Всё, что ты потерял. Фантастика. Рассказы

Утро. Первые робкие лучи, зажигающие светляками бусины росы. Матовая пульсирующая капля над верхушками молодых сосенок. Тускло мерцающие, похожие на большие грецкие орехи камни повисли над разнотравьем, потускнели на мгновенье и вдруг вспыхнули неестественным бледно-голубым сиянием. Распались. Мелкие кусочки бенгальскими огнями прочертили светлые полоски по воздуху, соткали лазурную паутину: не поляна, а большой комок туго сплетённых световодов.

Через некоторое время пучок паутины в одном месте разошёлся, обнажив сердцевину – приземистое существо с полупрозрачным телом.

– Знания об этой планете поверхностны, – подумало оно, мысленно обращаясь к другому пришельцу, материализовавшемуся рядом. – Проблема мышления, наверное, не решена здесь в той мере, как у нас, иначе мы бы уже услышали их мысли.

– Да, они ещё не постигли мысль мыслью, но всё равно нужен эксперимент. Возможно, у них всё в недалеком будущем. Любое эволюционное усложнение мозга носит вынужденный характер.

– Приборы регистрируют самые разные формы жизни. Некоторые ходят на двух конечностях, другие – на четырех, а есть даже такие, которые ползают и не имеют конечностей!

– Значит, местные существа умеют видоизменяться.

– Откуда у тебя такая уверенность? – недоверчиво поинтересовался Второй.

– Не исключено, что в каком-нибудь из измерений существует мозг, намного совершенней нашего… Сложнее, наконец.

– Разум один, – изрёк Второй, – и лишь разум, подобно нашему – постигший мысль мыслью, имеет право на контакт.

– Это закон, согласился Первый. – Но Вселенная велика и, может, где-нибудь постижение мысли мыслью – бесконечный труд, дело без начала и конца, бесперспективная творческая пытка.

– Ты старше, – сказал Второй. – Мудрость твоя подстать мудрости самой природы. Но и ты не пойдёшь против Закона Контакта, иначе это повлечет опасность не только на них, но и на нас. Неизвестно, что предпримут захвы, натолкнувшись на эту симпатичную планету.

– И всё-таки я настаиваю на эксперименте.

– Каким же способом?

– Классическим. Любое эволюционное усложнение мозга всегда носило вынужденный характер. Поторопим эволюцию.

– Понял. Ищу объект…

***

Ефим пил в маленькой кухонке своей дачи чай с лимоном. Кошка Мурка была тут же. Внезапно раздался тихий, но довольно отчётливый щелчок – словно нажали на рычажок тумблера. Никакого щелчка быть не могло. Размышляя над этим, Ефим размешивал ложечкой, гонял по кругу тонкую лимонную дольку.

Мурка прихорашивалась, облизывала белые передние лапки с таким усердием, словно они, по меньшей мере, были испачканы свежей сметаной. Прихорашивание завершилось испуганным мяуканьем. Ефим вздрогнул. «Неприятный звук, – он недовольно шикнул на кошку. – Словно её за хвост дёрнули».

И тут произошла та самая вещь, о которой Ефим потом не мог вспоминать без содрогания.

Появилась мышка. Такой маленький комочек. Мышонок. Мурка почувствовала добычу затылком, застыла, одна поднятая лапка замерла над полом. Мышонок почему-то не подозревал, что находится в метре от своего смертельного врага: он деловито выискивал крошки под раковиной и, найдя, шустро грыз их. Мурка повернула голову ровно на сто восемьдесят градусов – это Ефима еще больше насторожило. Кошка – не сова, все-таки! Мурка с минуту пожирала глазами мышонка, а потом!.. Потом произошло невероятное: Муркина голова отделилась от туловища, по прямой подлетела к мышонку, схватила его и вернулась на место.

Ефим боялся пошевелиться, затаил дыхание. Наконец кошка ожила, опустила лапу и выронила мышонка, встала на задние лапы и попятилась от добычи. Шерсть на Мурке встала дыбом, а опомнившийся мышонок умчался в угол, зашуршал под плинтусом. Оранжевые огоньки вспыхнули в Муркиных глазах, и, упав на спину, бедняга принялась кататься по полу. Ефиму показалось, она пытается оторвать собственную лапу, упустившую добычу. Терпеть эту кошмарную сцену Ефим больше не мог, и его рука непроизвольно запустила в Мурку чашку с недопитым чаем. А когда обезумевшее животное с лимонной долькой на голове пронеслось мимо него, он поджал под табурет ноги. Еще с минуту из малинника под окном доносились Муркино урчание и треск ломающихся кустов.

Было невыносимо смотреть на заляпанный – в осколках чашки – пол.

Может, чай необыкновенный, подумалось Ефиму. Осадок на дне… Только вот осадок чего? Марихуаны? Да и зрение – оно ведь не так себе мелочь, а орган чувств, которым, как говорят, не прикажешь. Галлюцинации – из области подкоркового уровня психики. На этот самый уровень что-то, выходит, повлияло. Из-за Мурки, конечно, даже сознательный уровень психики мог перейти в бессознательный: только жрет и спит. Но ведь и уши собственные слышали весь этот ужас! Хорошо еще, Мурка хвостом не задела.

