Пятна в красках

Глава 1

Жизнь начинается там, где рвется ткань привычного.

Счастье же, как пыль на витрине, – блестит ровно, пока не коснешься.

В безупречно белых стенах, окутанный пеплом забытых смыслов, сидел человек. Его босые ступни не чувствовали холод кафеля – будто тело уже наполовину растворилось в этой стерильной пустоте. Длинные седые волосы, спутанные как дороги из снов, были единственным свидетельством: время здесь когда-то существовало. Глаза, синие до боли, отражали ровно ничего.

На стене – едва заметная царапина. Он часами всматривался в неё, пытаясь вспомнить: то ли это след от ногтей, то ли последняя буква стёртого послания. Страшно не отсутствие вещей. Страшно, когда единственный изъян становится твоим зеркалом.

Кто здесь?! – его голос разбился о стены, вернувшись жалким эхом Руки, цепляющиеся за воздух, нашли только пустоту.

– Я тут один!? Меня. слышит!? Меня кто-то…

Последний крик сорвался в шёпот. Колени подкосились, и он рухнул на кафель, прижав ладони к ушам будто пытаясь заглушить звенящую тишину. Белый пол впитывал его отчаяние.

Лежа на ледяном полу, старик впился глазами в белизну. Сантиметр за сантиметром – пока пол и стены не растворились в единой пустоте. И тогда… на самом краю зрения смутная тень. Выход?

Кости хрустели, когда он поднимался. Ноги, тонкие как трости, дрожали под телом, превратившимся в кожу да кости. Шаг. Пауза. Ещё шаг. Внезапная улыбка растянула сухие губы.

Удар.

Голова отпрянула назад, тело рухнуло как подкошенное. В ушах – вой сирены, в глазах – чёрные осколки. А на ослепительно белой стене, куда он врезался, теперь краснела единственная неровность.. капля крови, медленно сползающая вниз.

Удар. Тьма. Звон в ушах.

– Вот и всё… ноги подкосились… голова раскалывается… Я же говорил – не надо было бежать!

– Перестань ныть! Ты должен встать. Всегда должен вставать. Разве ты не понимаешь? Здесь нет места слабости!

– А почему… мы бежали?

– Потому что увидели выход! Или показалось… Неважно. Теперь всё болит.

– Это не выход был – очередная иллюзия! Сколько можно обманываться? Здесь ничего нет и никогда не будет.

– И что теперь? Лежать и ждать, пока боль пройдёт? Как всегда?

Тело рухнуло, и вслед за ним – глухой, окончательный удар. Череп отдался эхом в пустоте комнаты, словно колокол, звенящий в забытом храме.

В глазах погас последний свет – не темнота, а полное отсутствие. Даже внутренний голос замолчал, словно его перерезали.

Исхудавшее тело распласталось, как тень, отброшенная на снег. Длинные седые волосы расползлись по полу, скрывая лицо – лишь острый нос и впалые щеки слегка выпирали из-под серебристого хаоса.

Кожа, бледная, как бумага, почти сливалась с белизной пола. Если бы не слабый синеватый оттенок на висках, можно было бы подумать, что это не человек, а призрачный рельеф – искривлённая возвышенность, случайно напоминающая очертания когда-то жившего существа.

Он не сказал этих слов – лишь подумал. Но в этой белой пустоте даже мысли не имели веса.

– Что происходит? – пронеслось в нём.

– Что это?

– Кто это лежит?

Без голоса. Без эха. Без права на ответ.

– А внизу… Внизу распласталось тело.

Только теперь он видел его со стороны – бледное, почти прозрачное, с волосами, раскинутыми, как корни вырванного дерева. Глаза закрыты. На губах будто застыл последний, так и не заданный вопрос.

И самое странное – Оно не выглядело мёртвым. Оно выглядело… как будто спало.

А над ним – Он сам. Точнее, то, что от него осталось: сознание без формы, взгляд без глаз, страх – без сердца, чтобы биться.

Все вокруг задрожало. Бездыханное тело на секунду задержалось в невесомости и вновь упало на пол, дрожь пробежала даже по неодушевленной тени, и белоснежный куб заполнился звуком, что заставлял каждую частицу трястись. Даже неодушевленные стены начали источать страх от голоса, исходящего из ниоткуда – "я покажу тебе, что ждет тебя дальше, но выбор будет за тобой. Если ты здесь не смог ничего сделать, то чего ждать от дальнейшего".

Пустота с одинокой скамьёй посередине – на ней сидел он, только без седины. Бездыханное тело осталось в Кубе – распластанное, пустое. Но тот, что был на скамье, больше не был стариком.

Его волосы – темные.

Его глаза – больше не бегали.

Его шаги – медленные, но без колебаний. Впереди, в дали, мерцало

что-то. Не свет. Не тьма. Просто – иное.

А позади… белый куб трещал по швам. В разломе, среди белизны, алела капля крови – единственное, что он оставил. Единственное, что доказывало: он был.

–Ты ещё не там, время есть.

Он не обернулся, но Куб – взорвался, не грохотом, а тишиной и исчез, став ничем, как и должно быть.

Вдали что то сверкнуло.

Он ускорил шаг. Там, впереди – не свет и не тьма, а нечто, от чего в груди защемило. Не больно. Как перед взлётом.

А позади… На месте Куба возникли часы.

Огромные, из белого мрамора, но стрелки – кровавые. Они шли назад.

Тик-так.

– Времени больше нет, – прошептал ветер.

– Оно теперь не нужно, – ответил он и перешёл на бег.

Часы рассыпались в песок. Песок стал водой. Вода – туманом. А он… Он уже не шёл.

Он летел.

Глава 2

Однажды солгав, ты даёшь лозе неправды пустить корни.

Она будет расти сквозь твои поступки,

искажая линии судьбы,

пока не останешься в клетке из собственных слов.

Ложь – дело привычное. Порой она неосознанно овладевает нами и управляет нашей жизнью. Поддавшись лёгкости вранья, мы теряемся в реальности, и существование превращается в красивый вымысел. Тяжело отследить путь первого обмана, чётко разделить настоящие эмоции и фальшивые чувства. Этот лабиринт многоуровневый, и выход найти не так-то просто.

В один из рабочих дней, когда в заведении было мало гостей, я погрузился в размышления о первой лжи. Мне вспомнилось далёкое детство.

Тут и начинаются дебри.

В Казахстане, когда мне было лет шесть, у нас с друзьями было странное хобби – снимать значки с машин и колпачки с колёс. Мы скручивали эти блестящие шляпки, а потом хвастались, у кого экземпляр красивее. Они были разных форм, с брендированными значками под стеклянным покрытием.

Как-то раз мы с другом Артёмом бродили по дворам в поисках новых "трофеев". Колпачки иногда туго сидели, поэтому мы таскали с собой плоскогубцы. Риск добавлял азарта – хозяева могли заметить нас из окна, выбежать, начать кричать. Но нас никогда не ловили, поэтому особого страха мы не испытывали. Пока не получишь по мягкому месту, не прекратишь – вот и вся наша философия. В тот день мы нашли новенький мерседес – чёрный, с тонировкой, без номеров. Осмотрелись: на балконах никого, во дворе только дети да бабушки на лавочках. Артём встал на стреме, а я принялся за дело. Уже снял два задних колпачка, подобрался к переднему колесу… И тут опустилось стекло машины.

Сердце ушло в пятки. Из машины раздался рёв: "А ну быстро верните на место! Сейчас разберёмся, потом к родителям и в полицию!"

