Звёзды Бездны: Начало пути. Горизонт и Зенит

Пролог: "Тень за стеклом"

Космические станции кружились в пустоте, подобно рою светляков, мерцавших в окружении бесконечной черноты. Звёзды сияли холодно, далеко, а Эридан-7 тлела красным угольком, угасала медленно, испуская слабый свет в глубинах космоса. «Келеста», старейшая из них, висела на орбите, её купол дрожал под ударами микрометеоритов, покрытый царапинами времени. Стекло отражало тусклые отблески умирающей звезды, бросало их на переборки, где ржавчина смешивалась с усталостью металла. Люди жили здесь, вдыхали воздух, пропущенный через фильтры, наполненный запахом озона и машинного масла. Они шагали по узким коридорам, гулким, где каждый звук отдавался эхом, сливался с низким гудением систем, поддерживавших их хрупкое бытие. Лампы тускло светились под потолками, испещрёнными трещинами, озаряли лица – бледные, с тёмными тенями под глазами, отмеченные тревогой, не покидавшей их даже в короткие часы сна.

Жизнь текла в ритме выживания. Утро начиналось с сирен, их резкий вой прорезал тишину, будил станцию, поднимал людей с узких коек, вделанных в стены. Матрасы, тонкие, пропитанные запахом пота и металла, скрипели под телами, когда обитатели вставали, натягивали серые формы, потёртые, с нашивками станций на груди. Они расходились по отсекам, двигались молча, привычно. Техники скользили к двигателям, касались проводов мозолистыми пальцами, проверяли соединения, шептали команды в коммуникаторы, голоса дрожали от усталости, растворялись в гуле. Аналитики собирались в залах управления, усаживались за панели, экраны мигали синим, отражали данные о звёздах и потоках энергии. Дети, редкие в этом мире, сидели в учебных отсеках, следили за голограммами, изображавшими карты галактики. Глаза их, большие, любопытные, блестели в полумраке, а голоса учителей звучали тихо, но твёрдо, учили читать звёзды, остерегаться пустоты. В столовых раздавали еду – синтетические брикеты, серые, безвкусные, пахнущие химией. Ложки стучали по мискам, люди ели молча, взгляды скользили в стороны, избегали встречи, прятали страх, поселившийся в каждом сердце.

Бездна витала над ними, незримая тень, пронизывающая их дни и ночи. Её присутствие ощущалось в шёпоте, низком, холодном, пробивавшемся сквозь стены, звучавшем в снах, зовущем имена, оставляющем ледяной след в душе. Она являлась в аномалиях – разломах пустоты, где свет гнулся, меркнул, уступал место черноте, густой, живой, смотревшей на них, манившей, обещающей конец. Страх перед ней жил в каждом, глубже ужаса смерти, острее её предчувствия. Бездна не просто отнимала жизнь – она поглощала, растворяла, уносила в свои недра, стирала даже память о существовании. В коридорах шептались истории: станции исчезали бесследно, корабли возвращались пустыми, экипажи растворялись в стенах, голоса звучали из пустоты, пока свет не гас навсегда. Люди слушали, бледнели, сжимали кулаки, но продолжали жить, цеплялись за каждый вдох, зная, как близко она подступает.

Защита стала их опорой, их верой, их хрупким щитом против неизбежного. Стены станций покрывались пластинами, сиявшими голубым, гудевшими от энергии, струившейся из ядерных реакторов, спрятанных в недрах. Щиты дрожали, отражали аномалии, но трескались под напором, покрывались выжженными линиями, напоминали о бренности их усилий. Антенны торчали из куполов, ловили сигналы, передавали их на экраны, где красные точки мигали, отмечали разломы, приближавшиеся медленно, неотвратимо. Датчики, вделанные в переборки, пищали, улавливали шёпот, всплески энергии, рвавшиеся из пустоты, заставляли людей вздрагивать, шептать слова, похожие на молитвы, рождённые отчаянием. Корабли патрулировали орбиты, корпуса их, иссечённые шрамами, сияли в темноте, двигатели ревели, выбрасывали струи пламени, освещали черноту, но экипажи молчали, глаза их, скрытые за визорами, следили за тенями, шевелившимися за стеклом.

Утро на «Келесте» начиналось с проверки щитов. Техник шагал по коридору, сутулый, с руками, покрытыми ожогами, ботинки стучали по металлу, оставляли серые следы пыли, собиравшейся в углах. Он останавливался у панели, касался кнопок пальцами, экран загорался, показывал линии энергии, дрожавшие, но державшиеся. Голос его, хриплый, звучал в коммуникатор:

– Щиты держат. Пока.

Ответ приходил тихо, с треском:

– Проверь ещё раз.

Вздох вырывался из груди, пот стекал по вискам, оставлял влажные дорожки, глаза, усталые, поднимались к куполу, где Эридан-7 тлела, напоминала о прошлом, растворённом в веках. В учебном отсеке дети рисовали звёзды, пальцы их, тонкие, сжимали стилусы, оставляли следы на планшетах, но учительница, седая, с лицом, иссечённым морщинами, обрывала их голосом, твёрдым, но дрожащим:

– Не рисуйте пустоту. Она смотрит.

Они замирали, опускали взгляды, страх сжимал их сердца, заставлял руки дрожать, стилусы падали, звенели о пол.

Аналитики собирались в зале управления, воздух здесь густел от запаха металла и пота, экраны сияли, отражали лица, бледные, напряжённые. Женщина стояла у панели, стройная, с короткими каштановыми волосами, пальцы её скользили по стеклу, ловили данные, глаза, серо-зелёные, блестели тревогой.

– Разлом в секторе семь, – шепнула она, голос дрогнул, растворился в гуле.

Мужчина рядом, высокий, с тёмными волосами, кивнул, сжал край стола, костяшки побелели.

– Усилить щиты? – спросил он, голос звучал твёрдо, но глаза выдавали страх.

Она молчала, взгляд её впился в экран, ловил красную точку, мигавшую ближе, чем вчера. Шёпот пробился сквозь стены, низкий, холодный, звал её имя, заставил вздрогнуть, уронить стилус, он упал, звякнул о пол, эхо отдалось в тишине.

Жизнь продолжалась, текла вперёд, несмотря на тень, нависшую над ними. Люди работали, двигались, спали, но каждый звук – треск щитов, писк датчиков, шёпот в темноте – напоминал о Бездне. Они усиливали стены, проверяли системы, строили новые барьеры, но страх оставался, струился холодом по венам, сжимал грудь. На «Зените», дальше от Эридана-7, патрули возвращались с пустыми глазами, голоса их дрожали, рассказывали о тенях, шевелившихся в пустоте, о голосах, звучавших в шлемах, пока свет не мерк. На «Горизонте» дети прятались под койками, когда сирены выли громче, родители обнимали их, руки дрожали, выдавали ужас, скрытый за молчанием. Станции держались, щиты сияли, но чернота за стеклом густела, смотрела на них, ждала, шептала обещания, от которых нельзя было укрыться.

Голос, далёкий, звучал в их снах, проникал в сознание: «Она идёт». Люди просыпались, пот стекал по лицам, дыхание рвалось из груди, но они поднимались, шагали к панелям, проверяли щиты, строили новые, шептали слова, похожие на заклинания. Бездна оставалась их судьбой, их страхом, их тенью, и они жили, зная, как близко она подступает, как тонка грань между светом и пустотой.

ЧАСТЬ 1: АРТАДА

Глава 1: Свет умирающей звезды

Багровый свет Эридана-7 струился сквозь толстые стёкла панорамных окон, заливая медицинский отсек «Келесты» мягкими отблесками, дрожащими на стальных стенах, пока станция гудела низким рёвом, сотрясавшим её остов. Массивные переборки, покрытые тонкими трещинами от времени, окружали тесное помещение, где воздух, пропитанный запахом антисептика и ржавчины, дрожал от работы фильтров, их гул вплетался в каждый вдох обитателей. Лира лежала на узкой койке, её серый комбинезон, пропахший озоном и потом, обтягивал тело, ослабевшее после родов, а руки, загрубевшие от инструментов, дрожали, сжимая свёрток из белой ткани. Слабый плач новорождённой Артады пробивался сквозь ткань, и Лира, с усилием приподнявшись, поднесла её к окну, её дыхание оставило пар на холодной поверхности стекла. Торин стоял у терминала в углу, его пальцы, покрытые мозолями от бесконечных записей, стучали по сенсорам, высекая слабые искры из треснувшего экрана. Глаза его, тёмные и блестящие от напряжения, следили за скачком давления в системе фильтрации, но он замер, услышав голос жены, слабый и надтреснутый, пробившийся сквозь шум машин.

– Смотри, мой свет, – шепнула Лира, её губы побледнели от усталости, пока она поднимала Артаду к окну, – вот твой мир. Видишь, как он горит?

Голос её дрожал, слабость вплеталась в каждую ноту, но тепло, исходившее от неё, окутывало ребёнка, чьи крохотные пальцы сжались в кулачки, цепляясь за этот первый миг жизни. Багровый свет Эридана-7 окрасил её лицо, отразившись в широко раскрытых глазах, и Торин шагнул ближе, оставив терминал, его шаги гремели по стальным плитам, влажным от конденсата. Он протянул руку, коснувшись ладони дочери, её кожа оказалась мягкой и тёплой под его грубыми пальцами, и улыбка тронула его губы, смягчив резкие черты лица, измождённого тревогой.

– Она родилась в бурю, Лира, – произнёс он, голос его звучал хрипло, но в нём мелькнула гордость. – Фильтры трещат, давление скачет, а она дышит.

Лира кивнула, её взгляд, мутный от усталости, скользнул к звезде за стеклом, чьи багровые волны пульсировали в черноте, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде отсека.

– Пусть этот свет будет её началом, Торин. Мы выстоим ради неё.

Стены вокруг них дрожали, гул генераторов отдавался в костях, а воздух, тяжёлый от примесей, оседал в лёгких, оставляя привкус железа на языке. «Келеста» жила своей жизнью – массивный ковчег, сотканный из стали и стекла, вращался вокруг умирающей звезды, его коридоры тянулись бесконечными артериями, пронизанными ржавыми жилами труб. Панели управления мигали тусклыми огнями, их свет отражался на серых формах учёных и инженеров, чьи эмблемы в виде звёзд тускнели от времени. Медицинский отсек, тесный и стерильный, хранил запахи дезинфекции, смешанные с едким ароматом перегретого металла, а койка скрипела под весом Лиры, её пружины износились от бесконечного груза. За окном простиралась пустота, её чернота казалась живой, подступающей к станции, но багровый свет Эридана-7 отгонял мрак, заливая всё вокруг тонами тлеющих углей, мягких, но неумолимых.

Торин вернулся к терминалу, его пальцы заметались по экрану, высекая данные о давлении, и голос его, резкий, но сдержанный, пробился сквозь шум:

– Второй контур на пределе. Если не сбросим нагрузку, фильтры заглохнут к утру. Нужно идти к клапанам.

Он склонился ниже, его лицо озарилось синим светом экрана, и тени легли под глазами, высеченные усталостью. Лира прижала Артаду ближе, её руки дрожали от слабости, и голос её, тихий и хриплый, отозвался:

– Ты справишься, Торин. Я останусь с ней. Дай ей дышать.

Торин кивнул, его взгляд скользнул к жене и дочери, и он шагнул к выходу, его фигура растворилась в тусклом свете коридора, где мигали лампы, отбрасывая длинные тени на стены, покрытые пятнами окислившегося металла. Лира осталась на койке, её дыхание оставило пар в холоде отсека, и она посмотрела на дочь, чьи пальцы сжались на ткани её комбинезона, слабый плач сменился тихим дыханием. Багровый свет звезды отражался в её глазах, ещё мутных, но живых, и Лира шепнула, голос её дрогнул, полный нежности:

– Ты мой свет, Артада. Мы держим этот мир для тебя.

Станция жила напряжённым ритмом: её обитатели, учёные и инженеры, сновали по коридорам, их шаги гремели по стальным плитам, а голоса, приглушённые масками фильтров, отдавали команды, растворяясь в гуле машин. Воздух, очищенный системой, гудел в трубах, но его привкус железа напоминал о хрупкости их мира, где каждая поломка грозила удушьем. Еда, спрессованная в пресные брикеты, лежала в ящиках гидропонного отсека, её вкус давно приелся, а вода, переработанная в замкнутом цикле, оставляла на губах едкий осадок, от которого морщились лица детей, игравших среди звёздных карт и старых датчиков. Дети «Келесты» росли в этом остове, их первые игрушки – обломки проводов и модели планет – учили их выживанию, а багровый свет Эридана-7, проникавший в каждый угол, рисовал на их лицах отблески уходящего мира, мягкие, но неумолимые.

Торин вернулся спустя час, его комбинезон покрылся пятнами масла, а пальцы дрожали, сжимая гаечный ключ, чья рукоять потемнела от времени. Он опустился рядом с Лирой, его дыхание оставило пар в холоде отсека, и голос его, усталый, но тёплый, пробился сквозь гул:

– Клапаны держат. Воздух идёт чище. Она не задохнётся в первую ночь.

Лира улыбнулась, её рука легла на его плечо, оставляя слабый отпечаток на ткани, и голос её, слабый, но мягкий, отозвался:

– Ты сделал это, Торин. Как всегда.

Он кивнул, его взгляд скользнул к дочери, чьи пальцы сжались на ткани его комбинезона, и он выдохнул, голос его дрогнул, полный облегчения:

– Мы сделали это, Лира. Вместе.

Тепло их тел окружило Артаду, чьё дыхание стало ровнее, растворяясь в гуле станции. За окном Эридан-7 пульсировала, её багровые волны отражались на стекле, и станция, вращаясь вокруг неё, казалась тонкой скорлупой, дрожащей под напором пустоты. Лира подняла взгляд к звезде, её глаза, блестящие от усталости, встретили свет, и она шепнула, голос её прозвучал тихо, но твёрдо:

– Мы дадим ей больше, чем этот свет. Она вырастет сильнее нас.

Торин сжал её руку, его пальцы оставили следы на её коже, и голос его, хриплый, но мягкий, отозвался:

– Она уже сильнее. Она дышит нашим воздухом.

Стены отсека дрожали, гул фильтров нарастал, их лопасти скрипели, разгоняя очищенный поток, и воздух, холодный и резкий, хлынул в помещение, разгоняя запах антисептика. Артада шевельнулась в руках отца, её крохотные ладони сжались, ловя тепло его груди, и багровый свет звезды окрасил её лицо, отражаясь в её глазах, ещё не видящих мира, но уже впитывающих его суть. Лира склонилась ближе, её волосы, влажные от пота, упали на лоб, и она коснулась щеки дочери, оставляя тёплый след на её коже.

