Черный маг

Маски зла

Layton GreenTHE DIABOLIST

Copyright © Layton Green, 2013 All rights reserved

Перевод с английского Ольги Кидвати

© О. Кидвати, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Иностранка®

Глава 1

Мишен-Дистрикт, Сан-Франциско

21 сентября

Они называли себя Домом Люцифера. За полчаса до полуночи первосвященник Маттиас Грегори широко распахнул двери Красного аббатства, и верующие один за другим прошли внутрь.

Интерьер помещения казался вдохновленной готическими мотивами насмешкой над католическим храмом: багровые стены и сводчатый потолок угрожающе нависали над приделами, в витражных окнах красовались пентаграммы, на стене за кафедрой возвышалось перевернутое распятие. Оплывшие свечи заливали храм красным сиянием, и Маттиас в очередной раз признал, что архитекторы добились, чего хотели: ощущение было такое, будто направляешься прямиком в пасть ада.

Дом Люцифера официально признали некоммерческой религиозной организацией в 1966 году, и Маттиас руководил сотнями его отделений по всему миру. В 1960‑е и 1970‑е годы Америку завораживал и Дом Люцифера, и другие оккультные псевдорелигии, которые росли как грибы из подавленного коллективного подсознания. Теперь же демоны, колдуны и вампиры регулярно появлялись в модных романах и кинофильмах, а популярность сверхъестественного ослабила его способность шокировать.

Маттиас считал, что благодаря этому вести дела Дома стало только легче.

Два вооруженных охранника обыскивали всех на входе. На адрес Дома Люцифера приходило много полных ненависти посланий, в основном от христиан-фундаменталистов, но последнее письмо отличалось от остальных: в нем грозили убийством. Маттиас обнаружил конверт на кафедре шесть дней назад, когда утром отпер церковь. Это его встревожило, ведь, закрывая дверь накануне вечером, он не видел никаких писем.

Маттиас посмотрел на часы над главным входом. Его взгляд отметил положение стрелок в виде двух нагих суккубов.

До полуночи оставалось двадцать минут.

Собор наполнял аромат благовоний, словно усиливая ощущение полумрака и алыми мотыльками клубясь над приделами. Маттиас махнул рукой, его помощник ударил в гонг, и паства затянула один из сатанинских псалмов.

Первосвященник сосредоточился на его словах, чтобы ритуальные песнопения очистили разум и укрепили решимость. Вопреки попыткам отмахнуться от угрозы, в животе у него обосновался комок нервного страха.

Никто не присылал ему анонимных посланий на электронную почту или бандеролей с кустарной бомбочкой, не звонил по телефону, бормоча приглушенные угрозы. Вместо этого он обнаружил письмо прямо на кафедре, в конверте с красной восковой печатью, на котором было от руки заглавными буквами написано одно-единственное слово: «ЕРЕТИКУ».

Маттиас Грегори недоуменно нахмурился, вскрыл конверт и прочитал текст, нацарапанный черными чернилами под его именем:

Ты откажешься от своей ложной религии и объявишь себя ЕРЕТИКОМ, или умрешь от руки Единого Истинного Бога в шестую полночь от сего дня.

Подписи не было.

Вечером Грегори рассказал о послании прихожанам и в порыве праведного гнева объявил, что в ночь своей предполагаемой гибели проведет специальную службу. Сегодня ее время пришло. Маттиас просто из соображений предосторожности усилил охрану храма.

Без четверти полночь. Пора начинать.

Грегори воздел кверху зажатое в кулаке письмо и потряс им.

– Еще одна ребяческая выходка тех, кто узко мыслит, – провозгласил он громко, и его паства принялась ухмыляться и аплодировать. – Еще один акт ненависти от тех, кто проповедует так называемую любовь.

Первосвященник обеспечил себе весьма недурной уровень жизни за счет щедрой десятины прихожан, но старался отнюдь не только ради денег. И уж точно не ради дьявола: на самом деле Маттиас не верил ни в Люцифера, ни в какую‑нибудь иную сверхъестественную сущность, вообще ни во что за пределами дарвинистской реальности собственного существования. Зато он верил в удовлетворение своих естественных плотских желаний и презирал любого, кто пытался встать у него на пути, будь то человек, правительство, религия или учреждение.

Его последователи принадлежали к разным слоям общества. Многие вышли из самых низов, но были среди них и бизнесмены, люди свободных профессий, политики и даже несколько знаменитостей. Некоторые присоединились ради новизны, других привлекали тайные оргии, но большинство адептов верили в особую миссию Дома, которая заключалась в высмеивании и ниспровержении самых распространенных религий.

Взгляд Маттиаса снова скользнул к часам. Одиннадцать пятьдесят.

Он продолжил речь, сравнивая угрозу убийства с несбывшимися прорицаниями других религий, особенно псевдохристианских сект. Те, когда их предсказания не осуществлялись, изменяли свои якобы священные тексты или создавали новые версии пророчеств.

Прихожане энергично кивали, и это заряжало Маттиаса уверенностью. Когда гонг возвестил полночь, первосвященник с торжествующим возгласом порвал письмо пополам. Но вместо радостных криков, которых он ожидал, передние ряды тревожно вздыбились, и кое-кто стал показывать пальцем в сторону кафедры. Даже Оук, правая рука Маттиаса и фактически второй основатель храма, казался ошеломленным, а уж его напугать было весьма непросто.

Ком в животе Маттиаса разрастался, грудь теснило от страха.

Первосвященник резко обернулся, чтобы посмотреть, из-за чего переполох. Меньше чем в трех футах от него стояла фигура в черном одеянии, со скрытым под капюшоном лицом. Сегодня, в точности как и в тот день, когда обнаружилось письмо, Маттиас первым вошел в здание, которое перед этим стояло запертым. Спрятаться у него за спиной было негде, и казалось невозможным, чтобы кто‑нибудь незаметно проскользнул по узким проходам.

Прежде чем Маттиас успел отреагировать, неизвестный взмахнул кистью руки и прошептал единственное слово: «Гори».

И Маттиас загорелся. Как только это слово прозвучало, вспыхнуло пламя, и Грегори недоверчиво уставился вниз, на то, как огонь лижет его одежду и распространяется по ней. Недоверие превратилось в ужас, когда он почувствовал на лице жар, ощутил тошнотворный запах собственной горящей плоти, услышал приглушенный гул пламени, увидел, как волоски на тыльной стороне рук скручиваются и чернеют.

Когда первосвященник, сбивая пламя, в агонии рухнул на пол под звенящие в ушах крики паствы, фигура в черном одеянии исчезла так же необъяснимо, как до этого появилась. Последней связной мыслью Маттиаса было сомнение, не ошибался ли он все это время. Возможно, сам Люцифер явился сюда, чтобы затребовать свой дом обратно.

Глава 2

Джорджтаунский университет, Вашингтон, округ Колумбия

Виктор Радек в первом ряду ждал, когда профессор Ян Хольцман, наставником которого он некогда был в Карловом университете Праги, представит его аудитории. Помещение было огромным; курс «Религиозная феноменология 101» был довольно популярен, и амфитеатр заполняли сотни возбужденно переговаривающихся студентов.

– С огромным удовольствием представляю вам, – произнес с кафедры профессор Хольцман, – наиболее уважаемого религиозного феноменолога наших дней, величайшего в мире эксперта по культам, человека, который научил меня всему, что я знаю, причем это лишь малая часть того, что знает он… дамы и господа, перед вами наш специальный гость, приглашенный лектор профессор Виктор Радек.

Раздались обычные аплодисменты, но, когда Виктор поднялся во весь почти семифутовый рост и подошел к кафедре в своем строгом черном костюме, он почувствовал, как аудиторию охватило тревожное нетерпение. Студенты как будто наблюдали через стекло за интересным, но опасным представителем животного мира.

Не произнеся ни слова приветствия, Виктор начал с резким чешским акцентом:

– Если бы я спросил вас, является ли человеческое жертвоприношение злом с феноменологической точки зрения, что вы ответили бы?

По рядам студентов пробежал ропот. Виктор вызвал рыжеволосую девушку во втором ряду.

– Нет, не является, – сказала она, хотя ее порозовевшая мордашка скривилась от неудовольствия, – абсолютного добра и зла не существует.

Виктор дал понять, что недоволен ответом, и вызвал молодого человека в толстовке с изображением Нотр-Дама.

– Настолько ужасные вещи всегда неправильные, разве нет? – спросил тот. – И неважно, с какой точки зрения мы на них смотрим.

Виктор заметил, как поморщился профессор Хольцман. Семестр только начался, но подобные вопросы обычно рассматриваются в первый же день занятий. Скорее всего, этот студент просто прогулял лекцию.

– Вероятно, вам стоит перечитать описание курса, – предположил Виктор. – Похоже, вы решили, что у нас тут «Этика 101».

Аудитория захихикала, а в дальнем левом углу зала поднялась рука худощавого афроамериканца с козлиной бородкой.

– Ответ зависит от того, считаются ли жертвоприношения злом в культуре, где совершается обряд. Или, возможно, их признаю́т злом, но злом необходимым, и потому оправдывают.

Студенты притихли, когда Виктор подошел к краю возвышения, сведя темные брови и ссутулив плечи, которые скорее подошли бы кузнецу.

– Человеческие жертвы, – громыхнул он, – во многих античных культурах считались необходимостью в тех редких, а порой и нередких случаях, когда нужно было умилостивить злых духов и обезопасить поселение. К ним прибегали и по другим причинам, включая, – Виктор повернулся, чтобы посмотреть на студента в толстовке с Нотр-Дамом, – проверку веры. – Профессор словно не видел аудитории колледжа с включенным кондиционером и множеством студентов: его взгляд переместился к тем временам, когда он стоял в завороженной толпе верующих посреди африканского буша. Потом Радек снова сосредоточился на реальности. – Например, во время определенных ритуалов йоруба жертву мучили, срезая плоть с ее тела и не давая потерять сознание при помощи снадобий, приготовленных жрецом-бабалаво. Это делалось, чтобы боль ощущалась сильнее и активнее привлекала внимание духов.

Аудитория дружно ахнула.

– Я привел этот пример не с целью шокировать вас, а чтобы проиллюстрировать ту степень отрешенности от эмоций, к которой вам придется прибегнуть, изучая религиозную феноменологию. Во имя понимания и полного осознания вы должны ступить за пределы своей среды и целиком переместиться в восприятие адепта изучаемой религии. Даже в наши дни субъект может искренне верить в ангелов и демонов, которые разгуливают среди нас, в духов, джиннов и тайновидцев, в одержимость дьяволом и многомерные планы существования. Вы обнаружите, что вашим воззрениям брошен вызов, что вы погрузились в новый мир, пугающий и восхитительный. Вы можете оказаться в глухой сибирской деревне с шаманами, утверждающими, будто у них есть власть ходить во сне, или в Карпатах, где придется изучать колдовство и защищаться от вампиров вместе с цыганами, или посетить индийский храм, где диких, рыскающих повсюду крыс почитают как реинкарнацию предков, или исследовать аскетов и целителей, сила духа которых не поддается научному объяснению.

К этому времени студенты уже подались вперед на своих местах, и когда Виктор замолчал, воцарилась такая тишина, что в ней можно было бы услышать шелест падающего перышка.

– И если вы избрали религиозную феноменологию своей стезей, – продолжил Радек, не удосужившись улыбнуться, – следующие лет восемь проведете взаперти, в пыльной библиотеке.

В аудитории опять раздались смешки. Виктор зашагал по возвышению, наполняя помещение своим присутствием.

– Но все же настоящий ученый должен пойти еще дальше. Что есть зло? Насколько сам этот термин применим не только к конкретному действию, но и к нравственному облику верующего в целом? Где именно в его системе верований корни идеи зла? Может быть, она вообще иллюзорна? Как адепт при необходимости примиряет у себя в голове существование зла со всемогуществом Бога? – Профессор сложил руки на груди. – Возможно, самый сложный урок заключается в том, что вы, будучи добросовестными учеными, можете так ничего и не узнать об истинной природе добра и зла. А еще в том, что для каждого нового случая нужно полностью очистить разум и начать с чистого листа.

Темнокожий парень с козлиной бородкой снова поднял руку.

– Против всего этого у меня нет возражений. Но даже у верующего или члена секты имеется своя точка зрения, правильно? Это заложено в человеческой природе. Мне кажется, каждый может быть сам себе феноменологическим исследователем.

Уголки губ Виктора впервые дернулись кверху. А студент продолжил:

– И к чему же в результате пришли вы сами после всего, что повидали и изучили? Зло реально или оно лишь концепция, состояние ума?

Аудитория прыснула, а Радек позволил реплике повиснуть в воздухе.

– Этот вопрос, – проговорил он наконец, – вы должны адресовать себе. Но кое-что я могу вам всем гарантировать. – Виктор дождался, пока аудиторию охватит жадное внимание, и не только ради театрального эффекта: ему предстояло преподать собравшимся тут молодым людям самый важный урок. – Если вы продолжите заниматься религиозной феноменологией, возможность ответить на этот вопрос наверняка вам представится.

Когда лекция закончилась, Радек удалился в кабинет профессора Хольцмана. Тот напоминал Виктору его самого в те времена, когда он еще состоял в штате Карлова университета и преподавал там, а профессор Хольцман был просто Яном, пылким аспирантом и его лучшим учеником. С академической точки зрения Ян подавал большие надежды и впоследствии оправдал их, но стремление к работе на местах так в нем и не проявилось: чтобы заняться полевыми исследованиями, ему пришлось бы ограничить себя в бельгийском пиве и запачкать руки.

Виктор не понимал подобной пассивности: религиозная феноменология представляла собой антропологию разума, и, если бы это зависело от него, Радек сделал бы длительную работу на местах обязательной для каждого. Именно она в первую очередь сподвигла Виктора к выбору профессии: традиционное изучение религии казалось слишком сухим и догматичным, а философия – чересчур отстраненной и теоретической. Но религиозная феноменология – эта сумрачная пограничная область, где первостепенное значение имеет субъективная вера, это царство культов, чудес и необъяснимых явлений, – Виктор мог погружаться в нее, как в прекрасную оперу на основе мистического источника.

Он открыл стоявшую на письменном столе профессора Хольцмана бутылку с абсентом и опытной рукой приготовил свой любимый напиток. Положив специальную ложечку на бокал, Виктор вспомнил свою юность и элитарное воспитание, которое он получил в чешской семье, принадлежавшей некогда к верхушке богемской знати. Он ни в чем не нуждался, даже в том, чтобы выбирать профессию, хотя родня и убеждала его поступить в соответствии с традицией и стать «важным» политиком.

«Важным?» – думал тогда Виктор. Губернаторы с сенаторами приходят и уходят, короли с их державами возносятся и исчезают в небытии. Его же интересовало нечто иное, нечто большее: тайны Вселенной, жизни и смерти, Бога и того, что было до него. Молодого Виктора манили вечные истины – если, конечно, допустить их существование.

Они продолжали манить его и до сих пор. Казалось, тайны прячутся в воде сразу под толщей льда и уплывают всякий раз, стоит только постучать по нему. Хитрость была в том, чтобы подобраться под правильным углом и не расколоть лед, а посмотреть сквозь него.

Сотовый зажужжал, вырвав Виктора из задумчивости. Звонил Жак Бертран, сотрудник Интерпола, рабочее время которого теперь почти полностью уходило на участие в расследованиях профессора. Радек консультировал полицейские агентства по всему миру, а иногда и частных клиентов по вопросам вредоносных или опасных культов. Прежде чем ответить на вызов, профессор поболтал напиток в бокале и заметил, что Жак звонит со служебного номера, хотя в Лионе сейчас второй час ночи.

– Время очень позднее, Жак.

– Oui [1], и спасибо, что ответил. Нам нужна твоя помощь. Ты свободен?

– Смотря для чего.

При мысли о новом деле Виктор ощутил знакомый трепет. Чаще всего расследования касались известных ему культов, однако профессора волновало предвкушение встречи с сектой, религией или тайным обществом, изучить которые ему еще только предстояло. А лучше всего пусть это будет пока не открытый потенциальный источник тайных знаний – именно такого опыта и жаждал Радек.

– Утром в Париже совершено убийство, – сообщил Жак. – И кое‑какие детали… прямо‑таки взывают к твоему опыту.

Обычно Интерпол обращался к Виктору по двум причинам: если дело имело отношение к его специализации и было связано с международной преступностью, что случалось редко, и если местная полиция запрашивала информацию в Интерполе, который, в свою очередь, рекомендовал привлечь к расследованию профессора. Однако казалось странным, что Жак сразу позвонил Виктору. Значит, что‑то в деле откровенно требовало его участия.

– Если можно, – продолжал Жак, – хорошо бы ты сперва съездил в Сан-Франциско. Там произошло аналогичное убийство. Туда тебе ближе, чем в Париж, и свидетели есть.

– Аналогичное? И кого убили в Сан-Франциско?

– Человека по имени Маттиас Грегори. Он был…

– …первосвященником Дома Люцифера, – закончил Радек. Вот так новость! В мире не существовало более крупной официальной сатанинской церкви, чем Дом. – И есть связь с парижским убийством?

– Oui, и даже несколько связей. Обсудим их, когда побываешь на месте преступления. Но самое очевидное сходство – в личности жертвы. В Париже убили мсье Ксавье Марселя.

Профессор, который как раз поднимал бокал, чтобы сделать очередной глоток, отставил абсент в сторону. Ксавье Марсель, известный также как Черный Клирик, находился в розыске и был негласным руководителем L’église de la Bête, или Церкви Зверя, – наиболее опасной и печально известной секты сатанистов.

Да уж, вот так новость…

Глава 3

Манхэттен

Длинные закатные тени встретили Доминика Грея, когда он вышел из приюта для бездомных подростков в сумеречный мир Вашингтон-Хейтс. После нескольких месяцев преподавания джиу-джитсу в импровизированном спортзале у Грея теперь было семеро более-менее постоянных учеников. Хотя большинство «трудных» ребят появлялись у него всего раз и исчезали навсегда.

Это причиняло ему боль. Он понимал, что боевые искусства подходят не для всех, но хотелось помочь каждому настороженному мальчишке, который попадал к нему. Многие из них жаждали знаний и упорядоченности, но не были готовы принять строгий кодекс чести Грея.

Его поступь в тот вечер была особенно тяжелой. Один из его любимых учеников, четырнадцатилетний Фрэнки, член латиноамериканской банды, обматерил во время занятия другого паренька. Грей указал Фрэнки на дверь, и тот по дороге обматерил и тренера тоже. Худой и жилистый, этот подросток был задиристым, смышленым и не умел сдаваться. Иногда Доминик видел в нем себя. И если учесть гордыню парня, Грей сомневался, что увидит его снова. Но так и должно быть. Грей занимался боевыми искусствами с пяти лет, причем некоторое время – в Японии, под началом одного из лучших в мире мастеров джиу-джитсу. Его шихан [2] настаивал, что уважение важнее всего остального, что именно с него все и начинается: нельзя причинять боль другому живому существу, не умея ценить его.

Как и дети, которых он теперь учил, Грей когда‑то был беспризорником. Его отец служил в морской пехоте и все детство Доминика издевался над ним и его матерью морально и физически. Смертельно боясь, что его тощенький замкнутый сын не сможет стать «настоящим мужиком», Грей-старший учил мальчика драться с тех пор, как тот начал ползать.

Вскоре после того, как Доминику исполнилось десять, отца перевели в Токио и он отправил своего отпрыска заниматься японским джиу-джитсу, одним из самых жестких и эффективных единоборств, где энергия противника используется для того, чтобы воздействовать на особенно уязвимые места его тела: суставы, болевые точки, внутренние органы, пальцы, мягкие ткани. Дзендзекай, стиль джиу-джитсу, который преподавался в школе Грея, отличался особой жестокостью. Редко бывали дни, когда мальчик возвращался домой без крови на кимоно.

Его мать умерла от рака желудка, когда ему было пятнадцать. В первую годовщину ее смерти папаша опять пришел домой пьяным и в очередной раз схватился за свой проклепанный ремень. Грей так и не простил себя за то, что в тот вечер избил собственного отца, но при этом не сомневался, что поступил бы иначе, представься ему шанс что‑то изменить, и потому корил себя еще сильнее.

Отец корчился на полу и клялся, что Доминику не жить, а тот вышел за дверь и оказался в глухих закоулках Токио, где зарабатывал на пропитание нелегальными схватками.