Я окаменел. Руки затряслись, в глазах потемнело. Артём побледнел и начал лепетать что-то про "извините, больше не будем". Я на автомате вернул колпачки на место. Мы стояли, боясь пошевелиться, хотя могли бы просто убежать. Мужчина вышел из машины: "Вы вообще нормальные? Откуда будете? Пойдёмте к родителям!"

Тут во мне что-то щёлкнуло. Голос сам собой стал жалобным, на глазах выступили слёзы: "Дяденька, мы не хотели! Нас старшеклассники заставили – сказали, побьют, если не снимем…" Артём мгновенно подхватил: "Он за теми кустами стоял! Наверное, уже убежал…" Мужчина посмотрел в указанном направлении, потом на нас: "Чтоб вашего духу здесь больше не было! А тем ребятам передайте – я их сам найду!" Мы кивнули и бросились наутек. Придя в себя, я пытался понять: как так легко получилось придумать эту историю?..

На этом воспоминание обрывается. Кажется, именно тогда я понял, что ложь может спасти от наказания. Хотя, наверное, врать я научился ещё раньше – просто чтобы избежать подзатыльников.

Размышления затянулись. Где грань между безобидным враньём и разрушительной ложью? Есть ли она вообще?

Мой отец – пастырь церкви, мать – служительница. Моё воспитание строилось на библейских ценностях. "Лжецы Царства Божьего не наследуют" – одна из первых заповедей, которую я усвоил. Меня учили милосердию, состраданию, благочестию. И всё же я стал мастером лжи. При этом остаюсь добрым, отзывчивым, болезненно чувствительным к чужой боли. Как это сочетается?

Прервав поток моих размышлений, официант молча положил передо мной два чека: двойной капучино в одном, бокал игристого – в другом. Я приготовил кофе и посмотрел на часы. Рабочий день подходил к концу. В этот момент за барный стол села Дарья – моя подруга, бывшая коллега, теперь художница. По её походке, взгляду, положению губ я сразу понял – что-то не так.

– Скажи мне что-нибудь воодушевляющее – попросила она, опускаясь на стул. В голосе – усталость и горечь.

Я налил ей бокал игристого и начал свою речь: "Знаешь, мы так часто ищем счастье в книгах и смартфонах, что не замечаем жизнь вокруг. Настоящие ответы – в том, что нас окружает здесь и сейчас. В глазах любимых людей, в звуке реки, в закатах и рассветах…" Говорил красиво, гладко. Даша слегка улыбнулась, плечи её расправились.

– Что же тебя так гложет? – спросил я.

Её ответ поразил меня: "Жизнь без правды".

В её глазах читалось то, что я знал слишком хорошо – страх, растерянность, чувство потерянности в собственном вымышленном мире. То самое, что гложет и меня уже много лет.

Глава 3

Свобода воли требует наличия выбора.

Густой туман разлился по лесу молочной рекой. Лишь макушки елей, будто тёмные острова, виднелись с высоты птичьего полёта. Туманная пелена была настолько плотной, что её можно было ощутить кожей – она оставляла влажные следы на каждом оголённом участке тела. Видимость не превышала длины вытянутой руки. Когда парень протягивал ладони вперёд, кончики пальцев терялись из виду, словно проникали в портал иного измерения. Шаг за шагом он продвигался вперёд, словно слепой, аккуратно ощупывал пространство, постоянно вытирая набегающие капли влаги с ресниц. Любой крик терялся в этой белой мгле – туман поглощал всё без остатка.

Дыхание становилось тяжёлым, прерывистым. Он закашлялся, от сырости сводило легкие. С каждым шагом дышать становилось всё труднее – воздух словно превращался в густой сироп, который приходилось буквально проталкивать в себя.

Телефон. Там компас, можно узнать, или, может, сеть ловит. Так, не всё потеряно, – на уголке его губ мелькнула улыбка, а в глазах появилась надежда.

Дрожащие руки начали бегать по карманам, ища телефон. Бумажки, фантики, зажигалка, мелочь, деньги – всё летело на землю без разбору, и сразу же исчезало в тумане.

– Да, вот, так, щас, щас… И чего я боялся? – проговорил он про себя.

Сглотнув осевший от волнения ком в горле, он включил телефон, и первый взгляд упал на отстутствие сети.

– Так, ну ничего страшного, – мешкаясь, с трясущимися руками проговорил он. – Есть ещё экстренный звонок и компас.

Зайдя в приложение компаса, он увидел – стрелки на нём сошли с ума, крутясь словно пропеллер. Его глаза расширились, а с уголков губ пропала улыбка. Губы начали трястись, а язык свело от нахлынувшего страха, который будто хватал холодной рукой за шею, медленно перекрывая дыхательные пути. Кончики пальцев немели, а ноги подкашивались. Не ощущая пальцев, он трижды нажал на кнопку включения и вызвал сигнал SOS. Парень потянул телефон к уху. Гудки пошли. С каждым гудком становилось всё тяжелее стоять, всё тело тянуло к земле, словно сам туман давил своей мощью на тело юноши. Гудок. И ещё один гудок. В глазах мелькали огоньки надежды. В голове пронеслась мысль: А что, если сейчас…

– Алло! 112, экстренная оперативная служба спасения слушает".

– Алло, алло! Я потерялся в тумане, в лесу! Я ничего не вижу, тут густой туман! – запинаясь, быстро проговорил парень.

– Хорошо, вас понял. А вы знаете, где вы сейчас находитесь? – Юноша услышал в голосе оператора язвительный тон.

– В-вам смешно? – дрожащим голосом произнёс парень.

– Нет! Ни в коем случае. Я вас спрашиваю, где вы сейчас находитесь. Вы знаете, где вы? – проговорил оператор.

– Нет же! Вот опять! На фразе 'вы знаете, где вы' вы опять это так произнесли! – прокричал он в трубку. – Это шутка какая-то?

– Молодой человек, я хочу вам помочь. Я не смогу вам помочь, если вы не ответите на мой вопрос: где вы сейчас находитесь? – произнёс оператор.

В глазах юноши потемнело. В этот раз оператор уже не скрывал своей усмешки. В голове появился образ мужчины лет тридцати с щетиной на лице, в строгом костюме, улыбающегося во все тридцать два зуба. Его рот напоминал змеиный разрез, доходящий до глаз. Глаза сумасшедшего, горящие синим пламенем, были раскрыты настолько широко, что, казалось, ещё чуть-чуть – и они выпадут.

Голос оператора исказился, будто сквозь разорванную плоть мира прорвалось нечто древнее. Звуки сливались в гортанный поток, напоминающий то ли семитский, то ли язык, на котором говорили в Содоме перед гибелью.

Земля затряслась – не как при землетрясении, а будто что-то огромное под ней перевернулось. Мох под коленями юноши заходил волнами, обнажая трещины, из которых потянулся дым с запахом расплавленного металла.  Голос из тумана гремел, словно семь труб Иерихона:

– יָדַעְתָּ הֵיכָן אַתָּה?

(«Знаешь ли, где ты?»)

– Я… в лесу… – его зубы стучали, а слова рассыпались, как стены того города. – Но здесь не должно быть…

Почва застонала. Воздух наполнился рёвом – то ли рушащихся гор, то ли ангелов, падающих с небес. Туман сгустился в огненные буквы:

– אַתָּה בַּמָּקוֹם שֶׁל אֵין מָקוֹם

(«Ты в месте, которого нет»)

Туман сгустился до молочно-янтарной плотности, превратив пространство в слепящий кокон. Воздух кристаллизовался, каждое движение давалось с усилием, будто мир вдруг наполнился тягучим мёдом.

И тогда – шевеление.  Тени.