«Начнем лучше с того, – решил Ефим, – что чувства зависят от взаимодействия сознательного и бессознательного уровней психики, но они в любом случае сознательны». Тут Ефим немного запутался, особенно когда начал размышлять, зачем Мурке понадобилось кусать свою лапу.

Мурка, конечно, и не подозревала, что за дикую бурю её персона подняла в душе хозяина. Снова появившись на кухне, кошка улеглась под вновь поджатыми ногами Ефима и принялась облизывать вою лапу. Несколько раз она вздрагивала, и с ней вздрагивал на табурете хозяин. Потом они оба затравленно озирались.

– Ты едва не испортил излучатель! – Первый хмуро поглядел на илота. – Скажи, возможна была подобная ошибка на иной другой планете?

– Разумеется, да, – невесело отозвался Второй. – Своеобразный невроз здорового мозга – результат умственного перенапряжения. Торопить здесь эволюцию, видимо, равносильно уничтожению зарождающегося разума. К сожалению, они почти достигли зенита

разумности, их разумности: вся забота – съесть себе подобного! примитив. У аборигенов едва ум за разум не зашел.

Первый внимательно поглядел на товарища и улыбнулся. Мелкие морщинки, собравшиеся вокруг выпуклых желтоватых глаз, пришли в движение.

– Неужели ты ничего не понял?

Пилот перевел взгляд с пульта на командира, затем в задумчивости оторвал кусочек питательного материала от прозрачного скафандра и положил в безгубый рот.

– Н-да, – лицо пилота залила зелёная краска смущения. – В зоне было ещё одно существо, но неразумное. Невероятно! Робот индивидуальной защиты?

– Не робот. В нашем созвездии типичные живые примитивы, имеющие некоторый механизм рассудочного акта, давно вымерли.

– Следовательно, это мелкое существо тоже обладает рассудком, иначе бы излучатель на него не сработал.

– Удивительным образом разумянин увильнул от воздействия.

– Ты думаешь, у них иммунитет на вмешательство? Вряд ли. Но если излучатель сработал на два канала… Прибор сгорел бы, и у меня не было бы сомнений, что это вновь происки захвов.

Широкое лицо старого грива стало непроницаемым.

– Знаешь, а ведь этот сгусток условных рефлексов, – покачал он головой, и его желтоватые щеки побелели, – не случайно оказался рядом с объектом. Животное прикрывало хозяина по указке захвов.

– Не исключено, что земляне все-таки наши братья, – разволновался пилот, – братья по разуму, по мозгу… Конечно, для того, чтобы они самостоятельно дошли до сути собственного мышления, им бы потребовались сотни миллионов лет. Но смогли ли они разгадать себя, смогли ли ответить на вопрос: что есть я? Поняли ли функции собственного мозга?

– Только их познание самих себя сблизит наши миры, – вздохнул старый космолетчик. – Ведь Закон есть Закон… по крайней мере, для цивилизаций нашей формы.

– Командир, ты говорил, что это особенная цивилизация. Наверное, и эксперимент тут необходим особенный?

– Характерной особенностью всякого мышления является решение новых задач. Задач, возникающих в совершенно незнакомых ситуациях. Думаю, любой из наших способов станет именно такой задачей.

– Я сейчас подумал об одной странной вещи: а вдруг их мышление – не совокупность комбинации условных рефлексов?

– Тогда мы вообще не сможем их понять! – не на шутку растревожился Второй.

– Рассудочная деятельность не отрицает роли предшествующего жизненного опыта в процессе мышления, – постарался успокоить пилота Первый, – но она же не исчерпывается одними только условными рефлексами и иными формами познания, которые приобретаются в процессе жизни. Пусть это не относится к нашей цивилизации. Вселенная велика. Вспомни существ с ядра Галактики – познав именно их мышление, мы научились обмениваться мыслями.

Пилот повернулся к пульту и весь ушёл в работу. Через несколько минут он доложил:

– Для эксперимента все готово. Но недалеко барражирует корабль захвов.

– Странно, это не их сектор… Они все равно не успеют нам помешать. Объект?

– На месте. Взят в ловушку.

– Начинай. Неразумное существо больше не помешает. Только бы не сжечь излучатель.

Пилот положил руки на пульт…

II

Мурка куда-то исчезла. Только что вертелась рядом, горестно оплакивая свою покусанную лапу. И вдруг исчезла, словно сквозь землю провалилась.

Ефим взял веник, собрал осколки большой, некогда красивой чашки в совок. Мусорное ведро было набито, и обрывки оберточной бумаги свесились до самого пола. Ефим всегда забывал вынести ведро, за что обычно и попадало от Марии.

Теперь он стоял над ведром, выискивая место, куда бы можно было сунуть горсть осколков. В этот момент опять раздался тихий сухой щелчок, не узнать который Ефим не мог. Это был ТОТ САМЫЙ ЩЕЛЧОК!

