Вездесущий

Смерть на пустыре

Нам не дано познать судьбу:

Нет колдунов, провидцев и шаманов…

Несём мы кару на своём горбу

И оставляем веру для баранов.

Ветер кружил, завывая, драчливо наскакивая на сухие стебли полыни, сбивал остатки семян на пористый грязный снег. Швыряя не намокший мусор на капот машины, злился. Хмурый февраль рано сдавал свои позиции. Стужа и позёмка резко сменились на слякоть, пришедшую с тёплыми ветрами и жаркими по-весеннему лучами солнца. Но этот день не радовал ясной погодой. Злой февраль решил покуражиться напоследок; дрожал от ненависти, путаясь в голых ветвях тополей; ломал трухлявые сучья, бросая их к корявым корневищам старых великанов. Рваные облака стремительно неслись по грязному серому небу, создавая впечатление, словно ты летишь в неизвестную чужую зыбкую даль. Порывы ветра ударяли с разных сторон, покачивая машину, навевали сон. От этой кружившей голову гонки было тоскливо.

Андрей грустно смотрел на стремительно пролетающие бесформенные облака: низкие, мрачные, убегающие за далёкий горизонт, размытый сигаретной дымкой, и думал: «Неужели жизнь так неразрывно связана с природой?» Состояние души и общий настрой, ностальгия по какой-то другой, неизведанной жизни, тоска от прозябания, похожая на эту пасмурную неуютную погоду, навевали глубокие мысли, с вуалью, пришедшей неведомой доселе философии. «Неужели, неужели?»

Андрей закрыл глаза, стараясь увидеть мир другими глазами. Мечтая о какой-то несбыточной фантастической жизни. Дремотное состояние наливало веки свинцовой тяжестью. Клиент, которого он доставил сюда, не спешил возвращаться. Он уже подумывал: не смотаться ли с этого неприветливого места, но хороший аванс и обещание щедро расплатиться удерживали его на месте. Последнее время с работой не ладилось, и финансовое положение заставляло Андрея иногда подрабатывать извозом.

Окинув взглядом пустырь и старые склады, похожие на заброшенные сараи, выложенные из красного кирпича с уже облезшей со стен серой штукатуркой, и только собирался удобнее расположиться на сиденье, как увидел человека, выбежавшего из-за угла старого, убитого временем здания на пустырь. Это был клиент, которого Андрей привёз сюда полчаса назад. Движения у него были, как у раненого зверя. Он припадал на ногу, держась за бок правой рукой, с тревогой оглядывался назад. Движения его были торопливы и методичны, словно он делал специальные упражнения, стараясь выполнить их как можно быстрее. Выстрелы грохнули неожиданно. Следом за парнем выскочили два человека спортивной наружности. Они быстро приближались к раненному парню, волочившему за собой дипломат, обляпанный грязью.

Андрей понимал, что раненый стремится к машине, он был уже рядом, глаза его умоляли: «Не уезжай!» Андрей завёл двигатель, боясь, что тот заглохнет, прибавил газу. Он не был трусом, и первое желание было помочь человеку, совершенно беспомощному в этой патовой для него ситуации.

Грохнул ещё один выстрел, прошивший парня насквозь. Пуля, вырвав куски мяса с одеждой и кровью, тенькнув где-то по кузову рикошетом, взвизгнув, ушла вглубь пустыря. Парень споткнулся и упал лицом вниз. Судорожно дёрнувшись, замер.

Андрей смотрел на распластанное тело широко раскрытыми глазами, его собственное тело словно парализовало, он не соображал, что делает. Выстрелы, произведённые по его машине, заставили очнуться. Парни, стреляя на бегу, быстро приближались. Двигатель взревел, и машина, развернувшись на месте, понеслась на преследователей. Зачем Андрей это делал? Одному Богу известно.

Он увидел расширенные зрачки врага и чёрный провал дула, направленного прямо в его переносицу. Ствол резко дёрнулся, шею обожгло, и острая боль пронзила всё его тело. Нога бесконтрольно надавила на газ, и машина стремительно понеслась, надрывно ревя всеми своими оборотами, на высокий фундамент старого здания.

Андрей не почувствовал удара и не видел, как лимонка, пробив лобовое стекло, закрутилась на коврике возле пассажирского сиденья – он был без сознания. Мощный взрыв буквально разметал машину по пустырю. Тело Андрея отбросило далеко от машины. Неестественная поза и разодранная в клочья одежда, залитая кровью, – всё говорило о страшной нелепой смерти.

Парни, упав на землю, смотрели на полыхавший остов машины. Первым поднялся коренастый брюнет. Осмотрев грязную одежду, грубо обругал владельца полыхавшей машины.

– Ну и придурок, мать его. В грязь, сука, нырять заставил. Урод ненормальный! —

Высокий крепкий блондин расхохотался, глядя на своего кореша.

– Ну и чума ты болотная, всю машину уделаешь! Как задницу выпачкать умудрился? – и он вновь затрясся от безудержного хохота.

– На себя посмотри – красавец! Сам весь в таком же дерьме, – брюнет вразвалку подошёл к парню, пнул по руке, мёртвой хваткой сжимавшей ручку дипломата.

– Ну ты что, кореш, вцепился, как в своё собственное? – и он с трудом разжал холодные посиневшие пальцы коченеющего на холодном ветру трупа. – Смотри! Вот жадность человеческая, и на том свете с баллом расставаться не хочет!

Блондин тревожно окинул место трагедии, оскалился зло.

– Ты давай пошевеливайся, двигай своей грязной жопой. Не дай бог сюда кто-нибудь нагрянет! Я тебе самому башню снесу. Понял?

Брюнет давно привык к резким переменам настроения блондина, но они всё больше и больше раздражали его. «Надо когда-то кончать с этим придурком. Какого хрена он о себе возомнил? Над „Филином“ никогда никого не было и не будет!» Он выхватил из-за пояса ствол и буквально на долю секунды опередил своего кореша, выстрелив ему прямо в лицо. Блондин, падая, судорожно нажал на спусковой крючок, выстрелы, прозвучавшие дуплетом, ещё раз разбудили притихшую округу, сорвав с тополей стаю чёрных птиц, заметавшихся по небу с надрывным криком обиженного огромного животного.

Брюнет, прижав испачканный грязью дипломат к груди, побежал к припаркованной за складами машине. Взревев надрывно двигателем, старенький автомобиль с пробуксовкой, выбрасывая густые клубы чёрного дыма, скрылся за поворотом.

Живой труп

О, как же горько зреть

Свою беспомощность и раны…

Не проще ли от мук мне умереть,

Чем дар принять в мой разум рваный.

Что за гул в ушах и неимоверная боль во всём теле? Тихий разговор и жуткая темнота. Где он? Попытался шевельнуться, но острая боль бросила его сознание обратно в небытие, и снова провал на долгие часы, выброшенные напрочь из его жизни.

Он и представленья не имел, что врачи вот уже месяц бьются за его жизнь, сменяя друг друга и разводя руками от усталости и бессилия.

– Этот парень безнадёжен, мы зря тратим на него драгоценное время. Больница забита пациентами, которым нужна реальная помощь. Этот парень – кусок мяса, пропущенный через мясорубку! – констатировал пожилой хирург с лохматыми седыми бровями, нависшими над глазами. – Хотя бы пальцем шевельнул, тогда бы другое дело… – и он безнадёжно махнул рукой.

«Что это он говорит, о ком, не о нём ли?» Андрей попытался открыть глаза, но что-то давило на лицо, на всю голову, на конечности, на всё ноющее тело. Ему хотелось крикнуть: «Эй, кто вы? Снимите же с меня эту тяжесть, освободите от давящих крепких пут!», но его губы, казалось, просто чуть дрогнули.

– Мать его приходила – бедная женщина. На ней лица не было, еле откачали, после того как сына увидела, – произнесла пожилая медсестра. – Объявить ей, что он не жилец, язык не повернулся.

– А крепкий парняга, другой бы давно загнулся, а у этого сердце как часы пашет, – восхищённо произнёс второй хирург. – Где видано, чтоб у простого смертного сердце билось так ровно? С неизменной частотой всего 46 ударов в минуту.

– Да, не иначе как спортсмен. Кости с мясом срастаются на удивление быстро, а мозг сильно повреждён, и трогать нельзя. По снимкам видно – бесполезный вариант. Если только ради эксперимента… – покачал головой пожилой хирург. – Можно было бы его в клинику Назарова, да там очереди годами ждут…

– А что, если созвониться с самим Фёдором Михайловичем, может, заинтересуется нашим феноменом. С этим организмом, мне кажется, можно всё что угодно делать – всё выдержит! – и молодой хирург с надеждой посмотрел на своего старшего коллегу.

Андрей с трудом, но уловил смысл дошедшего до него разговора. Больше всего его взволновали слова о матери… Он уже понял, в каком он находится состоянии, и память рваными фрагментами восстанавливала недавнее прошлое. Перед ним, как наяву, предстало искажённое страхом лицо и чёрное жерло направленного на него нагана. Он понял, почему он ничего не видит – его голова была плотно забинтована. По прохладному воздуху он определил, что от бинтов свободны только ноздри и рот. Как же он сейчас выглядит? Его воображение рисовало самые страшные картины…

– Эй, что за чудеса? Все приборы ожили и показывают чёрт-те что! Что с парнем? – воскликнул кардиолог.