Вскоре он заслужил черный пояс по дзендзекай и преуспел в «петушиных боях», где в роли птиц выступают люди. Но пульсирующая неоном изнанка японских мегаполисов опасна для подростка, и неважно, насколько тот крут. Грей сменял города и страны в поисках места, которое мог бы назвать домом, вцепившись, как в спасательный круг, в бескомпромиссную этику, которую выработал для себя. Отказаться от нее, заглушить этот тихий внутренний голос значило бы потерять то единственное, что Доминик мог назвать по-настоящему своим.

Покинув грязные, исписанные граффити улицы Вашингтон-Хайтс, Грей оказался неподалеку от своего дома, бывшего здания старшей школы на окраине Гудзон-Хайтс – района, который как раз реконструировали и облагораживали.

– Эй, тренер!

Голый до пояса подросток стоял, прислонившись к крыльцу его дома. Фрэнки. Рядом с ним на ступеньках сидели двое амбалов в цветах его банды и смотрели на Грея так, будто он только что пнул их собаку.

Улица была пуста, и бетонную лестницу освещал единственный фонарь. Грей внимательно следил за всей троицей.

– Фрэнки, – проговорил он спокойным голосом, подходя ближе, – я хотел бы снова увидеть тебя на тренировке, несмотря на сегодняшнюю историю. У тебя настоящий талант.

– Да ну на фиг, тренер. По ходу, ты мне больше не нужен.

Грей заметил, что двое на ступеньках чуть сместились. Одетые в мешковатые штаны и майки, с тюремными татуировками на шеях и руках, они смотрели на мир тяжелыми взглядами уличных отморозков. Один из них был лысым, другой ходил с ирокезом.

Приближаясь к ним, Грей старался держаться как можно раскованнее. Еще пять футов, и станет неважно, что у них там может оказаться за поясами штанов. Обычному человеку нужно три секунды, чтобы вытащить пистолет, снять с предохранителя и направить на противника, не говоря уже о том, чтобы как следует прицелиться и нажать на спусковой крючок. А в ближнем бою три секунды – это целая вечность.

– Слышь, тренер, – тихо процедил Фрэнки, – знаешь, что мы делаем с чуваками, которые нас не уважают?

Двое головорезов поднялись со ступенек и полезли за выкидными ножами, а уголки губ Фрэнки поползли кверху. Однако Грей атаковал прежде, чем ухмылка на лице подростка успела сформироваться окончательно. Тот, кто вытаскивает нож, не ожидает, что на него бросятся, особенно если соотношение сил трое против одного. Миг – и вот Грей уже совсем рядом. Бандиты еще не успели достать оружие, когда он резко пнул лысого в коленную чашечку. По глазам того было ясно, что он не ожидал удара по ногам. Грей услышал хруст поврежденного сустава.

Амбал с ирокезом успел вытащить нож и замахнулся им на Грея. Тот опять повел себя неожиданно: увернулся от дилетантского выпада, плавно, как змея, скользнул в сторону и блокировал руку с ножом, а потом ударил противника по незащищенному горлу участком между большим и указательным пальцем, одновременно ткнув его в уязвимую точку мин мень на пояснице. Хулиган упал на тротуар и, отчаянно кашляя, схватился за горло. Грей пинком ноги отбросил ножи подальше и двинулся к Фрэнки, который пятился к двери у крыльца, тоже размахивая ножом. Мальчишка весь дрожал.

– Qué hiciste, qué hiciste? Что ты наделал? Ты его убил!

Грей остановился и поднял руки ладонями вперед:

– Опусти нож, Фрэнки. Они оба будут жить. Как только ты бросишь оружие, я вызову помощь.

Фрэнки посмотрел на своих друзей, которые стонали, корчась на земле.

– Hijo de puta madre, – выругался он. – Ты знаешь, что мне теперь придется сделать?

– Ты ничего не должен делать, Фрэнки, – заверил Грей. – Уходи из банды, тренируйся со мной. Я смогу тебя защитить.

Глаза у парнишки стали дикими. Он продолжал размахивать ножом, когда спускался по краешку лестницы, стараясь держаться как можно дальше от Грея, а когда оказался на земле, стал пятиться по улице.

– Зачем тебе это нужно, Фрэнки? Когда‑то я был в точности на твоем месте.

– Ни хрена ты не знаешь, – бросил Фрэнки, повернулся к Грею спиной и исчез в ночи.

Грей смотрел ему вслед, ощущая, как спадает уровень адреналина, а душу наполняет тоска этого мира.

Фрэнки ошибался. Грей очень даже знал.

Когда полиция со скорой уехали, Доминик поплелся на пятый этаж в свой лофт. Обоих типов, которые пришли с Фрэнки, арестовали. Они состояли в банде, уже имели судимости и находились в розыске за целый ряд связанных с насилием преступлений. Справедливо это или нет, но двое старших уже выбрали свой жизненный путь. А вот Фрэнки был еще достаточно юн, чтобы принять верное решение.

В лофте Грея были голые кирпичные стены, крашеный бетонный пол и ширма сёдзи, отделяющая ту часть помещения, где он спал. Из мебели у него имелась кровать-платформа и татами да еще несколько стульев c распродажи. На встроенных полках теснились романы, философские труды, разговорники на разных языках и путеводители для туристов. На кровати валялся последний бесплатный журнал «Тайм-аут Нью-Йорк», предназначенный для дешевых закусочных и далеких от Бродвея районов.

Грей так устал от гостиниц, что снял эту студию на год. Работа у Виктора требовала постоянных разъездов, и Грей счел Нью-Йорк хорошей базой для любого путешествия. Не хуже любой другой.

Он принял душ, налил себе холодного саке и с радостью увидел голосовое сообщение от Виктора. Грей становился беспокойным, если между расследованиями случались долгие перерывы. В последние несколько месяцев они с Радеком поработали над парой мелких дел, но после трагического расследования, связанного с египетской биотехнологической компанией, крупных заданий у него не было. То расследование оказалось не только трагическим, но и невероятным. Похоже, в должностные обязанности Доминика стоило бы внести постоянную необходимость расширять свои горизонты. Порой ему приходилось заставлять себя поверить в то, что казалось невозможным.

В сообщении Виктор говорил, что у них появилось новое дело, которое требует немедленного внимания, и что Грей должен проверить электронную почту, где его ждут подробности относительно поездки. Доминик залогинился и обнаружил письмо с авиабилетом в Сан-Франциско на следующий день в шесть утра и бронь отеля в Фэрмонте на трое суток. Встреча с Виктором была назначена на два часа следующего дня в гостиничном холле.

Допивая саке, Грей глазел на пустую улицу под окнами, гадал, где сегодня будет ночевать Фрэнки, каким будет новое расследование и сильно ли жизнь в не до конца обставленном лофте в глухом закутке десятимиллионного города, где у него не было ни друзей, ни даже знакомых, отличается от той, когда он одиноким и неуверенным подростком дерзко бродил по улицам Токио.

Наконец Доминик оторвался от окна и стал собирать вещи, довольный тем, что снова занят делом.

Глава 4

Внутренний храм Церкви Зверя, парижские катакомбы

Плащ Данте развевался, задевая лодыжки, когда его обладатель шагал сквозь мрак под аккомпанемент непрерывно падающих из водостоков капель воды. Порой какая‑нибудь из этих капель случайно приземлялась на макушку его бритой головы, где красовалась вытатуированная пентаграмма, спускающаяся ко лбу.

Большинство членов Церкви Зверя старались попадать в катакомбы скрытыми тайными путями, но Данте предпочитал идти открыто, на виду у бездомных, воров, убийц и всякой публики похуже. Эта шушера обитала на тех уровнях, что ближе к поверхности. Ему нравилось наблюдать, как при его приближении клошары бросались врассыпную или отводили глаза, старательно не встречаясь с ним взглядом. К тому же всегда оставался шанс, что в нижний мир явится новичок, незнакомый с Данте и его ножами.

Оставив позади кишащую крысами и нечистотами канализацию, он спустился в ту часть катакомб, о существовании которой приличное общество даже не подозревало. Если же говорить о неприличном обществе, то его представители обычно не осмеливались там появляться.

Данте состоял в Церкви Зверя свыше десятка лет. Бо́льшую часть этого срока он был правой рукой Ксавье Марселя, Черного Клирика. Данте не боялся Ксавье, но уважал его тягу к жестокости и преданность делу.

А теперь Данте переметнулся к Волхву и не испытывал по этому поводу никакого раскаяния. Ксавье решил выступить против Волхва, когда тот предложил ему выбор. Данте был бойцом, а не политиком, и, хотя Церковь Зверя оставалась его храмом, он хранил верность своему единственному истинному кредо, которым являлась боль. И готов был следовать за всяким, чей путь к ней ведет. Сейчас таким человеком стал Волхв, а путь к боли лежал через Церковь Зверя.

Боль. Страдания уже испачкали душу Данте, когда тот оказался за решеткой в нежном восемнадцатилетнем возрасте, но за десять лет мучения перестали служить источником разнообразных эмоций – они превратились в призвание. Над легкой шепелявостью Данте в тюрьме посмеивались, пока он не выпустил заточкой кишки типу, который его передразнивал. Данте участвовал в стольких потасовках, что боль для него обесценилась, и стал известен тем, что никогда не сдается, несмотря на самые серьезные раны. Поэтому его начали бояться.

В заключении он встретил двух людей, которые определили всю его дальнейшую жизнь. Первым был филиппинец, который сидел за убийство растлителя детей; он стал первым и последним другом Данте. Мастер эскримы [3], он искусно владел ножом и научил Данте всему, что знал сам, во время тренировок с доставленными контрабандой кухонными ножами и палками. Данте со страстью отдавался этим тренировкам, и его подтянутое жилистое тело само превратилось в подобие лезвия. Метание ножей он освоил под руководством бывшего солдата Иностранного легиона, который научил его утяжелять рукоять ртутью, чтобы точнее попадать в цель.

Второго человека, повлиявшего на жизнь Данте, сокамерники избегали. Этот тип – как, впрочем, и сам Данте – был в числе тех немногих, кто не состоял ни в какой тюремной группировке, но кого никто при этом не осмеливался тронуть. Было известно, что он из Парижа и входит в секту сатанистов под названием Церковь Зверя. Не подверженный влиянию слухов о том, что случилось с осмелившимися перейти дорогу Ксавье Марселю, Данте как‑то раз загнал Черного Клирика в угол на тюремном дворе. Но Ксавье не стал с ним драться, а рассказал о своей религии. Данте понял, что в ней тоже ценится боль, и решил принять приглашение – которыми, к слову, Церковь не разбрасывалась.

Выйдя на волю, он последовал за Ксавье в Париж, набил на макушке особую татуировку, заострил резцы и посвятил себя двум религиям: боли и Церкви Зверя.

Волхв ценил службу Данте; на самом деле Данте подозревал, что их новый лидер, в отличие от Ксавье, понимает его настоящие мотивы. Марсель просто использовал нового адепта, чтобы оставаться у власти, и Данте не возражал, потому что такое положение вещей окупалось.

Волхв был другим.

Волхв знал.

Входя в последний тоннель, Данте услышал резкие гортанные звуки черной мессы, и его обоняния коснулся запах горящей плоти, наполняющий воздух в соборе Церкви Зверя. Он покинул тоннель, вступил под своды подземного грота и увидел молящихся, которые толпились вокруг залитого светом фонарей помоста. Лучше подождать в стороне, решил он.

Ксавье придавал черной мессе большое значение и верил, что она таит в себе не меньше духовной мощи, чем христианское таинство, пародией на которую и являлся ритуал. Сатанисты служили черную мессу век за веком, и участие в ней считалось обязательным. Всем авторитетным сектантам полагалось на ней присутствовать.

Данте понял, что церемония подходит к завершению. Переиначенные десять заповедей уже были провозглашены, нечистый дух снизошел на дары, проглоченные и выпитые паствой. Данте наблюдал, как наиболее ретивые сектанты, как крабы, пятятся на четвереньках к изображению Зверя у основания громадного перевернутого креста.

Месса закончилась, но перед началом оргии Данте дал собравшимся знать о своем присутствии. Он двинулся сквозь толпу, и люди расступались, узнавая его. Данте славился тем, что не ленился доставать нож, если кто‑то недостаточно быстро убирался в сторону, и к тому времени, как сатанист преодолел половину расстояния к помосту, остаток пути был свободен.

Когда он поднялся по стремянке и остановился на деревянном помосте, на грот опустилась завеса тишины. Татуированная голова и черный плащ Данте казались венком тьмы в ореоле тусклого света. Потом он заговорил, и его французская речь была отрывистой и скрипучей, с тем самым пришепетыванием, которое с детства доставляло ему неприятности.

– Я знаю, многим из вас сложно принять правление Волхва.

Крики согласия раздались из толпы, а кто‑то из находившихся вне поля зрения Данте присоединил к ним несколько богохульств.

– Слышал, некоторые считают, что переворот устроил я, – продолжил Данте.

– А кто еще? – донеслось из толпы. – Кто этот новый пророк, где он?

– Поверьте, братья и сестры, я тут ни при чем.

Данте почувствовал чье‑то присутствие у себя за спиной еще прежде, чем увидел потрясение на лицах сектантов. Даже не оборачиваясь, он знал, что они видят: огромный крест, который объяло пламя, и фигуру в черной мантии, стоящую на помосте в нескольких шагах за ним с устремленным в толпу взглядом. Страх не принадлежал к числу часто посещавших Данте эмоций – возможно, способность испытывать эмоции вообще оставила его, – однако он почувствовал благоговение и ужас, охватившие собравшихся в пещере. Еще он явственно ощутил спиной жар горящего в двух шагах от него креста и понадеялся, что Волхв не станет тянуть с речью.

– Это ангел смерти, это сам Зверь! – выкрикнул кто‑то.

За спиной Данте прогремел, разносясь по всему гроту, каким‑то образом усиленный голос:

– До меня тоже доходили слухи, поэтому я пришел, чтобы успокоить ваши сердца и умы. Это я сверг Ксавье, но я не ангел и не Зверь.

– Кто же ты? – раздался женский голос, и Данте узнал Марго Фурнье, состоявшую в секте дольше остальных женщин.

– Я – Волхв. Я пришел, потому что Ксавье отказывался признавать истинного бога. Я здесь, потому что признаю его.

– Тогда ты наш враг. – Данте удивился, как твердо звучит голос Марго.

– Враг? Я ваш новый пророк. Оставайтесь при своей символике и своих песнопениях, совершайте свои обряды, как вам угодно. Но знайте: ваша теология примитивна. Я спрашиваю вас: кому бы вы поклонялись – зверю, отвергнутому падшему ангелу, или истинному богу?

Ропот волной прокатился по толпе.

– Почему бог Авраама должен единолично претендовать на этот титул? – продолжал голос за спиной Данте. – Зачем терять время, насмехаясь над второразрядной религией? Освободитесь от этого ярма и поклоняйтесь тому, кто явился первым, тому, кого, восстав, искал ваш сатана.

Толпа погудела и притихла, и теперь Данте слышал лишь треск пламени за спиной. По спине и шее ползли струйки пота, жара стала почти невыносимой.

– У вас появилась новая миссия, – произнес голос, – вам нужно отойти от поклонения одному лишь черному кресту. И нынешний пророк достоин того, кто меня послал.

Толпа снова зашумела.

– Данте станет вашим новым лидером, он расскажет вам, что делать дальше. Внимайте его словам и знайте, что в них моя воля.

И Данте снова почувствовал, как что‑то у него за спиной изменилось: теперь там никого не было. Не желая выказывать слабость, но зная, что с помоста нужно убраться, пока его не поджарило, Данте поднял один из своих ножей. Толпа следила за каждым его движением, гадая, кто же будет избран. Обрамленный адским сиянием пламени, Данте указал на мужчину в первом ряду. Прихожанина звали Люк Морель-Ренар, он был лидером самого быстрорастущего ультраправого движения во Франции. Его политический голос все громче звучал среди тех, кого разочаровывала современна политика.

Люк вскинул кулак, и Данте спустился с помоста.

Глава 5

В самолете Грей втиснул свое долговязое туловище в кресло на заднем ряду у прохода. Неважно, ресторан это, поезд или самолет, Грей предпочитал, чтобы у него за спиной никого не было.

Место рядом пустовало, поэтому он разулся и потер недельную темную щетину на подбородке. День может оказаться длинным, а ему было не уснуть до трех ночи. Перед взлетом Доминик задремал, вернее, провалился в состояние полусна, которое культивировал, отправляясь на миссии, будучи морским пехотинцем.

Когда‑то он попытался изгнать призрак отца, вступив в ряды морпехов. Тогда он хотел доказать, что совсем не похож на папашу, хоть и выбрал тот же путь, но из этого ничего не вышло. Вскоре Грей обнаружил, что лежит на терракотовой крыше в пыльном иракском городке, смотрит в прицел на человеческую фигуру примерно в миле от него и не может даже понять, какого пола его потенциальная жертва. Нажать на спусковой крючок и отнять жизнь оказалось совершенно невозможно. Грей уже начал борьбу с насилием, которое неизменно бодрствовало в его душе, глубоко внутри, теплясь неугасимой свечой. Тогда он закрыл глаза и позволил оружию выскользнуть у него из рук.

Потом, на базе, Грея приобнял полковник и сказал, что человек, настолько талантливый в искусстве причинения боли и страданий, все же способен помочь своей стране. И что у Грея есть выбор: обучать рукопашному бою новобранцев либо насладиться всеми прелестями военного трибунала. Грей покинул армию с чистым послужным списком и никогда не пытался вернуться.

После флирта с ЦРУ (которому нравились его навыки, но не нравился внутренний моральный компас) Грей наткнулся на вакансию в службе дипломатической безопасности. Ему показалось, что сочетание путешествий и работа в охране – неплохой для него вариант, но все это кончилось тем, что он швырнул свое удостоверение под ноги послу США в Зимбабве, опять не подчинившись приказу, и понял, что работа в государственных органах, а также любая другая, где придется поступаться принципами, пусть даже по уважительным причинам, не может быть неплохим вариантом для Доминика Грея.

В Зимбабве он вместе с Виктором вел дело, которое до сих пор иногда не давало ему спать по ночам. Когда расследование закончилось, Виктор предложил Доминику работу, которая действительно ему подходила: нужно было путешествовать, шевелить мозгами и помогать тем, кто в этом нуждается.

Трудиться в тандеме с профессором Радеком означало вести одинокий образ жизни, но Грей всегда был изгоем и не мог винить работу в том, что она пробудила к жизни его демонов. Было и еще кое-что, в чем он не сомневался: скучать, распутывая порученные Виктору дела, ему не придется никогда.

Он задремал, а когда проснулся, рядом сидела блондинка. Доминик думал, что заснул только после окончания посадки, но не был в этом уверен. А может, девушка просто пересела к нему с другого места.

Странно, что ее появление не разбудило Грея, ведь обычно он был внимательнее. В среднем ряду через проход похрапывал какой‑то бизнесмен, развалившись сразу на трех сиденьях. В самолете стоял тихий гул, свойственный середине полета.

Светловолосая женщина читала бегущую строку в нижней части экрана над головами, и Грей уловил хвост новости об убийстве лидера сатанинской церкви в Сан-Франциско. Подробностей было немного, но у него возникло сильное подозрение, что ему предстоит узнать об этом преступлении куда больше. Потом начались спортивные новости, следом – рассказ о предвыборной гонке. Все это Грей проигнорировал. Он никогда не увлекался спортом, ведь отец настаивал, чтобы все его свободное время было посвящено тренировкам. А политика просто вызывала у Доминика отвращение.

На экране появился высокий щеголеватый мужчина пятидесяти с чем‑то лет, с проседью в уложенных темных волосах, который отвечал на вопросы группы репортеров в Лондоне. Заголовок гласил: «Штаб-квартира Всемирного ордена нового просвещения».

Грею доводилось слышать об этом ордене. Его лидер, ирано-американец Саймон Азар, слыл умным человеком. Эта «церковь», одно из кошмарных ответвлений нью-эйджа, зацикленных на самопомощи, была очень молода, но несколько роликов с речами Саймона уже наделали шума в соцсетях.

Считалось, что орден базируется в Лондоне, однако его вдохновителя можно было увидеть только в Сети. Откуда именно Азар туда выходит, никто не знал. Эта таинственность, казалось, шла новоиспеченной секте только на пользу. Где‑то в прессе проскакивало, что Саймон планирует раскрыть адрес своей штаб-квартиры, когда наберет миллион подписчиков. Грею казалось смехотворным, что репортеры гладят этого типа по шерстке. Интернет снова короновал очередного шута.

