Статичный ужас «17»

ВТОРОЙ ДЕНЬ : понедельник

1

Утро было тихим, но не мрачным – как похороны малознакомого человека или дальнего родственника. Соблюдение социальных ритуалов вынудило бы горстку зрителей явиться – с опозданием, со стаканчиками кофе в руках. Скорбь висела бы в воздухе, как декорация, не запачкав ни одного из присутствующих.

Впрочем, это были не простые похороны, а социальные. Пришедших вело любопытство – лёгкое, не больше. Иначе это придало бы усопшему вес, которого он не заслужил. Они обсуждали случившееся между делом, как нечто нелепое, обсасывали причины, спорили о предпосылках и делали ставки на то, что будет дальше.

Если бы умерший лежал перед ними в гробу – всё равно бы не стихли разговоры. Его бы раздели, ощупали, пытаясь понять, что их оскорбило, чем он их так задел. А после растащили бы на сувениры – как приятное напоминание о чужой неудаче. Да, хоронили ещё живого. Он не стал свидетелем своего социального падения и узнает о нём гораздо позже, а сейчас его утро было очень тихим, пока…

– ОЧНИСЬ! – вскрикнул откуда-то недовольный голос.

Пот стекал по вискам в волосы. Дыхание затрудняла боль в пищеводе.

«Мерзость, как ярко. Чёрт, уже утро? Или день? Который час? Будильник не сработал. Надо проверить, вдруг кто-то в комнате. Если узнают, что ты натворила… притормози. Голова раскалывается. Что это? Кто-то стучит? Нет, это сердце колотится. Успокойся. Почему я в одежде? Где телефон? Ах, да…

Ах да, чуть не забыла —

Три килограмма зубного мыла,

Представляете, она зубы чистит мочалкой…

Кончились? Ах, как жалко.

Ну, тогда…1

Стой, что за бред? Что-то не так. Что было вчера? Где я вообще? В прошлый раз я проснулась… Что ты опять натворила? Не могу пошевелиться… Нет-нет-нет…» – мысли путались, тонули в густом тумане, стеснявшим их.

Она с трудом разлепила веки – ресницы слиплись от засохших слёз. Матрац под ней частично провалился в щель, где отсутствовал один из прутьев. Всё тело затекло от долгого пребывания в неподвижности. Руки и ноги были туго стянуты ремнями, прочно прикреплёнными к металлическому каркасу кровати.

Распятая на кровати фигура открыла рот, чтобы позвать на помощь, но наружу вырвался лишь кислый дух похмелья, губы онемели. Она поёрзала, дёрнула ногами, попыталась приподняться – ремни не дали. Тишину нарушало лишь тиканье часов. Время тянулось мучительно долго, пока где-то рядом не послышались шаги.

– Помогите… в уборную надо, пожалуйста, – прохрипела она, давясь словами.

– Утку принесут. Щас позову, – буркнули в ответ.

– Нет… сама хочу. Вы где? Ещё тут?

Над кроватью склонилось опухшее, ещё сонное лицо. Нервно оглядевшись по сторонам, оно принялось отстёгивать ремни, приговаривая:

– Ладно, развяжу, пока никто не видит. Только не говори, что я это… Туго же они тебя…

Девушка попробовала подняться. Всё вокруг припрыгнуло, словно в такт её рывку, от чего её чуть не стошнило. Мутная пелена перед глазами не исчезла даже после окончательного пробуждения. Колени тут же подкосились, но её успели подхватить за плечи и небрежно усадили обратно.

– Зовут-то тебя как?

– Мая, – выдохнула она. – Отведите… что-то ноги не слушаются.

– Ещё бы, столько в отключке провалялась. Давай, опирайся.

Мая обнаружила себя на узкой больничной кровати, застеленной жёстким, застиранным бельём в катышках. Остальные койки в палате были неряшливо заправлены, но заняты спящими или отдыхающими. Вокруг раздавались звуки оживлённой суеты – торопливая ходьба, шарканье тапочек по линолеуму и приглушённые разговоры, едва различимые.