– Мой свет, – шепнула она, голос её дрогнул, полный нежности. – Ты родилась в бурю, но мы здесь.

Торин кивнул, его взгляд вернулся к терминалу, где данные о давлении мигали синим светом, и он добавил, голос его звучал устало, но твёрдо:

– Мы всегда будем здесь, малыш. Даже когда фильтры трещат.

Станция вокруг них жила напряжённым ритмом: её коридоры гудели от работы машин, стены дрожали от вибраций, а обитатели, скрытые за переборками, сражались с ржавыми контурами, их голоса тонули в гуле. За окном простиралась пустота, её чернота подступала к стеклу, но багровый свет Эридана-7 отгонял мрак, заливая отсек тонами угасающего пламени. Лира и Торин сидели рядом, их руки сплелись над дочерью, и тепло их тел стало её первым убежищем в этом мире, где воздух гудел, еда оставляла привкус железа, а звезда за окном медленно умирала, оставляя станцию в её тени. Артада дышала ровно, её грудь поднималась в такт гулу фильтров, и этот миг, окружённый багровым светом и теплом родителей, стал её первым воспоминанием – хрупким, но живым, рождённым в сердце умирающей звезды.

Глава 2: Первые вопросы

Тусклый свет ламп дрожал в инженерном отсеке «Келесты», их слабые лучи плясали на стальных стенах, покрытых пятнами ржавчины и тонкими трещинами, пока станция гудела низким рёвом, пронизывавшим её остов до самых глубоких артерий. Пол, усеянный мелкими обломками проводов, кусками изоляции и серой пылью, холодил босые ступни Лиры, сидевшей среди россыпи инструментов, чьи металлические рукояти потемнели от времени и бесконечных прикосновений. Её мозолистые пальцы, покрытые шрамами от старых ожогов и порезов, ловко соединяли линии контура освещения, высекая слабые искры из треснувших контактов, чьи края почернели от перегрева. Воздух, пропитанный едким запахом смазки, перегретого металла и едва уловимой кислинкой синтетических растворов, оседал в лёгких, оставляя горький привкус на языке, пока Лира склонилась ниже, её серый комбинезон, пропахший озоном и потом, натянулся на плечах. Капли пота стекали по её лбу, падая на ржавую панель, где они шипели, испаряясь от жара проводов. За её спиной массивное окно открывало вид на Эридан-7, чей багровый свет струился сквозь толстое стекло, заливая отсек мягкими отблесками, пульсирующими в такт вибрациям станции, чьи стены дрожали от работы изношенных генераторов.

Артада, трёхлетняя девочка с тонкими ручками и спутанными волосами, шаталась на неровном полу, её босые ноги оставляли слабые следы в пыли, осевшей на стальных плитах. Она шагнула вперёд, её ладошки, липкие от синтетического сиропа, которым кормили детей станции, потянулись к краю ящика, чья поверхность потрескалась от времени и покрылась тонким налётом ржавчины. Пальцы её сжались на холодном металле, оставляя влажные отпечатки, и она подняла взгляд к окну, где багровый лик Эридана-7 горел в черноте пустоты, его волны дрожали, отражаясь в её глазах, блестящих от любопытства. Лира замерла, её руки остановились над проводами, и лёгкая улыбка тронула её губы, смягчив усталые черты лица, изрезанные морщинами от напряжённых дней. Она отложила инструмент, его лезвие звякнуло о панель, оставив слабую царапину, и подхватила дочь, её тёплые ладони обняли её, поднимая к стеклу, чья поверхность покрылась тонким слоем инея от холода космоса.

– Хочешь звёзды, мой свет? – произнесла она, голос её звучал мягко, но в нём мелькнула хрипотца, рождённая усталостью и сухим воздухом станции.

Артада протянула руку, её пальцы коснулись стекла, оставляя липкие следы, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде отсека, окружённого стальными переборками. Багровый свет окрасил её лицо, отразившись в её глазах, и она засмеялась, её голос, звонкий и чистый, пробился сквозь гул машин, эхом отразившись от стен. Лира прижала её ближе, её грудь поднялась в глубоком вдохе, и тепло её тела окружило девочку, чьи ладошки сжались на ткани комбинезона, пропитанной запахом масла и металла. Дверь отсека скрипнула, её ржавые петли застонали под напором, и Торин вошёл, его шаги гремели по стальным плитам, оставляя слабые отпечатки в пыли. В руках его дрожал планшет, экран которого мигал синим светом, отбрасывая тени на его лицо, измождённое от бессонных часов за расчётами орбиты. Он взглянул на дочь и подмигнул, но его лоб нахмурился, пока пальцы листали данные о перепадах энергии, чьи графики плясали на экране, словно пойманные в бурю.

– Контур опять скачет, Лира, – произнёс он, голос его звучал устало, но в нём мелькнула тревога, острая и знакомая. – Если не выровняем, ночью будет темно, как в пустоте.

Лира кивнула, её взгляд скользнул к проводам, лежавшим у её ног в беспорядке, и она опустила Артаду на пол, её руки оставили тёплый след на её плечах, пока девочка шатнулась, цепляясь за ящик.

– Докажи, что справишься, Торин, – отозвалась она, голос её дрогнул от улыбки, слабой, но живой. – А я доделаю здесь. Пусть светит хоть немного.

Торин шагнул ближе, его планшет звякнул о край ящика, оставив слабую вмятину, и он склонился к дочери, его грубые пальцы коснулись её щеки, оставляя лёгкий отпечаток.

– Скоро сама будешь чинить, малыш, – шепнул он, голос его смягчился, но в нём мелькнула тень усталости, рождённая бесконечными ночами за пультом.

Артада потянулась к нему, её ладошки хлопнули по его колену, оставляя липкие следы сиропа, и она засмеялась, её смех эхом отразился от стен, покрытых ржавыми разводами и следами старых ремонтов. Лира вернулась к контуру, её пальцы снова заметались над проводами, высекая искры, и слабый свет ламп мигнул, оживая под её руками, чьи движения оставались точными, несмотря на дрожь. Торин опустился рядом, его планшет лёг на пол, покрытый пылью и обломками, и он протянул руку, помогая ей закрепить линию, их пальцы соприкоснулись, сливаясь в тихом ритме, знакомом им обоим после многих лет совместной борьбы с износом станции. Стены вокруг них дрожали, гул генераторов отдавался в костях, а воздух, пропитанный гарью и кислинкой, оставлял едкий осадок на губах, напоминая о хрупкости их мира.

«Келеста» жила трудом, её коридоры гудели от работы машин, чьи ржавые турбины скрипели под напором, а обитатели, одетые в серые комбинезоны с потёртыми эмблемами звёзд, сновали между отсеками, их шаги гремели по стальным плитам, покрытым следами масла и пыли. Полки в жилых отсеках ломились от ящиков с пресными брикетами, чья поверхность крошилась от времени, оставляя на пальцах серый налёт, а вкус их, сухой и пресный, оседал на языке, заставляя детей морщиться и прятать куски под столами. Вода, переработанная в замкнутом цикле, текла из узких кранов, её струи дрожали от вибраций, и металлический привкус оставался на губах, от которого Лира хмурилась, вытирая лицо рукавом. Одежда обитателей, сшитая из грубой ткани, выцветала от бесконечных стирок в солоноватой воде, её швы расходились на локтях, а пятна масла и пота въедались в волокна, становясь частью их кожи. Дети станции росли среди техники, их игрушки – старые датчики с треснувшими корпусами, обрывки проводов, свёрнутые в кольца, и модели планет, чьи краски стёрлись от прикосновений. Артада сидела среди них, её пальцы тянулись к обломкам, оставляя липкие следы сиропа, и её смех, звонкий и чистый, растворялся в гуле машин, окружавших её первые шаги.

Вечер опустился на станцию, его тени легли на переборки, покрытые следами старых ремонтов, и семья собралась у окна, чья поверхность покрылась инеем от холода пустоты. Лира держала миску с синтетическим супом, его пар поднимался в воздух, смешиваясь с запахом металла, и ложка звякнула о край, пока она кормила Артаду, чьи губы блестели от жирных капель. Торин сидел рядом, его локти упирались в подоконник, покрытый тонкими царапинами, и пальцы сжимали кружку с переработанной водой, чей металлический привкус заставлял его морщиться. Их комбинезоны, пропахшие маслом и потом, хранили следы дня – пятна смазки на рукавах Лиры, пыль на коленях Торина, и ткань скрипела под их движениями, изношенная от бесконечного труда. Лира подняла взгляд к звезде, её глаза, блестящие от усталости, встретили багровый свет, и она шепнула, голос её прозвучал мягко, но уверенно:

– Звёзды – это наш дом, мой свет. Они держат нас здесь.

Торин кивнул, его рука легла на плечо дочери, оставляя тёплый след на её коже, и голос его, хриплый, но мягкий, отозвался:

– И наша работа, малыш. Мы держим их в ответ.

Артада потянулась к окну, её ладошки прижались к стеклу, оставляя липкие отпечатки, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде, окружённом стальными стенами. Багровый свет окрасил её лицо, отражаясь в её глазах, и она замерла, вглядываясь в звезду, чьи волны дрожали в черноте, словно пульс умирающего сердца. Лира склонилась ближе, её волосы, влажные от пота, упали на лоб, и она коснулась щеки дочери, оставляя тёплый след на её коже, пропитанной запахом сиропа.

– Они далеко, но близко, – шепнула она, голос её дрогнул, полный нежности. – Как мы с тобой, мой свет.

Торин улыбнулся, его пальцы сжали кружку сильнее, оставляя вмятины на её потёртой поверхности, и голос его, усталый, но тёплый, пробился сквозь гул:

– Скоро спросишь, почему они красные, малыш. Готовься отвечать, Лира.

Лира засмеялась, её смех, слабый, но чистый, эхом отразился от стен, покрытых ржавыми разводами, и тепло их тел окружило Артаду, чьи глаза блестели, впитывая свет звезды. Стены отсека дрожали, гул машин нарастал, их ритм вплетался в дыхание станции, и воздух, холодный и резкий, струился сквозь щели, разгоняя запах смазки и пота. За окном Эридан-7 пылала, её багровые волны отражались на стекле, и станция, вращаясь вокруг неё, казалась хрупким остовом, чьи переборки скрипели под напором пустоты.

Быт «Келесты» окружал их повседневной тяжестью: узкие койки в жилых отсеках, покрытые тонкими матрасами, чья ткань протёрлась до дыр, скрипели под весом спящих, а стены, увешанные старыми звёздными картами, пожелтели от времени, их края сворачивались от сырости. Лира каждый вечер чистила инструменты, её пальцы скользили по лезвиям, оставляя следы масла, и складывала их в ящик, чья крышка гнулась под тяжестью. Торин, сидя за терминалом, вычерчивал графики энергии, его глаза щурились от тусклого света, и пальцы дрожали, сжимая стилус, чей кончик стёрся от бесконечных записей. Еда, хранимая в металлических контейнерах, покрывалась плёнкой пыли, её поверхность крошилась под пальцами, и дети, сидя на полу, лепили из остатков фигурки, чьи края таяли от тепла их рук. Вода текла из кранов тонкими струями, её капли звенели о стальные раковины, и Лира учила Артаду подставлять ладошки, смеясь, когда она плескала её на пол, оставляя лужицы, блестящие в багровом свете.

Уборка на станции занимала часы: пыль, оседавшая на панелях, забивала фильтры, и Лира смахивала её тряпкой, чья ткань истончилась от стирок, оставляя серые разводы на её руках. Торин проверял швы переборок, его пальцы скользили по трещинам, выискивая утечки, и голос его, хриплый от сухого воздуха, отдавал команды инженерам, чьи шаги гремели за стенами. Дети собирались в тесных уголках, их голоса звенели, пока они катали шарики из проводов, чьи концы торчали, цепляясь за одежду, и Артада сидела среди них, её ладошки тянулись к обломкам, оставляя липкие следы. Одежда её, сшитая из обрезков ткани, висела на худеньких плечах, её швы расходились на локтях, и Лира подшивала их вечером, её игла мелькала в тусклом свете ламп, оставляя неровные стежки.

Лира отставила миску, её пальцы сжались на краю подоконника, покрытого царапинами, и она посмотрела на дочь, чьи ладошки тянулись к стеклу, словно ловя свет звезды. Торин склонился ближе, его плечо коснулось её, и тепло их тел стало убежищем для Артады, чьё дыхание смешалось с гулом станции. Эридан-7 пылала за окном, её багровый свет отражался на их лицах, и станция, дрожащая под напором пустоты, жила их трудом, их близостью, их дыханием. Лира подняла взгляд к звезде, её глаза встретили свет, и она шепнула:

– Ты вырастешь с ними, мой свет. Они твои.

Торин кивнул, его рука легла поверх её, их пальцы сплелись над дочерью, и голос его, хриплый, но мягкий, отозвался:

– И мы твои, малыш. Всегда.

Артада замерла у окна, её ладошки прижались к стеклу, и багровый свет звезды окрасил её лицо, отражаясь в её глазах, блестящих от любопытства. Этот миг, окружённый теплом родителей и светом умирающей звезды, стал её первыми шагами в мир, где труд держал их вместе, а звёзды за окном манили её вперёд, рождая вопросы, пока ещё тихие, но живые.

Глава 3: Тень Бездны

Багровый свет Эридана-7 проникал сквозь узкие щели в переборках, заливая рабочий отсек Торина тусклыми отблесками, дрожащими на стальных стенах, пока станция гудела низким рёвом, сотрясавшим её остов. Пол, покрытый слоем серой пыли и мелкими обломками изоляции, холодил ноги, а воздух, пропитанный запахом перегретого металла и едкой кислинкой растворителей, оседал в лёгких, оставляя привкус железа на языке. Торин сидел за терминалом, его серый комбинезон, пропахший потом и маслом, обтягивал плечи, сгорбленные от долгих часов работы. Пальцы его, покрытые мозолями и тонкими шрамами от старых порезов, стучали по сенсорам, высекая слабые искры из треснувшего экрана, чей синий свет отражался на его лице, измождённом усталостью. Стены вокруг него пестрели графиками орбит, вычерченными на пожелтевших листах, чьи края сворачивались от сырости, а панели, увешанные старыми звёздными картами, скрипели под напором вибраций, доносившихся из глубин станции. За окном простиралась пустота, её чернота подступала к стеклу, но багровый свет звезды отгонял мрак, рисуя на поверхностях отслеживания мягкие тени, пульсирующие в такт гулу машин.

