Дары Всевышнего

Можешь ли ты измерить ненависть?

Оглянись — и ты увидишь, что она повсюду:

в каждой травинке и в каждом сердце.

Поэтому, едва человек начинает двигаться, он бьет своего брата,

а самые прекрасные сады быстро зарастают сорной травой.

Но ненависть не враг, она – оружие.

Одни используют ее, чтобы убивать,

другие – чтобы лечить.

Ненависть, как инструмент врача,

рассекает живые ткани, чтобы удалить смертоносный наконечник.

Хочешь знать тайну?

На берегу Вечности, есть озеро Ненависти.

Никто из людей не может выжить здесь,

а потому не стоит приходить туда,

чтобы взять хоть каплю этого смертоносного яда.

Но ты можешь принести к берегам свою долю.

И тогда, где бы ты ни был, твоя ненависть будет целительной.

Песня Чувств (отрывок), Книга Вселенной.

Пролог

Места определены давно и редко меняются.

Дом Воробья занимает верхний ряд амфитеатра. Самому большому Дому – самый большой ряд. Глава Дома – Баал-Ханан Воробей, почти лысый старик с густыми черными бровями, сидит в центре. Пухлые пальцы, унизанные перстнями, переплетены на животе, обтянутом белым атласом. Баал-Ханану в прошлом году исполнилось семьдесят, и он давно не следит за модой. Носит длинные балахоны разных расцветок, перетянутые по располневшей талии ремнем, расшитым золотом и украшенным рубинами. Рубин его любимый камень, хотя старик богат так, что мог бы усыпаться бриллиантами с головы до ног. Маленькие глазки смотрят остро из-за круглых очков. Сегодня жарко, поэтому плащ он не надел. Справа и слева от него – сыновья по старшинству. Эти в основном в бархатных вестинах, как и положено зажиточным купцам. Еще дальше по кругу – внуки, правнуки, племянники, двоюродные братья – всех родственников не перечислишь. Баал-Ханан – глава Дома по праву старшинства и мудрости, так же и в других домах эйманов. За спинами каждого присутствующего – эймы: серые, желтые, синие, белые, пестрые птицы. Сидят неподвижно и смотрят туда же, куда человек, – на круглую арену внизу.

Скамью чуть ниже занимает дом Гепарда – не самый большой Дом, но один из сильнейших. Дикие кошки за спинами эйманов – от камышового кота до тигра – сидят смирно, не вылизываются, не шипят и не бьют себя хвостом по ребрам, видя такое количество людей и птиц. В Ритуальном круге все ведут себя смирно.

Еще ниже дом Чайки. Еще сто лет назад было два Дома – дом Чайки и дом Альбатроса, теперь они слились в один. И это еще не самое худшее. Дома Коня и Дракона исчезли совсем, а дом Медведя вот-вот исчезнет: у семерых взрослых мужчин трое детей и в ближайшие десять лет ни один из них не будет брать имя, а значит, не женится, чтобы продолжить род. Заффу Медведь, сорокапятилетний мужчина, с братьями, сыновьями и племянниками сидит внизу, у арены, вместе с изгоем Каракаром.

Двадцать лет назад дом Орла отрекся от Авиела Каракара, решив наказать строптивца. Эйман без Дома не выживет. У Каракара два сына, один из них никак не женится, а второй недавно исчез в Энгарне. Внуков нет, так что еще немного – и семья вымрет. Удаган Лев, сидящий по левую руку от Каракара, не в счет. Он в этой семье случайно и, когда Авиел умрет, вернется в дом Гепарда. Но, как бы там ни было, и он не женат. Для двадцатидевятилетнего эймана это редкость. Авиел Каракар не носит вестину. На нем облегающая кожаная куртка, плотно зашнурованная от шеи до талии. Темные с проседью волосы зачесаны назад – сыновья в этом подражают ему. Агатовые глаза Авиела никогда не смеются, от носа к губам пролегли складки. Слишком много навалилось на эймана. Красноклювый эйм-каракара за его плечом, будто опустивший кончик клюва и брюшко в белую краску, тоже выглядит удрученным. Перья на смоляной голове топорщатся, пестрые крылья сложены плотно, словно эйм зябнет.

Над амфитеатром стоит тягостная тишина, более полутора тысяч эйманов напряженно всматриваются в арену. Все ждут Охотника, хотя правильнее было бы назвать его Хозяином. Он велит собраться, и они приходят. Он приказывает, и они повинуются. Не могут иначе. Пустые места внизу напоминают о тех, кто пытался воспротивиться его власти.

Присутствующие гадают, что послужило причиной общего сбора. До осеннего Обряда, когда восемнадцать парней попытаются взять имя, еще два месяца. Но Охотник созвал их раньше. Для чего?

Эйм-лев Удагана внезапно нарушил тишину, шумно зевнув. Легко прыгнув на арену, поточил когти о песок. Мощный зверь с роскошной гривой был потрясающе красив. Удаган вполне мог бы стать позже главой Дома, как и его отец по крови когда-то. Мог бы, но не станет. За упрямство и дерзость будет наказан. Вот за это непочтение к Охотнику будет наказан. И немедленно.

Охотник появляется из ритуальных ворот, противоположных тем, в которые вошли эйманы. Из-под распахнутого темно-зеленого кафтана, достигающего лодыжек, слепит глаза кипенно-белая рубашка с широким кружевным воротником. Темные брюки заправлены в высокие, облегающие ногу сапоги. На рубашке поблескивает толстая цепь цвета воронова крыла из неведомого металла, к которой прикреплен небольшой, размером со сливу ажурный медальон: сердцевина – черный шар со множеством правильных граней, переливающийся черной радугой, а вокруг, точно спутанные нити, вьется металлическое кружево. Охотник похож на богатого аристократа, по странной прихоти удлинившего верхнюю одежду до неприличия. Высокий стройный, лет сорока, с узким лицом, короткими русыми волосами и мутными, темно-зелеными глазами, он улыбается доброжелательно и чуть высокомерно – так смотрит отец семейства на расшалившегося трехлетнего малыша. Эта улыбка так не сочетается с болью, которую он причиняет. Он чуть шевелит пальцами, и лев, жалобно мяукнув, точно домашний кот, которому наступили на хвост, прыгает обратно за спину Удагана.

Эйман дернулся и с хрипом сполз по скамье. Каракар подхватил его, помог подняться. Удаган побледнел и, кажется, последним усилием воли не терял сознание. Тело выгнулось дугой, будто его скрутило судорогой. Авиел беспомощно оглянулся, но Охотник уже не обращал на них внимания. Удаган со стоном обмяк.

Барс, шкура которого, так же как кафтан Охотника, отливает зеленым, выпрыгивает из-за его спины и делает круг по арене, по-хозяйски осматривая замерших эйманов, а потом ложится у ног мужчины. Охотник может подчинить любой эйм: взять себе тигра – самого крупного эйма – или льва – самого величественного, но он по-прежнему повсюду ходит с черной кошкой. Случаи, когда он брал кого-то другого, можно пересчитать по пальцам.

Охотник стоит в центре арены и, как обычно, каждый, где бы он ни сидел, видит его лицо и барса, лежащего у его ног, – магия ритуального круга. Охотник видит всех, и его видят все.

– Мы собрались раньше, потому что я принял важное решение, и вы должны знать о нем, – камень на медальоне сверкнул так, что эйманы прикрыли глаза или отвернулись. – Вскоре Кашшафа начнет войну с Энгарном. И мы поможем Кашшафе победить.

16 юльйо, замок Зулькад, Кашшафа

Дорога еще раз свернула, и лошадь чуть ли не ткнулась мордой в ворота. Замок графа Зулькада упрятали в такую глушь, что, если бы не дорога, причудливо петляющая между деревьями, Рекем бы точно заблудился. К тому же пришлось задержаться в городе: он не имел возможности сменить лошадь, так что, пока он добрался до Шаалаввина, бедняжка совсем выбилась из сил. Лишь к обеду он продолжил путь, и, когда нашел нужное место, серые сумерки сменились синей ночью. Он спрыгнул с коня и решительно постучал молотком в металлический круг, прикрепленный к косяку. Ворота вздрогнули. Ударь он сильнее и вполне мог бы выломать дверь. Какое же тут всё ветхое! Совсем не подходит для принцессы Кашшафы. Впрочем, для всех очевидно, что это наказание девушке за строптивость.

За воротами было тихо, и Рекем постучал еще раз. Конечно, он сильно запоздал, добрые люди в такое время не ходят, но неужели его оставят ночевать за воротами? Он снова протянул руку к молотку, когда изнутри раздался недовольный голос:

– Не ломайте дверь! Кого шереш на ночь глядя принес?

– Рекем Ароди маркиз Бернт!1 – крикнул Рекем. – Откройте, я к ее высочеству Миреле Цуришаддай принцессе Кириаф-Санне.

За воротами послышались возня и бурчание:

– Ишь ты. Принцессу ему. Маркиза Бернта шереш притащил. За каким шерешем он его притащил? – слуга рассуждал негромко, будто не хотел, чтобы высокородный гость слышал его слова, но так, чтобы тот понимал, насколько неуместно его появление. Наконец открылось маленькое окошко, и Рекем увидел пытливые черные глаза.

Маркиз снял шляпу, чтобы привратник мог лучше разглядеть его. Он знал, что в нынешнем состоянии прозводит не лучшее впечатление. Что сейчас видит это привратник с лукавым взглядом? Длинные темные волосы, серые, чуть на выкате глаза, благородный тонкий нос. Одет он довольно просто. Шерстяной дублет без разрезов, чуть видневшийся из-под дорожного плаща, украшали лишь мелкие серебряные пуговицы. Небольшой отложной воротник из простой ткани тоже говорил не в его пользу – богатые носили широкие, кружевные. Но, когда предстоит долгий путь верхом, никто не наряжается как на бал. Гораздо больше о его благосостоянии свидетельствовало то, что приехал один, без слуг.

– Вас ожидают, господин? – поинтересовались из-за двери.

– Насколько мне известно, ее высочеству позволено принимать гостей, – Рекему очень хотелось поставить слугу на место, но приходилось быть вежливым. Сейчас судьба маркиза в руках этого простолюдина: его не приглашали, и о своем приезде он не предупреждал.

За воротами воцарилась тишина, затем Ароди с облегчением услышал, как сдвинулся засов.

– Не обессудьте, господин, – слуга с огромной кудрявой бородой, обрамлявшей лицо как темная туча, держал в руке масляный фонарь. В его свете смутно белела простая холщовая рубаха. – Время позднее. Вы постойте, я узнаю насчет вас.

– Хорошо, – кивнул Рекем, и, когда слуга, покряхтывая, скрылся в замке, потрепал лошадку по холке. – Потерпи, милая. Надеюсь, ты скоро поешь.

Бородач вновь появился довольно быстро. Неизвестно, какие распоряжения ему дали, но особого рвения он не проявлял.

– Приказано дать вам комнату, господин, – сообщил он, беря под уздцы лошадь. – Если принцесса соизволит, примет вас завтра. Только вы не особенно тут кричите, что она принцесса. Хозяйка ругается. Да хозяйка и не виновата. Порядок такой. И еще графиня Зулькад желает знать, по какому делу вы к принцессе.

– Так же, как и все, – пожал плечами Рекем. – Ищу защиты.

– Понятно. Ну, тогда принцесса примет, она кроткая, как голубка. Щас я вас значицца в комнату провожу. Вы там вещи оставьте, коли есть, и к графине Зулькад. И не называйте ее высочество принцессой при ней, – повторил он наставления. – Хозяйка у нас добрая, но порядок такой. Вон видите щелочку, – он указал на полоску света из приоткрытой двери, – вон туда значит и сразу направо. Там у нас комната для гостей. Не бог весть, но если задержитесь, так потом принцесса о вас позаботится. А я лошадку вашу пока пристрою. Я ведь конюх здешний, Щутела. Ну и привратник заодно. А как, значит, лошадку оботру, так и за вами приду. К графине пойдем.

Рекем отправился в указанном направлении. Комната оказалась чистой, но очень скромной. Стены недавно побелили, потолочные балки нависали так низко, что, казалось, он вот-вот стукнется о них головой, хотя высоким ростом не отличался. Освещалась комнатушка и днем и ночью чадящей свечой – окон, даже самых простых, затянутых бумагой, здесь не предусмотрели. Не сделали и камина, так что зимой тут наверняка холодно. Из мебели – стол, стул да узкая кровать. Едва ли кто-то предложил бы ему такую комнату раньше. Но теперь, когда арестовали мать…

Он отогнал невеселые мысли, снял плащ и повесил на гвоздь. Умылся в небольшом медном тазу, стоявшем на столе. Пригладил волосы. Если графиня Зулькад хочет видеть его сегодня, больше он никак себя в порядок не приведет. Посидел в задумчивости на стуле. «Что сказать ей? “Хозяйка добрая”… – с иронией вспомнил он слова конюха. – Добрые люди не берутся быть надсмотрщиками. Скорее всего, доброта оттого, что вторую жену короля Манчелу казнили, а первая до сих пор жива. Теперь никто не знает, что будет с принцессой. Вдруг ее вернут ко двору и она обретет прежнюю власть? Что тогда станет с графиней? Вот она и добрая. По крайней мере нескольких человек по просьбе принцессы король помиловал. Это о чем-то говорит».

Негромкий стук прервал его размышления, он вскочил.

– Господин… – конюх приоткрыл дверь. – Графиня ждет вас.

Маркиз Бернт еще раз пригладил волосы и вышел в коридор. Щутела с тем же фонарем в руке показывал дорогу. Вскоре конюх толкнул какую-то дверь, стало светлее от свечей, горевших в подсвечниках на стенах, – господскую часть освещали лучше. Коридор расширился. Под потолком Рекем разглядел лепнину. Конюх остановился у темной двери, явно не менявшейся много лет, постучал и тут же приоткрыл.

– Госпожа, маркиз Бернт, – объявил он.

– Пусть войдет, – более величественно эту фразу не произнесла бы даже королева.

Рекем шагнул внутрь. Его ожидала «хозяйка» – графиня Зулькад. Женщине едва исполнилось сорок, а морщинки уже легли возле глаз и рта – слишком много забот лежало на ее плечах. Из-за высокой прически она казалась худой и длинной, точно кипарис, росший в Лейне. Строгое темно-синее платье закрывало и горло, и руки, несмотря на летнюю жару, – с тех пор как на королевской охоте погиб ее муж, она всегда одевалась так. Кабинет был очень маленький – в его замке такие комнаты оставляли слугам. Всё, что тут умещалось, – это секретер слева у стены с медной фигуркой лошади наверху, небольшой столик напротив входа за спиной графини да пара мягких стульев. Пожалуй, лишь они покупались недавно и были достойны служить мебелью для знатной семьи. От остального веяло древностью. Обои выцвели, и рисунок на них почти не проглядывался. Из-за того что в большой железной люстре, висевшей под потолком, зажгли не все свечи, дальняя часть узкой комнаты терялась в полумраке.

– Добрый вечер, ваше сиятельство, – Рекем склонил голову. – Извините, что так поздно. Задержался в дороге.

– Добро пожаловать, маркиз Бернт, – женщина поджала губы, показывая, как ей не нравится это вторжение. Так ведь Рекем не к ней прибыл. – Как мне передали, вы хотели видеть леди Шедеур?

Тоненькая фигурка в шелковом коричневом платье шагнула из темноты так стремительно, что Ароди отпрянул.

– Я дочь короля, леди Цуришаддай принцесса Кириаф-Санна, – заявила светловолосая девушка. – И требую, чтобы меня называли полным титулом.

– Леди Шедеур, – сузила глаза графиня, – я думала, хотя бы при маркизе вы будете…

Закончить она не успела. Рекем склонился на одно колено, чтобы приветствовать королевскую особу, как полагается.

– Ваше высочество…

После пятнадцати лет брака Манчелу неожиданнно «вспомнил», что принцесса Езета не была невинной девушкой, когда выходила замуж, и объявил во всеуслышание, что их союз недействителен. Король выгнал жену из дворца и потребовал признать дочь незаконнорожденной. Но все понимали, что это наглая ложь, задуманная лишь для того, чтобы жениться снова, но не возвращать приданое первой жене. И, на какие бы ухитрения ни шел Манчелу, никто никогда не сможет изменить того, что Мирела – его законная дочь, единственная принцесса крови2 в стране.

Совсем недавно уже за обращение к ее высочеству полным титулом человек мог попасть на плаху. Сейчас формально ничего не изменилось, кроме того, что после казни ведьмы Сайхат, второй жены короля, принцесса вновь начала переписку с отцом. Но дерзость Рекема сбила с толку графиню, и она, передернув плечами, заявила.

– Я оставлю вас для беседы на четверть часа. Его величество король Манчелу дал мне четкие указания относительно содержания леди Шедеур…

– Я принцесса Кириаф-Санна!

– …И, если вы будете нарушать королевский указ, мне придется доложить об этом его величеству, – графиня быстро покинула комнату, не дожидаясь очередного возражения.

Граф слушал это, не поднимаясь с колен.

– Встаньте, маркиз Бернт, – как только дверь за женщиной закрылась, тон принцессы изменился, в голосе послышалась усталость. Ароди поднялся и наконец рассмотрел ее. Тонкие, очень нежные черты лица. Волосы собраны у висков, но свободно падают на спину золотой волной. Голубые, как у отца, глаза при неярком освещении приобрели глубокий, синий цвет. – У нас такое каждый день, – чуть виновато объяснила девушка. – Мой духовник учит, что, если я промолчу хотя бы один раз и не потребую, чтобы меня называли принцессой, ничто уже не сможет изменить мою участь. Для всех я стану незаконнорожденной дочерью. А ведь это несправедливо, – она опустилась на стул, а маркизу указала на другой. – Садитесь.

– Ваше высочество, – запротестовал он, – по этикету…

– Боже мой, о чем вы? – горько воскликнула она. – Какой этикет? Меня унижают уже семь лет, и теперь я должна заставить стоять единственного человека, оказавшего мне почтение? Садитесь немедленно!

Рекем едва заметно улыбнулся и исполнил приказ. На первый взгляд девушка была такой хрупкой, что, казалось, стоит крикнуть, и она упадет в обморок. Но теперь стало понятно, что столько времени она сопротивлялась королю и ведьме Сайхат благодаря волевому характеру. Несколько лет ей, как и ее матери, не позволяли покидать стены замка, не давали деньги даже на необходимое, лишали верных слуг, не позволяли писать письма и видеться с друзьями. Сайхат с ведома короля с каждым годом ужесточала условия их содержания. Всех, кто проявлял милосердие к изгнанницам или называл женщин титулами, которых они лишились, жестоко наказывали. Лишь после казни ведьмы король стал обращаться с пленницами мягче, и многие надеялись, что скоро он вернет их ко двору.

Мирела рассеянно окинула взглядом маркиза. Рекем смутился: знал бы, что увидит принцессу, обязательно бы побрился. Одна прядь длинных темных волос упала на лоб, и он машинально откинул ее.

– Что у вас случилось, маркиз? Вы выглядите не очень хорошо. Надеюсь, с вашей матушкой всё в порядке? Я помню ее. Она играла со мной в детстве.

Леди Ароди маркиза Бернт и вправду какое-то время была фрейлиной королевы Езеты и няней юной принцессы, но как Мирела могла это помнить?