Не просто отсутствие света – сама тьма обрела плоть, сияющую мрачным блеском воронёной стали. Они выступали из белизны плавными волнами, смыкая кольцо. Их контуры дрожали, как марево над раскалёнными камнями, то обретая подобие человеческих фигур, то расплываясь в абстрактные кошмары.  Шёпот.

Не речь – её пародия. Шипение песка в песочных часах, скрип пергамента под пером безумца, бульканье воды в лёгких повешенного. Звук нарастал, обретая ритм:

– Место… место… место…

Парень ринулся назад – и земля разверзлась у него за спиной с тихим вздохом, будто прорвался нарыв на теле мира.  Из трещин выползли пальцы.  Длинные. Сине-чёрные. С ногтями, вросшими в подушечки, оставляющими кровавые борозды на собственной плоти.

Они извивались с противоестественной пластичностью, суставы хрустели, как ломающиеся ветви. Они обхватили его ноги и повалили на землю, обвили шею и держали намертво. Холод пронзил тело, будто в костный мозг влили ртуть.  Мороз жёг. Не зимний холод – трупный, тот что выедает плоть изнутри, оставляя после себя синюшные узоры. Пальцы впились в горло, перекрывая дыхание. В глазах вспыхнули фосфены – кроваво-алые, мерцающие, как свет далёких галактик.  Тени сомкнулись. Шёпот перешёл в хор – тысячи голосов, сливающихся в один:

– Выбор… Сделай выбор…

Тени прильнули к его телу, обвитому руками мертвецов, повторяя эту фразу снова и снова, как заевшую пластинку. Их голоса проникали в череп, вибрировали в височных костях, вытесняя все остальные мысли.

Почти безжизненное тело юноши затрепетало в последней попытке ответить. Его губы задрожали, язык прилип к нёбу, но где-то в глубине души – в той её части, что ещё помнила, что значит быть человеком, – родился крик:

– Я сделал выбор!

Но этот вопль, вырвавшийся из самых истоков его сердца, остался заключённым в черепной коробке. Существовал он лишь в извилинах его сознания, как последний островок реальности в этом безумном мире. Тени замерли.

На миг всё замерло. Тишина повисла в воздухе, густая и напряжённая, как натянутая струна перед последним аккордом. И тогда небеса разверзлись.

Громовой удар сотряс саму ткань реальности. Ослепительная молния, белее альпийских вершин, пронзила пространство, оставляя за собой шлейф ионизированного воздуха. Она обрушилась карающим мечом:

Тени вспыхнули, как пергамент в огне, их очертания на мгновение застыли в воздухе, прежде чем рассыпаться пеплом.

Костлявые пальцы, сковавшие тело, обратились в пыль, их ледяная хватка исчезла, оставив на коже лишь сизые отпечатки – воспоминания о прикосновении смерти.

Туман испарился, словно его и не было, обнажив ночное небо – невероятно близкое, подавляющее своей бездонной пустотой.

Юноша лежал в центре идеально круглого пятачка нетронутой земли. Его лёгкие судорожно ловили воздух, чистый и острый, как лезвие. В ноздрях стоял запах грозы – электрический, живой.

Он поднял дрожащую руку, наблюдая, как лунный свет играет на коже. Такого света он не видел… Сколько? Часы? Дни? Годы?

Глава 4

Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

Утро понедельника. Семь часов. Часы трезвонят, словно сирена апокалипсиса, вырывая из объятий сна. Молодой мужчина в расцвете сил,на лице его залегли глубокие тени. C трудом поднимает руку. Пальцы скользят по холодному пластику циферблата. Ни цифр, ни намёка на порядок – только стрелки, застывшие в молчаливом укоре, и пустота, растянувшаяся до краёв. Нащупав кнопку, глушит адский звон. Веки словно свинцовые шторы – поднять их кажется подвигом.

– Тяжёлое утро понедельника… – шепчут не губы, а всё его тело, содрогаясь от предчувствия.

Рабочий день стартует ровно в восемь. Чтобы успеть, нужно поймать вечно опаздывающий автобус. До офиса – десять минут езды. Пешком – тридцать. Он знает это наизусть, как молитву отчаяния. Сегодня, впрочем, решает сыграть в рулетку: А вдруг автобус приедет? – и тянет одеяло на голову, будто это щит от реальности. За окном, заляпанном осенним дождём, город просыпается. А он – нет.

– А-а-а-а, опять… – охрипший голос вырвался из горла, растворившись в стуке капель по подоконнику.

Мужчина, будто марионетка с оборванными нитями, натянул мятые джинсы, носки с дыркой на большом пальце, толстовку с выцветшим логотипом. Веки предательски слипались, тело ныло: Вернись под одеяло. Там безопасно».

Телефон в руках – семь пятнадцать. Карта показывала: автобус на подходе, прибытие в семь двадцать пять.

– Дай бог, не врут… – усмехнулся он криво, захлопнув дверь.

Семь двадцать две. На остановке. По карте – автобус уже близко, даже опережает график.

– Неужто сегодня повезёт? – пробормотал, всматриваясь в пелену дождя.

Семь двадцать семь. Пустота. На карте – маршрутка уже проехала остановку. Словно призрак, автобус промелькнул мимо, а возможно, это сбой системы. Но факт остаётся: он снова не пришёл.

Мужчина запрокинул голову, и капли дождя умыли его лицо, смывая остатки надежды.

– Зря только верил… Надо было сразу идти пешком.

Он побрёл к работе. Влажный ветер пробирался под толстовку, цепляясь ледяными когтями за каждый позвонок. По телу прошла мелкая дрожь, а желание всё бросить и нырнуть обратно под одеяло нарастало, как прилив, смывая последние крупицы желания работать.

Он шел по лужам, одежда промокла насквозь. Мысль о зонте пришла, когда дождь стих. Мозг и тело существовали отдельно: один цеплялся за абсурдный оптимизм, а другое – тянуло обратно в постель.

– Ничего страшного. Я ж не сахарный… – хрипло пробормотал он, выжимая мокрый рукав.

В холле офисного здания взгляд упёрся в гигантские часы на стене. Белый циферблат. Циферблат отсутствовал, лишь две тонкие стрелки – пустота, залитая бетоном.

– Зачем такие, если времени тут нет? – прорычал он сквозь зубы.

Мужчина потянулся за телефоном, чтобы проверить время, но пальцы дрогнули – из кармана выскользнул тот самый колпачок. Блеснув на потускневшем свете холла, он упал на пол с чистым звоном, будто смеясь. Металлический кружок с эмблемой «Мерседеса» под стеклом – крошечный артефакт из прошлого, где он еще верил, что может украсть весь мир. Колпачок покатился, подпрыгивая на стыках плиток, словно убегая от него, как когда-то сам он убегал от хозяина машины.

Мужчина рванулся вперёд, подошвы скользнули по мрамору, словно лед под коньками. Руки вцепились в воздух, тело метнулось вниз – удар головой отозвался глухим гулом. На миг в ушах зазвучало эхо детского смеха: тот мальчишка с плоскогубцами хихикал где-то в параллельной вселенной. Звон смешался с бормотанием шедших мимо людей: «Пьяный?», «Вызвать охрану?».

В глазах заплясали чёрные мотыльки, но он встряхнул головой – видение рассеялось. Колпачок замер у стены, сверкая как обетование. На белом фоне бетона эмблема «Мерседеса» напоминала глаз – насмешливый, всевидящий.

К колпачку подошёл парень лет двадцати пяти. Аккуратный, в плотном сером пиджаке, чёрных брюках и начищенных до зеркального блеска туфлях. Гладко выбритое лицо, длинные волосы, уложенные назад – образ безупречный, как витрина дорогого магазина.

Он поднял колпачок и подошёл к Максиму, всё ещё сидящему на полу.

