Портрет

I

Сент-Эрмас, весна, 1931

Клеманс Дешан обвела усталым взором двадцать школьников, тесно прижавшихся друг к дружке на скамейках школы, кое-как обогретой большой чугунной печкой, попыхивавшей черным дымком. Самой маленькой восемь, а старшему, верзиле выше нее на добрых пару футов, недавно стукнуло семнадцать. Напрасно она из кожи вон лезла, стараясь обучить их элементарным правилам французской грамматики, географии и арифметики, согласованию времен, пяти континентам и таблицам сложения и умножения – все это так и оставалось для них тайной за семью печатями.

Когда наступит июнь, больше половины ее класса разъедется на посевные, а к сентябрю, когда урожай уже соберут, ее ученики, вернувшись, благополучно забудут то малое, что она успела в них вдолбить. Она облегченно вздохнула, услышав, как на колокольне церкви пробило четыре. Раздались радостные возгласы, заскрипели скамейки, зашуршали закрывающиеся тетрадки. Чтобы быть услышанной, ей пришлось повысить голос:

– Завтра пишем диктант!

Молодая женщина дождалась, пока класс опустеет, вытерла доску, подмела грубо обтесанный сосновый пол, погасила печку и уложила книжку в кожаный ранец, который позволила себе со своих скромных доходов. Надела шинель – ее, некогда принадлежавшую кузену Леону, любимая тетушка Аннетт перекроила в пальто. «Всему найдется место в хозяйстве», – говаривала она с горькой усмешкой. Кузена забрали простым солдатом на фронт Первой мировой и убили в 1917-м – за год до окончания военного конфликта. Разница между ними составляла тринадцать лет. Так что она Леона помнила смутно – только как он любил щипать ее за щечки, что всегда вызывало в ней жгучую ненависть.

На улице холодный дождь хлестал ей прямо в лицо. Голуби вспархивали с церковной колокольни и садились на дом священника, а потом снова перелетали на колокольню. Клеманс всегда задавалась вопаросом – почему птицы мельтешат туда-сюда словно бы в вечном движении. Может, это способ обмануть свою тоску…

Пригнувшись, чтобы укрыться от ветра, она шла по размокшей от грязи дороге, обходя лужи – их было уже много, рытвины заполнялись дождевой водой. Прошла мимо того дома, в котором прожила самые счастливые годы жизни. Сердце сжалось от знакомой печали. Она отвернулась, не желая смотреть на серую черепицу крыши, запертые ставни, ту самую яблоньку, на которую взбиралась малышкой, и поле, что расстилалось за сараем и уходило в бескрайность. Ей было восемь, когда родителей скосила «испанка». Мать, бледная как полотно, лежала в постели, сжимая в руках четки, отец стоял рядом с ее телом на коленях, он плакал долгими и глухими всхлипами, точно набрал в рот булыжников. Сам он тоже умер через несколько дней – он, казавшийся ей неуязвимым, широкоплечий и крепконогий, как древесные стволы; тело пришлось буквально втискивать в гроб – тот оказался маловат.

Спустя годы Клеманс узнала, что ее дед по матери, нотариус Бизайон, осудил брак дочери с «простым мужланом», купил дом и потом перепродал его семье земледельцев. Ей же от родителей не досталось ничего, кроме счастливых воспоминаний, которые она хранила в душе как драгоценные реликвии, и скромного надгробия на кладбище, почти у самого дома священника, – к нему, уже подточенному плесенью, она приносила цветы по воскресеньям. Усевшись под гранитной стелой, она разговаривала с милыми сердцу покойниками, поверяя им нехитрые ежедневные радости среди серости своей жизни, признаваясь, что мечтает уехать из деревни, пусть даже для этого придется их тут покинуть, но пока не решается. Кто же тогда принесет им на могилку букет незабудок или маргариток, чтобы они согласились поговорить? И ей казалось, что без нее они как будто умрут во второй раз.

Издалека до нее доносилось эхо ударов молота. Ее дядюшка Гектор обустроил себе кузнечную мастерскую на первом этаже их дома, стоявшего на краю дороги Лаланд. Над мастерской жило семейство Куломб, а Клеманс спала на чердаке, поскольку ее тетушка упорно отказывалась пустить племянницу в спальню, когда-то принадлежавшую ее сыну, оставив там его мебель и одежду, как будто он вот-вот восстанет из мертвых.

В ее комнатушке зимой было холодно, а летом – нестерпимо жарко, но Клеманс не роптала. У нее хотя бы имелось личное пространство, откуда в ясные вечера через слуховое окошко ей было видно луну и звезды, слышно, как шелестит листва большого дуба, густыми ветвями упиравшегося прямо в небо, стучат дождевые капли и иногда ухает филин. А еще были книги, позволявшие ей воспарить над монотонностью будней, расстилая пред нею путь, конца которому не видать.

Четвертую субботу каждого месяца Ти-Поль, разносчик, обходил весь Сент-Эрмас. Странствующий торговец не давал себе труда постучать в дверь Куломбов, никогда у него ничего не покупавших, – зато стоило Клеманс только услышать его колокольчик, которым он возвещал о своем приходе, как она, сославшись на необходимость сбегать за покупками, шла на центральную площадь деревни, где неизменно находила его у церковной паперти с тележкой с решетчатыми бортами, где лежали кучи всевозможного товара: ткани, платья, перчатки, шляпы, кружева, горшки керамические и жестяные, метелки, щетки для мытья посуды, все необходимое для шитья, носовые платки, бруски мыла, детские волчки, игральные карты, лекарства от кашля, мигрени, болезней живота и других скорбей телесных.

А Ти-Поль, едва завидев молодую женщину, рылся в своем бардаке и, извлекая оттуда книгу, протягивал ей со своей беззубой улыбкой. «Вам наверняка понравится, мамзель Клеманс».

И в эту субботу бродячий торговец по своему обыкновению протянул ей томик в бежевой обложке, покрытой пятнами сырости.

– Вот, нарыл тут на блошином рынке.

Клеманс взяла его и стала восторженно рассматривать. Это был роман Делли[1] – она обожала этого автора. У нее уже было еще целых два его романа, до того зачитанных ею, что страницы вываливались наружу, так что пришлось сшивать их ниткой.

– «Дочь шуанов», – шепотом прочитала она. – Этого я еще не читала. Сколько с меня?

– Ровным счетом ничего, мамзель Клеманс. Самому почти даром досталось.

Вся засветившись от радости, она рассыпалась в благодарностях Ти-Полю и мгновенно сунула книгу в плетеную корзинку, которую предусмотрительно захватила с собой, потом заставила его все-таки принять несколько грошей, и торговец опустил их в широкий карман старенького латаного-перелатаного пальто. Оглядевшись, дабы убедиться, что никто из соседей не шпионит за ней, она поспешила вернуться в дом Куломбов, тут же взлетела на чердак, вынула из корзинки роман, прыгнула в кресло-качалку и погрузилась в чтение, упиваясь каждым словом. Мать с пяти лет учила ее читать и писать, и каждый раз, когда она перелистывала страницы книги и вдыхала запах чернил, у нее было чувство, что она опять с ней.

Резкий голос тетушки Аннетт – и пузырь счастья, в котором она укрылась от всего остального мира, мигом лопнул.

– Клеманс, мне нужна помощь в стирке!

Она с сожалением поднялась, раскрыла шкаф, где держала одежду, и спрятала в нем новое приобретение, присоединившееся там к двум десяткам других книг, уже купленных у Ти-Поля. Ее дядюшка с тетушкой были очень благочестивыми и из всех печатных публикаций сносно относились только лишь к Библии, Новому Завету и Народному альманаху Бошмена[2]. У них имелся один выпуск 1916 года, в красной обложке, с потрепанными краями от частого к нему обращения. Если бы, к несчастью, супруги Куломб обнаружили ее тайник, они швырнули бы все ее сокровища в дровяную печь и потащили бы ее к кюре Грондену, чтобы заставить исповедоваться во всех грехах. Священник в воскресных проповедях неутомимо обличал танцы и книги, которые ведут прямиком в ад. Для Клеманс же царством ада скорее была эта деревня с вечными страхами и суевериями; ее обитатели, неторопливые и упорные работяги, прозябали, как вьючные скоты, не имея иных перспектив, кроме труда и религиозного благочестия.

Однажды в майский денек, когда ее ученики были особенно непоседливы и невежественны больше обычного, Клеманс возвращалась к Куломбам так медленно, будто несла тяжелую ношу. Даже небесам, окаймленным белыми облачками, и прекрасным полям, утопавшим в охровом солнечном свете, не удалось разогнать ее печаль. Одна только простая мысль, что с той же безжалостной монотонностью дни ее жизни потекут и дальше, наполняла ее сердце отчаянием.

Иногда она подумывала, а не выйти ли замуж, но тут еще предстояло найти претендента, который пришелся бы ей по душе. Никто из деревенских парней не привлекал ее – даже красавец Жозеф Тибодо, в кого были влюблены все девчонки, казался ей неотесанным грубияном. А случись так, что ей бы понравился кто-то и она вышла бы за него – тут же потеряла бы работу учительницы, требовавшую безбрачия. Она хоть и зарабатывала не больше ста пятидесяти долларов в год, но и эти деньги были ей необходимы, чтобы оплачивать пансион у Куломбов и покупать свои любимые книжки.

Дойдя до мастерской дядюшки, Клеманс заметила, что на прилавке валяется номер «Ля Пресс». Мсье Куломб, почти неграмотный, никогда не читал газет, говоря, что «этот хлам и впрямь годится только чтоб бросать на него очистки от картошки»; стало быть, ее тут забыл кто-то из клиентов. Она схватила газету и украдкой сунула в рукав. Уже поднявшись на чердак, она пробежала глазами заголовки большими буквами: «Четыреста детей, отравлены молоком, в котором обнаружен формалин, в сиротском приюте в Мексике», «Трагическая гибель ребенка на горе». От этого ее как будто внезапно швырнули в шум и ярость неведомого мира.

Перелистывая газету, Клеманс поражалась изобилию рекламы, превозносившей достоинства сиропов от кашля, «чудо»-кремов для сохранности молодости кожи, мягкости сигарет «Тюрре», «Джин Пиллс» чтобы освободить организм от ядов, эликсир доктора Монтье – от него быстро встанете на ноги, если вдруг захворали… Здесь продавали мебель, коврики, линолеум, живопись, одежды для дам, мужчин и детей. Когда были еще живы ее родители, они иногда брали ее с собой в универсальный магазин «Троттье и сын», походивший на пещеры Али-Бабы своими бессчетными галереями и полками, ломившимися от всевозможных товаров, но сейчас, на взрослый глаз, все это выглядело лишь пыльной коммерческой лавкой со старыми дощатыми полами в древесных опилках.

На последней полосе газеты размещались маленькие объявления. Там искали мужчину – мастера на все руки, садовника, прислугу по хозяйству, секретаршу. Ее внимание особенно привлекло одно объявление:

«Вдовец ищет гувернантку для своего сына двенадцати лет, хрупкого здоровья. Рекомендации обязательны. Сведения о кандидатуре просьба присылать в газету до востребования».

На нее сильное впечатление произвели слова «гувернантка» и «сын с хрупким здоровьем». Ей опять вспомнилась «Джейн Эйр» – история девушки-сироты, которая хочет изменить свою жизнь и размещает объявление, желая стать наставницей; наконец ее нанимает мистер Рочестер, богатый и угрюмый хозяин замка Торнфилд-Холл, и она безумно влюбляется в него. Клеманс до такой степени слилась с образом Джейн, что даже начала сочинять в тетрадочке, купленной у Ти-Поля, историю одного загадочного герцога, чьи волосы и очи чернее ночи; он заблудился в окрестных лесах и пришел в деревню. Он тут же обращает внимание на Констанс – скромную девицу с бледным лицом, преподающую в сельской школе, и предлагает ей заняться образованием своей воспитанницы, тем самым избавляя от этой убогой жизни. Дни идут за днями, а интрига усложняется: злобная крестная мать не дает ей уехать с прекрасным незнакомцем, оставляя в глубоком отчаянии. Однако герцог под покровом ночи устраивает побег. В коляске, укутанная мехами, под усыпанным звездами небом, Констанс без тени сожаления созерцает деревенские дома, понемногу тающие в ночном мраке. Однажды тетушка Аннетт наткнулась на эту тетрадку; сунув в нее нос, она побагровела от ярости и бросила ее в печь.

Клеманс аккуратно вырезала объявление ножницами, которые держала в своей швейной корзинке, и положила себе под подушку. Она вообразила, что загадочный вдовец наверняка похож на придуманного ею герцога.