Все, кто был в палате, бросились к Андрею. Он чувствовал их дыхание и запахи. Затем стали прорисовываться силуэты. Они странно нагромождались друг на друга, смешиваясь прозрачными студенистыми силуэтами, то уплотняясь до реальной видимости, то размываясь неопределённой жидкой массой по всему пространству. Андрей никак не мог сосредоточиться и понять, что у него со зрением?

Он прекрасно понимал, что глаза у него закрыты, на них плотная повязка, и видеть он не может. Но тогда почему все находящиеся в этом помещении люди ему до боли знакомы? Ведь он их никогда раньше не видел. А может быть, его привезли сюда в полном сознании и сейчас он их прекрасно представляет? Ведь у него такое богатое воображение! Нет, стоп. А это что такое? Прямо над его лицом склонился пожилой очкарик. Выпуклые линзы очков с чёткими отпечатками пальцев резко выдавались вперёд. За ними на Андрея смотрели любопытные выцветшие бледно-голубые глаза. «Что это: сон, мираж или явь?» Этот вопрос не потребовал ответа.

Смотревший на него мужик больно ущипнул Андрея за живот и произнёс тоном великого знатока.

– Ну что все задёргались? – Обыкновенный перепад напряжения – только и всего!

«Вот это да! Он, оказывается, видит с завязанными глазами!» Тут же вспомнилась байка о том, что перенёсшие клиническую смерть якобы видели себя со стороны и всё происходящее рядом с ними. «Может, он уже умер, и это его душа передаёт в ещё теплящееся сознание то, где она витает, и скоро его, Андрея, совсем не будет». Эта мысль омрачила сознание, и он вновь погрузился в туманное безмерное пространство с ощущением боли и горечи.

– Его нервные окончания не посылают в мозг никаких сигналов, или мозг их вовсе не воспринимает. Жаль парня! – Если он когда-нибудь будет соображать, то вряд ли захочет жить с таким обезображенным лицом. – Никакая пластическая операция не поможет, – печально изрёк очкарик.

«Не поможет, не поможет», – крутилась в голове Андрея страшная фраза. Он почувствовал, что сильно устал и хотел спать.

Осознание сна

Вся жизнь перед глазами в этом сне…

Она покрыта розами с шипами,

И разум мой раскаяньем в огне

Пылал в душе контрастными цветами.

Ощущение тяжести и неопределённого состояния передалось во сне в диких кошмарах: невообразимые монстры возникали в его воображении. Постепенно они превращались в людей, одетых в зелёные халаты, выпачканные кровью, с огромными скальпелями в окровавленных руках. Они склонялись над ним, шептали, о чём-то совещаясь.

Свет фонарей в операционной больно резал глаза. Андрей зажмурился, и панорама резко сменилась: речка с искристой прозрачной водой и далеко уходящий пирс, маленькая лодка с вёслами покачивалась на волнах. Он несмело ступил на дно лодки, взял вёсла и оттолкнулся от берега. Лёгкое кружение головы от покачивания на волнах, яркое солнце и в лёгкой дымке лазурь неба, такого родного и близкого, что сердце защемило.

Белая песчаная коса берега удалялась, унося с собой образ матери, протягивающей к нему свои руки, умоляющие его вернуться назад к ней. Он какое-то время пытался усиленно грести, но прощальный взгляд матери и её силуэт, удаляясь, превратились в тоскливую, еле заметную точку. Вот она вовсе растаяла вместе с песчаной косой, и огромное водное пространство окружило его хрупкое судёнышко со всех сторон.

В этом безлюдном мире он оказался один на один на зеркальной глади воды с затихшей в неподвижном пространстве природой. Мысли его потекли ровно и сосредоточенно. Он сопоставлял прошлый мир и пришедшее состояние одиночества. Мир, где бушевали низменные страсти, где алчность поглотила практически всё, и эта тишь, умиротворяющая сознание и лечащая душу. Хотелось крикнуть: «Не будите меня! Не надо! Всё, что мне нужно – это мыслить, понять всю сущность этой непредсказуемой жизни. Но это тягостное одиночество, если никого нет рядом, съест всё пространство и не оставит ничего, кроме мыслей. Останется только тьма и ненужная никому философия».

Андрею стало страшно от этих мрачных мыслей. Он не осознавал, очнулся он ото сна или пребывает в мире грёз и чудес. Свет выключен, но это ничуть не мешает ему видеть исключительно всё. Что самое забавное – он видел всю конструкцию внизу под собой. Этот непонятный его разуму эффект взбудоражил его сознание, и он начал медленно исследовать всё, что попадалось в поле его нового видения.

Случайно его ощущение коснулись тела. От неожиданности он внутренне вздрогнул. Он явно ощущал самого себя – это было его собственное тело. Уродливые рубцы ран, стянутые неровными швами под окровавленными бинтами. Он со страхом и внутренней дрожью медленно приближался к своему лицу. Что надеялся он увидеть? Как бы медленно сознание не кралось, истина открылась страшной картиной, от которой сердце Андрея сжалось до острой боли, пронзившей всё его тело.

Он переборол себя, заставив вглядываться в изуродованное лицо, словно перед ним зеркальное отражение. Он смотрел на эти искромсанные наплывы мяса и плакал. Он не хотел жить. «Мать увидит его лицо без повязки и просто умрёт от горя. А встанет ли он, будет ли ходить, или тяжким грузом будет лежать, причиняя другим страдания и массу неудобств? Как уничтожить себя как можно быстрее, не дав старухе с запавшими глазами покуражиться над ним, отнимая жизнь медленно по крупицам, наслаждаясь человеческими страданиями?»

Он погладил уродливые рубцы и неожиданно провалился сквозь волокна мышц до самых костей черепа. Страх на какое-то время парализовал его сознание, вернув в истинное состояние, окунув его в кромешную тьму. Неприятное ощущение эффекта выключенного света, и вновь озарение, более сильное, поразившее окончательно воображение Андрея, заставив его полностью изменить свою точку зрения по поводу феноменальных возможностей мозга человека. Он словно попал в другое измерение, в совершенно другой мир. Казалось, что разум его безграничен, и Андрей стал искать новые возможности своих незаурядных, феноменальных способностей.

Без труда подавив в себе все болевые ощущения, он вновь осторожно прикоснулся к ещё не загрубевшим рубцам, стал постепенно разглаживать повреждённую кожу, скрывая безобразные шрамы на своём теле. Это было очень похоже на компьютерную графику, когда он просиживал часами, работая над фотографиями. Картины прошлого проносились яркими эпизодами его жизни: ласковые руки матери, успокаивающей его после первого посещения уроков в школе; а вот он получает диплом юриста. Яркий образ девушки при первом знакомстве; покупка семейного автомобиля; увлечение живописью и рисованием. Вся жизнь в одном мгновении завершилась от страшного взрыва и острой боли. Он вздрогнул и провалился в непроглядную тьму. И вновь озарение и спокойные мысли… Он уже понимал, что давно освободился от объятий Морфея, и всё его пребывание было в подсознании другого измерения…

Сожаления о прошлом

Анализу я жизнь не подвергал,

Живя в течении пространства,

И веря в «истину», себе я лгал,

Не видя рядом веры и коварства.

Он был прекрасным рисовальщиком – портреты из-под его быстрой, лёгкой руки, по заверениям друзей и близких людей, были идеальные. А какие великолепные прорисовки мышечного рельефа обнажённых тел… Он помнит первые свои рисунки, выполненные только на собственном воображении, интуитивно создавая образы, очень реалистичные и довольно пропорциональные. Но они ему не очень нравились, несмотря на то, что друзья утверждали – «рисунки просто изумительные, и ему нужно продолжать развиваться в этом направлении захватывающего искусства».

Он был предан своему делу и решил досконально изучить анатомию человека и животных. Он знал практически расположение, название и назначение каждой мышцы. Как она выглядит в напряжённом и расслабленном состоянии. Его рисунки после такого исследования стали профессиональными. Его знакомый ещё со школьной скамьи Николай Маркин, а сейчас восходящая звезда в мире искусства, великолепный портретист, помог Андрею выставить свои картины в выставочном зале Союза художников. Выставка вызвала горячие споры среди посетителей – особенно критиков и имеющих большой авторитет художников. Высказывания были столь противоречивы, что о конкретной оценке не могло идти никакой речи. Маркин многозначительно подмигивал Андрею и говорил: «Вот – это и есть настоящее признание твоего таланта, твоего труда, не прошедшего даром».

От этих слов Андрею не становилось легче. Особенно обидным было то, что его считали копировальщиком. Якобы он копировал великих мастеров-анатомов, таких как Пименов, Брюллов, Иванов, Крамской, Фивейский, Леонардо да Винчи, Борис, Дюрер, анималист Ватагин и многих других знаменитых художников и скульпторов. Не забыли упомянуть и лучшие издания по пластической анатомии. Всё это в некоторой степени можно было понять: многие произведения Андрея были слишком хорошо проработаны – это были настоящие учебные пособия. Он иногда применял постепенный срез с глубоким проникновением сквозь мышечные ткани человеческого тела и животных, создавая очень эффектные текстурные формы. Он словно послойно проникал в человеческие тела и туши животных, стремясь при этом придать фигурам изумительно красивые ракурсы. Позы животных, изображённых в движении, были всегда грациозны, а человеческие словно застыли в неимоверном пластическом танце.