– Максим, ну чего же ты развалился? – Влад улыбнулся добродушно, но в уголках глаз запряталась едкая ирония.

Максим медленно прошелся взглядом по стоящим рядом блестящим туфлям, в которых увидел отражение своего помятого лица. Затем обратился к безукоризненной прическе.

– Ох, Влад, привет… – он потирал место удара на голове, растерянно улыбаясь. – Я тут… не с той ноги встал, видимо.

Влад протянул руку Максиму, вернув колпачок:

– Не теряй больше. Жду в офисе.

Он подмигнул и скользнул в закрывающиеся двери лифта, словно призрак, растворяющийся в щели между мирами.

Максим сжал металлический кружок, затем судорожно выхватил телефон. Восемь двадцать. Зрачки расширились, в голове взорвалась лавина: Зачем ты опять поверил автобусу? Вызвал бы такси, взял зонт, купил мозги наконец, идиот!

Он рванул к лифту, тыча в кнопку вызова. Хромые секунды растягивались в вечность.

В офисе Максим сидел за столом, механически щёлкая клавишами. Листал базу клиентов, звонил им по поводу продления договоров – создавал видимость деятельности. Даже голос подстраивал под идеального сотрудника: бодрый, заинтересованный. Но внутри – пустота. Лишь одна мысль пульсировала в черепе: скорей бы домой. Завтра снова ад. На против вертелся на стуле Влад. Раскачивался на сто восемьдесят градусов, то вправо, то влево, с телефонной трубкой у уха. Улыбался в ответ на претензии, шутил – лицо излучало спокойствие. Работа лилась через него, как вода через родник: естественно, без усилий.

– Да-да! Понимаю вас, сам через это прохожу. Хочется быстрее закончить, но они не дают – смеялся Влад в трубку.

Максим украдкой наблюдал за ним, то бросая косые взгляды, то закатывая глаза к потолку. Его раздражал этот самодовольный голос, льющейся так легко, будто весь мир – союзник Влада, а трудности растворяются от одного его взмаха рукой.

– Слушайте, значит, продлеваем договор? – Влад оскалился в натянутой улыбке, демонстрируя все тридцать два зуба.

Он взметнул руку вверх, пальцы растопырены как лучи фейерверка, затем резко сжал в кулак – жест победы.

– Замечательно! Отправляю документы на почту. Жду вашей подписи. – Он уставился на Максима, подмигнул, и в его взгляде мелькнул вызов.

Резкое, гнетущее давление офиса обрушилось на Максима. Вена на лбу вздулась, пульсируя в такт нарастающей головной боли. Он зажмурился, вдавив пальцы в переносицу, но пульсация в висках лишь усиливалась. Звуки, раньше сливавшиеся в фоновый шум, теперь резали слух:

– клацанье клавиш, будто стая металлических птиц;

– хлюпанье коллеги, пьющего чай;

– треск принтера, выплёвывающего кипы бумаги;

– гул кондиционера, напоминающий рёв реактивного двигателя.

Весь офис сжимал его в тисках. Влад попытался сбежать мыслями – туда, где тишина и темнота. Но в этот момент к нему подошла Виктория. Высокая, с ледяным взглядом, она напоминала грозовую тучу в человеческом обличье. Её черты были высечены из мрамора: острый подбородок, тонкие губы, скулы, словно лезвия. Костюм-двойка сидел безупречно, каждый шов кричал: «Я – закон». Каблуки цокнули по полу, разрезая тишину.

– Максим, – голос её скользнул, как нож по стеклу. – Долго будешь отвлекать коллег своей… – она намеренно запнулась, – неэффективностью?

Он поднял глаза. Её ноготь, острый как клинок, щёлкнул по краю стола.

– Ты опоздал. На двадцать три минуты. – Она бросила взгляд на часы. – Останешься после работы. Исправишь ошибки и завершишь задачи. – Губы дёрнулись в подобии улыбки.

Кондиционер захлебнулся, затих. Даже принтер замер, будто испугавшись.

Максим попытался возразить, но тут же оставил эту мысль, он понимал, что спор ни к чему не приведёт, даже если все объяснить. Лучше так, чем вычет из зарплаты – подумал про себя. Он опустил взгляд и смиренно кивнул. Виктория бросила взгляд на Влада и улыбнулась. Помахав ему рукой, растворилась в офисной суете. Офис опустел. Только мерцание экранов да тиканье часов нарушали тишину. Влад сидел за столом, уставившись в договор с бесконечными поправками. За окном кипела вечерняя жизнь, все возвращались с работы и спешили в объятья семьи или теплого одеяла. Влад, перекинув пиджак через плечо, постучал костяшками по стеклянной перегородке:

– Ну, я пошёл. Сегодня у друзей вечеринка, не хочешь потом присоединиться?, Только оденься поопрятней – мелькнула язвительная насмешка.

Максим даже не повернул головы:

– Не… У меня ещё… – голос сорвался.

– Ладно, не грузись! – Влад махнул рукой и скрылся за дверью.

Щёлк. Звук захлопнувшейся двери отозвался в груди Максима взрывом. Он вцепился в виски, ногти впились в кожу:

– Да что же не так-то?!

Мир замер. Капля кофе зависла в воздухе, полураспечатанный лист застыл в принтере. Даже пыль в луче света остановилась, будто боясь пошевелиться. Голова Максима гудела, будто в ней застрял рой ос. Его руки дрожали, сжимая краешек стола. Работа… кредиты… работа… кредиты… – как проклятый мантропад.

Друзья звонили: Максим, приходи, сегодня Сашины именины!

– Не могу, проект горит, – пробормотал он.

Они смеялись в трубку, а Максим слышал, как за его спиной офисные часы пожирают секунды.

– Заскочим на футбол?

– Не, ребята, завтра в семь на планерке… – ответил он.

Голоса стихли. А потом и вовсе исчезли.

– Кредиты, – прошептал Максим.

Словно змеи, обвили горло. Квартира, которую он видел только ночью. Машина, которой нет. Мечты, которые превратились в цифры: Ещё пятьсот семьдесят три дня – и долг погасится. А потом новый. И снова.

– Зачем? – шептал он в тишину, но эхо возвращало: Чтобы жить? Или чтобы не умереть?

Они все счастливы. У Влада – друзья, у соседа – семья, у девчонки из бухгалтерии – смех, который звенит, как колокольчик. А у него – папки с договорами и калькулятор, высчитывающий, сколько он стоит.

– Мечтаешь о путешествии? Закрой долги! – шипел банковский робот.

– Но я даже не помню, куда хотел… – сказал Максим вслух. Он вскинул голову, глаза. дико блеснули в полутьме офиса.

– Где я свернул не туда?! – рёв вырвался из его глотки, хриплый, рвущийся, будто сквозь ржавую решётку. Горло вспыхнуло огнём – связки треснули, как пересушенная верёвка. Слюна смешалась с кровью, солёно-металлический привкус залил рот. Его крик ударил в стены, заставив задрожать мониторы. Со стола упала ручка, покатилась по полу, словно испуганный жук.

– Где?! – он бил кулаком в стол, сбивая папки. Бумаги взметнулись, как белые птицы, осыпая его плечи. – Кредиты? Долги? Эта проклятая работа?!

Голос сорвался в надрывный шёпот, но ярость клокотала, как лава:

– Я же… я же хотел… – слова застряли в коме горечи. Он схватился за горло, пальцы впились в кожу, пытаясь выдавить из себя правду.

Может, когда взял первый кредит, думая: Вот куплю время? Или когда отказался от пива с ребятами, чтобы выслушать нотацию Виктории?

Слёзы катились по его щекам, солёные, как оправдания.

