Развод. Её вторая семья

Глава 1

Работать в больнице – уже стресс. Работать в детском отделении, где находятся отказники-младенцы – двойной стресс.

Когда я еще не достигла статуса материнства, я всегда относилась к историям, где участвуют дети, эти невинные души, не умеющие за себя постоять, очень эмоционально. Я надолго выбивалась из колеи.

Люди жестоки, и это хорошо видно по тому, что мы видим здесь. Не там, где показывают по телевизору. Это происходит за стенкой, перед нашими глазами.

Став матерью, я стала думать об этом еще глубже и масштабнее.

Прошло одиннадцать лет с момента, как я начала работать в больнице и стала мамой, а мое сердце по-прежнему сжимается и рыдает, стоит услышать новую историю.

Это утро начиналось, как обычно, но в итоге запустило цепочку событий, которая изменила не только мою жизнь.

– У тебя плохое настроение? – спрашивает муж, стоит ему появиться на кухне, где я готовлю завтрак ему и дочери, потому что у самой нет аппетита, и я решила ограничиться только кофе.

– Почему ты так решил? – оборачиваюсь и смотрю, как он забирает свою чашку, наполненную кофе с подставки кофемашины.

– Когда ты стоишь задумчиво, значит, ночь прошла не очень гладко. Тебя что-то беспокоит?

Он спокойно проходит рядом и, проведя по спине ладонью, занимает свое привычное место за столом.

– Даже не знаю, – выключаю плиту и протираю автоматически столешницу вафельным полотенцем. – Просто, как-то…

Слова никак не складываются в предложение, потому что мне сейчас как-то сложно описать эмоциональное состояние. Я и сама не знаю, что это за тяжесть прямо в животе крутит мои внутренности.

– Я понял по твоей речи, – слышу, как муж усмехается. – Скоро отпуск, вот и отдохнешь.

– Ты прав, я слишком устала, – убираю за ухо выбившуюся прядь и набираю в тарелки яичницу.

– Алиска еще не встала?

– Думаю, скоро выйдет, наряжается небось.

– В школу особо не нарядишься, мама, – доносится ее голос, затем хлопает дверь.

– И тебе доброе утро, – Гриша смеется, смотря на нее.

– Доброе утро, семья. Напомните, почему я обязана ходить на эту дурацкую практику?

– Потому что обязана, – ставлю перед ней тарелку, затем напротив мужа. – Это устав школы. И что за выражения?

– Дурацкая? Пап, это разве мат? – тут же ищет поддержки у отца.

– Это не мат, но не лучшее слово для выражения своих мыслей, даже если они гневные.

– А мы что аристократы?

– Тебе десять или тридцать?

– Нормальное слово, у нас в классе… – начинается обычная песня, которую я заканчиваю на первой ноте.

– И я не желаю этого слышать, кто и как говорит в твоем классе. Я им не мама. Моя дочь ты.

– Я поняла, – Алиса сдается и отступает.

– Спасибо. Приятного аппетита.

Школа находится рядом с нашей пятиэтажкой, поэтому мы с дочерью прощаемся на углу. Я прослеживаю ее путь еще несколько минут, затем иду к гаражам, где стоит наша машина, и куда заранее ушел Гриша.

Когда я подхожу, он уже закрывает ворота.

– И все же, нам нужен дом.

– Ты же видел ценник. Тебе придется продать Алексею половину своего вклада в вашу мастерскую, и то я сомневаюсь, что хватит.

– Знаю, знаю. Может ипотеку?

– Гриш, нет… Это не вариант. Мы эти два миллиона, будем выплачивать до пенсии. Ни сбережений, ни отдыха.

– А куда мы обычно ездим отдыхать?

– Вот именно. А так даже мечты не останется.

– Ну, давай уже, садись.

Он смеется и занимает свое место с водительской стороны, а я с пассажирской.

Мы простые люди с мужем. Я медсестра в больнице, а они с Алексеем, открыли не так давно мастерскую по ремонту и обслуживанию машин. Долгое время они работали на других, теперь работают на себя. Послужило плюсом их хорошее умение в этом деле и приличное количество постоянных клиентов, которые теперь приходят именно к ним. В перспективе еще поставить рядом магазин автозапчастей, но это будет пока еще не скоро. Вложенные средства, пока что не отбили.

С семьей Леши мы очень дружны. Его жена Лиза – моя самая близкая подруга. Хотя о детях не скажешь, что они друзья. У нас Алиса с характером. У них сын, Виталий, тот еще задира. Но мы все уверены, что это их самих забавляет: склоки, препирательства и примирения.

– Как там дела на сегодня?

– Да вот, оборудование заказывали же, должно прийти. Будем пробовать им работать.

– Отлично. Твой брат согласился работать?

– Думает, – фыркает муж. – Как будто где он сейчас лучше.

– Ну, он никогда не славился скоростью своих решений.

– Ладно. Найдем другого. Вон, где у Саныча работали, часто приходили туда парни с руками.

– Согласна.

Попрощавшись с мужем, я пересекаю территорию больницы. С утра жары еще нет, поэтому всегда прогулочным шагом это делаю. У нас рядом стоит детская площадка с качелями и длинными дорожками, которые украшены деревянными перекрытиями в виде прямоугольных туннелей и оплетены растениями, что делает это место очень зеленым и красивым. Не говоря уже о фонтане и высаженных цветах по периметру и в центре.

Войдя в больницу, я тут же сворачиваю в свое крыло. Летом чаще всего делают ремонты, если выделяется бюджет. У нас в отделении он уже был, и потому, приходить сюда стало еще более приятно.

Переодевшись в свою униформу, я здороваюсь с коллегами, и как раз в ординаторскую входят девчонки с ночной смены. Гул в комнате нарастает, а значит, рабочее утро началось.

– Слышала уже? – Настя протискивается ко мне поближе и берет свою чашку кофе, которую я для нее сделала.

– Ты о чем? Что тут? Такой шум поднялся.

Я надеюсь на какие-то сплетни или что-то такое, но она, очевидно, говорит о другом.

– Ночью ребенка доставили, – отвечает и скидывает халат.

– Только не говори о…

– Не не, наши парни поработали хорошо. В другом дело, ей всего девять месяцев, – говорит, понизив голос. – Мамашка избила до полусмерти, представляешь?