Комната представляла собой идеальный куб. Два вытянутых окна занимали большую часть одной из стен. Когда солнце достигало зенита, температура внутри поднималась на пять-десять градусов. Белые стены отражали обилие света, заставляя щуриться. По обе стороны окон в ряд стояли кровати – по четыре.

Она сидела на одной из крайних, напротив окон. За окнами неуместно радостно щебетали синички, прыгая на ветках скудно выросших ясеней. Она сидела в неподвижности, опустив руки на колени, как прилежный ученик. За этой неподвижностью скрывалась остылая борьба с памятью, проигранная заранее.

Часы пробили четырнадцать.

– Обед. Проходим на обед! – крикнули из коридора.

Тело вяло отозвалось и поплыло на звук голоса. Выйдя в коридор, Мая застыла. Пространство подрагивало, как желе. Не получалось поймать фокус. Коридор вытягивался, сжимался. Горизонт заваливался на бок. Пол норовил изогнуться под каждым шагом наблюдателя. Голова закружилась, и она прижалась к стене.

Пока она пыталась удержаться за шероховатую поверхность, коридор наполнялся людьми. В глазах двоилось – движущийся поток человеков казался бесконечным. Казалось, он подхватил её и понёс прочь, как непреклонное течение. Сопротивляться не было сил.

Воздух заполнили запахи какао и варёных яиц. За столами, почти целиком занимавшими помещение, расселись люди. Мая осталась стоять посреди зала в растерянности. Алюминиевые приборы противно лязгали об толстое стекло тарелок.

– Есть будешь? – послышался знакомый голос.

– Нет…

– Пошли, отведу обратно. Я поела уже. Саша я, кстати. – Она глянула на Маю. – Ты всех ночью перебудила. Орала, как скотина на убое.

– Простите…

– Чего орала-то? Впервые тут?

Мая не ответила.

– Много вас таких привозят… Ты веди себя потише, поблажек здесь не бывает, сразу на вязки вернут. – Убедившись, что её слушают, она продолжила. – Сильно же тебя галоперидол вырубил. Обычно его пилюлями дают, но тебе вкололи, видать, спешили утихомирить. Я бы тоже укололась, чтобы отключить голову.

– Какой тут адрес? Машину вызвать хочу, – пробормотала Мая.

– Сложно всё, блин. Слушай, без обид, но я не хочу рисковать – вдруг ты опять в истерику? – Александра почесала затылок. – Могла бы кое-что рассказать… но лучше потом. Адрес? Да я и не вспомню его.

Саша проводила ее до кровати и скрылась.

«Непостижимо абсурдная история. До ужаса раздражающая. Так. Почему. Я. Здесь? Гипотеза. Ещё одна гипотеза. И ещё. Может, я просто возьму и уйду? Есть ли здесь хоть какие-то правила? На ноль делить нельзя – но кто мне помешает? Соберись. Надо подумать. Нельзя думать. Мне нельзя…», – в голове Маи метался хаотичный поток мыслей, рваный и беспокойный, пока её не вырвал из оцепенения удивлённый возглас

– О, Акальская очнулась! Кто тебя отвязал?

– Не знаю…

– Чего к нам не пошла? – возмутилась тучная медсестра, нависая над ней, как облако, но, прежде чем Мая успела ответить, та отвернулась и громко начала вещать:

– Ещё раз повторяю для непонятливых. Не нужно никого развязывать, тем более без согласования. Обращайтесь на сестринский пост. Это последнее китайское предупреждение, не доводите меня, в следующий раз я приму меры и… – продолжило что-то изрыгаться из её рта, затем она бросила через плечо: – Акальская, за мной, тебя ожидает врач.

Пройдя через длинный коридор, ведущий к столовой, сестра остановилась перед столами. Только сейчас Мая заметила в её руках увесистую связку ключей. Дверь была заперта на два замка. За ней находился вход в другой коридор. Он отличался от других. В нём преобладали тёплые оттенки: оливковые обои, открытые шкафы из тёмного дерева, набитые книгами, коричневые диваны и терракотовый паркет.