Совершенно случайно, именно в эти дни, выставку посетили эксперты лондонской академии искусств. Их изначальное желание было приобретение нескольких рисунков, как они выразились, «у этого очень талантливого молодого человека». Но, прислушавшись к солидной и авторитетной публике, пока решили повременить, полистав анатомические каталоги, проверив его работы на фактическое наличие плагиата.

Из-за некомпетентности критиков и своих коллег по искусству Андрей понёс первые финансовые убытки. Ему поступило предложение выставить свои рисунки в городской картинной галерее, но то, что с ним случилось, порушило все планы. Свои рисунки он не успел забрать из зала союза художников, и судьба их ему неизвестна.

Тяжёлые мысли унесли его в прошлое… Сюжеты, не дающие покоя, замелькали в хронологическом порядке, ставя всё на свои места. Он совершенно по-новому осмыслил всю свою жизнь, все поступки, что совершал когда-то. Ему стало не по себе оттого, что большую часть жизни он прожил впустую, отдаваясь сиюминутным слабостям. Почти вся она отдана удовлетворению своих потребностей и амбиций. И только часть её посвящена познанию мира – его видимой, реальной поверхности, без особого анализа, глубинного понимания самой жизни. Сейчас все его ошибки проступали так явно и с таким полным анализом, что не оставляли сомнений: мозг человека почти мёртв, и его включение находится в глубинах подсознания. Сильнейшая травма сместила приоритеты и каким-то образом включила незадействованные резервы мозга. Андрей с каждой минутой чувствовал, что он уходит из этого измерения в другое, совершенно неизвестное человечеству. Оно пугало и в то же время притягивало. Ведь это ощущение давало полную власть над собой, а возможно, в какой-то степени и над окружающим его миром.

Восстановление организма происходило всё увереннее и быстрее; тело становилось совершенно ровным, мышечные волокна наливались силой; кожа, нежная, чистая и эластичная, покрывала уже почти всё его тело. Только лицо оставалось нетронутым. «Что же ты так боишься, Андрей?» – думал он про себя. «Ведь ты художник и сможешь воссоздать свой образ таким, каким он был раньше». Но решиться на «реставрацию» своего лица он ещё не мог.

Подтверждение чудес

Поверить в новую реальность,

Принять сознанья мощный бред

И мозга жизни уникальность,

Узрев надежды малый свет.

В палату стремительно вошла дежурная сестра – женщина средних лет. Включив свет, подошла к Андрею. Лицо её было сосредоточенным и грустным. Она скользнула быстрым взглядом по бинтам и тихо прошептала:

– Боже ты мой, сколько же ты здесь будешь лежать без движения? Пролежни уже всё тело покрыли! Сейчас я тебя разбинтую, пока никого нет. Протру твои раны. Больше месяца без нормальной пищи, а какой тяжёлый! Сейчас я Полину позову, и мы с ней сделаем всё как надо. Потерпи, родной, я быстро.

Она вышла из палаты. Андрей вновь остался один на один со своим одиночеством. «Сейчас он узнает, что с ним происходит… Явь всё это или просто галлюцинации повреждённого мозга?»

Сестра вошла с полной женщиной – это и была Полина. Вооружившись ножницами, они сосредоточенно приступили к работе. Андрей чувствовал их прикосновения. Вот ножницы разрезали бинт до самого колена, и никакой реакции со стороны женщин. Андрей разочарованно подумал: «Калека несчастный, размечтался: новые возможности, умение владеть собой, своим разумом и телом… Все надежды рушатся. Проклятый мозг роняет в сознание фантастические видения и образы, заменяя сущность происходящего. Не слишком ли всё реально? Если всё это галлюцинации, подменяющие действительность, так пусть хоть они останутся взамен мёртвой неподвижности и безысходности. Врачи дали своё заключение, и ничего уже не изменить. Кому нужен человек, весь изрезанный осколками, с отключённой нервной системой, неспособной помочь себе шевельнуть даже пальцем?»

– Полина, ты чего стоишь? Давай помогай. Вот так. Только осторожней – у него на этой голени был открытый перелом кости. Я в тот день дежурила и не забуду тот страшный момент, когда его привезли – сердце кровью обливалось от одного его вида – весь в крови, рваный, не поймёшь, где чего. Его мальчишки на пустыре нашли. Говорят, какие-то серьёзные разборки там были. Кроме него два трупа невдалеке от сгоревшей машины обнаружили. По ним на группировку серьёзную вышли. Ребятки те ничем не гнушались – за ними целая гора трупов. Полные отморозки.

– Всё-то ты, Татьяна, знаешь! И откуда только информацию такую черпаешь?

– Ой, Полина! Что это такое? – удивлённо вскрикнула Татьяна.

– Где? – испуганно спросила она и выпустила ногу Андрея.

– Ворона! Ты что делаешь? – это тебе не ящик с гвоздями, а хрупкие человеческие конечности. Привыкла на складе мешки ворочать, а здесь нужна сноровка и нежность. Поняла?

– Да что ты на меня кричишь!? Сама меня испугала, я же и виноватая осталась. Что произошло-то?

Андрей замер, остановив своё дыхание. Он чувствовал, как перехватило горло. Смотрел в недоумённые глаза сестры. «Что её так удивило и испугало одновременно?»

– Полина, посмотри на ногу, ты чего-нибудь на ней видишь или нет?

– А что я должна видеть, по-твоему? Нога как нога – даже симпатичная.

– Вот то-то и оно, что ты ничего не видишь, а на этом месте раньше кость выпирала, а когда всё срослось – шрам рваный остался – нога-то на коже болталась. Поняла?

– Поняла, чего ж орать-то? Молодцы, хорошо операцию провели, а шрам рассосался. Всего и дел-то.

Работа остановилась, а Андрей ликовал. «Это не мираж и не галлюцинации – у него всё получилось, значит, всё это возможно». Он готов был прыгать от радости, но тело так и оставалось недвижимым. «Почему он не может приказать себе встать?» Пока для него это было неразрешимой загадкой.

– Этот шрам что, за двое суток рассосался? Ну что ж, посмотрим, что у нас там дальше, и она с удвоенной энергией принялась разрезать бинты. Полина усердно помогала Татьяне, ворочая непослушное тело Андрея. Вскоре все бинты на теле, кроме лица, были сняты. Удивлению Татьяны не было предела. Полина смотрела на неё, как на сумасшедшую. Наконец изрекла несмело, казалось ей, умную мысль:

– Да ты, Танюша, может, не того раздеваешь? А твой клиент давно уж на кладбище обитает. А?

– Замолчи, типун тебе на язык! Я что, свою работу не узнаю? Кроме меня, никто перевязку так не сделает. Поняла?

– Поняла. Чего ж ты так возмущаешься? Парень выздоравливает, и слава Богу. Лицо ему открой, оно-то, наверное, не изменилось.

– Евгений Александрович запретил к лицу прикасаться. – Он же у нас художник! Всё думает, как бы хоть немного исправить страшные шрамы. – Сегодня к операции должен приступить.

У Андрея холодок пробежал по спине. «Что, сегодня его должны кромсать? У кого-то появилось желание изменить его изуродованное лицо? Но он-то этого не хочет и не позволит больше прикасаться скальпелем к своему телу. Не позволит, как же! Кто интересно им запретит, не он ли, с его состоянием? Они же не знают, что он всё чувствует и видит. Как дать им знать об этом?»

Полина ткнула Татьяну в бок.

– Давай разбинтовывай парню голову – пусть кожа отдохнёт.

«Вот толстуха, лезет не в свои дела. Ей бы гири тягать на помосте, а она со своим торсом в сёстры милосердия подалась. Больных-то покалечит. «Да что ж я так зло про неё? Душа у неё добрая, отзывчивая, всем поможет – никому не отказывает».

Андрей понять не мог, «что это тётка о таких вещах вслух рассуждает? А Полина – ноль эмоций, будто и не слышит. Ан нет, вот и она что-то залепетала каким-то глубоким грудным голосом, совершенно непохожим на её густой баритон». Этот голос исходил ниоткуда, он был везде. Андрей присмотрелся и обомлел – Полина совершенно не раскрывала рта. «Что же получается? Он, Андрей, умеет не читать мысли, а слышать их, как произносимую речь, только изменённую в своей тональности. Очень и очень привлекательная способность», – подумал он.

Татьяна повернулась к Полине и произнесла наигранно смело:

– А наплевать мне на запреты Евгения Александровича, да и на него, ворчуна старого. Ну что, снимаем с лица повязку? Уж больно жалко парня, пусть немного отдохнёт, а то всё замотанный лежит, как мумия. Только ты не пугайся. Хорошо?

Полина кивнула головой и приготовилась смотреть на обещанные страхи. Ей не верилось, что лицо этого человека изуродовано до такой степени, что смотреть невозможно. Если бы Татьяна не открывала эти страшные раны, стянутые глубокими шрамами, постепенно, с медленной осторожностью, а дала бы Полине неожиданно взглянуть на полностью открытое лицо, то она, наверное, упала бы в обморок. Полина только и различила среди этого рваного месива чуть приоткрытые веки с длинными чёрными ресницами и искажённый рот, открывающий белые ровные зубы.