II

Клеманс целую ночь не смыкала глаз, все прикидывая, что бы такое ей предпринять, как заявить о своей кандидатуре на должность гувернантки. Проблема, мучившая ее, заключалась в рекомендациях. Кто мог бы их дать ей? Просить Куломбов не было никакого смысла – она заранее предвидела, что они не позволят ей покинуть деревню, причем заботясь отнюдь не о ней, а о тех деньгах, какие она им платит за проживание. Да и потом, ведь дядюшка-то едва умел читать и считать, а того менее – писать; всеми счетами и расчетами занималась его жена. Она подумала было о нотариусе Бизайоне, но все-таки не решилась выпрашивать благодеяния у того, кто причинил столько зла ее родителям, а ее саму незаконно лишил наследства. Но кто же тогда? В Сент-Эрмасе жил еще и врач, доктор Рено, но и дядюшка, и тетушка с недоверием шарахались от таких «костоправов» как от чумы, говоря, что сами слишком бедны, чтобы таким еще и за лечение платить. Врач и приходил-то к ним всего лишь раз, когда Клеманс заболела свинкой, а потом она видела его только на воскресной мессе; и никогда не посмела бы к нему обратиться. Оставался только один-единственный человек: кюре Гронден. Ее будущее зависело от него.

На следующий день Клеманс с нетерпением дождалась обеденного перерыва и поскорее побежала в дом священника. Ей открыла мадам Бинетт, экономка кюре. Ее круглое и приветливое лицо портили злобные маленькие глазки – они так и рыскали вокруг. У прихожан она пользовалась репутацией сплетницы, и кое-кто даже заставал ее врасплох притаившейся за исповедальней с пером в руке; она сделала вид, что смахивает пыль, но стояла насторожившись. Клеманс постаралась сказать самым любезным тоном:

– Здрасьте, мадам Бинетт.

– Ну и ну, вот так прекрасная гостья, – прошептала женщина с фальшиво-радостным взглядом.

– Мне нужно повидать господина кюре.

– Он готовится к следующей проповеди. Если скажешь мне, что тебя сюда привело, я могла бы и шепнуть словечко ему на ухо…

За принужденной улыбкой экономки Клеманс тотчас же разгадала злой умысел.

– По личному делу.

Лицо мадам Бинетт сразу посуровело.

– Он не хочет, чтобы его беспокоили, приходи попозже.

Важность задуманного придала Клеманс храбрости.

– А вот я постучу прямо к нему в дверь – и посмотрим, может, он меня и примет, – она сама удивилась, что посмела возразить.

И она прошла по коридору, который вел прямо к кабинету кюре. Мадам Бинетт бросилась следом за ней, чтобы грудью встать на пути, но Клеманс ловко обошла ее и быстрыми шагами направилась к двери, постучав в нее так громко, что сама испугалась. Изнутри послышался голос кюре:

– Мадам Бинетт, я же предупредил, чтоб меня не тревожили!

– Тут молоденькая Дешан, – пропищала та. – Настойчиво хочет вас повидать.

После затянувшейся паузы снова послышался голос священника:

– Раз так, пусть войдет.

Клеманс так и сделала с заколотившимся сердцем, чувствуя, что экономка смотрит ей в спину.

Кюре Гронден, сидевший за громоздким столом с пером в руке, поднял голову. Лицо у него было длинное, лошадиное, щеки выбритые и бледные, синие тени от ресниц придавали ему суровый вид, подчеркнутый глубокими морщинами на брылях вокруг тонких губ. Когда-то Клеманс с большим удивлением услышала от тетушки, что ему всего тридцать один год.

– Мадемуазель Дешан, чему обязан честью видеть вас?

Он почитал долгом обращаться на вы ко всем овечкам своей паствы, даже к детям. Могло показаться, что так он желал показать свое уважение. Но на самом деле он воздвигал дистанцию между ними и собой; а установив этот барьер, начинал вещать с таким чувством превосходства, что возражать было совершенно невозможно.

Ноги у Клеманс подгибались – ее невольно поразила строгость духовной особы, чьи суровые проповеди держали прихожан в непрестанном страхе. Чтобы укрепить свою решимость, она про себя повторила текст объявления, выученный ею наизусть: «Вдовец ищет гувернантку для своего сына двенадцати лет, хрупкого здоровьем». Я должна быть отважной ради этого мальчика.

– Слушаю вас, – повторил кюре, постучав кончиком пера по чернильнице.

Вместо ответа молодая женщина извлекла из рукава газетную вырезку и положила прямо перед ним. Он нахмурил брови.

– Где вы нашли такое объявление?

– В «Ля Пресс».

– Вы читаете эту нечестивую газету?

– Кто-то из клиентов забыл ее у дяди. Я желаю заявить о своей кандидатуре на эту должность.

Кюре с неодобрительным видом пробежал глазами несколько строчек.

– Вдовец… Кто поручится, что у него нет дурных намерений!

– Это отец семейства. И его мальчику я необходима!

Кюре Гронден смерил ее строгим и пренебрежительным взглядом.

– Что вы об этом знаете? Я вижу, вы весьма самонадеянны, мадемуазель Дешан.

Клеманс почувствовала, что идет по тонкому льду; еще чуть-чуть – и от ее мечты не останется и следа. Она поняла: чтобы доказать свою правоту, ей следует казаться поскромней.

– Вы правы, господин кюре. Я не знаю этого мальчика, но верю, что могла бы принести ему пользу. И вы единственный, кто мог бы мне помочь.

– Ваши дядя и тетя знают о ваших планах?

– Пока нет. Я говорю о них только вам.

– Вы слишком молоды, чтобы вот так пускаться в приключения. Монреаль – город большой, полный опасностей.

– Я уже взрослая. Я ежегодно воспитываю два десятка школьников, а это ведь задачка не из легких.

– А кто вас заменит? Хорошие учительницы на улицах не валяются.

Священник впервые отвесил ей комплимент.

– Имельда. Старшая дочка господина Троттье, владельца склада общего пользования, она моя лучшая ученица. В августе ей исполнится восемнадцать.

– Дайте мне немного поразмыслить.

III

От священника Клеманс вышла страшно огорченная – кюре Гронден так и не дал согласия на рекомендательное письмо. Стоило ей войти в класс, как вид беспорядочно стоявших парт, орущие ученики и летающие по воздуху бумажные шарики повергли ее в уныние. «Я должна уехать отсюда во что бы то ни стало».

Через несколько дней, в субботу, Клеманс, читая на чердаке «Дочь шуанов», услышала, как тетушка зовет ее спуститься.

– Господин кюре пришел и хочет тебя видеть!

Молодая женщина поспешно спрятала книгу в шкаф и спустилась сперва на жилой этаж, а потом по трухлявым ступенькам – в гостиную за мастерской хозяина. У дровяной печи маячил долговязый силуэт священника. Издалека доносились звуки ударов молота по наковальне и лошадиное ржание.

Кюре повернулся к Аннетт Куломб.

– Не соблаговолите ли оставить нас наедине?

Та поджала губы и вышла из комнаты. Священник порылся в кармане сутаны и вынул запечатанный конверт, который и протянул Клеманс.

– Вот то письмо, о котором вы просили. Прошу вас не открывать его и послать напрямую тому, кому оно предназначено. Я сам вписал адрес, который был указан в объявлении. Вам остается только оплатить отправку. Удачи, мадемуазель Дешан. Надеюсь, вы не пожалеете о решении покинуть то, что остается от вашей семьи.

Молодая женщина сунула конверт в карман фартука.

– Спасибо.

Он поклонился и, выходя, помахал на прощание мадам Куломб. Та же, уязвленная тем, что священник не удостоил сообщить ей о цели прихода, сразу обернулась к племяннице:

– Чего ему от тебя было надо?

Клеманс раздумывала. Открой она свои планы тетке – та не преминула бы осыпать ее упреками в неблагодарности и непременно вставила бы палки в колеса. Надо хранить тайну до тех пор, пока не придет ответ.

– Кюре Гронден желает повидать моих учеников перед окончанием учебного года, чтобы проверить их знание катехизиса.

Ее саму удивила легкость, с которой она солгала. Вспомнилась восьмая заповедь: «Не лжесвидетельствуй, не обманывай». Щеки слегка порозовели.

– Мне нужно подготовиться к занятиям.

На сей раз это была святая правда. Вернувшись на чердак, Клеманс испытала большое искушение распечатать конверт, врученный ей кюре, но совесть не позволила. Ее терзала мысль, что служитель Церкви, быть может, нарисовал не слишком-то лестный ее портрет, чтобы лишить всяких шансов быть принятой в гувернантки, но она отбросила ее. Кюре Гронден – суров и неумолим, но она была уверена в его порядочности.

Она спрятала письмо в шкаф, села за колченогий стол, служивший ей секретером, и выбрала текст для грядущего диктанта и упражнения для счета в уме.

Потом взяла почтовую бумагу, купленную ею у Ти-Поля, обмакнула перо в чернильницу и принялась старательно писать «воскресным почерком», как говаривала ее матушка.

Сент-Эрмас,

суббота, 23 мая 1931

Мсье,

Сим письмом подтверждаю, что хотела бы предложить свои услуги гувернантки для вашего сына. Я уже около двух лет служу учительницей сельской школы. Преподаю французскую грамматику, географию и историю Канады.

Она прервалась, раздумывая, не добавить ли что-нибудь о любви к чтению, но предпочла воздержаться. Как знать – вдруг тот, кто может стать ее работодателем, книг совсем не ценит.

От всей души надеюсь, что вы окажете мне честь взять меня на службу.

Преданная вам,

Клеманс Дешан

Она перечитала текст, скорчив недовольную гримаску, но он несомненно был искренним. Аккуратно сложила лист бумаги, вложила в конверт, на котором написала адрес, указанный в объявлении, запечатала и убрала вместе с рекомендательным письмом кюре Грондена.

В тот вечер Клеманс быстро заснула, убаюканная шелестом ветра в дубовых листьях.

IV

В ближайший понедельник, перед началом уроков, Клеманс зашла в почтовое отделение и оставила там два письма.

– Сколько времени ждать курьера с ответом, мсье Легри?

Почтарь изобразил задумчивое лицо.

– Около пяти рабочих дней.

Пришлось ждать. Каждый день Клеманс снова и снова приходила к прилавку мсье Легри – спросить, нет ли обратной почты, и возвращалась к чете Куломб несолоно хлебавши, с тяжестью в сердце.

На день святого Иоанна Крестителя учительница убралась в классе, вычистила печку от золы и заперла школу на замок. Теперь она откроется только в начале сентября.

В первые дни августа у Клеманс все еще не было никаких новостей; должно быть, вдовец из объявления нашел кандидатку получше… И только когда она уже потеряла всякую надежду быть нанятой, ответ наконец пришел.

Утремон,

13 августа 1931

Мадемуазель Клеманс Дешан просят прибыть в понедельник грядущего 7 сентября в два часа пополудни в дом 34 по авеню Керб, в квартале Утремон, что в Монреале, для встречи касательно должности гувернантки. Ниже вы обнаружите билет на поезд до Монреаля, а также сумму, покрывающую ваши расходы на переезд. Соблаговолите надеть синий шарф.

С уважением,

Доктор Шарль Левассёр

Клеманс охватила такая неудержимая радость, что даже дух перехватило. Хотя тон ответа был холоден, ее по крайней мере приглашали на собеседование, где ей выпадал шанс проявить себя сполна. Потом ее пронзило глухое скверное предчувствие. Где это такое – Утремон? Ей никогда не приходилось и слышать о таком квартале. Одно несомненно – раз уж доктор Левассёр оплачивает ее поездку, значит, он воспринимает ее кандидатуру всерьез. Она полистала альманах и нашла в нем карту Квебека. Наконец вычислила и Утремон, расположенный «за горой Руаяль» – потому он так и называется[3].

За ужином Клеманс объявила новость чете Куломб.

– Гувернанткой? В Сент-Эрмасе? – спросила заинтригованная тетка.

– В Утремоне.

– Знать не знаю такого, – проворчал дядюшка.

– Это квартал в Монреале.

– Наша деревушка для тебя, стало быть, недостаточно хороша? – кисло поинтересовалась Аннетт.

– Я всегда была обузой для вас, – вот и все, что ответила ей Клеманс.

Тетка помрачнела, раздраженная потерей денег за пансион – даже той скромной суммы, какую ей платила племянница.

– Если это вся твоя благодарность нам…

Клеманс сочла бесполезным отвечать на это. С нее хватило бы и просто сбежать от такого заурядного и безнадежного существования. В последнюю субботу месяца она купила у Ти-Поля синий шарф, свой залог свободы, и еще – тетрадку. Мысль начать вести личный дневник, где она опишет свои приключения, пришла ей в голову накануне. А прежде чем пуститься в дальний путь, еще столько дней придется ждать!