С телеэкрана говорил какой‑то журналист. Грей решил послушать и надел наушники.

– Поздравляю вас с успехом, пастор.

На Саймоне были серебристая рубашка без галстука и отглаженный черный костюм. Азар сложил перед собой ладони и сказал:

– Спасибо, но я предпочитаю, чтобы меня не называли пастором. – У него была ровная речь опытного оратора и идеально белые зубы. Людям с такими зубами Грей не доверял. – Это наводит на мысль о традиционных религиях, а наш орден можно охарактеризовать по-разному, но никак нельзя назвать традиционным.

– Как же вас тогда величать?

– Как насчет того, чтобы звать меня просто по имени? – мягко предложил Саймон. – Я не нуждаюсь в титулах. И это не мой успех, а успех наших участников по всему миру, связанных общим желанием привнести в современный мир новое мышление.

«Новый день, новый демагог», – подумалось Грею. Будь то политика, религия или бизнес, всегда находились те, кому хотелось что‑то доказать, кто горел желанием командовать остальными, кто орал громче всех, чтобы быть услышанным.

В нынешней профессии Грею особенно нравилась возможность противостоять тем, кто желал контролировать других ради собственной выгоды. Его мать умерла в жутких болях, отказавшись от медицинской помощи и последовав совету своего пастора, склонного потрясать кулаками с кафедры. Она молилась каждую секунду каждого дня, пока рак пожирал ее изнутри.

Другой репортер спросил:

– Орден нового просвещения – это религия?

– Называйте, как вам удобнее, – ответил Саймон. – Мы поклоняемся творению. И верим, что Бог наслаждается своим созданием, а также отрицаем логические заблуждения, которыми руководствуются все остальные мировые религии.

– Не согласитесь ли пояснить свое заявление?

– Зачем Всевышнему утруждаться и создавать людей, этот мир и все, что в нем есть, эту физическую вселенную, если он сосредоточен лишь на области духовного? Зачем отрицать все удовольствия мира, идти против базовых принципов природы и биологии? Последователи каждой веры должны спросить себя: действительно ли их теология имеет смысл или ее изобрели ради того, чтобы аккуратненько вписаться в политические и социальные реалии определенного времени. Мы живем в совершенно новую эру, и пора принять веру, которая соответствует сегодняшнему миру.

Невзирая на свою неприязнь, Грей мог понять, почему церковь, которую представляет этот тип, набирает популярность. Саймон обладал гипнотическим голосом и острым умом, а свои идеи он преподносил в очень простом и понятном стиле.

– Ваших последователей обвиняют в довольно‑таки… раскованных взглядах на сексуальное поведение. Не хотите сказать что‑нибудь об этих радикальных заявлениях?

– Более радикальных, чем процветающее во многих местах растление детей? Или чем архаичное ущемление прав женщин? Чем браки по сговору и полигамия? Наша политика ответственного отношения к естественной человеческой сексуальности несколько бледнеет в сравнении со всем этим, не правда ли?

Репортер затерялся где‑то в задних рядах, и вперед выступил другой его коллега.

– Очень трудно понять, кому или чему вы поклоняетесь.

– Простите, а в чем вопрос?

Журналист помахал рукой в воздухе.

– Вы поклоняетесь верховному существу или просто отстаиваете определенную философию и образ жизни?

– Возможно, вам станет легче, если я скажу, что мы поклоняемся тому же Богу, что и все остальные, если под Богом подразумевать силу или сущность, которая создала Вселенную и управляет ею.

Азар снова улыбнулся, и на этот раз к нему присоединились большинство репортеров. Грею стало любопытно, видел ли этого человека Виктор.

Вперед выступила стройная блондинка на высоких каблуках, преисполненная уверенности в себе. Она напомнила Грею Веронику Браун, амбициозную журналистку, которая преследовала его во время работы над предыдущим делом. Она также преследовала его в несколько другой области, но, несмотря на ум и красоту Вероники, они с Домиником разошлись, как в море корабли. Она хотела мировой славы и богатства, а Грей мечтал о том, чтобы приходить в кафе, где хоть кто‑то знает его по имени.

– Ваш орден часто критикуют за то, что он привлек много, скажем так, маргинальных элементов.

Саймон терпеливо кивнул и пояснил:

– А может, с этими маргинальными элементами никто толком не разговаривал или им было отказано в доступе куда бы то ни было еще. Не подразумевает ли ваше утверждение, что, если бы эти «маргинальные элементы» вдруг присоединились, например, к католической церкви, это поставило бы под сомнение католическую церковь, Рим и папу? Разве Иисус не омыл ноги ученикам? Почему вас не заинтересовало, что именно в моем ордене привлекает так называемые «маргинальные элементы»? У нас множество новых последователей, представителей разных рас, культур и национальностей. Мы рады им всем.

– Но разве неправда, что встречи вашего высшего руководства проводятся втайне? Разве это не признак секты?

– В таком случае назовите мне хоть одну религию, где это не так, – парировал Саймон.

Блондинка призадумалась, а Грей про себя улыбнулся. Вероника нашлась бы с умным ответом.

После еще нескольких вопросов и ответов начались новости о террористе-смертнике, который взорвал себя в Карачи, и Грей снял наушники. Его соседка, тоже блондинка, но не такая светлая, как репортер, проговорила:

– Он не тот, кем кажется.

Грей вздрогнул, удивленный ее репликой. Когда он повернул голову, то первым делом заметил сияние зеленых глаз соседки, от которого ее заявление показалось еще загадочнее.

Следом за глазами Грей разглядел кремовую кожу и овальное лицо, настолько симметричное и привлекательное, что он не мог оторвать от него взгляд. На соседке была приталенная белая блузка, а когда девушка чуть пошевелилась, Грей оценил, насколько подтянутое у нее тело. Она не была долговязой, как модель, но отличалась гармоничным сложением. Про таких говорят, что у них все на своих местах.

– Извините, – переспросил Грей, – вы про Саймона Азара?

Она закусила нижнюю губу, потом покосилась в проход.

– Важно, чтобы вы мне поверили.

Ее произношение казалось смесью славянского и испанского. Грей предположил, что у нее румынский акцент.

– Мы знакомы?

– Я понимаю, как это прозвучало. Просто запомните мои слова, потому что вы услышите такое, что заставит вас усомниться в них.

– Окей, – хмыкнул Грей, – это Виктор вас послал? Он тоже летит этим рейсом?

Блондинка все так же напряженно смотрела на него. Потом взяла его руку обеими ладонями и не выпускала, тогда как Грей сидел дурак дураком.

– Мне пора возвращаться, – заявила незнакомка, встала, пошла по проходу и скрылась за шторкой первого класса.

В этот момент Грей представил Виктора, попивающего свой абсент в передней части самолета и потешающегося над своим подчиненным.

Вот только Виктор не имел привычки устраивать розыгрыши.

Затем Грей подумал, что блондинка после слова «возвращаться» не добавила «на свое место». Почему? Прошло десять минут, потом двадцать, и наконец Грей нахмурился и встал. Он прошел в первый класс, поверив по пути каждое кресло и туалеты. Не найдя незнакомки, он застыл у кабины пилотов, сложив руки на груди.

Подошла стюардесса, и Грей спросил:

– Простите, вы не видели женщину, которая несколько минут назад прошла в салон первого класса? У нее светлые волосы, белая блузка, и она очень привлекательная.

– Извините, нет.

– Она сидела рядом со мной и ушла, наверное, минут пятнадцать назад.

Стюардесса наклонила голову набок.

– Милый мой, я тут с самого начала полета, и ни один пассажир, кроме вас, не проходил за этот занавес.

– Но я сам видел, как она сюда направилась. Вы должны были ее заметить.

Стюардесса похлопала его по плечу.

– Может, вы просто уснули и увидели плохой сон? – Она хихикнула. – Или наоборот – хороший. Как насчет кофе?

– Я не спал, – буркнул Грей, хотя его голосу не хватало уверенности.

Он вернулся на свое место и обратился к бортпроводнику-мужчине, который стоял в хвосте самолета, сразу за его сиденьем, задав ему тот же вопрос.

– Могу сказать, что никто не приходил сюда в последние двадцать минут, за исключением семилетнего мальчика.

Грей пробормотал слова благодарности и наклонился к бизнесмену через проход, единственному потенциальному свидетелю его разговора. Впрочем, Доминик уже сомневался, была ли соседка реальной.

Но бизнесмен по-прежнему похрапывал, уткнувшись лицом в надувную подушку.

Глава 6

Сан-Франциско

Грей с наслаждением вдыхал свежий воздух Сан-Франциско, радуясь краткой передышке от удушливой асфальтовой жары летнего Нью-Йорка. Забросив рюкзак в отель, перед встречей с Виктором он нашел время для короткой пробежки с последующим душем. Грей старался бегать при каждой возможности: так он разгонял теснящиеся в мозгу мысли.

Но странная встреча с девушкой не шла из головы даже во время пробежки. Когда самолет сел, Грей постоял у выхода и дождался, пока выйдут все пассажиры его рейса, а потом и члены экипажа. Незнакомки среди них не оказалось. Он мог смириться с тем, что девушка его одурачила, но зачем?

Теперь, одетый в штаны со множеством карманов, ботинки, свитер и черную ветровку, Грей ощущал себя слишком закутанным и вообще не к месту в этом шикарном отеле. Когда они встретились с Виктором под навесом у входа в «Фермонт», на ветру трепетали государственные флаги, а внизу на холмах раскинулся город. Грею стало легче при виде дружеского лица; он словно бы месяцами ходил на корабле по морю и лишь сейчас завидел сушу.

Доминик знал, что принадлежит к числу тех немногих, кто отмечен одновременно благословением и проклятием жить на периферии общества и видеть все неприглядные стороны своей эпохи в их истинном свете, но при этом все равно не мог избавиться от той части своей души, которая жаждала быть принятой людьми. Осознавал Грей и собственную двойственность, которая способствовала изоляции: он был прирожденным бойцом, который ненавидит насилие, скитальцем, жаждущим обрести дом, человеком, взявшим на себя сизифов труд создавать будущее, стирая при этом прошлое.

Виктор хлопнул его по плечу:

– Рад тебя видеть, Грей. Идем. У нас есть некоторое время перед тем, как появится детектив.

Грей чувствовал себя глупо, рассказывая профессору о девушке из самолета, поэтому сразу после этого принялся болтать ни о чем, следуя за Виктором вниз по холму к элитной французской кофейне неподалеку от Юнион-сквер. По дороге холод пробрался к нему под куртку. Как обычно, Грей недооценил, как ветрено в этом городе.

На Викторе был знакомый темный костюм, и вообще он выглядел ученым сухарем не от мира сего, но Грей знал, что впечатление обманчиво. Под профессорским костюмом Виктор носил с собой крис, индонезийский волнистый кинжал, и повидал не меньше опасных для обывателя мест, чем сам Доминик, а это кое о чем говорило. Еще Грей знал о нездоровом пристрастии Радека к абсенту и о том, что профессор обладает не только энциклопедическими знаниями о религиях и сектах, но и огромным опытом взаимодействия с их самыми патологичными проявлениями. Возможно, никто из ныне живущих не мог с ним в этом сравниться.

Нет, он не был ученым сухарем.

Кофейня, щеголяющая полированной латунью и голым кирпичом, располагалась через улицу от красно-зеленой пагоды, за которой начинался китайский квартал. Грей вдохнул ароматы свежей выпечки и изысканного кофе. Еще одним талантом Виктора было находить по всему миру места с лучшими блюдами и напитками. Грей жил у Радека в Праге после того, как они закончили безумное дело с биотехнологиями, и за неделю отобедал в большем количестве фешенебельных ресторанов, чем за всю жизнь до этого.

Помешивая капучино, Виктор рассказал все, что ему было известно об убийстве Маттиаса Грегори, первосвященника Дома Люцифера. Грей еще не работал с делами, в которых были замешаны сатанинские культы, а потому одновременно насторожился и был заинтригован.

– Судя по личности другой жертвы, – продолжал Радек, – которую мы с тобой скоро обсудим, и по тому, что убийство совершено в полночь двадцать первого сентября – в люциферианском календаре это день празднества и жертвоприношения, – можно предположить, что кто‑то затеял вендетту против сатанистов.

Хотя Грей и не был религиозным человеком, от последнего слова его пробрал озноб. Набожная мать Доминика верила и в Господа, и в сатану, и пыталась внушить сыну, что они действительно существуют и это очень серьезно. Но как бы Грей ни любил мать, какое бы уважение к ней ни питал, обстоятельства ее ужасной смерти, когда истовая вера ничем не помогла ей после отказа от медицинского вмешательства, перечеркнули для него любую возможность проникнуться ее убеждениями.

– Учитывая полученную жертвой записку, – заметил он, – можно сказать, что мы говорим о каком‑то религиозном фанатике, вероятно христианине-фундаменталисте.

– Да, это кажется очевидным, – согласился Виктор. – Тем более что сожжение заживо – традиционная казнь, к которой христиане приговаривали еретиков.

Грей пригубил свой кофе.

– Как‑то непохоже, что ты в этом убежден.

– На нынешней стадии я не возьмусь особенно много рассуждать, но фундаменталисты не славятся любовью к таким экзотическим выходкам. – Виктор сверился с часами. – Мы встречаемся с детективом Чином в Доме Люцифера в четыре часа. Пока мы туда добираемся, я хочу познакомить тебя с некоторыми аспектами этого культа. Ты, наверное, мало что знаешь о сатанизме?

– Мне даже Оззи Осборна слушать не разрешалось.

Подошел официант проверить, как у них дела. Грей никогда раньше не бывал в кофейне с таким внимательным обслуживанием. Виктор продолжил:

– О сатанинских культах веками бытуют всевозможные неправильные представления, хотя среди них попадаются и достоверные. А реальность, как обычно, куда сложнее.

– Ты сказал «культы», во множественном числе. Я раньше не понимал, что их больше одного.

– Подобных культов, сект и ересей не так много, как христианских, но ты все равно был бы потрясен, узнав, что они исчисляются сотнями, если не тысячами. Большинство из них, конечно, уничтожены католической церковью или разъяренными толпами, но многие существуют и сегодня, и Дом Люцифера – самый большой и наиболее известный культ.

Грей обхватил ладонями чашку с кофе.

– Может, задам сейчас глупый вопрос, но сатана и Люцифер – это одно и то же… существо? Я-то всегда считал это само собой разумеющимся.

– Коварный вопрос. В наши дни сатана и Люцифер вроде как взаимозаменяемые обозначения, но исторически между ними существовала разница. У христианского дьявола много имен, хотя само понятие восходит к древнеперсидскому божеству.

– Это ты о зороастризме?

– Вижу, ты много читал в свободное время, – улыбнулся Виктор.

– Теперь религии – это моя профессия, и я не хочу прозябать в неведении. Тебя мне никогда не догнать, но и оставаться невежественным я тоже не хочу.

Виктор кивнул, энергично и одобрительно.

– Эволюцию дьявола начиная от зороастризма оставим для другого раза. Но христианская и зороастрийская версии дьявола, как и изначальная концепция сатаны, то есть «противоречащего», в иудаизме – все это попытка дать ответ на один вопрос: откуда взялось зло.

– Если верить в Бога, – медленно проговорил Грей, – получается, что оно либо от Него и исходит и, значит, является частью Божественной природы, либо появилось откуда‑то еще. Это приводит нас к идее дьявола.

Виктор поднял левую руку ладонью вперед, останавливая его.

– Но если за возникновение зла ответственен дьявол, то кто или что несет ответственность за появление самого́ дьявола?

Грей обдумал вопрос.

– С одной стороны, дьявола создал Бог, и, значит, даже если зло исходит от свободной воли человека или от сатаны, ответственность в конечном итоге все равно лежит на Боге.

Виктор снова помешал свой кофе.

– А с другой стороны?

– А с другой стороны, если Бог все‑таки не имеет отношения к возникновению зла, единственный логичный вывод заключается в том, что дьявол либо во всем равен Богу, либо был создан отдельно от него. Вот только кем?

– Хорошо, – сказал Виктор, – ты только что обрисовал проблему зла, известную иначе как дилемма богооправдания: в существовании зла виноват либо Господь, либо кто‑то другой, но тогда получается, что Бог не всемогущ. Теологи веками бьются, пытаясь решить эту проблему.

– Как по мне, Бога вообще понять трудно, – заметил Грей.

– Вернемся к твоему вопросу. Фигура сатаны набрала силу с появлением монотеизма. С ее помощью было удобно объяснить существование зла. Если у тебя в номере есть Библия, изучи два места, где говорится о переписи населения, которую провели по приказу царя Давида, хотя такая практика и запрещена Торой. Во Второй книге Царств Господь гневается на свой народ и велит Давиду устроить перепись, а потом в качестве наказания насылает на Израиль чуму, которая убивает семьдесят тысяч человек. Однако в параллельном повествовании Первой книги Паралипоменон, написанной несколько веков спустя, именно сатана, а не Бог уговаривает Давида провести перепись, вызвав тем самым Божий гнев. Перемена ошеломляющая, если посмотреть с теологической точки зрения.

– А как же насчет Книги Бытия? – поинтересовался Грей. – Разве сатана не искушал Еву еще в самом начале?

– В оригинальной иудейской Библии между сатаной и змеем в райском саду нет никакой связи. Ее добавили спустя века, вероятно заимствовав из истории о сотворении мира иных культур, в частности вавилонской. В Ветхом Завете сатана даже не был важной фигурой.

– А Люцифер?

– Он упомянут в Библии всего один раз, – ответил Виктор, – причем безотносительно к дьяволу. Идея Люцифера, или Несущего Свет, изгнанного с небес за то, что он был лидером восстания ангелов против Бога, получила распространение куда позже, причем этому во многом способствовали Данте и Мильтон.

Грей шевельнулся в своем кресле, но решил не задавать Виктору теологические вопросы до завтрака.

– Так что мне надо знать о Доме Люцифера и его убитом первосвященнике?

– Во-первых, то, что Дом Люцифера поклоняется Люциферу, это заблуждение.

– Тут ты меня поймал, – признал Грей. – Заблуждался, грешен.

– Большинство сатанинских культов появились в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века как результат модной одержимости оккультизмом. Это, если хочешь знать, новые игроки. Зачинателем современного сатанизма был Антон Лавей, его Церковь сатаны существует и процветает по сей день, и у нее сходная идеология с Домом Люцифера. Как‑то раз, сразу после университета, я встретился одновременно с Антоном и с Маттиасом Грегори.

Грея почему‑то не удивило, что Виктор лично знаком с двумя самыми известными в мире сатанистами. А еще он достаточно хорошо знал своего работодателя, чтобы понимать: тот расскажет о своем прошлом, только если сам этого захочет.

– Ты разговаривал с Маттиасом в последнее время?

– Лет тридцать с ним не общался, – признался Виктор. – Он понимал, что национальным героем ему не стать, но был умным и решительным человеком. А вот Антон просто обладал большим аппетитом. Объединяла же их общая цель: современный сатанизм был для них ответной и весьма негативной реакцией на современные традиционные религии, в которых они видели пережиток Средневековья.

– Так, значит, Дом Люцифера на самом деле не религия?

– Религия – это просто почитание личности, идеала или предмета. Хотя в сайентологии нет никакого божества в традиционном смысле слова, это все‑таки религия, как и конфуцианство и фалуньгун. В Египте мы с тобой видели, как преклонение перед наукой и необъяснимым природным явлением тоже может перерасти в религию. И это еще не самые странные примеры.

Грей даже не усомнился в правдивости последнего заявления, потому что оно исходило от Виктора.

– Я понятия не имел, что сатанисты… ну… не поклоняются сатане.

– Я сказал, что ему не поклоняются в Церкви сатаны и в Доме Люцифера, – возразил Виктор.

– Значит, есть секты, где ему все‑таки поклоняются?

– О да!

Доминик пришел к непростому выводу:

– Получается, нужно подозревать не только христиан-фундаменталистов, ведь Маттиас Грегори был еретиком и в глазах представителей других сатанинских культов, так сказать истинно верующих.

– Совершенно верно.

Грей уставился на фарфоровое донышко своей чашки, водя большими пальцами по ее ободку.

Виктор посмотрел на часы и встал из-за стола.

– Нам пора ехать на место преступления.

