Капли Персиковой реки

Часть первая

Все было просто замечательно, космос больше не казался вакуумным мешком с адскими провалами черных дыр. Рустик парил в звездном тумане, собирая кометы в психоделический букет. Голубые астероиды, словно стая дельфинов, сопровождали его, и он дурачился, хватая их за выпуклости, кувыркался и хохотал. Звезды заигрывали с ним, рассыпаясь в фантастические узоры. Но вдруг, внезапное ослепительное солнце заставило крепко зажмуриться. Счастье и радость кончились. Проклятое светило стало колоть в глаза лучами, эта боль вытолкнула в громоздкую и абсолютно незнакомую явь…

То, что Рустик принял за солнечный протуберанец, оказалось ярким светом электрических ламп. Зрение болезненно вернулось, и он увидел, что лежит на железном столе, и накрыт простыней. Еще несколько таких же каталок стояли в ряд. Под белыми тряпками угадывались очертания покойников, торчали голые ноги…

Откуда-то доносилась странная музыка. Молодая лаборантка или санитарка в коротком медицинском халате танцевала между столами и щелкала селфи. Есть что-то бесовское в том, как человек танцует, уверенный, что его никто не видит. Рустик ошарашено смотрел, как она ломается под булькающий бит синтезатора, дергается в экстазе сексуальной пантомимы.

Почему из всех видов хаоса, ему выпал этот? Что случилось по дороге в телесную оболочку? В голове роились панические мысли и обрывки извинительных фраз. Он увидел, что ее руки и ноги расписаны каракулями татуировок. Синий дракон целовал в шею, спрятав горбатые крылья за пуговицы халата. Девушка выгнулась кошечкой и замерла, нацеливая телефон на их лица. И он решил пошутить – в зеркале фронтальной камеры отразились два счастливых мордулета…

Как же заверещала эта медичка!

Корчась от ее визга, Рустик судорожно пытался соорудить из простыни какое-то подобие одежды. Вместо ботинок пришлось нацепить чьи-то шлепанцы. Он, без особого труда, нашел выход, спящая голова в будке на проходной, что-то хрюкнула на прощание.

Раннее утро встретило пьяными воплями с перекрестков и хохотом очумелых баб из отъезжающих от ресторанов такси. Он остановился у витрины ночного заведения, там догорала чья-то свадьба. Молодожены давно уехали, гости бродили по залу, держась друг за друга. Это было то, что нужно.

Рустик ел прямо руками из грязных тарелок, отталкивая пьяных и порыгивая в ответ на излишнюю любознательность. Несколько девочек в одинаковой одежде набросились на него со всех сторон, отобрали еду и графин с апельсиновым соком и вытолкали вон.

Не успел он далеко уйти, как половина съеденного вывалилось из желудка. Пот ручьями омывал лицо и щипал глаза…

…Сначала он узнал голые ноги, расписанные татуировками. Эта была та самая из морга. Она стояла на его пути, все в том же блядском халате, застегнутом на две пуговицы. Рустик перешел на другую сторону.

– Жмур, стой!

– Вы обознались.

– Я сейчас буду кричать!

Их голоса громко звенели в сонном ущелье улицы. Не было ни одной живой души на несколько светофоров в обе стороны. Он подумал – их обязательно заберут, потому что, они напоминают двух мумий, сбежавших из музея.

– Ладно, что тебе надо?

В ее глазах гримасничала неоновая реклама замершего до утра бутика. Она молчала, было видно – хотела, что-то сказать, но, как будто забыла все слова. Рустик решительно пошагал дальше.

Солнце уже пылало в верхних этажах домов, когда они остановились напротив серого флигеля. На лестнице валялись вещи – узконосые ботинки и тряпки, которые носит только «клининг». Двери в коридоре остались распахнутые настежь. Из «номеров» тянуло неимоверной вонью. Полы там были застелены матрасами, даже со шкафов свисали одеяла.

Рустик сорвал полицейскую ленту со своей двери, и они вошли в комнату. Он тут же упал на пол и стал что-то искать под кроватью.

– Слава богу…

Медсестра с интересом разглядывала корявые письмена на обоях, к ней вернулся дар речи.

– Ты же гребаный Олег Митасов…

Рустик вылез счастливый, сжимая в кулаке за горлышко какую-то подозрительную флягу. Удивленно уставился на медсестру.

– Ты кто?

– С тобой пришла, вообще-то…

– Отвернись.

Он переоделся в одежду, ей протянул свитер.

– Меня уже ищут?

– И меня, кстати, тоже. И что это за каракули на обоях?

– Разное. Я записываю сны, что бы ни забыть…

На улице неловкий момент – что дальше? Рустик крутил головой, прикидывая, куда идти. Людей стало больше, со всех сторон их толкали и извинялись. Надо было думать быстрее, выбрать вектор движения, не мешать толпе. Медсестра куталась в теплую вязь, ей первой надоела эта пауза, она решительно сказала:

– Пошли ко мне. Никто не знает, где я живу.

Долго поднимались по лестнице на последний этаж. Ступеньки иногда, неожиданно, уходили вниз. Это было, как-то необычно. А как еще должно быть в это сумасшедшее утро?

Она пропустила его вперед.

– Заходи.

– Ого. Студия?

– Со своим парнем снимали, платили пополам, а потом оказалось, что хата его. Нашла квитанции в почтовом ящике, смотрю – фамилия знакомая. Он за границей, сказал на месяц, а уже больше года нет. Но, я не жалуюсь, теперь это все мое.

– А, если…

– А, плевать. Вернусь к родителям. Располагайся.

Она пнула ногой диван.

– Здесь одна девочка жила с моей группы. Недавно сошлась с каким-то бакалавром.

Вокруг были разбросаны женские вещи и пустые банки из-под энергетиков. Окно слабо освещало комнату. В углу угадывалась кухня – электрическая плита, раковина и стол с табуреткой, немного посуды на сушилке и полка с продуктами. Большой шкаф делил комнату пополам. У окна – кровать, стол с компьютером, гладильная доска, множество разнообразных аудиоколонок и совмещенный санузел, отгороженный покрывалом, накинутым на веревку. За шкафом диван и стул.

…Он слышал шорох одежды, шум воды в душевой кабине. Потом легкие шаги, скрипнула кровать. Несколько минут тишины…

– Эй, спишь?

– Пока нет.

– Тебя как зовут-то?

– Руст. Можно, Рустик.

– Иностранец, что ли?

– Папа назвал в честь одного немецкого летчика, который, приземлился на Красной площади. СССР еще был.

– У тебя папа наркоман?

Он не ответил.

– Ладно, извини.

– А тебя-то как?

– Я – Ася Фуллер, слышал?

– Не может быть! Та самая?!

Она засмеялась.

– Хамишь? Ладно, давай спать. Потом все расскажешь.

                              ***

…Рустик проснулся первый. Ему показалось, он попал в какую-то генерацию нейросети. То, что сначала принял за окно, оказалось целой стеной из стекла, нарезанного на множество рам и форточек. На подоконнике стояла мебель. Он отчетливо видел тумбочку на ножках и какой-то замысловатый трельяж. Тяжелая портьера была одернута наискосок и привязана к батарее, наверное, еще прапражильцами.

Ее кровать располагалась, как раз у стеклянной стены. Голая коленка торчала из-под одеяла. Свет рекламы на крыше дома напротив падал в комнату и исчезал.

Он на цыпочках подошел, как можно ближе к окну. Через крохотную форточку проникала вонь шавермы и фон уличного многолюдья. В вечерних сумерках, он разглядел архипелаги крыш и заросли антенн. Но, так и не понял, где находится, не узнал улицу.

– Я уволена.

Рустик вздрогнул. Ася лежала с телефоном в руках.

– Сорок непринятых звонков, – сообщила она, – смс-ку прислали. Это надо отметить.

– Слушай, мне пора…

Она будто не слышала.

– Сходим куда-нибудь? Есть хочу.

В полировке мебели все было видно, все ее тайны. Как она выбирает одежду, нюхает футболки. Крутится перед распахнутой дверцей шкафа. Потом зашумел фен в углу на кухне. Еще через несколько минут, и она вышла к нему в обычном платье цвета маренго. Ее ноги стали белыми, то есть от мерзких каракулей не осталось и следа. С великим трудом он изобразил на лице равнодушие.

