Адъютант Бухарского эмира

© Носатов В.И., 2024

© ООО «Издательство «Вече», оформление, 2024

Глава I. Бухара. 1920 год

Гиссарская долина – благословенный край, вольготно раскинувшийся между Гиссарским хребтом и дальними отрогами Каратау. С седовласых вершин и от горной реки Кафирниган в долину даже в самые жаркие дни мягким влажным покрывалом опускалась живительная прохлада. И потому летом здесь не было такого пекла, как на равнине.

Испокон веков, благодаря водам Кафирнигана, долина славилась обильными травами заливных и высокогорных лугов, на которых паслись тучные стада гиссарских курдючных овец, самых крупных на Востоке. Ухоженные пашни, на которых выращивался хлопок и пшеница, цветущие сады и виноградники всегда привлекали внимание завистливых соседей, и эти благоденствующие земли переходили грозным завоевателям из рук в руки до тех пор, пока в долину не пришли воинственные тюрки – локайцы.

К середине ХIХ века кочевники-локайцы осели здесь окончательно. Возвели жилища, развели сады и виноградники, обзавелись отарами овец, но несмотря на это, они оставались воинами. Являясь ближайшими родичами мангытов, из которых происходили эмиры Бухары, многие локайцы предпочитали хозяйственной деятельности службу при дворе, стремясь стать нукерами или чиновниками эмира.

В отличие от живущих рядом с ними мирных земледельцев и скотоводов, локайцы с детства готовили своих сыновей к службе в эмирской армии в качестве воинов и телохранителей. Из них в эмирскую гвардию попадали лишь единицы. Уж очень тщательным был отбор. Локаец должен был метко стрелять, искусно владеть клинком, лихо скакать на лошади, быть сильным и выносливым, а главное – должен быть беспощадным к врагам и недоброжелателям повелителя.

Кроме силы, умения и сноровки воину, претендующему на службу при дворце эмира, необходимы были и деньги, чтобы выкупить у бухарских чиновников соответствующий чин. Если локаец не имел коня, необходимого вооружения, достаточного количества серебряных монет для мзды чиновникам, то путь в гвардию эмира был ему закрыт, оставалось только землепашествовать или пасти овец. И хотя существенного неравенства между локайцами и другими народностями в долине не было, разделение на бедных и богатых существовало даже среди кочевников.

С годами не нажившие себе богатства локайцы, следуя примеру местных горцев, спасающихся от непосильных эмирских повинностей и жадных сборщиков налогов в неприступных горных ущельях, непроходимыми тропами уходили подальше в горы. Они строили свои жилища в малодоступных местах, куда добраться можно было лишь с риском для жизни. Но это не спасало их. Пронырливые сборщики налогов угрозами и посулами находили проводников и с их помощью добирались до самых заоблачных поселений. Именем эмира они забирали последнее у покорных горцев, большую часть налогов присваивая себе.

В одном из таких высокогорных селений, в бедной семье кочевника Ибрагима, росли сыновья Фархад и Темир. Они вместе пасли овец местного богатея Ислам-бека.

Дом Ибрагима, слепленный из глины и плоских камней, одной своей стеной прислонился к огромному валуну, скатившемуся в незапамятные времена в неширокое межгорье из поднебесья. Двадцать лет назад, еще до падения хвостатой кометы, о которой известили ишаны и муллы, пугая безграмотный люд предстоящими бедствиями и лишениями, небольшая семья Ибрагима вместе с десятком других семей из долины поселилась в этой неширокой седловине, зажатой со всех сторон скалами. Новопоселенцам казалось, что они нашли самое подходящее для кишлака место, с богатыми пастбищами по берегу стремительно несущей свои воды горной речушки, разрезающей седловину на две части. Аксакалы назвали селение простым и звучным именем – Кохи-Саяд. В центре кишлака, на берегу шумной речки росла вековая развесистая ива, названная аксакалами Деревом Совета. В редкие праздничные дни и дни печали собирались под этим деревом все сельчане. В жаркие дни завсегдатаями здесь были старики, которые за чаем и мирными беседами коротали время. Иногда аксакалы обсуждали последние события, которые изредка доходили до кишлака из уст односельчан, спускавшихся по единственной, приткнувшейся к пропасти тропинке в долину. От ивы, окунающей свои узловатые, словно вены горца, корни в горный поток, вел неширокий, связывающий обе части кишлака деревянный мостик, с которого сельчане обычно черпали воду. На сухом, толстом сучке этого самого древнего в кишлаке дерева всегда висела толстая волосяная веревка с кожаным ведром на конце.

Взяв веревку, статный, крепкий подросток в поношенном, выгоревшем на солнце, но опрятном чекмене, перепоясанный потерявшим цвет красноватым с желтой вышивкой, поясным платком, ловко забросил ведро на самый стрежень бурлящей речушки и без особой натуги его вытянул. Перелив воду в глиняный кувшин, парень повесил ведро на сук, осторожно, чтобы не расплескать воду, поставил свою ношу на плечо и неторопливо зашагал к дому.

Попадающие навстречу сельчане с улыбкой смотрели ему вслед. Это и понятно, в семье их уважаемого односельчанина Ибрагима рос и раздавался в плечах красавец мужчина. Тонкие черты его смуглого, с пробивающимся румянцем лица явно выдавали благородное аравийское происхождение. И неудивительно – в кишлаке было немало потомков древних обитателей Мавераннахра, и Темир, так звали молодого пастуха, считал себя принадлежащим к этому древнему кочевому племени и искренне этим гордился.

Завидев идущих ему навстречу девушек, Темир ускорил шаг, но от быстрого хода вода начала плескаться через край, и ему ничего не оставалось делать, кроме того, как остановиться.

Одетые в цветастые платья из плотной домотканой материи, больше напоминающие длиннополые рубахи и блещущие всеми цветами радуги шаровары, девушки, с истинно горским изяществом держа кувшины на головах, гордо и грациозно шествовали к речке. Одна из них, черноокая Юлдыз, дочь соседа Касымхана, давно уже приглянулась Темиру. Даже простенькая одежда не могла скрыть ее природной красоты и изящества. Несмотря на юный возраст (Юлдыз только-только исполнилось двенадцать лет), в ней было много женственного – и не по летам развитая грудь, и изгиб стана, и округляющиеся бедра. Горящие на солнце огнем стеклянные бусы и сверкающие снежным холодом серебряные сережки создавали сияющий ореол вокруг ее тонкого одухотворенного лица, с огромными, бездонными словно колодцы голубыми глазами и чуть вздернутым носиком, обрамленного иссиня-черной гривой волос, ниспадающей на спину множеством тонких косичек. Поравнявшись с топчущимся в нерешительности Темиром, у которого предательски заполыхали уши, девушки, окинув его смешливым взглядом, чему-то звонко рассмеялись, словно огласив окрестности кишлака звоном серебряных колокольчиков.

Видя смущение Темира, Юлдыз, проходя мимо, громко, чтобы обязательно услышал парень, сказала своей подружке:

– Ой, вай, сестричка, ты только посмотри на этого джигита. Со своей робостью он так и будет таскать кухонную посуду на себе. А все потому, что у него нет жены, которая принесла бы ему кувшинчик воды.

От этих слов Темир готов был сквозь землю провалиться. Не найдя что ответить, он, расплескивая воду, помчался домой, подальше от этих насмешливых и острых на язык созданий…

Однажды жарким летним днем, когда караванные тропы, проходящие через высокогорные перевалы, стали проходимыми для людей, в кишлак неожиданно нагрянули сборщики налогов. Первым об этом оповестил сельчан кишлачный глашатай, хромоногий Турулбай, который, перебегая от одного дома к другому, кричал:

– Слушайте, люди, и не говорите, что не слышали! Собирайтесь у Дерева Советов. Чиновники великого эмира будут собирать налоги.

Пока народ собирался, два толстомордых сборщика налогов, расположившись в тени дерева на небольшом, выгоревшем на солнце ковре, не торопясь закусывали

Видя, что все мужчины кишлака в сборе, старший из чиновников эмира объявил:

– По приказу эмира, во имя Аллаха и Мухаммеда с жителей кишлака Кохи-Саяд будет взят налог за год вперед.

Люди молча, не ропща выслушали эту горькую весть. За многие века эмиры и беки с помощью служителей Ислама из некогда свободных землепашцев и скотоводов выпестовали послушных и безропотных рабов, о которых богатеи в буквальном смысле этого слова вытирали ноги. Даже здесь, вдали от городов и караванных путей, в самом поднебесье, чиновники эмира олицетворяли собой безмерную власть над телами и душами горцев.

Вышедший из толпы, уважаемый всеми аксакал Данияр, показывая какой-то документ с печатью, пытался доказать, что кишлак уже оплатил все налоги, но чиновник его грубо оборвал:

– Жалкий раб, ты должен слушать, что тебе скажут слуги эмира, и не должен высказывать нам свои ослиные мысли. А вы, рабы эмира, – обратился он к безмолвной толпе, – должны делать только то, что я вам прикажу!

Подозвав кишлачного аксакала, он приказал:

– Вызывай по одному.

Первым пред очи чиновников предстал глава большого семейства, отец Юлдыз, Касымхан.

– Чем будешь платить, деньгами или натурой?

– Откуда у меня деньги, господин!

– Сколько у тебя добра в загоне?

– Овцы в количестве десяти голов и корова с теленком, – низко поклонившись, глухо сказал Касымхан. – Все это принадлежит мне, Касымхану, жителю кишлака Кохи-Саяд, рабу эмира и бека.

– Именем эмира и Мухаммеда, пророка его, – торжественно объявил чиновник, – здесь будет взыскан налог с эмирского раба Касымхана. Так, – обратился он к своему помощнику, – пиши, от имеющегося в загоне скота в количестве десяти голов овец, коровы и теленка, взимается налог сагубордор, в размере двух овец и теленка.

Касымхан упал на колени и запричитал:

– О, Аллах, чем же я буду кормить зимой свое большое семейство?

– Нечего было девок плодить, – ухмыльнулся чиновник. – Продашь одну, вот и ртов поменьше будет. Если хочешь, то взамен твоей дочери, которая мне приглянется, я могу оставить тебе теленка? – осклабился он. – Решай, старик. Смотри, не продешеви, пока я добрый.

В это время к чиновнику подошел священнослужитель в длиннополых черных одеждах, который пришел вместе со сборщиками налогов. Подойдя к писарю, он пропищал:

– Запиши еще одну голову овцы.

Чиновник, словно это так и должно было быть, дописал еще одну голову.

– За что? – в отчаянии взвыл Касымхан.

– Вах, вах, какой ты нехороший человек. Неужели ты, сын осла, не узнаешь меня? Ты, наверное, забыл, что имаму мечети по закону полагается десятая часть.

Пастух, опустив руки, в отчаянии вглядывался в глаза окружавших его сельчан, ища поддержки, но в напряженных, перекошенных горем лицах был виден только животный, всеохватывающий страх.

Оставшийся скот в свою очередь был разделен по закону на пять частей. Одного барана записали за казной, а остальными чиновник облагодетельствовал убитого горем пастуха.

Весь день сборщики налогов взимали с жителей дань «по справедливости». Весь день над кишлаком стоял вой и плач женщин.

Выросшие вдали от чиновников и эмирских нукеров сыновья Ибрагима не были похожи на своего отца, забитого нищетой пастуха, давно забывшего свои тюркские корни. Темир и его старший брат Фархад ни за что бы не потерпели над собой такого обращения, какое позволяли себе прибывшие от эмира чиновники. К своей радости, Ибрагим накануне отправил сыновей в горы, на заготовку корма для их немногочисленного стада.

Когда через несколько дней Темир и Фархад спустились в кишлак, сборщиков налогов в кишлаке уже не было, они возвратились в Бухару. Вслед за ними пастухи угнали многочисленную отару овец и небольшое стадо коров и телят.

Узнав, что эмирские чиновники, производя внеочередной сбор налогов, ополовинили и их стадо, Темир, сверкая глазами от негодования, воскликнул:

– Я бы не позволил так издеваться над собой!

– Мальчик мой, не гневи Аллаха, ибо гнев божий ждет тебя лишь на небе, – смиренно произнес мудрые слова старый Ибрагим. – Не гневи эмира и его подручных, ибо гнев их скоротечен и страшен, он может оборвать твою жизнь в любой момент.

– Чем жить в рабской преданности, лучше умереть! – воскликнул гневно Темир. Никто тогда и помыслить не мог, что этому юношескому девизу он останется верен всю свою жизнь.

– Весь в деда! – с гордостью произнес Ибрагим, обнимая сына. – Твой дед Мухамед-бек был хоть и не богатым, но смелым и гордым человеком. Он не раз ходил, под знаменем эмира, в военные походы, но так и не разбогател. Самую большую ценность, которую он четверть века назад привез из похода, была твоя мать, Джамиля-кызы. Я не рассказывал раньше тебе об этом. Помни, что твоя мать – дочь туркменского вождя, была добыта дедом во время набега на афганское селение. Нас поженили. Но недолго прожили мы вместе, после того, как ты родился, она умерла. Да приблизит Аллах к себе ее добрую душу.

– Я похож на нее?

– Да! Ты – копия матери!

– Как ты думаешь, отец, я могу понравиться девушке? – неожиданно для себя спросил Темир, покраснев до кончиков ушей.

– Мать твоя была настоящей красавицей. А раз ты весь в нее, значит, тоже не кетменем сделан. А чего это ты об этом спрашиваешь?

– Да-а-а так… – замялся вдруг Темир.

– Вах, вах, мой мальчик, неужели ты уже присмотрел себе черноокую горянку?

– Да, отец, – еще больше смущаясь, промолвил парень.

– И кто же это?

– Юлдыз!

– Юлдыз. – Ибрагим задумался. – Дочь Касымхана, что ли?

– Да, отец!

– Но она же еще почти ребенок, – удивился Ибрагим.

– Но я же не тороплюсь, – деловито ответил Темир, – по обычаю, сначала Фархада надо женить.

– Да! Ты прав. Только нашему Фархаду никто из кишлачных красавиц почему-то не нравится. Смотри, если все будешь делать по обычаю, можешь так в женихах и остаться.

– Не бойся, отец, я своей птицы счастья не упущу, – искренне пообещал юноша.

Это был последний откровенный разговор Темира с отцом. Поздней осенью, которая в высокогорье была особенно снежной, отец вместе с Фархадом, перегоняя на зимние пастбища отару Ислам-бека, попали в буран и погибли.

Темир узнал о смерти отца и старшего брата лишь когда в кишлак нагрянули нукеры Ислам-бека, которые, рассказав ему печальную весть, потребовали возмещения убытков от пропавших в буране хозяйских овец.

Из десяти голов, оставшихся в загоне после набега эмирских сборщиков налога, нукеры оставили сироте лишь двух годовалых ягнят.

Когда Темир попытался протестовать, нукеры просто выпороли его, как неразумного щенка, и бросили посреди двора. Привлеченные на шум и крики селяне, столпившиеся у дувала, только с сожалением цокали языками и вздыхали, не решаясь даже заикнуться в защиту сироты.

Только кишлачный кузнец, богатырь Курбан, поднял юношу на руки и, не обращая внимания на косые взгляды нукеров, отнес его в свою кузницу. На пороге их встретил сын кузнеца Худайберды. Он, сообразив, в чем дело, постелил на верстак кошму. Уложив Темира на живот, кузнец сразу же отправил сына за ишаном Базарбаем, который изредка наведывался в высокогорный кишлак, чтобы еще и еще раз напомнить горцам о величие Аллаха и необходимости своевременной уплаты налога священнослужителям. Во время таких визитов он, при необходимости, врачевал людей и животных.

Прежде чем осмотреть иссеченную плетками спину юноши, Базарбай потребовал оплаты.

– Аллах просто не примет моей врачевательной молитвы, если я не положу на алтарь таньгу, – заявил он.

И только когда Курбан, вынув из кушака черный от сажи кожаный кошель, в которой хранил деньги, отсчитал требуемое, ишан приступил к священнодействию.

То и дело взывая к Аллаху, он руками делал над телом сироты какие-то непонятные пассы. Потом неожиданно начал кружиться вокруг наковальни, то поднимая, то опуская руки до тех пор, пока в изнеможении не рухнул на утрамбованный глиняный пол и затих. Придя в себя, он встал, отряхнулся и, пожелав лежащему без сознания сироте скорого выздоровления, скрылся за дверью.

– Худайберды, принеси мазь, что отдал нам в оплату за подковы для своего ослика собиратель трав Нияз, – сказал кузнец, дождавшись, пока шаги лекаря затихнут вдали.

Худайберды, отдернув полог, зашел в комнатушку, служащую отцу и сыну спальней и, покопавшись там недолго, принес небольшую склянку, наполовину заполненную резко пахнущей мутной тягучей жидкостью.

Кузнец плеснул на иссеченную спину юноши несколько крупных капель зелья и осторожно, насколько это было возможно, иссеченными металлом, покрытыми шрамами пальцами провел по кровоточащим рубцам, растирая мазь по всей спине. Юноша глухо застонал.

– Где я? – хрипло спросил он.

– У друзей! – ответил Худайберды.

– Больно! – простонал сквозь зубы Темир.

– Потерпи немножко, отец смажет тебе спину целебной мазью, и боль пройдет, – успокаивал его Худайберды.

Темир, скрипя зубами терпел и больше не проронил ни слова. Да и как могло быть по-другому, если еще совсем недавно они с Худайберды поспорили, кто дольше сможет удержать в ладони раскаленный уголек. Тогда победил Темир. Не мог же он сейчас показать свою слабость.

Дружбе таких непохожих друг на друга Темира и Худайберды было всего несколько лет. Она началась, когда в кишлак Кохи-Саяд пришел кузнец Курбан, чтобы подковать лошадей. И так ему здесь понравилось, что он, забрав сына, вскоре перекочевал из долины в высокогорье. Всем миром построили кузню. Инструменты кузнец привез свои. С тех пор жителям кишлака уже не было необходимости спускаться за каждой металлической мелочью в долину.

Худайберды, несмотря на свой юный возраст, был весь в отца, такой же кряжистый и широкий в плечах и такой же, как и он, спокойный и благодушный.

Постоянно помогая отцу в кузне, Худайберды редко участвовал в играх детворы. А если и участвовал, то чаще в качестве зрителя. Это и понятно, ведь сверстники для него были мелковаты, а юноши постарше смотрели на него свысока, не принимая его в свои взрослые игрища.

Однажды в жаркий полдень, за скалой, запретном для мужчин месте, где изредка плескались в реке горянки, Темир увидел прячущегося за камнями Худайберды, который явно кого-то там высматривал. Заглянув за скалу, он увидел плещущихся, визжащих от удовольствия девушек и женщин в длинных до пят мокрых рубахах, плотно облегающих их разгоряченные тела.

– Ах, сын шакала, – грозно промолвил Темир, вплотную приблизившись к парню. – Как ты смеешь попирать наши горские обычаи? – уже громче сказал он над самым ухом Худайберды. И, не дожидаясь, пока тот, ошарашенный внезапным вопросом, придет в себя, словно барс, кинулся на него.

Завязалась борьба. Сын кузнеца быстро скрутил Темира и, подмяв его под себя, прохрипел в самое ухо:

– Я не знал, что подсматривать за девушками у вас такой страшный грех. В долине мы частенько это делаем, – откровенно признался Худайберды и чуть ослабил свою хватку. Этого было достаточно, чтобы Темир ужом выскользнул из-под него и вновь с еще большей решимостью накинулся на противника.

Худайберды снова обхватил своими жилистыми и цепкими руками стройный стан Темира и бросил его на землю. Расцарапав об острые камни в кровь руки, тот вновь пытался освободиться, но сила была на стороне сына кузнеца. Но несмотря на это у обессиленного борьбой Темира ни на мгновение не возникала в голове мысль просить о пощаде.