Артада, пятилетняя девочка с худенькими руками и спутанными волосами, забралась на стул рядом, её босые ступни оставляли слабые следы в пыли, осевшей на плитах. Она потянулась к отцу, её ладошки, липкие от синтетического сиропа, оставили влажные отпечатки. Глаза её, блестящие от любопытства, устремились к экрану, где линии орбиты «Келесты» изгибались под напором гравитационных сбоев, и она наклонилась ближе, её дыхание оставило пар на холодной поверхности терминала. Торин замер, его пальцы остановились над сенсорами, и лёгкая улыбка тронула его губы, смягчив резкие черты лица, изрезанные морщинами от напряжённых ночей. Он подхватил её под мышки, поднимая на колени, и тепло её тела проникло сквозь ткань, пропитанную запахом металла и пыли.

– Почему мы кружимся, папа? – спросила она, голос её звенел, чистый и высокий, пробиваясь сквозь гул станции.

Торин взглянул на экран, его глаза, тёмные и блестящие от усталости, следили за графиком, и голос его, мягкий, но напряжённый, отозвался:

– Чтобы не упасть в пустоту, малыш. Мы держим станцию на месте.

Артада наклонилась ближе, её пальцы потянулись к сенсорам, оставляя липкие следы на стекле, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде отсека, окружённого стальными стенами. Багровый свет Эридана-7 окрасил её лицо, отразившись в её глазах, и она засмеялась, её смех эхом отразился от переборок, покрытых следами старых ремонтов. Торин прижал её ближе, его рука легла на её плечо, оставляя тёплый след на её коже, и он продолжил стучать по экрану, корректируя курс станции, чьи линии дрожали под его пальцами. Дверь отсека скрипнула, её ржавые петли застонали под напором, и Лира вошла, её шаги оставляли слабые отпечатки в пыли. Комбинезон её, покрытый пятнами масла и ржавчины, обтягивал тело, а в руках она сжимала ящик с инструментами, чья крышка гнулась от тяжести. Она остановилась, её взгляд скользнул к дочери, и улыбка тронула её губы, смягчив усталые черты лица.

– Пять лет сегодня, мой свет, – произнесла она, голос её звучал хрипло, но в нём мелькнула нежность. – Пора дать тебе кое-что.

Лира опустила ящик на пол, его металл звякнул о плиты, и она протянула руку, раскрывая ладонь, где лежал маленький кристалл, чьи грани сверкали в багровом свете звезды. Артада потянулась к нему, её пальцы сжали его, оставляя липкие следы сиропа, и она поднесла его к глазам, вглядываясь в его глубину. Лира склонилась ближе, её волосы, влажные от пота, упали на лоб, и голос её пробился сквозь гул:

– Это тебе, мой свет. Носи его близко.

Артада сжала кристалл в кулачке, его края впились в её кожу, и она засмеялась, её голос звенел, растворяясь в гуле машин. Торин взглянул на жену, его пальцы замерли над терминалом, и голос его, хриплый, но тёплый, отозвался:

– Теперь она звезда, Лира. Как ты хотела.

Лира кивнула, её рука легла на плечо дочери, оставляя тёплый след, и она выпрямилась, её взгляд скользнул к окну, где Эридан-7 пылала багровым, её свет струился сквозь стекло, покрытое инеем. Станция жила напряжённым ритмом: её коридоры гудели от работы генераторов, чьи турбины скрипели под напором, а стены дрожали от вибраций, доносившихся из глубин. Обитатели, одетые в серые комбинезоны с потёртыми эмблемами, сновали между отсеками, их шаги гремели по стальным плитам, покрытым следами масла и пыли.

Вечер опустился на «Келесту», его тени легли на переборки, и семья собралась в инженерном отсеке, где Лира склонилась над фильтром воздуха, чьи трубы шипели от нагрузки. Её пальцы, покрытые шрамами, разбирали панель, высекая слабые искры, и она подвинула Артаду ближе, направляя её руки к проводам.

– Держи вот так, мой свет, – шепнула она, голос её дрожал от усталости, но в нём мелькнула гордость. – Помоги мне.

Артада сжала провод, её ладошки дрожали от напряжения, и она выдохнула, пар её дыхания растворился в холоде, и Лира улыбнулась, её рука легла поверх её, и тепло её ладони окружило девочку, чьи пальцы оставляли липкие следы на металле. Торин стоял рядом, его планшет звякнул о панель, и голос его, мягкий, но усталый, пробился сквозь гул:

– Скоро сама нас спасёшь, малыш. Видишь, как мама делает?

Артада кивнула, её глаза блестели, глядя на фильтр, чьи лопасти скрипели, оживая под руками Лиры, и она улыбнулась. Багровый свет Эридана-7 струился сквозь окно, заливая отсек мягкими отблесками, и станция, вращаясь вокруг звезды, казалась хрупким ковчегом, чьи контуры изнашивались под напором времени. Обитатели жили в напряжении: их разговоры, приглушённые усталостью, крутились вокруг выживания, а дети, с малых лет учившиеся помогать, сидели среди старых датчиков и проводов, чьи концы торчали, цепляясь за одежду.

Быт «Келесты» окружал их суровой повседневностью: узкие койки в жилых отсеках, покрытые тонкими матрасами, чья ткань протёрлась до дыр, скрипели под весом спящих, а стены, увешанные звёздными картами, пожелтели от сырости, их края сворачивались под напором влажного воздуха. Лира чистила инструменты, её пальцы скользили по лезвиям, оставляя следы масла, и складывала их в ящик, чья крышка гнулась от тяжести. Торин вычерчивал графики, его глаза щурились от тусклого света, и пальцы дрожали, сжимая стилус, чей кончик стёрся от бесконечных записей.

Торин проверял швы переборок, его пальцы скользили по трещинам, выискивая утечки, и голос его, хриплый от сухого воздуха, отдавал команды инженерам, чьи шаги гремели за стенами.

Лира отложила инструмент, её пальцы сжались на краю панели, покрытой царапинами, и она посмотрела на дочь, чьи ладошки сжимали кристалл, чей свет дрожал в багровом отблеске звезды. Торин склонился ближе, его плечо коснулось её, и тепло их тел стало убежищем для Артады, чьё дыхание смешалось с гулом станции. Эридан-7 пылала за окном, её багровый свет отражался на их лицах, и станция, дрожащая под напором пустоты, жила их трудом, их близостью, их дыханием. Лира подняла взгляд к звезде, её глаза встретили свет, и она шепнула:

– Ты вырастешь с нами, мой свет. Мы твои звёзды.

Торин кивнул, его рука легла поверх её, их пальцы сплелись над дочерью, и голос его, хриплый, но мягкий, отозвался:

– И ты наша, малыш. Всегда.

Артада сжала кристалл сильнее, его края впились в её кожу, и багровый свет звезды окрасил её лицо, отражаясь в её глазах, блестящих от любопытства. Этот миг, окружённый теплом родителей и хрупкостью станции, стал её первым уроком, где труд и любовь держали их вместе, а пустота за окном манила её вперёд, рождая интерес, пока ещё тихий, но живой.

Глава 4: Уроки Лиры

Тусклый свет ламп, закреплённый на потолке узкого коридора «Келесты», мигал, отбрасывая рваные тени на стальные стены, покрытые мелкими царапинами и потёками выцветшей краски. Воздух, густой от запаха перегретого металла и едкой пыли, оседал в горле, оставляя привкус сухости на языке, и Лира стояла у панели управления фильтрами, её худые пальцы, испещрённые мелкими ожогами, сжимали ключ с потёртой рукоятью. Панель гудела, ржавые края скрипели под её движениями, и тонкие струи воздуха вырывались из щелей, несли запах палёной изоляции, кололи кожу, оставляя серый налёт на ладонях. Она наклонилась ближе, волосы, стянутые в узел и пропитанные пылью, выбились на лоб, прилипая к влажным вискам, а плотная куртка, потемневшая от времени, скрипела на плечах, цепляясь за выступы металла. Пол, усеянный обрывками проводов и мелкими винтами, холодил босые ступни, и низкий гул станции пробивался сквозь переборки, отдаваясь в груди, и смешиваясь с тяжёлым дыханием.

Артада, шестилетняя девочка с тонкими руками и бледной кожей, сидела на перевёрнутом ящике рядом, её ноги покачивались, задевая воздух, и оставляя слабые следы в пыли на стальном полу. Она тянулась к матери, её пальцы, дрожащие от любопытства, сжимали тонкий шланг, чья поверхность потрескалась от жара, и Лира подняла взгляд, её глаза, выцветшие от усталости, смягчились, морщины на лбу разгладились. Она протянула руку, её ладонь, огрубевшая от труда, коснулась дочери, направила её пальцы к клапану, и шланг скользнул в гнездо, высекая слабую искру, чей свет мазнул по её лицу, и высветил потёртые скулы.

– Держи ровно, мой свет, – произнесла Лира, голос её звучал хрипло, но в нём дрожала нежность. – Дай ему дышать.

Артада сжала шланг, её маленькие ладони напряглись, ногти оставили следы на коже, и она выдохнула, её дыхание осело паром в холодном воздухе коридора. Панель вздрогнула, её гудение углубилось, пробилось сквозь тишину, и фильтры загудели, их низкий рёв разогнал пыль, подняв её в воздух, где она закружилась, мерцая в свете ламп. Артада улыбнулась, её губы растянулись, обнажив щербатый зуб, и голос, звонкий, чистый, вырвался:

– Он заговорил, мама! Я сделала!

Лира кивнула, её рука легла на плечо дочери, оставляя тёплый след на ткани, и она выпрямилась, позвоночник хрустнул от напряжения, взгляд скользнул к панели, чьи индикаторы мигнули, ожили под руками. Коридор наполнился звуками – гул фильтров смешивался с далёким звоном металла, шаги обитателей глохли в шуме, и Лира наклонилась к дочери, её пальцы сжали ключ, оставляя вмятины на рукояти.

– Ты вдохнула в него жизнь, мой свет, – шепнула она и голос дрогнул, полный гордости. – Слушай его, он расскажет тебе больше.

Дверь в конце коридора скрипнула, ржавые петли застонали, и Торин вошёл, его фигура сгорбилась под тяжестью ящика с запасными клапанами, чьи края впились в ладони. Лицо, заросшее щетиной, блестело от пота, глаза щурились от тусклого света, и он шагнул ближе, его ботинки оставляли тёмные отпечатки на полу. Голос, сиплый от пересохшего горла, пробился сквозь гул:

– Фильтры загудели? Лира, ты опять за старое.

Лира повернулась, её взгляд мазнул по его лицу, высветил тени под его глазами, и голос, твёрдый, но с ноткой смеха, отозвался:

– Они дышат, Торин. Артада их оживила. Брось ящик, посиди с нами.

Торин замер, пальцы сжали края ящика, оставляя красные полосы на коже, и взгляд скользнул к дочери, чьи руки всё ещё сжимали шланг, дрожа от напряжения. Он опустил ящик, его содержимое звякнуло о пол, и сел рядом, скрипнув коленями.

– Ты их подняла, малыш? – спросил он, голос смягчился, но в нём мелькнула тень удивления. – Скоро мне отдыхать придётся.

Артада засмеялась, её смех эхом отразился от стен, покрытых царапинами, и она протянула шланг к нему, её пальцы оставили следы пыли на его ладони.

– Папа, он гудит! Потрогай! – воскликнула она, голос звенел, пробиваясь сквозь шум фильтров.

Торин улыбнулся, его грубые пальцы сомкнулись вокруг шланга, ощутили слабую дрожь воздуха, и он кивнул, голос, хриплый, но тёплый, прозвучал:

– Гудит, малыш. Ты уже сильнее меня.

Лира вернулась к панели, её пальцы заметались над клапанами, высекая слабые искры, и фильтры загудели ровнее, их ритм вплёлся в дыхание станции. Торин остался рядом, его руки легли на колени, оставляя следы пыли на ткани, и он смотрел на дочь, чьи глаза горели, вбирая свет ламп. Коридор окружал их холодом, стены скрипели под напором машин, и воздух, пропитанный пылью, оседал на коже, оставляя сухой налёт. Станция «Келеста» жила суровым ритмом: её переборки дрожали от гула двигателей, чьи сочленения изнашивались, и обитатели, закутанные в плотные куртки, сновали по узким проходам, их шаги глохли в шуме.

Жилые отсеки наполнялись запахом перегретых проводов, их стены покрывались пятнами копоти от генераторов, и Лира протирала панели влажной тряпкой, её ладони темнели от грязи. Торин калибровал датчики, его пальцы сжимали тонкие щупы, чьи концы гнулись от давления, и голос его отдавал команды инженерам, чьи фигуры мелькали за дверями.

Ночь опустилась на станцию, её тени легли на переборки, покрытые копотью, и семья собралась в тесном отсеке, где узкий лежак скрипел под весом Лиры, чьи руки сжимали трубку с тёплой жидкостью. Пар поднимался от поверхности, смешивался с запахом металла, и трубка звякнула о стол, оставляя влажный след.

Торин сидел напротив, его локти упирались в панель, покрытую следами инструментов, и пальцы ломали кусок пасты, чьи крошки падали на пол. Их куртки хранили следы дня – пятна грязи на рукавах Лиры, копоть на груди Торина, и ткань скрипела, изношенная от труда. Лира склонилась к дочери, сидевшей на полу среди обломков клапанов, и голос её, мягкий, но усталый, пробился сквозь гул:

– Сегодня ты дала фильтрам голос, мой свет. Слышала их?

Артада подняла голову, её взгляд вспыхнул, вобрал свет ламп, и голос её отозвался:

– Да, мама. Они гудели, как музыка!

Торин наклонился вперёд, его ладонь легла на панель, оставляя тёплый след, и голос, хриплый, но мягкий, прозвучал:

– Ты их оживила, малыш. Они теперь твои друзья.

Лира улыбнулась, её смех, слабый, но живой, отразился от стен, покрытых пятнами, и она протянула руку, коснулась щеки дочери, оставляя тёплый след на её коже. Стены дрожали, гул машин пульсировал, и воздух, холодный и сухой, струился сквозь щели, разгоняя запах пыли. Лежаки в отсеках скрипели, их покрытия изнашивались, стены, увешанные обрывками карт, покрывались пятнами от влажности. Лира чистила щупы, пальцы скользили по металлу, оставляя следы грязи, и складывала их в ящик, чьи стенки гнулись. Торин выравнивал датчики, его глаза щурились от света, и пальцы дрожали, сжимая провод.