– Леди Ароди… – он прочистил горло и продолжил. – Моя мать в тюрьме. Я хотел просить вас…

– Что?! – Мирела вскочила, и Рекем тоже поднялся. – Маркиза Бернт в тюрьме? Как это могло случиться? Это же бред какой-то! Ей уже шестьдесят лет…

– Шестьдесят три, – уточнил маркиз.

– Я в жизни не знала более доброй и безобидной женщины, – принцесса сделала несколько шагов к узкому, похожему на бойницу, окну, но тут же вернулась. – В чем ее обвиняют?

– У нас нашли… – Рекему нелегко было говорить об этом, но принцесса должна знать всё. – Наш дом обыскали солдаты короля… Видимо, кто-то донес… И нашли небольшой кусок холста с изображением герба… И в этом гербе… Там листья яйтана3, а под ними – огнерогий иттай4… Так что ее обвинили в государственной измене и подготовке заговора.

В комнату неслышно вошла горничная. Сервировала стол для чая, наполнила чашки ароматным настоем и села в дальний угол на маленькую скамеечку.

– Да это же бред какой-то! – возмущенно повторила Мирела. – Герб… Она сама его рисовала? Художника, я думаю, не нашли?

– Я не знаю. Возможно, нашли. Возможно, он и донес.

– Послушайте, маркиз, вы что, действительно верите, что ваша мать могла заказать такой герб?

Да, он верил. Лет с семи, как только родилась принцесса, мама шутила о том, что его невестой станет принцесса крови. И когда нашли эту улику… Но ведь это не повод арестовывать ее! Никакого заговора не было, только наивные материнские мечты. Он и не видел принцессу до сих пор ни разу.

– Да что с вами, Ароди? – удивленно всматривалась в него Мирела. – Маркиза Бернт умная женщина, иначе бы не дружила с моей матерью. Неужели бы она хранила такое у себя? Неужели бы заказала такую вещь у художника? Нет, тут всё подстроено. Конечно, подстроено. И я сегодня же напишу его величеству. Скорее всего, кому-то потребовались ваши земли. Ведь ваш родовой замок недалеко от столицы?

– Да, ваше высочество, – он поразился, как быстро она всё расставила по местам.

– Я прошу вашего разрешения… Могу я от вашего имени предложить королю выкуп? Леди Ароди отпустят, но ваш замок…

– Всё что угодно, ваше высочество! – горячо воскликнул он. – Мне дорог родовой замок, но жизнь матери с ним не соизмерима. У нас есть другие владения. Я стану графом Цаир, виконтом Пелон, кем угодно! Пусть только отпустят ее. Но я должен предупредить вас… Король Манчелу и сам предлагал ей свободу. Если она признает, что брак короля с вашей матерью был незаконным, а значит, вы незаконнорожденная, то ее отпустят. Если же она откажется, то через месяц ее казнят.

Услышав это, Мирела будто окаменела. Она понимала, что от женщины требуют предательства, а маркиза на это не способна.

– Королевский указ уже зачитали? – спросила она тихо.

– Да. Я присутствовал при этом.

– Это плохо. Его величество не любит отказываться от своих слов. Но я всё же напишу ему. Если всё дело в деньгах, он может согласиться на такие условия. Он же понимает, что леди Ароди не предаст мою мать и меня. Он должен согласиться.

– Ваше высочество… – Рекем проглотил ком в горле, чтобы голос не звучал хрипло. – Вы наша единственная надежда…

– Эль-Элион наша единственная надежда, – строго возразила Мирела.

– Бог редко вмешивается в то, что происходит на земле… – горько заметил Бернт. – Мой отец… старший брат… теперь мать. Разве Бог… – осмелев, он посмотрел ей в глаза и запнулся на полуслове, будто наткнулся на клинок.

– Не смейте так говорить, – голос Мирелы заледенел. – К сожалению, четверть часа, отпущенные нам, истекли. Я напишу письмо сейчас же, – она сцепила пальцы перед собой. – Мой слуга доставит письмо в Беероф в течение недели. И… я попрошу вас задержаться, пока не придет ответ.

– Да, ваше высочество, – он поклонился. Подождал, пока она выйдет из комнаты в сопровождении горничной. И только после этого усмехнулся.

Не слишком она верит в помощь Эль-Элиона, если просит его остаться. Да, его слова звучали как богохульство, но Бог не вмешался и не вернул королеву Езету ко двору. И принцесса Кириаф-Санна, эта светлая девушка, проводит лучшие дни в старом, заброшенном замке. И ему надо ждать здесь, потому что если на этот раз король не захочет исполнить просьбу дочери, то следующим арестуют его.

16–17 юльйо, дом Каракара

Ранели чуть опоздала к ужину, приводя себя в порядок. Женщины в семьях эйманов старались не выставлять красоту напоказ. Поэтому, прежде чем спуститься в столовую, девушка туго заплела косу. По правилам оборотней она должна носить распущенные волосы до замужества. Но она потеряла право находиться в стае, так к чему беспокоиться о порядках, царящих у оборотней? Она бросила последний взгляд в зеркало: темные волосы, карие глаза, пухлые губы – ей любая прическа к лицу.

Огромный дом Каракара, сложенный из больших камней и окруженный внушительной стеной, больше походил на замок, хотя в нем было лишь три маленьких крыла. В самом большом на первом этаже располагалась пиршественная зала. Ее называли столовой и собирались там всей семьей на завтрак, обед и ужин. Над столовой – спальни Авиела и Шелы, то есть, женатых обитателей этого сумрачного места.

В левом крыле на первом этаже сделали что-то вроде гостиной: здесь стояло два шкафа с книгами, большой диван у камина и несколько стульев. Насколько она заметила, тут чаще собирались мужчины, чтобы скоротать вечер: обсудить дела за картами или чаккув. Читать, по правде говоря, было нечего. Ранели просмотрела книги, они были двух родов: одни ужасно глупые – рыцарские и любовные романы (в стае такие в руки брать запрещали), другие ужасно умные – книги по истории, географии, навигации. Ей бы хотелось что-то среднее, но в этом доме спросом пользовалась только такая литература. На втором этаже находились спальни гостей. Ее поселили именно там.

Спальни одиноких сыновей Каракара находились тоже на втором этаже, но в правом крыле, над спальнями слуг. Ранели ни разу туда не поднималась: порядки у эйманов были не менее строгие, чем в стае. Когда Алет привез ее сюда, она еще не совсем оправилась от болезни. Но Сокол сразу объяснил: до свадьбы они будут спать в разных комнатах. А свадьбы у эйманов играют два раза в год: перед весенним и осенним обрядом. Им придется ждать наступления сабтамбира. Ближе к полнолунию эйманы, которым исполнилось семнадцать лет, будут получать имя. Обычно один или двое погибают на Обряде, поэтому молодоженов Охотник благословляет раньше, чтобы не получилось, что свадьбу играют во время траура. Ранели подождала бы, сколько потребуется. Только вот свадьба не состоится и тогда. Охотник отказался их венчать. Теперь надо либо покинуть Алета, как и предлагал Халвард, либо…

Про себя Ранели называла хама, имевшего мистическую власть над эйманами, довольно грубыми словами, которые вряд ли произнесла бы вслух. Может быть, она и покинет замок Каракара, но не раньше, чем Алет попросит ее об этом. А до этого она будет бороться.

Девушка вприпрыжку спустилась по лестнице и почти вбежала в столовую, которая выглядела ничуть не лучше других комнат в доме. Стены потемнели от времени. Огромная железная люстра со множеством свечей, не могла оживить ни стареющий дом, ни мрачные лица присутствующих. И почему-то Ранели казалось, что дело тут не в том, что семья Каракара почти разорена. На всем как будто лежала печать проклятия. Она уже догадалась, что виновник всему – Халвард, этот ужасно противный тип.

Во главе стола сидел Каракар. Девушка не помнила, чтобы он хоть раз улыбнулся. Справа от него Тана – его жена. Она хорошо сохранилась для сорока с небольшим лет. В светлых волосах незаметна седина, почти нет морщинок, но она кажется безжизненной, так же как и ее муж. Следом Катрис – невестка главы дома. По левую сторону стола – Удаган и Алет, по старшинству.

Никто не ел, ждали ее. Ранели извинилась и опустилась на стул рядом с Соколом, сидевшим, к счастью, очень далеко от отца. Авиела Ранели побаивалась.

– Приятного аппетита, – произнесла Тана.

Слуги – супруги лет пятидесяти – стали накладывать всем в тарелки тушеную картошку с мясом. Алет, как обычно, позаботился о невесте. Ранели залюбовалась его сильными руками, перевела взгляд на лицо. Очень похож на мать – и волосами, и янтарно-желтыми глазами. Говорят, если сын похож на мать, будет счастливым. Пока эта примета не сбывалась. Алет посмотрел на Ранели. В доме много чего печального произошло, но больше всего обитатели обеспокоены тем, что пропал младший брат Алета – Шела Ястреб.

Ранели перевела взгляд на жену Шелы – потрясающе красивую рыжую девушку, сидевшую напротив. Она вяло возила вилкой по тарелке. Катрис была очаровательной, несмотря на то что щеки запали, а карие глаза будто угасли. Она была замужем всего два года. А три месяца назад Шела уехал с товаром в Энгарн. Сначала всё шло хорошо, семья надеялась, что удастся не только вернуть деньги, взятые в долг у какого-то энгарнца, но и получить хорошую прибыль. Но внезапно Шела исчез. Уже несколько дней они не получали от него известий. И, что еще страшнее для эйманов, не могли найти и эйма-ястреба. Ранели представить не могла, как бы пережила пропажу Алета.

Удаган – огромный парень, по сравнению с остальными членами семьи, – ел, не отрывая взгляда от тарелки. Волосы у него тоже были светлые, но не такие, как у Таны, а почти белые. Он не походил на родителей ни внешностью, ни эймом. Однако это была еще одна тема, на которую семья говорить не любила. Так что, и прожив здесь полмесяца, Ранели не вникла в тонкости отношений внутри семьи.

С Удаганом Ранели сошлась ближе – он радушно принял ее. Его добрый нрав и смешливость помогли девушке перенести самые трудные дни. Но он явно здесь ненадолго. Последние пять лет он почти не жил с отцом, постоянно путешествуя по Герелу или другим материкам. Сейчас он приехал, потому что Шела пропал. Пройдет Обряд – его и след простынет. И правильно: что делать в этом мрачном замке?

Ранели вздохнула, торопливо прожевала последнюю ложку картошки и поднялась.

– Большое спасибо!

Она поторопилась уйти в свою комнату. Поначалу она порывалась помочь Тане и Катрис в приготовлении пищи (слуги не справлялись со всеми обязанностями, дом был слишком большой, поэтому жены тоже подключались). Однако ее вежливо, но твердо отстранили. Пока она не член семьи, а гость, и приступит к хозяйственным делам не раньше, чем Охотник обвенчает ее с Алетом.

Убегая в спальню на второй этаж, Ранели заметила, как Удаган прячет улыбку, и расправила плечи: хорошо, что хоть кого-то забавляет происходящее.

Девушка сердито толкнула дверь в спальню, представив, что дает по морде Халварду и тот летит в грязь прямо в франтовском кафтане. И пачкает белоснежные кружева. А чудовищный черный медальон на его груди вообще улетает в неизвестном направлении.

Спальню ей выделили небольшую. Возможно, для гостей большие и не сделали. Слева камин, в котором тлели угли, поддерживая в комнате тепло. Рядом небольшой столик и грубо сколоченный стул. На полу – ковер, уже истрепавшийся за двадцать лет. Когда его купили, Каракар еще принадлежал дому Орла и дела у него шли гораздо лучше. Алет виновато пояснил ей, что дом давно бы пора подновить, но каждый раз что-то мешает.

Ближе к окну поставили узкую кровать с бледно-розовым атласным покрывалом и несколькими подушками разного размера в тон. Справа приютился крошечный секретер с письменными принадлежностями. Над ним, на побеленной стене, выделялся портрет рыжей девушки. Несмотря на то что девчушка была рыженькой, как Катрис, никто бы их не спутал. Катрис даже в горе казалась прекрасной. С портрета же смотрела курносая девчонка с острым подбородком и лукавой смешинкой в глазах. Щеки усыпали веснушки. Такую никто бы не назвал красавицей, но она излучала задор и вдохновляла на подвиги. Сейчас Ранели подмигнула хозяйке спальни:

– У меня всё получится, я знаю.

Настроение испортилось, когда взгляд упал на пяльцы с натянутой на них синей тканью. Вышивка! Девушка едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Ялмари бы сейчас со смеху умер. Как бешеная собака, она сделала круг по Энгарну, для того чтобы сесть за вышивку в доме Каракара. Но было невыносимо скучно! В стае она нашла бы себе дело по душе, а тут с каждым днем занятий оставалось всё меньше. Если первые три дня она еще не пришла в себя от произошедшего и больше спала, потом знакомилась с домом, будущими родственниками, то теперь уже готова была выть от тоски. Да еще Алет вдруг стал избегать ее, почти не разговаривает, не подходит близко. Неужели так боится отца?

Ранели подхватила пяльцы и уселась на кровать, скрестив ноги – пока она одна, можно не заботиться о манерах. Но она не сделала и пары стежков, когда раздался стук. Она сразу различила запах того, кто ее посетил. Стремительно шагнула к двери, дернула ручку, повисла на шее.

– Алет!

Он быстро отстранился, шагнул назад.

– Ранели…

– Что опять не так? За нами кто-то следит? – возмутилась девушка.

– Нет, просто… – Алет смутился. – Надо потерпеть еще немного.

– Сколько? – Ранели уперла руки в бока. – Халвард не хочет, чтобы я стала твоей женой, ты не можешь ему противиться. Что дальше?

– Надеюсь, к Обряду что-то изменится. Не думай, что я ничего не предпринимаю, – он потер лоб. – Прости, я не хотел, чтобы всё так получилось…

– Я тоже! Тебе, наверно, стоило сначала поговорить с Халвардом о женитьбе, а только потом делать мне предложение.

– У нас так не делается.

– А как у вас делается? Привозите одну девушку за другой, пока Халвард не одобрит выбор?

– Нет, не так… – Алет не выдержал и рассмеялся. – Ранели, я переживал, не грустишь ли ты, но вижу, всё в порядке. Другие разговоры давай отложим. Скоро поднимется Катрис, спросишь у нее о том, что тебя беспокоит.

– То есть Катрис можно со мной разговаривать, а тебе нет?

– Мне тоже можно, но…

– Но ты не хочешь!

– Хочу, но…

– Но все-таки не можешь. Я поняла. Видеть тебя не хочу! И никого. Пусть Катрис не приходит. Не надо меня развлекать, у меня вышивка есть! – девушка захлопнула дверь.

Ничего… Таких невест, как она, эйманы точно еще не привозили. «Посмотрим, кто победит!» – мстительно подумала девушка и вернулась на кровать. Со вздохом посмотрела за окно. До ночи оставалось еще не меньше трех часов.

…Ранели сама себе удивлялась: откуда в ней столько терпения? Она не спустилась в гостиную, чтобы провести вечер с новой семьей. После того как сначала Тана, а затем Катрис пожелали ей спокойной ночи, она разобрала постель и еще долго лежала, не шевелясь, ожидая, когда обитатели замка крепко уснут. Когда ей показалось, что прошло достаточно времени, встала, сунула босые ноги в тапочки, накинула висевший на гвозде плащ прямо на нижнюю рубашку и выскользнула из спальни. Свеча ей не требовалась – она прекрасно видела в темноте, а запахи помогали найти дорогу. Вот если бы кто-то с ней столкнулся, напугался бы – глаза в темноте у нее светились желтым.

Она спустилась вниз по лестнице, там нашла другую, ведущую к мужским спальням. Вскоре она стояла в коридоре с несколькими дверями. Занято было лишь две комнаты: в одной спал Алет, в другой – Удаган. Перепутать оборотню невозможно.

Двери внутри дома не запирались. Ранели вошла в спальню и залюбовалась: Алет спал, раскинув руки на широкой кровати. Как же давно она не видела его без одежды. Пусть он прикрыт покрывалом, она это немедленно исправит. Девушка решительно направилась к нему, но мужчина проснулся.

– Кто здесь? – ладонь шарит в поисках меча, но тут же замирает: заметил блеск ее глаз. – Ранели? Что ты тут делаешь?

– Я сейчас тебе объясню! – она сбрасывает плащ на пол и запрыгивает на кровать. Их разделяет меньше двух локтей, но девушка не торопится преодолеть их. – Я пришла проверить, тот ли ты эйман, который собирался на мне жениться. Сокол любил меня. Мы болтали с ним часами. Он прикасался ко мне. А парень из дома Каракара почему-то меня избегает. Боится остаться со мной наедине и за весь день произносит лишь: «Доброе утро, Ранели», «Приятного аппетита, Ранели» и «Спокойной ночи, Ранели». А, если я приближаюсь, он отпрыгивает и спасается бегством. Что случилось? – он дышал тяжело, с надрывом. Девушка видела, как вздымается его грудь. – Если я тебе больше не нравлюсь, скажи об этом честно.

– Нравишься! – она давно не слышала у него такого хриплого голоса.

– Меня порядком раздражает то, что происходит, – Ранели игнорирует это восклицание. – Я играю по вашим правилам. Я дурацкую птицу почти вышила! Я готова делать всё, что нужно, но я должна знать, что ты меня любишь, иначе всё теряет смысл. Если ты не проведешь эту ночь со мной, я уйду. Сегодня. Сейчас. Мне необходимо…

Она не успевает договорить, потому что Алет сжимает ее в объятиях. И страх уходит, уступая место страсти. Он ее любит, ничего не изменилось. Это ее прежний Сокол.

…Ночь рассыпается на осколки кратких мгновений, когда она осознает происходящее…

– …У меня в глазах темнеет, когда ты рядом – так я тебя хочу. Поэтому старался держаться подальше. Иди ко мне.

– Сам иди…

…Победный крик Ранели сливается с низким рыком Алета. Он обессилено падает на кровать, воздуха катастрофически не хватает…

– Господи, мы весь дом перебудим!

– А мне плевать! – глаза девушки сверкают то ли от гнева, то ли от торжества.

…Буря утихает, превращаясь в ласковую волну, качающую обоих с непередаваемой нежностью. Она упивается каждым его прикосновением и щедро дарит свои. За все дни пока они были в разлуке…

– Как же я счастлив… любимая… я сейчас умру.

– Только попробуй…

Он уснул, когда за окном посерело. Не уснул, а будто на самом деле умер, даже дыхание почти исчезло. Ранели целовала бы его еще, если бы веки не закрывались сами собой. Поэтому она прижалась щекой к татуировке возле сердца. Что там с эймом: спит или летит куда-нибудь? Неважно. Главное, он здесь, под ее щекой, и в любой момент она может к нему прикоснуться губами.

…Как же ей хотелось стереть наглую улыбку с лица Халварда. Эти вальяжные движения, эти масленые глазки, словно ощупывающие ее фигуру, – точно отбирает телку и быка на племя. С каким бы удовольствием, она расцарапала ему морду. Но Алет твердо держит ее за локоть. Они стоят у дома Охотника. Алет собран и сдержан. На его плече – темно-коричневый сокол, только грудка рябая. Размером хищник чуть меньше, чем эйм-каракар отца. Когда он вертит головой, открывается белый ошейник. Ранели не смотрит в его черные глаза. Посмотришь – умрешь.

– Это моя невеста. Мы хотим обвенчаться перед осенним обрядом, – голос Алета напряжен, он опасается подвоха. Оказывается, не зря.