Глава 7

Мишен-Дистрикт, Сан-Франциско

Такси проехало Юнион-сквер и углубилось в хаос района Мишен, а Грей как губка впитывал все, что видел вокруг. Сперва появились неказистые кварталы со стихийно возникшими в замусоренных переулках продуктовыми киосками, стоящими на углах попрошайками и продавцами всяких безделушек, комиссионками и массажными салонами. На узких улочках во множестве встречались метисы. Потом пошла облагороженная местность, между станциями метро то и дело попадались хипстеры и уличные художники, стильные ресторанчики и лофты, а еще – частные дома, украшенные яркими фресками на тему Дня мертвых, Día de los Muertos. Вездесущие бездомные смотрели на туристов как на добычу, и Грей ясно понимал, что тут нередко совершаются преступления.

Непосредственно в Мишен-Дистрикт изобиловали крохотные церквушки, склады и жилые здания, находящиеся в самых разных стадиях обветшания. Таксист высадил их перед Домом Люцифера, который был зажат между заброшенным театром и целой вереницей мрачных викторианских построек. Над улицей низко нависали провода, сквозь слои тумана контрабандой пробирались отдельные солнечные лучики.

Коренастая латиноамериканка-полицейский стояла перед Домом – узким металлическим строением с арочным входом, укрепленным шипастыми колоннами. Красные и оранжевые витражи в окнах придавали ему зловещий вид. Служительница закона смотрела, как Грей и Виктор идут в ее сторону. Она стояла спиной к дверям, наблюдала за улицей и выглядела очень напряженной. Казалось, женщина понимает, что должна здесь находиться, но при этом старается держаться от дверей как можно дальше.

Виктор махнул своим удостоверением Интерпола, представился сам и представил Грея. Женщина с длинными волосами, стянутыми в конский хвост, и без единой морщинки на мягкой коже показалась Грею либо новичком, либо человеком, который погряз в сидячей работе и никогда не выходил из-за письменного стола.

– Где же детектив? – поинтересовался Грей.

– Не смог прийти, – ухмыльнулась служительница закона.

Грей и Виктор переглянулись. Ее тон явно говорил: «Может, вам и не наплевать, кто прикончил этого подонка, но нам до этого и дела нет».

– Я особо оговорил присутствие детектива, который ведет следствие, – сказал Виктор.

Женщина хмыкнула.

– Вам повезло, что хотя бы я тут. – Ее глаза скользнули к двери, и она пробормотала: – Que suerte [4].

Виктор скрестил руки на груди.

– Надеюсь, вам известны детали дела?

– Да, меня проинструктировали. – Она пожала плечами. – Что вы хотите знать?

– Почему бы нам не войти в дом и не побеседовать там?

Грей наблюдал, как женщина попыталась удержать на лице стоическую мину настоящего копа, но при этом судорожно сглотнула, а глаза у нее чуть расширились. Она отперла дверь, все вошли внутрь, и Доминик присвистнул, а сопровождающая перекрестилась и что‑то пробормотала по-испански.

Грей окинул взглядом витражные окна, через которые в церковь сочился кровавый свет, крадущихся по стенам гаргулий, служивший алтарем перевернутый крест.

Виктор когда‑то сказал, что для человека почти невозможно выйти за пределы религиозной среды, в которой он вырос, и что детские понятия и суеверия коренятся в нас очень глубоко. Дом Люцифера бередил подсознание Грея, и он мог объяснить это лишь молитвами, которые мать шептала ночами, да остатками той детской веры, что до сих пор таилась в дальних закоулках его души.

Виктора, похоже, нисколько не смутил здешний интерьер. Пока женщина-коп ждала у дверей, избегая смотреть по сторонам, профессор окинул помещение цепким опытным взглядом. Они уже прочли полицейский рапорт, и поэтому Грей первым делом стал разглядывать помост, однако не нашел там ничего, кроме прочных досок и микрофонного провода. Виктор подошел к напарнику.

– В соответствии с полицейским рапортом, – громыхнул он, стоя на помосте перед алтарем, – фигура неизвестного появилась примерно на этом месте.

По церкви разнесся нервный смех служительницы закона.

– Ну да, а потом у нее из задницы вырвалось пламя и испекло главного сатаниста до хрустящей корочки, после чего фигура исчезла. В этом рапорте полностью достоверна только его дата.

– Что показало вскрытие? – поинтересовался Грей.

– За исключением ожогов, ничего необычного.

– А чем примечательны ожоги?

– Судя по всему, они возникли от встречи горючей смеси с искрой, – ответила женщина, а когда Виктор помрачнел, добавила: – А вы думали, дело в адском пламени? Но мы отослали несколько образцов на анализ судмедэкспертам, результатов придется подождать несколько дней.

Взгляд Грея переместился с закоптившихся половиц к первому ряду скамей, который отделяло от помоста футов десять.

– Подозреваемые есть?

Губы женщины искривились в очередной ухмылке.

– Никаких подозреваемых. Это самоубийство.

Взгляд Виктора перестал блуждать по сторонам.

– Самоубийство?

– А что, черт возьми, тут, по-вашему, произошло? Боже, да он просто облился жидкостью для розжига и превратился в пылающий факел на глазах своей паствы. Фиг знает почему. Ну или свидетели лгут, потому что сговорились и сожгли своего пастора живьем. Если так, то что же, – она обвела руками помещение с выражением отвращения на лице, – играя с огнем, когда‑нибудь непременно доиграешься.

– Вы принесли документы, которые я просил захватить? – осведомился Виктор, лицо которого не выражало никаких чувств.

Женщина-коп достала из кармана рубашки сложенный лист бумаги.

– Список свидетелей и копия списка прихожан. Наслаждайтесь.

– Вы начали опрос свидетелей? – поинтересовался Грей.

– Да, я сделала несколько звонков, – ответила женщина.

Грей закатил глаза. Он по опыту знал, что полицейские рапорты не фиксируют взглядов, поз свидетелей, их эмоции. Если людей опрашивали по телефону, можно считать, что настоящим расследованием тут и не пахнет.

– Они повторяют ту же чепуху, которая написана в рапорте, – продолжала между тем сопровождающая. – Откуда ни возьмись вдруг появилась фигура в костюме Гарри Поттера, потом Маттиас Грегори вспыхнул, а фигура исчезла.

– По описанию не слишком‑то похоже на самоубийство, – заметил Грей, – раз все видели кого‑то еще, кроме погибшего. Среди свидетелей есть судимые? Или поджигатели?

– Конечно, и судимые нашлись, в такой‑то толпище. Но, насколько мы знаем, там ничего серьезного и никаких поджогов. И хотя лично мне трудно в это поверить, в ту ночь здесь была целая куча нормальных горожан. Врачей, адвокатов, даже несколько местных политиков затесалось. – Ее взгляд скользнул к кресту. – Нет, забудьте мои слова: ни один нормальный человек не станет ходить в подобное место и участвовать в такой извращенной мерзости. – Она опять перекрестилась и заговорила еще быстрее, а испанский акцент стал заметнее: – Просто в голове не укладывается. Я по работе много подонков повидала, но чтоб такое… Знаете, как правило, растлители детей в тюрьме долго не живут. Hijo de tu puta madre, – выругалась она, – какие‑то вещи просто нельзя делать, вот и все.

– Вы знаете каких‑нибудь врагов Маттиаса? – спросил Виктор.

– Если не считать всех жителей этого города, то нет.

– Я имел в виду конкретных врагов, угрозы, о которых точно известно.

– Последний раз какие‑то угрозы были несколько месяцев назад, – сказала она. – В любом случае одно с другим не вяжется. Фанатики Библии и сатанисты ненавидят друг друга, так что целая куча дьяволопоклонников не станет покрывать кого‑то из вражеского лагеря и лгать ради него.

– Если только люди из вражеского лагеря не прикинулись своими, чтобы подобраться поближе к Маттиасу, – предположил Грей.

– И что дальше? Притаившийся в дальнем углу зала преступник сжег Грегори до кучки пепла и никто не заметил, как это было сделано? Я думаю, они тут сговорились и решили скормить всему миру подозрительную историю. А может, они в ту ночь под кайфом были, наглотались каких‑нибудь наркотиков, например. Не знаю, что тогда произошло, и, если хотите знать правду, мне на это наплевать.

Грей снова окинул помещение взглядом. Даже если случившееся – дело рук кого‑то из сектантов, все равно остается загадкой, каким должно быть пламя, чтобы убить человека, а также кого или что видели многочисленные свидетели. Можно предположить, что здешняя публика сговорилась между собой и никакой загадочной фигуры не было, а Маттиаса Грегори заживо сожгли его же прихожане. Однако Грею трудно было представить ситуацию, в которой множество жителей современного Сан-Франциско, пусть даже и сатанистов, вдруг решили, что их духовный лидер пошел по кривой дорожке, и предали его за это страшной смерти.

Но все же, с другой стороны, в мире порой происходят и более странные события.

– Я слышала, вы вроде как эксперт по сектам, – обратилась к Виктору коп. – И по вашему виду ясно, что вы уже на такие штуки насмотрелись. Как это вы все время копаетесь в таком дерьме, суете нос в дела дьяволопоклонников? Помните цитату насчет того, что будет, если слишком долго всматриваться в бездну?

– Дом Люцифера не практикует поклонения дьяволу, – возразил Радек, идя вдоль одной стены зала и разглядывая гаргулий. – И я не думаю, – добавил он, обращаясь к женщине, – что даже автор приведенной вами цитаты захотел бы уделить достаточно долгое время наблюдениям за теми, кто действительно поклоняется сатане.

Женщина переступила с ноги на ногу и перестала задавать вопросы. Грей с Виктором осмотрели пару совершенно обычных офисных помещений в задней части здания. В кабинете Грегори на полках выстроились тома по философии и оккультизму. Пока Виктор проглядывал их названия, Грей осмотрел комнату. Через полчаса они вышли из Дома Люцифера и двинулись к поджидавшему такси, не раздобыв никакой новой информации. Их спутница с явным облегчением чуть ли не вприпрыжку поспешила к своей машине. Виктор повернулся к напарнику:

– Нам нужно поговорить с настоящем свидетелем.

– Это во‑первых, – согласился Грей, – а во‑вторых, мне пора услышать о другом убийстве.

Виктор и Грей вернулись в отель к концу обеда и заказали еду в номер. Пока профессор готовил свой абсент, Доминик любовался видом из окна его люкса. Предвечернее солнце заполняло Ноб-Хилл тенями, и улицы наводнили толпы туристов.

Сан-Франциско говорил с Греем чередой холмов над вечерней синевой Тихого океана, светлым небом, ветхими барами и кафе. Этот город предпочитал быть интересным, вместо того чтобы хвастаться самым высоким небоскребом. Однако Грея тем не менее больше тянуло к мрачным реалиям Нью-Йорка.

– L’église de la Bête, – проговорил Виктор, – Церковь Зверя.

Грей повернулся посмотреть на него, заложив руки за голову и прислонившись к окну.

– Симпатичное названьице для храма. Я так понимаю, это там произошло второе убийство?

– Причем в ту же самую ночь, когда не стало Маттиаса, – подтвердил Виктор. – Жертву звали Ксавье Марсель, а еще величали Черным Клириком, он был главным священником L’église de la Bête. Церковь эта окутана тайной, и Ксавье, в отличие от Маттиаса, не был публичной фигурой.

Грей подождал, пока Виктор сделает глоток абсента. Казалось, профессор отвлекся на какую‑то мысль, однако тут же отмахнулся от нее и сосредоточился на разговоре с Греем.

– Во Франции Ксавье был в розыске в связи с похищением двух человек, девочек-близнецов из парижской семьи среднего класса. Их так и не нашли. – Виктор закинул ногу на ногу, огладил галстук поверх рубашки. – Ходят слухи, будто вход в L’église de la Bête открыт лишь тем, кто участвовал в ритуальных жертвоприношениях.

– Мы ведь сейчас говорим о животных, я правильно понимаю? – переспросил Грей.

В ответ Виктор медленно покачал головой.

– Боже мой… – Доминик не совсем поверил Виктору, когда они впервые встретились в Хараре за столом в конференц-зале и профессор спокойно проинформировал Грея с его тогдашним начальником, что в мире до сих пор существуют культы, практикующие человеческие жертвоприношения. И не совсем верил до тех пор, пока не увидел собственными глазами пещеры под Большим Зимбабве. Впрочем, после этого реальность Грея навсегда изменилась.

– В отличие от Дома Люцифера, – пояснил Виктор, – в L’église de la Bête действительно поклоняются дьяволу. Эти сектанты почитают сатану и отрицают Бога, веря, что через обожествление дьявола получат власть в мире.

В глазах Виктора Грей увидел знакомый огонек, подтверждающий, что интерес профессора к предмету расследования выходит далеко за рамки детективной работы. Доминик симпатизировал своему начальнику и уважал его. Но также знал, что у того есть личная страстишка, заставляющая Радека носиться по миру и изучать культы, в которых проявляются крайности человеческой природы. Он был одержим поиском скрытых знаний.

– Итак, мы имеем дело с людьми, которые возносят хвалы сатане, – резюмировал Грей. – И раз уж ты уже сообщил мне, что тут имели место человеческие жертвоприношения, я понимаю, что речь не о скучающих подростках, которые наслушались музыки в стиле хеви-метал.

– Скучающие подростки порой совершают такое, что никакими словами не выразить, – подчеркнул Виктор. – Но в данном случае они ни при чем. L’église de la Bête – не замкнутая секта, а, скорее, сборище организованных сатанистов со штаб-квартирой в Париже и маленькими церквями по всей Западной Европе и, как считается, в Штатах. Поговаривают, будто последователи культа просочились в определенные слои высшего общества, включая правительство, и ответственны за целый ряд похищений и убийств.

– И ты помогал в парижском расследовании, я ведь ничего не путаю?

Виктор кивнул.

– И что? – поинтересовался Грей.

– Главного свидетеля нашли зарезанным в неблагополучном районе Парижа.

Доминик скривился.

– Между этими убийствами есть еще какие‑то связи? В смысле, помимо того факта, что обе жертвы были лидерами сатанинских культов. Ксавье убили так же, как Маттиаса?

– Ксавье нашли в его парижской квартире, он был один, и причина смерти неясна. Но установлено, что она наступила в полночь.

Виктор показал Грею несколько фотографий плотного мужчины средних лет, раскинувшегося на ковровом покрытии. Его мускулистые конечности неестественно выгнулись и посинели. Один из снимков запечатлел крупный план расширенных зрачков трупа.

– Отравление? – спросил Грей.

– Скорее всего. Токсикологического отчета пока нет. Соседи видели, как он вошел в свою квартиру в районе девяти вечера и больше оттуда не выходил. Никто не заметил, чтобы в дом пробрался кто‑то подозрительный. Жак сказал, что соседи пришли в ужас, когда узнали, кем на самом деле был респектабельный буржуа, бок о бок с котором они жили.

Грей со свистом выдохнул сквозь зубы.

– А еще какие‑нибудь совпадения есть?

– Месье Ксавье Марсель тоже получил письмо. Если не считать указанного там имени, оно было в точности таким, как послание, доставленное Маттиасу Грегори. В нем Ксавье объявляли еретиком и грозили ему смертью, которая наступит через шесть дней.

– Похоже, это решает дело. И уничтожает мою теорию о том, что Маттиаса убила конкурирующая сатанинская церковь или даже кто‑то из его организации – в наказание за отсутствие истинной веры. Судя по твоему рассказу, нельзя утверждать, что Черный Клирик не был по-настоящему верующим.

– Точно, – буркнул Виктор.

– И это возвращает нас к неизвестному, который пытается нанести серьезный удар разным сатанинским культам мира. Пока что у него отлично получается.

Виктор сцепил пальцы, и Грей почувствовал, что шеф чего‑то недоговаривает. Был в этом деле какой‑то непонятный нюанс.

– На данном этапе нет смысла строить дальнейшие предположения, – проговорил профессор.

Грей поджал губы, но ничего не сказал.

Виктор достал два списка. В первом перечислялись свидетели гибели Маттиаса, во втором – все члены секты, и профессор принялся сличать их между собой. Сперва он нашел и отметил звездочкой одно имя, следом – другое. Грей наклонился к нему:

– Что ты ищешь?

– Старейших сектантов и новичков, которые присутствовали в ночь убийства. Я считаю, это даст более широкое представление о деятельности культа.

Грей записал информацию, и Виктор ткнул пальцем в имя Дугласа Оукенфилда. Рядом с ним значился адрес.

– Начнем с того, кто дольше всех варится в этой каше, – пояснил профессор.

Глава 8

Когда Грей с Виктором взяли такси до Хейт-Эшбери, туман сгустился, а заходящее солнце со всех сторон обступила полутьма. Окутанные туманом, они пронеслись по грязным улицам района Тендерлон и мимо парка Буэно-Виста, после чего оказались на Хейт. Такси скользило сквозь дымку, его со всех сторон обступали низкие серые здания.

В машину просачивался землистый запах марихуаны. Глядя в окно, Грей с усмешкой предположил, что тут, возможно, больше лавчонок с тибетскими товарами, чем во всех Гималаях. Сразу за магазином виниловых дисков такси свернуло налево, заинтересовав кучку белой молодежи с дредами, развалившуюся на сложенных картонных коробках. Через два квартала автомобиль прибыл к дому Дугласа Оукенфилда, прихожанина Дома Люцифера с 1966 года, то есть практически с момента основания.

Первым делом Грей подумал, что Дуглас Оукенфилд совершенно не скрывает свои религиозные убеждения. Перед домом стояла железная шипастая ограда, а на кованых воротах красовалось изображение существа с крыльями, как у летучей мыши, и рогатой козлиной головой. Монстр сидел по-турецки и держал в каждой руке по змее. Двор за воротами порос жухлой травой и был завален какими‑то ветками. В окнах большого викторианского дома висели портьеры эбонитового цвета, и каждый дюйм строения, включая крыльцо, крутую крышу, башенку, широкую каменную лестницу и водостоки, был выкрашен черным. Над дверью висела перевернутая пентаграмма.

Звонка не оказалось, поэтому Грей подергал ворота. Они оказались не заперты, и Доминик с Виктором вошли во двор, прикрыв за собой створки. Ко входу вели истертые каменные ступени, но, когда незваные гости двинулись к ним по дорожке, дверь распахнулась и во двор вырвался огромный пес мраморного окраса, с виду – помесь питбуля с ротвейлером. Он без единого звука мчался прямо на незваных гостей, набирая скорость и скребя когтями по ступенькам.

Может, они и успели бы выскочить обратно за ворота, но Грей не собирался рисковать и подставлять гигантской псине спину: не дай бог, нападет сзади и перекусит ногу пополам. Он шагнул вперед, оставляя Виктора позади, и стянул ветровку через голову, оставив, однако, руки в рукавах. Пес бросился на него, и Грей сунул ему прямо в пасть туго натянутую среднюю часть ветровки.

Пес замотал головой, отчаянно и сильно, но Грей наступал, заставив собаку осесть на задние лапы, а потом пригнулся и подсек их движением правой ноги. Собака, взвизгнув, завалилась на бок. Грей тут же вспрыгнул сверху, давя на ребра и пережимая горло курткой.

Из дома, размахивая бейсбольной битой, выскочил мужчина в тюбетейке и весь затянутый в кожу, как байкер. Его длинные седые космы развевались, он кричал Грею, чтобы тот оставил в покое его собаку. Виктор встал между напарником и бегущим, выпрямившись во весь свой почти семифутовый рост и возвышаясь над хозяином дома, который был ниже, но шире. По тому, как мужчина держал биту, Грей понял, что к дракам он не привык, и решил не выпускать пса, но и не калечить без надобности.

Человек остановился в пяти футах от него, все еще держа биту над головой обеими руками.

– Что, мать вашу, вы потеряли у меня во дворе?

– Мы работаем на Интерпол, – доставая свое удостоверение, сообщил Виктор.

– Да чихать мне, на кого вы работаете, отпустите моего пса!

Грей тем временем ласковым голосом уговаривал собаку. Та продолжала порыкивать, но напряжение постепенно покидало ее тело, а рычание становилось не таким злобным. Бывают псы, просто неспособные успокоиться, но в целом собаки склонны вести себя так же, как люди, которым они принадлежат, а эта, как и ее хулиган-хозяин, совершенно не горела желанием биться с теми, кто способен дать отпор.

Грей встал, сжимая одной рукой ошейник пса.

– В следующий раз подумайте дважды, прежде чем спускать свое животное на посторонних. Ворота были не заперты, а звонка мы не нашли.