– Ну что, идем?

В дымке оранжевого тумана сияющих витрин «кондитерских», «блинных» и прочих закусочных, мерцающего бесоебства воскресного вечера, они все же нашли островок неподвижного равновесия – столик в безымянной «пекарне».

Пока она стояла в очереди, расплачивалась, он впервые разглядел ее. Большой рот не портил красивое лицо. Мимика, движения рук и всего тела выдавали энергичного экстраверта. Ей просто необходимо было знать, что происходит и что покупают впереди и за ее спиной. Свежее или нет, холодное или горячее. Голые плечи мерцали телесными мазками в плотной ряби окружающего мира. Даже потом, через миллионы лет, парсеков и прочих величин одиночества, он будет помнить, как она шла с полным подносом среди этого броуновского хаоса лиц и толкающихся конечностей…

Ася хвасталась своей «телегой». Необычные посты – уличные сценки на грани. Вот наркоманы буравят землю, ищут закладку. Локти, колени растопырены, как у пауков, глаза вывалились из орбит. Можно все что угодно делать рядом – фоткать или танцевать голой, им на все наплевать. Еще подборка – люди на корточках. Как кузнечики. Вид только сбоку или со спины. Опасно, здесь не потанцуешь.

– …А вот этот бежал за мной. Иду, смотрю – сидит. Ну, я камерой прицелилась. Как он возбудился – э, дэвушк, ты зачем! Погоды! Еле смылась…

– А это что за рожи?

– Паузы в фильмах. Иногда, смешно…

В очередной раз мелькнул самолетик телеграма. Кто-то усиленно писал сообщения. Она игнорировала все колебания, все эти выпрыгивающие лого «вацапа» и «sms». Руст хохотал над картинками с перекошенными, словно «солевыми» лицами кинозвезд, застывших в мнимом нарколептическом ступорозе.

Больше всего, ему понравился пост про окно на первом этаже. Казалось, камера телефона нырнула прямо в комнату через раздвинутые занавески. На диване двое – мужик в очках и молодая пьяница. У девушки круглая, как у всех алкашей, голова. Дерзкая, чувствует превосходство, она с ним, пока булькает на столе. Мужик это понимает, делает «жабью морду» – смесь обиды и презрения. Он хоть и в очках, тоже не прочь «залить». Это можно понять по комнате, пусть и небольшому фрагменту интерьера…

Какой-то таджикский «король телеграм» писал ей: «даже н знайш каго теряйш», «ало красавица жина мая», и так далее. Вся переписка осталась в скринах, собрала кучу разбитых сердечек.

Ася много говорила, она боялась, если замолчит, Рустик вспомнит, что его где-то ждут. Из этого словесного конфетти, мысленно, на телепатическом сигнале друг другу, сложился примерно такой диалог:

– Почему не отвечаешь на сообщения?

– Зачем? Я здесь, с тобой.

– Ты же меня совсем не знаешь.

– Мне плевать. Ты слишком пафосно ворвался в мою жизнь…

Она дала ему один наушник и включила музыку. Он узнал синтезатор, эта мелодия звучала, когда они познакомились.

– Нравится? Сама пишу.

– Ты? А как?

– Клавиши рядом с диваном.

Руст вспомнил гладильную доску…

– Ты первый это слушаешь.

– Почему? Заливай в интернет.

– Сыровато, может, потом…

– А друзья чего говорят?

– Друзья…

Она вспомнила мальчика, лайкал ее музыку, списались в личке, вроде ничего так. Гуляли, мальчик сказал, что он басист, но «пока без работы», она тогда мысленно крикнула – круто! И стала заливать про биты и сэмплы, Яна Кертиса и Роберта Смита. Представляла, как они сидят джемуют, вокруг усилители и колонки «Marshall»…

Зашли в супермаркет. Он еще ничего не предлагал, взял две банки какого-то легкого алкоголя. Рядом с банками на ленту упала маленькая, квадратная пачка. Какая миленькая коробочка, подумала Ася, через мгновение до нее дошло, что это именно презервативы, а не леденцы или зажигалка, и что рядом с ней никакой не басист. Сказала – сейчас приду и тихо ушла. Не было ни обиды или какой-то досады, все правильно, чего она ждала? Всем начхать на твою индивидуальность, когда хотят выебать.

Ася поспешила сменить тему:

– Как ты жил в том гадюшнике?

– Там я всегда один. Меня нельзя будить…

– А зачем умер?

– Я не умер. Просто, меня не было в моей оболочке. И случилась, видно, очередная облава, не понимаю, как я оставил дверь открытой. А ты что делала в морге, кем работаешь?

– Мою полы… с применением дезинфицирующих средств.

– Учишься, наверное?

– Пытаюсь…

Рустик похлопал себя по карманам, встал из-за стола.

– Ты куда? Возьми меня с собой!

Вид у Аси был решительный. Чего-нибудь обязательно произойдет, если ей сейчас откажут. Рустик думал несколько минут, по его виду можно было понять, что он отчаянно пытается решиться на нечто особенное.

– Хорошо. Только потом не плачь…

                              ***

На кровати с закрытыми глазами лежал большой, лысый мужчина. Ася выругалась и зажала нос. Человек на кровати никак не отреагировал на их прибытие.

– Кто это?

– Папа мой. Спит.

– Как ты в морге?

– Почти…

Ася нашла кресло, глаза привыкли к полумраку, обоняние к жуткому смраду в комнате. Она стала разглядывать плакаты на обоях. Везде был один и тот же счастливый парень в очках на фоне смешного самолетика и московского Кремля. Он же в зале суда, уже немного грустный, его окружали серьезные люди в черных костюмах. Буквы латиницей, вероятно, означали его имя – Mathias Rust.

– Это он?

Рустик рылся в квитанциях на столе.

– Кто?

– Немецкий летчик.

– А, ну да. Отец в армии служил, там кое-что произошло…

Ася взвизгнула, запрыгнула с ногами на кресло. К ним вышла женщина, закутанная в одеяло. Рустик невозмутимо представил:

– Это Блонди. Познакомьтесь.

– Здравствуйте…

Женщина молча прикурила, выдохнула дым в потолок и задумалась.

– Не бойся, она здесь живет. Подруга отца.

– Она нас не видит?

– Еще как вижу! – закричала женщина, – почему не в панталонах?

– Что?..

– Ну, все же бабы ходят в черных таких панталонах стрейч. Быдло ебаное. Лето кончилось, ах-ах-ах, блядь. Быдло любит лето! Мясо – пиво – шашлычки…

Рустик крикнул в ответ:

– Прекрати.

– Твоя, что ли?

Женщина, вдруг, пристально уставилась на стену. Может, чего-то вспомнила или сквозанула в альтернативную реальность, и там в другом измерении, на этом месте висит зеркало. Она пристально разглядывала вытертый узор на обоях…

Домой пришли в полночь. Разбрелись по своим кроватям.

– Спасибо тебе.

– За что?

– Если бы не ты, это был бы самый обычный тупой день.

– И тебе спасибо. Что не задаешь вопросов.

– Ха! Я просто не знаю с чего начать.

Рустик слышал, как она раздевается. Вспыхнул электрический купол лампы в туалете.

– Мне надо вернуться…

– Куда?!

Она старалась перекричать шум воды в душевой кабине.

– В будущее…

– Куда?! Подожди меня!

Вышла через несколько минут в одной футболке до колен. Он держал в руке маленький железный бутылек. Кружка с водой стояла на столе.

– Что ты делаешь?!

– Это яд. Когда умру, приготовь еды, пожалуйста…

– Блядь, я будто в задротском анимэ! Слушай, я не буду ждать, как безумная Блонди. Рассказывай.

– Каждую ночь мы умираем и утром воскресаем. Душа возвращается привычным путем в родную оболочку. А эти капли могут заставить погулять наше сознание чуть дальше в пространстве и времени…

– Ни слова больше.

Они выпили из кружки до последней капли.

– Сейчас мы поселимся ненадолго в сознание другого человека.

– Я лягу рядом. Мне страшно.

Ася успела взять его за руку…

Стало так тихо, будто все умерли, гармонию пустоты нарушало только мерцание неоновых букв на стене и шорох шин автомобилей, где-то на далекой улице за аркадами подворотен.