Мутно-зеленые глаза Охотника сверлят Ранели. Внезапно девушка осознает, что он вовсе не худой, как казалось издалека. Это рост – такой же, как у Удагана, – обманул ее. Но у Льва такой размах в плечах, что не во всякую дверь пройдет, а Охотник строен.

– Я не проведу обряд над вами, – выносит вердикт Халвард. Губы насмешливо кривятся. Он смотрит на эйма-алета, и смерть обходит его стороной. Птица съеживается, словно хочет исчезнуть, но не может. Пока Халвард не отпустит.

– Но Охотник… – Алет встревожен – этого он не ожидал услышать.

– Она не будет твоей женой, – категорично заявляет Охотник. – Уходи.

И тут оказывается, что небрежно брошенное «уходи» относится только к Алету. Халвард хочет остаться с ней наедине. На мгновение Ранели забывает, что его магия не имеет над ней власти, что она легко справится с ним, если обратится. Забывает, и сердце останавливается от ужаса. Неужели Сокол бросит ее на съедение этому…?

Алет с глухим стоном запрокидывает голову и тут же сгибается пополам, на траву падают капли крови. Девушка хватает его за руку. Кровь течет из носа.

– Я… не… уйду… – она скорее догадывается, чем слышит эти слова сквозь болезненные хрипы. И тут же ее озаряет: Охотник убивает его за то, что он не желает повиноваться. Страх Ранели сменяется болью и гневом.

– Алет, иди, пожалуйста! – вскрикивает она. – Иди, всё будет хорошо.

– Уходи! – повторяет Халвард. Голос становятся жестче.

– Да прекрати же ты! – Ранели едва сдерживает себя: из-под верхней губы показываются клыки.

К ним подбегает Удаган. Злобно глянув на Охотника, подхватывает обессилевшего брата и почти уносит его. Ранели выпрямляется и, прищурившись, смотрит на Халварда. Она не эйман, с ней так легко не справиться.

По некоторым оговоркам дома Ранели поняла, что Халвард – первый Охотник из эйманов. Раньше, когда у Охотника подходил срок покинуть Гошту, он на несколько дней отлучался с земли эйманов, а потом возвращался с молодым преемником. Около месяца старший обучал младшего, а потом передавал ему амулет и уходил уже навсегда. Но с Халвардом всё было по-другому. Он принял власть в тот год, когда семья Авиела стала изганниками, неожиданно как для себя, так и для всех остальных эйманов. Может, поэтому он такой мерзавец?

Охотник обходит вокруг нее и заявляет:

– Нет, ты не годишься, – у Халварда нет серебряного оружия, и всё же он ни капли не боится ее гнева. Может, потому что держит в руке жизнь того, кого она любит. – Ты можешь стать матерью Охотника, но матерью эймана – никогда, – объясняет он веско. – Ты же познакомилась с их женщинами. Они могут быть ослепительно красивы, но в то же время они будто добровольно заковали себя в кандалы. В них нет огня. Это кроткие, верные жены, месяцами и годами ожидающие возвращения мужей. Ты не способна на такое.

– Откуда ты можешь знать? – не выдерживает Ранели.

– Я – Охотник. Я знаю всё, что касается эйманов. В тебе огонь, который эйману не нужен. Он захочет сделать тебя такой же, как другие жены… И обломает о тебя зубы, – он точно вбивает с каждым словом гвоздь в сознание. Внезапно Халвард скалится – забавная мысль посещает его. – А знаешь что? Я вас обвенчаю. Но весной. Так и передай Соколу. Ты станешь его женой не раньше весны.

Слова очень походили на издевательство. Куда ей деваться в эти полгода? Переждать в Энгарне или прожить в замке Каракара на правах гостьи?

Она возвращается к дому, где жила в эти дни. Алет бросается навстречу и едва не падает – он еще слаб.

– Всё в порядке, – успокаивает она Сокола и задумчиво трет лоб. – А почему непременно нужно его согласие? – тут же спрашивает о том, что ее беспокоит. – Почему нам нельзя сыграть свадьбу без него?

– Если он не благословит, у тебя не будет детей, – выдавливает из себя Алет.

– И еще, если Охотник прикажет Алу бросить тебя, он бросит, – уныло добавляет Удаган Лев, стоящий рядом. – Или умрет. Мы не можем противиться ему, ты же видишь. Если Халвард проведет венчание, вас с Алом уже ничто не разлучит.

Так он называл Сокола – Ал. Алет звал брата – Ле. Интересно, как они именовали младшего Шелу: Ше или Ла?..

Алет открыл рот, но так ничего и не произнес, хотя и пытался.

– Что? – нахмурился Удаган.

– Запрет! – с трудом выдавил Сокол. – Шереш!

– Ладно, идем домой. Тебе полежать надо…

Ранели вздрогнула и чуть приоткрыла веки. Щека по-прежнему прижималась к горячей груди Алета. Ей приснилось то, что происходило позавчера. А сейчас она провела ночь с Соколом назло Халварду. Состояние у нее было странное: будто она то ли плыла, то ли летела куда-то. Не сразу Ранели поняла, что Алет нес ее на руках.

В полусне она обхватила его шею. Вскоре Сокол положил девушку на кровать в ее комнате, но, когда хотел уйти, она так и не расцепила пальцы. У оборотня, даже у девушки, сила немаленькая.

– Ранели, Катрис… рядом… – прошептал он умоляюще.

– Мы тихонечко, – заверила она.

И Алет задержался у нее в спальне.

17 юльйо, Жанхот

Ялмари вернулся в Жанхот днем. Недалеко от столицы в деревне его ждал Герард Сорот маркиз Нево5 с некоторыми другими аристократами, чтобы устроить принцу торжественный въезд в столицу. Он выторговал себе только право въехать в закрытой карете, чтобы не переодеваться в наряды, благодаря Герарду вошедшие в моду этим летом: колет с короткими рукавами, рубашка с большими кружевными манжетами, огромный отложной воротник; свободные штаны, подвязанные под коленом шелковой лентой с бантом; на большой шляпе, слегка приподнятой с одного бока, огромные перья. Ему гораздо привычнее кожаная куртка до середины бедра и старомодная широкополая шляпа, закрывающая, если надо, пол-лица.

…Очень рано он узнал, что у него, в отличие от остальных людей, два имени. Одно – Ллойд Люп. Его дал король Энгарна – все полагали, что он отец принца. Второе – Ялмари Онер – дал настоящий отец. Возможно, если бы король не погиб, у кого-то из подданных и возникли бы подозрения, потому что внешностью принц походил на предполагаемого отца разве что цветом волос: они тоже были темные. А вот глаза у короля были голубые, кожа светлая, а принц черноглазый с чуть смуглой кожей, легко принимавшей загар. Но теперь сравнивать было не с кем. Лицо последнего правителя можно было вспомнить лишь по парадному портрету, который, по понятным причинам, видели немногие. Ллойд Люп погиб, когда принцу шел пятый год. Только четверо в огромной стране знали о том, как это произошло: королева, ее телохранитель Мардан Полад, принц и принцесса.

Едва Ялмари научился ходить, Полад взялся за его обучение: ни словом, ни движением, ни взглядом он не должен раскрыть тайны королевы. Иначе пострадают все.

Позже принцу предоставили выбор: оставаться рядом с близкими или покинуть Энгарн. Нелегкий выбор….

Но теперь выбора не было: он не может оставить сестру и мать. Накануне войны он нужен здесь, нужны его навыки, вбитые Поладом до мозга костей. За три недели, что он играл роль особого посланника королевы, он сумел найти союзников, но предстояло сделать еще немало.

И как же не вовремя случилось его знакомство с маленькой леди Илкер Лаксме. Он и сам не мог точно объяснить, почему при знакомстве с ней представился лесником и своим вторым именем – Ялмари Орнер (пришлось добавить одну букву, чтобы фамилия его настоящего отца не была такой узнаваемой). Он с самого начала знал, что ничего хорошего из этого знакомства не выйдет. И в поездке принял твердое решение: больше с ней не встречаться.

Сейчас на сердце и в теле была лишь смертельная усталость. Почти месяц он только и делал, что скакал, договаривался, сражался, снова скакал. Поспать бы дня три, чтобы ни одна живая душа не беспокоила…

Когда Ялмари ступил на мраморный пол холла во дворце, запахи сотен людей окружили его. Он плыл в них, как в реке, а обоняние невольно выделяло только один. Принять решение о расставании оказалось проще, чем исполнить. Принц почувствовал Илкер на втором этаже. Пришлось сделать усилие, чтобы не свернуть туда, а подняться выше, к матери.

Короткая аудиенция у королевы – поцелуй щеки, холодные вежливые фразы, и его отпустили немного отдохнуть.

Нет, конечно, он знал, что мать его любит. Знал, что она переживала о нем все эти дни. Это было заметно даже через белила, которыми попытались загримировать следы бессонницы на ее лице. Но всё же семейные тайны накладывали определенные ограничения. Однажды Ялмари подумал, что королева настолько боялась выдать себя чем-то, что в какой-то момент запретила себе любое проявление чувств. Поэтому материнскую любовь он скорее понимал умом, чем ощущал. Кажется, маленькая фрейлина только этим и смогла пробить брешь в его защите: ее искренность обескураживала и заставляла сердце тосковать о несбыточном – об отношениях, где нет места фальши.

Принцу милостиво позволили удалиться до ужина, поэтому он отправился в свои комнаты во дворце. Когда слуги вышли, упал на кровать, сняв только сапоги и куртку, и закрыл глаза. Моментально в голове возник образ девушки: русые кудряшки, не желающие лежать в прическе, карие глаза, чуть курносый нос, тонкая талия, затянутая в шелк. Сидит рядом с принцессой, смеется, посматривая на дверь. Наверняка ведь сестренка сказала ей, что он вернулся. Ялмари не стал прогонять это видение. Встречаться нельзя, но представить-то можно…

…Очнулся, когда на город опустились сумерки. Полежал немного, прислушиваясь. Вскоре раздался бой башенных часов. Девять вечера. Еще немного, и опоздал бы. Он быстро сбросил рубашку на пол, амулет – черный матовый камень – и круглый медальон, висевшие на витой цепочке снимать не стал. Затем переоделся: в гардеробе всегда ждала его любимая одежда – черные рубашки и длинные штаны. Ялмари не любил надевать чистую одежду на немытое тело, но искупаться и побриться не успевал. Машинально провел ладонью по щеке: чтобы лицо было чистым, приходилось бриться два раза в день.

Когда он вошел в столовую, где по вечерам встречалась их семья, королева и принцесса уже ужинали. Хрустальная люстра, висевшая низко над центром стола, освещала небольшое пространство, и уже за спинками стульев начиналась тьма.

Увидев сына, королева Эолин величественно улыбнулась. Светлые волосы, белая кожа, холодная улыбка – королева по-прежнему хранила самообладание и не только не упрекнула Ялмари за опоздание, но даже не поднялась из-за стола. Слуги к вечерней трапезе не допускались, поэтому на ней было так называемое домашнее платье: оно надевалось без корсета и многочисленных подъюбников, запахивалось впереди и поддерживалось лишь легким пояском.

Восемнадцатилетняя принцесса, напротив, нарядилась. Она спала на другом этаже, и горничные помогали ей раздеться перед сном. Девушка подскочила к принцу и повисла на шее.

– Братик, как же я рада, что ты вернулся! Я к тебе уже заглядывала, но ты спал, ничего не слышал. Я тебя не стала будить.

Лин носила маску взбалмошной принцессы, поэтому могла позволить себе искреннее проявление радости.

Ялмари приобнял ее и чмокнул в щеку.

– Я тоже рад тебе, сестренка. Спасибо, что не разбудила.

Принцесса Эолин казалась молодой копией матери. Некоторые утверждали, что, когда королеве было восемнадцать, она отличалась такой же непосредственностью и искренностью, но смерть короля Ллойда в одну ночь изменила ее, превратив из юной девушки в зрелую женщину.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась королева таким тоном, будто задала вопрос исключительно из вежливости.

– Прекрасно, – поддержал Ялмари великосветскую беседу. Отодвинув стул, сел рядом. Положил в тарелку овощи и мясо.

– Давай я за тобой поухаживаю, – сияя, предложила сестра. – Специально для тебя мы заказали повару паштет.

Она передала маленькую тарелочку.

– Спасибо, – тепло поблагодарил он. – Полад задерживается?

За столом повисла тишина. Женщины переглянулись.

– Он не ужинает с нами… – бесстрастно сообщила королева.

– Почему? – Ялмари перестал жевать.

– Не хочет, – она спокойно нарезала рыбу. Только вот взгляд королева прятала, и это выдавало, что она опять лицедействует, а настоящие чувства спрятаны глубоко внутри.

Принцесса не выдержала:

– Они поссорились, – пояснила она недоумевающему брату.

– Поссорились? – он вновь перевел взгляд на мать.

– Я пыталась помириться, – королеве не нравилась эта тема, и она поспешила завершить ее. – Давай не будем об этом.

– Хорошо, – Ялмари поднялся.

– Ты куда? – холодность ее величества всё же поколебалась, она с беспокойством следила за сыном.

– Хочу найти Полада и узнать, что происходит.

– Но я почти не видела тебя…

– Мы вернемся вместе, – пообещал принц.

***

Спальня телохранителя королевы этажом ниже встретила тишиной, но Ялмари заметил движение на балконе и прошел туда. Полад покачивался в кресле-качалке, глядя в пустоту перед собой. Увидев принца, показал на соседний стул. Ялмари опустился рядом.

– Что случилось? – поинтересовался телохранитель, мельком взглянув на него.

– Пришел ужинать и с удивлением обнаружил, что тебя нет.

– Я не об этом, – прервал его Полад. – У тебя что-то случилось. Что?

– Как ты всё чувствуешь? – принц облокотился на колени и сжал виски.

– Мы слишком связаны, – усмехнулся «волк».

Ялмари всегда хотел походить на него: ни одного лишнего слова. Никогда, даже наедине. Даже когда кажется, что никто не может услышать. Полный контроль и самообладание. Но выглядит всё намного естественней, чем у королевы.

– Так что у тебя случилось? Видел леди Лаксме? – Полад, как всегда, в два счета добрался до самой сути.

Ялмари медленно поднял на него взгляд.

– Нет, – ответил безразлично. – Ты и сам знаешь.

– Собираешься встретиться?

– Нет, – на этот раз горькая усмешка тронула губы.

– Почему?

Опять долго-долго смотрят в глаза друг другу.

– У меня может быть помолвка? – наконец спрашивает Ялмари вместо ответа.

– Ты хочешь, чтобы я тебе разрешил или запретил? – телохранитель скрестил руки на груди. – Этого не будет. Ты уже большой мальчик и сам можешь принять решение. Ты доказал, что…

– Слово «нет» гораздо короче, – прервал его Ялмари. Он запрокинул голову и теперь уставился в звездное небо. – Оставим леди Лаксме. Ты очень удачно отвлек меня от цели моего прихода. Что у тебя с королевой?

Полад не спеша поднялся, навис над принцем, всмотрелся в его лицо.

– Я считаю, что не вправе тебе указывать, раз ты уже совершеннолетний. Но если хочешь мой совет – скажи леди Лаксме, кто ты. Всё сразу встанет на свои места.

– Какое изящное решение! – Ялмари иронично покивал. – Так и сделаем. А что скажешь насчет королевы?

– Произошло то, что должно было произойти, – холодно пожал плечами Мардан Полад, снова опускаясь в кресло. Один Ялмари мог почувствовать, какая боль скрывается за внешним спокойствием. – Она жалеет о том, что связалась со мной. Жалеет о том, что погиб Ллойд Люп.

– Не может быть, – не поверил принц. – С чего ты взял?

– Она почти открыто мне об этом сказала.

– Нет, Мардан, ты что-то неправильно понял.

– Слушай, когда я впервые увидел герцога Люпа, я сразу понял, что он подходит ей больше, чем я. До нее эта истина дошла не сразу. Но в любом случае в ту ночь он не оставил мне выбора.

– Ладно, я не буду расспрашивать о подробностях. Просто сделай мне одолжение: поужинай с нами.

– Не лукавь, – подмигнул телохранитель. – Вряд ли ты сможешь нас помирить.

– Что ж, тогда хоть поедим, – посмеялся принц.

– Только сегодня и только ради тебя, – Мардан поднялся.

На стенах галереи еще горели свечи. Стражу Полад отпускал, оставляя «волков» лишь на нижних этажах. Слуги тоже сюда не заглядывали после одиннадцати – чем занимаются королевские особы по ночам, им было знать необязательно, и так слишком много болтали.

– Я горжусь тобой, – нашел нужным сообщить Мардан, поднимаясь в обеденный зал. – Ты сделал больше, чем я предполагал. Прочитав сообщение о твоем столкновении с эймом-соколом, – продолжил телохранитель, – я узнал, что смог об эйманах. Этот народ живет за северо-восточными лесами Энгарна. Леса считаются непроходимыми и нежилыми, а возможно, там действует и какая-то магия. В общем, никого из людей они в гости не пускают. А вот сами часто среди нас вращаются. Большинство из них – купцы и, надо сказать, небедные. Они никогда не афишируют свою особенность, так что люди об этом народе забыли. Как ты понимаешь, немногие внимательно читают книгу Вселенной. Но в королевской библиотеке я нашел даже отрывки из книги Эйманов. Знаешь, как отличить эймана от человека? Кроме того, что у него есть эйм-животное, разумеется…

– Как? – заинтересовался Ялмари.

– У них на груди, возле сердца, татуировка. Его вторая сущность, его эйм. То есть, например, если бы ты раздел эймана Алета, который чуть не убил тебя, то увидел бы у него татуировку сокола.

– Татуировки делают и люди, – засомневался Ялмари.

– Таких не делают, – не согласился Полад. – Эта татуировка живет отдельной жизнью. Она будет изображать летящего сокола, спящего сокола, сокола с жертвой, – в общем, постоянно будет меняться, в зависимости от того, чем занимается эйм в данный момент.

– Интересно. Но, готов поспорить, эйманы нечасто раздеваются, – заметил Ялмари.

– Ты абсолютно прав, мой мальчик. А еще у эйманов необычные фамилии. Я почти убежден, что Удаган Лев – эйман. Ты должен его помнить: такой обаятельный светловолосый гигант, который поставил на уши весь Жанхот лет пять назад. Наши аристократки прыгали к нему в постель чуть ли не после первой встречи. Даже то, что муж может их убить, не останавливало.

Ялмари обдумал услышанное.

– Ты хочешь сказать, что Шела Ястреб…

Полад остановился у двери в обеденную залу.

– Я в этом почти уверен. Только этим можно объяснить то, что вожак отправил тебя в Хадашу. Ты спас эймана – они могут отблагодарить.

– Когда я уезжал, он был очень плох. Доктор даже не был уверен, что у него рассудок сохранится. Хорошо, что Декокт обещал позаботиться о нем.

– «Пути Творца не исследимы», – многозначительно промолвил Мардан Полад, взявшись за ручку двери. – Еще помнишь, чему тебя учили в школе при храме?

– Это незабываемо, – едко заметил Ялмари.

– Что ж, идем. И не говори о делах при наших женщинах. Им об этом знать ни к чему.

Ялмари полагал, что Полад напрасно ограждает от всего мать и сестру. Первая посчитает, что не так уж нуждается в нем, а второй когда-нибудь предстоит занять трон, и она должна готовиться к этому заранее. Не всегда же ее будут опекать. Но он не привык спорить с телохранителем.