Я чувствую, как горечь оседает на языке и меня начинает мутить.

Вот почему я так подавлена часто. Потому что ты работаешь в этом месте и просто не знаешь, что ждет тебя очередным утром.

Дети. Самые беззащитные существа. Кто может причинить им боль? Как назвать этих людей?

Глава 2

– Господи, – мое сердце перехватило от ужаса услышанных слов и на мгновение стало больно в груди. – Как она сейчас?

– Сегодня ночью дежурил Семен и к нему на помощь пришел Влад Саныч. Зрелище такое, что мужики плакали, так что думаю, не очень хорошо было. Но состояние стабилизировали, точно знаю.

– А что с матерью-то этой? Не знаешь?

– Валя с приемного говорила с полицейским, который сопровождал скорую. Этот который усатый такой с пузом.

– Ну-ну, я поняла.

– Так вот, вроде как сбежала эта тварь. А их вызвали соседи. Они услышали, как малышка плакала, потом успокаивалась и снова плакала.

– Боже, – мой живот скрутило от одного только представления о том, что пережила эта девочка, не успев толком пожив.

– Что-то мне подсказывает, что не впервые это. Мне Семен сказал, что там есть синяки старые, уже такие желтоватые знаешь, на ножках и ручках, сомневаюсь, что она «упала, играя в мяч».

– Надеюсь, эту гадину найдут и посадят, – говорю, злясь на эту женщину, что посмела так поступить со своим ребенком.

– Ну, в любом случае назад к ней дочь не вернут.

– Она у нас останется? – киваю, соглашаясь с ее словами о вероятном лишении прав.

– Как обычно. Сначала в хирургии, потом к нам сюда на уход, а там не знаю. Хорошо руки, ноги не переломала ей.

Я содрогаюсь от сказанных слов.

– Как обычно, наша опека работает там, где не надо, и посмотри, что творится. Которая по счету эта девочка, поступившая к нам в таком состоянии? И самое поразительное никто ничего не видит, пока не становится либо поздно, либо почти поздно.

– И не говори.

Я освобождаю подруге место, чтобы она спокойно выпила кофе, а сама принимаюсь ходить туда-сюда.

– Ну че ты завелась, Лиль? – она смотрит на меня, сопровождая взглядом каждый мой шаг.

– Да ничего. Душа не на месте. Она там проснется, а ее и успокоить никто не захочет.

Вспоминаю правила, и тут же о них напоминает Настя, от которых я начинаю сильнее злиться, хоть и понимаю их смысл.

– Ты сама знаешь правила.

– А ты объясни это ребенку, который ни черта не понимает еще. Который проснулся и просто хочет, чтобы его обняли и успокоили. Потому что болит всюду и все что остается, – это плакать. Объясни, что нам запрещено с ними нянькаться, чтобы они к нам просто не привыкали, чтобы не питали иллюзий, что есть добрые люди, а не только…

– Лиль… – она пытается что-то сказать, но я решаю сбавить обороты и закрыть тему, потому что чувствую, как сжимается горло от нахлынувших эмоций.

– Ладно, все, – поднимаю руки. – Как твои девочки? Практику проходят тоже?

– Ага. Извелись уже все.

– И моя так же. Ты путевку получила в лагерь?

– Нет еще, – она фыркает со смешком. – Но учитывая, что уже середина июля, вряд ли дадут.

– А я думала, что я одна не получила, – посмеиваюсь вместе с ней.

– Ну, тут опять же два варианта: либо отдали нуждающимся и проходящим по бюджету, либо поедут отдыхать детки администрации.

– Блин, я бы и на своей машине поехала с Гришкой и Волошиными, но у них еще толком никто не работает в мастерской, а деньги надо вернуть вложенные, и уже потом в плюс работать.

– Это дело такое. Витька обещнулся твоему звякнуть.

– Совсем туго у них там?

– Ага. Начальство, как сменили, так каждый день что-то меняется. Устали уже все. Подумывает уйти. Я и сказала, чтобы шел к вам туда.

– Ну, это пусть сами уже решают, я не лезу с Лизой.

– Ой, ладно, – она ставит чашку и съедает еще одну печеньку. – Поеду домой. Устала.

– Давай. Созвонимся. Пойду теперь я поработаю.

– Хорошей смены, – касается моего плеча на пути к выходу.

– Хорошего отдыха.

– Лучшего отдыха. Два дня рая.

– С пылесосом и шваброй?

– А промолчать не могла?

– Не-а, я так же отдыхаю, – улыбаюсь и смотрю ей вслед.

До самого обеда я занимаюсь привычными делами, но не могу сказать, что я успокоилась по поводу ребенка.

Учитывая, что хирургия находится в нашем здании, я постоянно обращаюсь к этому вопросу мысленно и в итоге в обеденный перерыв, поговорив с дочкой и мужем, поднимаюсь туда.

За время моей работы здесь в больнице я успела насмотреться разного. Не все случаи – результат злости людей, или же их наплевательского отношения к своим детям. Это часто случайности. Порой это временные слабости, которые вынуждают сделать некий шаг в сторону лучшего будущего для ребенка. Как, например, случай, что произошел несколько месяцев назад. Женщина оставила своего малыша, потому что захотела избавиться от алкогольной зависимости, и легла в клинику на лечение. Это временный отказ от опеки, так как она не имела возможности обратиться к кому-нибудь еще.

Ей придется через суд восстановить свои права на сына, но она сделала это ради него и самой себя.

Недавно она, насколько мне известно, восстановила эти права и забрала ребенка домой.

Но не каждый случай начинается и заканчивается так, как этот. Возможно, мое сердце слишком мягкое для подобной работы, и кто-то осуждает мою раскрытую душу, которой хочется обнять каждого брошенного малыша в этом мире, но я не уйду отсюда. Во всяком случае сама, ни за что.

Поднявшись по лестнице, не используя лифт, на случай если он экстренно понадобится врачам, я встречаю дежурную медсестру.

– Привет, Ань.

– Привет, а ты чего тут?

– Да я слышала о девочке, что ночью доставили, можно мне…

– Ой, Лилька, не упади только.

Она отодвигается от стола, за которым заполняла какие-то рабочие тетради и кивает идти за ней.