V

Утром в день отъезда Клеманс, чтобы собраться с мыслями, пришла на могилку родителей и возложила к подножию надгробия букетик хризантем.

– Прошу вас, простите меня. Присматривайте за мной. Я люблю вас и всегда буду любить.

Вернувшись к Куломбам, она увидела, что дядюшка выносит ее чемодан с картонными боками, с которым она сюда приехала тринадцать лет назад и все это время держала в нем кое-какую одежонку и свои книги – она категорически не пожелала оставлять его здесь. Даже не уверенная, что ее наймут на работу, она отнюдь не собиралась возвращаться в Сент-Эрмас.

– Вот же чертовня! Ты что, булыжников в свой баул напихала?

Он засунул багаж сзади открытой двуколки – он закладывал ее, отправляясь заключать государственные сделки. Путь до вокзала проехали молча. Клеманс нечего было сказать; чете Куломб – тем более.

Здание вокзала почти пустовало. Прощались сдержанно. Тетушка все-таки немножко поволновалась:

– Будь осторожней, – наставляла она ее. – Особенно не верь парням. Как следует скрывай все, что думаешь. Большой город очень опасен…

Чета Куломб покинула племянницу еще до того, как к зданию вокзала, весь в клубах сероватого дыма, подкатил поезд «Канадской Тихоокеанской железной дороги».

Путешествие восхищало молодую женщину, никогда прежде не выезжавшую за пределы родной деревни. Все ее очаровывало: удобная скамейка, проносящиеся за окном пейзажи, уходившие в бескрайность поля, негромкие зовы гудка, перестук колес… Она уснула, убаюканная движением поезда.

Ее разбудил резкий звук свистка. Состав въезжал в здание вокзала, отдуваясь как слон. Клеманс с грехом пополам выкарабкалась из вагона, волоча тяжелый чемодан. Юный носильщик в красной форме с золотыми пуговицами подошел к ней.

– Могу я помочь вам, мадемуазель?

Не дожидаясь ответа, он схватил ее багаж.

– Да это весит целую тонну!

– Вы не знаете, могу ли я пешком дойти до Утремона?

Он поставил чемодан и с насмешливым любопытством взглянул на молодую женщину. Перед ним явно была деревенская девчонка – миловидная, но наивная.

– Если вы готовы прошагать пару часов, то воля ваша. Но с таким чемоданом я советовал бы сесть на трамвай. А еще лучше поймать такси, если в карманах у вас звенит.

Клеманс охватило смущение. В альманахе Бошмена ей приходилось видеть фотографию трамвая, и она знала, что эти машины приводятся в движение с помощью электрических проводов, но понятия не имела, где в него садиться, какой маршрут выбрать, как оплатить проезд. И еще она не поняла выражения «в карманах звенит».

– Мамзель Дешан?

В нескольких шагах от нее стоял человек высокого роста, чернокожий, в бежевой ливрее с золотыми галунами, с кепи в руке. Клеманс была озадачена. Впервые за всю свою жизнь она видела человека с другим цветом кожи не на картинке. Она в душе выругала себя за малодушие.

– Да, я Клеманс Дешан.

Он улыбнулся ей, сверкнув ровным рядом белых зубов.

– Хозяин сказал мне, что на вас будет синий шарф.

Он протянул ей огромную и мозолистую руку.

– Позвольте представиться, Ахилл Туссен, но все зовут меня просто господин Ахилл. Я и шофер, и садовник, я водопроводчик и плотник, короче, при докторе Шарле я мастер на все руки.

Клеманс, хотя и оробев при виде руки размером с дыню, все-таки пожала ее.

– Очень рада, мсье Туссен.

– Для друзей просто Ахилл. Доктор Шарль попросил меня вас встретить.

– Очень любезно с его стороны.

Он показал на чемодан.

– Ваш?

Молодая женщина кивнула. Слуга поднял багаж легко, как будто соломинку, и пошагал сквозь широкий зал ожидания, над которым высился ошеломивший Клеманс стеклянный потолок. Выйдя на улицу, господин Ахилл направился прямиком к авто, припаркованному у здания Виндзорского вокзала. Бежево-красный кузов с хромированными серебристыми бамперами сверкал в оранжевых лучах света. Учительница остановилась с раскрытым от изумления ртом. В Сент-Эрмасе автомашины с мотором не было ни у кого, кроме нотариуса Бизайона. Да и то он выезжал на ней только летом.

Ахилл Туссен указал на капот.

– Прекрасна, не так ли? «Бьюик», восемь цилиндров, с впрыском бензина, мощность шестьдесят пять лошадиных сил, крыша отодвигается.

Клеманс не поняла решительно ничего из этой технической тарабарщины. Но было очевидно, что господин Ахилл так гордился машиной, как будто сам владел ею. Поставив чемодан в багажник, он распахнул боковую дверцу – на пассажирское сиденье.

– Прошу вас, мамзель, садитесь.

Он помог ей встать на подножку и взобраться внутрь; кожаная обивка цвета слоновой кости слегка скрипнула под весом ее тела. Потом обошел машину кругом и уселся за руль. Он нажал на рукоять, и раздалось рычание. Заметив, как растерялась пассажирка, господин Ахилл объяснил ей, что раньше мотор заводили с помощью рукоятки спереди автомашины, но эта операция приводила к несчастным случаям, а подчас и к смертельному исходу. Благодаря этому новому способу система зажигания запускалась совершенно безопасно.

Автомобиль рванул с места. Клеманс в панике схватилась за дверцу. Шофер со смехом обернулся к ней:

– Не бойтесь, мамзель Дешан, я вас доставлю в хорошее место и совершенно целехонькую.

VI

Когда испуг прошел, Клеманс понемногу привыкла к скорости. Виды за открытым окном навевали чувство покоя. В конце концов, это авто было куда удобнее, чем тряская повозка четы Куломб… Ее поражали широта улиц, бесчисленные здания, громоздившиеся друг на друга, многолюдная суета прохожих на каменных мостовых, серо-зеленые уличные фонари, непрестанный городской шум; все это смущало, ошеломляло ее. Сент-Эрмас казался ей уже таким далеким, будто на старой почтовой открытке, забытой в ящике шкафа.

Столбы тянулись все дальше и дальше, их соединяли провода; тонкие, как веревки, они расчерчивали все небо будто по линейке. Она показала на них шоферу:

– А что это?

Тот, явно удивленный вопросом, был слишком добродушен, чтобы позволить ей это заметить.

– По ним идет электричество, – вежливо объяснил он. – Эти столбы для того, чтобы передавать его в жилые кварталы, чтобы там было светлее по ночам и теплее зимой.

Клеманс стало стыдно своей серости.

– В моей деревне нет электричества. Освещение только лампами – масляными или керосиновыми, а дома обогреваются дровяной печкой.

Он улыбнулся:

– Там, где живу я, этого тоже нет. Столбы до бедняков не доводят.

Он произнес это без горечи – просто спокойно сказал как есть.

Автомобиль поехал по тихой улочке мимо прелестного парка, в котором мамаши катали коляски или наблюдали за играющими малышами. На перекрестке «бьюик» свернул направо, доехал до следующей улицы и остановился у большого дома.

– Конечная! – воскликнул водитель.

На сей раз Клеманс без колебаний ухватилась за руку мсье Ахилла, а тот помог ей выбраться из авто. Перед ее глазами высилось каменное здание, окруженное кленами, сиренью и яблонями, чьи ветви сгибались под тяжестью краснеющих плодов. Аллея вела к широкому портику с белыми дорическими колоннами, за которыми виднелась массивная дубовая дверь. Слева от здания над шиферной крышей возвышалась башенка с парой слуховых окошек. Молодой женщине показалось, будто за одним из них мелькнул чей-то силуэт, но, быть может, это был просто световой блик.

– Мсье Валькур приказал построить этот дом в тысяча восемьсот девяносто четвертом в честь рождения своих дочерей. Доктор Шарль живет здесь с тех пор, как женился на мадам Жанне.

Голос слуги горестно дрогнул.

– Бедная мадам Жанна, в мае она покинула нас, упокой Господи ее душу.

Клеманс тронула искренняя печаль в голосе мсье Ахилла.

– Донесу ваш багаж, – продолжал он с притворной жизнерадостностью. – А вы уже можете позвонить в дверь, вам откроет мадам Августа. Предупреждаю вас – с ней нелегко, но кухарка она бесподобная и к тому же не обидит и мухи.

Он схватил чемодан и поспешил по аллее, которая вела на задний двор. Клеманс не поняла, почему он не воспользовался парадным входом, но направилась к портику, решив, что это ее не касается. Подойдя к двери, на которой висел бронзовый молоточек в виде львиной головы, она замерла. К горлу подкатил бессознательный страх. Ее встревожило упоминание о недавней кончине супруги доктора Левассёра. Над ручкой двери она нащупала кнопку звонка и робко нажала ее. Раздался чистый звон. Ответа не было. Ею овладела нервозность. Что, если там никого… Вдруг заскрежетали затворы. Женщина неопределенного возраста, с виду замкнутая, в белом фартуке поверх форменного платья и белом чепце, появилась на пороге.

– Мадам Августа?

Женщина кивнула, не проронив ни слова.

– Я Клеманс Дешан, приехала на соискание места гувернантки.

Мадам Августа окинула ее пренебрежительным взглядом.

– Надеюсь, вы окажетесь не такой пронырой, как та, другая.

Враждебность служанки неприятно поразила Клеманс, но она вспомнила о предупреждении Ахилла и решила не особенно придираться.

Мадам Августа нетерпеливо помахала рукой.

– Да не стойте вы как забор, приросши к полу, а то еще корни тут пустите.

Клеманс последовала за нею внутрь, стараясь не осуждать пока что столь нелюбезное поведение. Как знать – может, у нее просто был неудачный денек.

Снова закрыв большую дверь, мадам Августа указала на стул:

– Ждите здесь.

Клеманс так и сделала, а в это время служанка удалилась, стуча каблуками по безупречно навощенному паркету. Она огляделась. Холл был просторен. Широкая люстра с хрустальными подвесками свисала с потолка. На комоде она заметила какой-то странный черный предмет в форме трубки; рядом лежало что-то вроде рожка. Она вспомнила: похожая штуковина есть и в почтовом отделении; это был телефон, по нему можно разговаривать с другим человеком на расстоянии… Слева были видны первые ступеньки лестницы. И две двери – украшавшие их витражи так и переливались в лучах солнца.

Вытерпев несколько минут, молодая женщина поднялась и сделала несколько шагов, чтобы размять ноги. Она дошла до дверей и вдруг заметила, что одна из них полуоткрыта. Не в силах побороть любопытство, она толкнула ее и вошла в гостиную немалых размеров с обшитыми деревом стенами. Она с восхищением осмотрела кресла с затейливо выпиленными ножками, картины с пейзажами, лампы со стеклянными резными абажурами, тяжелые бархатные шторы цвета спелого граната, подвязанные шелковыми шнурами, ковер с изысканными восточными мотивами, но больше всего поразил ее висевший над камином портрет молодой женщины. Темные волосы аккуратно зачесаны вверх, а черные, почти влажные глаза, казалось, смотрели прямо на нее; улыбка женщины была одновременно и нежной, и печальной. Ее руки были спокойно сложены на коленях.

– Это моя жена.

Клеманс вздрогнула и быстро обернулась. Мужчина среднего роста, в черном костюме и с траурной повязкой на левой руке, стоял рядом с ней. Под его глазами залегли лиловые круги – а сами глаза, пронизывающе голубые, казались вырезанными изо льда. Тонкие губы придавали правильным чертам лица определенную жесткость, еще подчеркнутую очень коротко подстриженной пепельной шевелюрой, разделенной безупречным пробором. По лицу разливалась странная бледность. Она бросила взгляд на его руки, длинные и тонкие, как у пианиста.

– Мне следовало бы сказать: «была». Жанна умерла.

Эти слова – «Жанна умерла» – он произнес отрывисто, без всякого чувства. Клеманс поняла, что перед ней хозяин этих мест. Как же он был непохож на того, кого ей нарисовало воображение! И она почувствовала жгучее разочарование. Возможно, он, наподобие мистера Рочестера, скрывал под грубоватыми манерами душевную чувствительность…

– Мои всяческие соболезнования, – прошептала она, досадуя, что не нашла менее банальной фразы.

– Я доктор Левассёр. Мадам Августа уведомила меня о вашем прибытии. Соблаговолите следовать за мной.

Это был скорее приказ, чем формула вежливости.