– О боже! – Она прикрыла ладонью свои пухлые губы крупного рта и смотрела на Андрея изумлённо-растерянными глазами. – Как же он жить-то будет с таким лицом?

– Евгений Александрович обещал, что лицо будет довольно приличное. Часами у компьютера просиживает. Мать все фотографии ему принесла, чтоб он представлял лицо в объёме. Вот он и колдует уже неделю. Вчера сообщил, что готов к операции и не намерен её откладывать. – Татьяна поёжилась, показывая на мурашки, выступившие на теле больного. – Полин, ты не замечаешь, что здесь прохладно? Принеси-ка молодому человеку одеяло – замёрз, поди, и сказать об этом не может, бедняга.

Андрей с благодарностью отметил: «Наконец-то хоть один человек догадался, что он чертовски озяб». Татьяна наклонилась к Андрею, протирая его тело ваткой, смоченной прохладной жидкостью, приговаривала:

– Потерпи, милок, сейчас Полина принесёт одеяло, мы укроем твоё озябшее тело, и ты согреешься. Да ты посмотри, весь гусиной кожей покрылся. Ну точно, на поправку пошёл. Она стала растирать его тело лёгким поглаживанием своих рук. Приятное тепло растеклось по телу Андрея, и он подумал: «Странное дело – совершенно чужой человек заботится о нём, как о родном сыне». Он всматривался в её лицо, и ему казалось, что они знакомы уже сто лет. Только две большие родинки величиной с горошину в уголке рта казались ему неприятными и чужими. Непроизвольно он коснулся их. Женщина вздрогнула и приложила ладошку к уголку своего рта. Ей показалось, что чем-то её слегка укололи. Не обнаружив на прежнем месте своих родинок, она тихо вскрикнула, быстро достала из кармана зеркальце и пристально посмотрела на своё отражение. Родинок словно никогда не было. Она резко развернулась и бросилась обнимать вошедшую Полину.

– Полина, посмотри, ты что-нибудь замечаешь на моём лице?

– А что я должна заметить? Лицо как лицо. Ничего особенного не вижу.

– Да ты посмотри внимательней, здесь же родинки у меня были, а сейчас их нет.

– Точно, вспомнила я – были у тебя родинки, да большие, и куда же они у тебя делись? Странно как-то, – и Полина недоумённо пожала плечами.

Накрыв Андрея чистой простынёю, а поверх неё тёплым одеялом, медсёстры удалились, прикрыв плотно дверь. Голоса их удалялись, оживлённо обсуждая произошедшее чудо. Андрей напряг свой слух, и произошло невероятное: обе медсестры оказались рядом. Можно было руку протянуть и дотронуться до них. Голоса буквально прорвались, и каждое слово чётко звучало в голове Андрея. Он решил слегка щипнуть Полину, почувствует ли она его прикосновение. Захватив, как обычно, пальцами упругую кожу плеча, он слегка сдавил её, и сам от неожиданности вздрогнул. Полина буквально подпрыгнула на месте и резко обернулась, ища шутника, посмевшего неудачно поиграть с ней. К своему удивлению, никого рядом не обнаружив, она недоумённо остановилась среди коридора, напугав не на шутку свою подругу.

– Тань, ты зачем меня ущипнула? – Рассердилась Полина. – Что это за шутки?

– Да ты что, Полина, с ума сошла, что ли, как бы я тебя ущипнула? Я же впереди тебя шла – коридор-то узкий – вдвоём не разойдёшься.

– Точно. А кто же меня тогда так больно ущипнул?

– Блазнит это тебе – мерещится. У меня тоже такое бывает…

Андрей ликовал, его разум оказался так силён, что мог производить физические действия, да ещё и на расстоянии.

Огромное желание озоровать буквально распирало его грудь.

На следующий день только и разговоров было о непонятных вещах, произошедших за ночь: на тумбочках возле женщин в красивых вазах стояли свежие розы, а в палатах на стенах красовались надписи с поздравлениями. Озорные стихи напоминали, что Восьмое марта не за горами.

Выдача зарплаты

Не грех свой дар здесь применить

И с наслажденьем хулиганить,

Кого-то перцем накормить,

И чей-то разум одурманить.

Приятная усталость навалилась на Андрея под утро. Он почти всю ночь не спал, приобретя себе новую игрушку, не мог насладиться её неограниченными возможностями. Он легко передвигал предметы и мог находиться где угодно. Даже в сейфе или прямо в бетонной перегородке. Он умудрился открутить гайки со шпилек крепления сейфа и передвинуть его на середину комнаты. Это увлечение забавляло его. Ловко просовывая новенькие купюры в тонкую щель между корпусом и массивной дверью сейфа, он радостно смеялся, представляя, как служащие больницы будут доставать из своих карманов зарплату, не выплаченную за несколько месяцев. А денежки-то вот они, оказывается, имеются.

Из-за этого ЧП даже решили отложить операции, но только не с Андреем. Евгений Александрович оказался человеком слова, и намеченный им день был для него святым.

Андрея повезли в операционную. Две молоденькие сестры щебетали без умолку. Особенно о таинственных проделках неизвестных лиц, проникших, бог весть какими путями, за стальную дверь директора больницы, снявших тяжеленный сейф со стены, выкравших оттуда деньги и успевших рассовать их по карманам сотрудников. Их удивляла огромная сумма, заявленная следователем, успевшим поговорить со многими обитателями больницы, но вразумительного ответа ни от кого не получил.

«Откуда такие деньги?» – щебетали они удивлённо тоненькими голосами.

– Зарплату месяцами задерживали! Не зря у Сан Саныча тачка такая дорогущая. И жена на неслабой тачке катается. А видела, какая у неё шуба? На улице уже теплынь, а она в шубе из горностая, вся такая эдакая, ходит, – и Марина продемонстрировала походку жены директора.

Люська прыснула в рукав тихим смешком.

– А ты слышала, Люсь? У этой выдры любовник есть. Точно тебе говорю – хирург молоденький. Да ты его видела – с третьего отделения он. Помнишь? Тот, что нам по розе подарил.

Люська наморщила лоб, пытаясь вспомнить неприметного хирурга. Цветы ей дарили многие…

– Да, маленький такой, у него ещё колпак блином сидит.

Люська тут же вспомнила колпак, и её милое личико расплылось в придурковатой улыбке.

– Да ты что, Марин? Не может быть!

– Может, может. Рогоносец он. Это точно.

– Кто? – не поняла Люська.

– Кто-кто! Дед «пыхто». Папа наш долбанный, и Марина ткнула пальцем, указывая только ей ведомое пространство, где находится новоиспечённый рогоносец.

Слушая болтовню девчат, Андрей не заметил, как его подкатили к операционному столу. К каталке подошёл медбрат. Склонил своё огромное туловище над Андреем. С трудом повернул свою голову на бычьей шее к девчонкам.

– Он что, всё ещё в коме?

– Да, говорят, что совершенно ничего не чувствует – датчики не реагируют, значит, нервная система не задействована, – буднично произнёс ассистент. – Ему совершенно не больно. Евгений Александрович говорит, что этот парень – идеальный материал для его художественной натуры.

– Он нам показывал фотографии Андрея – красавец, ну просто артист. Запросто влюбиться можно. Я мать его видела, говорят: поседела мгновенно. Бедная женщина! – с грустью в голосе произнесла Марина.

– Ну, хватит девчата тоску нагонять, и без того жизнь скверная.

– Валер, а чего она у тебя скверная-то? Больной, что ли? – спросила Люська.

Валерка плюнул три раза через левое плечо.

– Здоровый я, девчата, как бык здоровый. Могу подкову запросто сломать. Да вот ваше племя меня не больно жалует – не любите вы меня, девчата. А так хочется женской ласки. Я же хороший, добрый и такой нежный. – Он подхватил Маринку за тонкую талию и сдавил слегка.

Маринка игриво взвизгнула и только хотела произнести нелестный комплемент в адрес Валерки, как властный голос пророкотал:

– А ну, шелуха, брысь отсюда. Вашего визга здесь ещё не хватало. (Это хирург Евгений Александрович явился в окружении своей свиты.)

– Ну-с, молодой человек, почему не работаем? Располагайте больного, и приступим, с богом.

Странный сон

Явился он в чудесном сне,

Покой, надежду подарил,

И голос нежный в тишине

Виденья дивные творил.

Анна Николаевна проснулась раньше обычного от переизбытка чувств, охвативших её во сне. Она долго не могла прийти в себя – перед глазами всё ещё стоял улыбающийся Андрей. Сон отчётливо врезался в память, она запомнила каждую деталь, каждое слово, произнесённое сыном, и всё то, что говорила она. Ощущение лёгкости и какой-то необъяснимой радости испугало её до дрожи. «Не случилось ли чего дурного? Ведь ему предстояла операция».