– Васильич сейчас на смене, говорит нормально все. Рисков нет, теперь только выздоровление физическое. А вот что там будет эмоционально, понятия не имеет никто из нас. Она через четыре-пять дней к вам пойдет.

– Ага, я слышала.

Мы останавливаемся возле палаты с прозрачной стеной, и я впиваюсь взглядом в единственную малышку, которая там лежит. Одна. В деревянной кроватке и подрагивает изредка.

– Господи… – вырывается из меня, и я слышу, как рядом вздыхает Аня.

Глава 3

На глаза наворачиваются слезы, когда я продолжаю стоять там за прозрачным стеклом.

Я пытаюсь представить ситуацию, при которой можно поднять руку на ребенка. Поднять так, что на лице остается синяк, что на теле багровые пятна… и меня начинает тошнить.

– Поверить не могу, что такое сделал человек, Ань. Что это сделала женщина, которая родила ребенка.

– Надеюсь, что ее посадят.

– Жаль, что она получит срок и будет дальше спокойно жить без хлопот, – говорю ей в ответ, затем поднимаю руки и вытираю щеки от влаги. – Не назовешь наказанием то, что она найдет кров и еду на какое-то время.

– Мы не властны над этим, Лиля. Хуже, если она будет дальше, извини меня, плодиться.

– В этом ты права. Я бы попросила Галю из акушерского отдела стерилизовать эту… – я проглатываю маты и собираюсь уйти, как вдруг малышка начинает дергаться сильней и в итоге всхлипы превращаются в громкий плач.

– Поэтому мы положили ее в отдельную палату, – она входит внутрь и поднимает девочку на руки.

Она настолько худенькая и крошечная для своих девяти месяцев, что ее легко можно спутать с полугодовалым ребенком. Внутри бушует ураган, а пальцы покалывает от желания успокоить ее.

Я смотрю на часы, которые висят в коридоре, и, дав себе не более десяти минут, вхожу в палату.

Как только я открываю дверь, меня окунает в океан боли этой маленькой девочки. Боли, которую она своим криком рассказывает. Доверительно кричит о том, как ей страшно, не понимая, почему с ней совершили это зло и так жестоко обидели.

– Дай ее мне… дай, – протягиваю руки, и Аня, обессилев за короткие полминуты тут же отдает ее.

– Нам с трудом удается ее успокоить, Лиль, хотя она проснулась в третий раз всего.

– Не удивительно, – шепчу ей и, прижав к своей груди малышку, пою медленное «ш-ш-ш», согревая и пытаясь подарить покой.

– У нее травма головы, поэтому ее не убаюкаешь, как обычно мы это делаем.

– Не нужно.

Маленькие ладони разлетаются в разные стороны, когда я снова прижимаю ее к себе, стараясь не травмировать.

Крик становится другим, значит, она уже переходит в стадию закатывания.

– Дай мне соску, Ань и пеленку.

– Сейчас.

Она быстро протягивает мне пеленку, которой я слегка стягиваю ее руки, чтобы она царапала себя в первую очередь. Укладываю слегка на свой локоть, но не как при кормлении бутылочкой и снова покачиваясь в разные стороны, соской касаюсь ее покрасневшего рта.

Я знаю, что она не голодна, но истерику нужно прекратить, а рефлексы никто не отменял.

Она кричит и одной рукой хватается за мою рабочую форму, а, поняв, что зацепилась крепко, уже не отпускает. Вторая ручка тоже не дергается больше, схватив ткань на моей спине.

Чмокая соску, она кричит. Затем делает это снова. И при очередном жевании начинает подвывать и как я говорю обычно «рассказывать», а значит, мне пора ей ответить.

У моей дочери, случались такие истерики, как у любого ребенка, хотя причины для них разные, остановить ее можно и таким способом, каким пользуюсь я, если позволяет ситуация.

Она до сих пор не открыла глаз и даже не видела меня. Поэтому, когда она снова произносит что-то вроде «Уай-а-а-а…», я начинаю.

– Да, мое солнышко. Я знаю… Знаю. Слышу тебя.

Она, всхлипывая, прекращает крик, поглотив соску, и открывает глаза.

Будто серый мрамор – цвет. Формы перевернутой капельки. Она посмотрела на меня, все еще красная от непрекращаемого плача. Я знала, что она снова начнет истерику, которую будет остановить уже проще. Но это мгновение, она смотрела на меня. Разглядывала буквально три, от силы четыре секунды.

Восхитительная, маленькая и такая удивительная.

– Здравствуй, – сказала я ей, и она, икнув, начала плакать снова.

В итоге я провела там не десять минут, а полчаса. Но вернувшись, меня старшая не ругала, так как сейчас в нашем отделении пятеро детей, так как на прошлой неделе другие шестеро детей отправились в детские дома. За ними так никто и не пришел. На самом деле чаще всего так и получается.

Только новорожденные и дети до года востребованы у бездетных пар или родителей, кто готов дарить свою любовь приемным деткам. Более старшие уже сложнее попадают в семьи. Что говорить о школьниках?

Войдя в палату, на меня посмотрели пять пар глаз в возрасте от трех до шести лет и, обрадовавшись, бросились навстречу.

София Николаевна – наша старшая, возражала моим действиям. Всегда.

Нам запрещено проявлять мягкость. К малышам часто подходить, чтобы они учились у жестокого мира успокаиваться сами. Чтобы запоминали, что если ты ничей, то им и останешься, а мы тут просто рабочий персонал.

Я пыталась быть такой первое время.

Но сидеть и слушать, как ребенок плачет до момента, пока не устанет и не уснет, я не смогла долго.

– И? – тут же прилетел вопрос, когда я вернулась в сестринскую от детей.

– Что и?

– Она будет еще одной, кого ты будешь лелеять, пока сидишь тут на смене?

– Вы видели эту девочку, София Николаевна?

– Нет. Я не ходила в хирургию. Слов было достаточно и твоего лица, когда ты вернулась оттуда утром.

– Значит, вы знаете ответ. Если ее соберутся удочерить, в чем я не сомневаюсь, она не должна быть беспокойной и плохо спящим ребенком.

– Лилия, ты не первый год слышишь от меня одно и то же…

– Ты не можешь помочь каждому, – говорю с ней вслух.