Худайберды, поняв, что, даже обладая еще большей силой, он никогда не заставит своего недруга сдаться, отступил от него на шаг и неожиданно предложил:

– Давай забудем обо всем, что было, и будем друзьями.

Худайберды, бесхитростно глядя в глаза Темира, протянул ему руку. Тот, опершись о нее, поднялся и сквозь разбитые в кровь губы процедил:

– Я уважаю силу, но больше всего на свете я уважаю честь горца.

– Я тоже хочу стать настоящим горцем, – искренне произнес Худайберды и, вытащив из широких штанин кусок холстины, которой в кузнице вытирал пот, протянул своему новому другу.

Вытерев нос и окровавленные губы, Темир, вернув тряпицу, искренне произнес:

– Спасибо, друг!

С тех пор Темир и Худайберды были не разлей вода.

Вот почему, когда, оправившись от побоев, Темир заявил, что пойдет в горы искать тела отца и брата, чтобы с честью предать их земле, Худайберды ни минуты не мешкая решил идти вместе с ним. Старый Курбан, с гордостью глядя на сына, который в самую трудную минуту не мог оставить друга в беде, без всяких возражений его отпустил.

Бросив на соседей дом и хозяйство, Темир на следующий же день, положив в мешок круг овечьего сыра и несколько лепешек, вместе с Худайберды направился в горы. Целую неделю рыскали они по ущельям и расщелинам, но так никого и ничего не нашли. Оборванные, голодные, с обмороженными руками и ногами, приплелись они в кишлак.

Худайберды, напрягаясь из последних сил, на плечах притащил друга в его дом, разжег очаг, уложил насмерть уставшего Темира на кошму и только после этого направился в кузницу. Во дворе он встретил Касымхана, который, узнав о плачевном состоянии Темира, обещал позаботиться о нем.

Когда Темир проснулся, в очаге горел огонь, в подвешенном котелке что-то весело булькало.

Оглядевшись и никого не увидев, он решил встать, но боль в ногах заставила его вскрикнуть.

– Проснулся, – раздался радостный голос соседа. – Не вставай, сынок, – сказал он, плотно прикрывая дверь, – я уже растер снегом твои ноги и руки. Не беспокойся! Все будет хорошо!

Бодрый голос соседа, отца его любимой Юлдыз, словно глоток живительной воды в иссушенной зноем пустыне, влил в его изможденное тело новые силы и не обращая внимания на боль в ногах, парень вскочил и, подойдя к соседу, низко ему поклонился.

– Спасибо, отец, – с трудом уняв слезы искренней благодарности, сказал Темир.

– Сейчас придет моя Фатима и покормит тебя, – сказал Касымхан, подкладывая в очаг дрова.

Темир присел на валик из кошмы и, прислонившись спиной к стене, уставился на весело пляшущее в очаге пламя. Тепло медленно разливалось по его измерзшемуся, истерзанному телу. Отяжелевшие веки медленно сползали на глаза, и вскоре он провалился в небытие.

Очнулся Темир лишь утром следующего для и словно во сне увидел чудное видение. Над ним склонилась черноглазая фея, которая своими нежными ручками смазывала его скрючившиеся пальцы какой-то мазью. Он чувствовал запах лекарства, смешанного с ароматом цветущих роз, и сердце его учащенно забилось.

«Какой чудесный сон», – подумал Темир и, блаженно улыбаясь, промолвил:

– О, пэри моего сердца, о, радуга моих глаз, о, сладкозвучная зурна моих ушей…

– О, юноша, впадающий в обморок, словно женщина, – в тон ему раздался задорный женский голосок, в одну секунду развеявший остатки чудесного сна. – Отец сказал мне, чтобы я дождалась, пока ты проснешься. И вот ты проснулся. А я ухожу, – звонким, радостным голосом добавила Юлдыз.

– Постой, не уходи, – попросил Темир, приподнимаясь с застеленного кошмой пола.

– Я немного задержусь, только если ты снова приляжешь. Тебе нельзя пока вставать, ишан Моулови сказал, что в тебя вселился бес, и чтобы он из тебя вышел, ты должен смирно лежать. А когда поправишься, ты должен будешь отдать ему овцу за то, что он денно и нощно будет за тебя молиться.

Пропустив последние слова мимо ушей, Темир прилег на кошму и, опершись о валик, не сводил восхищенных глаз с лица девушки, смущая ее все больше и больше.

– Не смотри на меня так, – попросила она.

– Как?

– Как купец смотрит на ладную кобылку, когда хочет ее подешевле купить, – сказала она краснея.

– Не верь глазам своим, ибо они лучше видят только все блестящее, не верь ушам своим, ибо они не слышат голоса моего сердца, – изрек мудрые слова Темир и улыбнулся своей искренней, широкой улыбкой.

Юлдыз улыбнулась ему в ответ.

Им не нужны были слова, ибо они с этого момента стали разговаривать сердцами.

Но недолго продолжался этот их молчаливый разговор. Скрипнула дверь, и на пороге появилась матушка Юлдыз, рослая, стройная, как тростинка, Фатима.

– Ты что же это, бесстыдница, домой не идешь?

– Я уже бегу, матушка, – крикнула девушка и, словно мышка, юркнула в дверь.

– Сынок, давай я тебя покормлю, – предложила женщина и засуетилась возле низенького столика, выложив на белую тряпицу, покрывающую достархан, две свежеиспеченные лепешки, круг овечьего сыра и кусочек холодного мяса. – Ешь – да поправляйся скорее. Вчера приходил человек от Ислам-бека. Он велел передать его приказание, чтобы ты, как только поправишься, непременно шел к нему. Наверное, бек хочет дать тебе работу, – предположила женщина.

Через неделю, окончательно окрепнув, Темир начал собираться в дальний путь. Попросив соседа присмотреть за домом, он отдал многочисленному семейству одну овцу. Вторую, в благодарность за исцеляющие молитвы, юноша решил отдать ишану Моулови.

Прощаясь с селянами, Темир сначала заглянул в кузню. Там прощание было недолгим.

– Аллах велик, – произнес Курбан, обнимая на прощанье Темира, – всегда помни мудрые слова, которые обычно родители говорят своим сыновьям – юным батырам, отъезжающим на поиски птицы счастья: «Не будьте ворами – будете ходить с гордой головой, не хвастайте – и стыд не коснется вашего лица, не лентяйничайте – и не будете несчастными». Счастья тебе, джигит! Помни всегда, что здесь тебя всегда ждет кров и хлеб, что бы с тобой ни случилось.

– Станешь большим человеком, не забудь своего верного товарища, – скрывая набежавшую слезу, обнял друга Худайберды.

– Вы навсегда останетесь в моем сердце, – ответил Темир и, махнув в сердцах рукой, направился к выходу.

Прощаясь с Касымханом и его семейством, Темир долго не мог оторвать влюбленного взгляда от Юлдыз. Видя это, глава семьи, несмотря на ворчание жены, разрешил дочери проводить парня до «Дерева Советов», откуда начиналась нелегкая тропа в долину. Зимой горные перевалы были мало проходимы, и люди, в случае лишь самой острой необходимости, спускались в долину, пользуясь единственной ниточкой, связывающей их с внешним миром – оврингом. Горцы издревле строили на обрывистых склонах ущелий эти рукотворные тропы. Пользуясь малейшими уступами, прочно устанавливали они в трещинах и расщелинах скал дреколья. На эту основу укладывались жерди и сучья, поверх клались сплетенные из прутьев дорожки, которые выкладывались поверху плоскими камнями.

– Я стану эмирским нукером и приеду за тобой на своем скакуне, – уверенно, словно клятву верности, произнес Темир. – Ты будешь меня ждать?

– Да! – чуть слышно пролепетала Юлдыз.

– Прощай, моя любовь! Моя горная ласточка! Я скоро прилечу за тобой!

– Прощай, мой сокол ясный. Я буду ждать тебя! – крикнула девушка вдогонку Темиру.

Глава II. Бухара. 1921 год

Обогнув седловину, тропа, упиралась в отвесную скалу. Темир осторожно ступил на шаткую поверхность овринга. Несмотря на то что дорога эта периодически чинилась и обновлялась, идти по ней было опасно всегда, особенно зимой, когда с отвесных скал и обрывов на тропу сходили снежные лавины и камнепады.

Пройдя половину пути, Темир наткнулся на полуразрушенный участок, пострадавший от недавнего камнепада.

«Повернуть назад или, рискуя жизнью, попытаться преодолеть, пройти?» – напряженно думал он, осматриваясь.

Спровоцировавшая камнепад снежная лавина, видимо, снесла по пути сложенный из жердей пастушеский шалаш. Несколько жердей, в руку толщиной, зацепившись за выдержавший удар стихии настил, виднелись сразу же за двухметровым провалом.

Развязав кушак, опоясывающий зимний чекмень, Темир попытался накинуть конец его на сучковатую жердь. С первого раза ничего не получилось. Лежа на снегу, на самом краю шаткой тропы, он бросал кушак еще и еще раз, и когда, уже было совсем отчаявшись, взмолился Богу, кушак зацепился за сук. Темир начал осторожно тянуть кушак на себя, и вскоре первая жердь была у него в руках. Оставшиеся три было достать уже проще.

Уложив жердины поперек провала и крепко связав их кушаком, Темир переполз по ним через зияющую пропасть. Отдышавшись, он вытянул жерди и, взвалив их на плечи, зашагал дальше.

«Кто знает, – думал он, – что еще ждет меня дальше?»

Шаткая, трясущаяся тропа часто шла зигзагами, иногда ступеньками в виде лестницы. При движении все это зыбкое сооружение потрескивало, колыхалось, казалось, вот-вот обрушится в бездну. Темир старался не смотреть вниз и продолжал движение, глядя вдаль, то и дело поправляя на плечах скользкие жерди. Вдруг на лицо его упала тень. Взглянув вверх, он увидел, как над ним парили черные птицы, раскинув большие крылья, подбитые белыми перьями. Одна из них вдруг резко спикировала вниз и плавно приземлилась в глубине пропасти. Темир невольно глянул вниз и увидел на снегу продолговатое серое пятно, к которому осторожно подбирался горный падальщик. Подобравшись поближе, он что-то победоносно проклекотал. На его крик тут же слетелись сородичи – и вскоре на дне пропасти начался кровавый пир.

«Похоже, это осел чей-то в пропасть свалился. А ведь на его месте мог оказаться и я!» – с ужасом подумал парень и, осторожно ступая, направился дальше. Пройдя овринг растянувшийся почти на целую версту, он вышел на проторенный караванный путь и, почувствовав под ногами твердую почву, весело и легко зашагал в долину. Вскоре на смену заснеженным склонам пришли голые скалы. Чем ниже спускался с гор Темир, тем более прекрасной и живой становилась природа. Вдоль многочисленных ручьев то здесь, то там пробивалась изумрудная травка, расцветали первые весенние цветы. Навстречу начали попадаться путники, торопливо бредущие по своим делам. Изредка обгоняли его всадники, презрительно поглядывая сверху на пешеходов. Глядя на конников, Темир мысленно представлял себя на их месте. И это все больше и больше укрепляло его в мысли – во что бы то ни стало стать нукером Ислам-бека.

От отца Темир уже не раз слышал о хозяине этих земель, отару которого вот уже на протяжении многих лет он пас вместе с отцом и старшим братом, до тех пор, пока не произошла трагедия. С восторгом рассказывая о знатности Ислам-бека, отец словно наставлял его на нелегкий путь не пастуха, а истинного кочевника. Он рисовал Темиру картины праздничных скачек и козлодраний, на которых Ислам-бек был неизменным победителем. Не раз получал он из рук Гиссарского хана парчовые халаты за победы в скачках и борьбе. Эта слава и позволила ему еще в юном возрасте сколотить небольшой отряд из молодых односельчан. Вскоре эмир взял его в свою гвардию. «Мулла, бек, бий, девонбеги, лашкабоши, тупчибоши, газий» (священный, духовный и военный вождь, правитель и судья) – гордо звучали среди локайцев его новые звания.

Несмотря на нелегкую пастушескую жизнь и поборы эмирских сборщиков налогов, отец никогда не сетовал на трудную жизнь и учил своих сыновей всегда и во всем почитать бека. И прежде всего потому, что он был их кормильцем, защитником и, наконец, примером для подражания. В воображении Темира Ислам-бек представлялся в образе истинного воина, смелого, ловкого, сильного и справедливого. Только произошедший после гибели отца и брата случай, когда у него по приказанию Ислам-бека силой отобрали овец, немного поколебал веру Темира в справедливого хозяина, но он почему-то думал, что слуги бека просто воспользовались его именем, чтобы ограбить беззащитного сироту. И оказался прав. Когда он, по прибытии в родовой кишлак Ислам-бека, рассказал ему о проделках его нукеров, тот не на шутку рассердился и приказал тут же собрать во дворе всех своих слуг.

– Кто из них посмел обидеть сироту? – метая глазами молнии, грозно спросил он.

Внимательно всматриваясь в перепуганные лица слуг, Темир указал на одного из своих обидчиков.

– Как ты посмел, сын шакала, воспользоваться моим именем для свершения своих черных дел?

– Но, хозяин… – пытался что-то объяснить нукер, но Ислам-бек, не дав ему договорить, полосонул камчой по спине.

– Я тебя посылал искать пропавших в горах овец, а не отбирать последнее у сироты. Так ты исполняешь мои приказания?

Упав перед беком на колени, нукер потянулся было руками к краю его парчового халата, но получив удар ногой, отлетел в сторону.

– Так будет с каждым, кто будет неверно выполнять мои приказы, – пообещал грозно бек. – На конюшню, – бросил Ислам-бек размазывающему по лицу кровь нукеру.

– А ты, – обернулся он к Темиру, – займешь его место. Я вижу – ты парень смелый и сообразительный, раз смог в это время пройти весь овринг и не провалиться в пропасть. Будешь моим посыльным. – Бек протянул ему для целования руку, что для юнца считалось высшей похвалой.

Темир, не приученный к бекскому этикету, молча смотрел на протянутую руку, не зная, чего от него хотят.

– Целуй руку, дурак! – толкнул его в плечо стоящий рядом нукер.

– Локайцу не пристало целовать руку локайцу, – убежденно сказал Темир, горделиво вскинув голову.

Ислам-бек пристально взглянул в глаза оборванца. Увидев в них искреннюю решимость и даже вызов, он, убрав руку, недовольно проворчал:

– Что тут поделаешь, когда нищий пастух мнит из себя благородного отпрыска?

– Плетьми проучить, – подобострастно предложил воин из свиты бека.

– Не надо. Смелые и гордые горцы мне тоже нужны, – сказал хозяин. Уже уходя, бросил Темиру: – Он скажет, чем тебе заняться, – и указал на обвешанного оружием нукера, только что предлагавшего проучить строптивого юношу плетью.

– Иди за мной, – глухо сказал тот, недружелюбно покосившись на нового любимчика хозяина. Подойдя к опрятной, выбеленной известью глинобитной мазанке, он толкнул дверь и, войдя вовнутрь, позвал за собой Темира.

В небольшой комнатушке стояли два топчана, на которых лежали набитые сеном тюфяки. Пол был застелен однотонной черной кошмой. Напротив единственного окна стоял низенький столик – достархан.

– Будешь жить здесь, – недовольно косясь на своего нового сотоварища, бросил нукер. – С восходом солнца примешься за работу, – добавил он перед тем, как выйти, и плотно закрыл за собой дверь.

Ошарашенный произошедшими за последние несколько минут событиями, Темир стоял посреди комнаты, не зная, что делать.

«Если попадешь в горах в затруднительное положение, – неожиданно вспомнил он наставления отца перед первым его походом на джайляо, то первым делом ищи укрытие, а потом верных друзей». Потом, часто оставаясь наедине с природой, он понял, что в нелегкой пастушьей жизни друзьями отца были не только такие же, как он, пастухи и клыкастые охранники – собаки, но и предметы, постоянно его окружающие. С огнем, водой и звездным небом он разговаривал так же, как с людьми.

«Все, что создал Всевышний, создано во благо человека, – нередко говорил отец. – Надо только с любовью относиться ко всему, что нас окружает, и природа непременно отплатит добром». Он никогда не сетовал на свою нелегкую судьбу, стойко перенося все жизненные тяготы, приучая к этому своих сыновей.

«Укрытие у меня есть, а вот с друзьями – плохо, – подумал Темир, – пока что здесь я обзавелся лишь недругами. Ну что ж, время покажет, что делать дальше», – успокоил он себя и устало повалился на одну из пустующих коек.

Чуть только забрезжил рассвет, в дверь громко постучали. Темир вскочил на ноги и, протирая на ходу глаза, вышел во двор. Там уже толпились с десяток вооруженных винтовками и саблями нукеров, готовых к дальнему походу. Это было видно по тому, что они, заседлав своих коней, вязали к седлам тугие хорунжины, мешочки и туесочки.

Вскоре из дома вышел Ислам-бек, к которому расторопные слуги тут же подвели вороного ахалтекинца. Вскочив на коня, он проницательным взглядом оглядел свой небольшой вооруженный отряд.

– Эй, Темир, а ты что отлыниваешь? – крикнул Ислам-бек. – Зайнулла, приведи джигиту коня, – приказал он слуге, державшему его вороного под уздцы.

Слуга со всех ног кинулся к конюшне и вскоре вывел оттуда гнедого жеребца, в экстерьере которого даже внешне чувствовалась примесь крови арабских скакунов. Явно застоявшийся в стойле конь бил копытом и косил налившимся кровью глазом на людей.

– Тулпар чужаков не любит, – сказал хозяин, хитро улыбаясь, – сможешь усидеть без седла – конь твой.

Темир с ходу вскочил на спину скакуна и что было сил сдавил ему бока пятками. Почувствовав на себе сильного противника, Тулпар встал на дыбы. С трудом осадив норовистое животное, Темир, уверенно сидя на коне, подъехал к Ислам-беку.

– Ты достойно выдержал свой первый экзамен, – удовлетворенно сказал хозяин и приказал одному из слуг: – Отдай джигиту свой кинжал и принеси поскорее седло!

Слуга беспрекословно отдал спешившемуся Темиру кинжал и стремглав кинулся за седлом.

Сунув оружие за пояс, Темир принял из рук слуги седло и, аккуратно уложив его поверх попоны, потуже затянул подпругу.

– Держись поближе ко мне, – крикнул Ислам-бек и, пришпорив своего ахалтекинца, словно ветер выпорхнул из своевременно раскрытых слугами ворот. Вслед за ним, гикая и горланя во все горло что-то воинственное, помчались нукеры. Темир вскочил на своего скакуна и, с места рванув вперед, вскоре поравнялся с ними и, пришпорив коня, рванул вслед за Ислам-беком, маячившим вдали. Ловя на себе завистливые взгляды нукеров, он быстро обогнал их и, дав коню полную свободу, начал понемногу догонять вырвавшегося далеко вперед бека.

После почти получасовой скачки хозяин остановил своего вороного у подножия перевала, на берегу небольшой горной речушки. Оглядев подскакавшего к нему первым Темира, он, улыбнувшись, сказал:

– Из тебя выйдет настоящий джигит. Но только в том случае, если ты будешь верен мне и только мне, – добавил Ислам-бек, хищно осклабившись.

Подождав, пока вокруг него соберутся все остальные, он сказал:

– Мне, как амлякдару, главному сборщику налогов в Гиссаре, эмир поручил собрать закят с нерадивых дехкан кишлака Сары-агач, которые по научению большевиков отказываются выполнять свои священные обязанности. Я заставлю их платить, а заодно самых строптивых из них жестоко накажу. Путь далекий, и потому надо поберечь своих коней, – заключил Ислам-бек, пустив коня рысью.

На довольно крутой горный перевал всадники поднимались, ведя коней в поводу. Только Ислам-бек, то и дело сдерживая своего вороного, гарцевал сзади, подгоняя отстающих.

Темир шел рядом с пожилым нукером, который, как показалось юноше, не питал к нему неприязни, и когда все спешились, тот подошел к нему.

