Мама, я – 300
Размер шрифта: 13
«Мама, я – 300…»
рассказы
ЕЛЕНА РЖЕВСКАЯ
(дополненное)
«Я теперь понимаю, для чего нас в школе,
на физре, учили вприсядку,
«на кортелях», ходить, – смеялся боец в коридоре госпиталя.
– Это же так пригодилось на СВО,
когда мы под постоянными обстрелами
по узким окопам передвигались
на другие позиции…»
Вместо вступления:
Верхушка белгородского айсберга
«Просто время сейчас такое, – тяжёлое…», – вздыхают многие.
Время не бывает тяжёлым. Ведь само по себе оно не причиняет страдания. Все сложности, трудности, преодоления и боль, связанная с этими моментами, – зависят только от жизненных обстоятельств и также от наших реакций на них, но не со временем как таковым.
Но то, что события происходят молниеносно, особенно в последнее время, – это стало заметно с начала спецоперации. Одна моя знакомая как-то поделилась, что на фронте стираются границы. Это не о том, что там нет стен. Это про силу, про энергию, которая сконцентрирована там, словно живая материя, проворачивая иной раз события так быстро, что остаётся только глазами хлопать. И бойцы также говорят об этом. Что всё происходит быстро: все человеческие качества в течение минимального времени выходят наружу, как говорится, – карма настигает мгновенно, моментально появляется дружба или ненависть. Такие отношения могут продлиться года, если, конечно, матушка Смерть, гуляющая широким шагом по минным полям и грунтовым дорогам, не решит иначе.
Она, к сожалению, забирает лучших.
Меня зовут Елена Ржевская. И я – корреспондент белгородской газеты, боец территориальной самообороны, гуманитарщик (ужасное слово по моему мнению). Работаю в военно-полевом сортировочном госпитале, несу дежурство в Шебекино, езжу в приграничье, но, в первую очередь – я живу в городе, который для меня очень много значит. Я – Белгородка, живой неравнодушный человек, и мне очень важно всё, что связано с моим Белым городом.
Работа журналиста очень помогает узнавать людей, их быт, их характеры, жизнь в целом, и за максимально короткое время. Хочется впитывать их жизнь, словно губка, и потом об этом говорить более доступным языком.
Многие, кто сегодня живёт в обстреливаемых домах, возит гуманитарную помощь раненым и бойцам, дежурит во время обстрелов, не считает, что он живёт необычной жизнью. Да, сложно, тяжело, порой невыносимо, но просто «так сложилась жизнь сегодняшняя…»
В этом сборнике, – рассказы. Некоторые из них переплетаются между собой и их нужно читать один за одним, так как события вливаются в другие, связываясь в живой, необычный, и очень густой на события, узор. И этот узор – реальные люди.
Здесь невесомая часть приграничной жизни нашего региона за последние три с половиной года, верхушка белгородского айсберга. Кусочки пазлов, из которых состоит наша область, – вчера, сегодня, сейчас. Дежурства в госпитале и в Шебекино, разговоры с бойцами, выезды на обстрелы, пожары, или туда, где раньше была жизнь, а теперь – разрушенные дома и пепелища.
Восстановление идёт каждый день, но в памяти всё это должно остаться, как есть. В книге небольшие зарисовки – случаи из жизни, может, порой, наивные, простые, бесхитростные, но они – живые, настоящие.
Всё то, что оставляет след в голове, в сердце, в душе…
Елена Ржевская
#обнимаю
ЧАСТЬ I
Платье
Несколько этажей – и везде мужчины: молодые, старые, спортивные и обычного телосложения, напрочь бородатые или с редкой полупрозрачной щетиной, глубоко женатые и откровенно одинокие. Но я не вижу мужчин, я вижу мальчишек, несмотря на возраст, или кем они были в той жизни – до СВО: студенты, рабочие, учителя, директора. Знакомая как-то призналась, что здесь нет симпатичных.
Я возразила: ты просто не смотришь на них, как на мужчин, ты смотришь на них, как на мальчишек, на ребят, на раненых, которым нужна помощь. Но мы всё равно улыбаемся, когда входим в палату, предпочитая спорить с моей Юлькой на тему, где же всё-таки нашли Чебурашку – в апельсинах или в мандаринах, перебивая их тяжёлые рассказы об обстрелах, ранениях и долгих часах ожидания эвакуации.