– Именно. Почему эти слова до сих пор не вразумили тебя?

– Потому что я не могу иначе.

– Надо, Лилия. Или мне отправить тебя в отпуск раньше времени?

– Не делайте этого. Разве не достаточно того, что она уже пережила?

– Ты медсестра. Ты не мать этой девочки и не родственница. Она твоя работа.

– Возможно, я бы хотела быть такой как вы. Выключать эмоции, придя на работу утром, но у меня не получается. А с другой стороны, кто-то же должен иметь сердце в нашем отделении.

– Ох, господи, что за женщина, – встает со вздохом.

Я знаю, что она недовольна. Но я так же знаю, что она со мной кое в чем все же согласна. И пусть сердцем нашего отделения буду именно я. Никто, полагаю, не против этого.

– Ну, возможно, еще Вика. Хотя она сопротивляется.

Вернувшись домой, я была словно разбитой.

Гриша еще не приехал, а дочь смотрела мультики и играла в телефоне.

– Привет, дитя гаджетов, – склонившись над диваном и тем местом, где она полулежала, я целую ее в макушку.

– Привет, ма. Как дела?

– В общем-то… неплохо. Как прошла практика?

– Цветы поливали и делали фотки всем классом. Показуха.

– С каких пор ты против фото?

– Не тех фото, где я выливаю воду на цветы.

Рассмеявшись, я ухожу в комнату. Переодеваюсь и принимаю душ, так как на работе не стала этого делать и сразу поехала домой, заскочив в магазин у дома.

Дальше я готовлю ужин и зная, что муж вернется ближе к девяти, ложусь на кровать, взяв книгу.

На самом деле, читать мне не хочется. Но и занять себя чем-то другим не могу.

Откинувшись на подушку, я смотрю в потолок, и в таком состоянии меня находит Гриша.

Я не слышала, как он вошел, только когда матрас прогнулся и я почувствовала его, повернула голову.

– Я так понимаю, день был тяжелым? – он спрашивает тихим голосом, будто не хочет нарушать этот момент громкими звуками.

– Даже не представляешь насколько, родной, – отвечаю, ощутив, как глаза моментально начинают слезиться и, повернувшись набок, обнимаю его очень крепко.

Глава 4

Следующие несколько дней похожи на один смазанный фотоснимок. В больнице было поступление трех братьев погодок, возрастом от трех до пяти лет. Их изъяли у семьи, где-то на окраине. Мальчишки есть мальчишки, балуются, хулиганят, кричат. В отделении стало определенно громче и суматошней.

Разумеется, устаешь от подобных смен, что на свою семью и вовсе не остается сил, а ты их ищешь, опускаясь в недра души, находишь и черпаешь до остатка, а как иначе?

В пятницу и вовсе рушатся планы на отпуск. Мы уходим в него по одному человеку, но так как Лена сломала ногу, я остаюсь работать, пока она не выйдет. И в ту же пятницу к нам отправили малышку из хирургии, сделав крайний рентген и УЗИ, убедиться, что она в порядке.

– Ну, Лиль Санна, принимайте.

Медсестра из хирургии, держала на руках девочку, и мое нутро сжалось от вида все еще виднеющихся синяков на ее лице и плечиках.

– Как она?

– Ну… сама понимаешь, Лиль. Готовьтесь к плохому сну, порой отказу от еды. Еще и зубы режутся у ребенка.

– Еще бы, – я перевела на нее взгляд и улыбнулась. – Привет, солнышко.

Она грызла резиновый прорезыватель и плямкала.

– Пойдешь ко мне? – выставляю руки и шевелю пальцами, маня, но не напирая, чтобы не напугать ее.

Она смеется и словно стесняясь, прячет лицо, опустив голову на плечо Юли.

– Кстати, ее Аня зовут.  Николаева.

– Так ты у нас Анюта? – подхожу немного ближе и трогаю ее ножку, перемещаясь к пальчикам, чтобы немного пощекотать.

Юля наблюдает за этим молча и когда мне все же удается расположить к себе ребенка, что она сама тянется ко мне, медсестра начинает говорить.

– Не понимаю, как тебя хватает на всех их, Лиль. Тут на своих сил порой не найти, да и нервов тоже, а ты с этими отказниками возишься и само спокойствие. Ни следа от усталости.

Я снова улыбаюсь малышке, а потом смотрю на женщину, стоящую передо мной.

– А я, Юль устаю так, что у меня по ночам судороги одна за другой. А щеки в кровь искусаны, потому что нервничаю порой сильно. Но знаешь, когда я смотрю на этих детей, я знаю, что сегодня я им дам любовь, пока они на моих глазах и от меня не убудет, а завтра они попадут в детдом, где-нибудь в Новоселках и вообще перестанут радоваться жизни. Что моя усталость в сравнении с тем, что они пережили?

Она кивает.

– Ты-то у себя и своей семьи одна, не забывай.

– Одна, но я и там успеваю.

– Ладно, пойду я работать.

– Слушай, а мать-то нашли ее? Отца?

– Ну, маманьку точно. Пила с кем-то в деревне по южному шоссе первое. Даже не знаю, как называется. В общем, она была пьяная в ту ночь. Ребенок, разумеется, плакал. Ну эта… короче разозлилась. А папаша вообще неизвестен. В свидетельстве о рождении прочерк. Пока что и его ищут, она я так поняла, дала данные, кто он. Мне кажется, если нормальный будет, то, может, ему отдадут на опеку.

– Господи, как она с ней жила эти месяцы, спрашивается. И никто ничего не слышал, да?

– Сама знаешь, что люди порой слышат лишь то, что надо и когда надо. Хорошей смены.

– И тебе.

Я ухожу в палату, где лежат малыши до года. Теперь у нас их двое, вместе с Аней. И они примерно одного возраста. Но первую девочку уже готовят к удочерению.

– Ну вот, твоя кроватка, – усаживаю ее и опускаюсь на корточки, чтобы быть на одном уровне с ее глазами.

Рейки мешают ей смотреть на меня, поэтому она неуклюже поднимается на ножки, держась за боковушку, и протягивает свою маленькую ручку, чтобы меня коснуться.

– Ух ты, какая умничка. Сильная малышка.