– Блин, – пробормотал человек, подергивая себя за бороду. У него были злые глаза, он хромал на левую ногу. – Какого черта вам от меня надо? Я уже говорил с копами про Матти и не вижу у вас в руках ордера. И вообще, с какого боку тут Интерпол?

– Дуглас Оукенфилд? – уточнил Виктор.

Человек замешкался, словно не хотел называть своего имени, но потом сдался:

– Лучше просто Оук.

– По международному праву местная полиция подчиняется Интерполу, – сообщил Виктор. Грей знал, что подобное верно лишь с большой натяжкой. Местная полиция обязана предоставлять Интерполу информацию, но непосредственно на местах у него власти нет. – Я могу связаться с городским управлением, чтобы мы обсудили все там, либо вы можете прямо сейчас ответить мне на несколько вопросов.

Маленькие глазки Оука перебегали с Виктора на Грея, во взгляде читалась настороженность человека, привыкшего вариться в одном котле с лжецами и преступниками.

– Почему бы вам тогда не задать свои вопросы? А я уж решу, есть у меня настроение на них отвечать или нет. И если вы не отпустите мою собаку, я…

Грей выпустил пса, и хозяин дома прервался на полуслове. Пес бросился ему за спину и зарычал оттуда на пришельцев, но Доминик знал, что нападения можно больше не ждать. Переместившись, Грей стоял теперь в нескольких футах от Оука. Ему не нравились люди, которые используют домашних животных вместо оружия; этот человек ему тоже не нравился, и точка.

– Лучше бы вам ответить на вопросы.

Оук попытался испепелить Грея взглядом, но через несколько секунд отвел глаза и выругался. Виктор достал из кармана костюма листок бумаги.

– В вашей книги регистрации сказано, что вы состоите в Доме Люцифера с шестьдесят шестого года и после смерти Маттиаса стали старейшим членом церкви.

– И что?

– Почему бы вам не рассказать, что произошло в ту ночь, когда умер Грегори? – спросил Виктор.

Оук хмыкнул.

– Я же сказал копам по телефону, что мы все видели одно и то же. Ровно в полночь, когда Матти проводил обряд, он вдруг превратился в живой костер. С ума сойти какая картинка. Хотелось бы мне сказать, что в ту ночь я был под кайфом, но нет, ничего подобного. Некоторые треплются, что заметили за спиной у Маттиаса как раз перед тем, как он загорелся, фигуру в черной мантии, но я ничего такого не видел. Может, это они были под кайфом. Многие из наших любят побаловаться наркотой перед службами.

– Так вы хотите сказать, что не видели никого, кроме Маттиаса? – уточнил Грей.

– А вы что, думаете, сам дьявол явился забрать его? Матти был парнем харизматичным, со множеством преданных последователей. Мне кажется, многие просто не хотят верить, что он совершил самоубийство.

Виктор шагнул вперед, и из-за его внушительного роста Оуку пришлось вытянуть шею, чтобы встретиться с ним взглядом.

– У вас есть какие‑то догадки насчет того, почему Маттиас мог свести счеты с жизнью?

– Ни единой.

– Может, в последнее время ему угрожали или у него были враги, о которых вы не сообщили полиции?

– Если я при копах смолчал, с чего мне вам докладывать?

Пришла очередь Виктора испепелять Оука взглядом, пока тот не отвернулся.

– Слышь, братан, тут нечего рассказывать, – буркнул Оук. – Ничего не было, кроме обычного дерьма от всяких придурков вроде Тэмми Фэй [5].

– От кого конкретно?

– А они никогда не представляются. – Оук постучал битой по правой ладони, и Грей почувствовал, как у него напряглись руки. Если парень отступит, чтобы замахнуться, Доминик врежет ему по горлу и отберет биту, чтобы в случае чего защититься от пса. – Оскорблять нас прямо в лицо дураков нет.

– Может, Маттиас был подавленным или грустным? Изменилось ли как‑нибудь его поведение?

– Нет.

– Вы так давно его знали, – сказал Виктор, – что у вас наверняка есть предположения, почему он мог покончить с собой.

– Бывает такое, люди ломаются.

– С чего ему вдруг сломаться? – спросил Грей.

Оук воздел руки кверху.

– Да просто жизнь такая, мужик. Не знаю, может, на него слишком до фига всего навалилось, вот его и замкнуло. Этот человек много всякого дерьма наворотил.

– Полагаю, вы не заметили, как Маттиас зажег огонь? – уточнил Виктор.

– Правильно полагаете.

– Кто‑нибудь пытался его спасти?

– Сами‑то как думаете? Конечно, мы все к нему бросились, поснимали рубашки и стали сбивать огонь, только Матти уже поджарился. Наверное, насквозь пропитался жидкостью для розжига, потому что пламя было жаркое, как погода в Гондурасе, и мы черт знает сколько возились, чтобы его потушить.

– Но вы не заметили, как загорелся огонь?

– Ну так догадаться несложно. Он стоял за кафедрой и чиркнул спичкой.

Произношение Оука казалось Грею каким‑то странным, напоминая смесь речи стареющего хиппи из Беркли и члена банды байкеров. Еще Доминику подумалось, что Оук, похоже, не слишком расстроен смертью основателя Дома Люцифера.

– Сколько вы были знакомы с Маттиасом? – спросил Виктор.

– Да почти пятьдесят лет. С самого начала. Мы же вместе эту церковь замутили.

– И вы в ней главный епископ.

– Верно.

– А еще какая‑то работа у вас есть?

Оук мотнул головой в сторону своего дома.

– У меня все схвачено, если ты об этом. В нашей церкви много щедрых людей. А этим домом я обзавелся еще в те времена, когда Хейт был ничейной землей.

– Вы возьмете на себя обязанности Маттиаса?

– Слишком я стар для такой суеты. Побуду за главного, пока не найдется кто‑нибудь подходящий, и хватит.

– Вы с Маттиасом близко дружили все эти годы?

– А это еще что за вопрос? Проклятье, проявите хоть немного уважения.

– Простите, – рот Виктора скривился, – но у вас не слишком расстроенный вид.

– Мы закончили?

– Вероятно, дело в том, что вы не разделяли теологические воззрения первосвященника.

Оук направил биту в сторону Виктора, и Грей шагнул вперед. Оук поколебался, но потом все же отступил.

– Пора вам выметаться с моей территории.

– На указательном пальце правой руки у вас кольцо с изображением, которое наверняка есть и в виде татуировки на теле, – сказал Виктор. – Оно символизирует верность Люциферу.

Следом за Оуком Грей посмотрел вниз и увидел квадратный серебряный перстень-печатку с изображением дракона, обвившего черный крест.

– Мужик, я ведь член Дома Люцифера. Что, блин, мне еще носить, по-вашему?

– Я думаю, вам следовало бы носить кольцо, соответствующее догматам вашей религии, – ответил Виктор, – а не кольцо, символизирующее тайный обряд посвящения, включающий черную мессу, кровавую жертву и клятву сатане в пожизненной верности под эгидой L’église de la Bête.

Оук провел пятерней по волосам и постарался принять равнодушный вид, но Грей увидел в его глазах потрясение.

– Не знаю, что вы там курите. Я это кольцо в ломбарде купил, потому что оно мне понравилось. Мне жаль, что Мэтти мертв, но больше мне вам сказать нечего. – Он потряс перед гостями битой: – И не смейте возвращаться сюда и утверждать, что я недостаточно горюю по своему другу.

Радек с чуть заметной улыбкой распрощался с ним, добавив:

– Будем на связи.

Глава 9

Сквозь щель в портьерах Оук наблюдал, как двое посетителей направляются к центру Хейт-Эшбери. Ума у Оука хватало, но вдобавок он был крупнее и злее большинства людей. Окончив Калифорнийский политехнический институт, он решил, что, чем чахнуть за письменным столом, лучше присоединиться к банде байкеров и торговать наркотиками. На дворе стояли шестидесятые, и такое решение казалось почти нормальным альтернативным карьерным путем. Несколько лет спустя он познакомился с Маттиасом, и это было вполне естественным совпадением.

Дом Люцифера стоял за анархию и личную свободу, а именно эти две вещи были для Оука важнее всего на свете. Большинство широкой публики считало, что в Доме принято откусывать головы цыплятам и приносить в жертву младенцев, и Оука это совершенно устраивало, пусть даже убивать живых существ по правилам Дома было категорически запрещено.

Оук гордился своей крутизной, и ему ужасно хотелось заехать бейсбольной битой в голову костлявому засранцу, который явился к нему на порог. Но что‑то в зеленых глазах тощего говорило, что поступать так категорически не следует. Оук чувствовал опасения, и это особенно его раздражало, ведь обычно он заставлял людей его побаиваться, а не наоборот.

Ну и ладно. Для этих двух у него найдется кое-что особенное. Вернее сказать, кое-кто.

Он взял бутылку пива и налил себе рюмку «Егермайстера», собираясь с духом для телефонного звонка и чувствуя себя все еще на взводе после безумных минувших недель. Ощущая, как алкоголь постепенно смывает напряжение, Оук задумался, как же они докатились до такого положения вещей.

Для большинства прихожан Дом Люцифера был прихотью, альтернативным стилем жизни, способом выступить против заторможенного существования в пригородных районах, конформистской религии и политики. Для других – служил вратами в мир наркотиков. По мере того, как шли годы, Оук стал стремиться к чему‑то более реальному, более значительному, чем интеллектуальное похлопывание по плечу и оккультная дребедень в стиле «Подземелий и драконов». Он искал в интернете организации, лучше отвечающие его истинным желаниям, поучаствовал тут и там в нескольких собраниях, нашел несколько сект, которые прошли на шаг или два дальше по «пути левой руки». Но ни в одной из них не было ни намека на что‑то настоящее.

А потом, в прошлом году, он нашел Церковь Зверя. Нет, не так: Церковь нашла его. Он слышал о ней прежде и был заинтригован, но знал, что вступить туда можно лишь по приглашению, которое непонятно как добывается. Оук даже не понимал, что отделения этой церкви есть и в Штатах. Теперь, конечно, ему было известно, что филиалы можно найти в каждом крупном американском городе.

Приглашение пришло Оуку в письме, которое подсунули под дверь. На печати красовался незнакомый символ. Такой же символ был и на перстне, который заметил сегодня гигантский чувак, явившийся к нему во двор. Оук был ошеломлен, ведь никто за пределами Церкви Зверя не должен был знать об этом изображении.

Письмо содержало дату, время и адрес. В назначенный день Оук явился к полуночи в особняк за увитой плющом стеной на Русском холме. Он боялся того, что может там обнаружить, но одновременно прямо‑таки сгорал от любопытства. Ему хотелось того же, чего, по его мнению, хотели и все остальные: свидетельств существования чего‑то тайного, реального – чего‑то иного.

И он не разочаровался. Сан-Францисское отделение Церкви Зверя, состоявшее из пятидесяти членов, услышало мольбу Оука и, зная о его прошлом, отправило ему приглашение, что происходило крайне редко. На первой церемонии он поучаствовал в настоящей черной мессе, такой, какая она и должна быть, не то что символическая чушь в Доме Люцифера. Наблюдал, как приносят в жертву козла, пил его кровь, а потом, голый и безудержный, выделывал коленца в подвале особняка. Это была вакханалия, достойная истинного князя тьмы, и она закончилась оргией, после которой Оук был окрылен удовлетворенными желаниями и, трепеща, жаждал большего.

Он нашел свой храм.

Уж не негодяй ли он, подумалось ему как‑то. Но как предлагаемое Церковью Зверя удовлетворение естественных желаний, даже доведенных до крайности, может быть злом? И чем поклонение сатане хуже поклонения Богу, который допустил холокост и который, если верить большинству христиан, обрек миллионы им же созданных людей на вечное проклятие? Кто не чувствовал некоторого родства с сатаной, мятежным подростком, изгнанным из родительского подвала и навсегда отверженным?

Оук наслаждался дурной славой, которая пришла к нему вместе с положением в Доме Люцифера, и не видел причин от нее отказываться. Матти, старый дурак, понятия не имел, что кое-что изменилось.

А потом изменилось все.

Оука пригласили на другую церемонию – посвящение женщины, которая посещала Церковь Зверя на несколько недель дольше, чем он. Оук знал, что это значит; ему было известно, что проходящий посвящение должен сделать последний разрез на горле жертвы. Знал он и о том, почему его вводили в курс дела настолько постепенно. Он разбирался в психологии маргинальных сообществ: любое извращение, помешательство на сексе, насилии или чем‑нибудь еще требует неспешного вхождения. Зависимость формируется поэтапно.

Только это не зависимость, твердил себе Оук, и он не извращенец. В сатане отражается истинная природа человека, и считать иначе – интеллектуальная нечестность. И слабость.

Он гораздо больше хотел быть частью Церкви Зверя, чем покоряться искусственной, навязанной обществом западной морали. Ему предстояло собственными глазами увидеть, что представляет собой князь тьмы.

Оук мало что запомнил из событий той ночи: мешали одновременно упоение и отрицание. Они привели бомжа, принадлежащего к отбросам общества, и отслужили черную мессу, пока тот висел на кресте вниз головой. Потом новообращенная женщина совершила то, что следовало. Не было никаких мучений, лишь быстрое убийство. Простое подношение. Наивысший акт любви и преданности новому властелину, сказал себе Оук, и акт этот был куда чище, чем массовые бойни, которые на протяжении веков устраивала организованная религия.

Оука чуть не стошнило, когда они пустили по кругу чашу, полную теплой крови, но он сумел сделать глоток. После жертвоприношения началась оргия, которая помогла Оуку забыть о том, что он только что видел и делал, а когда все было кончено, Оук, спотыкаясь, вышел из подвала в лунную ночь, что‑то бормоча от избытка чувств. Его хрупкая человечность была побеждена.

После этих событий Оук перестал гадать, негодяй он или нет. Не потому что пришел к какому‑то конкретному выводу, просто ему больше не было до этого дела. На следующую ночь, как раз когда Мэтти получил письмо, человек по имени Данте подошел к Оуку в потемках прямо на улице, где стоял его дом. Оука передернуло, когда он представил себе Данте: худого и жесткого, как кора красного дерева, одетого во все черное, с пирсингом в носу, губах и ушах, с подточенными резцами и жуткой могущественной татуировкой на бритом затылке – красной пентаграммой с отрубленной козлиной головой внутри.

До Оука доходили слухи, что Данте мастерски обращается с потайными ножами, что он правая рука самого Черного Клирика, боевик и без того внушающей ужас организации. Теперь Оук с надеждой ждал, когда же Данте нашинкует его обидчиков на крохотные кусочки и принесет в жертву Зверю их кровь.

Однако даже Данте уже не был источником наибольшего страха из тех, что поселились в обугленном сердце Оука. В ту ночь Данте рассказал ему кое о ком еще. О человеке, который вышел за пределы людской скорлупы и стал кем‑то бо́льшим; о человеке, который однажды поведет за собой последователей и наконец позволит их религии по праву занять достойное место в этом мире, влиться в общий поток. Оуку была мила мысль о революции, но он не до конца поверил рассказам Данте о могуществе нового лидера. Однако ему хотелось стать частью возникшего движения, да и отказать Данте он побоялся. А тот изложил Оуку план действий и сказал, что Волхв явится через шесть дней в полночь, в точности как говорилось в письме.

Это будет посвящением Оука, объяснил Данте, и не только в полноправные члены Церкви Зверя, но и в новую организацию, которая объединит ее с Домом Люцифера. Тогда Оук окажется в самых первых рядах, возможно, даже будет приглашен во Внутренний совет.

Оук сыграл свою роль, все еще не ожидая никаких событий. Затем часы пробили полночь, и Волхв действительно появился, как и обещал Данте, материализовался перед сотнями свидетелей и, нашептывая что‑то, заживо сжег бедолагу Матти.

После этого Оук обрел не только церковь.

Он обрел веру.

Прежде чем набрать номер, Оук подержал телефон в руках, вспомнив ненадолго свое безрадостное детство в Сакраменто, бедную набожную мать, которая, будь она еще жива, оказалась бы просто раздавлена его выбором жизненного пути. Он до сих пор любил маму, но она была слаба и ничего не понимала.

Данте ответил на звонок своим гортанным голосом. По-английски он говорил с сильным акцентом. Оук почувствовал, как по телу пробежала дрожь страха. Он собрался с духом и сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как можно небрежнее:

– У меня только что были гости.

Глава 10

Такси высадило Виктора с Греем на Пасифик-Хейтс, перед домом, где жил следующий свидетель, Джон Себастьян Рейнольдс-третий, эсквайр. Выла береговая сирена; внизу, в районе гавани, подмигивали огоньки. Грей сунул руки в карманы. Прохладный воздух тонкими струями просачивался под его изгрызенную псом ветровку.

– Оук явно лгал, хоть я и не уверен, что он убийца. Кишка у него для этого тонка. Заплатить кому‑то другому он мог бы, но и только. И мы по-прежнему не знаем, что произошло.

– Именно так, – согласился Виктор.

– Что у тебя за теория?

Радек задержался на тротуаре, не обращая внимания на холод.

– Я считаю, что тут завязалась борьба за власть, и Маттиас с Ксавье оказались на неудачной стороне. А вот кто все это затеял и зачем, точно не знаю. В деле замешаны сразу и Дом, и Церковь Зверя, а значит, похоже, кто‑то пытается завоевать сердца и души сатанистов.

– Так себе выигрыш.

Они подошли к дому, причудливому георгианскому строению, дорожку к которому освещали фонари. Грей успел дважды нажать на звонок, прежде чем внутри звякнул засов и дверь приоткрылась на несколько дюймов. Открыть ее шире не позволяла цепочка.

В щели показалось румяное, чисто выбритое лицо. Грей подумал, что его обладателю за сорок и когда‑то он был хорош собой, но теперь его портила дряблая кожа и выступающие вены алкоголика. Когда он заговорил, голос звучал невнятно, однако язык не заплетался.

– Мы знакомы?

Виктор достал удостоверение.

– Джон Себастьян? Мы расследуем смерть Маттиаса Грегори и хотели бы задать вам несколько вопросов.

Мужчина посмотрел на удостоверение, потом на профессора:

– Интерпол?

– Мы работаем с местной полицией, – пояснил Виктор, протягивая ему визитку.

Джон испустил глубокий покорный вздох и снял дверную цепочку.

– Проходите. Могу я что‑нибудь предложить вам, господа, или детективы, или, может быть, надо называть вас агентами?

Напарники переглянулись. Грей подумал, что тут нет ничего общего со встречей, которую устроили им Оук и его адская псина.

Джон провел посетителей в кабинет, уставленный кожаной мебелью кремового цвета. Отсюда на город выходило эркерное окно. Грей с Виктором отказались от напитков, и тогда хозяин кабинета щедро плеснул себе скотча. Даже не обладая информацией о том, что он эсквайр, по аккуратной стрижке и опрятным ногтям в нем легко можно было опознать интеллектуала.

– Чем могу помочь?

– Вы говорили с полицией? – спросил Виктор.

– Я дал письменные показания прямо на месте происшествия, но после этого никто со мной не связывался. Я не юрист по криминальному праву, но каждому дураку ясно, что убийство главного сатаниста города нельзя назвать общественным приоритетом нумеро уно.

– Не хотите поделиться с нами своей версией событий? – поинтересовался Грей.

– Конечно. Это был третий обряд, в котором я участвовал. Всего третий. И тут это безумие. Не знаю, сколько вам известно о Доме, но мы не то чтобы в действительности поклонялись Люциферу, Вельзевулу, сатане, – он помахал перед ними своим бокалом, – или как еще можно назвать эту архаичную чепуху. Дом – скорее антирелигия, выпад против креационистов и сторонников джихада со всего света. Черт, да я даже политикой не интересуюсь, просто после развода у меня появилось слишком много свободного времени по вечерам. – Он покосился на одну из книжных полок, где стояли юридические тома с золотым тиснением на корешках. – Знаете, а ведь много лет назад мои профессора были правы. Закон – тяжкое призвание. Он крадет все ваше время, высасывает из жизни удовольствия и оставляет вас обезличенным и бездушным аналитиком. Наверное, я стал членом Дома, пытаясь разжечь в себе какую‑нибудь интеллектуальную страсть… вообще любую страсть. – Он сардонически усмехнулся бокалу. – Но, похоже, ошибся с выбором. Ладно, вообще‑то в процессе было забавно. А теперь, видимо, пора переходить к дзен-буддизму.

– Так что с обрядом? – напомнил Виктор.