Мы врываемся в их жизнь, пусть на несколько часов, со своими вёдрами и тряпками, смехом и шутками, помогая им забыть, хоть на капельку, о тех днях, напоминая, что есть другая жизнь, другие мысли, что война – это ещё не всё…
Санитар с восточной внешностью и громким голосом, улыбаясь, делился, что мальчишки стараются встать, когда мы приходим перестелить постели, а ведь вчера они не могли и двинутся с места…
– Я вас по всем этажам проведу, чтобы мои лежачие стали подниматься, – говорит он нам.
У всех этих ребят время коротко. Как-то услышала, что на фронте стираются границы и остаётся одна энергия. Нет рамок, есть чувства, мысли, эмоции и невероятная сила, которая сводит людей в нужный момент, непонятно как, но чётко и неизбежно. А женская улыбка среди холодных голубых стен заставляет мальчишек двигаться, вставать и ходить, несмотря на дикую боль и раздробленные кости. Им не только домашние пирожки, им добрая улыбка и тёплая ладонь на плече нужна.
Один, лет двадцати, подкатил ко мне прямо в больничном коридоре. Круглолицый, волосы ёжиком, улыбается, увидев меня, несущуюся мимо со стаканом бульона или с кувшином «свежевыжатого человеческого» сока.
– Я вот квартиру только купил, большую. Мне взрослые девушки очень нравятся. А ты красивая, – говорит он прямо.
– Солнышко мое, я в два раза старше тебя… Я могла бы тебя родить, – смеюсь я.
А он не стеснялся – подкатил прямо в коридоре… на своей инвалидной коляске. Осколочное ранение стопы, раздроблена берцовая кость, и еще куча всего. Другой всё расспрашивал про погоду в Белгороде, про стоимость квартир, про жизнь в целом. Интересовался о моей работе, какая я по характеру и восхищался моим «греческим профилем». Который, честно, я терпеть не могу.
На мой вопрос, – «c какой целью интересуешься?», ответил вдруг быстро и просто: «Ты мне подходишь». Смеялись всей палатой. Но он очень серьёзно сказал что, когда всё закончится, он приедет сюда жить.
Ещё один, едва поворачивая голову, лежачий, обещал приехать и потанцевать со мной. Только медленный танец, быстрый не сможет, у него ранение обеих ножек…
У них нет времени, они завтра могут и уедут обратно. Многие в госпитале уже не в первый раз, но упорно возвращаются на фронт, потому что там они нужны: «Там мои пацаны…»
Но ведь главное даже не то, что они воины, мужики, солдаты, важно, чтобы они не забывали, что они – люди, которые потом вернуться обратно, и будут строить нормальную человеческую жизнь.
…Я никогда не надену платье в госпиталь, но я всегда им улыбаюсь…
Димка
– Как зовут?
– Дима… Дмитрий Николаевич.
– Лет сколько?
– Двадцать шесть.
– Дим, девушка есть?
– Ушла…
– А откуда ты?
– Москва…
– Позывной?
– Ростов.
– Так ты же из Москвы?!
Улыбается.
– У друга позывной «Одесса», – Одесса-мама, а я решил, что буду Ростов-папа…
Димка – смешной, усы в запёкшейся крови, правая щека, губы – как мечом порублены. Руки, ноги – всё в бинтах.
– Дим, кушать будем?
– Еще бы!
– Умничка мой!
– Пить хочу…
Голос бодрый, кушает с аппетитом…
– Мальчики, обед! Дим, кушаем?
– Конечно!
– Ты мой хороший…
Он пытается улыбнуться, потрескавшиеся губы не дают. Смотрит прямо, мигает редко – ресницы тоже сгорели…
– Где мой Димка?
– На перевязку увезли…
Палаты, коридоры, глоток воды, быстрый залп из никотина, и обратно – с первого на последний. Ноги не сгибаются, ну и ладно, Бог с ними, привыкла уже…
– В триста пятой палате перестелить две кровати нужно…
– Девушка, можно кипятка, ТераФлю развести?
– Этому кушать нельзя. Ему только через трубочку…
Взгляд в каждую палату. Улыбаешься, хоть губы уже немеют. Есть не хочется, только пить, пить, пить… Три минуты на морозном, – никотин уже сам, как глоток свежего воздуха.
– Димки нет?