VII

Доктор Левассёр провел Клеманс в большую комнату и усадил в кресло, а сам сел за длинный стол красного дерева, натертый и сияющий, как каток. Клеманс успела увидеть стену, уставленную книжными полками, просевшими под тяжестью томов – должно быть, научных или медицинских трактатов. В глубине справа располагались картотечные металлические ящики. Слева – застекленный шкаф с флаконами и пузырьками всевозможных размеров.

Врач щелкнул пальцами, это заставило ее вздрогнуть.

– Вы замужем? – вдруг спросил он.

– Нет.

– Есть жених? Поклонник?

Смущенная вопросами, которые казались ей нескромными, Клеманс все-таки почувствовала, что должна ответить. В конце концов, ничего необычного – работодатель прежде всего хочет узнать о ее положении.

– Нет, никого.

Он выдвинул ящик, вынул оттуда письмо и положил перед собой.

– Кюре Гронден написал, что вы сирота?

Она кивнула с комком в горле.

– Мои родители умерли в тысяча девятьсот восемнадцатом. От «испанки».

Врач внимательно посмотрел на нее. Ей почудилось, что в его непроницаемом взгляде промелькнула искра сочувствия.

– Эта пандемия была истинным бедствием. Вы знаете, что от нее в мире умерло, говорят, до пятидесяти миллионов? У меня самого скончалось несколько пациентов.

Наступило молчание. Слышалось только тиканье часов.

– И что остается от вашей семьи? – снова спросил он.

– Дядя и тетя, но я с ними не очень-то лажу.

Ее саму удивило, что она сделала такое признание мужчине, с которым едва знакома, и она опасливо подумала, что теперь он составит о ней дурное мнение.

Врач взял нож для разрезания бумаг с рукояткой из слоновой кости, повертел его в тонких руках, очень внимательно осмотрев соискательницу. Ему прекрасно подходило то, что она была молоденькой сиротой и единственной родней ее оставались дядя и тетя, к которым она к тому же не слишком-то и привязана; дополнительным козырем была и ее наивность деревенской простушки. Такой «синий чулок» сделает все, о чем попросят, и не станет совать нос в то, что ее не касается, как делала прежняя гувернантка. Одно воспоминание об этой крайне неприятной ему особе – и вот у него уже свело челюсти. Она едва не пустила все под откос; нет, такой ошибки ему повторять нельзя.

– Полагаю, из вас выйдет толк, мадемуазель Дешан. Я нанимаю вас на испытательный срок на один месяц. Получать будете жалованье восемь долларов в неделю, с питанием и комнатой для прислуги и выходным каждую субботу. Ваша задача – обучить моего сына грамматике, арифметике, географии и истории.

Сумма зарплаты ошеломила Клеманс. Да ведь работая учительницей, она имела только сотню долларов в год! Она быстренько подсчитала в уме: если ей посчастливится остаться на службе у доктора целых двенадцать месяцев, она разживется на четыреста шестнадцать долларов! Она робко заулыбалась.

– Вы не пожалеете о своем решении, мсье Левассёр.

– Доктор Левассёр, – поправил он.

– Могу я узнать имя вашего мальчика, доктор Левассёр?

– Тристан. Он способный ученик; надеюсь, вы окажетесь достойной его.

Он поднялся, давая понять, что разговор окончен. Встала и Клеманс.

– Есть ли причина, по которой ваш сын не посещает школу?

Врач холодно уставился на нее.

– Как я и упомянул в объявлении, у Тристана хрупкое здоровье. Он тяжело переживает кончину матери. Я предпочитаю воспитывать его дома.

Он сделал несколько шагов к двери. Тут новоиспеченная гувернантка расхрабрилась:

– Когда же я смогу с ним познакомиться?

– Завтра.

Мадам Августа ожидала их в коридоре.

– Проведите мадемуазель Дешан в ее комнату, – приказал ей врач.

– Как прикажете, доктор Левассёр.

Клеманс поразила покорность, явно прозвучавшая в интонации служанки: она будто боялась хозяина.

– Сюда, мадемуазель, – сухо продолжала прислуга.

Новая гувернантка последовала за мадам Августой, а та повела ее к лестнице. По пути Клеманс снова бросила взгляд на портрет Жанны Левассёр. От чего же умерла бедная женщина?

Комната Клеманс, расположенная на втором этаже, с кроватью, покрывало на которой прекрасно сочеталось со шторами из нежно-розового и голубого ситца, оказалась прелестной. Обстановка состояла из комода, одежного шкафа, туалетного столика с зеркалом и маленькой фарфоровой раковины, не считая секретера и часов на камине. Чемодан уже стоял на сундуке у подножия кровати.

– Повезло вам, – сквозь зубы процедила ей мадам Августа. – Моя-то спальня чуть побольше клетушки будет, да еще в глубине коридора и с видом на гараж.

Прислуга с шарканьем удалилась. Клеманс заперла за ней дверь. Своя комната… Какой контраст с противным чердаком, где она столько ночей провела, изнывая от жары, а в зимние холода – от мороза! Ею овладело веселье, какого она не испытывала с тех пор, как еще были живы ее родители, когда мать читала ей сказки, прежде чем пожелать спокойной ночи, или когда отец дарил ей на Рождество разноцветный деревянный волчок, который сам же и выточил.

Она подбежала к окну, выходившему прямо в сад. Водяные брызги прелестного фонтана в свете дня отливали всеми цветами радуги. Она с наслаждением вдохнула сладкий аромат розовых кустов, стебли которых грациозно обвивали круглые своды беседки, восхитилась клумбой гладиолусов, разноцветных и ослепительных, послушала щебетание птичек, во всю прыть перелетавших с кедровой живой изгороди на ветви крупной липы. Красоты было столько, что на глаза навернулись слезы.

Она оторвалась от созерцания, чтобы разобрать чемодан. Ей казалось почти чудом одно то, что теперь можно разложить свою одежду по ящичкам. Драгоценные свои книги она поместила на верхнюю полочку шкафа, расставив их в один прямой ряд. Не зная, куда положить новую тетрадку, она устроилась за секретером, подняв складную крышку. На полочке стояли писчая бумага, чернильница и перо. Она положила тетрадь на обитый кожей стол, раскрыла чернильницу, схватилась за перо и принялась писать.

Утремон,

7 сентября 1931

Любезный дневник,

Мне с таким трудом верится во все, что со мной происходит. Еще не далее как вчера я стояла лицом к лицу с буйными учениками, а жизнь моя казалась хмурой и безнадежной. Все изменилось в одночасье, словно по мановению волшебной палочки. Меня только что взяли работать гувернанткой. Я буду получать более чем приличное жалованье, моя комнатка очаровательна. Моего ученика, Тристана Левассёра, я еще не видела, но завтра с ним встречусь. Мне так не терпится! Что до его отца, то признаюсь – он показался мне высокомерным, немного авторитарным, но ведь несправедливо судить о нем после первой же встречи; мне следует предпочесть сомнение, пока я не пойму и не узнаю его получше. А вот насчет мадам Августы – напротив, опасаюсь, что сильная антипатия, какую она мне внушает, со временем не рассеется. По счастью, мсье Ахилл – а он в этом доме человек-фактотум – проявляет большую любезность.

Звякнул колокольчик. Клеманс положила перо на подставку, не зная, что означает этот сигнал. Она встала и вышла на площадку. У лестницы она увидела фигуру мадам Августы.

– Время ужинать. Хотели бы поесть, так уж давно бы на кухню наведались, – бросила она хмуро.

Клеманс подавила вздох. Откуда ей было знать, что звон колокольчика – это призыв к трапезе? Она здесь первый день, нравы и обычаи домочадцев ей еще совсем незнакомы… Она пожала плечами. «В конце концов я задобрю эту мегеру…»

Кухня была просторной, выложенной черными и белыми плитками. В левой стороне царственно возвышалась большая чугунная печь. На деревянной перекладине висели медные кастрюли, на веревочке сушились связки всевозможных трав.

Мадам Августа указала на стул.

– Присаживайтесь, мадемуазель Дешан.

Клеманс села. Кухарка поставила перед ней тарелку с дымящейся едой.

– Ешьте, пока не остыло.

– Доктор Левассёр с нами не ест? – удивленно спросила молодая женщина.

Ошеломленная прислуга только головой покачала.

– Доктор никогда не разделяет трапезу со своими работниками.

Клеманс ясно расслышала в интонации кухарки нотку горечи.

– А Тристан?

– Мсье Тристан изволит кушать у себя в комнате. Я приношу ему поесть. Несчастный мальчик очень болен. Как и его мать.

Клеманс вернулась в свою комнату – с облегчением, что избавилась от дурного настроения мадам Августы. Почувствовав, как ее утомило путешествие, она не стала продолжать писать в дневнике, а решила почитать перед сном. Умылась и переоделась в ночную рубашку. «Дочь шуанов» она уже прочла и теперь выбрала «Отца Горио» Бальзака. Судьба несчастного отца семейства, которым дочери попользовались, а потом бросили, особенно ее тронула. Она догадалась переложить подушку от перины себе под спину, что казалось ей верхом роскоши, и погрузилась в чтение.

Пробежав глазами одну главу, молодая женщина наконец поняла, что уже поздний вечер. Рядом с кроватью она заметила лампу, ощупала ее со всех сторон в поисках фитиля, но не смогла его найти. Она уж подумала было призвать на помощь мадам Августу, но не осмелилась опять утруждать столь неприветливое создание. Тут-то она и заметила какое-то металлическое кольцо и безотчетно повернула его. Свет вдруг так и брызнул. Она поняла, в чем тут дело: это и было электричество. Ей припомнились объяснения мсье Ахилла о том, как работает это чудо. Сколько еще нужно узнать, скольким вещам научиться в этом новом мире, где ей предстояло теперь жить!

Она подавила зевоту, закрыла книгу, положив ее на столик у изголовья, и подошла к окну, чтобы задернуть шторы. В этот самый миг она заметила промелькнувшую у фонтана быструю тень. В желтоватом пятне лунного света она явно различила темный силуэт. Несомненно, это была женщина в черном. Клеманс прищурилась, стараясь получше разглядеть ее черты, но луна уже скрылась за облаками. Когда она снова появилась, женщина исчезла, как призрак.

VIII

Вторник, 8 сентября 1931

Клеманс проснулась уже при ярком свете дня. Ее первым порывом было подойти к окну. Сад утопал в мягком янтарном свете. Мсье Ахилл подрезал розы. Столь буколическая сцена вызвала у нее улыбку. Мимолетное видение той женщины в черном теперь выглядело дурной игрой воображения.

Позавтракав в кухне в одиночестве, Клеманс уже собралась возвращаться к себе, когда мадам Августа протянула ей вдвое сложенный листок бумаги:

– Доктор Левассёр попросил меня перед отъездом в больницу передать вам эту записку. Он там дежурит раз в неделю.

Прислуга принялась убирать со стола, но Клеманс смекнула, что ею двигала не столько обязанность, сколько любопытство. Она сунула записку в рукав и вышла. Уже в коридоре она прочитала фразу, написанную почти совершенно неразборчивым почерком:

«Мой сын ожидает вас в читальном зале внизу. В конце коридора налево. Меня не будет целый день. Д-р Левассёр».

Ее сердце забилось быстрее. Она так спешила познакомиться с новым учеником!

Следуя указаниям работодателя, гувернантка пришла к закрытой двери. Она тихонько постучала. В ответ раздался голосок почти женской мягкости:

– Войдите.

Повернув ручку, она оказалась в комнате, где царил полумрак.

– Мсье Тристан?

– Я здесь, на диване.

Когда глаза привыкли к темноте, Клеманс различила очертания кого-то, полулежавшего на канапе. Она подошла к окну и откинула драпировку. Луч света озарил мальчика с бледным лицом, очень хрупкого сложения, – несмотря на жару в комнате, он был укутан в одеяло. Подросток прикрыл глаза, сложив руки козырьком, как будто солнечный свет причинил ему боль. Клеманс сразу прониклась сочувствием к этому ребенку, такому слабому с виду.

– Моим глазам больно от солнечного света, – пробормотал он.

– И все-таки здесь должен быть свет, если вы хотите, чтобы я давала вам уроки, – мягко возразила она.

Он выпрямился. Клеманс заметила, до чего же поразительно он походил на свою мать: тот же струящийся печалью взор, те же волосы – угольно-черные.

– Вы и есть новая гувернантка?

Она улыбнулась.

– Меня зовут Клеманс Дешан. Очень рада с вами познакомиться.

Она совсем раскрыла занавески, размахнувшись так широко, словно отгоняла злых духов.

– Что скажете, если мы начнем с диктанта? – весело спросила она.

Урок продолжался два часа. Тристан Левассёр внезапно оживился. Отбросил прочь одеяло, уселся за стол с чернильницей и скрупулезно, по буквам выводил диктант, который Клеманс составила на основе текста из Жорж Санд. Когда упражнение было сделано, она исправила ошибки и была изумлена тем, как высок у ее ученика уровень знания французского.