– В ту ночь я был изрядно под хмельком, так что не смог бы дать нормального свидетельства в суде, если вам таковое требуется. Но опять же: вечерами я, как правило, под хмельком, хотя при этом неплохо владею собой. Поэтому я знаю, что видел. – Словно чтобы подчеркнуть сказанное, он сделал большой глоток и пристально посмотрел на своих гостей. – Я пришел ближе к концу, минут за пятнадцать до полуночи, и сел перед еще одним новичком. Мне было отлично видно Маттиаса, потому что на кафедре он был один. Церковь‑то не громадная, пожалуй всего на пару сотен человек. Ни орга́на, ни хоров, ничего такого; впрочем, чего я разоряюсь? Уверен, вы все это видели.

– Совершенно верно, – подтвердил Виктор.

– Я имею в виду, что там негде спрятаться, и у меня был беспрепятственный обзор. – Уголок его рта приподнялся в саркастичной усмешке. – И вот когда, как в сказке, часы стали бить полночь, за спиной Маттиаса возникла фигура в черной с серебром мантии. А потом Маттиас вспыхнул. – Он прищелкнул пальцами: – Раз – и уже горит. Все закричали, кто‑то вызвал полицию, мы пытались погасить пламя, но ничего не вышло. – Джон слегка поежился. – Бедный поганец сгорел прямо возле кафедры.

– А фигура в мантии? – спросил Виктор.

– Я переключился на Маттиаса, когда он превратился в живой факел, и не могу точно сказать, куда она девалась. Но когда я снова посмотрел в ту сторону, никого уже не было.

Грей заметил, что Виктор с особым вниманием смотрит на свидетеля.

– Значит, мантия была черной с серебром? – уточнил Радек.

– Именно так.

Грей не совсем понимал, к чему клонит профессор, но в полицейском рапорте мантия была описана как черная.

– Вернее, сама мантия была черной, но на ней были серебряные звезды.

– Вы совершенно в этом уверены? – поинтересовался Виктор.

– Они точно были серебряные и довольно немногочисленные, я бы сказал, штук примерно…

– Их было семь, – перебил Виктор, и это прозвучало не как вопрос.

Грей, как и Джон, уставился на профессора.

– Как скажете, – пожал плечами свидетель. – Все было очень хаотично, так что я точно не уверен. Я судебный юрист и поэтому знаю, как легко запутать человеческую память.

Выражение лица Виктора стало не таким напряженным.

– У этой фигуры или в ее одежде было еще что‑то примечательное?

Джон Себастьян в задумчивости склонил голову набок.

– Нет, только звезды.

– Возможно, среди ваших единоверцев ходили слухи, – продолжал Виктор, – о какой‑нибудь другой церкви сатанистов?

Их собеседник слишком громко рассмеялся.

– Думаете, это была какая‑то диверсия, которую устроил сатанист-конкурент? – Он допил скотч и налил еще. – Вот умею же я выбрать. Особенно религии и жен. – Он взял из коробки салфетку и промокнул блестящий от пота лоб. – Я и подумать ни о чем таком не мог, пусть даже все знали, что Маттиас и Оук плохо ладят между собой. Извините. Оук ведь главный епископ, он был вместе с Маттиасом дольше всех остальных.

– Мы только что от него, – сказал Грей. – Тот еще дядечка.

– Нельзя сказать, что он мозг организации, но все равно может вас удивить. Думаю, когда‑то он был инженером или кем‑то в таком духе, а потом целых тридцать лет занимался тем, что пробовал лучшие продукты калифорнийской фармацевтической продукции. Такие, во всяком случае, ходят слухи. С самим‑то Оуком я никогда не разговаривал.

– Не знаете, почему между ним и Маттиасом возник раскол? – спросил Виктор.

– Говорили, что у Оука другие идеи насчет направления, в котором должна двигаться церковь. Он выступает за более прямой подход к достижению цели, если вы понимаете, о чем я. А Маттиас был практически пацифистом. Так, во всяком случае, новички болтают, но по-моему, если бы Оук добился своего, Дом куда сильнее сопротивлялся бы «консервам», как мы называем консерваторов и фундаменталистов.

– И, возможно, стал бы ближе к истинному сатанинскому культу, – тихо заметил Виктор.

– На самом деле мне ничего об этом не известно. Я был членом церкви всего месяц, и от меня требовалось только выучить несколько догматов и заплатить небольшой взнос. Впрочем, Оук Маттиаса не убивал. Это я могу сказать точно. Он был там в ночь, когда все произошло, и сидел в нескольких местах от меня, прямо перед Маттиасом. И это, если вдуматься, немного странно, ведь обычно он садился в одиночестве в дальний левый угол. Но не всегда.

Виктор наклонился вперед:

– Как вы думаете, что произошло?

Джон не спешил отвечать и, щурясь с проницательным видом, обдумал вопрос. Грею подумалось, что он, наверное, хороший адвокат.

– В последние несколько дней я вообще почти ни о чем другом не думал. Я не верю ни в Бога, ни в сверхъестественное, поэтому всякая мистика исключается, по крайней мере для меня. – Он уставился в свой бокал со скотчем и покачал его из стороны в сторону. – Полагаю, Маттиас так или иначе оставил нам прощальный подарок, который еще предстоит обдумать. Проверить себя на веру или ее отсутствие, как сказать. Не знаю, господа. Знаю только, что собираюсь напиться сегодня вечером вусмерть, до поросячьего визга, и, возможно, несколько следующих вечеров посвятить тому же занятию.

Глава 11

К тому времени, как Грей и Виктор вернулись в номер профессора, было уже поздно. Профессор приналег на абсент, а Доминик, не подверженный этому пороку, расположился за журнальным столиком с мраморной столешницей, в очередной раз гадая, в каких условиях рос Виктор, какими были его детство и юность. Сам он предпочитал не отвечать на вопросы, требующие ответной откровенности, а потому избегал подобных тем, но человеческая потребность в общении сильна, и недостаток личной информации друг о друге порой приводил к почти неловким ситуациям. В недолгие проведенные вместе часы они с профессором успели обсудить все, от философии и литературы до того, где в Токио лучшие суши, однако Грей не знал, где Радек вырос и есть ли у него семья.

Когда Виктор погрузился еще глубже в свое изумрудное зелье, Грей внезапно почувствовал острую потребность расспросить его о прошлом, даже если бы это означало необходимость самому отвечать на вопросы.

– Виктор, ты когда‑нибудь был женат?

Темные глаза профессора горели под тяжелыми веками, как будто абсент не мог проникнуть достаточно глубоко в его организм, чтобы это изменить.

– Нет, – ответил он. Ответил медленно, рассеянно, и за его словами стояла нерасcказанная история.

Грею хотелось расспрашивать дальше, но вместо этого он сделал глоток пива.

– Не хочешь объяснить про звезды на мантии?

Взгляд Виктора переместился к окну.

– Серебряные звезды – классический признак мага. Волшебника.

– Я правильно понимаю, что ты не о волшебнике типа Дэвида Копперфильда?

– Правильно.

– Значит, мантия там или нет, – проговорил Грей, – все это связано с оккультизмом?

Виктор махнул рукой.

– Оккультизм – весьма широкое понятие, оно означает просто-напросто сверхъестественные либо мистические верования и практики. У оккультизма сотни ответвлений и подразделений, и маги – всего лишь один тип из тех, кто его практикует.

– Тогда почему ты так удивился, когда упомянули серебряные звезды?

– Потому что маги – во всяком случае, настоящие – никак не связаны с сатанизмом. Популярная в Америке концепция, что доверчивых подростков втягивают в сатанизм через оккультизм, – просто городской миф. У того, кто читает «Гарри Поттера», играет в ролевые игры или увлекается Таро и хиромантией, не больше шансов погрязнуть в сатанизме, чем у всех остальных.

– Признай, – усмехнулся Грей, – то, что ни Дом Люцифера, ни Церковь Зверя на самом деле не поклоняются дьяволу, весьма сбивает с толку.

– Сами они не спешат развеивать популярные заблуждения о себе, но тем не менее ты прав.

– Такое вообще бывает? – спросил Грей, выдвигая вперед ступни, упираясь локтями в колени и нагибаясь. – Я имею в виду настоящую магию.

– Ответ на этот вопрос зависит от того, у кого спрашивать. По-моему, ты уже убедился, что грань между верой и неверием, колдовством и реальностью может быть очень тонкой. И мы пока не понимаем до конца, где она проходит и в чем заключается.

Грей натянуто улыбнулся. Воспоминания о нескольких последних делах с Виктором обосновались у него в глубине сознания, как сплетенная пауком сеть, и подтачивали материалистическое мировоззрение.

– Я, как обычно, постараюсь сохранить непредвзятость.

Кажется, Виктора удовлетворил такой ответ. Профессор поглаживал свой бокал, будто руку любимой женщины.

– Хотя мантия с семью звездами – классический аксессуар мага, она не дает никакого представления о его специализации. Придется мне как‑то конкретизировать, какую отрасль магии практикует наш подозреваемый, чтобы знать, с чем нам предстоит иметь дело.

– Специализация? Отрасль? – взмахнул руками Грей. – Во что вообще верят маги? Что, по их мнению, заставляет волшебство работать?

– В отличие от священников и жрецов, которые видят источник силы в духовной сущности или сущностях, маги обращаются к космосу, к невыразимым словами силам Вселенной.

– Нью-эйджем попахивает, – поморщился Доминик.

– Нью-эйдж – движение современное, а корни истинного магического учения уходят в историю на тысячи, возможно десятки тысяч лет. Маги десятилетиями, на протяжении всей жизни практикуют и оттачивают свое верования.

Грей сделал последний глоток пива и теперь сидел, обхватив пустую бутылку ладонями.

– Я все‑таки не понимаю, что именно они делают.

– Если собрать работы по истории и практике магии, получилась бы коллекция размером с Александрийскую библиотеку. Но если говорить в общем, типичный маг верит во Вселенную как в источник всех загадок и сил – отсюда звезды на мантии – и в то, что сам маг может с помощью различных ритуалов и практик получить доступ к этим силам.

– Исходя из этого, – сказал Грей, – есть ли у сил Вселенной какое‑то название или персонификация? Они добрые, злые или им все равно?

– Большинство магов верят, что Вселенная – невероятно огромная и сложная сущность, которую человеку никогда не понять полностью. И что ради понимания хотя бы части Вселенной стоит всю жизнь заниматься ее изучением и это понимание может дать доступ в совершенно новые области знаний и могущества.

– И метод работает? – спросил Грей напрямую. – Или ты мне сейчас начнешь рассказывать, что это зависит от понимания слова «работать» и предполагаемого воздействия на разум верующего?

– Если честно, в возможностях углубленных магических штудий я убежден не настолько, насколько, скажем, уверен в эффекте ментального убеждения, к которому прибегают, например, бабалаво йоруба. Но легионы блестящих и давно практикующих магов категорически со мной не согласятся. На самом деле я верю в необъяснимые силы Вселенной, назови их хоть наукой, хоть магией, хоть верой. Я просто не убежден, что сложные заклинания и ритуалы магов могут дать к ним доступ.

– Что‑то подсказывает мне, что в процессе нынешнего дела у нас будет шанс это выяснить, – заметил Грей.

– Может быть, – пробормотал Виктор.

– Ну так зачем Оуку лгать? – проговорил Грей. – Только с целью кого‑то выгородить.

– Да, это единственная причина, которую я могу придумать.

Грей провел рукой по волосам, потом обхватил ладонью шею сзади.

– Из того, что ты говоришь, следует, что маги и сатанисты похожи примерно так же, как христиане и синтоисты. И тогда какая связь между убийствами и практикующим магом?

– Это, – ответил Виктор и резко поднялся; Грей по опыту знал: это означает, что на сегодня разговор окончен, – мы и должны выяснить. Такая уж у нас работа.

Грей вернулся в свой номер совершенно вымотанный. Снял ботинки, рубашку, вымыл лицо. Потом переместился в спальню, разделся до трусов и забрался в постель. И вдруг почувствовал, как его щеки коснулась рука, и попытался вскочить, ощущая зашкаливающий адреналин. В голове проносились тысячи сценариев. Доминик запаниковал и запутался в простынях, зная, что вообще‑то ему не свойственно паниковать и запутываться, но тут услышал успокаивающий голос, и та же рука, теплая и мягкая, вернулась и опять погладила его лицо. Следом он заметил массу светлых волос, экзотическое лицо, одновременно округлое и четко очерченное, соблазнительные пухлые губы.

Прежде чем Грей смог заговорить, спросить ее, как она оказалась в его номере, почему он не заметил ее у себя в кровати, прежде чем даже успел спросить ее имя, девушка из самолета обвила голые руки вокруг его шеи, прильнула к Доминику, и одеяло сползло у нее с груди. Она прижала лицо Грея к своим волосам, и тот поплыл от чувственной силы ее запаха, а потом их губы соприкоснулись и желание стало набегать на него волна за волной, заставляя почувствовать себя невесомым. Вместе с ней он опустился на простыни, застонав, когда ее тело пришло в движение, и чувствуя эротичные прикосновения языка, теплого и настойчивого. Пока он избавлялся от еще остававшейся на них одежды, она впилась ногтями ему в спину.

Грей приподнялся вместе с девушкой; ее пышные груди прижимались к его коже, и вожделение стало невыносимым. Когда он легонько прикусил ей шею, она застонала и опустила голову, целуя ему ключицу, а ее руки блуждали по его брюшному прессу. Потом он, заглянув ей через плечо, опустил глаза и увидел не гладкий изгиб спины, а чешуйчатую кожу и зубчатый хребет, как у рептилии. Живот у Грея скрутило, он попытался отпихнуть соблазнительницу, но та почему‑то оказалась слишком тяжелой. Грей задыхался под ее весом и никак не мог набрать в легкие достаточно воздуха.

Он подскочил в постели, задыхаясь и понимая, что все это ему просто приснилось. Бисеринка пота катилась по лбу, свидетельствуя о том, насколько реалистичным был кошмар. Несмотря на ужасный финал, тело пылало желанием, трепеща при одном воспоминании о прикосновениях девушки.

У Доминика пересохло во рту, и он отправился в ванную попить воды. На этот раз он увидел незнакомку в зеркале, когда включил свет: она стояла у него за спиной с тем же выражением лица, что было у нее в самолете. Каждая ее восхитительная черта молила о помощи.

Она исчезла, прежде чем глаза приспособились к свету: затянувшийся сон, оживший призрак, мучивший его одинокими ночами. Как в детстве, Грей проверил, нет ли кого за занавеской душа, потом ополоснул лицо и навис над раковиной. Вода текла по подбородку, а он таращился на собственную небритую физиономию, взъерошенные темные волосы, сонные глаза, на шрамы и татуировки, края которых вылезали со спины на трицепсы.

Он вернулся в постель и погрузился в гул ночных телепередач. Пульс постепенно замедлялся, возвращаясь к норме. Память о сне бледнела, сменяясь энтропией глухих ночных часов, и Доминику казалось, что он единственный бодрствующий человек на земле. Но от одного ощущения так и не удалось избавиться – и это было ощущение мягких губ незнакомки на его губах и щекотавших ему грудь шелковистых волос, когда он прижал девушку к себе.

Глава 12

Виктору хотелось, чтобы Грей поскорее ушел. Профессор не то чтобы устал, просто две вещи требовали от него полного внимания: абсент и собственное прошлое. Он никогда не позволял себе слишком глубоко погрузиться ни в одну из них в присутствии напарника или любого другого свидетеля.

Вначале абсент. Расстегнув воротник рубашки, Виктор развалился на диване и пил до тех пор, пока прохладный жидкий огонь не распалил его мозг, подготовив к предстоящему путешествию в особый закуток памяти, более мрачный и тайный, а еще – более личный, чем почти все остальные.

Грей спрашивал у Виктора, каким образом человек, занимающийся магией, мог оказаться вовлечен в подобные убийства, но получил недостаточно откровенный ответ. Профессору действительно была пока не вполне понятна связь, которая тут существовала, но он утаил от напарника, что существует одна область магии, которая действительно изучает силы тьмы и призывает их.

Сценарий маловероятный, но приходилось признать, что лишь в нем на данный момент есть хоть какой‑то смысл. Однако, прежде чем рассказать об этом хоть Грею, хоть кому‑нибудь еще, нужно удостовериться, что дела обстоят именно так. Ведь Виктор и сам когда‑то баловался именно таким видом магии и предпочел бы, чтобы эта глава его жизни осталась в прошлом.

Абсент мягко закружился в бокале, подчиняясь опытной руке Радека. А потом успокоился, увлекая взгляд в свои мутные глубины, и Виктор начал вспоминать.

Виктор Радек рос и взрослел под длинной тенью железного занавеса, и все детство наблюдал, как любимая Чехословакия все глубже и глубже погружается в удушающие объятия социализма. Его династия принадлежала к мелкому богемскому дворянству Австро-Венгерской империи, а в 1918 году, когда образовалась Чехословацкая республика, превратилась в семью преуспевающих торговцев и банкиров. С приходом коммунистов Радеки утратили титул, оставшись при этом богатыми до неприличия.

Виктор любил каждую статую, каждый замок, каждый готический собор своей страны. Он любил красоту и культуру Праги, любил средневековые городки, прячущиеся по лесам, будто сундуки с сокровищами, любил причуды Чехии, ее мастеров литературы, ее странную зачарованность смертью. Но его соотечественники страдали. Чехи переживали оккупацию тяжелее большинства народов, ведь у них не было даже религии, в которой можно черпать силы. Виктора и поныне поражало, что страна, чьи пейзажи и архитектура пропитаны мистикой, умудряется оставаться одним из самых светских государств в мире.

С другой стороны, Виктор всегда задавался вопросом «почему?» и спрашивал родителей о природе Бога уже лет с пяти. Но религиозный пессимизм родины с самого начала повлиял на мировоззрение Виктора, сделав его тем, кем он оставался до сих пор: человеком, который жаждет ответов и для которого всегда недостаточно слепой веры.

Он искал доказательств – холодных, неприступных, твердых как алмаз. В рамках выбранной им профессии Радеку довелось стать свидетелем явлений, которые казались невозможными и необъяснимыми, а потому он знал, что по крайней мере некоторые ответы лежат далеко за пределами обыденности.

Или нет? Он гадал, возможно ли вообще, глядя с неизмеримо сложной человеческой точки зрения, сделать нечто большее, чем отщипнуть крохотный кусочек вечной истины и Божественной загадки в попытке выяснить, смеется ли кукловод, дергая за ниточки.

Однако есть тут загвоздка, думал Виктор, томно раскинув руки по дивану и ощущая, как абсент проникает в каждую клеточку тела. Вселенная – это ведь машина, прекрасная и сложная, превосходящая всякое воображение, но все же машина. А машины всегда кто‑то создает и ремонтирует, кто‑то управляет ими.

У них есть конструкторы.

А потому он будет искать, изучать и собирать свидетельства, пока не перевернет каждый камень на земле, под которым скрывается тайна, пока не сделает все возможное, чтобы найти источник. Тьма или свет, добро или зло, правдивое или лживое – на первом месте для него всегда стояло знание. Истина.

Да, он мог слышать их теперь, философов и сторонников экзистенциализма, галдящих в своих пивнушках, кричащих монахам за соседним столиком, что истина суть выдумка и личный взгляд на мир. Что ж, Виктор тоже был философом, одним из лучших в мире, и считал себя обязанным заявить: истина где‑то существует, нравится это всем остальным или нет.

Она просто прячется глубоко, очень глубоко в пещере.

Подростком Виктор бродил по мощеным улицам Праги, исследуя то, что осталось от религиозных традиций в укромных закоулках Старого города, всегда с оглядкой на страшную Статни Беспечност, чешскую службу госбезопасности. Еще в школьные годы Виктор успел поучиться у существовавших подпольно католиков и иудеев, приобщиться к мудрости каббалистов, монахов-траппистов и тайных обществ, которые наводняли подбрюшье Праги. Родители Виктора, озабоченные тем, что сын привлек внимание органов, отослали его в школу-интернат. Швейцария, где оказался юноша, по сравнению с Прагой казалась стерильной, но там он обрел нечто очень важное – интеллектуальную свободу. Философские и религиозные книги Виктор глотал с жадностью, которая приводила в недоумение его учителей. Учился он очень хорошо, выбрав Оксфорд, потому что там была, вероятно, лучшая в мире библиотека. Впрочем, вскоре Радек обнаружил, что библиотеки перестали быть для него основным магнитом. Решив заниматься в аспирантуре религиозной феноменологией, Виктор должен был вернуться к свиткам и пыльным хранилищам, которые так любил, но на дворе стояли шестидесятые, культурное пробуждение Англии взывало к его юношеским страстям, и в Оксфорде он открыл нечто куда более захватывающее, чем все загадки Вселенной. Он понял, как ему жить.