– На перевязке ещё. Там ребят очень много…
Домой надо – дома ждут, смирно, без претензий, но ждут, а вырваться не можешь: помощь подхватывается на ходу, падает на тебя, как пододеяльники с верхней полки шкафа. Ненавижу пододеяльники.
– Нет?
– Не привезли ещё…
– Он же не ужинал, как голодным моего мальчишку оставить…
С этажа на этаж, путаешься, где был и где должен быть. Все одинаково разные, и всем нужно помочь. Почти домой, но опять закружила коридорная суета…
– Привезли его… – догоняет парень на костылях.
– Лечу!
– Димка, солнышко моё, я же обещала покормить тебя…
Улыбается кончиками губ и ресниц.
– Что на перевязке сказали?
– Сказали, что поправляюсь!
– Дим, ну здорово же? Аппетит у тебя замечательный, правда, ужин остыл, пока ты катался…
– Ничего страшного!
Максимально бодрый, насколько позволяет острая боль.
– Дим, на десерт пюрешку яблочную?
– Конечно! Люблю сладкое!
На прощание мах рукой, и пожелание здоровья, через несколько дней здесь будут другие, но такие же мальчишки, которым нельзя не помочь. И все, и каждый, как один – родные…
«Что тиии…»
– Здравствуйте?! Честно, вообще не ожидала вас увидеть здесь…
Женщина в медицинском халате медленно выпрямилась и аккуратно поправила пряди уставших волос, выбившиеся из-под простой косынки. Она явно не думала, что её узнают. А я не ожидала встретить её здесь, да ещё со шваброй и ведром – она мыла палаты и коридор на третьем. В этом, немного растерянном взгляде, чувствовалась и неловкость, и уверенность одновременно…
– Мы тут с осени ещё… Как кинули в нашу группу информацию о том, что помощь нужна, так и катаемся…
Она – директор одной из белгородских школ, но просила не говорить об этом никому. А зачем? Она приехала – помогла – и уехала. Уже как минимум двух директоров школьных учреждений я встречаю здесь, среди длинных ярких коридоров. Брюнетка с короткой стрижкой подскочила на улице примерно в полчетвёртого вечера…
– Ох, девчонки, хоть кофе выпью за день. Еще не завтракала. Выдохну с вами немного… Зато уже одиннадцать килограмм скинула за месяц. Ну и хорошо, хочу опять вернуть свою когда-то стройную фигурку… Жаль, что только голос садится к вечеру.
И она с гордостью показывает мне в своем телефоне фото стройной черноволосой девушки. Это она, восемнадцатилетняя. А голос садится – потому что говорит много. С ребятами, санитарами, врачами, волонтёрами. Телефон запищал.
– Чёрт, опять забыла таблетки выпить, – раздосадовано глянув на экран, она быстро смахивает уведомление. – У меня просто онкология, забываю всё время пить эти противные лекарства, – как бы невзначай бросает она, и одним глотком допивает свой горький чёрный.
Здесь тоже с осени. Как вошла в госпиталь, так выйти не может. На вид чуть больше сорока. Счастливо признаётся, что ей скоро стукнет полвека. Семья, дети, – всё, как положено, но она здесь. Носится, как угорелая, по этажам, успевая рассовывать ребятам вещи – влажные салфетки или зарядные устройства, натягивая на ходу лежачим тёплые шапки, чтобы не замёрзли в ожидании автобуса, отвечая на звонки и улыбаться.
– Почти шесть лет назад узнала про рак груди. И тогда, после химиотерапии и операции, решила отпустить мужа, – она шумно затягивается крепкой сигаретой.
Говорит, что посмотрела тогда на себя в зеркало – лысую, поправившуюся от лекарств, с жуткими рубцами на груди, и решила.
– Мужу тогда было сорок три: молодой, здоровый, крепкий мужик. Ну, зачем я ему – такая больная… Я же ревнивая до ужаса, не смогла бы терпеть его измены, вот и сказала ему о разводе. Тяжелее было даже, чем после курса химиотерапии. А он ни в какую. Сказал, что для него главное, чтобы я рядом храпела.
У средней дочери скоро свадьба.