                              ***

…Кислая, вонючая жижа хлынула в глотку через нос и стиснутые зубы. Ася барахталась на дне какого-то бассейна, в котором вода давно превратилась в гнойный ил. Она ослепла, или было так темно…

Вдруг сточная дыра схватила ее за руку, течение слизи подтолкнуло и унесло с собой в тесную трубу. Неведомая сила толкала в пятки, эта инертность придавала небольшое, но хоть какое-то ускорение. Стены трубы напоминали на ощупь сырое и теплое мясо, густо смазанное жидким вазелином. Неожиданно, кишка закончилась, провалилась вниз и потянулась в обратную сторону…

Ася падала и карабкалась вверх по мягкому тоннелю. Глаз невозможно было открыть, да и не имело смысла. Все ее тело было в омерзительной и скользкой субстанции. Иногда стенки «мяса» вздрагивали и толчками, как бы подгоняли ее. Неизвестно куда…

Все закончилось внезапно. Снова она провалилась, но не в очередной изгиб кишки, а в какой-то колодец, наполненный вязкой массой. Ее погружение длилось недолго, прошла сквозь густоту и шлепнулась на дно. Масса почему-то осталась на стенках, не накрыла собой, отпустила. Ася наконец-то почувствовала свободу. Руки, ноги шевелились, но глаза все также ничего не видели. Невыносимая вонь вызывала судороги и блевотные спазмы. Она сидела по-турецки в какой-то колбе из морщинистой резины и плакала.

– Это никакой ни сон. Проклятый псих…

От слез была хоть какая-то польза, она умыла ими лицо. Неожиданно, ее пальцы нащупали бугристые складки на дне «колбы». Складки эти располагались в форме звезды. Что-то подсказывало, что это свобода. Еще немного, еще чуть-чуть и она найдет выход. Так и случилось, ее ладонь нырнула в упругую, влажную щель. Словно крот, Ася головой вперед полезла в отверстие, раздвигая телесные бугры и папилломы…

Наконец, она освободилась, вывалилась на твердую плоскость, захлебнулась воздухом. Сфинктер, выдавив ее, схлопнулся и исчез в потолочном мраке…

Абсолютно голая, вымазанная жирным слоем омерзительной коросты, она оказалась на какой-то сцене. В обручальных кольцах софитов, на краю сцены стоял блестящий двухрядный синтезатор…

Вытянув руки, бросилась к нему, к своей мечте. Но, руки не понадобились, синтезатор сам заиграл, подчиняясь ее воле. Но, это было неправильно, мысль не поспевала за вдохновением. И вдруг, она заорала в невыразимом ужасе:

– Нет!

Гнусная ведьма лабала на инструменте, опустив голову так низко, что казалось, что эта тварь играет носом. Перекрученные пальцы скакали по клавишам, костлявые локти торчали в разные стороны…

И музыка стала какой-то невыносимой. Выскочили еще старухи, они распахивали кошмарные зонтики, пытаясь столкнуть Асю со сцены в чернильную бездну. Лица их переливались неимоверными гримасами. Мохнатые, как паучьи жвала, зонты окружили со всех сторон…

– А-а-а!!!

Она закричала, вынырнула из сновидения, распахнула глаза. Руки беспомощно хлестали пустоту…

– Я ослепла!

– Тише ты!

– Рустик! Где мы?

– Внутри. Только он еще спит.

– Кто он?! Я ничего не чувствую и не вижу!

Внезапно, едва слышно, раздались завораживающие, потусторонние звуки. Они повторились несколько раз, будто позывные. Что-то сказал серьезный женский голос, и заиграла торжественная мелодия.

– А, так это радио, гимн Советского Союза. Шесть утра, значит, – пояснил Рустик и выругался, – черт подери, это прошлое, двадцатый век.

– И что?!

– Ничего…

– Ты меня не бросишь?!

– Я же держу тебя за руку.

Сначала они увидели белый потолок. Промелькнуло голубое небо в окне и стопка книг на подоконнике. Потом стены с обоями в цветочек, из мебели только кровать, стол и стул. Все мелькало – человек одевался…

Неожиданно – большое зеркало. Ася ахнула, прямо ей в глаза смотрел молодой джентльмен лет семнадцати в клетчатой рубашке, с волосами, зачесанными назад. От изумления у нее онемел рот, губы превратились в проволоку, она не могла произнести ни звука…

– Помню этот день – сказал Рустик, – будет весело.

Палец стал крутить диск старинного телефона. Оглушительно раздались гудки, трубка смачно чавкнула, и они отчетливо услышали чей-то голос:

– Макс, ты? Давай на углу, мы уже выходим!

Голова, в которой они сидели, что-то промямлила в ответ, ее было очень плохо слышно.

…Прямо перед Асей дымилась сигарета, мелькали носки ботинок. Она едва узнавала улицы. Все было изумительно иначе – лаконичные названия магазинов: Аптека, Булочная, Обувь, иногда появлялись странные вывески – Кожгалантерея, Ателье мод. Асфальт проезжей части вдрызг раздолбан, хотя машины практически отсутствовали. Улица и шумела иначе. Вот трамвай прошел со страшным грохотом, грязный мужик шумно отхаркивался в урну. Совсем другое эхо в пустых подворотнях…

Тяжелый мокрый снег хлопал по воротнику. Парень постоянно стряхивал осадки с головы. У редких встречных прохожих сияли улыбки на лицах, может, был какой-то праздник?

Внезапно, толпа. Жирные буквы над пыльной витриной указывали название магазина – «фрукты – вино». Счастливые мужчины, группами по несколько человек, о чем-то беседовали. Подошли двое парней.

– Водки нет, – сказал один.

– Да, вижу – народу мало.

Вот это народу мало? Ася даже растерялась – в магазине давка, как в автобусе и две очереди. Сначала в кассу, и, вероятно, это надолго. Заняли за каким-то дедом. Друзья Макса напоминали истуканов острова Пасхи, по их задумчивым лицам Ася поняла, что могут не продать, просто послать подальше, молодые еще.

Ася вглядывалась в каждую мелочь. В скопление сверкающих глаз над мокрым нейлоном и тающим снегом на каракулевых воротниках. Обычные лица, только много усов. Взгляд залип на бронзовый набалдашник ручки входной двери, отполированный миллионами касаний пролетарских ладоней. Ежесекундно эту бронзовую шишку хватали, тянули на себя. Мелькали лица в отражении с буквами «обед с 13-00 до 14-00». Как это? Возможно ли, выгнать всю эту толпу на какой-то фантастический «обед»? Увидеть бы…

Под ногами плескалась слякоть, в черных разводах угадывался мраморный пол. Дед перед ними весело переговаривался с кем-то в очереди. Вокруг хохотали и громко разговаривали. Да и вообще, было ощущение, что все вокруг знали друг друга очень давно.

Дедуля исчез. Появилось полукруглое окно в стеклянной будке.

– Два Агдама ноль семь.

Макс протянул голубую бумажку с цифрой пять и несколько монеток. Залязгали клавиши кассового аппарата. Пальцы с багровым лаком на ногтях положили на блюдце чек. Теперь, самый ответственный момент – отдел. Здесь все было быстро, брали, практически, одно и то же. Звенело стекло, облизывалась очередь, кошка дремала под вымпелом «Ударник коммунистического труда»…

Грозная тетка даже не взглянула на Макса, наколола чек на спицу, протянула две бутылки, присыпанные деревянной стружкой.

– Следующий! Не спим!

Расталкивая грудью вновь прибывающих, друзья вывалились на улицу. Один закричал, раскинув руки:

– Ах, как хорошо!

Слепил снежок и пульнул в какого-то мужика.

– Батя, давай!

– Пошел, идол!

Заметно повеселев, друзья свернули во двор. Поднялись по черной лестнице на последний этаж. Чпокнула пробка, забулькал портвейн, переливаясь в стакан. За окном рябила в глазах панорама ржавых крыш. По грязному стеклу сползали жирные снежинки, тут же тающие от хлестких капель дождя. Ноябрьская оттепель напоминает весну, Ася не могла чувствовать запахи, но судорога счастья пронзила вспышкой ее мозг, сердце бешено взбрыкнуло и тут же стало стучать в четком ровном ритме. И ее осенило – да она же пьяная от фантастического извне, этого вина из пыльной бутылки, которого ей никогда не суждено попробовать. Ася испугалась от того, что ей стало так хорошо…

После первой бутылки парни закурили. Они обсуждали грядущий Новый год и «махач с люберецкими».