Оксфордским девушкам нравился таинственный, образованный гость из Богемии, высокий, смуглый, красивый. Виктор, вдумчивый интеллектуал, не нырял в пучину контркультурной революции, невозмутимо стоя с краешка, в то время как орды его ровесников очертя голову бросились в наркотики, свободную любовь и битломанию. Его отстраненность лишь разжигала интерес представительниц прекрасного пола. Виктор едва мог поверить в ту свободу, которую подарил ему чужой маленький остров, не ведающий запретов, и даже не думал, что жизнь может стать еще лучше.

А потом познакомился с Дарием и Евой.

В Дарии Гассомиане, американце иранского происхождения, с которым Виктор встретился на вводном занятии курса мировых религий, он нашел родственную душу. Оба неизменно получали самые высокие отметки и, судя по всему, считалась лучшими студентами в этом элитном университете. К тому же обоим было не занимать амбиций.

Вдобавок Дарий, тоже одержимый религией и философией, познакомил Виктора с еще более интересным явлением, которое как раз возрождалось в университетах и других оплотах контркультурной революции.

Он ввел Радека в оккультизм, и друзья с головой нырнули в темные прельстительные воды.

Пока они там осваивались, Дарий встретил девушку по имени Ева, которая увлекалась колдовством и оккультизмом. Знания Дария произвели на нее впечатление. Она была такая стеснительная, что порой казалась аутичной, хоть и обладала потусторонней красотой, которая пряталась за юбками и водолазками из секонд-хендов. Когда Виктор впервые увидел Еву, она напомнила ему американскую актрису Фэй Данауэй – загадочную, замкнутую, с каким‑то призрачным, соразмерным лицом. Дарий, неуклюжий и тощий, как копье, знал, что Еву тянет к нему не страсть, а ощущение безопасности.

Виктор мгновенно почувствовал глубокую связь с Евой и думал, что она испытывает то же самое. Его огорчало, что Дарий влюблен в девушку, явно и безнадежно.

Особого опыта в таких делах у Виктора не было, и он решил игнорировать создавшееся положение (вскоре стало ясно, что идея оказалась идиотской), полагая, что у него есть все, о чем только можно мечтать: личная и интеллектуальная свобода, яркая, полная общения жизнь и двое очень близких друзей, с которыми можно делиться всеми своими переживаниями.

Ни Виктор, ни Дарий толком не знали, разделяет ли Ева их одержимость эзотерическими вопросами или ей просто нравится с ними общаться. Ни один из них не озаботился тем, чтобы спросить ее об этом. Казалось, она в восторге от нового приключения, которое они запланировали на следующий учебный год, после летних каникул. Они уже ознакомились с разными сторонами оккультизма, вместе с Евой исследовали колдовство, древних богинь и культ плодородия; Виктор посвятил друзей в каббалу, тайные общества и восточный мистицизм, а Дарий представил им обширный, загадочный мир магии.

Все это было очень интересно, но пришла пора расширить горизонты. Отправиться в путешествие туда, куда, по словам Дария, отваживаются двинуться лишь самые отчаянные, нырнуть во тьму и вернуться, крепко сжимая в кулаке ключи от знаний и могущества.

Ева и Виктор сразу согласились с планом Дария, и Радек все лето предвкушал грядущий учебный год. Потому что они с Евой и Дарием решили стать черными магами.

Виктор не знал, когда задремал, но очнулся от забытья только ближе к четырем часам ночи. Он выпил стакан воды и попытался заснуть, однако слишком глубоко ушел мыслями в прошлое и теперь не мог расслабиться. Поэтому он подошел к своему ноутбуку и набрал в поисковике «пресс-конференция Ордена нового просвещения».

Накануне Грей спрашивал Виктора, слышал ли тот о харизматичном лидере нью-эйджа пасторе Саймоне Азаре. Профессор слышал, но только о нем самом, и ни разу не присутствовал на его выступлениях. Сект и харизматичных проповедников вокруг пруд пруди, они каждый день появляются и исчезают сотнями. Виктор начинал интересоваться конкретными личностями только в том случае, если они переходили от популизма к преступной деятельности или находилась еще какая‑то веская причина.

Вверху списка была ссылка на первую пресс-конференцию Саймона и на другую трансляцию, которая вышла в эфир чуть раньше в тот же вечер. Виктор кликнул на первую.

Видео началось, и рот у профессора на миг приоткрылся, плечи ссутулились, а все тело напряглось. Лицо, которое смотрело на него с экрана, принадлежало человеку, который только что появлялся в воспоминаниях профессора, пока тот путешествовал в прошлое, подогревая себя абсентом.

Человеку, который некогда был его лучшим другом.

Глава 13

Лондон, Англия

Данте все сильнее углублялся в сердце лондонского Ист-Энда, в район, который граничил с теми, что недавно приводились в порядок. Там располагался Первый храм нового просвещения. Он размещался в эффектном, но не слишком большом здании, шестиэтажной стеклянной башне, в которой со временем будет шестьдесят шесть этажей и шестьсот шестьдесят шесть комнат. Однажды здесь забьется черное сердце возрожденного к жизни Восточного Лондона, и собор станет средоточием религиозной истории города, который долго стоял на главном перекрестке мира.

Только в силу войдет не та религия, о которой все думают.

Данте впечатляла не только благосклонность Волхва к их темному богу, но и гениальность этого человека. Зачем насильно проталкивать людям в глотки нечто неудобоваримое, если то же самое можно преподнести мягко, по одной доктрине за раз, выстраивая новую религию поверх других, которые потерпели поражение? Приманка и подмена были сутью феноменально быстрого роста многих современных религиозных организаций, особенно тех, что использовали в качестве наживки псевдохристианские аллюзии.

Волхв вывел эту тактику на совершенно новый уровень. И вот наступило время, когда у них стало достаточно адептов, когда умонастроения и предрассудки постепенно изменились, когда традиционная концепция Бога безвозвратно утратила свои позиции, и значит, можно было раскрывать всё новые и новые истины.

Данте шел к храму через самые гнусные места Восточного Лондона, впитывая взгляды их обитателей – так же, как во время путешествия через катакомбы. Хотя длинный черный плащ и скрывал его ножи, уличные подонки шестым чувством понимали, что в эту часть джунглей явился некто, занимающий в местной иерархии ступень гораздо выше любого из них. Они почти всегда отворачивались, когда он проходил мимо.

Почти.

Еще до того, как был заложен Первый храм, на одной улице ему как‑то раз бросила вызов банда местных. В ход пошли ножи Данте, два из них рассекли воздух и нашли сердца своих жертв еще до того, как те успели хоть что‑то понять. Еще троих Данте уничтожил в ближнем бою. Его лезвия мелькали и разили так быстро и умело, что со стороны, наверное, казалось, будто хулиганов выпотрошил смерч.

Стоя среди тел, окруженный тремя другими членами Церкви Зверя, Данте передал всем вокруг безмолвное послание, которое гласило: «Теперь это наша территория, и больше никаких вопросов».

Послание дошло просто великолепно.

Данте обогнул окраину Хакни и продолжил путь, оставляя позади квартал за кварталом ветшающих, закопченных многоквартирных домов, пока не оказался в еще более неприятной местности среди заброшенных зданий и складов, где хранились товары для черного рынка. Из разбитых окон выглядывали лица, воры и бандиты сновали среди покрытых граффити строений. Данте находился в самых дебрях Восточного Лондона. Эти места были так же далеки от Пиккадилли и Букингемского дворца, как и самые удаленные форпосты некогда могущественной Британской империи.

Он нырнул в потайной подземный переход, потом подошел к каналу, полному илистой зеленой воды, который приведет его к месту назначения.

Восточный Лондон напоминал Данте о детстве в Монреале, и дело было не в сходстве культур: бедность везде выглядит одинаково. Всё те же замусоренные улицы и полуразрушенные дома, те же напряженные лица прохожих, те же тела и души, навсегда увядшие от прозябания на задворках общества.

Несмотря на окружающую нищету и врожденную шепелявость, Данте был жизнерадостным ребенком, энергия наполняла его от маленьких ножек до длинных каштановых кудряшек. Его родители были добрыми и ласковыми, и это значило куда больше, чем среда обитания. Когда Данте жаловался отцу на детей в школе, которые смеются над ним из-за шепелявости, тот объяснял, что они просто завидуют его уникальной манере произносить слова. Став постарше, Данте понял, как обстоят дела, однако отец заверил его, что убежден в своей правоте.

Но окружение все же имеет значение. Особенно ярко оно проявило себя, когда Данте было тринадцать и ночью в рождественский сочельник к ним в дом проник вооруженный пистолетом грабитель. Отец Данте услышал шум и попытался дать злоумышленнику отпор. Тот выстрелил в обоих родителей и исчез, оставив мальчика в обществе плачущей младшей сестры и мамы с папой, жизнь которых вытекала вместе с кровью на вытертый ковер.

Родители умерли еще до прибытия скорой, и в ту ночь Данте лишился большей части своей души. С этого момента он видеть не мог огнестрельное оружие. Боль потери, невыносимая боль, которая начала распоряжаться жизнью мальчика, усилилась, когда их с сестрой поместили в детский дом. Данте не только потерял горячо любимых родителей, но и вынужден был теперь, будто тень, влачить жалкое существование в казенном учреждении.

Однако он предпочитал обычный детдом временным приемным семьям, потому что получал удовольствие от драк. Они помогали ему выплеснуть ярость, однако сестре, единственному родному существу, которое у него осталось, жилось там не слишком хорошо. Когда девочке исполнилось пятнадцать, Данте заявил директрисе, что они готовы отправиться в приемную семью. Об этом решении он будет жалеть всю жизнь.

Поздней ночью, спустя полгода после переезда, Данте взял сестру за подбородок и заставил рассказать о синяках на бедрах, которые заметил, когда она переодевалась на ночь. Сестра долго отнекивалась, но, когда над горизонтом поднялось солнце, все ему рассказала. Данте не колебался. Пока приемные родители лежали у себя в спальне, он отправился в кухню, схватил мясницкий нож и пятьдесят два раза всадил его в дряблую плоть негодяя средних лет, который насиловал его сестру. Вмешалась жена ублюдка, поэтому Данте убил и ее.

Данте оказался в тюрьме для несовершеннолетних, не испытывая ни тени раскаяния, цепляясь за ставший совсем уж крохотным остаток души ради визитов сестры. Но год спустя она покончила с собой, не в силах жить в приемной семье без брата. Тогда исчезла последняя толика души, и боль стала единственным чувством Данте, единственным господином, единственной страстью.

Данте прошел в Первый храм через подземный вход, поднялся на шестой этаж и вошел в помещение, где заседал Внутренний совет. В пустом шестиугольном помещении были стены из черного дерева и шесть кресел из него же. Известный художник расписал сводчатый потолок звездами, превратив его в подобие галактики, и в результате у всякого, кто сюда входил, возникала иллюзия глубины помещения. Закрашенный черным световой люк все же пропускал отдельные лучики света. Этот прекрасный зал дарил всем, кто в нем находился, ощущение, будто они парят в безграничной пустоте.

Перед Данте возвышалась расписанная оккультными символами дверь во внутреннее святилище. Насколько ему было известно, оно предназначалось лишь для Волхва и его приближенных во время общения со Зверем.

Нет, не Зверем, учил их Волхв. Как и ветхозаветный Бог, божество, которое недавно обрел Данте, вершило дела жизни и смерти. Волхв называл эту сущностью другим именем, но позволял, чтобы ее именовали Зверем или даже сатаной, «противоречащим». А вот имя Люцифер не подходило, потому что темная сущность, которой поклонялся Волхв, не была ангелом.

Она была богом.

Дверь внутреннего святилища широко распахнулась, и Волхв шагнул в зал в своей мантии с серебряными звездами. Он был одновременно властным и мудрым.

– Спасибо, что пришел. Нам нужно со многим разобраться.

– Прежде чем мы начнем, – проговорил Данте, после смерти отца возненавидевший свою шепелявость, – должен сказать, что мне позвонили из Сан-Франциско.

– В наших рядах разногласия?

Данте хрипло усмехнулся.

– Оук никогда не осмелился бы роптать. Нет, к нему приходили двое, связанные с Интерполом, и Оука это встревожило.

– Почему?

– Один из них, высокий здоровяк, – объяснил Данте, – представился экспертом по религиям. От него могут быть неприятности. Его зовут…

– Виктор Радек.

Глаза Волхва, напоминавшие цветом чай, который только‑только начал завариваться, засветились. Данте подумал, что их выражение больше всего напоминает энтузиазм, и это его удивило: Волхв редко демонстрировал чувства.

– Так, значит, тебе известно о нем и о расследовании, – протянул Данте.

– О да.

– И тебя оно не тревожит? Взаимодействие с Интерполом может причинять неудобства.

Лицо Волхва вновь обрело характерную невозмутимость того, кто уверенно контролирует любую ситуацию.

– Я предвидел интерес этого человека. Тебе незачем из-за него беспокоиться.

– А второй? – поинтересовался Данте. – Его зовут Доминик Грей.

– Это его партнер.

– Оук, похоже, счел его опасным, – сообщил Данте.

– Он приедет в Лондон или Париж, причем скоро. Оставляю его на тебя.

Данте провел большими пальцами по лезвиям своих ножей.

Глава 14

Когда Грей проснулся, причудливый сон о незнакомке все не шел у него из головы. Ее исчезновение в самолете, тревожные образы из сновидения… Все это беспокоило и выбивало из колеи.

Он встретился с Виктором в той же кофейне и, подавив зевок, заказал кофе. Виктор заседал в укромном уголке нога на ногу, задумчиво опустив голову. Перед ним на столике рядом с пустой чашкой из-под капучино стояла новая, полная. Все еще стараясь стряхнуть с себя ночной кошмар, Грей заговорил:

– Что у нас на сегодня? Опрос других свидетелей, встреча со специалистом по поджогам, экспресс-проверка активности Оука в последние несколько месяцев?

– Все идеи неплохи, – отсутствующим тоном ответил Виктор. Он наконец поднял глаза, и Грей был поражен тем, что увидел. Хотя профессор был чисто выбрит и одет в привычный черный костюм, глаза выдавали бессонную ночь. Широкое лицо и темные брови, всегда сведенные, казалось, сошлись в поединке с какой‑то невидимой сущностью. Грей знал, как крепко шеф держит в узде свои эмоции, и понимал: все, что написано у Радека на лице, на самом деле ощущается в двадцать раз сильнее.

– Виктор, что с тобой?

Профессор взял себя в руки.

– Извини меня. Я думал о проповеднике, выступления которого ты просил меня глянуть. Ночью я как раз и смотрел его пресс-конференцию.

– Ты о Саймоне Азаре? – уточнил Грей.

– Да, хоть я и знал его когда‑то под другим именем.

– Ты его знал? – удивился Грей. – По какому‑то другому расследованию?

Крупная голова Виктора качнулась из стороны в сторону.

– Он был моим лучшим другом.

Радек предложил вернуться в отель, прежде чем дальше обсуждать Саймона Азара. Профессор с отсутствующим видом откупорил абсент, хотя не было еще и десяти утра. Ничто не могло удивить Грея сильнее, чем услышанные в кофейне слова. Виктор и Саймон выглядели ровесниками, обоим было под шестьдесят, но на этом сходство заканчивалось. К тому же Грей никогда не видел, чтобы его босс нервничал из-за дел.

– Его настоящее имя – Дарий Гассомиан, – сообщил Виктор, усаживаясь в кресло напротив Грея. – Он из Нью-Йорка, а в Лондон переехал, когда учился в старших классах. Оба его родителя из Ирана. Когда я учился в Оксфорде, мы с Дарием были очень близки. Я не получал от него вестей со времен университета, хотя одно время до меня доходили слухи о том, где он и чем занят.

– Слухи? – переспросил Грей.

Виктор взял бокал двумя руками и навис над ним, подобно великану или темной хищной птице.

– Помнишь тот наш разговор о двух типах сатанизма?

– Конечно.

– Дом Люцифера и Церковь сатаны Лавея – примеры символического сатанизма, как ты, думаю, понимаешь и сам. А вот приверженцы L’église de la Bête и им подобные известны как теистические сатанисты, потому что на самом деле поклоняются дьяволу. Однако есть и третий тип, куда более редкий, и его корни уходят глубоко в историю, во времена, предшествовавшие даже гностикам. Он зародился в древней Персии, где и появилось само понятие дьявола.

– Опять зороастризм, – присвистнул Грей. – И твой друг-иранец.

– Он, конечно, иранец, но не питал любви к Зороастру, и расстались мы не по-дружески.

У Грея возникло неуютное подозрение, что Виктор знает слишком многое об этом третьем типе поклонения дьяволу, что бы тот в себя ни включал.

– А что случилось?

– Помнишь, я сказал, что происхождение дьявола – история для другого дня? – вздохнул Виктор. – К сожалению, этот день настал.

– Так всегда бывает.

Радек шевельнул бокал, и абсент закружился в крохотном водовороте.

– Большинство теологов даже не понимают, что концепция дьявола в качестве антагониста Бога возникла до появления христианства.

– Я бы решил, что идея злого божества лежит вне времени. Что она универсальна.

– Это не совсем так, – возразил Виктор. – Пантеистические верования в многочисленных божеств, добрых и злых, конечно, были очень распространены в древние времена, как и псевдомонотеистические религии вроде индуизма, где множество аватаров представляют собой различные грани одного высшего существа. Но лишь после возникновения авраамической концепции чистого монотеизма мы столкнулись с единым всемогущим Господом и проблемой зла.

– Что привело к потребности в созданиях с рогами и вилами, – подхватил Грей, хотя ему и пришлось обдумать слова Виктора, прежде чем ответить. Энциклопедические знания друга, касающиеся религий и культов, поражали Доминика, но во время подобных лекций он часто чувствовал себя студентом, который пытается не потерять нить рассуждений профессора.

– Совершенно верно. Как я сказал, дилемма теодицеи с самого начала беспокоила умы монотеистических теологов, но зороастрийцы подошли к ней по-новому задолго до наступления христианской эры.

– Дуализм, – кивнул Грей, припоминая прочитанное о зороастризме. – Вера в равную Богу сущность, которая ему противостоит.

Виктор встал и принялся расхаживать по комнате – воплощение эталонного профессора.

– Логическое решение проблемы зла. Зороастрийцы верили, что во Вселенной действуют силы-близнецы, Ахура-Мазда и Ангра-Майнью, известный также как Ахриман. Заратустра и его последователи поклонялись Ахура-Мазде как благосклонному Богу-создателю, в то время как Ахриман и его легион дэвов, или демонов, представляли собой силы тьмы.

– Весьма упрощенный взгляд.

– Концепция дуализма угрожала раннехристианской церкви, – пояснил Виктор. – Гностики, самая серьезная опасность для католической церкви в истории, заимствовали дуалистические элементы своей теории из веры в Ахримана. Так же поступили и многие другие еретики.

– Если честно, – откинулся на спинку дивана Грей, – мне легче представить, что какой‑нибудь злой божок там, наверху, творит всякие мерзости, чем уверовать в Господа, ответственного за существование геноцида и детской проституции.

– И многие ученые умы в истории с тобой согласились бы. Не будь католическая церковь так сильна, популярные дуалистические ереси вроде манихейства, катаризма, богомильства, альбигойства и марсионизма, скорее всего, дожили бы до наших дней. Кстати, святой Августин в течение девяти лет был манихеем.

– Святой Августин состоял в секте? – удивился Грей. – Я про манихеев в жизни не слышал.

– Это потому, что культы, ереси и альтернативные верования не просто осуждались католической церковью: они уничтожались.

– Звучит… космически. Сама идея злого бога.

Виктор перестал расхаживать, уголки его губ приподнялись.

– Кто на самом деле считает себя воплощением зла, Грей? Тебя бы удивил взгляд на вещи тех, кто находится внутри секты, даже такой ужасной, как L’église de la Bête.

– Думаю, я получил некоторое представление об истории и понял, что к чему, но как это связано с Дарием или с убийствами?

Виктор стоял перед окном, снова глядя в никуда. У Грея возникло подозрение, что он решает, сколько готов рассказать.