Я боялась, что она не будет стоять или даже пытаться, но все оказалось не так плохо. Она сидит, стоит и очень активна. К тому же у нее был подвывих головки подлучевой кости, но его быстро и правильно вправили за один раз, и в итоге она выздоровела за эти пять дней, что была в хирургии.

На самом деле помимо недостаточной массы тела, это был обычный, милый ребенок. Ребенок, не заслуживший подобной жизни, где каждая минута на грани жизни и смерти.

Субботу я провела с семьей. Поехала с Алисой в торговый центр, чтобы купить очень важные именно сейчас сандалии на толстой, вспененной платформе.

– Мам, это мода, – ответила она мне на молчаливый вопрос, а я просто кивнула.

Что тут скажешь в принципе?

В воскресенье было мое ночное дежурство, и все причитания медсестер, которых я сменила, о том, что это была ужасная ночь, я поняла вполне.

Аня плакала. Она дергалась во сне, в итоге пугалась себя же и начиналась истерика. Как правило, просыпалась вторая малышка, и приходилось справляться с двумя, на что требовалась помощь второй медсестры.

Уложив спать их в два ночи, после второго пробуждения, я положила Аню в кроватку на заранее заготовленную пеленку и когда она улеглась, просто несильно ее запеленала. Верхнюю часть тела.

Так как мы ночевали в одноместной палате, которая, по сути, была не нужна в отделении с детьми и служила нам верой и правдой, я просыпалась на каждый шорох. И стоило Ане завозиться, я уже была рядом.

Сдерживающие импровизированные путы не позволили ей испугаться своих ручек и… все прошло более-менее удачно. Она все равно проснулась, но истерики удалось избежать.

– Все будет хорошо, маленькая, – шептала я ей, укачивая и поглаживая по спинке.

В понедельник до пересменки появилась София Николаевна.

– Ну что тут у нас? – она посмотрела на детей, которых я только что закончила кормить и не вытащила из столиков для кормления. – Справляешься, Лилия?

– А то. Обе прекрасные малышки.

– Ну-ну, – ответила со скепсисом. – Маляву забирают сегодня.

– Уже?

– Ну а чего тянуть? Родители новые с вполне вместительным кошельком, документы оформили вне очереди.

– Ну и хорошо. Пусть отправляется в свою новую семью, – повернулась и посмотрела на нее. – Да?

Она шлепнула по столику ладошками, и все полетело вниз.

– Вот и хорошо.

– Так, Настя еще не пришла, да и рановато, а им невтерпеж, поэтому ты займись пока что ею. Искупай, причеши те самые четыре волосинки и надень вот эту одежду.

Она протянула мне пакет с лейблом известной торговой марки детской одеждой. Похоже, и правда толстый кошелек. Надеюсь, что и добра с любовью в них будет предельное количество.

– Как скажешь, София Николаевна.

– Хорошие люди. Видела я их, общалась. Мать так вообще, с трудом держится, а то месяц назад бы пришла да забрала ее.

– Это же замечательно.

Мне стало слегка грустно лишь оттого, что она уедет от меня, но сердце радовалось за нее и скорое обретение семьи.

Бело-розовый костюм и шапочка в тон смотрелись на малышке замечательно. И когда мне дали отмашку нести ребенка к главной в кабинет, я так и сделала.

Женщина и мужчина выглядели солидно, а при появлении ребенка, я заметила слезы в глазах будущей матери.

– Ну вот, и твои мама с папой, Ирочка.

– Какая она… – заговорила женщина и замолчала, не сумев произнести ни слова.

– Самая замечательная, я вас понимаю. Пойдешь к маме? – я подошла чуть ближе, и она вытянула руки, ожидая, что ребенок потянется к ней.

– Привет, дочка, – она заглянула ей в глаза, и малышка запрыгала на моих руках, а после потянулась навстречу и буквально вцепилась в женщину смеясь.

Мужчина был более скупым на эмоции, но он определенно казался счастливым. Как только Ира перепрыгнула на руки его жены, он тут же встал к ней ближе и положил на спинку руку, склонившись и что-то сказав ей на ушко. А может, просто поцеловав.

Когда мы с Софией Николаевной встали у двери и провожали их в долгий счастливый путь родительских забот, они уже были семьей. И казалось, что мир совсем немного, но стал лучше и светлее.

– Ну вот, Лилька, еще одну твою подопечную ждет счастье и семья.

– Уф, – вытираю глаза и смеюсь. – Надеюсь однажды услышать о них хоть что-то.

– Услышишь, связь-то с родителями не теряется. Сама знаешь эти все законы.

– Ну и слава богу.

– Ага, а теперь дуй домой. Засиделась.

Глава 5

За годы работы в этой больнице и этом отделении мы видели много разных зверств, связанных с малышами и их родителями.

Каждый раз ты оставляешь в новом, весьма коротком знакомстве кусочек своего сердца. Каждый раз ты плачешь. Ты просто рыдаешь внутри, но на деле смотришь во все еще доверчивые глаза с улыбкой и задаешься вопросом: «Как же ты можешь продолжать любить этот мир и людей, когда сам побывал в аду еще минуту назад? Откуда в тебе столько человечности в твои маленькие годы, что не сравнится ни с одной душой, живущей на этом свете десятилетия?».

Я столько раз привыкала к этим, зачастую никому не нужным детям, но в этот раз, связь с этой малышкой казалась мне какой-то иной, еще более глубокой.

Я не могла надышаться ею. Не могла наглядеться и наобнимать. Этому чувству внезапно вспыхнувшей привязанности не было пояснения. Просто не было. И сердце мне такого ответа тоже не давало на вопрос: «Что в ней такого особенного, чем в тех, кто был до нее?». И я чувствовала ответственность всегда, а к ней еще больше.

– Это что, мам? – дочь смотрит на игрушку в моих руках.

– Это кое-что детям.

– А-а, ясно. А что, кстати, с отпуском твоим и папиным? Я же в лагерь не еду, да? – ее тон совершенно недовольный, и я понимаю, но иного ответа, чем тот, что я уже ей дала до этого разговора? у меня не было.

– Алис, ну говорили же об этом.

– Да, говорили, говорили. Только теперь ты пол-лета будешь сидеть в своей больнице и игрушки покупать, а папа в мастерской со своими машинами, а мне что делать?