– Браво, мсье Тристан. Вы сделали только одну маленькую ошибочку в согласовании причастия прошедшего времени.

Улыбка, озарившая тогда лицо подростка, поразила ее в самое сердце. Она испытывала глубокое убеждение в том, что в этот дом, к этому болезненному и одинокому мальчику, ее привела сама судьба – и теперь поклялась самой себе сделать все, что в ее силах, чтобы ему помочь.

IX

Остаток дня обошелся без неожиданностей. После обеда Клеманс дала урок географии своему ученику, уже знавшему названия большинства стран и даже их столиц.

– Все это вы выучили в школе? – спросила она, озадаченная.

– Я был воспитанником Монреальского колледжа, – объяснил он. – Отец говорил, что меня непременно надо оторвать от материнских юбок.

Он помрачнел.

– Ненавижу школу.

– Почему?

Он опустил голову. Молодая гувернантка пожалела о своей бестактности, но юноша продолжал, как будто испытывал потребность излить душу:

– Один ученик из класса, где я учился, самый здоровенный, меня невзлюбил. На переменах надо мной издевался. А однажды после школы он меня побил.

– Каков мерзавец! – негодующе воскликнула Клеманс. – И никто не заступился за вас?

– Его все боялись.

– А преподаватели колледжа тоже ничего не предприняли?

Он пожал плечами.

– Его отец был муниципальным советником и жертвовал значительные суммы на городские нужды. Кончилось тем, что мать решила воспитывать меня дома. Отца это очень раздосадовало.

Клеманс начинала лучше понимать обстоятельства прошлого ее юного протеже.

– Мадам Августа упоминала, что до меня у вас уже была гувернантка.

Мальчик побледнел.

– Пожалуйста, я предпочел бы не обсуждать этого.

В его больших черных глазах промелькнул такой испуг, что Клеманс невольным дружеским жестом погладила его по руке.

– Теперь здесь я. Ничего плохого с вами не случится. Обещаю вам.

Он положил голову ей на плечо с поразившей ее неприкаянностью.

За ужином Клеманс, полностью поглощенная мыслями о том, что ей доверил ученик, рассеянно ела суп, который перед ней поставила мадам Августа. Казалось, Тристан опасался бывшей гувернантки. Ей следовало разузнать побольше о причинах ее отъезда и при этом не вызвать подозрений у кухарки.

– Вы были хорошо знакомы с той гувернанткой мсье Тристана, что была до меня? – поинтересовалась она, старательно изобразив на лице полное безразличие.

– Зачем вам это знать? – ответила мадам Августа с неприязненной миной.

– Ведь я здесь вместо нее и нахожу естественным узнать, почему она уехала отсюда.

– Ее отослал доктор Левассёр, – прошипела мадам Августа. – Это была злая женщина, она пыталась настроить мсье Тристана против отца.

Ей показалось, что прислуга говорила искренне. Клеманс прикинула, какие причины могли бы заставить бывшую гувернантку так себя повести. Она и впрямь была «злой женщиной», как ее описала мадам Августа, или старалась защитить своего ученика? Сколько вопросов без ответов…

Клеманс спала беспокойным сном, когда ее вдруг разбудило уханье совы. Она привстала в постели, зажгла лампу и бросила взгляд на часы. Три часа ночи. В окно ворвался порыв свежего ветра. Она встала и сделала несколько шагов к широким окнам, чтобы закрыть ставни. Луна, почти полная, заливала весь сад мрачным светом. У фонтана она снова заметила тот же силуэт – кто-то стоял с поднятой головой, уставившись прямо на кого-то или на что-то. Дама в черном. Клеманс проследила за ее взглядом и различила за одним из слуховых окошек башенки смутную белую фигуру. Вдруг фигура наклонилась наружу, воздев руки к небесам, точно собираясь взлететь. Она узнала Тристана. Сдержав вопль, молодая женщина схватила халат, оставленный ею на спинке стула перед отходом ко сну, быстро накинула его, не сразу попав в рукава, и бросилась к двери.

Лунный свет, пробивавшийся сквозь маленькое круглое слуховое окошко, освещал эту часть коридора. Когда глаза привыкли к темноте, Клеманс двинулась по коридору дальше, держась за стенки, чтобы не оступиться. Дойдя уже почти до конца, она заметила арочную дверь; из-под нее, полуоткрытой, сочился тусклый луч света. Даже не подумав медлить, она тихонько приоткрыла дверь и вошла в круглую комнату. В полумраке выделялась кровать с балдахином. Тристан в белой пижаме, весь облитый лунным светом, высовывался из окна. Она была уверена, что он собирался прыгнуть в пустоту.

– Мсье Тристан!

Казалось, он не слышит ее. Она подбежала к нему, схватила за талию и силой оттащила от окна. Он стоял такой бледный, что на виске дрожала голубая жилка. Большие черные глаза недвижные, остекленевшие.

– Мсье Тристан, – вполголоса повторила гувернантка. – Вам надо вернуться в спальню.

– Моя мать, она иногда приходит повидаться со мной, – произнес он монотонным голосом.

– Ваша матушка мертва, мсье Тристан.

Его бескровные губы растянулись в странной улыбке.

– Она здесь.

Он протянул руку и указал в сад. Клеманс показалось, что орел закогтил ее сердце. Да как такое возможно… Она бросилась к окну и внимательно всмотрелась во двор. Женщина в черном еще стояла там, но потом скользнула за завесу деревьев. Велико было искушение преследовать ее, но гувернантке не хотелось оставлять подростка одного. Она закрыла ставни.

– Мсье Тристан, вам пора идти спать.

По всему его телу пробежала дрожь. Он поморгал, потом с потерянным видом взглянул на Клеманс.

– Мадемуазель Клеманс? Что вы делаете в моей комнате?

Она поняла: наверное, он лунатик. Тетушка Аннетт рассказывала ей, как иногда находила ее кузена Леона ночью в конюшне, он стоял в кормушке у корыта с соломой, словно собираясь накормить их лошадь.

– Я слышала шум, – объяснила она. – Увидела вас у окна башни и хотела понять, что вы тут делаете.

Он осмотрелся.

– Что я тут делаю? – прошептал он, потирая себе лоб. – Мне на мгновение показалось…

Смутившись, он замолк.

– Мне так жаль, что я потревожил вас.

– Ничего особенного. Я вас провожу.

Она очень мягко взяла его за руку, он послушно позволил ей. Они спустились на первый этаж, где располагались апартаменты хозяев.

Мальчик обернулся к гувернантке:

– Все в порядке, мадемуазель Дешан. Спокойной ночи.

– Вы уверены, что…

– Уверяю вас. До завтра.

Он ушел. Прежде чем вернуться к себе, она проследила глазами, как он подошел к двери своей спальни, открыл ее и потом закрыл за собою. Потом подошла к большим окнам и снова всмотрелась в сад, но там уже никого не было. Она легла обратно в постель, позабыв снять халат, и погасила лампу, размышляя о тревожных событиях этой ночи. Был даже безумный миг, когда она почти поверила, что дама в черном – это призрак супруги доктора Левассёра, но рассудок развеял в ней последние сомнения: эта дама существовала во плоти и крови. Кто же она? Зачем приходит по ночам к семейству Левассёр? Чего от них хочет? К этой загадке прибавлялось еще и озадачивающее поведение Тристана, – он, кажется, убежден, что дама в черном – его мать. По всей видимости, ее смерть стала причиной невыразимого страдания, что объясняло, почему ему так необходимо верить, будто мать еще жива. Это снова возвратило ее к первоначальному вопросу: кто же она, эта таинственная дама в черном?

Не в силах заснуть, она опять встала, села за секретер и записала в дневнике все, чему была свидетелем, стараясь ничего не упустить.

Х

Среда, 9 сентября 1931

Утром Клеманс с трудом встала с постели. Спала она плохо, а едва ей удавалось провалиться в темные глубины сна, как ее одолевали кошмары, и она просыпалась, дрожа от ужаса.

За завтраком мадам Августа удостоила ее нелестного замечания:

– Бедная малышка, да у вас круги под глазами аж до самого пупка!

Клеманс очень хотелось съехидничать: «Спасибо, весьма любезно», но она сдержалась. В ее поисках истины служанка могла оказаться полезной; она не хотела наживать себе врага в ее лице.

– Вы давно служите у Левассёров?

– Я в семье Валькур уже больше сорока лет! Еще в юности служила родителям мадам Жанны. Когда мадам Жанна вышла за доктора Левассёра, это уж восемнадцать лет минуло, я осталась на службе.

Гувернантка поняла, что Валькур – девичья фамилия супруги доктора Левассёра. Почувствовав, что ей удалось пробить брешь в железобетонных доспехах прислуги, она решилась затронуть деликатную тему:

– Должно быть, смерть мадам Жанны очень расстроила вас, – сказала она как будто невзначай.

Черты лица мадам Августы смягчились. Клеманс даже показалось, что на них снизошла поволока печали.

– У мадам Жанны были шумы в сердце. В последнее время она страдала одышкой и часто не могла ходить. Мсье Шарль днем и ночью не отходил от ее изголовья, мне приходилось насильно заставлять его немного отдохнуть и съесть хоть кусочек. Однажды вечером поднимаюсь я в башенку – отнести ужин мадам Жанне. Доктор Шарль был там. Он мне и сказал, что мадам Жанна скончалась.

Служанка перекрестилась. Клеманс выслушала ее рассказ внимательно. Ее кое-что заинтересовало:

– Мадам Левассёр спала в башенке? А не высоковато ли для больной?

– Она не выносила шума. За пару месяцев до кончины мсье Шарль устроил ее наверху, чтобы никто не беспокоил.

Вдруг служанка спохватилась и с презрением взглянула на гувернантку:

– Да я из-за вас тут разболталась, как последняя сплетница! А ведь мне платят не за безделье – между прочим, как и вам!

Пока мадам Августа убирала со стола, Клеманс задумчиво допивала кофе. Ей казалось неестественным соображение, что мадам Левассёр «не переносила шума». Если кто-то отличается слабым здоровьем – окружающие, наоборот, ищут способы облегчить его перемещения, а вовсе не изолировать его. А что, если доктор Левассёр этого и добивался – хотел ее изолировать? Мозг сверлила еще и другая мысль: если Жанна Левассёр действительно провела два последних месяца своей жизни в башенке, как об этом и рассказала ей мадам Августа, – значит, и Тристан пришел туда не случайно. Может быть, он был свидетелем чего-нибудь этакого?

Клеманс вошла в зал для занятий. Подросток уже сидел за рабочим столом; она с облегчением заметила, что выглядит он свежим и бодрым.

– Здравствуйте, мсье Тристан.

– Здравствуйте, мадемуазель Дешан.

– Вы хорошо спали? – осведомилась она.

– Очень хорошо. Надеюсь, как и вы.

Банальный обмен любезностями позволил гувернантке тайком рассмотреть своего ученика. Она не обнаружила на его лице ни следа тоски или бессонницы.

– Что скажете, если время до обеда мы посвятим арифметике?

– Охотно. Я могу показать вам, что уже знаю.

Он встал и вынул из библиотечного шкафа несколько математических трактатов.

– У меня есть основные понятия по арифметике, алгебре и геометрии.

Гувернантка была ошеломлена. Ее-то знания в этой области ограничивались сложением, вычитанием, умножением и делением…

– Вы знаете предмет лучше меня, – призналась она.

Тристан улыбнулся, от улыбки глаза его заблестели.

– Я мог бы поучить вас.

– Вашего отца не обрадует, если он узнает, что платит необразованной гувернантке за то, что она берет уроки у его сына, – пошутила она.

– Вы не необразованная! – возразил юноша. – Я считаю вас очень хорошей.

Клеманс взволновало оказанное учеником доверие. Она рассудила, что сейчас подходящий момент вернуться к тому, что ей довелось увидеть самой:

– Мсье Тристан. Вы вставали прошлой ночью?

Казалось, он был удивлен и нахмурился.

– Нет.

Гувернантка посмотрела на него в упор. Мальчик отличался очень хрупким сложением; ей не хотелось становиться причиной бесполезной тревоги, и она сказала, тщательно подбирая слова:

– Я услышала шум; кажется, он долетал из сада. Из окна я заметила женщину, одетую во все черное там, у фонтана.

– Женщину в черном? И вы знаете, кто она?

– Понятия не имею.

Она на мгновенье замялась, но жажда понять пересилила опасения глубоко расстроить юношу.

– И еще один человек был тогда в башенке. И я узнала его… вас.

– И что же я там делал? – воскликнул он, от удивления пораженный как громом.