– Рустик, я бухая!

– Радуйся…

– Про что они говорят, какой махач?

– Сегодня люберецкие приедут. Типа, Питер пиздить.

– А кто это?

– Московские культуристы тупые и борзые.

– Мы это увидим?

– Немножко…

Вторая бутылка кончилась быстро. Решили идти на какую-то «скамейку»…

Вот оно прошлое, двадцатый век! Асе все больше нравился этот черно-белый мир, который блистал сотнями оттенков. Не было машин и «узбеков», друзья переходили улицу не оглядываясь.

В глубине сквера, у стены без окон, мальчишки и девчонки сидели на спинке скамейки. Одна девочка держала на коленях небольшую пластиковую коробку с кнопками и динамиком. Из коробки играла довольно зажигательная музыка, писклявый голос пел на русском языке про островок, «щедро подаренный судьбой». Звук был препаршивый, но Ася, как истинный меломан, вся превратилась вслух. Неожиданно, один парень, увидев Макса и компанию, громко заорал:

– Блядь, вчера с Дюзом нажрались!..

Дальше, что-либо услышать стало невозможно. Кто-то смеялся, и все говорили одновременно. Ася вглядывалась в новые лица. Мальчишки небритые, мохнорылые, у некоторых длинные, крашенные в мерзкий желтый цвет, челки. Все в стремных куртках. На лацканах странные значки – алюминиевые кружочки без всякого принта. На кружочках следы наждачной бумаги, то есть рисунки тщательно удалялись. Наверное, какой-то протест…

Девочки в широких пальто на гигантских пуговицах, из-под воротников вязаные «трубы», все в одинаковых нейлоновых сапожках красного цвета.

Между тем, разговор скатился снова к загадочным «люберецким». Авторитетный юноша, который «с Дюзом нажрался», утверждал, что «будут все тусовки» и, что неизвестно еще приедут или нет эти люберецкие, их ждут целую неделю. Еще из обрывков разговора Ася узнала, что друзей Макса зовут Ляпой и Смитом. Красивый мальчик с красным лицом – Дюз. Он мало разговаривал и совсем не улыбался, ему было плохо.

– Ладно, мы к Циркулю. Не прощаемся.

Макс, Ляпа и Смит пошли дальше. На Невском проспекте вспыхнули уличные фонари, витрины налились электрическим светом. Казалось, искусственный свет только сгущал темноту сумерек. Думская улица была аккуратно заставлена одинаковыми смешными автомобильчиками с круглыми фарами. Просто и элегантно, подумала Ася, разглядывая улицу, не помойка, как сейчас.

Аркаду Гостиного двора совсем было не видно из-за деревьев и огромных портретов стариков с медалями. Ася уже по привычке встрепенулась и напрягла зрение – здесь, между деревьями, что-то происходило.

Молодые мужчины кучковались по два – три человека, дурковали, один изображал обезьяну, что-то рассказывая, чуть согнув колени и делая руками колесо. Все они были в ярких пижонских куртках, явно сшитых не в этой стране. У некоторых на плечах спортивные сумки. Они, как-то резко отличались от толпы и компании на скамейке. Ася слышала:

– Что ищем?

Или:

– Что нужно?

Одежда всегда внушает уважение, а в эти времена, вероятно, еще и некую власть. Это было заметно по наглым, упитанным мордам.

– Кто эти люди, и что тут происходит?

– Пятак. Коммерция, деловые люди.

– Это они развалили СССР?

Рустик засмеялся.

– Не знаю…

Его рассмешил гневно-визгливый тон вопроса, Ася прониклась всем происходящим. Это прекрасно.

На углу Невского и Литейного, четверо решительных парней, остановили компанию Макса.

– С какой тусовки?

Ляпа, что-то промямлил в ответ. Самый высокий сказал, что все собираются на «маяке». И что сегодня, наверняка, «опять никого не будет»…

Ася любовалась ими, эта четверка выглядела одинаково вызывающе – в длинных пальто, кожаных перчатках с обрезанными пальцами, у высокого на лбу шерстяная повязка.

Взгляд выхватил огромную витрину «Гастронома» за их спинами. Народу битком, женщины с лицами бульдогов стучали по клавишам грудастых кассовых аппаратов. Кабинки с кассиршами, в сиянии электрических факелов, возвышались над извилистой очередью. Но самое интересное, было внизу. Бабуля в синем халате огромной шваброй толкала сугробы мокрых опилок неизвестно куда. Пол становился чистым, правда, ненадолго, в нем даже несколько секунд отсвечивала хрустальная люстра. Потом снова, как капли чернил, следы мечущихся покупателей…

От созерцания Асю отвлекли радостные вопли друзей. Видимая реальность опрокинулась, куда-то вбок и снова выровнялась. Парни в польтах пропали. Что такое? Махач начался? Да нет же! Водка в «Гастрономе»! Друзья выворачивали карманы на мраморный подоконник, быстрее, один в кассу, другой в отдел. Водка вполне может резко закончится, так же, как и появилась.

Ася жмурилась от яркой иллюминации. В очередях преобладали женщины, они называли друг друга – дама или голубушка. Вышла бабуля в синем халате, она несла в ведре свежие опилки. Ася улыбнулась ей, как старой знакомой…

Друзья, весьма повеселевшие, покинули чертоги «Гастронома». С Невского проспекта свернули на Марата. Прошли мимо купола музея Арктики и провалились в черный омут двора колодца. Все уставились на желтые пятна окон под самой крышей. Макс констатировал:

– Сидят, бухают…

Чугунные перила дрожали под ладонями. Мимо проплывали старинные двери с россыпью кнопок над крохотными табличками. Стало слышно, как где-то за толщиной стен, поют под гитару хором какую-то веселую песню. Дверь открыл волосатый юноша. Он очень обрадовался.

В огромной комнате за бестолково накрытым столом веселились люди. Один тип ритмично хлестал медиатором по струнам гитары. Остальные помогали ему петь. Песня, вероятно, была народная, все прекрасно знали слова:

– Злое белое колено!

Пытается меня достать!

Колом колено колет вены,

В надежде тайну разгадать, заче-ем я!

Сажаю алюминиевые огурцы, а-а!

На брезентовом поле!

Макс поставил на стол водку. Публика на диване подвинулась, волосатый принес еще табуретки. Когда песня кончилась, все полезли здороваться.

Какие все разные, думала Ася. Сначала был винный на углу, мужики в шапках ушанках, квадратных шубах, растянутых непогодой. Затем скамейка. Потом резко – коммерсанты на Пятаке и вот еще одни…

Во-первых, она не слышала здесь матерных слов, хотя беседовали примерно на те же темы, что и на скамейке:

– Новый пивняк на Гражданке открылся…

Все, вдруг, вспомнили какого-то Хряпу, которого вчера не пустили в «невский». Ресторан, надо полагать. И, что в следующую субботу все поедут «танцевать» в какое-то «кз», но без Хряпы, иначе быть беде…

Странно, но тут присутствовали люди разного возраста. На гитаре играл мужик с усами. Волосатик казался моложе Макса и его друзей. Стол не блистал закусками. Водку пили из стопок, девочки наливали себе вино. Усатый запел про рододендрон, который не сон, и если тебя выгоняет вон, это тоже не будет рододендрон…

Эта песня Асе понравилась, она запомнила слова, что бы найти потом в интернете. Ей было невозможно разглядеть комнату. Максим смотрел прямо, не вертел башкой, он разговаривал через стол с девочкой в полосатой блузке. Больше его ничего не интересовало. Но тут, волосатый хозяин комнаты прошел мимо них, ему крикнули, что бы он поставил «савадж».

Макс проводил его взглядом, и тут Ася ахнула – между подоконниками на полу стоял саксофон, огромный, с нее ростом. Выглядел осанисто, бил искрой. Рядом пюпитр с нотами. Ася мысленно «срисовала» этот арт объект. Еще она успела увидеть, что инструмент облокотился о тумбочку, типа этажерки. В нее был встроен катушечный магнитофон. В разных углах комнаты стояли колонки без логотипа, самодельные, однозначно.