– Жить, говорите? А как? – крикнул он в пустой офис. – Я зарылся в «надо»!

Окно. Оно так близко. Холодное стекло под его пальцами – единственное, что он чувствовал. Внизу огни, как конфетти. Шаг – и всё кончится. Но вдруг…

Память выплёвывала обрывок: они с пацанами гоняли на великах, смеялись, собирали листики, как валюту. Я тогда верил, что всё успею! – мелькнуло в голове.

– А вдруг… – голос сорвался. – Вдруг ещё не всё?

Тишина.

Принтер захлебнулся, кондиционер замолчал. Даже часы перестали тикать.

– Нет, – стёр он слёзы кулаком. – Не сегодня.

Но завтра… Завтра снова кредиты.

– Опять. Снова этот вопрос: почему я никак не остановлю вечное колесо страданий? – думал Максим. – Может, я сам вылепил эту реальность – мир, где все носят маски счастливых, а я, словно проклятый, тащу на спине ярмо неудачника?

– Ты потерял время, – звучало в его голове. – Когда-то был молод, как Влад. Дышал свободно, а теперь… Тридцать пять. Песок в часах осел до дна.

– А выбор? Ты ведь сделал его давно. Помнишь тот сон с туманом и тенями? Даже тогда ты не смог сделать свой выбор.

Максим сжимал виски от боли. Упав на колени, он скрючился от страха и боли в сердце.

– Нет! – вырвалось у него. – Я хотел величия… Мечты… Но их было слишком много. Они спутались в клубок, и я уже не помню, чего я хочу! – ниточка, которую дёргали кредиты, долги, «надо».

– Ложь, – шипел внутренний голос. – Ты обманывал себя. Помнишь тот «Мерседес»? Ты солгал тогда, чтобы избежать последствий. И с тех пор только и делал, что врал. Даже самому себе. Опоздания – лень. Работа не нравится – лень. Ты думал, что сильный, а оказалось – соврал.

– Ты в ловушке. Комната без дверей… Ты построил её сам – из страха, лени, оправданий. И теперь боишься даже шагнуть к окну. А ведь оно так близко…

Потерянными красными глазами Максим взглянул на окно. Через мгновение он уже был на подоконнике.

– Двадцатый этаж… Всё будет хорошо.

– Край. Я стою на краю. Не жизни – существования.

– Это они тебя сюда привели? Долги? Работа? Нет. Ты сам пустил их в дверь.

– Он прав. Ты боялся. Боялся, что не хватит денег, сил, времени. А теперь даже мечтать не можешь – только считать проценты.

Из стен выползли тени, начав невнятно шептать.

Шёпот усиливался, превращаясь в гул. Воздух густел, будто пропитанный ядом.

– Всё кончено. Шагни – и боль уйдёт. Исчезни. Стань тенью, как мы…

Максим, стоя на окне, шатался. Его голос дрожал:

– Нет… Нет!

Тени приближались, их слова резали, как нож:

– Да! Ты уже мёртв! Ты…

Шагнув к раю подоконника, Максим замер. Край бетона под пальцами был ледяным, почти неосязаемым, будто грань между реальностью и чем-то иным. Он попятился вперёд – неестественно, как марионетка с перерезанными нитями, – а в глазах застыли слёзы. Каждая слезинка искрилась, превращая свет фонарей в ядовито-изумрудные спирали. Они кружились, сплетаясь в узоры, которые не могла создать природа: геометрию вне измерений, письмена на забытом языке. Тени за его спиной сгущались, обретая плотность чёрного дыма. Они шевелились, будто под кожей невидимого великана, а воздух наполнился шёпотом – не голосом, а скрипом старых дверей, скрежетом шестерёнок в пустоте. Ощущение липких пальцев, тянущихся к его спине, стало невыносимым.

Что-то дышало там, за границей зрения, пахнущее сырой землёй и распадом металла.

Максим сделал шаг.

Глава 5

Время – это таинство и оно не открыто нам пока мы не войдем в свое призвание.

Холодный ветер, пропитанный грустью, скользил по крыше многоэтажки, закручивая воронки из пыли и забытых надежд. На самом краю, где бетон сливался с серым небом, сидел он – размытый силуэт, едва отличимый от сгущающихся сумерек. Не человек, но и не призрак. Что-то промежуточное – дух, застрявший в тонкой плёнке между жизнью и вечностью, будто последний вздох, так и не долетевший до небес.

Ровно в шесть вечера город выдыхал: двери офисов распахивались, и улицы наполнялись людьми – спешащими, злыми, усталыми. Они сталкивались плечами, сигналили в пробках, сжимали в руках пакеты с едой, даже не глядя вверх. А он смотрел.

С высоты они казались муравьями – крошечными, суетливыми, бегущими по невидимым тропам каменного лабиринта. Кто-то смеялся, кто-то спорил по телефону, кто-то просто шёл, уставившись в землю. Они жили. А он – нет. Но и не исчез.

Ветер рвал его очертания, пытаясь утащить за собой, но силуэт не двигался. Он ждал.

Над ним, на вершине здания, возвышались огромные часы – немой страж времени, чьи стрелки ползли к роковой черте. Их циферблат, покрытый трещинами, светился тусклым жёлтым светом, словно предупреждая: «Ты опоздал».

Ровно в полночь они оживали.

Металлический звон раскалывал тишину, разносясь над городом, будто погребальный колокол. Двенадцать ударов – двенадцать границ между «было» и «будет». Люди внизу даже не поднимали голов: для них это был просто звук, фон к их вечной спешке. Но для силуэта каждый удар отзывался болью – будто время вгрызалось в него, напоминая, что он уже не принадлежит ни прошлому, ни будущему.

Свисающие ноги тени парили над пустотой, но пропасть  не зазывала его вниз. Напротив – она отталкивала.

Каждый раз, когда он наклонялся вперед, тёмное нутро улиц будто сжималось в плотный ком, выталкивая его обратно на крышу. Невидимые силы не пускали. Будто говорили: «Ты ещё не готов».

Он пробовал снова и снова – в полночь, когда часы били, словно отмеряя его попытки. Но город внизу не принимал его.

Люди растворялись в темноте, как капли в океане. А он оставался.

Над ним часы тикали. Ветер нёс обрывки чужих разговоров, смех, чьи-то ссоры – всё, что он больше не мог потрогать.

И тогда он понял: может, это и не пропасть вовсе, а зеркало. И то, что он видел внизу – не тьма, а отражение того, чем он стал. Время летело незаметно, являясь на миг, как пар, – и исчезало. Яркие лучи восходящего солнца сменялись холодным светом луны, пронзающим тень насквозь. День за днем, год за годом. Мир двигался, жил, менялся, а он оставался – призраком, застывшим на грани забытья. Мысли терзали его бестелесную сущность, цепляясь за то, чего уже не вернуть. Дух и душа всё ещё жили внутри этого призрачного очертания, но тело… тело давно стало прахом, вернувшимся в исходное состояние. Он больше не чувствовал стихий. Ветер не ласкал его лицо, не приносил с собой запах сирени. Дождь не остужал кожу в знойные дни. Снежинки не задерживались на плечах, а просто проходили сквозь, будто его и не было. Остались только звуки.

Шёпот ветра, доносящий обрывки чужих разговоров. Назойливые птицы – воробьи, голуби, сороки – кружили рядом, будто чувствовали незримое присутствие. Но стоило им подлететь слишком близко, как они вздрагивали и улетали прочь, будто наткнувшись на невидимую стену.

А вот вороны… они приходили чаще. Черные, пронзительно-умные, они садились в метре от него, склоняли головы набок и смотрели прямо в пустоту, где он сидел. Иногда клевали место, где должны были быть его ноги, будто пытались выклевать правду из воздуха. А потом каркали – громко, зло, словно смеялись над его вечным заточением.

