Бутылочная почта

1

Говорят, в стародавние времена начало года отсчитывали с весны. О, весна! Пора всеобщего расцвета, когда даже едва заметная глазу былинка устремляется вверх, к теплу и свету, нетерпеливо раскрывая полупрозрачные лепестки и исходя мёдом! Что уж говорить о тех, кто способен вдыхать невероятную смесь витающих вокруг ароматов и чувствовать, как расцветает сама душа! Да, именно такое начало должно быть у всего нового, будь то день или целый год!

Даша щурилась на запутавшееся в проводах питерское небо и улыбалась. Ей нравилось проглянувшее, наконец, из февральских вьюг основательно позабытое солнце, нравился ветер, смягчивший свой колючий зимний нрав, нравились подобревшие, будто оттаявшие, лица прохожих (люди, разомлев от льющегося на землю тепла, на ходу ослабляли мёртвую хватку шарфов, – то ли ещё будет!). Даше нравился этот день, и ей самой хотелось нравиться – неважно кому: солнцу, ветру, прохожим – всем! Ну разве не Новый год?! И пусть до цветов ещё далеко, но кто запретит расцвести самой – заморозки нипочём! – приблизив, насколько возможно, самую желанную для всех без исключения пору! О, весна!

Горели на солнце купола Никольского Морского собора, сквозь тенёта проводов рвался в лазурь золотой шпиль колокольни. Даше и самой сейчас хотелось вот так, как этот шпиль – прямо в небо! Четыре острова, семь мостов – Семимостье, магическое место. Съездив с утра по делам, на обратном пути Даша специально сделала небольшой крюк, чтобы зайти на Пикалов мост – постоять, насладиться видом, загадать желание… Она вдруг охнула: а ведь уже пожелала! Только вот чего именно? А вдруг сбудется, а она и не поймёт? Даша рассмеялась. Ну, главное, что сбудется! Она вернулась к перекрёстку, села на трамвай и дальше ехала без остановок. Ехала и улыбалась.

С некоторым сожалением оставляя за дверями весну, Даша вошла в сумрачное после яркого солнца парадное. Проскочила было мимо почтовых ящиков, но спохватилась: уже недели две не проверяла почту. Хотя что там могли прислать, кроме квитанции за коммуналку да соревнующихся в навязчивости пёстрых, как кукушкины дети, рекламных листков?

Всё вышло именно так, как Даша уже знала наперёд (да никогда ведь не было иначе!), и цветные фантики рекламы полетели из почтового ящика в поставленную рядом специально для подобного хлама картонную коробку.

Совсем не похожий на прочую макулатуру бесцветный треугольник выскользнул из общей стаи, сделал отчаянный кульбит и ткнулся в Дашину ногу, избежав участи быть похороненным в братской могиле. Досадливо охнув, Даша подобрала беглеца. Им оказался сложенный в форме треугольника лист бумаги без каких-либо изображений и надписей. «Рекламный трюк», – подумала Даша, а руки уже сами раскрывали своеобразное почтовое оригами.

Вопреки ожиданиям, внутри она нашла не завлекающий цветастым глянцем спам, а довольно большой обрывок старой газеты. Сморщив брезгливо носик, Даша растянула его пальцами за углы и повертела перед собой, осматривая: между печатными строками виднелись рукописные, выполненные карандашом. Почерк, кажется, незнакомый… Хотя, какой разговор может быть о почерке в эпоху цифровых технологий? Даша смяла было дурацкую находку в комок, собираясь отправить к таким же дурацким её собратьям… однако любопытство взяло верх, и она, укоряя себя в этом любопытстве и в то же время с какой-то болезненной страстью отдаваясь ему, расправила обратно. Поймав заглянувший в мутное окошко солнечный луч, Даша попыталась разобрать с трудом уместившиеся в промежутках печатных строк слова…

Здравствуй, моя милая Ш.! Ты, наверное, думаешь, я не писал потому, что забыл тебя, – и, скорее всего, вздыхала с облегчением… а может, и немного с печалью. Извини, что разочаровал.

Долгое время я не решался взяться за перо: вдруг моё послание доставят в неудобный момент, и тем оно вызовет только раздражение. Но всё же решился: вряд ли столь редкими напоминаниями о себе я буду чересчур докучать. И… если ты всё-таки читаешь, значит у тебя есть немного свободного времени. В конце концов, можно и не читать, если не хочется.