Клеманс поразмыслила. Стоит ли намекнуть ему, что ему привиделась мать – и тем самым разбередить боль утраты, уже им пережитую? Несмотря на ее желания вывести на свет загадку дамы в черном, такое испытание показалось ей уж слишком жестоким.

– Мне кажется, вы лунатик.

Он рассмеялся – от души и с явным облегчением.

– Это даже очень может быть. Когда я был малышом, со мной иногда случались такие приступы. Мою мать это очень тревожило, но к десяти годам я перестал быть лунатиком. Вообще-то, я думаю…

– И вы совсем-совсем ничего не помните о том, как в три часа ночи вышли из своей спальни и поднялись в башенку?

Он покачал головой.

– Совсем.

Гувернантка была уверена в его искренности. Странным образом ее успокоило это объяснение. Подростка глубоко травмировала кончина матери – что же тут странного, если он нашел способ быть к ней ближе именно там, где она провела последние моменты земного бытия. Ненормальным, однако, выглядело его стремление выброситься в окно – или так всего лишь показалось ей, увидевшей, как далеко он высунулся, повиснув над пустотой. Что могло произойти, не войди она вовремя, чтобы помешать ему? Ей следовало бы проявить максимум бдительности; если когда-нибудь похожий случай произойдет, она сочтет своим долгом уведомить доктора Левассёра.

Во время перерыва на обед, когда Клеманс вышла в сад немного подышать воздухом перед следующим уроком, она встретила мсье Ахилла – тот, нахлобучив соломенную шляпу, подстригал секатором розовые кусты. Повернувшись к ней, он протянул розочку.

– Добро пожаловать, мамзель Дешан.

– Как любезно с вашей стороны! – воскликнула тронутая молодая женщина.

Она потянулась к цветку.

– Осторожнее, он колючий! – предупредил садовник.

Она осторожно взяла розу и вдохнула ее аромат.

– Все складывается хорошо для вас, мамзель Дешан? – поинтересовался он, заметив на лице новой гувернантки озабоченность.

– У меня прелестная комнатка, я ем досыта, а мсье Тристан – ученик непревзойденных способностей, – отвечала Клеманс тоном, которому всячески старалась придать непринужденную легкость.

Мсье Ахилл бросил на нее быстрый взгляд.

– Ничего необычного?

– Что вы хотите сказать?

Он пожалел, что смутил ее.

– Я очень рад, что вам нравится в этом доме.

Вежливо поклонившись, он снова принялся за работу. Она бессознательно почувствовала, что этот человек – сама доброта и она может довериться ему.

– А вы знали, что мсье Тристан – лунатик? Я застала его прошлой ночью в башенке.

Лицо мсье Ахилла вдруг застыло, как будто вдруг пронизанное ледяным ветром.

– Вы уверены в этом?

– Я за ним проследила, – призналась она. – Он был… словно в трансе. И… сказал мне, что его мать иногда приходит с ним поговорить, что она еще жива. Когда я спросила его об этом сегодня утром, он не помнил ничего.

Она добавила, с трудом скрывая растерянность:

– Я так беспокоюсь за него.

Мсье Ахилл положил на скамью секатор. Его руки чуть заметно дрожали.

– Мсье Тристан не лунатик.

Он немного помолчал, потом поднял на молодую женщину взгляд больших глаз – бездонных, как озера.

– У мсье Тристана дар ясновидения. Он может видеть души упокоившихся.

XI

Гувернантка не спеша побрела к дому. Слова садовника повергли ее в глубокое замешательство. «У мсье Тристана дар ясновидения. Он может видеть души упокоившихся». Она не сомневалась в добрых намерениях мсье Ахилла, но он ошибался. Привидений не бывает. Тристан вообразил, будто ему является мать, дабы смягчить непереносимость утраты. Когда умерли родители Клеманс, она тоже иногда видела их во сне; но стоило пробудиться, как осознание, что она потеряла их навсегда, мучительно терзало сердце.

В день погребения, когда могильщик бросил первую лопату земли сразу на два гроба, лежавших рядом, она поняла, что они так и останутся запертыми в этих деревянных ящиках. Под такой кучей земли они не смогут дышать, ласково обнять ее, пожелать доброй ночи, они больше не вернутся. Ей было всего восемь лет – но она ясно почувствовала, что прощается с ними навсегда. Мертвые не возвращаются.

Люди придумали жизнь после смерти, чтобы утешать самих себя после потери любимых или чтобы питать надежду, будто их существование, каким бы оно ни было тягостным, исправится в лучшем мире.

– Мадемуазель Дешан?

Металлический голос доктора Левассёра заставил ее вздрогнуть. Он был в шляпе и с медицинским несессером в руке, как будто собираясь выйти.

– У вас озабоченный вид, – заявил он, внимательно осмотрев ее своим ледяным взглядом. – Все ли у вас хорошо?

– О да, благодарю вас.

– Тристан ведет себя подобающе?

– Великолепно. Вы были правы – ученик он отменный.

Врач по-прежнему внимательно рассматривал ее с таким видом, будто перед ним пришпиленная бабочка.

– Что ж. Не сочтите за труд уведомить меня, если заметите в его поведении что-нибудь необычное. Кончина матери подействовала на него весьма угнетающе.

Он удалился со скоростью ветра.

Настойчивость, с которой доктор Левассёр расспрашивал ее о сыне, насторожила Клеманс. Она не чувствовала со стороны врача никакого сопереживания – скорее, почти болезненную холодность. Знает ли он, что Тристан – лунатик, что мать является ему в видениях?

После ужина гувернантка вернулась к себе. Солнце уже зашло. Невыразимая печаль овладела ею при воспоминании о долгих зимах в Сент-Эрмасе, бесконечных вечерах, зловещем свисте ветра, завываниях волчьей стаи, которые иногда доносились из ночной тьмы, синеватой белизне, точно саваном укутывающей дороги и поля, и холоде – о, как ей бывало холодно! Она прогнала мрачные мысли. Жить надо настоящим – ради блага Тристана Левассёра, ведь отныне я за него отвечаю.

Завершив подготовку ко сну, она надела фланелевую ночную рубашку, накинула на плечи шаль и улеглась в кровать с «Отцом Горио», подумывая о том, что с первого жалованья ей удастся раздобыть еще несколько книг. Эта мысль приободрила ее. К девяти часам ресницы ее отяжелели, она погасила свет и быстро заснула.

Ее разбудил плач – но, быть может, это просто мяуканье заблудившейся кошки? Она зажгла ночник, отбросила одеяло, встала и подошла к окну. В саду никого не было. Она посмотрела вверх, на башенку; та тонула во мраке. Жалобные стоны раздались опять. Откуда они доносились? Не погасив свет, она вышла из комнаты и прислушалась. Рыдания стихли. Уж не почудилось ли ей? Чтобы вернуться к себе с чистой совестью, она спустилась по лестнице на этаж, где жили хозяева, потом на первый. Там тоже царила зловещая тишина, во мраке только угадывались массивные очертания мебели.

Как раз в тот миг, когда она уже готова была возвратиться к себе, рыдания возобновились с новой силой. Ее удивляло, что ни доктор Левассёр, ни мадам Августа не проснулись от столь душераздирающих стонов. Она неслышными шагами вошла в гостиную. Одна из витражных дверей была полуоткрыта. В просвет она увидела Тристана, пристально уставившегося на портрет матери. Ее первым порывом было броситься к нему, но она удержалась. Несомненно, юноша находился в трансе, и так резко вырывать его из этого состояния не стоило. Она тихонечко толкнула дверь вперед, вошла в комнату и остановилась в нескольких шагах от мальчика.

– Мсье Тристан, – прошептала она.

Его хрупкие плечи казались согбенными словно бы под грузом тяжкой печали.

– Мсье Тристан, – повторила она.

– Моя мать, – отозвался он безжизненным голосом.

Вся охваченная тревогой, она ждала, пока он договорит.

– Мама… Земля… не дает ей дышать…

Бедный малыш снова переживал похороны матери. Сердце гувернантки сжалось от сострадания.

– Возвращайтесь к себе в спальню, мсье Тристан. Не нужно напрасно мучить себя.

Он внезапно повернулся прямо к ней. Его еще детское лицо было мокрым от слез.

– На матери нет кольца… Она никогда не снимала его. Его кто-то забрал.

– Какого кольца? Кто его забрал?

Он хотел ответить, но ни звука не сорвалось с его губ, так сильно они дрожали.

– Ради всего святого, что тут происходит?

Доктор Левассёр заканчивал завязывать пояс ночного халата; его рот искривился в недовольной гримасе. Клеманс уже готова была сказать ему, что его сын одержим смертью матери и пребывает во власти опасных видений, но кольнувшее предчувствие, мимолетное и безотчетное, вдруг остановило ее.

– Мсье Тристану приснился дурной сон.

Врач обратился к сыну:

– Разве ты не видишь, что беспокоишь мадемуазель Дешан среди ночи? Немедленно иди и ложись спать.

Подросток стоял столбом. По его щекам обильно текли слезы.

– Я провожу его до спальни, – предложила гувернантка, возмущенная той жесткостью, с которой доктор Левассёр разговаривал с сыном.

– Я нанимал вас не для того, чтобы носиться с ним как с каким-то хлюпиком. Тристан вполне способен и один отсюда выбраться.

От звучания отцовского голоса по всему телу мальчика словно пробежал электрический разряд – он задрожал всем телом и поднес руку к голове. Потом осмотрелся вокруг, словно удивляясь, как здесь оказался. Он выглядел таким уязвимым, что Клеманс поспешила ему на помощь.

– Прошу вас, доктор Левассёр, вы же видите, что мсье Тристан едва держится на ногах!

– На сей раз пусть так, но, если такой случай повторится, я запрещаю вам вмешиваться. Моему сыну следует научиться быть более самостоятельным, для его же блага. Вы меня поняли?

Не отвечая, она поклонилась и мягко взяла ученика за руку, так и не поняв, зачем доктор Левассёр проявляет такую жестокость к собственному ребенку. Разве он не испытывал к нему хоть каплю привязанности? У нее было ощущение, что за этой демонстративной властностью крылось что-то другое. Одна мысль поразила ее. Страх. Этот мужчина боится собственного сына.

Проводив мальчика до самой его спальни, она убедилась, что он лег, и немного задержалась.

– Постарайтесь заснуть, мсье Тристан. Я здесь, чтобы позаботиться о вас.

Клеманс склонилась над кроватью и поцеловала его в лоб, потом тихонечко вышла, не забыв бесшумно закрыть за собой дверь. Когда она поднималась по лестнице, перед глазами опять возникло лицо ученика, по нему ручьем текли слезы, и она будто снова услышала его загадочные слова о том, что земля мешает его матери дышать. Как она понимала его печаль! От невозможности хоть чем-то ему помочь она почувствовала пустоту в душе.

Ей вспомнились и другие его слова. «На матери нет кольца…» О каком кольце упоминал Тристан? Он точно сказал, что она никогда не снимала его. Из этого молодая женщина заключила, что речь могла идти только об обручальном кольце, надетом в день свадьбы.

«Кто-то забрал его». Да о ком речь-то? И что сподвигло этого кого-то овладеть им? Это воровство – но оно было совершено еще при жизни мадам Левассёр или уже после ее смерти? Загадка, связанная со смертью матери Тристана, становилась все запутанней. Едва ей казалось, что удалось найти зацепку для ответа, как тут же возникал новый вопрос. Возможно, мадам Левассёр просто потеряла обручальное кольцо. Или сорвала с себя в знак недоверия мужу. Если доктор Левассёр обходился с женой так же, как обходится с сыном, то ничего удивительного, что она в конце концов взбунтовалась. Но ей тут же подумалось, что такое объяснение хромает. Если все так – почему же тогда Тристан утверждал, что мать никогда не снимала кольцо и кто-то украл его? Не мог же он выдумать столь очевидную подробность. Но он был в настоящем припадке лунной болезни. Возможно, он вообще все это придумал…

Невзирая на поздний час, Клеманс уселась за секретер и скрупулезно занесла в дневник все, чему была свидетельницей, описав свои наблюдения в мельчайших деталях. Когда она закончила, на часах было уже четыре утра. Тут она снова легла в кровать, широко распахнутыми глазами следя за тем, как тени колышутся на потолке. Утром ей непременно нужно будет вернуться в гостиную и внимательно рассмотреть портрет мадам Левассёр, чтобы удостовериться, что она носила кольцо. Чем больше она размышляла, тем яснее ей казалось, что между исчезновением кольца и смертью мадам Левассёр существует какая-то связь.