Слегка закружилась голова, осколки чашки посыпались на пол, но звука их падения он не услышал: уши словно заложило ватой. Ефим подозрительно оглядел дверь, плиту, шкафчик с посудой, раковину, мусорное ведро – все достопримечательности кухни. Не доставало лишь пушистого Муркиного хвоста…

Одновременно с возвращением слуха родилась уверенность, что причина необычайного, необъяснимого заключается в нем самом… Или в венике, зажатом в правой руке! Именно эта, правая рука вдруг потянулась вниз, заставляя согнуться спину, и принимаясь ожесточённо подметать пол.

– Чушь! – Ефим подумал, что вначале нужно разобраться во всём, а потом подметать. Но рука продолжала своё дело. Она не обращала внимание на сознание Ефима! Платов попытался выпрямиться, что ему наполовину удалось: правая часть туловища оставалась полусогнутой – Ефим видел это отчётливо, в малейших подробностях, словно глядел со стороны; и одновременно его не покидало чувство своей целостности: он стоит прямо, а правая рука висит вдоль туловища. Но если его не обманывало зрение, правая продолжала старательно, подчёркнуто старательно заметать едва видимые беленькие осколки в угол, под раковину.

– Не может быть! – совсем растерялся дачник, и что-то или кто-то внутри его заверил: «Может».

– Три руки?

«А что тут особенного? Две твои и одна моя».

Ефим схватил левой рукой Правую и с усилием подвел её к лицу. Рука, вроде, как рука, с маленькой бородавкой на указательном пальце. Только не его рука… А чья? Ефим с силой ударил Правую, потом попытался её укусить. Укуса не почувствовал. Кроме того, правая нога решительно поднялась над полом и нанесла точный болезненный удар чуть выше щиколотки левой ноги. Это походило на месть.

«Мурка! Она первая заболела, – Ефим похолодел. – Мерзость! Она заразила меня, я помешался!»

Правая услужливо отерла тыльной стороной кисти пот на лбу. Ефим с брезгливостью проводил её взглядом: та запустила веник под раковину, веник медленно пересек кухню и встал рядом с ведром, трогательно прислонившись к нему обвязанной чёрной изолентой ручкой.

«Разобраться, – попытался успокоить себя Ефим. – Самое главное – во всём разобраться. Самому. Иначе ещё немного и… И всё же я болен, это очевидно, – подумал он, чуть не плача. – Не верится. Доказать, обязательно доказать самому себе: болен. Себе не поверишь, где уж врачам! Надо поглядеть в журналах, совсем недавно читал о подобных вещах. Некоторым больным мерещились цветы и рыбы, шагающие деревья и прочая дребедень… Ещё и обсмеют!»

Главное, не отступать от логики, – продолжал размышлять Ефим, осторожно присаживаясь на табурет и снимая очки. – Очки обычные, я их два года назад купил, и Мурки тогда ещё у нас не было. Сойти с ума я не мог, потому что сейчас только об этом и думаю. Сумасшедшему вряд ли могла прийти мысль о возможности такой болезни. Насколько мне известно – такое объяснение уже спасало людей на грани безумия. – Ефим водрузил очки обратно на нос и перешел в комнатку, где на древней этажерке хранились старые журналы. – С другой стороны, я знаю, что у меня, по меньшей мере, три руки. Та, которую я вижу, роется в моих журналах. Но чья эта рука, если не моя? Прибавим: почему она не слушается и кого она слушается? Можно ли её подчинить насильственно? – он схватил Правую, но та ловко вывернулась и достаточно резко отпихнула левую руку. – Хорошо же, найдём на тебя управу! В крайнем случае ампутируем. А ну-ка! – Теперь левая попыталась схватить ту правую, которая, казалось, спокойно висит вдоль туловища. Но невидимки, которую ощущал Ефим, не существовало. – Значит, этой нет. Руки нет, а все остальное – побочный эффект».

Правая вдруг принялась ожесточенно перелистывать страницы какого-то журнала. Вот она замерла, указательный палец подчеркнул строчку, и Ефим не без любопытства заглянул в раскрытый перед ним журнал.

«Когда речь идёт о целостной работе мозга, – прочитал он, – это ещё не значит, что мозг работает весь целиком в каждом отдельном случае… Действительно, никогда в одно и тоже время не работают все миллиарды нервных клеток».

– Не понял, – от волнения его голос перешёл в хрип. Он нервно теребил левой послушной рукой жидкие волосы на лбу. Правая, привлекая внимание, дробно постучала по полке и внезапно потянулась к столу, увлекая за собой и Ефима.

– Куда! – процедил Платов, инстинктивно хватаясь за этажерку. Правая продолжала тянуть, указывая на стол с треснутой вазой и бронзовой статуэткой Будды, заляпанной во время ремонта синей краской.