– Заходи, – сказала сестра, ткнув пальцем в приоткрытую дверь, – я тут подожду.

2

За массивным столом, заваленным стопками бумаг и папок, сидела женщина, склонив голову в задумчивости. В глаза сразу бросались её рыжие волосы. Точь-в-точь морковка.

– Присаживайся, – пригласила она, не глядя на гостью. – Подожди минутку. Я закончу, и побеседуем.

Кабинет освещали настольная лампа и слабые лучи солнца, проглядывающие из-под штор. Сбоку от стола, вплотную, расположилось низенькое кресло. Девушка села в него и принялась постукивать пальцами по подлокотнику.

– Не переживай, хорошо? – отвлекшись от своих записей, обратилась к ней женщина. Под этим углом ее лицо скрывала тень, отбрасываемая светом лампы, но Мая телом почувствовала ее внимательный взгляд.

Она не ответила, отвернувшись от точки, где, по её предположению, находились глаза. Зрительный контакт казался ей слишком интимным. Поэтому она избегала смотреть незнакомцам в лицо – чтобы не провоцировать неловкость, растущую прямо пропорционально продолжительности взгляда.

– Итак, меня зовут Ирина Васильевна, я буду твоим лечащим врачом, – представилась она, после чего в комнате вновь повисла пауза. – Скажи, пожалуйста, ты понимаешь, где находишься?

Мая настойчиво сопротивлялась явным признакам, свидетельствующим о характере заведения, но большее не могла опровергать своё присутствие в нем.

– В психиатрической больнице, – дрожащим голосом ответила фигура.

– Верно…

Девушка почувствовала давление в области брюшной полости. Будто все внутренние органы тесно прижались друг к другу, пытаясь вытолкнуть воздух, бывший меж ними вверх. Оказывается, воспоминания о вчерашнем (вчерашнем-ли?) вечере деликатно кружились где-то сверху, пока в эту секунду больно не рухнули на неё стодевяностокилограммовым пианино.

– Давай уточним твои данные. Назови полное имя и дату рождения.

– Акальская Мая Анатольевна. 17 августа 2004 года.

– Полных лет?

– 21.

– Аллергические реакции на лекарства? – размеренно вела интервью Ирина Васильевна.

– Нет, – глухо ответила Мая, замечая, что поверхности кабинета начинают стекать куда-то вниз. – Когда я смогу поехать домой?

– Пока сложно сказать. Нам нужно понаблюдать за тобой.

– Как долго… – голос сорвался, но продолжил, сбиваясь и задыхаясь: – Я не могу тут находиться. Мне никак нельзя пропускать… подвести… меня же отчислят…

– Спокойно, спокойно… – сказала врач, вставая.

В горле застыл воздух, вызывая удушье. Глаза переполнились слезами. Они на мгновение застыли на кончиках ресниц, пока солёными ручейками не пролились по щекам.

– Держи, выпей, это просто пустырник.

Мая жадно выпила стакан, и приступ удушья отпустил.

– Это же незаконно. Меня нельзя удерживать… Я совершеннолетняя и не давала согласия… никому не угрожаю… – едва разбиралось сквозь пошмыгивания.

– Верно наполовину. Я понимаю, что ты обеспокоена сложившейся ситуацией, но твоё состояние требовало экстренной помощи. Как только мы убедимся, что тебе ничего не угрожает, обсудим дальнейшие шаги.

– Просто нелепо. Я говорила фельдшеру, что это случайность. Да я даже скорую не вызывала, – гнев коснулся её разума, но сразу сменился жалостью к себе. – Один из санитаров… он встал коленом мне на грудь. Может, сломал рёбра. Мне… мне тяжело дышать… – девушка резко подтянула колени к груди, пытаясь спрятаться от возвращающейся паники.