– Зови меня Султан-бобо, – сказал он.

Своим глухим, почти отеческим голосом и простыми, шедшими от души словами он чем-то напомнил Темиру отца. И он сразу же проникся к нему доверием.

– Когда будем окружать кишлак, ты не рвись вперед, – поучал новый товарищ Темира, – держись меня.

– Хорошо, Султан-бобо, – с благодарностью в голосе ответил Темир.

Несколько минут они шли молча.

– Султан-бобо, а кто такие большевики? – с искренним интересом спросил юноша.

Нукер зачем-то оглянулся по сторонам, и только увидев, что лишних ушей рядом нет, нехотя ответил:

– Лучше бы тебе с ними никогда не встречаться.

– Это, наверное, страшные разбойники? – поинтересовался он.

– Хуже, чем разбойники! – с негодованием произнес нукер. – Они – исчадия ада, хотят разрушить наш, установленный мудростью пророка Магомета и нашими предками образ жизни.

– А откуда взялись эти большевики?

– Из далекой страны России, где несколько лет назад они убили своего царя. Теперь эти безбожники грозят эмиру. Они хотят уничтожить всех мусульман, а их жен и дочерей забрать себе. Вот что творится последнее время в нашей благословенной Бухаре.

– В нашем кишлаке про них еще ничего не известно, – до глубины души пораженный услышанным, произнес Темир.

– И слава Аллаху! – радостно воскликнул нукер. – И в нашей благословенной долине еще есть места, где об этих безбожниках еще никто не слышал.

К кишлаку, расположенному в небольшой долине, подъехали только ранним утром следующего дня. По приказу Ислам-бека нукеры перекрыли дорогу, ведущую в селение и выходящую из нее. Только после этого он вместе с Султаном-бобо, бывшим его личным телохранителем, и Темиром подъехали к дому аксакала кишлака.

– Эй, старый осел, выходи! – крикнул бек. Дверь открылась, на пороге появился седобородый старик в сером теплом халате, с белой чалмой на голове.

– Кто там ругается непотребными словами? – возмущенно вскричал аксакал.

– Ты что, собака, своего хозяина не узнаешь? – грозно произнес Ислам-бек, замахнувшись на старика плеткой.

Аксакал, разглядев в утреннем тумане бека, рухнул на колени.

– Собирай народ. Эмир приказал мне собирать долги, которые вы не уплатили.

Пока собирались люди, Ислам-бек, расположившись в тени разлапистого карагача, пил чай, предложенный ему местным торговцем, который, подкладывая в блюдо, лежащее на расстеленной в тени кошме, орехи и сладости, что-то нашептывал амлякдару на ухо. Тот, медленно потягивая ароматную влагу, то и дело отмахивался от торговца, как от назойливой мухи.

Когда народ собрался, Ислам-бек громогласно объявил:

– По приказу эмира я, главный сборщик налогов и его верный слуга, объявляю: все жители кишлака Сары-агач обязаны уплатить налог за год вперед.

В толпе послышался все усиливающийся ропот.

– Если вы, жалкие рабы эмира, – продолжал он, – вновь воспротивитесь выполнению этой священной для каждого мусульманина обязанности, я повелением эмира бунтарей жестоко накажу, а кишлак сожгу.

Воцарилась звонкая тишина.

– Мы заплатим все сполна, – низко согнувшись в поясе, кинулся к собирателю налогов аксакал, чтобы поцеловать полу расшитого серебром халата. Но перед ним, словно неведомый дух, возник заподозривший в плохом старейшину Султан-бобо, в мгновение ока заслонивший собой бека.

Отшвырнув старика пинком, телохранитель, обернувшись к Ислам-беку, сконфуженно сказал:

– Мне показалось, что этот старик замышляет что-то нехорошее.

– Ты всегда начеку, мой верный Султан, – похвалил телохранителя бек, и, поощрительно похлопав его по плечу, сказал, обратив свой гневный взор на дехкан: – Я вижу, вы вовремя одумались. Ну, тогда – приступим. Веди меня, аксакал, в свои закрома! – приказал он и направился следом за стариком к пристройке, где он хранил зерно.

– Эта пшеница в количестве шестнадцати пудов принадлежит мне, аксакалу кишлака Сары-агач Салиму, рабу эмира и бека.

– По приказу эмира, во имя Аллаха и пророка его Мухаммеда здесь будет взыскан закят с эмирского раба Салима в размере четырех пудов.

Салим упал на колени и начал слезно умолять бека сократить размер налога.

– О, великий бек, – причитал он, – впереди зима, а у меня большое семейство. Сжалься надо мной, и Аллах возблагодарит тебя за это.

– Вот я сейчас тебя плеткой возблагодарю, – усмехнулся Ислам-бек и замахнулся на аксакала своей инкрустированной серебром камчой.

Кишлачный торговец тут же отвесил четыре пуда зерна и ссыпал его в мешки. Затем он вновь подошел к куче пшеницы и, приговаривая: «А это оплата за пользованием моими весами», сгреб в полу своего халата с полпуда зерна.

Потом из толпы вышел невзрачный человек в черном халате, с белоснежной чалмой на маленькой головке, и зайдя в пристройку, отсыпал с четверть пуда зерна в свой мешок.

– Что вы творите? – хотел наброситься на него Салим, но стоящий рядом с беком Султан-бобо резко оттолкнул его в сторону.

– Ах ты, сын ослицы, забыл, что имаму мечети положена десятая часть урожая?

Все шло по уже установившемуся веками обычаю.

Ванвой – местный лепешечник, вручив обескураженному аксакалу три лепешки, взял взамен тридцать фунтов пшеницы. Какая-то бойкая старуха поднесла ему расшитую цветными нитками тюбетейку и, получив разрешение, насыпала в свой мешок несколько фунтов зерна.

Оставшееся было поделено «по закону» на пять частей. Одну из них отсыпали для казны, а остальное, что составляло около шести пудов, отдали собственнику урожая.

– Благо, что ты вовремя одумался и не препятствовал исполнению древнего обычая, – благодушно сказал Ислам-бек, направляясь к соседнему дому, откуда уже заранее неслись крики и женский плач.

Не все дехкане так раболепно и безропотно отдавали потом и кровью выращенное зерно.

В одном из дворов, куда направлялся Ислам-бек, ему навстречу выскочил дехканин с кетменем в руках, угрожая применить это свое грозное оружие, если бек переступит порог его жилища. Темир, находившийся рядом, не раздумывая оттолкнул нападающего в сторону.

Раздался выстрел, и человек рухнул на землю, как сноп пшеницы.

– Теперь так будет с каждым, кто посмеет поднять руку на посланца эмира, – грозно произнес Ислам-бек и, приказав торговцу собрать налоги у остальных дехкан, направился к достархану, установленному расторопным торговцем под деревом.

Удобно устроившись на кошме и медленно попивая чай, Ислам-бек лениво следил оттуда за действиями своего добровольного помощника.

Темир, пораженный убийством дехканина, стоял за спиной бека и удрученно думал о свершившемся факте и своем месте в этом вольном или невольном преступлении.

«Все вышло у меня невольно. Ведь он же покушался на жизнь хозяина», – напряженно думал Темир, всячески пытаясь найти оправдание своим действиям, повлекшим за собой такие трагические последствия. Несмотря на то что в благодарность за проявленную находчивость бек соблаговолил похлопать его по плечу, а телохранитель, хладнокровно застреливший крестьянина, благожелательно на него посмотрел, парень чувствовал себя не в своей тарелке.

Крики, причитания и плач раздавались по всему кишлаку, когда закончился сбор налога. Отогнав стенающую толпу подальше от Ислам-бека, наслаждающегося пищей, торговец, по лисьи семеня ногами, приблизился к нему и, заискивающе заглядывая в глаза, масляным голосом объявил:

– Я исполнил ваше приказание, мой бек. Всего собрано пятьдесят пудов зерна.

«Это же почти двадцать мешков, – подумал Ислам-бек удовлетворенно. Но вскоре его чело омрачилось другой мыслью: – Теперь надо нанимать арбакешей, обеспечивать охрану». – Он поморщился, словно от зубной боли.

– Мой бек, – оторвал главного сборщика налогов от неприятных мыслей торгаш, – что вы будете делать с собранной пшеницей?

– Отправлю в житницу эмира, – ответил тот, подозрительно косясь на лисью мордочку торговца. – А тебе какое дело?

– Я бы мог освободить великого бека от этих забот, – льстиво промолвил он, хитро блеснув глазами.

– Каким образом?

– Я готов купить казенную пшеницу. Деньги, в отличие от кучи зерна, можно легко сложить в один небольшой хорунжин.

После недолгого торга, в результате которого торговец взял все зерно за полцены, Ислам-бек, недовольно ворча, уложил деньги в кожаный мешочек и, вскочив на ноги, скомандовал стоявшим в ожидании приказа нукерам:

– По коням! Мы выполнили задачу, поставленную эмиром, теперь нас ждут другие дела!

Темир, удивленно взглянув в сторону сложенных среди улицы мешков с зерном, которые по распоряжению кишлачного торговца дехкане куда-то понесли, спросил Султана-бобо:

– А хлеб мы без охраны оставим?

– Не твое дело, – резко оборвал Темира нукер. – Для тебя сейчас главное – не отставать от меня!

Хорошо накормленные и достаточно отдохнувшие кони с места понесли в галоп. Ислам-бек на своем вороном ахалтекинце снова был впереди, увлекая за собой остальных. После почти часовой скачки отряд остановился в широком ущелье, на берегу горной речки, несущей свои бурные воды в долину, в благословенный Кафирниган.

– Привал, – крикнул Ислам-бек, спешиваясь.

Расторопные нукеры сразу же раскинули на поляне кошму и ковер и, скинув с разгоряченных бегом коней всю поклажу и седла, начали вытряхивать из своих хорунжинов лепешки, куски вареного и вяленого мяса, глиняные кувшины с айраном и другую походную снедь.

Пока хозяин совершал омовение, Султан-бобо накрывал для него достархан отдельно ото всех, на ковре.

После того как Ислам-бек без особого аппетита перекусил, телохранитель собрал остатки хозяйского ужина и, возблагодарив Аллаха за все хорошее, принялся за еду.

Темир, привыкший к тому, что пастухи в горах всегда делились имеющейся у них пищей, ждал, что кто-то из нукеров пригласит к трапезе и его. Но каждый из них ел только то, что взял с собой в поход. Занятые этим благородным занятием, они не обращали на новичка никакого внимания.

– Эй, парень, – крикнул Султан-бобо, заканчивая свой ужин, – присаживайся рядом, ты честно заработал сегодня свой кусок хлеба. Мясо будет заработать труднее, – осклабился он, вставая и уступая место на кошме Темиру. После него на чистой тряпице остались лишь три лепешки, луковица да наполовину опустошенный кувшин с айраном. Но и этого довольно скудного ужина было достаточно, чтобы в молодом теле Темира вновь заструилась горячая кровь, призывая все его существо к новым, неведомым делам и приключениям.

Ждать пришлось недолго. Как только начало смеркаться, Ислам-бек скомандовал:

– По коням!

Вскоре отряд, предводительствуемый беком, поскакал вверх по ущелью. Через час вдали показался огонь большого костра. В полуверсте от него нукеры Ислам-бека спешились. Дождавшись, пока все соберутся вокруг, хозяин негромким голосом приказал:

– Три человека во главе с Султаном-бобо зайдете сверху и гоните табун на нас. Ты, – указал он на одного из нукеров, – будешь направлять табун справа, а ты, – обратился он к другому, – слева! Я с остальными займусь пастухами. Все понятно?

– Понятно, хозяин!

– Хоп, бек!

– Все ясно, уважаемый Ислам-бек, – перекрывая голоса нукеров, ответил Султан-бобо, – это нам не впервой. Но среди нас – новичок. Может быть, я возьму его с собой?

– Нет, – сказал, словно отрезал, бек. – Этот джигит показал всем вам, что он уже не новичок! Если бы не Темир, то твой запоздалый выстрел мне бы уже не помог, – сказал он и, глянув на застывшее лицо Темира, отечески похлопав его по плечу, добавил: – Темир, мальчик мой, с этого дня ты теперь всегда будешь рядом со мной.

– Как только будет потушен костер, Султан-бобо со своими людьми начинают гнать табун. Первая остановка в долине. Да благословит Аллах наше ночное дело! – подождав, пока совсем стемнеет, приказал Ислам-бек.

Дождавшись, пока всадники скроются в темноте и вдали смолкнет топот их коней, Ислам-бек скомандовал:

– За мной!

Нукеры, возглавляемые беком, то и дело сдерживая коней, стараясь не бряцать оружием, осторожно приближались к костру.

Внезапно залаяли собаки. Вслед за этим послышалось конское ржание и крики встревоженных пастухов. Не давая им опомниться, нукеры вихрем налетели на сидевших у костра людей и, выхватив сабли, плашмя начали их избивать. Послышались вопли. Неожиданно один из пастухов, выхватив спрятанное в куче бараньих шкур ружье, направил его на ночных разбойников. Но тут же кто-то из нукеров выстрелил в него, и единственный человек, осмелившийся поднять оружие против ночных разбойников, рухнул прямо в огонь. Несколько секунд его тело корчилось в пламени, но вскоре замерло навсегда. В воздухе запахло подгоревшим мясом.

– Тушите, скоты! – крикнул пастухам Ислам-бек, воротя лицо от запаха сгорающей в огне плоти убитого пастуха.

Утром, подсчитывая прибыль от угнанного у другого скотовладельца табуна, Султан-бобо удовлетворенно сказал Темиру:

– Вот теперь ты заработал не только на хлеб, но и на мясо.

Глава III. Бухара. Март – апрель, 1923 год

Прошло два года. В крепком, круглолицем джигите, одетом в расшитый серебром зеленый халат, перепоясанном наборным поясом из серебряных пластин, с дорогой саблей на боку, гарцующем на лихом кауром ахалтекинце, трудно было узнать некогда худенького, забитого нуждой, но гордого горца, заброшенного нелегкой судьбой в дом гиссарского богача. Да, это был Темир, правда, после того как Ислам-бек, так и не получивший от своих многочисленных жен долгожданного наследника, его усыновил, все непременно звали его Темир-беком.

– Уважаемый Темир-бек! Ваш благословенный отец ждет вас к обеду! – крикнул скачущему в просторном домашнем манеже джигиту Султан-бобо. Дождавшись, когда тот остановит коня, он торопливо к нему подбежал и услужливо помог спешиться.

– Спасибо, Султан-бобо, – искренне поблагодарил Темир-бек старого служаку, который когда-то его наставлял, приобщая к нелегкой жизни бекской вооруженной свиты. Десятки ночных и дневных налетов на кишлаки проделали они вместе, прежде чем десница Аллаха коснулась его макушки, и он на всю жизнь был осчастливлен Ислам-беком. Еще свежо было в памяти поистине чудесное событие, которое произошло несколько месяцев назад, когда Ислам-бек, созвав к себе в гости самых богатых и уважаемых соседей, неожиданно заявил:

– Как плохо, господа, когда человек, познавший жизнь, имеющий власть и уважение в обществе, не знает, кому же накопленное праведным трудом богатство передать. Проходит жизнь, а Аллах так не дал мне долгожданного сыночка.

Гости сочувственно зацокали языками.

– Прямо не знаю, что делать. Четырех жен имею по закону. Трем дал развод за бесплодие. Каждый день молю Аллаха дать мне наследника, но отверз уста свои Всевышний от меня, и нет мне от него милости. Что посоветуете, уважаемые гости?

С места встал среднего роста старик-казий, одетый в белоснежный халат, с огромной белой чалмой на продолговатой голове. Воздев руки к небу и что-то пошептав вправо и влево, он дребезжащим голоском предложил:

– Есть весьма одобряемый шариатом обычай: усыновите достойного юношу и сделайте его своим кровным сыном!

– Но где найдешь юношу, который бы мог радовать меня сегодня и стал бы опорой в старости?

Казий обернулся к Темиру, стоящему в ожидании приказаний хозяина за спинами гостей, и деланно поклонившись ему, со сладчайшей улыбкой на устах произнес:

– Да вот он! Крепок и силен, как снежный барс, смел, как бадахшанский тигр. Насколько я слышал, он не раз выручал вас, уважаемый Ислам-бек, от смертельной опасности.

– Да! – гордо сказал бек, подозвав джигита к себе. – Темир, мальчик мой, ты согласен стать моим сыном?

Темир, пораженный до глубины души таким неожиданным предложением, словно онемел.

Глядя на лоснящиеся от жира удивленные лица местных богатеев, он, с трудом собираясь с мыслями, напряженно думал, что же ответить хозяину. За два года он привык к постоянным походам. Его уже не мучили мысли, правильно ли он поступает или нет, помогая хозяину, действующему от имени самого эмира. Тем более что ишан ближайшей мечети и местный казий, провожая нукеров в очередной поход, благословляли их именем Аллаха. Поняв, что все, что делает бек – на благо эмиру, а значит, и его родной Бухаре, Темир особенно не задумывался над своей жизнью. Он хотел когда-то стать воином – и стал им. Он хотел иметь своего коня – и хозяин за все его труды наградил его буланым скакуном. Пообтершись среди хозяйских нукеров, Темир уже не хотел стать воином эмира, потому что знал, что эмирская армия терпит поражение за поражением от большевиков. Все, чего он хотел, будучи нукером бека, Темир уже имел, и ничего другого ему не было нужно, если не считать черноглазой Юлдыз, которая, он знал, ждала его в своем поднебесном кишлаке. Все эти мысли с быстротой молнии пронеслись у него в голове.

«Если я откажусь, то кровно обижу своего благодетеля. А если соглашусь, то могу потерять Юлдыз. Ислам-бек никогда не согласится взять в дом дочь простого пастуха», – напряженно думал он.

– Соглашайся, сынок, – льстиво улыбаясь, елейным голосом произнес казий. – Скорее произноси установленные обычаем слова: «Я сирота…»

«В конце концов, только от меня самого будет зависеть дальнейшая судьба», – решительно подумал Темир и, низко поклонившись Ислам-беку, вслух произнес вслед за казием:

– Я сирота, лишенный отца и матери. У вас нет сына, я буду вашим сыном!

Ислам-бек крепко обнял своего названого сына и торжественно произнес:

– Слушайте, люди, и не говорите, что не слышали! У меня родился сын – Темир-бек. Прошу его любить и жаловать!

После этих слов гости по очереди подходили с поздравлениями – сначала к Ислам-беку, а затем к его названому сыну.

После этого Ислам-бек объявил:

– Уважаемые гости, господа, в честь рождения моего сына я устраиваю той, на который приглашаю всех вас. По обычаю предков, украшением праздника будет улак-купкари, на который приглашены самые лучшие наездники и батыры Гиссарской долины.

Гости удовлетворенно зацокали языками. Послышались восторженные восклицания в честь мудрого щедрого бека.

Через неделю на равнине, перед поместьем Ислам-бека, с самого утра скакали взад и вперед всадники в праздничных халатах. Во дворе стояли огромные котлы, в которых варился плов. Запах дыма и жареного мяса, смешанный с конским потом проносящихся мимо распахнутых ворот лошадей, щекотал ноздри джигитов, подвигая их на самые сумасбродные аллюры и прыжки, лишь бы заслужить похвалу высокородных гостей, собравшихся на специально построенном к этому дню помосте.

Из ворот вывели жеребца. На нем был подлинно праздничный набор, состоящий из расшитого золотом шелкового чепрака, подседельника из шкуры волка и седла с золоченой лукой, на котором лежала атласная подушка с изумрудными кистями. Позолоченными были и стремена, и многочисленные бляхи на подхвостнике и нагруднике. Все это великолепие сияло в лучах восходящего солнца, звенело на каждом шагу.

– Конь Ислам-бека, хозяина праздника, – сказал кто-то из гостей.