«Сейчас этажерка рухнет!», – пронеслось в голове незадачливого дачника, и Правая, словно прочитав мысль, замерла, ослабла и вдруг приблизилась к лицу Ефима. Платов в страхе прикрыл лицо левой и затаил дыхание. Он почувствовал, что Правая остановилась в сантиметре от него и через короткую паузу многозначительно постучала его по лбу.

– Сама дура, – буркнул Ефим. Правая выразительными жестами подманивала его к столу. И он решился. Подошёл. Правая мгновенно схватила шариковую ручку и на клочке бумаги вывела красивым женским почерком: «Привет!»

– Здорово. – У немало озадаченного Ефима с этого момента убеждение, что он в здравом уме, опять пошатнулось.

«Не думала, что такой болван», – вывела рука.

– Ты ещё и не мужик!

«И общаться с тобой невозможно, но придётся, – рука элегантным движением перевернула клочок бумаги, но там уже было написано: «Ефим! Не забудь взять картошку». Правая энергично обшарила стол, даже ящики пораскрывала, и нашла-таки покрытую пылью ученическую тетрадь в клеточку. Раскрыв тетрадь, на мгновенье замерла и вдруг коршуном устремилась к чистому листу.

«Очень мило, – подумал Ефим, – неужели во мне столкнулись два мира? Один – потусторонний, демонический? Скрещивание измерений или что там ещё?»

«У тебя за плечами высшее образование, – прочитал он гневные строки в тетради, – а ты не в состоянии вникнуть в суть научно-популярной статьи! Всё элементарно просто».

– Объясни, коли так.

«Мы с тобой – одно целое, здесь ты прав, но в данный момент ощущаем некую раздвоенность. Кто из нас несёт в себе реальную основу настоящего образа – сказать трудно».

– Издеваешься? Возьму бритву и отрежу, – мрачно усмехнулся Платов. – Тогда посмотрим.

«Не петушись. По всей видимости, ответ на все вопросы скрыт в моем мозге».

– В нашем, – поморщился Ефим.

«Допустим, в нашем. Так вот: если эта так называемая версия верна, значит, и ответ совсем прост: необходимо только обобщить. К примеру, во всём виновато интенсивное повышение работоспособности мозга, и отсюда – внезапное пробуждение глубоко затаённых чудесных способностей, понимаешь?»

Дачнику вдруг показалось, что пол уходит из-под ног. А что же с Марией? С ней-то что делать? Как от неё скрыть? Правая – это ведь магнитная мина, напичканная ядовитыми осколками – немыслимо безобразная по своей иезуитской сути.

В ужасе, чувствуя, как подкашиваются ноги, Ефим хотел опуститься на стул, схватился за его спинку, накренился вместе с ним и рухнул на пол. Его, впрочем, тут же пружинисто подбросило вверх, и он снова встал на ноги.

– А это кто мне объяснит? – прошептал он, до крайности изумлённый, но уже не такой испуганный.

«Не знаю, – вывела Правая, – надо поразмыслить, порыться в литературе».

– Букинист нашёлся на мою голову! Ни в одной книге не найти ничего подобного.

«Найдём».

– Послушай, – вскипел раздосадованный дачник, – может, ты мне и волю диктовать начнешь?

«Как придётся. Сам понять должен: такое дело…»

Теперь Ефим знал, что застрахован от несчастного случая.

***

Было тепло. Или холодно – Платов об этом не думал; быстро отвыкая от обыденного мира, где важно вовремя пересаживать тюльпаны, выносить мусорное ведро и ходить за молоком в соседнюю деревню.

Он шел мимо дач по пыльной дороге, к железнодорожной станции. Картошки он с собой не взял – не до погреба. Ботинки быстро превратились в серые галоши с почти неразличимыми в пыли шнурками.

Все, чем он был занят последние часы, был он сам: остальное стало вдруг далеким и совершенно ненужным. Там, за границами его «я», не было ничего, что могло бы помочь, никакого щита, которым можно было прикрыться.

Правая могла и не захотеть, чтобы ее лечили, она строптива и считает себя вполне здоровой. Вдруг врач убьет самого Ефима, а все освободившееся место займет Правая? Пятьдесят на пятьдесят. Да и самому врачу может не поздоровиться.

– Здорово, Ефим! Оглох, что ли?

Платов еще лихорадочно решал, что предпринять, а Правая уже властно тянулась в сторону штакетника крайней дачи. Оставаться с протянутой рукой посреди дороги было нелепо, и Ефим несмело подошел к знакомой калитке.

– Hy, ты и глухня!

Это Митяй Жмуров, владелец прекрасной двухэтажной дачи ярко-яичного цвета. Невысокого роста, в старой выцветшей майке, с большими волосатыми руками, глубоко запущенными в синие шаровары, Митяй довольно, даже ласково улыбался, отчего его редкие рыжие усики топорщились как у сома.

– Ефим, ты ведь знаешь, я – человек простой, – Платов знал его еще со школьной скамьи, и даже ему иногда начинало казаться, что Митяй и впрямь считает себя кондовым малым. – И совершенно незачем задирать носище к солнцу. Ведь оно, солнышко-то, далече, а я – вот он, Митяйка, – перед тобой!