– Они действовали в связи с инструкцией. Сейчас я не вижу перед собой одиозного человека, но ночная сестра из приёмного покоя передала мне, что ты отказывалась пройти в палату, сопротивлялась при попытках персонала отвезти тебя. В общем и целом, впала в глубокое бредовое состояние, которое угрожало спокойствию других пациентов и из которого тебя не могли вывести на протяжении получаса…

Девушка притихла. Страх. Страх подспудно пустил свои корни, сплетаясь с затаёнными чувствами. Этот страх был чем-то новым, и отличался своей агрессивностью, однако пока сдерживался эффектом препаратов. Мая повесила на него ярлык «Утрата контроля».

– Пока я назначу тебе анксиолитики и витамины группы B, – вынесла свой вердикт Иринаа Васильевна.

– Что за анксиолитики?

– Они помогут тебе справиться с тревожностью.

– Мне нужно позвонить, – обессиленно попросила Мая.

– Средства связи выдаются раз в неделю, по средам.

– Какой сегодня день недели?

– Понедельник. Скоро сможешь связаться с родственниками. – Врач заглянула в настольный календарь. – Встретимся завтра. До свидания, Мая.

Девушка выползла из кабинета на ватных ногах.

3

Страх потерять контроль на миг встряхнул её, как слабый разряд тока, но тут же растворился, оставив после себя лишь вязкую, снулую усталость. «Ты просто смотришь, как жизнь проходит, и даже не уверен, что она твоя» – как текст в бегущей строке новостей пробежала мысль и сразу же исчезла.

Память утянула её в вечер перед госпитализацией, но громче вспоминались другие дни.

Дни, когда она не могла подняться с кровати. Руки превратились в верёвки, болтающиеся вдоль тела и больше не принадлежавшие ей. Голова клонилась от собственного веса. Так действовала она. Зреющая годами безысходность. Мозоль, обросшая толстым, противным слоем апатии. Сколько дней длилась эта кома? Недели? Месяцы?

А потом что-то зашевелилось.

Словно муха – маленькая, назойливая – завозилась в глубине. И тут же их стало больше: сонм крошечных лапок, они расползлись по нутру. Хотелось отряхнуться, почесаться.

Тогда она влила в себя пол-литра виски, чтоб набраться смелости решить эту проблему раз и навсегда. Всё бы получилось, если бы не эти добропорядочные тургеневские девушки.

Мая прочно вписалась в косяк, что резко выдернуло ее из воспоминаний.

В коридоре пахло хлоркой и чем-то кислым, будто кто-то забыл вынести мусор. Издалека доносился скрип кроватей и чьи-то еле слышные стенания, растворявшиеся в эхо высоких потолков.

Один день заканчивался. Другой – только начинался.

ТРЕТИЙ ДЕНЬ : вторник

4

Проснувшись, Мая с трудом выуживала обрывки ретроспективы, еще не вспомнив, где находится. Этот чудесный миг после пробуждения, когда вся твоя личность рассыпана на составляющие по Рубинштейну или Юнгу – не важно. Пробел длиною в аттосекунду между вздохом и выдохом.

Но этот миг не длится дольше необходимого. Сторонний наблюдатель – вечный смотритель маяка – всегда возвращается, чтобы проверить механизмы, подкрутить шестерёнки, собрать всё воедино и снова запустить. Нет бы хоть раз взять на себя управление. Погасить этот проклятый свет, что режет ей глаза и дать немного отдохнуть.

– Приём лекарств! – позвали из коридора.

Выглянув в коридор, Мая увидела, что очередь уже выстроилась вдоль высокой стойки. Две сухие медсестры стояли рядом с большим стреляным кувшином, наполненным водой, одноразовыми стаканами и колпачками с таблетками. Выглядели они так, будто готовились к броску вперёд, как борзые, загоняющие зверя. Напряжённая шея, сосредоточенный взгляд и крепкие идеологические убеждения касательно… или что ими там руководит, помимо явного комплекса Бога. Первая сестра выдавала таблетки, вторая проверяла рот: внимательно у новеньких и менее заинтересованно у потстяльцев.