Вслед за конем названого отца из ворот на своем буланом ахалтекинце выехал Темир-бек в расшитом серебром бордовом халате. Вся конная амуниция его жеребца отливала светлым, искристым серебром, и при движении бляхи и пластины, украшавшие сбрую, наполняли воздух радостным перезвоном.

– Удачи вам, уважаемый Темир-бек! – на разные голоса прокричали гости, как только джигит поравнялся с помостом.

Отвесив гостям уважительный поклон, Темир-бек направил своего коня к группе всадников, готовящихся к схватке.

На помост взошел Ислам-бек и, зорко оглядев место состязания, махнул рукой. По этому сигналу шум мгновенно стих, движение конников прекратилось.

К участникам улак-купкари подъехал всадник на прекрасном вороном ахалтекинце и, призывая к тишине, поднял над головой украшенную серебром камчу.

– Слушайте! Слушайте! – прокричал он, заглушая ржание разгоряченных бегом коней. – Сегодня гиссарцы увидят незабываемое зрелище. Вы должны показать свое удальство, силу и ловкость. О юноши, о зрелые мужи! Три козла от щедрот уважаемого Ислам-бека. Пусть каждый дерзнет! Победителей ожидают двадцать призов! Халаты! Сапоги! Седла! Шелковые платки для возлюбленных! Скачите! Хватайте!

Глашатай подскакал к помосту для гостей, на которых Ислам-бек возложил обязанность судей, и крикнул:

– О уважаемые, народ требует козла!

По существующему с давних пор обычаю, казий спросил:

– А зачем джигиту козел?

– Сварить бешбармак!

– Ну, тогда получай!

Два нукера Ислам-бека перекинули через седельную луку двухпудовую козлиную тушу.

Всадник с криком поскакал в сторону замерших на месте участников состязания и, остановившись в десятке метров от них, сбросил тушу на землю.

И тут началось что-то невообразимое. Всадники рванули к центру, стараясь первыми схватить козла. Кони, люди, пыль, крики и ругань – все смешалось в единую серую массу. Неожиданно из этой шевелящейся кучи вылетел всадник и, пришпорив коня, галопом помчался в сторону от кинувшихся в погоню соперников. В сторону помоста во весь опор, пригнувшись к шее коня, мчался Темир-бек. Козел мотался под брюхом коня. Всадник, зажав в зубах камчу, одной рукой держал тушу, другой умело управлял своим буланым, который с каждым скачком все более и более отдалялся от своих преследователей. Темир-бек, на значительном расстоянии от соперников, сделал один круг, потом другой, и его жеребец начал понемногу сдавать.

Неожиданно от группы всадников отделился джигит на гнедом ахалтекинце. Слившись своей рыжей шевелюрой и бородой с гривой своего жеребца, он вскоре нагнал Темира, конь которого уже достаточно подустал, и с ходу набросился на него, пытаясь отобрать козла. Но не тут-то было. Темир-бек, подтянув тушу к себе на седло, крепко-накрепко придавил ее коленом, и как только рыжебородый попытался ухватить его добычу, Темир, резко потянув узду, заставил своего каурого повернуть в сторону. Этот маневр заставил соперника на несколько минут отстать, но вскоре он, снова нагнав Темир-бека, нацелился на козла. Завязалась схватка. Рыжеволосый был опытнее и крепче Темир-бека, и тому пришлось приложить все свои силы, чтобы удержать добычу. До конца состязания оставался еще круг, когда соперник, резко нагнувшись, схватил тушу и начал тянуть ее на себя. Темир-бек, пытаясь удержать добычу, полностью отдавшись на волю своего буланого, выпустил поводья и, вцепившись двумя руками в скользкого от пота и пыли козла, резко дернул его в сторону. Рыжебородый джигит, поймав вместо туши пустоту, свалился на землю, чуть было не попав под ноги коней, несущихся за лидером. Победил Темир-бек.

Когда он, потный и пропыленный, со ссадинами на руках и лице, предстал пред очи своего названого отца, Ислам-бек крепко его обнял и трижды расцеловал.

– Ты настоящий джигит! Сегодня ты это доказал.

Он снял с себя пояс с позолоченной саблей и кинжалом и опоясал им юношу.

– Носи, сынок! Сегодня ты стал не только воином, но и командиром моих нукеров.

Улак-купкари продолжалось до самого вечера. До самого вечера перед поместьем Ислам-бека дымились костры, пахло свежими лепешками, пловом и бешбармаком. Праздник удался на славу.

С какой-то необъяснимой радостью и восторгом вспоминал Темир-бек о прошедших недавно событиях, так основательно изменивших всю его жизнь. Вот и сейчас, направляясь в дом, где ждал его некогда грозный и недоступный, а теперь родной и близкий Ислам-бек, в преддверии встречи Темир внутренне трепетал. Несмотря на то что прошло уже достаточно времени с тех пор как он стал членом семьи этого заботливого и предупредительного человека, Темир-бек с трудом привыкал к своему новому положению. Положению сына богатого и знаменитого бека.

Свободно и раскованно он чувствовал себя лишь в обществе своего наставника – Султана-бобо. Именно поэтому Темир-бек всегда старался выделить его среди всех других, довольно неприязненно встретивших когда-то его появление нукеров. Когда названый отец давал ему деньги или дарил дорогие подарки, Темир не забывал и Султана-бобо, щедро одаривая его из своих богатств. Постоянно чувствуя это, его бывший наставник старался угодить ему не меньше, чем Ислам-беку, за что уже неоднократно выслушивал ворчание хозяина. Но старик ничего не мог с собой поделать. Этот красавец юноша напоминал Султану-бобо его сына, рано умершего от страшной болезни.

Вот и сейчас, зная, что хозяин наверняка наблюдает за ними из окна, выходившего во двор, Султан-бобо, после того как помог своему любимчику спешиться, взял коня под уздцы и повел его в конюшню. Он прекрасно знал, что за своим конем должен ухаживать только наездник, и никто другой, но увидев в глазах юноши навеянное голодом нетерпение, желание поскорее добраться до стола, старик не смог ему отказать.

– Зачем ты перекладываешь заботу о своем коне на других, – встретил Темир-бека вопросом названый отец, как только он переступил порог комнаты.

Парень покраснел, не зная, что ответить в свое оправдание.

– Я больше не буду, – по-мальчишески непосредственно промямлил он.

– А я-то думал, что у меня растет настоящий джигит, который полностью отвечает за свои действия, – сердито сказал Ислам-бек, меряя шагами комнату.

– Я даю слово, что теперь никто, кроме меня, больше не коснется моего коня, – твердо сказал Темир, гордо сверкнув глазами.

– Вот это слова не мальчика, а мужа, – удовлетворенно произнес бек и широким жестом пригласил сына к достархану.

После сытного обеда, усадив рядом с собой на диван Темир-бека, Ислам-бек задумчиво сказал:

– Я хочу поговорить с тобой, мой мальчик, о том, как нам жить дальше. Недавно у меня был гонец эмира, который сообщил, что в благословенной Бухаре наступают тревожные времена. В пределы нашей страны вступили войска неверных, которые захватывают город за городом. Армия эмира уже не в состоянии защитить нас от засилия большевиков. Рано или поздно они будут и здесь. Поэтому уже сегодня необходимо готовиться к тем трудностям, которые ожидают нас впереди. Бухарские богословы уже составляют фетву, призывающую всех правоверных под зеленым знаменем ислама вступить в священную войну с неверными. Благословенный эмир повелел мне возглавить повстанческое движение правоверных в Гиссарской долине. Мне предстоит сформировать вооруженный отряд, который должен будет совершать нападения на гарнизоны большевиков, уничтожать приверженцев новой власти и их пособников. В этом большом и важном деле мне нужны смелые и грамотные помощники. Эмир Бухары по договоренности со своим братом, правителем Афганистана, направляет в Кабульскую военную школу самых способных и отважных джигитов, готовых не за страх, а за совесть защищать эмира, Ислам и древние обычаи наших предков. Ты поедешь в Кабул учиться?

– Да, отец! – искренне ответил Темир-бек, преклонил голову перед дальновидностью и мудростью отца. – Я давно мечтаю стать настоящим воином, познать не только военные науки, но и мудрость благословенного Востока.

– Твои намерения находят отклик в моем сердце. Несмотря на то что я буду по тебе скучать, благословляю тебя в дальний путь. И да поможет тебе Аллах!

Глава IV. Бухара. Апрель, 1924 год

Утренний поезд Бухара – Новая Бухара набирал скорость, когда на крышу первого от паровоза вагона влез среднего роста верткий, как уж, черноволосый мужчина в ватном халате. Оглядевшись, он кинулся бежать в хвост состава. Полы халата развевались, мешая ему прыгать с вагона на вагон, и он, сбросив с себя верхнюю одежду, остался в грязно-белой длиннополой рубахе, перевязанной зеленого цвета шелковым кушаком, за которым виднелась рукоятка револьвера.

Беглец оглянулся. Не заметив погони, он успокоился и уже не бежал, а шел быстрым шагом, легко перепрыгивая с вагона на вагон. Черноволосый приближался к середине состава, когда на крышу первого вагона с трудом выкарабкались два человека в кожанках, с револьверами наготове. Заметив это, беглец рванул что было сил вперед и вскоре оказался в самом конце состава. Покрутившись на одном месте, он, словно одинокий волк, застигнутый врасплох охотниками, изготовился для стрельбы лежа. Видя, что беглец залег, «кожанки» остановились и, о чем-то недолго посовещавшись, осторожно двинулись дальше.

В это время состав, с трудом вписываясь в поворот, резко замедлил ход. Увидев по направлению движения вспаханное поле, которое почти вплотную примыкало к рельсам, беглец прыгнул. Вслед ему запоздало прозвучали два выстрела. Быстро придя в себя после резкого удара о землю, он кинулся бежать вдоль железнодорожного полотна в обратную сторону.

На пересечении караванного пути с железной дорогой беглец остановился, чтобы хоть немного отдышаться. Взглянув назад и увидев маячившие вдалеке кожанки, он, свернув на пыльную дорогу, то бегом, то ускоренным шагом двинулся дальше, стараясь отойти подальше от железной дороги. Караванный путь, то карабкаясь по сопкам вверх, то внезапно устремляясь вниз, казался нескончаемым.

Спустившись в седловину между двумя пологими холмами, беглец заметил движущего ему навстречу на осле аксакала. Переложив револьвер за пазуху, он вежливо поздоровался с ним. Спросил о здоровье. Ответив на приветствие, путник не останавливаясь продолжил движение. Не успел он отъехать и на пару шагов, как глухо прозвучал выстрел, и аксакал, качнувшись назад, свалился в пыль.

Беглец, не теряя времени, переоделся в одежду путника и, оттащив труп подальше от дороги, быстро взгромоздился на осла.

Напуганное выстрелом животное упрямо топталось на месте, не желая везти чужака. Как только не понукал он строптивую животину, но осел не хотел идти ни в какую. Занятый борьбой с животным, беглец не сразу заметил спускавшихся с бархана людей в кожанках. А заметив, сначала хотел побыстрее от них умчаться, тем более что, успокоившись, осел уже поддавался управлению, но немного подумав, повернул животное им навстречу.

– Старик, – обратился один из преследователей, поравнявшись с одиноким путником, – ты не видел человека в сапогах и длинной белой рубахе?

– Видел, господин, – глухо ответил путник, поправляя на голове пропыленную накидку и сдавливая голыми пятками бока животного, чтобы тот остановился. – Он пробежал мимо, даже не поприветствовав одинокого путника.

– Торопился, гад, – зло добавил второй из преследователей. – Ну ничего, теперь мы его быстро нагоним, – добавил он, и, попрощавшись с путником, люди в кожанках двинулись дальше.

Беглец, дождавшись, когда преследователи поравняются с глубокой вымоиной, берущей начало у подножия очередного холма, почти не целясь, выстрелил сначала в одного, затем в другого. Не ожидавшие нападения с тыла люди даже не успели вскрикнуть и тут же, как подкошенные, свалились в промоину.

Закидав убитых ветками и травой, беглец, не торопя осла, направился в сторону железной дороги…

В благодатной Бухаре муэдзины с многочисленных минаретов призывали к обеденной молитве, когда через Каршинские ворота на осле въехал в город ничем не примечательный путник в серой от пыли накидке. Направив животное в сторону базара, он быстро нашел покупателя и, не торгуясь, продал ему осла. Затем, зайдя в обувную лавку, он купил себе мягкие фетровые сапожки и, обувшись, направился в центр города. По пути он снял с головы накидку и, свернув ее, отдал первому попавшемуся на пути дервишу. В фетровых сапогах и белой рубашке, перепоясанной широким кушаком, человек уже не походил на того пропыленного и уставшего от дальней дороги путника, который час назад въехал в Бухару. Словно по мановению волшебной палочки, он преобразился, превратившись из сгорбленного старика в цветущего мужчину, чуть выше среднего роста, черноволосого, с темными живыми глазами. Смуглое лицо его и нос с горбинкой говорили о восточных корнях и не могли не вызывать у бухарцев к нему доверия. Это было видно по тому, как он общался с встречавшимися на пути самыми разными людьми.

Прекрасно ориентируясь в переплетении узеньких улочек, человек вскоре вышел к двухэтажной гостинице, окна которой выходили на оживленную площадь со старинной мечетью, приютившейся между площадью и полноводным арыком, несущим благодатную прохладу в центр города. Обменявшись несколькими ничего не значащими словами с портье, открывшим дверь, незнакомец направился на второй этаж гостиницы. Дойдя до 77-го номера, он остановился. Внимательно осмотрев по периметру дверь, он вставил в замочную скважину ключ и медленно повернул его два раза. Открыв дверь и пройдя в небольшую комнату, в которой размещались стол, два стула, шкаф и кровать, он внимательно осмотрел мебель, провел рукой по застеленной застиранной простыней кровати.

«Кажется, все находится на своих местах», – удовлетворенно подумал незнакомец и, вытащив из-за пазухи револьвер, положил его под подушку. Хотел прилечь, но не успел он склонить на подушку голову, как послышался требовательный стук, который доносился из шкафа.

«Да, теперь отдохнуть уже ни за что не удастся», – с сожалением подумал он, неохотно вставая.

Открыв дверцу шкафа, незнакомец отодвинул защелку, закрывающую потайную дверь, ведущую в соседний номер.

– Здравствуйте, товарищ Агабек! – приветствовал хозяина комнаты вышедший из шкафа резидент ОГПУ в Бухарской республике Лацис, работающий под прикрытием. Это был пожилой человек среднего роста, широкоплечий, с упрямым бритым квадратным подбородком, с торчащими ежиком седеющими волосами, придающими лицу выражение неудовлетворенности.

– Здравствуйте, товарищ Лацис, – без особого энтузиазма в голосе сказал Агабек.

– Я вижу, вы недовольны тем, что я потревожил вас в час обеденного отдыха. Но ничего не поделаешь. Как только я увидел, что вы вошли в гостиницу, я тут же решил, не откладывая в долгий ящик, узнать у вас о том, как прошла встреча.

– Никак, – раздраженно сказал Агабек. – Я не успел обменяться со своим агентом и двумя словами, как за мной увязались двое в кожанках. Пришлось уходить. Вот только что добрался до кровати и хотел отдохнуть.

– Отдыхать после победы мировой революции будем! – торжественно, словно на параде, объявил Лацис, дружески похлопав Агабека по плечу. – Возвращаясь к нашему разговору, я хотел бы уточнить, может быть, вам показалось, что люди в кожанках сели вам на хвост.

– Нет. Я уверен в этом. Скорее всего, мой агент уже был под колпаком у секретной службы Бухарской республики, и местные агенты просто отслеживали все его контакты. Так что вольно или невольно он навел их на меня.

– С чего вы взяли, что это люди из секретной службы?

– По манере поведения и, конечно же, по кожанкам, которые им недавно, по просьбе совета назиров, выдали из московских запасов ОГПУ.

– Ах да, – хлопнул себя по лбу Лацис, – я же сам ходатайствовал перед Феликсом Эдмундовичем о выделении местным пинкертонам кожаной амуниции… Погоня, устроенная за вами, наводит на невеселые размышления, – задумчиво добавил он. – По имеющейся у меня и пока что непроверенной информации, в Бухаре осуществляется тайная подготовка к перевороту, направленному на создание в пределах Восточной Бухары самостоятельного эмирата. То, что это уже в течение нескольких лет бывший бухарский эмир, который направляет разбойничью деятельность басмачей, спит и видит, мы знаем. А вот то, что сторонниками создания этого эмирата являются высшие чины не только правительства Бухарской республики, но и Совета народных вазиров, я узнал совсем недавно. И то, что на наших агентов со стороны бухарской секретной службы началась настоящая охота, еще раз доказывает, что заговор зреет на самом высоком уровне. Поэтому, не откладывая в долгий ящик, уже в ближайшее время вам необходимо взять в разработку все, что связано с подготовкой контрреволюционного заговора. Начните с факта нападения на вас в поезде. Уточните – случайный это прокол агента или предательство?

– Но как это сделать? У меня нет надежных людей ни в правительстве, ни тем более в секретной службе.

– Я постараюсь вам помочь, – пообещал Лацис.

– Вы хотите дать мне в помощь людей?

– Нет! На это и не рассчитывайте. Здесь у нас не так много людей, чтобы ими разбрасываться. Каждый должен тянуть свою лямку, – категорически заявил Лацис и, хитро улыбнувшись, добавил: – Я дам вам прекрасную наводку. И только лично от вас будет зависеть, воспользуетесь вы ей в этом деле или нет. Приказать вам я не могу, да и не хочу.

– Я весь внимание, – заинтересовался Агабек.

– Вчера, возвращаясь на поезде из Новой Бухары, в вагоне я услышал разговор двух мужчин и женщины, которые оживленно обсуждали вопросы предстоящего всебухарского курултая. Прислушавшись, я заметил, что разговор ведет женщина, мужчины лишь поддакивали или делали незначительные замечания. Большого ума не надо, чтобы догадаться, о том, что, по всей видимости, женщина эта работает в Совете народных вазиров. И работает не простой машинисткой, а, судя по информированности и знанию имен некоторых бухарских руководителей, состоит на руководящей работе. Не знаю почему, но мне подумалось, что эта неординарная особа обязательно должна быть красавицей. И вы знаете, я не ошибся. В Бухаре, выйдя на перрон, я дождался, когда из вагона выйдут мои болтливые попутчики. Двое мужчин в полувоенных френчах ничего интересного собой не представляли. Только молодая женщина, вышедшая вслед за ними, своей стройной фигурой, точеными ножками, а особенно смуглым, тонким личиком, окаймленным густыми иссиня-черными кудряшками, а особенно жгучий взгляд ее черных словно смоль глаз вызывали восхищение не только у меня, но и у многих, столпившихся на перроне мужчин, которые, глядя ей в след, восхищенно цокали языками.

– А вы, случайно, не узнали, кто это?

– Нет. Я только имя ее услышал. Соломея ее зовут. И еще. Из разговора я понял, что она частенько путешествует в Новую Бухару на утреннем поезде. Ну вот, это, кажется, все, что я знаю об этой дамочке.

– Вы с таким увлечением о ней рассказывали, у меня невольно создалось впечатление, что вы к ней явно неравнодушны.

– Только в рамках нашего общего дела, – сконфузился Лацис, который слыл среди чекистов ярым женоненавистником.

На следующий день Агабек поставил своим людям задачу разузнать о красавице Соломее, работающей в Совете народных вазиров, как можно больше. Каково же было его удивление, когда один из агентов сообщил, что Соломея Яковлевна Либерзон была невестой адъютанта военного министра – Садвакасова. Из других источников стало известно, что Садвакасов является новым руководителем секретной службы Совета народных вазиров, а Соломея работает помощником комиссара по военным делам. Такого оборота не ожидал никто.

Лацис, выслушав доклад Агабека, воскликнул:

– Вот это удача!