Напитки во флягах отдавали медью, и Торин учил Артаду держать их крепче, смех его гремел, когда она роняла капли на стол. Одежда покрывалась пылью, края рвались, и Торин вытряхивал куртку, оставляя разводы на полу. Лира подняла трубку, её пальцы сжали металл, и она посмотрела на дочь, чьи ладони гладили клапан, ощущая его холод. Торин подвинулся ближе, его локоть коснулся её руки, и тепло их тел окружило Артаду, чьё дыхание смешалось с гулом станции.

– Ты разбудила их, мой свет, – произнесла Лира, голос её прозвучал твёрдо. – Они запомнят твои руки.

Торин кивнул, его пальцы сжали край панели, и его мягкий голос отозвался:

– Ты их хозяйка, малыш. Веди их дальше.

Артада подняла клапан к лицу, её ладони ощутили его дрожь, и улыбка осветила глаза, отражая свет ламп. Этот миг стал уроком, в котром её руки оживляли станцию, а любовь родителей питала её путь.

Глава 5: Звёзды Эриданцев

Низкий гул двигателей пробивался сквозь переборки гидропонного отсека «Келесты», отдаваясь в стальных плитах пола, покрытых тонким слоем влаги, блестевшей в тусклом свете ламп, подвешенных к потолку. Воздух дрожал от сырости, пропитанный запахом синтетических удобрений и лёгкой кислинкой перегретого пластика, оседающего на коже и оставлявшего привкус горечи на губах. Лира стояла у лотков с растениями, наклонившись над бледными стеблями, тянувшимися к свету, и пальцы её, покрытые мелкими ожогами от проводов, сжимали тонкий щуп, измеряющий влажность почвы. Лотки, выстроенные вдоль стен, скрипели, их ржавые края гнулись под весом земли, а капли конденсата стекали по металлу, падая на пол и звеня в тишине. Куртка Лиры, потемневшая от пыли и времени, цеплялась за выступы, ткань скрипела при каждом движении, а волосы, выбившиеся из узла, прилипали к потному лбу. Стены вокруг покрылись пятнами копоти, оставленными генераторами, и обрывки схем, прикреплённые к переборкам, дрожали от вибраций, доносившихся из глубин станции.

Торин прислонился к стене неподалёку, скрестив ноги, и ящик с инструментами лежал у его колен, звякнув, когда он шевельнулся. Лицо его, заросшее щетиной, блестело от пота, глаза щурились от тусклого света, а грубые ладони сжимали тонкий провод, чья изоляция трещала от старости. Он склонился вперёд, проверяя соединение датчика, и слабая искра мелькнула под его пальцами, осветив морщины усталости, высеченные на коже. Восьмилетняя Артада, стояла у края лотка, вытянувшись на цыпочках, и ладони её тянулись к бледным листьям, дрожавшим под струями воздуха. Пальцы её, покрытые тонким слоем грязи от земли, оставляли влажные отпечатки на металле, и дыхание, тёплое и быстрое, оседало паром на холодной поверхности. Лира выпрямилась, отложила щуп на край лотка, и голос её, мягкий, но хриплый от сухого воздуха, прозвучал:

– Растения тянутся к свету, мой свет. Смотри, как они живут.

Артада наклонилась ближе, нос её почти коснулся листа, и голос, звонкий, полный любопытства, отозвался:

– Они слабые, мама. Почему не растут быстрее?

Лира улыбнулась, рука её легла на край лотка, оставляя влажный след, и голос, тёплый, но усталый, продолжил:

– Им нужен уход. Как станция – без рук они гаснут.

Торин поднял взгляд от провода, пальцы его замерли, сжимая металл, и голос, сиплый, но мягкий, пробился сквозь гул:

– Эриданцы знали, как растить звёзды, малыш. Их машины держали пустоту.

Артада повернулась к нему, глаза её вспыхнули, вобрали свет ламп, и голос вырвался:

– Они были сильнее нас, папа?

Торин кивнул, ладонь сжала провод сильнее, оставляя вмятины на изоляции, и голос его, напряжённый, но тёплый, прозвучал:

– Их станции сияли в мраке. Металл пел под их руками.

Она шагнула к нему, пальцы сжали край куртки, оставляя следы земли.

– А где они теперь?

Торин замолчал, взгляд потемнел, тени легли под глазами, высеченные усталостью и тяжёлым грузом памяти. Он выдохнул, пар растворился в воздухе, и голос, тихий, но резкий, отрезал:

– Это старая история. Не сейчас, малыш.

Артада нахмурилась, ладони её сжались в кулаки, оставляя грязные пятна на ткани, и молчание повисло, густое и холодное, заглушив гул машин. Лира шагнула ближе, ящик с инструментами звякнул под её ногой, и голос, мягкий, но уверенный, прорезал тишину:

– Звёзды ближе, чем прошлое, мой свет. Думай о них.

Артада подняла голову, взгляд встретил глаза матери, и губы сжались, но она кивнула, пальцы её разжались, оставив след на куртке. Лира вернулась к лоткам, ладони скользнули по стеблям, проверяя их дрожь, и капли пота стекали по вискам, падая на ржавый металл. Торин наклонился к ящику, вынул щуп, чей кончик гнулся от давления, и начал калибровать датчик, искры мелькали под его руками. Отсек жил напряжённым ритмом: влажный воздух дрожал, машины гудели за стенами, и обитатели, закутанные в плотные куртки, проходили мимо, их голоса тонули в шуме.

Вечер сгустился, тени легли на переборки, и семья осталась в отсеке, окружённая слабым светом ламп. Лира присела у лотка, пальцы её сжимали тонкую трубку, подающую влагу, и струя воды била по земле, оставляя тёмные пятна. Артада стояла рядом, ладони её касались холодного края, а глаза следили за каплями, блестевшими в полумраке. Торин опустился на пол, скрестив ноги, и ящик звякнул, когда он отложил его в сторону. Голос Лиры, мягкий, но усталый, прозвучал:

– Ты сильнее их, мой свет. Они гнутся, а ты держишься.

Артада улыбнулась, рука потянулась к трубке, пальцы сжали металл.

– Я помогу им, мама. Они вырастут.

Торин кивнул, ладонь его легла на пол, оставляя тёплый след, и голос, хриплый, но тёплый, добавил:

– Они слушают тебя, малыш. Учи их расти.

Лира подмигнула дочери, пальцы выпустили трубку, оставляя капли на коже, и смех, слабый, но живой, отразился от стен. Станция вращалась в пустоте, её остов скрипел под напором времени, а обитатели жили в напряжении: разговоры, приглушённые усталостью, крутились вокруг ремонта, а учёные шептались в углах о прошлом Эриданцев, чьи машины остались в легендах. Быт окружал их суровостью: лежаки в отсеках гнулись, их рамы покрывались ржавчиной, а стены, увешанные схемами проводки, темнели от копоти. Лира чистила трубки, ладони её скользили по металлу, оставляя следы грязи, и складывала их в ящик, чьи стенки трещали. Торин проверял датчики, глаза его щурились от света, и пальцы дрожали, сжимая провод.

Полки в отсеке гнулись под тяжестью банок, их крышки покрывались ржавчиной, а растения дрожали под лампами, чей свет мигал от перебоев. Лира подняла трубку, пальцы сжали металл, и она посмотрела на дочь, чьи ладони гладили лист, ощущая его дрожь. Торин подвинулся ближе, локоть коснулся ящика, и тепло их тел окружило Артаду, чьё дыхание смешалось с гулом станции.

– Звёзды молчат о прошлом, мой свет, – произнесла Лира, голос её прозвучал тихо, но твёрдо. – Слушай их тишину.

Торин кивнул, пальцы его сжали край ящика, и мягкий голос отозвался:

– Они светят тебе, малыш. Иди за их светом.

Артада подняла взгляд, глаза вобрали тусклый свет ламп, и она сжала лист сильнее, ощущая его хрупкость. Молчание родителей легло на её плечи, тяжёлое и холодное, рождая недоверие к их словам, но рассказы об Эриданцах зажгли в ней искру, толкавшую вперёд. Этот миг, окружённый гулом станции и теплом семьи, стал её первым шагом к тайнам, где любопытство росло, подогреваемое тенями прошлого.

Глава 6: Мечты у окна

Звёздная ночь опустилась на «Келесту», окутав станцию багровым сиянием Эридана-7, пробивавшимся сквозь щели в стальных переборках и узкие трещины обшивки, словно кровь умирающего исполина, растекающаяся по венам металла. В свои одиннадцать лет Артада покинула тесный жилой отсек, где гудение систем вплеталось в ритм её дыхания, а тусклые лампы над койками отбрасывали бледные отблески на стены, покрытые следами ржавчины и усталости. Она пробралась в заброшенный наблюдательный пункт – полуразрушенную платформу, укрытую под массивными антеннами, чьи тени изгибались под красноватым светом звезды, словно застывшие в немом танце. Купол над головой, некогда прозрачный и гордый, ныне зиял трещинами, изломанные линии которых ловили сияние Эридана-7, превращая его в паутину огненных нитей, дрожащих в холодной пустоте. Холодный пол под её босыми ступнями обжигал кожу ледяным дыханием, но она не замечала стужи, усевшись на краю ржавой плиты, окружённая обрывками бумаги, вырванными из старых журналов, пожелтевших от времени. Пальцы её, перепачканные углём, выводили на этих клочках хаотичные узоры – звёзды, соединённые тонкими линиями с тёмным пятном, рождённым в глубинах её воображения. Кристалл на тонком шнурке, висевший у шеи, переливался в отблесках света, то и дело нагреваясь в её ладонях, будто впитывая жар её мыслей, неугасаемый и живой.

Воздух врывался в купол сквозь разбитые швы, неся с собой морозную горечь, от которой дыхание Артады обращалось в пар, клубами оседавший на холодной поверхности стекла, оставляя за собой тонкую пелену, растворявшуюся в ночи. Тишина здесь обретала плоть, нарушаемая лишь слабым скрипом металла под напором пустоты за стенами да далёким гулом генераторов, доносившимся из глубин станции, подобно стону уставшего сердца. Она поднесла уголь к бумаге, выводя очередную линию, и подняла взгляд к куполу, где багровое сияние звезды смешивалось с чернотой космоса, рождая предчувствие, острое и пронзительное, от которого сердце сжималось в груди, а пульс ускорялся, отзываясь в кончиках пальцев. Мысли её пылали огнём, неудержимым и ярким, переплетаясь с мечтами, уносившими её далеко за пределы стальных стен, туда, где звёзды шептались о тайнах, скрытых в их сиянии. Она шептала им в ответ, голос её, тонкий и дрожащий, растворялся в холоде:

– Вы знаете ответы. Я слышу вас.

Пальцы стиснули кристалл, и тепло его разлилось по коже, пробуждая уверенность, будто свет Эридана-7 говорил с ней на языке, ещё не постигнутом разумом, но уже тлевшем в её душе.

Пыльные приборы, разбросанные по углам платформы, молчали, их экраны давно погасли, покрытые коркой ржавчины, а кнопки, некогда живые под пальцами учёных, ныне застыли в безмолвии, окружённые паутиной, свисавшей с потолка. Этот пункт когда-то открывал окно в бесконечность, служил местом, откуда следили за движением светил, но авария энергосетей, случившаяся задолго до её рождения, оставила его в забвении, отдав во власть холода и тишины. Трещины в куполе зияли, пропуская ветер пустоты, шевеля обрывки бумаги у её ног, и каждый клочок шуршал под его порывами, словно шептался о прошлом, которого она не знала. Артада склонилась над рисунком, уголь в её руке дрожал, выводя всё новые линии, пока тёмное пятно не обрело форму – круг, окружённый извивающимися нитями, напоминавшими образы, мелькавшие в рассказах отца, редких и отрывистых, когда он упоминал Бездну. Название вспыхнуло в её сознании, подобно искре, разгоревшейся в ночи, и она замерла, вглядываясь в собственное творение, ощущая, как пульс ускоряется в такт мерцанию кристалла, бившемуся в её ладонях.

Платформа дышала холодом, её ржавые плиты скрипели под малейшим движением, а воздух, пропитанный запахом металла и пыли, оседал в лёгких, оставляя привкус одиночества, горький и резкий. Артада подтянула колени к груди, обрывки бумаги шуршали под её босыми пятками, и пальцы её, чёрные от угля, оставляли пятна на коже, когда она касалась лица, стирая капли влаги, выступившие от мороза и напряжения её мыслей. Она не боялась пустоты за куполом, не боялась тишины, окружавшей её – здесь, в этом уголке станции, она чувствовала себя ближе к звёздам, чем когда-либо, ближе к их дыханию, их зову. Эридан-7 пылал перед ней, его свет струился сквозь трещины, окрашивая бумагу в багровые тона, и она рисовала дальше, выводя линии, соединявшие светила с тьмой, рождённой в её воображении. Мысли её текли стремительно, подобно реке, разливавшейся в ночи, и она шептала, голос её дрожал от восторга, от предвкушения:

– Я найду вас. Я узнаю всё.

Кристалл в её ладонях нагревался сильнее, его тепло проникало в кожу, и она ощущала его пульс, бившийся в унисон с её сердцем, словно мост, связывающий её с небесами.

Стены платформы хранили следы прошлого – ржавые панели, покрытые пылью, некогда управляли телескопами, а провода, свисавшие с потолка, давно лишились энергии, оставив лишь эхо былой жизни, растворённое в холоде. Пол под её ногами дрожал от слабых вибраций, доносившихся из глубин станции, где генераторы продолжали свой тяжёлый труд, поддерживая хрупкое существование «Келесты». Она подняла взгляд к куполу, и багровый свет Эридана-7 заливал её лицо, отражаясь в серо-зелёных глазах, где горел огонь, неугасаемый и чистый. Пальцы её скользили по бумаге, уголь оставлял следы, грубые и неровные, но в этих линиях рождалась её мечта – карта, ведущая к звёздам, к их тайнам, к той тьме, о которой она знала так мало, но чувствовала так остро. Она шептала вновь, голос её дрожал, но в нём звучала решимость:

– Вы зовёте меня, и когда-нибудь я приду к вам.

Кристалл в её ладонях мерцал, отражая багровые блики, и тепло его шептало ей о судьбе, о пути, который она выбрала сама.