– В первую очередь я искал знания, и, надеюсь, ты это понимаешь. Когда в самом начале своего пути я учился в Оксфорде, то практиковал магию. Дарий, я и… одна девушка исследовали черную магию вместе.

Грею сложно было представить Виктора хоть молодым беззаботным студентом колледжа, хоть романтиком, но по задумчивому тоскливому взгляду профессора становилось ясно, что когда‑то именно таким он и был. А еще Доминик видел, что в воспоминаниях Радека таятся грусть и боль большой потери. Интересно, подумалось ему, не об этой ли девушке вспомнил Виктор после вопроса о том, был ли он женат?

– Есть группа черных магов, – продолжал профессор, – в которой верят, что магия исходит не только от законов Вселенной, но и от сущности или сущностей, которые держат под контролем темные силы. Таких магов называют дьяволопоклонниками.

Грей поднял вверх палец.

– Когда я читал о зороастризме, там говорилось про касту жрецов под названием маги, или волхвы. Конечно, они практиковали магию, откуда и пошло название, а также в честь трех библейских волхвов. У Ахримана тоже были свои маги?

– Говорят, что маги, которые поклонялись Ахриману, обучали царя Соломона темным искусствам, включая призывание демонов. Мы почти ничего не знаем о жрецах Ахримана, кроме того, что весь древний мир их боялся. И в исторических записях Ахриман практически не упоминается, если не считать трудов Рудольфа Штайнера, выдающегося философа и исследователя Гёте. Он работал в начале двадцатого века.

– О нем я тоже ничего не знаю, – заявил Грей.

Виктор отошел от окна, чтобы приготовить еще абсента. Пристраивая к бокалу ажурную лопаточку и кубик сахара, он сообщил:

– Штайнер был основоположником движения, которое назвал антропософией. Оно сочетало в себе элементы ницшеанства, философии Гёте, европейского трансцендентализма и теософии. У Штайнера появилось довольно много последователей, хотя его космология была весьма причудливой. В его представлении в человеческой эволюции и духовном развитии ключевую роль сыграли три фигуры: Христос, Люцифер и Ахриман. Ученый считал, что ахриманическое влияние существует с середины пятнадцатого века и что Ахриман воплотится в течение третьего тысячелетия, как когда‑то воплотился Христос.

– Третье тысячелетие ведь сейчас? По-моему, «причудливая» космология – это очень слабо сказано.

– Просто других точек отсчета у Штайнера нет, – пояснил Виктор.

– И еще догадка, – сказал Грей, вставая, чтобы размять ноги. – Твой старый приятель был дьяволопоклонником.

– В яблочко, – поджал губы Радек.

Грей отнес в кухню свою чашку из-под кофе и вернулся к шефу.

– И сам ты тоже.

– Я баловался этим, – спокойно подтвердил тот, – но в итоге отказался.

Грей давно знал, что интерес Виктора к религиям и культам выходит далеко за рамки деятельности по охране закона. Он не раз задавался вопросом, что руководит Радеком, когда тот принимает решение: желание помочь жертвам или стремление удовлетворить собственное любопытство.

– И что же это для нас означает? – спросил Грей.

– Дарий, он же Саймон, был невероятно умен и талантлив, но при этом неловок и ужасно замкнут. Такой, знаешь, изгой общества. Трудно поверить, что в Сети я видел того же человека, хоть в этом и нет никаких сомнений. А еще маги, в особенности дьяволопоклонники, стараются нигде не светиться.

– Может, твой давний приятель с годами сменил приоритеты, – предположил Грей. – Решил, что ему больше хочется обзавестись «порше» и стайкой сексапильных юных последовательниц.

Виктора это явно не убедило.

– А вообще у дьяволопоклонника, – рассуждал Грей, – мог найтись мотив объявить еретиками и Маттиаса Грегори, и Ксавье Марселя.

– Да, возможно.

– Но, конечно, не исключены совпадения – и мантия дьяволопоклонника, и активность Саймона как раз во время убийств.

– Конечно, – подтвердил Виктор.

– Только я не особенно верю в совпадения.

Они молча уставились друг на друга, и на лице профессора было написано согласие.

– Первоочередной вопрос, – сверился со своими часами Грей, – остановится ли на этом преступник. Мы раскрываем старые убийства или предотвращаем новые?

– Утром мне позвонили из Интерпола. Жак Бертран, с которым я работаю много лет, сказал, что пришло еще одно письмо, на этот раз – главе Круга магов в Йорке. Это одна из старейших в мире общин.

– Я даже не знал о существовании общин магов.

– На самом деле их много.

– Похоже, сегодня у меня день просвещения, – усмехнулся Грей. – И речь в письме снова идет о шести днях?

– Да, только три из них уже прошли.

– Значит, едем в Йорк?

– Я еду, но не сразу, – сказал Виктор, уткнувшись взглядом в бокал. – Нужно кое-что расследовать в Сан-Франциско, основываясь на новой информации.

Грей даже не стал пытаться уточнить, о чем речь, спросив вместо этого:

– А мне что делать?

– Мне нужно, чтобы ты занялся смертью Ксавье.

Доминик медленно кивнул.

– В этом есть смысл.

– Хорошо. Я куплю на вечер билет в Париж. Нельзя терять время.

Грей попрощался и двинулся к выходу, но притормозил, полуоткрыв дверь:

– Еще один момент.

– Какой? – подал голос Радек.

– Я понимаю, почему ты не упомянул дьяволопоклонников раньше. Помалкивать о некоторых вещах вполне естественно, Виктор, у всех есть свои секреты. Просто постарайся, чтобы они не повлияли на расследование, над которым я работаю.

Глава 15

Париж

Из угловой кабинки Люк Морель-Ренар наблюдал за людьми, толпящимися в дешевом баре Восемнадцатого округа. Пусть в этом районе и располагалась базилика Сакре-Кёр, он тем не менее оставался одним из самых неблагополучных в Париже, и Люк некоторое время сокрушался, что мигранты из Северной Африки и других мест заполонили места, где прошло его детство, принеся с собой безработицу и преступность.

Люк был восходящей звездой ультраправой организации Unité Radicale [6], которая, однако, была распущена после неудачного покушения на Ширака. Тогда к Люку, преуспевшему как в ораторском искусстве, так и в идеологии ненависти, обратился некий член L’église de la Bête. Поначалу Морель-Ренар был шокирован безнравственностью этой подпольной группировки и требованиями, которые она предъявляла к своим последователям, но потом понял, что его устремления, как плотские, так и политические, могут быть удовлетворены именно там.

Руководство Ксавье никогда не нравилось Люку: на его вкус, лидер был слишком уж прямолинейным. К тому же, если пресса пронюхает о связях Люка с Церковью Зверя, от него отшатнутся даже собственные последователи-радикалы. Церковь помогала его политической карьере изнутри, а не снаружи.

Когда в углу завязалась драка, Люк размышлял о том, какой он удачливый. Ксавье мертв. Теперь Люк отвечает за руководство церковью, и единственный человек, перед которым придется отчитываться, куда больше соответствует его целям. По сути, Люк пришел к пониманию красоты и могущества точки зрения Волхва и теперь считал себя его верным учеником. Тот пообещал помочь политической карьере Люка, и не только. Далеко не только.

Драка в углу закончилась, и редкая для этого места тишина снизошла на толпу, когда бармен прибавил звук телевизора. Снова выступал Саймон Азар, и его слушал каждый член профсоюза, байкер, анархист, сатанист и районный хулиган. Люк, благоговея, наблюдал, как Саймон, сидящий в кресле с высокой спинкой, преподносит аудитории мощную смесь интеллекта, харизмы и непритязательной мудрости, которая находит путь к сердцам и работяг, и умников, и маргиналов. Религиозные лидеры уже осудили Азара, но остальные представители огромной части человечества, плавающей в мутных водах агностицизма, цеплялись за надежду, которую он давал, как за спасательный круг.

Люк слушал переводчика.

– Сегодня утром я вышел в Сеть, и знаете, какие на этой неделе три главные новости? – Саймон принялся загибать пальцы. – Первая: еще одно землетрясение на Гаити. Вторая: сильное наводнение в Бразилии уничтожило тысячи домов и урожай на миллионы долларов. Третья: итальянец, живущий в элитном районе меньше чем в миле от Ватикана, похитил и расчленил двух местных школьников. – Азар помолчал, чтобы все обдумали ужас случившегося. – Знаете, что объединяет эти кошмарные события? Дело в том, что они произошли всего за одну неделю в трех странах, где особенно развиты католицизм и набожность. Сколько десятков тысяч и даже миллионов жителей подобных стран, сколько миллионов молились на этой неделе о мире и процветании? И к чему привели их молитвы, чем помогли несчастным душам, погибшим в результате этих происшествий? По меньшей мере нелепо думать, что Бог убивает наших детей или допускает подобные несчастья, какой бы теологической системы ты ни придерживался. Мы не принадлежим к рациональному виду, а, скорее, склонны рационализировать. И делаем все необходимое, чтобы вписать Бога в привычные нам рамки.

Толпа одобрительно загудела.

– А если бы подобные трагедии произошли в безбожной стране, где люди приходят в мир, стреноженные первородным грехом, а вечное проклятие довершает дело? Кем надо быть, чтобы создавать людей столь ужасно несовершенными, а затем обречь большинство из них на бесконечное наказание? – Саймон хлопнул в ладоши и подался вперед в кресле. – И кто, спрашиваю я вас, в таком случае являет собой зло? Ах, скажете вы, но ведь ада на самом деле не существует, а вечное проклятие – просто миф. Но каково же в таком случае, спрошу я, значение жертвы Христа? От чего нас спасать? – Он развел ладони. – Я понимаю, что многие из вас не верят в концепцию ада и вечного проклятия, но зачем цепляться за идеалы, включающие столь анахроничные понятия? Почему бы не стать свободными мыслителями, свободными существами? Чего нам тут бояться, кроме непрожитой жизни?

Выражение безграничной печали появилось на вытянувшемся лице Саймона.

– Разве не пришло время пересмотреть наше представление о Боге? Предположить, что не мы созданы по его образу и подобию, а он – по нашему? Что ему знакомы наши удовольствия, наша боль, вся щемящая красота нашей любви, наших потерь и стремлений, все эти отличительные черты человеческого бытия, всё, что мы знаем. И всё, что мы имеем. Разве не пришло время, – добавил он мягко, – начать искать универсальные решения наших проблем, а не заоблачные идеалы, которые разделяют народы, страны и города?

Даже зная, что́ на самом деле представляет собой выступающий, Люк обнаружил, что увлечен его речью. Ведь Азар просто-напросто говорил о Боге, о котором все мечтали, неважно, признавая это или нет. О мудром, заботливом, преданном, справедливом и совсем чуть-чуть небезупречном. Этот современный Бог, похожий на отца-домоседа, куда больше соответствовал сложностям нашего мира.

Люк мог лишь улыбнуться.

После того как он присоединился к Церкви Зверя, ему пришлось согласиться со старой мудростью, гласящей: самый коварный трюк дьявола заключается в том, что он сумел убедить людей, будто его не существует. Но для подобного трюка, учил Волхв, есть причина, и она заключается не в том, что дьявол собирается провести вечность, играя вторую скрипку. Наоборот, когда придет время, наступит переломный момент, баланс веры сместится, и тогда поднимется занавес, а толпе предстанет превосходящая всякое воображение иллюзия, сияющая и ужасная.

Сотовый Люка завибрировал, и он сглотнул, увидев номер.

Звонил Данте.

В жизни Морелю-Ренару доводилось совершать такое, что заставило бы покраснеть маркиза де Сада, но от разговоров с Данте он становился больным и неуравновешенным. Данте напоминал сущность, лишенную души, полость в форме человека, не содержащую ничего, кроме пустых глаз и жуткой татуировки. Возможно, Волхв был одарен Зверем, но Данте… Люк скорее умер бы, чем перешел ему дорогу. Извинившись перед друзьями, он побрел сквозь источаемую посетителями вонь на улицу и принял звонок:

– Oui?

– Человек по имени Доминик Грей едет задавать вопросы. Он должен кое с кем встретиться.

Разговор оборвался так же внезапно, как начался, а Люк остался стоять на улице с замолчавшим телефоном возле уха.

Глава 16

Весь перелет в Париж Грей отчасти ждал, что рядом с ним вот-вот возникнет незнакомка. Выходя в яркие огни и космополитическую суету аэропорта Шарля де Голля, он чувствовал одновременно облегчение и разочарование оттого, что этого не произошло. Грей не мог выбросить эту девушку из головы и понимал, что они с Виктором толком не обсудили ее странное появление и последующее исчезновение.

Но не только девушка тревожила Доминика. Нынешнее расследование едва началось, а он уже чувствовал, как внутренности завязались от напряжения в тугой узел – ощущение, которого у него не возникало после Зимбабве. Работая на Виктора, Грей и раньше вынужден был ставить под сомнение свое восприятие реальности, и теперь его беспокоило предчувствие, что это повторится снова.

А может, думал он, проходя паспортный контроль (в голове снова промелькнул образ незнакомки), может, это уже происходит.

Перед отъездом Виктор снабдил его тремя вещами: адресом квартиры Ксавье, телефоном Жака Бертрана из Интерпола и адресом бывшего журналиста-расследователя по имени Гюстав Руйяр, который когда‑то копал под Церковь Зверя. Судя по всему, найти ее почти не представлялось возможным, настолько она была засекречена и по-настоящему опасна, но Виктор предполагал, что, если Грей сошлется на него, журналист, возможно, согласится помочь. Грей попросил и номер телефона Руйяра, однако услышал в ответ, что тот в результате последнего взаимодействия с Церковью стал калекой, не выходит из дома и не пользуется современными средствами связи.

Замечательно.

Оставив рюкзак в отеле при аэропорте, Грей поехал в Париж поездом. В Городе огней он всегда чувствовал себя слегка неуютно, как крестьянин на господском балу, который вечно говорит не то, что нужно, и натыкается на мебель.

Первое посещение Парижа было самым удачным. Доминику понравилось непричесанное очарование левого берега Сены, величие Елисейский Полей, пекарни и уличная еда, превращавшие город в одно большое, полное ароматов кафе. Здешние подпольные бои показались насмешкой, и после того, как Грей победил в убогом спортзале лучших бойцов города, он забрал свой выигрыш, угостился плотным обедом, а потом, прихватив бутылку вина, устроился на мосту через Сену и любовался под янтарной луной величественным Нотр-Дамом.

В этот раз никаких зачарованных огней не предвиделось. Грей решил начать с бывшего жилья Ксавье Марселя, больше известного как Черный Клирик. Впрочем, соседи знали его как Жан-Поля Бабена. Грей позвонил Бертрану, человеку из Интерпола, и договорился, что в квартире Ксавье его встретит полицейский.

Следуя указаниям Жака, Грей отправился на метро в Девятый округ. Потом пошел на юг и оказался на красивой улице, застроенной пепельными зданиями. Тут и располагалась квартира Ксавье. Возле нужного дома, прислонившись к стене, его поджидал человек в костюме. Несмотря на выправку и внимательный взгляд полицейского, в глазах у него мелькало нечто, весьма для полицейского нетипичное.

Страх.

Грей продемонстрировал удостоверение Интерпола, которое Виктор оформил ему несколько месяцев назад. Доминик использовал его в первый раз и оттого чувствовал себя несколько странно. Полицейский изучил удостоверение и спросил:

– Parlez-vous Francais? [7]

– Non, pardon, – ответил Грей. – Parlez-vous Anglais? [8]

Полицейский, отпирая дверь, проговорил с полуулыбкой:

– Non, – и жестом показал посетителю, что тот может бродить, где ему вздумается.

Входя в квартиру, Грей ожидал увидеть заляпанные кровью стены или пентаграммы, начертанные мелом на полу, но вместо этого оказался в доме педанта. Все тут содержалось в порядке, полы были натерты, мебель аккуратно расставлена, корешки книг на полках подобраны по размеру. Грей миновал просторную гостиную и оказался в кабинете. Он почувствовал легкий озноб, увидев название книги на письменном столе. Она лежала закрытая, из нее торчала закладка, а заглавие на обложке гласило «Le Livre de Lucifer». Как будто Грей оказался в типичном доме представителя верхушки среднего класса, только вместо Библии в кабинете лежала «Книга Люцифера».

За письменным столом виднелся встроенный стеллаж. Грей всегда считал, что о личности человека лучше всего судить по его библиотеке, и книги Черного Клирика не подкачали. Грей говорил по-испански и опознал достаточно похожих латинских слов, чтобы понять большинство названий. Литература на стеллаже тоже содержалась в порядке: классики на одной полке, история и философия на другой, религиозные труды на удивление многочисленных вероисповеданий на третьей, ну и, конечно, полки, где стояли книги, которых не могло здесь не оказаться: там том за томом выстроились сочинения, касающиеся магии, оккультизма и сатанизма. Некоторые из них сияли современными переплетами, а некоторые, наоборот, выглядели такими старыми, что, казалось, коснись их, и они рассыплются в пыль.

Грей порылся на столе, но не обнаружил ничего интересного, потом переместился в спальню с паркетным полом, где, в соответствии с полицейским рапортом, и было найдено тело. Комната имела совершенно безобидный вид: двуспальная кровать с изголовьем из красного дерева у стены, большой шкаф ей в пару, прикроватный столик с лампой и будильником. В ванной тоже не оказалось ничего необычного: мыло, мужские средства ухода за кожей, бритвенный набор, две зубные щетки. Часть полочек отводилась девушке Ксавье, тут хранились косметика, дезодорант, предметы женской гигиены, продолговатый флакон духов.

Грей открыл дверь шкафчика и скривился. Внутри на стенке висел изогнутый нож с украшенной драгоценными камнями рукояткой. Доминику была известна репутация Черного Клирика, и назначение ножа он тоже представлял.

Больше ничего примечательного в квартире не нашлось. Когда Грей закончил осмотр, детектив запер за ним дверь и поспешил к своей машине. Грей постучал в квартиру на той же лестничной площадке. Через несколько мгновений ему открыл пожилой мужчина в костюме, взгляд которого сразу переместился с незваного гостя на квартиру Ксавье. Мужчина сглотнул и проговорил:

– Oui?

Грей показал удостоверение и спросил:

– Parlez-vous Anglais?

– Да. Но я уже разговаривал с полицией.

– Понимаю, – кивнул Грей. – Вы были здесь в ночь смерти Ксавье Марселя?

– Да.

– Не заметили ничего необычного?

– Нет.

– Он вернулся домой один?

Взгляд соседа вновь скользнул к дверям квартиры Ксавье.

– Я не видел, как он пришел.

Грей поджал губы: слишком уж часто сосед моргал, и это выдавало ложь.

– С ним здесь кто‑то был?

– Пардон? – спросил сосед, словно не поняв вопроса.

– Я понимаю, вы не питали любви к месье Марселю, но все, что вы мне скажете, поможет другим людям.

– Не питал любви? Мой сосед был настоящим чудовищем. Я уже связался с риелтором и в этом доме больше не останусь.

– Может быть, в тот день вы заметили, как кто‑нибудь входит в дом? Неважно, в какое время, – сказал Грей.

– Тут была женщина, но женщины появлялись постоянно. Даже до того, как я узнал, кем был мой сосед, мне стало ясно, что у него… – Он помахал руками. – Как это сказать… ненасытный аппетит.

– Как выглядела женщина?

– В пальто и в шляпке. Лица я не видел.

– Когда она появилась? – поинтересовался Грей.

– Не помню.

– Но вы не видели, как пришел Ксавье?

– С чего вдруг? Я за соседями не шпионю.

– Но девушку‑то вы видели, – заметил Грей.

– Я выходил собаку выгулять.

Старик попытался закрыть дверь, но Грей придержал ее рукой.

– Девушка была худой, высокой, белой, черной? Блондинкой, брюнеткой?

– Не помню.

– А вы постарайтесь вспомнить.

Сосед совсем скис, его глаза опять метнулись к двери Ксавье, и он отступил на шаг.

– Извините, месье, больше мне сказать нечего.

Грей убрал руку, и старик закрыл дверь. Доминик стоял в одиночестве, а по улице гулял сильный ветер.

Глава 17

Виктор вышел из отеля и зашагал в сторону Полк-стрит, чтобы встретиться с Золтаном Керекешем: венгр держал букинистический магазин, который специализировался на книгах по оккультизму. Тревога за Грея трепетала в профессоре, превращаясь в щупальца страха, которые тянулись вверх и сжимали грудь.