Началась какая-то возня, погас свет. Бац! Как салют вспыхнула цветомузыка. Затикал метроном, жахнул синтезатор, и в уши потекла симпатичная и тревожная мелодия. И, в такт метроному, шелковый голос вкрадчиво запел: – ду ю риали вонт ту ноу май нейм, о-о-о. Ду риали вонт ту гоу виз ми, о-о-о. Колонки дали очень сочный звук. В пятна цветомузыки вышел юноша в широких «бананах» и в клетчатой кепке «гаврош». Он смотрел себе под ноги, делая крошечные шаги. Диван опустел, люди превратились в тени, танцующие ватный примитивный танец…

Ася больше не видела яркого света в этом континууме. Зато стало больше голосов, они звенели эхом в разной тональности. Хор ликовал сначала на лестнице, потом в проходном дворе. Давно потерялись Ляпа и Смит, другие лица окружали Макса.

Внезапно, грохот трамвая и желтый туман уличных фонарей. Она узнала Лиговский проспект и голубой куб Московского вокзала. Компания остановилась, раздались крики матом. Впереди маячили синие вспышки мигалок, какие-то фигуры в шинелях бежали навстречу.

– Менты!

Все бросились обратно во дворы. Ася скакала, как на лошади и хохотала вместе с кем-то невидимым. Несколько минут в ушах звенел только этот дикий смех и хлесткий топот ног. Мелькали черные полукруги подворотен и виражи переулков.

Где закончились эти скачки, она так и не поняла. В каком-то подвале, наверное. Все расселись на волосатых трубах или просто на полу. Один парень говорил, запинаясь, с отдышкой:

– …Да, пиздец! Им из вагонов не дали выйти, урнами в окна закидали. Толпа собралась человек двести. Если бы не менты…

Его постоянно перебивали, снова смеялись, «паровозы» сигаретного дыма таранили низкий потолок. Полудохлая лампочка едва освещала макушки и лбы счастливых до усрачки людей.

Асе совсем не понимала, о чем говорят. Это было, как смотреть иностранный фильм без перевода.

– Рустик!

– Что такое?

– Спишь?

– Я уже все это видел…

– Долго еще?

Он не успел ответить. Народ стал подниматься на ноги, стараясь не шуметь, друг за другом выходили на улицу. Ася заметила табличку на двери парадной – «берегите тепло». Им сейчас лет по шестьдесят, думала она, может, кто-то живет рядом с ней, в одном доме…

Макс шел один по абсолютно безлюдной улице. Время было не позднее, если судить по освещенным окнам. Изредка ехал навстречу одинокий троллейбус или такси с зеленым огоньком в углу лобового стекла…

И вдруг, Ася ахнула, ее накрыла паника, вместо крика она туго икнула. Впереди по улице полыхала неоном витрина «Дикси»! На другой стороне улицы скромно блестели в темноте четыре буквы OZON…

– Рустик!

Но, никто не ответил. Звездная полоса над крышами стала сужаться, дома смыкались над ее головой, улица превращалась в тоннель. Все это происходила быстро. Она стояла на месте, и больше не чувствовала себя в чьем-то подсознании. Этот мир свернулся в трубу, и Ася повисла вверх ногами под потолком супермаркета. Все вокруг было, как на периферии увеличительного стекла – размыто и растянуто в стороны. Тележки, набитые продуктами напоминали лодочки карусели, покупатели стали плоскими, как лепехи, уходили куда-то вверх по центробежному краю…

Можно было закрыть глаза и не видеть ужасы обратной тяги, и не гадать из какого шаловливого места ее вытряхнет обратно. Но вдруг, все стало сверкать и распадаться, и было это так сказочно красиво, что Ася не зажмурилась, а наоборот округлила глаза в гипнотическом очаровании. Покупатели в лодочках превратились в апельсиновые кристаллы и исчезли под каменным массивом улицы. Прямолинейность взгляда раздвоилась. Одним глазом она видела откуда-то сверху перекаты крыш и оранжевый супермаркет. Второй глаз, дергаясь и напрягая капилляры, вылупился в темный интерьер комнаты. Неподвижные тела – ее и Рустика в романтических позах идиллически склеились лбами на кровати. Она сделала несколько нелепых телодвижений, но родная реальность не приблизилась ни на метр…

Пугало ощущение «птичьего полета». Все было головокружительно далеко. Она распласталась, повисла над городом в какой-то прозрачной пленке. Это был не воздушный шар, как сначала казалось. Ася очутилась внутри водяного пузыря, шального трассера недавнего ливня. Капля висела на раме гигантского окна и была готова сползти вниз.

Мерцающий свет рекламы с соседнего дома ломался и удивительно рассеивался внутри кокона. На несколько секунд вспыхивала радуга. Ее оттенками можно было играть, как на арфе. Ася засмеялась – радуга это к счастью! Она подставила ладони, и… сама стала переливаться неоновой палитрой, спектром всех доступных этому оптическому чуду, красок…

Ветер ударил, капля потекла вниз. Ася закричала – асфальтовая бездна напугала ее. Она была словно в кабине падающего вертолета. Мелькали этажи, водосточные карнизы и крыши низкорослых флигелей…

– Ася, дай руку!

Падение остановилось. «Вертолет» отпустил ее, полетел дальше один…

Очнулась судорожно, будто ударило током.

                              ***

…Прошло несколько дней.

Телефон сдох от голода, номера и аккаунты впали в кому. Ей стало все безразлично. Лежала, смотрела в потолок и слушала Savage. Все, что с ней произошло, никак не могло быть сновидением. Она помнила каждую мелочь, лица и поступки людей той эпохи. С презрением смотрела на толпу за окном «пекарни». Глупые людишки, какой тупой и примитивный мир в пестроте и хаосе своем…

Единственное бесило, что все воспоминания хаотично роились в памяти, выбивались из логической цепочки. Слишком много всего произошло за короткий промежуток времени. Микроскопические, ничего не значащие «флешбэки» могли спокойно выветриться из головы и исчезнуть навсегда. Надо было, как-то зафиксировать ускользающий алгоритм и яркость красок.

Белое поле экрана и мигающий курсор вселяли тоску. Оказалось, очень трудно – написать первое слово.

– Рустик.

– Чего тебе?

– Что ты там писал на стенах? Я тоже хочу.

– Не понял. Ты же обещала.

– Это я для себя. Не знаю с чего начать.

– Начни с самого начала…

А где оно это сакральное начало? Из детства в голове крутилось дурацкое – виларибо и вилабаджо, «Маленькая ведьма» и логотип MTV. Школа на тройки, лицей, мутная профессия. Толстый бойфренд, который будил своим храпом и пердежом по ночам. Работа в больнице, ключ от морга, селфи со жмурами… Вот, отсюда все.

Вечером она опять позвала Рустика, сказала:

– Читай.

И ушла на свою кровать. Рустик принялся скролить текст.

– Вот тут ты пишешь – убогая мода у компании на скамейке. Только, это не мода. Просто, в магазинах ничего не было, молодежь покупала тряпки с рук, обычно, ношенные. Помнишь, у девушки с кассетником сапожки такие красные из нейлона, «робингуды» назывались, заметила, что они на два размера больше?

Ася вспомнила, когда была маленькой, девочки натягивали трусы до ушей и штаны спускали чуть ли не до колен. Прямо топик был…

– …А маленькие одинаковые машинки с круглыми фарами на Думской улице это «жигули» коммерсантов с Пятака. На «москвичах» и прочих ездить считалось западло.

– Читала про люберецких, ни слова про Московский вокзал.

– В интернете много чего нет…

– Рустик?

– Ну, чего?

– У меня есть еще немного денег, надо нажраться. Ничего не говори. Мы живем в одной комнате, ты прячешься за шкафом. Сегодня будем спать вместе.

…Дождь рисовал червяков на стекле витрины «пекарни». Рустик наливал под столом виски в стаканчики с соком. Они счастливо пьянели, хохотали над срачами в паблике «Назад в СССР». «Совкодрочеры» рубились с «либерастами», у каждого говна свое мнение…

Ася ловила их отражения в зеркале витрины. Лицо ее превратилось в маску уставшего, слегка замученного, но при этом спокойного человека. Выражение наглухо влюбленных людей, уверенных, что ничего уже не случится. Раньше она глаз не сводила с Рустика, это было платоническое любопытство. Теперь ей нравилось, не смотреть на него, просто крепко держать в поле бокового зрения.