Станция за стенами жила своей жизнью, замкнутой и суровой, где гул систем заглушал голоса обитателей, а свет ламп отбрасывал длинные тени в коридорах, высеченных из стали. Учёные, правящие умами, спорили в своих отсеках, их голоса, полные терминов и тревоги, растворялись в гуле машин, а техники, сгорбленные над инструментами, латали изношенные контуры, чьи искры оставляли следы на их руках. Дети, подобные Артаде, учились видеть звёзды в строгих рамках, установленных законами «Келесты», где каждый шаг измерялся, а каждый взгляд к небесам ограничивался правилами, высеченными в умах. Бездна оставалась запретной темой, её имя звучало вполголоса, и страх перед ней раскалывал сердца, заставляя одних мечтать о бегстве, о далёких мирах, где свет ещё не угас, а других – смиряться с судьбой, предначертанной умирающей звездой. Эридан-7, пылая всё ярче, бросала вызов их вере, и её багровый свет, струившийся сквозь купол, нёс предвестие конца, неумолимого и близкого, от которого дрожали стены станции, а воздух становился тяжелее с каждым днём.

Платформа окружала Артаду холодом, но здесь, под треснувшим стеклом, она не чувствовала страха – звёзды были её спутниками, её наставниками, и их сияние, пробивавшееся сквозь трещины, звало её вперёд. Она поднесла уголь к бумаге, выводя новую линию, и пальцы её дрожали от напряжения, от предвкушения, пока тёмное пятно не обрело новые очертания – нити, извивающиеся вокруг него, становились гуще, темнее, и она ощущала, как сердце её бьётся в такт их движению. Мысли её уносились к рассказам отца, к его хриплому голосу, звучавшему в редкие ночи, когда он говорил о Бездне, о её тьме, о её тайнах. Она не знала, почему он боялся её, но чувствовала, как эта тьма зовёт её, манит её, обещает ответы, скрытые за багровым светом Эридана-7.

Шаги, мягкие и почти неслышные, нарушили её одиночество, пробившись сквозь тишину, окружавшую платформу. Лира возникла в проёме люка, ведущего к ней, её силуэт вырисовывался в дрожащем свете фонаря, который она сжимала в руках, и тени его плясали на ржавых плитах, окружавших её. Платок, стягивавший тёмные волосы, съехал на плечо, обнажив серебряные нити, вплетённые в пряди, и лицо её, осунувшееся от бессонных ночей, хранило мягкость, смягчённую теплом глаз, глубоких и тёмных. Она заметила отсутствие дочери в спальне, где тишина давно сменила привычный ритм её дыхания, и отправилась искать, ведомая материнским чутьём, острым и неумолимым. Опустившись рядом с Артадой на холодный пол, Лира поставила фонарь между ними, и его свет разлился по платформе, отбрасывая дрожащие тени на ржавые плиты и обрывки бумаги, усеявшие пространство вокруг. Взгляд её упал на рисунки, и пальцы дрогнули, коснувшись края одного из листов, где угольные линии сплетались в хаотичный узор, полный огня и тьмы.

– Почему ты здесь, а не спишь? – Голос Лиры, нежный и звенящий, пробился сквозь тишину, неся усталость, смешанную с тревогой, глубокой и острой.

Артада подняла глаза к матери, серо-зелёные радужки её вспыхнули в свете фонаря, отражая багровые блики Эридана-7, струившиеся сквозь трещины купола. Она подтянула колени к груди, уголь в пальцах оставил чёрный след на коже, но голос звучал твёрдо, без тени сомнения, перекрывая слабый гул станции:

– Звёзды не спят. Я не хочу их оставлять.

Лира вздохнула, её ладонь легла поверх руки дочери, сжимавшей кристалл, и тепло её кожи разлилось по замерзшим пальцам Артады, смягчая стужу, сковавшую их. Она вгляделась в купол, где красноватый свет звезды струился сквозь трещины, и тень тревоги мелькнула в глазах, омрачив мягкость черт, обычно таких нежных. Губы дрогнули, прежде чем она заговорила вновь, голос понизился, обретая глубину, пронизанную воспоминаниями, тяжёлыми и горькими:

– Они красивы. Но их тайны опасны. Эриданцы тоже поднимали взгляд к темноте, искали её сердце, стремились коснуться её сути.

Артада выпрямилась, отводя руку от материнской ладони, и сжала кристалл сильнее, ощущая его пульс, бившийся в унисон с её собственным, живой и неугасаемый. Она перевела взгляд на рисунок, где тёмное пятно обрело очертания, окружённое нитями, извивающимися в её воображении, и ответила, голос звенел решимостью, ясной и чистой:

– Они смотрели, но не нашли. Я найду.

Лира замерла, дыхание сбилось, и пальцы, лежавшие на коленях, сжались в кулак, оставив складки на ткани комбинезона, изношенного и покрытого пятнами масла. Она знала о судьбе Эриданцев, чьи города канули в пустоту, поглощённые той же тьмой, о которой шептались учёные в коридорах «Келесты», их голоса дрожали от страха, скрытого за холодным рассудком. Глаза её, глубокие и тёмные, устремились к дочери, и голос дрогнул, выдавая страх, рвущийся сквозь броню нежности, тонкую и хрупкую:

– А если ответы заберут тебя от меня? Если эта тьма уведёт тебя туда, куда я не смогу пойти, оставив меня в пустоте?

Тишина повисла между ними, тяжёлая и густая, нарушаемая лишь скрипом металла под напором ветра, врывавшегося сквозь трещины. Артада подняла взгляд к куполу, где багровое сияние Эридана-7 смешивалось с чернотой, и в её глазах вспыхнул огонь, неугасаемый и чистый, отражавший мечты. Она ответила и голос, твёрдый и ясный, прорезал холодный воздух, звеня решимостью:

– Тогда я вернусь с ними. Я найду их и принесу сюда.

Лира смотрела на дочь, сердце сжалось от смеси гордости и ужаса, и ладонь вновь коснулась руки Артады, сжимая её с силой, которой она сама не ожидала, оставляя тепло на коже. Она не нашла слов, чтобы возразить, лишь склонила голову, позволяя свету фонаря осветить её лицо, где тени тревоги боролись с теплом улыбки, слабой и дрожащей. Купол над ними дрожал под напором пустоты, и багровый свет звезды заливал платформу, окрашивая их силуэты в тона умирающего пламени, глубокие и насыщенные. Артада вернулась к рисунку, уголь в её пальцах вновь коснулся бумаги, выводя новую линию, и мысли устремились к звёздам, манящим сквозь трещины стекла, зовущим к горизонтам, скрытым в темноте.

Лира подняла фонарь, его свет качнулся, отбрасывая дрожащие тени на ржавые плиты, и голос, мягкий и усталый, прозвучал напоследок, растворяясь в холоде:

– Возвращайся домой, когда замёрзнешь. Я буду ждать.

Артада кивнула, не отрывая глаз от купола, и уголь в её пальцах скользнул по бумаге, оставляя след, уходящий в тьму её рисунка. Лира поднялась, её шаги затихли в глубине станции, оставив дочь в одиночестве, окружённую звёздами и холодом, пронизывавшим её кожу. Багровый свет Эридана-7 заливал платформу, кристалл в ладонях мерцал, отражая её мечты, и мысли, полные огня, уносились к горизонтам, где звёзды ждали её ответа, где тьма Бездны таила ключ к её судьбе.

Одиночество окружало Артаду, но здесь, под треснувшим стеклом, оно становилось её союзником, усиливая связь с небесами, раскинувшимися перед ней, зовущими к себе. Диалог с матерью, полный напряжения и любви, закалил её решимость, и слова, произнесённые в холоде ночи, обрели вес клятвы, твёрдой и нерушимой. Она смотрела на Эридан-7, чей свет пробивался сквозь трещины, и предчувствие, острое и ясное, пронзило её грудь, оставив след в душе: Бездна не просто угроза, а ключ, спрятанный в темноте, и она, Артада, найдет его, несмотря на страх, тлевший в глазах Лиры, несмотря на холод, окружавший её. Кристалл в ладонях пульсировал, отражая багровые блики, и тепло его шептало ей о судьбе, о пути, который она выбрала сама, о мечтах, которые вели вперёд.

Глава 7: Тревожное утро

Утренний покой разлетелся вдребезги, когда багровый свет Эридана-7 проник сквозь узкую щель над койкой Артады, заливая её тесную комнату резкими бликами, танцующими по стальным стенам в ритме тяжёлого гула. Двенадцать лет на «Келесте» приучили её просыпаться под мерное жужжание вентиляции, под мягкое сияние ламп, очерчивающее углы скудной обстановки, под шёпот шагов, доносящийся из-за переборки. Но сегодня тишину разорвал грохот – люки захлопнулись с оглушительным скрежетом, сирены взревели, наполняя воздух резким воем, а свет над головой замигал, бросая тени на её ладони, вцепившиеся в край одеяла. Сердце заколотилось, пульс отдавался в ушах, и она вскочила, босые ноги коснулись холодного пола, вызвав озноб, пробежавший по телу. Кристалл на шнурке у груди качнулся, его поверхность потеплела, отдавая жар в кожу, словно уловив напряжение, охватившее станцию.

Коридор погрузился в беспорядок: тени в серых комбинезонах метались в тусклом свете, их голоса тонули в гуле, заглушаемом треском искр, вырывающихся из стеновых панелей. Воздух наполнился резким запахом палёной проводки, раздражающим горло, и лёгким дымом, стелющимся под потолком, где лампы то вспыхивали, то гасли в судорогах. Артада прижалась к стене, пропуская техника, чьи руки, чёрные от копоти, сжимали гаечный ключ, а лицо, покрытое каплями пота, искажала тревога. Она двинулась дальше, ведомая привычным маршрутом – гидропонный отсек звал её возможностью найти ответы, его зелёные заросли всегда приносили покой её мыслям даже в смутные дни. Но сейчас её гнал вперёд не поиск умиротворения, а нарастающий рёв в недрах станции и вопросы, вспыхивающие в голове подобно огням в темноте.

Дверь отсека отворилась с протяжным скрипом, выпуская поток звуков – резкие выкрики смешивались с гудением вентиляторов, тщетно пытающихся разогнать запах раскалённого металла. Гидропонный отсек, прежде тихая гавань, обернулся полем раздоров: учёные в формах с вышитыми звёздами столпились у центрального пульта, их пальцы барабанили по экранам, а голоса поднимались до пронзительных нот, заглушая друг друга. Растения вдоль стен дрожали от сотрясений, их хрупкие листья скручивались в узкие свёртки, а капли конденсата, срываясь с веток, оставляли на полу мокрые следы. Артада остановилась у входа, её взгляд упал на фигуру в углу – астроном с седыми прядями у висков размахивал руками, его лицо пылало от гнева, а слова падали тяжёлыми ударами:

– Вы утаили ключевые записи! Мы могли бы это предвидеть, если бы не ваши дурацкие правила!

Инженер, склонившийся над планшетом, ответил срывающимся голосом, полным ярости:

– А ваши прогнозы? Они годятся только для мусорки! Из-за вас всё рушится!

Спор нарастал, голоса сплетались в шумный хаос, и Артада шагнула вперёд, её пальцы сжали кристалл, чьё тепло отзывалось на дрожь стен. Она вдохнула, ощутив кислый привкус воздуха, и вдруг почувствовала мягкое касание на плече – Лира возникла рядом, её комбинезон испещряли тёмные разводы масла, а лицо, побледневшее от усталости, хранило следы ночных трудов. Глаза матери, тёмные и глубокие, сверкнули тревогой, но в них промелькнула сила, заставившая Артаду расправить плечи. Лира взяла её за руку, пальцы её дрожали, но сжимали крепко, и она подвела дочь к узкому окну, врезанному в стену, где багровый свет Эридана-7 сливался с бесконечной чернотой.

– Взгляни туда, – голос Лиры дрогнул, хриплый и напряжённый, она указала за стекло. Тёмный силуэт проступал в пустоте, бесформенный, но живой, его контуры колебались, растворяясь в мраке. – Это не просто пустота. Это её дыхание.

Артада прильнула к стеклу, её дыхание оставило мимолётный след пара, тут же исчезнувший в холоде, а глаза расширились, улавливая движение во тьме. Сердце застучало быстрее, пульс отдавался в ладонях, и кристалл в её руке нагрелся сильнее, словно вторя увиденному. Она повернулась к матери, голос её прозвучал тихо, но твёрдо:

– Это она всё устроила? Шум, мигание?

Лира стиснула губы, её пальцы сжали руку дочери чуть сильнее, оставляя тёплый отпечаток, и она выдохнула, голос её дрожал от усталости:

– Мы не можем сказать точно, Артада. Всё вышло из-под контроля, и мы даже не понимаем, с чего начать.

Прежде чем Артада успела задать новый вопрос, порог отсека дрогнул от тяжёлых шагов – Торин ворвался внутрь, его фигура вырисовывалась в тусклом свете, искажённая мерцанием ламп. Планшет в его руках мигал тревожными сигналами, пальцы дрожали, сжимая устройство, а лицо, изрезанное морщинами, побледнело от напряжения. Голос его, хриплый и надрывный, разрезал шум споров, заставив учёных замолчать:

– Сети на грани! Данные стёрты – мы потеряли всё, что у нас было!

Он шагнул к пульту, бросив планшет на стол с глухим стуком, и пальцы его заметались по экрану, высекая искры из повреждённых панелей. Учёные расступились, их лица, отмеченные страхом и гневом, повернулись к нему, но никто не решился возразить – его слова несли тяжесть прожитых тревог. Артада смотрела на отца, её взгляд скользнул от его трясущихся рук к Лире, чьи глаза блестели от сдерживаемой паники, и она шагнула ближе, голос её прозвучал звонко, пробиваясь сквозь гул:

– Почему мы не можем её остановить? Это же просто тьма!

Торин замер, его плечи напряглись, и голос его, хриплый, но смягчённый заботой, отозвался:

– Это не так просто, малыш. Мы не знаем, с чем имеем дело – все записи пропали, мы остались с пустыми руками.

Лира мягко сжала плечо дочери, её голос, дрожащий, но тёплый, дополнил слова мужа:

– Мы хотим что-то сделать, Артада, правда. Но сейчас… сейчас мы даже не знаем, с чего начать.