17 юльйо, замок Зулькад, Кашшафа

Ночь пролетела незаметно. Рекем проснулся оттого, что в комнату кто-то вошел. Он быстро сел на кровати, ладонь легла на рукоять меча. Но тревога оказалась напрасной: Щутела застыл на пороге со стопкой одежды.

– Разбудил я вас, господин. Извиняйте. Я к такой работе не приспособлен, а хозяйка не велела других слуг пускать к вам. Сердится на принцессу, значит. Вот наша голубка и попросила меня. Тут одежда вам. Вроде должна по размеру подойти. Она как узнала, что вы без слуг да без вещей, так и обеспокоилась сразу. И еще велела, чтобы вам комнату на господской половине дали, потому как вы маркиз. А хозяйке и не понравилось, вроде как она распоряжается. Так комнату вам всё ж таки дали. Я так думаю, хозяйка не сердится, а только вид кажет. Что вдруг, чтобы король наш не осерчал. Так я вам одежду оставлю, а после того провожу в новую комнату вашу. И без слуги вам значицца придется. Дадите прачке одежу, она постирает. А что вдруг – так меня зовите.

– Хорошо, – Рекем отбросил волосы. – Оставь одежду здесь и принеси воды умыться.

– Эт я зараз, – конюх будто обрадовался. Он прошел в комнату, положил стопку на стул. – А то уж принцесса дожидается.

– Она послала за мной? – Ароди вскочил, передумав умываться, но Щутела успокоил.

– Она-то не посылала, а видно, что ждет.

– Как видно? – уточнил Рекем.

– Да видно и всё, – Щутела махнул и вышел, забрав медный таз. Вскоре принес чистой воды и тут же опять ушел.

Рекем успел наскоро ополоснуться в тазу, когда конюх снова заглянул:

– А кушать, стало быть, с принцессой. Она только и ждет, чтобы вы значицца пришли.

Рекем выругался в сердцах. Почему бы этому дураку сразу всё не объяснить? Он тут прихорашивается, а принцесса сидит голодная.

В коридоре ждал тот же конюх. Заверив, что отнесет вещи в другую комнату, он вновь повел маркиза на аудиенцию.

Мирела ожидала в гостиной. Напротив большого камина из белого камня стоял простой деревянный стол. Когда вошел Рекем, принцесса встала:

– Доброе утро, маркиз Бернт, – он тут же склонился на колено, а девушка возмутилась. – Нет, это невозможно. Если вы собираетесь падать на колени каждый раз, я не буду приглашать вас к себе. Немедленно поднимайтесь и садитесь завтракать.

Рекем не поверил в эту угрозу. У принцессы так мало гостей, что вряд ли она откажет себе в удовольствии пообщаться с ним из-за того, что он приветствует ее согласно этикету. Она всё равно будет приглашать Рекема, а он будет падать на колени. Не только как перед принцессой, но как перед хрупкой девушкой, которая смогла сказать «нет» королю, которому даже самые смелые говорили «да».

Он сел за стол, на который горничная уже постелила скатерть и теперь расставляла различную снедь. Луч солнца, неизвестно как пробравшийся сквозь узкую щель окна, отразился от золотой чайной ложки и брызнул в глаза маркизу, разом отбросив его на год назад.

…Солнечный луч, отразившись от позолоченного бока графина с вином, резанул глаза. Рекем отодвинулся чуть в сторону. Он, почти не дыша, слушал брата, но тот вдруг умолк, хмуро кусая губы.

– И ты не склонился перед ней на колени? – подтолкнул его Рекем. Он всегда был очень сдержан в проявлении чувств, но сейчас не мог не восхищаться братом.

– Нет, – коротко ответил Яхин. Затем поднялся, подхватил с кресла плащ. Золотая застежка, изображающая голову иттая, с алым янтарем6 вместо огненных рогов, мягко щелкнула в тишине кабинета. Будто арбалет спустили. – Достаточно того, что Элдад пресмыкается перед ней. Маркиз Бернт не признает ее королевой.

Рекем помрачнел, тоже поднялся. Застежка на его плаще проще. Не он наследует титул маркиза. Он всего лишь граф Цаир. Хотя ему всё равно повезло больше, чем большинству дворянских сыновей. Цаир – это не какая-то деревенька в десять домов, а большое поместье. Но по обычаям их семьи второй сын становится военным. Поэтому он одевался скромнее. Хотя и старший брат не любит показной роскоши. Вот эта родовая брошь – единственное исключение.

Яхин молча шел по коридору. Рекем следовал за ним. Всё, что не было произнесено вслух, кипело внутри. Младший брат был совсем другим. Он любил роскошь, любил королевские милости. Он прилепился во дворце, как репей к шкуре пса, и готов был танцевать и ползать на брюхе, чтобы заслужить «кость», брошенную царственной рукой. И там, где Яхин проявил твердость, Элдад прогнулся. Маркиз Бернт не пожелал склонить колени перед Сайхат, как того требовал этикет, а Элдад, говорят, даже стихи ей писал. Дурные стихи, безусловно. А еще, говорят, что молодая «королева», обещала в благодарность сделать Элдада маркизом Бернтом. Только ничего у нее не выйдет. Может, ведьма и желает передать титул младшему брату, но законов страны ей не изменить, маркизом останется Яхин.

До того как братья вышли во двор, Рекем заговорил:

– Мне следовало возглавить дворцовую стражу. Хотя бы временно, для вида. Я бы вправил мозги этому…

Брат резко останавливается и разворачивается к нему. В каждом движении, во взгляде столько власти, что сердце невольно вздрагивает. Впервые Рекем чувствует, что стоит не перед Яхином, с которым играл в прятки в огромном замке, а перед своим сюзереном.

– Оставь его в покое, – он произносит эти слова спокойно, но так, что даже мысли не возникает ослушаться. – Если в нем есть хоть капля разума, он скоро поймет, что к чему. А если не поймет… считай, что у нас нет младшего брата. Мы не воюем с королем. Даже если его величество сто раз поступит неправильно, мы не будем воевать с ним. Мы просто не оказываем почести ведьме и шлюхе. Это понятно?

– Да, мой господин.

В этом ответе нет подобострастия, только обещание полной поддержки и повиновения, и брат улыбается светло, кладя руку на плечо:

– Идем, нас уже заждались.

Во дворе шумно. Смеются женщины в дорогих охотничьих костюмах, лают псы. Лесник держит рог на полпути к губам, ожидая сигнала от маркиза.

– Мы уже думали, вы не придете. Хотели начинать без вас, – мама чуть хмурит брови. Она уже немолода, но еще сильна и здорова, седые волосы ничуть не портят ее величественной красоты. Хотел бы Рекем, чтобы у него была такая жена. Она будет меняться с каждым годом, но оставаться чрезвычайно привлекательной. Сейчас за невинной фразой он видит тревогу. Она спрятана в глубине карих глаз. Хочется точно так же положить ей руку на плечо и сказать: «Всё будет хорошо. Это понятно?» Но сейчас подобное неуместно. Братья легко вскакивают на лошадей, которых подвели слуги, лесник наконец трубит в рог.

…Всё происходит так неожиданно, что Рекем не успевает ничего сообразить. Вот они с братом несутся по лесу впереди всех. Собаки лают всё громче, значит еще немного – и они загонят оленя. А в следующее мгновение лошадь испуганно всхрапывает и поднимается на дыбы.

Он чуть не вылетел из седла. Еле успокоил ее. И только потом понял причину ее строптивости. Прямо на дороге лежит лошадь Яхина, жалобно ржет – нога явно сломана. А сам Яхин неподвижно валяется поодаль. Еще до того как он подбегает к брату, вокруг снова оказывается очень много людей, слуг. Они переворачивают брата на спину, один щупает артерию, прижимается ухом к груди. Наконец выносит вердикт.

– Маркиз Бернт мертв. Шею свернул.

Кто-то из женщин вскрикивает, кто-то падает в обморок, кто-то начинает громко рыдать. Мужчины предлагают перенести тело в замок, за спиной перешептываются о превратностях судьбы, и только он ревет, как раненый медведь.

– Это ложь! Он не может умереть. Лошадь не может сломать ногу на ровном месте!

Он рвется к Яхину, чтобы доказать, что они бестолковые врачи. Всех почему-то пугает его поведение, его пытаются удержать…

Рекем немного пришел в себя только к вечеру. Вдруг очнулся возле камина в гостиной с бокалом вина в руках и осознал, что его накачивают лейнским уже несколько часов. Вот только не берет нисколько. Хлебает его, как воду, а в голове по-прежнему звенящая пустота, ощущение, что он видит дурной, вязкий сон.

– Маркиз Бернт, леди Ароди хочет видеть вас.

Слуга почтительно замирает у входа, а он вскакивает радостно оглядываясь. Сон! Конечно, сон. Он выпил лишнего, вот и снится всякое. Где Яхин? Он оглядывается, выискивая брата среди людей, всё еще толпящихся в гостиной. Они смотрят так странно: с испугом, сожалением, некоторые со злорадством. Почему они так смотрят?

– Маркиз Бернт, что мне передать леди Ароди?

Рекем встречается взглядом со слугой и наконец понимает, что тот обращается к нему. Ну точно. Теперь он не граф Цаир, а маркиз Бернт. А безголовый Элдад сегодня стал графом Цаиром.

– Этого не может быть, – твердо повторяет он вслух – Лошадь не может сломать ногу на ровном месте.

– Не надо об этом так… громко, – выдыхает графиня Чанер. – Говорят, ведьмы могут слышать издалека.

И гости торопливо расходятся. Что если ведьма и видеть может издалека? Тогда Сайхат не понравится, что они поддерживали семью Ароди. Никому не хочется погибнуть, совершая верховую прогулку…

– Я совершу молитву.

Голос принцессы звучал виновато, хотя извиняться следовало ему. Он даже открыл рот, чтобы сделать это, но слова застряли в горле. Солнечный свет освещал Мирелу со спины, создавая вокруг нее золотое сияние, как обычно рисовали на картинах у святых.

Рекем склонил голову, но не услышал из молитвы ни слова. Напрасно он приехал сюда. Как эта девушка поможет ему? Она сама нуждается в защите…

– Кушайте, маркиз, – предложила принцесса. – Письмо отцу я уже отправила. Уверена, всё будет хорошо, – она мягко улыбалась.

Характером она походила на мать: и простотой в общении с подданными, и стойкостью, когда дело касалось ее принципов. Завтракая, девушка задавала вопросы, намеренно избегая болезненных тем. Рекем сам не заметил, как разговорился. Он рассказывал об общих знакомых, о происшествиях в детстве. Она весело смеялась, затем тоже рассказывала что-то. Завтрак давно закончился, горничная убрала со стола. Правила этикета требовали закончить аудиенцию, но он никак не мог уйти.

– Мы встретились в печальное время, – Мирела будто прочла его мысли. – Но ваш приезд – утешение для меня. До сих пор единственное, что я делала, – это читала Священные книги и молилась в часовне.

– О здешней часовне ходят легенды, – сообщил Рекем. – Я слышал некоторые еще в юности.

– Наверно, вы имеете в виду священника, которого пригласили, чтобы молиться об одной из предыдущих графинь Зулькад, потому что она никак не могла зачать наследника? – подхватила принцесса. – Да, здесь любят эту легенду. Священник молился почти целыми сутками, но выходил из часовни, пылая здоровьем, бодрый, с румянцем на щеках. А некоторые даже говорили, будто от него пахло костром и жареным мясом. Но главное – наследник всё же родился. Вам об этом рассказали?

– Да, – рассмеялся Ароди.

– Это было почти первое, что я услышала, когда вступила в этот замок…

– Госпожа! – в комнату, запыхавшись, вбежала горничная. – Госпожа, там какой-то граф от короля приехал, мне кажется, это Даут…

– Даут? – принцесса дрогнула.

Граф Даут когда-то познакомил короля с Сайхат – она приходилась ему племянницей. Когда ведьму казнили, он тоже впал в немилость, но это проявлялось лишь в том, что он меньше времени проводил в обществе короля. И теперь, когда Манчелу желал наказать кого-то из подданных, он посылал Даута. Без причины граф не приезжал.

– Маркиз Бернт, – Мирела встала. Рекем тоже поспешно вскочил, ожидая указаний. – Идите в свою комнату и там ожидайте… Будьте готовы… Если что…

Принцесса хочет, чтобы он сбежал, если Даут прибыл из-за него.

– Я буду готов, – он на мгновение преклонил колено и вышел.

В комнате он взял меч. Если его пришли арестовывать, он не сбежит и не сдастся. Всё равно умирать, так лучше в бою. А если помощь потребуется принцессе, он вступится за нее.

***

Мирела попросила горничную открыть дверь в гостиную и передвинула стул так, чтобы он стоял точно напротив входа. В коридоре послышался шум, тяжелые шаги, шелест платья. Видимо, Даут шел по коридору, а следом спешила графиня Зулькад.

– Леди Шедеур только что завтракала. Может быть… – послышался ее холодный голос.

Они появились в дверях. В последний раз Мирела видела графа около девяти лет назад, но он будто совсем не изменился: напыщенное, самодовольное лицо сильно сужается к подбородку, щеки выбриты до синевы, слишком большой, мясистый нос возвышается горой среди впалых щек. Ему исполнилось уже пятьдесят пять – он был немного моложе короля, но выглядел значительно лучше Манчелу, потому что, в отличие от короля, нисколько не поправился.

– Вина с дороги? – казалось, хозяйка замка заискивала перед графом.

– Позже, – отрезал он, пристально глядя на принцессу, гордо вскинувшую подбородок.

Мирела не знала, что делать. Даут с порога унизил ее, не только не поклонившись, но и не поздоровавшись. Встать ли ей и произнести протест, как учил ее духовник, или же сидеть, демонстрируя такое же пренебрежение?

– Леди Шедеур, – граф соизволил обратиться к ней, и Мирела вскочила.

– Я принцесса Кириаф-Санна и требую, чтобы ко мне обращались согласно моему титулу. Я не позволю, чтобы…

– Что ж вы так с порога? – с высоты своего роста Даут удовлетворенно оглядел строптивицу. – Вы ведь не знаете, с какой вестью я приехал к вам, а уже возмущаетесь.

– Я требую…

– Подождите требовать, – чуть насмешливо перебил мужчина. – Я к вам, даже не отдохнув, чтобы по приказу короля передать его письмо, – граф достал из-за пазухи сложенный и запечатанный сургучом листок и протянул принцессе.

Она приняла молча. Сломав печать, отвернулась к окну.

«Моя дорогая дочь, Мирела, – отец не назвал ее «леди Шедеур», как приказал, отметила девушка, а значит, хочет примириться. — Я рад был услышать, что вы хорошо себя чувствуете. Я скучаю по вам, и, надеюсь, мы скоро сможем увидеться. Я направляю к вам графа Даута. Вы можете доверять ему, как себе. Он приготовит вас к нашей встрече в Беерофе. Как только вы будете готовы, мы встретимся в столице, где вы публично признаете брак с вашей матерью незаконным. Я устрою ваш брак, мы больше не будем разлучаться. С нетерпением жду вас. Король Манчелу».

В комнате стояла мертвая тишина. Муха с мерным жужжанием летала вокруг Даута, ища, куда приземлиться.

– Леди Мирела, – заговорил наконец граф, – его величество король Манчелу желает вновь приблизить вас к себе. Условия очень просты. Перестаньте перечить его величеству, – предложил он. – Признайте, что брак с вашей матерью был незаконным, признайте, что благополучие страны зависит от того, как быстро мы избавимся от тварей, которые не являются людьми, и вы вновь станете любимой дочерью. Эль-Элион воздаст вам за вашу кротость.

– Вы вдруг вспомнили о Боге, граф? Может, вы хотите стать моим духовником? Извините, но это место занято. Отца Иавина нет здесь, потому что он отправился в соседний замок, там нужна его помощь. Но однажды он сказал мне, граф, – Мирела шагнула вперед, – что люди, лгущие ради выгоды, предадут и короля. Я не изменю ни королю, ни убеждениям. И от того, что я и моя мать находимся в тюрьме, мы не перестали быть первыми леди королевства. Обсуждать вторую часть этого требования в таком случае бессмысленно.

– Леди Шедеур, вы отказываетесь исполнить волю отца? – вскинул голову Даут.

– Я принцесса Кириаф-Санна, и буду повиноваться отцу во всем, что не противоречит воле Эль-Элиона.

– Я доложу об этом королю, а до его особых распоряжений, вы лишаетесь всех привилегий, – скривил губы граф.

Он обернулся. Графиня Зулькад с фальшиво-подобострастной улыбкой сообщила:

– Стол накрыт в большой зале. Или вы сначала искупаетесь?

– Графиня, – словно не слыша ее лепета, обратился Даут, – отныне король освобождает вас от обязанности присматривать за леди Шедеур. Она переходит под мою опеку, а вы должны позаботиться, чтобы мне и моим людям понравилось у вас в гостях, – он вновь повернулся к принцессе. – Сейчас вы, леди Шедеур, пройдете в спальню и не выйдете оттуда до особого распоряжения короля. А чтобы вы исполнили это повеление, двое моих людей будут караулить возле дверей.

– Вы не имеете права называть меня, не упоминая моего титула, – Мирела начала произносить протест, который выучила наизусть. – Вы не имеете права…

Даут повернулся спиной, отдавая приказ:

– Имна, Кеназ, проводите леди Шедеур в спальню. Если она будет сопротивляться, примените силу, – с этими словами он вышел.

Мирела вспыхнула, но спорить больше не имело смысла. Если она не хочет, чтобы ее унизили перед обитателями замка, ей придется подчиниться.

***

Принцесса безучастно сидела возле письменного стола, не слыша, о чем воркует суетящаяся вокруг нее Векира. Всё вернулось. Она надеялась, что жизнь налаживается, что отец любит ее и, освободившись от ведьмы, захочет вновь увидеть. Он ведь даже по ее просьбе помиловал нескольких дворян. Но всё вернулось. Неожиданно ей стало душно, и она рванула ворот платья.

– Госпожа, госпожа, дать вам вина? – переполошилась горничная.

– Нет, – Мирела стиснула зубы, чтобы не расплакаться. – Оставь меня, всё будет хорошо.

«Я выдержу, я смогу, – твердила она себе. – Разве не написано в Священной книге Людей, что Эль-Элион посылает лишь столько, сколько мы можем вынести?»

– Вот, выпейте, госпожа, – обратилась к ней горничная.

Принцесса словно очнулась. Она взяла бокал и, даже не пригубив, отставила его в сторону.

– Векира, надо предупредить маркиза Бернта. Теперь ясно, что я не смогу помочь леди Ароди. Ему надо как можно скорее покинуть замок.

– Да что вы, – всплеснула руками девушка. – Маркиз Бернт разве уехал бы? Видели бы вы, как он вступился за вас. И Даута не побоялся. Прямо как древний рыцарь против дракона, наскакивает на него – Даут-то его выше. А маркиз говорит: «Какое вы имеете право? Король не мог приказать так обращаться со своей дочерью!»

– Он сошел с ума!

– Да он, верно, влюбился в вас, – авторитетно заявила девушка. – Вон вы у нас какая хорошенькая. А и вам веселее будет. Вовремя он сюда прибыл.

– Векира, как ты смеешь?! – возмутилась Мирела. – Принеси мне вина и перестань болтать глупости.