Дождь, смыл с нее платье, как акварельные татуировки. Вся их одежда прилипла к телу и стала невидимой. Или им понравилось бегать голыми по ночным улицам.

…Ася стояла на коленях, головой в унитазе. Бугорки позвонков вздыбились, как гребень динозавра. Изгиб ее тела, от фиолетовой капли лака на крошечном мизинце ноги, до шейного позвонка, все это щелкнуло еще одной мнемической фотовспышкой и навсегда осталось в памяти Рустика. Он сам великолепно проблевался в какой-то тазик в кухонном углу. Тяжело дыша, Ася вернулась и легла рядом.

– Кажется, первой брачной ночи у нас сегодня не будет.

– Пусть будет брачное утро.

– Тогда, до завтра…

                              ***

«Меня слегка напрягает этот провал в памяти. Абсолютно не помню, как мы вернулись домой, легли спать. И теперь, что-то должно произойти невероятно криповое. Руст говорил, что переход из одной реальности в другую охраняют кошмары, первый раз всегда самый стремный. А следующий?

Последнее воспоминание – Рустик ушел к отцу, я осталась ждать на улице, не хотела больше в ту плохую квартиру. И подошел автобус. Как я в нем оказалась, зачем?

Из кабины доносились мужские рыдания про корешей и мать-старушку. Впереди, какой-то мерзкий тип, что-то рассказывал молодой девчонке. Сразу было видно, они не вместе, девчонка смотрела в телефон и скучала. Тип сидел к ней в пол оборота, иногда обращался и ко мне. На коленках он держал большую сумку. Брови его шевелились в чудовищной мимике – ну что, я не прав? Этот дурак приехал в «добрый город» откуда-то из Сибири. Но, не сложилось, и вот, возвращается домой. На прощание, видимо, решил всех заебать своей печалью.

– …Говорили, езжай, Леха, в Питер, езжай. Ага…

Неожиданно, автобус вильнул в сторону, к остановке. Дверь распахнулась, и показалось невероятное ебло в очках с диоптриями, с таким выражением, будто собиралось чихнуть. Но, не чихнуло, а заверещало:

– Я доеду до уицы Зопина?!

Ему ответили хором:

– Нет!

Двери захлопнулись. Через несколько минут, когда автобус подъезжал к перекрестку, я отчетливо видела, как справа на нас несется фура. Длинное брезентовое туловище, мелькая среди деревьев, летело одухотворенно, как ракета. Наш водитель смотрел в другую сторону, не снижая скорости. Если бы не эта ебушатня с диоптриями, мы бы давно проехали перекресток, и все было бы хорошо. Почему моя жизнь постоянно кувырком из-за всяческого дурачья?! Удар пришелся прямо в середину…

Я словно очутилась в центре подшипника, повисла в статическом недоумении. Все крутилось вокруг меня с бешенной скоростью, размазалось центробежной мощью. Сатанинский блендер дробил окружающую материю в искристый фарш. Вслед за пассажирами и автобусом, потянулись нити улиц с гирляндами домов, частоколы лесных массивов, тонкие струи рек и океанов…

Несколько минут безумного калейдоскопа, и все сущее на Земле превратилось в плоский черный хулахуп. Скорость вращения была такой, что я видела только едва заметное, плавное покачивание полями.

Круг стал сужаться, я ничего не могла сделать, словно надувной пупс висела на одном месте, парализованная вакуумом или хрен его знает, какой силой из раздела физики. Уже чувствовала легкий сквозняк от циркуляции. Диск сжался вокруг шеи, но не душил, остался небольшой зазор. Мне даже показалось, что вращение остановилось…

Видимое пространство разделилось на черное и белое. Нижняя половина была нарезана по окружности ровными бороздами. Эта плоскость показалась какой-то уж слишком знакомой. Да это же грампластинка! А я в середине, то есть центральная ось проигрывателя! Точнее, не я, а только моя голова!

Раздалось смачное – чавк. Жесткая плоть легла на плечи, и я стала вращаться вместе с диском. Белый фон за полями сменился интерьером комнаты. Проплыло мимо окно, какая-то мебель, дверь. И снова – белая стена, окно…

Дактилоскопический орнамент повис над головой, мелькнула чья-то ладонь, и на край пласта легла головка звукоснимателя с трубчатым хоботком…

О боже, заиграла моя мелодия, только в оркестровой аранжировке. Это было так прекрасно, что на секунду я ослепла от слез. Проигрыватель давал невероятно чистый звук, будто я сидела в оркестровой яме вместе с музыкантами…

Вращение вокруг своей оси стало укачивать. Очень хотелось знать, кто завел проигрыватель, где тот человек. Вот он! Рустик! Только старый. Глаза впали глубоко под брови, морщина разрезала лоб пополам. Окно, шкаф, дверь, белая стена… Исчез. Я его не видела несколько оборотов.

…И вдруг, только его глаза, это было совсем близко – слезящиеся веки с прутьями ресниц, белки, испещренные извилистыми сосудами, и круглые аквариумы зрачков. Он читал названия композиций, или смотрел на меня и тоже плакал? Я попыталась крикнуть его имя, но губы склеились. Точнее, рта у меня вообще не было. Я всего лишь железная шпунька, двигающая виниловую пластинку. Попытка крика, ком воздуха, раздвинул мышцы гортани и щек, казалось, сейчас лопнет голова. Стало невыносимо больно. И я проснулась…

Сразу позвала Рустика. Он был рядом, попросил не шуметь. Человек, в которого мы попали, только что проснулся и смотрел в потолок. Наверное, вспоминал, что снилось.

Взгляд объекта резко упал на мутный контур окна за занавесками. Я смогла разглядеть комнату. Письменный стол с раскрытой тетрадью и настольной лампой. Полушария Земли на стене – географическая карта, рядом фото старушки в рамке, еще что-то, не разобрать в полумраке…

Детская рука высунулась из-под одеяла. Вспыхнул слабый свет настенного бра. Ребенок вытащил из-под подушки книгу, маленькие пальцы стали листать страницы. Я узнала по картинкам – «Волшебник Изумрудного города».

Хотелось бы расписать каждую минуту. Но, все что я успела запомнить, это жирный пунктир точечных флэшбеков. Например, в туалете вместо рулонов бумаги, в деревянных карманах, прибитых к стене, типа почтовых ящиков, рваная газета и маленькие красные книжицы «Блокнот агитатора». И невероятное, давно забытое ощущение, когда все большое, а ты маленькая.

Коммунальная квартира всю ночь гудела. На кухне висел никотиновый туман, но массивная пепельница на подоконнике была пуста, и совсем не видно бутылок. Где-то в комнатах еще шумели мужики заплетающимися языками. Женщины укладывали их спать. Раннее утро…

Мне срочно нужно было зеркало, кто я девочка или мальчик. Родители называли Женей. Из разговоров мамы с бабушкой, по склонению глаголов, я поняла, что мальчик. И еще, что отец должен вести меня на утренник в какой-то ДК, но не может. Бабушка, вероятно, только что пришла. Она была одета в строгое шерстяное платье и уличные туфли с пряжками. Мама положила мне в ладошку монетку с цифрой двадцать.

– Слушайся бабушку.

Мир почти такой же, как в прошлый раз, только еще меньше людей и совсем нет машин. Та же табличка «берегите тепло» на своем месте, обрадовалась ей, почему-то.

Я не верила своим глазам. Мы ехали в пустом троллейбусе по безлюдному Невскому проспекту. Хорошо, что мальчишка оказался весьма любопытным, вертел головой по сторонам. Я такого никогда не видела, это же гребаный постап. Над полупустыми окнами магазинов все те же унылые лаконичные вывески. Все казалось ветхим и безжизненным, будто я смотрела через матовое стекло. Фотки в пабликах не обманули, мир вокруг действительно был черно-белым. Город еще спал, суббота или воскресенье. Вялое брожение у Гостиного двора и на площади Восстания. Троллейбус вхолостую хлопал дверями на остановках, один раз только вошла пара молодых людей. Парень опустил несколько монеток в железную коробочку между сидениями и оторвал два билета…

В ДК мы сидели с бабушкой во втором ряду. Народу собралось не очень много, дети с родителями. Грохнула музыка. Невидимый хор детских голосов запел – эх, хорошо в стране советской жить! Эх, хорошо в стране любимой быть! На сцену бодро выехали фанерные коровы, такие же плоские румяные доярки энергично дергали их за вымя. Следом грузовик, почему-то без водителя, довольные свиньи в кузове угорали от счастья. Фанерная пастораль обрела трехмерность, показались пашни, трактор с какой-то приблудой на прицепе, ряды баб в сарафанах с косами, снопа пшеницы, березки, молочные бидоны, ну и так далее.

