Не спеши, это временно. Сборник рассказов

Семечки для Петра Николаевича

Одиночество в зеркале окна

Камера скользит вдоль стен, словно чья-то нерешительная рука гладит шершавые обои. Моя квартира – музей забытых вещей. Вот книжные полки, где тома о птицах спят под слоем пыли, как старые письма в чужом сундуке. Страницы «Атласа пернатых» раскрыты на иллюстрации голубя – его глаза, словно пуговицы, давно потерявшие нитку. Часы на стене застыли в позе молитвы: стрелки сложены в безмолвное «без пяти двенадцать». Холодильник гудит, как больной медведь в берлоге, а внутри – одинокая банка солений, в ней огурец одиноко притонувший в рассоле, будто последний пассажир утонувшего корабля.

Город тихо гудит в рабочем режиме. Камера движется за моей спиной. Я стою у подоконника, и мои руки – две дрожащие лысые птицы – рассыпают просо. Зерна падают на блюдце, как буквы недописанного письма. Голуби клюют, не поднимая голов. Они похожи на монахов, погружённых в бесконечную молитву, но о хлебе насущном. За окном – серое небо, растянутое, как старая простыня между домами. В отражении стекла моё лицо: морщины переплелись, будто корни дерева, проросшие сквозь трещины иссохшей земли.

«Говорят, голуби – символ мира. А мне кажется, они просто устали летать», – звучит голос за кадром. Это говорю я. Шёпот, будто бумагу комкают.

Внезапно раздаётся скрежет с улицы. Метла дворника ударилась о цинковую крышу полуподвала. Звучит, как барабан войны. Стая, беспорядочно хлопая крыльями взмывает вверх. Камера ловит одного голубя, он задерживается на подоконнике, поворачивая голову. Его глаз – чёрная бусина, в которой отражаюсь я, уменьшенный и согнутый, как знак вопроса. Хлопки крыльев сливается с гулом в висках. Звук нарастает, будто в голове раскручивают киноплёнку из прошлого: голос жены, смех сына, скрип двери института, где я, наивный, когда-то учил птиц «говорить».

И вот я уже один. В кадре – пустое блюдце, на дне которого лежит зёрнышко. Оно тоже кривое, как запятая. Моя тень падает на подоконник, вытягиваясь до противоположной стены. Она длиннее, чем я помню. Будто время, крадущееся за спиной, украло кусок света и растянуло его в нить.

Стая голубей не спеша, в разнобой, села на асфальт. За стеклом так же медленно садится снег. Первые хлопья цепляются за раму, как вата на краю старой раны. Я прикладываю ладонь к холодному стеклу. Отпечаток остаётся – пятипалый остров в океане конденсата. Голуби не возвращаются. Только вдалеке, над трубой котельной, кружит часть стаи. Она похожана пепел от сгоревшего письма.