– Ну, до удачи еще далеко, – возразил Агабек. – У меня пока что по отношению к Соломее нет ни одной зацепки.

– Не может быть, чтобы такая красавица не шиковала. Судя по одежде, она одевается в самых дорогих дуканах Бухары.

– Но у меня нет агентуры среди купеческой братии, – с сожалением произнес Агабек.

– Я помогу побольше разузнать о ней по своим каналам, – пообещал Лацис.

Через три дня, во время очередной встречи, резидент радостно сообщил:

– Эта Соломея еще та штучка. За последние полгода она задолжала купцу Али-хану за свои туалеты больше четырех миллионов бухарских тенге. И это при том, что сама она, работая в Совете, получает всего триста тысяч в месяц.

– Это уже что-то, – удовлетворенно сказал Агабек. – Я думаю, что этот факт надо использовать в полной мере. Но для этого Соломею необходимо немного припугнуть. Было бы прекрасно, если бы это сделал сам купец.

– Мой агент уже намекнул Али-хану, что Соломея, возможно, скоро покинет Бухару и тогда он может лишиться этих денег, – сказал Лацис.

– Тогда ее уже пора брать, пока тепленькая, – решительно сказал Агабек. – Завтра же и займусь ей лично!

Глава V. Бухара. Апрель, 1924 год

Приодевшись по последней бухарской моде в лаковые штиблеты, стального цвета брюки-галифе, белоснежную косоворотку и серый парусиновый пиджак, Агабек в поисках очаровательной незнакомки устроился в станционном буфете, у выхода на перрон. Внимательно вглядываясь в толпу, спешащую на утренний поезд, он, по давней своей привычке, находил в толпе наиболее любопытные лица, пытаясь угадать по мине, застывшей на лице, о чем снующие мимо него люди думают. Агабек считал себя неплохим физиономистом. Работая с агентурой, он частенько убеждался в этом. Намечая себе очередной объект для вербовки, он старался узнать о нем как можно больше, и не только анкетные данные, но и мельчайшие подробности его жизни, влияющие на его характер, поступки и интересы. Особое внимание он уделял проблемам и неисполненным желаниям. Владея этой информацией, он, как правило, выстраивал четкую систему мер воздействия на человека, на его болевые и сладострастные точки.

Задумавшись, Агабек чуть было не пропустил томный взгляд черноглазой красавицы, случайно брошенный из-под длинных ресниц.

«Так это же она! – возбужденно подумал Агабек, вспомнив рассказ Лациса. – Конечно, это же она!»

Не показывая виду, что женщина его интересует, Агабек последовал за ней. Сначала он хотел, пробравшись первым в вагон, предложить ей при посадке свою руку, но тут же от этой джентльменской идеи отказался.

«Это будет слишком навязчиво», – подумал он и, когда на перрон подали железнодорожный состав, спокойно, следуя в отдалении от своего объекта, разместился на крайней, отполированной до блеска деревянной скамье. Вскоре поезд тронулся, и за окном замелькали серые стены и голубые купола многочисленных медресе и мечетей. За городом, на бескрайних полях уже вовсю кипела работа. Одни дехкане с помощью буйволов, деревянными сохами пахали, как в древние времена, землю, другие сучковатыми бревнами боронили ее, третьи чем-то засевали вспаханные пашни.

«Ну прямо настоящая сельская идиллия, – подумал Агабек. – Даже не верится, что вокруг вот уже который год идет борьба не на жизнь, а на смерть».

Неожиданный женский вскрик оторвал Агабека от витавших вдалеке от реальной действительности мыслей.

– Ой! Мою сумочку украли!

Резво вскочив, он увидел, как, расталкивая локтями пассажиров, к межвагонной двери бежит крепкий детина выше среднего роста, в рваном халате, накинутом на голое тело, и прохудившихся чувяках. Пассажиры испуганно расступались при его приближении. Оборванец имел такой, поистине разбойничий вид, что никто не решался стать у него на пути.

Поравнявшись с крайней скамейкой, он уже намеревался улизнуть в дверь, когда Агабек резко подсек его подножкой. Тот грузно рухнул в проходе, выпустив сумочку из рук. Агабек, повернувшись спиной к поверженному вору, поднял сумочку и стал искать глазами ее владелицу. В середине вагона, в проходе между скамьями, стояла перепуганная женщина, по описанию Лациса похожая на Соломею. Силясь что-то сказать, она вместо этого безмолвно хватала открытым маленьким ротиком воздух.

Агабек, перешагнув через замершего на полу детину, направился к ошарашенной наглым грабежом женщине.

Детина, увидев, что обидчик не собирается сдавать его в милицию, вскочил на ноги, погрозил Агабеку огромным кулаком – и был таков.

– Возьмите, товарищ, вашу сумочку. – Агабек протянул свою неожиданную добычу Соломее.

Женщина, заполошно взмахнув руками, торопливо выхватила из рук незнакомца сумочку и только после этого облегченно вздохнула:

– Спасибо, дорогой товарищ! Вы спасли меня от настоящего позора, – неожиданно добавила она в нервном запале, но тут же осеклась.

– Да что вы, – смущенно ответил Агабек. – Я просто не мог поступить иначе и очень рад, что помог такой прелестной женщине.

Соломея, тут же позабыв о происшествии, растаяла от комплимента, лаская своего неожиданного спасителя горящим взглядом черных, бездонных глаз.

Завороженный обаянием этой необычной женщины, Агабек, забыв обо всем на свете, готов был стоять перед ней вечно, всматриваясь, словно в ночное звездное небо, в бездну ее таинственных глаз.

– Станция Новая Бухара, – объявил кондуктор.

Эти привычные слова прозвучали для Агабека, словно гром среди ясного неба. С трудом оторвав взгляд от Соломеи, он предложил проводить ее на перрон.

– Почему же только на перрон? – игривым голосом произнесла женщина. – Мы можем еще немного погулять, – добавила она, мельком взглянув на свои блеснувшие позолотой наручные часики.

– Я буду рад проводить вас хоть на край света, – нашелся Агабек.

– Ну зачем нам идти так далеко, – улыбнулась Соломея, – мы можем погулять и в новом парке, – неожиданно предложила она.

Они уже вышли на перрон, когда Агабек, словно высвободившись из плена женских чар, вдруг, по-гусарски щелкнув своими лаковыми штиблетами, сказал:

– Своей неземной красотой вы так пленили сердце солдата, что я совсем забыл вам представиться! Агабек, начальник разведки каршинского штаба Красной армии.

Соломея с любопытством взглянула на своего неожиданного знакомого и нежным, бархатным голосом произнесла:

– Соломея.

– Я счастлив, что судьба так неожиданно нас свела, – искренне произнес Агабек. – Разрешите вашу ручку? – склонив голову, добавил он.

Женщина протянула ему маленькую, белую как снег ручку. Бережно обхватив ее жесткой и сильной ладонью, он коснулся губами пахнущих розами пальцев.

Женщина испуганно оглянулась по сторонам, словно боясь, что кто-то увидит ее за таким, довольно необычным на Востоке, откровенным излиянием чувств. Но на площади перед вокзалом было уже пустынно, только несколько извозчиков дремали в своих экипажах в ожидании следующего поезда.

Новая Бухара представляла собой городок, состоящий из многих малозастроенных и почти пустых площадей, где строительство только начиналось. Возведенные еще при царском режиме сплошь одноэтажные, невзрачные строения в строго выдержанном серпуховско-калужском стиле, явно не являли собой достижений российской и тем более восточной архитектуры. Главными достопримечательностями городка были вокзал, дом русского политического агента, отделение Государственного банка да почтовое отделение. Восточного в Новой Бухаре не было ничего, за исключением новых улиц и проулков, где освобожденный от рабства люд строил глинобитные сооружения по своему усмотрению, где придется и как придется.

Прекрасно зная об этом, Агабек взял растерявшуюся красавицу под руку и быстро увлек ее подальше от вокзала, в узенькую улочку, с трудом пробирающуюся сквозь нагромождение новых одно-двухэтажных глинобитных и кирпичных строений.

– Мы можем зайти к моему хорошему другу, – предложил он.

– О да, конечно, – удивительно быстро согласилась Соломея.

Вскоре они вышли к окраине городка, где изворотливая, словно горный поток улочка заканчивалась.

Подойдя к массивным арчевым воротам двухэтажного особняка, Агабек несколько раз постучал. Через минуту небольшая дверца, искусно врезанная в одну из створок огромных ворот, открылась, из нее вышел невысокого роста человек в грязно-сером, перепоясанным красным кушаком халате, в коричневых фетровых сапогах, с белой чалмой на голове. Увидев Агабека, он низко поклонился ему и, молитвенно воздев руки вверх, произнес необычно скрипучим голосом:

– Слава Аллаху, у нас такой важный гость! Хозяин будет вам очень рад, господин.

– Сколько раз я говорил тебе, Абильбджан, – раздраженно промолвил Агабек, – чтобы ты не называл меня господином. Товарищ я! Понял? Товарищ!

– Понял! Господин товарищ!

– Ну, что с ним поделаешь? – улыбнулся Агабек, своей пленяющей улыбкой стараясь обаять все еще смущенную Соломею. – Смело идите за мной, – добавил он, уверенно входя во двор.

С первого взгляда на дом было видно, что это довольно просторное по восточным меркам жилище сочетало в себе комфорт усадебной жизни с теми благами, которые доставляли городская жизнь и торговля. Двор представлял собой просторный, почти правильный квадрат, одна из сторон которого выходила в небольшой, густо разросшийся сад, справа от которого находилась опрятного вида конюшня с пароконным экипажем, стоящим под навесом. Слева от сада возвышался г-образный двухэтажный кирпичный дом, первый этаж которого, судя по окружающему его аромату, служил галереей и комнатой для сушки фруктов и хранения дынь.

Застоявшийся фруктовый аромат, резко ударивший в нос гостей, как только они перешагнули порог дома, а также обеспокоенный и недоуменный взгляд прекрасной Соломеи, который Агабек поймал на себе, требовали объяснения, и тогда он со знанием дела решил не только рассказать своей спутнице об особенностях Востока, но и хотя бы в общих чертах ознакомить ее с жилищем своего друга.

– Это мой друг Тульки-бай, – представил он Соломее высокого статного черноволосого человека с круглым лицом, большими черными глазами и огромным носом с орлиной горбинкой, делающим его похожим на доброго дэва из сказки «Тысячи и одной ночи». Бай с удивлением взглянул сначала на женщину, затем на Агабека и многозначительно покачал головой.

– Соломея, – зарделась гостья и подала хозяину руку. Тот, по-восточному сложив на груди руки, приветствовал ее полупоклоном, не касаясь руки.

Соломея опустила руку и, смущенно взглянув на Агабека, неожиданно спросила:

– Я впервые нахожусь в таком богатом и по-восточному необычном доме. Нельзя ли мне его осмотреть?

Хозяин недоуменно взглянул на нежданных гостей.

– Желание гостя для хозяина закон, – твердо сказал Агабек, всем своим видом показывая хозяину, что, несмотря ни на что, этой женщине надо услужить.

– О да! – глухо буркнул Тульки-бай. – Я сейчас позову свою старшую жену, и она покажет вам весь дом. Эй! Айша! – крикнул он в приоткрытую дверь, и на пороге тотчас появилась невысокая полная женщина лет сорока в желтой полупрозрачной накидке и пестроцветных шароварах.

– Слушаю, мой господин…

– Покажи нашей гостье дом, – приказал хозяин.

– А мы пока займемся делами, – предложил Агабек.

Женщины вышли в небольшой коридор. Айша сняла накидку и, улыбнувшись гостье, сказала:

– Мне редко приходилось встречаться с такими красивыми женщинами, как вы…

– Соломея меня зовут.

– Вы еврейка?

– Да. Вернее, наполовину. Мама у меня русская.

– Какое красивое у вас платье.

– Вам нравится?

– Да!

Соломея сняла легкую накидку и, расправив руками складки, самозабвенно закружилась на месте, показывая все достоинства своего последнего приобретения.

– Дорогое, наверное?

– Очень! – остановилась Соломея.

– Пойдемте, я покажу вам дом, – с трудом оторвав восхищенный взгляд от платья, предложила хозяйка.

За большой комнатой, которая служила гостиной, в которой Соломея показывала свой роскошный наряд, располагался дарун – внутренняя жилая половина с зимним и летним комплексом комнат и галереей-айваном по трем сторонам второго этажа, четвертую сторону замыкала высокая летняя комната в два этажа. Между этими двумя холлами во втором этаже помещался еще один совершенно изолированный мощеный дворик с чардарой – комнаткой в четыре двери, которые открывались и внутрь верхнего дворика, и наружу, в сад и во двор. Эта комната, как по секрету сообщила Соломее Айша, сообщалась с галереями женской половины, где кроме комнат для женщин в особых закромах хранились зерновые продукты, а в кладовой сушеные фрукты. Пока женщины, привлеченные ароматными запахами, ходили в закрома и пробовали там сушеные фрукты, мужчины сели за уставленный чайниками и пиалами достархан, посреди которого возвышалась гора ароматных лепешек и вазы с орехами и пахлавой.

Принимая из рук хозяина пиалу с чаем, Агабек, смущенно улыбнувшись, сказал:

– Прости, дорогой, что без приглашения, но здесь в Новой Бухаре у меня не так уж и много друзей, кому я могу доверить свою сердечную тайну.

– Не извиняйтесь, я всегда рад вас видеть, уважаемый Агабек, – искренне произнес Тульки-бай. – Как я понимаю, у вас намечается деловая встреча. Для этого можете воспользоваться комнатой на втором этаже. Я распоряжусь, чтобы ее подготовили.

– Спасибо! Вы настоящий товарищ, – искренне поблагодарил Тульки-бая Агабек. – Я не хотел бы, чтобы об этой встреч знали и наши общие товарищи, – после небольшой паузы добавил он.

– Можете на меня положиться.

Через полчаса, когда Соломея возвратилась, Агабек вместе с ней прошел в небольшую, но светлую комнату, окна которой выходили в сад. Посреди комнаты, на роскошном афганском ковре стоял уставленный всевозможными яствами достархан, с расписным чайником посредине.

– Присаживайтесь, – радушно предложил Агабек, указывая на гору разноцветных подушек. Дождавшись, пока женщина устроится, он присел рядом. Налил в пиалы ароматный кок-чай и одну из них передал Соломее.

– Угощайтесь! Чувствуйте себя, как дома, – сказал он.

– Но где же хозяева? – удивилась женщина.

– На Востоке мужчины не сидят за одним столом с женщинами, – объяснил Агабек.

– Но почему?

– Вера не позволяет.

– А вам?

– А мне позволяет. Потому что я атеист.

– Это хорошо, – хитро улыбнулась Соломея. – А то мы с вами так и не смогли бы вместе даже чайку покушать.

Агабек нашел своей ручищей тонкую белую ручку женщины и вновь прикоснулся к ней губами.

– Как я счастлив, что неожиданный этот случай в поезде свел нас вместе, – проворковал Агабек, нежно глядя в горящие таинственным огнем глаза Соломеи. – А вы? – неожиданно спросил он.

– Я? – Соломея печально вздохнула. – Я не принадлежу себе, – загадочно сверкнув глазами, добавила она.

– Почему?

– Потому что по воле отца я помолвлена с другим.

– С кем?

– С полковником Садвакасовым, адъютантом командующего бухарскими войсками.

– А-а-а! Слышал о таком, – сказал Агабек, уловив во взгляде женщины еле скрываемую тоску. – Но вы же не любите его, – уверенно произнес он.

– Я дала слово!

– Что значит для женщины слово, если всем ее существом управляет сердце, – с видом знатока произнес Агабек.

– Но я дала честное партийное слово!

– Вот это уже хуже. До чего же докатились нынешние нравы, – улыбнулся Агабек, – что и на любовь перенесли партийные клятвы.

Нелепая эта мысль рассмешила обоих. Впервые за все время их знакомства Соломея наконец-то свободно и раскованно смеялась, не обращая ни на что внимания. Смеялась так, что из глаз у нее брызнули слезы. Вытирая их, она, вызывающе взглянув в глаза своего собеседника, задумчиво произнесла:

– Если бы вы повстречались мне раньше…

– Если бы я знал, что в Бухаре живет такая красавица, я бы постарался здесь родиться.

– И зря. Я всего лишь год, как приехала в Бухару. Петросовет по просьбе Бухарского правительства направил сюда моего отца. А после того, как мама умерла, всегда и всюду я следую за ним.

– Значит, вы из Петрограда!

– Да!

– Ну, тогда я бы постарался родиться в Санкт-Петербурге.

– Вы настоящий джентльмен и сердцеед, – с природным, чисто женским жеманством в голосе сказала Соломея, чарующе поворачивая свою милую головку к Агабеку. – Но мне уже пора, – неожиданно, с явным сожалением сказала она, взглянув на свои золотые часики.

– Как быстро пронеслось время нашей первой встречи, – с сожалением сказал Агабек. – Но прежде чем мы расстанемся, я хочу задать вам обычный мужской вопрос: «Что вы делаете сегодня вечером?»

Соломея опустила глаза долу.

– Я не знаю, – тихо промолвила она.

– Но я могу надеяться на встречу с вами?

– Пожалуй, нет!

– Но почему?

– Садвакасов пригласил меня в чайхану.

По тону и по тому, что Соломея назвала жениха по фамилии, Агабек понял, что предстоящая в чайхане встреча, скорее всего, носит для нее лишь формальный характер.

– А если ваш жених по каким-то причинам не сможет прийти?

– Ну, тогда я свободна, – радостно сообщила она.

– Что не сделаешь ради такой красавицы, как вы, – озорно промолвил Агабек и, уловив во взгляде женщины искреннее любопытство и еле скрываемую симпатию, добавил: – На сегодняшний вечер я освобожу вас от всех обязательств.

– Вы хотите убить моего жениха? – с деланым страхом в голосе спросила Соломея.

– Я вижу, вы держите меня за какого-то уголовника, – улыбнулся Агабек.

– Нет! Совсем нет! Вы герой, спасший мою честь, – искренне промолвила женщина и, запечатлев на губах незадачливого любовника поцелуй, вскочила на ноги.

– Но кто же посмел покуситься на вашу честь? – недоуменно спросил Агабек.

– Если бы не вы, то я уже держала бы ответ перед ревтрибуналом. В моей сумочке лежат секретные документы, которые я должна передать полковнику Садвакасову лично, – объяснила Соломея. – А теперь мне пора! – категорически заявила она.

– Хорошо. Я попрошу Тульки-хана отвезти вас в своем экипаже. Куда прикажете, мадемуазель? – Агабек услужливо склонил голову.

– На вокзал, желательно к прибытию двенадцатичасового поезда. Оттуда я дойду до нужного места пешком.

Агабек вышел из комнаты и, спустившись во двор, где в это время прохаживался хозяин, отдавая распоряжения своим работникам, попросил его снарядить коляску.

Когда Агабек вместе с Соломеей вышел во двор, пароконный экипаж уже в полной готовности стоял у ворот.

Радушно попрощавшись с Тульки-ханом, Агабек помог женщине устроиться в коляске.

– До вечера, – сказал на прощанье он.

– До вечера, – многообещающе улыбнулась Соломея.

Глава VI. Бухара. Апрель – май, 1924 год

«Его превосходительству Ислам-беку-токсобо. Его Высочество всемилостливейше соизволили известить о своем здравии. Извещается, что Ваши донесения получены. Из них стало ясно, что Вы слуга истинный. За Ваши услуги вере ислама от Господа Бога будет небесное блаженство. Его высочество остались Вами очень довольны. Если Аллах даст, услуги Ваши будут велики и останутся в летописи религии.

Хамаль 1345 г.».

