опасность.

– С той стороны… – прошептала она, ее голос дрожал. – Что-то есть. Не живое. Механическое. Оно ждет. Спит, но готово проснуться. Много.

Морозов понял, о чем речь. Турели. Последний, самый главный рубеж обороны «Архива».

Они стояли у последней двери, зная, что за ней их ждет финальное испытание этого коридора из прошлого. И на этот раз у них не было ни готового кода, ни простого решения. Только смекалка, отчаяние и маленький синий кристалл в руках капитана Волкова.

Глава 86: Сердце Архива

Последняя гермодверь была похожа на вход в банковское хранилище из старых фильмов. Массивная, круглая, с огромным штурвальным замком в центре, она казалась абсолютно неприступной.

– Это "Крот-3М", – выдохнул Волков, осматривая механизм. Его голос был полон мрачного уважения к советской инженерной мысли. – Горохов писал, что ключ утерян. Взрывчатка просто обрушит на нас потолок. Нужно вскрывать вручную.

Морозов и Иван, как самые сильные, уперлись в рукоятки штурвала. Они налегли на него всем своим весом. Ржавый металл протестующе заскрипел, но штурвал не сдвинулся ни на миллиметр. Он был заблокирован десятилетиями бездействия.

– Не пойдет, – прохрипел Иван, отступая. – Он закис намертво.

– Значит, все вместе, – скомандовал Морозов. – На счет три.

Даже ослабевшая Аня приложила руки к холодному металлу. По команде Морозова они все разом, с отчаянным рыком, вложили в одно движение остатки своих сил. Послышался оглушительный скрежет металла, от которого заломило зубы. Штурвал, сопротивляясь, поддался и медленно, сантиметр за сантиметром, пополз по кругу. Раздалась серия глухих, тяжелых щелчков – это отошли внутрь стены массивные запорные ригели.

С последним щелчком напряжение спало. Дверь с долгим, усталым шипением отъехала в сторону, открывая проход.

Они осторожно заглянули внутрь, и на мгновение у них перехватило дыхание. За дверью был не очередной бетонный коридор. Их взору открылся огромный, идеально круглый зал, который никак не мог помещаться под скромным зданием старой школы.

Стены и пол были гладкими, без единого шва, отлитые из чего-то похожего на черный, отполированный обсидиан. Они не отражали свет их фонарей, а поглощали его, создавая ощущение бесконечного, космического пространства. Высокий, куполообразный потолок терялся в темноте.

В самом центре зала, на невысоком круглом возвышении, стоял он. Генератор «Архив».

Он не был похож на гудящую, плюющуюся энергией «Иглу». Это был гладкий, черный, абсолютно безмолвный обелиск высотой в несколько метров. Его поверхность была настолько гладкой и темной, что казалось, он является не объектом, а дырой в самой реальности. Он не издавал ни звука, но от него исходила мощная волна ментального холода и давления – то самое пси-поле, которое они ощущали все это время.

Вокруг обелиска, на равном расстоянии друг от друга, как три лепестка, стояли стазис-капсулы. Две из них были пусты и разбиты, их матовые стекла были покрыты сетью трещин. Но третья, центральная, была цела. Сквозь ее покрытую инеем поверхность смутно проглядывал высокий, тонкий, гуманоидный силуэт синего цвета. Пленник.

Иван сделал первый, нерешительный шаг в зал, пересекая невидимую линию порога.

И в тот же миг зал ожил.

По периметру стен, под потолком, вспыхнули красные, тревожные аварийные лампы, заливая обсидиановые стены кровавыми, пульсирующими бликами. С тихим, но угрожающим механическим жужжанием из потайных ниш в стенах выдвинулись они.

Три автоматические турели ДШК.

Массивные, уродливые, смертоносные, они были венцом советской оборонной мысли. Тяжелые стволы крупнокалиберных пулеметов, способных прошить насквозь легкий танк, медленно поворачивались на своих осях, «осматривая» зал. Их оптические сенсоры, тускло светившиеся в полумраке рубиновым светом, были нацелены не на вход, а на центральную зону, создавая невидимый, но абсолютно реальный смертельный периметр вокруг обелиска и стазис-капсул. Это и были сторожевые псы «Архива», о которых их предупреждала Аня.