– За нерусского выходит. Переживаю. Но лишь бы счастлива была…
У брюнетки трое взрослых самостоятельных детей. Говорит, если бы не онкология – несмотря на свои «за 40…», то и четвёртого родила бы. Или четвёртую. Телефон опять звонит, и она, быстро обняв, растворяется в центральном входе. Она такая, много нужно успеть. Улыбается даже, когда устала. Улыбка, через сквозящую усталость, у всех на лице, кто здесь не просто так…
Кареглазая, в костюме расцветки мох, разгружает бутылки с водой. Много воды. Тонны воды. А она такая красивая: длинные черные волосы, жгуче-карие глаза. Устала, но тоже некогда об этом думать. Приехали мальчишки, которых надо разместить. Нужны подушки, еда, и опять вода. Много воды.
– Приветик. Завтра мчим за ленту, – говорит она с восточной оттяжкой. – Подкинули мне работки до завтра – восемнадцать человек раздетых, из госпиталя помчу дальше, собирать по волонтёрам, у кого что, поскребу по сусекам…
Сыну уже семнадцать, выше мамы на голову, а она всё, как девчонка – быстрый глаз, заливисто хохочет, лишь иногда жалуется, что устала. Бросить всё? Нет, что ты. Нет не так – «что тииии…»
…Такие вот они. Наши девочки, девушки, женщины, которые ежедневно выполняют тяжёлую физическую работу, помогают невероятно, и при этом не хотят ни думать, ни говорить о том, что они занимаются действительно чем-то важным.
А просто берут и делают. Бросить? Что тиииии…
Ангелы
…Голова гудела, тело пылало огнем, особенно ноги. Горели так, будто бы каждый сантиметр кожи прижигали калёным железом. Его трясло, – вспышка, вторая, взрывы вокруг, грохот такой, что хотелось кричать так, чтобы лопнули барабанные перепонки. Провал. Темнота… Лишь изредка сполохи, яркие пятна и далёкие голоса…
…Вдруг он почувствовал прикосновение… Лёгкое, как крылышко мотылька, незаметное среди безумного хаоса в голове и в теле, но это маленькое вдруг забрало на себя всё его внимание, он стал прислушиваться к нему, тянуться, словно заблудший моряк на утлом судёнышке среди всклокоченного безумного моря, увидевший среди рваных туч проблеск далёко маяка. Он поплыл на него.
Потом был голос, – тихий, ласковый, тёплый, как сильная прохладная струя из открытого окна, но не это холодный сквозняк, а мягкий и ласковый ветерок.
Он услышал свое имя. С трудом, будто бы на глазах лежало сотни тысяч тонн металла, он разлепил запёкшиеся веки…
– Денис, Денис…
На него смотрели нежные голубые глаза. Он зацепился за них и потянулся.
– Ты слышишь меня? Давай, я помогу тебе…
Нежные пальцы, аккуратно, но настойчиво трогали его горящее огнём тело. Его морозило. Безумно хотелось пить… Меловыми губами попросил воды. Влага капельками-горошинками заструилась внутрь обожжённого рта…
…Она выпрямилась – тело гудело, руки налились бетонной тяжестью, ноги, даже в легких кроссовках, горели усталостью. Но она улыбалась. Сегодня второй день, как он начал потихоньку кушать – маленькими порциями, как котёнок, но ест. Она этому радовалась, словно ребёнок новогоднему подарку, который в прошлом году был загадан бородатому Деду Морозу.
– Слышишь меня?
Кивнул.
– Ну и замечательно. Я позже зайду, хорошо? Я зайду, ты жди меня…
Денис проснулся после обеда. Было легче. Голова не слушалась, но ему хотелось осмотреться. Прямоугольная палата, четыре кровати, но заняты только три койки: на одной лежал парень с забинтованными ногами и смотрел фильм в телефоне, рядом с другой на тумбочке стоял пакет с конфетами и краснощёкие яблоки. На тумбочке Дениса остывал обед. И домашние пирожки. Открытка. Вязаное сердечко…
– Ого, боец, ты проснулся?
Денис кивнул и медленно обвёл глазами палату.
– Нету её, забегала два раза – ты спал, она не хотела будить тебя… Спал спокойно. Да вернётся она, они тут до вечера. Сегодня здесь на весь день наши ангелы…
– К-какие ангелы? – говорить было трудно, но он пробился сквозь хрипоту собственного голоса.
– Да наши девочки. Каждый раз, кажется, что приходят к нам разные, но каждая заботливая, как настоящий ангел. Сегодня воскресенье, значит – Воскресные…
Денис откинулся на подушку и закрыл глаза. Всё болело, но голова работала чётко, и было невероятно спокойно внутри. Когда услышал легкие шаги и услышал тёплый голос – открыл глаза.