К тому же маловероятно, что дойдёт хотя бы одно из писем: в данных обстоятельствах самая быстрая почта – морская, но водные пути оттуда, где я сейчас, весьма ненадёжны. Впрочем, дойдёт, не дойдёт – не столь уж важно: так или иначе, у меня будет какая-то иллюзия общения. Но иногда нестерпимо хочется услышать твой голос…

Так вот, к вопросу о том, куда я пропал. Понимая, что не смогу вернуть прошлое, которое так бы хотел изменить, я задумал изменить своё будущее. Это шаг, на который я никогда бы не решился при других обстоятельствах. Мне удалось в последний момент найти место на судне, отправлявшемся так далеко, что пространство и время как минимум скорректировали бы угол и перспективу моего восприятия ситуации, а может, и вообще всей жизни.

Как давно это было… Корабль должен был отчалить с рассветом, и я спешил передать на бумаге всё, чего не удалось сказать тебе лично. Однако и этого не успевал: посыльный, которого я нанял доставить тебе конверт, торопил меня, чтобы вернуться домой до наступления ночи (бедняга совсем извёлся!). В итоге, не успев объяснить многое из того, что хотел, я вынужден был оборвать письмо на середине.

По правде говоря, у меня почти не имелось сомнений, что оно могло стать последним: я ума не мог приложить, какими оказиями передавать почту из тех краёв, через которые проложен был курс корабля. Однако не оставлял надежды черкнуть хоть строчку… хотя и не знал зачем… Просто чтобы закончить незавершённое?

И вот я снова пишу. Хотя, ты, скорее всего, этого не знаешь. Странное ощущение, когда сидишь один на неизвестном берегу, сочиняешь послание, запечатываешь в бутылку и бросаешь в океан, не представляя, прочтёт ли твои слова вообще хоть кто-нибудь…

Ах, да! Я же забыл упомянуть: корабля, на котором я пустился в бега (теперь вижу, что поступил именно так), больше нет, а сам я… Хотя как раз об этом-то я уже сказал.

Первое время после крушения я плохо понимал, где нахожусь, весьма смутно помнил, кто я такой, и вообще не мог взять в толк, что происходит. Наверное, следовало съесть ботинки (я читал, что потерпевшие крушение так делают). Возможно это бы помогло, но аппетита, вот беда, тоже не было (ты ведь улыбнулась, правда?). Зато я обнаружил, что к берегу прибило пару пустых бутылок (ах, эти загадочные океанские течения!), а ещё кипу размокших старых газет. Тут-то и появилась мысль… И вот, газеты стали почтовой бумагой, а пером (ну, улыбнись же!) – завалявшийся в кармане огрызок карандаша. Правда, писать приходится между строк, и иногда, вместо того, чтобы сосредоточиться на своих мыслях, я увлекаюсь чужими: читаю статьи, объявления, заметки, разглядываю фотографии и картинки… Что ж, по крайней мере со скуки я не умру.

К слову сказать, наверное, я совершаю своеобразный подвиг, пытаясь уместить весьма объёмное послание в промежутках печатного текста. А ведь так происходит и в жизни: меж тысяч повседневных забот и проблем (и не всегда своих) ты пытаешься втиснуть совсем иное – то, что говорит о тебе настоящем. Но докучливый легион множится, обступает, галдит, сжимает и крутит тебя в толчее, запутывает до умопомрачения, и никак не удаётся сделать истинное основным. Простора – вот чего нам недостаёт. Мне так всегда хотелось освободиться… Что ж, теперь я тот, кто я есть. Но в том просторе, где я оказался, мне очень не хватает тебя.

Таким вот образом корплю над письмом уже довольно долго (благо, торопиться некуда), ну а как закончу, запечатаю написанное в бутылку (кстати, ни одной полной пока не нашёл – весьма досадная загадка!), закину с обрыва подальше в океан, провожу её взглядом и пойду ловить ящерицу на ужин. Хотя, по правде сказать, так ещё ни одной и не поймал. Зато вот поймал себя на мысли, что это подобие охоты стало своеобразным завершающим день ритуалом.

Вообще говоря, на острове (я уверен, что это именно остров) много всякой живности и разнообразной дикорастущей еды… однако… однако я ещё не встретил ни одного, даже дикорастущего, человека, с которым можно было бы обсудить погоду на завтра или поспорить о пользе вечернего бега за ящерицами и преимуществах вегетарианской диеты. Наверное, отчасти ещё и по этой причине я решился прервать своё, обещанное тебе в том, последнем, письме, молчание.