"Ты всё ещё здесь?" – будто спрашивали их крики. И он не мог ответить.

Тень, дух, силуэт – всё это лишь слабые попытки описать того, кто застрял между жизнью и вечностью. Жизнь стала цепью, лишающей свободы, а вечность – пропастью, замершей перед шагом. Внутри него шла война: дух рвался вперёд, душа цеплялась за прошлое, а необъятное пламя сжигало его изнутри. Эта битва не закончится, пока он не сделает выбор.

А пока – он лишь силуэт, застывший на краю сорокаэтажной бездны. Холодный ветер проносил сквозь него обрывки чужих голосов, смеха, шума города, но ни одно касание не долетало до его кожи. Он больше не чувствовал тепла солнца, не вдыхал запах дождя, не мог обнять того, кто когда-то был дорог. Время превратилось в петлю. Каждую ночь часы били двенадцать, и в этот миг что-то внутри него дёргалось – инстинктивно, как удар тока. Но это не было пробуждением. Это была лишь пустота, досада, бесконечное возвращение к вопросу: как он здесь оказался?

И в этот раз, когда полночь пробила в очередной раз, что-то изменилось.

Ветер стих. Городские огни померкли. А где-то внизу, на тротуаре, кто-то поднял голову и посмотрел прямо на него.

В старой городской библиотеке, где воздух был густым от запаха пенициллина и вековой бумаги, за массивным дубовым столом сидел молодой мужчина. Его пальцы перелистывали страницы "1Q84" с методичной настойчивостью, будто в каждой строке он искал зашифрованное послание, предназначенное лично ему. Время текло незаметно, растворяясь в шелесте страниц и тиканье старых часов.

Библиотекарша Аксинья Михайловна подошла бесшумно, как тень. Её рука легла на его плечо, заставив вздрогнуть.

– Лев, без пяти восемь вечера, – прошептала она, и её голос звучал как эхо из другого измерения.

Он обернулся, и в его глазах на мгновение отразилась целая вселенная усталости и разочарования, прежде чем привычная маска вежливости вновь скрыла все эмоции.

– Аксинья Михайловна, – улыбнулся он, но в уголках глаз оставалась грусть, – вы так тихо подкрадываетесь, что я подумал – пришла сама Смерть с косой. А с такой книгой в руках… – он показал на обложку, – атмосфера совсем располагающая.

– Целый день просидел, будто прикованный, – покачала головой библиотекарша, но в её глазах светилось понимание. – Нашёл то, что искал?

Лев закрыл книгу, его пальцы на мгновение задержались на обложке, будто прощаясь.

– Видимо, не судьба. Может, моя история ещё не написана, кто знает… Может, и моя книга в скором времени будет лежать на этих полках, и кто-то также яростно будет в ней искать ответы – Он встал, ощущая, как кровь снова начинает циркулировать в затекших ногах.

– Книги – они как зеркала, – задумчиво сказала Аксинья Михайловна, поправляя очки. – Иногда нужно время, чтобы увидеть в них себя. Лев кивнул, оставляя книгу на столе, и направился к выходу, его шаги слегка неуверенные после долгого сидения. Выйдя на улицу, Лев ощутил, как ночной воздух обжигает лёгкие. Он задержался на ступеньках, глубоко вдохнув прохладу, и поднял глаза к небу.

Луна висела прямо над офисной высоткой, её холодный свет сливался с циферблатом больших часов, образуя идеальную восьмёрку – символ бесконечности.

И тогда он увидел. На самом краю крыши, едва различимый в лунном свете, сидел силуэт. Сердце Льва замерло.

Он застыл, впиваясь взглядом в тёмное пятно на крыше. Оно не шевелилось. Только ветер колыхал что-то, напоминавшее полы пиджака – но это не могла быть ткань. Скорее, сама тьма, принявшая форму.

Губы онемели, язык стал ватным, превращая слова в бессвязное бормотание. Силуэт медленно повернул голову – не в его сторону, а к луне.

По его коже пробежали мурашки. Что-то внутри подтолкнуло его направиться к зданию и подняться на крышу. Мысль, что крутилась в голове, радовала его: «Я нашёл то, что искал. Вот он, мой сюжет».

У главного входа в офис он столкнулся с выходящей девушкой.

Высокая, словно грозовая туча в человеческом обличье. Её черты были высечены из мрамора: острый подбородок, тонкие губы, скулы-лезвия. Костюм-двойка сидел безупречно. Казалась строгой и важной, но в глазах угадывалась доброта, поселившаяся там на долгие годы, и тень растерянности.

Лев шагнул наперерез:

– Добрый вечер. Меня зовут Лев. Вы здесь работаете?

На её лице мелькнула смущённость:

– Да, верно…

– Прошу прощения за бестактность, – он сложил ладони в мольбе, – но не поможете попасть на крышу? Я писатель. Хочу описать вид отсюда – красоту, что рождается на высоте.

Её взгляд резко заледенел:

– Теперь ещё и писатели подключились? Ищите вдохновение в статьях – там всё сказано. Посторонних не пускаем.

Она впилась в него глазами, будто готовая преградить путь телом.

Лев напрягся всем телом, будто его ударили током:

– Да о чём вы вообще? Я просто музу ловлю!

Он сглотнул, удерживаясь от слов о силуэте – «Сочтут психом, точно не пустят».

– При чём тут журналисты? – бросил он, чувствуя, как в висках застучало. Девушка цокнула каблуком, скрестив руки:

– Три года как проклятые – репортёры, блогеры, «скорбящие» родственники! Вы что, из подземелья вылезли? Хватит ковыряться в прошлом. Человека нет. И точка.

Лев моргнул. В её словах мелькнула красная нить— пока оборванная, но…

– Клянусь, я впервые слышу! – он растопырил ладони, как ребёнок перед строгой учительницей. – Месяц как в городе. Живу в библиотеке напротив. Увидел красоту вашей крыши и…

Её лицо вдруг изменилось.

Будто невидимая волна смыла всё – ледяную маску, сжатые губы, даже тень раздражения в уголках глаз. Осталась только пустота, гладкая и безжизненная, как поверхность озера перед грозой.

– Всё. Я опаздываю.

Голос стал плоским, механическим. Казалось, сейчас из-под идеально уложенных волос посыплется песок, а под пиджаком зашуршат шестерёнки.

Она резко обошла его, бросив через плечо:

– Музы там нет. Только ветер.

И растворилась в сумерках, оставив Льва с ощущением, будто он только что видел, как умирает живой человек.

Лев проводил взглядом удаляющуюся фигуру, пока тень от здания не поглотила её окончательно. Ладонь сама потянулась к ручке – холодный металл дрогнул под пальцами. Щёлк. На долю секунды дверь поддалась. В груди что-то взорвалось – не счастье, нет. Скорее, адреналин, смешавшийся с горечью обмана. Он рванул сильнее, но створка лишь злобно хлопнула, будто дразня.

Внутри всё закипело. Азарт, острый как лезвие, пронзил до кончиков пальцев. «Попаду. Обязательно».

Он зашагал вдоль фасада, вглядываясь в каждое окно. Слова девушки звенели в голове, как осколки:

«Человека нет… Музы там нет…»

Но кто она? Почему её лицо цепляло память, будто крючком?

– Кто ты? – прошептал Лев, прилипая лбом к стеклу.

Лев прикрыл глаза, пытаясь собрать обрывки мыслей, как вдруг – Пиииик.