Платов прекрасно знал о Митяевой способности мигом возвращать на землю заблудшие в бессмысленных мечтах души. Каким образом – Ефим тоже знал, и сам этот метод не раз пробовал.

Довольный своим красноречием, Жмуров заговорщически подмигнул и всё улыбался своими резиновыми, словно обмазанными малиновым вареньем губами.

– Так и быть: заходи, – Митяй, освободив проход, сделал выразительный жест – прошу.

Правая продолжала тянуть, ей умело помогала правая нога. Пришлось покориться.

– Ты, смотрю, совсем зачах. Огород, тюльпанчики доконали?

– Огород.

Ефим насторожился. Кто это сказал: о-го-род? Он сам или этот, второй?

Правая влезла в карман пиджака, и Ефим вдруг ощутил крошки на дне кармана. И тетрадь, которую Правая не забыла прихватить с собой. Он начал ощущать этой рукой! Значит, не только он пошел у неё на поводу, но и она – в поиске компромисса. Несомненный прогресс.

Прошли мимо новенького, сверкающего «жигулёнка», взобрались по высоким ступеням на террасу.

– Рояль? У тебя его не было, – Ефим с удивлением отметил, что память, слава Богу, еще принадлежит ему, и значит, он не совсем конченый человек.

– Тёща купила.

– Она у тебя всё ещё выступает?

– Нет, теперь очередь Сашеньки пришла.

– Жены? – уточнил гость.

– Да что с тобой, Ефимушка? – изумился Митяй. – Ты словно с небес свалился.

– Очень может быть.

– Сашенька в школе начала преподавать. – Жмуров приблизил острый в красноватых прожилках нос к лицу Ефима, стараясь уловить знакомый запах, и озадаченно поглядел на приятеля.

– …В школе? Да-да, помню.

– Платов, – перешёл на официальный тон Митяй и покрутил у виска пальцем. – Тюльпанов своих надышался? Или деньги потерял?

Хм, деньги, подумал Ефим, садясь на стул возле рояля. Тут главное рассудок не потерять.

– Понятно, – тихо сказал Митяй и подошел вплотную к Ефиму. – Спрятал, значит, денежки. Да ты не боись, не выдам. Много они тебе дали?

– Кто? – Ефим вдруг увидел, что хозяин вовсе не ерничает, не дурачится, словно знает что-то. И вопросики, может быть, не наобум задает?

– Ну-ну, – усмехнулся совсем уже нехорошо Митяй.

Правая рука Платова легла на открытые клавиши. Пальцы ее изящно изогнулись и легко пробежались: это вышло неожиданно чётко, почти виртуозно, и звуки – словно короткая разминка профессионального пианиста.

– Ученый, значит? – констатировал с удовлетворением Митяй. – А ну-ка…

– Что? – не понял гость.

– Хватит простачком прикидываться. Сыграй-ка лучше для души, а я в погреб слазаю. Терпеть вообще-то не могу эти гаммы, однако ж, видал – попривык. Сашка-то сейчас в городе, скучно даже… – Митяй открыл крышку погреба и исчез, словно рыжий черт провалился в преисподнюю. У Ефима мелькнула шальная до странности мысль: захлопнуть хозяина в его закромах да убраться подобру-поздорову.

Хотел было Ефим заикнуться насчет своей музыкальной безграмотности, но Правая уже играла. Ефим попробовал встать: куда там! «Швеллер какой-то, а не рука».

Внезапно в дверях появилась тёща Митяя, Елена Владимировна. Она почему-то очень походила на Митяя: и роста невысокого, и улыбка та же на полных губах. Вот только не рыжая.

– Феномен, – басисто объявила она, Платов даже вздрогнул. – Моцарта одной рукой, не глядя!

– Я не… я, Елена Владимировна, – пролепетал смущенный гость и лишь потом поздоровался.

– Вторую-то, – указала женщина на другую руку Ефима, – положи вторую и играй нормально, как все люди.

«Так то люди! – хотел было закричать Ефим. – Что же это?.. Надо и вторую класть!»

– Не придуряйся, покажи класс, – посоветовал и Митяй, вылезая из погреба с банкой солёных огурцов. Скрепя сердце, Платов положил на клавиши другую руку. Та нервно дрожала и явно не знала, куда приткнуться на чёрно-белой дорожке, где неистовствовала Правая. Елена Владимировна подошла, облокотилась на сияющий корпус рояля и испытывающе уставилась прямо в лицо смешавшегося гостя.

Надо было играть. Да это – чёрт знает что такое, но надо играть. Открыть свою тайну, подвергать, возможно, риску других людей?

Левая неуверенно взяла несколько аккордов. Потом еще.

– Цену нагоняет, – послышалось из-за спины. Ефим терпеть не мог, когда стояли над душой, да еще за спиной.