– Кто-то запретил тебе общаться с подругами? – задаю резонный вопрос, чувствуя ее вспыхнувшую агрессию.

– Они все отдыхают с родителями. Вон, Ракины купили палатки и поехали на островок.

– И мы поедем, – заявляю таким же тоном, как и она. – Только папина мастерская прогорит, а меня уволят, тогда останемся на островке жить постоянно в палатках и речке купаться.

– О-о, пошли нравоучения, – закатив глаза, она топает ногой и отворачивается.

– Что происходит, Алиса? – смотрю на нее хмурясь.

– Ниче. Домой идем? Все равно таскаюсь за тобой просто так.

– Дочь, – касаюсь ее плеча, но она еще сильнее зажимается сложа руки на груди.

Вот как так вышло, что я могу найти общий язык и правильные слова детям-сиротам, а с собственной дочерью нет?

– Солнышко, давай мы поговорим об этом ближе к выходным следующим? Возможно, я поменяюсь с кем-нибудь сменами, а папа сможет вырваться на денек?

– Правда? – она тут же встает ко мне лицом, и глаза уже верят в положительный исход.

Я бы тоже хотела и мне стоит поговорить об этом с мужем.

– Постараемся, ладно? Идея хорошая, согласна. Просто ты должна в наше положение входить иногда.

– Окей, окей. Это лучше, чем «Нет».

После ужина Гриша остался на своем месте и молча наблюдал за тем, как я мою посуду.

– Так и будешь молчать? – наконец не выдержал, заставив посмотреть на него через плечо и снова отвернуться.

– Ты о чем?

– От тебя исходит аромат «разговора».

– Неправда. Это запах рыбы, которую ты ел на ужин, – шучу и сама же хихикаю.

– И ее тоже, – муж поддерживает и наконец встает из-за стола, но подходит ко мне и помогает убрать тарелки в верхний ящик, пока я ополаскиваю остальные. – Скажешь сейчас или пойдем с чаем на балкон?

– Второй вариант.

– Хорошо.

Наш небольшой ритуал.

Если нам нужно поговорить, мы идем на балкон. Наконец, его застеклив и сделав уютной лоджией с узким диванчиком и ковром, это стало любимым местом всей семьи. Алиса еще и столик попросила поставить в другой конец, чтобы она могла там делать уроки.

Летом там бывает порой жарко, когда солнце светит в полную силу, но вечером, ни с чем не сравнится время, проведенное там.

Расположившись рядом, держа в руках по чашке зеленого чая с мелиссой, муж ждал.

– Алиска психует, – говорю со вздохом.

– По поводу?

– Отдыха. То в лагерь не поехала, то мы, оказывается, в отпуск не идем.

– Так она половину учебного года твердила, что ей некогда даже с подругами погулять из-за уроков. Чем ей лето не угодило? С утра до вечера пусть гуляет.

– А я о чем? То же самое сказала. Но как я поняла, девочки поехали отдыхать на юг вот и трепет нервы себе и мне заодно.

– Лиль, – он ставит чашку, но я опережаю все его мысли.

– Гриш, я не про путевки в Турцию. У меня работы вагон. Я о выходных на природе хотя бы.

Он поднимает руку и трет шею.

– Речь о чем-то конкретном?

– Ну островок этот на реке. Помнишь, мы там как-то отдыхали, Алиска еще маленькая совсем была?

– Ну-ну, понял. Это ж и палатку купить надо будет.

– Купим и сделаем это традицией. В следующий раз не придется покупать.

– А ты ее спросила? Может, ей морской песок подавай.

– Так она сама и сказала.

– Вот и что с вами обеими делать? – запрокидывает за мою спину руку и, обняв за плечи, подтягивает к себе ближе, чтобы поцеловать.

– Любить и баловать, – широко улыбаюсь ему.

– Люблю, но баловать только по праздникам, – грозно заявляет.

– Не жадничай, – тянусь к его губам снова.

– Ну, может быть? еще разок побалую, – отвечает на поцелуй, пытаясь говорить: – И еще разок.

Разумеется, дочь была рада. Всем нам нужен был покой хотя бы на одни выходные.

Чтобы не бегать по магазинам, я отправила дочь на маркетплейсы, что она сделала с удовольствием. Потому что в тот же вечер она мне предоставила огромный список всего что я ей сказала посмотреть. И каждый товар был по несколько вариантов выбран в разных магазинах и ценовых категориях.

– Ого, а ты подготовилась.

– Чтобы ты не возвращала телефон со словами: «А подешевле не было».

– Ой и лиса.

Она тут же обнимает меня за шею и садится ровно.

Не скажу, что это вышло дешевое мероприятие.

Сумма перевалила за двадцать тысяч, и мы оставили все решения окончательные нашему папе и сидели в ожидании его возвращения с работы.

Глава 6

Моя смена в эту пятницу заканчивалась в девять утра. И все выходные мы провели на берегу реки, того самого островка, который так любили жители города.

На самом деле, я думала, что это место утратило огромную популярность. Но была несколько удивлена тому, сколько народа там было с палатками.

Отовсюду веял аромат шашлыка и лился смех.

Дочь была вне себя от радости, потому что наш импровизированный лагерь находился недалеко от родителей ее подруги. Как-то так вышло, что семейные были слегка поодаль от молодой публики. Девочки купались эти два дня напролет, потому что вода прогрелась до своего максимума, а мы – взрослые, вели свои беседы за объединенным столом или у костра.

– Хорошие выходные получились, – с улыбкой на лице констатировала я, когда мы уезжали в воскресенье после обеда.

– Согласен.

– А я говорила. Давайте на следующих еще? – прозвучал ее вопрос, и мы с Гришей рассмеялись.

К сожалению, мы оба знали, что это невозможно. Расходы придется отрабатывать, потому что в некоторых моментах, мы урезали свой бюджет, чтобы позволить этот отдых.

В понедельник, появившись на работе, я не могла дождаться встречи с малышкой.

Я действительно, несмотря на отдых, по ней соскучилась.

Синяки все еще были слишком заметными, но не такими темными.

– Ну как тут?

– Как обычно, Лиль. А вы че? Позагорали?

– Ой, слушай, было действительно хорошо. Так что поезжай смело.

– Ага, нам такое не потянуть, ты че?