Звук домофона врезался в тишину – пронзительный, металлический, до боли знакомый. Его тело среагировало раньше сознания. Мышцы напряглись, ладонь рванула ручку вниз с точностью автомата – будто он делал это тысячу раз – мелькнуло где-то на краю памяти.

Дверь подалась с глухим стоном, словно нехотя выпуская его из одного кошмара в другой.

Оказавшийся внутри он сделал глубокий вдох – едкий коктейль хлорки и пыли.

Повсюду кромешная тьма – только зелёные зрачки стрелок, подмигивающие из темноты. Тишина висела густым сиропом, проглатывая каждый звук. Даже воздух казался спёртым, словно здание притворилось мёртвым.

Он шагнул вперёд. Сердце колотилось так, будто рвалось наружу, но под кожей щекотало безумием. «Я внутри. Невидимка. Призрак».

Эйфория длилась мгновение.

Внезапно тело пронзило острой иглой: «Кто открыл дверь?». Мысль впилась в сознание:

Сбой? Нет… Кто-то ждал. Кто-то наблюдает.

Тишина зашевелилась— будто стены сжали его в объятиях, чтобы не отпустить.

Воздух сгустился, будто туман в том самом рассказе – о перепутье, где дороги терялись меж древних деревьев. Та же липкая тяжесть в груди. То же ощущение, что незримые существа затаились в темноте, ожидая его шага.

«Я уже писал это…» – мелькнуло в голове. «Сюжет повторяется. Но теперь я – герой».

Время – пар, исчезающий в морозном воздухе. В двадцать лет его не поймать. В сорок – не удержать.

Ровно в восемь офис на двадцатом этаже выдыхал последнее дыхание. Сотрудники метались, как муравьи, сбегая кто лестницам или на лифте. Только мониторы оставались – слепые, безжизненные.

– Максим, ты как всегда! – Влад швырнул портфель на плечо, даже не замедляя шаг. – Время-то идёт!

– Да, да… – Максим кивнул в пустоту, пальцы замерли над клавиатурой. – Сейчас.

Дверь захлопнулась. Тишина.

Она обрушилась тяжело, как бетонная плита. Максим откинулся на стул, вжавшись в спинку. «Бросили». Вдох – выдох. Часы показывали 20:10. Он выключил компьютер, и экран погас, словно закрывая веки.

Лифт ждал. Кнопка вызова мигала красным. Тык-тык-тык – нервные удары по пластику. Дверь открылась с металлическим вздохом.

– Двадцатый этаж, – прошипел динамик, голос словно со дна колодца.

Белый свет лифта ударил в глаза, ослепив. Максим зажмурился. Рука сама потянулась вверх – к кнопке «Крыша», будто её вели невидимые нити. Палец дрогнул в сантиметре от цели… и резко рванул вниз. «1 этаж».

Лифт затрещал, начиная спуск.

«Если не я – тогда кто? Если не сейчас – тогда когда?» – мысли бились, как мотыльки о стекло. Клиенты. Договоры. Excel. Дома – дневник, где он десятилетие хоронил мечты под метафорами.

«Голос лифта знает свой путь. Стены знают, как держать этажи. Я же…»

Кабина двигалась мучительно медленно. Воздух густел, пропитываясь горечью:

«Я – ошибка в формуле. Пробел между датами. Запятая без предложения».

Максиму показалось, что они не спускаются, а падают в бездну. Цифры над дверью менялись с мучительной медленностью:

19… 18… 17…

Каждый этаж растягивался на вечность.

Зеркала по сторонам множили его отражение – бесконечный коридор из одинаковых лиц, одинаковых морщин на лбу. Воздух стал вязким, как расплавленное стекло. Даже дыхание давалось тяжело: вдох – сердце стучит, выдох – цифра на табло наконец сменяется.

16… 15… 14…

Он впился взглядом в кнопки. «Крыша» всё ещё светилась тускло, будто дразня. Рука снова потянулась к ней сама – но Максим сжал кулаки, уткнувшись ногтями в ладони. «Нет. Не сегодня».

13… 12… 11…

В ушах стоял гул – не от мотора, а от тишины, что копилась между этажами. Он начал считать секунды, но время расползлось, как чернила в воде. Между «один» и «два» вклинились:

– Воспоминание о дневнике, открытом на пустой странице;

– Голос Влада: «Время-то идёт!»

– Мысль, что за дверью лифта – не этажи, а провалы в иные миры.

10… 9… 8…

Ноги затекли. Кабина плыла вниз, будто сквозь слой мёда. Максим закрыл глаза, но это не помогло – внутренние часы замедлились вдвойне.

7… 6… 5…

– Хватит, – прошептал он, но лифт неумолимо тянул время, словно хотел, чтобы он передумал.

4… 3… 2…

Когда двери наконец открылись, Максим выскочил, как из камеры пыток. За спиной динамик булькнул:

– Первый этаж.

Но он уже не верил. Где-то в подсознании щемило: «Это не конец. Это пауза».

Лифт выплюнул его в холл. Воздух звенел осколками тишины, пропитанными едким коктейлем хлорки и пыли. Свет погас, оставив только зеленоватые блики аварийных табличек.

Максим двинулся к выходу, но тело вдруг дрогнуло, будто споткнулось о невидимый порог. То ли сдавила гнетущая пустота зала, то ли мысли из лифта впились в плечи когтями. Он потянулся к кнопке. Взрыв.

Дверь вырвало с грохотом, будто здание выдохнуло ярость. Вихрь ворвался внутрь, швырнув Максима назад. Бумаги взметнулись вверх, закружив снежным бураном. Ветер выл, скребя когтями по стенам, взлетал по лестницам, сбивал таблички с дверей – безумный, живой.

– Что за чёрт?! – Максим прижался к стене, ловя ртом воздух.

Гул нарастал, сливаясь в рык. Казалось, само здание сорвало цепи, превратившись в чудовище. Где-то наверху, завывая в такт, захлопнулась дверь на крышу. Максим обернулся. В сознании вспыхнул образ – алая нить, протянутая сквозь темноту, будто маркер на карте его скитаний. Дверь захлопнулась, бумаги, разбросанные ураганом, лежали вдоль пути ветра, как хлебные крошки в сказочном лесу.

– Ну нельзя же так, – проворчал он, подбирая листы. – Завтра же на меня свалится уборка… Он ползал по полу, как жук, собирая страницы. Некоторые улетели к чёрному ходу, другие застряли в щелях лестницы. К пятому этажу папка наполнилась, но мысли глодали: «А что, если часть унесло выше? На самый верх?»

Лифт отозвался мгновенно – будто ждал.

– Пятый этаж, – прошипел динамик.

Белый свет ударил в глаза, ослепив. Максим шагнул внутрь, и пальцы сами потянулись к кнопке «Крыша» – плавно, будто руку вёл магнит.

Максим протёр глаза. Ладонь всё ещё пахла пылью с пятого этажа. «Крыша… Ну конечно». Он посмотрел на кнопку – та мигала, словно подмигивала. Рука не дрогнула, чтобы исправить ошибку.

– Ну и ладно… – голос сорвался, будто его. – Хоть видом наслажусь.

Лифт рванул вверх, подбрасывая сердце к горлу. Секунды растянулись в минуты, а потом двери распахнулись с щелчком расстёгнутого замка.

Ветер впился в него сразу – холодный, солёный, будто принёс запах далёкого моря. За спиной громоздились огромные часы. А над ними… Луна. Полная, ледяная, как осколок зеркала, разбитого в ином мире.

Максим подошел к краю. Где-то внизу мигали огни города, но его манило другое – тишина между секундами, что висела над пропастью.

Мир застыл. Ветер перестал шевелить волосы. В углу зрения мелькнуло чёрное пятнышко – маленькое, но такое глубокое, будто в него можно провалиться. Максим резко повернул голову. Ничего.