Он появился из темноты сна внезапно – в зале, озарённом мягким светом. Цвета были приглушённые, предметы расплывчатые, словно в каком-то мареве. А Андрей, наоборот, – живой и яркий. Глаза его лучились лаской и заботой. Он говорил нежные слова, успокаивал её. Одет был по-летнему: в свою любимую безрукавку, спортивные штаны, а на ногах белые кроссовки, каких у него не было. Это был без сомнения Андрей, только некоторые детали смущали её, привнося сомнения. Она очень хорошо представляла, что он находится без движения в больнице, и что сегодня предстоит операция. В данный момент его фигура имела более развитую мускулатуру, а на плече не было шрама, оставленного детской шалостью на всю жизнь. Это ей не давало покоя, она не выдержала и спросила: «Андрюша-сынок, а куда делся шрам, оставленный тебе с детства?» На что он ответил ровным спокойным голосом: «Мама, скоро у меня не будет никаких шрамов и никаких болезней. И даю слово, что и у тебя не будет никаких проблем. Поверь мне, и прошу, не рви ты себе душу, не ходи напрасно в больницу, этим ты ничего не изменишь. А я к тебе буду приходить во сне, разговаривать с тобой, слушать твой голос, гладить родные волосы, так рано поседевшие из-за меня». Он подошёл вплотную, обнял и поцеловал в щёку. После этого она проснулась. Впервые за эти дни она выспалась. Двоякое ощущение тревоги и радости не давало покоя. Ожидание дня томило её, заставляя делать уже давно сделанную работу: уборку во всей квартире; подходила к вещам, перекладывала их с места на место; протирала невидимую пыль; затеяла стирку.

Поправляя волосы, она машинально глянула в зеркало, висевшее в ванной комнате, и вздрогнула. На неё смотрела моложавая женщина. Это, конечно же, была она, но что произошло с её лицом? Кожа нежная, гладкая. Морщин, стало меньше. Она ещё не привыкла к седым волосам, и даже не заметила, что от седины, не осталось и следа. Эти чудеса не давали оторваться от приятного, но пугающего отражения. Время подходило идти в больницу, и она стала торопливо собираться в дорогу.

Она заранее отпросилась на работе. Все сотрудники ей сочувствовали, говорили добрые слова, высказывали фантастические предположения и пожелания по поводу выздоровления Андрея. Начальник – Константин Юрьевич, остановив её в коридоре, сказал озабоченно:

– Вы бы, Анна Николаевна, отдохнули с недельку, ведь на вас лица нет. Нельзя так истязать себя – всё будет хорошо, я уверен в этом.

Она посмотрела на него с благодарностью, ответила тихо:

– Да я же с ума сойду одна. Здесь коллектив, общение, какое-никакое забытьё, а так, – она махнула рукой и отвернулась, скрывая набежавшие на глаза слёзы.

Негласный договор

Пока свой скальпель отложи,

Я предлагаю паритет…

Свои сомненья расскажи,

Но лишь меж нами тет-а-тет.

Андрею показалось, что он побледнел от неимоверного страха, как полотно, выбеленное хорошей хозяйкой, и никак не мог сосредоточиться на своих мыслях. Он то резко проваливался в кромешную тьму, то, глотая с жадностью воздух, словно всплывал из страшной бездны на поверхность не менее страшной действительности, постепенно различая предметы, сосредоточенные лица. Внимание его задерживалось на многочисленных инструментах для кромсания человеческой плоти. Он понимал, если он не успокоится, то этот пожилой очкарик с сизым носом распишется на его физиономии вон тем ножичком. У него мурашки побежали по телу. Страшная картина не давала собраться с мыслями. А когда опухшее лицо с огромными очками нависло над головой Андрея, он просто отдался судьбе, как человек, пришедший к стоматологу лечить ноющий зуб. Он внимательно разглядывал морщины на желтушной коже хирурга, его сливообразный сизый нос и думал: «Да, ненамного ты меня симпатичней, а лет двадцать назад выглядел, наверное, неплохо…» Отвлёкшись от предстоящей операции, Андрей успокоился и почувствовал, что он вновь обрёл уверенность в своих силах.

Повязка с головы Андрея была снята, и он услышал множество внутренних голосов. Они переплетались, как на хорошем базаре, где торговали деревенские бабы, стараясь перебить друг друга, расхваливая свой товар. Но, видно, его сознание перестроилось так, что он свободно мог анализировать любую фразу, любую мысль, в чьей бы голове она ни возникала.

«Боже мой, какой ужас, фарш из мясорубки и то симпатичней выходит». «Вот тебе и красавец, в которого влюбиться можно, а этот мясник думает, что здесь можно что-то исправить – маэстро нашёлся!» «Ой, я не могу смотреть, мне плохо!» «Вот звери, чего натворили – угробили парня!»

Этот хор голосов, казалось, никогда не кончится.

Евгений Александрович наклонился ещё ниже, неприятный запах похмелья резанул носоглотку. «Эй, мужик, ты не мог бы маску плотнее надеть, а то дыханье спёрло от перегара».

Старый хирург вздрогнул, посмотрел на своих ассистентов, снял очки и тщательно протёр линзы. Пророкотал басом:

– Кто посмел сказать мне эти слова, прошу извиниться или покинуть операционную.

Все недоумённо смотрели на Евгения Александровича, не понимая, о чём это он говорит. Он обвёл всех строгим взглядом и добавил:

– Неуважение к старшим грозит молодому поколению деградацией и полному моральному опустошению. На первый раз я прощаю вашу непростительную выходку… Но вы должны сделать из моего замечания вывод…

Нос хирурга вновь повис над Андреем, линзы очков зловеще сверкнули, увеличивая и без того выпуклые рыбьи глаза, покрытые влажной слезливой плёнкой. Сомнения, что этот маэстро имеет право резать живую плоть, воображая, что создаст нечто подобное искусству, возрастало с каждой секундой. А когда в руке Евгения Александровича появился скальпель, и холодная резина перчаток коснулась лица, Андрей не выдержал: крепко схватив пожилого хирурга за руку, прошептал ему в пунцовое ухо: «Не надо этого делать, я же всё чувствую, и боль будет страшная. Прошу Вас, оставьте своё намерение, и я буду очень благодарен».

Видно, Андрей не рассчитал своих сил: Евгений Александрович громко закричал, глаза его безумно закатились, скальпель выскользнул из его руки, а сам он повалился на пол, потеряв сознание. Присутствующие бросились к хирургу, не понимая, что случилось? Не инфаркт ли приключился у пожилого человека? Все засуетились, заметались по помещению. Про Андрея забыли на какое-то время.

Хирург пришёл в себя неожиданно быстро. Открыл глаза и, протянув руку в сторону Андрея, прохрипел, задыхаясь: «Вы слышали, что он мне сказал, слышали?» Глаза его безумно горели, голова лихорадочно тряслась.

«Ну, всё – старый совсем из ума стал выживать – пора на пенсию», – подумала молоденькая симпатичная ассистентка.

Андрей оценил все её достоинства – он мог её видеть, как все: в халате, в колпаке и в марлевой повязке. Мог видеть её нагой – в чём мать родила. И последняя стадия: он мог сказать, что она ела сегодня утром и где находится старый перелом кости на её правой голени. Это было забавно. Его разум мог перестраиваться на любой уровень, увеличивая или уменьшая рентгеноспособность.

Сосредоточившись, он вдруг почувствовал вокруг неё вполне осязаемое поле – оно было из гаммы цветов. Все цвета были разной температуры. Неожиданно рядом с ней появился график – семь цветов радуги, кроме этого, цвета обладали плавным переходом тональности и разным чувством беспокойства и радости: белый – успокаивал, а вот красный приносил бурю отрицательных эмоций. Андрей прикоснулся к ярко-красной точке, ладонь словно обожгло близким пламенем. Он отдёрнул руку, одновременно желая укротить жар. Точка, находившаяся напротив правой щеки девушки, стала более расплывчатой, и цвет изменился на жёлто-оранжевый. Андрей ещё раз прикоснулся к этому пятну, желая остудить его полностью, и оно сравнялось с бело-сиреневым фоном.

Девушка потрогала свою щёку, потыкала в неё пальцем – зубной боли, как небывало. «Надо же, испугался проклятый, чует, что к стоматологу записалась, а вот живот, точно из-за расстройства болит, иногда резанёт, аж в глазах темно становится».

Андрей обратил внимание на сгусток пульсирующей ауры разной тональности, то она была жёлтого цвета, то вдруг становилась тёмно-вишнёвой. Девушка при всплеске этого тёмного пятна болезненно морщилась и тихо стонала. Рядом стоящая пожилая блондинка тихо шептала:

– Танюша, что ж ты мучаешься, иди отлежись, да лекарство прими, и без тебя здесь обойдёмся. Да и операцию, наверное, отложить придётся. Видишь, Евгений Александрович не в себе?

Андрею понравилась эта девушка, её красивые глаза выражали муку и страдание, ему казалось, что она вот-вот разревётся. Хотелось сказать ей что-нибудь ласковое и приятное, но он побоялся очередной паники.

Проникнув вглубь тела девушки, он обнаружил, что нервные клетки желудка и прямой кишки возбудились и были необычного серого цвета. Он словно сдавил ладонями огненный шар и держал его до тех пор, пока он не сравнялся с общим фоном, принося душевный покой ему и уж точно этой симпатичной девушке.

– Софья Ивановна, удивительно, но боль ушла, я чувствую себя так, что готова парить в воздухе, кажется, что стоит мне оттолкнуться, и я полечу. Такая лёгкость во всём теле, что я его не чувствую.