Артада ощутила, как кристалл в её ладони запульсировал ярче, его тепло разлилось по коже, и она посмотрела на тёмный силуэт за окном, его очертания дрожали, будто оживая в пустоте. Ощущение, холодное и острое, сжало её грудь. Станция вокруг неё бурлила хаосом: стены сотрясались от вибраций, воздух пропитался запахом горелого металла, а голоса учёных снова взмыли вверх, перебрасываясь обвинениями. Но её мысли устремились за стекло, к той тьме, пульсирующей в космосе, и вопрос, заданный родителям, обернулся решимостью, зажёгшей в её сердце искру, чистую и неугасаемую.

Центральный пульт мигал тревожными огнями, его поверхность покрывали мелкие трещины, а оборванные кабели шипели, выпуская дымные нити. Учёные вокруг него не замечали Артаду – их голоса перерастали в крик, руки размахивали в воздухе, а лица, покрытые испариной, пылали раздражением. Один из инженеров, чьи ладони покрывали свежие ожоги, стукнул по столу, голос его сорвался:

– Если бы астрономы поделились замерами, мы бы укрепили линии!

Астроном с седыми прядями шагнул вперёд, глаза его горели гневом:

– А ваши линии? Они трещат от малейшего скачка! Это ваша вина!

Лира оттащила Артаду в сторону, её пальцы сжали плечо дочери, и она пробормотала, голос её дрожал от напряжения:

– Не лезь туда, они сейчас перегрызутся.

Но Артада не могла оторваться от окна, где тёмный силуэт в космосе пульсировал, его контуры то исчезали в черноте, то проступали вновь, оживая в мраке. Кристалл в её ладони нагревался, его тепло проникало в пальцы, и она ощутила, как её сердце забилось в такт этому движению. Торин, склонившийся над пультом, поднял голову, пот стекал по его лбу, и голос его, хриплый, но мягкий, вырвался из груди:

– Генераторы едва держатся. Если рванёт ещё раз, мы не справимся.

Артада по смотрела на родителей, их лица, отмеченные тревогой, выдавали уязвимость, ранее скрытую за их силой. Торин, чьи пальцы дрожали над пультом, и Лира, чьи глаза блестели от слёз, стояли перед ней, открытые в своём смятении, и впервые станция, её дом, показалась ей тонкой оболочкой, готовой расколоться под давлением пустоты. Но вместо ужаса она ощутила, как тревога в её груди переросла в упрямство, ясное и острое. Кристалл в её ладони пульсировал, его тепло шептало о скрытой силе, и она выдохнула, голос её дрогнул, но остался уверенным:

– А если мы попробуем её изучить? Вдруг это поможет?

Торин опустил взгляд, его пальцы замерли над экраном, и голос его, хриплый, но мягкий, ответил:

– Мы бы хотели, малыш. Но сейчас у нас ничего нет – ни инструментов, ни записей. Мы в тупике.

Лира коснулась её щеки, её пальцы дрогнули, и голос её, тёплый, но усталый, добавил:

– Ты всегда была любопытной, Артада. Но это… это слишком опасно.

Слова родителей легли на её плечи тяжёлым грузом, но не погасили искры в её груди, и она посмотрела за окно, где Эридан-7 пылала ярче, её свет пульсировал, заливая отсек багровыми тенями. Ощущение, холодное и острое, пронзило её мысли. «Келеста» балансировала на краю, её энергосети трещали под напором всплесков, а обитатели, разобщённые страхом и гневом, теряли надежду на звёзды, некогда вдохновлявшие их. Но для Артады это утро стало не концом, а началом.

Отсек дрожал, стены гудели от толчков, а растения вдоль стен ломались под напором воздуха, вырывающегося из треснувших труб. Учёные продолжали спорить, их голоса сливались в гул отчаяния, а Торин вернулся к пульту, его пальцы заметались по экрану, высекая искры из разбитых сенсоров. Лира осталась рядом с дочерью, её рука дрожала на плече Артады, и взгляд её, устремлённый к окну, блестел от слёз, но в нём мелькнула слабая надежда. Артада подняла кристалл к глазам, его поверхность пылала в её ладонях, отражая багровый свет Эридана-7, и она шепнула, голос её растворился в гуле:

– Я всё равно попробую.

Слова её, тихие, но упрямые, унеслись в пустоту за стеклом, и кристалл в её ладони вспыхнул ярче, словно поддерживая её решимость. Станция вокруг неё трещала, её стены дрожали от напора всплесков, а обитатели, разобщённые страхом, теряли контроль над миром, который создали. Но для Артады это утро стало поворотом – моментом, когда она впервые увидела смятение родителей и силу своих вопросов, ведущих её к тьме, дышащей в космосе, к её тайнам, скрытым за багровым светом умирающей звезды.

Глава 8: Сбой контура

Багровый свет Эридана-7 струился сквозь щели в обшивке «Келесты», окрашивая стальные коридоры в тона угасающего пламени, пока станция затихала после утреннего хаоса, оставившего её обитателей в напряжённой тишине, тяжёлой и густой. Учёные разошлись по станциям, их голоса, хриплые от криков, теперь звучали приглушённо, отдавая команды сквозь треск коммуникаторов, резкий и прерывистый. Артада стояла у выхода из отсека, её босые ступни ощущали холод стальных плит, влажных от конденсата, а пальцы сжимали кристалл на шнурке, его тепло пульсировало в ладони, отзываясь на дрожь стен, пронизывающую её кости.

Торин шагал по коридору, его фигура вырисовывалась в тусклом свете мигающих ламп, и голос его, надтреснутый, но твёрдый, разрезал тишину, обращаясь к инженерам, столпившимся у панелей, их руки дрожали над инструментами:

– Проверяйте резервные линии! Генераторы на пределе – переключите нагрузку вручную, иначе нас ждёт темнота.

Инженер с ожогами на ладонях кивнул, его пальцы заметались по планшету, высекая слабые сигналы из повреждённых сенсоров, и голос его, хриплый от дыма, отозвался, пробиваясь сквозь гул:

– Переключаем второй контур. Дайте мне людей на нижний уровень – там всё трещит, я один не справлюсь.

Лира появилась из бокового прохода, её комбинезон покрывали тёмные разводы масла, а лицо, побледневшее от усталости, хранило следы ночных трудов, глубокие и резкие. Она остановилась рядом с Торином, её рука легла на его плечо, оставляя тёплый отпечаток, и голос её, мягкий, но резкий, дополнил его указания, звеня решимостью:

– Астрономам – к телескопам. Замерьте всплеск, пока данные не стёрлись снова. Мы должны знать, откуда это идёт, иначе мы слепы.

Артада шагнула ближе, её взгляд скользнул от отца к матери, и голос её, звонкий, но дрожащий, пробился сквозь гул, полный нетерпения:

– А я? Я могу помочь. Дайте мне что-нибудь, я не буду просто стоять!

Торин обернулся, его глаза, тёмные и блестящие от напряжения, встретили её, и голос его смягчился, но остался твёрдым, несущим заботу:

– Останься здесь, малыш. Следи за пультом – если мигнёт красным, кричи. Это важно, поверь мне.

Лира коснулась её щеки, пальцы её дрогнули, оставляя тёплый след на коже, и голос её, усталый, но нежный, добавил, согревая её сердце:

– Слушай отца, мой свет. Мы разберёмся, а ты будь на подхвате – ты наша поддержка.

Артада кивнула, её пальцы сжали кристалл сильнее, и тепло его разлилось по коже, поддерживая её решимость, чистую и ясную. Учёные разошлись, их шаги гремели по стальным плитам, и станция ожила заново, её обитатели бросились исполнять команды, цепляясь за хрупкую надежду удержать её на плаву, их движения мелькали в тусклом свете. Торин ушёл к центральному пульту, его фигура скрылась за углом, а Лира задержалась, её взгляд устремился к потолку, где багровый свет смешивался с чернотой космоса, и она выдохнула, голос её дрогнул, полный тревоги:

– Держись, «Келеста». Мы не сдадимся, пока дышим.

Но тишина продлилась недолго – станция содрогнулась вновь, её стены затрещали под напором, и воздух, ещё недавно очищенный от дыма, сгустился, наполняясь резким запахом озона, едким и острым. Вентиляторы за переборками замедлились, их лопасти скрипели, теряя ритм, и низкий гул сменился протяжным стоном, от которого сердце Артады сжалось в груди, а пульс отдавался в ушах. Она бросилась к пульту, её пальцы скользнули по экрану, мигающему тревожными огнями, и голос её сорвался, острый и пронзительный, перекрывая гул:

– Папа! Вентиляция глохнет! Красный сигнал – смотри, быстрее!

Торин вернулся, его шаги гремели по коридору, и он склонился над пультом, пальцы заметались по сенсорам, высекая искры из треснувшей поверхности, покрытой мелкими трещинами. Голос его, хриплый и надрывный, вырвался из груди, полный паники:

– Контур перегружен! Лира, шлюз – сейчас же! Ты ближе всех, беги!

Лира кивнула, её ладонь сжала гаечный ключ, лежавший у стены, и она бросилась к техническому шлюзу, её фигура растворилась в дымке, стелившейся по полу, серой и густой. Артада рванулась следом, её босые ноги скользили по холодным плитам, оставляя слабые следы пота, и кристалл в её ладони пылал, его жар обжигал кожу, отзываясь на её страх. Шлюз встретил их теснотой и жаром: ржавые панели, покрытые пятнами окислившегося металла, отражали вспышки искр, вырывавшихся из разорванных труб, а воздух, густой и едкий, пах гарью, обжигая горло при каждом вдохе. Лира натянула дыхательную маску, её движения оставались уверенными, несмотря на дрожь в пальцах, и инструменты в её руках мелькали над консолью, высекая искры из обнажённых проводов, шипящих и тлеющих.

Артада прильнула к толстому стеклу, отделявшему шлюз от коридора, её ладони прижались к холодной поверхности, оставляя влажные отпечатки, и глаза расширились, улавливая каждое движение матери. Лира подняла взгляд, её тёмные глаза сверкнули сквозь запотевшее стекло маски, и голос её, приглушённый фильтрами, пробился сквозь гул, мягкий, но уверенный:

– Останься там, мой свет. Я вернусь, обещаю.

Артада сжала кристалл сильнее, его края врезались в кожу, оставляя красные полосы на ладони, и она выдохнула, голос её дрогнул, но прозвучал ясно, полный веры:

– Ты обещала. Я жду тебя, мама.

Лира кивнула, её губы под маской дрогнули в слабой улыбке, и она вернулась к работе, пальцы её скользили по проводам, обугленным и дымящимся, высекая искры. Пламя, вырвавшееся из треснувшей трубы, лизнуло её плечо, оставив тёмный след на комбинезоне, и искры оседали на ткани чёрными пятнами, тлеющими и яркими. Артада стиснула зубы, её дыхание оставило пар на стекле, тут же исчезнувший в жаре шлюза, и она смотрела, как мать сражается с огнём, сгущавшимся вокруг неё, яростным и живым. Стены дрожали, ржавые панели скрипели под напором, и гул станции нарастал, пронизывая её кости низким рёвом, от которого сердце сжималось в груди.

Голос Торина ворвался через коммуникатор, хриплый и надрывный, разрывая тишину между вспышками искр, полный паники:

– Лира, выходи! Это приказ! Ты не удержишь его, уходи сейчас!

Лира подняла голову, её маска запотела от дыхания, и голос её, приглушённый, но резкий, ответил через треск, звеня решимостью:

– Я почти закончила. Воздух вернётся, Торин. Дай мне минуту, я успею.

Артада закричала, её голос, надломленный и хриплый, рвался из груди, раздирая горло, но гул сирен пожирал его, заглушая отчаянный вопль:

– Мама, уходи! Умоляю, послушай его, беги ко мне!

Слёзы жгли её глаза, горячие и неудержимые, пока она колотила ладонями по стеклу, её пальцы дрожали от ужаса, оставляя влажные следы на холодной поверхности. Лира не обернулась – её силуэт, окутанный дымом, казался далёким, почти призрачным, но руки её двигались с яростной уверенностью. Пальцы, покрытые копотью, стиснули последний провод, обугленный и раскалённый, и она вонзила его в панель, высекая ослепительную вспышку. Белый свет хлынул в шлюз, резкий и беспощадный, заливая всё вокруг, и вентиляторы взревели, их лопасти закрутились с оглушительным скрежетом, разрывая тишину. Поток воздуха ворвался в коридоры, холодный и чистый, разгоняя едкий дым, и Артада судорожно вдохнула, её лёгкие наполнились жизнью, но этот миг надежды разлетелся вдребезги. Панель перед Лирой треснула с пронзительным визгом, пламя взметнулось вверх, жадное и яростное, и взрыв, громовой и сокрушительный, ударил по шлюзу, отшвырнув её к стене. Глухой удар сотряс стекло под ладонями Артады, и маска сорвалась с лица матери, обнажая её черты – бледные, застывшие, отмеченные последним вздохом. Тело Лиры рухнуло на пол, окружённое клубами дыма и искрами, танцующими в воздухе, как угасающие звёзды.

Связь оборвалась с резким треском, коммуникатор захлебнулся тишиной, и мрак, тяжёлый и удушающий, опустился на шлюз, нарушаемый лишь слабым шипением проводов, тлеющих в углах. Артада бросилась вперёд, её кулаки обрушились на стекло с отчаянной силой, каждый удар отдавался болью в костях, но преграда не поддавалась. Крик её вырвался из глубины души, пронзительный и рваный, полный муки, но сирены заглушили его, их вой раздирал воздух, оставляя её голос одиноким эхом в пустоте. Ладони её истекали кровью, ногти ломались, скребя по стеклу, высекая тонкие борозды, и слёзы катились по её лицу, смешиваясь с пылью, осевшей на коже, оставляя солёные дорожки. Кристалл в её руке пылал, его жар обжигал пальцы, но она не отпускала его, сжимая до дрожи, пока он не стал единственным якорем в этом кошмаре. Глаза её, расширенные от ужаса, вцепились в мать – Лира лежала среди обугленных обломков, её комбинезон дымился, а лицо, спокойное и бескровное, хранило тень улыбки, слабой, ускользающей, словно прощание, вырванное из её рук. Стены шлюза дрожали, искры сыпались с потолка, и дым, густой и едкий, поднимался вверх, окутывая Лиру серой пеленой, отрезая её от мира живых.

Торин ворвался в коридор, его шаги гремели по стальным плитам, тяжёлые и неистовые, и он рухнул к стеклу, ладони его ударили по нему с такой силой, что трещины побежали по поверхности, тонкие, как паутина. Голос его сорвался в хрип, полный агонии, разрывающий грудь:

– Лира! Очнись! Прошу, посмотри на меня, не уходи!