Перед ним раскинулись каменные джунгли – лабиринт из бетона и стекла. Дома стояли плотной стеной, как древние стражи, а между ними петляли узкие улицы-тропинки. Люди внизу казались муравьями, бегущими по накатанным маршрутам:

– 7:30 – серая маршрутка №45

– 8:15 – латте из кофейни

– 20:00 – обратный билет в пустоту

Все по графику. Ни шага в сторону.

В груди у Максима закипела тошнотворная злоба. "Это же лабиринт без выхода. Даже если свернёшь с пути – упрёшься в новую стену". И вдруг… В голове щелкнуло. Чужие мысли, острые как лезвие:

"А что, если пойти наперекор?

Сесть в случайный автобус?

Сойти на незнакомой остановке?

Может, тогда…"

Он оглянулся – никто. Но ощущение было точным: кто-то только что нашептал ему это на ухо.

"История повторяется…"– прошептал Лев, и эхо его слов растворилось в пустом коридоре. Мигающая кнопка лифта притягивала взгляд, как маяк в тумане. Он подкрался к ней, озираясь через плечо – шаги за спиной? Нет, просто скрип здания.

Глухой удар. Лифт содрогнулся и начал спуск. Над дверями мерцало табло:

40… 39… 38…

Цифры сменялись с мучительной неохотой, будто лифт цеплялся за каждый этаж. Лев ёрзал на месте, ворочал плечами – кожа зудела, словно под ней копошились чужие мысли.

"Что я тут делаю? Может, это галлюцинация? Может, никакого силуэта не было?"

25… 24… 23…

Он прислушался – тишина. Слишком тихая. Даже механизм лифта не гудел. Только тиканье – то ли от табло, то ли из его собственных висков.

10… 9… 8…

Лев впился пальцами в поручень. "Слишком долго. Это ненормально…"

3… 2… 1…

Двери распахнулись.

Белый свет ослепил Льва. Он вошел внутрь и нажал на сороковой этаж. Лифт с огромной скоростью поднялся на крышу.

Будто невидимая рука вытолкнула его на крышу. Он огляделся – ничего. Лишь ветер да ржавые вентиляционные трубы. Подошёл к краю, туда, где раньше мелькнула тень.

И вдруг – на границе зрения – пятно. Чёрное, бездонное, поглощающее свет. Лев резко обернулся. Пустота. Но ощущение не исчезло. Кто-то смотрел. Давление чужих глаз сжимало виски, грудь, проникало под рёбра.

"Это всё… ничего…" – пробормотал он вяло, но тело не верило.

Внутри зародилось покалывание, будто тысячи игл впивались в сердце. Он хотел почесать грудь, но понимал – зуд глубже. В самом сердце.

Слишком много знаков. Слишком много совпадений.  Лев наклонился вперёд, голова его оказалась за краем. И тогда его накрыло.  Он увидел, как кто-то выпрыгнул из окна здания. Слепящий страх. Ледяной, животный, сковывающий. Лев задохнулся. Тело незнакомца развернулось в полёте – неловко, неестественно, как кукла на нитках. Спиной к земле. Лицо к небу.

И глаза. Они встретились с Львом. Не крик, не стон – только хлопок, приглушённый расстоянием.  Лев отпрянул, спина ударилась о стену. В глазах плясали багровые пятна – то ли от шока, то ли от того, что мужчина улыбался.

Всё вокруг плыло, как в замедленной съёмке. Здания, небо, даже собственные руки – всё расплывалось в липкой дымке от резких движений головы. Паника.

Лев судорожно осматривал крышу, глаза выхватывали обрывки. Сердце колотилось о рёбра, выбивая дробь – тук-тук-тук-ТУК – в такт стуку зубов. Слова вырывались прерывисто, сплющиваясь от ужаса:

«А я… тут… чё… делать?..»

Рядом – двери лифта.

Лев ткнулся пальцем в кнопку. Щелчок.

Двери распахнулись мгновенно. Он швырнул тело вперёд, почти не владея ногами – они подгибались, как тростник под ветром. Оперся спиной о холодную стену кабины, вполз внутрь.  Хрип. Только теперь он услышал собственное дыхание. Спустившись на первый этаж Лев выбежал через главный ход на улицу. Весь в панике он начал осматривать тротуар в поиске тела.

Но ничего не обнаружил.

– бред, мне померещилось.

Он глубоко вдохнул и выдохнул. Собравшись с мыслями направился на автобусную остановку, время было девять вечеро . на удивление как только он подошел к остановке подъехал автобус который часто опаздывает а порой и вообще не приезжает.

До его дома было минут пятнадцать езды на автобусе. Проезжая по мосту над рекой разделяющей город на две зоны он задумался о то что сегодня с ним произошло. Из памяти не выходил образ мужчины. Его черты лица и улыбка которая была в последнюю его секунду падения. Все произошло так быстро что лев до сих пор не мог поверить что все это все было. Ему казалось что все вокруг это его плод воображения.

Переступив порог квартиры, Лев сразу отметил резкую границу между залом и кухней. Зал – царство хаоса: вещи валялись где попало. Кухня – образец порядка: каждая чашка на своём месте. Он замер, уставившись на разделяющую стену. Игнорировал и беспорядок, и чистоту, но эта граница била по нервам, рождая взаимоисключающие порывы: разрушить всё или навести идеальный порядок. Выбора он так и не сделал.

Подняв с дивана дневник, Лев сел за стол. Вывел дрожащей рукой: «Куб». Откинулся на спинку стула, вдохнул – и резко рванулся вперёд. Сжал ручку так, что на пальцах остались багровые следы. И начал писать. Словно кто-то водил его рукой, шепча фразы прямо в сознание. Время теряло смысл: стрелка часов кружила, кисть немела, но он не мог остановиться.

Внезапно – стоп. Перед глазами всплыл сегодняшний образ с крыши.

«Он летел», – прошептал Лев. И поставил точку.

Лев встал из-за стола, потирая покрасневшие пальцы, и потянулся за телефоном. Он чувствовал – это только начало. Его переполняла странная смесь эмоций: страх, радость и щемящее ощущение тайны. Ему безумно хотелось докопаться до правды, чтобы потом изложить её на бумаге.

В телефоне он открыл сайт с вакансиями и начал искать работу в офисе "МТК" (Металлотехнические конструкции) – том самом здании, где побывал сегодня. Среди открытых позиций значились "менеджер по продажам" и "сотрудник чат-поддержки". Не раздумывая, Лев откликнулся на первую вакансию.

Составляя резюме, он слегка приукрасил факты. Хотя по образованию был инженером и никогда не работал по специальности, написал о пятилетнем опыте на металлургических производствах. Пальцы снова заныли, когда он набирал эти строки – будто совесть напоминала о лжи.

На следующее утро Лев проснулся с тяжестью, будто в груди кто-то выдолбил полость. Пустота – не метафора, а физическое ощущение: тошнота подкатывала к горлу, пальцы дрожали, когда он наливал воду. Стакан не помог – ледяная жидкость лишь подчеркнула внутренний холод.

Одевался на автомате, не глядя: свитер наизнанку, шнурки не завязаны. Ноги сами понесли его в библиотеку – будто там, среди пыльных страниц, затерялся ответ.  Улицы расплывались в глазах. Прохожие казались тенью – неясными, ненастоящими. Только ритм шагов напоминал: "Ты еще жив. Пока". Двери библиотеки скрипнули, как в прошлый раз. Запах старой бумаги ударил в нос – горький, успокаивающий, Здесь, среди забытых историй, его дыра хоть на минуту становилась меньше.