– Слава богу, Танюшка, а то я смотреть на тебя не могла – девочка ты наша хорошая, – и она погладила по голове свою молодую напарницу.

Этот диалог шёл одновременно с действиями, связанными непосредственно с Евгением Александровичем: его подняли, усадили на кушетку и пытались определить, что случилось со здоровым, никогда не жалующимся на здоровье хирургом. Обычно красное лицо его было бледным, он капризно отталкивал руки женщин и приборы, с помощью которых они пытались понять причину столь неожиданного отказа здоровья.

– Уйдите все с моих глаз долой! Никого видеть не хочу! Здоров я, и ничего со мной не произошло! Вон отсюда, и дверь закройте – я один хочу побыть…

Решив пожалеть старого хирурга, Софья Ивановна тронула его осторожно за плечо:

– Устали вы, Евгений Александрович, шли бы отдохнуть – лица на вас нет.

Он вяло отмахнулся и произнёс усталым раздражённым тоном:

– Идите, идите, я вас позову.

Только дверь закрылась, он тут же поднялся и быстро подошёл к Андрею.

– Так-так… Значит, говоришь, тебе больно, и это услышал только я один? Ведь это так? Ну что же ты молчишь? Скажи мне что-нибудь, подай хоть какой-то знак. – Он схватил скальпель, руки его задрожали, линзы очков зло сверкнули. Занеся скальпель над лицом Андрея, он замер жуткой статуей в лихорадочном раздумье. «А если парню на самом деле больно? – надо сделать анестезию и приступать к операции немедленно. Неужели его психика стала сдавать? Может, и правда, на пенсию пора? – огурчики выращивать!»

Андрей осторожно отвёл остриё лезвия в сторону, тихо шепнул в ухо хирургу: «Евгений Александрович, прошу вас – только без паники и истерик. Каким бы вы ни были великолепным специалистом по пластической хирургии – вам не удастся коснуться моего лица, и я вас предупреждал, что я всё чувствую и испытываю боль, холод и всё прочее, что присуще чувствовать человеку».

Евгений Александрович смотрел на Андрея с открытым ртом и выпученными глазами. Он пытался что-то сказать, но из его рта вырывалось только нечленораздельное мычание. А Андрей продолжал.

«Вы успокойтесь и не придавайте этому чуду большого значения – настоящего чуда вы ещё не видели. Чтоб вам продемонстрировать возможности моего мозга, я приведу вас в идеальное состояние. Вы наконец-то почувствуете себя совершенно здоровым человеком, испытаете радость этого состояния. И не возражайте мне! Вы пристрастились к спиртному. Вы даже на сложную операцию пришли с глубокого похмелья. Я могу избавить вас от этой неприятной тяги. А когда вы посмотрите в зеркало, то поймёте разницу между алкоголиком и человеком, ведущим правильный образ жизни. Всё это я могу сделать только с вашего согласия. И если вы дадите мне своё слово, то я хотел бы заключить с вами негласный договор. Вы меня слышите?»

Хирург быстро закивал головой, снял очки, протёр тщательно линзы замызганным, скомканным платочком, затолкал его обратно в нагрудный карман. Посадив очки на свой сизый нос, он повернул к себе отражатели, посмотрел в них и сморщился брезгливо. На него смотрело опухшее лицо. Под выпученными глазами висели сморщенные мешки кожи; губы бесформенные – синюшного цвета; нос-слива, испещрённый резкими прожилками кровеносных сосудов. Подумал: «Да, не Ален Делон – самому требуется пластическая операция».

«Ну, Алена Делона я из вас не смогу сделать, но многое, поправить можно. Так вы согласны, с моими условиями? Если мы придём с вами к общему соглашению, я вам сделаю, ещё один подарок – вы станете самым знаменитым человеком в своей области искусства. Как это будет происходить, представляю, только я. – Объяснить это невозможно, и разумом не понять.

Можете вслух не отвечать – я прекрасно читаю ваши мысли».

Но, старый хирург по привычке произнёс вслух:

– Если всё это не сон, и не фантазии старого, выжившего из ума мозга, то я не прочь, заключить с вами, негласное соглашение. Но, как поступить с вашим лицом? Ведь оно обезображено до такой степени, что смотреть невозможно.

«А вы, разбинтуйте мою правую ногу… Это же ваша работа, не правда ли? И вы, наверное, помните, что там было, когда вы собирали меня, буквально, по частям?

Хирург, дрожащими руками, стал снимать свежие бинты, лицо его вытянулось от удивления – нога была, как новенькая, словно никогда не получала ни травм, ни хирургического вмешательства.

Он оглянулся на дверь. Его испугало, что кто-нибудь войдёт неожиданно, и застанет их врасплох – поймёт всё происходящее, и тогда, произойдёт непоправимое. То, что за этим последует, будет одному Богу известно.

Преображение

И кто же в жизни виноват,

Злой алкоголь, как мёд вкушая?

Для игр таких ты староват,

Свой фейс уликой выставляя,

Как безупречный плагиат,

На маску скромную меняя.

Хирург кинулся к двери, остановился перед ней в раздумье, затем медленно открыл её, выглянув в коридор. На кушетке сидел Валера, опустив голову жевал жвачку и, по-видимому, чего-то напевал, выстукивая носком башмака ему одному известную мелодию. Женщин и молодого ассистента Дмитрия видно не было. «Курить, наверное, ушли».

– Валер, можно тебя на минутку.

Валерий повернул голову в сторону окликнувшего. У хирурга было непривычно доброе, просительное выражение лица.

Валера тяжело поднял своё массивное тело, грузно подошёл к хирургу.

– Я слушаю, Евгений Александрович. Чем-нибудь помочь?

– Да, Валер, просьба большая есть. Не впускай никого в операционную, пока я не скажу. Выполнишь? – Посмотрев в недоумённые глаза Валерки, добавил: – Я пока один помракую, прежде чем кого-то приглашать. Ты меня понял? Ни единой души!

Валерка пожал медвежьими плечами.

– Как скажете, Евгений Александрович. Даже мышка не проскочит. А как вы себя чувствуете, как бы ни случилось чего?

– Здоров я, Валера, здоров. Не беспокойся за меня, – и хирург скрылся за дверью, плотно прикрыв её за собой.

– Ну что ж, если мне всё это не померещилось, продолжим этот странный диалог. Так чего вы предлагаете мне, молодой человек? Вы очень сильно поразили моё воображение. Я ни разу не сталкивался с таким феноменом, и разум мой раздваивается. Я понимаю, что это не сон, но и явью это не назовёшь. Это чистая фантасмагория!

«Я думаю, что мы в первую очередь займёмся вашим здоровьем. Я прекрасно вижу колбочку в вашем шкафу, а рядом стоит стакан, наполненный наполовину чистым медицинским спиртом. Я чувствую его запах, несмотря на то, что стакан накрыт эбонитовой пластинкой, а сверху фланелевой тряпочкой. Не удивляйтесь, я вижу всё это вашими глазами. Концентрация очень сильная, потому что вы жаждете этого крепкого напитка. И вот сейчас мне даже не надо будет спрашивать у вас о ваших ощущениях, я буду о них знать. Единственный вопрос: вы хотите избавиться от этой тяги или оставить ваше дурное увлечение?»

– Нет, нет, я ненавижу себя за это. Я очень сильно хочу избавиться от этого кошмара. Но вы ведь представляете – знаменитый человек и пошёл кодироваться… Да, когда об этом узнают в клинике… – Он махнул рукой. – А вы знаете, вы мне всё больше нравитесь. Я же не садист, но приборы говорят сами за вас – отвечают за ваше состояние. А они говорят, что ваша нервная система полностью отключена – вы ничего не должны чувствовать. После такого случая я не смогу делать операции тем клиентам, что пребывают в коме. – Он говорил, а сам потихоньку забинтовывал ногу Андрею. Глаза его погрустнели. Внутренне он не доверял себе. Он чувствовал, что произошёл сбой, и он никак не мог поймать равновесие – увязать реальность с чудовищной мистикой.

Андрей прекрасно понимал его душевное состояние и, желая смягчить создавшуюся ситуацию, приступил к сканированию всего организма стареющего тела. Он ещё сам не понимал, как происходит перестроение клеток. Почему здоровые клетки так быстро заменяют старые, изношенные, поражённые болезнью? Это было и для него большой загадкой. Каким образом всплывают различные графики: от простых и понятных до умопомрачения сложных, в которых надо было разбираться и разбираться. Вот и в данной ситуации появилась формула, совершенно для него непонятная, а внутренний голос объясняет, что это нежелательное химическое соединение, от которого нужно освободить организм. Откуда всё это берётся? Кто-то или что-то пытается в доступной форме научить, показать и вложить информацию в его мозг. Он был не так силён в химии. Поверхностно знал физику и, если уж честно, стал понимать, что и в анатомии он далеко не дока. Всё, о чём бы он ни подумал, стало быстро наполнять его разум новой информацией.

Аура Евгения Александровича сильно отличалась от ауры молодого организма девушки. Но трудностей особых Андрей не испытал. Аура выровнялась и стала белой с лёгким сиреневым оттенком. Он видел, как старик преображался: осанка выровнялась, стала гордой. Кожа лица поменяла оттенок, опухоль спала, нос стал тоньше и побелел. Очертания рта стали более чёткими, губы обрели естественный оттенок. Старик впервые заулыбался. Да и стариком-то его уже трудно было назвать.