Левая начала играть. Это была, несомненно, его рука; клавиши ударяли по кончикам пальцев – все реально, осязаемо. Но она играла! И играла всё быстрее, вот она обрела смелость и, подобно Правой, пробежалась по всей клавиатуре. Потом ещё, ещё… Митяй зашел сбоку, и, покосившись на него, Ефим увидел серьёзную и даже надменную мину хозяина. А в рыжих рысьих глазах высветились на мгновенье незнакомые латунные искорки.

Знает Жмуров что-то, догадывается. Но откуда и с чего ему догадываться?

Вскоре стало ясно, что левая играет по-настоящему, значит, он, Ефим, не просто прикидывается, но на самом деле помогает Правой, играет вместе с ней. Ещё через пять минут Ефим не глядел на ставшие внезапно гибкими и сильными пальцы. В глазах Платова рябило от черно-белой клавиатуры. Он поднял голову и уставился на висевший за роялем пошлый пейзаж с лебедями.

«Моцарт, говоришь? Только его мне не хватало. Вначале Мурка, потом Правая, за ней Моцарт, Айвазовский, Толанд, Наполеон, Федоров-первопечатник! Супермен, гений, сверхшизо!.. Или гений тот, у которого Правая? Но ведь все это во мне… Собственно, кто я на самом деле? Человек, потерявший себя? Приходишь к врачу и спрашиваешь: „Вы не знаете, кто я такой?“ „А вы не знаете?“ – говорят. „Не знаю, так уж получилось“. Самому надо разбираться. Начать с теории Дарвина и… непременно разобраться».

Пальцы взлетели последний раз над клавиатурой и легли на колени. Одни – послушные – звуки умерли сразу, другие – томные, протяжные – ещё держались, жили, дрожали в воздухе. Вот и те растворились. В наступившей тишине слышалось только тяжелое сопение Митяя.

– Н-да, – покачала головой Елена Владимировна после паузы. На её рыхлых щеках проступил румянец. – Мне никогда так не сыграть. Вы, соседушка, покорили мое сердце, – Ефим, видимо, смущённо пожал плечами, потому что она добавила: – Не ёжьтесь, маэстро, вам это не к лицу.

– А что к лицу?

Митяева тёща уже направилась на террасу, но вдруг повернулась.

– Фрак. Чёрный фрак, конечно. Столько времени скрывать от меня! Поверьте моему слову – это для вас даром не пройдёт: будете с нами ужинать. – И не обращая внимания на протестующие жесты гостя, громко позвала его за собой на террасу: – Нет, ты представляешь, Дмитрий, он нехотя правой рукой играет Моцарта, левой за это время проходит весь курс средней музыкальной школы. И всё это так небрежно, почти не глядя. Это, Митечка, не огурцы мариновать.

III

Он вышел из дома Митяя, слегка пошатываясь. Голова словно набухла, и, казалось, мысли медленно пробираются через комья ваты. Даже не верилось, то от неполного стакана «пшеничной» можно так захмелеть. Или Митяй что-нибудь подсыпал? Оказалось, что пока Платов гулял у Жмуровых, прошёл ливень, превратив дорогу в глиняное месиво. Правая намертво вцепилась в калитку.

– Это ещё что за цирк? Ну, что тебе от меня надо? Отстань, слышишь? Я ни перед чем не остановлюсь!

– Ефимушка, – позвал кто-то нежно, и Платов вздрогнул, обернулся. С крыльца спускался Митяй. – Куртешку свою позабыл, говорю.

Из кармана коричневой спортивной куртки Ефима торчала тетрадка. Поглядев на необычно бледное лицо Митяя, Платов понял, что грядут новые и, возможно, еще более невероятные события.

– Зря ты все-таки не доверяешь старым корешам. Я ведь с открытой душой.

– Митяй, мне иногда кажется, что ты начисто забыл русский язык.

– Ладно, – примирительно отозвался Жмуров, сделав кислую мину. И – вновь стальные искорки в зрачках. – Ты, главное, заходи, не стесняйся. Чего уж там…

«Всё, надо срочно уезжать отсюда подальше. – Ефим пожалел, что не захлопнул Жмурова в погребе и не смылся сразу. – Домой, немедленно домой, в город – к людям, Марии, врачам – лечиться от неврастении. Немедленно к железнодорожной станции, в город! Может, все пройдет еще; может, здесь поле какое-нибудь, зона, аномалия.

И он поспешил к станции.

Оказывается, уже начинало темнеть. Как он мог столько просидеть у Жмуровых? Правая вытащила из кармана тетрадку.

– Ты почему пить не давала?

«Я не пью», – вывела Правая.

– Совсем?

«Да».

– А при чем здесь я?

«Мы – одно целое».

– Ты что? Пианистка?

«Не знаю, тебе это не кажется странным?»

– Мне, если говорить по совести, странным кажется многое. Слишком многое.

«Пора разобраться».

– Попробуй, если у тебя свежая голова.

«У нас с тобой одна голова».

– Ещё бы! Лучше ответь, почему, имея одну голову, мы общаемся с помощью этой паршивой тетрадки?

«Неужели тебе непонятно? Видимо, у тебя куриные мозги».

– А у тебя какие?!