XII

Четверг, 10 сентября 1931

Клеманс почти не спала, и при этом встала, не чувствуя усталости. Острое желание пролить свет на смерть Жанны Левассёр словно наэлектризовало ее. После завтрака она пришла в гостиную и очень внимательно изучила портрет. На безымянном пальце матери Тристана как ни в чем не бывало красовалось обручальное кольцо. Клеманс вновь растрогала та неизбывная грусть, какую источали ее глаза и улыбка, и она спросила себя, что же принесло ей столько несчастий. Прочитала она и подпись внизу холста, на левой стороне картины: Венсан Готье, 1919. Портрет был написан двенадцать лет назад.

Войдя в кухню, гувернантка увидела мадам Августу – та как раз подбрасывала полено в дровяную печку. Кофейник попыхивал на чугунной плите.

– Я могу чем-нибудь помочь? – вежливо спросила Клеманс.

– Не то что прежняя гувернантка, уж та бы точно помощь не предлагала, – пробурчала служанка. – Вот уж кто держал себя как настоящая принцесса – пальцем зря не пошевельнет!

Клеманс изобразила приветливую улыбку.

– Я привыкла к тяжелому труду. Когда была учительницей, то и хозяйством сама занималась. Даже дрова рубила для обогрева!

Мадам Августа одобрительно кивнула.

– Вы хоть не бездельница.

Она налила в чашку кофе и поставила перед молодой женщиной.

– Спасибо, – отозвалась та. – Не сравнить с той бурдой, какую мне приходилось пить в Сент-Эрмасе.

Лицо кухарки внезапно просияло, отчего на нем появилось выражение, поражавшее своей добротой.

– Так вы из Сент-Эрмаса? – воскликнула она. – Я ездила туда каждое лето, когда была маленькой – к бабушке Эрнестине Лафлёр. Вы слишком юны, чтобы ее помнить. Она научила меня всему, что касается растений.

Эта новость завязала ниточку сообщничества между двумя женщинами. Клеманс улыбнулась ей.

– А мне так жаль, что я не знала мадам Левассёр. Она с виду такая нежная…

Взгляд мадам Августы омрачился искренней печалью.

– Такой она и была. Никогда голоса не повысит. Не то что ее…

Смутившись, она запнулась.

– Бедняжка ушла слишком рано…

– Я обратила внимание, что на портрете в гостиной мадам Левассёр носит обручальное кольцо, – продолжала Клеманс. – Не вспомните – было ли оно на ней в последний миг?

Служанка нахмурилась; от ее приветливости не осталось и следа.

– А с чего это вы об этом спрашиваете?

Гувернантка поняла, что ее любопытство зашло слишком далеко, и выругала себя за неуместную оплошность. Она задумалась, каким благовидным предлогом это объяснить.

– Мне как-то рассказывал об этом мсье Тристан. Кажется, это тревожит его.

– Оставьте прошлое прошлому, мадемуазель Дешан. Так будет лучше для всех.

В ее голосе послышалась нотка угрозы. Или, может быть, страха? Клеманс была уверена: мадам Августа знает что-то связанное со смертью Жанны Левассёр и молчит об этом, чтобы защитить кого-то. Ужасающее предположение едва не заставило ее окаменеть. Не мог ли Тристан сыграть какую-то роль в гибели матери? Например, случайно убить ее во время приступа лунатизма. Память стерла все следы трагедии, но его преследовало чувство вины, вот отсюда и видения его матери, как будто она еще жива, как будто земля не дает ей дышать… Она поспешно отогнала эту чудовищную мысль и встала чуть быстрее чем следовало, так что стул под ней заскрипел.

– Хорошего дня, мадам Августа.

XIII

Когда Клеманс зашла в зал для занятий, то сразу увидела ученика сидящим на своем обычном месте с пером в руке. Он с улыбкой обернулся к ней.

– Чем займемся сегодня утром, мадемуазель Дешан?

Клеманс поняла, что он выглядит гораздо лучше, чем накануне. Как могла она, пусть даже на мгновение, вообразить, будто этот легко ранимый ребенок сыграл хоть какую-то роль в смерти собственной матери?

– Французским. Сегодня сочинение, – решила она.

– Чудесно! Любимое занятие… А на какую тему?

– Ваше самое приятное воспоминание.

Клеманс выбрала личную тему, надеясь пробудить в памяти Тристана обращения к прошлому, они могли бы навести ее на след.

– Имею ли я право воспользоваться словарем?

– Разумеется. Напишите страницы полторы, от силы две. Но прежде чем начать…

Угрызения совести не дали ей продолжать. Справедливо ли будет вновь погружать мальчика в пережитый им ужас? Но она чувствовала неутолимую жажду вывести истину на свет.

– Прошлой ночью я застала вас в гостиной, у портрета вашей матери.

Он ответил ей изумленным взглядом.

– Неужели правда?

– Вы говорили о некоем кольце – она будто бы носила его, но кто-то его забрал.

По лицу Тристана пробежала тень.

– Кольцо?

Черты его лица застыли, как будто какая-то картина возникла в помутившемся рассудке.

– Мне кажется, что моя мать…

Он покачал головой.

– Я уж и сам не знаю теперь. Что же – я вправду был в гостиной и говорил про кольцо?

Она кивнула, насторожившись, с трепетом ожидая ответа.

Взгляд юноши тонул в пустоте, он рылся в своих скорбных воспоминаниях.

– Ничего не помню, – наконец признался он.

– Я так огорчена, мсье Тристан. Мне совсем не хотелось волновать вас этой историей. Оставляю вас, спокойно пишите.

Мсье Ахилл сгребал опавшие листья, когда заметил, как к нему по садовой аллее приближается новая гувернантка. Он вежливо приподнял соломенную шляпу.

– Доброго денечка, мамзель Дешан.

– Доброго, мсье Ахилл.

Молодая женщина села на скамеечку у фонтана, задумчиво глядя на переливы водяных брызг.

– Что-то гнетет вас, – заметил он, снова нахлобучивая шляпу.

Клеманс составила себе самое лучшее мнение о мсье Ахилле – и все-таки что-то мешало ей полностью ему довериться. В конце концов, он ведь служащий доктора Левассёра… Она решилась рискнуть.

– Это из-за мсье Тристана.

– У него опять были видения? – догадался садовник.

Она рассказала ему обо всем, чему оказалась свидетельницей в прошедшую ночь. Едва услышав упоминание о кольце, садовник словно окаменел.

– Господи Боже…

На лице мсье Ахилла отразился такой испуг, что Клеманс поневоле вскочила.

– Что с вами такое?

Он снова принялся резкими движениями сгребать опавшие листья.

– Никогда не говорите о видениях мсье Тристана при мсье Шарле, – прошептал он. – Слышите меня? Никогда.

XIV

В дом Клеманс возвратилась, все думая о словах садовника. Интуиция не обманывала ее: кольцо было связано со смертью Жанны Левассёр, теперь оставалось только выявить эту связь. Ужас мсье Ахилла при упоминании доктора Левассёра подтвердил это. Неужели он подозревал хозяина в том, что тот сыграл какую-то роль в кончине жены? Она прошла мимо кабинета врача, гадая про себя, какие темные загадки совести скрываются в его душе.

В зале для занятий Тристан старательно склонился над сочинением, он лихорадочно писал, высунув от напряжения кончик языка. Одна страница уже лежала написанная. Клеманс на миг задержалась, обведя его взглядом, взволнованная его усердием, но, не желая беспокоить, повернулась выйти, и тут мальчик увидел ее.

– Почти закончил, мадемуазель Дешан.

– Не спешите.

Клеманс уселась в кресло напротив него и принялась готовиться к следующему занятию – по истории Канады.

Прошло полчаса; за все это время тишину нарушали только поскрипывание пера и тиканье настенных часов. Наконец мальчик отложил перо на подставку.

– Вот.

Он протянул ей два листа.

– Мне бы хотелось, чтобы вы прочли мой текст, когда меня здесь не будет, – признался он застенчиво.

Она улыбнулась.

– Даю вам увольнительную. Через два часа на вахту.

Мальчик поклонился и вышел. Клеманс бегло взглянула на сочинение. Почерк был аккуратный, буквы прямые и круглые.

«Мое самое приятное воспоминание

Мне было, думаю, лет девять или десять. Весна подходила к концу, и, кажется, это было майское воскресенье. Мама предложила мне прогуляться на машине к горе Руайяль. Нас вез мсье Ахилл. Отец не поехал с нами; он были слишком занят заботой о своих пациентах.

Мсье Ахилл припарковал машину возле большого каменного дома. Мы вылезли из авто. Мама, в соломенной шляпке с повязанной ленточкой и с зонтиком в руках, мягко взяла меня за руку, и мы пошли по тропинке; мсье Ахилл последовал за нами с корзинкой запасов съестного для пикника. Мама из-за сердечной болезни ходила медленно. За несколько месяцев до ее смерти отец объяснил мне, что у нее больное сердце – она страдает одышкой из-за сужения клапана аорты. Я запомнил эти слова, потому что они породили во мне какой-то грозный отклик.

Стояла чудесная погода. Бриз приносил запахи трав и живой, сочной зелени. Лес был усеян белыми цветами. Мать рассказала мне, что это триллии – по-латыни они называются trillium. Когда мне выпадала радость погулять с нею, что бывало редко из-за ее сердечных недомоганий, она всегда говорила, как называются встреченные нами по пути растения и птицы. Она помогала мне собирать гербарий из диких цветов Квебека, который я сохрнанил. Просматривая его, я всегда думаю о ней.

Мы вышли на полянку, вокруг которой росли дубы и клены. Сквозь кроны деревьев искристо блестели солнечные лучи. Мы сели перекусить и сразу набросились на вкусные сэндвичи, приготовленные для нас мадам Августой. Когда мсье Ахилл хотел было сесть поодаль, мама настояла, чтобы он ел вместе с нами, сказав, что все создания человеческие родились равными.

Когда мы закончили трапезу, мама погладила меня по волосам и сказала, что мое появление в этом мире – лучшее, что только могло с ней случиться. Она произнесла это с печальной улыбкой, как будто готовилась отправиться в далекое путешествие. Я был так полон любовью к ней, мне казалось, что грудь моя разрывается от любви. Потом мы еще несколько раз выезжали на такие прогулки, но та особенно запомнилась мне. Самое приятное воспоминание в моей жизни».

Клеманс достала из рукава носовой платок и вытерла слезу. Изящество, с которым Тристан описал эту пасторальную поездку, зрелость, проявленная им в рассказе о матери, далеко превосходили все, что обычно свойственно его возрасту. За его ранимостью таилась поразительная сила характера. Ей вспомнилась фраза, брошенная тетушкой Аннетт в тот день, когда хоронили ее родителей, а она рыдала и все не могла успокоиться: «то, что не убивает нас, делает нас сильнее». Давно уж ей не давали покоя эти жестокие слова – но, прочитав этот текст, она увидела в них совсем другой смысл: если горе не разрушило нашу душу – значит, оно смогло выковать ее. И теперь она была уже более чем уверена: сюда, в этот дом, ее привела сама судьба – с тем, чтобы она взяла мальчика под свое крыло.

Перечитав сочинение своего ученика, чтобы исправить безобидные описки, она снова обратила внимание на последний абзац, показавшийся ей полным смысла:

«Когда мы закончили трапезу, мама погладила меня по волосам и сказала, что мое появление в этом мире – лучшее, что только могло с ней случиться. Она произнесла это с печальной улыбкой, как будто готовилась отправиться в далекое путешествие».

Жанна Левассёр предчувствовала свою скорую смерть?

Кто-то тихо стукнул в стекло. Она подняла взгляд и увидела за большим окном мсье Ахилла. Он знаками просил впустить его. Заинтригованная, она открыла ему дверь.

Садовник встревоженно огляделся вокруг, словно опасаясь, что за ним кто-то следит.

– Мне нужно кое-что вам передать, – сказал он шепотом.

Он протянул ей мозолистую руку. На загрубевшей от постоянного труда ладони блестело украшенное брильянтами, немного потускневшее золотое кольцо.

XV

Клеманс молча уставилась на кольцо.

– Оно принадлежало мадам Жанне, – прошептал садовник.

– Вы уверены в этом?

– Ее имя выгравировано на внутренней стороне, как и имя мсье Шарля. Они поженились в мае 1913 года.

– Где вы его нашли?

– В саду, рядом с фонтаном, через несколько недель после кончины мадам Жанны.

– Почему бы не вернуть его доктору Левассёру?

Мсье Ахилл опустил голову, как будто застыдившись.

– За несколько дней до смерти мадам Жанна попросилась вывести ее в сад, чтобы подышать свежим воздухом. Мсье Шарль и слышать не захотел, он боялся, что перемещение ей только повредит, но мадам Жанна настаивала, ей хотелось насладиться благоуханием сирени. Ну, тут уж он уступил.