– Вино вон рядом с вами стоит, – понимающе усмехнулась горничная. – Я уж не знаю, о чем там король распорядился, но Даут разрешил лорду Ароди с вами видеться, если вы, конечно, захотите. А покидать замок ему запретили. Сейчас я вам печеньев с кухни принесу.

Горничная вышла, и принцесса потрогала вспыхнувшие щеки. Они так пылали, что, кажется, приложи к ним бумагу – загорится. Девушка заглянула себе в душу: что ее так смутило? То, как смело Рекем вступился за нее, или бестактное замечание Векиры? Стыдно признаться, но ей было приятно слышать и то и другое. Но играть с чувствами других очень неприлично, поэтому, если придется видеться с маркизом, надо вести себя как можно сдержанней, чтобы он ни в коем случае не мечтал о несбыточном.

17 юльйо, Жанхот, королевский дворец

Семейный ужин, первый за этот месяц, где присутствовали все, состоялся. Как обычно, беседовали ни о чем, боясь затронуть опасные темы. Уже за полночь принц и принцесса покинули столовую, оставив королеву наедине с телохранителем.

– Как тебе это удалось? – спросила Эолин, пока они шли по галерее. – У меня не получилось!

– Он согласился ради моего приезда. Сказал, что только на один раз.

– Жаль. Но посмотрим. Я надеюсь, что помирятся, – оптимистично заявила Эолин. – Ты куда сейчас?

– Хотел уехать в Ецион-Гавер7, но Полад просил быть поблизости. Так что опять в домик лесника.

– Хотел уехать? – не поверила принцесса. – А как же Илкер? Она тут сохнет день ото дня.

– Кстати, о леди Лаксме. Мне нужна твоя помощь…

Они обсудили идею Ялмари на лестнице. Здесь принцесса должна была свернуть в галерею, ведущую к ее спальне, а принц, спуститься вниз, чтобы покинуть дворец. Как он и предполагал, Эолин восприняла его идею как очередное захватывающее приключение.

– Спасибо, сестренка.

– До завтра, Ллойд.

Ялмари чуть нахмурился, но промолчал. Слышать это имя из родных уст было неприятно, от других он терпел его потому, что они не знали правды.

Он доехал до домика довольно быстро.

Устроив лошадь в конюшне, взбежал на крыльцо. Распахнул дверь, шагнул внутрь и… задохнулся. Илкер была здесь. Он словно во сне брел по комнатам, повторяя ее путь: подошла к камину, дотронулась до спинки стула, постояла у окна. Поднялась в спальню, посидела на кровати. Аккуратно разгладила всё, восстанавливая идеальный порядок. Снова направилась к выходу. У самого порога он уперся кулаком в косяк и прижался лбом. «Ну давай, делай, как решил. Не видеться. Не разговаривать. Закончить всё разом, как будто ничего не было. Ты сможешь. Ты зашел слишком далеко, но ты знал, что сможешь остановиться. Должен остановиться». В глазах было темно от боли, а казалось, что темно было в душе. «Подумаешь, сердце из груди вынули. Ничего страшного. И без сердца люди живут. Давай!» – еще раз с каким-то ожесточением приказал он себе.

Стремительно вернулся в гостиную, выставил рамы одну за другой и постоял так, вдыхая запахи ночного летнего леса. Потом взбежал по лестнице в спальню и проделал то же самое там. Не раздеваясь, упал на кровать, уставился в потолок. Было такое чувство, будто из него утекла вся сила, все эмоции, желания. Не хотелось даже шевелиться. Он не ощущал ничего, кроме пустоты. Надо бы завтра приказать служанкам из дворца вымыть здесь всё с мылом и щетками…

17 юльйо, дом Каракара

Удагану не спалось. В последнее время происходило столько событий, что, казалось, еще немного и наступит обещанный в книге Вселенной конец зла: придут духи Эль-Элиона и выметут Гошту от всякой швали огненной метлой. Только, когда метут, пыль по всему дому стоит, а уж если метла огненная – всем достанется. Поэтому он должен быть ближе к семье. Да и у братьев, как назло, всё кувырком: Яст исчез, Алет вот-вот объявит войну Охотнику, и добром это не закончится.

В памяти всплыл весельчак Шела – темные волосы, озорной блеск агатовых глаз – он больше всех походил на отца. Братья между собой звали его Ястом. И в любви ему повезло, как отцу, хотя поначалу Авиел подозревал, что Катрис нужны только деньги – положение у семьи изгнанников тогда было не такое отчаянное. Но любовь молодых благополучно прошла все испытания, они даже не поссорились ни разу. Только вот счастье их было недолгим. Молодая жена даже не успела забеременеть. Если Яст погиб, Ал единственный, кто сможет продолжить род. Сам Удаган не в счет: что бы он ни делал, его сын не родится эйманом из дома Орла, и Каракар будет считаться проклятым. Нет потомков – значит, проклятый. Весь разговор. С проклятым никто не будет иметь дела. Вся надежда, что Яст найдется и у Ала всё наладится.

Он расслышал скрип половиц и привстал на постели. Еле слышно открылась дверь в коридоре. Удаган рассмеялся: завтра отец отдаст ему золотой – проспорил Каракар. Но всё же надо еще подождать, а то вдруг Ал выставит строптивую невесту обратно…

Вскоре сомнений в том, что Лев выиграл спор, не осталось. Он положил подушку на голову, чтобы не думать о том, что происходит в спальне у брата, но это плохо помогало. Да и воображение разыгралось. Стоило, наверно, побывать в Цартане, до того как приехать домой. Эйманы обычно посещали там салон мадам Жалма – единственное, за что можно поблагодарить Охотника. Халвард платил мадам за девочек, умеющих хранить тайны. Можно было отдохнуть там, не опасаясь, что кокотка неожиданно начнет тыкать пальцем в изменившуюся татуировку или, еще того хуже, вопить на весь дом. Обычно Удагану подобные заведения не требовались. Если он тратил деньги на женщин, то потому, что хотел их одарить, а не потому, что оплачивал их услуги в постели. Но за последние четыре года так многое изменилось…

Выждав еще немного и всласть поворочавшись в постели, Удаган понял, что надо перебираться в другое крыло. Он оделся, свернул покрывало и подушку, чтобы не будить ночью мать, и, выбрав момент, покинул спальню.

В центральном крыле его встретила звенящая тишина. Удаган порадовался этому обстоятельству. Но стоило пройти на цыпочках мимо комнаты родителей, как дверь отворилась.

– В чем дело, Ле? – неслышно спросил Каракар в спину.

Удаган остановился.

– Ты проспорил мне золотой, – выдохнул он.

Авиел хмыкнул и тут же осекся.

– Займи последнюю спальню, – распорядился он и исчез.

Парень замер: не попал ли он из кипятка на сковородку? Не хватало еще мешать тут родителям.

– Может, мне вообще уйти к Трис? – пробормотал он себе под нос и продолжил путь по темному коридору. Спальня была холодной – никто не предполагал, что Удагану придет в голову переместиться сюда посреди ночи. Но было уже всё равно: скоро утро. Он, не раздеваясь, упал на кровать. Итак, девочка-оборотень пытается вершить свою судьбу. Посмотрим, что из этого выйдет. Когда-то точно так же поступила Тана, и последствия этого Каракар до сих пор расхлебывает. Хотя, если бы отцу предложили вернуться в прошлое и всё исправить, вряд ли бы он расстался с женой, скорее, вел бы себя по-другому. Что сделает Ранели: спасет семью Каракара или окончательно ее погубит – сейчас не скажет никто. По крайней мере Ал немного ожил, а то они уже не знали, что делать с парнем. День и ночь лежал у себя в комнате, а эйм-алет летал возле девушки, следя за каждым ее шагом…

Впрочем, Алу еще повезло, у Льва нет и такой возможности. Эйм-лев сильнее сокола, но следить за кем-то птице удобнее. Может, поэтому дом Воробья – самый сильный Дом у эйманов.

Он вдруг, как наяву, увидел девушку – тоненькая фигурка, будто гибкое деревце, ласковая улыбка, строгий взгляд… Единственная, кого он любил и кого желал привести в дом. Или остаться с ней, если она захочет. Но только она не любила эймана. И он не мог ее видеть даже так, как Алет, – издалека. Хотя, может, это и к лучшему.

Удаган отогнал грустные мысли, но перед глазами тут же встал Халвард. Нынче, о чем ни вспомнишь, всё невесело.

Узнав, что Алет с невестой пошли к нему домой, Удаган с отцом тоже попытали счастья. Охотник вальяжно расположился на скамье под деревом, закинул ногу на ногу, явно ожидая их прихода. Он всегда знал, что происходит с эйманами. Никто бы не назвал его красавцем, но была в Халварде власть, которая привлекала женщин. Если бы он не был Охотником, был бы сердцеедом не хуже Удагана. Но Охотники – одиночки: ни жены, ни любовницы. Власть – единственное, что им дано в большом количестве. Он прекрасно знал, зачем подошли к нему Каракар и Лев, но с усталой усмешкой разглядывал их, не произнося ни слова. Барс тем временем подошел ко льву, обнюхал его. Кошки дружелюбно потерлись друг о друга и… начали играть. Эйманы могут ссориться и даже убивать друг друга, но эймы всегда дружелюбны. Если бы на месте барса был свистун или мамба, они бы мирно лежали рядом, не пытаясь причинить вред друг другу.

– Эймы сохранили то, что эйманы потеряли, – Охотник всё ухмылялся. А Удагана неприятно задело, что они с Халвардом думали об одном. Охотник прищурился. – Что, Ганни? Понадобилась моя помощь?

– Не смей называть меня так, – набычился Лев.

Халвард быстро поднялся. Тот редкий случай, когда противник смотрит глаза в глаза.

– А что ты сделаешь, Ганни? Я буду демонстрировать тебе свою силу и жестоко наказывать за любые попытки неповиновения. Чтобы другим неповадно было. Ты почему-то никак не смиришься с тем, что я сильнее тебя, – он тут же доброжелательно рассмеялся и кончиком сапога пошевелил траву, повернувшись к просителям спиной. – Почему ты младше меня, Ганни? Из тебя вышел бы замечательный Охотник. Загляденье просто. И из Алета тоже, – он повернулся быстро, чтобы взглянуть на Авиела. Отец на короткое мгновение потерял самообладание: словно судорога боли прошла по лицу. – Ну да ладно. Кто старое помянет…

– Охотник, скажи… Шела… – Каракар взял себя в руки и заговорил о том, зачем они, собственно, пришли.

– А вот из Шелы Охотника бы не получилось, – хохотнул Халвард и снова уселся на скамью, на этот раз не развалился, а будто сильно устал и ноги его уже не держали.

Тем не менее Удагану мучительно захотелось ударить его так, чтобы у него зубы вылетели. Но Запрет – что б его! Есть действия, на которые Охотник изначально накладывает Запрет, тогда и пальцем не сможешь пошевелить, чтобы воплотить свои мечты. Например, эйманам нельзя селиться вдали от Домов дольше, чем на полгода. Как бы далеко они ни уехали, ко времени осеннего и весеннего Обрядов, они должны быть в Ритуальном круге. Чтобы поздравить тех, кого Охотник благословил создать семью, тех, у кого родились мальчики, тех, чьи сыновья взяли имя. И разделить скорбь с теми, чьи сыновья в Ритуальном круге погибли.

Охотника нельзя бить – это тоже Запрет. А вот оскорбить его иначе – можно. Иногда Удагану казалось, что Халвард специально не накладывал Запрета на такой поступок. Ему нравилось наказывать болью тех, кто зарывался. Лев привык к боли. И он не позволит обижать отца. Он повернулся к Халварду и открыл рот, но Охотник его опередил. Потерев грудь возле сердца, там, где у эйманов татуировки, он сообщил, на короткое мгновение став серьезным.

– Шела жив, я чувствую его ястреба. Но Шелу не чувствую. Не знаю, почему так. Но, если бы с Шелой что-то случилось, эйм тоже бы погиб. Утешайтесь этим.

– А где ястреб? – зачем-то спросил Авиел.

– Тебе ястреб нужен? – Халвард вновь стал насмешливо-фамильярным. – Могу привести его сюда хоть сейчас. Я могу управлять эймом твоего сына и могу управлять твоим сыном. Когда чувствую его. На данный момент связь между ними разорвана, поэтому эйм ничем не поможет ни мне, ни тебе. Эль-Элион видит: я не меньше твоего хочу, чтобы Шела вернулся. Мне не нравится, когда эйманы обходят Запрет. Это чревато большими неприятностями. Некоторых после такого из Домов изгоняют.

– Да прекратишь ли ты, ублюдок? – разозлился Удаган. – Сколько можно издеваться над отцом?!

– Ганни, – взгляд Охотника меняется, он будто пьет жизнь Льва: втягивает в себя, словно вино через соломинку. – Не смей дерзить мне, Ганни. Если здесь и есть ублюдок, то это не я.

Удаган не отвечает. Внезапно на ум приходит, что, вероятно, именно так умирают люди, которые смотрят в глаза эйму.

– Да, именно так, – беззвучно подтверждает Охотник то ли свои слова, то ли мысли Льва. – Забери сына, Авиел, пока я не убил его. Где там твой средний сын? Что ему нужно?

– Алет хочет представить невесту, – говорит отец.

– Невесту! – Халвард тут же ожил. – Ну конечно! Алет и его долгожданная невеста. Жду с нетерпением!

Охотник отказался провести обряд над Алетом и Ранели. А потом еще о чем-то беседовал с девушкой наедине. О чем? Хотел бы он знать, да только Халвард наложил Запрет на вопросы, а сама Ранели не расскажет. Посчитает, что это ни к чему.

Небо за окном посерело. Надо хоть немного отдохнуть. Удаган повернулся на бок и представил то, что всегда вызывало в нем сон: высокие книжные полки, бесконечные ряды книжных полок, лес из книжных полок. На каждой множество книг: маленькие, толстые, в свитках, усыпанные драгоценностями и вообще без обложек. Вот он пересчитает книги хотя бы на одной полке и тогда…

18 юльйо, Жанхот

Вчера Илкер целый день не находила себе места. Сидя над книгой Вселенной, она пыталась сосредоточиться на священном тексте, но ничего не получалось. Девушка знала, что Ялмари вернулся: об этом ей радостно сообщила принцесса. Уезжая, он сказал, что после возвращения решит, стоит ли им встречаться дальше. Помня об этом, Илкер волновалась так, что дыхание перехватывало. Она заставляла себя глубоко дышать и уговаривала: «Чего же ты ждешь? Успокойся! Ничего не будет. Не будет!» Но уговоров надолго не хватало. Вот уже горничная по секрету сообщила, что Ялмари во дворце, беседует с королевой. Значит, после этой беседы…

Но проходил час за часом, а он не появлялся.

Когда день закончился, стало очевидно, что надо прекратить себя обманывать. Ялмари не пришел, потому что больше не хочет ее видеть. Кто знает, кого он встретил в этом путешествии.

Стало немного грустно, но в то же время легко. Можно не волноваться, ничего не ждать. Как чудесно всё устроил Эль-Элион. Всё разрешилось само собой. Она даже спала хорошо: без сновидений, очень глубоко. Так что, когда Пайлун разбудила ее, показалось, будто прошло одно мгновение, но чувствовала она себя очень бодрой.

– Госпожа, – прошептала горничная, едва Илкер открыла глаза. – Приходили от ее высочества, сказали, что через час она ждет всех в зале Славы.

Илкер тут же отбросила покрывало и вскочила: час – это не так много.

…Она подошла в условное место вроде бы вовремя, но всё равно слишком поздно: в галерее уже собрались все фрейлины. Илкер никак не могла привыкнуть, что ее высочество не должна ждать ни одного мгновения. Хорошо хоть она раньше принцессы успела.

Эолин, пришедшая к залу Славы примерно через четверть часа, была неестественно возбуждена, глаза лихорадочно блестели, хотя платье выбрала такое, в каком обычно ходила королева: траурное, кипенно-белое, без воланов, кружев и цветов. Лишь при близком рассмотрении можно было заметить вышивку серебром. Правда, тонкие линии подснежников делали платье еще более траурным: подснежники – живые или искусственные – считались уместными только на похоронах.

– Сегодня, дамы, – провозгласила принцесса, первой врываясь в предупредительно распахнутые слугами двери зала, мы проверим, как вы знаете историю!

Илкер еле заметно улыбнулась. Это могло быть интересно!

Эолин переходила от одного портрета к другому, выкрикивала имя какой-нибудь фрейлины и требовала, чтобы та рассказала о государе всё, что та знает. Высмеивала тех, кто говорил глупости или ничего не мог сказать, неискренно восхищалась теми, кто кое-что знал. Илкер, которой досталось рассказать об одном из первых королей Энгарна, правивших в дремучей древности, примерно тысячу лет назад, отлично выдержала экзамен и заслужила похвалу.

– Учитесь, дамы! Вот, что значит хорошее образование. Напомните, где вы учились, леди Лаксме?

Было очевидно: принцесса ничего не забыла. Всего лишь очередной спектакль для фрейлин.

Илкер ей подыграла.

– Меня учил отец, ваше высочество. Он очень любил историю.

– Я надеюсь, дамы, вашим детям достанутся такие же прекрасные отцы, каким был граф Меара! – пафосно произнесла Эолин.

Около часа понадобилось, чтобы кратко вспомнить всех, и наконец была рассказана история гибели дедушки и бабушки Эолин во время захватнической войны с Кашшафой.

В зале Славы осталось всего два портрета: королева Эолин с мужем и королева Эолин с детьми. Однако принцесса никого не стала о них расспрашивать.

– Дальше всё понятно! – провозгласила она и направилась к следующим дверям. – Идемте в Музыкальный салон.

Фрейлины шелестящей толпой направились за ней. А Илкер немного задержалась у этих портретов. Надо же ей хотя бы здесь взглянуть на сумасшедшего принца, раз вживую ни разу не удалось с ним столкнуться…

Он стоял за спиной у матери, двенадцатилетний подросток с напряженным, настороженным взглядом. Сердце Илкер ухнуло куда-то в желудок. Дыхание остановилось.

Эолин заметила ее отсутствие и тут же вернулась.

– Что случилось? – заинтересовалась она. Проследила за остановившимся взглядом Илкер. – Сильно возмужал, правда? – рассмеялась принцесса. Затем снова всмотрелась в фрейлину. – Только не говори, что ты не знала. Все знают, что принц называет себя другим именем, правда, дамы? – гул согласных возгласов разнесся по залу. – Его потому и называют сумасшедшим. Неужели ты не знала?

– Нет, – Илкер могла бы гордиться собой. Она ответила спокойно и даже как-то холодно, будто это внезапное открытие нисколько ее не взволновало. – Мне никто не сказал…

– Ну, теперь ты знаешь! Идемте в Музыкальный салон.

Девушка послушно присела в реверансе и последовала за принцессой, а в голове проносились все «случайные» встречи с Ялмари. Хотя теперь надо обращаться к нему «ваше высочество». Да уж. Она строила столько предположений о его тайнах, а всё оказалось так банально, что теперь даже удивительно, как она не догадалась раньше.

– Леди Лаксме! – в голосе принцессы слышалось раздражение. Илкер подняла на нее глаза. – Вы меня не слушаете? – ядовито поинтересовалась Эолин.

– Нет, – так же холодно ответила девушка, но тут же спохватилась. – Извините, ваше высочество. Новость оказалась для меня несколько шокирующей. Я исправлюсь.