«Обратной связи пока нет, но она будет, когда ты сумеешь хорошо сосредоточиться, – Ефим споткнулся и едва не упал очками в грязь, но неведомая сила вновь пружинисто подбросила его, подняла на ноги. – Главное, чтобы не мешали. Попробуем, когда будем ложиться спать… Мозг человека – самая сложная система, возникшая в живой природе. Нельзя не удивляться его противоречию: в нем спокойно уживаются мои мысли и твое мышление курицы».

– Остришь? Весело, значит. Говори по существу, а то тетрадь поддерживать не буду.

«А что мне, по-твоему, делать? Ты совершенно беспомощен и ведешь себя так, словно меня и нет совсем! Разве плохо уметь играть на рояле?»

– Придумала тоже!

«Ко всему прочему ещё и Мария твоя…».

«О, боже! Мария!» – Платов застонал. Лучше бы не вспоминала. Конечно, можно считать, что в мужчине есть нечто от женщины, а в женщине – от мужчины, но не до такой же степени!

Он не замечал, что плетется по самой грязи, что ботинки намокли, а брючины забрызгались до колен.

– Ты не боишься, что плохо кончишь?

«Вообще-то не хочется нас с тобой приравнивать к приматам, но именно с них и стоило начать. Животные тоже бывают умными и глупыми…»

– Почему «тоже»? Ты без оскорблений не можешь?

«…Это знали Бюффон и Кондильяк, Ламарк и Дарвин, разумеется. Последний и сказал, что утверждение, отрицающее постоянное усовершенствование животных в своих способностях ума, ни в коей мере не может считаться серьёзным. И всё потому, что существуют прямые доказательства противоположного. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Ведь ты решил сразу, что мозг твой болен. Я утверждаю обратное: он выздоровел! Да-да, выздоровел от продолжительного летаргического сна. Почему так случилось – предстоит узнать. А ты собирался к врачу! Не помогут ни этологи, ни физиологи, ни генетики вместе взятые, они не способны разобраться в теперешнем механизме осуществления рассудочного акта. Понимаешь?»

Совсем запутавшийся Ефим поднял голову от тетрадки и растерянно огляделся.

Уже сгустились сумерки. На небе, на фоне немногочисленных и неярких вечерних звёзд живо сияли три звезды. Платову не составило труда вспомнить их названия: Регул из созвездия Льва, оранжевый Арктур из Волопаса и ниже – голубоватая Спика, альфа Девы.

«Осторожно!» – вдруг прозвучало в голове Ефима, и он не стал размышлять: голос ли это странного существа, родившегося в Правой, остановил его, или предчувствие, некое иное, далеко отличное от человеческого зрения обнаружило близкую опасность.

Прячущийся в кустах Митяй был в кирзовых сапогах, телогрейке и надвинутой на глаза кепке, весь он был красноватый, словно облитый фосфоресцирующей краской.

– Можешь сидеть там, если тебе нравится, – разрешил Ефим гостеприимному дачнику.

– Вот ещё одно подтверждение! – воскликнул Жмуров и, деланно посмеиваясь, вышел на тропинку. – Уже и в темноте видеть научились. Вот… – замялся он, озираясь, – а очки для конспирации носишь. Решил приглядеть за тобой. Неровен час, приключится что. Окосел ты, братец… Или придуряешься?

– Лучше бы на машине подвёз, всё бензин бережёшь, – мрачно заметил Платов, отступая к большой берёзе.

– Я пьяным за руль не сажусь, – вздохнул Митяй, засунул руки в карманы и начал шаг за шагом приближаться к собеседнику. – Сам знаешь…

– Что?

– Ну… Руки-то тебя не беспокоят?

– Руки? – повторил Платов, напрягаясь. Все верно. Рыжий чёрт всё знает. И сейчас кое-что прояснится.

– Они самые, – покачал головой Митяй. – Раздвоился, значит. Это хорошо, главное, чтобы ты не сдвоился обратно, благодаря своей природной цельности. Натура у тебя, говорят, такая особенная. Трудно тебе мешать. Силен ты, кореш. Единым можешь стать, всемогущим. Завидки берут. Хоть бы и мне мозги вправили. Меня бы они боялись!

– Кто?

– Во, а ты не знал? – показал Митяй на звёзды. – Одним хочется жизнь нашу переделать, людей к счастью приобщить. Ну, эволюцию поторопить, значит. Ты знаешь. А другие мешают: рановато, говорят. Совести, считают, у нас нету. Мы только что проклюнулись, птенчики. И никак нельзя петухами раньше времени становиться.

– А ты с теми, кто мешает, – подделался под ложную благодушность «кореша» Ефим. Глаза Жмурова на мгновенье округлились.

– Я, может, сам по себе.

– И тоже… фьюить!

– Спятил? – радостно переспросил Митяй. – Я тоже так думал. А когда ты играть начал, засомневался. Тетрадочку полистал – ясно стало, как день. И вот этот ещё подарочек, – Жмуров достал из кармана блеснувший воронёными гранями «вальтер».

Вот когда Ефим протрезвел окончательно.