Дочитав послание эмира до конца, Ислам-бек – предводитель крупнейшего в междуречье Пянджа и Вахша вооруженного формирования моджахедов ислама, – оглядел присутствующих самодовольным, холодным взглядом, в котором не было ни особой радости, ни какого-то недовольства. Хотя внутренне он ликовал от того, что эмир назвал его токсобо – полковник, но своей радости преждевременно не показывал. Собравшиеся в юрте Ислам-бека по случаю приезда гонца эмира курбаши по-разному встретили послание сбежавшего в Афганистан бухарского владыки. Одни, заглядывая в глаза хозяина дома, удовлетворенно и льстиво зацокали языками, выражая тем самым своему вожаку высшую степень удовлетворения похвалами эмира. Другие были сдержаннее, ответив на взгляд Ислам-бека лишь кивком головы да подобием улыбки, эти были явно недовольны акцентами, расставленными в письме, но ссориться с ним не хотели, третьи отводили взгляд, глядя перед собой с деланым равнодушием.

Ислам-бек прекрасно понимал, что не все будут рады его возвеличиванию, и потому заранее принял необходимые меры предосторожности. Белую юрту, где собрались курбаши Гиссарской долины, охраняли его верные нукеры, которые по первому сигналу должны были обезоружить недовольных и их телохранителей.

Письмо эмира, по сути дела, закрепляло его главенство над разрозненными отрядами моджахедов в Восточной Бухаре. Ислам-бек задержал свой взгляд на широком лоснящемся, женоподобном лице Саид-Ишан-баши, который смотрел на него взглядом, полным злобы и ненависти.

В это время заговорил посланник эмира – Темир-бек. Мало кто из присутствующих знал этого стройного джигита с тонкими благородными чертами лица – названого сына Ислам-бека, которого бек несколько лет назад послал учиться в Кабул, возлагая на него большие надежды.

– Его Высочество, да продлит Аллах годы его бесценной жизни, просил меня на словах передать его искреннюю признательность и благоволение всем, кто встал на защиту ислама против джалилитов. Во имя пророка надлежит нам всем вместе, единым сердцем, едиными устами, встать на борьбу с неверными, – гонец эмира на мгновение замолчал, подчеркивая этим важность последующих слов.

– Волей Аллаха и эмира Бухары, достопочтимый Ислам-бек-токсобо назначается главным военачальником Локая. Его Высочество передал мне напомнить особо – всякое неповиновение ему будет считаться отступничеством от Ислама и караться на небе и на земле. Да поможет нам Аллах!

Моджахеды, устремив свои взоры в сторону священной Мекки, зашептали про себя слова молитвы, благодаря Аллаха за поддержку и прося побед в борьбе с неверными.

Закончив обряд, все встали, приветствуя главного военачальника Локая, желая ему многих благ.

Ислам-бек поднял руку, призывая собравшихся к молчанию.

– Я благодарен вам, моджахеды ислама, за поздравления и принимаю их как уверение в вашей верности делу священной войны, во имя Аллаха. Я напишу об этом Его Высочеству в ответном письме. Я буду просить Всевышнего ниспослать на нас божье благословение и всяческих благ земных. – Сделав небольшую паузу, он продолжал: – Первым советником и своим заместителем я волей Аллаха и эмира Бухары назначаю Саид-Ишан-баши!

Среди воителей ислама пробежал шепоток недоумения, но уже в следующее мгновение многие наперегонки кинулись поздравлять стоящего обособленно курбаши, который, видно, и сам не меньше остальных был удивлен таким поворотом событий. На приветствия и поздравления он отвечал бессвязно, не высказывая особой радости, но уже не выражая открытого недовольства. Саид-Ишан-баши, медленно переваливаясь на своих коротких, кривых ногах, подошел к Ислам-беку, полупоклоном выразил свою признательность и сел по правую руку от него.

После этого Ислам-бек пригласил моджахедов в соседнюю юрту, сплошь увешанную богатыми персидскими коврами. Подождав, пока все усядутся вокруг низкого, инкрустированного позолотой, полированного стола из красного дерева, он что-то шепнул на ухо своему нукеру. Тот тихо исчез за ковровым пологом.

В юрте установилась напряженная тишина. С улицы доносился лишь плач шакалов да мирное пофыркивание коней. Изредка ночную тишину прерывало клацанье металла о металл – это давала знать о своем существовании личная охрана.

Вскоре бесшумно отворился полог, и на пороге появился нукер Ислам-бека. Повинуясь знаку хозяина, он торжественно прошествовал к столу и бережно выложил на него мусульманские святыни.

Взгляды присутствующих скрестились на середине стола, где зеленой переливающейся волной расстилалось знамя, освященное в Мазаре, и лежал небольшой томик Корана с золотым тиснением на обложке и серебряными застежками. Вслед за нукером в комнату бесшумно проскользнул мулла, доставивший дары эмира по назначению. Став на колени, он вознес хвалу Аллаху за то, что святыни благополучно переданы в руки истинных борцов за веру.

Закончив молитву, мулла на вытянутых руках приподнял зеленое полотнище с золотым полумесяцем. Лицо служителя Аллаха выражало неземную благодать, поднятых к небу глаз не было видно, блестели только белки. Темир-бек взял Коран, предварительно прикоснувшись к нему устами и придерживая находящегося в священном экстазе старца, торжественно ступая, подошел вместе с муллой к Ислам-беку.

Новоиспеченный военачальник Локая встал перед зеленым полотнищем на колени, взял в руки Коран, поднес к губам, лбу и груди, произнося при этом слова молитвы:

– Воистину я знаю людей, которые первыми войдут в рай, – это павшие за веру, – закончил Ислам-бек молитву словами пророка Мухаммеда.

После этих слов посланник эмира, взяв священное знамя из рук муллы, передал его личному телохранителю Ислам-бека. Закончив эту церемонию, Темир-бек подошел к своему отцу и о чем-то тихо спросил у него. Получив утвердительный ответ, посланник эмира достал из нагрудного кармана своего полувоенного английского френча сложенный вчетверо лист плотной белой бумаги, развернул его. В верхнем левом углу листа позолоченным тиснением выделялся вензель эмира Бухары, остальная часть листа была чистой.

– Его Высочество, да продлит Аллах годы его праведной жизни, просил преданных ему слуг ислама, ставших под священное знамя шариата за освобождение Бухары от иноверцев, за процветание благородного мусульманского народа, поставить свои подписи и печати как знак заверения в своей глубокой преданности исламу и эмиру Бухарскому. Да поможет нам Аллах в борьбе против неверных!

Закончив свою витиеватую речь, гонец эмира широким жестом положил лист на стол. Видно было, как одни с радостью поспешно ставили подписи, старательно выводя для истории свои имена. Другие о чем-то думали, прежде чем поставить подпись. Только после напоминания они вдруг вздрагивали и торопливо прикладывались к бумаге пером и печатью. Третьи, не зная даже, какой стороной повернуть лист, просили грамотных соседей вписать свои имена, которые тут же пришлепывали своими родовыми печатками. Обойдя всех курбаши, лист возвратился в руки посланника эмира. Тот снова сложил бумагу вчетверо и спрятал ее подальше от людских глаз.

Только после окончания этой обязательной процедуры Ислам-бек облегченно вздохнул. Видимость создания добровольной освободительной мусульманской армии была соблюдена. Под этот лист с десятками подписей влиятельных людей Гиссарской долины эмир мог просить у англичан деньги и оружие, которые непременно поступят в его полное распоряжение. Этому Ислам-бек был особенно рад, ведь что-то из обещанного англичанами добра осядет и в его родовой сокровищнице. Гонец эмира и военачальник удовлетворенно переглянулись. «Эмир будет рад итогам наших совместных трудов», – сказали они друг другу многозначительными взглядами.

Все ждали, что скажет токсобо. Ислам-бек возвышался над присутствующими своей статной, словно высеченной из неотшлифованного камня фигурой. Широкоплечий, с высоко вздымающейся из-под атласного халата грудью и короткой толстой шеей, которую украшала крупная, крутолобая голова, увенчанная высокой белоснежной чалмой, он казался благородным орлом среди стайки разопревших от обильной пищи стервятников. Но это впечатление возникало лишь при первом взгляде на него. Внимательно всмотревшись в обветренное горными ветрами и опаленное солнцем лицо бека, взглянув в его колючие, черные глаза, недоверчиво и зло взирающие на мир из-под густых бровей, становилось понятно, что он недалеко ушел от своих более мелких по полету сородичей. Крупный крючковатый нос и узкая щелочка всегда поджатых в недовольстве губ придавали еще большее сходство со стервятником. Это и понятно, ведь он был стервятником над стервятниками.

Поглаживая клинышек бородки, Ислам-бек начал заранее заготовленную к такому случаю речь:

– Сегодняшний день с благословения Аллаха войдет в историю ислама как начало священной войны с неверными. Враг силен и коварен, и потому каждый из нас должен быть примером не только в бою, но и в вере. Только в едином порыве, под священным знаменем ислама мы победим, и потомки будут чтить наши имена, высеченные на камнях священных мазаров…

Заметив презрительную усмешку, промелькнувшую на устах Саид-Ишан-баши, Ислам-бек запнулся, и явно упуская не меньше половины заготовленной для такого дела речи, поспешно закончил ее:

– Аллах призывает нас объединить свои усилия в борьбе с неверными под зеленым знаменем священной войны!

Вслед за этими его словами со всех сторон раздались льстивые возгласы одобрения и признательности. Омытый потоком лести, токсобо уже увереннее продолжал:

– Благодаря Аллаху и поддержке Его Высочества эмира Бухары, да будут долгими и радостными все годы его жизни, нам удалось захватить Гиссар. Неверные отступают, освобождая воинам ислама дорогу в Дюшамбе! Пройдет немного времени, и мы совместными усилиями освободим нашу многострадальную землю от власти неверных и голодранцев. Аллах акбар!

…Лично проследив, пока последний из гостей со своей охраной, вздымая клубы пыли, промчится через перевал, изгибающийся гигантским седлом в лучах заходящего солнца, Ислам-бек дал знак стоящему рядом нукеру, чтобы тот привел к нему посланника эмира.

Через несколько минут в юрту вошел Темир-бек. Пружинящей, легкой походкой он подошел к токсобо и в знак уважения к старшему, сложив руки на груди, поклонился.

Ислам-бек был искренне рад приезду своего приемного сына, но вида не показывал. Он только ободряюще похлопал его по плечу:

– Ну, дорогой мой Темир, я вижу, учеба и служба у эмира пошла тебе на пользу. Окреп. Возмужал. Научился говорить так, что слова твои словно бальзам врачуют души верных слуг ислама, зажигая их сердца и проясняя взор.

Разглядывая молодого свитского офицера, который за преданную службу эмиру уже успел получить чин караул-беги – капитана, бек невольно позавидовал его молодости и развернувшейся перед ним перспективе. В его возрасте он даже и не мечтал быть в свите эмира, в том высоком чине, который имел сейчас Темир-бек. Но это был его приемный сын. Он был рад за него и как названый отец, и как чиновник, который имел на него свои виды.

– Ты достиг больших высот, мой мальчик. Я слышал от верных людей, что ты пользуешься у эмира особым доверием.

– При дворе Его Высочества явно преувеличивают мои заслуги, – смущаясь пытливого взгляда своего благодетеля, сказал юноша.

– И потому, – не обращая внимания на его слова, продолжал Ислам-бек, – я хочу знать от тебя, мой дорогой сынок, все то, что задумал этот напыщенный осел, твой нынешний хозяин.

Заметив недоуменный и настороженный взгляд Темира, Ислам-бек добавил:

– Мы с тобой сейчас одни и будем называть все своими именами. Нечего нам друг перед другом изощряться в красноречии, славя этого беглеца-эмира, который, я думаю, неплохо устроился за границей и теперь нашими руками пытается загребать жар.

Главарь Гиссарского басмачества умолк, глядя в глаза Темир-беку, хмурил свои лохматые брови. Во взоре юноши он уловил и страх, и надежду. Кто для него эмир – чужой человек, а Ислам-бек, хоть и не родной, но отец. Да, они не одной крови, но тем не менее люди не чужие.

Положив руку на плечо юноши, бек привлек его к себе и горячо зашептал в самое ухо, словно опасаясь, что и у него во дворе могут быть глаза и уши эмира:

– Я много сделал для тебя, потому что ты мне дорог как родной сын. Тебе и только тебе достанется все то, чем я буду владеть. Пусть эта старая рухлядь – эмир – позабавится игрой в так называемое эмигрантское правительство. Пусть помогает мне оружием и людьми, думая, что нашел в моем лице преданного слугу. Пусть. Но как только зеленое знамя священной войны заполощется над дворцом эмира в Бухаре, я, с помощью Аллаха, стану единственным правителем этой благодатной земли и провозглашу свободную Исламскую республику. А этому жадному шакалу, – Ислам-бек махнул рукой в сторону афганской границы, – учитывая его былые заслуги, я назначу пожизненное содержание.

Токсобо, не сдержавшись, хохотнул, явно упиваясь произведенным на Темир-бека впечатлением.

– В этом деле мне нужен умный и, главное, преданный помощник в стане Его Высочества. Я напишу эмиру, что ты с честью выполнил его задание и достоин его награды. Он не посмеет мне отказать, – сказал Ислам-бек удовлетворенно.

Заметив в глазах сына удивление и некоторое замешательство, он добавил:

– Подумай обо всем, что я тебе сказал хорошенько, прежде чем принять окончательное решение.

В душе Темир-бека боролись противоречивые чувства. Он вспомнил свою безрадостную юность, дырявую крышу над головой, через которую можно было, не выходя из дома, считать звезды. Вспомнил сгорбленную фигуру отца, голодные глаза старшего брата. После трагической смерти самых близких ему людей, оставшийся один на всем белом свете, Темир был в отчаянии. И только благодаря заботам Ислам-бека, которым он был сначала пригрет и получил кусок хлеба, а затем взят в семью, направлен на учебу в Кабул, стал офицером. После окончания военного училища, по рекомендации Ислам-бека, его взяли в канцелярию эмира Бухары. Эмир, видя, что юноша много знает и, главное, исполнителен до самозабвения, преследуя свои далеко идущие цели, был с ним удивительно ласков и откровенен. Он любил поговорить с начитанным не по годам, умным и красноречивым юношей. Темир же этой его благосклонностью не очень-то обольщался, потому что знал: та нить, которая связывает его с эмиром, может в любой момент оборваться. Такая нить, скажем, связывает кошку и мышь, с которой та забавляется, готовая в любой момент разорвать острыми когтями живую игрушку.

«Что ни говори, а Ислам-бек мне ближе, в конечном счете он искренне желает мне добра». Очнувшись от переполнявших голову мыслей и воспоминаний, Темир, решив для себя что-то большое и важное, твердо сказал:

– Я ваш покорный слуга и готов служить вам верой и правдой, мой дорогой отец, мой господин и благодетель. – Нескрываемая искренность и признательность заботам и доверию Ислам-бека чувствовались в этих словах.

Получив желанный ответ, Ислам-бек обнял Темира за плечи и тут же повлек его за собой в юрту. Там их уже ждал богато накрытый стол. Надо было навеки скрепить этот их родственный и военный союз.

Глава VII. Бухара. Июнь – июль, 1924 год

Агабек подъехал к вокзалу незадолго до прибытия вечернего поезда. В это время на привокзальной площади, несмотря на будний день, было довольно многолюдно. Пестрая толпа сартов, хивинцев, бухарцев, индусов, в их ярких восточных костюмах, гудела, шумела на разные лады. Особенно из общей толпы выделялись таджики, большие щеголи, как и персидские персы. Они и в будний день разряжены как в праздник: чалмы их воздымались на голове целыми грандиозными сооружениями, разноцветные халаты щегольски перевязаны зелеными и красными шелковыми кушаками. Все это собранное в одном месте пестроцветье одежд, лиц и говоров, в полной мере олицетворяло собой благословенную Бухару. Лишь изредка попадающиеся загорелые лица людей в косоворотках и полувоенных френчах говорили, что и на Восток, вслед за революцией, поспешила европейская цивилизация. Огромное светило, выкрасив в багрянец толпу и здания города с его островерхими минаретами, медленно садилось за горизонт, предоставляя бухарцам время для отдыха от жары и повседневных трудов.

– Добрый вечер, – радостно приветствовал Соломею Агабек, лишь только она вышла из вагона.

– Ну, вы прямо колдун, – вместо слов приветствия сказала Соломея, пожимая своими горячими мягкими пальцами его жилистую руку.

– Из ваших слов я заключаю, что нынешним вечером вы свободны, – уверенно сказал Агабек, делая знак извозчику, чтобы тот подъехал.

Выехав на единственное шоссе, ведущее в центр и к резиденции сбежавшего эмира, возница взмахнул камчой, и рессорный экипаж, раскачиваясь из стороны в сторону, то и дело подскакивая на ухабах, помчался по главному городскому проспекту.

Прижавшись к Агабеку, Соломея радостно сообщила:

– Мой жених срочно выехал вместе со своим начальником в Карши. Говорят, что там взбунтовался бухарский полк…

– Ну, взбунтовался – это громко сказано, – со знанием дела перебил ее Агабек. – Просто казначей, направленный неделю назад из Бухары, до сих пор не выдал солдатам жалованье. Как только они получат свои гроши, то сразу же успокоятся.

– Откуда вы все это знаете? – удивленно повела бровью Соломея.

– Ну, кому же, как не мне, знать о том, что происходит во вверенном мне гарнизоне.

– Ах да! Я чуть было не забыла, что вы разведчик, – воскликнула женщина, – значит, это с вашей подачи мой жених выехал в Карши?

– Ну, в какой-то мере… – неопределенно сказал Агабек.

– Значит, ради меня вы пошли на служебный обман?

– Ну, обмана здесь никакого нет. Скажу больше. Бухарскому военному министру уже давно надо было разобраться со злоупотреблениями командования многих своих частей, расквартированных не только в Карши. А там командир полка и его заместители, по моим сведениям, уже продолжительное время недодают солдатам жалованье, и кассир действует заодно с ними.

– Не может этого быть! – искренне удивилась Соломея, но немного подумав, покачала головой. – А впрочем, сегодня ничему не стоит удивляться. Недавно Садвакасов хвалился, что у него в гостях был командир полка из Карши, который подарил ему драгоценный кинжал старинной работы. Кстати, сегодня он и хотел показать мне эту драгоценную игрушку.

– Теперь вы видите, что и у вашего женишка рыльце в пуху, – подлил масла в огонь Агабек.

– Давайте не будем о плохом, – неожиданно сказала Соломея, – давайте позабудем обо всей этой неприглядной действительности и в полной мере насладимся неожиданной свободой.

В чайхане, где Агабек был завсегдатаем, было тихо и уютно. В качестве прислуги здесь служили многочисленные братья хозяина заведения, всегда опрятно одетые и в меру услужливые.

Агабека встретил сам хозяин, среднего роста толстяк в светлом халате и расшитой золотом тюбетейке.

– Ассалям алейкюм, – приветствовал он дорогого гостя.

– Алейкюм ассалям, – ответил Агабек и многозначительно взглянул на хозяина.

– Для вас, уважаемый Агабек, и для вашей ханум я могу предложить отдельную комнату. Достархан накрыть как обычно?

– Да! И желательно побольше фруктов и сладостей.

– Проходите, уважаемый! Сейчас все будет готово, – проводил в уединенную комнату дорогих гостей хозяин. Тотчас расторопные чайханщики принесли столик, уставленный всевозможными яствами. Здесь были и ароматный, чарующий своим нежным вкусом плов, и горка золотистых лепешек, и нежная и воздушная пахлава, таявшая во рту, и иранские фисташки, и курага, и, конечно же, огромное блюдо всевозможных фруктов.

– Прошу, – радушно предложил Агабек, приглашая свою спутницу к сказочному достархану.

– Вы и в самом деле настоящий восточный волшебник, дэв, – восхищенно сказала Соломея, удобнее устраиваясь на горе разноцветных подушечек, разбросанных на ковре.