– Ну, мы тоже не особо тянули. Пришлось подумать над расходами просто. В общем, будет возможность, смело соглашайся.

– Ладно.

Выходные прошли спокойно в больнице, поэтому тем для детального разговора с подругой не нашлось.

Тем временем пошла четвертая неделя пребывания Ани в стенах больницы и не прошла даром для правоохранительных органов.

Нашелся отец девочки, а во мне взыграло яростное сопротивление и желание защитить ее.

– И что? – спрашиваю у нашей главы, после летучки.

– Что-что, – она вертит кружкой и вздыхает. – Выяснят все обстоятельства, а потом отдадут ее ему.

– Ему? – я почти закричала, но быстро извинившись, убавила громкость голоса. – Я думала, опека защищает детей.

– Лилия, от нас это не зависит, вот вообще никак. А если бы и зависело, то какая будет судьба у нее? Лучше интернат, чем отец?

– Да какой он отец? – мой тон вновь резко стал выше от возмущения.

– Государство за то, чтобы не было детдомов. Если у ребенка есть отец, а мать сошла с ума, то ясно, кому этого ребенка отдадут.

– А если он еще хуже?

– Вот поэтому сейчас будет выяснение всех обстоятельств. Лилия, – она стучит ручкой по столу, словно обдумывает какую-то мысль, – сейчас, как устаканится с отпусками и больничными, ты пойдешь первой на отдых. Я вижу, что ты немного переутомилась.

– Да нормально мне. София Николаевна, ну, переживаю я, ну что поделать?

– Работать.

Вздохнув, я иду и просто работаю. Работаю в должности, которую занимаю много лет и работаю над собой. Не над тем, чтобы мое сердце вдруг стало твердым. А просто стараюсь относиться к этой малышке, как к ребенку, которому нужна помощь.

Но это чертовски трудно. Приходить и брать ее на руки. Ухаживать, кормить и прижимать к груди, видя ее доверчивые глаза.

Так как мне быть с моим сердцем?

– Ты снова задумчива, – муж трогает мою руку, когда мы сидим на диване в гостиной и смотрим какой-то фильм, который выбрала Алиса.

– Работа, не обращай внимания, – улыбаюсь ему одними губами и когда он похлопывает себя по коленям, ложусь на них и наслаждаюсь поглаживаниями моих волос.

– Ты все о той девочке думаешь?

– Да. Скоро будет суд, и ее с вероятностью сто процентов отдадут отцу.

– И это плохо?

Я приоткрываю глаза и поворачиваю к нему голову.

– Конечно, плохо. Если мать сотворила такой ужас с младенцем, кто же тогда он?

Гриша не стал спорить, и в итоге мы продолжили смотреть фильм в молчаливом согласии.

Лишь перед сном, укладываясь в постель с мужем, я огласила мысль, которая даже мне казалась сумасшествием.

– Знаешь, за детьми в возрасте Ани стоят очереди. Мы могли бы ее забрать себе.

Гриша посмотрел на меня с удивлением, а после сказал: «Угу» и просто уснул.

Поднимать тему утром я не стала, потому что муж никогда не говорил о подобном даже в гипотетическом смысле, даже в разговорах о детях, по моей работе. К тому же я понимала, что во мне говорят эмоции. Понимание того, что я не могу помочь всем, было во мне живо.

Судебная система работала быстро в том случае, если ей это было необходимо. Поэтому уже через полторы недели, София Николаевна вошла в отделение со светловолосым мужчиной.

Нам не говорили о визитах министерства, или о ком-то важном. Обычно в таких случаях мы за неделю до- готовимся. А потому оставался единственный вариант, кем мог являться этот человек. К тому же за ними вошла Любовь Евгеньевна, с которой мы часто пересекаемся. Она работает в органах опеки больше десяти лет.

– Лилия Александровна, – глав подозвала к себе, и я сделала это.

– Добрый день, – кивнула им всем сразу.

На мужчину смотреть не хотелось вовсе. Он был очень высоким, поэтому я предпочла обмениваться взглядами с моей начальницей и Любой.

– Это Лилия Александровна, она у нас работает с детьми, в частности, с вашей дочерью. Это Матвей Сергеевич, отец Анечки.

Ее взгляд был суровым, потому что я никак не могла спокойно отреагировать на этого мужчину, которого не хватало желания назвать «отцом». Но я все же сделала это.

Повернула голову и, взяв в руки всю свою злость, посмотрела на него.

Он был… нормальным. Обычным.

В костюме и белой рубашке под пиджаком. Хотя под глазами залегли тени бессонницы. Светлые волосы были зачесаны вбок. По крайней мере, он не выглядел садистом. Но внешность, это просто облик, который может скрывать монстра.

– Здравствуйте.

– Спасибо за вашу работу, – сказал он мне, и его голос был достаточно глубоким, я бы сказала мягким.

– Сегодня с вами будет Любовь Евгеньевна для контроля, последующие встречи, если все пройдет хорошо, можно обойтись без опеки.

– Конечно, – ответила я своей начальнице, и мы все двинулись в палату.

Как только я открыла дверь, и играющая до этого малышка посмотрела на всех нас, палату залил детский плач.

– Тише-тише, солнышко, – тут же подошла к ней и подняла на руки, а после повернулась к ожидающим у входа людям, в частности, к нему.

Я посмотрела на него, прижимая его ребенка к своей груди, и показала ему все свое презрение.

Глава 7

– Так, ну мне нужно приниматься за работу, а вы тут… – София Николаевна кивает нам всем и задерживает свой взгляд на мне, очевидно намекая на мое поведение. – Справитесь, да?

– Конечно – конечно, – представитель органов опеки проходит в палату и садится на стул.

Один только мужчина стоит все еще в дверях и смотрит на ребенка.

Мне кажется, он на грани инфаркта или чего-то такого. Потому что его лицо буквально бледнее с каждой секундой.

– И вы проходите, – указываю ему на второй стул. – Сейчас я ее успокою, но, пожалуйста, не пытайтесь взять ее на руки, она слегка пуглива.

– Я… – он отрывает свои глаза от малышки и смотрит растерянно в мои глаза. – Я бы не стал… нет, что вы.

Мой гнев угасает с каждой секундой, потому что это не та реакция, которой я, признаться честно ждала.