– Рот шире. Вот так. Поживее. Не тормозим! Следующий.

В коридоре было прохладно. Мая стояла в хвосте очереди, но она двигалась резво.

Линолеум под ногами был стёрт до матового блеска в центре, а по краям потемнел от грязи, въевшейся за годы. Она провела пальцем по стене – штукатурка крошилась, оставляя на коже мелкую пыль. Ей захотелось слизнуть ее с пальцев, но она удержалась.

Часы на стене показывали полседьмого утра. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз вставала так рано. Наверное, в школе, но не в старших классах, а ещё раньше, в средних. В старших классах она уже съехала от «родителей» и перестала приезжать раньше второго урока. Даже самые терпимые преподаватели начали жаловаться на неё в последнем полугодии перед выпуском. Казалось, это было где-то далеко.

Сейчас же всё внутри неё выражало сопротивление любому навязанному распорядку дня или строгому режиму. Полжизни она провела в тисках этих обстоятельств. Заправленная по линеечке кровать. Подушка острым уголком вверх. Подъём и отбой, все приёмы пищи, расписание уроков, время для выполнения домашних заданий, даже банные процедуры – всё контролировалось семь дней в неделю в школе-интернате.

5

Мая вернулась в палату и закуталась в одеяло. Утренний свет проникал в комнату, застревая в скелете оконных решеток. Он отбрасывал на стены удлинённые прямоугольники. Одна из полос скользнула по лицу Маи. Она осталась лежать неподвижно, наблюдая, как медленно перемещается луч, ни о чем не думая. Раз в минуту – крошечный сдвиг.

На стене натекло пятно от влаги трубы проложенной, с другой стороны. Оно походило на детский рисунок. Если смотреть долго, появляется форма: то будто облако, то утка, то уродливое лицо. Реальность хочет с ней поиграть. Она улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Сама этого не замечая.

До завтрака по расписанию оставалось еще два с половиной часа. Мая решилась поспать еще, но в палату вошла Саша и позвала ее курить.

Выяснилось, что некоторые медсёстры тайком баловались сигаретками, а в хорошем расположении духа разрешали и другим присоединиться. Для Маи это открытие вспыхнуло коротким, почти детским восторгом. Но всё же на улице было ещё зябко, хотя снег уже успел превратиться в вязкую грязь, по этой – да и, наверное, ещё какой-то – причине перекуры превращались в бездушное соревнование.

Во-первых, на перекуры разрешалось выходить только тем, у кого были свои сигареты, или тем, кто умудрился у кого-то их выклянчить.

Во-вторых, пачки с сигаретами не выдавались на руки. Перед каждым выходом пациент должен был получить сигарету в процедурном кабинете, выдавались они поштучно, (все пачки подписаны).

В-третьих, во всей этой возне нужно было успеть урвать верхнюю одежду и обувь, которая будет, если не по размеру, то хотя бы не маленькой. Не успел – не куришь. Каждый раз вещи распределяются случайным образом и не принадлежат никому конкретно (их происхождение неизвестно).

В-четвертых, выходите и входите группой, никто не будет ждать, пока ты выкуришь вторую или докуришь первую.

В-пятых, самый назойливый пункт: после КАЖДОГО перекура кто-то должен вымыть пол коридора от входной двери до гардероба. Для этого составлялся график, в него со временем попадают новые пациенты.

Мая натянула куртку со сломанной молнией и резиновые сапоги.

6

Из двери на торцевой стороне здания одна за другой вышли женщины – чудовища, в старой, местами рваной, прокуренной одежде. Они двинулись к небольшому пятачку, окружённому высоким железным забором с острыми пиками. За ограждением виднелись другие корпуса: мужское острое отделение, хроническое, наркологическое, детское, приёмный покой, а также отделения реабилитации, диспансеризации и дневные стационары.