– Садитесь поближе! Пировать так пировать! – воскликнул Агабек и, примостившись рядом, налил два бокала красного густого и терпкого вина.

– За наше неожиданное знакомство! – провозгласил он.

– За знакомство! – поддержала Агабека Соломея, бросив на него томный, чарующий взгляд.

– Мы договорились встретиться сегодня вечером, – сказал Агабек, заключая свой доклад резиденту об удачно прошедшей вербовке агента Золотая ручка.

– А почему именно Золотая ручка? – полюбопытствовал Лацис.

– У нее и в самом деле нежные, чуть тронутые золотом смуглые ручки, – самозабвенно ответил Агабек.

– Вы меня удивляете, товарищ Агабек, – вскинул голову Лацис. – Вы что, влюбились в нее, что ли?

– Нет! Солдат революции не имеет на это права, – подавляя в себе все светлые воспоминания прошедшей встречи, отчеканил Агабек.

Лацис несколько мгновений пытался буравчиками своих пронзительно-голубых глаз высверлить правду, но наткнувшись на сверхпрочную породу, прикрывающую нутро одного из лучших своих сотрудников, отступился, прекрасно понимая, что контролировать души своих подчиненных он не в состоянии. «Дай бог с текущими задачами справиться», – подумал он, отводя взгляд от лица Агабека.

– Когда же ждать первых результатов? – уходя от начатого им щекотливого разговора, спросил Лацис.

– Может быть, сегодня, а может быть, завтра. Все зависит от обстоятельств, – неопределенно сказал Агабек. – Товарищ Лацис, я бы хотел уточнить, сколько мы в состоянии платить за полученную информацию? – обратился он со встречным вопросом.

Лацис сморщился, словно от зубной боли.

– Даже за самую ценную информацию я могу выдать не больше пятидесяти рублей золотом.

«Это около полутора миллионов местных тенге», – подсчитал Агабек в уме.

– Да за эти деньги я не только список контрреволюционеров добуду, но и всех их пособников и финансистов, вместе взятых.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, – осадил сотрудника Лацис. – Мы должны выявить и арестовать не только заговорщиков, но и их покровителей за рубежом. А для этого нам нужны все их связи и агенты. Кроме всего этого, для проведения революционного суда над заговорщиками у нас должны быть на руках документы, доказывающие связи контрреволюционного подполья с басмачеством и байской верхушкой Афганистана. Именно поэтому, пока не поздно, нам нужно и там формировать агентурную сеть, и прежде всего в лагерях басмачей, которые дислоцируются за границей. С теми агентами, которых мы сегодня имеем, все эти вопросы не решить. Необходимо искать новые пути.

– Я предлагаю на первых порах более плотно заняться англичанами, которые недавно прибыли в Бухару по линии Красного Креста и Красного Полумесяца.

– Кто-то из прибывших вызывает подозрение?

– Да! Некий мистер Хадсон. По информации агента «Чалма», он случайно увидел белого человека в одном из дальних городских переулков. В захудалой чайхане тот беседовал с другим белым человеком, высокого роста, круглолицым, с большим красным носом. Агент говорил, что он уже видел этого человека на недавнем параде бухарских вооруженных сил.

– И кто же это?

– Пока не знаю. Но я поставил задачу найти этого «носатого» и проследить за ним до места жительства или работы.

– Ну, раз вы начали разработку англичан, вы и продолжайте это дело дальше, – не терпящим возражения тоном сказал Лацис.

– А в помощь кого-нибудь дадите? – без всякой надежды на успех спросил Агабек.

– Дам! – немного подумав, сказал резидент. – Старков давно просится на дело.

– Старков? – разочарованно переспросил Агабек.

– Да, Старков, – подтвердил Лацис.

– Но он же только-только от станка и ничего в нашем деле не смыслит, – пытался возразить Агабек.

– Вот и учите его, товарищ Агабек. Старков прибыл к нам по рекомендации сибирских чекистов. Человек грамотный, из рабочих. Недавно в партию вступил. Такими людьми разбрасываться никто не позволит!

– Все понятно, товарищ Лацис, – согласился Агабек.

– С сегодняшнего дня он поступает в полное ваше распоряжение. Вы знаете, где его найти?

– Да. Насколько я знаю, он уже третий день работает делопроизводителем в местной организации по заготовке шерсти.

Лацис вытянул за цепочку отливающие серебром карманные часы и нажал на кнопку. Щелкнув, часы раскрылись. Послышались переливчатые звуки марша «Прощание славянки».

– Через два с четвертью часа я встречаюсь с товарищем Старковым на конспиративной квартире. Не позже двенадцати часов жду вас там.

Конспиративная квартира находилась в семейном общежитии для совслужащих, работающих в самых различных учреждениях Бухары. Этот факт давал чекистам полную свободу действий. Во-первых, двери общежития были открыты и днем и ночью, а во-вторых, здесь никого не спрашивал о цели визита. Квартира находилась в торце второго этажа. Ее окна выходили как на улицу, так и во двор, позволяя знающему человеку, в случае необходимости, незаметно скрыться. На условный стук дверь открылась. На пороге стоял худощавый молодой человек с красивыми черными усами, в хромовых сапогах, в косоворотке с кожаным поясом и в картузе.

– Я к Леониду Модестовичу, – произнес Агабек пароль.

– Леонид Модестович скоро будет, – явно волнуясь, выпалил Старков и, отступив от двери, пропустил гостя внутрь комнаты. После этого он суетливо выглянул в коридор и захлопнул дверь.

– Вы товарищ Агабек?

– Да.

– Я Старков.

– Я знаю.

– Товарищ Лацис вас не дождался. Он очень торопился. Уходя, сказал, что я поступаю в полное ваше распоряжение. Скажу откровенно, мне уже порядком надоело возиться с бумажками. Хочется настоящего дела. Когда же мы будим ловить контрреволюционеров и шпионов? – нетерпеливо спросил Старков.

– С этим делом мы пока повременим, – осадил его Агабек.

– Но товарищ Лацис сказал, что нам с вами поручено особо важное задание…

– Так-то это так, – согласился Агабек, – но прежде чем мы вплотную приступим к этому важному делу, необходимо побегать.

– Побегать? – недоуменно переспросил Старков.

– Да, побегать. Или вы не знаете, что чекиста ноги кормят?

– Насколько я знаю, это к волку относится, – все еще недоумевая, показал свою эрудицию Старков.

Агабек подошел к окну, выходящему на улицу. По противоположной тенистой стороне куда-то спешил толстяк в синей косоворотке и хромовых сапогах.

– Видите того типа? – подозвав к окну Старкова, спросил Агабек.

– Вижу, товарищ Агабек.

– Проследите за ним. Завтра утром встречаемся здесь же. Доложите все, что вы о нем узнаете.

Старков нерешительно топтался на месте, не решаясь что-то спросить.

– Торопитесь. Через минуту-две вы его можете потерять, – скептически глядя на молодого сотрудника, промолвил Агабек. Тот, словно подхлестнутый камчой, вылетел в дверь и вскоре замаячил на приличном расстоянии от толстяка.

«Вот так-то лучше. Пусть повышает квалификацию. А то собрался шпионов ловить», – беззлобно подумал про себя Агабек, наблюдая за сотрудником до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом.

Закрыв дверь на ключ, Агабек, вольготно расположившись на кожаном диване, задумался. В памяти сразу же всплыл образ черноглазой красавицы, завитушки цвета вороньего крыла, волной прикрывающие лоб, маленький еврейский носик и ненасытные губки. Он с дрожью во всем теле вспоминал вечер, проведенный с Соломеей. Как пылал, словно в огне, сам себя не помня, как целовал ее глаза, губы, как она, игриво откидывая свою маленькую головку назад, обжигала его пылающим любовью взглядом своих колдовских глаз…

Неожиданный стук в дверь: три удара коротких, три длинных, вернул Агабека к действительности. Он вдруг вспомнил, что назначил здесь встречу агенту «Чалма».

Отперев дверь, Агабек пригласил агента в комнату.

– Товарищ Иванов (Иванов – агентурный псевдоним Агабека), я выполнил ваше приказание в отношении «носатого», – с ходу начал доклад агент.

– И кто же это?

– Полковник Садвакасов, адъютант военного министра Бухарской республики.

– А вы не спутали его ни с кем?

– Нет, это он. Точно! Я с час назад его видел.

– Не может быть! Насколько я знаю, он со своим начальником должен быть в Карши.

– Час назад прибыл поезд из Карши. Я в это время как раз был на перроне, ждал поезда из Новой Бухары.

– Молодцом! За это можно и наградить, – удовлетворенно сказал Агабек. Открыв сейф, замаскированный под тумбочку, он достал пачку местных банкнот и протянул их агенту. Тот явно не ожидал такой щедрости.

– Спаа-сси-бо-о, – заикаясь от чувства благодарности, произнес нараспев он. Не глядя в бумагу, расписался за полученную сумму и, сунув деньги в безразмерный карман, преданными глазами уставился на Агабека.

– Продолжайте наблюдение за англичанином и полковником. Если будет что-то срочное, звоните по номеру 345, спросите товарища Иванова. Через час после звонка встречаемся здесь. Вам все ясно?

– Да, товарищ Иванов.

– До встречи, – подал он руку агенту.

Дождавшись, пока он выйдет, Агабек запер дверь и, радостно потирая руки, подошел к сейфу. Он вытащил из его чрева початую бутылку шустовского коньяку, и налив в маленькую, чуть больше наперстка, хрустальную рюмку, быстро опрокинул ее вовнутрь.

– Ох, хорош… – удовлетворенно произнес он, чувствуя, как ароматная, огненная влага медленно разливается по нутру, вызывая ответное чувство голода.

«Сейчас бы я и от простой лепешки не отказался», – подумал Агабек, вспомнив, что у него с раннего утра и маковой росинки во рту не было. Но прежде чем направиться в ближайшую чайхану, он решил мысленно набросать план беседы с очаровательной еврейкой, ибо всеми фибрами своей израненной Гражданской войной души чувствовал, что под воздействием ее колдовских чар может и забыть о цели очередной их встречи или, что страшнее всего, – стать ее информатором, предать свое дело. Чего-чего, а этого он никак допустить не мог.

«Не женщина, а настоящая Мата Хари», – восхищенно подумал он, направляясь в чайхану.

Глава VIII. Бухара. Июль, 1924 год

Ислам-бек ранним утром вызвал к себе в юрту Темира и, дождавшись, когда за ним опустится полог, сказал:

– Мой мальчик, сегодня тебе предстоит на деле показать все свои военные знания и умения. Его Высочество требует от нас не давать покоя неверным, и я решил вместе с тобой провести рейд возмездия в высокогорной долине, где дехкане продались большевикам. Они не платят военный налог и отказываются кормить воинов ислама. Тебе я хочу поручить самое ответственное задание. С отрядом в пятьдесят сабель тебе предстоит перекрыть дорогу, ведущую к военному гарнизону, чтобы неверные не смогли помешать нам расправиться с предателями.

Он подозвал Темир-бека к столу, на котором лежала развернутая карта с непонятными значками и изображениями, коряво выведенными разноцветными карандашами. Склонившись над картой, молодой караул-беги долго ее рассматривал, пытаясь понять, где стоят вражеские гарнизоны, но так ничего и не поняв, обернулся к отцу.

– Что это? – недоуменно спросил он.

– Карта боевых действий моих формирований, – явно удивленный вопросом, не сразу ответил Ислам-бек. – А что, непохоже? – в свою очередь спросил он.

– Уважаемый токсобо, – обратился к отцу, как военный к военному Темир-бек, – это не карта боевых действий, а сплошная путаница! Не знаю, как вы, а я не могу разобраться, где находятся наши силы, а где вражеские.

– Вот здесь стоят гарнизоны Красной армии, – указал токсобо на обведенные черным цветом населенные пункты. – А здесь дислоцируются моджахеды ислама, – показал он районы, густо заштрихованные зеленым цветом.

– Ну, теперь мне понятно, – удовлетворенно сказал молодой офицер. – Но для того чтобы это было понятно всем, необходимо единообразие в оформлении карт. В Европе принято обозначать противника красным цветом, цветом крови, которую побежденные враги должны пролить.

– Но мы воюем не в Европе, а на Востоке, где своих черных врагов мы зарываем в черную землю, – мудро изрек Ислам-бек, поглаживая свою черную, клиновидную бородку.

Обескураженный таким простым и доказательным ответом, идущим, может быть, напрямую от землепашцев, ставших воинами, Темир-бек только и смог промолвить:

– Аллах велик. И нам, его верным слугам, неведомы все его замыслы и чаяния… И все-таки, господин токсобо, – перешел он на официальный тон, – я бы порекомендовал вам, как самому близкому и дорогому мне человеку, прислушаться к моему совету.

– Мой мальчик, не называй меня токсобо, для тебя я был и остаюсь добрым и заботливым отцом.

– Хорошо, отец!

– Я верю, что ты не посоветуешь мне плохого, но так уж у нас было заведено еще в самом начале войны против неверных. И я не хочу отступать от этой давней традиции.

– Боюсь, отец, что на этот раз вам придется согласиться со мной, – продолжал настаивать Темир-бек, – иначе вы можете оказаться в щекотливом положении, когда к вам нагрянут с проверкой генералы эмира или, хуже того, англичане.

– Какие генералы, какие англичане? – гневно воскликнул Ислам-бек. – Да я на порог своей юрты никаких соглядатаев эмира не допущу!

– Отец, смирите свою гордыню, – искренне произнес молодой офицер, – со следующего года, прежде чем обеспечивать вооруженные формирования моджахедов ислама оружием, боеприпасами и деньгами, эмир пришлет своих эмиссаров, которым поручит произвести анализ всех проведенных за год боевых операций, и в соответствии с результатами поверки, будет награждать или наказывать. Я лично готовил для Его Высочества этот документ.

– Спасибо, сынок, что предупредил, – ласково потрепал Темир-бека по плечу отец. – А при чем здесь англичане?

– Большая часть средств на поддержку повстанческого движения в Бухаре поступает эмиру от англичан, и потому они тоже хотят увидеть, на что тратятся их деньги, – ответил Темир-бек. – Все проверяющие в первую очередь будут изучать карты боевых действий. И все эти понятные только вам изображения на картах вызовут у них насмешки. А я не хочу, чтобы над моим отцом, смелым и мужественным военачальником Гиссарской долины, кто-то смеялся.

– Спасибо, сын, за урок, преподанный мне, – искренне прослезился грозный курбаши, – прости меня за то, что я не сразу воспринял твой совет. Но кто научит моих адъютантов европейским наукам?

– Я! Правда, на это надо время, – задумчиво сказал Темир-бек.

– И в самом деле! Но вам же через два дня надо отправляться обратно.

– Ничего, я найду достойное оправдание.

– Спасибо, сынок! Я сегодня же прикажу адъютантам всех подчиненных мне курбаши прибыть в лагерь. Через два дня, когда мы вернемся из похода во славу ислама с победой, все уже будут в сборе.

– А пока я по-новому оформлю вашу карту и после согласования с вами нанесу на нее план предстоящей операции.

– Слушаю и повинуюсь, – неожиданно улыбнулся всегда такой суровый и неулыбчивый Ислам-бек.

Закончив наносить на карту обстановку, Темир-бек, обернувшись к отцу, который, сидя в просторном, красного дерева кресле, больше похожем на походный трон эмира, с упоением следил за его уверенными и четкими действиями за столом, задумчиво сказал:

– Мне кажется, что заградительный отряд надо расположить в этой небольшой лощине, – он показал место на карте. Ислам-бек, нехотя оставив свой трон, подошел к столу.

– Но это же слишком близко от кишлаков, где мы будем проводить операцию, – скептически заметил он, – я боюсь, что в случае нападения неверных вы не сможете здесь долго продержаться. Вот место, где я планировал выставить засаду. – Ислам-бек указал на узкое горло ущелья, которое можно было запереть и меньшими силами.

Темир-бек внимательно изучил подступы к ущелью и со знанием дела изрек:

– Отец, это хорошее место для засады, но противник, столкнувшись с нами в горловине ущелья и поняв, что там не пройти, попытается обойти препятствие вот здесь и вот здесь, – показал он на карте, – и тогда его уже никто не сможет остановить.

– Я сомневаюсь, что гяуры мыслят так же, как ты, сынок, – самоуверенно произнес курбаши, проведя своим острым ногтем по карте. – Здесь они найдут свою смерть.

– Хотелось бы в это верить, – недоверчиво произнес Темир и, взглянув на отца, неожиданно попросил: – Разрешите мне все-таки рассказать вам, в чем мой замысел?

– Рассказывай! – без особого энтузиазма в голосе милостиво разрешил Ислам-бек.

– Будь я военачальником, я бы расположил засаду в двух местах. Здесь и здесь, – показал он на карте. – Дорога круто поднимается на перевал, и на вершине вражеские кони будут еле передвигать ногами. На спуске вражеская колонна окажется, как на ладони, под прицелом первой засады. Как только гяуры начнут подъем на следующий перевал, они окажутся под кинжальным огнем второй засады. И из этого котла тогда уж никому не уйти. Для этой операции мне понадобится четыре «льюиса» с полным боекомплектом и двадцать пять – тридцать всадников. Как видите, я справлюсь с поставленной вами задачей даже меньшим количеством людей.

– Все это хорошо на словах да на бумаге, – скептически ответил Ислам-бек, – а мы привыкли действовать по старинке. Кстати, курбаши Наби-хан уже устраивал там засаду, и довольно-таки успешно. Пока красноармейцы штурмовали скалу, на которой засели его джигиты, курбаши зашел им в тыл и порубил всех до одного. Так что, сынок, я советую тебе воспользоваться уже проверенным в бою замыслом.

– Хорошо, отец. Я поступлю так, как ты советуешь.

Темир-бек тут же обозначил на карте недостающий элемент предстоящего боя и только после этого вместе с отцом вышел из юрты.

– Скажи, отец, почему среди собравшихся курбаши я почему-то не слышал имени курбаши Наби-хана? Жив ли он?

– Жив! Хитрый лис, после того как его потрепали неверные, ушел за кордон, поближе к своему родственнику, афганскому беку. Кстати, он вскоре должен доставить оружие и боеприпасы, которые мне уже давно обещали англичане. Был однажды у меня господин Хадсон. Клялся и божился, что поможет не только оружием, но и деньгами, лишь бы мы не прекращали с большевиками борьбы.

– А-а-а, я что-то слышал об этом, – вспомнил вдруг Темир-бек. – Три месяца назад Его Высочество отправил меня встретить караван с английским оружием, который прибыл из Индии. Среди сопровождающих караван от границы был и какой-то толстяк-курбаши со своими людьми. Он мне по секрету сказал, что скоро со своими джигитами пойдет обратно в Бухару, чтобы вновь, как и раньше, истреблять неверных. Возможно, это и был ваш знакомый.

– Возможно! – неопределенно сказал Ислам-бек…

Ранним утром следующего дня, в самом начале ущелья, выходящего к перевалу, за которым на труднодоступных склонах, словно ласточкины гнезда лепились горные кишлаки, от многочисленного отряда Ислам-бека отделились пятьдесят всадников и под командованием молодого караул-беги Темир-бека поскакали по узкой и глубокой щели в гору. Место прежней засады искать не пришлось. На скале прекрасно сохранились выложенные из камня укрытия с амбразурами и узкими ходами сообщения.

Оставив лошадей в щели, под охраной десятка воинов, Темир-бек расставил остальных на заранее оборудованных позициях. Приказав всем затаиться, он отъехал на своем жеребце на версту и в бинокль пристально осмотрел место своей засады. Ничего, могущего привлечь внимание, не было заметно. Даже невысокое, сложенное из камней укрытие, сливалось с серой массой, нависшей над ущельем скалы.

«Ну что ж, – подумал он. – Проверим тактический прием курбаши Наби-хана. Может быть, нам так же, как и ему, повезет»!