– Ну что, Анют, поздороваемся со всеми?

Она прижимается ко мне сильнее, но оборачивается к посторонним в этой комнате. И когда ее отец видит все еще бледные синяки на ее теле, то его глаза едва ли помещаются в глазницах.

– Это… что синяки?

– Это то, что от них осталось. Поверьте, зрелище, которое наблюдали врачи с первых дней, заставило плакать мужчин.

Любовь Евгеньевна опускает голову зажмурившись.

Мне хочется задать ей вопросы, почему все это произошло и куда смотрели органы, но в этом нет смысла. Никто не ответит них.

Аня берет игрушку и начинает грызть, поэтому я слегка разворачиваю ее к остальным в палате и усаживаю на свои колени.

– Что сказал суд? – вопрос я задаю Любе, но вижу, как пытается слово вставить сам мужчина, однако рада, что его перебивают.

– Пока что это визиты. Знакомство. Как только девочка станет воспринимать отца – отцом, она тут же поедет домой. К тому же Матвей Сергеевич должен подготовить условия проживания для младенца.

– Вы делаете итоговое заключение?

– И вы. Вам необходимо будет написать пару слов, ну, я думаю, вы с этой процедурой знакомы.

– Конечно, – киваю и снова смотрю на мужчину, который потерялся в ребенке и следит за каждым ее движением.

Проходит еще пять минут, прежде чем Любовь Евгеньевна не выдерживает и говорит, что ей нужно поговорить по работе с нашим главврачом.

– Оставлю вас на минуту, тем более все, кажется, идет нормально.

– Конечно.

Когда она уходит, мы молча сидим друг напротив друга.

На языке вертятся вопросы, но я не спешу их задавать. Я просто наблюдаю.

– Она маленькая, – звучат его слова. Первые за последние пятнадцать минут.

– Ей десять месяцев… уже.

Мужчина смотрит на меня удивленно.

– Она тут уже месяц?

– Даже чуть больше.

– Сейчас… она в порядке?

– А что, боитесь трудностей? Больной ребенок уже не будет так нужен? – мой тон недружелюбный, и я вскоре сожалею о нем.

Она смотрит сначала так, будто ему мои слова слышатся с запозданием, а после хмурится.

– Я этого не говорил. Но мне сказали, что случилось и… Я хочу быть уверен, что ее жизни ничто не угрожает.

– Здесь хорошие врачи. И благо мать… та женщина, не сделала ничего непоправимого. Единственное, что может потом осложниться, это ее психика. Аня пуглива, и это нормально, я не специалист, но это все общие слова от невролога и психиатра. Необходимо следить за этим.

– Ясно, – он кивает на каждое мое слово. – Я буду… буду отслеживать.

– Почему вы здесь? – сдаюсь и задаю-таки вопрос.

– Что? В каком смысле?

– Почему вы здесь? Вам предлагали отказаться от ребенка?

– Да. После того как был сделан тест ДНК.

– Вы не отказались почему?

– П-потому… – его зрачки начинают дрожать и бегать по палате, будто мячики. – Потому что она моя дочь.

– Дочь? Вы на нее так смотрели, будто впервые увидели.

– Так и есть. Я… даже не знал о ее существовании, пока ко мне в дверь не постучали.

Его ответ ломает все мои домыслы и выстроенные гипотезы о случившемся, но задать следующие вопросы у меня не выходит, потому что возвращается Любовь Евгеньевна.

– Ну как вы тут?

– Все хорошо.

– Кажется, она не плачет, – женщина улыбается, остановившись напротив меня и Ани.

– Ну, если бы сидела отдельно, то не этой тишины никто б не услышал.

– О, ясно. Думаю, для этого дня достаточно, Лилия Александровна?

– Вполне. Я бы посоветовала визиты не раз в неделю, этого мало для того, чтобы ребенок привык к отцу и воспринимал его как кого-то близкого.

– Тут мы полагаемся на вас, а Матвей Сергеевич имеет официальный документ от судьи, что имеет право отлучаться от работы.

– Да, так и есть.

– Ну, приходите хотя бы три раза в неделю. Примерно в это время или же с трех до пяти, потому что до и после она спит.

– Хорошо, – он кивает и встает, как и я с Аней на руках. – А на этих встречах каждый раз будете вы? Или кто-то другой?

– Да, я думаю, было бы лучше, чтобы вы находились.

– Я, у меня сейчас дневные смены по будням.

– Отлично. Ну, я удовлетворена, приду на следующей неделе, или позвоню, чтобы узнать о прогрессе.

«Если он будет», – говорю мысленно на ее слова, но оставляю это мнение при себе.

– Раз уж мы все решили, тогда до свидания.

– До свидания.

Мужчина задерживается на пару секунд дольше и смотрит на малышку, которая рассматривает его, все еще грызя игрушку. Я же смотрю на него, и тогда он поднимает взгляд, чтобы сказать: «Спасибо».

Кивнув, я отмалчиваюсь, и он уходит.

– Уф, ну что юная леди, эта встреча подошла к концу, – я подхожу к манежу и сажаю ее туда. – Что скажешь?

Она улыбается и встает, взявшись за поручни. Встав удобно, она тянет руку и щипает меня за щеку.

– Ты умница.

– Простите, – слышится позади, и я тут же встаю на ноги.

– Да?

Отец Ани стоит на пороге и смотрит на нас обеих, но рассматривает именно свою дочь. Благо она не плачет, но не пытается сесть или отойти, держась за манеж.

– Я хотел спросить, могу ли я ей что-нибудь купить?

– Конечно. Только, пожалуйста, что-то для ее возраста. Она сейчас все пробует на вкус, и мягкая игрушка не лучший подарок.

– Я знаю об этом, поверьте. Просто хотел узнать можно ли.

– А, ну тогда вы узнали.

– До свидания, Лилия… – он запинается, словно раздумывает, добавлять ли мое отчество, – Александровна.

– Всего доброго.

Вскинув брови, когда он исчезает, я принимаюсь за работу.

Глава 8

Следующая встреча с отцом Ани происходит через день, после первой.

Сейчас мои смены были дневными, и это даже хорошо. Я ладила с малышкой лучше остальных, и это должно было помочь. Я на это надеялась.

Аня только проснулась и поела, когда на пороге появился ее отец.