Герои замерли у входа, не решаясь идти дальше. Турели не стреляли. Они ждали.

Морозов, как военный, мгновенно оценил угрозу и ее логику.

– Секторный обстрел, – прошептал он, не сводя глаз с медленно вращающихся стволов. – Перекрестный огонь. Если они откроют пальбу, от нас и мокрого места не останется. Они настроены на движение в центральной зоне. Шаг за эту линию, – он указал на край возвышения, – и они превратят нас в фарш.

Волков лихорадочно посмотрел на свое устройство. «Ключ» был готов, но он был бесполезен на таком расстоянии.

– Мое устройство может создать помехи для их сенсоров, но оно маломощное. Радиус действия – метров пять, не больше. Нужно подойти почти вплотную. Но как подойти, если они стреляют по всему, что движется?

Возникла патовая ситуация. Они видели цель. Они видели приз, ради которого проделали весь этот смертельный путь. Но они не могли к нему подобраться. Они были заперты в этом зале вместе со своей надеждой и тремя механическими церберами, охраняющими ее.

В напряженной, звенящей тишине, нарушаемой лишь тихим гулом сервоприводов турелей, Аня снова прижала руки к вискам. Ее лицо было бледным. Она отсекла механический шум, страх товарищей, гул собственного сердца. Она пыталась снова услышать тот слабый, одинокий голос, что привел их сюда.

И она его услышала.

Сквозь ментальный холод обелиска и угрозу турелей он пробился снова. Теперь он был чуть громче, более настойчивым, полным отчаяния. Это не были слова. Это была чистая, концентрированная эмоция, транслируемая прямо в ее мозг, как сигнал бедствия.

«…близко… опасность… машина… спит… разбуди…»

Пленник в капсуле чувствовал их присутствие. Он знал об угрозе. И он пытался им помочь, подсказать.

Аня поняла. Ключ к их спасению был не только в устройстве Волкова. Ключ был в этом ментальном контакте. Она должна была усилить его, прорваться к сознанию пленника, стать для него маяком, чтобы он, возможно, смог что-то сделать с той стороны.

Но для этого ей нужно было подойти ближе. Ближе к источнику сигнала. Ближе к обелиску.

Прямо в сердце смертельной ловушки.

Глава 87: Двойная игра

Они стояли в тени у входа в зал, как четыре призрака. Перед ними, в центре обсидианового зала, возвышался безмолвный черный обелиск, а по периметру, как три механических цербера, застыли турели.

– Они не дадут нам подойти, – прошептал Волков, нервно сжимая в руках свой «ключ». – Их сенсоры перекрывают весь центр.

– Значит, мы должны их обмануть, – голос Морозова был спокоен, но в нем звенела сталь. Он быстро набросал в воздухе план, отчаянный и самоубийственный. – Иван, ты самый быстрый. Твоя задача – рывок вдоль стены. Отвлечешь на себя сенсоры вот этой, левой турели.

Он посмотрел на Аню.

– В этот момент, Аня, вся надежда на тебя. Сфокусируйся на правой. Не дай ей среагировать. Создай помеху, "ослепи" ее, что угодно. Тебе нужно выиграть для нас пять секунд.

Он повернулся к Волкову.

– Это наше окно. Пока они отвлечены, мы с тобой рвем к главному пульту. Он у дальней стены, за второй колонной. Я прикрываю, ты работаешь.

План был похож на попытку пробежать между каплями ливня, не промокнув. Но другого у них не было. Они обменялись короткими, решительными кивками.

– Готов? – шепотом спросил Морозов у Ивана.

Тот лишь стиснул зубы и кивнул.

– Три… два… один… Пошел!

Иван сорвался с места, как сжатая пружина. Он не бежал к центру. Он несся вдоль изогнутой стены, стараясь оставаться на самой границе периметра. Левая турель с угрожающим жужжанием ожила, ее массивный ствол плавно повернулся, следуя за его движением. Красный огонек ее сенсора впился ему в спину.