Мая не помнила, когда курила в последний раз. Хронология событий приобретала явный пунктирный характер. По приезде у неё изъяли все личные вещи. Их было немного, она не рассчитывала задерживаться на Канатчиковой даче. С собой не оказалось даже документов, не говоря о средствах первой необходимости.

При ней оказались только: тонкий серебряный браслет, подаренный матерью на совершеннолетие, телефон и полуприконченная пачка сигарет (зажигалка где-то выпала). Ветер зло трепал капюшоны, волосы и ветки деревьев. Холодными зубами вгрызался в лицо и фаланги. Рядом кто-то болтал:

– Ты жвачку жевала?

– Нет. Это моя челюсть так трещит. – Женщина поправила съехавшую шапку.

– Прямо как саранча.

Мая попросила огня и отошла в сторонку.

«Я должна убедить врача, что со мной всё в порядке. Абсолютно. Нормально. Она должна выписать меня. Просто нужно попробовать объяснить ещё раз. Всё можно уладить. Она может понять. Я должна выбраться отсюда. Как же ты облажалась… Нужно позвонить ЕЙ. Попросить связаться с куратором. Сказать, что меня не будет – по болезни?.. Чёрт. Нет. Точно нет. По семейным обстоятельствам. Так лучше. Вечно ты всё портишь…»

Мысли метались, сбиваясь, тревожно натыкаясь друг на друга. Сигарета медленно догорала. Она прикрыла глаза и снова очутилась в палате.

7

Мая заметила, что все новые пациенты размещались в самой большой палате отделения, единственной без дверей. Если мест не хватало или требовался усиленный надзор, их размещали в коридоре поблизости. По мере стабилизации состояния пациентов переводили в другие палаты, где не требовался столь интенсивный уход или наблюдение.

В комнату вошла высокая Гесперида с длинными локонами волос, переливающимися стальными оттенками. Словно чья-то галлюцинация по личной прихоти покинувшая пределы разума. Её движения были такими лёгкими, словно сам воздух не составлял для неё препятствий. Она сняла с себя всю одежду, оставшись в нижнем белье посреди больных. Почувствуя неловкость кто-то отвернулся, но Мая продолжила наблюдать за ней.

Кругом разнёсся сладкий аромат ванили и какао – девушка втирала крем в изящные ноги. На запах приманились три-четыре женские особи.

– Чем это так вкусно пахнет? – спросила какая-то женщина, но даже её голос не должен был касаться ушей этого нечеловеческого создания. Всё это видение вогнало Маю в невероятное уныние. Гесперида в этих аскетичных реалиях выглядела как насмешка.

8

Александра подсела к Мае за завтраком. Свет в столовой был резким, от ламп над головой болели глаза. Девушка без энтузиазма смотрела на тарелки. Давали перловую кашу на молоке, яйца, масло, хлеб и какао.

– Ты знаешь, что у тебя кофта в крови?

Мая оглядела себя и в действительности заметила бурые кляксы на одежде. Под ногтями кровь превратилась в твёрдую корку. На пальцах кровь местами потрескалась и осыпалась. В отражении ложки на неё глядело чьё-то бледное лицо с чёрными разводами туши под глазами. Волосы сбились в колтуны. Высохшие губы с мелкими подсохшими язвами тронула мимолётная улыбка. Она поняла, что давно не расчёсывалась, не умывалась и не чистила зубы.

– Чё ты не переоденешься?

– У меня нет другого.

– Ты можешь попросить у медсестёр, тебе выдадут всё, что нужно. Мыльное-рыльное там, разве что кроме трусов, – Мая не отреагировала. – Родители знают где ты?

– Она, наверное, уже знает, – Мая накрутила прядку на указательный палец.

– Мать?

– Инна.

– У вас натянутые отношения?

– Может быть… мне кажется она всегда ненавидела меня.

– Почему?