– Денис… Солнышко моё, ты проснулся…
Он улыбнулся – это его Ангел пришел…
Взрослый
Сегодня мыли ребят.
Маришке достался парень с крайней кровати, та, что напротив входа/выхода. А мне – справа у стены. Ванечка…
Маришкин шумно вздыхал, волновался, вздрагивал при каждом прикосновении теплой, вспененной губки, до его дикого, совсем отвыкшего от чистой воды, тела. Иногда стонал, и, по-бабушкински, гулко охал, тоненько причитая «ой-ой»…
Обычно спокойная, как королевский питон, Маришка сегодня заметно нервничала. Ей хотелось помочь максимально качественно, и, при этом, максимально быстро. Она старалась делать все процедуры аккуратно, но парнишка не переставал громко и надрывно жаловаться…
– Да не растопыривай ты пальцы, мне же нужно аккуратно постричь ногти?! Не напрягай руку, да не дёргайся же ты! Я сейчас вместе с ногтём и палец отхвачу. Тебе не нужен мизинец?
Она удивлённо ругалась вслух, злясь как на раненого вояку, так и на себя. Терпение девушки было на грани, но она держалась, ведь главное – вымыть до блеска человека, который не то, чтобы ванную или душ, ведра воды толком не видел за эти долгие своошные дни, вытираясь лишь по нужде вездесущими влажными салфетками. Эти мокрые «помощницы» пользовались бешенным спросом на передовой.
Маришка терпела. Сложно, но нужно было отмыть пальцы, плечи, голени от полуторамесячного болота, въедливой грязи и тяжелой, цепляющейся ко всему и вся, жирной пыли. Тело нужно было драить, словно палубу Капитана Джека после долгого путешествия на край света, но при этом с робкой нежностью павлиньего пера, – лёгкого, воздушного, касающегося больных мест наших мальчиков.
– У тебя клещ на голове, – вдрух охнула Маришка, и пулей вылетела из палаты, метнувшись к сестринскому посту.
Ванечка, вдруг вспомнив, начал рассказывать мне, как они в посадке прятались от дрона и упали просто в клещиное гнездо:
– Терпели, пока фпвишка не улетит, чтобы можно было спокойно вылезти, и стряхнуть с себя эту мерзость. Лежали ничком, чувствуя, как эти твари ползают по нам, забираясь везде, в каждую складочку…
Мой – терпеливый. Кривился от пронизывающей боли, но лишь изредка. Старался, честно помогал мне, когда нужно было повернуться грязной стороной, волнение выдавало лёгкая испарина на открытом умном лбу.
Потом вдруг сказал, смотря мне прямо в глаза:
– Я потерплю, даже, если будет больно. Я ведь взрослый…
Ванечке двадцать пять. Он из Костромы. Симпатичный, выглядит моложе. Говорит, потому что похудел: весил больше восьмидесяти, сейчас на кровати лежало килограмм шестьдесят максимум. Говорю, что у него моё любимое имя – моего дедушку так звали: Иван Мефодиевич. Добрый он был, людям помогал. Ванечка светится, улыбаясь на мои слова, терпеливо молчит, даже поднимая правую руку. Рассуждаю, а может вывих или перелом. Надо к врачам. Морщится, и говорит:
– Да норм. Ничего страшного.
Родители знают, что он в госпитале, знает и девушка с литературным именем Ася. Она учится на последнем курсе университета. Будущий экономист. Ждёт его. У Ванечки ранение спины, разноцветные катетеры радостным фотанчиком торчат в стороны, кровь даже в пупке. Мы смеёмся над этим. Говорит, что раньше там селились только катышки от свитера.
…А ещё у него нет ноги ниже колена.
– Зато носки буду носить дольше – два штуки на одну ногу, – говорит он.
–…И, если второй носок потеряешь не проблема: любой найденный пригодится, – добавляю я, аккуратно проводя мягкой губкой по юному телу.
Ванечка часто улыбается, хотя знаю, что мальчишке очень больно. Поддерживает меня…
На второй ноге – теперь единственной – глубокий шрам, – от пятки до колена.
– Я у вас уже второй раз лежу. Это след от первого ранения, – поясняет мальчишка.
Ванечка пошел на СВО в 2024, и в 2025 его война закончилась. Его ждёт дом, мама, Ася, протезирование, адаптация.
Продолжить чтение