В тот же миг Аня сделала шаг вперед, в зал. Она закрыла глаза и начала петь. Это была не тихая, гортанная мелодия, как в сушилке. Это был высокий, чистый, пронзительный звук, который, казалось, заставлял вибрировать сам воздух в зале. Ее голос, усиленный странной акустикой, был похож на острие копья.

Правая турель, на которую была направлена ее атака, дернулась. Ее сервоприводы издали протестующий скрежет. Рубиновый огонек ее сенсора начал хаотично мерцать, словно от чудовищной перегрузки. Окно открылось.

– Волков, за мной! – рявкнул Морозов.

Они неслись через зал, игнорируя угрозу третьей, центральной турели, которая пока не определилась с целью. Морозов бежал чуть впереди, вскинув автомат, готовый всадить очередь в оптические сенсоры, если что-то пойдет не так.

Волков, задыхаясь, добежал до пульта. Это был монстр из другой эпохи – панель, усеянная десятками тумблеров, лампочек и циферблатов. У него не было времени разбираться. Он не искал кнопку отключения. Он с силой прижал свой «ключ» к металлической панели.

Синий кристалл вспыхнул ярким, неземным светом. По старому пульту пробежала видимая волна голубоватой энергии, заставив лампочки на мгновение загореться ярче, а затем погаснуть.

Все три турели одновременно замерли. Их жужжание прекратилось. Рубиновые огоньки сенсоров погасли, а тяжелые стволы с глухим стуком бессильно опустились вниз.

Они сделали это. Наступила абсолютная, оглушительная тишина.

– Получилось… – выдохнул Волков, не веря своему счастью. Он оперся о пульт, его ноги подкашивались от пережитого напряжения.

Иван, тяжело дыша, подошел к ним. Аня перестала петь и прислонилась к стене, ее лицо было бледным как полотно. На несколько секунд они позволили себе расслабиться, чувствуя огромное, пьянящее облегчение.

Именно в этот момент из коридора, по которому они пришли, в зал шагнула тень. Фигура Дыма.

Его лицо было искажено безумной, торжествующей ухмылкой.

– Спасибо за то, что расчистили путь, – прошипел он.

Прежде чем кто-либо из них успел вскинуть оружие или даже осознать происходящее, он сделал резкое движение рукой. Вперед полетел небольшой темный предмет. Волков узнает его с ужасом. Это был один из тех артефактов, что они находили на телах биороботов, но этот был другим, он пульсировал живой, злобной энергией. "Жало", о котором Дым теперь знал все.

Артефакт с отвратительным влажным шлепком прилип к главному силовому кабелю, который шел от двери к пульту управления. Раздалось громкое шипение, и кристалл вспыхнул багровым светом, впрыскивая в старую советскую сеть чудовищный заряд хаотичной энергии.

«Ключ» в руках Волкова, не рассчитанный на такую перегрузку, взорвался с громким хлопком, осыпав его снопом искр и бесполезных деталей. Одновременно с этим по всему залу снова вспыхнули красные аварийные лампы. Система безопасности «Архива», получив внешний импульс, начала экстренную перезагрузку.

Турели снова ожили. С протестующим визгом их стволы поползли вверх. Но на этот раз их сенсоры горели не спокойным рубиновым, а яростно-оранжевым, боевым светом. И нацелены они были не только на центр зала, но и на вход. Путь к отступлению был отрезан.

Дым стоял в дверном проеме, наслаждаясь выражением ужаса на их лицах. За его спиной, отсекая последний путь к бегству, с оглушительным лязгом опустилась толстая стальная решетка. Они были заперты.

Он поднес к виску еще один маленький, едва заметный кристалл-коммуникатор. Его губы не двигались, но в сознании Серого, сидевшего на своем троне за много километров отсюда, раздался четкий, полный триумфа доклад.

«Хозяин. Они внутри. Заперты с турелями. "Архив" – ваш».

Дым развернулся и пошел прочь из этого подземелья, его безумный, счастливый смех эхом разнесся по пустым коридорам.

А Иван, Аня, Морозов и Волков остались в зале. Запертые. Безоружные перед снова ожившими механическими стражами, которые теперь видели в них единственную цель. Ловушка захлопнулась окончательно.