И снова похвалила себя: вот как ответила, и голос не дрогнул, и глаз не отвела. Будто держит себя в руках. Будто не ушла только что земля из-под ног.

Принцесса недовольно поджала губы.

– Я надеюсь, ты всё же найдешь в себе силы исполнять обязанности фрейлины.

Илкер еле заметно кивнула:

– Я буду стараться.

Всё это время она, не отрываясь смотрела в глаза ее высочеству. И та не выдержала, опустила взгляд, спрятавшись за пушистыми темными ресницами. Впервые Илкер обратила внимание, что она не подкрашивает их, они от природы темные и густые – очень необычно для блондинки. Она не сводила глаз с Эолин. Та бросила на фрейлину быстрый взгляд и отвернулась. Потом произнесла капризно:

– Знаешь, если уж ты так шокирована, можешь пока пойти к себе. Присоединишься ко мне попозже, когда придешь в себя.

– Благодарю, ваше высочество, – Илкер присела в реверансе, развернулась и спокойно вышла. Она очень надеялась, что спокойно. Что это не было похоже на побег. Что она прошла это испытание и сохранила самообладание до конца.

Лишь у себя в комнате она упала в кресло и замерла. Горничные о чем-то перешептывались, глядя на нее, но не было сил реагировать на это. Всё стало как-то безразлично. К ней робко подошла Пайлун:

– Вам что-нибудь принести? Может быть, чаю?

Илкер подняла на нее взгляд, но смотрела будто сквозь нее.

– Благодарю, ничего не нужно. Я хочу побыть одна.

Опять этот ровный спокойный тон. Ух, как здорово получается!

Горничные притихли и скрылись в своих комнатах. Теперь можно спокойно обдумать всё, что произошло.

В зале Славы принцесса разыграла спектакль. Королевская семья по какой-то причине перестала скрывать истинный статус «лесника». Это было бестактно и несколько унизительно, но лучше так, чем еще долгое время выглядеть дурочкой в глазах всех.

А что было до этого? С момента их первой встречи?

…Он вышел на дорогу, снял шляпу, посмотрел на нее с ожиданием.

– Недавно служишь во дворце? – недоумение на лице сменяется легкой улыбкой.

Принц явно удивлен, что она его не узнала, поэтому и спросил, сколько она во дворце. Ей тогда показалось, что очень невпопад.

– Ты так разговариваешь с принцессой, будто и не слуга вовсе.

Смущается.

– Меня иногда заносит. Выросли вместе.

Лукавит. Не хочет, чтобы она узнала правду. Замыслил сделать ее любовницей, как все и предполагали?

– С чего ты вдруг заинтересовалась принцем? – сухо, отстраненно.

Ей тогда показалось, что он ревнует. А на самом деле… Переживал, что ее интересует только выгодное замужество? Очень вероятно.

Горячий поцелуй тыльной стороны ладони.

– На правах аристократа.

Но это всего лишь поцелуй руки. Никто бы не увидел ничего предосудительного. Никакого поползновения с его стороны, хотя она и почувствовала, что это не просто поцелуй. И он почувствовал, что нарушил какие-то границы, потому что после этого исчез на неделю.

– Когда заходишь в душную комнату, – говорит медленно, будто по тонкому льду идет, – хочется сразу открыть окно. Вот ты для меня такое окно. В мир, где каждый говорит то, что думает, и делает то, что нравится, не запрещая никому быть иным.

Он, без сомнения, хочет всё прекратить. Вот только она всё истолковала неправильно и предложила остаться друзьями.

– Не спрашивай!.. Однажды ты всё узнаешь, – старательно отводит взгляд. – Но не сейчас, пожалуйста. Я хочу сохранить этот день в памяти таким…

Явно понимает, что долго так продолжаться не может и ему придется рассказать всё. Или кто-то другой проговорится. В тот день в библиотеке он определенно позволил себе лишнее: полуобъятие за талию, прикосновение к плечам, когда пододвигал стул… Но, кроме нее, никто ничего не заметил. Всего лишь поездка в библиотеку. Ничего предосудительного. С ней горничная. Она подтвердит, что Илкер только разговаривала с мастером Ознием и смотрела книги. И его слова «хочу запомнить», теперь выглядят так, будто он в очередной раз принял решение расстаться с ней, понимая, что жениться не может, а обманывать не хочет.

И, наконец, то, что произошло в читальном зале. Илкер невольно вспыхнула. Тут совершенно точно всё вышло из-под контроля. Причем абсолютно случайно. Принц не планировал признаваться в любви. Вообще ничего не планировал. Когда понял, что натворил, тут же взял себя в руки. Без всяких экивоков объяснил, что жениться на ней не может. В очередной раз хотел расстаться. И это она – она! – вновь предложила остаться друзьями.

– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

Ничего она не понимала! Она придумала свою историю о незаконнорожденном ребенке какого-то аристократа и жила в соответствии с ней. В этой истории он был ниже ее по статусу, ведь ни одна аристократка не согласится выйти замуж за незаконнорожденного, будь его отцом хоть сам король. Это в Кашшафе не обращают внимания на узы брака. В Энгарне всё очень серьезно. Выйти замуж за незаконнорожденного, значит, самой стать незаконнорожденной.

И она всегда думала, что Полад не разрешает «леснику» встречаться с ней. А что если наоборот? Что если Полада как раз устраивало, что она станет любовницей принца. Тогда слухов о его сумасшествии стало бы поменьше, ведь он поступил бы в соответствии с ожиданиями людей. Потому и пригласили ее на обед с королевой. А вот самому принцу эта идея не нравилась. Возможно такое? Возможно. И выглядит более убедительно, чем предположение, что это принц велел сделать ее фрейлиной, чтобы удобнее было соблазнять дурочку. Впрочем, она и сейчас может выдумывать себе историю, чтобы не признаваться, что она действительно наивная дурочка, которая не разбирается в людях и верит опытному соблазнителю. В любом случае, если принцесса сама не сообщит, почему приблизила горничную к себе, то догадки останутся догадками.

Вдруг вспомнилось, как смотрели на нее фрейлины, с какими улыбками перешептывались при ее появлении. Она-то, глупая, думала, что им не нравится служанка, ставшая равной им…

Хорошо. Что дальше? Нужно ли ей покинуть дворец, чтобы прекратить все пересуды?

А куда идти? К тете, которая мечтает ее замуж пристроить? После такого бесславного возвращения выйти замуж будет сложнее. Это здесь все знают, что ничего не было. А среди ремесленников быстро пронесется, что принц позабавился с ней и бросил. Замуж никто не возьмет – это хорошо. Но и пересуды терпеть опекунам приятного мало. Тень от нее и на брата ляжет.

Остаться фрейлиной? Не послужит ли это знаком, что она приняла правила игры и согласна стать любовницей? Но она ведь может прямо сказать о том, что ее неправильно поняли. Или не может?

Как всё сложно!

Поразмышляв еще немного, Илкер приняла решение.

Бежать сломя голову точно не нужно. Это, скорее, даст еще один повод для пересудов. Она останется фрейлиной принцессы и попытается уйти как-то спокойно, незаметно, без скандала, когда история с принцем забудется. Говорят, скоро война. Многие разъедутся по домам… Тогда и ее отъезд будет выглядеть естественно. Если уж не получится, если она увидит, что ошиблась в своих выводах и ей действительно что-то угрожает, тогда сразу уйдет. Может быть, дядя что-то придумает, чтобы она могла исчезнуть из столицы и никому не причинять неудобства. Но пока надо попытаться всё устроить без лишнего шума.

…За обедом Илкер присоединилась к фрейлинам и больше от принцессы не отлучалась. Правда, старалась быть подальше от нее. Эолин, к счастью, тоже делала вид, что не замечает «своей любимой фрейлины».

***

Солнце уже поднялось высоко, когда королева наконец смогла разомкнуть веки. Но тут же снова прикрыла их. Еще немного понежилась в постели, ожидая, когда пробьют городские часы, чтобы определить, сколько же она проспала. Она не отдыхала так целую неделю. На нее свалилось всё сразу: увлечение сына леди Лаксме, его отъезд в опасное путешествие, ссора с… телохранителем.

Эолин провела рукой по широкой постели. Полад ушел, когда небо за окном даже не посерело. Хорошо, что сын убедил его поужинать с ними. Она надеялась, что у Ялмари получится уговорить его.

Дальше она применила самое сильное оружие в битве с Марданом Поладом: слезы.

Когда дверь за детьми закрылась, за столом повисла неловкая пауза. Наконец Полад поинтересовался:

– Я еще нужен, ваше величество? Может, вас проводить?

Эолин задрожала, а следом в тарелку упало две слезы. Нет, конечно, она неспециально, но эта холодная вежливость, официальные титулы на семейном ужине, так сильно ранили ее. Он как будто нарочно делал всё, чтобы причинить ей боль. Королева вообще редко плакала, тем более при Поладе, поэтому ее слезы ударили прямо в цель.

– Ой-ой-ой… – встревожился он, – что это у нас такое?

Подошел к Эолин, легко поднял ее на ноги. Она тут же обняла его за шею и заплакала еще сильнее:

– Мардан, прости меня, пожалуйста! Не надо со мной так. Мне так больно, так страшно, так одиноко…

– Эолин, ты из меня веревки вьешь, – он осторожно собирал губами ее слезы. – Не надо плакать, пожалуйста. Мужчина чувствует себя таким никчемным, когда его женщина плачет.

Но Эолин, видимо, лила слезы за все годы, когда изображала холодную, бесстрастную королеву.

– Дан, ты ведь не уйдешь? Не бросишь меня?

Вместо ответа Полад легко поднял ее на руки и вышел в галерею, чтобы отнести свою драгоценную ношу в спальню.

Так и помирились, хотя Эолин не чувствовала себя спокойно. Полад всё еще думал, что она жалеет о своем выборе в ту ночь, когда погиб король Ллойд. А она никак не могла объяснить, что в ее жизни только один мужчина, с которым она хотела быть рядом, – это ее телохранитель. Но страх, что за исполнение этого желания однажды придется заплатить очень высокую цену, с каждым годом становился всё больше.

В ту ночь о цене она не думала…

Мужская и женская королевские спальни во дворце, построенном врагом, находились в разных крылах. Слишком часто браки между правителями были договорными, поэтому заранее позаботились, чтобы муж и жена не создавали друг другу беспокойства. Это очень понравилось Эолин.

Был и тайный ход, чтобы супруги при желании могли посещать друг друга. Но его быстренько заложили. Брак Эолин тоже был договорной. Еще до свадьбы она откровенно поговорила с герцогом, объяснила, что не переносит мужских прикосновений из-за печальных обстоятельств, которые произошли, пока она добиралась до Энгарна. Честно рассказала о своей беременности. Молодой человек отнесся к этому с большим пониманием и не предъявлял права на супружеское ложе, тем более будущая жена сразу заверила, что никоим образом не будет вмешиваться и в его личную жизнь, надеясь, что будущий король сумеет устроить всё так, чтобы страна не обсуждала его любовные похождения. Словом, по мнению королевы, каждый получил то, что хотел: она свободу, он – свободу и трон.

После этого Полад удалил всех слуг с верхнего этажа, где находились комнаты королевы. Закончилась практика, когда горничные или фрейлины ночевали в соседней комнате или даже в спальне ее величества на узкой кровати в нише. Теперь вечером они помогали Эолин разоблачиться, а потом спускались в свои комнаты на этаж ниже. Если вдруг королеве понадобится их помощь, она всего лишь дернет за веревочку, там услышат колокольчик и поднимутся. Но ее величество звала их так исключительно утром.

А ночью она ждала своего любовника. Он не всегда мог прийти. В стране после изгнания захватчиков дел было невпроворот. Полад создавал принципиально новую армию, подбирал солдат, которые будут преданы только ему, обучал их. Кроме этого, по всей стране развернулось строительство сигнальных башен, началась укладка дорог. Иногда дела требовали его внимания и ночью. Тем более что днем он должен находиться поблизости от королевы – телохранитель все-таки.

Поэтому часто она лежала в спальне, гадая, удастся ему вырваться к ней или нет. Постепенно засыпала.

В ту ночь она проснулась, потому что почувствовала, как кровать прогнулась под тяжестью мужского тела. В полудреме потянулась к нему, а Полад, бережно обнимая ее, горячо прошептал:

– Спи, спи, моя королева.

– Ну уж нет, – сонно пробормотала Эолин. – Разбуди меня!

Услышала его тихий смех, а потом объятия стали настойчивей. Руки снимали ночную рубашку, а губы ласкали ушко. Королева еще в полусне гладила любовника по плечам, спине…

– Ты сказала королю, что беременна? – дохнули ей в самое ухо.

– Обязательно сейчас? – капризно поморщилась Эолин.

Снова тихий смех.

– Обязательно. Этот вопрос меня страшно отвлекает. Сказала?

– Да. Проглотил как ни в чем не бывало. Не понимаю, почему ты в этом сомневался, – чуть возмущенно добавила она – В конце концов его любовница тоже родила ему сына. Его вполне устраивает, что он стал главным лицом в государстве. На меня он не претендует.

Полад на мгновение перестал ее целовать и всмотрелся в лицо. Потом словно отмахнулся от своих мыслей:

– Ладно.

И губы скользнули по шее, а потом всё ниже… Эолин окончательно проснулась и выгнулась ему навстречу.

…Они были слишком увлечены, поэтому, когда в спальню ворвался король, телохранитель успел лишь перекатиться по огромной кровати и потянуться за оружием, но в шею ему уперлось острие меча.

– Так вот чьим ублюдкам я должен давать свое имя? – Ллойда переполняла холодная ярость. – Перед свадьбой ты уверила меня, что после изнасилования не переносишь мужских прикосновений. Оказывается, эта непереносимость только на меня распространяется? Кто придет после телохранителя? Конюх?

Эолин успела лишь прикрыть себя простынью и теперь с ужасом смотрела на мужа, сжимая руки на груди, будто он собирался раздеть ее.

– Не смей ее оскорблять! – зло процедил Полад.

– Помешай мне! – с ядовитым сарказмом предложил король.

Напрасно.

Телохранитель резко пнул его ногой в живот. Ллойд полетел к стене комнаты, упал на спину, а когда попытался встать, лезвие меча уперлось в горло уже ему, а пятка стукнула по запястью так, что он, вскрикнув, выпустил меч. Его тут же отбросили подальше.

– Поговорим как мужчины? – теперь, когда преимущество было на его стороне, Полад казался абсолютно спокойным. – Дай мне одеться. Встретимся в зале Славы через четверть часа. Идет?

Король, растерявший всю свою самоуверенность, лишь слабо кивнул. Телохранитель отступил, давая возможность уйти. Прикрыл за ним дверь.

Затем подобрал королевский меч и, сев на кровать, стал одеваться.

– Мардан… – Эолин смогла выдавить только имя, и то голос был осипшим от ужаса.

– Этого следовало ожидать, – спокойно сообщил он, не оборачиваясь. – Одно дело покрыть грехи молодости, а тебя, как выяснилось, еще и изнасиловали, – голос наполнился горькой иронией, – совсем другое – всю жизнь воспитывать ублюдков. Я предполагал, что это может произойти.

– Мардан… – глаза Эолин наполнились слезами.

– Всё будет хорошо, – заверил он, так и не взглянув на королеву. – Он пришел один, значит, не хочет скандала. Значит, можно договориться.

Полад поднялся, закрепил ремень с ножнами на поясе. Вложил свой меч, королевский взял в левую руку.

– Жди здесь, никуда не ходи.

Королева подобралась к краю кровати, надеясь, что хотя бы сейчас он посмотрит на нее, но не дождалась. Дверь негромко хлопнула.

Она обхватила руками колени, уткнулась в них носом и тихо заскулила, пытаясь сдержать рвущиеся наружу рыдания. Договорятся? О чем они могут договориться? О том, что Полад навсегда покинет страну? Что ей придется стать женой Ллойда не формально, а по-настоящему? Что будет с ее детьми? С Ялмари? С еще нерожденным малышом?

Сознание рисовало картины, одну ужаснее другой. Поэтому показалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь снова распахнулась и на пороге показался Полад.

Королева вскрикнула от радости и бросилась к нему, но он лишь машинально приобнял ее и устало опустился на кровать.

Она всматривалась в любовника, боясь задать вопрос. А он сидел, глядя куда-то в пустоту перед собой. Потом произнес с кривой усмешкой:

– Что ж… Я убил твоего мужа, – к стыду Эолин, она облегченно выдохнула. Он наконец посмотрел ей в глаза. Посмотрел так, будто узнавал ее заново и пытался понять, что за женщина рядом с ним. – Вижу, ты рада.

Королева лишь судорожно сглотнула, боясь, что скажет или сделает что-нибудь не то. Умоляюще смотрела на него. Глаза снова наполнились слезами.

– Да, – спокойно подтвердил Полад. – Сейчас лучше плакать. Вырывая волосы на голове и царапая лицо, выть над его трупом. Чтобы тебя ни в чем не заподозрили. Но, я думаю, нам нужно решить прямо сейчас, что дальше. Что дальше, Эолин?

– А что дальше? – прерывающимся голосом вымолвила наконец она.

– Я больше не хочу быть любовником, – пояснил он. – Я хочу быть мужем.

– Что ты предлагаешь? – еле слышно прошептала она.

– То есть ты не против? – он удивленно вскинул брови.

– Нет, – покачала она головой. – Я сделаю, как ты скажешь. Всё, что угодно. Только чтобы ты был рядом.

Он снова изучающе всмотрелся в нее. Потом как-то расслабился.

– Если бы ты сказала что-то иное, я бы уехал, как только убедился, что ты вне подзрений.

Эолин обхватила его руками изо всех сил.

– Зачем ты так? Почему ты не веришь, что я люблю тебя? Я сделаю всё, что ты скажешь. Всё… – она все-таки зарыдала.

– Тише, тише, милая, – он успокаивающе поглаживал ее по спине. – Тогда ждем утра. Там будешь рыдать и падать в обморок. Я сейчас уйду. Надо кое-что приготовить, чтобы утром можно было найти преступника.

– Мардан… – она с каким-то отчаянием вцепилась в телохранителя.

– Да, моя королева, тебе страшно. Я знаю, – он гладил ее по голове, как маленькую девочку. – Но отступать некуда. Надо пережить эту ночь. Ты сможешь. Ты у меня умница.

Полад легко поцеловал ее лоб, глаза, осушая слезы, а потом решительно поднялся и вышел, на этот раз через потайной ход…

Никто, кроме детей, не знал, что после похорон короля Ллойда, она и Полад обвенчались в маленькой церквушке. Священник даже не знал настоящих имен тех, кого венчает. Смешно. Если бы она захотела расторгнуть брак, Мардан не смог бы найти ни одного свидетеля, подтверждающего, что он заключен. Но он считает это таким важным…

Часы за окном пробили полдень. Королева со вздохом села на кровати – надо подниматься и вновь играть скорбящую вдову.