– Попросили поговорить с тобой по-человечески. Сами они, понятно, по-человечески ни бельмеса не соображают, умеют только советовать и горы золотые обещать. А ты, кореш, и вовсе загадочной пташкой становишься. Биополе мощное. Даже, говорят, укокошить можешь запросто – биополем своим, направленным эмоциональным лучиком.

«Внимание!» Ефим отметил, что последнее предложение Митяй сказал, не разжимая губ. Себе сказал, понял Ефим. И не произнёс, а подумал! Ценная информация…

– Слёзную просьбу просили передать: не вступай, Ефимушка, в контакт со своими филантропами-покровителями. Чревато это для всех нас. Перепилили тебе перегородку между мозгами – и будь доволен. Наслаждайся и ни гу-гу, понял? И так прожить можно. Твой гений и мой практический опыт. Миллионерами станем!

– Играешься? Нехорошо, Митяй. Брось игрушку, глаза мозолит… Тебе только дай волю.

– Ишь ты, герой. – Жмуров стоял, широко расставив ноги, в его глазах застыл испуг, и рука, державшая «вальтер» на уровне живота Ефима, неуверенно вздрагивала. – Я ведь не шучу, дурак. Последний раз спрашиваю.

– Все это чушь, тебе не кажется? – Ефим старался казаться спокойным. – Нам это снится, понимаешь? Или ты веришь в летающие блюдца?

Митяй вытащил из кармана толстую пачку денег.

– Если мне и это снится, – произнёс он дрожащим голосом, – то тем более не стоит просыпаться.

Ефим, чувствуя презрение к собеседнику, ещё раз вгляделся в осунувшееся лицо негодяя, затем решительно повернулся и пошёл прочь. Но вдруг новым внутренним зрением увидел медленно поднимающееся чёрное дуло за спиной. Он резко оглянулся. И увидел, как встретившись с его глазами, Жмуров попятился, выронил пистолет и, ломая кусты, завалился навзничь.

Ошеломлённый Ефим подошел к нему, присел, нащупал пульс и облегченно вздохнул: жить будет.

IV

Жена была дома. Она сидела в кресле перед телевизором. – Здравствуй, Мария. – Здравствуй, Ефим.

Голос был холоден, и лицо жены казалось вылитым из голубоватого льда. Ефим, стараясь не шуметь, на цыпочках пробрался в кухню и приступил к розыскам съестного. Правая услужливо помогала.

«Может, она смирилась с Марией? Эй, как тебя там? Понравилась тебе моя жена?» Правая положила батон белого хлеба на стол и описала в воздухе вопросительный знак. Не разобралась ещё, усмехнулся Ефим.

«Любопытно, как мы будем спать втроём, причем одна женская душа будет в мужском теле!»

– Картошки, конечно, не принёс. Где ты был? – Мария вошла в кухню в тот момент, когда Правая недвусмысленно стучала пальцем по Ефимову лбу. – Это ты мне?

– Да нет, задумался. На даче был.

– Чувствуется, – и её ротик с вздернутой верхней губой превратился в тонкую надменную полоску. Но глаза стали грустными, и у Ефима защемило сердце.

– Да это… – замялся он, – это так… Митяй затащил к себе. Я ему сыграл Бетховена. – Правая толкнула. – Нет, Моцарта на рояле. Им понравилось, особенно Елене Владимировне. Помнишь Елену Владимировну?.. Полстакана, даже меньше. Честное слово!

– С полстакана Моцарта на рояле играл? – притворно удивилась жена. – Проспись лучше, позорище!

– Но я, правда, играл. Я могу и сейчас сыграть. Жаль, что у нас нет рояля.

Глаза Марии в испуге округлились.

– Ненормальный. Ешь. Раскладушка на лоджии, – она повернулась и поспешно ушла в большую комнату. Одна проблема была пока автоматически решена: с тройственным интим-союзом есть объективная причина повременить.

– Что ты скажешь по этому поводу, а? – горько спросил себя Платов, потом сосредоточился и повторил свой вопрос мысленно, даже глаза закрыл.

И он услышал.

– У меня хорошая выдержка, почти как у машины. Дождалась-таки. Раскладушка? Не так уж плохо.

– Вот и спала бы на ней одна, – буркнул Ефим. Оказалось, что для обратной связи достаточно было небольшого волевого усилия.

«Кусок в горло не лезет», – пожаловался он.

«Ешь, – ласково посоветовали ему. – Ешь, ты голоден. А у Митяя была лишь закуска. Ешь, ты голоден».

И Ефим почувствовал ужасный голод. Он навалился на холодную яичницу и в две минуты расправился с ней. Поставил на плитку чайник и достал сигареты. Нервно зачиркал спичкой, достал другую; затянулся и случайно подумал – курит ли Правая? И сразу появилась горечь во рту, его замутило, глаза заслезились. Ефим закашлялся. Тот, другой, или другая, усилил померкшие с годами боевые восстановительные силы организма. Поэтому Ефим и захмелел у Митяя с полстакана.