Музыка оборвалась, наступила тьма. Голос ведущего трагическим голосом объявил о том, что нелегко ковалось счастье рабочего человека, были годы тревожные. В кольцах софитов появились живые актеры. Пьеса началась. Надо сказать, парни и девчонки старались. Я им поверила и даже вздрогнула от крика белого офицера. Он так лихо шваркнул стулом об пол, когда допрашивал какого-то оборванца, что зал ахнул. Наши были в буденовках, плохие в фуражках и портупеях. Оборванцев увели на расстрел, но красная армия всех сильней. В общем, все счастливы, снова детский хор – эх, хорошо в стране советской жить, и, наконец, занавес.

…Мы зашли в пирожковую. Бабуля купила мне какую-то пенистую, серо-коричневую жидкость в граненом стакане и симпатичный пухлый пирожок на блюдце. Жидкость, наверное, кофе с молоком, все вокруг пили его с удовольствием. Сидячих мест здесь не было, только высокие круглые столы. Я сидела на подоконнике и смотрела в окно. Хотя, в пирожковой было интереснее. Мужики за дальним столиком украдкой разливали портвейн по стаканам. Пьяная дама в детском пальто кривлялась, кого-то пародируя.

– И вот так он мне, блядь, и вот так!..

Ее противный смех напоминал скрип пенопласта.

Помню, мужика в подворотне, его осоловевший взгляд из-под кепки, он держался за стену, не мог сдвинуться с места. Много было пьяных вокруг, но все тихо, без шума, как будто, так и должно быть. На Литейном проспекте видела, как вдоль тротуара медленно шла лошадь, запряженная в телегу, в телеге сидел мужик, почему-то в ватнике и зимней шапке.

В булочной бабушка огромной вилкой на веревочке мяла батоны, вилку ждали другие люди. Над полками висело строгое объявление – «руками не трогать». Хлеб взяли без вилки, свежайший, сочился влагой. Жаль, что нельзя чувствовать запахи.

Невский проспект изменился за два часа. Корявые автомобильчики плыли потоком от светофора к светофору, много троллейбусов и такси. Народу, как и в нашу эпоху, только хвосты очередей торчали из продуктовых магазинов. Самая длинная в «Север – торты – пирожные». За Садовой, напротив Гостинки еще один хвост, безумный, хаотичный. Никто еще не знал за кем стоять, люди нервничали. Над стеклянными дверями вывеска «сыры – колбасы». Бабушка, словно пантера, почуявшая добычу, принюхалась и сказала:

– Стой здесь, никуда не уходи.

Она достала из сумочки какое-то удостоверение и нырнула в круговорот из оскаленных ртов и выпученных глаз.

…Окружающий черно-белый мир немного оживляли артефакты красного цвета. Например, бесконечные лозунги «воля партии – воля народа» и телефонные будки. Люди с одеждой не заморачивались. Все мужики в пиджаках, их надевали даже прямо на майку или тельняшку. Женщины выглядели повеселее, иногда даже в очень приличных кофточках, но все равно, преобладали страшные юбки и платья, как у бабушки.

Я пыталась разглядеть на той стороне проспекта деловых людей у Гостиного двора. Но ничего подобного не наблюдалось, только на балконе второго этажа такое же столпотворение. Но, там стояли смирно, не суетились. Рустик рассказал потом, ходила легенда, что на втором этаже, в отделе «одежда», каждый четверг и субботу выбрасывали индийские джинсы. Но, опроверг сам себя, эта легенда из восьмидесятых, где они были в прошлый раз, а сейчас, по его аналитике, конец семидесятых, если судить по остроносым ботинкам на высоком каблуке у модных мужчин. Модные мужчины торговали еблом у ресторана «Невский» и у какого-то кафе на углу с Литейным проспектом. Мы проходили мимо, но я не обратила внимания. Рустик успокоил, сказал, есть вероятность, что мы здесь не последний раз.

Бабушка вышла вся мокрая и счастливая, платок съехал на плечи. В руках бумажный кулек, а в нем глазированные сырки! Ради вот этого тут народ сходит с ума? Я приуныла, стало жалко людей. Потом прошло.

…После скучного обеда и нескольких серий «Капитана Врунгеля», я снова оказалась на улице. Город окончательно преобразился, казалось, все люди вытряхнулись из коммунальных углов на улицу. А я упорно не узнавала местности, еще Рустик говорил, что почти все названия улиц поменялись, после какого-то путча в 91 году.

В огромном садике с газонами и скамейками гуляло много народу. Бабушки, коляски, дети на качелях. Без сомнения, на месте этого сквера сейчас жилой небоскреб или торговый центр.

Мы искали «немцев» под скамейками и в зарослях сирени. Нас было много, с деревянными автоматами. Сытые тополя разбрызгивали солнечные медали по асфальту, оранжевая пыль блестела на кафельных полах проходных «парадняков». Все двери настежь. Я слышала за спиной топот погони и хохотала так, что звенело в ушах. Я была счастлива. Запомнила каждый штрих, все созвучия в этом коротком отрезке времени.

– Убит!

– Нет, ты убит!

…Мама махала издали рукой, пришла с соседкой. Молодые, мои ровесницы. Маман в кримпленовом платье, подруга в черных штанах клеш с «молнией» на лобке и футболке «Ну, погоди!». Кольнула мысль, что ну его нахер такую моду, я категорически против.

– Женя! Папу не видел?! Найди, пожалуйста!

Женя знал, где папа. Черт подери, я будто в другом городе, едва узнала архитектурные диагонали. Женька вышел дворами на широкую улицу, снова свернул в переулок, и мы оказались на заднем дворе продовольственного магазина.

Косые стопки деревянных ящиков подпирали щербатые стены, пустые бочки вызывали недоумение. Черная дверь на эстакаде была приоткрыта, в щель было видно суету магазина. Мужики сидели на ящиках. Женька позвал отца:

– Пошли, мама ищет.

– Погоди, старик. Сейчас идем…

У него на ладони стоял стакан с жидкостью янтарного цвета. Он придерживал его со всем уважением, едва касаясь граней. Папа ждал, пока закончат речь почтенные алкаши. Разговор шел про то, что они посчитали – дядя Слава две машины пропил, если перевести на деньги. Этот факт вызывал трепет и уважение. Пожилой дядя Слава выглядел слегка надменным…

Дверь на эстакаде распахнулась, вышла тетка в рабочем халате.

– Слава, пошли работать, картошку взвесим.

Я увидела, что дядя Слава в грязном переднике и нарукавниках – грузчик, наверное. Тетка исчезла.

– Злая сегодня, не выебали, наверное…

– Иди, может, даст понюхать.

Гогот эхом гремел в тесном дворике. Мужики самые обычные, в рубашках с закатанными рукавами и брюках со стрелками. Диалоги начинались примерно одинаково:

– Ну что, ты вчера своей вкомкал вялого?

И все были счастливы, кроме одного типа. Я мысленно назвала его мудаком. Ему говорили – хорош, тебе завтра на работу. Мудак надувал глаза:

– У меня на эту работу хуй не стоит!

Он был в смешном пиджаке на алюминиевых пуговицах и еле стоял на ногах. Голова лежала на плече. Он смотрел в одну точку, взгляд полыхал ненавистью. Конечно, здесь веселее, чем в коммунальном раю перед черно-белым телевизором. Папаня, казалось, совсем забыл про сына. Мы с Женькой сидели неподалеку на ломаном ящике. С двух сторон нависали голые стены. Окна дома, что с эстакадой спрятались за занавески…

Внезапно, растрепанный мужчина в плаще и очках ворвался во двор. Лицо его свело в маску отчаяния, случилось что-то невероятное. Его приветствовали:

– Телескоп! Ты чего, слониху увидел?

Мужчина гыгыкнул, типа, смешно вам дуракам. Поздоровался с каждым за руку. Увел в сторонку деда в галифе.