18 юльйо, замок Зулькад

Мирела посмотрела на изголовье кровати. Там висел золотой элий – символ церкви Хранителей Гошты – единственное, что сохранилось от прошлой жизни. Меч с широким лезвием лежал на круге. Гарда меча напоминала голубя с распахнутыми крыльями: хвост лежал на лезвии, а голова устремлялась в небо. Всё в элие имело значение. Круг был знаком того, что всё начинается и заканчивается в Боге, что у Эль-Элиона нет ни начала ни конца. Меч, выступающий за края круга, означал силу Эль-Элиона, которая вмешивается в этот мир, чтобы вершить справедливость. Необычная гарда свидетельствовала, что лишь зло наказывает этот меч и никогда не погубит невиновного. Поэтому нельзя убивать кого-то лишь за то, что он оборотень или иное существо. Пусть даже ведьма. Убивают не за то, кто ты есть, а за то, что ты несешь зло в этот мир. И, если даже тебе удалось спрятаться, скрыть свое преступление, Всевышний видит всё и воздаст тебе по делам твоим. Но самое главное, обязательно наступит день, когда сила Эль-Элиона изменит этот мир так, что зло исчезнет: меч принесет одним избавление, другим – смерть.

– Яви силу Свою… – начала Мирела заученную с детства молитву, но тут в комнату снова ворвалась горничная.

– Радость-то какая! – воскликнула она. – Отец Узиил приехал от вашей матушки.

Мирела вскочила. Вот оно: не зря же написано, что Эль-Элион слышит молитвы раньше, чем человек их произносит.

– Где он, Векира? – бросилась она к девушке.

– Идет, уже идет! И граф Даут разрешил поговорить и даже этих противных мордоворотов от вашей двери убрал. Даут-то он не такой страшный. Ему король, наверно, и не разрешал ничего такого с вами делать, вот он и испугался, что у вас столько защитников.

Мирела сильно сомневалась в этих словах. Даут никогда не действовал по собственному произволу. Он снова задумал какую-то подлость, но она устала бояться и ожидать худшего. Сейчас она очень хотела встретиться с духовником матери.

Вошел старик с длинной серебряной бородой. Волосы, такие же длинные и серебряные, рассыпались по плечам. Красное облачение слегка пропылилось: он давно в путешествии и зашел, даже не отдохнув. Девушка склонилась на колени:

– Отец Узиил!

Старик коснулся ее лба узловатыми пальцами.

– Да благословит тебя Эль-Элион, дочь моя. Встань, милая. Я приехал к тебе с печальными известиями.

Мирела тут же вскочила с колен, тревожно вглядываясь в Узиила.

Священник оглянулся и тяжело опустился на стул, на котором только что сидела принцесса – больше было некуда. Девушка села у его ног на маленькой деревянной скамеечке. Она взяла священника за руку и с мольбой посмотрела на него.

– Дочь моя… – промолвил священник после долгой паузы. – У меня нет письма от твоей матери. Я приехал к тебе в большой спешке. Надеюсь на милость Эль-Элиона, что Он защитит тебя и поможет… Ты должна просить короля… Милостиво просить его о том, чтобы он позволил тебе свидание с матерью.

Мирела опустила голову, пряча слезы.

– Вряд ли он ответит мне. Не далее как сегодня он вновь потребовал, чтобы я признала, что являюсь незаконнорожденной. Я отказалась, и Даут заключил меня под стражу, сказав, что я не желаю покориться воле отца и в самом малом!

– Я не знал этого, – огорчился старик. – Но мы должны попробовать. Может быть, твое письмо придет раньше, чем донесение графа. Я постараюсь доставить его. А может, король в любом случае проявит милость, ведь это… особые обстоятельства… Дело в том… королева Езета тяжело заболела и, скорее всего, скоро умрет.

Прикрыв веки, Мирела слушала короткий рассказ, не замечая бегущих слез. Она представляла мать в темном платье (с тех пор как муж отказался от нее, она носила траур8), с прямой спиной и доброжелательной улыбкой. Светлые волосы Езеты слегка тронула седина, голубые глаза даже в испытаниях лучились внутренним светом и добротой. Давным-давно она могла бы найти поддержку, чтобы уничтожить супруга. У нее есть немало сторонников… Но она твердо отказывала всем: «Я буду повиноваться супругу во всем, что не противоречит моей совести…» Эти слова Мирела выучила наизусть, как и протест.

Отец Узиил рассказывал неспешно, а девушка живо представляла себе всё, что произошло в соседнем замке. 6 юльйо Езета посетила храм святого Идлафа. Чувствовала себя хорошо, улыбалась и раздавала по дороге медные монеты крестьянам. После обеда читала книгу, но вдруг побледнела и чуть не упала со стула. Священник едва успел подхватить ее. Она с трудом добралась до постели, чувствуя слабость и острые рези в животе. С тех пор она ни разу не вставала и письмо дочери не написала, хотя часто вспоминала о Миреле. Езета быстро слабела, а со вчерашнего дня впала в беспамятство.

– Мне кажется, она проживет не больше недели, – закончил Узиил невеселый рассказ.

– Ее отравили! – вспыхнула девушка.

– Тише, дочь моя, – предостерег ее священник. – Здесь даже у стен есть уши, – он тоже понизил голос. – Я думаю, ты права, Мирела. Ей подсыпали какой-то яд, но не смертельный. Тут не обошлось без колдовства. В бреду она говорит с Сайхат. Ведьме отрубили голову, но, кто знает, на что она способна? Напиши письмо отцу. Я отвезу его королю Манчелу. Может быть, он будет так милостив, что разрешит попрощаться с матерью…

– Напишу сейчас же, – вскинулась девушка.

– Я подожду внизу, – священник поднялся со стула. – Не стоит долго разговаривать, а то Даут найдет повод обвинить нас в заговоре, – он тут же вышел.

Никогда еще Мирела не писала столь красноречиво. Слезы капали на бумагу, оставляя следы. Перо стремительно скользило по листу, оставляя изящные росчерки. Она молилась над каждым словом: «Эль-Элион, пусть он разрешит! Пусть он разрешит мне увидеть маму. Пожалуйста!»

Отец Узиил зашел снова уже в дорожном плаще.

– Завтра к вечеру я буду в Беерофе и, как только получу ответ, вернусь сюда. Молись, дочь моя, чтобы я принес хорошие известия.

Принцесса подошла к окну. В ее спальне оно больше походило на щель, она с трудом разглядела, как старик легко вскочил в седло, поднял руку для благословения в сторону ее окна, будто знал, что она наблюдает, и пришпорил коня.

Дверь за ее спиной открылась. Слуги уже принесли обед, но аппетит исчез. Она беспокойно ходила по крохотной спальне. Четыре шага туда, четыре обратно. В памяти всплывали слова священника. «Она очень ослабела, а со вчерашнего дня впала в беспамятство… Мне кажется, она проживет не больше недели…» Но если всё так плохо, то, когда священник вернется, будет уже поздно ехать к матери! Надо ехать сейчас, немедля.

Когда к ней вернулась горничная, она уже собирала вещи в небольшую дорожную сумку.

– Вы куда-то собираетесь, ваше высочество? – испуганно спросила Векира.

– Мне надо попрощаться с матерью, – Мирела не сомневалась, что слуги уже знают, зачем приезжал Узиил. Она постояла в задумчивости: всё ли она взяла, что понадобится на первое время?

– Вы не можете ехать, ваше высочество, – тихо, но горячо заговорила девушка. – Если Даут сообщит о вашем побеге королю, он казнит вас!

Мирела рассеянно ответила, задумчиво потирая лоб.

– Даже если казнит – я всё равно поеду!

– А как же мы? Как же мы, ваше высочество? – запричитала горничная, услышав, что госпожа готова нарушить приказ, даже если платой за это будет ее жизнь. – Вы умрете, а с нами что будет? Разве вы не знаете, что вы наша единственная защита!

– Эль-Элион наша защита, – произнесла принцесса уверенно. – Не смей. Никогда не смей говорить иначе. Я еду.

Векира испуганно отступила. Мирела внимательно посмотрела на служанку.

– Мне нужно одно из твоих платьев, чтобы никто не узнал меня. Принеси немедленно, – девушка беспрекословно исполнила просьбу. – Помоги! – потребовала принцесса, поворачиваясь к ней спиной, чтобы та расшнуровала корсет. Переодевшись, Мирела подхватила вещи, накинула плащ и, приказав напоследок: – Не выходи из комнаты! – решительно покинула спальню.

– Я-то не выйду, – поджала губы Векира, зная, что ее уже не слышат. От страха ее охватил озноб. – Да ведь сюда кто-нибудь зайдет.

Мирела шла узкой темной галереей. Этот замок Зулькад – настоящая тюрьма. Дворцы, в которых Мирела провела детство, другие: светлые, с большими окнами, в которые проникает солнечный свет, со стенами, расписанными великими художниками, украшенными золотом, хрусталем и мрамором… А здесь мало того, что окна – не окна, а скорее бойницы, так еще и графиня будто специально зажигает мало факелов, поэтому в галереях мрачно и днем, кажется, что в темноте прячется враг.

Мирела вздрогнула, проходя мимо ниши, в которой стояли доспехи одного из владельцев замка. Казалось, рыцарь пошевелился, желая помешать ее побегу. Принцесса зажмурилась и оставшееся расстояние до лестницы преодолела почти бегом. Во дворе поискала слуг, но все словно спрятались. Девушка помчалась в конюшню, подошла к белой лошадке, подаренной когда-то отцом. Теперь она уже состарилась, но до замка матери донесет – не так уж и далеко. Мирела погладила лошадь по морде.

– Милая моя Снежка, ты ведь поможешь мне, правда? – провела ладонью по крупу и тут же сообразила, что не сможет оседлать лошадь, если не появится конюх. – Щутела! – позвала она негромко. – Щутела! Сейчас же иди сюда, – никто не отозвался. – Щутела, я пожалуюсь графине, что ты где-то прячешься, когда надо работать!

Эта угроза подействовала, появился бородатый конюх в старом камзоле.

– Векира? – неуверенно спросил он.

– Это я, Щутела, – принцесса чуть приподняла капюшон, чтобы он узнал ее. – Оседлай лошадь, – потребовала девушка, добавив металла в голос. Конюх не сдвинулся с места. Переступил с ноги на ногу. – Ну? Чего ты ждешь? – возмутилась она.

– Вы извиняйте, ваше высочество, но вы же знаете, что не велено. На вас блажь напала, а попадет потом мне.

– Щутела, об этом никто не узнает, – прошептала Мирела.

– Да как же… Не узнает. Что ж Даут подумает, что вы сами лошадь оседлали? Да вы и седло-то не поднимете…

– Щутела, мне нужна помощь.

– Да и мне нужна помощь, ваше высочество. Меня-то кто от виселицы спасет, когда узнают, что вы сбежали? Вам и по замку-то ходить запрещено, а вы вона куда собрались…

– Ах вот как… – оторопела Мирела. – Ты теперь Дауту помогаешь королеву убить? – Щутела обиженно засопел от столь несправедливого обвинения. – Я сама оседлаю лошадь, – она прошла к седлу, но не смогла оторвать его от земли – согнулась от тяжести.

Щутела дернулся было помочь ей, но тут же замер и, вздохнув, вышел из конюшни. Глотая слезы, принцесса волоком потащила седло к Снежке. Но ее остановили.

– Постойте, ваше высочество, – она обернулась. Рекем неслышно подошел ближе. – Сейчас не время.

– И вы тоже? – не поверила девушка. – От вас я такого не ожидала! Тоже боитесь?

– Пожалуйста, тише, – попросил маркиз. – Выслушайте меня.

– Я не желаю ничего слышать. Я должна попрощаться с мамой.

– У вас всё получится, – заверил ее Рекем, забирая седло и возвращая его на место. Он вернулся к принцессе, оторопевшей от такой наглости. – Вы увидитесь с королевой. И я вам помогу. Но надо чуть-чуть подождать, – уговаривал он Мирелу негромко. – Я слышал Даут скоро едет в гости к Керлину. Когда он покинет замок, мы сбежим.

– Я не собираюсь сбегать! Я всего лишь хочу…

– Да-да, я понимаю, – терпеливо объяснял Рекем. – Но ведь Даут велел вам не выходить из спальни, значит, это побег. Ваше высочество, я помогу вам. Оседлаю свою лошадь – она кроткая, но быстрая. К тому же горничная на моей лошади не будет привлекать столько внимания, сколько лошадь принцессы. Пусть Векира прямо сейчас скажет, что вы посылаете ее в город за… за лентами, например. Что вы написали письмо королю, чтобы он дал вам возможность увидеться с ним, и надо приготовиться к встрече с его величеством. Векира умеет ездить верхом? – уточнил маркиз.

– Да, я брала иногда ее с собой на прогулку, но за покупками никогда не посылала…

– Но ведь это особый случай. Может, и не поверят, но сразу в любом случае не хватятся. Итак, возвращайтесь в спальню и сделайте так, как я вам говорю. Пообедайте. День пути – это очень долго с непривычки. Когда Даут уедет, приходите сюда, я всё приготовлю и поеду с вами.

– Вы рискуете…

– Не больше, чем вы. А путешествовать одной очень опасно. Вам обязательно нужен сопровождающий, а там – будь что будет.

– Спасибо, маркиз, – искренно поблагодарила Мирела, чуть сжав его руку, и поспешила обратно в замок.

Она вошла в спальню, и Векира вскинулась:

– Ваше высочество, как же я рада, что всё обошлось! Что вы не уехали…

– Молчи! – прервала ее Мирела. – Я уеду очень скоро, а пока надо кое-что сделать.

Она в точности пересказала горничной указания Рекема. Векира побледнела, услышав хитрый план, и принцессе пришлось снова сделать ей внушение, чтобы она вела себя как обычно, а то заподозрят неладное, увидев, что горничная так пугается из-за поездки в город за лентами.

Мирела съела всё, что принесла Векира из кухни, – прежний обед остыл. Даут всё не уезжал, и, чтобы успокоиться, принцесса взялась за вышивку: она уже давно вышивала монограмму отца: на алом поясе золотые буквы Ц и М, поддерживаемые рогами оленя и осененные ветвями яйтана. Олень – символ династии Цуришаддая, к которой принадлежал ее отец. Она насчитывала около пятисот лет. Дерево яйтан – символ династии Шедеуров, к которой принадлежала мать Мирелы, королева Езета. Род Шедеур намного старше, даже в Священной книге Людей упоминается о нем. Манчелу очень гордился тем, что заключил такой выгодный брак. Ему тогда исполнилось двадцать три, а Езете – двадцать девять. А через двадцать лет, он заявил, что супружество было ужасной ошибкой. Он выкинул первую жену в отдаленный замок, как выбрасывают на улицу собаку, потерявшую нюх. Манчелу твердил, что брак с Езетой незаконен, что никто не имеет права принуждать его жить с женщиной, которую он никогда не любил, которую всего лишь навязали ему родители…

Во дворе послышался шум. Мирела подошла к окну, чтобы проверить, действительно ли Даут уезжает. Колени дрожали. Принцесса удивилась – она испытывала не страх, а тревогу, но тело неожиданно ослабело. Даут вскочил на коня. Раздался отрывистый приказ, гомон слуг, и вскоре всё стихло.

– Пойди… проверь… – приказала Мирела, язык стал тяжелым, непослушным. «Что со мной происходит?» – вновь изумилась она.

– Что с вами, ваше высочество? – встревожилась Векира. – Вам как будто плохо?

– Наверно… пере… волновалась… Сяду… А ты… проверь…

– Сейчас, сейчас. Всё узнаю, – горничная усадила ее на стул. – Может, воды вам?

– Нет. Иди…

– Иду… – девушка выбежала, а Мирела решила, что надо уже надеть плащ и взять вещи, чтобы, как только Векира вернется, покинуть комнату.

Принцесса поднялась и сделала шаг, но тут же ноги подкосились, и она со стоном упала на пол. Живот свело такой острой болью, что слезы навернулись. В сознании звучали слова отца Узиила: «Внезапная слабость… Острые рези в животе… Упала со стула…» Мирела обреченно закрыла глаза, даже не пытаясь встать. Ее отравили так же, как мать.

***

Рекем ожидал принцессу на конюшне. Как только Даут со слугами выехал, он оседлал лошадей. Но Мирела медлила. Что если она передумала? По правде говоря, он бы обрадовался, если бы это произошло. Он прекрасно понимал, чем может закончиться такое путешествие, но и бросить девушку одну не мог. Вдруг послышался шум, чей-то плач. Он кинулся в замок. Там, начиная от кухни, поднялась суета. Он нашел Щутелу и потребовал отчета.

– Ее высочеству плохо, – сообщил конюх, пряча взгляд. – Как бы не отравили тоже. И ведь совпало как: Даут приехал, и слегла наша голубка.

Рекем направился к спальне принцессы. Оттуда как раз выскочила горничная.

– Что? – спросил он, поймав ее за руку.

– Ой плохо! – запричитала девушка сквозь слезы. – И так неожиданно. Сидела, собиралась ехать, тут вижу – шатается. А меня послала посмотреть, уехал Даут или нет. Я возвращаюсь, а она на полу лежит и не шевелится совсем. Уж я испугалась…

– Врач! – крикнул Рекем. – Врач есть?

– Да где же есть… Мы врача из города приглашали.

– Где? – потребовал маркиз. Каким-то чудом, девушка поняла, чего он хотел.

– В Шаалаввине на центральной площади крайний дом слева, – залепетала она. – Доктор Юмагужа.

– Я еду, – он помчался обратно в конюшню.

Остальная часть дня прошла как во сне. Рекем отключил эмоции и мысли. Мама учила: «Нельзя чего-то хотеть очень сильно. Спугнешь этим желание. Надо сделать вид, что тебе всё равно, сбудется твоя мечта или нет». Поэтому он старался не думать о том, что торопится, потому что очень боится: Мирела умрет. Она ведь такая хрупкая, яд на нее может подействовать еще быстрее, чем на королеву.

Он вернулся чуть раньше, чем прибыл доктор на своей карете. Даут тоже возвратился от Керлина. Они обменялись взглядами – Даут смотрел чуть насмешливо, Рекем спокойно и серьезно. Ароди прислонился к стене в коридоре напротив спальни принцессы, ожидая вердикта врача.

Когда через час невысокий, начинающий полнеть доктор вышел из комнаты, Рекем убедился, что наставления матери не помогли: всё равно спугнул желание. Либо силы, ополчившиеся против принцессы, были слишком сильны, и такими простыми уловками их было не пронять. Юмагужа, рассеянно поглаживая длинную острую бородку, сбивчиво пояснил:

– Если это яд, то я не знаю какой. Пустил кровь, но, кажется, это не очень ей помогло. Вы, маркиз, не могли бы съездить в Шаалаввин? – увидев утвердительный кивок, подал записку. – Возьмите у аптекаря это лекарство. Оно поможет. Я пока поживу здесь.

Рекем вырвал записку у доктора и опять поскакал в город. Вернулся быстрее, чем ожидал Юмагужа, – чуть не загнал лошадь до смерти – и вновь занял пост у дверей. Пока доктор пытался хоть чуть-чуть улучшить состояние Мирелы, обсудил произошедшее с горничной. У девушки покраснели глаза, она плакала, не переставая. И сейчас, когда заговорила с ним, вновь начала плакать.

– Я ведь, знаете, чего боюсь? Священник приезжал, так он говорил, что не простое это отравление, что колдовство это. Если колдовство, то доктор ничего не сделает.

– А где духовник ее высочества?

– Он недавно уехал. В соседнем замке у графа Аззана мать умирает, он поехал туда. Может, завтра вернется, а может, и еще задержится. Да вот если бы духовник мог помочь, то тогда бы отец Узиил королеве Езете тоже помог, а он вон к королю поехал за разрешением увидеть мать перед смертью. Ой, боюсь я. Что же с нами-то будет?

– Я все-таки съезжу за духовником. Где, говоришь, замок Аззана?