Вот забрал свой обет, и мысли все как одна пропали… Что же сказать ещё? Ну… дни мои проходят в постоянных трудах и заботах (я сам, по правде говоря, стараюсь наполнить их до краёв чем только можно)… но заходит солнце, и я не знаю, куда себя девать, не знаю, как не чувствовать ту пустоту, что осталась вместо тебя! Когда становится совсем невмоготу, я устраиваюсь возле большого плоского камня, думаю, заношу надуманное в письмо… и как будто разговариваю с тобой! Эта иллюзия общения скрашивает пустоту моего нового мира, и я засыпаю с мыслями о тебе…

Т. Г. В.

Закончив читать, Даша хлюпнула носом (должно быть, легкомысленная приветливость ранней весны, убедившая снять шарф и расстегнуть пальто, дала знать о себе).

«Ошиблись… Ну конечно, ошиблись. Бросили не в тот ящик», – решила она.

Однако письмо, как будто по рассеянности, унесла домой да так и оставила у себя. Ей было немного жалко, даже обидно, что не она адресат, не она та самая, таинственная, «Ш.»…

2

В день, когда Даша обнаружила в почтовом ящике второе письмо, она познакомилась с Серёжей.

Это случилось в середине весны. Они вместе оказались затёрты толпой в электричке и пропустили свою остановку. Сошли на следующей и сели на обратный автобус, уехав в итоге не туда, а затем, по навигатору, с горем пополам долго добирались до метро. На Дашиной улице они оказались сами уже не помня как, и Серёжа, махнув рукой, заодно проводил порядком измотанную Дашу и до дома.

Серёжа. Серёжа Волков. Долговязый и немного нескладный, он всю оставшуюся дорогу из кожи лез, чтобы развеселить её – что само по себе вызывало у Даши смех, даже несмотря на усталость. Он так крутился вокруг Даши, что она с умилением назвала его про себя Волчком.

Вот познакомилась и как-то сразу увлеклась. А в почтовом ящике, между тем, её ждал сюрприз…

Даша сразу узнала этот конверт – треугольный, без малейшего следа хоть какого-то дизайна, без намёка на адрес хотя бы получателя – он, как и в прошлый раз, содержал в себе обрывок газеты, однако текст был написан уже не карандашом, а чернилами: в одном месте газета размокла, и слова расплылись синевато-чёрными разводами, став почти нечитаемыми. Но всё же она разобрала…

Здравствуй, милая Ш.! Это снова моя бутылочная почта.

Извини за неразборчивый почерк и попытки компенсировать сей недостаток размером букв: мой единственный карандаш окончательно истёрся, так что теперь приходится экспериментировать с пустотелыми травинками и (о, да!) с перьями. В качестве чернил очень удачно сгодился сок плодов одного здешнего кустарника. Я здорово перемазался, пытаясь определить пригодность для еды показавшихся мне весьма аппетитными ягод. Кстати, на вкус их сок тоже напоминает чернила.

К слову сказать, я, как заправский учёный, составляю справочник местной флоры и фауны. Правда, основные признаки попадающих в него растений и животных – «съедобное – несъедобное». Но такова жизнь.

За последнее время я сбросил несколько не так чтобы лишних килограммов: причиной тому растительная пища и бег наперегонки с ящерицами, которые, кстати, не только быстро передвигаются, но и удивительно быстро растут! На мой взгляд, даже слишком. Однако и я не промах: они меня ещё не разу не догнали! Да, такова жизнь…

А ещё здесь удивительные закаты! Сердце не в состоянии сделать хоть удар в момент, когда солнце прилипает оранжевым брюхом к горизонту, а затем на глазах расплющивается, растекается вширь, словно капля раскалённого металла, и, в конце концов продавив границу, перетекает за край океана, на ту сторону. И вот дневного светила уже не видно – прощальным подарком лишь алые сполохи на облаках. Но и те скоро угасают… Жаль, что мы не можем смотреть на это вместе.

Я очень часто думаю о нас и очень многое хочется сказать: как мне было с тобой, как мне сейчас без тебя, и что я продолжаю любить. Рассуждая здраво, я понимаю, что нет смысла всё это говорить: ты наверняка не нуждаешься в этом (а скорее даже, не желаешь), и подобные слова будут лишь в тягость. В итоге передо мной дилемма: я не могу сказать, но и не сказать тоже не могу. Но вот получается, что сказал…