– Наверное из зависти – у меня вся жизнь впереди, и я так неправильно ею распоряжаюсь – ей всегда хочется всё поправить. Она смотрит на меня очень плотоядно, – Мая дернулась от внезапного холодка, прокатившегося по телу. – Почему ты так добра ко мне?

– Не знаю, увидела тебя в столовой вчера – стояла как потерянный щенок – вот мне тебя и жалко стало. К тому же ты такая молоденькая – сюда не часто таких завозят.

– Не надо меня жалеть, я в порядке.

– Ну хорошо, не буду, – проворчала Саша. – Видела новенькую?

– Высокую с длинными волосами?

– Ага.

– Видела.

– Представляешь, я узнала, что она сама сдалась сюда. Дурдом, – рассмеялась Александра, и её короткие волосы задёргались в такт.

– Почему?

– Как я поняла, у неё БАР. Биполярное расстройство, если не в курсе. Начался депрессивный период, и она это, чуть не того, – она закинула на себя невидимую петлю и затянула. – Но одумалась. У неё же сын восьмилетний, поэтому поехала к психиатру на Яковлева, думала, выпишет антидепрессанты, а он ей вместо этого сразу же путёвочку и оформил.

– Я думала, ей лет двадцать, – вяло отметила Мая.

– А тридцать не хочешь? Лицо-то её видела? Страшная, как моя жизнь.

– Как-то не обратила внимания.

– Ты познакомься с ней, небось подружитесь. Ваши обычно вместе держатся, – бросила она напоследок и исчезла, оставив девушку в недоумении.

«С каких это пор это стало объединяющим фактором? Мы же не онкобольные. Даже Дюркгейм не отмечал положительной динамики от объединения в группы. Обычные люди зависят друг от друга, но не самоубийцы. Нет такого клуба. Хотя… зачем я вообще ссылаюсь на него? Его пыльное исследование давно утратило актуальность. Оно же в девятнадцатом веке опубликовано. „Неврастения представляет собой род зачаточного сумасшествия. У людей слабых полоса страдания начинается скорее. Каждое впечатление – повод к дурному расположению духа “…2» – Мая закатила глаза.

Ее прервала непрошенная мысль: «Надо же, вот так просто – Гесперида почувствовала угрозу и начала с ней бороться, это так… по-взрослому» – девушка подвернула окровавленный рукав.

Потом рванула еще с большим негодованием: «Бесит. Что он вообще знал? Все его типы самоубийств и их мотивации – чепуха. Не отсутствие групповой морали и не зависть из-за неудовлетворённых амбиций толкают людей на это. Я это вообще кому говорю?» Настоящий мотив – одиночество, порождённое цифровизацией. Она создаёт иллюзию близости, но на деле только усиливает разобщённость. Другой мотив – утрата самоидентичности, продиктованная глобализацией. Она пожирает культурное разнообразие. И, наконец, – потеря простых, базовых целей. Нам больше не нужно бороться за выживание. Спасибо хоть за то, что убедил общество: не все самоубийцы безумны. Хотя, честно говоря, достоверность его статистики – под большим вопросом».

9

После завтрака, ничего не съев Мая снова легла в постель. Она чувствовала себя уставшей и опустошенной и решила все же еще поспать.

«Морозный воздух обжигает ноздри при каждом вдохе. Я дышу глубоко, но всё никак не могу надышаться. Тяжёлый сапог, давивший мне на грудь, отброшен в сторону. Это счастье – беспечное, случайное – не моё, и я знаю, что не удержу его. Чёрт возьми, так я и представляла себе свободу: разум ясный и острый.

Нет, прошу… почему это не продлится дольше пары минут. Плевать. Прямо сейчас я чувствую… осень сменяется зимой, дым жжёной листвы. Неужели таким могло быть моё существование? Слёзно-нормальным.

Придётся довольствоваться редкими крупицами этой тишины в голове.

Как же странно я себя чувствую, когда не задыхаюсь под этим сапогом. Когда-нибудь он меня прикончит. Оказывается, у меня было кислородное голодание, а вы дышали полной грудью с рождения…»