Его угольно-черные глаза затуманились от слез.

– Мадам Жанна так пристально на меня уставилась и шепчет… никогда этого не забуду: «Спасите меня». Муж ее подошел сразу к нам, она мигом умолкла и тут же скрестила руки на груди, словно от кого-то защищалась.

– И вы думаете, что доктор Левассёр был бы способен…

– Я ничего такого не утверждал, – в ужасе прервал ее мсье Ахилл.

Он снова заговорил совсем тихо:

– Я не знаю, как этот перстень оказался в саду, мадам Жанна никогда не снимала его, но очень прошу вас, храните его у себя.

Он схватил молодую женщину за руку и вложил обручальное кольцо.

– Спрячьте его в надежном месте.

Гувернантку так потрясла встреча с мсье Ахиллом, что она быстро поспешила к себе в комнату. «Спасите меня». Ее взволновал этот призыв Жанны Левассёр о помощи. Несчастная женщина чувствовала, что ей грозит опасность… Кого или чего она боялась? Перед глазами навязчиво возникал стальной взгляд доктора Левассёра. Могла ли существовать причина, по которой он желал смерти своей жене? Ей вспомнилось, что во время их беседы врач не проявил никаких чувств при упоминании о смерти супруги.

Обручальное кольцо. Ей вдруг показалось, что украшение жжет ей ладонь. Она обвела взглядом комнату, раздумывая, куда бы его спрятать. На ключ запирался только ящик ее секретера. Она отперла его, сунула кольцо в конверт, заклеила его и положила под свой личный дневник. Повернула ключ в замке и решила держать его при себе. С ее приезда сюда прошло всего три дня – а уже случилось столько событий, что от прошлой жизни ее как будто отделила целая вечность. Дом, сперва показавшийся ей таким гостеприимным, таил угрозу, словно незримые и враждебные глаза, скрытые за его стенами, следили за каждым ее шагом.

Колокольчик – призыв к обеду – заставил ее вздрогнуть. Она бросила взор на настенные часы: уже половина первого. Теперь ей предстояло проявить в отношениях с мадам Августой наивысшую степень скромности.

За обедом Клеманс сидела молча, довольствуясь тем, что кивала головой в ответ на болтовню кухарки.

– Вы проглотили язык, мадемуазель Клеманс?

Она попыталась изобразить улыбку.

– Я слушаю вас. Вы просто великолепная рассказчица.

Она выругала себя за угодливость, но довольный вид прислуги говорил сам за себя: все прошло как надо.

Едва Клеманс вернулась в зал для занятий, как что-то кольнуло ее в самое сердце: Тристан лежал распростертый на диване, глаза были закрыты. Забыв обо всем, она кинулась к нему.

– Что случилось? Мсье Тристан, что с вами?

Подросток разлепил веки, обведенные легкими сиреневыми кругами, потом, увидев гувернантку, смущенно выпрямился.

– Простите меня, мадемуазель Дешан, я заснул.

Ей очень хотелось сказать ему, что кольцо теперь у нее, но она решила воздержаться. Мальчик отличался такой впечатлительностью, новость могла вызвать потрясение и заставить его страдать. «Я расскажу ему про это в подходящий момент».

– А что вы скажете о моем сочинении? – спросил он с некоторой робостью.

Последние события до того потрясли Клеманс, что она и забыла о тексте ученика.

– У вас прекрасное перо. Меня очень растрогал ваш рассказ.

Смутная улыбка озарила тонкое лицо Тристана.

– Вы и правда так думаете?

– Я бы вам такого не говорила, не будь сама в этом уверена. Вы не подумывали стать писателем?

Плечи юноши сгорбились.

– Отец пришел бы в бешенство. Он хочет, чтобы я стал врачом.

– Вам вовсе не обязательно идти по его стопам.

Туманная надежда загорелась в красивых ореховых глазах мальчика.

– Я очень рад, что моя гувернантка – именно вы, мадемуазель Дешан.

XVI

Как только поужинали, Клеманс поднялась к себе. Этот день совсем опустошил ее; она испытывала непреодолимую потребность побыть одной. Задернув шторы, она зажгла лампу, переоделась в ночную рубашку и села за секретер. Для очистки совести отперла ящичек, дабы удостовериться, что обручальное кольцо по-прежнему в конверте: оно было там.

Успокоившись, гувернантка вынула свой дневник и, несмотря на усталость, принялась добросовестно записывать в него события дня. Когда она дошла до рассказа о признании мсье Ахилла, по спине пробежал холодок. «Спасите меня». Она всем существом прочувствовала трагическую весомость этих слов.

Подув на чернила, чтобы они высохли, Клеманс отложила дневник, снова заперла ящик и положила ключ под подушку. Взялась читать «Отца Горио», но буквы приплясывали перед глазами, веки налились тяжестью. Она сунула меж страниц закладку, положила роман на прикроватный столик, погасила лампу и заснула.

Ее разбудило легкое постукивание. Сперва ей показалось, что кто-то стучит в дверь, но она тут же она поняла: это от ветра хлопают ставни.

Выскочив из постели, она подошла к большому окну и приподняла край шторы. В саду стояла женщина в черном, ее взгляд был устремлен вверх, на башенку.

Даже не подумав переодеться в домашнее платье, Клеманс со скоростью ветра вылетела из своей комнаты. «На сей раз она от меня не уйдет». Со стены лестничной площадки тускло светила лампа, от нее вокруг плясали дикие тени. Добежав до пустой и безмолвной кухни, молодая женщина заметила подвешенный на крюке-подставке большой подсвечник, схватила его, повернула ключ во входном замке и выбежала на улицу.

Клеманс зажгла свечу в подсвечнике, и неверный свет выхватил из мрака силуэт незнакомки.

– Кто вы?

Женщина в черном обернулась к Клеманс, на ее лице застыл ужас. Она порывалась бежать, но гувернантка быстро преградила ей путь.

– Что вам нужно?

Женщина прижала руку к груди, как будто в припадке сердечной слабости.

– Я хотела… узнать новости о мсье Тристане.

– Вот так, посреди ночи?

– Меня выгнали, я не имею права здесь появляться.

– Кто вы? – снова спросила Клеманс. – И откуда вы знаете мсье Тристана?

Объятая страхом незнакомка, бледная как мертвец, снова попыталась бежать, но Клеманс схватила ее за руку.

– Признавайтесь!

Женщина напряженно вглядывалась в сумрак, кажется, боясь увидеть кого-то, выступающего из самой тьмы.

– Не здесь, – прошептала женщина, – он может увидеть нас…

– Кто это «он»?

– Завтра, в полдень, я буду в парке Сен-Виатор, в нескольких минутах ходьбы от этого дома. Заклинаю вас, отпустите меня.

В искаженных страхом чертах незнакомки читалась такая тревога, что Клеманс стало жаль ее.

– Вы мне обещаете?

– Головой покойной матери.

Клеманс кивнула и отступила на пару шагов.

– Завтра, в полдень.

Женщина стремительно удалялась, пока наконец не исчезла во мраке. Клеманс очень хотелось последовать за ней, но она удержалась. Интуиция шепнула ей, что дама в черном явится на встречу.

XVII

Пятница, 11 сентября 1931

Клеманс проснулась на рассвете – сон ее был полон видений, их обрывки еще колыхались в памяти. Она не помнила, как ее унесло в какое-то странное местечко, на берегу озера с зеленоватыми водами, и она не знала, как теперь вернуться к дяде с тетей; потом, как часто бывает в сновидениях, она вдруг оказалась в Сент-Эрмасе, в доме родителей. Они стояли на пороге, странно раскачиваясь туда-сюда, такие молодые, такие красивые; она махала им рукой, кричала, что вернулась, но они все так же раскачивались, не слыша ее, словно обитатели эфира, до которых не докричаться живым.

Еще до завтрака молодая женщина заставила себя написать письмо чете Куломб. Ее обязывало к этому чувство долга – но особенно еще и то, что письмо служило предлогом для выхода на почту; так ей удастся встретиться с дамой в черном тайно, не возбуждая подозрений. Возможно, такая предосторожность и была чрезмерной, но ее не покидало чувство, что за ней постоянно следят.

Утро наступало медленно, погода брала свое как будто с ленцой. Когда настенные часы в зале для занятий показывали половину двенадцатого, Клеманс сообщила ученику, что ей нужно отлучиться – сходить за покупками.

– Есть у вас любимая книга? – спросила она.

Тристан без колебаний отвечал:

– «Вокруг света за восемьдесят дней» Жюля Верна.

– Напишите мне текст о том, по каким причинам вы любите этот роман. Я прочитаю его после обеда.

Прикалывая шляпку и надевая перчатки в коридоре, у зеркала, висевшего над комодом, гувернантка заметила за собой отражение доктора Левассёра и резко вздрогнула.

– Я не хотел пугать вас, – произнес врач суховатым тоном. – Вы уходите?

Его холодные глаза так и буравили ее насквозь.

– Пойду отправлю письмо.

В душе Клеманс перекрестилась с облегчением – слава Богу, что ей хватило мудрости позаботиться о правдоподобном предлоге своего отсутствия. Спускаясь с порога дома, она чувствовала взгляд доктора Левассёра, упиравшийся ей в спину, как острие ножа.

Клеманс быстрыми шажками пошла по тротуару, с наслаждением дыша шафрановыми запахами опавших листьев, которые кружились под легким бризом. Деревья уже красовались оранжевыми и охровыми пятнами, а ветви образовывали изящный свод, заслонявший небеса. Невольно она обернулась, подумав, что за ней кто-то идет. Никого не было – только какой-то старик выгуливал собачку.

С такого расстояния дом выглядел приветливым и безобидным, но теперь Клеманс знала, что его стены, немые свидетели страданий Жанны Левассёр и ее отягощенной загадкою смерти, пропитаны ядовитой атмосферой.

Гувернантка уже вышла на улицу Бернар, сплошь состоявшую из торговых лавок и ресторанов. Она спросила у прохожей, где почтовое отделение; по счастью, оно находилось в двух шагах.

Отправив письмо, молодая женщина направилась к парку Сен-Виатор. Колокол церкви отзвонил двенадцать раз. «Вот уже полдень…» Она ускорила шаг. Оставалось недалеко – уже виднелась белая аркада беседки. Дети, присев на корточки на берегу пруда, спускали на воду игрушечный парусник. Чайки с хриплыми криками взлетали в опаловое небо.

С первого взгляда Клеманс заметила только мать семейства с коляской и мужчину – тот сидел на скамейке, читая газету. Она пошла по аллее дальше, внимательно осматриваясь вокруг. Тогда она и увидела даму в черном, стоящую под раскидистым дубом. Клеманс подошла к ней.

– Здравствуйте.

Женщина повернулась к ней лицом. Клеманс рассудила, что ей едва ли больше тридцати, но щеки избороздили морщины, а в темных волосах, собранных в строгий шиньон, там и сям белели седые нити, словно ее преждевременно состарили заботы. Темные одежды не оставляли сомнений – она носила траур.

– Поищем местечко побезлюдней, – прошептала незнакомка, явно нервничая.

Она показала ей на скамейку, стоявшую в окружении молодых деревьев, и увлекла ее туда. Клеманс присела рядом. Последовало долгое молчание, которое женщина наконец прервала:

– Я недавно потеряла мать.

– Мои самые сердечные соболезнования, – ответила Клеманс.

Ее собеседница наклонила голову в знак благодарности.

– Меня зовут Мари Ланжевен. Я полтора года служила гувернанткой у мсье Тристана.

Когда Клеманс справилась с накатившим изумлением, то стала размышлять, что может означать такое откровение. Значит, эта женщина была связана с семьей Левассёр по работе – но это ничуть не объясняло ее троекратного появления в саду. Дама, будто угадывая ее мысли, продолжала:

– Я знаю, мое поведение кажется вам странным. У меня есть причины поступать именно так.

Ворона взмыла над прудом и с карканьем села на красный клен. Бывшая гувернантка снова заговорила:

– Когда меня наняли, мадам Левассёр уже была больна. Ухаживал за нею доктор Левассёр. И он никого не подпускал близко к жене. Он-то и решил перенести ее в башенку – под тем предлогом, что ей необходим покой.

Все это слово в слово подтверждает рассказ мадам Августы, подумала Клеманс.

– Я возражала. Здоровье мадам Левассёр все ухудшалось, я не понимала, почему доктор так стремится удалить ее на верхний этаж, ведь ей необходима была возможность в любой момент попросить о помощи, находиться в доступном месте.

Клеманс в свое время подумала о том же самом.

– Но я была всего лишь служащей, – добавила Мари Ланжевен с горечью. – Я не имела никакой власти, не могла ничего поделать.