«Ну что скажете, Евгений Александрович? Как вы себя чувствуете?»

Хирург сощурил глаза, словно вглядываясь вдаль, сказал без особой радости:

– Чувствую себя прекрасно, но кажется, что ты меня лишил зрения. Я и так видел плохо, а теперь и вовсе ничего не вижу.

Андрей засмеялся:

«Да вы очки-то снимите. Смелей, смелей!»

Хирург, словно страшась чего-то худшего, осторожно снял очки и тут же выронил их, закричав неожиданно громко:

– Боже мой, не может быть! – Подскочил к Андрею и стал тискать его в объятиях. – Я вижу, вижу всё без очков! – Это чудо, чудо! – Удивительное чудо!

На громкий крик в операционную влетел Валерка. Спросил испуганно:

– Что случилось, Евгений Александрович?

Тот перестал мять Андрею кости, повернул радостное лицо к вбежавшему Валерке, а тот буквально рухнул на стоящую рядом кушетку, не ожидая зрелища, так сильно поразившего его воображение.

Не обращая на ворвавшегося Валерку никакого внимания, Евгений Александрович кинулся к тумбочке, на которой лежала стопка журналов, схватил первый попавшийся под руку и, жадно листая страницы, истерически хохотал. Он не переставал бормотать:

– Ну парень, вот фантастика-то, прости меня, господи, за моё отчуждение, спасибо тебе, что ты есть на самом деле!

Следом за Валеркой в операционную вошли все, кто должен был присутствовать при операции; они смотрели ошалело на происходящее и ничего не понимали. Хирург, обернувшись в сторону вошедших коллег, посмотрел на них зло из-за плеча, глаза его сощурились, и он не проговорил, а прорычал:

– Кто разрешил войти?! Вон отсюда, чтоб духу вашего я здесь не видел. – Он сделал угрожающее движение, словно хотел броситься на них драться.

Его коллеги не на шутку перепугались и быстро выскочили в коридор, захлопнув за собой дверь.

Одним прыжком сильного молодого тела он оказался около Андрея.

– Послушайте, молодой человек, объясните мне, как всё это понимать? Неужели, выйдя из кабинета и потеряв с вами контакт, я не лишусь этого божественного дара? Неужели я буду видеть так, как тридцать лет назад, не ведая, что такое очки? Мне страшно выходить из операционной. Скажите мне. Это гипноз?

«Нет, Евгений Александрович, это не гипноз и не фантастика – это реальные вещи, подвластные человеческому разуму. Человеку трудно понять другое состояние – измерение, которое он не испытал. Только в мечтах дано простому человеку побывать в фантастическом мире другой реальности. Я сам не знаю, что произошло с моим мозгом. Он впитывает столько информации с такой огромной скоростью, что мне самому становится страшно».

Евгений Александрович хотел что-то вставить в образовавшуюся паузу, но не успел.

«Я прошу вас, давайте вернёмся к нашему основному вопросу. Итак, вы не делаете на моём лице операцию, а только сообщаете всем, что удачно прооперировали пациента, и ровно через неделю можно будет посмотреть на результаты вашего труда. И никому ни слова о моих способностях. Теперь посмотрите на своё лицо – оно существенно отличается от недавнего оригинала, что и послужило сильному потрясению ваших коллег. Я предлагаю неплохую легенду, которая обогатит вас безмерно». Андрей замолчал, наблюдая, как хирург разглядывает своё отражение. По всей видимости, он был очень доволен. Но волнение и страх всё больше и больше отражались на его лице. Он озабоченно произнёс:

– Они же меня не узнают, не поверят, что это я. Как же быть в этой ситуации, что делать? А моя жена, мои дети?.. – Он вопросительно посмотрел на Андрея.

– Вот я вам и предлагаю очень достоверную историю…

Хирург жадно схватил Андрея за плечи:

– Говори, милый, говори, я тебя очень внимательно слушаю.

«Я думаю, что самое вероятное будет объявить, что вы изобрели мазь, помогающую омолодить кожу лица. Долго бились над рецептом, испытывая все образцы на себе. Последние компоненты наконец-то принесли удачу, и все могут теперь убедиться в эффективности незаурядного изобретения. Сразу скажите, что раскрывать технологию вы не собираетесь. А вот помочь страждущим – всегда пожалуйста, но не безвозмездно. Я вас уверяю, скоро вы будете самым богатым человеком. Если, конечно, не забудете о нашем договоре. Как только вы раскроете нашу тайну – всё вернётся так, как было до нашей встречи. А теперь надрежьте кожу на моем лице, набросайте окровавленных бинтов и ваток в ванночку и аккуратно забинтуйте голову».

Хирург дрожащими руками взял скальпель, склонился над Андреем. Прошептал тихо:

– А как же боль? Ведь вы говорите, что вам так же больно, как и всем?

«У нас мало времени говорить об этом. Давайте действуйте быстрее. Я устал и хочу спать. Да, кстати: в приёмную вошла моя мама. Вам нужно закончить всё до того, как она поинтересуется прошедшей операцией. Выйдете к ней. Объясните, что всё прекрасно. Беспокоиться ей ни о чём не стоит. И попросите, чтоб она напрасно не ходила в клинику. Убедите её в этом. Скажите, что сами ей позвоните, если что не так. Она вас послушает. Фотографии положите на тумбочку возле моей кровати и скажите медперсоналу, чтоб их не трогали. Вы всё поняли, о чём я вас просил?»

– Да, да! Я понял и выполню всё в лучшем виде. – Он ещё постоял в раздумье и стал делать профессиональные надрезы на лице Андрея. Кровь струйками потекла на клеёнку, и Евгений Александрович, лихорадочно промокая ватными тампонами, бросал набухшую кровью вату в ванночку.

Кровь внезапно остановилась, и хирург аккуратно стал бинтовать Андрею голову. В дверь неожиданно постучали. Он молча подошёл и толкнул её наружу, распахивая настежь.

Перед коллегами стоял Евгений Александрович, его помолодевшие глаза светились счастьем. Сквозь маску прозвучал его привычный басовитый голос. Грубости и злости как не бывало:

– Ну, дорогие мои коллеги, что вас беспокоит в этот неурочный час?

Татьяна кивнула в конец коридора:

– Мать Андрея пришла – передачу принесла и спрашивает, как здоровье у сына, как проходит операция? Плачет. Просит пустить к сыну, как только операцию сделают.

– Я поговорю с ней. Скажите, что я минут через десять, выйду, – и он вновь скрылся за дверью операционной. В коридоре воцарилось молчание… Ждали, когда Евгений Александрович освободится.

Все были в недоумении, почему в этот раз он был такой странный, почему не пригласил ассистентов на операцию? Что он там делал? Одному богу известно… Но никто не рискнул пойти ему наперекор. Его побаивались, и авторитет специалиста довлел надо всеми, не давая возможности советовать или противиться его решению.

– Больного в палату! Особый уход. Назначить массаж и принудительную гимнастику. Я поставлю этого парня на ноги! – Евгений Александрович стремительно прошёл в конец коридора. Долго разговаривал с матерью Андрея, уговаривая напрасно не тратить время и деньги на бесполезные посещения и передачи.

Она плакала, не желая его слушать, приговаривая:

– Андрюшенька, мальчик мой! – Затем поднимала глаза на Евгения Александровича, умоляя дать ей увидеть сына, погладить его руки, его волосы. Дать ей выговориться и поплакать.

Старый хирург не выдержал – жалость сжимала его сердце, и он сдался.

– Хорошо, я даю вам ровно десять минут. При условии, что вы не будете плакать. Андрея нельзя расстраивать. Я буду рядом и выпровожу вас немедленно, если вы не сдержите своего обещания. Вы меня понимаете? Вытирайте слезы и следуйте за мной.

На свидание матери с сыном, разлучённых нелепым, страшным случаем, смотреть без слез было невозможно, и Евгений Александрович тихо вышел в коридор, оставив Анну Николаевну наедине с сыном.

Она, уронив голову на грудь сына, гладила его податливые, шелковистые волосы и молчала. Она боялась расплакаться, повторяя про себя ласковые слова. Душа Андрея плакала, но он крепился, боясь выдать себя и свои неимоверные возможности. Он боялся, что психика матери не выдержит, и вряд ли он сможет вмешаться в процесс, ещё ему неведомый. Он ругал хирурга за его слабость, а себя за беспомощность.

Избыточная забота

Каким бы ни был ты великим,

Всей сути мозгом не объять,

С растерянным в раздумье ликом

Своё бессилие признать.

Все были удивлены чрезмерной опекой Евгением Александровичем над неподвижным и, казалось, неинтересным клиентом. Ажиотаж вокруг его изобретения постепенно стих. Желающих он принимал редко и с неохотой. Цена за омоложение была неимоверно высокой, но очередь росла быстро, как и недовольство в ней, а параллельно и среди начальства. Он был упрям, игнорировал приказы и просьбы. Пропадал часами в палате у больного. Что он там делал – никто не знал.

