Ты – моя тьма

Темная комната. Тусклый свет лампы едва рассеивает мрак, оставляя острые тени на стенах.

Папка с личным делом лежит между нами, как граница – между тобой и мной. Между тем, кто я есть, и тем, кем меня считают.

Она сидит напротив, слегка наклонившись вперед, наручники мягко звенят, когда поправляю прядь светлых волос, снова падающих на глаза. Ее взгляд – ледяной, пронзительный, но в нем что-то есть. Что-то, что не вяжется с образом "идеальности".

Она перелистывает страницы. Фотографии. Протоколы. Описания… жестокости.

Ее голос ровный, но не лишенный осторожности. -Ты знаешь, зачем я здесь?

Я медленно поднимаю голову, и твои серо-зеленые глаза встречаются с моими.

– Чтобы решить, опасен ли я. —

Мой голос тихий, но четкий.

Без дрожи.

Без агрессии.

– А ты опасен?

Я откидываюсь на спинку стула, и свет скользит по моему лицу, высвечивая бледную кожу, следы усталости под глазами.

– Зависит от того, кого спрашивать.

Я наклоняю голову, изучая тебя.

– А если спрашиваю я?

Я задумываюсь. Длинные пальцы сжимаются в кулак, потом разжимаются.

– Ты боишься меня?– внезапно спрашиваю я.

Она не отводит взгляд.

– Пока – нет.

Я усмехаюсь. Беззвучно.

– Значит, у тебя либо крепкие нервы, либо плохое чутье.

—Или я просто вижу то, чего не видят другие.

Мой взгляд задерживается на тебе чуть дольше.

– А что ты видишь?

Она закрывает папку.

– Пока не знаю. Но собираюсь выяснить.

Тишина.

Это звучит почти как предупреждение.

Или вызов.

Игра началась.

––

Большой зал лечебницы .

Весеннее солнце играет со светлыми шторами.

Наручники слегка впиваются в запястья, но я уже привык.

Дверь открывается, и солнечный свет бьет в глаза, заставляя щуриться.

Ветер.

Тишина.

Она стоит у окна, темные волосы со светлыми прядями слегка колышутся. Невысокая. Хрупкая, на первый взгляд.

Но я уже знаю – в ней есть сталь.

Иначе бы не вернулась.

Охранник толкает меня в спину:

– Садись.

Я не тороплюсь. Прохожу к столу, чувствую, как она наблюдает.

Ее взгляд – как скальпель, методичный, холодный. Но в нем нет страха. Интересно…

Наручники клацают о столешницу.

Здравствуй – говорит она.

Голос ровный, но в нем что-то есть. Не жалость. Не осторожность. Просто… констатация.

Я молчу. Смотрю на ее руки – тонкие пальцы, без украшений. На стол передо мной она кладет листок. Чистый. Рядом – карандаш.

– я хочу, чтобы ты мне что-то нарисовал.

Я поднимаю глаза. Она не улыбается. Серо-зеленые глаза ждут.

– Зачем?– спрашиваю я.

– Чтобы понять, как ты видишь…

Ветер снова врывается в окно, шевелит страницы. Я сжимаю карандаш.

– А если я нарисую тебе кровь?– спрашиваю тихо.

Она не моргнув, наклоняет голову:

– Тогда я спрошу, чья она.

Я смотрю на белый лист. Чистый. Как снег. Как пустота.

И начинаю рисовать.

– ты когда нибудь увлекался живописью? – спрашивает она, отворачиваясь к окну и подперев голову одной рукой.

Карандаш замирает на мгновение.

Я смотрю на линии – они резкие, угловатые, как будто рвут бумагу.

Нет, это не живопись. Это что-то другое.

– Нет, – отвечаю, не поднимая глаз. – Мне нравится точность. Четкость. Линии, которые не лгут.

Ветер снова касается занавесок, и солнечный свет скользит по моим пальцам, высвечивая каждую вену, каждый сустав. Руки, которые должны были держать скальпель. Или кисть. Но держат только этот карандаш. И то – под присмотром.

– А ты?– неожиданно спрашиваю, бросая взгляд на нее. – У тебя вид человека, который знает толк в искусстве.

Может, это провокация. Может, просто любопытство. Но мне вдруг интересно – что она скажет. Что скрывается за этим спокойным, аналитическим взглядом.

Все еще смотря в окно:

– нет, предпочитаю скрипку

«Скрипка.»

Мои пальцы непроизвольно сжимают карандаш чуть сильнее.

Представляю её – тёмное дерево, гриф, струны. Резкий звук смычка. Или плавный, как вздох.

– Скрипка – это тоже точность, – говорю, глядя на рисунок. Лабиринт становится глубже, линии – резче.

Один неверный палец – и нота предательски дрогнет. Как признание…

На мгновение поднимаю глаза, изучаю её руки..

– Ты играешь для других? Или только для себя?

Вопрос звучит почти как намёк.

Всё здесь – намек.

Даже воздух между нами.

Карандаш выводит последнюю линию. Лабиринт завершён. Без выхода. Без ключа.

Я отодвигаю листок к ней.

– хочешь, в следующий раз, сыграю для тебя?– Ее взгляд скользит по рисунку.

Тишина.

Я вновь смотрю на её пальцы, лежащие на моём листке.

Представляю, как они скользят по струнам, смыкаются на грифе. Давят, пока дерево не застонет.

– Да, – отвечаю слишком быстро.

Потом добавляю, уже с лёгкой усмешкой: Но только если не будешь играть что-то… успокаивающее. Ненавижу, когда пытаются лечить музыкой.

Охранник за спиной напрягается, но она лишь слегка наклоняет голову. В уголке рта – тень чего-то, что могло бы стать улыбкой.

Солнечный луч скользит по наручникам. В следующий раз здесь будет звучать скрипка.

И я уже ненавижу себя за то, как жду этого…

Она уходит в свою реальность оставив после себя игру света и ветра на волосах, а я, возвращаюсь в свою.

Дверь закрывается. Свет гаснет. Охранники хватают меня под локти, их пальцы впиваются в больничную робу, но я уже не здесь.

Я – в том моменте, где её волосы колыхались, как тёмное море с лунными дорожками.

Где скрипка была обещанием, а не оружием. Где она смотрела на мой лабиринт и, кажется, видела выход, который я сам не нарисовал.

Она вернётся.

Коридор. Камера. Холодный пол под босыми ногами. Я сжимаю кулаки, пока не заболят костяшки, и глухо смеюсь.

Я тоже буду ждать.

А пока – ветер в решётке окна напевает ту мелодию, которую она, может быть, сыграет. И я слушаю.

Впервые за долгие годы – слушаю.

____________

Идеально чистая белая плитка.

Футляр чёрный, лакированный, с холодным блеском.

Я не смотрю на него – только чувствую. Как будто он излучает тихое напряжение, как наэлектризованный воздух перед грозой.

Наручники сегодня тугие.

Металл впивается в запястья, но я не шевелюсь. Солнечный зайчик ползёт по полу, дотрагивается до её туфель, потом – до футляра.

Я медленно поднимаю взгляд.

Её пальцы лежат на защёлках.

Те самые, что обещали что-то острое.

– Играй, – говорю я. И это звучит почти как приказ.

Она щелкает замками. Я не дышу.

«Бах. Chaconne.»

Смычок врезается в струны, и первый аккорд бьёт мне в грудь, как удар. Я сжимаю кулаки, наручники впиваются в кожу, но боль теряется где-то в вибрации воздуха. Она играет. И это…