– Люди! Эй, люди! Сбросьте ваш сон, собирайтесь к мечети. На нас надвигается беда! – слышались крики глашатаев на кривых и узких улочках кишлака Кайсар, спрятавшегося от суетного мира в отрогах Каратау. Вскоре на площади перед мечетью собралась многочисленная толпа. Люди, тихо переговариваясь, с нетерпением ждали, что скажет староста кишлака.

Выйдя вперед, староста взволнованно провозгласил:

– Мусульмане, я позволил себе оторвать вас от важных дел, потому что пришел час защищать наш кишлак, наши дома и наши семьи от кровожадного курбаши Ислам-бека. Полчище ширбачей движется на нас, чтобы склонить наши сердца и души в поклоне эмиру и его приближенным. Этот сын разводки и шакала снова хочет надеть на нас цепи рабства, сброшенные с наших шей большевиками, чтобы, как и прежде, пить нашу кровь, насиловать наших жен, продавать в рабство наших дочерей. Этот преисполненный самодовольства и гордыни курбаши, да сгорит душа его в аду, прислал к нам своего посланца, который объявил мне слова своего людоеда-хозяина:

«Мы слышали, что в Кайсаре люди впали в разврат и отказали в гостеприимстве моему курбаши Ниязу. Поэтому приказываю… – Голос аксакала дрогнул. – Приказываю сегодня же собрать мне и моим людям сто подков, пять пудов фамиль-чая, пуд кок-чая, пятнадцать фунтов чилимного табаку, тридцать баранов, пятнадцать пудов риса, два пуда кишмиша. Ослушникам – наказание, их семьям – разорение».

Слышали, люди? Живодер и насильник идет к нам. Конница его кровавых подручных скачет к нашему кишлаку. Я взываю к вам, сельчане: до каких пор мы будем терпеть этих голодных, бешеных собак?!

Толпа угрюмо молчала. Каждый вспоминал, какие беды и несчастья пришлось перенести каждому из них за последние годы, и особенно в прошедшем году. Тогда в кишлаке расположился лагерем Наби-хан, загнанный в поднебесные дебри красными кавалеристами. Причитания женщин и многочисленные холмики могил оставили после себе моджахеды ислама после своего ухода. Вот и сейчас жестокое и кровавое воинство под предводительством самого Ислам-бека движется в их небольшую, защищенную от ветров хребтом Каратау высокогорную долину, чтобы на улицах кишлака вновь слышался плачь и стенание женщин, чтобы под пулями и ножами бандитов падали в пыль отцы семейств и джигиты, осмелившиеся поднять руку в их защиту.

– К нам идет смерть! – стал рядом с аксакалом кузнец Данияр. – Сейчас мы должны решить: или идти к бандитам на поклон и, словно стадо баранов, подставить свои шеи под их острые ножи, или, вооружившись всем, что возможно, стать на защиту кишлака. Третьего не дано!

Люди зашумели, стараясь выразить свое одобрительное отношение к сказанному старшиной и кузнецом.

Шум перекрыл громоподобный, непререкаемый голос Данияра:

– Все идите домой! Возьмите то, что у каждого есть. Охотники – свои ружья, дехкане – свои кетмени, серпы и топоры, пастухи – вилы, палки и ногайки. Вооружайтесь всем, чем сможете. Мы дадим отпор этим бешеным псам.

Шумно переговариваясь, люди начали торопливо расходиться.

– Всем собраться на окраине кишлака, возле скалы, – приказал кузнец вдогонку. Привыкшие безропотно подчиняться людям сильным и смелым, дехкане быстро разошлись по домам и, вооружившись всем тем, что годилось не только для добывания пищи, но и для убиения себе подобных, направились к скале, прикрывающей кишлак от северных ветров. Теперь это вселенское нагромождение островерхих гранитных глыб должно было закрыть кишлак от кровожадных псов – басмачей.

Вскоре у скалы собрались почти все мужчины, способные держать в руках оружие.

Данияр пришел одним из первых. Высокорослый и широкоплечий кузнец, подпоясанный красным кушаком, за которым была видна остроотточенная сабля, внушал селянам уважение и надежду. Такой человек не станет тревожить людей пустопорожними разговорами и несбыточными увещеваниями.

Не дожидаясь, пока стихнет говор раззадоренных предстоящей битвой селян, Данияр громко, чтобы слышали все, объявил:

– Если позволит мне многоуважаемое общество, я готов возглавить оборону нашего кишлака.

– Мы согласны!

– Ты самый достойный из нас!

– Я слышал, Данияр служил когда-то в коннице эмира!

– Данияр – настоящий батыр!

– Веди нас в бой, – послышались крики со всех сторон.

– Я предупреждаю вас, что с этого момента наступает конец вашей вольнице, каждый должен будет строго и точно выполнять все мои приказания! Вы согласны?

– Согласны! Согласны! – Многоголосое эхо, отразившись от скалы, воинственным кличем разнеслось по долине, вселяя в ее немногочисленных жителей надежду на победу над страшным и жестоким врагом.

– Если вы согласны, то я беру командование над нашим немногочисленным отрядом на себя, – громогласно объявил Данияр и, подойдя к краю обрыва, в глубине которого проходила караванная тропа, ведущая в кишлак, о чем-то задумался. Дехкане молча, с надеждой в глазах смотрели на него, ожидая приказа.

– Мы разделим отряд на две части, – после небольшого раздумья сказал командир. – Все, у кого есть ружья и копья, пойдут с Азаматом-мергеном на противоположную сторону ущелья и залягут в засаде. – Азамат-мерген, – обратился он к невысокому, плотному старику-охотнику, который стоял рядом с ним на краю обрыва, опираясь на старинное фитильное ружье, – вы со своими людьми должны перекрыть тропу вон там, – Данияр указал в сторону противоположной скалы, уступами уходящий под самые небеса, – на первом уступе. После камнепада, который мы устроим, как только басмачи покажутся на дне ущелья, вся надежда на вас. Вы должны устроить такую стрельбу и грохот, чтобы эти дети шакалов подумали, что их поджидает не кучка горцев, а целая армия большевиков. Я уверен, что после этого Ислам-бек со всей своей сворой, как шакал, перепуганный снежным барсом, унесется прочь.

Селяне, выслушав план Данияра, одобрительно зацокали языками, восторженно восхваляя его военный талант и опыт. Не обращая никакого внимания на славословие земляков, кузнец поднял руку вверх, призывая народ к тишине.

– Мы должны послать гонца в Денау, где расположен ближайший к нам гарнизон Красной армии, – объявил он. – У кого есть быстроногий конь, который бы смог доставить нашего гонца к большевикам? – Кузнец знал, что такой конь есть у старейшины, он недавно его подковывал, но, не желая конфликтовать с аксакалом, который когда-то предоставил ему полуразвалившуюся хижину под кузню, дипломатично поставил этот вопрос перед всеми селянами.

– У меня есть конь, – сразу же откликнулся пастух Тимур, но слова его вызвали только насмешки.

– На твоей кляче только за смертью посылать, – съязвил Азамат-мерген. – Я знаю, добрый конь есть у нашего старейшины.

Глаза всех селян обратились к аксакалу. Тот, немного помявшись, неуверенно сказал:

– У меня есть конь, но он еще слишком молод для длительных походов. Но, если надо, я готов пожертвовать им. Кто поскачет за подмогой?

Из толпы вышел стройный джигит в полосатом, рваном халате, подпоясанный выгоревшим на солнце, некогда красным, кушаком, за который был заткнут серп.

– Я готов скакать и день и ночь, чтобы привести на помощь красный эскадрон, – выпалил парень, у которого только-только пробивались усики.

– Керим, ты настоящий джигит, – послышались удовлетворенные крики селян, – ты наш спаситель!

– Скачи в Денау по горным тропам, это будет ближе и, главное, безопаснее. И пусть Аллах покровительствует тебе в этой дальней и нелегкой дороге, – пожелал юноше доброго пути кузнец Данияр.

Заручившись разрешением старейшины, джигит вприпрыжку припустил к кишлаку, и вскоре копыта его коня застучали по каменной тропе, ведущей к перевалу.

Глава IX. Бухара. Июль, 1924 год

После сытного обеда Агабек направился в парк, раскинувшийся вокруг рукотворного озерца, в тени красивейших бухарских медресе Ляби-Хауз и Диван-Беги. Изящные архитектурные сооружения, построенные древними мастерами на берегу пруда в истинно восточном стиле, радовали взгляд. Окруженные вековыми чинарами дворцы знаний были прекрасным местом полуденного отдыха бухарцев, и потому здесь всегда было довольно многолюдно. Присоединившись к небольшой группе красноармейцев, которых от одного старинного строения к другому водил добровольный рассказчик, Агабек услышал мудрую, древнюю легенду из истории Бухары.

– Однажды знатный визирь Бухары Надир Диван-Беги решил выкопать пруд перед своей ханакой, которая и сейчас стоит перед нами, – начал тот свое повествование. – Но тогда на месте пруда стоял дом одинокой еврейки, которая никак не хотела его продавать. Диван-Беги пытался прибегнуть к своему авторитету, но эмир Бухары послал его к совету муфтиев, которые постановили, что нельзя силой отнимать землю у еврейки, так как она платит налог за сохранение своей религии, а значит, может выступать наравне с мусульманами. Тогда хитрый визирь распорядился проложить вдоль стены ее дома арык, и вода постепенно начала подмывать фундамент. Еврейка хотела жаловаться, но в итоге они решили спор мирно: еврейка отдала землю под пруд, а Диван-Беги отдал ей часть своей земли для строительства первой в Бухаре синагоги…

«Как все это символично, – подумал Агабек, прислушиваясь к заунывному голосу рассказчика. – Так же, как и много веков назад, камнем преткновения вновь становится еврейка, правда, для меня она предстает в новой ипостаси. Но, как и в древние времена, я могу воспользоваться мудростью визиря, и взять ее не силой, а миром, любовью и лаской».

Воодушевленный неожиданной, поистине мистической поддержкой, Агабек направился в сторону вокзала. Через час он уже был в Новой Бухаре. Здесь в полулюксе гостиницы «Европа» находилась конспиративная квартира резидента. Лацис лишь в самых крайних случаях разрешал своим сотрудникам использовать этот шикарный по восточным меркам номер для встреч с наиболее ценными агентами.

Портье, который, как небезосновательно предполагал Агабек, был агентом Лациса, по первому же требованию вручил ему ключ.

– В девятнадцать часов ко мне должна подойти женщина. Она спросит у вас товарища Иванова. Товарищ Иванов – это я, – наклонившись к портье, негромко произнес Агабек.

– Я лично провожу ее к вам в номер, – услужливо осклабился гостиничный холуй.

– Хорошо. – Агабек вытащил из внутреннего кармана розовую бумажку в пятьсот тенге и незаметно сунул ее в вовремя подставленную руку портье.

Люкс представлял собой двухкомнатный номер со всеми удобствами. Из прихожей Агабек сразу же попал в просторную комнату, обставленную дорогой мебелью, явно экспроприированной из дворца эмира. Посреди комнаты стоял массивный стол красного дерева с ножками в виде львиных лап. Вокруг него стояли шесть стульев. В стороне, у самого окна располагалось резное кресло. Напротив него примостился кожаный диван. В спальне, кроме широкой, под балдахином, кровати, по бокам которой с трудом вмещались прикроватные тумбочки, стоял вместительный платяной шкаф.

«Да-а! Такая обстановка непременно должна пленить мою черноокую красавицу», – возбужденно думал Агабек, присев на самый краешек огромного, словно трон, кресла. Мечты-скакуны уносили его все дальше и дальше от неприглядной и суровой действительности с ее войной, заговорами, погонями и непременной стрельбой. Во всем этом смертельно опасном хаосе единственной отрадой для него стала Соломея. Женщина его давней мечты, которую он уже неоднократно видел в редких, а потому особенно сладострастных эротических снах. Их бурный роман развивался так стремительно, что Агабек уже не представлял себе, как он сможет объяснить любимой, что основная цель их встреч – вербовка. Вот уже который день в душе его шла непрерывная борьба. Партийный, чекистский долг призывал его забыть обо всех чувствах и с помощью Соломеи начать добывать необходимую для него информацию и документы, к которым она, по предположению Лациса, имела самое непосредственное отношение, а непослушное сердце требовало забыть обо всем этом и предаться чистой, всеохватывающей человеческой любви…

В дверь постучали. Агабек вскочил и, так и не решив окончательно, что делать дальше, кинулся к двери. Через минуту в комнату вошла Соломея. В ослепительно-черном, строгом вечернем костюме, сплошь усыпанном блестками, с высокой вычурной прической, сооруженной довольно искусным мастером на ее небольшой, но прелестной головке. Живой, чуть грустный взгляд ее бездонных глаз вопрошающе остановился на лице Агабека.

– Я пришла, – одним дыханием промолвила Соломея, протягивая руку для рукопожатия. Агабек торопливо перехватил ее и самозабвенно поднес ее к губам. Явно смущенная, Соломея, немного оглядевшись, удивленно воскликнула:

– Как здесь роскошно, словно во дворце! – она коснулась кончиками пальцев полировки стола. – И среди этой роскоши вы, мой волшебник, мой дэв из сказки «Тысячи и одной ночи».

– О, моя несравненная Шахразада! – в тон ей откликнулся Агабек. – Я готов исполнить любое ваше желание.

Соломея прошла к дивану, оставив за собой тонкий шлейф сладких, соблазнительных духов. Присев на краешек дивана, она решительным жестом маленькой белой ручки указала на место рядом с собой.

– Я хотела серьезно с вами поговорить, – дождавшись, пока Агабек присядет на диван, неожиданно деловым тоном произнесла Соломея. – Пока мы здесь с вами встречаемся, в правительстве Бухарской республики зреет заговор против революции. Неужели вы ничего об этом не знаете?

Ошеломленный таким заявлением, Агабек несколько мгновений сидел молча, удивленно уставившись на нее. Он готов был услышать все, но только не это. Пока внутри него шла борьба чувства и долга, Соломея сама, своей женской логикой, нащупала тот единственно верный путь их дальнейших взаимоотношений, который устраивал всех. Теперь ему уже не было никакой необходимости раскрывать перед ней свои карты. Женщина сама, без всякого принуждения и обещанного вознаграждения, предлагала свои услуги. И это было такое предложение, от которого он не мог, да и не хотел, отказаться.

– Я, конечно же, слышал о том, что многие чиновники в Совете народных вазиров поддерживают басмаческое движение, а некоторые из них даже мечтают об отделении Бухары от Советского Туркестана. Но для меня все это лишь слухи, не подкрепленные документально.

– У меня есть все необходимые документы, – заявила Соломея, вытаскивая из своей сумочки целую пачку бумаг. – Это копии документов, которые я сегодня печатала для Садвакасова. Мне удалось вместо одной копии сделать две. Насколько я знаю, все эти бумаги мой жених должен передать англичанину Хадсону, который находится в Бухаре по линии Красного Креста и Красного Полумесяца.

У Агабека загорелись глаза.

– Вы сделали неоценимую услугу для революции, – восторженно произнес Агабек, с нескрываемой любовью и благодарностью целуя ручку своего пленительного агента.

– Вам необходимо как можно скорее обезглавить этот контрреволюционный заговор, – решительно заявила женщина.

– В этом деле спешка может только навредить, – возразил Агабек. – Скажите, а вам нисколько не жалко своего жениха?

– Тот, кто не с нами, тот против нас, – жестко, без тени сомнения в голосе, произнесла Соломея.

Бегло просмотрев документы, Агабек отложил их в сторону. Взглянув в глаза Соломеи, он, осторожно подбирая слова, ненавязчиво предложил:

– Я понимаю, что после всего, что вы во благо революции сделали, не вправе и дальше пользоваться вашим расположением. Но обстоятельства требуют оперативного вмешательства в этот контрреволюционный процесс. Вот почему я обращаюсь к вам, как к гражданке РСФСР, с искренней просьбой помогать нам и дальше, до полной победы мировой революции!

– Я согласна! Теперь я буду вашим агентом? – неожиданно спросила она.

– Да! – подтвердил Агабек.

Соломея улыбнулась.

– Когда я училась в пансионате, одна цыганка объяснила мне, что женщины, носящие имя Соломея, все делают согласно задуманному плану. Они тщательно выбирают себе профессию и настойчиво движутся к цели. И что самое главное, профессии эти – самые трудные и опасные, требующие постоянного риска. Пока что все шло так, как говорила мне ворожея. После окончания пансиона я сдала экзамены по юриспруденции, параллельно совершенствуя свои познания в английском и французском языках. Здесь, в Бухаре, когда папа устроил меня в канцелярию, а особенно когда познакомил с полковником Садвакасовым, я думала, что уже всего на свете добилась. Но не тут-то было. Познакомившись с вами, я вдруг поняла, что рождена не для спокойного, сытого бытия за спиной нелюбимого человека, а для более интересной жизни, наполненной постоянным риском и искренней любовью.

«Да, эта женщина своим темпераментом и жаждой приключений заткнет за пояс даже легендарную Мата Харри, – подумал Агабек, ловя на себе влюбленной взгляд, наполненный неиссякаемой энергией и страстью. – Этот ее авантюристический склад характера необходимо использовать в полной мере. Она может сделать для нас намного больше, если с помощью Садвакасова поближе познакомится с англичанами, станет для них незаменимым помощником», – холодно рассуждал он, чувствуя, что все его существо противится этому. Усилием воли, зажав все свои душевные переживания в железные рукавицы долга, он сказал спокойным, деловым тоном:

– В ваших отношениях с Садвакасовым не должно ничего меняться, больше того, во что бы то ни стало вам надо обаять его английского друга.

– Но зачем? – удивилась Соломея.

– Вы хотите получить самостоятельное и достаточное опасное задание?

– Да.

– Ну, тогда слушайте и запоминайте. Я хочу, чтобы вы, войдя в полное доверие к англичанам, в случае их возвращения в Афганистан могли последовать вместе с ними. Основная цель – закрепиться в британском посольстве. Для этого у вас есть все возможности: и сногсшибательный шарм, и знание местной обстановки, и владение многими языками. Мне кажется, что за время добровольной «бухарской ссылки» вы, с вашими способностями к языкам, не могли не изучить хотя бы основные туземные наречия, – сделал комплимент Агабек.

– Да, – смутилась от неожиданного комплимента Соломея, – я немного владею узбекским языком. А недавно вплотную занялась фарси.

– И как успехи?

Соломея нараспев произнесла несколько фраз на фарси, которые прозвучали нежной, прекрасной музыкой:

перевел слова Соломеи на русский язык Агабек. – Это самое красивое рубаи Омара Хайяма, – со знанием дела добавил он. – Как это ни странно, но вы говорите на фарси уже довольно сносно. Чтобы совершенствовать это знание, вам необходима практика.

– Для меня ваша оценка – превыше всего, – откликнулась Соломея. – Но давайте о деле.

– Еще раз повторюсь. Ваша главная цель – внедриться в английское посольство. Если все это нам удастся, я найду вас и в зависимости от обстановки поставлю конкретные задачи. Но это – в ближайшей перспективе, а пока коллекционируйте документы заговорщиков, наблюдайте за Садвакасовым, его знакомыми, постарайтесь добыть список его агентов.

Услышав об агентах, Соломея настороженно взглянула на Агабека.

– Да, и его агентов, – повторил он. – Я знаю, что ваш жених возглавляет Секретную службу Совета народных вазиров. Последнее время эта служба активизировала свою деятельность против нас. Есть жертвы.

– Ну, пока что потери несут люди Садвакасова, – заявила Соломея. – Сегодня я выпытала у своего суженого, отчего он последнее время такой мрачный. Оказалось, что у него плохое настроение от ряда провалов. С особой болью он поведал мне о гибели двух своих лучших агентов, которых нашли в степи, недалеко от железной дороги, застреленными. Разоткровенничавшись, Садвакасов сказал, что эти люди должны были схватить вражеского резидента Иванова.