– Павел Егорыч, вас ищу. У вас невестка в тресте работает?

– Ну, да…

– Меня на БАМ забирают! Бумага пришла, требуют одного человека от конторы. Наши подумали и решили, мол, ни семьи, ни детей, езжай, Серега…

Дед приосанился:

– А чего надо-то?

– Баба из комиссии говорит, достанешь лекарства, напишу, что не годен по зрению…

Все сочувственно молчали. Телескоп разводил руками, мол, за мной не заржавеет. Я видела эти три буквы в ДК на стенах, плакатные красавцы в касках сжимали кулаки – даешь БАМ! Улыбки и бесконечные рельсы. На Невском везде БАМ, БАМ, БАМ, как синоним вселенского счастья. Решила, вернусь, загуглю.

Телескоп убежал «за бутылкой» и пропал. Мудак отчего-то заплакал, когда его волокли домой. Женькин папа, на удивление, был трезвый, как стеклышко, только веселый. Уважаю, кто умеет пить. Пришли домой, когда начинало темнеть. Последнее, что помню, как непонятные слова гнали в сон:

– …Менгисту Хайли Мариам и государственный секретарь Германской Демократической Республики Эрик Хоннекер осмотрели выставку дружбы народов…

Матовый блик телевизора проникал в открытую дверь детской комнаты. Тревожило, что с минуты на минуты опять случится какая-нибудь наноперверсия и я превращусь в соплю на карнизе, или чего похуже. Но, как и обещал Рустик, ничего не случилось»

                              ***

Они не говорили другу, каждый сам по себе таил этот страх. На улице шли и оглядывались, пристально смотрели в толпу, будто искали кого-то из знакомых. Все пугало, окружающий мир казался чужим. Они сомневались, что вернулись в родную реальность.

В «пекарне» случилась драка, два дибила приперлись с вай-фай колонкой. Рустик с Асей убежали через выбитую витрину. Кто-то топал за ними несколько перекрестков, потом отстал. Они спрятались в подворотне, прижались к стене, затаив дыхание. Танцующий на проводах уличный фонарь рывками бросал свет на пластиковые крышки помойки. Внутри одного контейнера кто-то аппетитно чавкал. Конечно же, это была огромная крыса. Дрожь электрической цепью от Асиной ладони передалась Рустику. Он успокоил:

– Я знаю, что это. Давай посмотрим.

Уверенно откинул крышку. Толстая голова лежала на боку и жевала газету, с фальшивым испугом, взглянула на Асю. Из обрубка пищевода сочился фарш из слюны и бумаги.

– Это новый проект по утилизации бытовых отходов, – важно сообщил Рустик, – кидают голову в мусорный бак и наутро…

Ася не выдержала и закричала. Ее фальцет «аннигиляторной пушкой» порвал тишину комнаты. Вынырнула, выволокла себя из сновидения. С закрытыми глазами, нашла Рустика, оплела всеми конечностями, чуть не задушила…

Закончились еда и деньги, Рустик сказал:

– Сейчас приду…

Это был невидимый отель без вывески и парадного антуража. Только дверь из какого-то бурого дерева и «аутентичные» окна выдавали дорогие апартаменты.

– Кто там?

– К Семену.

– Это невозможно, все спят.

Рустик повернулся спиной и стал стучать по двери пяткой. Тут же щелкнул замок.

– Вы с ума сошли?! – заорала шепотом девушка с именем Нея на бейджике. Рустик вошел в холл и огляделся. Все углы спрятались в полумрак, внутреннее убранство слегка оживляла вывеска «BAR» над задернутыми занавесками.

– Мне сказали, можно в любое время.

– Уходите, пожалуйста.

Рустик не знал, куда идти, они всегда встречались здесь, прямо в холле на кожаных диванах или, где-нибудь в городе. Он взял вазу с цветами и запустил ее в окно. Стекло звонко хлопнуло в тишине. Раздались голоса наверху, в руках девчонки откуда-то взялся арбалет, она нацелилась ему в грудь. Руст закрылся руками, наконечник стрелы его напугал.

– Ладно, черт с вами…

Далеко он не ушел, его догнал голый мужик. На половом органе болтался истрепанный презерватив.

– Стой! Так и знал, что это ты. Пойдем!

В номере дядька опомнился, надел халат. Стал рыться по карманам разбросанной одежды. Протянул Рустику комок денег.

– Держи. Хватит? Я не знаю, сколько здесь…

В соседней комнате продолжали без него, оттуда доносились женские стоны. Двери отсутствовали, комнаты перегораживали пафосные портьеры.

– Мне надо будет потом много денег, хочу купить дом.

Дядька оживился:

– Ты куда, кстати, пропал? Когда телефон купишь? Без телефона жить в современной России не рекомендуется.

– Можно я поем?

– Господи, конечно!

Стол ломился от еды, правда, все было разворочено и надкусано. Рустик нашел не потревоженный кусок мяса и насадил его на вилку. Мужик смотрел на него, как паук на муху.

– Сейчас можешь чего-нибудь дать?

Рустик потребовал авторучку и лист бумаги. Все уже было наготове. Его рука заметалась по бумаге. Проявились какие-то цифры и буквы, при этом он глядел в стену, словно там экран телесуфлера.

– Скупайте акции этих компаний.

– Почему?

– Землетрясение в Индии.

– Давай, давай, давай! Слушай, у тебя точно кроме меня никого нет?

– Мы же договорились.

– Да, извини, глупый вопрос.

На прощание Рустик набил карманы фруктами, взял пару бутылок. Осколки стекла хрустели на полу, когда он шел обратно через холл. Чувствовал взгляд девушки с ресепшена, с ней был еще кто-то, они дружно заколачивали окно фанерой. Холодно ждать стекольщика. Осень…

Он решил проведать отца. Блонди смотрела телевизор.

– Один, что ли?

– Да.

– А где твоя подруга страшная?

Можно было сострить в ответ, но ему было противно слушать ее голос, меньше всего он желал каких-либо диалогов. Даже ее тень вселяла ужас, на стене за телевизором шевелилась черная горилла.

Он оставил пачку денег рядом с полупустой бутылкой.

– Зайду на следующей неделе. Слышишь?

Горилла на стене шевельнула плечами, что-то прошептала в ответ.

…Приходили курьеры – инопланетный киргиз и веселый узбек. Ася разворачивала бумажные кочаны с едой и ела без рук, ныряя лицом в желатиновые десерты. Перемазалась вареным рисом, стала похожа на тефтель…

…Свет рекламы печатал на стене дрожащий абрис гигантских букв. Лицо и плечи Аси исчезали и возвращались. Неоновые ножницы, были единственным освещением в комнате, электричество не включали, хватало уличной медитации. Она держала двумя руками кружку с водой, сидя в углу кровати. Ей нравилось, что он не видит ее лица, самой смотреть из мрака, не сводя с него глаз.

– Я же не хотела идти на работу в ту ночь… Каково это быть единственным в мире?

– Ничего особенного. Бывает, попадаю в будущее, не очень далекое. Однажды, все, что там увидел, касалось одного типа, я пришел к нему и сказал, что кое-что знаю. Спас ему жизнь. Не заметил, повлияло ли это на общую природу вещей, но я долго жил безбедно.

– Разве можно угадать, куда тебя занесет?

– Нет, конечно. Иногда, вижу нечто удивительное, всего несколько секунд, какой-то портал или параллельный мир, но, что именно, совсем не помню. Все стирается из памяти, как только просыпаюсь, будто неведомая сила очень не хочет, что бы я это искал и ждал повторения.

– О боже, а если бы тебя сожгли или разобрали на органы?

– Вселился бы в какого-нибудь коматозника. Ладно, я дочитал твои мемуары, стиль на уровне розовоголовых. Все перепишу, если хочешь, что бы в подписчиках были не только тик-токари и вебкаменщицы.

– Сделаю новый канал, СССР всегда краш.

– О, да! Повылезает закомплексованное гавно верхом на синей дыне, накрахмаленные залупы с исторических форумов. Как я это люблю…

Он включил ноутбук, немного подумав, защелкал клавишами. Ася уснула. На лице застыла растянутая до ушей улыбка – элегантная аномалия ротовой полости. Длинные ресницы лежали на щеках. Раскидав конечности в нелепой позе, она напоминала сломанную куклу.