Слёзы текли по его лицу, оставляя блестящие следы в грязи, и он бил по стеклу снова и снова, его кулаки дрожали, оставляя кровавые отпечатки. Артада отшатнулась, её спина врезалась в стену, холод стальных плит пронзил её тело, и она смотрела на отца, чьи удары становились слабее, а плечи сгибались под тяжестью горя. Глаза его, тёмные и разбитые, нашли её, и голос его, надтреснутый, почти шепот, вырвался из груди:

– Я не успел… Я должен был её вытащить… Артада, прости меня, я потерял её…

Она не ответила – слова застряли в горле, их место заняла пустота, острая и бездонная. Взгляд её вернулся к шлюзу, где дым рассеивался, обнажая Лиру, распростёртую среди обломков, её тело дымилось, а лицо, застывшее в покое, ускользало от неё, уносимое тьмой. Кристалл в её ладони пульсировал, его жар вгрызался в кожу, и она ощутила, как сердце её разрывается, а гнев, ледяной и неумолимый, сжимает грудь, переплетаясь с горем. Кулаки её снова ударили по стеклу, кровь сочилась из ран, смешиваясь со слезами, и она выкрикнула, голос её дрожал, полный ярости и отчаяния:

– Почему ты её отпустил? Почему ты не пошёл за ней?

Торин рухнул на колени, его ладони скользнули вниз по стеклу, оставляя размазанные полосы крови и слёз, и голос его, тихий и сломленный, растворился в холоде:

– Я пытался… Я не успел… Прости, малыш, я не смог её удержать…

Сирены затихли, их вой сменился низким гудением, доносившимся из глубин станции, и тишина, горькая и непроницаемая, накрыла коридор, окружённый дымом и тенями. Артада смотрела на отца, его сгорбленную фигуру, дрожащие руки, и на мать, неподвижную за стеклом, её комбинезон тлел, а лицо, мягкое и далёкое, уходило от неё навсегда. Кристалл в её ладони вспыхнул ярче, его тепло обожгло кожу, и слёзы её высохли, оставляя на щеках солёный ожог, резкий и едкий. Гнев и боль сплелись в клятву, твёрдую и неугасаемую, и она шепнула, голос её, надломленный, но непреклонный, прорезал тишину:

– Я найду её. Я заставлю эту тьму заплатить.

Станция затихала, её стены дрожали от последних толчков, а воздух, очищенный жертвой Лиры, становился холоднее, пронзая её лёгкие острыми иглами. Шлюз, тесный и ржавый, стал могилой, окружённой обугленными панелями и шипящими проводами, и дым, рассеиваясь, обнажал следы разрушения – чёрные пятна на стенах, искры, угасающие в углах, и тело Лиры, застывшее среди обломков, её руки замерли в последнем жесте, будто тянулись к дочери. Торин остался на коленях, его ладони прижались к стеклу, и слёзы текли по его лицу, оставляя тёмные дорожки в пыли. Артада отступила, её босые ноги дрожали на холодном полу, оставляя слабые следы, и она смотрела на шлюз, где мать растворилась в тени, её жертва разорвала их мир, оставив в груди Артады дыру, из которой вырвалась решимость, холодная и яростная.

Глава 9: Тени прошлого

Багровый свет Эридана-7 пробивался сквозь узкие щели в обшивке «Келесты», заливая коридоры тусклыми отблесками, дрожащими на стальных переборках, пока станция затихала в предутренней мгле, холодной и густой. Тринадцать лет жизни Артады прошли среди гудящих систем, их ритм вплетался в её дыхание, но теперь этот звук стал её тенью – низкий гул, сотрясавший стены, отдавался в её костях, а холод стальных плит под босыми ступнями напоминал о пустоте, оставшейся после Лиры. Год минул с той ночи, когда шлюз поглотил мать, её крик эхом застыл в памяти, разрывая тишину, а Торин, сломленный горем, ушёл в молчание, его шаги гремели всё реже по коридорам, а взгляд, тёмный и пустой, избегал её глаз, оставляя её одну среди теней станции. Тогда, в тот самый миг, когда Лира рухнула среди обугленных обломков, дыхание Бездны, тяжёлое и зловещее, вдруг отступило – тёмный силуэт за окнами растворился, будто его никогда и не было, оставив лишь багровый свет умирающей звезды. Учёные ломали головы над этим, их голоса дрожали над пультами, но ответа не нашли – аномалия ушла, её когти разжались, и за пару месяцев инженеры восстановили системы, сшивая рваные контуры дрожащими руками. Но каждый на «Келесте» знал: это лишь затишье, тень перед ударом, ибо сама Бездна, живая и неумолимая, ждала своего часа, скрытая за горизонтом пустоты.

Одиночество сжало грудь Артады, его холод проникал в кожу, но вместо слёз родилось упрямство, острое и ясное, толкавшее её к запретному отсеку, скрытому за кодовым замком в глубинах станции. Потеря матери оставила шрам, глубокий и резкий, но отступление Бездны зажгло в ней вопрос, терзавший разум: почему? Кристалл на шнурке у шеи пульсировал, его тепло разливалось по коже, и она сжимала его пальцами, пока сердце колотилось в ушах, отзываясь на зов тьмы, манившей её вперёд, к горизонтам, скрытым за стальными стенами. Она шагала по коридорам нижнего уровня, их сырость обволакивала её, а стены, покрытые ржавыми разводами, гудели от вибраций, доносившихся из глубин, низким рёвом пронизывающим воздух. Шаги её заглушались скрипом металла под ногами, а воздух, пропитанный запахом плесени и масла, оседал в лёгких, оставляя горький привкус на языке. В руках её дрожал инструмент – тонкий металлический щуп, украденный из мастерской Торина, где он хранил старые инженерные приспособления, покрытые пылью и забвением. Она нашла его среди ржавых ящиков, его остриё сверкало в тусклом свете ламп, и теперь оно стало её ключом, её вызовом законам станции, её бунтом против тишины, окружавшей её после той ночи, когда мать ушла, а Бездна затаилась.

Дверь отсека маячила впереди, её поверхность, испещрённая трещинами, хранила кодовый замок, чьи кнопки покрылись коркой грязи, а слабое мигание красного огонька предупреждало о запретной границе, охраняемой страхом. Артада опустилась на колени, её пальцы, исцарапанные от долгого пути, скользнули по замку, оставляя пятна крови на холодном металле, и она вставила щуп в щель, высекая слабые искры из проводов, скрытых под панелью. Дыхание её дрожало от напряжения, пар вырывался изо рта, растворяясь в холоде, и она ощутила, как кристалл в ладони вспыхнул ярче, его жар обжёг кожу, словно отзываясь на её решимость.

Замок щёлкнул, его механизм сдался с протяжным стоном, и дверь отворилась, выпуская поток холодного воздуха, пахнущего пылью и временем, резким и острым. Отсек встретил её темнотой, его низкий потолок давил на плечи, а пол, усеянный обломками, скрипел под её ступнями, оставляя следы в слоях серого налёта, осевшего на плитах. Ящики громоздились вдоль стен, их ржавые края гнулись под тяжестью прошлого, и слабый свет Эридана-7, пробивавшийся сквозь трещины, отражался на металлических поверхностях, рисуя дрожащие блики, танцующие в углах. Артада шагнула глубже, её дыхание оставило пар в холоде, тут же растворившийся в мраке, и взгляд её упал на древний проектор, стоявший в углу, одинокий среди обломков. Его корпус, покрытый выцветшими символами, потрескался от времени, а линзы, запотевшие от сырости, мерцали слабым светом, оживая под её прикосновением. Она опустилась на пол, её колени коснулись холодных плит, оставляя следы в пыли, и пальцы, дрожащие от напряжения, надавили на кнопку, высекая треск из старого механизма, резкий и пронзительный.

Свет проектора вспыхнул, его лучи, дрожащие и неровные, озарили стены, и образы Эриданцев возникли перед ней, их высокие фигуры в струящихся мантиях заполнили отсек, отбрасывая тени на ржавые панели, изломанные и глубокие. Лица их, полные надежды, сияли в мерцающем свете, глаза сверкали решимостью, а голоса, мелодичные и переливчатые, звучали на древнем языке, наполняя воздух нотами, от которых сердце Артады сжалось в груди, пульсируя в такт их словам. Они говорили о звёздах, о мирах, возведённых их руками, о силе, спрятанной в глубинах космоса, и она замерла, вглядываясь в их черты, высеченные светом, чистые и ясные. Кристалл в её ладони слабо мерцал, отражая проекцию, его тепло пульсировало в такт их голосам, и она шепнула, голос её дрогнул, растворяясь в холоде, полный благоговения:

– Вы были такими сильными. Почему вы её не остановили?

Образы дрогнули, свет проектора мигнул, и лица Эриданцев исказились, их глаза расширились от ужаса, а голоса, мелодичные и чистые, оборвались резкими воплями, пронзившими тишину, острыми и надрывными. Тьма хлынула на них, её нити, извивающиеся и густые, поглотили города, чьи шпили рушились в багровом сиянии, и крики их, полные отчаяния, эхом отразились от стен отсека, пронизывая её кости. Артада стиснула кристалл, его края врезались в кожу, оставляя красные полосы на ладони, и слёзы текли по её щекам, оставляя дорожки в пыли, осевшей на лице, солёные и горячие. Она смотрела, как Бездна пожирает их мир, её тьма заливала свет, и голос одного из Эриданцев, хриплый и надтреснутый, пробился сквозь хаос, полный мольбы:

– Хранилище разума… Оно спрятано… Найди его… Прежде чем она вернётся…

Проектор мигнул, свет угас, и тишина, тяжёлая и густая, легла на отсек, нарушаемая лишь слабым гудением станции за стенами, низким и протяжным. Артада опустила взгляд, её пальцы, исцарапанные и дрожащие, потянулись к блокноту, лежавшему у колен, его потёртые страницы шуршали под её ладонью, мягкие и хрупкие. Она взяла кусок угля, оставленный среди обломков, его чёрная пыль осела на коже, и вывела слова, услышанные в записи, её почерк дрожал, оставляя неровные линии на бумаге: «Хранилище разума». Кристалл в её ладони пылал, его жар обжигал кожу, и она шепнула, голос её прозвучал твёрдо, перекрывая тишину, полный решимости:

– Вы знали, и всё равно её ждали. Я не повторю этого. Я найду её.

Отсек дышал холодом, его ржавые стены скрипели под напором вибраций, а воздух, пропитанный пылью, оседал в лёгких, оставляя привкус металла, резкий и горький. Ящики вокруг неё хранили следы прошлого – обломки устройств, покрытые трещинами, и свёртки, истлевшие от времени, шевелились под слабым ветром, врывавшимся сквозь щели, холодным и пронизывающим. Проектор затих, его линзы потускнели, оставив лишь эхо криков Эриданцев, звенящее в её ушах, острое и надрывное. Артада подняла взгляд к потолку, где багровый свет Эридана-7 смешивался с чернотой, и предчувствие, острое и ясное, пронзило её грудь, оставив след в её душе. Технологии Эриданцев, мощнее хрупких систем «Келесты», канули во тьму, их сила рассыпалась под напором Бездны, и страх, сковавший их умы, стал их концом, их крики – предупреждением. Она сжала блокнот, его страницы захлопнулись с тихим шорохом, и решимость, чистая и неугасаемая, зажглась в её сердце, её пульс отдавался в кончиках пальцев.

Станция за стенами жила своей жизнью, её обитатели, скрытые за переборками, цеплялись за строгие законы, их голоса шептались о бегстве или смирении, растворяясь в гуле машин. Запрет на отсек, охраняемый учёными, стал символом их раскола – тайны прошлого прятались за стальными дверями, их раскрытие грозило паникой, повторением судьбы Эриданцев, чьи крики теперь звучали в её памяти, живые и пронзительные. Артада поднялась, её колени дрожали от холода, и она шагнула к выходу, оставляя отсек за спиной, его темнота растворилась в багровом свете, струившемся сквозь щели. Кристалл в её ладони мерцал, отражая её мысли, и она ощутила, как одиночество, сжимавшее её грудь, уступает место упрямству, толкавшему её вперёд, к горизонтам, скрытым во тьме. Потеря Лиры оставила шрам, глубокий и резкий, но видение Эриданцев превратило её боль в топливо, в клятву найти «хранилище разума» и понять Бездну, чтобы защитить станцию, чтобы никто больше не умирал в её тени, чтобы её голос, тонкий, но твёрдый, перекрыл гул судьбы.

Она вышла в коридор, её шаги отдавались эхом по стальным плитам, и дверь отсека закрылась за ней с глухим стуком, оставляя тайны Эриданцев в темноте. Она сжала блокнот сильнее, его страницы шуршали под её пальцами, храня слова, ставшие её путеводной нитью. Багровый свет Эридана-7 заливал коридор, его отблески дрожали на стенах, и станция, её дом, казалась ей тонкой скорлупой, готовой расколоться под напором пустоты. Но для Артады этот миг стал поворотом – моментом, когда одиночество родило силу, а тени прошлого указали путь вперёд, к ответам, спрятанным во тьме.

Глава 10: Ночные исследования

Багровый свет Эридана-7 пробивался сквозь трещины в потолке, заливая архив «Келесты» тусклыми отблесками, дрожавшими на стальных стенах, покрытых ржавыми пятнами и следами сырости. Тесный отсек, заваленный пыльными панелями и старыми терминалами, гудел от напряжения, его экраны мигали слабым светом, отбрасывая тени на пол, усеянный обломками проводов и кусками пластика. Воздух, густой и холодный, пропитался запахом плесени, перегретого металла и едкой пыли, оседал в горле, оставляя привкус гари на пересохших губах. Панели, сваленные в углах, скрипели под собственным весом, их края гнулись, обнажая ржавые внутренности, а терминалы, покрытые коркой грязи, жужжали, сопротивляясь времени. Капли воды, сочившиеся из прохудившихся труб, падали на стальные плиты, их звон отдавался эхом в тишине, смешиваясь с низким гулом станции, сотрясавшим стены.