Рекему было проще ехать куда-то, чем смотреть, как умирает эта светлая девушка. На закате, еще раз взглянув на Даута и с его молчаливого согласия, он выехал из замка на лошади принцессы.

18 юльйо, эйманы

Алет проснулся, потому что в спальню кто-то постучал. Он вернулся к себе, когда Ранели уснула, но сказалась бессонная ночь, и он проспал завтрак. На ходу натягивая брюки, распахнул дверь. Как он и ожидал, на пороге стоял брат. Удаган весело подмигнул, увидев растрепанного Алета.

– Я, конечно, понимаю, что вам не до нас, потому что разгорелся медовый месяц, но отец хочет с вами поговорить.

– Что, уже весь дом знает? – он натянул рубашку.

– А то! Я золотой заработал, – Удаган повертел монетку, наблюдая, как брат приглаживает светлые волосы.

– За что это? – настороженно поинтересовался Алет, выходя в коридор.

– А я поспорил, что твоя горячая невеста больше двух недель без тебя не выдержит, а отец надеялся, что вы месяц протянете.

– Да, очень приятно, – Сокол шумно втянул воздух. Льву удалось его смутить. – На нас принимали ставки.

Когда Алет хотел свернуть в столовую, Удаган придержал брата.

– За невестой сходи сначала, отец хочет с вами обоими поговорить, – Алет сообразил, что девушка тоже проспала, но, прежде чем он поднялся по соседней лестнице, Ле задал еще один вопрос. – Ранели так и не сказала, о чем с ней говорил Охотник?

– Нет, – горько покачал головой Сокол. – Я не могу спрашивать – Запрет! А она молчит, может, считает, что не нужно мне знать.

– Ладно, давай быстрее.

Удаган пошел в столовую, Алет взлетел по ступенькам – второй раз за это утро. Он толкнул дверь спальни и чуть не задохнулся от нежности. Девушка спала, свернувшись в комочек, он осторожно убрал волосы с ее лица и поцеловал в щеку. Она сонно заворчала, веки не желали подниматься, и Ранели невнятно пробормотала:

– Чт слчилс?

– Отец хочет видеть нас, – прошептал он с улыбкой.

– Ну, Алт, – она сделала еще одну попытку открыть глаза, но ничего не вышло, и девушка ткнулась ему в плечо. – Ты ж видш, я н мгу. Ты там скжи, чт я зблела. Ил ещ чт-нбуд скжи.

Губы едва коснулись его шеи – кажется, это было извинение. Он согласился в душе, что предстать перед родителями Ранели сейчас не сможет. Поцеловал девушку еще раз и спустился в столовую один, оставив ее досыпать.

В глазах Каракара, сидевшего во главе стола, плясали огни Зары9.

– Доброе утро, – поприветствовал он сына. – Твоя невеста задерживается или нам придется завтракать без нее?

– Без нее… – Алет беспомощно посмотрел в сторону. – Она… она…

– Садись, – выручил отец. – Я только собирался сообщить Ранели, что мы принимаем ее в семью и спать вы будете теперь в нашем крыле. Не знаю, что делать со свадьбой. Устроить праздник в пику Охотнику мы не можем. Может, вы обвенчаетесь в Истинной церкви в Цартане?

– Отец, она не энгарнка, а оборотень, – возразил Сокол, занимая место за столом. – Они получают благословение в своих храмах, но, как ты понимаешь, туда нас тоже не пустят.

– Какая-то безвыходная ситуация, – вздохнул Авиел. – Что еще тут можно предпринять? В общем, передай, что для нас она твоя жена.

– А ты почему не передашь?

– Я тоже скажу об этом, правда, не знаю когда. Утром я не имел счастья ее встретить, а на обед мы с Удаганом приглашены к Беркуту.

– К кому? – оторопел Алет. По бесстрастным лицам остальных сообразил, что новость это лишь для него.

– Он хочет обсудить какое-то деловое предложение, – пояснил отец.

– И ты пойдешь? – не поверил Алет.

– Пойду. Это мой последний шанс. Ты же знаешь – кредит, который заняли для Шелы, пропал. Его надо выплачивать, а занят он не у эйманов… – Каракар тяжело вздохнул. – Если честно, не очень мне нравится всё это. Позавчера с нами никто не хотел знаться, а сегодня дом Орла вдруг воспылал любовью к изгоям. Но давайте не будем о делах, тем более что, пока мы не посетим Беркута, ничего не узнаем. Приятного аппетита, – Авиелу первому служанка положила рассыпчатую гречневую кашу в тарелку, а Тана полила ее соусом.

***

Замок Беркута находился недалеко от Каракара. Авиел и Удаган поехали на лошадях ради приличия: прибыть в гости пешком – значит, показать, что дела у тебя настолько плохи, что ты готов на любые условия, лишь бы тебя приняли в Дом. Когда-то так Альбатрос пришел к Чайке. Позже и Авиел посетил так двоих старейшин Домов, одним из них был его родной брат, Беркут, который был старше всего на год. Ему отказали. А теперь решили помириться.

Ворота были гостеприимно распахнуты, но двор пустовал, что настораживало. У Ифреама Беркута было четверо сыновей и одиннадцать внуков в возрасте от одного года до шестнадцати лет. Куда они все подевались одновременно? Или их специально отправили из дома?

Удаган окинул взглядом замок Беркута: такая же, как у них в доме, высокая ограда, сложенная из огромных камней; те же темно-серые неприветливые стены. Но занавески, видневшиеся в окнах, богаче, и больше окон завешено: в доме Беркута были заняты почти все комнаты, в отличие от пустующего замка Каракара, и слуг там было намного больше.

Авиел пристально всматривался в окна: увидеть бы хоть кого-нибудь, это бы успокоило.

Они спешились. Удаган повел лошадей в конюшню, ему навстречу уже шел слуга. Каракар терпеливо ожидал. Как только сын вернулся, Авиел первым поднялся на крыльцо, но не успел протянуть руку к молотку, как дверь распахнулась. На пороге появился хозяин. Ифреам Беркут, черноволосый и черноглазый, с узким лицом, испещренным морщинами, не принарядился по случаю примирения. Как и Авиел, он предпочитал носить кожаную куртку, хотя в Шумафе на другом материке король пожаловал Ифреаму дворянское звание. Беркут шагнул в сторону, пропуская гостей, радушно пожал руку:

– Добро пожаловать!

Авиел ответил на рукопожатие, но Беркут внезапно притянул его к себе и обнял:

– Здравствуй, брат! Как же я соскучился.

Каракар отстранился. Беркут сделал вид, что не заметил его холодности, протянул ладонь Удагану.

– Здравствуй, Ле!

Прежде чем хозяин дома повторил фокус с объятиями, Удаган придержал его:

– Дядя… На всякий случай. Мы тут недалеко живем. Если будешь скучать – загляни.

Беркут оскалился.

– Дерзишь… – Удагану почудилось, что он, как Охотник, назовет его «Ганни», но тот вовремя остановился. – Ладно-ладно. Проходите, – Ифреам пошел в столовую – она находилась в том же крыле, что и у Каракара. Потом остановился и посмотрел на Авиела. – Он ладно, мальчишка. Но ты-то понимаешь, что я не мог поступить иначе? У меня дети были.

– У меня тоже, – спокойно возразил Каракар. За двадцать лет в душе всё перегорело, и он не испытывал обиды на брата, только недоверие. – Не будем ворошить прошлое. И не обращай внимания на Ле. Ты же знаешь, он и с Охотником не церемонится.

Внутри дом Беркута сильно отличался от их замка. Рассматривая богато убранный интерьер, Удаган представил, как выглядело их жилище, когда Каракара еще не изгнали из дома Орла: пышные ковры, атласные занавеси, дорогие обои.

Беркут отодвинул портьеры и шагнул в столовую. Авиел и Удаган зашли следом и остолбенели, будто на них неожиданно наложили заклятие.

– Присаживайтесь, где вам удобно, – предложил Ифреам и упал на ближайший стул.

Но гости остались стоять.

– Что же вы? Не рады видеть нас? – во главе длинного стола сидел высокий седовласый мужчина. В отличие от Беркута, он надел дорогой камзол, так что легко мог сойти за энгарнского герцога.

Авиел перевел взгляд с него на полного мужчину с красным лицом и почти исчезнувшими от жира глазами. Под огромным мясистым носом блуждала доброжелательная улыбка. Он по-домашнему надел поверх холщовой рубахи вязаный светло-зеленый жилет. Рядом поглаживал одну ладонь другой старик в очках, опять в атласном балахоне, но на этот раз светло-коричневом, а не белом. И никого из слуг.

– Отчего же… очень рад… – наконец пробормотал Каракар. – Но брат не предупредил, что соберутся главы трех Домов. Я полагал, у нас состоится семейная беседа. А сейчас подумываю, что мне не место в столь достойной компании.

– Ну-ну, Авиел Каракар, – усмехнулся щеголеватый. – Не стоит набивать себе цену, особенно когда тебе протягивают руку помощи.

– Омри Орел, пусть Удаган вернется домой… – начал Авиел, но Лев перебил.

– Я остаюсь, – он сел на стул недалеко от Беркута, приняв вид послушного ребенка: уставился на взрослых во все глаза и даже руки на коленях сложил, показывая, что ничем мешать не будет.

Каракар собрался занять место рядом с Удаганом, но толстяк указал на кресло справа от себя.

– Садись здесь. У тебя достойный сын, и он знает, когда надо говорить, а когда молчать. Он будет свидетелем нашей беседы и, если захочет, выскажет свое мнение, но встретиться мы хотели прежде всего с тобой.

Каракар сел на указанное место – рядом с Тахашем Кротом, напротив Баал-Ханана Воробья. Создавалось впечатление, что руководить беседой будет Омри. Или ему уступили это право, потому что Каракар когда-то принадлежал этому Дому?

Воцарилась тишина. Потом Авиел не выдержал.

– Итак?

– Ты попал в стесненные обстоятельства, и твоя семья находится на грани вымирания, – Воробей всегда произносил фразы негромко и вкрадчиво.

– Первая часть верна, вторая нет, – нахмурился Каракар.

– Возможно, – одобрительно кивнул Баал-Ханан, – но надолго ли? Тебе уже 55, ты понимаешь лучше твоих молодых сыновей, что без Дома не станешь успешным купцом, да и вообще не выживешь. Быть купцом – значит, рисковать. А когда рискуешь, порой и теряешь деньги, товары. Дом тебя в этом случае поддержит. Одиночка разорится. С этим тоже будешь спорить? – Авиел промолчал. – Твои дети больше не будут изгоями. Они снова будут принадлежать дому Орла. Кроме того, мы оплатим твой заем энгарнцу. И дадим еще одну ссуду – беспроцентную и не ограниченную по времени возвращения в качестве подарка ко дню свадьбы Алета. Если Эль-Элион благословит, и Шела вернется, то в честь его возращения, а также в качестве подарка твоему первому внуку мы…

– Давайте ближе к делу, – зло процедил Каракар. – Чего вы хотите от меня?

Крот успокаивающе похлопал его по плечу.

– Не надо так волноваться.

– Что вам от меня нужно? – Авиел по очереди взглянул на присутствующих. Лишь глаза Ифреама он не мог видеть, тот по-прежнему сидел, опустив голову.

– Убей Охотника, – ответил за всех Омри.

Авиелу показалось, что он ослышался. Он безмолвно смотрел на Орла. Не выдержал Удаган.

– Шереш! – он вскочил, чуть не уронив стул. – Вы охренели тут все, что ли?

– Сядь, Ле, – отец произнес это таким тоном, что Удаган опустился обратно и замолк, хотя в душе всё кипело. Он готовил себя к тому, что, если отец согласится на это предложение, согласится пожертвовать собой ради счастья сыновей, он возьмет его в охапку – благо он сильнее – и унесет отсюда, чтобы никогда не переступать порог ни одного замка эймана.

– Я правильно услышал? – почти шепотом поинтересовался Авиел. – Вы готовы простить меня и вернуть в дом Орла за то же, за что двадцать лет назад изгнали?

– Да, Каракар, всё правильно, – Омри вперил в него взгляд. – Обстоятельства изменились. Грядет война с Энгарном. Нам нужен новый Охотник.

– Двадцать лет назад, – Авиел будто не слышал его, – глава моего Дома – Юламан Гриф – сидя напротив меня, объяснял, что Охотник – зло, но неизбежное зло. Что, пытаясь спастись от него, мы попадаем под еще худшее проклятие. Мне говорили, что я нанес ущерб всем эйманам. Что Халвард Барс – это вообще самое страшное, что могло постигнуть эйманов. Ведь из-за того что я убил Фарея, Охотником стал один из нас, да еще и семнадцатилетний мальчишка, который должен был лишь взять имя в Ритуальном круге. И теперь вы предлагаете мне вновь убить Охотника?

– Именно потому, что Халвард – самое страшное зло, – доброжелательно вступил Тахаш Крот, – нам и кажется, что новый Охотник будет хотя бы таким же, но никак не хуже. Однако ему потребуется время, чтобы взять полную власть. Там уж посмотрим, что выйдет. Авиел, тебе нечего терять…

– К сожалению, есть что. У меня живы сыновья. Двое женились. Пока они живы, мне есть, что терять. А если вдруг с ними что-то случится, – он почему-то пристально смотрит на Баал-Ханана, – я буду мстить тем, кто причинит им вред, потому что теперь я знаю, что Охотник причиняет боль, но он никогда не убьет эймана. Никогда!

– Значит, ты отказываешься? – взгляд Омри стал жестче, и Удаган напрягся.

– Нет, не отказываюсь, – Авиел откинулся на спинку кресла. – Вернее, я не откажусь, если вы предоставите мне гарантии.

– Какие гарантии тебе нужны? – оживился Воробей. – Деньги мы готовы отдать сейчас, остальное…

– Что за гарантия – деньги! – воскликнул Каракар. – Ты, Баал-Ханан, спишь на сундуках с золотом, а в твоем доме двести взрослых эйманов и ни один не бедствует. – То, что ты мне предложил, – это жалкие крохи с господского стола. Нет, я хочу, чтобы от моих сыновей не отвернулись вновь. Чтобы, если что-то пойдет не так, вы тоже узнали, что такое проклятие, изгнание, гнев Охотника. Я пойду на это при одном условии: добровольцы из ваших Домов помогут мне. По одному из каждого Дома. Я так понял, восстали три Дома?

– На самом деле эйманы разделились примерно пополам, – поправил Омри. – Нам поручили вести переговоры.

– Кто еще желает смерти Охотника?

– Дом Чайки, Крыса, Полоза, Пса…

– Отлично, – прервал Авиел. – Это мое условие: по одному добровольцу от каждого Дома будут помогать мне.

– Я согласен, – первым подал голос Баал-Ханан.

– Доброволец в каждом Доме найдется, – согласился Тахаш.

– Обязательно найдется, – Омри разглядывал Беркута, тот вскинулся, но опять сник под взглядом главы Дома.

– Тогда я тоже согласен, – удовлетворенно стукнул ладонью по столу Авиел. – Когда надо будет что-то обсудить, предлагаю встречаться здесь, – теперь он сообразил, что туда, где живут шестнадцать эйманов, даже если они не взяли имя, трудно подослать шпиона: эймы издалека заметят приближение посторонних. – Мои визиты к брату не будут выглядеть подозрительно. В следующий раз я хотел бы увидеть всех заговорщиков, тогда решу, кто именно мне нужен в первую очередь. После нам необязательно встречаться всем сразу, – Каракар поднялся. – Главы Домов могут не подставляться. Вы будете узнавать обо всем от своих добровольцев, но вам лучше быть предельно осторожными и без необходимости не появляться здесь. Я не хочу, чтобы в случае неудачи погиб чей-нибудь Дом. И напоследок… – насмешливые глаза еще раз скользнули по собравшимся. – Буду с вами откровенен… Халвард надоел мне, едва стал Охотником. Надоел так, что, если бы я мог, давно бы его убил. Хуже, чем мне было, вряд ли могло быть. И если я до сих пор этого не сделал, то лишь потому, что ничего у меня не получилось. Я надеялся, что если справился с Фареем, то и с ним смогу, но не тут-то было. Я не могу убить его один. Но, если объединимся, у нас получится. Есть у меня кое-какие идейки.

***

…На обратном пути они позволили лошадям идти с той скоростью, с какой им нравится. Это была еще одна возможность поговорить наедине.

– Зачем ты сказал, что не можешь убить его? – спросил Удаган.

– Пусть думают хорошенько, а то сделают меня опять исповедальной урной10. Я не Эль-Элион и не всемогущ. Если они решатся, то пойдут до конца. И ответственность поделим на всех. Если побоятся рискнуть – так тому и быть. Хуже уже точно не будет.

– А ты правда пытался убить Халварда?

– Правда.

– Когда? – уточнил Удаган и тут же догадался. – Шереш! Лет десять назад, это были вовсе не разбойники, да? Я еще тогда заметил, что не похоже, что тебя мечом ранили.

– Халвард намного сильнее. А может, причина в том, что Фарей снял амулет перед нашей дуэлью.

– Мне всегда казалось, что Халвард тебя задевает из-за того, что ты убил Фарея.

– Так оно и есть. Считаешь, его оскорбило то, что я пытался его убить? Ни капли. Я подойти к нему близко не смог. Он меня, как комара, размазал.

– С Фареем было не так?

– Абсолютно не так.

…Когда эйман берет имя, ему предстоит жестокая битва с неведомым монстром. Никто и никогда не знает, кто будет сражаться с тобой, но всегда это твари, которых не встретишь на Гоште. Если убьешь чудовище – станешь полноправным эйманом. Но бывает и так, что молодой эйман погибает в Ритуальном круге.

Авиел знал, что сейчас имя берет Халвард, но ждать дольше смысла не было. Либо ему удастся задуманное, либо нет. Как повезет.

Он тоже вошел в Ритуальный круг, но через врата Охотника. Несколько лет он искал, как подобраться к Охотнику ближе, чтобы Запрет хоть немного был ослаблен. Вдруг вспомнилось, как он сам брал имя в семнадцать лет. Как удивился, что не видит эйманов, сидящих на скамьях амфитеатра, а потом обрадовался этому: зрители бы страшно отвлекали.

Сейчас всё повторилось: он никого не увидел.

Фарей – высокий широкоплечий старик с длинными седыми волосами – стоит напротив Авиела, у врат эйманов. Халвард – чуть в стороне, мальчишка опускает меч. Грудь его еще тяжело вздымается, а руки чуть подрагивают. Он только что сражался, но враг исчез, потому что Каракар нарушил ритуал. Парень удивленно смотрит на вошедшего, не понимая, что происходит. Еще бы: почти никто из эйманов не знает, что происходит. Но скоро узнают. Эйм-барс резвится, прыгая по пустым скамьям. На одной из них белокурый семилетний мальчик – скорбный и безучастный – рассматривает что-то у себя под ногами, сжавшись в комок. Авиел задыхается при виде его, но тут же отводит взгляд. Он видит ребенка лишь потому, что мальчика привел Охотник. Видят друг друга лишь те, кто сейчас связан с Фареем больше, чем остальные.

Охотник наблюдает, каким взглядом Авиел смотрит на мальчика, слышит сбившееся дыхание эймана и чуть поднимает подбородок.

– Узнал? Я ждал, что это произойдет.

Авиел выхватывает меч и идет вперед.

– Постой! – Фарей вытягивает руку ладонью вперед, и Каракар будто натыкается на невидимую стену.