Ровно через неделю он показал результаты «своей» работы. Все были поражены тонким искусством, можно сказать, великого хирурга, но радости на его усталом лице никто не увидел.

Статьи о феномене, произошедшем в клинике, заполнили страницы всех газет. Фотографии Евгения Александровича и его пациента мелькали везде. Репортажи были так часты, что раздражали не только Евгения Александровича. Чрезмерная слава стала ему в тягость. Он был бы не прочь уйти в отпуск, но беспокойство, что потеряет связь с Андреем, останавливало его, и эта безысходность замкнутого круга давила на психику, угрожая разрушить её окончательно.

Он привык к Андрею. Поначалу неподвижное тело раздражало – пугало своей окаменелостью. Когда Андрей начинал разговаривать с ним, Евгений Александрович всегда смотрел на его губы – ждал, что вот-вот они разомкнутся, и когда понимал, что этого не произойдёт, морщился, как от зубной боли. Ему всё больше и больше нравилось беседовать с Андреем. Многого он не понимал, и чужая, неведомая доселе философия захватывала его полностью. Он мог часами сидеть рядом, как заворожённый, пытаясь понять смысл сказанного, запомнить его. Ему казалось, что способности разума Андрея лежат где-то на поверхности, но ухватиться за тонкую ниточку другой, неосознанной реальности что-то мешало. Он подозревал, что Андрей скрывает от него то, что помогло бы ему проникнуть в самую глубину сути – познать истину сверхчеловеческих возможностей. Всё, что демонстрировал Андрей, не поддавалось никакой логике: он спокойно мог убрать любой предмет и вновь вернуть его обратно. Он мог вылечить любую болезнь. Евгений Александрович убеждался в этом не один раз.

Исцеление

Всю мощь свою он устремил

На сгусток тьмы неумолимой,

Распада ход переломил,

Дав жизни силы исцелимой.

Зная, что доброе сердце Андрея не оставит в беде страдающего человека, он просто привёл в палату свою племянницу. Врачи давно вынесли ей приговор, что она не жилец, что ни одна операция не сможет остановить быстро развивающийся рак костной ткани. Болезнь редкая и пока неизлечимая.

Евгений Александрович пошёл на хитрость: он не сказал ни слова Даше и тем более Андрею. Это был его первый эксперимент. Эксперимент природы человеческих отношений. Он был уверен, что установка высшего разума направлена на восстановление всего живого, что есть на земле и во всей вселенной. Всё чёрное, негативное, приносящее смерть, всё это не что иное, как наше зло, наши мысли, направленные на уничтожение, материализующиеся в пространстве, создающие хаос, который наш разум неспособен распутать, и погибшие, отравленные клетки начинают прогрессировать стремительно и неотвратимо. Это соизмеримая ассоциация с больной системой государства, где в роли вируса внедряются моральные уроды, впившиеся в массу доноров, обескровливая общество и страну. Как это всё между собой похоже…

Мотивируя тем, что девушке необходимо подождать дядю, и вместе пойти домой, он дал ей журнал, оставив в палате, где он мысленно беседовал с Андреем на отвлечённые темы.

Девушка, иногда отрываясь от красочных страниц журнала, смотрела на неподвижное лицо Андрея с большим сочувствием. Она знала о больном, находящемся в коме, не только от дяди, но и из многочисленных источников часто мелькающей информации. Она знала и о своей болезни с неотвратимым страшным концом – концом её жизни. Она горько улыбнулась, сопоставив их жестокое состояние. Ей так захотелось, чтоб это мраморное, красивое лицо ожило, повернулось к ней, улыбнулось. Она представила это так чётко и выразительно, что ей показалось это явью. Она покачала головой, отгоняя неприятные мысли. Но больничная обстановка только усиливала угнетающее состояние, и она, отложив журнал, сказала тихим бархатным голосом, с нотками грусти и утомлённости:

– Дядя, я пойду на воздух. Простите меня, но здесь так душно. Я буду ждать вас в аллее, возле памятника Бехтереву.

– Что ты, что ты, девочка! Потерпи, я сейчас, – и он засуетился, показавшись в этот момент таким жалким, испуганным и растерянным, что Андрею стало не по себе.

Он с первого момента появления этой совсем ещё юной девушки с грустными глазами понял, для чего хирург привёл её с собой. Она была особенной: её мысли были чисты, и сама она излучала что-то особенное, чистое, приносящее в душу спокойствие и умиротворение. Её глаза, полные печали и безысходной тоски, не убивали, а наоборот, давали необъяснимую надежду. Это было так странно, что Андрей, ещё не понимая, почему ему так хорошо, стал сомневаться, а так ли он могуч? Нет ли таких вещей, в каких ему не дано разобраться?

Он видел её болезнь, и напряжение его разума было огромным. Задыхалась не только эта хрупкая девушка – задыхался и сам хирург. Схватившись за грудь, он подбежал к окну, откинув шторы, хотел распахнуть его. Но посторонняя сила опередила его желание и, вырвав шпингалеты, распахнула створки настежь. Лучи вечернего солнца, наполнив оранжевым светом палату, заиграли мягкими бликами на предметах, принося другую атмосферу. Атмосферу неведомой силы.

Андрей отдавал всего себя. И если бы он не видел своих результатов, то потерял бы надежду.

Состояние девушки было таким безнадёжным, что требовало посторонней энергии. Искусственное освещение стало меркнуть. Накал в лампочках стал почти незаметен. Ворвавшийся воздух тугими потоками заметался по палате, разметав журналы и все бумаги по всему пространству комнаты. Девушка стояла в растерянности и смотрела испуганными глазами на Андрея, от которого шло необъяснимое свечение. Лампочки, резко вспыхнув ярким светом, одновременно хлопнув, взорвались, осыпав пространство мельчайшими осколками.

Хирург обернулся, из его груди вырвался вздох облегчения. Он счастливыми глазами смотрел на любимую племянницу, понимая, что парень отдал ей все свои силы. Он смотрел в её глаза и видел, что в них появилась давно угасшая искорка надежды. Он тут же бросился к ней. Отряхивая с волос осколки и не обращая внимания на кровь, выступившую на ладонях, обнял её и разрыдался, сотрясаясь всем своим телом. Затем, упав на колени, протянул руки к открытому окну, прошептал страстно:

– Господи, ну почему ты милостив к одним и так жесток к другим? Прошу тебя, господи, подними парня на ноги. Вдохни в его тело полнокровную жизнь! Ты это можешь – господи! – Он на коленях подполз к Андрею. Уронив на его грудь голову, затих, слушая ровное биение сердца.

Племянница подошла. Несмело тронув всхлипывающего дядю за плечо, тихо произнесла:

– Пойдёмте домой, не плачьте.

Он поднял на неё глаза, полные слёз, кивнул, молча, судорожно сглотнув слюну, стал тяжело подниматься. Он неимоверно устал, словно он, а не Андрей, отдавал все свои силы, но лицо его, светилось радостью.

Они ушли, а перед Андреем, всё ещё стояло его заплаканное лицо и большие испуганные глаза девушки. Он был счастлив, что подарил жизнь ещё одному человеку.

Посещение психолога

Кто даст на чудеса ответ?

Кто в мир чужой проникнет?

Я не хочу, чтоб таял бред,

Несущий предсказаний свет.

Надежду он во мне разбудит.

В дверь к Александру Анатольевичу постучали, и дрогнувший женский голос несмело спросил, можно ли войти. Пожилой психолог, скрипнув креслом, повернулся к приоткрывшейся двери и мягким, успокаивающим голосом произнёс:

– Да, да, проходите.

В кабинет вошла моложавая женщина, возраст её ускользал, не давая опытному аналитику определить годы даже приблизительно. Черты лица были правильными, если не сказать красивыми, кожа приятного оттенка с лёгким загаром была гладкой, словно время не тронуло её своими издержками. Тёмно-русые волосы, аккуратно уложенные на затылке ровным валиком, отливали шелковистыми мягкими бликами. Но больше всего Александра Анатольевича поразили её глаза: необыкновенно выразительные, беспокойные, с лёгкой тенью стеснения, словно искали поддержки. Они завораживали своей особой красотой, увлекая смотрящего в какую-то неведомую глубину, оставляя внешний мир за гранью ощущения.

Даже простенькая одежда, в которой пришла женщина, проявила себя намного позже – чаще происходило наоборот: сначала на клиенте крикливо выпячивалось одеяние, а уж затем его лицо.

Пристальное изучение вошедшей женщины длилось секунды, а психологу показалось, что его взгляд замер в той бесконечности, которую объяснить невозможно.

– Проходите, садитесь, что беспокоит вас? – Обратив внимание, что женщина разволновалась ещё больше, Александр Анатольевич успокоил: – Не волнуйтесь так, я думаю, что мы разберёмся в ваших чувствах и поможем решить наболевшие проблемы. Рассказывайте, что так сильно беспокоит вас? – Врач посмотрел на тоненькую книжечку, протянутую ему пациенткой. На обложке аккуратным почерком были выведены фамилия, имя и отчество вошедшей женщины. – Анна Николаевна, давайте знакомиться: Александр Анатольевич. – Он чуть привстал с кресла, как бы показывая своё сочувствие по ещё неизвестной ему чужой причине расстройства. – Я готов помочь вам, если, конечно, вы изложите суть ваших жалоб.