Артада сидела на полу, босые ступни леденели от прикосновения к металлу, покрытому слоем пыли и мелкими осколками. Глаза её, обведённые тёмными кругами от бессонницы, щурились в полумраке, воспалённые веки дрожали от усталости. Пальцы, исцарапанные и дрожащие от волнения, перебирали ржавые пластины с данными, их края царапали кожу, оставляя тонкие красные полосы. Кристалл Лиры, висящий на её шее с пяти лет, мерцал слабым светом, отражая багровый отсвет звезды, падавший сквозь щели, и его лучи дрожали на её комбинезоне, покрытом пятнами масла и грязи. Она поднесла пластину к лицу, её дыхание осело паром в холодном воздухе, и пальцы её сжали металл, высекая слабый скрип. Голограмма ожила под её руками: синий свет мигнул, вырвался из терминала, и перед ней поднялись высокие шпили, сотканные из дрожащих лучей, города Эриданцев сияли в пустоте, их очертания дрожали, растворяясь в темноте.

Голоса, хриплые и далёкие, зазвучали из голограммы, их слова ломались, тонули в шуме помех, но она вслушалась, её дыхание замерло, грудь сжалась от напряжения. Они шептались о Бездне, и звук их голосов, сухой и надтреснутый, пробился сквозь гул: «Она растёт… принимает… сохраняет». Артада наклонилась ближе, её волосы, спутанные и липкие от пота, упали на лицо, прилипая к щекам, и голос её, сиплый, дрожащий от смеси страха и решимости, вырвался в пустоту отсека:

– Почему вы не смогли её остановить?

Она замерла, её пальцы сжали пластину сильнее, металл скрипнул, крошась под ногтями, и голограмма мигнула, шпили растворились, оставив её в темноте, нарушаемой только багровым светом, падавшим на пол. Тишина давила, гул турбин за стенами бил по вискам, и она выдохнула, её дыхание осело паром, растворяясь в холоде. Пальцы её потянулись к старому блокноту, лежавшему рядом, его страницы пожелтели, покрылись пятнами сырости, и она раскрыла его, водя пальцем по строкам, выцарапанным корявым почерком. Рука её дрожала, чернила размазывались под пальцами, оставляя грязные полосы, но она шептала, голос её звучал твёрже, пробиваясь сквозь мрак:

– Я найду ответы.

Записи Эриданцев, обрывочные и выцветшие, лежали перед ней стопками, их пластины гудели, сопротивляясь её усилиям, но она перебирала их, её ногти скребли металл, выискивая смысл в путаных словах. Они писали о Бездне, их буквы дрожали, растворялись в пыли, намекая на силу, поглотившую их миры, на попытки её обуздать, оборвавшиеся в пустоте. Артада водила пальцем по строкам, её дыхание оседало паром на холодных пластинах, и глаза её, блестящие от усталости, вглядывались в текст, выхватывая обрывки: «Она забрала нас… не остановить… разум в тенях». Грудь её сжалась, сердце стучало, отдаваясь в висках, но пальцы продолжали двигаться, сжимая блокнот и оставляя вмятины на бумаге.

Архив окружал её своей теснотой, стены давили, их ржавые переборки скрипели под напором времени, и воздух, пропитанный плесенью, забивал горло, заставляя кашлять и выплёвывать пыль. Панели, сваленные в углах, покрылись коркой грязи, их края ломались, падали на пол с глухим стуком, и терминалы, мигающие тусклым светом, жужжали, их экраны дрожали и гасли от перегрузки. Багровый свет звезды сочился сверху, заливал её лицо, высвечивая впалые щёки, потрескавшиеся губы, и кристалл на её шее мерцал, отбрасывая тени на стены, покрытые трещинами. Она сидела одна, её шаги сюда, тайные и бесшумные, вели через коридоры станции, где обитатели спали, их дыхание смешивалось с гулом машин, а она пробиралась, используя навыки ремонта, впитанные от Лиры в детстве, чтобы открыть замок отсека.

Станция «Келеста» жила в упадке, её коридоры гудели от турбин, чьи лопасти скрипели, рвались под нагрузкой, и обитатели, сгорбленные в комбинезонах, шатались между отсеками, их шаги глухо бухали по стальным плитам, засыпанным грязью.

Ночь тянулась, её тени сгущались на переборках, покрытых пятнами ржавчины, и Артада сидела в архиве, её ладони сжимали блокнот, пальцы дрожали, оставляя чернильные следы. Она подняла взгляд к потолку, где багровый свет Эридана-7 сочился сквозь щели, падал на её лицо, высвечивая слёзы, смешанные с пылью. Глаза её, красные от усталости, вглядывались в темноту, и голос её, сиплый, но твёрдый, шепнул:

– Вы изучали её, значит и я пойму.

Она перевернула страницу, её ногти скребли бумагу, оставляя царапины, и пальцы её потянулись к очередной пластине, высекая искры из терминала. Голограмма мигнула снова, её свет дрожал, выхватывал очертания шпилей, растворявшихся в пустоте, и голоса Эриданцев шептались, их слова тонули в шуме: «Она зовёт… не уйти». Артада сжала пластину, её ладони вспотели, оставили липкие пятна, и грудь её сжалась, дыхание вырывалось короткими толчками. Она водила пальцем по строкам, её голос дрожал, но звучал упрямо:

– В какой момент вы сдались? Почему проиграли?

Тишина давила, гул станции бил по ушам, и она записывала мысли, буквы ломались под напором, чернила текли, смешиваясь с пылью. Архив хранил тайны Эриданцев, его панели гудели, сопротивлялись её рукам, но она копалась в них, её пальцы скребли металл, выискивая следы их ошибок. Они видели Бездну живой, связанной с их машинами, их голоса шептались о провале, и она вслушивалась, её сердце стучало, отдаваясь в горле. Ночь уходила, багровый свет тускнел, растворяясь в темноте, но Артада сидела, её ладони сжимали блокнот, а кристалл мерцал, освещая её лицо. Глаза её горели, воспалённые веки опухли, но она водила пальцем по строкам, её голос шептал, пробиваясь сквозь мрак:

– Я найду ответы.

Ночные исследования окружали её холодом, гул станции давил, и кристалл на шее мерцал, отражая багровый свет, падавший на её лицо. Записи Эриданцев лежали перед ней, их слова ломались, тонули в пыли, но она читала. Её пальцы скребли пластины, выискивая смысл. Они потеряли свои миры, их голоса шептались о Бездне, и она вслушивалась, её грудь сжималась, но решимость росла. Одиночество архива давило, его стены скрипели, но она сидела, её ладони сжимали блокнот, и к утру, дрожа от усталости, она шептала, голос её звучал твёрдо:

– Однажды я пойму её.

Тени Эриданцев окружали, их голоса тонули в гуле, и кристалл Лиры мерцал, освещая её путь. Ночь уходила, багровый свет гас, но дух Артады закалялся, одиночество связывало её с матерью, рождая жажду понять Бездну. Уроки Эриданцев учили её осторожности, их ошибки разжигали в ней огонь, толкали к ответам, и она записывала мысли, её почерк дрожал, но решимость крепла, вела её вперёд.

Глава 11: Свет в темноте

Тусклый свет ламп, подвешенных к потолку мастерской «Келесты», дрожал и отбрасывал рваные тени на стальные стены, исцарапанные следами инструментов и покрытые потёками ржавчины. Узкий отсек, зажатый между массивными переборками, гудел от вибраций турбин, а их низкий рёв пробивался сквозь металл и отдавался в полу, усеянном трещинами и следами сварки. В воздухе, сухом и едком, витал запах палёной изоляции с примесью горячего металла, который колол горло и оставлял привкус горечи на губах. По столам вдоль стен громоздились обломки механизмов – шестерни с обломанными зубьями, катушки проводов в потрескавшейся оплётке, а их концы торчали и цеплялись за воздух. Над всем этим мигали лампы, их резкий свет высвечивал пыль, кружившую в потоках воздуха, вырывавшегося из щелей вентиляции.

Артада стояла у верстака, её худые ноги дрожали от усталости, а пятки упирались в холодный пол, усеянный стружкой и осколками стекла. Пятнадцатилетняя девушка с тонкими руками и спутанными прядями, прилипшими к влажному лбу, склонилась над небольшим дроидом, собранным из найденных деталей. Глаза, покрасневшие от долгих часов работы, щурились в полумраке, веки отяжелели, но взгляд оставался острым и цепким. Пальцы девушки, покрытые мелкими ожогами и чёрными следами сажи, сжимали тонкий щуп, а его кончик гнулся под давлением и высекал слабые искры из ржавой платы. На шее висел кристалл Лиры, мерцавший тусклым светом и отражавший блики ламп, которые дрожали на коже, покрытой пылью и потом. Перед Артадой лежал дроид с треснувшим корпусом и мигающим сенсором, а его сочленения скрипели и изгибались под усилиями, издавая низкий гул. Девушка поднесла щуп к контактам, и дыхание осело паром в холодном воздухе, пока ладонь сжимала инструмент и высекала треск из обожжённых соединений.

Тишина мастерской, прерываемая гудением механизмов за стенами, давила на уши, но слабый звук дроида, оживающего под руками Артады, прорезал мрак и наполнял отсек живым ритмом. Девушка наклонилась ближе, пряди упали на лицо и прилипли к щекам, а голос, хриплый, но мягкий, шепнул:

– Давай, оживай, мне нужен напарник.

Сенсор дроида мигнул и вспыхнул зелёным светом, после чего корпус дрогнул и поднялся на тонких ножках, покрытых пятнами коррозии. Артада отложила щуп, а шершавые ладони коснулись его холодной оболочки, оставляя следы сажи на металле. Сердце девушки стучало, отдаваясь в висках, а имя «Свет» вырвалось из груди – тёплое, но твёрдое, в память о Лире, чья утрата оставила рану, но страсть к знаниям продолжала жить в душе. Дроид загудел, и звук дрожал, пробиваясь сквозь тишину, а губы Артады, сухие и потрескавшиеся, дрогнули в улыбке, осветившей полумрак. Присутствие машины разгоняло тьму, сгущавшуюся вокруг, и становилось спутником в пустоте, окружавшей девушку среди гаснущей станции.

Ночь тянулась, свет ламп тускнел и растворялся в тенях, а Артада продолжала работать, скользя пальцами по сочленениям, выправляя ржавые детали и счищая налёт с сенсоров. Вокруг лежали инструменты – клещи с обломанными концами, нож с затупленным лезвием, а их рукояти покрылись следами масла. Девушка взяла нож, сжала холодную сталь в ладони, и кончик его выправил провод, высекший слабый скрип из корпуса. Дроид ожил сильнее, ножки выпрямились и подняли его выше, а свет сенсора мазнул по лицу, высветив впалые скулы и тени под глазами. Артада выдохнула, и дыхание осело паром на металле, а голос, надтреснутый, но живой, шепнул:

– Держись, малыш, нам предстоит долгий путь.

Мастерская окружала теснотой, стены гудели, а их переборки дрожали от вибраций, доносившихся из глубин станции. Воздух, пропитанный запахом изоляции, забивал горло и заставлял кашлять, выплёвывая сухость, оседавшую на языке. По столам, заваленным обломками, скрипели края, гнувшиеся под тяжестью, и лампы мигали, их свет дрожал и гас от перебоев. Блики падали на руки девушки, высвечивая ожоги и сажу, а кристалл на шее мерцал и отбрасывал отблески на стены, исцарапанные временем. Артада стояла одна, путь сюда вёл через гулкие коридоры, где тени обитателей двигались за дверями, голоса тонули в шуме, а девушка пробиралась тихо, избегая их глаз.

Дроид стал первым шагом к разгадкам, и его гудение наполняло мастерскую жизнью, пока Артада направляла машину к старому устройству, лежавшему у стены. Корпус его, покрытый вмятинами, мигнул под пальцами девушки, а «Свет» протянул ножку и высек искры из скрытых проводов. Девушка наклонилась, сжала холодный металл ладонями, оставляя влажные следы, и голос, хриплый, но любопытный, шепнул:

– Покажи на что ты способен, не стой зря.

Устройство ожило, экран вспыхнул синим светом, дрожащим и ломким, а строки данных Эриданцев побежали по стеклу, и символы ломались, растворяясь в шуме. Артада вглядывалась, щуря глаза и выхватывая обрывки текста, высеченного на древнем языке, а пальцы потянулись к тетради, лежавшей рядом. Листы, смятые и покрытые следами масла, шуршали под ладонью, и девушка взяла обугленный стержень, оставляя тёмные разводы на коже. Почерк дрожал, линии корябались на бумаге, но Артада писала, и голос шептал, пробиваясь сквозь гул:

– Ты их создание, да? Помоги мне понять их следы.

Записи намекали на связь дроида с Бездной, а строки говорили о машинах, выкованных Эриданцами, о мастерстве, забытом, но оставившем отпечатки в металле. Девушка водила пальцем по экрану, и дыхание осело паром на стекле, пока сердце стучало и отдавалось в горле. Дроид гудел, сенсор мигнул и осветил лицо, а Артада ощутила, как пустота, давившая грудь, уступает теплу, исходившему от его света. «Свет» стал другом, и присутствие машины разгоняло мрак мастерской, позволяя понять, что путь к Бездне – не тень прошлого, а цель, зажжённая в душе и закалённая ночами в одиночестве.

Ночь сгущалась, тени ложились на переборки, покрытые следами сварки, а Артада стояла, сжимая тетрадь ладонями и оставляя тёмные следы пальцами. Девушка подняла взгляд к потолку, где лампы мигали и бросали свет на лицо, высвечивая слёзы, смешанные с сажей. Глаза, воспалённые от напряжения, вглядывались в темноту, а голос, хриплый, но твёрдый, шепнул:

– Мы идём к звёздам, Свет, это мой путь.

Дроид мигнул, и сенсор осветил лицо, пока Артада направляла машину к следующему устройству, а ножки скрипели и высекали искры из ржавых панелей. Экран мигнул, строки данных побежали по стеклу, и девушка читала, скребя бумагу пальцами и оставляя царапины. Записи говорили о Бездне, называли её целью, а не угрозой, и Артада вслушивалась, ощущая сжатие груди, но решимость крепла. Дроид гудел рядом, звук пробивался сквозь тишину, и девушка почувствовала, как тоска, терзавшая изнутри, превращается в силу, закалённую одиночеством. «Свет» стал первым другом, знаком самостоятельности, и вера в звёзды выросла в мечту, ведущую к разгадкам.

Тишина мастерской давила, гул станции бил по ушам, а Артада записывала мысли, и почерк ломался, линии кривились под напором. Столы вокруг гудели и сопротивлялись рукам, но девушка копалась в них, скребя сталь пальцами и выискивая следы прошлого. Дроид помогал, ножки двигались и выправляли провода, а голос, твёрдый, шептал: