Неискушённый

Глава 1. Приглашение к семье Дезрозье.

– Господин, мне хорошо известно, какая молва о вас ходит. Не отказывайтесь, прошу. Я платой не обижу.

Антал Бонхомме, закинув ногу на ногу, сидел за столом в Чайном Доме и безучастно смотрел в приоткрытое окно. Солнце медленно садилось. С улицы веяло осенней прохладой. Сквозняк осторожно, почти крадучись, проникал в помещение и нежно касался длинных каштановых волос. Антал его почти не замечал, наблюдая за падающей снаружи листвой.

– Господин?

Антал скучающе вздохнул, подперев подбородок рукой, а после соизволил-таки обратить свой взор на собеседника. Им оказался лысеющий мужчина лет пятидесяти, одетый, надо сказать, дорого и роскошно. Антал забыл спросить его имя – или же вовсе не хотел знать, – но смутно помнил фамилию. Лабарр, кажется. Если память не изменяла, такую носила семья довольно известных аристократов. Они заработали своё немалое состояние торговлей дорогими тканями, которые попадали прямиком во дворец.

– И какая же молва обо мне ходит, господин Лабарр? – тихо, почти шёпотом, поинтересовался Антал, сощурив серые, змеиные глаза.

Мужчина чуть подался вперёд и понизил голос:

– Вы же ведь прескверный. И можете оказать мне одну услугу.

Говорил он вкрадчиво, намёками. Антал, несомненно, прекрасно понимал, что от него хотят. В конце концов, этот Лабарр, точно назойливая муха, ходил за ним по пятам несколько дней подряд, желая внимания. А сегодня вот, очевидно, проследив, нашёл Антала здесь, в Чайном Доме. Лабарр бесцеремонно подсел к нему за столик, не спросив разрешения – привычки аристократа, способного получить что угодно при помощи золота. И в данный момент он был уверен, что сможет убедить несговорчивого Бонхомме хотя бы выслушать его. Было видно, как тяжело мужчине давалось простое человеческое терпение. Его бесила незаинтересованность прескверного, бесило и то, что ему, довольно властному человеку, приходилось унижаться перед ним. Лабарр неискренне улыбался одними только губами. Глаза же его выражали типичную неприязнь и презрение. Но, по всей видимости, дело у него было крайне важное, потому он, прикусив язык, ждал и не давил.

– Какую услугу? – спросил Бонхомме.

Аристократ перешёл на шёпот:

– Мне необходимо проклясть человека.

– Судя по всему, тот человек вам очень сильно насолил, раз вы обратились напрямую ко мне. Вы жаждете для него жестокого наказания. И что же он сделал?

– Этот человек моя жена. А сделала она многое. Не хватит пальцев на обеих руках, чтобы перечислить.

Глаза аристократа загорелись, густые, чуть тронутые сединой брови нахмурились. Он запыхтел от злости, сжав руки в кулаки, а потом принялся объяснять:

– Я женился на ней, считая, что впускаю в свой дом невинный цветок. Она весьма молода и, как мне казалось, скромна. Я был уверен, что с ней не будет никаких проблем. Всё-таки и происхождение знатное, и воспитана, и образована… А оказалось…

Анталу нравилось смотреть, как аристократа распирало от злости. Он покраснел и едва не брызгал слюной. Бонхомме, чуть улыбнувшись, откинулся назад и спросил:

– А оказалось?..

Лабарр повысил голос, ударив по столу:

– А оказалось, что дрянь она! И вовсе не невинна! Она быстро прибрала мои дела к своим ухоженным ручкам. И не просто прибрала, а переписала на себя всё, что я имел. Я остался ни с чем! Хитрая и злобная тварь!

Антал по-детски надул губы, сделав вид, будто ему жаль аристократа.

– Какой ужас. Негодяйка! И почему же она так поступила с вами? Вы ведь, вероятно, очень честный человек. Быть может, вы её чем-то обидели?

Прескверный неприкрыто иронизировал. А Лабарр, будто не замечая этого, продолжал плеваться и распалялся только больше:

– Да вся столица знает, насколько я честный человек! И вы, судя по всему, тоже наслышаны!

Антал усмехнулся и прищурился, задумчиво постучав длинными ногтями по столу:

– Наслышан, это верно. Наслышан и о том, что вы сделали с семьёй вашей юной супруги.

Аристократ осёкся. Поток скверных слов прервался. И даже побагровевшие щёки вдруг сделались бледнее. Он нервно заозирался по сторонам, сглотнул, поправив тесный воротник, но тут же ответил:

– О чём это вы говорите?

– О вашей жене, конечно же. О госпоже Евадне Реверди, чей отец был вашим конкурентом, и которого вы убили. А после силой притащили беззащитную осиротевшую девушку к себе домой.

– Да как вы смеете обвинять меня…

– Я? Причём же тут я? Сами сказали, что вся столица наслышана о вас. И слухи эти распространяются быстрее ветра. Надо признать, госпожа Реверди весьма талантлива и умна, а ещё сильна духом, раз смогла после всего терпеть вас рядом. И как ей хватило выдержки не прикончить вас сразу? Ах да, вы же заткнули ей рот. Лишили памяти. Частенько проклятиями балуетесь, да?

Лабарр вспыхнул и заверещал:

– Я известный человек! На меня работает столько, что тебе и не снилось. И связи имею напрямую с правящей семьёй. А ты? А ты вообще что о себе возомнил, раз решил, что можешь вот так просто…

– Закрой рот, – тихо приказал Антал, прищурившись. – Пока горлом кровь не пошла.

И, вспомнив о том, с кем вёл беседу, аристократ стих. Далось ему это очень тяжело, но страх за собственную шкуру оказался сильнее желания обругать Антала. Всё-таки перед ним сидел прескверный, и следовало быть аккуратнее со столь опасной персоной.

Немногочисленные люди в Чайном Доме уставились на беседующую пару, но потом быстро потеряли интерес и продолжили опустошать чашки. Лабарр, выдохнув, вновь заговорил тихо:

– Это вы сняли проклятие с Евадне? Потому она всё вспомнила?

Антал кивнул:

– Да.

– Так, получается, она нашла вас раньше.

– Несчастная девушка так мучалась от беспамятства и кошмаров, что могла сойти с ума. Вот и решила, что дело тут нечисто. А потом обратилась ко мне. Кстати, сидела она на том же самом месте, где и вы.

– Тварь… стерва…

– Ответьте, господин Лабарр, где вы достали такую дрянь? Где отыскали настолько мерзкое проклятие, которое даже не действует незаметно? Евадне ничего не заподозрила бы, будь оно чуточку сильнее.

– А вам какое дело?

– Просто интерес.

– Это неважно!

Хотел было аристократ в очередной раз выйти из себя, но вместо этого решил действовать наверняка:

– Господин Бонхомме, прошу, подумайте над моим предложением ещё раз. Я щедро заплачу. Больше, чем заплатила Евадне.

– А она не платила мне.

– То есть как не платила? Вы сняли с неё проклятие бесплатно? Это ещё почему?

– Просто потому что мог. А вам, господин Лабарр, не стану помогать даже за деньги.

Антал хохотнул, видя, как аристократ был готов заплакать от распирающего его гнева.

– Негодяй…

– Да ладно вам, не обижайтесь.

Лабарр вскочил, едва не опрокинув стул, на котором сидел. Он намеревался уйти, и мысли его были теперь переполнены желанием отомстить и вернуть-таки своё. Пусть не таким путём, не аккуратно, а при помощи грубой силы. В конце концов, никто не отменял старое доброе насилие. Теперь ему было всё равно. Хотелось лишь задушить эту суку и бросить её тело на растерзание псам.

Антал, ощутив его настроение, тихо заговорил:

– Господин Лабарр.

Тот остановился, слушая.

– Просто хочу сказать, что госпожа Евадне ушла отсюда не с пустыми руками. И если вы попытаетесь сделать ей хоть что-то, то я вам не завидую. Сами знаете: моё проклятие куда сильнее, чем купленное в какой-нибудь подворотне почти за бесценок. И благодарите Пресвятого Сальваторе за милость вашей супруги. Иначе лежали бы уже, захлёбываясь кровью и испуская последний вдох. И я вовсе не пугаю вас. Так, даю напутствие.

Лабарр так и стоял какое-то время, переваривая сказанное прескверным. Не верить ему причин не было. И, окончательно оставшись ни с чем, аристократ молча ушёл. Стиснув зубы и кулаки, он покинул Чайный Дом, а Антал смотрел ему вслед.

Посидев ещё какое-то время, Бонхомме тоже встал и вышел на крыльцо. Он выудил из кармана папиросу, закурив.

Осенью стояла особенная атмосфера. Закат, напоследок разбросав красные лучи по земле, почти исчез за горизонтом. А ветер заметно похолодел, забираясь под одежду и лаская кожу. Антал любил это время года. И, выпуская из лёгких едкий дым, поистине наслаждался тишиной и приятной прохладой.

Здесь, в маленькой провинции, окружённой лесом, было спокойно. Название у неё было простое – Домна. Тут имелось всего два десятка домов, пара торговых лавок и Чайный Дом, стоящий прямо на выезде, у дороги. Тут Антал проводил много времени, перепробовал весь чай, что имелся, и успел приглядеться к местным. А они – к нему. Мало кто осмеливался заговорить или подсесть вот так просто, как это сделал Лабарр. Никто не докучал ему. И Антал в свою очередь старался жить так, чтобы его не замечали.

Опираясь плечом на деревянный косяк, Бонхомме вновь бросил взгляд в ту сторону, куда ушёл аристократ. Он прибыл сюда пешком, шёл от самой столицы, лишь бы отыскать того, кто ему поможет. А в итоге ушёл ни с чем. Жадный баран! А ведь, если бы он не поскупился на хорошее проклятие, то Евадне Реверди так и не пришла бы в себя. Она бы так и молчала о его преступлениях, забыв прошлую жизнь. Забыв саму себя.

Проклятия бывают разными, но есть в них нечто общее – зло. Антал, несомненно, отлично в этом разбирался, но сам не проклинал никого уже очень давно. Какую бы награду ни предлагали, он отказывал. И даже не назначал цену за то, чтобы проклятие снять. А если люди желали его отблагодарить, то не отказывал.

Так или иначе, зарабатывал на жизнь он другим – ювелирным делом. Мастерил украшениям и амулеты. Частенько отнюдь непростые.

Выдохнув дым, Антал докурил и выбросил папиросу. И собирался уже было вернуться в Чайный Дом, чтобы заказать последнюю чашку на сегодня, как вдруг ощутил на себе пристальный, леденящий душу взгляд. Медленно обернувшись, он увидел прячущегося за ближайшим деревом маленького мальчика. Тот был красиво разодет: богато украшенный белый костюмчик испещрён драгоценными камнями, среди которых и бриллианты, и алмазы, и рубины, а на рукавах – рюши, обшитые маленькими жемчужинами. Русые кудрявые волосы собраны атласным бантом. Очевидно, ребёнок этот принадлежал к какому-то знатному роду и имел благородное происхождение. Так подумал бы любой, окинув его беглым взглядом. Но Антал понял сразу – это не настоящий мальчик. Смотрел ребёнок совершенно нечеловеческими, неживыми глазами. Они, больше похожие на большие белые бусины, совершенно не моргали и не имели зрачка. То был не человек. Это гонец из дворца семьи Дезрозье.

– Господин Бонхомме, – мелодично, но совершенно безэмоционально произнёс он, почтенно поклонившись. – У меня для вас послание.

– Какое такое послание для меня может быть из Дворца Дезрозье? – фыркнул Антал, скривившись. – Что за честь оказана самим правителем такому, как я?

– Мне было велено доставить вам письмо, господин Бонхомме.

Никаких подробностей гонец сообщать не собирался и только повторял одно и то же.

– Послание для вас. Примите, прошу.

И тогда Антал неуверенно протянул руку. Мальчик зашагал в его сторону на негнущихся ногах. Походка его была неестественная, как у заводной куклы. Двигался он достаточно резко, но шустро, ни на миг не смыкая широко распахнутых глаз-бусин. Таких гонцов невозможно сыскать во всём королевстве, и этот являлся единственным в своём роде и принадлежал Дворцу Дезрозье. Антал только слышал о нём, но никогда воочию не видел. И, честно говоря, был бы рад воздержаться от знакомства с ним. Вид мальчика вызывал мурашки. Было в нём что-то противоестественное и ненормальное.

Гонец подошёл ближе, резко остановился и протянул конверт с печатью правящей семьи. Антал неторопливо разорвал его длинными ногтями и принялся читать письмо, старательно написанное красивым, каллиграфическим почерком:

«Уважаемый господин Бонхомме,

прошу вас оказать честь и явиться во Дворец Дезрозье на встречу с правящей семьёй. Мы гарантируем вам безопасность и желаем лишь одного – перемирия. У нас есть к вам предложение, и мы очень надеемся на ваше согласие.

Нерон Дезрозье.»

Антал несколько раз перечитал короткое и лаконичное письмо, и с каждой секундой выражение его лица всё больше менялось от искреннего непонимания до презрения. Сморщившись, он смял бумагу и произнёс, чуть ли ни выплюнув ядовитые слова:

– Хватило же наглости! Всё ли в порядке с головой у правящей семьи?! С каких пор они смеют думать, будто могут просить меня о чём-либо?

Стоящий рядом не моргающий гонец вдруг протянул маленькую ладонь и сказал:

– Мне было велено доставить вам письмо и отвести во дворец. Прошу вашу руку, господин Бонхомме.

Антал был готов пнуть мерзкое подобие человека, чтобы тот отлетел куда подальше, но сдержался. Его возмущению не было предела. Получается, то был выбор без выбора? Дезрозье просят о встрече и ждут согласия, раз гонец готов прямо сейчас отвести его к ним. Как и всегда, они не приемлют отказа.

Антал отмахнулся от мальчика и рявкнул:

– А ну пошёл отсюда! И не подходи ко мне больше. И передай своим хозяевам, чтобы шли…

– Господин Бонхомме, я должен сопроводить вас во дворец, – настойчиво вторил гонец, протягивая детскую ладонь. – Прошу, пойдёмте со мной.

В его белых глазах-бусинах не было и капли осознанности, а на лице застыла неискренняя, фальшивая улыбка. Перед Анталом стояла ожившая фарфоровая кукла, которую, несомненно, так легко разбить. Только бы ударить посильнее, пнуть и растоптать. Тогда-то он и рассыпется на осколки, не испытав ни боли, ни страха. Только вот в этом случае Дезрозье смастерят нового и подошлют другого такого же. Антал понимал, что его найдут где угодно, ведь, судя по всему, правящая семья обладала его кровью. Именно при помощи крови гонец находил получателя послания. Даже из-под земли достать мог. Да, отказывать правящей семье было бы весьма опрометчиво – всё-таки люди они сложные, необычные. Но и Антал не был простым.

Гонец терпеливо ждал ответа. Бонхомме поразмыслил над приглашением пару мгновений, после чего решил-таки дать своё согласие. А потом сам себе удивился. Насколько же глупая это была затея! В конце концов, семейство Дезрозье не жаловало Антала Бонхомме – величайшего из созданий Тенебрис. И однажды они даже пытались его убить. А теперь вдруг пожелали видеть прескверного не иначе как на правах… гостя? Что ж, вполне вероятно, что это ловушка, и стоит переступить порог Дворца Дезрозье, как капкан захлопнется. Возможно, голова Антала в ту же секунду полетит с плеч, после чего закатится в самый дальний и пыльный угол. Но это при условии, если у них хватит сил. И смелости.

Но Антал, однако, чувствовал, что дело тут совершенно в другом. Он бросил взгляд на гонца и брезгливо поморщился, а потом всё же взял его за руку. Ладошка мальчика оказалась ледяной. Прикасаться к нему совсем не хотелось. Всё равно что держать за руку хладный труп.

– Не отпускайте, – предупредил гонец. – И следуйте за мной.

И Антал последовал. До Дворца Дезрозье было невозможно добраться при одном только желании. Попасть туда можно лишь по приглашению, ведь жила правящая семья над морем. Дворец буквально парил над водной гладью, уходящей далеко за горизонт, бросая на бескрайние владения гигантскую и всепоглощающую тень. Тем, кого там не ждали, оставалось лишь смотреть снизу на зависший в воздухе кусок земли – своего рода недосягаемый остров – и гадать, что же там творится.

Бонхомме не знал, чего ждать, он никогда там не был, но заранее испытал беспокойство. Казалось, поднимаясь во Дворец Дезрозье, он добровольно отдавался собственным кошмарам. И не потому, что могущественная правящая семья была настроена к нему враждебно. В этом беспокойстве таилось нечто иное. Сама энергетика дворца вызывала мурашки, отталкивала и давила. Было в ней что-то ядовитое. Опасное.

Гонец тем временем зашагал вперёд, потащив за собой Антала, пока не сорвался на бег. И мчался мальчик не по-детски быстро! Пусть ноги его прямые совершенно не сгибались в коленях, всё же скорость развивали немыслимую. Антал, честно говоря, уже было подумал, что не поспеет за ним, но тут их двоих подхватил ветер, подняв ввысь и унося далеко-далеко – к морю. Дыхание тут же перехватило. Органы внутри вдруг встряхнулись, а потом с крайне неприятным ощущением вернулись на свои места. В животе мерзко защекотало. Антал крепко сжимал руку гонца, оглядываясь по сторонам. Вид, несомненно, открывался восхитительный. Стоило только подняться выше вековых деревьев, как взору тут же открылись бескрайние земли королевства Эрхейс. Оно омывалось Бушующим Морем, уходящим далеко за горизонт. И воды его, обычно сердитые и своенравные, сегодня пребывали в спокойствии, тихонечко покачиваясь в такт ветру и поглаживая Багровые Берега. Отсюда было видно и столицу – белокаменный город Веспéрис, власть в котором испокон веков сосредоточена у аристократии. Туда Антал старался соваться не так часто. Таких, как он, в главенствующем городе не жаловали и боялись.

А дальше столицы и примыкающих к ней городов и провинций виднелись горы и леса. Они взяли Эрхейс в своего рода кольцо, будто обособив от целого мира. И любоваться этими видами можно было вечность. Но Дворец Дезрозье, являющийся центром и сердцем королевства, был уже рядом, и Антал вновь вернулся к рассуждениям о том, что его ждёт.

Поднялись они очень высоко. Внизу – морская глубина. И, если разжать ледяную руку гонца, то непременно в ней и окажешься. Если, конечно, переживёшь удар о беспокойную водную гладь. Высоты Антал не боялся, но всё равно постарался отогнать тревожные мысли прочь. Щурясь от заходящего красного солнца, он спросил у мальчика:

– А звать-то тебя как?

Гонец тут же ответил, опустив не моргающие глаза-бусины на Бонхомме:

– Альва, господин.

– Удивительно! И для чего тебе имя? Души в тебе нет, как и жизни. Ты просто… предмет. Вещь.

Гонец, ничуть не обидевшись, ответил всё с той же неестественной улыбкой:

– Альва. Моё имя Альва, господин.

Бонхомме вздохнул, закатив глаза, и пробубнил:

– Ещё и безмозглый.

Диалог не задался. Всё-таки с фарфоровой куклой поговорить было не о чем. И оставшиеся пару минут подъёма Антал летел молча, пока ноги его наконец не ступили на твёрдую поверхность. Оказались они прямо перед входом во дворец. Великан из серого гранита тянулся к небу, едва не касаясь его острыми крышами башен. К нему прилегали великолепные сады. Антал озирался по сторонам, с неподдельным интересом рассматривая окружение. Здесь было много цветов, и в воздухе стоял их свежий аромат. Бонхомме прикрыл глаза на миг и сделал медленный, глубокий вдох. А потом прислушался: стояла тишина, нарушаемая лишь пением птиц.

Лёгкий ветерок осторожно коснулся длинных каштановых волос Антала, качнув их. Летняя вечерняя прохлада расслабляла. Хотелось остаться в этом мгновении навсегда. Близость Дворца Дезрозье вызывала спокойствие. Его энергетика нежно забиралась внутрь и ласкала саму душу, баюкая и утешая. Казалось, это была самая настоящая колыбель. Бонхомме и подумать не мог, что сможет чувствовать себя здесь – на территории врагов – настолько одухотворённо. Он открыл глаза и вновь окинул дворец заинтересованным взглядом. Что же это за место? Что оно в себе таит? И что за люди такие – правящая семья?

Альва, который всё это время продолжал держать его за руку, вдруг потянул, повторив в очередной раз:

– Господин Бонхомме, мне было велено доставить вас во дворец.

– Да ты что! – съязвил Антал в ответ. – А я и не понял!

Гонец засеменил по вымощенной камнем дорожке, направляясь к внушительным дверям. Вдвоём они поднялись по гладким гранитным ступеням, оказавшись прямо перед входом. Мальчик громко постучал. Долго ждать ответа не пришлось. И стоило дверям с жалобным скрипом отвориться, гонец тут же отпустил руку Антала, по всей видимости решив, что миссия его выполнена. Альва тут же ушёл куда-то вглубь дворца, оставив гостя на пороге. А Антал так и замер на месте, осматриваясь. Внутри было прохладно. Полумрак разгоняли горящие свечи – тут и там глаз натыкался на вычурные канделябры. Под ногами – начищенный до блеска тёмный мрамор. Антал без труда мог разглядеть в нём своё отражение. На стенах красовались огромные картины в золотых рамках с искусной резьбой. Среди пейзажей и портретов удалось разглядеть и написанные на холстах события прошлого, а ещё лик божества, которому, несомненно, правящая семья и добрая половина Эрхейса поклонялись. Поклонялся ему и Антал.

Бонхомме вдруг осознал, что все окна были плотно зашторены. По крайней мере на первом этаже. Внезапно со стороны донёсся натужный вдох. К Анталу вдруг сделал шаг появившийся откуда-то дворецкий. Казалось, тот всё это время был рядом, ведь шагов совершенно не было слышно. При этом присутствие его ничто не выдавало. И только он приблизился, как глаза Антала широко распахнулись от изумления. По спине тут же побежали мурашки.

– Добрый вечер, господин! Вижу, вы совсем один! Я должен вас сопроводить! Чай подать и услужить!

Говорил мужчина с трудом – дыхание его сбивалось, и голос то и дело норовил осипнуть. Однако он продолжал изрекать рифмы и даже старался напевать! Но не столько стихи в простой разговорной речи удивили Антала, сколько внешний вид дворецкого. Голова его была вывернута в обратную сторону, а шея, несомненно, сломана. То есть стоял мужчина к гостю спиной, но при этом смотрел на него прямо. Выглядел он, однако, идеально: на приталенном тёмном сюртуке не было ни пылинки, на руках – ослепительно белые перчатки, а ноги обуты в начищенные туфли. Стоял он ровно, держа руки по швам. А вот лицо выражало целый спектр противоречивых эмоций. Казалось, несчастный дворецкий изо всех сил пытался улыбаться, но уголки губ нещадно тянулись вниз, а в широко распахнутых, бегающих туда-сюда глазах застыл страх. Улыбаясь, дворецкий скрипел зубами, как от страшной боли. Антал не сомневался – ему действительно было больно. Но тот не смел жаловаться и очень старался изображать абсолютное спокойствие.

Бонхомме прищурился, внимательно разглядывая человека. В голове роилась куча вопросов.

– Что происходит? – тихо спросил он.

Дворецкий, точно в мюзикле, пропел:

– Простите, если испугал! Меня хозяин наругал! Теперь я выгляжу вот так! А в голове моей бардак!

Антал всё больше ловил себя на мысли, что надо бы отсюда бежать куда подальше. Но только вот куда? Сброситься с парящего над морем острова? Может, и так, ведь от былого умиротворения не осталось и следа.

– Ты что, всё это время стоял рядом? Я не слышал твоих шагов.

– Я за спиной у вас стоял! И тихо-тихо наблюдал!

Антал развернулся, чтобы сию минуту покинуть дворец, как вдруг раздался голос, оттолкнувшийся от стен эхом. Со второго этажа неторопливо спускался мужчина. Голоса он не повышал, но при этом казалось, будто говорил достаточно громко. Быть может, из-за устоявшейся тишины или потому, что сам дворец внемлил ему.

– Умолкни, паразит, – приказал мужчина дворецкому.

Антал уставился на него, прищурившись. Догадаться не трудно: перед ним сам Нерон Дезрозье – повелитель королевства Эрхейс. Король шагал уверенно. От него несло гордостью, достоинством и невероятно приятным парфюмом. Ни от одного аристократа не пахло так, как от него, а Анталу доводилось встречать их немало. Аромат власти и какой-то внутренней силы дурманил. По всей видимости, никто в этом мире не мог пахнуть так, как сам Нерон Дезрозье. И выглядел тот соответствующе, а именно безупречно. Чёрные короткие волосы зачёсаны назад, одет он был в шёлковую тунику тёмно-коричневого цвета, подпоясанную кожаным ремнём с золотой бляшкой, тёмные льняные брюки и мантию, волочащуюся вслед по полу. Что удивило Антала, так это босые ноги короля. Видимо, по этой причине полы и были такими идеально чистыми. О том, что правитель не носил обувь, Бонхомме не слышал раньше. Он чуть задержал взгляд на аккуратных ступнях мужчины, после чего посмотрел ему прямо в голубые глаза. К этому моменту Нерон подошёл и остановился, смерив гостя таким же заинтересованным взглядом.

– Приветствую, – произнёс король тихо. – Рад, что вы согласились принять наше приглашение.

Он не улыбался и вблизи выглядел уставшим. Под глазами залегли тёмные синяки. Антал видел, что Нерон не пытался расположить его к себе, не одаривал фальшивой улыбкой и не бросился угождать. Если ему и было что-то нужно от небезызвестного господина Бонхомме, то Нерон точно не собирался получать это путём подольщения. Нет, король продолжал держаться достойно, чуть приподняв подбородок.

Согласно этикету, Антал должен был поклониться, но делать этого не стал. В конце концов он тоже не собирался пресмыкаться перед правящей семьёй, потому что, честно говоря, её ничуть не уважал. Всё-таки эти люди отчаянно желали снять с него шкуру. Из-за них Антал прошёл через немыслимые испытания. Он пережил самый настоящий кошмар. И было бы из-за чего! Виновен Бонхомме не был ни в чём – лишь в своём прескверном происхождении.

Заметив такую немыслимую дерзость со стороны Антала, дворецкий тут же сделал ему строгое замечание:

– Не стоит, господин, лениться! Пред вами наш правитель – нужно поклониться!

Нерон тут же, нахмурив брови, спокойно произнёс:

– Я, кажется, сказал тебе умолкнуть. Пошёл прочь отсюда. Гостю подай чаю.

Дворецкий тут же осёкся и, конечно же, не посмел спорить. Он поклонился сам и всё с той же вымученной улыбкой поспешил уйти. Шагал он спиной вперёд, неестественно и даже пугающе выбрасывая ноги. Колени не гнулись. Дворецкий двигался неуклюже, хотя изо всех сил старался идти ровно. Антал не отрывал от него взгляда и смотрел вслед до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом. Фигура, с трудом ковыляющая по тёмным коридорам дворца, выглядела поистине устрашающе.

Нерон вновь обратился к Анталу:

– Прошу прощения, если дворецкий вас напугал. Видите ли, все обитатели дворца, кроме правящей семьи, с некоторых пор в таком состоянии.

Король устало прикрыл глаза и снова нахмурился, принявшись массировать переносицу.

– У нас… случилось несчастье. Горе.

Антал молча слушал и не перебивал, всё ещё пребывая в некотором потрясении от происходящего. Взгляд то и дело возвращался в коридор, по которому мгновение назад неуклюже шагал дворецкий с вывернутой шеей. Анталу не было страшно. Скорее просто не по себе. Он сложил руки на груди, будто таким образом мог закрыться от Нерона и всего Дворца Дезрозье, в котором, очевидно, творились кошмарные вещи. И зачем он явился? Ну не глупый ли поступок? И самое пугающее, что даже спуститься обратно на землю сам он не сможет. Однако ситуация всё равно не была безвыходной.

Бонхомме украдкой опустил глаза и взглянул на свои длинные и, несомненно, острые, как нож, ногти. Ими он разорвал не одну глотку. И правящую семью мог бы убить. По крайней мере, Антал хотел в это верить – что при необходимости сумеет защититься и выжить.

Поток тревожных мыслей прервал король, сделав к Бонхомме шаг. Тот в свою очередь тут же отстранился. Это не ускользнуло от внимания Нерона, и правитель поспешил заверить:

– Прошу, поверьте, господин Бонхомме, вы здесь в гостях. Никто не причинит вам вреда. К тому же, я пригласил вас не просто так.

Антал поджал губы и скептически поднял брови, съязвив:

– Как у вас всё легко и просто, господин Дезрозье! По-вашему, у меня нет причин опасаться вас? И, хотите сказать, что оставили бы меня в покое, если бы я дерзнул отказать вам в приглашении? Вы послали за мной гонца-кровопийцу, который гарантированно нашёл бы меня. Уверен, будь я даже мёртв, он притащил бы моё бездыханное тело вам на порог.

Нерон изучающе смотрел на Антала и терпел его наглый тон. Он не впал в ярость, не велел казнить и внимательно выслушал гостя, прекрасно понимая его положение. Потому лишь спокойно ответил:

– Признаюсь, я не мог принять отказ. Потому что нуждаюсь в вас.

– А я считал, что правящая семья ни в чём нужды не знает. – Бонхомме усмехнулся и пожал плечами. – Удивительно! А что бы вы делали, если бы меня всё-таки убили ваши головорезы за те несколько лет, пока на меня шла охота? И, раз уж на то пошло, чем таким я – осквернённый поцелуем Тенебрис – могу помочь пресвятой и безгрешной правящей семье?

Нерон опустил взгляд и едва слышно вздохнул, но оправдываться не собирался. При других обстоятельствах король не стал бы терпеть обвинений в свой адрес и давно наказал бы небезызвестного Бонхомме, но сейчас ситуация требовала иного отношения. Он только сказал:

– Вашего общества потребовала моя дочь.

Брови Антала вновь поползли вверх:

– Это для чего же я понадобился принцессе?

– Нам известно, что вы искусны в изготовлении украшений. Молва о том, какой вы одарённый ювелир, дошла и до нас. И моя дочь пожелала серьги.

С губ Антала сорвался нервный смешок. Король, вероятно, сошёл с ума?

– Вы это серьёзно?

– Более чем, – твёрдо ответил Нерон.

– Во всём Эрхейсе не нашлось лучшей кандидатуры, чем прескверный Антал Бонхомме?

– Она захотела именно вас.

– И почему я должен согласиться?

– Вас ждёт награда.

– Честно, я ожидал, что вы начнёте угрожать.

– Ни в коем случае, господин Бонхомме.

Антал ему, конечно же, не верил, однако его интерес с каждой секундой всё больше разгорался.

– И какая же награда меня ждёт?

– Вы сами вольны решать, чего хотите. Я дам всё, что попросите.

Антал хихикнул, закусив костяшку указательного пальца.

– Аппетиты у меня большие, господин Дезрозье. Я никогда не отличался скромностью, потому мелочиться не стану – буду просить много.

– В деньгах я не ограничен.

Антал, цокнув языком, ответил:

– А деньги-то меня как раз и не интересуют. Мне с некоторых пор известно, что у вас имеется некая диковина.

Нерон напрягся. Незаметно для самого себя он отступил, видимо, уже догадываясь, о чём шла речь. А Бонхомме продолжил:

– Козлёнок.

Король сморщился. Его догадка подтвердилась. Он не спешил давать ответа и принялся размышлять. А Антал, в полной мере осознавая, о чём имел наглость просить самого Нерона Дезрозье, заволновался, хотя этого не показал. Он терпеливо ждал, не собираясь отступать.

Это был не простой козлёнок. Подобных ему во всём Эрхейсе насчитывалось всего трое. Четвёртый по слухам находился во Дворце Дезрозье. И каждый был глубоко и надёжно запрятан – отыскать так просто невозможно. Ценность их заключалась в крови. На вкус она была слаще мёда и любое проклятие, даже самое страшное, способна побороть. Козлята олицетворяли собой четыре завета: не вижу, не слышу, не говорю, не чувствую. И Антал в них очень нуждался.

Нерон мог бы выгнать его сию секунду, мог бы убить по щелчку пальцев. И он солгал бы, если бы сказал, что не думал об этом прямо сейчас, но в противовес этим мыслям король думал ещё и о дочери. Желания её – закон, тем более в такой тяжёлый для королевской семьи период. Что бы принцесса ни задумала, для чего бы ей ни понадобился Антал Бонхомме, так тому и быть, если это поможет ей справиться с… насущными обстоятельствами. Нерон очень сомневался, что причина, по которой Элейн захотела видеть прескверного господина, заключалась именно в серьгах, ведь её шкатулки с малых лет ломились от всяческих украшений. Значит, такую высокую цену король заплатит вовсе не за работу ювелира.

Нерон взглянул на Антала и медленно кивнул:

– Я согласен.

Бонхомме поначалу не поверил своим ушам. Вот так просто? Всего лишь смастерить серьги взамен на самую драгоценную во всём Эрхейсе диковину? Что-то было не так, что-то крылось за всем этим, и Анталу только предстояло выяснить, что именно.

– Что ж, по рукам, – ответил он.

– В таком случае, я познакомлю вас с моей дочерью, после чего дворецкий покажет ваши покои.

Честно говоря, снова видеться с дворецким Анталу очень не хотелось. Он собирался избегать его по возможности, однако возражать не стал и лишь молча кивнул. Нерон жестом пригласил гостя следовать за ним, и Бонхомме, озираясь по сторонам, сдвинулся с места. Во дворце стояла тишина, и громкий стук его металлических каблуков разносился по коридорам, отталкиваясь от стен эхом. Антал размашисто вышагивал, гордо задрав подбородок. В свою очередь король ступал тихо-тихо, абсолютно не издавая никаких звуков. Босые ноги аккуратно касались мраморного пола, и даже одеяния его не шелестели. Единственное, что выдавало присутствие Нерона Дезрозье – аромат, тянущийся вслед за ним манящим шлейфом.

Вдвоём они поднялись на второй этаж по широкой, идеально начищенной лестнице, направившись в крыло, в котором располагались покои. Здесь окна оказались открыты, и солнечный свет беспрепятственно проникал внутрь, освещая коридоры. Дворец уже не казался таким мрачным и враждебным. Антал даже ощутил уют и тепло. От взгляда его не ускользнули ни искусно вышитые тёмно-синие ковры, пестрящие замысловатыми золотистыми узорами, ни множество цветов. Зелени под окнами было много. Она выглядела свежо, и даже дышать тут было как будто бы легче. Второй этаж Дворца Дезрозье разительно отличался от первого: словно то были два совершенно разных мира, каким-то чудом соседствующих друг с другом.

Но внезапно взгляд напоролся-таки на картину, сломавшую, казалось бы, идеальный образ. Вновь сделалось тревожно, по спине побежали мурашки. Антал даже чуть приостановился, внимательнее вглядываясь в странных служанок. Головы их были вывернуты так же, как и у несчастного дворецкого, а лица выражали весь спектр эмоций. Они тихо плакали и постанывали, неуклюже шевыряясь в горшках с цветами. Сидели на коленях, повернувшись к растениям спинами, и старательно перебирали дрожащими пальцами лепестки, убирая засохшие и потемневшие. Они, что удивительно, тоже говорили рифмами. Бонхомме пришлось прислушаться, чтобы разобрать их речь.

– Ох, наш юный господин! Покинул нас в ночь именин! Кровь лилась с него рекой!

Вторая служанка, тут же подхватив, продолжала надрывно причитать, роняя горькие слёзы:

– Не отыскать теперь покой!

– Мы о душе его молились! Скорбели, плачем разразились!

– Но принц не слышал нас, увы! Ведь он лишился головы!

– В гробу лежит совсем один!

– Стынет тело! Спит убитый сын!

Закончив стихи, служанки тут же громко разрыдались. Лица их страшно исказились, мышцы задёргались. Антал бросил взгляд на Нерона – тот был мрачнее тучи. В голубых глазах читалось бессилие. Он тихо произнёс, будто объясняясь:

– Я же сказал, что у нас случилось горе.

Антал ни о чём подобном не слышал. Слухи по всему Эрхейсу обычно разносятся вместе с ветром – так же быстро. Но на сей раз, по всей видимости, никто не был в курсе происходящего во Дворце Дезрозье. Бонхомме, как и другие подданные, несомненно, знал о том, что у Нерона и покойной Нереиды – короля и королевы Эрхейса – было двое наследников: принц Бартоломью и принцесса Элейн. Но то, что с ними могло что-то случиться, Антал и представить не мог. Это казалось чем-то невозможным. Как же подобное могло случиться в стенах обособленного и недосягаемого дворца? Неужто в самом деле принца исхитрились убить? И для чего кому-то понадобилась его смерть? Спрашивать Нерона Антал не стал. Во-первых, это было не его дело. Во-вторых, прескверный господин Бонхомме не был настолько бесчувственным и жестоким, чтобы, будучи совершенно чужим человеком, влезать в душу королю. Хотя сейчас перед ним был вовсе не король, а всего лишь потерявший ребёнка отец. Нерон всем своим видом показывал, что не намерен обсуждать эту тему, потому даже пытаться поднять её не стоило.

Но что случилось с прислугой? Какая сила превратила их… в это? От них исходила знакомая энергетика, которую Антал не спутал бы ни с чем другим. Сомнений не было – все люди здесь, не считая правящей семьи, мертвы. Ходячие трупы. Оно и неудивительно! Вероятно, жить с вывернутой в обратную сторону головой было бы сложно. Однако вопрос о том, почему они ведут себя так, будто участвуют в каком-то ужасающем мюзикле, оставался открытым.

Тем временем Нерон остановился у дверей, постучав. Из покоев донёсся приглушённый женский голос:

– Войдите.

Король толкнул двери, шагнув внутрь. Антал ступал следом. Носа вдруг аккуратно коснулся лёгкий цветочный аромат, пропитавший каждый уголок комнаты. В покоях принцессы было светло и уютно. Бонхомме прищурился, осматриваясь. Окружение ему понравилось. Всё здесь указывало на то, что хозяйка обладала утончённым вкусом. Мебель из тёмного дерева была обшита узорчатой светлой парчой, на кровати, прикрытой балдахином, – шёлковое покрывало и множество подушек, а под ногами лежал пестрящий узорами расписной ковёр.

У окна сидела она. Закинув ногу на ногу и откинувшись, принцесса смотрела в окно. Из него открывался поистине захватывающий вид – морская гладь простиралась до самого горизонта, соединяясь с небесами в одно целое.

Элейн тоже была босая, и Антал про себя отметил то, насколько красивы были её аккуратные ступни. Он позволил себе дерзость и задержал на них взгляд чуть дольше, чем позволяли правила приличия, после чего поднял глаза выше. В ту самую секунду принцесса обернулась, и Антал тут же лишился дара речи. Элейн оказалась невероятной: с плеч спадали длинные чёрные волосы, украшенные золотыми заколками и шпильками, на бледном лице – мягкие и аккуратные черты, а в голубые глаза, унаследованные от отца, было страшно посмотреть. Ведь они так и грозились утопить, затянуть в самую глубину, где невозможно вздохнуть и откуда не выбраться. Прескверный в самом деле перестал дышать – настолько её образ восхитил. Как долго смотрела принцесса на море? Раз оно успело остаться в её взгляде. По спине побежали мурашки, сделалось холодно. Смотрела Элейн прямо, не отводила в смущении взор, как это положено принцессам. При том не было в нём ни капли вызова, не было дерзости и никакой гордыни. Антал прищурился, рассматривая её, но, как ни пытался, проникнуть глубже не смог. Пусть она перед ним во плоти, однако всё равно будто была где-то далеко. В недосягаемости.

Элейн встала, изящно поправив шёлковое платье, и подошла, не сводя взгляда с гостя, а потом произнесла:

– Приветствую вас, господин Бонхомме.

Как бы ни была хороша собой принцесса Элейн, Антал всё же не собирался кланяться и ей.

– Здравствуйте, – только ответил он.

И было в принцессе нечто большее, чем красота. Облик её, несомненно, приковывал взгляд, но также вызывал и страх. Страх? Не может быть. Антал медленно вдохнул, отгоняя эти мысли, как вдруг услышал до боли знакомое хихиканье где-то на задворках сознания.

– Какая прелесть, Антал! Она напоминает тебе кого-то, верно? Ха-ха-ха! Вот так совпадение, да?

Бонхомме нервно сглотнул. В пересохшем горле запершило. Он старался не слушать назойливый голос, однако заставить его смолкнуть навсегда под силу лишь чудесным козлятам. Принцесса Элейн действительно слишком сильно была похожа на…

– На меня, Антал. Она же просто моя копия! Теперь принцесса не кажется такой уж красивой? Теперь тебе противно на неё смотреть?

Как же так вышло? Почему Элейн Дезрозье имеет колоссальное сходство с…

– Господин Бонхомме?

Антал тряхнул головой, прогоняя наваждение и слыша напоследок лишь мерзкое хихиканье. Он взглянул на короля:

– Простите?

– Вам нездоровится? Вы побледнели.

Антал прочистил горло и невозмутимо ответил:

– Мне бы чаю, если позволите.

Руки его тряслись, незаметно перебирая складки рубахи, а на лбу выступила испарина.

– И, прошу, дайте мне немного отдохнуть. Я бы хотел отправиться в свои покои. А к серьгам приступлю утром.

– Конечно, – ответила Элейн. – Как вам будет угодно.

– Что ж, в таком случае… – Нерон выглянул из покоев дочери и вдруг гаркнул так, что Антал вздрогнул: – Дарио! Живо сюда!

В ту же секунду откуда-то примчался дворецкий, едва не споткнувшись о собственную ногу. По обыкновению своему он широко улыбался. Или же скалился?

– Мой король, вам повинуюсь! На ваш лик, меж тем, любуюсь!

Нерон сморщился и отмахнулся от лестной рифмы, как от надоедливой мухи, после чего приказал:

– Сопроводи гостя в его покои. Сейчас же.

Дворецкий криво поклонился, почти завалившись набок, а потом пригласил Антала следовать за ним. Бонхомме оставаться с ним наедине очень не хотелось, и всё же он пошёл, тяжело вздохнув и поджав губы. Элейн вслед произнесла:

– До завтра, господин Бонхомме.

Он медленно кивнул в ответ, провожаемый взглядами короля и принцессы. Внутри тем временем засела тревога. И что он тут забыл? На самом деле Антал знал ответ на этот вопрос. Он понимал, что Дворец Дезрозье – святыня королевства Эрхейс, и в стенах его не осквернённых молились божеству, у которого Бонхомме и сам искал защиты с некоторых пор. Антал наивно полагал, что здесь безопасно именно из-за этого, невзирая на отчаянное желание правящей семьи заполучить его голову. Ему казалось, что здесь гнетущее прошлое и ужасающее настоящее до него не дотянутся. Но что же получается? Даже тут нет спасения. И, по всей видимости, никакая вера, даже самая сильная и искренняя, не помогут.

Антал бросил взгляд в окно, уставившись на морской пейзаж. Дворец находился на необычайной высоте и крышей своей, казалось, почти касался облаков. Однако Тенебрис добралась и сюда, нашла его здесь, игнорируя святость стен Дворца Дезрозье.

Быть может, это из-за неё вся прислуга мертва? Она сотворила это с ними? Выкрутила головы, но не позволила лечь в могилу, заставив существовать и, превозмогая боль, продолжать прислуживать своим господам. Мертвечиной здесь пахло отовсюду, и запах этот удушающий всегда преданно сопровождал её.

– Мой дорогой Антал, не стоит винить меня во всех грехах. Могу поклясться, моей вины в происходящем во Дворце Дезрозье нет.

Бонхомме тихо пробубнил в ответ незримой собеседнице:

– Замолчи.

Дворецкий молча глянул на него, но вопросов задавать не стал, продолжая вести по коридору.

– Прикуси язык, гадёныш. Не смей затыкать мне рот.

Тон Тенебрис заметно переменился. Она угрожающе шипела, точно змея, однако всё-таки не стала больше докучать и смолкла.

– Дрянь, – скривившись, процедил сквозь зубы Антал.

Ответа не последовало – богиня действительно оставила его. Жаль, что только на время. Скоро снова объявится, когда соскучится. Тем временем Дарио вновь бросил на гостя вопросительный взгляд и прислушался: что там бормочет этот прескверный? Антал же уставился на него в ответ, широко улыбнувшись и вдруг ласково залепетав:

– А чего это мы подслушиваем?

Дворецкий вздрогнул, взгляд его заметался. И, вопреки правилам приличия, не нашёлся с ответом, просто промолчав. Он ускорился, доведя наконец гостя до покоев, после чего удалился. Бонхомме закрыл двери на щеколду – слабая, но хоть какая-то защита от незваных ночных гостей. Мало ли, кому из здешних обитателей взбредёт в голову войти к нему. В конце концов, ни о каком доверии к правящей семье не шло и речи, потому Антал чувствовал себя спокойнее взаперти. Он прислушался. Стояла тишина. Ни шагов, ни хриплого дыхания, пахнущего смертью, за дверьми не было. Только тогда прескверный выдохнул, решившись наконец расслабиться.

Покои ему выделили поистине королевские. Неужели и впрямь считают желанным гостем? Не поскупились на гостеприимство, пообещали щедрую награду… Но ощущение, что крылся за всем этим какой-то умысел, не отпускало. Происходящее с каждой секундой казалось всё страннее. Антал прошёл к большой кровати и устало опустился на мягкую перину. На прикроватной тумбе уже стоял поднос с чаем. Бонхомме взял чашку и, поднеся её к носу, принюхался – пахло травами. Вроде как даже не отравой, что удивительно. Он попробовал напиток кончиком языка и понял, что вкус у него был совершенно обычный, без горечи. В самом деле простой чай? Немыслимо. Уж если прямо на пороге не удавили, то точно попытались бы отравить! Но пока правящая семья бездействовала.

За окном смеркалось, однако прескверный, опустив голову на подушку, всё никак не мог сомкнуть глаз. Он размышлял, уставившись в потолок. Зачем нужно было тащить его сюда? Король мог сделать заказ, подослав жуткого гонца, но всё же пригласил ювелира для личной встречи. Для убийства? Тогда уже убили бы. Ещё покоя не давала прислуга. Короля устраивает, что ему служат мертвецы? По Дворцу Дезрозье – святыне королевства Эрхейс – гуляют восставшие трупы! Проклятые! Это кощунство. Мёртвые должны быть погребены по всем правилам, а души их – отпущены. И кто же, интересно, проклял этих несчастных? Да ещё и настолько бесчеловечно: заставить людей после смерти встать и продолжать служить.

А был ли вообще похоронен убитый принц? Или он тоже бродит по коридорам, мучаясь от боли и завывая? Траур здесь несут неправильно, это очевидно. Ни благовоний, ни песнопений… И отношение правящей семьи к утрате Антал не понимал. Погиб наследник, брат принцессы, а она вдруг захотела новые серёжки? Вот так непочтение к почившему!

Стало душно. Бонхомме, откинув одеяло, лениво встал и тихо проследовал к окну, чтобы пустить в покои ночную свежесть. По полу неслышно крался лунный свет, бесцеремонно проникший внутрь. Минуя стекло, бледный луч коснулся лица Антала, придав виду его уставшему мрачности. Выглянув наружу, он вдруг заметил Альву. Гонец, облачённый в белое, сильно выделялся. Стоял он у подножия дворца, запрокинув голову назад и совершенно не двигаясь. Взгляд его был устремлён ввысь, на луну. Складывалось ощущение, будто между ними происходил немой диалог. Альва… внемлил ей. Купался в её внимании. Луна же смотрела в ответ – так же неподвижно и молча. Подобное явление Анталу уже доводилось видеть раньше, но вспоминать те времена сейчас ему совершенно не хотелось. Он сморщился, прищурился, после чего, поёжившись от холодного ветра, вернулся в кровать. Прескверный поворочался с боку на бок ещё пару часов, после чего всё-таки смог провалиться в сон без сновидений. Ночь прошла спокойно и тихо.

Глава 2. О ком плачет принцесса.

Утро оказалось тихим и холодным. Стояла осень, и в покоях было зябко. Распахнув глаза, Антал вспомнил, что перед сном открыл нараспашку окно, а теперь кутался в одеяло, дрожа. Он как-то не подумал, что в парящий над морем дворец может так остервенело вторгаться ветер. На этой высоте он буйствовал и стремился проникнуть внутрь через всевозможные щели. По полу тоже гулял сквозняк, и босые ноги, лишь коснувшись паркета, тут же обожгло. Антал поморщился и поёжился, однако оставаться в покоях дольше положенного был не намерен. От него требовалось выполнить свою работу, получить награду и вернуться восвояси.

Происходящее всё ещё казалось сном, но, оглядевшись, Бонхомме понял, что это не так и он в самом деле являлся гостем Дворца Дезрозье. Потянувшись, прескверный встал и принялся приводить себя в порядок. Всё-таки не каждый день доводится просыпаться во владениях правящей семьи, и выглядеть сейчас было необходимо достойно. В конце концов Антал ничуть не хуже них, он не какой-то там оборванец, которого случайно подобрали и пригрели. Поэтому…

– Нет, ты хуже. Уж самому себе-то не ври, любовь моя. Тебе известно, кем ты являешься и где твоё место. Правящая семья, благословлённая самим пресвятым Сальваторе, тебе не ровня. Где ты и где они? Открой глаза пошире и прекрати надеяться, будто когда-то сможешь считать себя достойным их.

Тенебрис посмеялась и продолжила:

– Они-то точно никогда не будут считать тебя достойным. В отличие от меня. Я как никто другой ведаю, насколько грязная твоя душа и кровь. И вовек тебе от этой грязи не отмыться. Даже после смерти. Так что сколько кудри ни причёсывай, сколько тунику не разглаживай, всё равно быть тебе кошмарным прескверным. Однако я тебя принимаю таким. Я. И никто больше. Я люблю тебя, Антал. Надеюсь, ты будешь об этом помнить, когда семейство Дезрозье в очередной раз размажет тебя по стенке, растопчет и всю душу вытряхнет.

Антал продолжал смотреть на своё отражение, причёсываясь. Губы его были крепко стиснуты и даже побелели, а в серых глазах застыла печаль. Спорить с Тенебрис бесполезно. Это не имело смысла, потому что она права. Однако окончательно признать всё вышесказанное Бонхомме никак не мог. Не хотел. В глубине души он, несомненно, верил богине и не смел отвергать злую правду, но только лишь в глубине. На поверхности же Антал Бонхомме был невероятно уверенным в себе молодым человеком. Самовлюблённым, эгоистичным и надменным. Высокомерие позволяло защитить себя и помогало хоть иногда забывать о том, кого в нём видели окружающие. Кого прескверный видел в собственном отражении.

Локоны отказывались подчиняться, и Антал, глухо зарычав, швырнул гребень куда подальше, после чего отвернулся от зеркала, оставив всё как есть. В этот момент в двери постучали.

– На завтрак, господин, уже пора! Вы, несомненно, очень голодны с утра! Я отведу вас прямиком к столу! Хотите кашу или чай? Я выбрать помогу!

Дарио стоял под дверью и хрипел. Слова из сдавленной глотки вырывались с трудом, надрывно, хотя и мелодично. Антал не видел его лица, но точно знал: тот улыбался во все зубы, дёргая губами и бровями. Посмертные муки дворецкого были очень ощутимы, и не только его. Ото всех обитателей дворца, кроме правящей семьи, нестерпимо несло могильным смрадом и веяло холодом. Энергетика эта застыла в воздухе и давила, стискивала в своих объятиях.

Антал мог бы упокоить их. В конце концов, лучше него никто другой с этим не справился бы. Однако ни Нерон Дезрозье, ни сами мёртвые пока не просили о помощи. Потому вмешиваться просто так прескверный не собирался. Всё-таки король вызвал его в качестве ювелира, а не отпевающего. Хотя Бонхомме соврал бы, если бы сказал, что ему абсолютно безразлична судьба несчастных усопших, души и тела которых не нашли покоя. Он искренне сочувствовал им, потому что понимал, насколько ужасна смерть. Особенно извращённая. А в данном случае таковой она и являлась. Мёртвые тела должны лежать в земле, а души – отпущены. Иначе это кощунство и садизм.

– Вас терпеливо ожидаю! Стою за дверью, не мешаю!

Антал вздохнул и направился-таки к дверям. Покинув покои, он неискренне улыбнулся и сказал:

– И вам доброе утро, Дарио. Что ж, ведите на завтрак.

Дворецкий поковылял вперёд, а Антал зашагал следом. Они оказались на первом этаже, где свет тут же сменился мраком. Шторы всё ещё были задвинуты, не позволяя солнцу проникнуть внутрь и даровать хоть каплю тепла. Горели свечи. Огоньки их подрагивали от бесцеремонно вторгшихся сквозняков. Обстановка не изменилась. Разве что те самые две служанки, что вчера приводили в порядок цветы, теперь остервенело натирали здесь полы, заставляя тёмный мрамор блестеть и скрипеть от чистоты. Юные, но уже мёртвые девушки – одна темноволосая, а вторая белокурая – стонали и тихо выли. Каждое движение давалось им с трудом. Иссиня-бледные лица пугающе исказились: рот широко распахнут, как и мутные глаза. Антал отвёл от них взгляд, не понимая, за какие заслуги они вынуждены так страдать. Даже умереть не позволили достойно.

Дарио тем временем распахнул большие двери, учтиво пропуская гостя вперёд. Трапезный зал встретил приятным ароматом еды и теплом, исходящим от камина. За большим столом уже сидели король и принцесса, тихо беседуя о чём-то. Перед ними стояли тарелки с нетронутым завтраком – очевидно, они ожидали Антала и не начинали без него.

– Доброе утро, господин Бонхомме, – поприветствовал Нерон. – Присаживайтесь за стол.

– Прошу, садитесь рядом со мной, – вдруг сказала принцесса.

То был вовсе не приказ, а простая просьба. Элейн слабо улыбнулась, указывая на соседствующий с ней стул. Антал не стал отказывать и, цокая металлическими каблуками, прошёл к своему месту – рядом с принцессой.

– Не сочтите за грубость, господин Бонхомме, но я не был уверен, питаетесь ли вы человеческой пищей, потому не знал, что велеть подать вам на завтрак.

Нерон выглядел уставшим, но, кажется, искренне старался угодить гостю. Антал же снисходительно улыбнулся и, закинув ногу на ногу, ответил:

– Благодарю сердечно, господин Дезрозье, за заботу. Но хотел бы напомнить: я тоже человек, и человеческая пища мне не претит. Наслаждаться разнообразием вкусов и мне присуще. К примеру, я люблю напитки.

– Я располагаю целой коллекцией достойных вин. Вы могли бы составить мне компанию как-нибудь вечером и испробовать их.

Антал ухмыльнулся, подставив руки под подбородок:

– Спасибо за приглашение, но, надеюсь, я не обременю правящую семью своим присутствием и не стану злоупотреблять гостеприимством. Надолго здесь я не задержусь.

Было не совсем понятно, иронизировал прескверный или говорил серьёзно. Нерон лишь кивнул в ответ, ничего больше не сказав. Только сейчас Антал совершенно случайно заметил, что глаза короля и принцессы были красными и мокрыми. В отблеске пламени, танцующем в камине, замершие на нижних веках слёзы сверкали, точно маленькие драгоценные камни. Однако на лицах их сохранялись улыбки. Несомненно, натянутые. Отец и дочь держались стойко, изображая непоколебимость и спокойствие. А на деле скорбели, переживая утрату. Любопытство Антала тем временем нарастало. Что же случилось с принцем? Быть может, поспрашивать прислугу? Если те, конечно, будут готовы говорить. На самом деле Антал в силах их заставить, но не был уверен, нужно ли ему это.

К этому моменту Дарио принёс тарелку с завтраком. В животе заурчало от одного взгляда на восхитительного вида омлет. Но доверия к правящей семье у Антала всё ещё, конечно же, не было. И он вновь усомнился в своём намерении позавтракать едой, что подавали во дворце. Хотя чай, что принесли ему по прибытию, оказался в самом деле вкусным. И даже не отравленным!

Нерон уловил сомнения гостя и тут же сказал:

– Прошу, не волнуйтесь. Кушайте. Еда свежая. С вами ничего не случится, попробуй вы кусочек. Разве что блюдо не придётся вам по вкусу.

Ледяная рука Элейн вдруг осторожно опустилась на руку Антала, лежащую на столе. Тот вздрогнул, не ожидая прикосновения, и отпрянул, удивлённо взглянув на принцессу. Та поспешила оправдаться:

– Прошу прощения! Я лишь хотела привлечь ваше внимание, не напугать.

К нему не прикасались просто так, без особой надобности. Для людей прескверные – всё равно что грязные и больные оборванцы. Трогать их обычно брезговали. Потому сердце Антала сейчас стучало быстро и громко. Он не привык к подобным жестам. Даже родная мать не одаривала желанной лаской, а тут сама принцесса! Бонхомме постарался вернуть себе непринуждённый вид и, улыбнувшись, ответил:

– Вам это удалось, госпожа.

Он осторожно опустил взгляд. Её рука всё ещё лежала на его, обжигая холодом.

– Хотела спросить, согласны ли вы сразу после завтрака обсудить со мной будущие серьги?

– Конечно.

– В таком случае сразу направимся в мои покои.

Взгляд Нерона метался между принцессой и гостем, а потом в конечном итоге остановился на их руках. Король ничего не сказал и даже не изменился в лице. Хотя Антал на его месте, вероятно, не позволил бы дочери так себя вести. Не из вопросов скромности, а потому, что приближаться к прескверному – опасно. Рука Элейн отпустила-таки руку Бонхомме, но тот ещё какое-то время следил за ней и винил себя за такую странную реакцию. Не совсем же он дикий, чтобы на девичье прикосновение реагировать, как на ожог! Да только вот рядом с ним сидела не простая девица, а сама принцесса. Это было… волнительно.

Элейн вдруг предложила:

– Господин, я могу попробовать ваше блюдо.

Антал не стал отказываться и ответил:

– Прошу, попробуйте.

Элейн смело отрезала маленький кусочек омлета из тарелки гостя и положила себе в рот, тщательно прожевав, а потом и проглотив. Принцесса не побледнела, не изменилась в лице и не потеряла сознание. Да и не стала бы она пробовать, будь на деле еда отравлена. Выходит, сомнения оказались напрасны. Голод взял верх. Прескверный приступил-таки к завтраку, периодически поглядывая по сторонам. Омлет оказался самым обыкновенным. Вкусным. И не отравленным.

Закончив трапезу, Нерон вышел из-за стола. Следом встала Элейн, приглашая Антала пойти вместе с ней. Задерживаться они не стали и направились прямиком в покои принцессы. Прескверный лишь напоследок бросил взгляд на короля. Тот неотрывно смотрел в ответ и молчал. Что-то таилось в его взгляде. Понять его никак не получалось. Нерон был закрыт и загадочен. Перед ним будто стояла непробиваемая стена. Пробраться за неё и разглядеть что-то было бы настоящим подвигом. Но нужно ли это Анталу? Или же ни к чему лезть в дебри сокрытой от чужих глаз души? В ней ведь можно и утонуть.

***

В комнате принцессы вкусно пахло. Не было и намёка на мёртвую энергетику. Даже цветы в расписных вазах выглядели свежо. На лепестках их поблескивали капельки воды. Очевидно, их каждый день меняли. По всей видимости, от них и исходил приятный аромат.

Сквозь распахнутое окно проникал приятный ветерок. И солнце мягко освещало покои, будто стараясь напитать теплом каждый уголок. Лучи его преспокойно лежали на ковре. От атмосферы этой умиротворённой Анталу тут же сделалось хорошо. Не то чтобы в окружении мертвецов он чувствовал себя неуютно. Просто, как и многие простые люди, любил тепло и свет. Прескверный частенько дремал на какой-нибудь лесной поляне, купаясь во внимании светила.

Элейн закрыла двери и предложила Анталу присесть в кресло, и сама устроилась напротив, спросив:

– Ничего, если я подберу ноги?

Антал вновь бросил короткий взгляд на её босые лодыжки и тонкие щиколотки, ответив:

– Как вам будет угодно.

И принцесса тут же уселась, как ей удобно – подобрав под себя ноги. Наверное, этикет не позволял ей в присутствии гостя разваливаться в кресле, но всё же она это сделала. И Анталу это, честно говоря, понравилось. Так он и сам чувствовал себя комфортнее.

Элейн потянулась к стоящей рядом тумбе, выудив из ящика мундштук и спички. А потом закурила. Сидели они прямо у окна, потому дым тут же потянуло наружу. Губы её пухлые изящно обхватывали прикус, с удовольствием вытягивая из скрученного в бумагу табака желанный вкус горечи. Горло её приятно обжигало. Даже курила она красиво. Тонкие пальцы держали мундштук так, как художник держит кисть, собираясь писать очередной шедевр.

Антал закинул ногу на ногу, не заметив, как задержал взгляд на принцессе. Непозволительно долго он рассматривал её, забыв о приличиях. Быть может, виной тому было её прикосновение за завтраком. Столь смелый жест, несомненно, заинтриговал. Большинство аристократов чуть ли ни в лицо Анталу плевали, только завидев его, а тут сама принцесса почему-то благосклонна к нему. Не отводит взгляд, полный презрения, не морщится. Почему же?

Элейн вдруг протянула мундштук с папиросой ему:

– Хотите?

Это уже ни в какие рамки! Ему ведь придётся касаться мундштук губами! И ей совсем не противно?

– Хочу, – ответил Бонхомме.

И взял мундштук, закурив. А потом с усмешкой поинтересовался:

– И что же, король поощряет столь вредную привычки дочери?

– А папа не знает. Ему противен дым.

– А если он прямо сейчас войдёт сюда и увидит?

Элейн чуть подалась вперёд, понизила голос и абсолютно серьёзным тоном ответила:

– Так я скажу, что это вы. Вы меня дурному учите.

Антал тихо посмеялся. Элейн вдруг удивилась. Мало кто понимал её шутки, ведь говорились они обычно ровным тоном и с непроницаемым лицом. Сколько раз служанки принимали её иронию за чистую монету, когда ещё были живы. А иронизировать принцесса очень любила. Мама ругала за это, а папа ласково вторил, грозя пальцем: «не хулигань, Элейн». Только вот и хулиганить она тоже любила. Братец её, однако, был совсем другим. Говорят, в паре близнецов есть хороший, а есть плохой. Элейн как раз и являлась плохим. Думать о Бартоломью было больно, потому она постаралась немедленно отогнать эти мысли. Не хватало ещё сейчас расплакаться.

– Так какие серьги вам бы хотелось?

Антал вернул ей мундштук, проследив за тем, как Элейн продолжила курить, как ни в чём не бывало.

– Серьги? Не нужны мне никакие серьги, господин Бонхомме.

– В таком случае, для чего я здесь?

Она докурила и убрала мундштук обратно в ящик, после чего замолкла на какое-то время. Настроение её заметно изменилось, голубые глаза наполнились грустью. Пребывая в задумчивости, Элейн уставилась в окно. Она будто не решалась заговорить о чём-то и набиралась смелости. Либо вообще сомневалась, стоило ли. Антал в свою очередь терпеливо ждал, окончательно утратив ясность происходящего.

– Вы нужны мне, но не как ювелир, – произнесла-таки принцесса. – Я нуждаюсь в иных ваших… талантах.

Он прекрасно понимал, о каких талантах идёт речь. О тех самых, при помощи которых прескверные усмиряют поражённых проклятием восставших мертвецов, о тех, что позволяли снять или наложить самые страшные проклятия. О подобном ещё совсем недавно его просил мерзкий Лабарр.

Дорогостоящие заказы сами шли к Анталу с завидной частотой. Оно и понятно, ведь других таких же прескверных во всём Эрхейсе больше не сыскать. Остался только господин Бонхомме.

Глава 3. Легенда о Тенебрис.

Легенда гласит, будто когда-то Эрхейс являл собой бескрайний сад одной богини. Была она одинока, не знала любви и существовала в густой, непроглядной тьме. Из неё же и состояла. Имя ей было Маеджа. И власть она имела огромную: волею Вселенной насылала на целые миры, чей век подошёл к концу, хаос. Уничтожала во имя перерождения. Не одна цивилизация пала от её руки, и продолжалось бы это вечность, если бы не встретила однажды богиня солнце – её полную противоположность. Было оно столь же притягательно для неё, сколько и губительно. И даже прикоснуться богиня к светилу не могла, как бы ни хотела. Маеджа влюбилась в его свет и тепло, которых не знала никогда раньше. И поняла, что жить отныне без солнца не сможет.

Говорят, Маеджа, не сумев его заполучить, умерла, но перед этим сделала то, чего не умела. Богиня, насылающая на миры хаос и погибель, сотворила жизнь. Впервые за целую свою вечность. И в последний раз. Отдав сердце своему созданию, Маеджа уснула. Кровь её пропитала землю, а плоть титаническая со временем распалась, став частью пустынного и тихого мира.

И осталось бы это бесконечной Вселенной незамеченным, однако пролитая божественная кровь, как известно, порождала проклятие. И сад Маеджи, оставленный хозяйкой, отныне таил в себе нечто ужасное. Из недр его тянуло чудовищным смрадом. Окутывал он всё вокруг и грозился выйти за пределы мира, чтобы отравлять собой соседствующие миры. А после миров – дальше, в утробу Вселенной.

Однако снизошёл на земли покинутого сада Сальваторе – божество, рождённое из света далёких звёзд и унаследовавшее их могущество. Он ступил на земли увядающего мира и пропитал фундамент его проклятый своей вездесущей энергией. А она даровала совсем ещё молодому миру жизнь. Бескрайние просторы, когда-то совершенно пустые и тихие, поросли травой и деревьями. Из ветвей их Сальваторе сотворил скелет, а на скелет нарастил плоть. Жизнь взяла начало от другой жизни. И так родился человек.

***

Но столь сильное проклятие никуда не делось. И в скором времени оно обрело форму человека. Женщины, которую нарекли Тенебрис. Однако, невзирая на своё происхождение, она, пусть и владела проклятием, всё же не поддавалась его влиянию. Богиня никому не вредила. Она была молчаливой и умиротворённой. Много наблюдала за смертными и за Сальваторе. Она училась жить, училась чувствовать и часто пребывала в одиночестве.

Многим доводилось видеть её гуляющую по Багровым Берегам. Ветер трепал чёрные волосы, а холодные волны омывали босые ноги. Никто не осмеливался и представить, что творилось в её голове. А в чёрные, как смоль, глаза боялись просто заглянуть. А те, кто всё-таки осмеливался, видели во взгляде богини нечто такое, от чего кровь стыла в жилах. Некоторые даже лишались рассудка. Тенебрис побаивались, не представляя, что от неё ждать. И сам Сальваторе не спускал с неё глаз.

Всё то проклятие, что покоилось в землях Эрхейса, воплотилось в хрупкой на вид женщине. И бессмертный владыка не доверял ей. Он пристально следил, ощущая в естестве её немыслимую мощь. И, пусть Тенебрис и не была враждебна, всё же с ней следовало быть осторожнее.

Он пригласил её в свой божественный пантеон – каменное святилище, недосягаемое для многих смертных. Священные стены этого храма, парящего над морем, хранили покой бессмертного владыки и не допускали к нему недостойных. Попасть туда честь имели лишь чистые душой люди, посвятившие свои жизни вере. Именно они вели записи о том, что происходило в храме, и как протекал быт власть имущего. Благодаря священнослужителям, в истории и сохранились знания о прошлом. Туда и явилась Тенебрис, ответив на приглашение согласием.

Многие были против её появления в священных стенах. Священнослужители, что часто там появлялись, изо дня в день отговаривали Сальваторе от этой затеи. Пусть Тенебрис по-прежнему никому не причиняла вреда, всё же вела себя странно и отталкивающе. Словно призрак она бродила по храму, не издавая ни звука. Часто тайком подглядывала или вовсе не сводила жуткого взгляда со священников. Она молчала. Много молчала. И одним присутствием своим вызывала мурашки. И в глазах её неизменно чёрных таилось нечто непостижимое. Пугающее.

Сальваторе не знал, что с ней делать. Да и не было на то причины. Тенебрис вобрала в себя господствующее на этих землях проклятие по щелчку пальцев, подчинила его себе и умело контролировала. Что, если её убить? Вырвется ли проклятие снова? Вновь отравит Эрхейс? И приведёт это к неминуемому хаосу. Хватит ли у него сил справиться с ним? Сальваторе не мог рисковать столькими жизнями. Не мог позволить, чтобы скверна, распространившись, уничтожила этот и без того хрупкий мир. Потому он не трогал Тенебрис и соседствовал с ней. Считал равной и пытался убедить людей оказывать ей должное уважение. Всё-таки она являлась богиней, усыпившей проклятие. Пусть и была на редкость жуткой.

***

Всё чаще Тенебрис видели на Багровых Берегах. Она покидала божественный пантеон и медленно бродила по песку, вглядываясь вдаль. Порой заходила в беспокойные воды и стояла неподвижно по несколько часов. Волны ударялись о её неистовый силуэт, а потом тут же проходили мимо, словно тоже боясь.

Богиня собирала ракушки и камушки, внимательно рассматривая их. Так же поступала и с цветами, веточками, травинками… Столь незаметные вещицы вызывали искренний интерес. Некоторые она приносила в свои покои, аккуратно раскладывая по полочкам. Часто таскала мелкие диковинки в карманах и даже вплетала в волосы. Это увлечение казалось безобидным и даже трогательным. Но однажды Сальваторе увидел, как Тенебрис к ним прислушивается. И если в ракушках можно услышать шум волн, то что можно услышать в камнях и цветах? Тенебрис же, словно умалишённая, часами слушала неодушевлённые вещи, которые точно не могли ей о чём-то рассказывать. А потом она начала им отвечать.

Как оказалось, остаточные частицы проклятия, которые Тенебрис не впитала в себя, были разбросаны по миру. Они прятались в неприметных местах, скрывались внутри, казалось бы, абсолютно невинных вещей. И звали её. Богиня изо дня в день прислушивалась в приглушённый шёпот тысячи голосов. И, не обрати она на них внимание, частицы так и сгинули бы рано или поздно, окончательно ослабев. Но Тенебрис не дала этому случиться. Из каждого камушка, каждой ракушки и цветка она собрала малюсенькие фрагменты проклятия, сформировав из них дитя.

Мальчик. Имя ему дали Воган. Он родился со страшным уродством: был лишён глаза и имел асимметричное лицо. Одна половина была ниже другой. Казалось, детское личико состояло из воска и таяло, словно свеча, криво стекая вниз. Народ задавался вопросом: как вообще на свет мог появиться настолько кошмарный ребёнок? Но не врождённая безобразность была причиной сплетен. Несомненно, Воган родился проклятым. Душа его уже при появлении на свет оказалась осквернённой. Однако проклятие не убивало его, как и Тенебрис. Оно являлось его полноправной и неотъемлемой частью.

Однако росло обезображенное дитя невероятно смышлёным. Он быстро научился говорить и ходить, а к четырём годам уже умел читать и писать. Но энергетика мальчика всё равно отталкивала окружающих. Поговаривали, будто рядом с ним увядали цветы, падали замертво птицы и заболевали люди. Поначалу его просто остерегались и сторонились, как и его мать. А в один день начали по-настоящему бояться. Воган проклял своего учителя, и у него тотчас же пошла горлом кровь. Несчастный умер мгновенно, стоило только мальчику произнести ядовитые слова. Тогда-то люди и ополчились на него. Впервые за несколько столетий перед судом самого Пресвятого Сальваторе предстал ребёнок. Священнослужители в один голос твердили, что малыша необходимо убить. Высшая мера наказания, к которой никогда не приговаривали детей. И было это невероятно жестоко, однако сам Сальваторе понимал: иного пути нет. Он не сомневался, что скверна в Вогане будет расти вместе с ним самим, и в один момент маленький мальчик превратится в самое настоящее бедствие. В неконтролируемое чудовище. К тому же он совершенно не умел контролировать свою силу в отличие от Тенебрис, которая раньше никогда не причиняла людям вред. И последнее слово было за божеством.

Сальваторе приказал отобрать у Тенебрис Вогана и, забыв о милости, казнить. Ведомые страхом, люди не ведали, что творили. И приговор оспаривать никто не стал. Кроме Тенебрис. Она, крича и рыдая, умоляла Сальваторе остановиться, одуматься, но тот не стал её слушать. Несчастная мать была вынуждена смотреть на то, как её дитя судили и казнили. Вогана сожгли, чтобы от тела его проклятого ничего не осталось, но душу упокоить не смогли, как ни пытались. И отмаливали, и отпевали, но проклятое дитя оказалось сильнее. Тенебрис, впавшая в ярость, пошла против целого народа и против самого Сальваторе, устроив страшное кровопролитие. Душу Вогана бессмертный владыка надёжно спрятал. Так, что богиня не смогла его отыскать. Она лишь слышала его плач. Он звал её. Но, сколько бы ни шла на зов Тенебрис, всё равно ребёнка своего не находила. А после она впала в безумие и использовала-таки свою силу во вред. Она прокляла Эрхейс, прокляла Сальваторе и всех ныне живущих, обещая однажды вернуть сына к жизни. А после ушла. Ускользнула так же внезапно, как появилась. И о том, где она скрывается, не ведал никто. Отныне Тенебрис знали как богиню – кошмарную, мстительную и злобную. А проклятие тем временем набирало силу.

***

Немногим позже появились прескверные. Их богиня выбирала случайно. Ещё в младенчестве Тенебрис даровала избранному дитя свой поцелуй, а вместе с ним и проклятие. Ребёнок умирал и возвращался к жизни, лишаясь возможности плакать. Поговаривают, будто ей попросту невыносим детский плач, потому и избранные ею дети утрачивали возможность лить слёзы. Ребёнок, получивший поцелуй богини, рос настоящим чудовищем и являлся посланником Тенебрис. При помощи них бессмертная желала вернуть Вогана к жизни. В каждом из них есть частичка Тенебрис, которая дарует и её силу. Поэтому прескверные способны властвовать над проклятием. Они не имели своей воли и слепо следовали приказам богини. Убивали и разоряли. Обладали невероятным могуществом. И всё ради того, чтобы по велению богини отыскать, где покоится Воган, и поднять его из могилы.

Тогда же появились у Сальваторе избранные последователи. Венценосные семьи, которым он даровал частицу своей души. Пользовались они особым уважением и имели власть. И сила их наследовалась поколениями. В особом почёте была семья Дезрозье. Сила Сальваторе позволяла манипулировать душами, очищать их и защищать от влияние проклятия. Так и началось противостояние прескверных и благословлённых.

А потом Сальваторе бесследно исчез, и поныне никому неизвестно, что с ним произошло.

Глава 4. Услуга.

– И какие же услуги я должен оказать принцессе? Очистить ваш дворец? Здесь, кстати говоря, как-то слишком много проклятых. Если вы, конечно, заметили.

Элейн вздохнула:

– Нет, дело не в нашей прислуге.

– Интересно, с чем таким не смогла справиться сама правящая семья, раз решила обратиться к прескверному?

– Обращаюсь к вам только я. Отец ничего об этом не знает. И я понимаю, насколько странно всё происходящее здесь выглядит, но, обещаю, что расскажу обо этом позже.

– Если дело не в прислуге, тогда с чем ещё я могу помочь?

Элейн стиснула зубы. Лицо её изменилось, сделалось опечаленным. В глазах вновь заблестели слёзы. Она кусала губы, не в силах вымолвить то, о чём так хотела сказать. Антал ждал, молча глядя на принцессу. И та, спустя пару мгновений, всё же заговорила, с усилием проглотив жёсткий и колючий комок, что застрял в горле:

– На нашу семью будто бы обрушилось проклятие. Мой брат… Бартоломью убили. Но мы не успели его похоронить, как положено, и он сбежал.

– То есть как это сбежал? Отсюда? Из дворца, парящего над морем?

– Выходит, что так. И теперь тело его с заточённой внутри разгневанной душой скитается где-то внизу, по землям Эрхейса. Представить не могу, сколько бед он успел учинить за это время.

Антал прищурился и спросил:

– И сколько же времени вы откладывали его похороны, госпожа?

Элейн утёрла слёзы, ответив:

– Достаточно. Но дело в том, что нам не было известно о его смерти. Бартоломью часто пропадал и раньше. Он множество раз уходил из дворца и спускался вниз. И в этот раз он ушёл. Мы считали, что скоро он вернётся, как возвращался всегда. А потом застали его за убийством прислуги. Мой брат уже был мёртв. Он изменился и напал на служанок и дворецкого. После чего убежал.

– Как его убили?

– Ему свернули шею. И прокляли. Проклятие заставило его восстать, и душа не смогла упокоиться. – Элейн осеклась, подавляя очередной приступ плача. – Выглядел он ужасно. Я… мне никогда не забыть этого.

Антал молча слушал, не перебивая, и размышлял о том, кто мог дерзнуть покуситься на жизнь наследника трона. Да ещё и таким гадким, низменным способом – посмертным проклятием одарили! Оно относилось к категории самых жестоких и мерзких наказаний. В момент, когда человек пребывает в смертельной агонии, накладывается посмертное проклятие. И тогда душа не может упокоиться, а мертвец восстаёт, теряя прежнего себя. Теряя рассудок и многие воспоминания.

– Прошу… – взмолилась Элейн, с надеждой взглянув на Антала. – Помогите мне отыскать его и упокоить. Это всё, чего я хочу.

Антал боялся представить, что чувствовала принцесса, однако так просто соглашаться был не намерен. Всё-таки правящая семья однажды сотворила с ним такое, о чём он страшился вспоминать по сей день. Потому идти ей навстречу и помогать после содеянного прескверному не было никакого удовольствия.

– Понимаете ли вы, о чём просите меня? Мало того, что я должен отыскать вашего брата, так ещё и усмирить его. Это отнюдь непростая работа. И даже обещанного вашим отцом вознаграждения для достойной оплаты слишком мало. Одно дело – смастерить серьги. А другое – выследить лишившегося разума усопшего.

Антал врал. Не было ничего ценнее чудесного козлёнка, но он продолжал набивать цену. Будь на месте Элейн кто-то другой, он, несомненно, уже дал бы согласие, пусть и назначил бы немалую оплату, ведь работа предстояла и впрямь тяжёлая. Но перед ним была принцесса. И как бы ни была она ему симпатична, всё же делать одолжение кому-то по фамилии Дезрозье господин Бонхомме не собирался.

– Вы получите всё, что хотите. И козлёнка, и богатства, – заверила Элейн.

Антал подумал пару мгновений и, усмехнувшись, предложил свой вариант:

– А давайте вы прямо сейчас встанете на колени и будете меня умолять?

Это было крайне унизительно. Принцесса обомлела от предложенной гостем альтернативы, искренне не понимая, почему Антал должен получить от этого удовольствие. Неужели он в самом деле такой, как о нём говорят люди? Или он из тех мужчин, что желают женской покорности и преклонения перед ним? Ещё никогда в жизни её не ставили в подобное положение. Такой дерзости Элейн не доводилось слышать раньше. Она, являясь дочерью монарха и прямой наследницей трона, не должна вставать на колени. И тем не менее сейчас несчастная принцесса была готова на всё.

Она вдруг встала, готовая исполнить желание прескверного. Антал внимательно наблюдал, не веря, что та действительно опустится перед ним на колени. Но принцесса опустилась. И тогда Бонхомме вздрогнул и рывком вскочил, воскликнув:

– Нет! Госпожа, не нужно! Я не думал, что вы в самом деле сделаете это!

Ему стало стыдно. Воспользовался слабостью скорбящей девушки и вынудил её унизиться. И зачем он только брякнул это? Почему решил вдруг повести себя настолько отвратительно? Антал понимал, почему. Была причина. Однако собой он всё же не гордился и никакого удовольствия не испытал.

Он боялся притронуться к Элейн, потому неловко топтался рядом.

– Госпожа, встаньте, прошу.

Руки его задрожали. Он всё же осмелился прикоснуться к плечу Элейн и помочь ей встать.

– Не хватало ещё, чтобы мне кланялись, – пробубнил он, снова испытав к самому себе отвращение.

– Но ведь вы этого хотели, – с упрёком ответила Элейн, встав.

– Нет, не хотел. Я сказал глупость.

Принцесса внимательно посмотрела на него и задумалась: а в своём ли уме господин Бонхомме? В глазах его отчётливо читалось раскаяние. Кажется, он в самом деле жалел о сказанном.

– Я помогу, – произнёс он и виновато опустил взгляд.

Элейн вдруг подумала, что вовсе не обижается. Её гордость Антал задеть не смог. Честно говоря, она была готова и на более низменные поступки ради Бартоломью. Вероятно, её ждут серьёзные испытания – она это предчувствовала – потому то ли ещё будет.

– Тогда отправимся в путь завтра. – Сказала принцесса. – Никто не должен узнать об этом, тем более отец. От меня что-нибудь требуется?

– Только ваше влияние. С ним для нас любые дороги будут открыты. Так отыскать Бартоломью будет гораздо проще. И… оставшихся козлят.

Элейн кивнула:

– Этого у меня в избытке. Пожалуйста, отдохните как следует. Я разбужу вас перед рассветом.

Антал всё ещё испытывал неловкость и стыд, потому лишь молча кивнул и покинул покои принцессы, направившись в свои. Он был готов завопить во всё горло, снедаемый чувством вины. Как он мог? Как посмел так поступить с ни в чём не повинной девушкой? Несомненно, правящую семью Антал терпеть не мог. К тому же, заслуженно. Но ведь сама Элейн наверняка не имела никакого отношения к тому, что королевская стража по приказу Нерона сотворила с ним. Она так добра. Она… не боится прикасаться. И, кажется, даже смотрит не так, как другие. Элейн как будто бы, невзирая на собственное положение и происхождение, не считает прескверного хуже себя.

Или всё потому, что ей это выгодно? Выгодно доверие и расположение Антала? Хотелось бы верить, что это не так. Хотя он и сам соврал бы, сказав, что влияние Элейн не поможет ему в поисках остальных козлят. С ней все дороги открыты.

В раздумьях прескверный добрался до своих покоев, ничего не замечая вокруг себя. Ему было и невдомёк, что мгновение назад под дверью комнаты принцессы стоял Нерон, внимательно слушая их разговор. Но сейчас его там, конечно же, уже не было.

Оказавшись в покоях, Антал стал с нетерпением дожидаться ночи. Часы тянулись долго и мучительно. Пару раз к нему стучался Дарио, зазывая на обед, а потом и на ужин, но прескверный не чувствовал голода. Да и не хотелось ему больше составлять компанию королю и принцессе. Он велел передать им, что занят работой, и попросил отныне не беспокоить. Больше дворецкий не приходил. А когда стемнело, Антал постарался уснуть, ведь подъём обещал быть очень ранним.

***

Наступила глубокая ночь. Час, когда в свои права вступает приятная тишина, но сегодня снаружи не было привычно тихо – там неистово завывал ветер, с силой ударяясь о каменные стены дворца. Из распахнутого окна тянуло запахом дождя и свежести. А в тёмных небесах своеобразным росчерком вдруг сверкнула молния. На Эрхейс надвигалась гроза, неся с собой непонятную тревогу. Первобытный трепет перед непогодой вынуждал всех живых существ прятаться, но только не Антала. Он, пусть и любил принимать солнечные ванны и часто нежился в объятиях светила, всё же набирался сил именно во время грозы. Самозабвенно глядя на плачущий небосвод, прескверный ловил бледным лицом капли дождя и обретал желанное спокойствие. Дождь катился по щекам, заменяя слёзы, и будто бы забирал с собой всё то, от чего было больно, страшно и нестерпимо тревожно. Вот и сейчас, стоя у окна, Антал забыл о сне и внемлил грозе, принимая и уважая её буйный нрав.

В покои тихо-тихо постучали. Конечно, и на сей раз прескверный запер двери. Он уже знал, кто ждал за ними, однако всё равно не хотел шуметь и подошёл осторожно, мягко ступая по ковру.

– Господин Бонхомме, это я, – прошептала Элейн, прислонившись к дверям.

И Антал отворил их, пропуская принцессу в свои покои. Выглядела она иначе: длинные волосы собрала на затылке, а элегантное платье сменила на бархатную тунику, подвязанную шёлковым поясом, и брюки, заправленные в высокие кожаные сапоги.

– Вы готовы? – спросила она.

– Да, – твёрдо ответил прескверный.

– В таком случае, идём.

Элейн подошла к окну, выглянув наружу, видимо, в поисках прислуги. Свидетелей побега не должно было быть. Однако один всё же был. Альва вновь неподвижно стоял там, на небольшой полянке, уставившись в небеса. И пусть луну скрывали тучи, мальчик-гонец всё равно преданно ждал её появления, прекрасно зная – лик её белоснежный никуда не исчез, а только спрятался ненадолго, обещая вот-вот показаться. Альва, видимо, угрозой не был, потому что Элейн, удовлетворительно кивнув, подозвала прескверного к себе.

– Мы что, с окна будем прыгать? – взволнованно спросил Антал, тоже посмотрев вниз.

– Да. Но не бойтесь, со мной вы будете в полном порядке.

Элейн протянула ему руку.

– Прошу, подойдите ближе.

Антал неуверенно шагнул к принцессе, и она вдруг обхватила его талию одной рукой. Ему вновь сделалось неловко, но Элейн, кажется, их близость совершенно не смущала. Она сделала шаг в бездну, потянув прескверного за собой. Антал не успел даже собраться с мыслями, как вдруг оказался в невесомости. Ветер плавно подхватил их и держал крепко, не позволив упасть. Сделалось холодно – быть может, от страха. Судорожный вдох застрял в горле. Но Элейн уверенно прижимала гостя Дворца Дезрозье к себе, и постепенно страх отступил. В ту же секунду небеса грохнули, и закапал дождь, стремительно набирающий обороты. Гроза явилась-таки и теперь сопровождала двух путников, сверкая в напутствие молниями. Как бы на такой высоте они не стали их погибелью!

Но земля медленно приближалась, оставляя тревоги позади. Летели они недолго и спустились, казалось, всего за каких-то пару мгновений. К этому моменту непогода разбушевалась окончательно. Она закачала деревья, завыла зверем и обрушила на Эрхейс ледяной ливень. Но Анталу не хотелось поскорее укрыться под крышей. Он лишь взглянул ввысь, как только ноги его коснулись земли, и ощутил лёгкую грусть: небеса мгновение назад были так близко, что, вероятно, до них можно было дотронуться, а теперь они снова неумолимо далеко.

Вдвоём они оказались неподалёку от Домны. И оставаться тут, посреди Запретного пути, было не просто глупо, а даже безрассудно. Места эти даже лучшие воины обходили стороной, прекрасно зная, что в них обитало. К тому же, грозу всё-таки стоило переждать, а потом уже отправляться в путь. Антал и принцесса успели промокнуть до нитки и теперь дрожали. Их хлестал безудержный ветер, толкая из стороны в сторону.

– Госпожа, нам нужно дождаться, пока непогода утихнет, – прокричал Антал. – Иначе прямо в лесу и сгинем!

Голос его заглушали гром и дождь.

– Можем ли мы остановиться у вас? – спросила принцесса.

– Если вы не против.

Элейн, не раздумывая, ответила:

– Ведите!

И вдвоём они, закрываясь от дождя руками, зашагали по Запретному пути – дороге, ведущей в Домну. Ледяные капли хлестали по лицу, а кривые молнии, сверкая, на мгновение освещали путь. Вокруг был только лес. И он сейчас, поддавшись настроению непогоды, танцевал, покачиваясь и накреняясь из стороны в сторону.

Антал и Элейн, чвакая грязью, быстро шли и сбавили тем лишь когда на горизонте показались дома.

Глава 5. В гостях у господина Бонхомме.

Элейн никогда тут не бывала. Она бегло окинула взглядом окружение и увидела вдруг храм, прячущийся за немногочисленными домишками. Он возвышался над маленькими строениями, словно каменный спящий великан, тянущийся своими высокими коническими крышами к небу. В столь поздний час лишь там горел свет, будто зазывая потерявшихся в дороге путников укрыться от непогоды в святых стенах. Антал жил как раз неподалёку от храма, в небольшом двухэтажном доме.

Вдвоём они поднялись по ступенькам на деревянное крыльцо, после чего наконец вошли внутрь. Антал с трудом запер дверь – её толкал настырный ветер, желая нарушить покой и тишину, устоявшиеся в доме. Элейн тем временем замерла на пороге, утирая мокрое от дождя лицо рукавом. Она ждала, когда господин Бонхомме позволит ей пройти. Принцесса никогда не являлась скромницей, однако была хорошо воспитана и уважала чужой быт, потому не посмела бы тут хозяйничать.

Прескверный тем временем сбросил сапоги, на которые налип целый слой грязи, и поспешил в гостиную, сказав:

– Прошу, проходите, госпожа.

Лишь тогда Элейн сдвинулась с места, тоже разувшись. В доме было очень темно, и шла она наощупь, ориентируясь на голос прескверного. Тот, как оказалось, уже сидел у камина, разжигая пламя.

За окном продолжал лить дождь. Он колотил по окнам на пару с ветром. Стёкла тряслись, точно от страха, и жалобно позвякивали. Однако дом не впускал непогоду внутрь. Здесь было сухо, тепло и, что удивительно, пахло… благовониями? Элейн медленно втянула воздух и сделала вывод: это сандал.

Чиркнула спичка. Дрова в камине принялись медленно разгораться, согревая и освещая комнату. Элейн огляделась и поняла, что убранство было довольно уютным. В доме царила чистота.

– Если позволите, я дам вам свою одежду. Ваша промокла до нитки, – предложил Антал. – К сожалению, женской у меня не найдётся.

– Спасибо, – ответила принцесса, кивнув. – Я была бы признательна.

И Антал ушёл на второй этаж, очень быстро вернувшись с сухой и чистой одеждой. Он учтиво оставил принцессу одну, чтобы та могла переодеться, а сам направился на кухню, где согрел чайник.

И, пока вода закипала, он думал о том, в каком странном положении оказался. Неужели в его гостиной в самом деле сейчас находилась принцесса? И не просто в гостиной, а ещё и в его одежде. Вопрос так и застыл в воздухе: почему она не чурается его? Почему не испытывает должного отвращения? Хотя, быть может, Элейн просто вынуждена притворяться, ведь им предстояло вместе пройти немало дорог. Очевидно, ей выгоднее быть дружелюбной, нежели воротить нос и плеваться. Но по какой-то причине Анталу не казалось, что она лгала.

Элейн, точно услышав его мысли, тихо прошла в кухню, спросив:

– Нужна ли моя помощь?

Антал усмехнулся, убирая закипевший чайник с очага:

– Принцесса не брезгует бытовой работой?

Элейн с досадой вздохнула и, сложив руки на груди, ответила:

– Как жаль, что вы такого мнения обо мне. Господин Бонхомме, невзирая на моё происхождение и статус, я всё же не беспомощна и способна на многие вещи. К примеру, чашку чая налить могу.

Антал посмеялся и по привычке бросил язвительно:

– Ах, ну если целую чашку чая налить можете, то вопросов больше нет!

Она не обиделась на колкость и только улыбнулась в ответ. Антал иронизировал не со зла, принцесса была в этом уверена. Такова уж его манера общения.

– Вы не успели переодеться, – заметила она.

Антал, разливая кипяток в две чашки, отмахнулся:

– Не страшно.

– А если простудитесь?

– Что ж, тогда придётся подыскивать где-нибудь поблизости яму, ложиться в неё и умирать.

Прескверный не прекращал язвить, но будто бы совершенно этого не замечал. Ядовитые слова вылетали изо рта чаще, чем выдохи. Он обернулся, подавая принцессе чашку, и вновь уставился на её ноги. Длины его рубашки было достаточно, чтобы прикрыть их до середины бедра, но ниже взгляд приковали стройные колени и всё те же красивые лодыжки. И почему бы Элейн не надеть брюки? Должно быть, потому что они совершенно не по размеру ей. Что ж, не то чтобы Антал был против. Его скорее удивляло отношение принцессы. Она так просто игнорировала простые правила приличия, находясь в чужом доме у совершенно незнакомого мужчины. А если бы он оказался ужасным человеком, и в его голове созрели отвратительные вещи? Элейн, кажется, этого не боялась. К тому же, не совсем ведь голая она перед ним стояла! Это всего лишь ноги… Но какие!..

Задерживать взгляд надолго Антал не смел. Не хотелось смущать принцессу. Да и неприлично это. Хотя ни о какой грязи он не думал и просто снова отметил про себя, что Элейн поистине привлекательна. Бонхомме отвёл взгляд, передав чашку ей в руки.

– Осторожно, горячо.

Элейн аккуратно сделала глоток и невозмутимо ответила:

– Что ж, если обожгусь, то придётся подыскивать где-нибудь неподалёку яму и ложиться в неё умирать.

Антал вздёрнул брови в изумлении. Элейн посмотрела на него абсолютно невинными глазами, отпивая из чашки. Она бесстыдно бросалась в прескверного его же колкостями. Уставившись друг на друга, они так и стояли молча, пока Антал не прервал устоявшуюся тишину:

– Всё же, я должен переодеться.

Элейн кивнула:

– Конечно.

Он прошёл мимо и вновь скрылся на втором этаже. Тем временем Элейн, прихватив с собой чашку, вернулась к камину, где удобно расположилась в кресле. Она по привычке подобрала к себе ноги.

Элейн решила осмотреться получше и заметила достаточно интересные детали, которые многое могли сказать о хозяине этого дома. Кто-либо другой, вероятно, и не поверил бы, что здесь в самом деле живёт прескверный. Ведь их считали чернью. Называли самой большой бедой Эрхейса и даже наказанием для живущих на этих землях людей. Многие верили, будто у отродий Тенебрис и вовсе нет души – её беспощадно выместила её непреклонная воля, не оставив места и капле человечности. Но если так, то откуда в жилище Антала Бонхомме, к примеру, столько книг? К тому же, то была поэзия. Стихи, как известно, читают для души, разве нет?

А вот в фарфоровой вазе, искусно расписанной чьей-то умелой рукой, стоят живые цветы. Полевые, самые обыкновенные. Они, пусть и успели зачахнуть, ведь хозяина не было дома двое суток, всё же совсем недавно радовали его глаз. Выходит, не чуждо прескверному и чувство прекрасного. И оно, несомненно, способно родиться лишь в душе. В сердце.

Поэтому Элейн никогда не верила в людские россказни. Конечно, огромная доля правды в них была. Однако такая же и доля лжи. Она относилась к Анталу настороженно, не забывая о том, кем тот являлся, но с самого начала не видела в нём лишь чудовище. В первую очередь он – человек. И был рождён человеком. И у него был выбор: остаться им или поддаться судьбе, уготованной каждому прескверному. И, кажется, господин Бонхомме выбрал первый вариант. Или судить ещё слишком рано?

Сделав последние глотки и допив остатки ароматного чая, Элейн почувствовала, что вот-вот уснёт, застигнутая врасплох теплом, покоем и тишиной. Огонь в камине убаюкивающе пританцовывал. Потрескивали поленья. По окнам барабанили капли неуёмного дождя. Веки Элейн тяжелили, как вдруг взгляд зацепился за кое-что ещё. Сонливость как рукой сняло. Принцесса едва не ахнула, увидев в углу гостиной маленький алтарь, а на нём – изображение пресвятого Сальваторе. Перед иконой стояли благовония и лежал молитвенник. Подобная атрибутика была в доме каждого жителя Эрхейса, но обнаружить такое в жилище прескверного попросту невозможно. Неужели Антал не поклонялся своей богине? Он вероотступник? Отрёкся от Тенебрис?

В этот момент Антал спустился в гостиную, случайно заметив, куда был устремлён взгляд принцессы. Ничего не сказав, прескверный подошёл к алтарю и воскурил благовония. Кажется, обычно они не угасали никогда.

Не удержавшись, Элейн растерянно проронила:

– Как же так?

В комнате запахло сандалом. Из угла, от маленького алтаря, плавно потянулся дым, растворяясь в воздухе. Антал всё ещё молчал и не торопился объясняться. Он даже подумал о том, что, возможно, для принцессы – для госпожи по фамилии Дезрозье – его поведение было оскорбительным. Как смел он посягать на святыню? Как отважился молиться богу, о котором ему даже думать не позволено?

– Господин? – не отставала принцесса.

Антал медленно обернулся, взглянув на неё как-то затравленно. В глазах читалась готовность защищаться.

– Разве не великодушен пресвятой Сальваторе? Разве не способен он каждую молитву услышать? – прескверный почти шептал, а потом с грустью добавил: – И даже мою.

Слова давались ему с трудом. Казалось, он чувствовал себя виноватым и пытался оправдаться. А Элейн и не собиралась нападать. Не собиралась ни в чём его обвинять и лишь испытала искренний интерес.

– Это никакая не насмешка. – Заверил Антал абсолютно серьёзно. – Это действительно моя вера.

Он вдруг нахмурился и фыркнул:

– Будь на моём месте кто-то другой, вы бы и бровью не повели.

Элейн спокойно ответила:

– Это правда, господин Бонхомме. Но это ваше право. И мне просто любопытно, как вы к этому пришли.

– Путь был тернист и полон сомнений. Но в конечном итоге я отыскал свою дорогу и теперь по ней непреклонно иду.

– Отвечаете уклончиво. Не хотите об этом говорить?

Антал смягчился, почувствовав, что угрозы нет. Элейн не осуждала и, кажется, в самом деле только хотела утолить любопытство.

Он пожал плечами, ответив:

– Мне говорить о таком опасно. Непозволительно. От того и увиливаю. В конце концов, вдруг для вас это самое настоящее кощунство?

В голове вдруг раздался насмешливый голос Тенебрис:

– Можешь не волноваться об этом, любовь моя. Для госпожи Дезрозье самое настоящее кощунство – ты во всём своём естестве. Хуже уже не будет. Поделись с принцессой мыслями. Расскажи, что там у тебя на душе. Я не обижусь, обещаю. Можешь, как обычно, обвинить во всём меня.

Антал тряхнул головой, отгоняя богиню, как назойливое насекомое. Он тяжело вздохнул и отошёл от алтаря, который, к сожалению, не спасал от влияния Тенебрис. А потом уселся в кресло напротив, уже готовый открыть эту маленькую и невинную часть себя принцессе. Внутри от предстоящего откровения появился волнительный трепет.

– Около пяти лет назад со мной произошли события, после которых я окончательно отвернулся от Тенебрис. Это меня не спасло от неё, но по крайней мере теперь в душе моей есть надежда. И вера в то, что рано или поздно я смогу освободиться.

– От чего?

– От её проклятия. Больше всего на свете я желаю, чтобы голос её в моей голове навсегда смолк.

– Ах, как сладко ты обманываешь сам себя! Самозабвенно веришь, будто во мне не нуждаешься. Но меня тебе провести не удастся, любимый. Я хорошо ощущаю в твоей душе сомнения и страх потерять меня. Мне хорошо известно обо всех твоих мыслях и чувствах. Ты всю жизнь был один и, утратив связь со мной, окончательно потонешь в собственном одиночестве. Ты знаешь, что я единственная, кто тебя никогда не оставит, и это греет твою жалкую, затравленную душонку.

– Скорее до боли обжигает, – сквозь зубы шепнул Антал в ответ.

– Что? – переспросила Элейн, не расслышав.

Прескверный покачал головой, грустно улыбнувшись:

– Ничего. Всего лишь Тенебрис нависла надо мной, точно гильотина.

Она не была здесь сейчас, но Антал всё равно чувствовал её ледяные руки на его шее.

– Богиня докучает вам? Я слышала о том, что голос её прескверные слышат постоянно. Это действительно так?

Антал вздохнул и, понурив голову, обречённо ответил:

– Её не прогнать, от неё не спрятаться. Тенебрис всегда со мной и никогда не смолкает. И даже молитвы не помогают.

Он горько усмехнулся:

– Быть может, потому что в самом деле Сальваторе меня не слышит. Или же не хочет слышать.

Элейн вдруг вытянула руку вперёд, осторожно коснувшись ладонью груди прескверного. Тот не успел даже среагировать, оцепенев. Он взглянул на принцессу и увидел, как та, прикрыв глаза, зашептала:

– Я вижу твою душу ясно,

Я слышу её голос там, в груди.

Диктую свой закон негласно:

Она покой найдёт невзгодам вопреки.

С кончиков пальцев её полился приятный серебристый свет. Тонкие лучики, переливаясь перламутром, проникли внутрь, в самое сердце Антала, вызвав толпища мурашек. Он напрягся, наблюдая за тем, что делала принцесса, не в силах вымолвить ни слова.

Её энергетика тем временем принялась хозяйничать и окутала всё тело прескверного. Казалось, вокруг него появился едва заметный прозрачный туман. Элейн читала молитву… для чего же?

Антал, задрожав, шёпотом спросил:

– Что вы делаете?

Элейн прервалась, мягко ответив:

– Хочу помочь. Прошу, дослушайте молитву. Если вы, конечно, не против.

Она терпеливо ждала ответа, не настаивая и не давя. Антал не спешил и никак не мог решиться. Он сомневался, нервно теребя пуговицу на рубахе. Как вдруг раздался требовательный голос Тенебрис:

– Не смей.

В тоне её уже не слышалась насмешка. То была настоящая угроза. Тенебрис говорила предельно серьёзно. А Антал, который долгое время учился противиться её воле, расценил это как добрый знак. Он намеренно шёл наперекор богине и делал всё наоборот. Потому, задержав дыхание от волнения, всё-таки произнёс:

– Хорошо.

И принцесса продолжила, не отнимая руки от груди Антала:

– Молюсь я о душе твоей мятежной,

Хочу её сберечь от зла и боли,

Спасу от муки вечной и кромешной,

И не нарушить горю моей воли.

Я, именем Дезрозье, заклинаю!

Приказываю пагубе уйти.

Душе твоей благословение вверяю,

Желаю бед не знать на жизненном пути.

Сердце Антала колотилось с невероятной силой. Элейн это чувствовала, но вновь прерываться не стала. И, как только принцесса закончила молитву, произошло нечто необыкновенное. Всё нутро прескверного охватила приятная прохлада. Та желанно остужала голову, словно ледяной источник в жаркий летний день. Энергетика Элейн нежно скользила по коже, ласково гладила. Волосы, казалось, встали дыбом. Антал никогда не испытывал ничего подобного и изумлённо смотрел на принцессу. Но самым удивительным было то, что голос Тенебрис вдруг в самом деле стих. Прескверный больше не ощущал её присутствия и влияния. Ледяная хватка богини ослабла, позволив вздохнуть полной грудью.

– Что… что происходит? Что это такое? – восхищённо прошептал он.

Энергетика принцессы забралась под кожу через поры и теперь сияла изнутри, позволяя разглядеть даже сосуды.

– Это благословение Сальваторе, – пояснила Элейн. – Сила, которой владеет моя семья на протяжении многих поколений. Вам, должно быть, доводилось слышать об этом раньше.

– Слышал. Но не видел воочию. Ваша сила… прогнала Тенебрис?

– К сожалению, не навсегда. Но хотя бы этой ночью вы сможете побыть наедине с собой.

Неужели такое возможно? Антал и подумать не мог, что сила Дезрозье способна на подобное.

– И теперь мы могли бы продолжить наш разговор, – улыбнулась принцесса. – Если вы, конечно, всё ещё не против поделиться со мной.

И вновь недоверие кольнуло где-то в груди. Антал отстранился. Касание прервалось, и энергетика Элейн прекратила воздействовать на него. Признаться в том, что с некоторых пор он молился пресвятому Сальваторе, уже было большим достижением. Но вдаваться в подробности о причинах такого решения всё ещё не хотелось. Вернее, не хотелось ворошить прошлое, оставившее множество кровоточащих ран. В прямом и переносном смысле.

Элейн моментально уловила смятение на лице Антала и мягко произнесла:

– Вы не обязаны рассказывать мне об этом. И если не хотите…

– Не хочу, – резко ответил он, а потом, подумав, добавил: – Может, в другой раз. Или в другой жизни. Я очень благодарен вам за оказанную любезность… и за молитву о моей душе. Но на сегодня достаточно откровений.

Принцесса с пониманием кивнула. Антал тем временем встал и подошёл к окну, выглянув на улицу. Будто тем самым он хотел показать, что между ними вновь образовалась дистанция, и разговор этот точно окончен. Так подумала Элейн, пока во взгляде его не прочитала едва уловимое беспокойство. Казалось, прескверный высматривал кого-то. Вертел головой, вглядываясь вдаль.

– Вы кого-то ожидаете? – поинтересовалась она.

– Не совсем, – ответил Антал. – Всё в порядке, не берите в голову.

Никого не увидев, Бонхомме с тяжёлым вздохом отошёл от окна, задумчиво помолчав пару мгновений. А потом сказал:

– Подъём у нас сегодня был очень ранний. Не сомневаюсь, вы не выспались. Поэтому, если желаете, можете лечь в моей спальне и отдохнуть. Там куда удобнее.

Элейн благодарно улыбнулась:

– Спасибо, но мне вовсе не хочется обременять и стеснять вас. Я не привередлива и вполне могу расположиться здесь.

Антал вновь бросил взгляд в окно. Снаружи, несмотря на раннее утро, всё ещё было темно из-за непогоды. Казалось, ночь сегодня отступать не собиралась. Из-за этого вновь сделалось тревожно.

– Как вам будет угодно, госпожа, но я должен вас предупредить. Если вдруг услышите скрежет и стук в дверь или в окно, пожалуйста, сразу же разбудите меня.

Элейн не понимала, что происходит, ведь Антал заверил, что в гости никого не ждал, но ни о чём спрашивать не стала. Принцесса лишь пообещала:

– Хорошо, господин Бонхомме.

Он приготовил ей постель: постелил на диване, принёс подушку и одеяло. И принцесса легла, наблюдая за пламенем в камине. Антал же поднялся в свою комнату и ещё какое-то время ждал, прислушиваясь. Он много размышлял: о принцессе, о её энергетике и о том, как стремительно она проникла в его тело, в самую глубь. Тенебрис действительно смолкла. Казалось, Элейн попросту закрыла ей сюда дорогу. И получилось у неё это так легко и просто! Слухов о могуществе семьи Дезрозье ходило немало, но прескверный и не подозревал, что сила их способна противостоять самой богине.

Антал ворочался ещё около часа и даже успел подумать, что не слышать Тенебрис как-то непривычно. При том было это самой настоящей благодатью. И в итоге усталость взяла верх, и прескверный всё-таки смог задремать, убаюканный завывающим ветром и дождём.

Глава 6. Храм Пресвятого Сальваторе.

Проснулся он под вечер. Вернее, Антал, бросив взгляд в окно, так подумал. Но, как оказалось, время только близилось закату. Из-за грозы снаружи всё ещё было темно, и непроглядные тучи закрыли собой солнце. Дождь не унимался и продолжал неистово колотить по крыше. В комнате воцарился мрак. В доме стояла приятная тишина.

Поднявшись с постели, Антал потянулся, подумав: а проснулась ли принцесса? И, вспомнив о том, что госпожа в данный момент гостила у него дома, прескверный прислушался и к голосу Тенебрис. Его не было. Она по-прежнему молчала. Вот так радость! Осознав, что мысли всё ещё принадлежат лишь ему одному, Антал удовлетворённо улыбнулся. А потом в животе заурчало.

Потерев глаза, прескверный встал, оделся и причесался, после чего тихо направился вниз, чтобы наведаться в кухню. Он крался, спускался на носочках, бросив взгляд в гостиную, где в свете сверкнувшей молнии успел разглядеть мирно спящую принцессу.

– Подумать только! У тебя дома сама Элейн Дезрозье!

Недолго Антал радовался. Тенебрис ворвалась в его сознание внезапно и бесцеремонно, как это делала всегда. Он даже вздрогнул и ускорился, шмыгнув в кухню, будто голос богини мог разбудить гостью.

– Её маленький фокус, конечно, оградил тебя от меня, но ненадолго. И я надеюсь, тебе стыдно. В конце концов, ты не имеешь никакого права игнорировать меня.

Но именно это Антал и делал – игнорировал. Он молча ходил по своей кухне, молча поставил на огонь чайник, а потом в абсолютном безмолвии сел за стол, закинув ногу на ногу. Тенебрис это не устраивало. Антал отлично её изучил, знал все повадки и в совершенстве понимал каждую её интонацию. И сейчас богиня злилась. И обижалась. А ещё по обыкновению своему пыталась повлиять на прескверного и внушить ему свою волю. Но на этом её, казалось бы, безграничная власть заканчивалась.

– Молчишь?– хихикнула она. – Что ж, любовь моя, мне не привыкать. Раз не хочешь говорить, значит, будешь слушать.

Антал улыбнулся, чувствуя, как Тенебрис постепенно выходила из себя. Он знал: она лишь делала вид, будто её вовсе не задевало его равнодушие. Богиня беззаботно хихикала, скрывая за этим самый настоящий гнев. Она словно пыталась аккуратно подступиться к Анталу, боясь оттолкнуть ещё сильнее. Боясь, что он всё-таки однажды окончательно перестанет отвечать, и голос её в его голове навсегда стихнет, не оказывая больше никакого влияния. Или, быть может, богиня попросту стыдилась собственной слабости и не желала показывать какому-то там смертному истинные чувства. Потому Тенебрис сдерживалась и по возможности старалась не давить слишком сильно. К сожалению, это у неё получалось не всегда.

– Ты совершил ошибку, согласившись помочь принцессе. Я говорю это, потому что хочу уберечь тебя. Потому что мне не безразлична твоя судьба. Семейству Дезрозье доверять нельзя, мой милый. Ведь ты и сам это прекрасно знаешь. Неужели забыл, что они сделали с тобой?– Голос её стал жалостливым, плаксивым.– Мой бедный, беззащитный Антал! Как они тебя мучали, как измывались!.. Ты едва выжил тогда, помнишь?

Антал невольно потянулся к своей шее, чтобы убедиться, что на ней действительно больше нет стального ошейника. Внутри всё сжалось от тягостных воспоминаний, и Тенебрис, связанная с прескверным, моментально уловила его чувства. Она тут же зацепилась за них и принялась осторожно тянуть за ниточки. Тон её сделался сочувствующим. Одними только словами богиня будто желала пожалеть и утешить Антала.

– Больно было, да? Я понимаю. Они никогда не заслужат твоего прощения. И моего тоже. И поделом, что с мальчишкой Нерона Дезрозье случилось такое несчастье! Потеряв сына, он сполна поплатился за свои грехи. Уж я-то знаю, через что он прошёл, узнав о смерти своего дитя. Поверь, любимый, королю было нестерпимо больно. И он не заслужил твоей помощи. Зачем тебе тратить время на правящую семью и пытаться отыскать ходячий проклятый труп принца?

Антал понимал: по какой-то причине Тенебрис не нравилось то, что он собирался помочь принцессе. А это значило, что отступать от выбранного пути точно нельзя. Неспроста богиня пыталась отговорить его. Тем временем голос её не стихал, она не сдавалась:

– Антал, услышь меня. Я не желаю тебе зла. Я люблю тебя.

Она правда любила. Как умела.

– Я хочу уберечь тебяот невзгод и боли. И мне хорошо известно, что для этого не стоит связываться с благословлённой Пресвятым Сальваторе семьёй Дезрозье. Они ведь никогда не увидят в тебе человека и казнят при первой же возможности. Сразу, как только ты станешь им не нужен. Вероятно, у них есть какой-то замысел. Иначе почему бы им не отыскать принца своими силами?

– Ты тоже никогда не видела во мне человека, – ответил тихо Антал, снимая закипевший чайник с огня. – Только и вторишь, что я – чудовище, которое никто никогда не примет.

– Кроме меня, Антал. Кроме меня! Я приму тебя.

Доля правды в словах назойливой богини была. Антал не понимал, по какой причине Элейн, владеющая частицей души Сальваторе, не способна справиться самостоятельно. И если он спросил бы прямо, ответила бы она честно? Или правящая семья в самом деле что-то затеяла?

– Так или иначе, в награду мне отдадут козлёнка. Разве ты не заинтересована в этом?

– Считаешь, будто король в самом деле отдаст тебе такую ценность? Не будь наивным, Антал. Нерон ни за что на свете не расстанется с козлёнком. Правящая семья костьми ляжет, лишь бы его защитить и оградить от меня. А ты даже взглянуть на него не успеешь – тебя опять закуют в кандалы, а потом отрубят голову. И на сей раз не промахнутся.

– Тебе нужны эти козлята, Тенебрис. Если не я, то кто же тебе их достанет?

Тенебрис вдруг расхохоталась, ответив:

– Как сладка твоя ложь! Знаю же, что ты не предан мне. И, несомненно, до сих пор обижен. Потому никаких козлят ты не достанешь. Только не для меня. Но, несмотря на это, я всё равно о тебе забочусь. Поэтому не желаю, чтобы ты рисковал собой и связывался с правящей семьёй.

Хотел было Антал ответить колкостью, как вдруг в кухню тихо вошла Элейн.

– Господин Бонхомме, вы разговаривали сам с собой? – усмехнулась она, усаживаясь за стол.

Антал, нахмурившись, ответил:

– Если бы.

– Ох, вы снова слышите голос богини? В таком случае…

Принцесса вновь призвала свою силу, вытянув руку и надеясь, что Антал позволит прикоснуться.

– Если ты поступишь так со мной ещё раз, то больше никогда меня не услышишь. Понял? Я покину тебя навсегда. И никогда не прощу. В самом деле этого желаешь?

Тенебрис не шутила. Теперь она говорила абсолютно серьёзно. Не заискивала, не игралась и не лепетала. Голос бессмертной оказался ледяным, а слова – резкими и жгучими. И на Антала тон её подействовал отрезвляюще. Он вдруг отпрянул от принцессы, как от огня, избегая прикосновений. В ту же секунду богиня, удовлетворённо хмыкнув, стихла. Ей больше не нужно было ничего говорить. Тенебрис и так поняла, что Антал Бонхомме – её возлюбленный прескверный – по-прежнему принадлежал лишь ей одной. По-прежнему внемлил ей, слушался и, что самое главное, нуждался в её покровительстве.

Элейн в изумлении вскинула брови, внимательно наблюдая за Анталом. Тот отвернулся, не желая даже смотреть на неё. Сжался, обхватив себя руками, и, по всей видимости, попытался полностью закрыться, уйти в себя.

– Почему? – задала она вопрос.

– Не нужно больше так делать, – тихо ответил Антал.

– Мне казалось, вы общества богини избегаете.

Он избегал, но при том не хотел терять её окончательно. И даже боялся этого. Антал зависел от Тенебрис не только как последователь, но ещё и как простой человек. Он уже не поклонялся и не молился ей, но всё равно не был готов навсегда отпустить. Даже если Тенебрис причиняла боль, даже если не считалась с его чувствами – всё равно расстаться с богиней прескверный не мог. Не как вероотступник, а как мужчина, некогда любивший женщину.

Элейн не стала спорить и уж тем более уговаривать и только, пожав плечами, сказала:

– Будь по-вашему.

Антал кивнул и тут же встал, намереваясь сделать принцессе чаю. Движения его были резкими, дёрганными. А руки предательски дрожали. Прескверный переживал о чём-то. Элейн видела это, чувствовала, что тот полностью погружён в какие-то тревожные мысли. Взгляд его метался. Закусив губу, он, наливая кипяток в чашку, случайно расплескал воду. Обжигающие капли попали на кожу, но Антал даже не заметил этого, не зашипел и не дёрнулся от боли.

«Что же у вас на душе?» – задалась вопросом Элейн. Она и представить не могла, что в ней таилось.

– Господин?

Серые глаза прескверного метнулись на принцессу, уколов. Она почти физически ощутила этот опасный взгляд. Под его пристальным вниманием сделалось неуютно. Воздух вдруг стал невероятно тяжёлым. Тело принцессы сдавило в незримые тиски. Глаза, нос и кожу защипало. Поначалу она и не поняла, что происходит, но быстро сообразила – так воздействовала энергетика прескверного. Она бесконтрольно распространилась вокруг, источаемая телом Антала, и теперь хозяйничала здесь. Элейн хорошо её ощущала. Казалось, даже дышать стало труднее. Приходилось делать усилие, чтобы втянуть желанный кислород.

Но она не спешила впадать в панику. Элейн оставалась непоколебимой и лишь тихо произнесла:

– Не хочу докучать вам, но осмелюсь поинтересоваться: что-то не так? Вы взволнованны.

Голос её сделался хриплым. Антал понял, что пугает её. Понял, что забылся и совершенно случайно воздействовал на принцессу своей силой. В конце концов, прежде всего Элейн являлась молодой девушкой, пусть и достаточно сильной. И сейчас она находилась наедине с не менее могущественным чудовищем в человеческом обличие. Наедине с мужчиной, который вёл себя странно и отталкивающе. И меньше всего на свете ему хотелось пугать её. Антал выдохнул. Каждый подобный разговор с богиней заканчивался тем, что ему непременно становилось тошно и тревожно. Но сейчас он постарался отринуть негативные эмоции и терзающие душу ощущения, чтобы побыстрее прийти в себя. Взгляд смягчился, движения замедлились. Энергетика поддалась тому же настроению и исчезла, более не трогая гостью.

Элейн сразу же уловила перемену. Она вдруг встала, взяла полотенце, лежащее в одном из шкафов, и намочила его холодной водой. После чего подошла к ничего не понимающему Анталу и аккуратно взяла его руку в свою.

– Вы обожглись, – произнесла принцесса и осторожно приложила полотенце к коже прескверного.

Туда, куда попали горячие капли из чайника. Кожа успела покраснеть, но Антал по-прежнему не чувствовал боли. Он лишь внимательно наблюдал за внезапной заботой принцессы.

– Спасибо, – слабо сказал прескверный.

– Пустяки, – только и ответила Элейн.

За окном громыхнуло. Антал, о чём-то резко вспомнив, спросил:

– Госпожа, пока мы спали, вы так ничего и не слышали? Ни стуков, ни скрежета?

– Нет, совсем ничего.

Прескверный вздохнул и в очередной раз бросил взгляд на окно.

– Элейн, мне необходимо наведаться в храм.

Принцесса оторопела:

– В храм… Пресвятого Сальваторе?.. Я не понимаю.

– Да. Здесь недалеко.

– Но зачем? И, не сочтите за дерзость, но мне интересно: вас туда пустят?

Антал горько усмехнулся, но вовсе не удивился вопросу.

– Пустят. На самом деле, я там завсегдатай.

Принцесса не нашлась с ответом. Всё больше господин Бонхомме казался ей интересным и необычным. Она его совсем не знала, но, кажется, вдруг очень захотела это исправить. Ей, как благословлённой Пресвятым Сальваторе, не подобало связываться с прескверным. То был настоящий грех. Но преступить порог святости она решилась уже в тот момент, когда узнала о гибели брата, потому теперь терять было нечего.

– Погода всё ещё бушует. Нам в любом случае придётся дождаться окончания ненастья и только потом отправляться в путь. Вероятно, гроза уже не утихнет сегодня. Потому сейчас я бы хотел наведаться в храм, пока мы не покинули Домну. Вы можете подождать меня тут.

Элейн покачала головой:

– Нет. Я хочу пойти с вами.

– К сожалению, у меня нет зонта. Вы промокните насквозь.

– Нестрашно. Или вы против моего общества?

Антал прищурился, улыбнувшись. Он рассматривал Элейн, пытаясь разглядеть вовсе не то, что было снаружи. Что скрывалось за её милой улыбкой? О чём она думала, что затеяла? Складывалось впечатление, будто принцесса желала сблизиться. Для чего? Стоило ли ей доверять? Конечно, Антал и не доверял. По крайней мере, пока.

– Так сильно желаете составить мне компанию?

Госпожа Дезрозье пожала плечами, загадочно улыбнувшись:

– Почему бы и нет? Мне не хочется быть здесь одной. А ещё жутко интересно, для чего вам в такую непогоду понадобилось идти в храм.

– Это никакая не тайна. Скорее, это сложно объяснить. Ну что ж, пойдём.

Антал любезно одолжил принцессе накидку и облачился в такую же, после чего вдвоём они вышли из дома, тут же ощутив на себе гнев природы. В лицо ударил сырой ветер, оставив на щеках холодные капли дождя. Над головой оглушительно грохало небо и метало молнии. А под ногами чвакала грязь. Сапоги идущих по щиколотку проваливались в лужи. Антал и Элейн, прикрывая лица капюшонами, шагали против сильных порывов ветра, небрежно швыряющих их тела из стороны в сторону. Домна, словно пребывая в дрёме, молчала. Во многих домах были зашторены окна, и казалось, будто там никого нет. Лишь в нескольких окнах виднелся слабый свет свечей, и это служило напоминанием о том, что здесь всё-таки есть люди.

Элейн оглядывалась по сторонам, бросая взгляды на дома. Они не выглядели новыми: где-то были крылечки покосившиеся, где-то прохудившиеся крыши. Но было у домов Домны кое-что общее – внушительные толстые двери. А над ними висели ветряные колокольчики. Однако сейчас принцесса почти не слышала их из-за раскатов грома и ветра. Их звук слабо доносился со всех сторон. Умиротворённо позвякивая, колокольчики будто не обращали внимание на непогоду, безвольно болтаясь и продолжая играть свою музыку.

Идти было тяжело, но всё же вдвоём они добрались до больших дверей храма, каменные стены которого обещали защитить от страстей погоды, принесённых осенью. Внутри было тепло и сухо. Сквозняк, шмыгнув через открытые двери без приглашения, спугнул огоньки свечей. Те вздрогнули и заволновались, грозясь потухнуть, но уже через секунду вновь замерли, продолжая смиренно растапливать воск.

В храме царил приятный полумрак. Здесь было невероятно спокойно, и даже грозы почти не было слышно. Она бушевала снаружи, обрушивала гнев на каменные стойкие стены, но внутрь, казалось, ворваться не решалась. Будто сама природа не желала нарушать тишину и умиротворение в доме святости.

Элейн подняла голову к высоким потолкам, увидев старинные фрески с изображением Сальваторе. Душа её тут же откликнулась. Храм показался таким родным, и где-то в груди вдруг растеклось приятное тепло. Носа аккуратно коснулся ненавязчивый запах благовоний. Дым их осел на одежде и волосах, впитавшись. Принцесса сразу ощутила – здесь чтут веру и бога, здесь безопасно, спокойно и нет места проклятию. И, лишь подумав об этом, она взглянула на своего спутника. Антал, сняв капюшон, растирал замёрзшие руки. Взор его тоже был устремлён на фреску, а губы безмолвно шевелились. Неужели он читал молитву?

Так они и стояли в пороге, пока из маленькой комнатки, находящейся позади алтаря, не вышел старик. Очевидно, священник. Облачён он был в белоснежную фелонь, расшитую золотистыми нитями. Седые длинные волосы спадали с осунувшихся плеч. Мужчина хромал, опираясь на трость. Стук её при соприкосновении с каменным полом разносился вокруг эхом. И Элейн тут же вспомнила о матери, которая точно так же передвигалась по дворцу.

– Добрый вечер, господин Меро́, – поприветствовал священника Антал.

Элейн лишилась дара речи. Меро?! Такую фамилию носила одна из трёх благословлённых семей!

Старик медленно подошёл, одарив гостей добродушной улыбкой.

– Добрый, добрый! – хрипло ответил он. – Рад видеть тебя, Антал.

Он неторопливо перевёл взгляд на принцессу и вгляделся в неё. Несомненно, глаза его уже почти не видели. Старость забрала их цвет, оставив лишь мутную пелену. Священник силился понять, кто перед ним, однако черты столь известного лица наследницы трона то и дело расплывались. Тогда Антал представил её:

– Со мной госпожа Дезрозье.

Старик обомлел и, вероятно, решил поначалу, что ослышался. Он даже сделал шаг назад, подумав, что ему непозволительно стоять так близко к носительнице королевской фамилии. Слова никак не шли. Ошарашенный Рамиель Меро растерялся, точно маленький мальчик, а потом сообразил, что должен прежде всего поклониться. Но Элейн тут же возразила:

– Нет, не стоит, господин! Не пристало вам мне кланяться.

– Скромна дочка своего отца. Зрением я слаб стал, но всё равно черты Нерона Дезрозье в ваших, госпожа, без труда узнаю. До чего же похожа на родителя своего!

Он снова заулыбался:

– И красива, как Нереида когда-то. Я ведь их помню ещё совсем юными. И знал их тогда не как короля и королеву Эрхейса. Много лет уже минуло с тех пор. Я был свидетелем того, как их представили друг другу, я же благословил их брак волею Сальваторе. Они были молоды, но не по годам мудры и сильны.

Рамиеля никто не перебивал, позволяя придаться воспоминаниям о временах, о которых говорил он с теплотой и улыбкой.

– И в вас, госпожа, – обратился он к Элейн. – Я чувствую такую же силу. Не зря именно род Дезрозье взошёл на трон, ох не зря…

– А что же ваш род, господин Меро? Я считала, что…

Священник горько усмехнулся, переступив с ноги на ногу:

– Считали, что никого уже не осталось? Последний я. И после смерти моей благословлённых семей останется лишь две. На мне род Меро окончательно исчезнет. Я тихо доживаю свой век в этом маленьком храме, и всё, что у меня осталось – лишь вера. Такая же непоколебимая и искренняя.

Он поднял взгляд на фреску, вздохнув:

– И Сальваторе. У меня всё ещё есть Сальваторе, хотя нас он давно покинул.

Вновь воцарилась тишина. Элейн не стала больше ни о чём спрашивать, погрузившись в печальные мысли и рассуждения. Из задумчивости её вывел вопрос священника, адресованный Анталу:

– Так что же привело вас сюда?

На миг принцесса даже забыла о том, что была не одна. Прескверный не проронил ни слова, не вмешивался в их с Рамиелем разговор и просто тихо стоял рядом. Как тень.

– Господин Меро, вы не видели Дьярви? Он не приходил сюда? – спросил обеспокоенно Антал.

– Не приходил. Уж несколько дней его не видел. А что же, он пропал?

Прескверный вздохнул и пожал плечами:

– Не знаю. Просто на улице гроза такая страшная, и дождь льёт. Он, вероятно, напуган и где-то прячется. Ко мне тоже не приходил.

Священник слабой морщинистой рукой ободрительно сжал плечо Антала, чуть потрепав:

– Всё-таки доброе у тебя сердце. О проклятом беспокоишься. Но не волнуйся. Вернётся он, вот увидишь.

Услышанное повергло принцессу в шок. О проклятом беспокоится? Что это значит? Она с непониманием взглянула на Антала, но тот этого не заметил. Он казался отстранённым. Стоял, уставившись перед собой, озабоченный какими-то мыслями.

На самом деле Элейн в последнее время всё чаще придавалась искреннему изумлению. Сначала она увидела в доме прескверного алтарь, посвящённый Пресвятому Сальваторе, а потом этот же самый прескверный повёл её в храм, на порог которого таких и вовсе не пускали! Да ещё и господин Меро, будучи священником, не прогнал его и даже просто не обругал. Старик общался с Бонхомме… по-отечески? Как такое возможно? И почему этот прескверный настолько неправильный? Подобных ему чудовищ убивали. На них вели охоту и истребляли. Одарённых проклятым поцелуем Тенебрис ненавидели и презирали, и, честно говоря, было за что. Но от Антала, пусть и исходила опасная энергетика, всё же не чувствовалось главное – зло. Хотя, быть может, судить ещё слишком рано?

– Что ж… – произнёс Антал. – В таком случае мы пойдём. Спасибо, господин Меро.

– Могу ли я полюбопытствовать? – спросил вдруг священник. – Что привело благословлённую госпожу сюда? Всё-таки Домна – место проклятое, забытое. Не каждый день здесь можно повстречать королевских особ.

О том, что Бартоломью мёртв, было известно лишь обитателям Дворца Дезрозье и некоторым приближённым к правящей семье личностям. Потому Элейн, закусив губу, ответила уклончиво:

– Есть некоторые дела, которые не терпят отлагательств. С ними мне помогает господин Бонхомме. Потому я и здесь.

Священник и не ждал подробностей, поэтому лишь кивнул в ответ.

– Позвольте пожелать вам удачи в ваших делах. Пусть путь ваш будет лёгок и не тернист. И будьте осторожны, – дал напутствие Рамиель и всё-таки с трудом поклонился принцессе, выказав уважение и почтение. – И дарует вам Сальваторе мир, и утешит ваши мятежные души. Я буду молиться за вас.

– Благодарю, господин Меро.

Принцесса, тронув Антала за плечо, спросила:

– Идём?

Тот, всё ещё не привыкший к внезапным прикосновениям, вздрогнул, после чего кивнул:

– Идём.

***

Оказавшись дома, Элейн не спешила заваливать прескверного вопросами, хоть за такое короткое время их и накопилось изрядно. Честно говоря, она ожидала, что тот заговорит сам, что захочет вдруг поделиться с ней чем-нибудь, но господин Бонхомме молчал как рыба.

Время близилось к ночи. Тучи прекратили греметь и лить холодные слёзы. За окном наконец сделалось спокойно. Снаружи теперь тянуло приятной прохладой. Пахло дождём. Принцесса пожелала выйти на крыльцо, чтобы подумать и насладиться спокойствием. Здесь непривычно тихо: не слышно шума волн. Здесь нет моря. Домна безразлично молчала и никак не откликалась. Казалось, она мертва. Не даром это поселение проклятым считали. Всё-таки земля тут пропитана кровью, а жители, вероятно, так и не оправились от пережитого кошмара. Даже удивительно, что здесь кто-то живёт после тех событий. И как, интересно, тут оказался Антал? Почему обосновался в столь непривлекательном месте?

Элейн, подобрав босые ноги, устроилась на скрипучем дряхлом стуле. Ветер игрался с её волосами и приятно холодил ключицы и шею. Он же шумел в деревьях, в траве и… в колокольчиках? Принцесса прислушалась. Со всех сторон от каждого дома разносился их звон. Тихая мелодия, которую играл ветер, баюкала и нежно забиралась в самую душу. Вокруг было темно и мрачно. И даже луну надёжно спрятали тёмные облака. Но музыка, не боясь ночи, отгоняла страхи и тревоги. Так, выходит, Домна вовсе не мертва? И не молчит безразлично? Элейн не заметила, как задержала дыхание, слушая. Она даже не шевелилась, словно боялась спугнуть чарующий звон. Это, конечно, не шум бушующих волн, но тоже невероятно красиво.

Из дома показался Антал. Он молча сел рядом, прямо на пол, предложив принцессе папиросу. Вдвоём они закурили, разделяя момент спокойствия. Какое-то время никто ничего не говорил, но Антал всё же прервал тишину:

– Я тоже люблю сидеть тут вечерами.

– Здесь очень хорошо, – ответила Элейн, выдохнув дым. – И колокольчики даруют умиротворение. Казалось бы, такая мелочь, но всё же мелодия их как будто околдовывает. И я никогда раньше не видела, чтобы их было так много. Надо же! Над каждой дверью каждого дома висят!

– Я их сделал, – будничным тоном сказал Бонхомме. – Все до единого. И они в самом деле непростые. Вам не показалось – колокольчики околдовывают. Каждый напитан моей энергетикой, отгоняющей проклятых. Вы, должно быть, заметили, какие у домов массивные двери? Это потому, что местные до сих пор живут в страхе. Они не понаслышке знают, как легко проклятые могут попасть внутрь. И колокольчики эти повесили, чтобы чудовища точно не смогли больше подступиться. Я был свидетелем произошедшей здесь трагедии. Видел кошмарные вещи. Поэтому и смастерил колокольчики.

Он смущённо улыбнулся, помолчав пару мгновений, а потом добавил:

– Я и сам, когда ещё издали слышу их звон, сразу понимаю, что возвращаюсь домой. Именно домой, понимаете?

Элейн не хотела перебивать и боялась, что Антал вновь замолчит. Слушать его было интересно. Но всё же принцесса осмелилась спросить:

– Расскажете подробнее, что случилось с Домной?

Выдохнув дым, господин Бонхомме кивнул:

– А чего бы не рассказать?

И прескверный погрузился в воспоминания, которые всё ещё были свежи.

Глава 7. Молитва священника.

***

Около года назад на Домну обрушилось большое несчастье. Настоящее бедствие. И к тому моменту, когда королевская стража прибыла на подмогу, было уже поздно. Всё случилось ранним утром. Стоял густой туман. На траве поблёскивали капельки росы. Тишину нарушал лишь шёпот листвы. А потом издалека донёсся леденящий душу рёв.

Некоторые из жителей проснулись, заслышав его. Кто-то выглядывал из окон, а кто-то вышел на улицу, пытаясь понять, откуда доносился этот нечеловеческий вопль. И на какое-то время вновь наступила тишина. Она была всепоглощающей и осязаемой. Казалось, в тот момент даже деревья стихли, испугавшись. И Домна – маленькое хрупкое поселение – казалось, замерло. Люди тихо переговаривались друг с другом:

– Вы слышали?

– Какой кошмарный звук!

– Ни один зверь не издаёт подобный рёв. Так неужели это?..

Рассвет явил себя на горизонте. Туман как будто бы стал только гуще и не позволял разглядеть то, что происходило вокруг. Из него же вдруг раздался ещё один вопль, но уже гораздо ближе. А следом и рычание, несущее угрозу. Люди ахнули, переполошились, ещё не зная, что их ждёт. Некоторые поспешили спрятаться в своих домах, а те, что посмелее, взялись за оружие и остались на местах, готовясь к… чему? Нападению?

Мужчины вглядывались в туман, заметив в нём движение. Кто-то выкрикнул:

– Прячьте детей! Закрывайте двери и окна! Кто-то идёт…

Женщины поспешили подчиниться. Залепетав молитву в страхе, они разбежались по своим убежищам. И в ту же самую секунду из тумана явились чудовища, некогда бывшие простыми мертвецами. Ростом они были чуть выше человека. Облачённые в доспехи, несли в жилистых синюшных руках оружие: кто топор, кто меч, а кто и копьё. Глаза их опасно сверкали. Во взглядах не было и капли сочувствия. Они явились, чтобы убивать и разрушать, ведомые своим проклятием или же чьей-то злобной волей.

Было их около тридцати. Павшие воины, чьи тела не похоронили достойно, а души не очистили и не упокоили, восстали и теперь желали кровопролития. Лица их вытянутые давно утратили сходство с человеческими. С разинутых клыкастых пастей стекала слюна и свисал длинный чёрный язык. А в горящих жёлтых глазах отчётливо читалась угроза. Они рычали, наступая. Целое войско двигалось вперёд, готовясь смести маленькое поселение, словно пыль под ногами.

Не чувствующие боли солдаты были неуязвимы. И даже если бы они сбросили вдруг свою потрёпанную стальную броню, сплошь покрытую коррозией, их телам всё равно ничего не угрожало бы. Мертвецы, столкнувшись со смертью однажды, её уже не боялись.

Однако простые смертные, лишь завидев их, были в ужасе. Мужчины, стояли как вкопанные, не зная, что предпринять. Ноги подкосились, руки задрожали, не в силах удержать орудие защиты.

Кто-то слабо произнёс:

– Ох, Сальваторе, помоги нам…

А потом раздался крик:

– Войско! Это Павшее войско! Бегите! Уносите ноги! Бросайте всё!

И в этот момент как по команде солдаты ринулись вперёд, бросаясь на людей. Поднялась страшная паника. Жители поселения пытались спастись, разбегаясь кто куда. Первыми погибли мужчины, что хотели защитить свои семьи. Мертвецы стремительно настигли их и, не раздумывая ни секунды, разорвали на части. Пролилась кровь. Оторванные руки, ноги и головы упали на сырую землю. И трава этим кошмарным ранним утром теперь была покрыта отнюдь не каплями росы.

Люди рыдали, хватая детей и пытаясь увести стариков. Некоторые не успели покинуть свои дома, прячась внутри, и тогда мертвецы, выломав двери и окна, добрались и до них. Проклятые рычали, вгрызаясь в податливую мягкую плоть беззащитных людей. Они остервенело ревели, доводя своих жертв до безумия. И те, сходя с ума от ужаса и нестерпимой боли, видели в смерти спасение, а не кару.

– Не троньте детей! Умоляю!

– Пощадите мою дочь, прошу!

– Оставьте! Оставьте их!

Мертвецы не слушали. Разум их давно сломленный и потерянный не знал милосердия. А гниющие в груди сердца, переполненные скверной, утратили остатки человечности.

Мало кому удалось сбежать. И Сальваторе не услышал, как в предсмертной агонии несчастные молили его о спасении. Никто не пришёл на помощь тем утром, никто не защитил людей от столь незавидной участи.

Никто. Или же?..

Антал почувствовал резкий толчок проклятой энергии. Она зависла в воздухе, переплетаясь с туманом и заставив лес замолчать. Не было слышно ни птиц, ни зверья. И даже ветер стих. Он унёсся прочь отсюда. Прескверный остановился, прислушавшись к своим ощущениям. Даже его осквернённое тело будто сдавило. Сделалось холодно и тошно. Казалось, энергетика эта обхватила шею и принялась душить. Антал чувствовал её гнилостный запах, её мерзкие липкие прикосновения и не мог даже представить, откуда она взялась. Настолько внушительное сосредоточении злобной энергетики вызывало мурашки. Она требовала внимания и не желала ждать, маня прескверного за собой. И тот неуверенно зашагал вперёд, ведомый проклятием.

Вдалеке послышались душераздирающие крики и плач. Выйдя из леса, Антал увидел, как несколько человек, спотыкаясь и падая, со всех ног неслись прочь из маленького поселения. Они несли на руках ревущих детей и тащили за собой раненых. Здесь бывать Бонхомме никогда раньше не приходилось. Честно говоря, он и не слышал об этом захолустье. И, вероятно, прошёл бы мимо, даже не взглянув на немногочисленные домишки. Но сейчас его туда влекло. Очевидно, там что-то случилось. Нечто ужасное. И когда до ушей донёсся утробный рёв, прескверный лишь утвердился в этом.

Он ринулся на помощь. Сорвавшись на бег, Антал быстро добрался до поселения, и перед глазами его открылась кошмарная картина. На земле лежали трупы, разорванные в клочья. Двери многих домов оказались снесены с петель, и изнутри уже не доносилось ни звука. Крылечки были залиты кровью, где-то бесхозно валялись оторванные части тел. И даже скотина – коровы, свиньи и куры, что здесь были – оказались мертвы. На лицах убитых людей застыли гримасы ужаса. Кто-то даже успел поседеть перед незавидной гибелью.

Антал стоял среди стихшего в миг поселения, хлопая широко распахнутыми глазами. В воздухе застыл тошнотворный запах крови. И смерти, что решила здесь похозяйничать. Тем немногим, кому удалось спастись бегством, крупно повезло. И чем же эти беззащитные люди заслужили такую участь?

Внезапно раздался ещё один крик, а следом за ним и чудовищный вопль. Прескверный не стал ждать и помчался на помощь.

За ближайшим поворотом возвышался храм. И у его дверей, обессилив, лежал священник. По щекам его катились горькие слёзы. Маленький и слабый человек, неспособный дать отпор, всё же продолжал бороться, защищая то, что было для него свято. Он причитал, схватившись за окровавленную ногу:

– Прочь! Не троньте священные стены! Не позволю!

Старик боялся даже просто посмотреть на чудовищ. Голос его дрожал. Но отдать на растерзание обитель веры было хуже, чем смерть. Казалось, боль от серьёзной раны на ноге не была настолько нестерпимой, насколько от мысли, что проклятые войдут внутрь и беспечно растопчут святилище. Чудовищные солдаты столпились вокруг, пытаясь разрушить храм. И старику просто повезло, что они в данную секунду игнорировали его, с остервенением обрушивая свой гнев на белокаменные стены. Павшее войско ломилось в двери, словно могло отыскать внутри упокоение, и било окна, разбрасывая кругом осколки. Или, быть может, они в самом деле что-то искали там? Искупление, к примеру. Или же желанное умиротворение. Так или иначе, складывалось впечатление, будто попасть в храм им не составляло труда, и никакая молитва не сдержала бы их и не отпугнула. Проклятие изъело их изнутри, впиталось в души, сотворив из некогда простых мертвецов то, чем они теперь являлись – чудовищами. И место силы верующих в Пресвятого Сальваторе вызывало слепую ненависть и желание уничтожить то, что им не доступно. То, что причиняло проклятым боль даже после смерти.

Священник отчаянно молился. Он побелел и дрожал, точно лист на ветру. Длинные седые волосы облепили взмокшее от пота лицо. А из глаз почти слепых неумолимо катились слёзы.

– Уходите прочь! Прошу, сжальтесь!

Его никто не слушал. А молитва, вопреки остервенелому желанию превратить веру в руины, всё-таки действовала – мертвецы, скалясь и рыча, закрывали уши. Им было невыносимо слушать священные тексты. Однако этого оказалось мало. Попытка священника оказать сопротивление лишь сильнее выводила проклятых из себя, и те не стали медлить больше. Один из воинов прекратил вдруг колотить по стенам, на которых успели образоваться трещины, и обратил-таки внимание на старика. Проклятый схватил того за шиворот и рывком поднял, но он не мог стоять – раненая нога то и дело подгибалась.

– Я заставлю тебя замолчать! – проревел нечеловеческим голосом мертвец.

А потом замахнулся, намереваясь острыми когтями распороть несчастному горло. И старик зажмурился, барахтаясь в железной хватке воина. Он завыл от страха, готовый к гибели. Однако молиться не перестал.

– Стой.

Это была не просьба, а тихий приказ. Произносить его громче не требовалось – мертвецы тут же замерли. Когтистая рука так и застыла в воздухе, не успев воплотить задуманное в реальность. Священник в страхе обернулся, с надеждой взглянув на незнакомца.

Антал окинул Павшее войско взглядом, полным презрения, после чего произнёс:

– Отпустите священника. Оставьте в покое храм.

И проклятые, пусть с большой неохотой, всё же не осмелились ослушаться, ощутив в молодом человеке знакомую энергетику. Сомнений не было – перед ними прескверный господин, и перечить ему непозволительно. Мертвецы даже не рычали. Тишину нарушал лишь звон их доспехов, сопровождающий каждое движение.

Воин отпустил старика, небрежно швырнув его на землю. Тот вскрикнул от боли, распластавшись. Вставать он не спешил и лишь продолжал молиться, спрятав мокрое от слёз лицо в ладонях. Проклятые тем временем обступили его, подойдя к прескверному ближе. Они были на две, а то и на три головы выше Антала, и смотреть на него свысока не посмели бы. Потому медленно склонились, опустившись на колени.

– Господин, – низким утробным голосом произнёс один из воинов.

Антал жёстко ответил:

– Пошли прочь отсюда. Возвращайтесь восвояси и никогда больше не приходите сюда.

Проклятые не спорили. Они молча встали и послушно поплелись в сторону леса. Священник только тогда осмелился поднять глаза и теперь мог в изумлении наблюдать за тем, как мертвецы растворяются в тумане, словно их и вовсе не было. А потом он перевёл взгляд не незнакомца, не веря в происходящее. Павшее войско, являющееся самым настоящим бедствием, послушно отступило, и причиной тому был прескверный. Прескверный, спасший святилище Сальваторе.

Антал проследил за тем, как мертвецы исчезли, проводив их взглядом, полным презрения. Те не посмели даже обернуться и просто ушли. И лишь когда беда отступила, Антал бросился к раненому старику, всё ещё лежащему на сырой земле. Прескверный присел рядом с ним, протягивая руку.

– Позвольте помочь вам, господин, – произнёс он тихо и осторожно.

Бонхомме внимательно следил за реакцией священника, ожидая от того не просто отказа, а плевка в лицо. Казалось, он побрезгует прикоснуться. И рука Антала предательски задрожала. Он искренне желал помочь и не хотел пугать. А священник в свою очередь испытующе смотрел на прескверного красными от слёз глазами и не спешил ничего предпринимать. Для себя, однако, он отметил, что этот молодой человек не выглядел отталкивающе. Симпатичное лицо, ясный взгляд, чистая и аккуратная одежда… Прескверные редко бывают так сильно похожи на простых людей. Обычно их можно отличить сразу по внешнему виду. Часто они выглядят пугающе и угрожающе. И глаза у них совсем другие – злые. А этот незнакомец отличался. К тому же, ещё и помог, хотя мог пройти мимо. В конце концов, если бы не он, Павшее войско закончило бы начатое, не оставив от Домны и следа – лишь горькие и ужасающие воспоминания.

Не раздумывая больше ни секунды, старик неуверенно протянул руку прескверному. И тот тут же помог ему подняться и позволил опереться на себя.

– Моё имя Антал Бонхомме, – представился он. – Клянусь, господин, я не причиню вам вреда.

Мысли старика путались. Он медлил с ответов, шокированный произошедшим. Не сразу он решился и на то, чтобы впустить прескверного в храм. Антал это быстро понял и ощутил сомнения священника. И потому предложил:

– Господин, я могу позвать помощь. Доберусь до ближайшего города и приведу лекаря. Вы справитесь здесь без меня? Сможете продержаться?

Священник всё ещё молчал. Он тяжело дышал, держась за больную ногу. Губы его безмолвно шевелились, а в мыслях была лишь молитва. Однако, несмотря на близость прескверного, страх постепенно начал отступать. Хотя уже никогда ему не забыть то кошмарное мгновение, когда мертвец из Павшего войска заглянул ему в глаза. Не забыть, как огромная когтистая рука занеслась для удара, намереваясь распороть ему глотку… В нос нещадно бил запах крови. К горлу подкатывала тошнота, и священник вновь ощутил подступающую панику. Оставаться одному среди горы растерзанных трупов ему совершенно не хотелось.

Хотел было Антал уйти, как священник тут же вцепился ему в руку.

– Нет, – прохрипел он, жалобно глядя на своего спасителя. – Не уходите.

И в ту же секунду послышались голоса. Человеческие. Даже издали было слышно, что пропитаны они беспокойством и ужасом. А следом за ними – быстрые шаги и лязг металла. Кто-то стремительно приближался к храму. Казалось, шла целая толпа. Вот-вот она должна была показаться из-за ближайшего дома.

Священник замер и прислушался, а потом тихо предположил:

– Солдаты?

Анталу не стоило показываться на глаза страже. К тому же, здесь произошло настолько ужасающее событие – погибло много людей. По Домне прошлось Павшее войско, а потом вдруг исчезло. Солдаты не усомнятся в том, что это дело рук прескверного. И, пусть он не виноват, слушать никто не станет. В конце концов, только прескверные способны управлять целыми войсками проклятых.

Ему не поверят. Антал точно это знал, ведь ему уже доводилось испытывать гнев королевских стражников на собственной шкуре. И священник вполне себе мог указать на него, обвинить в случившемся несчастье. Чистая и неприкрытая ненависть к последователям Тенебрис, казалось, была в крови у простых людей. Потому стоило бежать прямо сейчас. Скрыться, уйти от потенциального преследования. Вновь оказываться в кандалах и умирать Анталу очень не хотелось.

На лбу выступила испарина. Воспоминания о пытках не исчезли по сей день и, вероятно, не исчезнут уже никогда. Рука сама потянулась к шее, чтобы убедиться, что на ней нет металлического ошейника, больно впивающегося в кожу.

Стража приближалась. Послышались разговоры:

– Обыскать каждый дом! Найти выживших и помочь раненым! Поодиночке в схватку с проклятыми не вступать!

Антал слишком хорошо знал этот голос. Громкий, командный. Он принадлежал командиру королевской стражи, многоуважаемому господину Вейлину Гонтье. И последняя встреча с ним оказалась не самой приятной. Бонхомме прекрасно знал и помнил, на что способен не знающий пощады командир. И если в прошлый раз ему просто повезло, то сейчас уйти живым не удастся.

– Беги! – выкрикнула Тенебрис, едва не оглушив Антала.

Антал резко встал, собираясь уносить ноги. Но священник вновь не дал ему уйти, однако, на сей раз он вдруг сказал:

– Прячьтесь! Бегите в храм! Ждите меня внутри, я отважу отсюда солдат.

– Нет! Уходи! Не слушай его! Тебя найдут и убьют.

Времени оставалось совсем мало. Антал не мог решить, что ему делать. Он в панике вертел головой, озираясь по сторонам.

– Господин, ждите меня внутри. И не выходите! – настаивал старик.

И в тот момент, когда стража показалась из-за ближайшего дома, Антал уже был внутри храма. Он пробежал по маленькому тихому залу, минуя скамейки, и юркнул за алтарь, поджав к себе ноги. Сердце колотилось бешено, и дыхание перехватывало. Отсюда он почти не слышал разговоров, доносящихся снаружи, но отчаянно пытался прислушаться. Однако в ушах так сильно грохало, что шансов подслушать не осталось никаких. Руки дрожали. Ладони стали ледяными и мокрыми. Складывалось впечатление, что Антала загнали в ловушку. Он даже успел пожалеть о том, что послушал старика. Что, если тот всё-таки сдаст его? Быть может, загнав его сюда, священник захлопнул тем самым капкан, и теперь прескверному точно некуда бежать.

– Какой же ты идиот!– свирепствовала Тенебрис. – Поверил священнику! Забыл, кем ты являешься? Никто не стал бы тебя защищать! А теперь точно найдут, поймают и прямо на месте казнят!

Антал старался не слушать её. Он пытался успокоиться и всё-таки довериться священнику. Но нечто внутри подсказывало, что это было огромной ошибкой. Роковой.

Время шло. За окнами начало темнеть. К этому моменту голоса снаружи давно стихли, и никто так и не вошёл внутрь. Стало спокойнее, однако тревога так до конца и не отпустила. Стояла всепоглощающая тишина. Возможно, тут так было всегда. Но сегодня тишина совсем другая – мёртвая. Жизнь покинула Домну, оставив лишь жестокое безмолвие и запах крови. Ветер приносил его с улицы, пробирался в храм через всевозможные щели. Или, быть может, Анталу это чудилось.

Через витражные окна в святилище бесцеремонно проникал лунный свет, оставляя на каменном полу причудливые узоры. Пахло благовониями. И, несмотря на гуляющий тут и там сквозняк, было достаточно тепло. Даже с учётом того, что ни одна свеча не горела. Их стоило бы зажечь. Стоило и воскурить благовония. В память о погибших. Но Антал не смел ничего трогать. Он прижимал руки к груди и даже головы не поднимал. Внутри засело неприятное ощущение того, что здесь он нежеланный гость. Пребывание тут прескверного – страшный грех. Хотя куда уж греховнее.

Со всех фресок на него с осуждением смотрел прекрасный лик Пресвятого Сальваторе. Отовсюду он следил за прескверным, недовольный его присутствием. Антал обхватил себя руками, чувствуя, как под взором бога сделалось неуютно. Сидя на полу и прячась за алтарём, он чего-то ждал, хотя мог бы сбежать. А, может, дело было в том, что бежать ему и некуда? Никто нигде не ждал, вот Бонхомме и сидел тут.

– Как жалко ты выглядишь. – Тенебрис почти выплюнула эти слова. – Какой позор! Тебе подобные не прятались никогда. Прескверные внушали страх одним своим видом, а не вызывали сострадание. Глядя на тебя, мне хочется разрыдаться. Ты точно беззащитный щенок, загнанный в угол. Дрожишь и едва не скулишь.

Богиня могла бы явить себя прямо сейчас. Стоило Анталу остаться наедине с собой, как она приходила, покидая свою маленькую, но сокрытую от целого мира обитель. Но Антал знал, что сюда, в храм Пресвятого Сальваторе, она не придёт. Тенебрис не боялась его, однако влияние бога всё-таки распространялось и на неё. Молитвы причиняли ей боль, пусть и слабую. А святилище было способно помутить рассудок.

– Это ты велела Павшему войску сюда явиться?

– Не я. Для чего мне это? Зачем возиться с простыми проклятыми? Ты же и сам прекрасно знаешь, что Павшее войско уже не одно столетие самовольно бродит по землям Эрхейса, не подчиняясь никому. И Домна – не первое и не последнее поселение, которое они разрушат. Вероятно, их появление здесь – простая случайность.

Вряд ли Тенебрис лгала. Павшее войско действительно являлось неуправляемым бедствием. Его создала первородная прескверная, а после её гибели ни одному прескверному так и не удалось полностью подчинить проклятых солдат себе. По сей день неизвестно, какова их цель: быть может, ищут что-то или же просто так несут разрушения и смерть. Только вот неясным оставалось одно: почему в таком случае они не посмели ослушаться приказа Антала и просто ушли? Что-то подсказывало, что у Тенебрис есть ответ на этот вопрос, но она, по всей видимости, раскрывать правду не собиралась. Иначе уже давно рассказала бы.

Снаружи послышались медленные шаги, а после двери храма с протяжным скрипом отворились. Антал так и замер на месте, боясь пошевелиться. Он стоял прямо напротив входа, окружённый скамейками для прихожан. В лунном свете его лицо казалось ещё бледнее, а в глазах застыл неподдельный страх. Сердце вновь забилось чаще. Он готовился к нападению. К тому, что сейчас в храм войдёт Вейлин Гонтье и покарает его на месте.

Но вошедший оказался совсем другим человеком – священником. Старик тоже остановился на пороге, очевидно, всё ещё не доверяя прескверному. Он внимательно рассматривал своего спасителя, опираясь на трость и выжидая. Антал не чувствовал от него угрозы, однако не спешил расслабляться.

– Я уйду, – произнёс он тихо. – Прямо сейчас. Прошу, позвольте мне уйти…

– Вы напуганы, – заметил священник. – От чего же? Солдаты давно ушли. Я заверил их, что никого здесь не осталось.

Лицо старика, испещрённое морщинами, скривилось от боли, и он с горечью в голосе добавил:

– Мы здесь совершенно одни.

Антал не знал, что сказать. Он мялся, всё ещё обнимая самого себя. Глаза нервно метались из угла в угол, пока не остановились-таки на священнике. Тот едва стоял. Несомненно, держаться на ногах ему было тяжело, но он не решался пройти внутрь и сесть. Несмотря на то, что прескверный пришёл ему на помощь, всё же страх перед ним видимо был сильнее. Старик относился к Анталу настороженно.

– Как ваша рана, господин? – поинтересовался он.

– Солдаты отвезли меня в город, где мне оказали помощь. Больно, но жить буду.

– В таком случае, не мучайте себя. Прошу, сядьте.

Постояв в нерешительности ещё пару мгновений, старик всё-таки доверился прескверному и вошёл внутрь, закрыв за собой тяжёлые двери. Он, хромая, прошёл к ближайшей скамье и устало рухнул на неё, не выпуская из рук трости – своего нового аксессуара.

– Что ж, если солдат снаружи нет, то я, пожалуй, пойду.

Антал быстрыми шагами направился к выходу, как вдруг услышал за спиной:

– Я не сказал вам «спасибо».

Он остановился, а священник продолжил:

– Позвольте выразить вам мою искреннюю благодарность. Если бы не вы, Павшее войско убило бы меня. – Он окинул взглядом храм. – И уничтожило бы это место. Осталась бы лишь одна пыль.

– В таком случае, и я благодарен вам. За то, что не выдали меня Вейлину Гонтье.

– В ту роковую секунду мне показалось, что я могу вам довериться. Сейчас же, не буду скрывать, меня терзают сомнения. Однако что-то подсказывает, что всё-таки поступил я правильно. Быть может, сам Пресвятой Сальваторе услышал мои молитвы и послал вас на помощь. Мне ещё нужно присмотреться к вам, господин?..

– Бонхомме. Антал Бонхомме.

– Бонхомме. Что ж, а моё имя Рамиель Меро.

– Довольно громкая и известная фамилия. Неужели я имею честь говорить с представителем одной из трёх благословлённых семей?

Старик грустно улыбнулся:

– Да. Но не будем обо мне. Господин Бонхомме, время позднее. Не знаю, насколько страшна и опасна для вас ночь, но я осмелюсь предложить вам кров. Хотя бы до утра. Удерживать вас, конечно, я не стал бы. Это всего лишь скромное приглашение. Вы могли бы остаться тут, а потом, когда пожелаете, уйти. У меня здесь есть еда. И горячий чай. А вы, кстати, всё ещё дрожите.

Антал пожал плечами, потупив взгляд:

– Предложение заманчивое. Так уж вышло, что идти мне всё равно некуда. Но позвольте для начала спросить: почему вы не воспользовались своими силами, чтобы отогнать Павшее войско? Я считал, что благословлённые семьи способны дать отпор проклятым. Даже настолько сильным.

Рамиель тяжело вздохнул, погрузившись в размышления. Казалось, он решал, стоило ли отвечать прескверному или нет. А потом, спустя пару мгновений, произнёс:

– Мой ответ будет настоящим откровением. И взамен на него я тоже хочу задать свой вопрос. Но вы должны будете ответить честно.

Дело было в том, что Антал и Рамиель априори являлись полными противоположностями и даже настоящими врагами. Откровенничать друг с другом им было непозволительно. Это всё равно что раскрывать собственные слабости противнику, чтобы тот мог воспользоваться ими. И Меро молчал бы, не вёл бы диалог с прескверным, если бы тот не оказался таким… неправильным. Подобные ему способны на разные, самые подлые уловки и поступки, но спасать священника и храм Пресвятого Сальваторе даже во имя цели не стали бы. Ведь это являлось кощунством, противоречило их вере.

– Хорошо, – согласился Антал.

– Тогда отвечу на ваш вопрос: с исчезновением Сальваторе угасла и наша сила. Его благословение с каждым днём всё больше утрачивает своё влияние. Потому даже самого простого проклятого я, вероятно, прогнал бы с большим трудом. Что уж говорить о Павшем войске, которое даже вам, прескверным, не подчиняется.

Он помолчал всего секунду, а потом, осознав, медленно проговорил:

– Однако вас оно не посмело ослушаться.

– Я не имею над ними власти. И сам задаюсь вопросом, как так вышло. Быть может, удача была на моей стороне сегодня.

Сам Антал в этом сомневался, но объяснение найти не мог. Случившееся не давало покоя в той же степени, что и услышанное только что. Неужели и впрямь благословлённые семьи лишились своего могущества? И насколько же всё плачевно? Ему казалось, что правящая семья по крайней мере своего влияния не растеряла. Но уточнять это только ради простого любопытства Антал не стал бы – слишком уж будет подозрительно.

– Теперь и вы ответьте, господин. Почему вы вмешались? Думаю, ради такого поступка вам пришлось наступить себе и самой Тенебрис на горло.

Антал был уверен, что Рамиель ему не поверит. Он и сам не поверил бы. Но всё же обещание своё сдержал – ответил честно.

– Дело в том, что с некоторых пор я отрёкся от неё…

Глаза Меро округлились. Он ничего не говорил и не спешил обвинять прескверного во лжи, а просто решил выслушать. И Антал продолжил:

– Я не молюсь и не подчиняюсь ей. Тенебрис не имеет надо мной власти.

– Совсем?

И тут Антал осёкся. Нет, не совсем. Не полностью, не абсолютно. Над разумом она не властвует, но вот над сердцем… Он тщательно подбирал слова, чтобы выразиться яснее. И всё больше казалось, что священник ни капли ему не верил.

– Скажем так, Тенебрис не способна заставить меня что-либо сделать. Её воля – не закон для меня.

– И как же так вышло? Ведь не было ещё ни одного прескверного, способного от неё отречься. Она вас создала, одарила своим проклятием. Она… слишком сильна, и противиться её воле, я полагаю, не удавалось никому из вас.

– Вы вправе не верить мне. Но я говорю правду. Обещал ведь, что буду честным.

Рамиель прищурился, вглядываясь в Антала, в его ясные глаза. Казалось, перед ним сидел не прескверный, а самый обыкновенный молодой человек. От него не веяло угрозой и опасностью. А ведь для того, чтобы убить подобных ему, требовались порой целые войска. Одно такое было с треском разгромлено первородной прескверной Джокестой Сигаль. Оно же по сей день бродит по землям Эрхейса. То самое Павшее войско, которое пошло на смерть во имя высшей цели, а в итоге было обречено на вечное проклятие.

– Я хочу вам верить, господин Бонхомме, – заговорил неуверенно старик. – Но доверие слишком дорого стоит. Особенно…

Антал горько усмехнулся, кивнув:

– …особенно для такого, как я. Мне и за целый век не наскрести на чьё-либо доверие, господин Меро, я знаю.

Священник вдруг отмахнулся:

– Вам просто не давали шанса. А я вам его дам. Возможно, на то воля Пресвятого Сальваторе. Быть может, он так и задумывал, и наша встреча не случайна. Где бы наш создатель ни был сейчас, живой или мёртвый, может, он всё ещё ниспосылает нам знаки и сигналы.

Рамиель чуть подался вперёд, зашептав:

– А вдруг вы больше его создание, чем Тенебрис? Вдруг он и к вашей душе, пусть и проклятой, желает прислушаться?

Антал никогда о подобном не задумывался. А сейчас даже не нашёлся с ответом. И казалось, даже с фресок лик божества уже взирал не так грозно и презрительно. Антал был смущён и искренне благодарен за доброту. Её он всегда больше всего ценил в людях. Наверное, потому что таких на его пути почти и не встречалось.

Прескверный задрожал сильнее. И Тенебрис как-то подозрительно стихла, не вмешиваясь в размышления и не пытаясь их запутать.

– Если вы так считаете и раз уж пригласили меня здесь погостить, могу я дерзнуть и попросить кое о чём? – тихо спросил Антал. – Вероятно, моя просьба покажется вам странной, а, быть может, даже оскорбительной.

– Я вас слушаю.

Антал какое-то время собирался с силами. Он чувствовал, что назад уже дороги не будет. Разум твердил, что он всё делал правильно, но вот сердце, отданное Тенебрис, кричало о предательстве и стыдило. Жизнь вот-вот должна была разделиться на до и после. Хотя просьба его и была, казалось бы, совсем незначительной, но всё-таки для Антала это было очень важно. Он сомневался, мялся в нерешительности, а потом, набрав в грудь воздух, произнёс:

– Не могли бы вы научить меня молитвам?

Кара божественная не обрушилась внезапно на голову. Не произошло вообще ничего. И только священник в изумлении поднял брови. Вероятно, ожидал он чего угодно, но только не этого. И всё же Рамиель Меро ответил:

– Хорошо. Давайте для начала зажжём свечи и воскурим благовония. А потом вместе помолимся о погибших.

Старик с усилием поднялся на ноги и побрёл, хромая, вглубь храма. В его сердце – к алтарю. Он вручил Анталу спички, и тот принялся зажигать многочисленные свечи и благовония. Руки его нещадно дрожали. Огонёк спички неумолимо дёргался, промахиваясь по фитилям. Процесс этот сакральный ощущался как нечто очень значимое. В эту самую секунду Антал отрекался не только от своей веры, но и от части самого себя. И пусть искоренить проклятие невозможно, однако можно не быть его заложником. Душа металась, терзаемая сомнениями. Прескверный по-прежнему испытывал определённые чувства к Тенебрис. Он… любил её. И избавиться от этих чувств не так просто. Вероятно, для этого нужны годы. Но по крайней мере шаг к полному освобождению уже был сделан.

Закончив со свечами, священник и прескверный сели на скамью. Рамиель вручил ему книгу со священными писаниями, и вдвоём они принялись молиться. Тихо, почти шёпотом. А потом наступил рассвет.

Дом, в котором поселился Антал, принадлежал Рамиелю. Но тот уже давно не жил в нём, предпочитая день и ночь оставаться в храме. Потому он безвозмездно позволил прескверному жить в нём. Антал не желал покидать Домну и решил остаться.

Со временем сюда вернулись и некоторые из тех жителей, что в то злополучное утро бежали со всех ног, спасая свои жизни. Вероятно, потому, что идти им было больше некуда, и тут осталось брошенное хозяйство. Брошенная жизнь. Постепенно люди начали приходить в себя, однако время ещё не до конца залечило их раны и позволило забыть о пережитой трагедии. К соседству с прескверным они относились настороженно. А кто-то и вовсе был против. Однако Рамиель убедил перепуганный народ в том, что Антал спас его и прогнал Павшее войско. И тогда, пусть не сразу, жители смирились с его нахождением здесь. Хотя по-прежнему сторонились и игнорировали.

Однажды Анталу пришла идея о ветряных колокольчиках. Один такой он смастерил и напитал своей энергетикой с намерением отпугивать проклятых. Чтобы те, случайно забредя в крохотную Домну, разворачивались и уходили прочь, даже и не думая чинить беспорядки. А потом сделал ещё несколько таких же колокольчиков. Парочку он повесил прямо на въезде, на деревьях. И тогда люди заинтересовались. А потом и вовсе захотели себе такие же. И теперь колокольчики, созданные для защиты, висели над дверью каждого дома. И даже в Чайном Доме, играя приятную музыку ветра.

Дорога в Домну теперь называлась Запретным путём. Её, как и само поселение, обходили стороной, считая земли здешние проклятыми. Многие верили, что пролитая тут кровь рано или поздно вновь привлечёт проклятых, и очередной трагедии не удастся избежать. Но колокольчики – до смешного маленькое средство защиты – неустанно играли свою мелодию, утешая и отгоняя тревоги прочь. И уже год с момента случившегося Домна не знала бед.

Глава 8. «Дяденька, дай монетку!»

***

Антал закончил свой рассказ. Элейн растерянно хлопала глазами, пытаясь принять откровение прескверного. Если бы кто-нибудь рассказал ей о том, что порождение Тенебрис спасло храм Пресвятого Сальваторе и тем более представителя благословлённой семьи, она не поверила бы и только посмеялась. Но отношение Рамиеля Меро к Анталу принцесса видела собственными глазами, и причин сомневаться в его искренности у неё не было. Как такое возможно? На этот вопрос, вероятно, сложно отыскать ответ. Ведь за целые столетия ни один прескверный не проявлял себя с подобной стороны.

– Откуда в вас такая воля? – проронила она едва слышно.

Антал только и мог пожать плечами:

– Я знаю лишь то, что Тенебрис – не всё, что во мне есть. Есть и другая сторона, но откуда она взялась, и кем была бережно взращена, понятия не имею.

– Вы очень сильный человек, господин Бонхомме.

Антал, опустив взгляд, в смущении улыбнулся. «Человек». Так она его назвала. И в ту же секунду он понял, что общество Элейн ему приятно. К аристократам прескверный относился с презрением, и на то были свои причины. Исключением стали лишь Меро, который давно выбрал иную жизнь, отойдя от дел его семьи, и, по всей видимости, Элейн, которая, несмотря на статус, всё же оказалась более приземлённой.

– Я хочу спросить, – сказал Антал. – Вы прибегли к моей помощи, потому что благословение Сальваторе в самом деле угасает? Как и ваши силы.

Элейн закусила губу, вздохнув:

– Да. Отец был против. Ему сложно признать, что сейчас единственная наша надежда – вы. И только вы на данный момент способны справиться со столь сильным проклятием. У нас же, увы, былой власти больше нет. Уговорить отца у меня не получилось, потому пришлось пойти на обман.

Она вдруг хихикнула:

– Но, знаете, я даже не сомневаюсь в том, что он всё понял. Всё-таки короля Эрхейса обвести вокруг пальца не так просто. Тем более мне – той, которую он растил. Честно говоря, не имею и малейшего понятия, почему он всё-таки позволил мне пригласить вас. Быть может, решился дать мне возможность хотя бы попытаться что-то исправить.

– Ваш отец настолько презирает прескверных, что не смог переступить через собственную гордость ради сына?

– Дело вовсе не в гордости. Скорее, он не верит, что вы действительно могли бы помочь. Да и с чего бы? Ведь, как известно, у прескверных своей воли нет, и Тенебрис вряд ли пошла бы навстречу. Это всё равно что просить рыбу взлететь – глупо и невозможно. Однако…

Принцесса взглянула на Антала, тепло улыбнувшись:

– Нам повезло. И единственный в мире оставшийся прескверный оказался куда более непредсказуемым, чем мы предполагали.

– Вы ведь меня ещё совсем не знаете, госпожа.

– Верно. Но вы согласились помочь, а это уже о многом говорит.

Антал не нашёлся с ответом. Он только устремил взор на соседние дома, вслушиваясь в переливчатый, спокойный звон ветряных колокольчиков. Да, Тенебрис ни за что не стала бы помогать благословлённым семьям. Их смерти она желала так же сильно, как воскрешения своего сына. И даже если бы они пообещали взамен вернуть Вогана к жизни, богиня не согласилась бы, не поверила.

Антал не знал, насколько теперь Элейн доверяла ему. За себя он мог сказать лишь то, что обманывать её не собирался и в самом деле намеревался помочь настолько, насколько сможет. Но в голову принцессы прескверный, к сожалению, залезть не мог. Не мог узнать, о чём та думала. А что, если Тенебрис права, и Элейн так мила и любезна лишь до тех пор, пока он полезен? И ждать ничего хорошего в итоге не стоило. Что ж, пока ничего не оставалось, кроме как присматриваться и быть осторожным. Доверие – ценная валюта. И даже доверие Антала Бонхомме так просто не купишь.

– Господин, а что за несчастный проклятый, о котором вы так переживаете?

Антал поёжился от холода и ответил:

– Давайте зайдём в дом, и я вам расскажу.

Принцесса согласилась. Оказавшись перед камином, в тепле, Антал заговорил вновь. Причин утаивать эту историю не было.

– Не так давно к моему дому явился странный молодой человек. Он смог ступить на порог лишь потому, что над моей дверью не висят ветряные колокольчики. Вероятно, слонялся где-нибудь неподалёку, и моя энергетика его привлекла. Проклятые ведь, как известно, тянутся к прескверным.

– А почему же вы не повесили колокольчики у своей двери?

Антал пояснил:

– Чтобы нуждающиеся в моей помощи проклятые могли отыскать сюда дорогу.

Так и случилось с несчастной Евадне Реверди. Она забрела в Домну не случайно. Проклятие измучило её, истерзало разум, и поэтому аристократка смогла-таки найти сюда дорогу в поисках спасения, когда стало совсем невыносимо.

– По возможности я стараюсь снимать проклятия. К моей помощи прибегают очень редко, но всё же иногда такое случается.

– И вы всем помогаете?

– От меня не убудет. Отказываю только тем, кто, наоборот, желает кому-либо навредить.

«Как это случилось с мерзавцем Лабаром.» – подумал Антал. А после продолжил:

– Так вот однажды к моим дверям пришёл нуждающийся. Не знаю, откуда он появился, и что с ним случилось. Понимаю лишь одно – кто-то очень сильно постарался насолить парню, ведь проклятие на нём наложено невероятно сильное и ужасное.

Элейн сделалась опечаленной. В голове всплыли воспоминания о брате, с которым случилось то же самое. Она, грустно опустив взгляд, спросила:

– Смертельное?

– Да. И не только. Знаете ли вы, госпожа, какие проклятия существуют?

– Очевидно, я осведомлена не так хорошо, как вы. Объясните.

И Антал, усевшись удобнее, принялся объяснять:

– Существуют две категории проклятий: смертельные и дурманящие. К первой относятся такие как: «посмертное проклятие», «проклятые муки» и «наказание болью». Ко второй: «дрёма», «забвение», «кошмары и галлюцинаций», а также «безволье». «Проклятые муки» появились очень давно. Именно этим проклятием Воган убил своего учителя. Заключается оно в том, что тело человека начинает гнить изнутри. Учитель Вогана харкал кровью, изрыгая остатки собственных органов. Проклятие это может действовать как мгновенно, так и медленно, убивая мучительно. «Наказание болью» заставляет проклятого испытывать немыслимые физические страдания без видимой на то причины. Ни один лекарь не отыщет болезнь и не увидит ран, однако человек будет медленно умирать от страшных болей по всему телу. А вот «посмертное проклятие», являющееся одним из самых кощунственных и жестоких, придумала и сотворила первородная прескверная Джокеста Сигаль. При помощи него она подняла Павшее войско, и…

Антал осёкся, закусив губу. Хотел он было привести в пример и Бартоломью, но тут же осознал, что стоило бы закрыть рот. Потому вовремя остановился. Однако Элейн и без того всё поняла и, тяжело вздохнув, закончила фразу за него:

– И Бартоломью тоже восстал из-за этого проклятия. Я знаю, как оно работает. В момент агонии человека проклинают, и его душа возвращается в изувеченное тело совершенно другой. Испорченной. А потом мертвец со временем превращается в кошмарное чудовище, как это и случилось с солдатами из Павшего войска. И…

Слёзы подступили неожиданно. Элейн так и прервалась на полуслове, не в силах закончить мысль. К горлу подкатил давящий комок. Но уже через мгновение принцесса взяла себя в руки и, сжав кулаки так сильно, что ногти впились в дрожащие ладони, сказала:

– Не будем об этом. Лучше расскажите про дурманящие проклятия.

– Может, не стоит, госпожа?

– Стоит.

– На самом деле вам ведь известно про каждое из этих проклятий. Небось с малых лет вас учили их отличать. Так к чему же слушать снова и снова? Ещё и раны бередить.

– Хочу услышать это из уст прескверного. Хочу послушать именно вас.

– Что ж, ладно. Дурманящие проклятия не так страшны и опасны, однако способны изрядно подпортить людям жизнь. А, что самое отвратительное, этим многие пользуются и без вмешательства прескверных. «Дрёма» заставляет человека уснуть. И спать он будет до тех пор, пока проклятие не снимут. «Забвение» стирает память. «Кошмары и галлюцинации», думаю, в объяснениях не нуждаются. А вот «безволье» звучит поинтереснее. Наложив это проклятие, можно завладеть волею человека и направлять так, как душе угодно.

– И чем же из всего этого был проклят ваш несчастный друг?

– Вы удивитесь, но проклятие на нём наложено не одно. Он страдает от «проклятых мук» и «забвения». По всей видимости, чтобы не смог вспомнить, кто одарил его такими чудесными дарами. Вот только Дьярви – так он назвался – забыл не только это, а вообще всё. На вид ему лет двадцать с небольшим, а ведёт себя, словно малое дитя. Не говорит почти, всего боится. Но есть ещё одна загвоздка, понять которую я никак не могу…

– Какая же?

– Понимаете, госпожа, все эти проклятия, наложенные простыми людьми, хоть и вредят, однако ж легко снимаются мною. И не оказывают такого сильного воздействия, какое могло бы быть, наложи эти проклятия я. Но снять проклятия с Дьярви я не могу.

Элейн нахмурилась, не понимая:

– Как это?

– «Забвение», наложенное на Дьярви, обладает сильным влиянием. А вы знаете, каким именно? Помимо лишения памяти.

Элейн задумалась на мгновение, вспоминая всё, чему её учили, а потом неуверенно ответила:

– Это проклятие не только стирает воспоминания, но и заставляет забыть этого человека. То есть все, кто его когда-то знал, не помнят о его существовании. Будто бы его никогда и не было. И снять его можно лишь одним способом – назвать полное имя проклятого.

Антал кивнул, но не спешил подсказывать. Элейн поразмыслила ещё немного, а потом сделала вывод, в который сама же не поверила:

– И такое проклятие способен наложить лишь прескверный. Так ведь? Простому человеку, балующемуся проклятиями, не под силу оказать столь сильного влияния.

– Именно. Это и есть та самая загвоздка. Верите вы или нет, но я не проклинал Дьярви. Я вообще увидел его впервые в жизни. Раньше мы не встречались.

– И это значит, что его проклял… прескверный? Но вы ведь единственный…

Антал вздохнул, перебив:

– Да, так я считал. Что я единственный оставшийся. Но теперь не уверен.

Элейн крепко задумалась. Если такое возможно, то, может, и Бартоломью подвергся нападению неизвестного прескверного? И сможет ли тогда Антал снять с него это проклятие и упокоить его душу? Пока верилось в это с трудом, однако принцесса не спешила с выводами. Сейчас не было никакого смысла гадать, ведь им ничего толком неизвестно.

– Вы устали, – заметил Антал. – Давайте ляжем. На рассвете отправимся в путь.

– А куда именно мы пойдём? У вас есть мысли, откуда стоит начать поиски?

– Для начала расскажите мне, чем при жизни очень любил заниматься ваш брат? Чему отдавал особое предпочтение?

Элейн нахмурилась:

– Какое это имеет отношение к нашим поискам?

– Прямое. Проклятые даже после смерти зачастую не забывают о том, что любили. Их неосознанно тянет в значимые места, и привлекают обожаемые вещи. Вы упоминали, что Бартоломью часто покидал дворец и спускался на землю. Куда же он уходил?

Элейн без раздумий ответила:

– Он был частым гостем второй благословлённой семьи…

Принцесса смолкла, задумавшись. На лице читалось напряжение.

– Однако я никак не могу вспомнить, кто его там ждал. Видите ли, у нашей семьи и семьи Беланже – второй благословлённой – были некоторые разногласия. Сейчас мы пришли к миру, но когда-то мой отец и глава рода Беланже – госпожа Надайн – едва не стали врагами. И всё же странно, что я не могу вспомнить, по какой причине Бартоломью посещал их дом. Да и если бы мой брат появился там, они непременно сообщили бы об этом моему отцу.

– Быть может, есть что-нибудь ещё?

– Театр. Бартоломью танцевал и учился актёрскому мастерству, сам писал пьесы…

– Тот самый большой театр в столице?

– Да. Там он тоже был частым гостем. Но как зритель, а не артист.

– Что ж, в таком случае, нам следует направиться именно туда. А сразу после того, как найдём его, наш путь будет лежать в сторону Аукциона Фонтанель.

– А что же нам там делать?

Антал усмехнулся:

– А там вы выполните свою часть уговора. На этом аукционе можно купить не только ценные вещи и различные диковины, но и информацию. О козлёнке, к примеру. Не беспокойтесь, я заплачу за всё сам. Но без вас со мной попросту даже говорить не станут.

Элейн скептически улыбнулась, наклонив голову набок:

– Вы так уверены, что там найдутся люди, знающие о местонахождении второго козлёнка? Даже моему отцу это неизвестно.

Антал откинулся в кресле, закинув ногу на ногу:

– Местонахождение второго козлёнка мне известно. Он хранится у семьи Беланже. Речь идёт о третьем и четвёртом. И да, вероятнее всего там найдётся хоть один человек, обладающий столь ценной информацией.

– Но ведь если бы кто-то знал об этом, уже давно доложили бы моему отцу. Козлята невероятно ценны.

– Именно поэтому просто так никто не стал бы докладывать о них во дворец, госпожа. Вы росли в аристократичном обществе, однако плохо его знаете. Далеко не все, увы, так же преданно служат богу, как ваша семья. Им плевать на то, как важны эти несчастные козлята. Вопрос всегда в том, насколько они дороги, и сколько денег с них можно поиметь. В этом мире честных людей слишком мало. – Антал грустно вздохнул. – Как, вероятно, и в любых других. И я не сомневаюсь, что наш король, при всём уважении, о многом не ведает.

– Поэтому вы так аристократию не любите?

– Есть и другие причины. Видите ли, но ведь моя семья тоже вхожа в это общество. Потому я так хорошо осведомлён.

Элейн округлила глаза, чуть подавшись вперёд:

– Неужели? Но я не припоминаю ни одной знатной семьи по фамилии Бонхомме.

– Потому что это только моя фамилия. Я взял её сразу же после того, как покинул родной дом. Фамилия моих родителей Болье.

Элейн принялась вспоминать, но это не заняло много времени. И вновь пришла пора удивляться. Принцесса встрепенулась, едва не подпрыгнув на месте, после чего громко заявила:

– Да, я знаю эту семью! Господин Ашеал Болье занимал пост командующего королевской армией, а после его место занял Вейлин Гонтье – его приемник. Так неужели господин Ашеал Болье…

– Мой отец, да. Прославившийся тем, что выследил и убил последнего прескверного. Ну, того, что был до меня.

Антал вдруг истерично расхохотался:

– Можете себе представить? А потом у этого человека родился я.

Элейн, однако, не было смешно. Слишком уж жестокие у судьбы шутки. А, быть может, Тенебрис намеренно избрала очередным своим последователем дитя человека, посвятившего свою жизнь преследованию прескверных? Хотела поиздеваться? Что ж, если так, то у неё получилось. Принцесса не могла даже представить, каким было детство Антала. И что же чувствовали его родители? И стоило только ей подумать об этом, как Антал добавил:

– Моя мать долго не могла забеременеть. Но потом – о чудо! – родился мальчик. И имя-то ему дали какое! Антал! Что означает «бесценный». Я был долгожданным ребёнком. Мать с отцом изо дня в день молились Сальваторе о том, чтобы он подарил им дитя. И молитвы, судя по всему, были услышаны. А потом меня нашла Тенебрис.

Элейн всё больше мрачнела. Эта история не казалась трогательной. Хотя ей так хотелось узнать Антала поближе, так хотелось выведать у него, казалось бы, столь незначительную информацию о его прошлом, о семье. А теперь в душе сделалось как-то пусто и холодно.

– Меня почти сразу списали со счетов.

Антал перестал смеяться и стал серьёзным.

– Мать рыдала, а отец не находил себе места. Мучительное ожидание, потом тяжёлая беременность и роды… И в итоге родился прескверный. Отец, столкнувшийся с таким же, как я, верил лишь в одно: долго я не проживу. Потому что рано или поздно Тенебрис окончательно возьмёт надо мной верх, и я превращусь в чудовище. Он был уверен, что в один день они потеряют меня. Что я собьюсь с праведного пути и ступлю на путь зла. И меня убьют. Выследят и убьют.

Он горько усмехнулся:

– Что ж, отчасти они были правы.

– И вы… поэтому ушли? Поэтому не общаетесь со своей семьёй?

– Почему же не общаюсь? Общаюсь. Но очень редко. К тому же, родители мои не одни. Они под присмотром. Спустя несколько лет после моего рождения они усыновили мальчика. Мать не смогла забеременеть ещё раз. И вот. У меня есть сводный младший брат – Ардель. Что иронично, он не мой кровный родственник, но, кажется, лишь он один рад меня видеть, когда я всё-таки навещаю родной дом. И, как бы больно ни было, но я счастлив, что у родителей есть Ардель. Они любят его, как родного. Как никогда не любили меня. Вернее, не позволяли себе любить. И я не злюсь на мать и отца. Теперь уже нет. Всё-таки со злостью в душе жить куда сложнее.

Элейн совсем поникла и смолкла. Это очень сильно отличалось от того, как жила она. Её семья была счастливой. И даже преждевременная смерть матери не смогла их сломить. Детство, юность – это были прекрасные времена. Но теперь, кажется, идиллия трещала по швам. Бартоломью тоже мёртв. И остались они вдвоём с папой. И теперь принцесса чувствовала себя одиноко. А Антал был одинок всегда, даже при живых родителях. И, пусть говорил он об этом, казалось бы, непринуждённо, как о простом факте из жизни. Но в его серых ясных глазах Элейн отчётливо читала глубокую печаль.

Антал прочистил горло, осознав, что наболтал лишнего. Так отчаянно откровенничать он не планировал. И теперь он испытывал неловкость. О судьбе его хорошо знал лишь Меро, а теперь вот ещё и госпожа Дезрозье. И хорошо, что Антал вовремя остановился! Иначе выложил бы вообще всё, не оставив и капли загадочности и интриги.

– Врем позднее, – подытожил прескверный. – Надо бы ложиться. И выспаться.

Элейн молча кивнула. И только Антал поднялся с кресла, как в дверь тихо поскреблись. Он едва не ахнул от радости, подбежав и распахнув её. На пороге сидел молодой человек. Продрогший и мокрый насквозь.

– Дьярви! – воскликнул прескверный, расплывшись в тёплой улыбке.

Элейн тоже встала, уставившись на дверь. Она наблюдала за тем, как Антал, взяв за руку сгорбленного юношу, втащил его в дом, тут же подведя к камину.

– Элейн, это и есть мой друг! – сказал Антал.

Принцесса вперила в «друга» внимательный взгляд. Он казался ей знакомым. Быть может, встречались где-то раньше?

Дьярви в свою очередь, дрожа, уселся у огня прямо на пол и принялся нервно теребить локон золотисто-русых растрёпанных волос. Они были длинными и вьющимися, свисали почти до середины спины. В них же Элейн заметила прилипшие листья и маленькие веточки. Волосы были спутанные и грязные. Мешковатая одежда оказалась в таком же плачевном состоянии. Да и на красивом – до одури красивом! – лице виднелись пятна и… кровь?

В ту же секунду Дьярви раскашлялся, харкая кровью. А потом, когда приступ прошёл, небрежно утёр рот длинным рукавом. Он тоже уставился на Элейн золотисто-карими глазами, с непониманием и настороженностью хлопая светлыми ресницами.

Антал уже вовсю ворковал вокруг проклятого. Успел стянуть с него грязную и мокрую рубаху и надел новую – чистую и сухую.

– Надо бы тебя отмыть… – пробубнил прескверный, удаляясь куда-то.

А вернулся уже с тазом и мочалкой. Дьярви, только завидев это, тут же недовольно замычал, скуксился и намеревался удрать. Он начал вставать, пытаясь избежать внезапной заботы Антала, но тот оказался сильнее.

– А ну сядь, живо! – приказал Антал, припечатав проклятого к полу.

Он давил ему на плечи и не давал уйти. А тот отчаянно сопротивлялся, капризно размахивая руками и отворачиваясь.

– Ты же знаешь правила! Я не позволю тебе шастать по моему дому в таком виде! Ты взгляни на себя! На голове – гнездо, на лице – кровь. На ногах и руках налипли комья грязи. Где же ты лазил всё это время?!

Дьярви, казалось, был готов впасть в истерику. Он продолжал вырываться, пихался и толкался. И, вероятно, ещё немного, и даже прибёг бы к самой настоящей драке! Элейн поначалу только и смотрела на него, пытаясь вспомнить столь знакомые черты, а потом поняла, что ситуация эта её веселила. Она даже хихикнула, наблюдая за тем, как Антал схватил проклятого за лицо и насильно оттирал его мочалкой. Он не обращал внимание на то, что Дьярви хлестал его по щекам, пинался и барахтался, и только продолжал приводить его в порядок.

А когда вопрос чистоты был решён, Антал отпустил-таки несчастного. И тот, подскочив, убежал в соседнюю комнату, стихнув.

– Опять под стол спрятался небось, – проговорил Антал, бросив туда взгляд.

А потом обратился к принцессе:

– Госпожа, должен предупредить. Дьярви любит спать под кроватью и прятаться за диваном. Поэтому не пугайтесь, если обнаружите его где-нибудь на полу ранним утром. Он абсолютно безобидный, ничего вам не сделает. Скорее испугается и не подойдёт близко. А теперь давайте всё-таки ложиться.

И прескверный, убрав мочалку и тазик с грязной водой, ушёл на второй этаж, в свою комнату. Элейн же ещё долго не могла уснуть, всё поглядывая в темную соседнюю комнатку, откуда больше так и не показался Дьярви. Уж слишком знакомым казались его черты. Но, как ни копалась принцесса в памяти, вспомнить его так и не смогла.

Антал, проснувшись, спустился вниз. Ещё на лестнице он услышал голос принцессы. Та что-то лепетала и с кем-то сюсюкалась, точно с ребёнком. Войдя в гостиную, прескверный увидел занятную картину: Элейн сидела на полу напротив Дьярви и ласково гладила его по голове, утешая. Проклятый в свою очередь внимательно её слушал, тяжело и часто дышал и был болезненно бледен. Прямо перед ним красовалось внушительное пятно крови. Она же капала с его приоткрытых губ, запачкав лицо, одежду и руки. Лишь через мгновение Антал заметил, что с кончиков пальцев Элейн лился тот же свет, каким она одаривала его совсем недавно. Рука её водила по волосам Дьярви, зарываясь в них. И, кажется, её благословение ему очень помогало.

– Приступ? – обеспокоенно спросил прескверный, подойдя ближе.

Элейн кивнула:

– Уже закончился. Я проснулась от страшного кашля и увидела, что Дьярви почти лежит на полу, давясь собственной кровью. Но сейчас ему лучше.

Антал сморщился, прикрыв глаза. В груди болезненно сжалось сердце. Видеть страдания несчастного Дьярви было невыносимо. И самое ужасное, что помочь ему Антал никак не мог. Из широко распахнутых глаз проклятого катились слёзы. Он вперил в прескверного усталый взгляд, будто вопрошая: «почему ты бездействуешь? Почему не излечишь от этой напасти?». И Бонхомме даже захотелось извиниться и оправдаться. Но Дьярви вряд ли понял бы его. Да и просить прощения было не за что. Если бы Антал мог, то давно снял бы эти проклятия и спас душу своего друга.

– Ему становится хуже, – удручённо проговорил Антал, вздохнув. – Приступы участились. Он медленно умирает.

Дьярви всё ещё не отрывал от него покрасневших глаз. Понимал ли он до конца своё состояние? Или его рассудок бесповоротно утрачен?

– Моих сил не хватит, чтобы его очистить, – тихо ответила Элейн.

– Какая жалость! – явилась вдруг Тенебрис. – Умрёт совсем молодым.

Антал не питал особых надежд, но, будучи на грани отчаяния, всё-таки задал богине вопрос:

– Ты знаешь, кто его проклял?

Тенебрис хохотнула:

– Откуда мне это знать?

– Потому что его проклял прескверный, но мы с тобой оба знаем, что это был не я.

Элейн стихла, наблюдая за тем, как Антал вновь заговорил сам с собой. Она решила не влезать в его разговор с богиней и молча наглаживала голову Дьярви.

– Какой ещё прескверный, Антал? Тебе благословение госпожи Дезрозье вскружило голову? Или ты забыл, что один-единственный остался?

– Ты лжёшь. Иначе я смог бы снять с Дьярви проклятие.

– Антал, тебе хорошо известно, что прескверный, который был до тебя, давно мёртв. И убит он был твоим отцом. Поэтому я не понимаю, с чего вдруг ты взялся обвинять меня во лжи. Не можешь снять с мальчишки проклятие? Что ж, я тут не причём. Это только твоя забота.

Антал едва не завыл от безысходности. Он начал расхаживать по гостиной, обхватив себя руками.

– Прошу тебя, Тенебрис… Сжалься. Зачем тебе губить душу этого юноши? Сделай мне одолжение, окажи услугу. Пойди навстречу хоть раз! Я не прошу о многом.

– А почему я должна спасать его душу? Кто-то проклял его. И, вероятно, на то была причина. Это не моё дело. Мне всё равно. Но мне очень нравится, когда ты говоришь со мной в таком тоне. Умоляя. Помнишь, когда ты умолял меня в последний раз? Я хорошо помню. – Богиня начала заискивать. – Ты умолял меня прикоснуться к твоим губам. Помнишь, как сильно желал меня? Умолял не останавливаться, просил ещё и ещё…

Антал нервно глянул на Элейн. Та, благо, ничего не могла слышать. А Тенебрис тем временем продолжала:

– Как же хорошо нам с тобой тогда было! Тебе нравились мои прикосновения. Мой шёпот у твоего уха, ледяное дыхание на шее…

Антал молчал и не оспаривал её слов. Да, ему было хорошо с ней. Да, он любил богиню. И… наверное, любит до сих пор. И противиться этим чувствам невероятно тяжело. Но он обязательно выстоит. Вздохнув, прескверный беспощадно ответил:

– Прекрати. Хватит. Это в прошлом.

– Неправда. Мне лучше знать, что ты чувствуешь.

– Чего ты добиваешься? – Антал вдруг повысил голос, разозлившись.

Элейн вздрогнула, с тревогой глянув на него.

– О каких чувствах может идти речь, если ты не можешь выполнить даже такую маленькую просьбу?!

– А с какой стати я должна?

– Потому что это важно для меня!

– Не пытайся мною манипулировать, Антал. Не думай, что можешь так просто потребовать от меня что-то. Мне лучше знать, что для тебя важно. И этот мальчишка – лишь пыль под твоими ногами. Тебе незачем так о нём переживать. Умрёт и умрёт. Что с того? Он просто смертный, которому не повезло.

– Уходи. Прошу, оставь меня. Я не хочу тебя слышать.

И она оставила. Антал не знал, почему Тенебрис так просто ушла в этот раз, но был этому рад. Внутри бушевал ураган эмоций. Хотелось кричать, тело вновь задрожало. После каждого такого разговора казалось, будто руки его всё ещё в тяжёлых кандалах, а на шее – привычный металлический ошейник. Он связан, в плену, в тюрьме. И всё ещё не волен распоряжаться своей жизнью так, как хотелось бы. И даже Дьярви помочь не в силах.

Однако, выдохнув, Антал крепко призадумался о том, что Тенебрис, вероятно, не просто так утаила от него имя человека, проклявшего Дьярви. Бонхомме лишь утвердился в своих догадках о том, что существует ещё один прескверный. И никакой не мёртвый, а живой. Кого же тогда убил его отец? Этим прескверным не может быть дитя или кто-то младше Антала. По той простой причине, что Тенебрис для создания ему подобных требуется отделять от себя львиную долю собственной души, которая в дальнейшем нуждается в длительном восстановлении. Потому богиня может выбирать себе последователей лишь раз в тридцать лет. А Анталу всего двадцать четыре!

К тому же, будь Дьярви неважен, она, возможно, пошла бы на уступки и позволила бы прескверному его спасти. Вероятно, проклятый отнюдь не простой смертный, как утверждала богиня. Её целью всегда были благословлённые семьи. Она множество раз пыталась заставить Антала проклясть кого-нибудь из представителей громких фамилий. Но он отказывал. А тут внезапно проклинают принца Бартоломью… А что, если…

– Знаете, господин Бонхомме, – заговорила вдруг Элейн. – Я всё смотрю на Дьярви, и мне кажется его лицо очень знакомым. А учитывая то, что на нём наложено проклятие «забвение»… Вдруг я знаю его? Но никак не могу вспомнить.

Принцесса лишь подтвердила домыслы Антала. И он произнёс:

– Вполне возможно, что он – представитель благословлённой семьи. И, если не вашей, то, получается, это господин из семьи Беланже.

Вдвоём они задумчиво уставились на Дьярви. Тот только и успевал переводить пустой взгляд с одного на другую. А потом вдруг совершенно невинно и по-детски бесцеремонно обратился к Анталу с просьбой:

– Дяденька, дай монетку!

Глава 9. Город Весперис.

– Дьярви Беланже! – сказали они хором.

Однако ничего не случилось. Дьярви не осознал себя внезапно и не вспомнил чудом всё, что с ним произошло. Он хлопал глазами и с непониманием смотрел на Антала. Названные имя и фамилия никак не отозвались в его сознании и душе.

Он только настойчивее повторил:

– Дяденька, дай монетку!

– Что ещё за монетка? – спросила Элейн удивлённо.

Антал закатил глаза, тяжело вздохнув, а после выудил из кармана брюк завалявшуюся монетку и протянул её Дьярви. У того аж глаза загорелись при виде золота. Проклятый выхватил подарок из рук Антала и тут же куда-то умчался.

Прескверный пояснил:

– Постоянно просит у меня монетку, а, когда даю, убегает и прячет где-то. Я до сих пор так и не смог отыскать его тайник.

– И для чего же ему монетка?

Антал пожал плечами:

– Точно сказать не могу. Но я заметил за Дьярви интересную особенность: ему нравится роскошь и драгоценности. Однажды он забрался в мою мастерскую, где лежали уже готовые заказы, и стащил почти всё! На каждый палец нацепил по перстню, на уши и запястья – серьги и браслеты… По всей видимости, это какая-то его привычка из прошлой жизни. Несомненно, очень сильно он любил деньги и украшения. Что, кстати говоря, тоже может указывать на его знатное происхождение и безбедную жизнь.

В ту же секунду Дьярви вернулся обратно. И вышел он как раз-таки из мастерской. Шагал прямо, даже величественно, с гордо вскинутой головой. На пальцах вновь поблёскивали перстни и кольца. Проклятый ими, очевидно, любовался, внимательно разглядывая каждый драгоценный камень.

Антал протянул предупредительное:

– Та-а-ак…

Дьярви нахмурился, взглянув на него с обидой.

– А ну верни всё, что взял, – потребовал Антал.

Но проклятый либо в самом деле не понял, что от него хотели, либо только прикидывался. Потому не подчинился. И отвернулся, пряча руки за спиной.

– Дьярви! – не унимался Антал. – Ты меня слышал! Иначе подойду и заберу сам. Не доводи до греха!

Элейн расхохоталась. Происходящее казалось полным абсурдом. Она и представить не могла, что когда-нибудь окажется в подобной ситуации. А Дьярви, заслышав угрожающие нотки в обычно спокойном тоне Антала, всё-таки неохотно снял украденные украшения и протянул их прескверному.

– Молодец, – ответил он мягко.

А потом, пряча кольца в недрах своей мастерской, пробубнил раздражённо:

– Вечно забываю закрыть дверь в эту комнату. А потом тут всякие проклятые хозяйничают.

– Господин Бонхомме, вы оставите Дьярви совсем одного на время вашего отсутствия? – поинтересовалась принцесса.

– За ним присмотрит господин Меро. Дьярви не сидит на месте и вечно где-то пропадает, поэтому он всё равно уйдёт. А потом вернётся. И, не найдя меня дома, отправится в храм.

Принцесса взглянула на проклятого с грустью и обеспокоенно добавила:

– А если с ним что-нибудь случится?

Дьярви в этот момент уселся на пол перед камином, поджав ноги, и в задумчивости уставился в огонь. Казалось, размышлял он о чём-то непостижимом, уронив голову на свои колени. Будто искал ответы в танцующем пламени. Волосы его после сна так и не были причёсаны и теперь неопрятно торчали во все стороны, в уголках аккуратных губ виднелась засохшая кровь. Но даже это не портило его вида. Дьярви всё ещё был невероятно красив, даже не в лучшем своём состоянии. Он тяжело вздыхал и молчал. Казалось, если наблюдать за ним достаточно долго, то он возьмёт и заговорит вдруг, расскажет свою историю и ответит на вопросы о том, кто он, из какой семьи происходил и как оказался тут, в Домне. Но, как ни вглядывалась принцесса в смутно знакомые черты, всё равно не могла вспомнить среди своих знакомых Дьярви.

– Самое ужасное с ним уже случилось, – обречённо ответил Антал, потупив взгляд. – И на данный момент ничем больше мы ему помочь не можем.

– А если, когда вы вернётесь, он уже…

Антал нахмурился, закрыв глаза, и оборвал принцессу на полуслове:

– Не знаю, что тогда. И думать об этом не хочу. Не могу.

– Вы так сильно к нему привязались.

Это не был вопрос, но Антал всё же решил пояснить:

– Не знаю, привязанность ли это. Мне его жаль. Искренне. И я в самом деле хотел бы ему помочь. Чувствую какую-то… ответственность, наверное. И, как бы жалко это ни звучало, но приятно хоть кого-то называть другом. С ним мне тут не было одиноко. Он, хоть и молчит, но всё же слушает. Понятия не имею, как много из сказанного понимает, но даже его присутствия мне достаточно.

– А мы с вами? – спросила Элейн.

– Что?

– Мы с вами друзья?

Антал опешил от её вопроса и смутился. А потом и вовсе отвёл взгляд, сложив руки на груди. Элейн, лишь увидев этот жест, сразу же поняла – прескверный закрылся. Снова. И почему-то на душе сделалось тяжко. Они знакомы всего несколько дней, и за это ничтожно маленькое время невозможно настолько сблизиться. Так почему же ей стало неприятно? Надеялась, что, поговорив по душам разок, сумеет подступиться к прескверному? Глупости какие! А для чего это вообще надо? Антал был интересен ей, это точно. Но настолько ли сильно, чтобы желать сблизиться? Элейн определённо хотелось его общества, хотелось слушать его рассказы. В моменте она даже забывала о том, кем господин Бонхомме являлся. И это, несомненно, было весьма опрометчиво. А, быть может, всё дело в том, что именно сейчас она отчаянно нуждалась в друге? В ком-то, кто будет рядом. Кто-то, способный помочь преодолеть скорбь и всепоглощающую пустоту в душе из-за смерти самого близкого человека. Отец не мог поддержать Элейн должным образом, хотя и очень старался. Но она понимала, что папа и сам нуждался в поддержке сейчас. И смотреть в его мокрые и уставшие глаза было просто невыносимо. Становилось только хуже. С ним её объединяло общее горе. Они не могли вытащить друг друга из этой разверзнувшейся внезапно ямы слёз. А Антал, который появился в жизни горюющей принцессы совсем недавно, вдруг утянул её за собой и помог выйти за пределы давящих каменных стен. Он не знал об этом, но Элейн в действительности считала прескверного спасителем. Даже если он ничего не сделал, даже если всего-навсего действовал в вопросах собственной выгоды.

– Мы… не враги, – ответил вдруг Антал, прервав цепочку размышлений принцессы. – А друзьями ещё успеем стать.

Элейн искренне улыбнулась и кивнула. Ответ был исчерпывающим и более чем устраивал её.

– Мы и так задержались, госпожа. Так что давайте поторопимся.

Элейн согласилась и принялась собираться. И уже через час они отправились в путь.

Добрались до столицы быстро, без происшествий. Разница между тихой Домной и Весперисом – самым крупным городом во всём Эрхейсе – была ощутимая. Антал давно отвык от такого шума и количества людей. Последних он и вовсе намеренно избегал, а тут, куда ни глянь, всюду торговые лавки и различные заведения, и везде – целые толпы, не смолкающие ни на секунду. Гомон стоял ужасный! Кто-то ругался с продавцом, споря о несправедливой цене на товары, где-то просто обсуждали погоду и насущные дела, мимо проносились дети, заливисто хохоча и играясь… Антал поёжился, обхватив себя руками. Он и позабыл, что когда-то жил здесь, в так называемом «районе высоких стен», где осела местная знать.

Стоящая рядом Элейн тоже не была в восторге. Нет, она не воротила нос от простолюдинов, как это подобает чопорным принцессам. Просто ей были по душе уединение и тишина, нарушаемая лишь неистовым биением волн о скалы. Антал заметил, с каким видом та озиралась по сторонам, и усмехнулся:

– Что, уже желаете вернуться во дворец и затеряться под величественными сводами?

– Не смейтесь, господин Бонхомме! Я лишь трепетно отношусь к личному пространству! А тут будто бы и ступить некуда. Стоит только шаг в сторону сделать, как тут же с кем-нибудь столкнёшься.

Антал хмыкнул, вытянув уголок губ. Он подумал о том, что, тем не менее, принцесса очень быстро впустила в своё личное пространство именно его – прескверного. Про дружбу вдруг заговорила. И касается сама, и курить одну папиросу на двоих согласна, и даже одежду его успела поносить. Как интересно! Он так подумал, но, конечно же, не сказал вслух. Однако где-то внутри сделалось тепло от этих мыслей.

– А вы сами, господин Бонхомме? – полюбопытствовала принцесса, взглянув на него. – Скучаете по местной суете? Я же правильно поняла, что родились вы здесь?

Антал окинул взглядом до боли знакомые окрестности. Он соврал бы, если бы сказал, что столица не радовала глаз. Тут и в самом деле было где развернуться и чем залюбоваться. Административные здания, школы, храмы – все эти строения были величественными, приковывающими глаз. Над архитектурой главного города Эрхейса действительно постарались. Строители, несомненно, вложили в своё творение душу. Всюду взгляд натыкался на белокаменные стены и конические крыши, устремлённые ввысь. Они будто желали дотянуться до небес и пронзить их. И даже простые жилые дома не выделялись из общей картины небрежностью или неказистостью. Улицы были чистыми, а дороги – ровными, не ухабистыми. Да, Весперис поистине являлся образцом величия и великолепия. Всё-таки этот город был самым древним – сердце королевства. Отсюда, точно вены и артерии, и взяли начало другие города и поселения. Основал его сам Пресвятой Сальваторе. Именно здесь зародились три великих рода с не менее великими фамилиями: Дезрозье, Беланже и Меро.

Антал смотрел по сторонам, привлечённый простой человеческой суетой. Он наблюдал за проносящимися мимо людьми, слушал их разговоры и был точно уверен: нет, он совсем не скучает. Всё-таки мрачная и молчаливая Домна была сердцу ближе.

– Да, тут я родился, – ответил прескверный. – Но… не пригодился. И, знаете, госпожа, я думаю, оно и к лучшему. Вероятно, шум Веспериса – самого крупного города Эрхейса – рано или поздно свёл бы меня с ума.

Принцесса ничего не ответила и лишь перевела взгляд в сторону набережной. Там, вдалеке, над морем, повис дворец – её родной дом. И, кажется, по нему она тоже не скучала. И в тот момент, пока Элейн была увлечена своими мыслями, Антал поймал себя на том, что невольно залюбовался ею. Ветер трепал её густые вьющиеся волосы, то и дело подбрасывая и опуская. А солнце, выглянувшее наконец из-за неумолимых облаков, красиво ложилось на её лицо, подчёркивая голубизну больших и выразительных глаз. В них Бонхомме уловил печаль. Ту самую, какую Элейн часто отчаянно старалась скрыть и не показывать никому. Даже самой себе. Антал не раз замечал, как та сжимала кулаки, пытаясь успокоиться, как натянуто улыбалась, насильно отгоняя коварно подступающие слёзы… Большую часть времени госпожа Дезрозье казалась непринуждённой и абсолютно счастливой. Но только лишь казалась. Сейчас Антал видел её настоящую, без всякого притворства. Он не сомневался в том, что на деле Элейн изо дня в день одолевала невыносимая тоска и скорбь. Но она будто бежала от этих чувств, не понимая, что столкновение с ними всё-таки неизбежно.

Прескверному вдруг захотелось взять её за руку или коснуться плеча, чтобы вытянуть из печальных мыслей, однако было боязно. Он стоял в нерешительности, пока их безразлично обтекали прохожие. Те, увлечённые собственными жизнями и делами, вовсе не замечали, что перед ними сама госпожа Дезрозье – наследница трона. И, наверное, поэтому даже в окружении толпы казалось, будто они совершенно одни. Вдвоём.

Антал, задержав дыхание, протянул руку, желая одним только пальцем взяться за палец принцессы. Как вдруг услышал голос Тенебрис:

– А если она поднимет шум? Закричит вдруг! Укажет на тебя, назовёт преступником… И тогда весь город в миг остановится. Люди бросят свои дела, чтобы поглазеть на тебя. Они быстро смекнут, кто ты такой, и тут же позовут солдат. Неужели соскучился по Вейлину Гонтье? Его приём был поистине тёплым. Припоминаешь? Или желаешь, чтобы тебе напомнили? Не будь дураком, Антал. Кому могут быть приятны твои прикосновения? Уж точно не прекрасной госпоже Дезрозье! Ты оскверняешь её одним своим присутствием, что уж говорить о касаниях. Держи руки при себе и даже не думай пытаться быть к ней ближе, чем есть сейчас.

Последние фразы Тенебрис буквально прорычала. Процедила каждое слово сквозь зубы. Антал засомневался и всё-таки не решился взять принцессу за руку. Он даже сделал шаг в сторону, чуть увеличив дистанцию между ними. И ему вдруг показалось, что тон богини был особенно резким. В нём прослеживалась неприкрытая… ревность? Она точно не наставляла его в данную минуту, не «пыталась уберечь», как это делала обычно. Кажется, она в самом деле гневалась и ревновала. Что-то почувствовала Тенебрис в сердце Антала. Нечто такое, о чём сам он пока ещё не подозревал. Да, прескверному была симпатична Элейн. Она привлекала его внешне, ему нравилась её натура. По крайней мере, та часть, с которой он успел познакомиться за столь короткое время. Но разве это повод ревновать? По всей видимости, для Тенебрис – да. И это лишь вызвало беспокойство и тревогу. Богиня была сумасбродной, не дружила с головой, и ожидать от неё можно было чего угодно. И если она падёт так низко, что начнёт угрожать принцессе, то дело примет очень опасный оборот. Особенно теперь, когда благословлённые семьи так уязвимы. Элейн беззащитна против неё. И Антал не на шутку испугался: а вдруг и ему не удастся её защитить от чокнутой ревнивицы? Но пока что Тенебрис не обрушивала свой гнев на госпожу Дезрозье. Антал искренне надеялся, что так будет и впредь.

Элейн вдруг сморгнула наваждение, отогнав гнетущие мысли, и обернулась через плечо. Антал взглянул на неё и едва не ахнул, осознав, что её сходство с Тенебрис стало слишком сильным. Перед ним точно не была богиня, но глаза не обманывали: лицо принцессы в миг приобрело до боли знакомые черты бессмертной. Прескверный отвернулся, ища взглядом других женщин среди прохожих. И каждая из них имела то же сходство. Нет, быть того не может! Как это возможно?! Неужели так было всегда?

Антал попытался вспомнить, как выглядела Евадне Реверди, но и её черты расплывались. Память не давала увидеть лица аристократки. Вместо него была Тенебрис. Что же это за напасть такая? Казалось, прескверный сходил с ума! Он задёргался, начал медленно впадать в панику. Мужчины вокруг были разными, отличались друг от друга. Но вот женщины!.. Во всех он видел только богиню.

– Как интересно. Неужели ты только сейчас заметил эту чудесную особенность?

– Что ты сделала?.. Зачем это?.. – прошептал едва слышно Антал, схватившись за голову.

– А ты, видимо, позабыл моё наставление? В нашу последнюю ссору ты очень плохо себя повёл со мной. И я прибегла к крайним мерам.

Их последнюю ссору Антал, несомненно, помнил очень хорошо, во всех деталях. Ведь именно после неё его заковали в кандалы и почти забили насмерть. Но что ещё за наставление? Он отчаянно копался в памяти. А потом вдруг из самых дальних её участков достал сказанную Тенебрис фразу: «…и в каждой женщине отныне ты будешь видеть только меня! Я не дам тебе забыть! Не позволю отречься!». Прескверный пошатнулся. И как долго это продолжалось? Как давно? Он не помнил. Неужели всё это время лик её преследовал его всюду, был у каждой проходящей мимо женщины? Тенебрис искусно манипулировала сознанием Антала. Так, что в какой-то момент он перестал замечать её влияние.

– Господин Бонхомме, вы побледнели.

Рука Элейн осторожно коснулась его лба.

– Вам плохо?

Антал её не слышал. Он слышал только голос Тенебрис и видел лишь её одну. Богиня заглушила мир вокруг и ослепила. Она была в ярости и отчаянно старалась помутить рассудок Антала, чтобы вернуть себе желанный контроль. И самое страшное, что у неё получалось. Противиться её воле становилось всё тяжелее. Затуманенный разум подводил, не давал мыслить здраво. И ни одна молитва Пресвятому Сальваторе не шла на ум. Казалось, заученные наизусть священные строки попросту стёрлись из памяти в один миг. По щелчку пальцев Тенебрис.

И тогда, зажмурившись и закрыв уши, Антал вдруг зашептал собственную молитву:

– …мне вовсе не страшно, не больно –

Я давно стал сильнее тебя.

Тебе не отнять мою волю,

Даже если ты душишь любя…

Оставь меня здесь, уходи!

Тебе незачем больше пытаться

С ума меня болью свести

И ей же потом упиваться…

Элейн опешила, не понимая, что происходит. Она лишь молча наблюдала за Анталом, стоя прямо перед ним. А тот вдруг замолчал и распахнул глаза, оглядевшись. Мир вновь обрёл живость красок и голос: шум городской суеты снова обрушился на прескверного. Он почувствовал, что богиня отступила. Однако лик её пугающий всё ещё был у каждой проходящей мимо девушки или женщины. И Элейн, стоящая прямо перед ним, не была исключением.

Послышался лязг металла. Антал слишком хорошо знал этот звук. То были солдаты. Звон их доспехов прескверный сумел услышать бы, даже если бы оглох. По спине побежали мурашки, ладони похолодели и сделались мокрыми – тело по привычке реагировало на близость королевской стражи. Затеряться в нескончаемом потоке людей было просто, но Антал всё равно запаниковал, решив, что Вейлин Гонтье при желании отыщет его за секунду. Прескверный не мог мыслить здраво и даже не подумал о том, что среди простых служивых, по обыкновению патрулирующих улицы Веспериса, вероятнее всего и не было их командира. С чего вдруг ему тут прогуливаться? В конце концов, он, несомненно, был в курсе произошедшего с Бартоломью, потому в данную минуту, вероятно, неустанно занимался его поисками.

Элейн, вглядевшись куда-то вдаль, произнесла:

– Господин, куда мы сейчас направляемся? Сразу в театр?

Антал пришёл в себя, услышав её голос, и, выдохнув, попытался подавить приступ паники, после чего спокойно ответил:

– Для начала нам следует заглянуть в одно место и приодеться. Всё-таки собираемся посетить культурное заведение.

Он заозирался по сторонам:

– И лучше бы как можно скорее отсюда уйти.

– А мы идём туда в качестве зрителей?

– Да. Мы не можем ворваться туда и начать открыто искать вашего брата. Он, несомненно, скрывается. Вероятнее всего даже носит маски, чтобы его не узнали. А если почует, что мы явились по его душу, сбежит.

– Но зачем ему от нас убегать?

– Нет от нас. А конкретно от вас.

Элейн в изумлении подняла брови:

– Почему же от меня?

– Из дворца же он сбежал. А мог бы и остаться.

Элейн не понимала ход его мыслей, потому молча ждала объяснений. Антал продолжил размышлять:

– Это лишь моё предположение. Но хочу сказать, что у прескверного, проклявшего вашего брата, вероятно, есть мотив – навредить конкретно благословлённым семьям. И не просто навредить, а убить. В конце концов, он замахнулся на самого принца – это не самая простая цель. Бартоломью, несомненно, мог дать достойный отпор. По крайней мере до того момента, когда ваша сила начала угасать. К тому же, мы всё ещё не выяснили, кем на самом деле является Дьярви. Если он в действительности окажется наследником второй благословлённой семьи, то это лишь подтвердит мои догадки. Неизвестный нам прескверный, очевидно, охотится на вас. На вашу семью и на семью Беланже. Но действует издалека, не своими руками. По какой-то причине он не нападает сам. Осторожничает.

Антал закусил костяшку указательного пальца, задумавшись:

– Потому и отправил Бартоломью во дворец. Чтобы он напал на вас и вашего отца. Но вместо этого покусился на жизни прислуги. Возможно, потому он и убежал, когда вы нашли его. Чтобы не навредить вам.

Глаза Элейн загорелись:

– То есть Бартоломью сохранил разум?

Антал тяжело вздохнул. Ему вовсе не хотелось давать принцессе ложные надежды. Не хотелось видеть, как её взгляд вновь угасает. Но он собирался быть до конца честным с ней, потому мягко пояснил:

– Проклятие действует не сразу. Оно медленно разрушает разум и травит душу. Потому, возможно, ваш брат всё ещё смутно помнил о том, кто вы. Быть может, он даже пытается противиться влиянию скверны, и иногда в его сознании случаются проблески. Думаю, он не сбежал бы просто так, не смог бы не подчиниться воле прескверного. Может, в последний миг Бартоломью вспомнил, что вы – его семья. И уличил момент, чтобы уйти.

Элейн опустила глаза и кивнула:

– Я поняла вас. Что ж, тогда идёмте.

Антал вдруг шагнул в её сторону и аккуратно взял за руку, останавливая. Принцесса не ожидала этого и встала как вкопанная. Руки его оказались прохладными, они чуть дрожали. Прескверный лишь слегка сжимал её запястье, не причиняя никакого неудобства, не настаивая.

– Госпожа, – искренне заговорил Антал. – Понимаете ли вы, что если мои догадки верны, то вы… в опасности? Прескверный явно хотел добраться до вас, но не смог. И вряд ли оставит попытки.

Элейн вдруг нежно улыбнулась:

– Вы беспокоитесь за меня.

Это не был вопрос. И Антал не стал лгать:

– Да.

– Чувство опасности для меня не в новинку, господин Бонхомме. Не сочтите за грубость, но, когда я решилась просить вашей помощи, уже чувствовала себя уязвимой. Чувствовала, как рядом с вами по спине то и дело бегали мурашки. Одного вашего взгляда было достаточно, чтобы обомлеть. Что уж говорить о вашей энергетике. Но теперь… теперь мне кажется, что нигде не безопасно – лишь с вами.

Антал не отпускал её руки. И принцесса сжала её в ответ.

– Спасибо, что честны со мною.

Прескверный игриво улыбнулся:

– Честны ли вы со мной?

Элейн усмехнулась:

– Я должна это как-то доказать?

– Будет достаточно лишь одного слова.

Принцесса, не задумываясь, ответила:

– Да. Я честна с вами, господин Бонхомме.

– Чудесно. А теперь идёмте. У меня есть здесь хорошая знакомая, которая поможет нам подобрать достойные костюмы…

Они двинулись-таки вперёд. Не отпуская рук друг друга. По пути Антал кратко рассказал Элейн о той самой знакомой, которой совсем недавно помог в одном важном деле. И к моменту, когда они оказались у дверей дорогой с виду торговой лавки, прескверный перестал слышать угрожающий лязг доспехов королевской гвардии и смог выдохнуть.

Войдя внутрь небольшого здания, над дверьми которого красовалась надпись «Ткани и одежды госпожи Реверди», Антал огляделся. Торговый зал был небольшим, однако обустроен со вкусом, интерьер был выполнен в нежных оттенках: розовый, бежевый и белый. Здесь можно было присесть в мягкое кресло, ожидая, когда принесут нужный размер. Или покрутиться у больших зеркал, убеждаясь в правильности своего выбора. А ещё тут вкусно пахло. В воздухе стоял приятный аромат какой-то дорогой парфюмерии. Одним словом – находится тут было приятно и уходить не хотелось.

Посетителей было немного, и никто не обратил на пришедших никакого внимания. Элейн же в свою очередь тут же приковала взгляд к представленным на манекенах нарядам. Качественный материал и пошив она узнала сразу, ведь подобные платья и доставляли во дворец. В эти шелка Элейн облачалась с самого детства.

– Неужели вы в самом деле помогли самой Евадне Реверди? – изумилась Элейн, уже прощупывая юбку одного из нарядов. – Поразительно, как тесен мир!

Антал, сложив руки на груди, довольно ухмыльнулся:

– Всего лишь случайная встреча. Я не взял с госпожи Реверди ни монеты, и она, желая хоть как-то отблагодарить, пригласила меня посетить её лавку. Пообещала при необходимости подобрать лучшие ткани и костюмы.

В эту самую секунду в зале появилась и сама хозяйка лавки. Антал всё ещё видел в ней богиню, но отметил про себя, что сейчас молодая госпожа выглядела куда лучше, чем в их последнюю встречу. Очевидно, кошмары перестали мучать, и рассудок её наконец нашёл желанный покой. Она и сама была одета по моде: утончённо и изящно. Светлые волосы собраны в незамысловатую, но тем не менее красивую причёску.

– Госпожа Реверди, – поприветствовал её Антал, улыбнувшись. – Здравствуйте! Рад видеть вас в добром здравии.

Элейн здороваться первой было не по статусу, и она просто молча стояла рядом с прескверным. Тем временем Евадне едва не подлетела к гостям, залепетав:

– Господин Бонхомме! Я рада видеть вас здесь! Какое счастье, что вы всё-таки заглянули ко мне!

Антал не чувствовал в её тоне фальши. Кажется, аристократка действительно была расположена к нему и говорила искренне. Евадне глянула на его спутницу и вдруг обомлела. Слова так и застряли в горле, она стушевалась. Сразу сделалась тихой. А после тут же низко поклонилась, приветствуя принцессу как положено.

– Госпожа Дезрозье, прошу простить, не заметила вас сразу! Не каждый день я удостаиваюсь такой чести. Прошу, проходите! Быть может, хотите просесть? Я могу распорядиться подать вам чаю или других напитков.

Элейн мягко улыбнулась, однако держалась гордо:

– Прошу, не стоит так волноваться, госпожа Реверди. Я тоже рада нашей встрече. И прежде всего хочу принести вам свои соболезнования. Мне известно, что не так давно вы потеряли отца.

Аристократка коротко кивнула:

– Так и есть, моя госпожа.

– Ваш отец, господин Реверди, много лет занимался этим и честно зарабатывал на жизнь. И я рада, что его дело перешло именно вам. Ваши ткани – лучшие во всём Эрхейсе. А в платья и костюмы по сей день одевается моя семья. И память о господине Реверди…

Элейн вновь аккуратно коснулась рукава одного из платьев, представленных на манекенах.

– …будет жить в каждой ниточке.

Таким образом Элейн попыталась поддержать Евадне. Она, как никто другой, прекрасно понимала, через какую боль сейчас проходила аристократка. Антал, стоящий рядом, тепло улыбнулся.

– Благодарю за тёплые слова, моя госпожа, – воодушевлённо ответила Евадне. – Я их запомню.

– Милая госпожа, мы прибыли, чтобы достойно одеться, – мягко произнёс Антал, обращаясь к хозяйке лавки. – Нам бы примерить что-нибудь.

Евадне тут же оживилась. Она позвала гостей за собой, вновь залепетав:

– Конечно-конечно! Я покажу вам лучшие платья, подберу самые нарядные костюмы!.. Не сомневайтесь, к вам будут прикованы все взгляд Эрхейса!

Как раз этого Антал и Элейн старались избегать, но не стали мешать Евадне суетиться. Та с готовностью и явным удовольствием принялась за работу. Очевидно, своё дело аристократка очень любила. Она мигом и почти вприпрыжку прошлась по рядам с манекенами, тщательно выбирая. Набрала в охапку несколько и показала гостям. Принцесса поспешила примерять первой и скрылась в соседнем помещении. И стоило Анталу и Евадне остаться наедине, как аристократка взволнованно, но шёпотом заговорила:

– Господин Бонхомме, должна признать, визита принцессы я никак не ожидала!

– Жизнь полна неожиданностей.

– Это верно!

– Могу поинтересоваться, как вы себя чувствуете?

– Мне очень приятно, что вы справляетесь о моём здоровье. Я в полном порядке.

Антал чуть понизил голос и наклонился, чтобы его было лучше слышно:

– А Лабарр? Не докучал вам больше?

– Ох, нет, что вы! Думаю, больше он ко мне не приблизится. Попросту побоится. И всё это…

Аристократка вдруг чуть прильнула к прескверному, глядя на него снизу вверх. Она незаметно поправила своё платье с весьма глубоким декольте, хлопая длинными ресницами. И на выдохе произнесла:

– …благодаря вам.

Антал слегка удивился внезапной попытке Евадне очаровать его. Несомненно, она была красивой девушкой. Пусть он и видел на месте её лица только лицо Тенебрис, всё-таки в этом факте не сомневался. От неё приятно пахло, кожа была гладкой и нежной. Антал прекрасно понимал, почему Лабарр захотел её настолько сильно, что даже прибёг к проклятиям. Однако прескверному Евадне не была интересна от слова совсем. Он даже не смотрел на неё. Но предположил, почему вдруг она решилась на попытку соблазнения. Госпожу Реверди тянуло к Анталу, когда та была под действием проклятия. Это притяжение сформировало своего рода связь. И Евадне помнит эту связь, помнит чувства, которые испытывала, будучи проклятой. И, вероятно, потому сейчас вдруг нашла Антала привлекательным. Такие случаи были и не раз. Некоторые проклятые испытывали к прескверным нежность. А иногда и похоть.

В этот момент в зале вновь показалась Элейн, представ перед Анталом и Евадне в своём новом наряде. Шёлковое платье серебристого цвета отлично подчёркивало фигуру. Украшенное золотыми цепями, оно выглядело дорого. На плечи Элейн была накинута меховая шубка. И Евадне тут же проследила за тем, как Антал посмотрел на принцессу. Во взгляде его читалось восхищение. И восхищался он отнюдь не новым одеянием. Прескверный смотрел в глаза Элейн, на её плечи и ключицы. Он видел её всю. Казалось, в зале не осталось больше никого, лишь одна принцесса. И это не платье было её украшением, а она сама являла собой красоту. Вероятно, окажись принцесса хоть среди бродяг в каком-нибудь грязном притоне, вокруг в миг сделалось бы уютно и светло.

Евадне всё ещё смотрела на Антала снизу вверх. И на лице её вдруг появилась едва уловимая мягкая улыбка. Аристократка с пониманием отступила, более не пытаясь привлечь его внимание.

– Ну как? – спросила Элейн, покрутившись.

– Прекрасно, моя госпожа, – тут же ответила Евадне, хлопнув в ладоши. – Не совру, если скажу, что никого красивее не видела!

Но принцессу больше волновало мнение Антала. Она смотрела на него и ждала. И прескверный в свою очередь абсолютно серьёзно ответил:

– Несомненно, так оно и есть. Очень красивая вы. Очень красивое платье.

И пусть лицо Элейн за маской Тенебрис было почти не разглядеть, всё же глаза принцессы были настоящими и принадлежали только ей. Эти глаза, вероятно, Антал узнал бы из тысячи. Синие, как море, и такие же глубокие.

– А теперь ваша очередь, – ответила Элейн. – Не терпится посмотреть на ваш новый образ, господин Бонхомме.

И Антал ушёл переодеваться. Евадне не сиделось на месте. Она всё ещё была смущена присутствием принцессы, но всё же желание перекинуться с ней хотя бы парой фраз было сильнее. Аристократка старалась выглядеть непринуждённо, однако раскрасневшиеся щёки выдавали её истинные чувства.

Она неуверенно произнесла:

– Моя госпожа, позвольте мне дерзнуть и задать вопрос…

Элейн взглянула на неё с интересом:

– Слушаю.

Евадне приблизилась, зашептав:

– Моя госпожа, как же так вышло, что вы и господин Бонхомме… встретились? Он же… а вы…

– Он прескверный, а я благословлённая? – произнесла Элейн вслух то, что боялась сказать Евадне.

Аристократка закивала.

– У нас общее дело.

– И вы его совсем не боитесь?

– Очевидно, должна. Но нет.

– О, я понимаю!

Расстояние между ними непозволительно сократилось, но Евадне, казалось, этого даже не заметила. Она секретничала с принцессой, своей госпожой, так, будто они давние подруги. Будто ей было позволительно спрашивать о чём-то подобном исключительно ради интереса. Но Элейн не оскорбилась.

– Понимаете? – спросила принцесса.

– Конечно. Такое странное чувство! Я будто должна бояться его, должна опасаться и обходить стороной. Ведь от одного только взгляда господина Бонхомме кровь стынет в жилах, а кожа покрывается мурашками. Но почему-то, каким-то необъяснимым образом, он… привлекает меня. Я хочу сказать, господин Бонхомме, конечно, довольно привлекателен. И голос у него такой… такой глубокий, мягкий и нежный. Будто каждое слово в нутро забирается.

Элейн показалось, что на последней фразе Евадне аж вздохнула, облизав губы и сглотнув. Почему-то эта реакция принцессу искренне позабавила, и она продолжила слушать. Очевидно, госпожа Реверди позволяла себе слишком много, делясь такими откровениями, но Элейн не собиралась её останавливать.

И Евадне продолжала, окончательно забывшись:

– Я так хорошо помню одно событие. Момент, когда явилась к нему, погружённая в отчаяние и бесконечный кошмар, а потом именно его голос меня вывел из этого транса. Он снял с меня проклятие так легко и просто! И даровал долгожданный покой. И, знаете, моя госпожа, я об этом теперь постоянно думаю. Помню, как будто бы очнулась после долгого сна и увидела его глаза. Меня тогда прошиб холодный пот. Стало жутко! Ну, вы понимаете, да? Господин Бонхомме умеет смотреть… вот так.

– Что аж кровь стынет в жилах? – уточнила Элейн.

– Именно! Да, именно так, моя госпожа! И, вы знаете, я ведь раньше о нём только слышала, но никогда не видела. И общество «высоких стен» о нём всякое говорит. В основном то, как он некрасив, неказист, груб и в целом страшен. А оказалось, что это совсем не так. Господин Бонхомме, он… – Евадне смущённо закусила губу. – Очень даже симпатичный. Но красота его опасна. И этот взгляд… Он так смотрел на вас, моя госпожа, что мне даже…

Евадне вдруг осеклась, вспомнив, с кем говорила. Её глаза широко распахнулись от ужаса, а румянец теперь имел иную природу – не смущение, а стыд. Она даже закрыла рот ладонью и стиснула зубы, чтобы ненароком не наболтать ещё чего-нибудь лишнего. Ей показалось, что за такое принцесса её точно накажет.

– О, Пресвятой Сальваторе! Какая же я глупая! – запричитала она, отодвигаясь от принцессы. – Боже! Молю, моя госпожа, простите!

Казалось, её светлые волосы встали дыбом, а в зелёных глазах застыл неподдельный страх. Ей было неловко и совестно.

– Я забылась! Совсем забылась! Зря всё это сказала. Это не моё дело, а вы уж точно не должны были выслушивать весь этот бред!

Элейн вдруг мягко взяла ту за руку и улыбнулась:

– Госпожа Реверди, всё в порядке. Я вовсе не злюсь. Ваши откровения весьма интересны. А теперь, прошу, расскажите мне, как же на меня смотрел господин Бонхомме?

Аристократка всё ещё не решалась заговорить вновь, потому что боялась сболтнуть лишнего. Хотя Элейн видела, как её распирало, как хотелось ей обсудить эту тему. Принцесса также держала в голове и тот факт, что госпожа Реверди отнюдь не так проста, как может показаться на первый взгляд. Поначалу о ней складывалось впечатление, как о легкомысленной девушке, имеющей страсть к слухам и мужскому вниманию. Но не стило забывать о том, что эта самая девушка за спиной своего бывшего мужа господина Лабарра решала важные и сложные вопросы, касающиеся напрямую дела её отца. Узнав правду о его смерти, она не попросила помощи, не ударилась в отчаяние, а действовала осторожно и сдержанно, умело обводя Лабарра вокруг пальца. Так что вполне себе вероятно, что и сейчас Евадне лишь притворялась глупышкой с языком без костей.

– Ну же, госпожа Реверди, мне очень интересно, – настояла Элейн.

И та всё же не выдержала, ответив:

– Ну, мне показалось, будто к вам он неравнодушен, моя госпожа. Будто в глазах его ледяных вдруг появилось небывалое тепло. Вот такмужчины смотрят лишь на женщину, которая им небезразлична.

– Вы так считаете?

Евадне энергично закивала, обрадованная тем, что принцесса и сама охотно шла на контакт.

– Позвольте, моя госпожа, поинтересоваться. Между нами, девочками, – хихикнула она неловко. – Он вам симпатичен?

– А вот сейчас господин Бонхомме выйдет, и вы понаблюдайте за моим взглядом. Быть может, он всё расскажет за меня.

Евадне улыбнулась и с готовностью кивнула. В ту же секунду показался Антал. Он поправлял свой новый костюм: чёрная парчовая туника, подпоясанная шёлковым поясом, была испещрена золотыми нитями и узорами, на рукавах виднелись рельефные запонки, изготовленные, несомненно, на заказ специально для лавки госпожи Реверди, а на плечи была накинута бархатная мантия. На ногах – чёрные брюки, заправленные в высокие, чуть выше колена, кожаные сапоги с неизменным металлическим каблуком. А на тонких пальцах с угрожающе длинными и острыми ногтями поблескивали перстни, с которыми господин Бонхомме не расставался никогда. Он подошёл к зеркалу и принялся поправлять волосы. Длинные вьющиеся локоны он перевязал лентой, собрав их на затылке. Один непослушный локон, однако, выбился-таки из причёски, упав на лицо. Элейн беззастенчиво подошла и поправила его, произнеся:

– Вам очень идёт, господин Бонхомме. Глаз не оторвать. Кажется, госпожа Реверди была права: все будут смотреть только на нас.

– Такова наша участь, – только и пожал плечами Антал.

Элейн лишь сильнее убедилась в происхождении прескверного. Такую одежду необходимо правильно носить, с достоинством. И Антал, несомненно, умел это делать. Его осанка, положение рук, походка буквально кричали о том, из какого теста он слеплен. Этого не отнять, не искоренить, если рос в окружении знатных особ. И пусть сейчас Антал не жил здесь, среди господ, всё же оставался именно аристократом.

Только сейчас принцесса заметила в ухе прескверного золотую серьгу с драгоценным камнем. Раньше она её не замечала, вероятно, из-за волос. Но сейчас, когда господин Бонхомме их собрал, открылась ещё одна правда о нём.

Элейн аккуратно коснулась серьги, улыбнувшись:

– Вот это неожиданность!

Антал шепнул:

– Это мой маленький бунт.

Он обратился к Евадне:

– Милая госпожа, мы сделали свой выбор. Сколько с меня?

Евадне, внимательно наблюдающая за Элейн, вскочила, замахав руками:

– Что вы! Это ведь подарок! Вы ничего не должны мне!

– Мне это очень приятно, но ваши костюмы не дёшевы. А настолько дорогие подарки принимать от дамы я себе не позволю. Я всё оплачу. Я настаиваю.

– Но ведь это моя благодарность вам!

– Мне достаточно и простого «спасибо».

Он вложил в руку Евадне увесистый мешочек с монетами. И та не решилась спорить больше, хотя и была немного расстроена. Аристократке искренне хотелось сделать подарок. Потому она вдруг сказала:

– Постойте! Позвольте хотя бы сделать подарок вашей даме.

Элейн едва сдержала смешок, а Антал и вовсе не сразу понял смысл сказанного. «Вашей даме»? Она действительно так сказала?

Евадне тем временем вручила принцессе коробочку, перевязанную лентой. В ней был гребень, который тут же оказался в волосах Элейн. Та была приятно удивлена подарку и поблагодарила аристократку за щедрость.

Вскоре они попрощались, и Элейн с Анталом покинули лавку госпожи Реверди. Прескверный, слегка оглушённый заявлением Евадне, задался вопросом:

– Что это сейчас было?

Элейн загадочно улыбнулась и пожала плечами, ответив:

– Понятия не имею, господин Бонхомме. Я и сама ничего не поняла.

А вот Евадне Реверди поняла всё. Лишь вглядевшись в глаза Элейн, смотрящие на Антала, она получила ответ на свой вопрос.

Вдвоём они наконец направились в театр, не зная, чего ожидать. Элейн не спешила надумывать, а вот Антал не сомневался: ничего хорошего их там не ждёт. Это, несомненно, будет удивительное представление. Как жаль, что произойдёт оно вовсе не на сцене.

Глава 10. Твой милый Бартоломью.

Вечернее представление вот-вот должно было начаться. В вестибюле уже собралась целая толпа. Красиво и дорого разодетые дамы и сопровождающие их мужчины оживлённо беседовали, ожидая, когда двери в зрительный зал откроются. Атмосфера спокойствия окутала людей. Приглушённый свет создавал уют. Или же так казалось только Анталу. Ступая по мягким багровым коврам, он шагал вперёд, к кассе, намереваясь купить билеты. Их разбирали довольно быстро, ведь постановки тут пользовались успехом. Большой театр никогда не пустел. Вся аристократия или более-менее зажиточные жители Веспериса частенько посещали представления, чтобы в очередной раз посмотреть на обожаемых артистов. Они были своего рода знаменитостями. Их уважали, любили и даже приглашали на закрытые вечера. Но такой чести удостаивались далеко не все артисты, а лишь те, что выступали на сцене этого театра.

Антал редко здесь бывал. Последний раз ещё будучи подростком. Мама любила подобные места и всегда относилась к культурному образованию сыновей с трепетом. Она настаивала на том, чтобы они чаще посещали театры, оперы, библиотеки… Её отчего-то очень заботило умственное и нравственное воспитание Антала. Как будто она переживала о его будущем, в которое тем не менее совершенно не верила. Или всё это было лишь для того, чтобы однажды, схватившись за голову, сокрушаться о том, как много сил и терпения она в него вложила, но всё равно не смогла вырастить достойным членом общества. Это в том случае, если Антал всё-таки ступил бы на скользкую дорожку, вымощенную кровью и слезами невинных. А, быть может, она сокрушается уже сейчас.

Так или иначе, Антал терпеть не мог оперу, в театрах ему было скучно, а книги он полюбил лишь когда стал старше. И всё же прескверный считал, что силы матери не были потрачены впустую, ведь по крайней мере она воспитала джентльмена. Ну, иногда он точно таковым являлся.

Антал задумался, глядя на окружающих его людей, как бы сложилась его судьба, не посягни Тенебрис на его жизнь? Неужели он был бы завидным женихом, пользующимся успехом у женщин? Или имел бы кучу подобных ему приятелей, с которыми коротал бы вечера за выпивкой и обсуждениями различных дел, приносящих немыслимую прибыль? Вероятно, он был бы востребованным ювелиром, умеющим творить чудеса из драгоценных камней и металлов. Хотя, если подумать, этим прескверный занимался и сейчас. В любом случае рано или поздно общество «высоких стен» или, как их называл сам Антал, «бесчестные шакалы и скоты» ему точно наскучили бы. А возможно он и сам стал бы тем самым скотом. Но, в общем-то, для большинства тем самым бесчестным шакалом и скотом Антал как раз и являлся.

Ледяная и дрожащая рука Элейн мягко скользнула под локоть прескверного. Антал тут же взглянул на неё. Принцесса нервно наблюдала за тем, как он покупал билеты.

– Что с вами? – тихо спросил Антал.

Элейн побелела. Она дрожала, тяжело дыша. В глазах был ужас. С тревогой она вцепилась в руку прескверного ещё крепче, простонав:

– Мне страшно, господин Бонхомме. Мне очень страшно. Я… мне кажется, я совершенно не готова к тому, что сейчас увижу.

Антал хорошо понимал её чувства. И искренне сочувствовал. Пока Бартоломью был где-то далеко, в неизвестности, Элейн переживала его утрату так, как переживают все: думая об умершем, как о душе, что обрела покой и освободилась от земных мук. Как о теле, безвозвратно засыпанном сырой землёй – не взглянуть на него, не обнять, не прикоснуться. А сейчас ей придётся столкнуться с жестокой правдой лицом к лицу. Со смертью, как она есть. Увидеть её в глазах родного брата и понять, что ни о каком покое не может идти и речи. Бартоломью будет стоять прямо перед ней, во плоти. Но это уже не будет он. Элейн придётся осознать, что его больше нет, глядя при этом прямо на него.

Антал прислушался к своим чувствам, стараясь особо не разбрасываться энергетикой вокруг. Да, в воздухе стояла невидимая простыми смертными дымка, обволакивающая собой абсолютно всё. Тёмная и удушающая материя витала тут и там. Это определённо след от проклятия. Это шлейф, оставляемый проклятыми. Прескверный не мог утверждать наверняка, здесь ли Бартоломью, но точно знал – поблизости проклятый.

– Мы можем уйти, госпожа, – мягко ответил он. – Или я могу сам поискать вашего брата здесь. Без вас.

Элейн прижалась к нему, нервно озираясь по сторонам:

– Нет! Конечно, я останусь. Я нужна своему брату.

Антал вдруг поймал себя на мысли, что сегодня внутри Элейн разобьётся что-то очень хрупкое. Разлетится на мелкие кусочки и затеряется где-то в пустоте. Она уже не будет прежней, это точно. Уже сейчас она походила на фарфоровую куклу. Только тронь – и расползутся по нежной коже неумолимые трещинки.

Желая утешить и поддержать, Антал аккуратно высвободился из крепкой хватки принцессы. Та не успела отстраниться – прескверный тут же обнял её за плечи. Невольно она уткнулась ему в грудь и судорожно вздохнула. От неожиданной теплоты стало чуть легче. Всего на мгновение, но всё же.

– Вы не одна здесь, госпожа.

Рука Антала едва уловимо гладила спину принцессы.

– Я ведь рядом с вами. И вам не придётся в одиночку сталкиваться со своим горем.

– Мне кажется, я не переживу этого… Кажется, будто я сейчас задохнусь! Ноги едва держат.

– Вдохните вместе со мной.

Антал сделал глубокий вдох, и Элейн послушно повторила за ним, а потом они вместе медленно выдохнули. Удивительным образом рядом с прескверным действительно было спокойнее. В его ненавязчивых объятиях было безопасно.

– Спасибо, – сказала Элейн. – За тепло.

В ту же секунду двери зрительного зала открылись, зазывая посетителей войти и узреть наконец великолепие большой сцены. Элейн отстранилась и неуверенно зашагала вперёд, смешавшись с толпой. Антал шёл рядом. Их места располагались на балконе, чтобы можно было лучше разглядеть весь зал. Какого-то особого плана у них не было. Прескверный хотел для начала понаблюдать за происходящим и присмотреться к людям, а уже потом ориентироваться по ситуации: проклятые непредсказуемы, и действия их не предугадаешь.

Усевшись, они осторожно окинули взглядами окружение. Никого и ничего подозрительного не было. И даже к разговорам не было возможности прислушаться – стоял гул, предвкушающие зрелища люди не смолкали. Антал прислушался к своим ощущениям и сделал вывод, что здесь скверна сосредоточена сильнее. Проклятой энергетики было столько, что простые смертные попросту не могли не замечать её влияния. Прескверный вгляделся в лица людей и в глазах их нашёл подтверждение своим догадкам. Взгляды их гуляли. Казалось, будто посетители были опьянены. Они слабо пошатывались, языки их заплетались, а головы, очевидно, были одурманены. Одурманены?..

Антал взглянул на принцессу. Та тоже чувствовала себя не лучшим образом, хотя держалась лучше остальных. Видимо, остатки благословения Сальваторе в её теле всё-таки немного спасали от влияния скверны. Прескверный тут же снял со своего мизинца перстень и надел его на указательный палец Элейн – он пришёлся ей впору.

– Что это? Зачем? – не поняла она.

– Мои украшения напитаны моей энергетикой. Как колокольчики в Домне. Чтобы отпугивать проклятых, помните? Госпожа, прошу, не снимайте кольцо. Вокруг слишком большое сосредоточение проклятой энергетики. Она влияет на вас и окружающих. Вы только взгляните на людей.

И она послушалась. Её затуманенный взгляд заметался от человека к человеку. Все они даже не замечали влияния скверны.

– Но как? Откуда тут…

Антал догадался быстро. Взглянув на две огромные люстры, висящие под потолком, он увидел множество свечей. Их пламя, шипя и потрескивая, топило воск. Но воск этот был непростой.

– Дурман-дым, – ответил он, кивнув собственным догадкам. – Это проклятые свечи из храма Амисс.

Дурман-дымом также называли способности прескверных, их энергетику. Они могли источать его собственными телами, могли призвать в любой момент. И именно дурман-дымом избранники Тенебрис проклинали людей и губили их жизни. Каждому прескверному было известно: лишь за дурман-дымом Воган последует, лишь от него он пробудится. Ведь когда-то огонь унёс его жизнь, уничтожил тело. Поговаривают, будто дым от костра, на котором погиб Воган, Тенебрис подчинила себе. В нём были остатки его проклятой плоти. Потому богиня наделяла им своих избранников.

От влияния перстня Элейн стало легче. Она пришла в себя и ужаснулась происходящему.

– Но откуда тут свечи из храма Тенебрис?

– Нам это только предстоит выяснить, – ответил Антал. – Для начала посмотрим представление.

Из-за больших алых кулис показался человек. Голоса стихли. Все взгляды теперь были прикованы к вышедшему к зрителям конферансье. Ослепительно улыбаясь, он громко поприветствовал зал. Ему ответили аплодисментами. Даже с балкона Антал видел, что тот тоже чуть пошатывался и, кажется, улыбался как-то вымученно. Улыбка его была схожа с гримасой, которую корчил Дарио – дворецкий во Дворце Дезрозье. А в мутных глазах застыло холодное безразличие. Да и движения его были рваными, то слишком резкими, то слишком медленными. Одурманенные зрители не замечали странностей. Но вот Элейн, увидев поразительное сходство в поведении с прислугой из её дворца, тут же всё поняла: конферансье был мёртв. Чувствовался почерк Бартоломью. Разве что голова несчастного артиста не была вывернута в обратную сторону.

На голове принцессы зашевелились волосы. Она прикрыла рот рукой, прошептав:

– Пресвятой Сальваторе… Какой кошмар!..

Конферансье был ярко разодет. Костюм его пестрил синими и золотистыми цветами. Лицо оказалось замазано гримом, но очень неаккуратно и небрежно. Тени под глазами потекли, а белая краска едва скрывала и без того иссиня-бледную кожу.

– …приветствуем вас на нашем представлении!

Спешите восхищаться нашими умениями!

Хотите ли стихов? Желаете ли пьесу?

Тогда пришла пора открыть нашу завесу!

Говорил он стихами, как и прислуга во Дворце Дезрозье. Но здесь, в театре, это хотя бы выглядело уместно и не вызывало вопросов. Хотя Антал не сомневался: конферансье рифмовал строки тоже по воле Бартоломью.

Занавес, как и было обещано, открылся. Полотнища разошлись по разные стороны, оголив наконец всю сцену. И перед взором огромного зрительного зала предстал тот, ради кого всё и замышлялось. Элейн, конечно, узнала его сразу и в ужасе вжалась в спинку кресла. Руки её вцепились в подлокотники. Она едва не застонала. В широко распахнутых глазах заблестели слёзы.

Бартоломью стоял на сцене. Держался он ровно, и с виду могло показаться, что с ним всё в полном порядке. Его сценический образ был поистине впечатляющий: рубашка с обугленными рукавами-колокольчиками, пёстрый жакет красно-оранжевого цвета и брюки выглядели необычно. На туфлях с небольшим каблучком виднелись банты, на шее – тугой и пышный воротник, не позволяющий голове поворачиваться. За спиной его волочился длинный плащ, расшитый изображениями языков пламени. В чёрные длинные волосы были вплетены золотые ленты. А глаза… Глаза его безвозвратно изменились. Зрачки некогда синие, как у Элейн, теперь опасно горели жёлтым, словно у хищника.

– Это же… – прошептала принцесса, разглядывая брата. – Это персонаж его пьесы! Разрушительный дух огня – Нуто!

Как только заиграл оркестр, Бартоломью прошёлся по сцене, позволяя себя как следует рассмотреть. Как следует восхититься. Музыка имела настроение таинственности, плавно перетекающей в угрозу и тревогу. Где-то в оркестровой яме сейчас надрывал струны контрабас. Звук был глубоким, растянутым. Он крадучись прошёлся меж рядов, дотронувшись до каждого. К нему добавились клавиши пианино – сначала мягко, осторожно и ненавязчиво, а потом всё настойчивее и громче. Антал понятия не имел, что это за композиция, но от неё сделалось неуютно. Однако другие зрители слушали, как заворожённые. Воск в свечах тем временем продолжал тихонечко шипеть, тая и тая. А дым, источаемый ими, уже окутал весь зал, осел на одежде и волосах людей.

Как только оркестр медленно стих, Бартоломью, сделав размашистый шаг к краю сцены и взмахнув рукой, нараспев заговорил:

– Живу я ради разрушения!

Желаю мир дотла спалить!

Не обуздать моё стремление:

Людей несчастных покорить!

Я – есть огонь! Я сею смуту!

Я пламенный, опасный дух!

Меня прозвали просто – Нуто,

И имя это режет слух.

Я смерть несу, я жажду пепла!

Я боли и страдания отец.

Вы не найдете ослепительнее света,

Чем тот, что я несу, – огня жестокого творец.

Бартоломью взмахивал своим плащом, будто опаляя всё вокруг. Он подходил к декорациям: к искусственным деревьям, домам и людям, играющих его несчастных жертв. Они кричали, закрывались руками и падали навзничь, притворяясь мёртвыми. Только вот дело было в том, что в действительности они вовсе не притворялись. Кажется, Бартоломью успел добраться до каждого в этом театре – все артисты были убиты.

Тут на сцену явился ещё один персонаж пьесы. Выглядел он как светловолосый юноша, одетый в белое одеяние. На голове его была корона. Двигался артист изящно, почти невесомо, однако периодически всё-таки спотыкался, не в силах удержать собственное мёртвое тело.

Он запел тонким юношеским голосом:

– Услышь меня, дух разрушений!

Сполна ты погубил людей!

Довольно всех этих мучений!

Пойди же прочь, гнусный злодей!

Тебя сражу своим мечом,

Низвергну в ледяную лужу!

Я буду твоим палачом

И уничтожу твою душу!

Я – Дьярви! Дух порывов ветра!

Бесчинства твои прекращу,

И песня твоя будет спета,

Тебя, увы, я не прощу!

Антал и Элейн переглянулись.

– Я слышу об это пьесе впервые, – зашептал прескверный. – Её уже ставили в театре?

– Нет. Бартоломью не закончил её. Он лишь читал её нам, своим близким. И много репетировал с…

Элейн осеклась. С кем же он её репетировал? Очевидно, с кем-то, кто в его пьесе должен был сыграть Дьярви. Они с прескверным думали об одном и том же.

– Может ли это быть всего лишь совпадением? – предположила принцесса.

– Всё может быть. Однако мы уже выяснили, что Дьярви – не настоящее имя нашего общего знакомого. Выходит, оно… сценическое? Наш проклятый представился мне именем героя, которого играл?

– Но почему же?

– По той же причине, почему Бартоломью после смерти явился в театр. Потому что роль Дьярви была для нашего проклятого очень важна. Вероятно, он не помнит ничего о своей прошлой жизни. Только это имя. Как единственная ниточка, связующая с тем, что было дорого сердцу.

Они смолкли и продолжили смотреть. На сцене тем временем началось самое интересное. Нуто и Дьярви принялись сражаться. Антал внимательно следил за действом, присмотревшись к артисту, играющего духа ветров. Тот, несомненно, тоже был мёртв. И его прескверный узнал, ведь лицо это частенько красовалось на афишах. «Дьярви» играл довольно известный молодой человек, роли которого в основном были главными. Имени его Антал не запомнил. Однако где-то внутри растеклось неприятное ощущение, липкое и тягучее. То была печаль. Грусть из-за загубленной жизни восходящей звезды Большого театра. Он был красив и явно талантлив. Это было видно по его игре – даже будучи мёртвым молодой артист, казалось, изо всех сил старался, меньше спотыкался и почти не фальшивил.

Так наступил антракт. Зрители, пребывающие в восторге от кошмарного представления и в упор не видящие, что на сцене выступают ходячие трупы, медленно поплелись на выход из зрительного зала. Они по-прежнему не замечали и своего изменённого состояния сознания, не придавали никакого значения тому, что тела почти не слушались, а в голове устоялся туман. Артисты тоже ушли со сцены, скрывшись за кулисами. Туда-то и направились Антал и Элейн почти бегом.

– Держитесь рядом, – предупредил прескверный.

Принцесса кивнула, аккуратно выглядывая из-за его спины. Оказавшись за кулисами, они увидели поистине устрашающее зрелище: артисты – все до единого – неподвижно стояли или сидели в полумраке. Они разошлись по самым тёмным углам, где молча таращились в пустоту, не реагируя на происходящее. Театр теперь больше походил на кукольный. Вот только куклы не были милыми и забавными. Все они выглядели сломанными. Вокруг царил бардак: на полу валялась кучи тряпья, сценические костюмы были свалены с вешалок, а ноги то и дело натыкались на различные парики, косметические средства и другую театральную атрибутику. Некоторые декорации оказались испорчены и теперь, став грудой бесполезного хлама, валялись тут и там. И, что самое интересное, проклятые не нападали и даже не удостаивали незваных гостей взглядами. Антал внимательно следил за ними, взяв принцессу за руку.

Через минуту они нашли выход в помещение с гримёрными комнатами. Из одной доносились леденящие душу крики и рыки. Антал аккуратно заглянул внутрь и увидел, как Бартоломью нападает на «Дьярви», швыряя его, словно мешок с зерном. Он колотил его, обрушивал свой гнев на несчастного артиста, попутно круша мебель.

– Ты не Дьярви! Ты не Дьярви! Ты не можешь играть Дьярви! – вопил он, обезумев.

Артист тем временем не реагировал. Ему не было больно и страшно. Он лишь ждал, когда истерика принца закончится. Как будто бы уже привык к этому.

Чёрные волосы Бартоломью растрепались, падая на синюшное, плохо загримированное лицо. Жёлтые глаза горели яростью. Из него лилась необузданная злоба, а в воздухе тем временем сгустилась скверна.

– Проваливай! Пошёл вон! Я не хочу тебя видеть! Репетируй, репетируй, репетируй!

Схватив «Дьярви», он швырнул его в сторону двери. Тот с глухим стуком грохнулся на пол. Светлый парик почти слетел с головы, пуговицы на белом одеянии расстегнулись, а некоторые и вовсе оторвались и отлетели. И тем не менее артист медленно поднялся, после чего вышел из гримёрки, еле переставляя ноги. Бартоломью тем временем не унимался. Его гнев был силён. Он рычал, словно животное, рвал на себе волосы, царапал собственное лицо, а потом устало рухнул на стул, стоящий у туалетного столика.

Антал не успел ничего сказать, как Элейн вдруг сделала шаг и дрожащим голосом произнесла:

– Бартоломью…

Проклятый замер, а потом медленно взглянул в зеркало, где в отражении увидел свою сестру, стоящую в дверях. Она едва держалась. В глазах блестели слёзы.

Принц обернулся всем торсом и какое-то время вглядывался в неё дикими, широко распахнутыми глазами, после чего так же тихо произнёс:

– Элейн?..

Ему будто бы потребовалось немного времени, чтобы вспомнить, кто эта девушка. Антал следил за ним, не спускал глаз и про себя отметил то, как сильно они с Элейн оказались похожи. Бартоломью был красив и высок. А ещё, несомненно, силён. Он представлял серьёзную опасность.

Элейн вдруг сорвалась с места, желая прильнуть к любимому брату. Антал не успел даже среагировать, не успел схватить её и только крикнул:

– Госпожа, нет!

Принцесса за пару шагов подбежала к Бартоломью, протянув руки для объятий. Она так отчаянно желала прижать его к себе, успокоить, забрать всю боль, забрать его проклятие и уберечь. Мыслить здраво она не могла. Особенно теперь, когда увидела его воочию. Казалось, принцесса в миг позабыла о том, что из себя представляли проклятые и на что были способны. И в следующее мгновение Бартоломью вскочил, ударив её. Элейн лишь ахнула, падая на пол, а её брат… нет, он больше не был её братом. Проклятый с утробным рыком набросился на принцессу, не позволив той встать. Он вцепился ей в шею, намереваясь убить.

Антал среагировал моментально. Из тела его явится дурман-дым – чёрная энергетика тут же создала вокруг своего хозяина ауру. Он вытянул руку вперёд и направил её. Дым в мгновение ока добрался до Бартоломью и с немыслимой силой отбросил его в сторону. Прескверный подскочил к принцессе, помогая ей встать. Голова Элейн кружилась, а с разбитой губы текла струйка крови. По щекам катились слёзы, а в глазах – абсолютное непонимание и ужас. На шее виднелись отпечатки рук принца. Элейн тут же вновь оказалась за спиной Антала, недоумённо моргая и пошатываясь. В голове её никак не укладывалось то, что произошло.

Антал не медлил и попытался снять проклятие. Выставив руку вперёд, он вознамерился вытянуть его из тела принца и даже зашептал что-то на неизвестном Элейн языке. Бартоломью начал медленно подниматься с пола. Он налетел спиной прямо на туалетный столик, разбив зеркало, и теперь осколки валялись тут и там, впиваясь в его ладони. Он полностью игнорировал Антала и его силу. Она не оказывала на проклятого принца никакого влияния. Догадка подтвердилась: другой прескверный всё-таки существует, и именно он проклял Бартоломью.

– Не можешь, да? – прорычал принц. – Не получается у тебя? А потому что не в твоей я власти. У меня другой хозяин.

Он вдруг резко вскочил и вновь ринулся в атаку, стараясь добраться до Элейн, но не успел даже приблизиться и снова отлетел назад. Принцесса наблюдала за ним и не могла проронить ни слова. Стояла и тряслась, роняя слёзы.

– Господин, давайте поговорим, – спокойно обратился к нему Антал.

Но принц не слушал. Он вставал раз за разом, ревел от ярости и нападал, больше всего на свете желая забрать жизнь сестры, а потом и прескверного.

– Прошу, господин, остановитесь! Услышьте меня!

Достучаться до него было почти невозможно. Снять проклятие Антал не мог, но ему удалось при помощи своей силы немного притупить гнев Бартоломью. Прескверный слегка надавил на его волю, заставив успокоиться и ненадолго прийти в себя. В ту же секунду принц заметался, злость сменилась простым беспокойством. Он жмурился, крепко стискивал зубы и дрожал. А потом вдруг рывком сорвал со сломанной шеи воротник, и голова его тут же безвольно повисла, завалившись набок.

– Как же тесно… Дышать не могу… – захрипел он, взявшись двумя руками за своё горло.

– Господин? – осторожно обратился к нему Антал. – Мы хотим помочь. Но нам нужны ответы на вопросы. Прошу, найдите в себе силы сопротивляться скверне. Поговорите с нами.

Он украдкой глянул на Элейн. Та, казалось, сейчас упадёт и умрёт. Она не двигалась, ничего не говорила и просто смотрела на брата. Лицо её сделалось непроницаемым и ничего не выражало. Как будто принцесса вдруг превратилась в неистовую каменную статую. И даже слёзы на её щеках замерли, точно заледенели.

Принц пробыл в замешательстве лишь пару мгновений, а потом вернулся к своему состоянию и завопил, ринувшись вперёд. Он подбежал почти вплотную, яростно замахнувшись. Такой удар проклятого вполне мог разбить голову. Пережить его вряд ли удалось бы хоть кому-то. Но Антал перехватил его руку, и получилось у него это так легко и просто, будто в кулаке Бартоломью не было ни капли мощи. Вцепившись в его предплечье, Антал крепко сжал его. И в ту же секунду принц упал на колени, завыв от боли. По-хорошему он не понимал и не хотел, потому пришлось прибегнуть к крайним мерам.

Прескверный не отпускал его руки и медленно наклонился, зарычав на ухо:

– Не забывайся, с кем говоришь и на кого нападаешь! Посмел на меня замахнуться!

– Да плевал я на то, кто ты! Ты и в подмётки моему хозяину не годишься. По сравнению с ним ты просто мальчик, всего лишь сопляк!

– Меня не волнует, кто над тобою властен. Это никак не влияет на то, что я способен сделать с тобой. Думаешь, если тело мертво, то оно уже ничего не почувствует? Ошибаешься, проклятый. Я могу сделать так, чтобы проклятие твоё расшевелилось, сковало в тиски сосуды, кости и мышцы, и тебе станет так больно, что ты будешь ползать у меня в ногах и умолять прекратить! Пусть мне ты и не подчиняешься, однако ж не забывай – перед тобой всё-таки прескверный. И если ещё хоть раз попытаешься притронуться ко мне или к принцессе, я заставлю тебя корчиться на полу в муках, словно затоптанная конями псина!

Бартоломью не сдавался и попытался укусить Антала, но ему это не удалось. Прескверный воззвал к его проклятию и приказал терзать. Скверна в теле принца в действительности зашевелилась, словно самые настоящие черви, а потом принялась выкручивать и тянуть жилы. Бартоломью истошно закричал, откинувшись назад.

Элейн вдруг подала голос:

– Хватит, прошу! Господин, прекратите его мучать! Я этого не вынесу!

Она схватилась за голову, зажмурилась и закрыла уши. Бартоломью сопротивлялся влиянию Антала, но почему-то вдруг снова пришёл в себя, взглянув на сестру.

– Элейн?

И тогда прескверный отпустил его. В жёлтых, полыхающих ненавистью глазах принца появилась осознанность. Он перестал кричать и, сидя на полу, растерянно смотрел на свою сестру.

– Элейн, это правда ты?

Она не приближалась больше. Теперь Бартоломью вызывал страх и недоверие.

– У тебя… кровь? – тихо произнёс принц, указав на её губу. – Откуда? Почему ты плачешь? Тебе больно?

Антал вновь заговорил спокойно:

– Господин, прошу, расскажите нам, кто сотворил с вами это?

– Я… не помню его имени и лица. – Он нахмурился, отчаянно стараясь вспомнить. – Мне известно, кто этот человек. Но…

Он огляделся по сторонам и, увидев собственное отражение в осколках зеркала, задался вопросом:

– Что же со мною стало? Как это случилось?

Антал присел перед ним на корточки и взял за руку – осторожно, не желая причинять боль. Голос его сделался мягким:

– Господин, что вы помните? До того, как с вами приключилось это несчастье.

– Высокие стены. Репетиция. – принц отвечал медленно, буквально выдавливая из себя слова. – Я помню имя – Дьярви. Но… его нет.

– Что это значит?

Голова Бартоломью безвольно свисала, завалившись набок. Лицо было напряжённым, а из глаз вдруг покатились слёзы. Принц заплакал, сам того не заметив.

– Не знаю, – ответил он, скуксившись, будто обиженный ребёнок. – Дьярви… Неужели его никогда не было? Тогда с кем я репетировал свою пьесу? Внутри так пусто и холодно. Я ничего не понимаю…

Он плакал и плакал. Очевидно, попытка вспомнить события, которые привели его к настоящему моменту, причиняла сильную боль. Он горевал, но никак не мог вспомнить, по кому или чему.

– Тот человек дал мне с собой проклятие и велел идти домой. Он сказал, что я должен во что бы то ни стало добраться до Элейн и папы. И закончить вместе с ними свою пьесу.

– Что за проклятие он вам дал?

Помедлив пару мгновений, принц выудил из-за пазухи перо, ответив:

– Вот оно. Им я писал.

Антал всё понял. Тот прескверный поместил проклятие в перо, и Бартоломью при помощи него проклял прислугу во дворце, а потом и артистов в театре. Потому они говорят стихами.

– Но я не добрался до Элейн и папы. Я так старался, так сильно сопротивлялся… И смог направить свой гнев на несчастных служанок и Дарио. Вместо своей семьи.

– Потому вы убежали потом?

Бартоломью попытался вспомнить:

– Да. Мне кажется, так оно и было.

– А откуда здесь свечи из храма Тенебрис?

– Он дал. Меня сюда тянуло, и он велел быть тут. И продолжать играть, продолжать писать… Но, господин…

Бартоломью взглянул на Антала жалобно, с непониманием:

– Как же играть без Дьярви? Где он? Куда пропал? Не могу вспомнить. Ведь кем-то же он должен был быть, правда?

Да, несомненно, он был «кем-то» для Бартоломью. Кем-то несоизмеримо важным.

– Он придёт ко мне? Мы будем репетировать? Закончим пьесу и выступим? Я подожду, господин, я подожду его…

Даже Антал испытывал бурю эмоций от этой картины и от слов принца. И он боялся представить, через что сейчас проходила принцесса. Та молчала, стоя в стороне. Она будто была не здесь, а где-то очень далеко. Или очень хотела быть.

– Вы властвуете над артистами? – продолжил спрашивать Антал.

– Да. – Бартоломью отвечал честно, очевидно, не собираясь ничего утаивать. – При помощи моего пера.

А потом он вгляделся в глаза прескверного, спросив:

– Как ваше имя?

– Антал Бонхомме.

– Господин Бонхомме, я не в себе. Я будто бы потерялся. Заблудился. – Принц скривился. – У меня такая страшная путаница в голове. И мне сложно осознавать происходящее вокруг. Я совершенно не понимаю, что творю, и почти забыл, кем являюсь. Поэтому, прошу, господин Бонхомме, ответьте мне: я умираю?

Антал молчал. Ответ был очевиден, но почему-то произнести его вслух в присутствии Элейн он не мог. Поджав губы, прескверный медленно кивнул.

– Ах вот оно что… – прошептал Бартоломью, горько усмехнувшись. – То, против чего так отчаянно боролась моя семья, в итоге добралось до меня.

Принц вдруг встрепенулся и вновь попытался обратиться к сестре, точно только вспомнил о том, что она тоже была тут:

– Элейн!

Он выглянул из-за плеча Антала, посмотрев на неё широко распахнутыми глазами, полными жалости:

– Не плачь! Ты ведь знаешь, я не могу выносить твои слёзы. Прости! Прости меня, я оплошал! Обещал тебе, знаю, но всё равно сделал по-своему. Не злись, молю. И не плачь.

Антал не мог взять в толк смысл сказанного, и вряд ли Бартоломью ответил бы на все его вопросы. Но вот Элейн, кажется, всё понимала. Что он обещал ей? Как оплошал? Очевидно, сейчас не место и не время выяснять это.

– Твой милый Бартоломью очень виноват, – произнёс проклятый горько.

Со стороны принцессы послышался судорожный всхлип.

– Сестрёнка, онтам, где мы и думали. – Принц радостно улыбнулся. – Я оказался прав. Элейн, я… Послушай. Я тебя…

Бартоломью зажмурился, стиснув зубы, а потом сдавленно зарычал. Антал сразу уловил в нём перемену и ощутил, как взбунтовалась в его теле скверна.

– Я тебя… – Принц вдруг распахнул глаза, вспыхнувшие былой яростью, и заревел. – Я тебя убью, если приблизишься ко мне снова! Не появляйся в театре, иначе, даю слово, я сверну твою тонкую шейку так, что позвонки в пыль сотрутся! Ты слышала меня?! А ты… – Он обратился к прескверному, высвобождаясь из его хватки. – Не смей прикасаться! И пошёл прочь отсюда. Начинается второй акт! Мне пора на сцену!

Принц поднялся на ноги, нацепил на шею тугой воротник, чтобы голова его могла держаться и не падать, а после направился на выход. Покидая гримёрную комнату, он одарил Элейн абсолютным равнодушием, даже не взглянув на неё. Для принцессы, очевидно, это был самый настоящий кошмар. Она отшатнулась от любимого брата, как от огня. Но он не тронул её. И только Антал хорошо понимал и чувствовал, что Бартоломью в данную минуту отчаянно боролся с проклятием и не давал ему взять над собой полный контроль. Иначе он не позволил бы им уйти. Иначе принц сделал бы всё, чтобы его сестра стала частью этого театра.

Антал смотрел ему вслед, а после осторожно подошёл к Элейн. Хотел было он что-то сказать, как вдруг та рухнула-таки на пол, окончательно обессилив. Она закричала. Истошно и громко. Внутри прескверного всё сжалось. Казалось, ничего умопомрачительнее ему не доводилось слышать. Крик этот был полон нестерпимой боли и отчаяния. Элейн выла, словно раненый зверь, надрывая горло. Она впала в истерику и тряслась, обхватив себя руками. Случилось то, чего Антал так боялся – в ней что-то сломалось. Так выглядело истинное горе. То самое, с которым принцесса наконец столкнулась лицом к лицу и теперь вынуждена его принять и осознать. И если умом она понимала, что рано или поздно это случилось бы, то сердцем – нет. Оно предательски отказывалось мириться с ужасающей правдой и сопротивлялось, терзаясь болью.

Прескверный понимал, что, будь он даже самым сильным человеком на свете, всё равно не смог бы поднять Элейн – слишком уж тяжела была её ноша, тянущая вниз. Она утопала в скорби. Это было неизбежно и… даже нужно. Потому Антал решил, что единственный выход в данной ситуации – тонуть вместе с ней. Он опустился на колени, зазывая принцессу в объятия. Та вцепилась в его тунику, прижавшись к груди. Одежда в миг сделалась мокрой от её слёз. Элейн хваталась за Антала и тянула его к себе. Она умоляла его быть рядом, быть её спасением. Уткнувшись в его шею, принцесса рыдала и рыдала. А он обнимал её, мягко гладил по спине и… тонул вместе с ней.

Бартоломью, выйдя из гримёрной комнаты, ушёл и из жизни Элейн. Покинул её, оставил. Навсегда. И даже Пресвятой Сальваторе, будь он тут, не смог бы это исправить.

Со сцены тем временем донеслись звуки музыки. Оркестр вновь заиграл, ознаменовав начало второго акта. Антал продолжал обнимать Элейн и терпеливо ждал, когда та найдёт в себе силы уйти. Задерживаться тут точно не стоило, но даже если бы на них обрушился гнев всех проклятых мира, он сделал бы всё, чтобы позволить ей прожить своё горе и суметь снова встать на ноги.

Глава 11. Имение Беланже.

***

Настоящее время. Дворец Дезрозье.

Нерон стоял перед дверьми покоев Бартоломью и не решался войти внутрь. Вокруг царил привычный полумрак и холод, а теперь к ним присоединилась и абсолютная, всепоглощающая тишина. Она была особенно ощутима, сгустилась и неумолимо давила. Король не привык к соседству с ней, не привык слышать собственное дыхание и мысли, которые, увы, теперь не удавалось заглушить ничем. Они, точно оглушительное эхо, звучали в голове и не смолкали ни на секунду. Королю очень хотелось бы оказаться там, где их нет вовсе. Нет ни чувств, ни страхов, ни этого удушающего горя.

Когда-то из покоев его сына постоянно доносились голоса и музыка. Будучи очень творческим человеком, Бартоломью неустанно создавал что-то, сочинял, репетировал… А теперь там, за дверьми – ничего. И никого. Осталось ли всё на местах? Заправлена ли его постель? Быть может, на столе всё ещё лежит недописанная пьеса? Да, наверное. И теперь так будет всегда. Его покои замерли, время внутри них остановилось, оставив всё так, как было прежде. Как было когда-то, казалось, очень давно. Нерон считал, что если войдёт туда, то потревожит устоявшееся прошлое. Оно в миг превратится в жестокое настоящее.

Когда Бартоломью был в своих покоях последний раз, когда покинул их, он был ещё жив и здоров. Там, внутри, ещё осталась его частичка, и, если двери откроются, она ускользнёт и умчится прочь. Исчезнет без следа. Потому король и стоял перед дверьми, молча глядя на них. Заперты, прячут кое-что очень важное и ценное. Они хранят воспоминания.

Нерон переживал скорбь по-своему. Не так, как, очевидно, хотелось бы Элейн. Она желала поговорить об этом, но король, поступая эгоистично, будто бы запретил ей принять эту утрату. Запретил своим бесконечным молчанием. Он видел, как больно дочери, как тяжело ей справляться самостоятельно, но мог лишь отворачиваться, не позволяя ей подступиться. Нерон чувствовал себя ужасно, на него давила вина за то, что он не был рядом, когда Элейн так в нём нуждалась. Как она была напугана, когда Бартоломью пришёл домой и напал на прислугу!.. Как она смотрела на него, не в силах даже закричать!.. Ужас в её глазах король не сможет забыть уже никогда. А, что самое страшное, даже смотреть на Элейн было просто невыносимо. Он так любил её, так лелеял свою маленькую доченьку, но в самый трудный для их семьи момент не сумел подобрать слов, не смог утешить и помочь. Элейн была слишком похожа на своего брата. И Нерон, как ни корил себя за это, но видел в ней не живого ребёнка, а погибшего. Несчастная принцесса источала печаль, её было слишком много в каждой её слезинке. И королю казалось, что, позволь он ей подойти слишком близко, тут же утонет, захлебнётся, окажется на самой глубине отчаяния. Элейн была этим потоком, источником горя, а Нерон не позволил ей вырваться, выплеснуть эти чувства и освободиться. Потому что не мог освободиться сам. Не хотел принимать утрату и не дал сделать это дочери. И Элейн закрылась, похоронив скорбь в себе. Она ещё не знала, что это не спасёт её, и однажды утонуть в горестной пучине всё-таки придётся. Для того, чтобы потом вновь выбраться и суметь вдохнуть полной грудью. Чтобы в итоге освободиться.

Когда Нерон потерял жену, казалось, было не так больно. Наверное, потому что он был к этому готов. Нереида долго болела, пока однажды всё-таки не сдалась. Тогда близнецы были ещё малы, поэтому мало что помнят о матери. Но вот Нерон помнил всё. И разница между её смертью и смертью Бартоломью была колоссальная. Вероятно, потому что к гибели сына он точно не был готов. К этому вообще нельзя подготовиться! Никогда!

А, быть может, и тогда было так же больно, но сейчас, спустя столько лет, боль эта притупилась. Её терпеливо заглушали годы молитв. Однако теперь Нерон не верил, что сумеет жить дальше. Как может, как смеет он, когда его ребёнок уже не увидит будущего? Ребёнок, которому предстояло жить и жить, и которого он не уберёг. Боль родителя, потерявшего дитя, невыносима. Немыслима. Она душит и не отпускает даже во сне.

И вот Нерон, стоящий перед покоями своего потерянного дитя, разворачивается и уходит. Он не войдёт туда никогда.

Его окликнул выглянувший из-за угла Дарио:

– Мой король! Гонец явился. Крови вдоволь он напился. Вашу дочь он отыскал. Кое-что о ней узнал.

Нерон поспешил вниз, на первый этаж, где в пороге уже стоял Альва и, не моргая, пристально следил за королём. Он поклонился – слишком отточено и идеально для нормального человека. А потом заговорил тоненьким голосочком:

– Господин, Альва отыскал принцессу и прескверного!

– Где они?

– В Большом театре, господин. Альва много и долго за ними следил.

– Что ещё ты узнал?

– Альва не только следил, но и подслушивал. Они говорили о втором прескверном, о несчастном проклятом и о принце. Принца, кстати, Альва видел в театре. Он мёртв, господин. – Гонец, лишённый простых человеческих чувств, говорил всё, что думал. – И голова у него, как у Дарио. Выглядит страшно! Альва никогда принца таким не видел. Но с принцессой всё хорошо! Она сильно плакала и кричала. Такой её Альва тоже никогда не видел.

Нерон прикрыл глаза, массируя переносицу и прогоняя подступившие вдруг слёзы.

– Что принц делал в театре?

– Он выступал на сцене, господин.

Нерон, хорошо знающий особенности, присущие проклятым, примерно догадался о том, почему Бартоломью оказался именно там – потому что при жизни обожал театр.

– Ещё у меня для вас послание от господина Вейлина Гонтье. Он спрашивает, должен ли вернуть принцессу во дворец.

– Нет. Передай ему, чтобы не вмешивался. Пока что. Элейн знает, что делает. Нам необходимо довериться ей. А ты, Альва, продолжай незаметно следить за ней. И за прескверным. За ним ещё внимательнее и пристальнее. И, если он сделает что-нибудь… хоть что-то, то сразу сообщи мне и Вейлину. Если ситуация выйдет из-под контроля, во что бы то ни стало защитите принцессу. Не меня, а мою дочь. Это приказ.

– Альва всё понял, господин! Разрешите уйти?

– Да. Иди.

Гонец умчался, а король, вновь оставшись наедине с собой, принялся размышлять. О каком несчастном проклятом говорили Элейн и прескверный? Неужели в этой истории есть ещё пострадавшие? Кто-то, о ком Нерон не знал? Или же просто не мог вспомнить?..

***

Антал не отпускал руки Элейн, когда они выходили из театра. И потом, когда покинули его и оказались на опустевших улицах Веспериса. Час стоял поздний, и большинство жителей столицы уже разошлись по домам. По ощущениям даже воздух стал чище, а желанная тишина наконец позволила немного расслабиться. Холодный осенний ветер ударил в лицо Элейн, сбросил с плеч волосы и смахнул задержавшиеся на щеках слезинки. Она уже не кричала – на это не осталось сил. Принцесса лишь судорожно всхлипывала, ей было холодно.

Антал не говорил с ней. Элейн всё равно не ответила бы. Она всё ещё пребывала в состоянии глубокого оглушения и растерянно смотрела по сторонам совершенно пустыми глазами.

Прескверный боялся даже подумать о том, что происходило сейчас в её душе. Несомненно, случись с его братом нечто подобное, он и вовсе сошёл бы с ума! Потому начал серьёзно переживать за рассудок принцессы. Как бы не лишилась она разума, увидев воочию то, что стало с Бартоломью. И самое ужасное, что помочь ему они всё-таки не смогли. Ей пришлось оставить его там, в том же состоянии, и это, бесспорно, причиняло сильную боль.

Элейн стояла как вкопанная, не зная, куда идти и что делать дальше. Антал, продолжая сжимать её холодную и дрожащую руку, тихо спросил:

– Госпожа, быть может, вы хотели бы вернуться домой?

Она медленно перевела взгляд на дворец, что был виден отовсюду, подумала пару мгновений, а потом тихо проронила:

– Домой? Нет, только не домой…

Антал прекрасно понимал, что ей нужно время. Сколько именно – вопрос не из лёгких. Но факт оставался фактом: принцессе было необходимо прийти в себя. Она замерзала, тряслась, точно лист на ветру, была растеряна и никак не могла собрать воедино свою разбитую на тысячи осколков душу. В таком состоянии Элейн была беспомощна и, вероятно, не могла принимать никакие решения. Наверное, если оставить её тут, она так и стояла бы, словно статуя. Ветер швырял бы её ослабшее тело из стороны в сторону, пока рано или поздно не сбил бы с ног.

И прескверный принял решение за неё. Он повёл принцессу на постоялый двор, где снял комнату. Он уложил Элейн в постель, и та почти сразу уснула. Сам Антал не сомкнул глаз, не смел к ней приближаться и караулил её покой. Так затянулись дни. Принцесса просыпалась, плакала, отказывалась от еды, а потом часами смотрела в потолок. И лишь поздней ночью вновь проваливалась в сон, вымотанная слезами. Антал даже подумывал сообщить о её состоянии королю, но не стал: Элейн не хотела возвращаться домой, а Нерон точно забрал бы дочь и снова спрятал бы внутри неприступных стен. Что-то подсказывало, что во дворце ей стало бы только хуже.

Глядя на Элейн, Антал вспоминал себя. То, как однажды пережил похожий период. Нет, он не терял близких людей, никто не умирал столь ужасной смертью на его глазах. Тот период был другим и наступил по иным причинам. Но он хорошо помнил, как точно так же смотрел в потолок погасшими глазами, как был лишён всех сил и не мог встать с кровати.

– Предаёшься воспоминаниям?

Антал вздохнул и не спешил отвечать богине.

– Должна признать, я не ожидала от принцессы такой бурной реакции. О характере её ходили разные слухи… Видимо, как чаще всего бывает, слухи были всего лишь ложью.

– Какие ещё слухи? Как, по-твоему, должен реагировать человек на смерть своих близких? Её реакция более чем нормальная.

– О, слухи довольно интересные! Мол, госпожа Элейн обладает невероятно жестоким нравом. Ну, по крайней мере, по отношению к тем, кто поклоняется мне. Скольких невинных послушников из моего храма она вырезала собственными руками на пару с братцем! С каким удовольствием жгли они деревню Амисс! Там по сей день пепелище. А, ну да! Ты ведь к тому моменту уже ушёл и валялся в таком же состоянии на полу своей комнаты, как она сейчас. Потому ничего и не знаешь.

Анталу было совершенно неинтересно состояние деревни Амисс. Было ему плевать и на её жителей. А вот всё остальное в сказанном богиней его не то, что бы смутило – скорее вызвало недоумение. Он бросил взгляд на спящую принцессу, задаваясь вопросом, могло ли это быть правдой. Уличить Тенебрис во лжи невероятно сложно, потому верить ей или нет, Антал не знал.

– Ты мог бы убить её прямо сейчас. Наложить, к примеру, «проклятые муки». Или же «безволье», а потом приказать ей покончить с собой. Очевидно же, что она тебе лжёт. Обо всём. Элейн совсем не та, за кого себя выдаёт. О том, чтобы не доверять ей, я говорила и раньше. Но сейчас решила сказать это снова. Потому что уловила в тебе сомнения. После встречи с Бартоломью их становится всё больше, верно? Я же чувствую. Я всегда хорошо тебя чувствовала.

В комнате сделалось темнее и холоднее. Все звуки за её пределами пропали, оставив лишь безмолвие и мучительную тишину. Антал мог слышать даже стук собственного сердца и дыхание Элейн. Сидя в кресле, он съёжился, уже понимая, что сейчас будет. Тёмная энергетика распространилась всюду, заполнив собой каждый уголок. Она будто отрезала его и принцессу от внешнего мира, заточив в этой небольшой комнатке совершенно случайного постоялого двора. Скверна ползала по полу, пытаясь залезть на кровать к Элейн. Она хватала Антала за босые ноги, цеплялась ледяной хваткой за щиколотки, а потом бесцеремонно забралась и под одежду, ощупав тело. Эти прикосновения он узнал бы из тысячи. И уже через секунду на руках его появилась Тенебрис. Явила-таки себя, показалась воплоти.

Она казалась почти невесомой. Руки её холодные тут же обвили шею прескверного. Она прильнула к нему, болтая ногами, точно маленькая девочка, и обожгла смертельным дыханием его ухо:

– Я соскучилась.

Он оставался неподвижным. Не прикасался к ней. Внутри всё сжалось от ужаса и… благоговения. Близость богини была настолько же приятна, насколько и ненавистна. Сердце заколотилось чаще. То был трепет, вызванный смешанными и очень сложными чувствами. А ведь он почти разучился по ней скучать.

– Ну же, взгляни на меня.

По какой-то неведомой причине он подчинился. Губы прескверного оказались в опасной близости к губам Тенебрис. Она была этому несказанно рада, но, конечно же, никак не показала.

– Скажи мне, Антал, по какой причине ты её защищаешь? Неужели принцесса так запала тебе в душу?

Элейн тем временем мирно спала, находясь в абсолютном неведении о том, что происходило совсем рядом с ней. Тёмная энергетика смогла-таки забраться на её постель, но не подступилась к телу, сгустившись вокруг. Остатки угасающего благословения разгоняли скверну.

Тенебрис взяла Антала за руку, сцепив пальцы в замок.

– Ну же, любовь моя. Ответь, не молчи. Не испытывай моё терпение.

Столь настойчивые уговоры были подозрительны. В душу Антала закрались подозрения. Он молчал, размышляя над тем, стоит ли задавать этот вопрос и провоцировать богиню. А потом всё же решился и спросил:

– Если тебе так нужна её смерть, то почему сама не убьёшь?

Тенебрис смолкла, поджав губы. Антал быстро уловил перемену в её поведении. Казалось, он уличил её в чём-то, застал врасплох. Тенебрис не привыкла, что прескверные задают ей вопросы. Они всегда делали то, что она велела. Беспрекословно. Но Антал не был обычным прескверным, и с ним ей приходилось быть осторожнее. Богиня вновь заискивающе улыбнулась. Однако рука её стиснула пальцы Антала так сильно, что он едва подавил вскрик. Казалось, суставы и кости от хватки Тенебрис вот-вот раскрошатся.

Она ничего не отвечала, ухмыляясь. Попросту не решалась сказать очередную ложь, потому что понимала: Антал обо всём догадался.

– Ты ведь не можешь к ней притронуться, да? Я мог бы. А ты нет. Почему же?

– Тебе не нужно это знание, Антал. Зачем лезть в мои дела? Они тебя не касаются. Да и неважно это, любимый мой. Важно другое…

Она потянулась к его губам. Тенебрис всегда так делала, отвлекая Антала, уводя его мысли далеко-далеко. И раньше это работало безотказно. Прескверный не мог удержаться и отдавался ей. Полностью, без остатка. Теряя всего себя. В такие моменты он принадлежал только богине, был её собственностью. Его воля, его желания и чувства – абсолютно всё переходило ей. И даже тело. Его-то Тенебрис особенно любила и успела изучить каждую деталь и каждый шрам. Эти мгновения с ней были прекрасны. Она питала, взамен на подчинение делилась своей энергетикой и дарила минуты, полные невероятного наслаждения. О таком единении с богиней мечтал каждый прескверный и любой верующий. Их тела сливались в одно целое, становились продолжением друг друга.

И сейчас Антала тянуло к ней, как тянуло всегда. Хотелось впиться в её губы, прижать к себе, укусить, жадно стиснуть пальцами бёдра… Но он отвернулся. Не раздумывая, не сомневаясь ни секунды. Ему показалось, что всего на мгновение в глазах Тенебрис появился самый настоящий ужас. А потом он сменился яростью.

Богиня вскочила, зашипев:

– Уж самому себе-то не ври! Не ври о том, что испытываешь! Твои чувства ко мне никогда не угаснут, Антал. И они не сравнятся с жалким и мимолётным влечением к принцессе. Ты всегда будешь желать меня. Меня одну! А она…

Тенебрис указала на Элейн.

– Она тебя уничтожит.Не веришь? Что ж, я с удовольствием посмотрю на то, как госпожа Дезрозье разобьёт тебя на мелкие кусочки. Да так, что собраться потом не сможешь! Даже мне неведомо, что она задумала. Пусть это будет для нас сюрпризом. Но тогда, помяни моё слово, я не приду на помощь, не соберу тебя воедино и не спасу. Тебе останется только умереть, Антал. И ты умрёшь!

И Тенебрис ушла. Так же внезапно, как появилась. Она забрала с собой скверну, но в комнате, однако, теперь всё равно было неуютно и холодно. Антал так и сидел в кресле, оглушённый услышанным. Верить в сказанное не хотелось. Он едва подавил желание прямо сейчас разбудить Элейн и потребовать от неё ответы на накопившиеся вопросы. Вряд ли она ответила бы. О, Пресвятой Сальваторе, конечно же, нет! Либо вновь солгала бы. А что, если она в самом деле врёт? Обо всём, как и сказала Тенебрис. Сомнения больно кусались. Вгрызались в сердце и остервенело пережёвывали его. Антал понятия не имел, что ему делать дальше. Неужели принцесса в действительности совершенно не та, за кого себя выдаёт? Неужели коварно преследует ещё какую-то цель? Но ведь совсем недавно она сказала, что говорит правду… А Антал сказал, что верит. Да, так он и сказал. И если для госпожи Дезрозье эти слова не пустой звук, если в душе её есть хоть капля совести, то она не воспользуется его доверием. На этом он и остановился, решив понаблюдать за тем, что будет дальше. В конце концов, и у Тенебрис есть цели, ради достижения которых она запросто может посеять смуту в их отношениях. К тому же, богиня ревнует. Она в бешенстве из-за утраченного контроля. Потому спешить с выводами всё-таки не стоило.

Антал выдохнул. Когда Элейн придёт в себя, их путь продолжится. А сейчас оставалось лишь ждать.

***

Минуло ещё несколько дней. Хозяин постоялого двора, обеспокоенный состоянием аристократки, что не выходила из комнаты столь долгое время, хотел вызвать лекаря. И, вероятно, королевскую стражу. Постучав в комнату, он потребовал впустить его и убедиться в том, что госпожа в порядке, и в стенах его заведения не случилось какое-нибудь ужасное преступление.

– Немедленно откройте! У меня есть основания полагать, что госпоже необходима помощь!

Антал не успел даже подняться с места – с кресла, что стало для него и кроватью, и маленьким островком, на котором пришлось коротать долгие дни. Отложив книгу – какой-то дешёвый роман с весьма скверным сюжетом – он вдруг увидел, как Элейн, прячущаяся под одеялом, вдруг встала и побрела к двери. Очевидно, чувствовала она себя не лучшим образом. И выглядела соответствующе: осунулась и побледнела, длинные волосы совсем спутались и превратились в колтун. Но её это совершенно не волновало. Отворив дверь, она без всякого стеснения предстала перед хозяином постоялого двора, чем тут же заткнула ему рот. Мужчина смутился и отвёл глаза. В уставшей и заплаканной госпоже он не узнал принцессу. Хотя, несомненно, вглядись он внимательнее, сразу бы понял, кто перед ним.

– Простите за беспокойство, госпожа, но я начал волноваться о вашем благополучии! Не сочтите за дерзость, просто вас не было видно несколько дней. Еда оставалась нетронутой. Из комнаты выходил лишь господин, что сопровождал вас. И я подумал, может, случилось чего! Заподозрил неладное.

– Благодарю, добрый господин, за заботу. Но у меня всё замечательно. Как видите, стою перед вами целая и невредимая.

– Что ж…

Хозяин украдкой выглянул из-за её плеча, окинув взглядом комнату. Он задержал глаза на Антале, который так и сидел в кресле, а потом, поклонившись, тихо проронил:

– Ещё раз прошу прощения за беспокойство!

И он ушёл, а Элейн, мило и невинно улыбнувшись ему вслед, закрыла дверь. Она обернулась и посмотрела на прескверного:

– Несколько дней? В самом деле?

Он кивнул.

– Какой кошмар! – удручённо вздохнула она, опершись на дверь. – Не думала, что время настолько затянулось. Я так глубоко погрузилась в себя, что совершенно не заметила, как дни сменяли ночи.

Она задумалась, а через секунду её глаза широко распахнулись от осознания:

– И вы всё это время были тут, со мной?

– Да.

Элейн перевела смущённый взгляд на кровать, которая в тесной комнатке была всего одна. Антал тут же заверил её:

– Ох, нет, госпожа! Я не спал рядом с вами! Я ютился в этом кресле.

Элейн вдруг стало стыдно. Опустив взгляд, она даже чуть покраснела, поджав губы.

– Ну и доставила же я вам хлопот.

– Не волнуйтесь. Это неважно. Как вы себя чувствуете?

– Лучше. Наверное. – Элейн пожала плечами. – Или же нет. Пока не успела понять. Быть может, это затишье перед бурей? Я совершенно вымотана. Вот сейчас наберусь сил и как разревусь!

Она попыталась пошутить, но получилось лишь горько усмехнуться. Антал и не думал смеяться. Он даже не улыбнулся.

– Я плохо помню то, в каком состоянии была на самом деле. Но, кажется, в ужасном. Кошмарном! Куда хуже, чем сейчас. – Принцесса взглянула на Антала с нежностью. – И вы всё это время были рядом. Хотя были вовсе не обязаны. Я хочу сказать, господин Бонхомме, что очень благодарна. И мне правда стыдно. В таком состоянии меня не видел даже отец, а тут вам пришлось пережить эту мою бурю.

– Не мог же я вас оставить.

– Прошу, обращайтесь ко мне на «ты». Всё-таки после последних событий, думаю, это более чем уместно. Вы мне… не чужой всё-таки. Теперь.

Антал смущённо улыбнулся, ответив:

– Постараюсь к этому привыкнуть. В таком случае, и вы… то есть, ты! Обращайся ко мне так же.

На языке крутились вопросы. Хотелось прямо сейчас их задать, но Антал не осмелился. Стоило Элейн с ним заговорить вот так непринуждённо, так ласково и мило, как ему тут же хотелось довериться ей. И если это лишь уловка, то весьма жестокая.

– Что ж. Мы нашли Бартоломью. Ты очень помог мне. И теперь, наверное, хотел бы вернуться домой? До начала Аукциона Фонтанель. Тогда и я выполню свою часть сделки – сопровожу тебя на него. А что до козлёнка… я также распоряжусь, чтобы тебе его прислали.

Антал в изумлении поднял брови:

– Уже прощаешься? А как же твой брат? Как же неизвестный прескверный?

– Это ведь уже не твоё дело. Мы о таком не договаривались.

– Это дело касается тебя и Дьярви, а потому касается и меня. Мы условились о том, что я помогу снять проклятие с Бартоломью. А для этого необходимо отыскать того, кто его проклял. Он же, несомненно, проклял и Дьярви. По-твоему, я должен вернуться домой и смотреть на то, как мой друг медленно гибнет? До аукциона ещё целых две недели. Это достаточно много, чтобы выяснить хоть что-то. А дальше уже решим.

– Решим что?

Слова вырвались сами собой:

– Стоит ли нам прощаться.

Хотелось закрыть себе рот и усмирить слишком длинный язык. Он не слушался, выдавая всякую чушь. Или не чушь? Конечно, Антал соврал бы, если бы сказал, что совсем ничего не чувствует к Элейн. И после её истерики они в самом деле будто стали ближе. Но предостережение Тенебрис не давало покоя, и подпускать Элейн слишком близко не хотелось. Об этом кричал разум. А сердце всё равно к ней тянулось – на этом Антал ловил себя множество раз. Слишком часто он задерживал на ней взгляд, слишком интересно было её слушать… А теперь ещё и появилось желание оберегать.

С Тенебрис такого не было. Она никогда не вызывала подобных эмоций. Часто они ограничивались несколькими: благоговением, похотью и страхом. Когда-то Антал искренне верил, что это и есть любовь.

А рядом с Элейн не было страшно. Даже теперь, когда вновь встал вопрос о доверии. Антал не желал спать с ней. Вовсе нет. Он хотел касаться её иначе, без всякого подтекста, исключительно ради того, чтобы почувствовать её тепло. С ней было легко и просто. И, если бы только принцесса сочла прескверного достойным её… Если бы только она дала это понять…

– Так мы теперь друзья? – улыбнулась она.

– Ну, раз уж на «ты» перешли…

Элейн вдруг расхохоталась впервые за несколько дней:

– Ах, вот оно что! Всё было так просто! Что ж, я рада. Друг.

Последнее слово она смаковала и проговорила медленно. А потом снова пошутила:

– Опасные всё-таки у меня друзья. Никогда бы не подумала.

– А у меня, зато – знатные особы! Королевских кровей! Кому расскажу – не поверят.

– Так ты, пожалуйста, и не рассказывай никому… Сам понимаешь, меня засмеют…

– Да уж, понимаю. Такими знакомствами, как со мной, обычно не хвастаются. А то придётся ещё уточнять, что к моей помощи прибегли по необходимости. Потому что своих возможностей уже не хватает.

Элейн всплеснула руками:

– Вот так позор!

Обменявшись колкостями, они замолчали. А потом рассмеялись. В сказанном не было ни зла, ни желчи. Они оба понимали, что в самом деле лишь пошутили, и никто не обиделся. Антал был рад видеть Элейн счастливой, хоть и на короткое мгновение. В глазах её всё ещё читалась боль, но хоть улыбка теперь не была такой вымученной. Перестав смеяться, принцесса вновь сделалась серьёзной, по всей видимости, вернувшись к мыслям о брате.

– И откуда же нам начать поиски прескверного?

– Я много размышлял над этим, пока ты спала. Бартоломью говорил что-то о высоких стенах. А ты упоминала, что он был частым гостем у семьи Беланже. Их имение как раз расположено в «районе высоких стен». Есть смысл наведаться туда?

– Думаю, да.

– Семья Беланже ведь тебе близка? Они в курсе того, что случилось с Бартоломью?

– В курсе лишь глава семьи – госпожа Надайн Беланже. И господин Эней, её младший брат и правая рука.

– В таком случае, они могут нам посодействовать. Быть может, за это время им удалось что-то узнать.

– Верно. Тогда утром отправимся туда. Мне бы только привести себя в порядок…

– Я попрошу приготовить вам ванну.

Антал встал с кресла и вышел из комнаты в поисках хозяина постоялого двора.

Уже утром они прибыли в «район высоких стен». Называли его так, потому что каждый богатый дом, будь то усадьба, поместье или чей-нибудь особняк, были сокрыты от любопытных глаз высокими каменными стенами. Аристократы всегда очень ценили своё личное пространство. Они надёжно прятали свой быт и, конечно же, секреты. Большинство из здесь живущих не были хорошими людьми, а лишь таковыми казались. Антал знал это не понаслышке, в конце концов тут он вырос. Какими бы порядочными ни слыли местные обладатели голубых кровей, всё же на деле они оставались самыми настоящими дикарями, пьяницами и лжецами.

Само имение Беланже располагалось на возвышенности. Размер его был огромен. Оно включало в себя ещё несколько гостевых домов, домики прислуги, а также территорию, отведённую под хозяйство. Семья Беланже содержала оранжереи и сады – яблоневые и вишнёвые, – имела скотный двор и конюшню. А ещё когда-то очень давно воздвигла небольшой, но поистине роскошный храм. Последний не был чем-то удивительным. Очевидно, семья Беланже, как и положено благословлённым, неустанно молилась. Короче говоря, тут было, на что посмотреть. Сам Антал никогда не был гостем в их доме, но о великолепии двора второй благословлённой семьи очень многое слышал от других.

Остальные дома были построены ниже имения и, точно своеобразная лестница, спускались вниз, плавно переплетаясь с улицами Веспериса. Чем ближе к имению Беланже располагался дом, тем знатнее были семья, которой он принадлежал. И, так уж вышло, что среди тех самых почётных жителей обосновались и его родители. Но, конечно, жили они куда скромнее, чем благословлённая семья. Здесь все жили так – в разы скромнее, чем они.

– Где-где, говоришь, твой дом? – спросила Элейн, оглядевшись.

Они как раз выходили из экипажа. Антал, подавая ей руку и помогая спуститься, указал на двухэтажный каменный особняк с красивой летней террасой.

– Вон там. Видишь, во дворе качели? Там я и рос.

Элейн пригляделась, а потом улыбнулась:

– Очень красивый дом.

А потом, хихикнув, добавила:

– Хотела бы я посмотреть на маленького господина Бонхомме, качающегося на этих качелях.

– Я проводил на них много времени. Качался, пока не затошнит.

– Настолько любил свежий воздух?

Антал фыркнул:

– Настолько не хотел заходить домой. Пока был мал, со двора запрещали уходить. А, когда стал подростком, я частенько убегал и по несколько дней не возвращался.

– Где же ты ночевал?

Антал поджал губы и прищурился, не желая больше говорить о прошлом:

– Было у меня одно местечко. Но давай не будем об этом. Не люблю вспоминать те времена.

Элейн ещё раз бросила взгляд на дом с красивой террасой, напоследок сказав:

– Надеюсь, когда-нибудь ты познакомишь меня со своими родителями. О твоём отце я знаю лишь по рассказам. Лично с ним не знакома.

Антал нервно хохотнул:

– Вот уж нет! Ни за что!

– Это ещё почему? – нахмурилась она.

– Ну, во-первых, это слишком серьёзный шаг, госпожа. С кем попало родителей не знакомят, знаешь ли, – съязвил прескверный. – А, во-вторых, тебе ни к чему такое знакомство.

– Ладно. Спорить и наседать не стану. Просто мне было бы интересно пообщаться с самим Ашеалом Болье. Папа о нём хорошо отзывался. Говорил, что он нёс службу исправно и преданно.

Антал отмахнулся от её слов, сморщившись:

– Солдат до мозга костей. С ним найти общий язык не смог даже я – его сын. И, возможно, не будь я прескверным, всё равно с отцом в отношениях было бы неладно. Сложный он человек. И мама тоже.

Элейн не стала больше ни о чём спрашивать и только сказала:

– Всё же твои родители, какими бы сложными ни были, смогли вырастить такого замечательного тебя.

Антал усмехнулся:

– Они-то как раз так не считают. Им моё воспитание слишком тяжело далось.

Он замер, уставившись на огромные железные врата, охраняемые двумя часовыми:

– Что ж, идём?

– Нервничаешь?

– Нет. Мне заведомо известно, какой приём меня ждёт. И просто не хотелось бы получать плевки в лицо и камни в голову.

Элейн взяла его под руку и ободряюще встряхнула:

– Не говори ерунды! Всё-таки тут приличные люди живут.

Антал скептически улыбнулся, взглянув на принцессу:

– Да что ты.

– Как бы там ни было, я рядом. Всё будет в порядке. Я не допущу ни одного камня и плевка в твою сторону.

– Я не нуждаюсь в защите, Элейн. Отстоять себя могу и сам. Но, так как я незваный и совершенно точно нежеланный гость, тебе не помешает замолвить за меня словечко. Чтобы не выгнали раньше времени.

Элейн ответила:

– О, не сомневайся, моё словечко госпожа Надайн обязана будет услышать. Всё-таки семья Беланже перед моей в долгу.

– А в чём конкретно провинилась семья Беланже? Я слышал много домыслов, но, вероятно, никогда – правду.

– Я обязательно расскажу, но позже. История занятная.

Вдвоём они подошли к двум солдатам, что стерегли вход на территорию имения. Те были серьёзно вооружены и облачены в красивые, идеально начищенные доспехи. Пусть солнце и было надёжно спрятано за тучами, но металл их брони всё равно ярко сверкал. Дисциплинированные часовые даже не двигались и стояли, словно статуи-стражники. Казалось, ничто не способно сдвинуть их с места. Но, стоило только Элейн приблизится к ним, солдаты тут же, как по команде, упали на колени, склонив головы, а потом громко и хором отчеканили:

– Госпожа Дезрозье! Принцесса! Приветствуем!

Конечно, они сразу же её узнали. Солдаты, находящиеся на службе у благословлённых семей, были обязаны знать на лицо каждого их представителя. А Элейн, к тому же, была ещё и принцессой.

Они быстро встали на ноги, продолжая кланяться, и отворили ворота, пропуская госпожу и её спутника внутрь. Конечно, перед ней закрытых дверей быть не могло! Любую Элейн способна открыть, если бы захотела, а некоторые и вовсе открывались сами. Коротко кивнув им, принцесса минула врата, ведя под руку прескверного. Только тогда стражники посмели поднять головы и продолжили нести службу.

– Лихо ты их! Даже сказать ничего не успела, – сказал Антал, обернувшись на врата, что остались позади. – Они и вопросов не стали задавать о том, кто я такой и зачем пожаловал.

– Господа, сопровождаемые представителями королевской семьи, пропускаются без разговоров, – пояснила Элейн.

– Ладно, убедила. Может, ты и не «кто попало». Может, и достойна знакомства с моими родителями.

Элейн рассмеялась:

– Это будет для меня честь.

Они шли вперёд. Взору предстала поистине впечатляющая картина – двор имения был потрясающий. А сама усадьба в его центре и вовсе, по скромному мнению Антала, являла собой образец великолепнейшего архитектурного решения. Огромный белокаменный дом с высокими, искусно высеченными колоннами вызывал трепет. Это даже не был дворец, здесь не жила королевская семья, но своей масштабностью и красотой усадьба всё же поражала. Петляющие каменные дорожки были чистыми – очевидно, здесь изо дня в день боролись с опавшими листьями и грязью. Из-за этого казалось, будто осень и вовсе не коснулась имения семьи Беланже. Её безусловное влияние можно было определить лишь по голым деревьям и увядающим цветам, которых тут и там было очень много. Несомненно, в летнее время года здесь очень зелено, а в воздухе стоит душистый аромат. Кругом было много людей, среди которых рабочие и слуги, и все они суетились, бегали туда-сюда, о чём-то переговариваясь. Каждый из них останавливался и низко кланялся гостям, а голову поднимал только тогда, когда господа проходили мимо.

Так Элейн и Антал добрались до главного входа, к которому тоже были приставлены стражники. Внутри их встретил дворецкий. Благо, живой и абсолютно не проклятый, как несчастный Дарио. Он поприветствовал гостей по всем правилам приличия, сказав:

– Я оповещу госпожу Надайн о вашем прибытии. Сопроводить вас в гостевой зал?

– Спасибо. Мы будем ожидать её здесь, – ответила принцесса.

И дворецкий, ещё раз поклонившись, поспешил на поиски хозяйки имения. Проносящиеся мимо слуги также неустанно кланялись. Элейн привычно отвечала им кивком, тем самым позволяя уйти, а Антал, явно чувствуя себя не в своей тарелке, принялся осматриваться. Убранство дома ничуть не уступало двору в очаровании. В интерьере преобладало дерево. На полу – начищенный до блеска паркет со сложным узором, на стенах – резные панели и искусная роспись. Кресла и софы были обиты тёмно-коричневым бархатом и отделаны золотом. А на тумбах и консольных столах из красного дерева стояли фарфоровые статуэтки и вазы с цветами. Всё это наталкивало на одну мысль: у хозяйки усадьбы определённо был вкус. Причём отменный.

Просто удивительно, как за такое короткое время Антал успел побывать в местах, куда большинству жителей Эрхейса вход воспрещён. Даже некоторые аристократы за всю жизнь, вероятно, никогда не попадут во Дворец Дезрозье. Что ж, будет чем при случае похвастаться перед Арделем! Младший братец, должно быть, обзавидуется. А мама и папа попросту не поверят. Антал не был дома уже несколько месяцев. Интересно, волнуются ли они хоть немного? Задумываются ли вообще о том, жив их сын или нет? Хотя, очевидно, будь он мёртв, об этом уже трубили бы отовсюду: «Слушайте все! Вейлин Гонтье прикончил прескверного! Ещё один посланник Тенебрис мёртв! Возрадуйтесь и помолитесь о прекрасной душе нашего уважаемого командира королевской гвардии!» Поэтому скорее всего родители ни капли не беспокоились.

Тем временем из соседнего помещения показалась хозяйка имения. Антал сразу это понял, обратив внимание на то, как она выглядела и как двигалась: женщина, лицо которой едва тронули морщины, держалась гордо. Одета она была в шелка бронзового оттенка, на шее, ушах и руках виднелись дорогие украшения, а светлые густые волосы были собраны в аккуратную причёску. Карие глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами, прищурившись, сразу же смерили гостей настороженным взглядом – очевидно, гостей госпожа не ждала. С собой она принесла резкий аромат духов и тревогу. Они отлично подходили ей, подчёркивали характер. Антал сразу же сделал вывод о том, что с ней будет сложно.

– Элейн! – Госпожа подошла к принцессе и мягко обняла её, едва касаясь.

– Здравствуйте, госпожа Надай.

Хозяйка окинула Элейн встревоженным взглядом:

– Как ты? Как твой отец? Что же, в конце концов, произошло с…

Она вдруг осеклась, переведя взгляд на второго гостя. По всей видимости решила, что этот разговор касаться его не должен.

– Приветствую, госпожа Беланже, – заговорил Антал и по обыкновению своему не поклонился, нарушив одно из самых главных правил приличия.

Вероятно, ничто не могло заставить его склонить голову перед аристократами. Он даже перед королём не кланялся, что уж говорить об остальных! Хозяйка имения не оценила этот жест и, сморщившись так, будто учуяла вдруг запах тухлой рыбы, процедила сквозь зубы:

– А вы кто такой?

Элейн тут же встряла между ними, не позволив Анталу ответить. Вести переговоры с Надайн она решила сама:

– Госпожа, он со мной.

Принцесса намеренно сделала акцент на данных словах, чтобы Надайн обратила внимание в первую очередь именно на них. А потом продолжила:

– Это… господин Антал Бонхомме.

Лицо Надайн тут же скривилось ещё сильнее, глаза широко распахнулись от возмущения и удивления. Она отстранилась, глядя то на принцессу, то на прескверного. А потом, едва не задохнувшись от накатившей вдруг ярости, разразилась ругательствами:

– Элейн! Ты в своём уме?! Или шутишь надо мной?! Притащила на порог моего дома прескверного?! И я уже молчу о том, что ты в принципе посмела с ним спутаться! Позволила этому чудовищу к себе приблизиться! Да он ведь даже не достоин дышать с тобой одним воздухом, не то что бы стоять рядом и быть нашим почётным гостем!

Голос её был громким. Казалось, от него вот-вот по стенам усадьбы пойдут трещины, а стёкла в окнах разлетятся на осколки. Он был схож с громом, грохающим в самую страшную грозу. И пока Элейн пыталась вразумить госпожу Беланже, умоляя хотя бы выслушать, Антал, вскинув голову, продолжал стоять на месте и сверлил её взглядом. Так, как умел только он. Серые, почти белые, глаза обожгли Надайн холодом. По коже её тут же побежали мурашки. Всемогущая госпожа вдруг испытала чувство опасности. Она была уязвлена и от этого только больше распалялась.

– Не смотри на меня свысока, прескверный! – прорычала Надайн.

– О, я не посмел бы, – саркастично бросил Антал в ответ. – И вы уж простите за воздух. Простите, что посмел им дышать. Просто никакого другого в Эрхейсе нет.

– Ты вообще дышать не должен. Твоё место внизу, там же, где твои предшественники червей кормят. И это лишь в том случае, если черви пожелали притронуться к столь гнилой и смрадной плоти.

– Настолько же гнилой, как ваш язык?

– Я убью тебя! – закричала она, готовая вцепиться в горло Антала голыми руками.

Ей помешала Элейн, громко и строго одёрнув:

– Надайн!

Та остановилась. Раскрасневшись, она тряслась от ярости, но так и не посмела сдвинуться с места. Какой бы могущественной ни была Надайн, всё же, видимо, слово принцессы имело больший вес, чем собственные желания. Её ослушаться строптивая госпожа не могла, хотя и очень хотела.

– Я попросила лишь выслушать меня! – Элейн не сбавляла тона.

Даже голос её поменялся. Такой Антал её ещё не видел.

– Уймитесь! Я требую большего уважения к моим людям!

– Людям?.. – почти простонала Надайн. – Элейн! Он не человек! Выглядит и говорит, как человек, но не дай ему себя обмануть! Будь благоразумна! Как бы там ни было, ты не должна прибегать к его помощи. Не знаю, почему он вообще ещё жив и ходит среди нас, но…

Элейн наконец сбавила тон, заставив и Надайн говорить тише. Принцесса тихо, но жёстко произнесла:

– Не вам диктовать, что и кому я должна, госпожа Надайн.

Элейн годилась ей в дочери, однако хозяйка имения позволяла ей ставить себя на место. Свою злость Надайн не обрушала на принцессу, а лишь пыталась достучаться, воззвать к здравому смыслу. Она вдруг обхватила лицо Элейн руками и вгляделась в её глаза:

– Он проклял тебя? Ты сама не своя! Несёшь чепуху и защищаешь его! Я ведь знаю, ты бы никогда…

Элейн вдруг оттолкнула Надайн:

– Даже отец в курсе, что я просила его помощи! Не считаетесь с моим словом, что ж, спросите тогда у него.

И если бы госпожа Беланже согласилась с этим, то выказала бы тем самым абсолютное неуважение к Элейн. Потому ей ничего не оставалось, кроме как смолкнуть и смиренно отступить. Она перестала нападать и выдохнула, однако на Антала не желала даже просто смотреть. Устоялась тишина. Страсти медленно угасли.

– Поговорим? – в очередной раз предложила Элейн.

– Да, хорошо, – ответила Надайн.

– Антал будет присутствовать при разговоре.

Стиснув зубы и сжав незаметно кулаки, госпожа Беланже согласилась, а потом пригласила гостей следовать за ней.

Она привела их в свой кабинет, расположенный в самой дальней части усадьбы. Добираясь туда, они миновали и огромную столовую, и такую же по размеру гостиную. Надайн шла размашистым шагом, громко стуча каблуками. Всем своим видом она демонстрировала недовольство и едва сдерживала эмоции. Губы её подрагивали, так и норовя выплюнуть очередное оскорбление или угрозу. Но госпожа молчала, доверившись принцессе.

Её реакции Антал ничуть не удивился. Он её предугадал и ждал. Откровенно говоря, ему и самому не хотелось тут находиться. Не для того он давно покинул столицу и обосновался в глуши, чтобы в итоге вернуться в «район высоких стен». Здесь ему никогда не были и не будут рады.

Оказавшись в кабинете, за закрытой дверью, Антал и Элейн расположились в мягких креслах. Прескверный по привычке закинул ногу на ногу, сложив руки на коленях. А Надайн, казалось, взбесил и этот незначительный жест – она, усаживаясь за рабочий стол, смерила его взглядом, полным презрения и неприязни. Хотелось ей сказать: «Ну что же вы так лицо кривите, госпожа? Будто на мне слой грязи. Я ведь прилично одет, и – вот так новость! – даже вкусно пахну. Не волнуйтесь, бархат ваших кресел на запачкаю и не испорчу! Чего не могу сказать о вашем настроении.» Но он промолчал, однако зрительный контакт не прерывал. Они смотрели друг на друга, казалось, целую вечность. Пока Элейн не обратила внимание Надайн на себя и не принялась рассказывать обо всём, что случилось, и что им удалось узнать. К концу рассказа госпожа Беланже чуть смягчилась. Нет, она не расплылась в улыбке и не расщедрилась на благодарности. Но, по крайней мере, перестала кривить лицо. Впрочем, Анталу было абсолютно плевать на то, что она думала и как к нему относилась. Здесь он был исключительно по делу и оставаться дольше, чем нужно, не собирался.

Надайн, выслушав принцессу, задумалась. Она молчала, постукивая по столу длинными ногтями. А потом сказала:

– Нет, это невозможно, чтобы прескверный был в моём доме. Ну… тот, о котором вы говорите. Другой. Если бы это в самом деле было так, он давно выдал бы себя. А что касается Бартоломью…

Она тяжело вздохнула, с грустью взглянув на Элейн:

– Мне очень жаль. Это наше общее горе. Я… просто не представляю, как держится Нерон. И, честно говоря, до сих пор не могу поверить. А ты, Элейн, как и всегда – кремень. Молодец. В глазах твоих ни слезинки.

Антал подумал: это потому, что она всё выплакала. Удивительно, как вообще не померла от обезвоживания за те дни, пока лежала в кровати и не могла встать.

– И всё-таки, госпожа Надайн, как вы считаете, что Бартоломью мог тут делать в день, когда его убили и прокляли? – задала вопрос Элейн, не позволив ей и дальше предаваться скорби и сожалениям.

– Не имею ни малейшего понятия. Честно говоря, я вообще не помню поводов для его визитов. Но он, однако, был у нас частым гостем. Это очень странно.

– А где вы сами были в тот день?

– Мы с Энеем присутствовали на приёме у одной семьи. Ничего важного, просто праздник в честь именин. Я даже не видела Бартоломью в тот день. Узнала о случившемся уже потом от твоего отца. Зачем он приходил к нам, тоже не знаю.

– И вы уверены, что в вашем имении нет никого, кто вызывал бы хоть каплю подозрения?

– Уверена. На меня работают люди, которых я знаю уже много лет. Но, возможно, кто-нибудь из прислуги мог что-то видеть или слышать. Хотя мы с Энеем уже допросили каждого.

Элейн смолкла, размышляя о чём-то. Антал тем временем всё вглядывался в Надайн, поймав себя на мысли о том, что она кого-то ему напоминала. Он не влезал в разговор всё это время, а сейчас решил тоже задать ей вопрос:

– Госпожа, скажите, у вас есть дети?

Надайн с неохотой взглянула на прескверного, удивившись такому вопросу, и уже собиралась возразить, как вдруг осеклась. Она уставилась перед собой. Ответ так и не сорвался с губ.

– Дети?.. Я… Мне кажется…

Она хмурила брови, отчаянно напрягая память. Конечно, если ты родитель, то без труда и раздумий сможешь сказать, есть у тебя дети или нет. Но почему-то Надайн никак не могла отыскать ответа на этот вопрос. Кажется, она и сама им задалась. Откуда-то появились сомнения. Антал внимательно считывал её реакцию.

– Нет. Мне кажется, что у меня никогда не было детей.

Элейн молча перевела взгляд на Антала. Они вновь думали об одном и том же.

– А почему вы вдруг спросили об этом?

– Я подумал, что мог быть знаком с вашим сыном. У него глаза прямо как у вас.

Элейн вдруг тоже подметила сходство Надайн с Дьярви. Они и впрямь были похожи! Надайн же тряхнула головой, отгоняя тревожные и путанные мысли, и фыркнула:

– Будь у меня сын, он ни за что не связался бы с вами, господин Бонхомме. Не льстите себе.

– Кто знает…

Элейн, пресекая очередную перепалку, обратилась к госпоже Беланже:

– Мы останемся здесь на некоторое время. Вы не против?

Конечно, она была против! Если бы принцесса осталась – пожалуйста, милости просим. Но принимать у себя дома прескверного Надайн точно не планировала. Однако она ответила только:

– Конечно. Я велю приготовить вам спальни.

На пути в крыло, где располагались покои для гостей, Антал с усмешкой сказал:

– Странно, что мне позволили остаться в усадьбе, а не отправили в гостевой дом по соседству. И даже не приставили солдат.

– Надайн – очень непростой человек, но она вовсе не глупа. Понимает, что, если здесь в самом деле разгуливает прескверный, то защититься сами мы не сможем. – Элейн вздохнула. – Как бы жалко это ни звучало.

– Элейн, скажи, если твой отец знает, что ты просила у меня помощи с Бартоломью, то почему мы с тобой бежали из дворца под покровом ночи?

– Он знает, что я собиралась обратиться к тебе. Но был против. Не отпустил бы меня. Потому мы и сбежали. Но сейчас он, конечно, уже понял, куда я пропала.

– А почему же тогда он не ищет тебя? Я думаю, Нерон точно пожелал бы вернуть тебя домой. Вряд ли он настолько мне доверяет.

– Зато очень доверяет мне. Потому и не ищет. Попадись мы ему на глаза той ночью, он посадил бы меня под замок. А сейчас, когда я уже улизнула из дворца, ему остаётся лишь смириться с моим решением.

– На его месте я бы сошёл с ума от переживаний.

Элейн пожала плечами:

– Но ты ведь не на его месте. К тому же, слышал, что сказала Надайн: я – кремень. Могу за себя постоять при необходимости. Но с тобой, к счастью, такой необходимости нет.

Поджав губы, Антал раздумывал о том, стоит ли расспросить принцессу подробнее о том, что он услышал от Тенебрис. И всё-таки решился:

– Значит, можешь за себя постоять… Уже был опыт, получается?

Взгляд Элейн заметался, на мгновение она стихла. Проговорилась, получается? Прикидываться дурой не было в её характере, а сказанные слова уже не вернуть. Или придумать ложь не получалось? А, быть может, она и вовсе не захотела врать, потому, взглянув на Антала, вдруг ухмыльнулась. И от ухмылки этой у него по спине побежали мурашки. Было в ней что-то кровожадное и опасное.

– Получается, опыт был, – ответила она.

– И что же это за опыт такой?

Принцесса снова замолчала. Закусив губу, она смотрела Анталу прямо в глаза, и в этот момент он даже подумал о том, что, пожалуй, и не хотел бы знать. Впервые ему захотелось отстраниться. Недоверие больно кольнуло в сердце. Именно сейчас прескверный вдруг понял, что на самом деле Элейн, вероятно, была способна на многое. А её беззащитность – лишь маска. И даже с угасшей силой благословения она была опасна.

– Тебе не понравится то, что я скажу, – промолвила Элейн тихо. – С чего ты вообще вдруг заговорил об этом?

– Тенебрис рассказала мне, что ты и Бартоломью вырезали деревню Амисс.

Элейн облизала пересохшие губы, погрузившись в те воспоминания, и потупила взгляд.

– Расскажешь об этом? – настаивал Антал.

– Расскажу.

Она подошла к своим покоям, пропуская в них Антала:

– Входи.

Удобно расположившись на кровати, Элейн подобрала ноги и, собравшись с мыслями, начала свой рассказ.

Глава 12. Нападение на деревню Амисс.

Воспоминания Элейн.

Сначала был храм, которому дали название Амисс. Слово это в переводе с древнего языка означало «потерянный», ведь местонахождение его не было известно каждому. Причиной тому был риск разрушения: поклонники Пресвятого Сальваторе в те времена не потерпели бы существования этого храма на землях Эрхейса. И потому большинство людей, решивших посвятить себя Тенебрис, порой, искали его долгие годы. Его расположение передавалось из уст в уста, шёпотом и только доверенным людям. Для многих место это являлось святыней и пристанищем. Люди прибывали туда и жили прямо у подножия Амисс, засыпая на его ступенях. И постепенно вокруг храма разрослась деревня, получившая созвучное название, а жителей её прозвали амисситами. Позже у них появился и свой язык – проклятый. Сейчас же Амисс называли деревней только по старой привычке, ведь в настоящий момент это было уже целое поселение с многочисленными домами и несколькими улицами. Еретики, как их всегда называла Элейн, заводили в Амисс семьи, рожали детей и передавали из поколения в поколение свою веру, редко покидая деревню.

Однако, несмотря на избранный путь и постоянные гонения, жили амисситы мирно и никогда не вступали в конфликты с поклонниками Пресвятого Сальваторе. Они редко покидали деревню, однако это не мешало им промышлять довольно скверными делами – торговлей проклятиями. Это было запрещено не только указом благословлённых семей, но и жрецами из храма Амисс. Причиной тому было излишнее внимание к их религии и нежелательная агрессия со стороны королевской семьи. Ни одному амисситу не хотелось, чтобы в их деревню заявились солдаты, служащие в армии Дворца Дезрозье, и уничтожили всё, что так долго строилось. К тому же, расположение деревни давно стало известно любому жителю Эрхейса. Как только вокруг храма появились дома и улицы, королевская семья взялась контролировать эти земли. Однако это вовсе не останавливало амисситов от распространения проклятий. Обязательно находились те, кому не был страшен ни гнев жрецов, ни наказание от благословлённых семей.

Элейн хорошо понимала, почему её предки позволили им существовать. Отец её придерживался того же мнения. Разбредись амисситы по всему королевству, натворили бы больше бед. К тому же, была ещё одна причина, по которой деревня Амисс всё ещё стояла нетронутой солдатами. Дело было в прескверных. Каждый из них рано или поздно уходил из семьи, в которой был рождён. Некоторые даже убивали собственных родителей, братьев и сестёр, более не связывая себя родственными узами. Утратив родной дом и близких, прескверные уходили в Амисс. Там их всегда принимали и почитали. А храм являлся местом силы. И именно в деревне чаще всего каждого из них и выслеживали. Кажется, противиться этому сценарию избранные Тенебрис попросту не могли. И даже первородная прескверная Джокеста Сигаль была убита именно там, прямо на ступенях храма. Они, вероятно, до сих пор помнят запах её крови и тяжесть тела, ведь смерть Джокесты была жестокой – сражённая мечом, напитанным силой благословения, она лишилась головы.

Элейн знала об этом всём из летописей, что вели священники. И каждый раз думая о смерти Джокесты, ловила себя на мысли о том, что, помимо неё, убила бы и тех, кто её защищал и оберегал. Бартоломью не разделял взглядов сестры. Он считал амисситов безумными, сбившимися с истинного пути людьми, но при том не желал им смерти. Покрывать прескверных для них честь. Предав прескверного, они предали бы себя и свою веру. Жители Амисс почитали свою богиню, любили её и были верны ей. И разве не были они в этом похожи с теми, кто так же почитал Сальваторе? Элейн ехала, чуть подгоняя коня. С ними были пять десятков солдат и Вейлин Гонтье. Этого вполне достаточно, чтобы растоптать безоружных людей, которые явно не ждали нападения. Однако не факт, что даже сотни подготовленных воинов хватит, чтобы одолеть одного прескверного. Всегда существовал риск, что он в итоге выйдет победителем в битве, дав достойный отпор.

Бартоломью видел, как серьёзна Элейн, как напряжено её лицо и как руки до дрожи сжимали поводья. Он знал, что та едва сдерживала гнев, распирающий её изнутри.

– Прошу, будь благоразумна, – обратился он к сестре.

Та возмущённо фыркнула:

– Быть благоразумной?! Это как? Прийти и тихонечко постучать в их двери, а потом вежливо спросить, не отдадут ли они нам прескверного? Может, ещё извиниться за столь поздний визит?!

Бартоломью вздохнул:

– Тебе ведь известно, что они не могут иначе. Они – всего лишь люди. Простые и беззащитные.

– Бартоломью, прошу тебя, не начинай! Ты своими глазами видел, что случилось на аукционе. Мы буквально шли по трупам. Там и ступить было негде! И мне плевать, насколько жители Амисс беззащитны. Важно одно – они покрывают настоящее чудовище. И если они окажут сопротивление, если только посмеют прятать его, то я забуду о милосердии и пройдусь по их головам.

Вейлин ехал рядом и хранил молчание, но Элейн знала, что грозный и страшный командир согласен с ней. Тот испачкать руки в крови точно не боялся.

– Отец не знает, что мы уехали? – спросила она у него.

Вейлин ответил:

– Я не успел ему доложить. Но, не сомневаюсь, совсем скоро и он будет в курсе. Слухи разносятся быстрее любого доклада.

Нерона не было во дворце, когда Вейлину сообщили о нападении прескверного. Король был гостем у семьи Беланже, потому новости эти первыми услышали Элейн и Бартоломью. Они же сразу и направились в Амисс, догадываясь, где искать этого прескверного.

– Просто удивительно, что мы не знали о нём раньше, – рассуждала Элейн. – Вероятно, он так долго скрывался и не проявлял себя.

– Да, – кивнул Бартоломью. – Потому и предполагали, что в это тридцатилетие не был рождён прескверный.

– Если он появился сразу после гибели предыдущего, то ему, наверное, столько же, сколько и нам. Достаточно долго продержался. Это странно.

– А, быть может, он младше. Подросток. Или совсем маленький. – вздохнул Бартоломью.

Занести меч над головой дитя будет куда сложнее, чем над взрослым. Элейн знала, что именно об этом Бартоломью и думал, потому сказала:

– Не забывай о том, что это дитя сделало. Ребёнок это или взрослый – разницы нет. Он не пощадит нас, как не пощадил людей с аукциона. Сил у него точно хватит. Не дай себя обмануть, мой милый Бартоломью.

– Твой милый Бартоломью не нуждается в наставлениях, – бросил он в ответ. – И без любимой сестрёнки разберусь.

Он вдруг показал ей язык. Принцесса хотела бы быть выше ребячества, однако не сдержалась и показала язык в ответ. Дальнейший путь прошёл в тишине. Лишь на подходе к деревне кони забеспокоились, ощутив накатившую вдруг волну проклятой энергии. Она тут хозяйничала, застыв в душном воздухе, но не трогала воинов. Их доспехи были обвешаны защитными амулетами, пропитанными благословением. Впереди показались огни – то были факелы, освещающие улицы деревни. Ни о чём не подозревающие амисситы, завидев всадников, побросали свои дела и закричали:

– Солдаты! Королевские солдаты! Явились благословлённые!

Элейн вскинула поводья, приказав коню ускориться. Следом за ней поскакали и остальные. Одурманенные скверной люди в панике разбегались, спешили уйти с их пути, боясь быть растоптанными лошадьми. Направлялись солдаты прямиком в храм, пока не нашлись смельчаки, преградившие дорогу. У самого подножия Амисс стояла целая толпа во главе со жрицей. Расставив руки в стороны, они сформировали, казалось, непреступную стену из собственных тел. Очевидно, они ждали прибытия благословлённых, потому их внезапному появлению вовсе не удивились. В лицах амисситов не было и капли страха – только решительность. Элейн сразу поняла: прескверный точно здесь, и именно его они и защищают.

– Прочь с дороги! – приказала принцесса, остановив коня.

Они не сдвинулись с места. Кто-то молился, кто-то молча пронзал незваных гостей презрительным взглядом. С Элейн заговорила жрица:

– Нет. Уходите прочь. Мы не позволим вам войти в храм.

– Почему же? – Элейн иронично улыбнулась. – Прячете там кого-то?

К жрице присоединился стоящий рядом с ней мужчина:

– Эти земли священны, как и сам храм! Вам тут не место! Вы не имеете право переступать его порог.

– Я, носящая фамилию Дезрозье и унаследовавшая дарованное Пресвятым Сальваторе благословение, имею право входить куда угодно! – громко ответила принцесса, едва не плюясь. – И если вы не уйдёте в сторону, то я пойду прямо по вам.

Несомненно, одним своим видом Элейн пугала окружающих. Облачённая в крепкие доспехи и окутанная сиянием благословения, она несла угрозу. Амисситы не были принцессе равными противниками. Они не держали в руках оружие и могли защищаться лишь молитвами. Но её это мало волновало. Ведь сейчас за их спинами пряталось самое смертоносное и опасное чудовище.

– Я не позволю, – твёрдо ответила жрица.

По виску её скатилась капелька пота. Однако в глазах по-прежнему не было страха. Элейн прищурилась и смерила её испепеляющим взглядом. Перед принцессой стояла взрослая женщина, волосы которой уже тронула седина. С виду она казалась спокойной. Взгляд был глубоким, мудрым. Однако мудрости этой не хватило, чтобы понять: пытаться помешать свершить благословлённым правосудие не просто опрометчиво, а даже глупо. Но хватило на то, чтобы понять – сейчас она умрёт. Её поведение взбесило Элейн. В памяти всплыли обезображенные тела, лежащие в собственной крови. Чем заслужили те несчастные такую ужасную смерть? За что на них обрушилась столь жестокая кара? Некоторых из погибших семей принцесса знала лично, оттого злость разрасталась только больше. Как вообще прескверный оказался на Аукционе Фонтанель и почему напал на ни в чём неповинных людей? Он ничего не взял, не набил карманы деньгами и украшениями. Просто пришёл, никого не оставил в живых и ушёл. Хотя на самом деле повод прескверным никогда и не был нужен. Они разоряли, приносили боль и смерть, просто потому что могли.

Элейн вздохнула и сквозь зубы процедила:

– Даю вам последний шанс. Свои бы шкуры поберегли, а не прескверного защищали.

– Он избран ею. Его жизнь куда важнее и ценнее наших, – вторила жрица.

Вокруг медленно начала собираться толпа. Амисситы окружали солдат, взявшись наконец за вилы и факелы.

– Одумайтесь, – обратился к ней Бартоломью. – Ведь никто из нас не хочет проливать кровь. Жизнь прескверного взамен на все ваши.

– Она нам этого не простит, – почти шёпотом ответила жрица, опустив взгляд. – И если во имя защиты его придётся умереть, то так тому и быть.

Вейлин обнажил меч. Солдаты лишь ждали его команды, приготовившись. Элейн кивнула командиру, отдав молчаливый приказ, а сама спрыгнула с коня и набросилась на жрицу, вонзив клинок ей прямо в сердце. Поднялся шум, раздались крики и пролилась первая кровь. Амисситы с воплями пошли в атаку на солдат. Кони в панике завизжали, встав на дыбы. Жители деревни выкрикивали ругательства и проклятия, желая добраться до Элейн, на окровавленных руках которой повисла жрица. Закатив глаза, она медленно осела, а после оказалась на земле. Бартоломью подоспел вовремя – он с силой оттолкнул от сестры наседающих и разъярённых амисситов, а после, взмахнув мечом, отнял жизни нескольких из них. С губ его сорвалась молитва за упокой их душ. Под звуки плача и крики боли она была словно насмешка: мол, пришли сюда во всеоружии и принялись людей резать, молясь об их душах.

Элейн не собиралась останавливаться. Вспоров ещё одну глотку случайного противника, она сорвалась на бег, поднимаясь вверх по ступеням храма. Бартоломью последовал за ней, крикнув Вейлину:

– Оттесняйте их от храма! Не дайте нам помешать

– Слушаюсь, господин! – ответил командир, попутно раздавая приказы солдатам.

Руки Элейн нещадно тряслись, сердце бешено колотилось. Это было её первое убийство. За девятнадцать лет ей ни разу не доводилось прерывать чью-то жизнь. Она знала, что рано или поздно этот момент настал бы, и сегодня, когда её клинок вошёл в мягкую и податливую плоть жрицы, рука её не дрогнула. Это оказалось так просто! Одно движение, и человек мёртв. Конечно, её и брата с малых лет готовили к тому, что руки их однажды окропятся чужой кровью. Благословлённые семьи веками вырезали проклятых и прескверных. И поступить иначе было нельзя. Ведь амисситы сами делают смерть неизбежной. Вероятно, не сегодня, так завтра жрица и её окружение нашли бы свою погибель. Путь их веры тернист и ошибочен. У поклонения Тенебрис есть один большой недостаток – несчастливый конец. Амисситы всегда жили в страхе и умирали, не найдя покоя.

Говоря о покое… Элейн случайно услышала, как Бартоломью начал читать молитву о душах убитых. Сама она не считала их достойными этого. Не считала достойными Пресвятого Сальваторе. Элейн любила его, испытывала настоящее благоговение и трепет. И потому искренне ненавидела амисситов и во имя его была готова резать им глотки. Ведь они посмели воспротивиться ему, решив поклоняться Тенебрис. Они слепо ступили на скользкую дорожку, отринули всё святое и правильное, добровольно избрав жизнь в грехе.

И Элейн хорошо понимала, что её слепая ярость, вызванная неверными, произрастала из любви к её богу. Она не терпела неуважения к нему, не принимала иной выбор. И поражалась, как Бартоломью мог сочетать в себе и верность Сальваторе, и милосердие к амисситам. Она вовсе не осуждала его, но не понимала. Знала одно: Бартоломью всегда был лучше неё во всём. И даже человечности в нём оказалось больше. Близнецы, а такие разные. Один хороший, вторая плохая.

– Осторожно! – крикнул Бартоломью, оттолкнув сестру.

Из-за угла на них с диким рёвом выскочил один из служителей храма с клинком в руке. Принц пнул его в живот, и тот свалился на пол. Его оружие отлетело в сторону, звякнув о каменную поверхность. Бартоломью навис над ним, приставив остриё меча к груди, и спросил:

– Где прескверный?

Мужчина лишь плюнул в него, не собираясь отвечать. Тогда Элейн схватила его за шиворот встряхнула, яростно прокричав:

– Я убью тебя, если не скажешь!

– Так убей! – огрызнулся он. – И будьте прокляты! Пусть тела ваши сгниют, а души никогда не обретут покоя!

Еретик добавил что-то на проклятом языке, а после сразу же ощутил холод клинка Элейн. Лезвие быстро скользнуло по горлу. Изо рта мужчины вырвались предсмертные хрипы. Под ним стремительно образовалась кровавая лужа. Небрежно отбросив умирающего, Элейн огляделась. Храм Амисс был огромен, имел множество коридоров и несколько этажей. Заблудиться было легко. Поэтому ориентироваться следовало по проклятой энергетике. От прескверного она была особенно ощутима, но отыскать его след здесь казалось чем-то нереальным. В воздухе и без того устоялась скверна. Она путала и сбивала, не позволяя сосредоточиться и отыскать нужный путь. И благословение, которое защищало от её воздействия, в данном случае лишь мешало.

– Чувствуешь что-нибудь? – спросила принцесса.

Бартоломью прислушался к своим ощущениям, прикрыв глаза. Элейн повторила за ним. А уже через пару мгновений наиболее чёткий след удалось выследить. Словно ниточка, он уводил на верхние этажи Амисс. Не теряя ни секунды, брат и сестра помчались туда, перепрыгивая по несколько ступеней разом. От прескверного буквально разило смертью, кровью и проклятием. И чем ближе наследники трона были к нему, тем отчётливее это чувствовали.

Снаружи доносились крики боли и ужаса. Даже здесь, на верхних этажах каменного храма, их было хорошо слышно. Лязг доспехов и оружия солдат разрезах воздух, разносился по округе. Бартоломью тем временем не прекращал молиться. По пути они встречали таких же отчаянных служителей храма, бросающихся всем телом прямо на остриё меча. Все они в итоге приняли смерть, а принц и принцесса продолжали идти. Они миновали комнаты священников, помещения для ритуалов, полными проклятыми свечами и всякой атрибутикой, пока в конце концов не очутились на самом верхнем, пятом этаже – в просторном и богато обставленном зале. Здесь брат и сестра остановились, бегло окинув убранство взглядами. Под ногами лежали мягкие расписные ковры, покрывавшие каменный холодный пол, окна без стёкол оказались закрыты плотными шторами грязно-красного цвета, всюду были горящие свечи, проклятый дым которых заполонил помещение, а прямо посередине располагалось едва ли не королевское ложе – огромная кровать с балдахином. Стены тоже оказались покрыты бархатными тканями и изображениями Тенебрис. Во всём храме не было комнаты роскошнее. И даже во всей деревне не нашлось бы настолько же богато обставленного дома! Несомненно, этот зал предназначался для прескверных. Здесь же когда-то жила и печально известная Джокеста Сигаль. И другие прескверные, родившееся гораздо позже.

Здесь же сейчас был ещё один. Взгляд Элейн упал на молодого человека, лежащего на коврах. Он был вымазан кровью с головы до ног, волосы его каштановые растрепались и повисли, закрыв лицо. Прескверный ползал по полу, не обратив никакого внимания на гостей, и рычал, точно дикое животное. Со стороны могло показаться, что его что-то терзает и мучает. Но то был обман – на самом деле сейчас, в окружении проклятых свечей, в месте силы, он был могущественен и опасен как никогда. И его состояние, схожее с каким-то помешательством или безумием, прямое тому доказательство. Прескверный лишился разума от переполнявшей его скверны и буквально озверел, но он вовсе от этого не страдал. Наоборот – был на пике удовольствия.

Элейн рванула к нему, занеся над головой клинок. Прескверный тут же поднял на неё безумный взгляд. Широко распахнутые серые глаза сверкнули, словно сталь. А с губ резко, словно ругательство, сорвалось проклятие. Говорил он на проклятом языке, который Элейн не знала. Но принцесса и без того догадалась, что, вероятно, прескверный пожелал остановить её «проклятыми муками». Чтобы та мгновенна рухнула и истекла кровью. Однако Элейн среагировала быстро и парировала четверостишием из молитвы:

– Убереги от боли и мучений

И прогони коварство злого рока,

К грехам не дай мне испытать влечений

И скрой от взгляда проклятого ока!

Она рассекла воздух взмахом руки, в которой крепко сжимала клинок, отбив проклятие и распространив спасительное благословение. Скверна, точно в ужасе, отступила, вжалась в стены и не посмела приблизиться к принцессе. Теперь зал освещал исходящий от её тела серебристый свет. Прескверный сощурил глаза, едва не ослепнув. И Элейн, воспользовавшись этим, бросилась на него, повалила на пол, оказавшись сверху, и вновь занесла клинок над горлом. Другой рукой она цепко ухватилась за его длинные волосы, чтобы припечатать голову и не дать увернуться. Всё произошло за одно мгновение. В ту же секунду подоспел Бартоломью. Но Элейн так и не успела воплотить желаемое в реальность. Прескверный, заревев, встрепенулся всем телом, словно необузданный жеребец, и перехватил руку Элейн без всякого труда. А после скинул её с себя. И вновь с губ сорвалось проклятие, но и на сей раз Бартоломью развеял его той же молитвой. Прескверный был загнан в угол. Противостоять сразу двум благословлённым – задача нелёгкая. И он, вскочив-таки на ноги, набросился теперь на принца. Тот не успел даже взмахнуть мечом – прескверный одним мощным ударом выбил его из рук Бартоломью. И тут же рванул вперёд, стараясь сбить того с ног. Поток проклятий лился изо рта рекой, перемешиваясь с простыми человеческими ругательствами. И, желая заткнуть его, заставить смолкнуть, Бартоломью схватил прескверного за горло, сдавив. Говорить избранник Тенебрис больше не мог и теперь задыхался и хрипел. Но продолжал неистово бороться. Силы у соперников было не занимать – что у одного, что у другого – и они стояли друг напротив друга, не отступая. Прескверный тоже принялся душить принца. Использовать дурман-дым не было никакого смысла из-за благословения принцессы. Оно мгновенно развеет его, не даст даже просто приблизиться. Так, вероятно, и стояли бы прескверный и принц, пока оба не рухнули бы без сознания. Но тут вмешалась Элейн. С диким рёвом и преисполненная ярости, она пнула прескверного, вынудив его ослабить хватку. Бартоломью вырвался и уложил-таки его на пол. И тут же в ногу Элейн вонзились зубы. Простые и, казалось бы, человеческие. Однако они без труда прокусили кожаный сапог и впились в кожу чуть выше щиколотки. Прескверный, будто бешеная собака, вгрызся в плоть и рвал её. Элейн завопила. Боль оказалась настолько сильной, что из глаз полились слёзы. Не удержавшись, она упала. И прескверный, оторвавшись от ноги, подполз и схватил её за голову, сильно приложив об пол. Тогда принцесса и потеряла сознание. Тогда она и подумала, что вот-вот наступит конец. Кошмарная и мучительная смерть.

Однако этого не случилось. Элейн быстро пришла в себя и, рывком поднявшись, огляделась. Вокруг всё ещё был тот самый зал, рядом находились Бартоломью, несколько солдат и Вейлин, держащий прескверного на цепи. Тот смиренно сидел на коленях, опустив голову. Руки его окровавленные завели за спину и заковали в кандалы. На шее виднелся толстый металлический ошейник. Металл, из которого были сделаны кандалы, использовался как раз для пленения и успокоения прескверных. Он был пропитан благословением и не позволял проклинать и использовать силу. Сейчас прескверный точно не мог противостоять им и даже не пытался.

Элейн подняла глаза на Вейлина. Лицо того оказалось рассечено рваной раной. Кровь залила глаза и стекала вниз, по шее. Командир пытался отдышаться и внимательно следил за пленником. Бартоломью тоже был напряжён, вспотел и тяжело дышал.

– Ты как? – спросил он, увидев, что сестра пришла в себя.

Элейн встала, пошатнувшись. Голова кружилась, а на ногу было невозможно наступить. Тем не менее она твёрдо ответила:

– В порядке.

Бартоломью придержал её, не позволил снова упасть, и тихо зашептал молитву, желая ослабить боль сестры:

– …облегчи, Сальваторе, муки тела,

Даруй истерзанной душе покой.

Ты с ранами справляешься умело,

Их лечишь своей мягкою рукой…

Элейн всё ещё была напряжена, однако всё равно одарила брата благодарной улыбкой. Боль в самом деле отступала, становилось легче. Придя в себя, принцесса обратилась к Вейлину:

– Это он сделал?

Она указала на глубокую рану на его лице. Ещё повезло, что оба глаза на месте остались!

– Да, – ответил командир и тут же заверил: – Ерунда. Не беспокойтесь обо мне, госпожа.

Рана была неровной, рваной. Края неаккуратно торчали. Элейн, чуть сморщившись, предположила:

– Это он… ногтями?

Вейлин кивнул:

– Да, госпожа. Вцепился мне в лицо и кожу рассёк.

Командир бросил презрительный взгляд на прескверного и дёрнул цепь, на которой тот сидел, точно на поводке.

– Отродье проклятое… – процедил он сквозь зубы и едва удержался от плевка.

– Как обстановка с амисситами? – спросил Бартоломью.

– Их подавили, заставили успокоиться. Большая часть солдат осталась внизу сторожить вход в храм. Есть павшие. Еретики использовали проклятые предметы, и несколько солдат погибли.

– Много?

– Шесть человек.

– Много, – подытожил Бартоломью, печально опустив голову. – Даже одна смерть – это много.

Элейн небрежно бросила в ответ:

– Зато амисситов мы убили больше.

На лице Бартоломью заиграли желваки. Он был зол на Элейн. Его бесила её расточительность, и принцесса это знала. Чувствовала. Она предсказывала непростой разговор дома. Братец наверняка обрушит на неё свой гнев и выскажет всё, что думает. Однако Элейн ни о чём не жалела и точно не собиралась оправдываться.

– Вейлин, соберите тела павших. Прескверного будем вести под конвоем, – приказал Бартоломью.

– Да, господин, – ответил командир и принялся раздаваться приказы солдатам.

– Его следует убить на месте! – возмутилась Элейн. – Для чего тащить в столицу? Что даст темница? Ты же знаешь, он не способен предстать перед судом, не способен ответить за содеянное. Его надо казнить сразу!

Но Бартоломью не слушал. Он, проигнорировав Элейн, подошёл к пленнику и строго приказал:

– Подними голову, прескверный.

Тот на удивление подчинился. Принц сумел наконец разглядеть его как следует. Перед ним был абсолютно спокойный молодой человек, в глазах которого не было ни капли ярости. Он не сопротивлялся и даже просто не оскорблял благословлённых. Только сидел и не двигался.

– Как твоё имя? Откуда ты?

Прескверный промолчал. Бартоломью не стал останавливаться на этих вопросах. Ответы на них не были так уж обязательны. Потому он просто сказал:

– Ты пройдёшь испытание болью. И если сможешь заплакать, если тело твоё и воля принадлежат лишь тебе, а не богине, то предстанешь перед судом как человек, а не как прескверный. Тогда за свои тяжкие преступления будешь заперт в темнице. В противном случае, не пророни ты ни единой слезы, будешь убит. Ибо значит это, что ты – прескверный, и жить недостоин.

– К чему всё это, брат? – бесилась Элейн, преисполненная злостью. – Какой смысл?! Ты ведь прекрасно знаешь, что конец у него один!

Бартоломью вдруг громко рявкнул на сестру:

– Молчи! Таковы законы, Элейн! И он, как любой житель Эрхейса, имеет право на суд! Или недостаточно тебе крови, что ты сегодня пролила? Хочешь ещё?

Элейн не осмелилась возразить. Хотя всё равно точно знала, что до суда этот прескверный не доживёт. Как и все предыдущие, как и все последующие. Также и через испытание болью прошли не все. К примеру, Джокеста не дожила даже до него. Её убили на месте из-за неповиновения и сильного сопротивления. А этот прескверный взял себя в руки. Его смогли подавить и усмирить. Потому ему предоставили шанс на жизнь. В темнице, но всё же жизнь. Если, конечно, сможет заплакать. Ведь слёз у прескверных нет. Волею богини они неспособны плакать. Потому это испытание и существует. Заплачет – значит, Тенебрис более не подчиняется. Следовательно, способен отвечать за себя самостоятельно и может предстать перед судом. Это считалось справедливым. Этот закон придумали ещё задолго до рождения Элейн и следовали ему.

Строгость его соблюдения была предельно ясна и объяснима. С точки зрения морали даже жизнь прескверного могла претендовать на ценность. Дело было в Сальваторе. «Ведь отдал он своё благословение во имя спасения душ, а не для уничтожения их. Ведь создал он когда-то людей, полюбил их и оберегал. Потому благословлённым не пристало без необходимости и по желанию своему разбрасываться дарованной силой и казнить всякого.» Эти строки все представители благословлённых семей знали наизусть и засыпали с ними на устах. Власть, подаренная им богом, была соблазнительна, но следовало противостоять желанию пользоваться ею как вздумается. И потому Бартоломью злился на Элейн. Она бессовестно нарушила этот закон сегодня, напав на амисситов. Отняв жизнь жрицы, принцесса спровоцировала кровопролитие, которого, вероятно, можно было бы избежать. Но ярость ослепила её. Злость на неугодных была слишком сильна.

– Тебе всё ясно? – задал вопрос Бартоломью. – Понятен мой приговор?

– Да, – ответил прескверный, всё ещё глядя принцу в глаза.

Бартоломью кивнул. Спрятав меч в ножны, он приказал всем выдвигаться в путь. Снаружи царила разруха. Пахло кровью и дымом. Под ногами лежали тела. И, что самое ужасное, некоторые дома горели. Солдаты, очевидно, в пылу сражения не брезговали ничем и использовали для запугивания даже огонь. Он по всей видимости быстро охватил деревянные избы, перебросившись и на соседние. А, быть может, сами амисситы по неосторожности устроили пожар. Но этого, казалось, никто из них не замечал.

Когда прескверного вывели из храма, жители деревни, которым угрожали оружием солдаты, завыли. Женщины истошно рыдали, протягивая к нему руки и желая пожалеть. А мужчины стояли с непроницаемыми лицами, но с полными горя глазами. Жители Амисс провожали избранника Тенебрис на смерть и заранее оплакивали его. Они ведь знали, что ни один из них так и не вернулся обратно, что никого благословлённые не оставили в живых. Они знали и хотели бы помешать солдатам, но не решались действовать. И так много полегло сегодня, и без того земля в достаточной мере окропилась кровью. Казалось, амисситы так не горевали по погибшим родственникам и знакомым, как по прескверному. Его руки всё ещё были закованы в кандалы. От них и от ошейника отходило несколько цепей. Взяв прескверного в кольцо, десять солдат на конях, держа эти цепи, двинулись вперёд. Прескверный шёл пешком в их окружении. Пути к отступлению не было. Вероятно, попытайся он, сразу лишился бы головы.

Остальные солдаты уложили на своих коней тела шестерых погибших воинов и следовали за конвоем. Вейлин Гонтье и наследники трона шагали впереди всех.

Вслед им бросали оскорбления. Люди кричали, надрывая глотки:

– Будьте вы прокляты!

– Пусть не знают ваши семьи счастья!

– Да обрушится на головы детей ваших кара Тенебрис!

Но солдаты на провокации не реагировали. И, молча покинув Амисс, армия двинулась к столице. Прескверный под их надзором, казалось, даже не дышал. Смиренно опустив голову, он шёл вперёд, уже зная, что умрёт.

Как и было обещано, его поместили в темницу. Дальше им займётся Вейлин Гонтье. А Элейн и Бартоломью, устав от сегодняшних событий, вернулись во дворец. За окном тем временем рассветало. Целая ночь ушла на эту битву, и наследники трона буквально валились с ног. Перепачканные кровью и потом, они хотели как следует отмыться и упасть в свои постели, чтобы проспать целые сутки. Однако этому не суждено было случиться.

– Поговорим? – обратился к Элейн брат.

Взгляд его был полон злости. Такое принцесса редко наблюдала. Разговаривать, конечно, не хотелось, как и выслушивать претензии. Но лучше выслушать их от Бартоломью, чем от отца. Тот точно будет в ярости и непременно придумает дочери какое-нибудь наказание за беспечность и неподчинение законам.

– Да, – ответила она.

Сестра и брат направились в трапезный зал, чтобы всё обсудить за столом. Есть не хотелось, хотя позавтракать следовало бы. Кусок в горло не лез, однако Бартоломью всё равно приказал Дарио подать чай. И как только чашки оказались перед ними, и слуги оставили принца и принцессу одних, начался разговор.

Бартоломью распустил волосы. Они упали ему на плечи и чуть прикрывали лицо. Но даже так Элейн видела, в каком он гневе. Синие глаза, обращённые на сестру, горели.

– Ты что творишь, Элейн? – прошипел он.

Она вздохнула, закатив глаза:

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Объяснений! – принц повысил голос. – Ты совсем из ума выжила?! Или желаешь предстать перед судом самого Сальваторе?! Считаешь себя лучше простых смертных? Думаешь, будто можешь распоряжаться их жизнями? Ты должна быть выше этого, Элейн! Должна думать о людях!

Элейн вдруг тоже вспыхнула и закричала:

– Так всё это и было во имя людей! Во имя нашихлюдей!

– Не тебе решать, кто наш, а кто чужой. Так или иначе, все мы созданы одним богом!

– Однако находятся те, кто об этом забыл. Те, кто его недостоин! Да, Сальваторе создал каждого из ныне живущих и уже умерших. Все мы произошли от него. Да! Да, так оно и есть! Но некоторые посмели об этом забыть. Отвернулись от отца нашего, отреклись и предали его. Так разве достойны они после этого жизни? Достойны ли столь ценного дара?

– Повторяю ещё раз: это не тебе решать. И не тебе забирать этот ценный дар. Я понимаю твою злость. Чувствую твою любовь к Сальваторе и разделяю её. Но она не развязывает тебе руки и не даёт право проливать кровь просто так. Мы убиваем только проклятых, которых уже невозможно спасти, и прескверных, потому что они несут опасность для окружающих.

– А их жизни, значит, всё-таки имеют наименьшую ценность? – злобно усмехнулась Элейн.

– У них нет жизни вовсе. Её до нас всегда забирала Тенебрис. Не забывай, что наши семьи получили благословение для того, чтобы с ней бороться. С ней и её проклятиями. Но никак не ради того, чтобы вершить кровавое правосудие над еретиками. Для этого и существует суд, Элейн. Мы не дикари какие-то, размахивающие оружием.

Бартоломью устало прикрыл глаза и помассировал переносицу. Его и самого утомил этот разговор, но всё-таки было необходимо поставить в нём точку. Элейн молчала, стиснув зубы. Она не была согласна с братом, однако не решилась возразить.

– Нас не должны бояться, – продолжил Бартоломью уже спокойнее. – В нас должны видеть спасение и надежду.

Элейн подалась вперёд и сквозь зубы процедила:

– Некоторые понимают лишь язык страха, Бартоломью. Когда займёшь место отца, не забывай об этом.

– Вот поэтому именно я и займу его место, а не ты. Потому что запугивание – не мой метод решения проблемы.

Элейн тут же стихла, отстранившись. Взгляд Бартоломью вдруг смягчился. Принцесса почувствовала: он моментально пожалел о сказанном. Она никогда не стремилась к власти и всегда знала, что её унаследует именно Бартоломью. Он лучше знал, как управлять целым королевством. Он был… лучше во всём. С самого детства. Ей не хватало его рассудительности, не хватало умения сдержать себя в руках и сохранить достоинство. Он умел подавить гнев, а Элейн – нет. Да, именно поэтому Бартоломью сможет лучше управиться с Эрхейсом. Но Элейн не завидовала, не ненавидела за это брата. Лишь принимала как данность. Сам же Бартоломью никогда не принижал её, не обесценивал. И сейчас, вероятно, вспылил и швырнул обидные слова не специально. Не для того, чтобы в самом деле задеть. Он всегда был эмоциональным, хотя большую часть времени пребывал в безмятежном спокойствии. Вывести его из себя почти невозможно. Но сегодня видимо Элейн это удалось. Она поникла. И тут же почувствовала отвращение к самой себе.

Бартоломью резко встал из-за стола и подошёл к сестре, после чего крепко обнял, проронив:

– Прости. Я не хотел этого говорить. Я так не считаю. Клянусь, Элейн! Твой милый Бартоломью очень виноват.

Он всегда так извинялся, ещё с детства. И слова эти были искренними.

– Ты же знаешь, я не считаю себя лучше тебя. Я так тебя люблю, сестрёнка! Ты мой свет, мой цветок, мой самый близкий друг. Я просто… не всегда с тобой согласен. Так же, как и ты со мной. Наверное, уже сейчас я чувствую колоссальную ответственность за королевство и людей. Потому злюсь.

В трапезный зал вошёл отец. По обыкновению медленно и тихо. На лице его была тревога, однако она быстро сменилась привычным спокойствием, когда он увидел двоих своих детей живыми и здоровыми. Кажется, он даже выдохнул.

– С вами всё в порядке? Вы не ранены? Как вообще это всё случилось, и почему мне не доложили сразу?!

Нерон подошёл к близнецам и вгляделся в них, убеждаясь, что всё действительно хорошо.

– Почему пошли туда одни? – нахмурился он. – Кто разрешил?

– Папа, нам по девятнадцать лет, – напомнил Бартоломью, улыбнувшись. – Мы могли справиться сами. И справились. В конце концов, рано или поздно это произошло бы.

– Бартоломью, вам всегодевятнадцать! И вы не на прогулку вышли, а противостоять прескверному! О таком меня необходимо ставить в известность в первую очередь. Бессовестные! А если бы вы не справились? Если бы только этот прескверный…

– Пап, но мы справились, – ответила Элейн.

– …не приведи Пресвятой Сальваторе, чтобы однажды вам сообщили, что ваши дети внезапно отправились в логово к прескверному! Вы себе и представить не можете, что я испытал!

– С нами было пятьдесят воинов во главе с Вейлином. Мы достойно подготовились и знали, на что шли. Не могли бездействовать, – терпеливо объясняла Элейн. – Потому сразу выдвинулись в путь, чтобы не упустить. По горячим следам его выследили. Пап, ты ведь нас к этому с малых лет готовил! И вообще…

Нерон не дал дочери договорить и вдруг порывисто обнял близнецов. Не в его характере было кричать, и даже сейчас он возмущался тихо, не повышая голоса. А потом сказал:

– Я вами так горжусь. Вы такие молодцы. Мне, вероятно, пора признать, что вы давно выросли.

– Ты уж постарайся! Король всё-таки. И вроде бы мудрый! – съязвила Элейн.

– Прекрати колоться, колючка, – ответил Нерон нежно.

Объятия были приятны. Стало тепло. Однако Элейн уже знала, как изменится настроение отца, когда она расскажет о том, что этой ночью бездумно вырезала амисситов. Она должна была рассказать. В конце концов рано или поздно король сам узнает об этом. И лучше сейчас. Лучше от неё самой. Но чуть позже… Не нарушать же в конце концов семейную идиллию.

Через два дня Нерон явился на ужин в весьма странном расположении духа. Он был бледен и даже вспотел. А в глазах отчётливо читался… ужас? Близнецы тут же поняли: случилось нечто кошмарное. Но и представить не могли, насколько. Король не тянул и сказал всего два слова:

– Сальваторе исчез.

– То есть как это исчез? – недоумевал Бартоломью.

Элейн отложила вилку, переняв настроение отца. Она тоже побледнела. Нерон тем временем повторил:

– Исчез… Его больше нет. Он… куда-то очень торопился. Приходил ко мне сегодня и сказал странную вещь, после которой ушёл и исчез.

Элейн прислушалась к своим ощущениям и с ужасом осознала, что действительно не чувствует связи с богом. Ей стало дурно.

– Что он сказал? – Бартоломью старался сохранять хладнокровие.

– Сегодня утром умер тот прескверный, которого вы поймали. Не прошёл испытание болью. И Сальваторе явился ко мне, чтобы сказать, что ему нельзя умирать. Что жизнь конкретно этого прескверного ценна лично для него. И для Эрхейса.

Воцарилось молчание, полное нарастающей тревоги. Никто ничего не понимал.

– Сальваторе ничего больше не объяснил. Сказал, что у него нет на это времени. И велел выслушать этого прескверного, если он явится к нам.

Бартоломью спросил:

– В чём же его особенность? Бред какой-то. Мы ведь даже не выяснили, кем он является. Безродный, вероятно, как и все они. Без семьи и знакомых. К тому же, он ведь умер.

Нерон нервно сглотнул ком, подкативший к горлу. Бескровными и сухими губами проронил:

– Да, был мёртв ещё утром. А сейчас уже нет.

На мгновение близнецы даже подумали, что отец решил жестоко пошутить над ними. Рассказ его в самом деле звучал как очень плохая и злая шутка. Но то была правда. Страшная и непонятная правда.

Ужин был закончен, так и не начавшись. Аппетита не было ни у кого. Этим вечером благословлённую семью питали печаль и скорбь. По щекам их покатились слёзы. Сегодня их покинул бог.

Глава 13. Дьярви.

Элейн закончила рассказ. Она не смотрела на Антала, стыдливо опустив глаза. Молчала, нервно заламывая пальцы. Тогда Антал решил нарушить неловкое молчание первым.

– Так мы… стало быть, уже давно знакомы, – сказал он тихо.

Элейн едва заметно кивнула, тяжело вздохнув.

– Почему сразу не рассказала мне?

– Честно говоря, считала, что ты и так знаешь. А когда поняла, что помнишь не всё, стало боязно. Это ведь не самое простое воспоминание.

– О да, воспоминание действительно не самое простое! Как тут всё упомнить, когда тебя на протяжении двух суток непрерывно пытают и мучают? – ответил Антал со злой усмешкой. – После тех событий у меня пол жизни из памяти стёрлось.

Элейн тут же абсолютно серьёзно заверила:

– Я не горжусь тем, что сделала! Уже нет. Пять лет назад я была другим человеком: слишком молода, глупа и импульсивна. Сейчас ни за что на свете не позволила бы себе вести себя подобным образом.

– Госпожа, я и не жду от тебя оправданий. Не виню тебя.

Элейн удивлённо вскинула брови. Антал продолжил:

– Пять лет назад и я был другим человеком. Тогда я нёс опасность окружающим. И, в конце концов, мне, как и любому прескверному, самой судьбою было уготовано рано или поздно столкнуться с последствиями моего существования. К тому же, прекрасно понимаю, что понёс заслуженное наказание. Я осознаю, что пошёл на преступление. Сделал непоправимое – убил людей.

Элейн была рада, что Антал её понял, но всё же добавила, подытожив:

– Я раскаиваюсь. Искренне. Тогда и от моей руки пострадало немало народу. Амисситы они или нет, это всё ещё простые люди. И это бремя, с которым мне предстоит жить.

Антал решил быть полностью откровенным и, неловко улыбнувшись, сказал:

– А я не раскаиваюсь. И, честно говоря, если бы понадобилось, вновь поступил бы так же.

Принцесса не понимала его и, нахмурив брови, напряжённо ждала пояснения.

– У меня была причина, по которой я поступил так, а не иначе. Я понимал, на что иду. Знал и то, что за содеянное придётся расплатиться. И я заплатил сполна.

– Что же это за причина такая? – спросила Элейн настороженно.

В двери постучали. Дворецкий зазывал на ужин. Антал ответил:

– Это долгая история, Элейн. Обещаю, я всё расскажу. Но не сейчас. Спасибо тебе за честность и терпение.

Принцесса настаивать не стала, хотя ей очень хотелось. Она не желала отпугивать Антала и принуждать его к чему бы то ни было, потому быстро смирилась и кивнула в знак понимания. Вдвоём они отправились на ужин. Антал нутром чувствовал, как сильно его не хотели на нём видеть, однако отсиживаться в покоях не собирался. В конце концов, он тоже проголодался.

Придя в трапезный зал, Антал огляделся. То было огромное помещение с длинным, уставленным разнообразием блюд, столом. Горели свечи. Пахло цветами. Во главе стола сидела Надайн, тихо, но оживлённо беседуя о чём-то с высоким и худосочным мужчиной. В глазах её полыхало пламя, с языка срывались резкие, пропитанные недовольством фразы. Но, завидев гостей, явившихся на ужин, хозяйка усадьбы тут же смолкла. Антал предположил, что разговор шёл именно о нём, и усмехнулся.

– Элейн, дорогая моя, присаживайся, – сказала она мягко, а потом, чуть помедлив, неохотно добавила: – И вы, господин Бонхомме, располагайтесь.

Антал отодвинул стул для принцессы и только после неё сел сам. Надайн не сводила с него внимательных глаз. Прескверный же в свою очередь отвечал тем же – тоже смотрел, но абсолютно спокойно, без вызова. Он просто давал понять, что никакой угрозы не чувствует и не считает Надайн опасной. Она не пугала его, хотя и очень старалась. И эта игра в гляделки могла бы продолжаться, вероятно, всю ночь, однако их прервал незнакомец. Взглянув на гостей, мужчина с довольно приятной и располагающей внешностью улыбнулся, мягко сказав:

– Приветствую вас, госпожа и господин.

– Здравствуй, Эней, – ответила принцесса.

И тогда Антал понял, кто перед ним – второй хозяин усадьбы, Эней Беланже. Младший брат Надайн. Выглядел он роскошно: облачён в парчу, на тонких пальцах – перстни и кольца, а золотистые длинные волосы были подвязаны чёрной атласной лентой. У него были такие же красивые карие глаза, обрамлённые светлыми ресницами, как и у… Дьярви? Атал поймал себя на этой мысли совершенно случайно, обратив внимание именно на ресницы. Он уже замечал ранее сходство глаз Дьярви и Надайн, но у той ресницы были чёрными. А вот у Энея светлыми. Как у Дьярви.

Господин Беланже встал со своего места и подошёл к принцессе, обняв её:

– Милая Элейн, я очень сочувствую. Это худшее, что могло случиться. Мне не подобрать слов, чтобы выразить тебе должную поддержку. Для всех нас случившееся – сильный удар и огромная утрата.

Элейн поджала губы и сдержанно ответила:

– Спасибо.

Выслушивать соболезнования было непросто. Антал заметил, как она помрачнела.

– Как отец? Завтра я собираюсь отправиться к нему, чтобы помочь. Чем угодно. – Эней искренне переживал, глядя на принцессу. – И тебе, если что-то понадобится…

Элейн перебила:

– Вот завтра и увидишь, как там мой отец. Помощь ему действительно не помешает. А я справляюсь.

Эней мягко отстранился, решив не перебарщивать с заботой, и кивнул:

– Хорошо, милая. Я рад это слышать.

Он вернулся на своё место и тут же переключил внимание на Антала. Обращался к нему мягко и учтиво, без неприязни, не выказывая предвзятости. Либо господин Беланже умело притворялся, либо в самом деле был искренним.

– Господин Бонхомме, будем знакомы. Я бы солгал, если бы сказал, что хоть раз представлял себе наше знакомство именно так – сидя за одним столом.

Он посмеялся.

– Что ж, у судьбы довольно интересное чувство юмора.

– Я бы сказал, сомнительное, – ответил Антал, улыбнувшись.

– Да, пока как-то не смешно, – пробубнила Надайн, ковыряясь вилкой в своей тарелке.

Эней взял в руку хрустальный фужер, отпил и продолжил беседу:

– Господин Бонхомме, могу я задать вопрос?

– Можете.

– Тенебрис точно такая же, как её изображают на портретах?

Антал усмехнулся, отложив вилку:

– К чему вам это знание, господин Беланже?

Он пожал плечами:

– Всего лишь интерес. В конце концов, Тенебрис уже очень много лет никому не доводилось видеть. Она скрылась после произошедшего с её отпрыском, спряталась от всего мира в своей маленькой обители. Я слышал, покидает она её очень редко.

– В таком случае, я утолю ваш интерес, господин. Тенебрис действительно умело изображают на портретах, однако они не передают самого главного – её глаз.

Эней с пониманием закивал:

– Да, я знаю о том, что взгляд у неё, мягко говоря, тяжёлый! В летописях, которые вели священники, заставшие её рождение, это указано. Там говорится, будто можно сойти с ума или потерять себя, заглянув ей в глаза.

Антал абсолютно серьёзно ответил:

– Это так.

Эней с интересом слушал, внимательно глядя на прескверного, и задал ещё один вопрос:

– А вы сами, господин Бонхомме? Вы смотрели ей прямо в глаза? Настолько ли вы с ней близки, как прескверный?

Он себе даже не представлял, насколько! Антал был близок с Тенебрис не только как прескверный со своей богиней, но и как мужчина с женщиной. Однако посвящать любопытного господина в такие подробности не было никакой нужды. И желания. Антал замолчал, нервно сделав глоток из своего фужера. Элейн, которая и сама не до конца знала всей правды о его отношениях с богиней, всё же смогла понять: Эней затронул нечто очень личное. Такое, о чём точно не говорят с первым встречным. Она мягко обратилась к нему:

– Эней, не стоит об этом.

Тот настаивать не стал и лишь произнёс:

– Прошу, простите, господин, если сказал лишнего. Не хотел вас обидеть.

Надайн вновь тяжело и демонстративно вздохнула. Слова младшего брата казались ей чем-то диким. Мало того, что общается с прескверным, как старый приятель, так ещё и обидеть не хотел! Ей, кажется, даже стало за него стыдно. А, быть может, стыдилась она в первую очередь себя. За то, что не могла так же спокойно реагировать на присутствие избранника Тенебрис. Не могла принять, что он действительно помог Элейн отыскать Бартоломью. Надайн всё ещё ни капли не верила ему. И, наверное, не поверила бы никогда.

Антал всё смотрел на ресницы Энея и решился спросить:

– Господин Беланже, я заметил в вас интересную особенность – светлые ресницы. Госпожа Надайн ваша родная сестра, но её ресницы, однако, чёрные.

Эней охотно поддержал разговор и ответил, вновь отпив из фужера:

– В нашей семье только мужчины наследуют данную особенность.

– Все без исключения?

– Да. Не было ни одного мальчика с чёрными ресницами. Всегда светлые.

– Чудесно, – улыбнулся Антал. – Смотрится весьма необычно.

Эней кивнул, подлив себе вина и вновь глотнув. А Антал тем временем сделал свои выводы о Дьярви. Всё больше улик указывало на то, что он выходец из этой семьи. Осталось лишь отыскать хоть какое-то упоминание сына Надайн. А главное – его имя.

Надайн наконец прекратила играть в гляделки с Анталом и перевела встревоженный взгляд на брата. Она тихо заметила:

– Ты в последнее время как-то много пьёшь.

Тот оставил несчастный фужер и взял в руку целую бутылку:

– Разве?

Элейн тоже обратила на это внимание и спросила:

– Эней, ты себя плохо чувствуешь?

Он обезоруживающе улыбнулся:

– Да с чего вы это взяли, милые? Всё в полном порядке, уверяю вас! Нет причин для беспокойства.

А потом залпом осушил бутылку. В глазах Надайн всё больше нарастала тревога. Она смотрела на брата, очевидно, задаваясь кучей вопросов. И тем не менее бездействовала. Как будто не знала, как подступиться, как узнать, что его так терзает.

Антал заметил, что к еде Эней почти не притронулся. Как будто явился на ужин исключительно ради выпивки. Хотя с виду и в самом деле казался спокойным.

Наступила напряжённая тишина. Было видно, как Надайн захлестнуло беспокойство, однако она не произнесла больше ни слова. Не знала, как спросить? Не понимала, что делать в сложившейся ситуации? Ей, вероятно, очень хотелось бы, чтобы все ушли, чтобы внутрисемейные проблемы решались не перед гостями, но она молчала. Не попросила Антала и Элейн уйти. Потому что не хотела оставаться с братом наедине? Быть может, ждала, что кто-то из гостей расспросит его подробнее, настоит на откровении. Но только не сама. Казалось, Надайн попросту не имела понятия об эмоциях и чувствах. Видела, что с братом явно что-то не так, понимала умом, что он, вероятно, от чего-то страдает, но ничего не предпринимала. Его ответ её явно не устроил. Однако она не спешила уговаривать ответить честно. Даже движения хозяйки усадьбы стали какими-то скованными. Она сидела и бездействовала. И тогда Антал понял: Надайн не умеет проявлять сочувствие. Либо не знает, как, либо не хочет. Да, она выказала Элейн поддержку, выразила сопереживание об утрате, но то были лишь заученные слова, не подпитанные искренними чувствами. Надайн испытывала явную неловкость от того, что кому-то рядом плохо. Потому что не знала, что с этим делать.

Ей и не пришлось ничего делать. Эней вдруг заговорил сам:

– Как-то… тяжко на душе. Вероятно, дело в смерти Бартоломью. Пусть мы не были близки, но я страдаю! Иначе не могу объяснить такой мучительной скорби, одолевшей меня. Я ведь никого больше не терял. Хотя иногда кажется, что на деле из моей жизни ушёл некто очень дорогой сердцу. Но ведь мы не были так близки с Бартоломью…

Эней говорил так же, как и Бартоломью тогда в театре. Они оба оплакивали кого-то важного, но не понимали, кого. Не помнили.

И даже когда Эней прямо сказал о том, что его мучает, Надайн не ответила ничего. Вместо неё это сделала Элейн:

– Я понимаю твою боль. Знаю, как хочется из-за неё забыться. И вообще ничего не чувствовать больше. Но кого бы ты ни оплакивал – будь то Бартоломью или кто-то ещё, – и каким бы невыносимым это ни казалось сейчас, знай: станет легче. Если хочется пить – пей. Хочется плакать – плачь. И если хочется рухнуть без сил в самую бездну, то так и сделай.

– А как же потом из неё выбраться? – жалобно спросил Эней.

На это Элейн не смогла ответить. Она и сама скорее всего не выбралась бы, не будь рядом Антала. Тогда Эней встал из-за стола, оставив пустую бутылку, чуть пошатнулся и ушёл из трапезного зала, напоследок сказав:

– Спасибо за ужин, господа. Я пойду к себе и прилягу.

Надайн ушла после него, как только доела свой ужин. Последними трапезный зал покинули Элейн и Антал. Прескверный предложил прогуляться по усадьбе в поисках настоящего имени Дьярви. Время было не позднее, потому они никому не помешали бы, осматривая комнату за комнатой. Элейн охотно согласилась.

Они медленно шли, осматриваясь. Мимо проходила прислуга, занимаясь своими обычными делами. Ничего примечательного не попадалось на глаза. Вокруг только различные предметы искусства, дорогая мебель, цветы в огромных вазах…

– Неужели нам придётся искать в покоях хозяев? – высказал Антал мысли вслух.

Элейн кивнула:

– По всей видимости, да. Быть может, в каких-нибудь документах упоминается его имя.

Вдвоём они оказались в длинном коридоре, стены которого украшали портреты. Очень много портретов. Антал невольно остановился и принялся всматриваться в незнакомые лица.

Элейн пояснила:

– Здесь целые поколения семьи Беланже. И даже есть изображения самых первых.

Взгляды их метались от одного лица к другому. Портреты формировали своего рода семейное древо: внизу, под родительскими, обязательно висели изображения их детей. Таким образом они занимали всю стену – в высоту и в ширину. Антал быстро нашёл глазами портрет Энея, Надайн и её покойного супруга, а под ними… ничего не было. Лишь торчащий из стены гвоздь.

Антал остановил проходящую мимо служанку и спросил:

– Скажите, здесь висел портрет?

Женщина остановилась и испуганно уставилась на него. Конечно, она, как и вся остальная прислуга, уже была в курсе того, что в усадьбе отнюдь непростые гости: сама госпожа Дезрозье и… прескверный! Его старались обходить стороной и даже глаз не поднимали, страшась столкнуться взглядами. Вдруг разозлится? Вдруг нашлёт какое-нибудь гадкое проклятие, от которого потом до конца жизни не избавиться?! Однако сейчас он являлся гостем. К тому же, рядом с ним стояла принцесса. Потому служанка постаралась взять себя в руки и, чтобы случайно не выказать неуважения, призадумалась. И через секунду, кивнув, ответила чуть дрожащим голосом:

– Да, господин. Портрет был. Да только пропал куда-то.

– Кто был на нём изображён?

– А вот этого не помню, господин. – Она нахмурила брови и сделалась озадаченной. – Так странно! Портрет висел на месте, где располагаются изображения детей господ. Но у хозяйки ведь нет никаких детей! Или же…

Служанка напряглась, выискивая в памяти утраченное знание. Но, проиграв эту битву, сдалась и только неуверенно пожала плечами:

– Не помню. Знаю только, что портрет в самом деле тут висел. Но вот чей – сказать не могу.

– Я понял, спасибо, – ответил прескверный.

И женщина, поклонившись, быстро ушла. А Элейн, разочарованно вздохнув, взглянула Антала:

– Что ж, значит, всё-таки придётся влезть в хозяйские покои.

– Я, очевидно, плохо на тебя влияю, госпожа.

Элейн снисходительно улыбнулась и ответила иронией:

– О да, господин Бонхомме! И как вообще я до такого докатилась? Повелась на твоё обаяние, как юная девица, и теперь, словно ведомая, участвую в твоих преступных авантюрах.

Антал сделал шаг, нависнув над принцессой, и медленно прошептал:

– Негодяйка какая.

Они смотрели друг другу в глаза, стоя очень близко. Воцарилась тишина. Антал было подумал, что Элейн вот-вот в смущении опустит взгляд, но та не сдавалась. Она заколдовывала. Очаровывала. И впрямь в её синих глазах можно запросто утонуть, как в океане.

Принцесса вдруг тихо произнесла:

– Я ни у кого не видела таких глаз, как у тебя, Антал.

Одна только эта фраза сработала удивительным образом – прескверный проиграл игру и первый опустил взгляд. В смущении.

Элейн продолжила:

– От них у меня мурашки бегут по коже.

– Это хорошо или плохо?

– Ощущения приятные. Вероятно, всё дело в том, как именно ты смотришь.

– И как же я смотрю?

– Не так, как, к примеру, на Надайн. Или на других людей. Меня, в отличие от них, ты не пытаешься уколоть или отпугнуть. По крайней мере, я так чувствую.

Антал кивнул и ответил абсолютно честно:

– Это так.

Хотелось бы Элейн услышать от Антала нечто подобное. Хотелось бы знать, что чувствовал он сам, когда она смотрела на него, и что видел в её глазах. Но он молчал и по обыкновению своему не спешил открываться.

– Рад это слышать, – вдруг сказал он, чуть отстранившись. – Всё-таки мы друзья.

Элейн нервно хохотнула, вскинув в изумлении брови:

– Да, точно! Друзья! Что ж, друг, тогда пойдём искать дальше?

Антал кивнул и двинулся вперёд. А Элейн зашагала рядом, разочарованно вздохнув.

«Какая интересная у вас дружба, Антал! Сердечко твоё из-за подругитак и колотится!»

Богиня вновь вторглась в мысли.

«И как умело ты прикидываешься идиотом. Стараешься игнорировать этот несчастный зачаток чувств к ней. Не переживай. Мы искореним его вместе, как заразу! Это ведь всё такие глупости, Антал!»

Он не отвечал Тенебрис. Но был несказанно рад, что она ошибалась. Нет, Антал не игнорировал «этот несчастный зачаток чувств». Всё-таки от него никуда не денешься. Но и действовать не решался. Или попросту не хотел. По крайней мере, не сейчас. Ему всё ещё было необходимо получше приглядеться к Элейн, привыкнуть к ней. Он предполагал и то, что принцесса, возможно, тянулась к нему лишь из-за нужды. В конце концов, Элейн сейчас переживала тяжёлые события, а в такие моменты человеку обычно нужен другой человек. Чтобы справиться было легче. И потому вполне вероятно, что её желание сблизиться временное. Вынужденное. Необходимое.

Так или иначе, Антал был слишком осторожен с людьми. Тем более с Элейн. Ведь если всё это окажется чем-то несерьёзным и мимолётным, то жизнь станет куда сложнее. Будет больно и плохо. Поэтому Антал не спешил. Не бросался опрометчиво к первому человеку, проявившему к нему тепло. Он не позволял себе бездумно отдаться происходящему с головой. Не хотел плыть по течению и надеяться, что в итоге всё будет хорошо. Нет, сейчас определённо не время.

Тенебрис покинула мысли прескверного, не получив ответа. Она была необычайно молчалива в последнее время. Антал причины не знал да и не хотел знать. Он лишь чувствовал, что отдаляется от неё. Связь с богиней слабела. И было так страшно думать, что это лишь иллюзия.

– Предполагаю, если Дьярви действительно член семьи Беланже, то мы без труда найдём его покои. Идём в крыло с хозяйскими комнатами, – сказал Элейн.

Антал ответил:

– Только вот, судя по всему, прескверный хорошо подчистил за собой. Портрет с семейного древа явно неспроста куда-то делся. Поэтому вполне вероятно, что и в покоях мы не отыщем ни одной зацепки.

– Что ж, для начала обыщем каждый уголок, а уже потом будем думать, что делать дальше.

Принцесса взяла Антала под руку и повела за собой. Они вновь миновали множество коридоров и просторных помещений. Пересекли даже бальный зал, в дальней части которого одиноко стояли музыкальные инструменты во главе с роялем. На них не играли. Интересно, как давно? Сейчас стояла тишина. Траурная.

Вдвоём они оказались в совершенно другой части дома. Свет тут был приглушён, и даже слуг поблизости не оказалось. Элейн помнила, какие из покоев принадлежали Надайн и Энею, но помимо них здесь располагались ещё несколько комнат. Принцесса подошла к каждой, пытаясь открыть двери, но раз за разом они оказывались заперты. Видимо, были закрыты за ненадобностью – в них никто не жил. Как вдруг из самой дальней показался дворецкий. Он взглянул на гостей, поклонился и спросил:

– Госпожа, вы заблудились? Гостевые комнаты расположены в другой части дома. Или желаете видеть хозяйку? Я могу её найти.

– Да, мы с господином Бонхомме прогуливались и заплутали, – она невинно похлопала глазами. – Нет, не стоит беспокоить Надайн. Скажите, пожалуйста, чьи это покои?

Она подошла к дверям комнаты, из которой только что вышел дворецкий. Он лишь на мгновение нахмурился в поисках ответа на вопрос, а потом уже привычно неуверенно произнёс:

– Я не помню. Знаю лишь то, что уже много лет слежу в этих покоях за порядком, как и в других хозяйских. И сегодня, не задумываясь, выполнял свою работу: смахнул пыль с комода, сменил цветы в вазе… Но там никого не было уже много дней. И кровать каждое утро остаётся нетронутой.

Элейн с пониманием кивала, а потом заявила:

– Я хочу в них заглянуть. Раз уж тут никто не живёт.

– Я не уверен, госпожа… – замялся было дворецкий.

Как вдруг послышался голос Энея:

– Эти покои заняты, Элейн.

Очевидно, разговоры его разбудили. Он выглядел уставшим. И, выглянув из своей комнаты, едва стоял на ногах. Был пьян.

– Кем? – спросила принцесса снова. – Кем они заняты?

Эней не ответил и лишь скривился, точно от боли. А потом сказал:

– Не помню. Но они точно были заняты… кем-то. Я каждый день в них прихожу, потому что ищу кого-то. И не нахожу. Я совсем запутался.

– Мой господин, вам плохо? Принести воды? – Дворецкий озабоченно взглянул на хозяина.

Тот кивнул, прикрыв глаза и массируя переносицу. И дворецкий ушёл. Тогда Элейн сказала:

– Эней, у нас есть догадки о том, что с тобой происходит. Со всеми нами. Это долго объяснять. Но мы пытаемся разобраться. Есть большие подозрения, что ваша семья действительно кое-кого потеряла совсем недавно. От того тебе так тяжко.

– Но мы никого!.. – возразил Эней, а потом осёкся, задумавшись.

Его растерянный взгляд метался. И не успела Элейн ничего сказать, как господин Беланже высказал догадку сам:

– Мы кого-то забыли, да? Это «забвение»?

Он в ужасе взглянул на Антала.

– Господин Бонхомме, это так? Кого-то из нашей семьи прокляли?

– Всё больше зацепок указывает на это, да, – ответил Антал.

– Поэтому я кого-то оплакиваю! О, Пресвятой Сальваторе, что же это творится?! На кого же ты нас оставил, за какие грехи покинул? Как же так? Неужели благословение наше настолько ослабло?

Он был нетрезв, поэтому даже прослезился. Его пошатывало. Очевидно, на одной несчастной бутылке вина за ужином Эней не остановился и позже раздобыл ещё. Элейн поняла, что продолжать этот разговор сейчас не имело смысла, потому подошла и, мягко положив руку ему на плечо, сказала:

– Ложись спать, Эней. Мы разберёмся. Мы всё выясним. Утро вечера мудренее.

– Как же я могу спать, зная, что мы кого-то потеряли?! – Эней всё отчаяннее причитал и обливался слезами.

Тогда Антал решительно подошёл к нему и щёлкнул пальцами. После чего господин Беланже моментально потерял сознание и едва не упал. Но Антал поймал его, взял на руки и донёс до постели, куда и уложил. Элейн даже понять ничего не успела, а когда поняла, возмущённо прошептала:

– Ты наложил на него «дрёму»?!

Антал укрыл Энея и тихо ответил:

– Да. И меня очень беспокоит то, как легко у меня это получилось. Ваше благословение действительно угасает, Элейн.

Он обернулся и посмотрел на принцессу, заверив:

– Не волнуйся, когда мы уйдём отсюда, я сниму проклятие. Тогда он и сам уже будет крепко спать. А сейчас ни к чему поднимать шум.

Элейн стояла как вкопанная, встревоженно глядя на Энея. Антал забеспокоился и осторожно спросил:

– Ты же мне веришь?

Принцесса вздрогнула от его вопроса и закивала:

– Да. Конечно, верю. На меня просто внезапно накатило осознание того, как мы беспомощны. Я чувствую, что не могу снять даже такое маленькое проклятие…

– Поэтому сниму его я. Не сомневайся. А сейчас пойдём и осмотрим злосчастные покои.

Комната эта была такой красивой, что разбегались глаза. Потолок был покрашен в тёмно-синий цвет, на нём виднелись нарисованные золотой краской звёзды и луны. Большая кровать, скрытая парчовым балдахином действительно оставалась нетронутой – покрывало идеально разглажено, и подушки не примяты. На стенах висели гобелены с изображениями цветов, солнца и небес… Взгляд Антала приковал туалетный столик, уставленный многообразием флаконов с духами и ароматными маслами. Там же было несколько дорогих больших шкатулок, ломящихся от украшений. Очевидно, хозяин этих покоев любил кольца и различные подвески. Все они, несомненно, были мужскими, хоть и небольшого размера. Даже Анталу, обладающему тонкими пальцами, эти кольца не пришлись бы в пору. А ведь Дьярви тоже пытал особую любовь к кольцам, которые мастерил Антал.

Элейн принялась осматриваться, заглянула в шкафы, где обнаружила лишь избыток мужских одеяний, потом влезла в ящики, но и там не оказалось ничего примечательного. На книжной полке было несколько записей, написанных размашистым каллиграфическим почерком. Они, к сожалению, тоже не несли никакой полезной информации – только заметки о прочитанных книгах.

Антал не представлял, где искать. Он оказался прав насчёт того, что прескверный прибрал за собой, не оставив никакого намёка на существование Дьярви. И что-то подсказывало, что в покоях Надайн и Энея они также ничего не найдут. Внутри разжигалась злость. И чем больше Антал думал об этом, тем сильнее она нарастала. Тот прескверный едва ли не по щелчку пальцев уничтожил человека, забрал его из семьи и стёр все воспоминания. Как будто Дьярви никогда и не было. Как будто он не рождался, не рос и не жил вовсе. Складывалось впечатление, будто самого прескверного отыскать будет легче, чем какое-то упоминание о Дьярви. А времени оставалось всё меньше. При том, что у Бартоломью его даже не было. Его убили сразу, не дав шанса на спасение.

Да, прескверных ненавидели по понятным причинам. Антал тоже ненавидел. Если, конечно, имел на это право.

– Антал! – воскликнула вдруг Элейн радостно. – Посмотри! Посмотри скорее!

Принцесса стояла у двери и, чуть наклонившись, разглядывала деревянный косяк. Антал тут же подошёл, но поначалу ничего не увидел из-за того, что дерево было тёмным. Его, кажется, несколько раз покрывали лаком, пытаясь скрыть старые дефекты. Но если приглядеться и пощупать, то можно было обнаружить на нём отметки. Отметки роста и возраста. Целая шкала, начинающаяся где-то на уровне середины бедра и поднимающаяся выше. И в самом верху, где отметка заканчивалась на возрасте восемнадцати лет, было написано имя. Рамон.

– Рамон! Его зовут Рамон! – Элейн смеялась от радости.

А потом она замолчала, будто пробуя это имя на вкус. Оно отзывалось где-то в сердце, но память по-прежнему сопротивлялась. Вспомнить принцесса всё равно ничего не смогла.

Антал тихо выдохнул. Он был счастлив.

– Одной проблемой меньше, – произнёс он.

– Поедем в Домну завтра? – спросила Элейн.

– Да. И вернём Дьярви… или Рамона домой.

Элейн ещё раз пригляделась к отметкам:

– Кажется, и рост его соответствует.

Антал согласился. Он подумал о том, что Дьярви был на удивление низким для взрослого мужчины. Рост его был примерно такой же, как и у Элейн. Сам по себе проклятый выглядел миниатюрно. Это объясняло размер колец в шкатулках.

Элейн была необычайно рада, что обнаружила отметки. Такая мелкая деталь, которая, очевидно, ускользнула от прескверного, и он не смог её скрыть. Это было большой удачей. Или всё же судьбой? Кажется, даже ей хотелось, чтобы Рамона спасли.

– На душе стало легче, – сказала принцесса, покидая покои. – Я счастлива, что…

Она замолчала, поджав губы, а потом всё-таки закончила мысль:

– Что хотя бы кого-то мы сможем спасти.

– Да, – согласился Антал. – И возможно, если повезёт, Дьярви… вернее, Рамон сам расскажет нам, кем же является этот загадочный прескверный, посягнувший на жизни наследников благословлённых семей.

– Если, конечно, его не подведёт память.

Антал не удержался и выпалил:

– Да, в последнее время именно память вас, венценосных господ, очень подводит.

Элейн опешила. Шутка была настолько неуместной… но при этом смешной, что она поначалу так и стояла с открытым ртом, а потом всё-таки звонко расхохоталась. Антал был рад, что смог её рассмешить. Ему доставлял необычайное удовольствие тот факт, что Элейн понимала его юмор и даже поддерживала.

Уходя, Антал снял «дрёму» с Энея. Тот крепко уснул. После чего они с принцессой разошлись по гостевым покоям, дожидаясь завтрашнего дня.

На завтраке Энея не оказалось. Надайн объяснила, что он, как и планировал, отправился во Дворец Дезрозье, чтобы оказать помощь и поддержку Нерону. Кажется, о вчерашнем разговоре он даже не вспомнил и перед отъездом ни словом не обмолвился об этом со старшей сестрой, ведь та молчала. Вместо него за столом появился новый человек. Мужчина, которому на вид было около пятидесяти лет, скромно, чуть пригнувшись, вошёл в трапезный зал и тихо поприветствовал господ. Он был дорого и со вкусом одет. Обладал тёмными волосами, чуть тронутыми сединой. Они едва касались его плеч. Незнакомец был тихим, почти не поднимал головы. Голос его был мягким. А в тусклых зелёных глазах читалась грусть.

Надайн представила его:

– Это Ансуре Гишар. Учитель музыки и вокала. Элейн с ним, несомненно, уже знакома.

Мужчина поклонился гостям. А вот представлять прескверного хозяйка усадьбы не торопилась. Решила, что это ни к чему. Она пренебрегала самим его присутствием и всё ещё старалась делать вид, что его тут нет.

Тогда Антал представился сам:

– Рад знакомству, господин Гишар. Моё имя Антал Бонхомме. Скажите, а кого же вы здесь учите?

Ансуре замялся и забеспокоился, услышав громкое имя, и как будто бы сделался меньше. Он нервно теребил скатерть, его глаза метались. Всем своим видом мужчина демонстрировал тревогу и растерянность. Вероятно, в его голове роилась куча вопросов о том, как вообще знаменитый прескверный, устроивший резню на Аукционе Фонтанель пять лет назад, мог оказаться тут, в обществе представителей благословлённых семей. Но спрашивать об это учитель, конечно же, не стал.

Он только тихо ответил, пожав плечами:

– Я не…

– Не помните, очевидно, – закончил фразу Антал.

Учитель кивнул и добавил:

– Знаю лишь то, что уже несколько лет прихожу сюда преподавать пение и игру на рояли. Но госпожа Надайн и господин Эней никогда не являлись моими учениками, поэтому никак не могу понять, кого же я учил всё это время. Мы, конечно, и с принцем Бартоломью занимались. – Он предался воспоминаниям и печально улыбнулся, устремив взор куда-то вдаль. – Он ведь писал пьесу. И я помогал ему немного. А теперь…

Ансуре вздохнул, вновь потупив взгляд:

– А теперь на сердце моём невероятная тяжесть. Позвольте, госпожа Дезрозье, выразить глубокое сочувствие.

– Спасибо, господин Гишар, – ответила Элейн и, не желая и дальше выслушивать соболезнования, задала вопрос: – Так вы пришли сюда сегодня, потому что должны были провести с кем-то урок?

Ансуре закивал:

– Да, госпожа.

– Но вам ведь уже известно, что мой брат мёртв. А никого другого среди своих учеников вы не помните. Так зачем пришли? – спросила Элейн, сощурив глаза.

– Я велела, – ответила вдруг Надайн.

Она отложила ложку, устало подперев щёку рукой. А потом вдруг перевела взгляд на Антала.

– Всё происходящее кажется более, чем странным. И ваш вопрос о том, есть ли у меня дети, господин Бонхомме, казался мне каким-то абсурдным. Но сегодня я вдруг осознала, что многие вещи как раз на это и указывают. Поведение Энея, учитель, приходящий сюда вот уже несколько лет, чьи-то пустующие покои, а ещё этот рояль в бальном зале, на котором никто из нас никогда не умел играть!

Она прикрыла глаза, собираясь с мыслями, а потом подытожила:

– В общем, мне кажется, что вы не просто так задали мне этот вопрос, господин Бонхомме. И я подумала, что Ансуре мог что-нибудь знать о… ком-то. Вероятно, о моём дитя. Которого я забыла. Скажите, это проклятие, верно?

Антал выслушал её очень внимательно и медленно кивнул. Надайн опустила глаза, а потом и вовсе закрыла лицо руками. Она сидела так минуту-другую, после чего слабо произнесла:

– Выходит, другой прескверный действительно тут побывал. Если это, конечно…

– Не я, – твёрдо ответил Антал. – Это был не я.

Ансуре совсем съёжился. Теперь он боялся даже просто посмотреть на Антала. Его, очевидно, пугало то, как смело Надайн вела себя и не боялась бросаться обвинениями.

– А кто тогда?! – вдруг взревела Надайн, ударив рукой по столу. – Кто, если не ты? Всем известно, что твой отец убил последнего прескверного двадцать пять лет назад! Ты единственный в своём роде. Думаешь, я поверю тебе? Да никогда в жизни!

– Зачем я тогда, по-вашему, сюда явился? – защипел Антал в ответ, медленно поднявшись из-за стола.

Надайн напряглась и машинально взяла со стола нож. Ничем другим она защититься сейчас не могла. Хотя ножа, несомненно, было бы недостаточно.

– Одной Тенебрис известно, что там у вас в головах. Нам не постичь ваших замыслов.

Элейн тоже встала, чуть отгораживая Антала от Надайн.

– Успокойся, – велела она хозяйке усадьбы. – С чего ты вдруг решила нападать?

– Одумайся, моя дорогая! – кричала та в ответ, крепче сжимая рукоять ножа. – Тенебрис с момента своего изгнания только и грезит о том, как бы избавиться от каждой благословлённой семьи. Как видишь, начала она с наследников.

– Тогда почему вы, госпожа Беланже, всё ещё целы и невредимы? – выпалил Антал злобно. – Почему, в таком случае, я всё ещё вас не проклял? Вам ведь известно, что я мог бы! У меня хватило бы на это сил.

Надайн нечего было ответить. Она тоже рывком поднялась со своего места и, всё ещё держа в руке нож, двинулась на прескверного.

– Я просто зарежу тебя прямо сейчас, чтобы точно знать, что ты никому больше не навредишь.

– Надайн! – крикнула Элейн, выступая вперёд. – Что ты творишь?!

Но та будто не слышала принцессу. Антал не мог поверить, что это действительно происходит. Одно его присутствие доводило людей до крайностей. Ещё вчера вечером всё было спокойно, а сегодня на него уже неслась разъярённая госпожа Беланже с ножом. А он даже не успел доесть завтрак.

Внезапно снаружи раздались крики. Это заставило Надайн остановиться. Она уставилась в окно. Что-то происходило на крыльце усадьбы. Антал и Элейн решили воспользоваться случаем и помчались к выходу. Надайн явно была не в себе, и лучшим решением было бы уйти прямо сейчас.

Они распахнули двери и замерли, увидев происходящее. Дворецкий, замахнувшись метлой, стоял над… Дьярви?

– А ну пошёл вон отсюда! Кто ты такой?! Как посмел проникнуть на священную территорию семьи Беланже?!

Дьярви лежал на земле, прикрываясь руками. Он свернулся калачиком, желая спрятаться от ударов. Двое стражников, стоящих у дверей, присоединились к дворецкому, собираясь схватить и вышвырнуть незваного гостя за ворота.

– Что за кошмар! Какая наглость! Какой-то бродяга вот так просто влез сюда! – продолжал ругаться дворецкий. – И куда вы, солдаты, вообще смотрите?! А если бы он проник в дом? Одному Пресвятому Сальваторе известно, что у него на уме!

Элейн и Антал не могли поверить своим глазам. Они так и стояли с открытыми ртами, не в силах выдавить ни звука. А потом, когда солдаты взяли Дьярви под руки и поволокли, хором крикнули:

– Рамон Беланже!

И мир замер. Дьярви резко и шумно вдохнул, точно вскрикнул. Дворецкий, всё ещё прижимающий к себе метлу, проморгался, а потом медленно перевёл взгляд на бродягу, которого только что приказал вышвырнуть прочь. Солдаты тоже остановились, как по команде взглянув на него. И даже рабочие, носящиеся по территории усадьбы по своим делам, внезапно будто окаменели. В этот момент на крыльце показались побледневшая Надайн и Ансуре. Устоялась тишина, но всего на несколько мгновений. Её нарушил дворецкий, вдруг вскрикнувший в ужасе. Он бросил метлу и упал на колени, прямо к ногам Дьярви.

– О, Пресвятой Сальваторе, простите меня! Мой господин! Не знаю, что на меня нашло! – запричитал он, едва не заплакав. – Как мог я вас не признать, господин?!

Солдаты тут же отпустили своего пленника и повторили за дворецким – тоже упали на колени и взмолились о прощении. А Дьярви тем временем выпрямился, отряхнулся, поправил волосы и размашистым, гордым шагом направился ко входу, у которого собралась целая толпа. Даже слуги из дома выглянули посмотреть на происходящее. И первое, на что обратил внимание Антал, были кольца и перстни, надетые на каждый палец Дьярви. Или Рамона.

– Ах ты гадёныш, – почти шёпотом произнёс он, нахмурившись. – Влез-таки в мою мастерскую.

– Привет, Антал. Привет, Элейн. – поздоровался Рамон так, будто ничего не произошло. – Мама, господин Гишар…

Они все стояли молча. У Надайн по щеке скатилась слеза. Бескровными губами она – женщина, вспомнившая своё дитя – промолвила:

– Рамон…

Он поднялся по ступеням и возмущённо спросил:

– Ну? Чего стоим-то? Пойдёмте в дом! На дворе вообще-то не нежная весна, а я одет слегка не по погоде. Неужели не видно?

Рамон и в самом деле был одет слишком легко: в потрёпанной грязной рубахе и таких же брюках. Он продрог и дрожал. Видимо прихватить одежду потеплее из дома Антала он не додумался. Зато все пальцы увешаны украшениями! Рукам его, очевидно, совсем не холодно – золото да драгоценные камни согревают.

И, заслышав его капризы, все расступились, пропуская вернувшегося господина домой.

Рамон принялся раздавать приказы сразу же, как переступил порог родного дома. Слуги засуетились, забегали: кто-то помчался согревать воду для ванны, кто-то уже готовил чистую одежду. Надайн также велела подать ещё одну порцию завтрака, на что Рамон, отмахнувшись, ответил:

– Не надо. Я не голоден.

Он шёл вперёд, направляясь прямиком в свои покои, совершенно не обращая внимание на воцарившийся вдруг в усадьбе хаос. Одно его появление заставило всех переполошиться. Он, точно ураган, нёсся по коридорам, с гордо вскинутой головой. Антал подметил то, как изменилась его осанка – оказывается, всё это время она была идеальной! Ведь чаще всего Рамон передвигался пригнувшись, едва не ползком. А теперь и взгляд изменился. От прежних жалости и страха в глазах не осталось и следа. На смену им пришли высокомерие и надменность.

Надайн шла следом за сыном, не в силах вымолвить ни слова. Несомненно, у неё было много вопросов, но она, всё ещё поражённая произошедшим, никак не могла собраться с мыслями.

– Как не голоден? Ты так сильно похудел! Поешь, пожалуйста! – только и простонала она, обращаясь к сыну.

– Мама, ты слышала, что я сказал, – безразлично ответил он. – Не наседай. И зачем вы все за мной идёте?! У вас что, дел других нет? Отстаньте! Дайте привести себя в порядок, в конце концов!

Оказавшись в своих покоях, Рамон тут же захлопнул двери и заперся. Надайн, Антал, Элейн и господин Гишар так и встали, уставившись на комнату вернувшегося нежданно-негаданно молодого господина. Хозяйка усадьбы обернулась, окинув растерянным взглядом присутствующих. В руке она всё ещё сжимала нож.

– Как же это так… – проронила она, едва слышно. – Что же это…

– Убери нож, Надайн, – приказала Элейн, не спуская внимательного взгляда с её руки.

Та будто только сейчас его заметила и выронила, казалось, испугавшись саму себя. А потом она посмотрела на Антала широко распахнутыми глазами и сказала:

– Господин Бонхомме… Я…

Но извиниться перед ним она так и не смогла. Не нашла в себе на это силы. Господин Гишар видел, в какой растерянности пребывала Надайн, и ободряюще положил руку ей на плечо. Он горбился, стоял, чуть склонившись.

– Госпожа, быть может, имеет смысл выпить немного? – предложил учитель осторожно. – Вам нужно успокоиться. Всё-таки такое потрясение случилось. Но главное, что Рамон сейчас дома. Он поговорит с вами, как только будет готов. Понятия не имею, что случилось, но, думаю, мы со всем обязательно разберёмся. Пойдёмте, госпожа. Я отвлеку вас беседой.

– Послушай мудрого человека, Надайн, – согласилась Элейн. – Тебе бы присесть, выдохнуть…

И госпожа Беланже сопротивляться не стала. Она слабо кивнула, и Ансуре увёл её, поддерживая за руку. Антал и Элейн тоже решили не стоять под дверьми покоев Рамона и ушли в покои принцессы. Оказавшись там, Элейн заговорила:

– Теперь я всё вспомнила. Рамон и Бартоломью были лучшими друзьями. Они без конца репетировали пьесу, и Рамон в ней действительно играл Дьярви.

У Антала защемило сердце. Конечно, ему не дали шанса познакомиться с принцем, чтобы получше узнать его. Но, тем не менее, его историей прескверный успел проникнуться. Так же, как и историей Рамона.

Элейн вдруг ахнула, упав на кровать:

– Антал… Вероятно, Рамон не в курсе того, что случилось с Бартоломью. Он, возможно, не знает, что…

Она вновь замолчала. Произносить страшную правду вслух всё ещё не хватало сил и смелости. А потом добавила:

– Как мне ему об этом сообщить?

Антал подошёл к принцессе, положив руки ей на плечи:

– Не взваливай на себя такую ответственность. Во-первых, нам ещё неизвестно, что знает Рамон, а что нет. Он ведь был рядом тогда у меня дома и мог слышать наши разговоры о принце. Во-вторых, если всё-таки потребуется, я сам обо всём расскажу ему.

– Но ведь Бартоломью мой брат! И я должна…

– Ты никому ничего не должна. Побереги свои нервы. Позволь мне разобраться с этим.

По щеке Элейн скатилась слеза. Она тут же отвела взгляд в сторону и закусила губу. Её трясло.

– Хорошо? – настаивал Антал.

Она помолчала пару мгновений, размышляя, а потом кивнула и встала с кровати.

– Хорошо. Спасибо, друг. Друзья же на то и нужны, чтобы выручать в сложных ситуациях.

А потом принцесса приподнялась на носочки и оставила едва уловимый поцелуй на уголке губ Антала. Тот так и замер и на мгновение даже перестал дышать. А когда пришёл в себя, Элейн уже отстранилась. Она прошла к окну и устроилась в кресле, привычно подобрав ноги.

Сердце прескверного колотилось. На лбу выступила испарина. Он никак не ожидал этого жеста. Однако внутри растеклось необычайное тепло. В груди воцарился приятный трепет. Пусть в первые мгновения Антал и опешил – всё же это очень много для него значило, – но сейчас он будто бы по-настоящему проснулся. Все предостережения Тенебрис о том, что не стоило доверять Элейн, ушли куда-то на второй план. Стали ничем. Ведь не могла принцесса обманывать. Не могла она так жестоко играть с ним! А главное, ей попросту незачем было это делать. По крайней мере, Антал на это надеялся.

К обеду дворецкий явился для того, чтобы пригласить Антала в покои к Рамону. Тот, очевидно, уже закончил все свои водные процедуры и привёл себя в порядок. Позвал молодой господин только прескверного, для начала желая поговорить только с ним.

Прескверный постучал в двери. Рамон открыл их, сказав:

– Входи.

Теперь Антал мог как следует его рассмотреть и, очевидно, познакомиться заново. Рамон был невероятно красив. Честно говоря, настолько красивых молодых людей прескверному встречать раньше не доводилось. У него было почти кукольное лицо, живые глаза и яркая улыбка. Казалось, раньше это не было так заметно, пока Рамон находился под действием «забвения», так как он постепенно забывал самого себя. А сейчас вспомнил. И вернулся прежним.

Рамон даже двигался иначе: изящно и свободно. Он пригласил Антала присесть в кресло, а сам устроился на своей кровати. И тоже принялся разглядывать прескверного так, будто до сегодняшнего дня они не встречались никогда.

– Я хотел сказать спасибо, – заговорил Рамон. – За всё, что ты сделал для меня. Если бы не ты, очевидно, я так и блуждал бы где-то потерянный, а потом сгинул бы.

Антал улыбнулся:

– Разве я мог иначе?

– Мог. Но, как оказалось, не всем прескверным чужды сочувствие и милосердие.

– И ты не боишься меня? Не относишься настороженно?

Рамон вскинул брови:

– В честь чего? Я, конечно, немногое помню из того, что со мной происходило, но наверняка знаю одно: ты безвозмездно заботился обо мне. Ничего не ждал взамен. При этом не имел понятия о том, кто я такой на самом деле. Я мало кому говорю такое, но… Антал, я искренне благодарю тебя. Спасибо, что вернул меня домой.

– Кстати об этом. Как ты оказался тут?

Рамон пожал плечами:

– Просто следовал за тобой, как любой проклятый. Чувствовал тебя. Сначала отсиживался в храме господина Меро, а потом вернулся в твой дом, но там тебя не оказалось даже спустя несколько дней.

Антал с усмешкой глянул на руки Рамона:

– И не забыл прихватить с собой кольца из моей мастерской, да?

Тот закатил глаза, тяжело вздохнув. Очевидно, он не терпел упрёки в свой адрес.

Антал посмеялся, сказав:

– Оставь себе.

Но Рамон всё равно неохотно снял кольца и перстни, протянув прескверному:

– Всё равно они мне велики. И к тому же, не мне от тебя подарки принимать. Это я должен в знак глубокого уважения подарить что-нибудь. Ты ведь куришь, верно?

– Да. Но не стоит…

Рамон не послушал. Он встал, прошёл к туалетному столику и, порывшись в ящике, который тоже ломился от всяческих диковин и украшений, вытащил на редкость красивую штуку – портсигар.

– Возьми, пожалуйста, – настаивал Рамон, протянув его Анталу. – Мне эта вещица всё равно без надобности.

Антал взял портсигар и рассмотрел его. Снаружи он был покрыт золотом и испещрён маленькими рубинами, а внутри оказался выстлан бардовым бархатом. Прескверный улыбнулся. Ему было очень приятно такое внимание Рамона.

– Спасибо. Но кольца всё-таки оставь себе. Я как-нибудь подгоню их под твой размер. В конце концов, куда мне их сейчас девать?

Рамон был тем ещё гордецом, но всё-таки противиться не стал. С довольной улыбкой поместил дареные украшения в одну из своих шкатулок. Очевидно, вся его гордость рассыпалась, точно атакованный ветрами песочный замок, когда речь заходила о драгоценностях.

– Оправдываться я не привык, но хочу сказать, что не собирался их красть… – неловко заговорил Рамон. – Просто твои украшения зачарованные! Это какое-то колдовство! Они сами влекли меня. Ведь, честно признаться, настолько тонкой и искусной ювелирной работы я никогда не видел! А в столице у нас много знатных мастеров, знаешь ли.

Антал серьёзно ответил:

– Они в самом деле зачарованные. Каждое из мною созданных украшений. Я напитываю их своей энергетикой, и она служит защитой от проклятых. Не совсем так, как различные амулеты, какими пользуетесь вы, благословлённые, но очень похоже. Проклятые ведь тонко чувствуют энергию прескверных. Они нас и боятся, и почитают. Поэтому моя энергетика может служить защитой от них.

– А почему же тогда я не побоялся их надеть?

– Потому что не нёс опасности. Ты сам нуждался в них. В их защите. Проклятые со злым умыслом не посмели бы к ним приблизиться. Ну, или твоя тяга к драгоценностям настолько сильна, что ты игнорировал все законы нашего мира!

Антал посмеялся, а вот Рамон молчал, всё ещё разглядывая кольца. А потом он обернулся и абсолютно серьёзно спросил:

– Почему ты такой? Ты ведь отличаешься от других прескверных. У тебя есть своя воля. Ты хочешь помогать людям, а не вредить. Как так вышло?

– Я не знаю. Но я вовсе не святой, Рамон. Однако я рад, что ты видишь во мне нечто большее. Не только прескверного.

– О, честно говоря, о том, что ты прескверный, можно легко забыть! С тобой рядом не страшно. По крайней мере, мне не было страшно, совсем наоборот. Я рад, что мы друзья.

– Друзья? Вот так просто?

– Конечно. А как иначе? Кто мы, если не друзья, после пережитого? Поверь, Антал, у меня в окружении таких людей, как ты, очень мало. Потому я знаю, о чём говорю. Кстати, о друзьях. А где Бартоломью? Он что, совсем меня не искал? И как вы с Элейн познакомились? Как оказались здесь? Всё происходящее кажется каким-то абсурдным сном!

Тут Антал перестал веселиться. Он был рад тому, что Рамон сидел, а не стоял, потому что собирался быть честным. Он не хотел обрушивать на несчастного молодого господина Беланже страшные новости, но иного пути не было. Тянуть ни к чему. Хотелось сказать о том, как он ошибался! Ведь Бартоломью действительно искал его. И, несомненно, ищет до сих пор. Рамон себе даже не представлял, как отчаянно его лучший друг тянулся к нему, невзирая на проклятие.

Ладони вспотели. Антал моментально осознал, что поступил правильно, забрав у Элейн эту ответственность. Он точно не хотел бы, чтобы принцесса проходила через это. Ведь тогда ей пришлось бы пережить смерть Бартоломью снова. Как она переживала раз за разом, выслушивая соболезнования и видя жалость в глазах окружающих.

– Рамон, – начал Антал осторожно. – Для начала ответь, что ты помнишь о том дне, когда тебя прокляли?

Тот нахмурился, копошась в воспоминаниях, а потом ответил:

– Бартоломью был здесь, в моих покоях. Матери и Энея не было, они, кажется, в тот день были приглашены на чей-то праздник. Мы с принцем репетировали его пьесу и попутно дописывали её. А потом… что-то произошло. Я помню лишь мгновение. Паника! И я потерял сознание. Мне кажется, меня ударили по голове. Очнулся я уже будучи проклятым, а дальше всё как в тумане. Я брёл и брёл по лесу… Не один день, это точно. Замёрз, ужасно хотел пить и есть. А потом дошёл до Домны и нашёл тебя.

– То есть ты не видел того, кто мог наложить на тебя проклятие?

– Нет. Вообще никого постороннего в тот день в усадьбе не было. Так что с Бартоломью? Где он?

Антал медленно встал и на негнущихся ногах подошёл к Рамону, сев рядом с ним. Тот внимательно смотрел на прескверного, и лицо его постепенно менялось. Он напрягся.

– Рамон, в тот день пострадал не только ты.

Он стал бледнее прежнего. Поджав губы, продолжал смотреть на Антала и не сводил глаз. Несомненно, он начал догадываться. А потом тихо, совершив над собой неимоверное усилие, спросил:

– И как сильно пострадал Бартоломью?

– На нём посмертное проклятие.

Рамон качнулся, едва не рухнув без чувств. Антал тут же придержал его за плечо. Взгляд молодого господина Беланже заволокло пеленой. Он не проронил больше ни слова, уставившись в никуда. Выражение его лица не изменилось, осталось непроницаемым. Антал чувствовал, как тот задрожал. А потом по щеке его медленно скатилась слеза. Но Рамон тут же её утёр, спросив:

– А что же было дальше? Как вы встретились с Элейн?

Кто-то мог бы подумать, что Рамон Беланже – ходячая глыба льда. Он так быстро сменил тему, будто сейчас не услышал роковые новости, будто ему совсем не больно и не горько. Но Антал прекрасно видел, что это не так. Рамон с завидным мастерством натянул на себя маску спокойствия, позволив себе самое малое – одну слезу.

Было бы лучше поговорить об этом, помочь Рамону прожить утрату, но Антал не решился настаивать. Быть может, он привык справляться с горем наедине с собой? И теперь ждёт момента, когда останется один, чтобы дать волю чувствам. Так или иначе, прескверный не стал больше зацикливаться на смерти Бартоломью и рассказал всё то, о чём Рамон хотел знать. После чего оставил его одного, вернувшись в свои покои.

Самым страшным было то, что не все беды остались позади. Рамон всё ещё медленно умирал из-за «проклятых мук». Однако он старался делать вид, будто всё в порядке, будто ему совсем не больно, не голодно и не холодно. Его организм отчаянно отвергал любую еду, переваривая её с переменным успехом. И наготове у него всегда был платок, чтобы при очередном приступе не запачкать всё вокруг кровью.

Через пару часов после разговора Антала с Рамоном, вернулся Эней. Он ворвался в дом, запыхавшись. И первым делом громко спросил:

– Где он?! Где Рамон?!

А когда любимый племянник вышел ему навстречу, тот тут же крепко обнял его, заплакав. Всем сразу стало понятно его поведение. Эней забыл Рамона, но продолжал по нему страшно скучать. «Забвение» не только стёрло несчастного молодого господина из памяти его близких, но и вычеркнуло его существование в целом. Вот Эней и оплакивал кого-то незнакомого, такого далёкого и потерянного. Даже Надайн, хоть и переживала, не показывала таких бурных эмоций.

Элейн пояснила, что Эней всегда относился к Рамону, как к родному сыну. Самому ему Сальваторе детей не послал – Эней страдал от бесплодия, из-за чего оба его брака в итоге оказались разрушены. Вот он и одаривал всей своей отцовской любовью племянника.

Но отношения Надайн с собственным дитя всё равно не поддавались объяснению. Антал не понимал, почему сын холоден с ней, и почему она в свою очередь держалась отстранённо. В чём-то даже напоминала Анталу его собственную мать. Уж он-то, как никто другой, знал, что нет ничего страшнее для ребёнка, чем холодные родители.

Прескверный видел, как Надайн боялась. Особенно в тот момент, когда у Рамона случился очередной приступ прямо за завтраком. Тот только и успел войти в трапезный зал, после чего закашлялся, отчаянно стараясь выудить застрявший в кармане платок. Кровь лилась по его губам, стекала по рукам, которыми молодой господин прикрывал рот. А потом он рухнул на пол, обессилив. Из глаз от напряжения катились слёзы. Он задыхался, побелел. И в тот момент его немногочисленная семья осознала, что выдыхать рано. Что кошмар не закончился. Они не знали, чем помочь. Ворковали над любимым и изнеженным наследником, не представляя, как подступиться. А Рамон лишь отмахивался, не позволял себя жалеть и ругался, заставляя от него отстать.

В глазах Энея и Надайн Антал прочитал мольбу. Они не произносили этого вслух, но было ясно: главы второй благословлённой семьи умоляли его помочь хоть чем-то, что-то предпринять. И ждать действительно было нельзя. Всё упиралось в незнакомого прескверного. Его было необходимо отыскать как можно скорее и… убить. Иначе никак. Правда ни Антал, ни Элейн ни кто-либо ещё не имели ни малейшего понятия о том, где его искать. Вероятно, стоило наведаться в Амисс и хотя бы попытаться выведать любую информацию у жителей деревни. Но начать Антал решил с малого – спросить о прескверном человека, который последним имел с ним дело. Его отца, Ашеала Болье. И как бы господину Бонхомме не было тошно от мысли о возвращении домой, всё же переступить через себя придётся.

Рамон не мог пойти с ними – слишком ослаб за последние дни. И, как бы он ни отпирался, как бы ни отмахивался, было ясно, что ему хотелось побыть с семьёй. Тем более сейчас, в такой трудный период. Эней не отходил от племянника ни на шаг, надеясь и веря, что в ближайшем будущем Рамону обязательно станет лучше. Он исцелится, его спасут.

– Пообещайте мне. Прошу, господин Бонхомме, пообещайте, что найдёте способ!.. – умолял Эней, пока Надайн оставалась сдержанной и какой-то приглушённой.

Она как будто старалась оградить себя от происходящего, не жалела сына, не сидела подле него, готова исполнить любую волю. Очевидно, госпожа Беланже, как и тогда с Энеем, предпочла действию бездействие. Столкнувшись с трудностью, напрямую касающуюся членов её семьи, она цепенела и превращалась в каменную, безжизненную статую.

– Я не знаю, что делать! – вторил Эней, охваченный тревогой. – Мы бессильны. Умоляю, господин Бонхомме…

– Эней! – рявкнул Рамон злобно. – Не смей от него ничего требовать. Я не позволю взвалить на Антала подобную ответственность.

– Я сделаю всё, что смогу. И даже больше, – мягко заверил Антал, обращаясь и к Энею, и к Рамону.

Молодой господин в очередной раз отмахнулся. Лёжа в постели, он сморщился от приступа боли, и сквозь зубы процедил:

– Как только мне станет лучше, и я смогу встать на ноги, то сразу же разберусь со всем сам!

– Молчи, гордец! – простонал Эней беспомощно. – О, Пресвятой Сальваторе, помоги нам! Помоги моему племяннику преодолеть все тяготы!

Рамон демонстративно закатил глаза и вздохнул:

– Да я жив ещё, жив! Успокойся, Эней! Хватит позориться! Ты ещё на колени упади и воздай руки к небесам.

Эней жалобно огрызнулся:

– Если потребуется, упаду! Упаду! А ты молчи!

Надайн не стала провожать гостей. У двери их нагнал Ансуре. На него тоже распространилось настроение, воцарившееся в усадьбе, однако он, казалось, был единственным поистине здравомыслящим человеком. Потому старался сохранять спокойствие и оказывал всяческую поддержку семейству Беланже. Глядя на прескверного исподлобья, он тихо сказал:

– Господин Бонхомме, госпожа Дезрозье, я хотел пожелать вам удачи. И пусть судьба, а, быть может, сама воля Пресвятого Сальваторе укажет путь и даст подсказку. Надеюсь, вам удастся отыскать мерзавца, посягнувшего на жизни молодых господ. И будьте предельно осторожны! Заверяю, я пригляжу за Рамоном. И, если… нет, когда! Когда ему станет лучше, продолжу с ним уроки музыки. Они всегда помогали ему собраться. Постараюсь увлечь его. Помогу выплеснуть боль утраты и боль физическую через искусство.

– Вы очень добры, господин Гишар, – Элейн нежно улыбнулась. – Спасибо.

– Что вы! Было бы за что! Я ведь уже несколько лет занимаюсь с Рамоном и… – в грустных глазах учителя блеснули слёзы. – Принцем. Вы ведь росли на моих глазах. И у меня, как у учителя, невыносимо болит за вас душа! И напоследок скажу, что не собираюсь обременять вас сложными вопросами и просить об обещаниях. Только заверю: всё будет хорошо. Я точно это знаю.

Антал кивнул:

– До свидания, господин Гишар.

И вдвоём с принцессой они направились в сторону родного дома Антала. Пошли пешком, ведь было совсем недалеко.

Близился вечер. Вероятно, мама как раз накрывала на стол. Она совсем не ждала гостей. Антал морально готовился, тогда как Элейн предстоящее знакомство интриговало. В конце концов, она давно мечтала познакомиться со знаменитым Ашеалом Болье и его супругой.

Глава 14. Прескверный и его семья.

Антал так и замер перед большими воротами своего дома. Здесь не было ни внушительной стражи, ни дворецкого, который мог бы открыть двери. Семья его, конечно, жила скромнее благословлённых. И дело было вовсе не в достатке, а в закрытости и скромности. После рождения Антала семейство Болье оградилось от общества, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание. Они долгое время скрывали факт того, что их первенец – прескверный. И надеялись, что беда, если о ней молчать и не думать, обойдёт их дом стороной. Так и было вплоть до момента, когда Анталу исполнилось девятнадцать лет. Тогда-то на семью знаменитого Ашеала Болье и обрушилось горе. Но не позор, которого он со своей любимой супругой так боялся. Нет, в них не тыкали пальцем, не плевались, не корчили презрительные рожи, видя на улице. Наоборот – сочувствовали. Причитали о том, как же тяжело было несчастным родителям жить под одной крышей с чудовищем. Ещё и растить его, кормить, одевать… но не любить. Находились даже те, кто пытался приободрить мать и отца, едва не лишившихся сына, говоря о том, как же им повезло, что теперь с их уставших плеч спал тяжкий груз. Что теперь не придётся прятать монстра за высокими стенами каменной ограды, не придётся жить под его гнётом, и как же замечательно, что королевская семья от него избавилась. Тогда Антал и ушёл из дома, считая, что так будет лучше для всех. И доля правды в этом была: действительно стало лучше. Всем, но не ему.

И сейчас, минув-таки ворота и пройдя к дому через небольшой садик, он никак не мог заставить себя постучать в дверь. Уже представлял взгляды отца и матери. Не хотел видеть на их лицах страх и недовольство. Боялся в очередной раз ощутить их нежелание видеть его. Из раза в раз от этого делалось нестерпимо больно. И с годами боль эта лишь усиливалась, не угасала.

– Ты нервничаешь, – заметила Элейн, мягко коснувшись руки Антала.

Ладони его вспотели и замёрзли.

– Да, – честно признался прескверный.

– Ты ведь говорил, что навещаешь родителей. Неужели из раза в раз так переживаешь?

– Навещаю, да. Раз в год. Или два… Просто чтобы сообщить, что, к сожалению, ещё жив.

– Не говори так.

– Мне здесь не рады, Элейн. Никогда не были. И ещё я испытываю стыд каждый раз, когда заявляюсь домой. Чувствую вину за то, что… – Антал вздохнул, прикрыв глаза. – Что обременяю их одним только своим присутствием.

Элейн всё ещё не знала ничего о детстве Антала, но уже поняла, что было оно нелёгким. Она видела боль в его глазах – следствие старой, но отказывающейся заживать раны, оставленной на сердце.

– Мы не станем задерживаться. Расспросим твоего отца о прескверном и сразу же уйдём.

Антал вдруг сжал её руку:

– Прошу, Элейн, если отец устроит сцену, то постарайся не обращать внимание. Возможно, в твоём присутствии он и не станет провоцировать меня, но я в этом не уверен.

Она усмехнулась:

– Переживу как-нибудь.

И Антал, медленно набрав в лёгкие воздух, постучал. Через пару мгновений дверь открыли. На пороге стоял Ардель. Лицо его тут же просияло, глаза наполнились радостью. С искренней тёплой улыбкой он бросился к брату с объятиями, сказав:

– Антал! Ты наконец пришёл! Скорее заходи. Мама, папа! Антал пришёл!

Лишь потом младший братец заметил принцессу и, поначалу немного растерявшись, отвесил низкий поклон.

– Здравствуйте, госпожа Дезрозье! Прошу, проходите!

Ардель был чуть ниже Антала. Он как будто светился изнутри – настолько был счастливым и открытым юношей. Полная противоположность старшего брата. Антал неловко ответил на объятия, боясь лишний раз к нему прикоснуться. И в этот момент за спиной Арделя появились две фигуры – мать и отец. На лицах их, в отличие от младшего сына, не было и половины тех же эмоций. Они вообще ничего не выражали. Только холод. И смягчились они лишь при виде принцессы.

– Приветствуем, госпожа, – сухо проронил отец и поклонился. – Для нас честь видеть вас в нашем доме.

Он подозрительно скосился на Антала, даже не поприветствовав его, и осторожно спросил:

– Что-то случилось?

– Ну раз меня не в кандалах за шкирку притащили, то, стало быть, всё хорошо, папа! – Антал в миг оброс колючками и шипами. Он принялся язвить. – Не с плохими вестями явились. Хотя это как посмотреть. Сразу скажу, меня это никак не касается.

– Прикуси язык, – тихо прошипел в ответ Ашеал, нахмурившись. – Веди себя достойно.

Антал подумал о том, что отец постарел. Как и мама. Впервые седые волосы у них появились пять лет назад, когда к ним на порог приволокли бездыханное и изуродованное тело первенца. С тех пор они, конечно, не молодели. Но именно сейчас Антал почему-то придал этому факту огромное значение. Родители не вечные, и как же горько от того, что жизнь они потратили на неудавшегося ребёнка. Хорошо хоть Ардель скрашивал их бытие.

Из-за широкой спины отца выглянула мама. Она мягко и тихо обратилась к гостям:

– Прошу, проходите в столовую. Я только-только накрыла на стол.

Она робко поклонилась принцессе:

– Меня зовут Ливьен. Окажите нам честь, госпожа, и отужинайте с нами.

– Рада знакомству, госпожа Болье, – улыбнулась Элейн.

Родители всё ещё были насторожены. Они понятия не имели, что к ним могло привести саму Элейн Дезрозье. Да ещё и в паре с Анталом. Но вопросы задавать не спешили. Пошли в столовую вместе со всеми и уселись за стол. Ардель в это время не смолкал: всё болтал без остановки, расспрашивая брата то об одном, то о другом. Антал в свою очередь держался обособленно. Арделя не игнорировал, но почему-то старался даже не смотреть в его сторону. Общался сдержанно, без лишних эмоций. Хотя иногда, на короткое мгновение, на лице его вдруг появлялась тёплая улыбка. И тогда Ардель начинал охотнее вести беседу. Он смеялся, активно жестикулировал и не обращал никакого внимания на суровый взгляд отца, который явно его общением со страшим братом доволен не был.

Ливьен поставила перед принцессой тарелку с ароматным ужином. Проходя мимо Арделя, потрепала его по русой голове. А проходя мимо Антала, не сделала ничего. Лишь бросила строгий взгляд.

– Господин Болье, если позволите, я бы хотела перейти сразу к делу, – обратилась Элейн к главе семейства.

Тот тут же оторвал тяжёлый взгляд от сыновей и посмотрел на принцессу, готовый слушать.

– Расскажите, пожалуйста, о прескверном, которого победили двадцать пять лет назад.

– Что именно вы хотите знать, госпожа?

Взгляд снова метнулся к старшему сыну. Антал ощутил его физически и поёжился.

Элейн спросила:

– Помните ли вы, как он выглядел? Как именно произошло его убийство? Что вообще вы помните о том дне, когда столкнулись с ним?

– Боюсь, память во многом может меня подвести, госпожа. Прошло так много времени…

Элейн заверила:

– Прошу, не беспокойтесь! Нам может помочь что угодно. Любая информация. Даже если не помните деталей – не страшно.

– Что ж. Внешности его я почти не помню. Он был молод. Силён. Широкоплеч. Помню, что даже без проклятий он представлял угрозу. Настигли мы его в лесу. Он не успел добежать до Амисс. Тогда многие солдаты из моего отряда жизни свои отдали, упокой Пресвятой Сальваторе их души. Он отчаянно сопротивлялся, потому до суда и не дожил. Мы его на месте убили.

– А как именно убили?

– Я ранил его сильно – мечом пронзил. Насквозь. Он кровью и истёк. Потом отец ваш прибыл, чтобы обряд погребения по всем правилам провести. Над телом молитвы пошептали, душу упокоили, а потом и тело земле придали.

– Где его похоронили?

Ашеал покачал головой:

– Сейчас уже и не найти его могилы. Прескверных ведь, как простых людей, не хоронят. И никаких опознавательных знаков не оставляют. Где-то в лесу мы его закопали.

– Сможете вспомнить какие-нибудь черты этого прескверного? Какую-либо особенность?

Ашеал напряг память, призадумался, а потом ответил:

– Боюсь, что нет. Простите.

Тут подала голос Ливьен:

– Ашеал, вспомни, ты говорил мне о том, что тот прескверный был похож на Вейлина Гонтье.

Глава семейства ахнул:

– О, действительно! Так странно. Черты Вейлина в самом деле всегда напоминали мне о том прескверном. Кстати, как он поживает? Давно не захаживал к нам в гости. Как у него дела, как служба?

Антал стиснул зубы от злости и обиды. Отец так быстро перевёл тему, заговорив о Вейлине. Он всегда относился к нему с уважением и ни разу не усомнился своём решении сделать его своим приемником. И сейчас, когда речь зашла о его схожести с прескверным, Ашеал тут же забеспокоился, решив не акцентировать на этом внимание. Таким образом, вероятно, он пытался защитить господина Гонтье, побоялся обвинить ненароком.

Антал с горькой усмешкой ответил:

– А как дела у меня узнать не желаешь?

Ашеал сделался холодным и неприступным:

– Жив, здоров. Одет, как всегда, вычурно. Серьга эта твоя поганая в ухе. Стало быть, всё хорошо у тебя.

Элейн нервно переводила взгляд с одного на другого, уже поняв – назревает тот самый скандал. Но, увы, инициатором всё же выступил именно Антал. Ливьен тоже забеспокоилась, отложила ложку, готовая вмешаться в очередную перепалку, к которым уже давно привыкла.

– В самом деле? Вот так просто, папа? Тебе совсем не интересно знать, чем я живу и дышу сейчас? Куда интереснее расспрашивать о человеке, который забил меня до смерти?

Ашеал закипал, но из последних сил держался и не отвечал на провокации. Вероятно, он злился не из-за наглого тона Антала, а из-за того, что сын был прав. На глазах Элейн прескверный сделался вдруг маленьким мальчиком, отчаянно просящим о простой родительской любви. Он нападал на отца, но вовсе не со зла. Не потому, что хотел вывести из себя и лишний раз поскандалить. А потому, что не знал, как ещё вызвать к себе хоть каплю интереса.

И Ашеал поступил наихудшим образом – вновь проявил равнодушие. Он отвернулся от Антала и обратился к принцессе:

– Госпожа, простите моего… сына. Он так и не научился держать язык за зубами. Давайте вернёмся к нашему обсуждению. Скажите, что происходит? К чему все эти вопросы? И, раз вы явились к нам лично, то дело явно важное.

Элейн же хотелось поддержать Антала. Он побледнел, поджав губы. И в тот момент, когда отец проигнорировал его чувства в очередной раз, прескверный будто оцепенел. Он ощутил такое страшное бессилие, что едва не разрыдался. Он и разрыдался бы, если бы мог.

Принцесса нашла под столом его руку, сжатую в кулак, и аккуратно коснулась, как бы прося: «впусти меня, позволь быть с тобой». И тогда Антал смягчился. Кулак его разжался, а пальцы переплелись с пальцами Элейн. И только после этого она продолжила беседу с Ашеалом. Коротко рассказала обо всём, что происходит сейчас в Эрхейсе. О том, что благословлённые семьи в отчаянии. Она поведала обо всём честно, потому что Ашеал Болье пользовался доверием у королевской семьи, так как служил Нерону верой и правдой много лет. И чем больше Элейн рассказывала, тем сильнее Ашеал мрачнел. Он с нескрываемым презрением смотрел на Антала из-под густых тёмных бровей. Как вдруг Ардель подал голос:

– Антал, так ты герой! Помогаешь королевской семье!

Глаза Ливьен сделались мокрыми. Она предалась сильным переживаниям, услышав о том, что принц Бартоломью – надежда и будущий правитель Эрхейса – убит и проклят. А вот Ашеал вдруг ударил по столу, заставив младшего сына замолчать, и с тем же презрением прошипел:

– Герой? Помогает королевской семье?

Антал с ужасом осознал, что отец собирался обвинить во всех бедах его. Он хорошо знал этот тон, знал этот взгляд и теперь морально готовился защищаться.

– Ты что натворил, Антал? – подключилась вдруг и мама, вопрошая дрожащим голосом.

– Я? – слабо переспросил прескверный.

– Я лично убил прескверного двадцать пять лет назад. Других, кроме тебя, в это тридцатилетие нет. Кто ещё мог сделать всё это?! – взревел Ашеал.

– Вы ошибаетесь, господин Болье! – повысила голос Элейн. – Это клевета! Антал не сделал ничего плохого. Он только очень помог нам! Это ли не повод для гордости?

Антал вдруг истерично расхохотался:

– Гордость? Какая ещё гордость? Отец не видит во мне человека и никогда не видел! Ему тошно от меня. Противно смотреть на моё лицо, ведь мы с ним так похожи. Он готов легко поверить в то, что я совершил преступление, нежели принять тот факт, что я хоть на что-то гожусь.

– Однажды ты уже показал, что нет в тебе человечности. Как и всего святого! – продолжал Ашеал.

– Пригляделся бы повнимательнее, папа. Тогда, быть может, отыскал бы во мне человека. И даже собственного ребёнка.

– Как тут разглядеть, когда вокруг тебя такая гора трупов,Антал? Ты весь в крови! На простом человеке не может быть столько крови – только на чудовище!

И тут Антал не выдержал. Он тоже ударил по столу, вскочив. Под его руками разбилась тарелка, на пол полетела чашка. Вокруг тела его вдруг появился дурман-дым, быстро распространившийся по комнате. Он в ярости прокричал, указывая на Арделя:

– Я спасал вашего младшего сына, без которого вы жизни не представляете! Я был один! Был слишком юн! И я спас его ценой всего, папа! Ценой собственной жизни, в конце концов! Но не услышал за это даже простое «спасибо»! Вы не переживали о том, что со мной будет дальше. Боялись лишь за свою репутацию! Переживали о том, как отреагируют люди теперь, когда стало известно: ваш сын – прескверный!

Ашеал выслушал все претензии, а после холодно ответил:

– Взгляни на себя, сынок. Посмотри.

Он кивнул на зеркало, висящее на стене.

– Сам-то видишь в отражении человека? Так вот знай: мой первый сын умер в младенчестве, когда подлая богиня одарила его своим проклятым поцелуем. И ты не он. Не мой долгожданный мальчик.

В разговор внезапно вмешалась Ливьен, прокричав в ужасе:

– Ашеал! Хватит!

Но господин Болье лишь больше распалялся и замолкать не собирался:

– …и чем быстрее ты поймёшь это, тем будет лучше для всех. А теперь успокойся. Ты пугаешь свою мать и брата.

Ардель возмущённо заявил:

– И вовсе Антал меня не пугает! Зачем ты так, папа?!

Антал совершил над собой усилие и унял дурман-дым. Тёмная энергетика исчезла. Воцарилась гнетущая тишина. Находиться здесь прескверный больше не мог, потому вышел из дома, решив побыть в уединении на той самой летней террасе, которую они с Элейн разглядывали издалека совсем недавно.

Холодный сырой ветер трепал волосы. Он успокаивал. Антал вытащил из кармана подаренный Рамоном портсигар и закурил. Тут же разболелась голова.

«Я скучала по твоей семье. Передавай папе привет!»

Антал сморщился:

– Тебя ещё не хватало.

«Что такое? Что за тон? Неужели расстроен очередной ссорой? Твой отец прав, Антал. Пора бы уже свыкнуться, принять. Ничего ведь не изменить. Никто не виноват, что так вышло.»

– Ты виновата. Ты разрушила жизнь мне и моей семье.

«Да что ты говоришь! Ладно, пусть так. Но твои родители сами выбрали тебя не любить. Я на это их решение никакого влияния не оказывала. И, честно говоря…»

Тенебрис воплоти показалась из-за деревянной колонны. Она медленно подошла к Анталу, сидящему на стуле.

– Я их очень осуждаю за это. И никогда не пойму. Ведь родители должны любить и защищать своё дитя, несмотря ни на что.

Она коснулась холодной рукой щеки Антала. Потом нежно провела пальцами по его волосам.

– Скажи, как тебя утешить? Чем помочь? Может, прямо сейчас сравнять дом с землёй?

Антал злобно прошептал, скривившись:

– Не смей угрожать моей семье.

– Они никогда не были твоей семьёй. Я твоя семья. И я всегда буду тебя оберегать так, как не сделала это твоя мать. Буду любить, жалеть, утешать. Ты же так в этом нуждаешься, мой мальчик. Нуждаешься во мне.

Она обняла Антала, прижала его голову к своей груди и принялась медленно поглаживать. А потом оставила поцелуй на щеке. И Антал тут же отпрянул, оттолкнул богиню.

– В тебе я не нуждаюсь, Тенебрис. Утешай и жалей своё дитя, а не меня.

Богиня задрожала от злости и прошипела:

– Моё дитя похоронено там, куда я не могу добраться вот уже не одно столетие. Ты знаешь, как я страдаю! Тебе известно, что каждый раз, когда я не с тобой, я вынуждена слушать его горький плач. Воган зовёт меня, просит прийти. Он кричит: «мама! Мама!». А я не могу отыскать к нему дорогу. Он мучается. Он не упокоен. И ты смеешь говорить мне такие вещи?

Антал много раз видел, как Тенебрис в безумии металась по своей маленькой обители. Голос её погибшего сына оглушительным грохотом обрушивался на неё, точно кара. Обычно богиня впадала в истерику, рыдала, рвала на себе волосы и ползала по полу, жалобно скуля. Антал был с ней в такие моменты много раз, обнимал, утешал, старался разделить с ней боль, чтобы хоть как-то её облегчить. И сейчас он уколол её сказанным намеренно. Лучше себя от этого, конечно, не почувствовал. Но ему ужасно хотелось причинить ей боль. Причинить боль хоть кому-то! Эгоистичное и садистское желание, которое возникает в человеке в момент отчаяния. Или же не в человеке? Или это всё же натура чудовища требует выхода?

– Уходи, Тенебрис.

Она отступила на шаг, опустив голову, а потом медленно и угрожающе проговорила:

– Я уйду, но лишь сейчас. Поскольку ты не в настроении общаться. Но я никогда тебя не покину. И вскоре мы с тобой опять свидимся. Передавай привет принцессе. Можешь добавить ещё, что душа её братца почти разрушена.

Тенебрис вскинула голову, прикрыла глаза и с наслаждением вдохнула осенний ночной воздух:

– Я прямо отсюда чую от него смрад разложения и гнили. Проклятие почти полностью уничтожило его. И, будь уверен, красавицу Элейн ждёт та же участь.

Угроза Элейн не на шутку разозлила Антала. Хотел было он схватить богиню, сделать ей ещё больнее, ударить, придушить – что угодно, лишь бы она замолчала! Но, когда обернулся, Тенебрис уже не было. На её месте стоял Ардель.

Младший брат неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как заговорить с Анталом.

– Зачем пришёл? – спросил прескверный грубо.

Он вовсе не хотел обижать и отпугивать Арделя, но совладать с эмоциями сейчас было очень сложно. В детстве он всегда убегал в слезах, стоило только Анталу рявкнуть, а сейчас не спешил уходить.

– Я… не знаю, что сказать, – проронил Ардель, смущённо опустив глаза. – Только хочу, чтобы ты понял: папа и мама сказали неправду. Они врут тебе и, в первую очередь, сами себе.

Антал злобно усмехнулся:

– Да что ты говоришь!

– Да! – встрепенулся Ардель, готовый поспорить. – Честно! Они так отчаянно тебя отталкивают, а сами переживают. Они…

– Не надо их оправдывать, Ардель, – перебил Антал. – Я уже давно понял, по каким причинам они так поступают. И ни в чём их не виню.

Ардель вгляделся в лицо брата, потом подошёл и сел рядом:

– Но тебе ведь не легче от этого, да?

Антал чуть отодвинулся, нахмурившись:

– Я вообще-то хотел один побыть. И чувства тебе, сопляк, изливать не собираюсь.

Ардель улыбнулся и снова придвинулся к нему:

– Можешь обзываться, как раньше, отталкивать меня, можешь даже подраться! Ты всегда так делал. Но я тебя всё равно люблю. Ты ведь мой брат. В моих глазах ты никогда не был прескверным. И я всё детство не мог понять, за что родители так относятся к тебе. Почему запрещали нам сближаться?

– И что? Понял теперь? – пробубнил Антал, обхватив себя руками и отвернувшись.

– Нет. До сих пор не понял.

Тогда Антал обернулся, посмотрев наконец на младшего брата. Тот стал совсем большим. Вырос крепким, здоровым. И пусть он был приёмным, всё же в лице его и взгляде откуда-то взялось сходство с матерью и отцом. Верно говорят, значит, что чужих детей не бывает.

Ардель, лишь поймав взгляд Антала, затараторил:

– Послушай, я никогда не забуду о том, чем ты пожертвовал, спасая меня тогда, пять лет назад. В конце концов, если бы не я – я точно знаю! – ты бы никогда не поступил так, как поступил. Ты вернул меня домой ценой всего. Знай, я до конца жизни буду тебе благодарен за это. И хочу сказать – спасибо. Даже если уже поздно.

Антал смягчился и мягко улыбнулся, потрепав брата по голове, как в детстве:

– Не поздно. Очень даже вовремя. Но идеализировать меня всё же не стоит. Я счастлив, что спас тебя, но не горжусь тем, что натворил.

– Ты сполна поплатился за содеянное. Поэтому прошлое нужно отпустить. Зачем держать его? Зачем помнить?

Антал тяжело вздохнул:

– Такое, к сожалению, не забывается. Но давай не будем о плохом. Расскажи, как продвигается учёба?

– Я много тренируюсь – закаляю тело. Много читаю: учусь стратегии, ведению боя, тактике… Ты же знаешь отца. Он всегда хотел, чтобы я пошёл по его стопам. Грезит о том, что когда-нибудь сможет протолкнуть меня на место командира королевской армии. Ну, когда Вейлин Гонтье оставит свой пост.

Антал фыркнул:

– Пытается реализовать в тебе свои идеалы.

Ардель усмехнулся, положив руку на плечо брату:

– На самом деле он ничего мне не навязывает. Я и сам был бы рад иметь такое будущее.

Анталу сделалось больно, но лишь на миг. И, будь кто-то из родителей рядом, ни за что не заговорил бы об этом. Но Арделю без лишних ушей всё же решился задать волнующий вопрос:

– И ты понимаешь всю ту ответственность, которая ляжет на твои плечи? Порой придётся принимать очень непростые решения, Ардель. А ещё… знаешь… Мы ведь с тобой однажды можем столкнуться в бою.

Ардель посмотрел на брата очень внимательно. А Антал продолжил:

– Не забывай о том, кем я являюсь. И, несмотря на то, как отчаянно я сейчас борюсь с влиянием Тенебрис, я не могу сказать наверняка, что нас ждёт в будущем. Даже ближайшем. Что если я утрачу контроль над собой, как пять лет назад? Тебе ведь придётся поднять на меня меч.

Ардель завертел головой, нахмурившись:

– Не придётся. Честно говоря, я стремлюсь к этой цели лишь для того, чтобы однажды суметь тебя защитить. Можешь назвать меня глупцом за это. Можешь думать, что в свои двадцать лет я всё ещё слишком юн и зелен, оттого и витаю в облаках, мечтаю о лучшем будущем. Но, Антал, я правда считаю, что ты не заслужил той боли, через которую прошёл. Ты хороший человек.

– Как же это так? Получается, поступишься своим долгом, если вновь озверею? Не поднимешь меч?

Антал говорил с усмешкой, не особо веря в высказывания младшего брата. А вот Ардель оставался серьёзным:

– Как я могу поднять на тебя меч?

Он посмотрел Анталу в глаза:

– И есть вещи, которые куда важнее долга.

Антал опешил. Наверное, за всю жизнь им ни разу не удавалось поговорить вот так, по душам. И позиция Арделя удивляла. Прескверный не знал, что и сказать. Но ему было так приятно это слышать! Быть может, родители всё-таки не внушали брату презрение к Анталу, не запрещали любить, равняться? Они позволили хотя бы ему быть для прескверного семьёй. И, возможно, не видели в своём первенце лишь зло, хоть и говорили обратное…

Антал потрепал Арделя по голове:

– Ты только отцу не высказывай свои смелые мысли о том, как неважен долг. Его – солдата до мозга костей – вероятно, хватит удар.

Братец посмеялся, ответив:

– Ты прав. Пусть это будет нашей тайной.

Он поёжился от холода:

– Вернёмся в дом?

– Нет. Если принцесса закончила задавать вопросы, мы уйдём.

Ардель заискивающе улыбнулся:

– А она тебе нравится, да?

– Так, Ардель, детское время закончилось. Пошёл вон отсюда.

Тот рассмеялся, действительно собираясь уйти, а потом добавил напоследок:

– Приходи почаще. Пожалуйста. Я скучаю. Мама и папа тоже. Знаю, попрощаться не зайдёшь, поэтому…

Ардель крепко обнял старшего брата, а после махнул рукой:

– Увидимся.

– Обязательно.

И стоило Арделю зайти в дом, как из него тут же вышла принцесса. Элейн так же неловко молчала, понимая, что настроение у Антала вероятнее всего сейчас не лучшее. Но он вдруг улыбнулся, пригласив сесть рядом.

– Всё, что требовалось, узнала?

– Не густо, конечно, у нас информации. Но сходство прескверного с Вейлином Гонтье как-то настораживает. Хотя я не верю, что Вейлин может оказаться тем, кого мы ищем.

– Как же вам всем нравится господин Вейлин Гонтье, – процедил Антал сквозь зубы. – Судя по всему, во всём Эрхейсе не сыскать более достойного человека.

Элейн прекрасно понимала, почему Антал так реагировал, почему говорил о командире с таким пренебрежением. И поэтому не стала акцентировать на этом внимание, хотя сама относилась к Вейлину с уважением. Более того – они неплохо ладили. Ей даже захотелось вдруг доказать Анталу, что он не прав. Но это было бы в его глазах сравни предательству. Всё-таки за те два несчастных дня, когда Вейлин проводил испытание болью, прескверный пережил немыслимые муки. Элейн не сомневалась: командир королевской армии ни капли не жалел его тогда и был жесток. Хотя подробностей принцесса по сей день не знала.

– Так что же будем делать дальше? – Она вернула Антала к рассуждениям. – Искать кого-то, похожего на Вейлина Гонтье? Во всём королевстве, вероятно, таких найдётся немало.

– У прескверного должен быть шрам где-то на животе. Отец сказал, что серьёзно ранил его туда. – подумав пару мгновений, Антал спросил: – У Вейлина есть такой шрам?

– Понятия не имею. Под одежду к нему не заглядывала. А вообще у него много шрамов.

Антал не сдержался от злорадства:

– Ага, на лице, например, очаровательный.

Элейн вдруг ткнула его в бок:

– Какой ты злой сегодня!

Антал закивал:

– Вредный, противный, гнусный! Одним словом – прескверный.

– Ну хватит уже! Я просто хотела сказать, что Вейлина стоит подозревать в последнюю очередь. Я ведь хорошо его знаю!

– Рамон тоже сказал, что в день, когда на них напали, в усадьбе не было посторонних, Элейн. Вполне вероятно, что прескверным является кто-то из ваших знакомых. В любом случае, мы не будем торопиться с выводами. Я не стал бы во всём обвинять господина Гонтье только из-за личной неприязни.

– Я рада это слышать.

Антал встал, подавая руку принцессе:

– Пойдём. Вернёмся в усадьбу Беланже. Приглядимся к людям ещё раз.

– Ты не попрощаешься с родителями?

– Ни в коем случае, госпожа.

Глава 15. Скорбь.

Рамону не спалось. Не только физическая боль донимала его, но и душевная. Сердце рвалось на части. Лёжа в своей постели дома, в тепле и уюте, он ещё никогда не чувствовал себя настолько одиноко. Горячие слёзы катились по щекам, обжигая щёки. Спрятав лицо в дрожащих ледяных ладонях, он тихо всхлипывал. Старался не шуметь, боялся, что кто-то услышит. А на деле хотелось закричать во всё горло, позволить-таки горю вырваться, явить себя, как оно есть. Справляться с ним в одиночестве и тишине было невыносимо.

Перевернувшись набок, Рамон до боли закусил костяшку пальца. Подушка давно промокла едва не насквозь. Волосы липли к лицу и шее. Одежда, что теперь была велика, раздражала. В собственном теле стало слишком тесно. Больно.

Проклятие «забвения», казалось бы, сняли. А на деле как будто наложили другое – поклятие осознания. Теперь, когда к Рамону вернулись память и разум, на него обрушилась и скорбь.

Он не мог поверить в то, что Бартоломью больше нет. Никого ближе не было на этом свете, никого дороже. Он был… всем. Первый и последний лучший друг. Первый и единственный человек, которым хотелось восхищаться, на него хотелось ровняться. У Бартоломью были грандиозные планы на будущее, и Рамон был их частью. Они планировали отправиться далеко за горизонт на корабле, чтобы открывать и изведывать новые земли, расширять границы Эрхейса. Хотели закончить пьесу и поставить её на большой сцене театра. Хотели завести семьи и любить детей друг друга, как своих собственных. А теперь Рамон не видел ни в чём смысла. Бартоломью вдохновлял его, был путеводной звездой, ярко сияющей не где-то там, на недосягаемом небосводе, а прямо тут, совсем близко. Но он погас. Вот так просто! По щелчку пальцев! По чьей-то злобной воле! И если королевство лишилось одного из возможных наследников, то Рамон в свою очередь лишился всего.

Куда деться от горя? Как пережить утрату?

– Как жить дальше без тебя?.. – прошептал Рамон сдавленно. – Как отыскать путь в темноте, если ты больше не светишь?

Горло сдавило. Накрывшись одеялом с головой, Рамон разразился плачем пуще прежнего. А потом в животе появился уже привычный сильный спазм. От боли благословлённый согнулся, уже зная, что сейчас произойдёт. Выскочив из-под одеяла, он нащупал рукой лежащий рядом платок и изверг из себя очередной поток крови. Проклятие не спало, ему было всё равно, как страдал Рамон. Оно продолжало разрушать его тело, а совсем скоро могло добраться и до души. Однако, несмотря на страшные муки, сдаваться он не собирался. Рамон поклялся себе, что спасётся сам и подарит Бартоломью заслуженный покой. Он обязательно разыщет прескверного и отомстит. Только вот придёт в себя, отдохнёт немного… Даст себе время прожить своё горе.

Сон совсем не шёл. И лежать здесь в тишине и темноте совершенно не хотелось. Да и в горле пересохло, а во рту стоял противный привкус крови. Рамон решил встать, чтобы попить воды. Конечно, он мог бы позвать прислугу, чтобы не утруждаться самому, ведь ноги едва держали и запросто могли подвести. Но гордость оказалась сильнее. Рамон не считал себя немощным и был уверен в том, что не нуждается ни в чьей помощи.

Сев и свесив ноги с кровати, он прикрыл глаза, борясь с головокружением. А потом, выждав ещё пару мгновений, встал. Ослабшее тело повело, качнуло, но Рамон удержался, схватившись за прикроватную тумбу. Таким образом он добрался до двери, а потом вышел из покоев и неторопливо направился на кухню.

Усадьба спала. Стояла тишина. Это радовало, ведь столкнуться с кем-либо очень не хотелось. Рамона передёргивало от одной мысли, что кто-то, будь то даже мама или Эней, увидят его зарёванное лицо и мокрые глаза. Он шагал тихо, почти наощупь, потому что не желал зажигать свечи. Его запросто можно было спутать с самым настоящим призраком – такой же бледный, измученный и помятый. Разве что только не воет страдальчески, хотя и до этого, видит Пресвятой Сальваторе, было недалеко.

Оказавшись на кухне, Рамон схватился за кувшин и принялся жадно пить прямо из него. А потом сел за стол, всё ещё не зажигая свеч, и уставился в окно. Он вдруг подумал о том, как смерть одного человека радикально меняла окружающих его людей и их мир. Рамон точно знал, что Элейн страдала не меньше него, и даже боялся подумать, через что сейчас проходил господин Дезрозье. Король, вероятно, в данную минуту точно так же не мог уснуть и много размышлял. Может, предавался воспоминаниям и мучал себя ими. Или же, наоборот, крепко спал, опустошённый и лишённый всех сил. Да, наверное, так оно и было.

Кухня вдруг озарилась светом. Рамон обернулся и увидел своего учителя, держащего в руке канделябр со свечами. Он подошёл тихо, быть может, не желая беспокоить. А теперь опечаленно смотрел на своего ученика, не решаясь заговорить.

– Доброй ночи, господин Гишар, – сказал Рамон, быстро утерев слёзы. – Вы что-то хотели?

Мужчина медленно подошёл и поставил канделябр на стол:

– Захотелось выпить чаю. Видите ли, у меня проблемы со сном. А что вы тут делаете? Почему не спите? Вам, мой господин, следовало бы отдыхать и набираться сил.

Ансуре не спешил наливать себе чай. Он сел рядом, очевидно, желая поговорить. Рамону же общаться не хотелось, но прогонять учителя он не собирался.

– Господин Гишар, обо мне беспокоиться не надо, – ответил благословлённый твёрдо. – Я уже не в том возрасте, чтобы со мной нянчиться.

– Я не посмел бы. Просто понимаю ведь, как вам сейчас тяжело. Это простая забота. Вы ведь мой ученик. Росли на моих глазах. Потому я переживаю.

Рамон старался не смотреть на него. Боялся, что огоньки свечей выдадут его, покажут слёзы. Но Ансуре, несомненно, и так всё видел. Он не отступал. Аккуратно коснувшись плеча Рамона, спросил:

– Если сна ни в одном глазу, быть может, хотите поиграть? Рояль вас заждался. Вам всегда нравилась музыка. Может…

Рамон вдруг встрепенулся и, бросив на учителя обиженный и даже какой-то затравленный взгляд, прошипел:

– Рояль?! Музыка?! Зачем мне теперь это всё? Я учился играть и петь лишь затем, чтобы выступить на сцене с Бартоломью однажды. Это он вдохновлял меня! Из-за него я захотел музицировать!

Ансуре вовсе не обиделся на резкий тон и лишь с пониманием кивнул.

– Да, Бартоломью был очень талантливым. Иногда мне казалось, что это не я учу его, а он – меня.

Рамон задрожал:

– Зачем вы всё это говорите мне?

Ансуре пожал плечами:

– Ведь нельзя о нихне говорить. Их вспоминать надо. Мёртвые ведь только отсюда уходят. С нами рядом перестают жить. Но не исчезают, нет!

– Мне ли не знать, куда души их деваются. Всем известно, что растворяются они, становятся единым-целым с миром.

– О нет, господин, я не об этом. Мёртвые к нам гораздо ближе.

– Это где же?

– В нас, – Ансуре мягко улыбнулся, приложив руку к своей груди.

Рамон внимательно посмотрел на него, поначалу эту мысль отвергнув. Слишком уж романтично она звучала. А потом вдруг подумал о том, что Бартоломью действительно не исчез сейчас и не исчезнет, когда тело его и душу упокоят. Он ведь останется в его воспоминаниях. И вообще во всём: в своей пьесе, в музыке, которую они любили, на портретах и, быть может, в театре, как незримый и бестелесный зритель. Или даже как несостоявшийся артист.

Рамон тяжело задышал. Из глаз вновь покатились слёзы. Он скуксился, точно дитя, и заговорил, сам от себя того не ожидая:

– До него у меня не было друзей, господин Гишар. И я точно знаю, что после – тоже уже не будет. Его место никто никогда не сможет занять. Понимаете, я был очень трудным ребёнком, и со мной никто не хотел дружить. А потом я вырос в не менее трудного взрослого. И Бартоломью единственный, кто искренне желал моего общества. Он принимал меня. Он смеялся, когда я злился. Улыбался, когда я был с ним груб. А злюсь и грублю я слишком часто! Но он никогда не обижался. Да, бывало, мы могли даже подраться! Но ни разу драка не оказывалась серьёзной.

Рамон только и успевал утирать слёзы мокрым рукавом рубахи.

– Господин Гишар, он говорил, что я его вдохновляю! Я! Его! Как такое вообще возможно?! И он не лгал, ведь написал с меня персонажа для своей пьесы. Бартоломью был лучшим, вы понимаете? Может, он был даже слишком добрым и понимающим. Может, иногда мне и следовало бы дать по морде. Но он…

Ансуре кивнул, опустив глаза:

– Да, таким он и был, господин. Таким и останется.

Рамон не мог поверить, что вот так просто взял и вывалил все свои переживания на учителя. Обычно он делился всем, что чувствовал, с Энеем, потому что с матерью подобные разговоры бесполезны – она не поймёт. Но сегодня слушателем оказался именно господин Гишар, хотя настолько близок Рамон с ним не был. Быть может, потому что он тоже хорошо знал Бартоломью? Поэтому разделить свою боль с ним оказалось проще.

– Но ведь кое в чём вы меня всё же обманули, господин.

Рамон нахмурился, не понимая. Ансуре пояснил:

– Музыку вы любите не из-за Бартоломью. Он лишь подтолкнул вас ею заниматься. К тому же, вам всегда становилось лучше, когда вы играли. Может, всё-таки?..

Рамон поразмышлял пару мгновений. Представил под пальцами клавиши, услышал в голове музыку, которую мог бы сейчас сыграть. Быть может, даже экспромтом. Пусть сочинять так же мастерски, как Бартоломью, он не умел, но всё же тоже что-то мог.

– Соглашайтесь, господин. Музыка лечит, – настаивал учитель. – Поимпровизируйте, поиграйте.

На ум пришло несколько строк. Вряд ли это можно было назвать песней, но рифма, однако, требовала, чтобы её хотя бы записали. Рамон не стал больше медлить и всё же согласился. Кивнув, он встал. Встал и учитель. Взяв канделябр, они вдвоём направились в бальный зал, где своего музыканта слишком заждался рояль.

В полумраке и тишине, они сели за инструмент. Руки Рамона дрожали то ли от недуга, то ли от переполняющих его эмоций. Он никак не решался опустить их на клавиши – только смотрел и бездействовал. Ансуре терпеливо ждал, сидя рядом. Он не торопил и не давил. Всё-таки музыка должна идти из сердца без всякого насилия, по желанию.

Рамон вздохнул, сжал и разжал кулаки, а после всё-таки опустил тонкие пальцы на клавиши. Поначалу он будто заново старался к ним привыкнуть, быстро вспоминал ноты, прислушивался к звукам. А после заиграл. И звуки превратились в настоящую музыку. Это не была известная композиция, Ансуре никогда раньше подобной не слышал. Он понял, что это – та самая импровизация Рамона. Учитель не вмешивался и внимательно слушал, следя за руками ученика. И даже когда тот совершал ошибку – не от неумения, а от боли, которая отвлекала, – он молчал. А через мгновение Рамон начал играть увереннее и запел тихо и хрипло:

– Ты укажи на горы или море,

Неважно, куда мы пойдём.

И даже если будем в ссоре,

Мы всё равно с тобой не упадём.

Ты только укажи мне на закаты

И на восходы проложи свой путь.

Они не знают, в чём мы виноваты,

Они грехи отпустят наши пусть.

Ты только не бросай, прошу, останься!

Не уходи столь рано без меня.

Над сердцем моим, умоляю, сжалься,

Оставь хотя бы капельку себя.

А если всё-таки восходы и закаты

Тебя с собою в вечность заберут,

Не забывай о том, что мы не виноваты,

Ведь в вечность недостойных не зовут.

Допев, Рамон резко ударил по клавишам. Те громко вскрикнули, точно от боли. Легче не стало – на это потребуется куда больше времени. Однако первый шаг к исцелению был сделан. Рамон понял, что бросать музыку не хочет. Через неё выражать чувства оказалось куда проще, чем через слова.

Ансуре какое-то время молчал, проникнувшись песней. А потом произнёс:

– Я даже успел соскучиться по вашему пению, господин. Спасибо, что согласились сыграть. Приятно видеть, какой вклад в ваше развитие я сделал – научил музыке.

– Я тоже благодарен вам, господин Гишар. И я сейчас не только о музыке.

Учитель улыбнулся и кивнул. В ту же секунду в бальном зале вдруг появилась Надайн. Шла она медленно и молча. Внимательно смотрела на сына. Рамон обернулся на неё и спросил:

– Почему ты не спишь?

Но она не ответила. Лишь продолжала идти. В полумраке был виден только её силуэт. Двигалась она как-то неестественно. Будто шагала, не сгибая ноги в коленях. И, только Рамон это заметил, как в душу его закралась тревога.

– Мама? – настороженно обратился он к Надайн.

Ансуре, нахмурив густые брови, прищурился и вгляделся в хозяйку усадьбы.

– Госпожа Беланже, вы себя плохо чувствуете? – спросил он осторожно.

Та вновь не ответила, а когда всё-таки подошла, свечи озарили её лицо. В стеклянных глазах не было и капли осознанности. Она смотрела в никуда, сквозь собственного сына. Рамон успел заметить, как опасно в её руке блеснуло лезвие обычного кухонного ножа. В то же мгновение она резко замахнулась, собираясь напасть.

Ансуре успел среагировать быстрее – он перехватил руку Надайн, не позволив ей вогнать нож в тело сына. Рамон вскрикнул, в ужасе уставившись на мать:

– Что ты делаешь?! Что происходит?!

А потом пришло осознание, и одними только губами он произнёс:

– «Безволье».

Кто-то наложил проклятие на его мать!

– Господин Гишар, осторожно! – прокричал Рамон.

Он вскочил, схватил Надайн за ту же руку и попытался отобрать нож, попутно произнося молитву:

– Убереги от боли и мучений, и прогони коварства злого рока! К грехам позволь…

– Мой господин, это не сработает! Бегите! Бегите, что есть мочи! Спасайтесь! – перебил его Ансуре, стараясь совладать с женщиной, что стала вдруг в стократ сильнее.

Она крепко сжимала рукоять ножа, не позволив его отобрать. А после вырвалась из хватки учителя и вновь бросилась на Рамона. Тому ничего не оставалось делать, как бежать. Вредить своей матери он не собирался, да и вряд ли сейчас у него хватило бы на это сил. Но Надайн оказалась проворнее. Схватив сына за длинные волосы, потянула на себя, и тот рухнул на пол. Он перекатился, успев увернуться от ножа. Ансуре тем временем подошёл к Надайн со спины и, схватив её за талию, оттащил.

– Вставайте, господин, быстрее! – прокричал он, отчаянно стараясь удержать хозяйку в вынужденных объятиях.

В дверях бального зала появился Эней, а вместе с ним несколько солдат.

– Эней! На маме проклятие! – завопил Рамон, увидев в своём дяде спасение. – Помоги!

Но и в руке Энея оказался нож. И солдаты не спешили спасать своего господина. Они так же медленно двинулись к нему, угрожающе занеся оружие над головами.

Учитель, лишь завидев это, обречённо простонал:

– О, Пресвятой Сальваторе, помоги нам…

Надайн вырывалась, барахталась и размахивала руками, желая добраться наконец до своего сына. В этот момент Эней и солдаты вдруг сорвались на бег. Рамон, оцепеневший от страха, всё ещё лежал на полу. Тогда Ансуре с силой оттолкнул Надайн в сторону, подбежал к своему ученику и помог ему подняться. А после потащил за собой, выталкивая из бального зала через другую дверь. Но его настигли быстрее, чем им удалось сбежать. Эней и солдаты схватили Ансуре и втащили обратно.

– Господин Гишар! – закричал Рамон.

– Бегите! Найдите помощь! – только и успел ответить тот.

А после развернулся и сам нырнул в толпу проклятых, тем самым стараясь их задержать. Он яростно отбивался, отпихивал от себя нападающих, а потом закрыл двери, не пропуская их к Рамону. Хотел было благословлённый помочь, как вдруг услышал позади шаги. К нему шли дворецкий и слуги: кто-то был вооружён, а кто-то старался вцепиться в него голыми руками. И тогда Рамон побежал.

Он нырнул в соседний коридор и со всех ног помчался к выходу. Шаги позади ускорились. Слуги тоже сорвались на бег, отчаянно стараясь схватить беглеца. Всё происходило в абсолютной тишине, никто не произнёс и слова. Хотя Рамон всё равно ничего не услышал бы – в ушах стоял бешеный и оглушительный стук сердца.

Двери выхода показались впереди. Рамон протянул руку, спеша ухватиться за ручку. Как вдруг в животе появился уже знакомый сильный спазм. Стерпеть его было невозможно – боль и резкая слабость казались попросту невыносимыми. Ноги подвели, благословлённый рухнул на пол, согнувшись пополам. К горлу подступил мерзкий на вкус комок. Мир перед глазами поплыл. А слуги во главе с дворецким были всё ближе. В ту же секунду раздался грохот. Это солдаты с Надайн и Энеем выбили двери, что сдерживали их. Они тут же присоединились к слугам, побежав к Рамону. Ансуре с ними не оказалось. Рамон, поняв это, обречённо ударил кулаком об пол. Вероятно, учителя покалечили или того хуже – убили!

Рамона тошнило. Он извергал из себя кровь и беспомощно ползал в ней не в силах подняться. И всё же в последний момент, совершив над собой усилие, встал. Но тут же упал снова. Обернувшись, благословлённый увидел, что его почти настигли. Всё происходящее заняло не больше двух минут, однако время, казалось, тянулось бесконечно, а ноги всё не слушались, и тело не желало подчиняться! Как в самом кошмарном сне Рамон в бессилии барахтался на полу, не добежав до выхода всего пару шагов. Но сдаваться он не собирался.

Когда дворецкий оказался возле него первым, он тут же вцепился своему господину в горло, сдавив так сильно, что в глазах Рамона потемнело. Рамон же в свою очередь отчаянно отбивался. Он пинался, размахивал руками, но сил всё ещё не хватало. Из глаз полились слёзы. Ещё немного, и сознание покинет его.

Вслед за дворецким на Рамона набросились и остальные. Слуги, солдаты, Эней и Надайн окружили, навалились на него, с животной яростью намереваясь растерзать. Кто-то бил, кто-то душил, а кто-то успел даже укусить молодого господина за руку!

К Рамону пришло страшное осознание: он сейчас умрёт. Но прощаться с жизнью очень не хотелось. Однако выхода из ситуации он не видел никакого. Дворецкий давил на горло с такой силой, что, казалось, шея вот-вот сломается. Рамон не мог даже помолиться, не мог позвать на помощь. Да и звать было, вероятнее всего, некого. В душу закралась уверенность в том, что абсолютно все на территории усадьбы прокляты. Они не помогут и уж точно не дадут уйти.

Благословлённый извивался, как червяк, боролся за жизнь изо всех сил, но численное преимущество нападающих сыграло свою роль. Ни единого шанса не осталось. Глаза Рамона закатились, голову обуял туман. А потом раздался чей-то громкий голос. И хватка дворецкого ослабла. Тогда Рамон машинально сделал глубокий вдох, выталкивая себя из забвения.

– Прочь! Я сказал прочь! Отпустите его!

Толпа расступилась. Слуги и солдаты подчинились приказу и отошли. Кто-то схватил Рамона под руки и выволок-таки к дверям. Проморгавшись, он увидел Элейн, нависающую над ним. И Антала, угрожающе шагающего на проклятых.

Глава 16. Господин Вейлин Гонтье.

Они боялись его, не спешили бросаться и только пятились назад, поумерив злость. Несмотря на абсолютное подчинение тому, кто их проклял, перечить Анталу они не решились. В конце концов, он ведь тоже прескверный.

– Кто он? – взревел Антал, надвигающийся на проклятых. – Покажите мне его! Кто вас проклял?!

Но никто не ответил. Солдаты, слуги, господин и госпожа не собирались давать ответ. Руки их безвольно повисли, плечи осунулись. Проклятые понурили головы и теперь больше походили на кукол. Пустые взгляды не выражали ничего. Глаза их будто остекленели.

– Ансуре! – вокликнул вдруг Рамон обеспокоенно. – Антал, учителю, вероятно, нужна помощь! Он остался в бальном зале!

Но в ту же самую секунду из коридора медленно вышел господин Гишар. С таким же отсутствующим взглядом и канделябром в руке. Вероятно, он служил оружием или средством самообороны. Однако ни на одном из проклятых не оказалось ни единой раны. Если бы Ансуре бил им, то совершенно точно расшиб бы кому-нибудь голову. Но была ведь и вероятность того, что он попросту не успел?.. Его могли проклясть раньше. Сейчас он ничем не отличался от проклятых. Встал с ними рядом и повесил голову, привычно сутулясь.

– Отвечать, значит, не желаете… – промолвил Антал.

А после выставил руку вперёд, явил дурман-дым и окутал им толпу проклятых. Те моментально попадали на пол, завопив от боли. Прескверный сковал их в тиски и терзал, выкручивая внутренности. Дурман-дым добрался до них через рот, нос, уши и глаза, сдавив. Церемониться Антал не собирался. Сложившаяся ситуация вывела его из себя. Ему порядком надоело терпеть к себе неуважение даже от проклятых. А проклятые, как известно, по-хорошему никогда не понимали.

– Я спрашиваю ещё раз! – прокричал он яростно, нависая над ними, словно палач. – Кто вас проклял?! Имя! Назовите имя!

Рамон всё ещё сидел на полу, перепачканный в собственной крови, пока Элейн крепко прижимала его к себе. Принцесса в ужасе смотрела на происходящее, понимая, что они могли опоздать. Ещё немного, и Рамона убили бы.

Он вдруг прокричал:

– Антал, прошу, осторожнее! Там ведь моя семья!

Но Антал и так это понимал. Он не собирался вредить проклятым, лишь хотел запугать, заставить говорить. Они в свою очередь продолжали хранить общую тайну и не выдавали виновника. Лишь кричали, корчась от боли, и извивались, скованные судорогами.

Снаружи послышался лязг металла. Антал ни с чем другим его не перепутал бы – так звучали доспехи солдат. И либо к ним шли другие проклятые, либо…

На пороге усадьбы показалась высокая фигура. Плечи его были настолько широкими, что, казалось, не смогут протиснуться в двери. Будто в дом Беланже завалилась самая настоящая скала. За его спиной маячили солдаты, но их почти не было видно.

Ансуре сдался. Превозмогая боль и стиснув зубы, он слабо обратился к Анталу:

– Господин…

А потом поднял дрожащую руку и незаметно указал на стоящего в дверях:

– Это… он…

Антал медленно обернулся, и волосы у него не голове зашевелились от ужаса. Ведь тот, на кого указал учитель, являлся Вейлином Гонтье. Никого и никогда в своей жизни прескверный не боялся так сильно, как его. И сейчас ощутил, как начала нарастать паника. Он почувствовал острую необходимость сбежать. Куда угодно! Хоть в окно! Лишь бы не встречаться с командиром королевской армии снова, лишь бы он не приближался и не прикасался к нему.

Следующей сдалась Надайн. Она тоже указала на Вейлина, а за ней и остальные. Но даже сам Антал слабо верил в то, что командир мог оказаться тем самым прескверным. Если это так, то его отец – знаменитый своей верностью короне и Пресвятому Сальваторе солдат – все эти годы покрывал преступника. Ашеал Болье попросту не мог так поступить. Он был предан существующей власти до мозга костей. И он всей душой ненавидел прескверных! И ненависть эта была настолько сильной, что перечеркнула любовь к собственному сыну. Нет, Антал не верил в это. Отец не мог быть предателем. Или же?..

Вейлин быстро оценил обстановку, оглядевшись. И взгляд его пронзительный остановился на Антале, который прямо сейчас воздействовал дурман-дымом на невинных и беззащитных людей. Среди которых были и благословлённые господа. Командир также взглянул на Рамона, перепачканного в крови, и принцессу, в глазах которой застыл ужас. А после громко отдал приказ:

– Взять его! Взять прескверного!

Антал так и замер на месте, оцепенев. Сердце ушло в пятки. Казалось, он сейчас поседеет от страха! Хотелось сорваться на бег, умчаться прочь отсюда, но тело не подчинялось. Он застыл и, точно мокрый, перепуганный щенок, дрожал.

Солдаты подчинились приказу. Вейлин пропустил их в дом, а сам упал на колени перед принцессой и Рамоном, очевидно, желая убедиться, что с ними всё в порядке. Воины, звякая доспехами, быстро скрутили Антала и повалили на пол, занеся над головой мечи. Тот не сопротивлялся и обмяк. Лёжа на полу вместе с проклятыми, прескверный даже перестал дышать. В глазах потемнело. Он готовился к смерти. И даже на шее вдруг появилось знакомое ощущение – будто на неё нацепили увесистый металлический ошейник. Или это остриё меча угрожающе нависло и готовилось отрубить ему голову? Всего мгновение, и всё будет кончено. Солдат занёс своё оружие над головой, собираясь вложить в него всю свою силу и весь праведный гнев.

– Остановитесь! – прокричала Элейн, которая, казалось, только пришла в себя.

Она передала Рамона в руки Вейлина, а сама вскочила вдруг и подбежала к солдатам.

– Уберите от него руки!

Принцесса яростно отпихнула воинов, упала на пол и закрыла своим телом Антала. Того сильно била дрожь. Дышал он прерывисто, едва слышно. Элейн, ощутив это, разозлилась пуще прежнего.

Оскалившись, она прорычала:

– Расступитесь немедленно! Я не позволю к нему прикоснуться!

К этому моменту Антал утратил концентрацию и прекратил воздействовать на проклятых. Но они не нападали. Прескверный, кто бы им ни был, снял «безволье». Надайн, Эней и слуги пришли в себя, не понимая, что происходит.

Солдаты, пришедшие с Вейлином, не смели ослушаться принцессу. Они сделали так, как было велено – отпустили прескверного и отошли, сложив оружие. А вот господин Гонтье подчиняться приказу не спешил. Оставив Рамона, он быстро подошёл и попытался оторвать Элейн от Антала.

– Госпожа, он вас одурманил! Очнитесь! Вы же сами видели, что он только что сделал!

Командир, взяв Элейн за плечи, чуть встряхнул её. Прикасался, однако, аккуратно, не желая причинять боль. При других обстоятельствах, несомненно, Вейлин не позволил бы себе подобного, но сейчас он был уверен, что поступает правильно. Он верил, что защищает свою госпожу.

– Выполнять приказ! – скомандовал командир снова, как только оттащил принцессу.

– Нет! – завопил Рамон, но не смог встать.

Элейн в свою очередь рассвирепела окончательно. Визжа, словно раненный зверь, она брыкалась, пихала Вейлина локтями и била ногами по его коленям. Командир, казалось, не ощущал боли и госпожу из объятий не выпускал.

Она увидела, как солдаты грубо подняли Антала с пола и поставили его на колени, вцепившись в волосы. И вновь сверкнуло лезвие меча, грозясь опуститься на шею прескверного. Тогда Элейн с размаху ударила Вейлина затылком по носу. Тот зашипел от боли и чуть ослабил хватку, но не сдавался. Принцесса, однако, тоже. Она впилась зубами в руку командира, прокусив кожу до крови. И после этого Вейлин отпустил-таки.

Элейн в ту же секунду выхватила его меч из ножен и отразила атаку солдата, собирающегося отрубить Анталу голову. Мечи, столкнувшись, громко звякнули.

Принцесса закрывала прескверного собой, готовая драться. В глазах её широко распахнутых полыхали огоньки ярости. Она тяжело дышала. По виску скатилась капелька пота.

– Всем опустить оружие! Это приказ госпожи Дезрозье! – прокричала она.

Вейлин стоял неподвижно, сжав руки в кулаки. На лице его играли желваки. Командиру очень не хотелось подчиняться. Он попросту считал это неразумным, ведь всё ещё видел в прескверном угрозу. Не понимал он и то, по какой причине принцесса, которая пять лет назад яростно сражалась с ним, теперь его отчаянно защищала. Элейн точно знала, что именно об этом Гонтье и думал в данную минуту. Знала, что он не верил ей и уж тем более Анталу. Но Вейлин прежде всего являлся солдатом, скованным обязательствами и долгом. Потому он отступил и не ослушался приказа. Отступили и его подчинённые.

Антал, держась за горло, поднялся с пола. Его трясло. Паника всё ещё не отпускала. Но как только рука Элейн коснулась его руки, стало легче. Она защитила, уберегла. Подняла меч не на него, а стоя рядом с ним. Это так сильно отличалось от событий пятилетней давности. Тогда она была готова на всё, чтобы убить. А сегодня – чтобы спасти. И несмотря на то, что солдаты не являлись врагами принцессы и были обязаны подчиниться её приказу, всё же для Антала поступок Элейн многое значил. Он видел, как она испугалась, поняв, что вот-вот его могут убить.

– Что происходит? – слабо подала голос Надайн.

Солдаты помогли ей и Энею встать. Держась за головы и пошатываясь, госпожа и господин Беланже в растерянности озирались по сторонам.

– Случилась беда, – ответила Элейн. – Но всё обошлось.

Она рассказала о произошедшем. И чем больше говорила, тем сильнее менялись лица хозяев усадьбы. Надайн в ужасе посмотрела на своего сына, перепачканного кровью, и едва не разрыдалась.

– Поэтому я вызвала господина Гонтье! Знала, что подобная ситуация может произойти! – запричитала она, хватаясь за голову.

Осев на пол, Надайн зажмурилась и застонала:

– Какой кошмар…Я едва не…

Она вновь посмотрела на Рамона. А потом обнаружила, что всё ещё сжимала нож в руке. Надайн тут же откинула его в сторону, будто обожглась, и тихо всхлипнула.

– Спасибо, господин Гонтье. Вы успели как раз вовремя.

Элейн возразила:

– Мы пришли раньше, и Рамона спас Антал.

– Я видел, как прескверный воздействовал дурман-дымом на вас, госпожа Беланже, и на слуг, – вмешался в разговор командир. – Быть может, мне всё-таки стоит разобраться с ним?

Рамон подал голос:

– Быть может, тебе стоит закрыть уже наконец свой рот?! Не слышал приказ принцессы? Верзила неотёсанная!

Молодой господин с трудом поднялся на ноги и, прихрамывая, подошёл к Анталу и встал рядом. Вейлин Гонтье возвышался над ним, как гора, смотрел вниз, словно на ребёнка, но с немым достоинством принимал его нападки. Всем без исключения было известно то, каким строптивым характером обладал Рамон – палец ему в рот не клади. Потому в данный момент стоило промолчать. Да и по статусу командиру не было положено препираться! Хотя, несомненно, очень хотелось.

– Тебе и твоей свите было велено сложить оружие и молчать! – гневался Рамон. – Подчиняйся! Я не потерплю угроз в адрес гостей моего дома.

Вейлин изумлённо поднял брови и тихо промолвил:

– Прескверный – гость?

– С некоторых пор, – ответил вдруг Эней, внимательно глядя на Антала.

А потом он поднял глаза на командира:

– Господин Гонтье, прислушайтесь к моему племяннику. У него есть причины защищать господина Бонхомме. Честно говоря, у нас всех есть на это причины. В конце концов, Антал не сопротивляется. А по правилам, если прескверный сдаётся сам, его не казнят на месте. Вам это и так хорошо известно. Вы не имеете право заносить над ним меч. Не в этом случае.

Антал не поднимал глаз и боялся пошевелиться. Он почти не слышал, о чём шёл разговор, пребывая в состоянии оглушения. Находиться рядом с Вейлином Гонтье было невыносимо. Казалось, ещё чуть-чуть, и рассудок помутится.

Элейн, сделав шаг к командиру, обратилась к нему едва ли не с мольбой и очень тихо, чтобы никто не слышал:

– Вейлин, вероятнее всего, прескверный, который устроил переполох этой ночью, всё ещё здесь. И это точно не Антал. Он был со мной! Потому, пожалуйста, будь благоразумен и направь свой гнев на настоящего виновника. Нам необходимо всё как следует осмотреть и обыскать. Не трать драгоценное время на споры. Я знаю, что ты желаешь защитить нас, но в данной ситуации поступаешь опрометчиво.

Командир выслушал принцессу очень внимательно, подумал пару мгновений, а потом твёрдо ответил:

– Отдавайте приказ, госпожа. Что необходимо сделать?

Антала кто-то осторожно тронул за плечо. Он вздрогнул и едва не вскрикнул, обернувшись. Позади стоял господин Гишар – помятый, бледный и встревоженный. Он тут же извинился за то, что напугал прескверного, а потом тихо произнёс:

– Господин Бонхомме, можно вас на пару слов? Без лишних ушей.

Антал глянул на Вейлина – тот обратил всё своё внимание на принцессу и внимательно её слушал. Солдаты тоже стояли неподвижно, хотя и оставались начеку. До Антала доносились лишь обрывки фраз Элейн и Вейлина.

– …вряд ли он успел уйти. Прочешите территорию усадьбы, загляните в каждый уголок…

Командир кивал, соглашаясь с принцессой и попутно раздавая приказы своим подчинённым. И, убедившись в том, что господин Гонтье даже не смотрит в его сторону, Антал решился отойти в соседний коридор, где остался наедине с учителем. Ансуре то и дело озирался по сторонам, вздрагивал и нервно теребил длинные рукава одеяния. Учитель был напуган до смерти и не мог заставить себя заговорить.

– Господин Гишар? – мягко обратился к нему Антал. – Что вы хотели сказать?

– Н-не знаю, как это объяснить… – голос Ансуре дрожал. – Но от господина Гонтье у меня мороз по коже. Честно говоря, я всегда его побаивался. Однако путал страх с уважением. Но сейчас заметил вдруг, что и вы его страшитесь. А вы, не сочтите за грубость, прескверный! Кого вообще может бояться прескверный настолько сильно?! Б-быть м-может… только равного себе? Ещё и так странно вышло, что он появился как раз тогда, когда пришли вы. Будто вы помешали ему. Нарушили планы. И он тут же вмешался. Очень удобно подстроился.

Учитель спрятал вдруг лицо в ладонях и потёр глаза. Они сделались мокрыми. Он взял Антала за руку и взмолился:

– Господин! Защитите нас! Всем и так ясно, что только вы и можете проклятиям противостоять. Больше нам надеяться не на кого. Госпожа Надайн не согласится с этим, но я-то чувствую! Чувствую, что вам можно и нужно доверять! О, я так напуган, господин Бонхомме! Ведь сегодня едва не…

Он всхлипнул, обхватив себя руками:

– Едва не загубил своего ученика! Я так старался его защитить!.. Помню, что мы с ним играли, молодой господин даже спел мне. А потом я пытался вывести его из бального зала, но на меня напали слуги, солдаты, госпожа и господин Беланже… и дальше – ничего.

Антал проникся сочувствием к Ансуре и захотел его утешить, хотя и сам нуждался в этом. Он положил руку на плечо учителя и произнёс:

– Я очень постараюсь сделать всё, что в моих силах.

– Приглядитесь к командиру! – настойчиво вторил Гишар. – Что-то с ним явно не так! Быть может, я могу вам как-то помочь?

Антал ответил только:

– Просто будьте осторожны и никому не доверяйте. Очевидно, прескверный среди нас.

А потом истерично усмехнулся:

– Ну, помимо меня.

Учитель закивал и даже улыбнулся. Однако вид его всё ещё оставался жалким. Перед Анталом стоял беззащитный человек, который совершенно не помнил то, что сам же и указал на Вейлина Гонтье, ещё будучи проклятым. Из памяти это, конечно, стёрлось, но вот ощущения вполне могли сохраниться. Нутро и сознание, вероятно, не забыли о страхе перед тем, кто ими повелевал. И потому Ансуре не мог объяснить этот страх. Он просто чувствовал.

Но вот Антал свой страх перед командиром вполне мог объяснить. Он типичен для жертв. Однако после слов учителя всё же задумался: вдруг мудрый и наблюдательный Ансуре прав? В конце концов, Анталу не доводилось встречаться с другими прескверными, и реакция на них оставалась загадкой. Выяснить, правда ли Вейлин является предателем, можно одним простым способом – заглянуть ему под одежду. Если на животе окажется шрам, то всё станет ясно. Вот только если он в самом деле прескверный, то не даст так просто это сделать.

В коридор заглянул Рамон. Шагал он гордо, старался держаться достойно, однако то и дело ноги его подкашивались. Сил у него не было, но молодой господин отчаянно не позволял себе казаться слабым. Выглядел он болезненно: под уставшими глазами залегли глубокие тени, в уголках сухих губ виднелась кровь, волосы спутались и торчали…

– Вы в порядке, господин Гишар? – поинтересовался он, оглядев учителя с головы до ног. – Я беспокоился.

Ансуре едва не подскочил на месте и ахнул:

– Что вы, господин! Ерунда какая! Вам о себе беспокоиться надо! Что со мной, стариком, будет?

Рамон очень серьёзно посмотрел ему в глаза и произнёс:

– Вы пытались спасти меня ценой собственной жизни. Это не ерунда.

Ансуре скромно опустил взгляд и замялся:

– Вы ведь благословлённый господин. Ваша жизнь ценнее моей во стократ. Любой на моём месте поступил бы так же. К тому же, господин, я видел, как вы росли. Как и Бартоломью. Мы уже потеряли его, и вашей смерти я не пережил бы.

Глаза Рамона заблестели от слёз. Он тут же смахнул их и судорожно выдохнул. А потом вдруг позволил себе вольность – крепко и порывисто обнял учителя.

– Спасибо, – прошептал он.

Ансуре не ожидал внезапной нежности от привычно закрытого молодого господина и растерялся. Так и стоял, хлопая глазами. И лишь через мгновение по-отечески погладил его по спине.

Антала очень тронула эта сцена. Он улыбнулся и хотел было уже уйти, но тут Рамон окликнул его:

– Антал, поговорим?

Господин Гишар поспешил оставить их наедине и вернулся к Надайн и Энею, вероятно, желая поддержать и их.

– Вам удалось что-нибудь выяснить? – спросил Рамон тихо.

Антал кивнул и рассказал обо всём, что поведал им его отец. Рамон слушал, вникал, а потом вдруг взорвался:

– Да я прямо сейчас его заставлю доспехи снять!

И, резко развернувшись, хотел пойти прямо к Вейлину Гонтье, но Антал схватил его за руку.

– Нет! Нельзя же так в лоб!

– Это ещё почему?!

– А если это не он? Если прескверный, находящийся сейчас где-то здесь, увидит это и поймёт, что нам известна его примета? Следует действовать осторожнее, Рамон! Необходимо выждать, проверить каждого присутствующего, но осторожно. Потребуется время…

Рамон застонал:

– У меня нет этого времени, Антал! Ты понимаешь?! Я…

Он захрипел, согнулся пополам, хватаясь за живот и закрывая рот, а потом изверг из себя очередной кровавый комок. Пошатнувшись, сполз по стене на пол.

–…я умираю, Антал, – произнёс Рамон едва слышно, рассматривая свои руки, перепачканные кровью. – Я могу не успеть! Не дождусь его гибели! Не отомщу за Бартоломью…

Антал присел перед ним на корточки. Глаза его были полны боли и глубокой печали. Рамон, только завидев это, возмутился:

– Не смотри так! Не жалей меня!

Благословлённый скривился и всхлипнул:

– И без того тошно.

А потом замолчал, отвернувшись. Не желал видеть взгляд Антала, не желал его ощущать. Хотел закрыться в очередной раз.

– Антал, – заговорил он уже спокойно, спустя пару мгновений. – Если я умру раньше, если проклятие окажется сильнее меня, то, прошу, освободи Бартоломью. Упокой его. И помоги Элейн это пережить.

У Антала защемило в груди. Рамон мог не проснуться уже завтра, но больше всего его беспокоил покой принца. Он торопился не потому, что отчаянно хватался за жизнь. А потому, что боялся не успеть спасти душу Бартоломью. Антал никогда не видел такой преданности и привязанности. У него не было друзей. И даже не было нормальной семьи. И сейчас, глядя на то, как горе душило Рамона и Элейн, становилось страшно. Он боялся испытать нечто подобное. А потом вдруг поймал себя на мысли, что если с принцессой что-нибудь случится, то…

Что тогда? Что он почувствует?

Ответ на вопрос пришёл моментально: боль. Невероятную. Сильнее, чем физическую. Мир в одночасье померкнет, утратит звуки, перестанет дышать. Он станет не нужен. Для чего этот мир без неё? Никто не улыбнётся так, как она. Никто не посмотрит, как она. Всё в Элейн было дорого. Сама Элейн стала очень дорога.

– Пообещай! – потребовал Рамон.

Антал вздрогнул, а потом, подумав, ответил:

– Не буду.

Рамон ахнул:

– Совесть у тебя есть?!

– А у тебя?! Жалости к себе не терпишь, но сам себя хоронишь! Не буду я обещать!

– Да почему же?

– А чтобы раньше времени не сдавался. Придётся тебе самому свою волю выполнить, благословлённый господин.

Антал улыбнулся ободряюще, глядя на недовольное лицо Рамона. А потом помог ему встать. И на сей раз он принял помощь, не оттолкнул.

– Я считаю, было бы разумным прямо сейчас осмотреть каждого и никого не выпускать из усадьбы, – взяв себя в руки, сказал Рамон.

– Я тоже так думаю. – К ним вышла Элейн. – Я отдала приказ солдатам развести людей по комнатам и сторожить двери. Сказала, что с каждым мы поговорим лично, наедине. Вейлин о наших подозрениях насчёт него ничего не знает. Ну, я надеюсь.

Антал рассказал принцессе о том, что Ансуре указал на него, будучи проклятым. Пересказал и их дальнейший разговор. Элейн тяжело вздохнула и устало потёрла переносицу. Она думала, внутренне боролась с собой, ведь принять предательство человека, которому она столько лет доверяла, было непросто. Но слепо защищать командира – неразумно.

– Командира я проверю сама, – сказала она наконец.

– Я пойду с тобой! – возразил Рамон. – Что, если подозрения наши подтвердятся?

– А если нет? Рамон, я не хочу, чтобы наша проверка по итогу превратилась в оскорбление чести Вейлина. Напомню, у меня есть много причин ему доверять. Он – сильный и верный короне воин, служивший нам на протяжении многих лет. Не хочу, чтобы это выглядело, как допрос. А ты будешь его допрашивать! Не иначе. Терпением и деликатностью ты, господин Беланже, никогда не отличался. Вон какую сцену устроил! Набросился на командира, обзывать принялся!

Рамон фыркнул, сложив руки на груди:

– А сама-то? За меч схватилась. Была готова с ним драться. Тоже мне дипломат!

Антал наблюдал за их словесной перепалкой со стороны и молчал. Конечно, он понимал чувства Элейн. Ведь Вейлин Гонтье являлся врагом лишь ему, а не ей. Но почему-то где-то глубоко внутри засела обида, по-детски необоснованная, но очень явная. Хотелось надуться, отвернуться и всем своим видом продемонстрировать негодование. Иными словами – жутко хотелось привлечь к себе внимание принцессы. Но, конечно, Антал не позволил себе подобное поведение и капризничать не собирался. В конце концов, на то не было очевидных причин. Ну и что, что командир только-только собирался отрубить ему голову? А теперь Элейн отчаянно его выгораживала. Тьфу ты, ерунда какая! Разве это повод злиться и обижаться?

Однако обида длилась недолго. На смену ей пришло приятное осознание того, что Элейн Дезрозье и Рамон Беланже – принцесса и наследник второй по важности благословлённой семьи – сцепились с господином Гонтье, потому что хотели защитить его. Прескверного. Небезызвестного господина Антала Бонхомме. Невольно он улыбнулся, позволив себе проникнуться невероятно тёплой эмоцией – злорадством.

– Всё! Решено! – Элейн прекратила словесную перепалку. – Командира я проверю сама, а вы займётесь остальными. Приступим прямо сейчас.

Развернувшись, принцесса ушла. Антал и Рамон последовали за ней.

Элейн вызвала командира на разговор сразу, не стала медлить. Вдвоём они направились в её покои. Принцесса старалась выглядеть непринуждённой и общалась с Вейлином как прежде. Он тоже вёл себя спокойно, по обыкновению не был напряжён, поддерживал беседу, кивал… Ему не было известно, о чём именно желала поговорить принцесса, но, кажется, его это вовсе не беспокоило.

– Как там отец? – поинтересовалась Элейн, стиснув зубы. – Как ведёт дела государственные?

Задать главный вопрос в лоб оказалось непросто. Почему-то ей это казалось предательством. Потому принцесса никак не могла решиться, оттягивала неизбежное и заходила издалека, говоря на отвлечённые темы.

– Держится, – тяжело вздохнув, ответил Вейлин. – А что касается государственных дел… Я прибыл в усадьбу Беланже не с пустыми руками. Нерон передал письменное соглашение о том, что временно дела королевства будет вести Надайн.

Элейн так и замерла на месте, открыв рот от удивления:

– Временно – это до каких пор?

Вейлин не спешил давать ответ. Принцесса расценила это как плохой знак.

– Ну же, скажи мне! Что это значит?

– До тех пор, пока на трон не взойдёте вы, госпожа.

Элейн не поверила в услышанное и истерично хохотнула:

– Чего? Отец ещё слишком молод! Или он уже списал себя со счетов? До моей коронации, о которой я даже думать не хочу, пройдёт немало времени.

– Он не в себе, Элейн. И я думаю, Нерон смог здраво оценить своё состояние. Из-за этого он заранее позаботился о будущем Эрхейса. И вашем.

Осипшим голосом Элейн проговорила:

– Он отказался от трона. Не может быть…

– Вам необходимо лишь пройти процедуру коронации. Вас, как и Бартоломью, к этому готовили с малых лет.

Конечно, Элейн понимала, что после гибели брата – официального наследника трона – власть от отца перейдёт ей. Как единственной оставшейся наследнице. Но она и подумать не могла, что случится это так скоро! Новость, принесённая Вейлином, оказалась, мягко говоря, шокирующей. К подобному, как оказалось, нельзя подготовиться. Немыслимая ответственность свалилась на неё и придавила. Выбила из груди воздух и землю под ногами. Мысли спутались, сделались тягучими. Закрыв лицо холодными ладонями, принцесса медленно и тяжело вдохнула. Вейлин стоял рядом, готовый в любой момент протянуть руку для помощи и поддержки.

Элейн медленно выдохнула. А потом собралась, вспомнив, что в данную минуту у неё были дела первостепенной важности. Об остальном она подумает позже, в более спокойной обстановке.

– Я поговорю с отцом, как только смогу. Попытаюсь его переубедить. А пока пусть будет так, как он решил – Надайн займётся делами. А я повременю с коронацией, – проговорила она вслух, но будто самой себе. – И пусть этот разговор останется между нами.

Вейлин кивнул:

– Да, моя госпожа. Просто знайте, что я поддержу любое ваше решение. Однако, если захотите услышать совет…

– Я обязательно к тебе обращусь.

Войдя в покои, Вейлин прошёл к креслу и разместился в нём. Элейн села напротив. Собраться с мыслями оказалось непросто, и всё же ей удалось пересилить себя. Оставив эмоции и переживания где-то глубоко внутри, принцесса вернулась к делам насущным. Она смотрела на командира и не могла поверить в то, что именно он мог причинил такую боль её семье. Нет, это невозможно! Неужели Вейлин Гонтье, сразившийся с Анталом пять лет назад и едва не лишившийся глаза в той схватке, посягнул на жизнь Бартоломью и Рамона?! Он – самый прямолинейный и честный человек во всём Эрхейсе. Он видел, как принц и принцесса росли, прекрасно помнит их ещё детьми. На него всегда можно было положиться. И Элейн знала, что этот человек без раздумий отдал бы собственную жизнь, защищая членов благословлённых семей. Но сегодня он вдруг стал главным подозреваемым в самом страшном грехе.

– О чём вы хотели поговорить, госпожа?

Элейн поджала губы и отвела взгляд. А потом вновь заговорила о другом:

– А как в целом обстановка во дворце?

– Там довольно тихо.

Элейн поёжилась и нахмурилась, вспоминая родной дом:

– Да, тихо… Стало после нападения Бартоломью. Когда большая часть обитателей дворца сбежала. А другую часть отец отпустил сам, не желая никого держать подле себя и видеть.

Она злилась на отца. За то, что он не справлялся сам и переложил ответственность на неё. За то, что не искал сейчас убийцу Бартоломью, не пытался разобраться с тем, что именно произошло с Пресвятым Сальваторе. За то, что он превратил их дом в склеп – безмолвный и холодный. Пустой. Отец затопил комнаты и этажи слезами. Заполнил их удушливой скорбью. Нерон пожелал остаться там навсегда, застыть в атмосфере уныния и горя. Он тонул сам и тянул за собой дочь. Сдался. И умер ещё при жизни.

– Ваш отец хотел как лучше, моя госпожа. Дворец отныне – место опасное. Потому он велел людям покинуть его стены. И его решение касательно вашей коронации, по-моему, правильное. Нерон всегда был мудрым и проницательным правителем, и он вовремя осознал, что способен натворить бед, находясь на троне. Потому передал его вам.

Элейн хорошо понимала, что причина не в этом, но спорить не стала. Вейлин вдруг чуть подался вперёд и понизил голос:

– Госпожа, что нам делать с принцем?

– Тебе уже известно, где он?

– Да. Искали мы его недолго. Королю его местонахождение тоже известно, но он не отдавал никаких приказов на этот счёт. Потому спрашиваю у вас: что велите делать с принцем?

– Я разберусь с этим сама.

Элейн оттягивала, старалась не думать о том, что она должна будет сделать с Бартоломью, когда придёт время. Во имя общего блага убить его и упокоить следовало бы ещё в тот день, когда они с Анталом обнаружили его в театре. Но она не смогла. А сможет ли потом? И каковы могут быть последствия её слабости?

Вейлин, вероятно, всё понял без слов. Потому с пониманием кивнул, опустив глаза, но через мгновение твёрдо добавил:

– Он мучается, госпожа. Вам это и так известно. И чем дольше мы ждём, тем сильнее разрушается его душа. Совсем скоро нечего будет спасать. Некого будет упокоить. И я уже не говорю о потенциальных жертвах, которые за это время могут пострадать от его руки.

– Я знаю, – шёпотом произнесла Элейн.

В глазах заблестели слёзы. Принцесса их тут же смахнула и решилась-таки заговорить о главном. Пристально взглянув на командира, она сказала:

– Вейлин, мне необходимо кое-что проверить.

Господин Гонтье внимательно слушал.

– Надайн поведала тебе о прескверном?

– О том, что сейчас по коридорам усадьбы расхаживает? Это мой старый знакомый. И ваш, кстати, тоже, – командир позволил себе тихо посмеяться.

– О другом прескверном, Вейлин.

– Конечно. Потому и вызвала меня сюда. А, быть может, из-за того, что не доверяла этому. С которым вы дружбу водите.

Элейн на пренебрежительный тон командира не обращала внимание и оставалась сдержанной. Она твёрдо произнесла:

– У нас есть подозрения, что ты и есть тот самый прескверный. Прошу тебя, покажи свой живот.

Вейлин Гонтье замер. Казалось, сказанное ему лишь почудилось. Он, конечно, удивился резкой смене тона, заметил, какой серьёзной сделалась принцесса. Она не шутила. Однако, несмотря на серьёзность ситуации, Вейлин сделал то, чего Элейн никак не ожидала.

Командир медленно растянул улыбку, от которой на голове её зашевелились волосы.

Глава 17. Тот самый прескверный.

Нерон Дезрозье неподвижно сидел на троне. Он молчал, почти не дышал. Взгляд его остекленел и застыл, уставившись в пустоту. В воспоминания.

Погрузившись в себя, король как будто исчез. Его легко было не заметить. Он слился с обстановкой, стал походить на мебель. Король сделался бесцветным и безмолвным. Неживым. Он медленно сходил с ума. Не заметил даже, что не ел и не пил со вчерашнего дня. Руки его холодные дрожали от бессилия, ноги отказывались идти, а в голове воцарился неумолимый бардак.

Нерону казалось, он слышит голоса и видит образы. И пошатнувшийся рассудок охотно принимал их за реальность. То в коридорах промелькнёт фигура дочери, то в пустоте раздастся едва уловимый смех сына… А иногда носа неожиданно касался аромат духов давно умершей Нереиды. Королю казалось, что семья его сейчас здесь, в полном сборе. Он ощущал их, видел и слышал.

А потом приходил в себя и понимал: стоит оглушительная тишина. Тут никого нет. И хотелось вернуться! Вновь отдаться безумию, передать себя во власть грёз и воспоминаний. И никогда уже не вернуться в кошмарную действительность.

Прямо на полу перед ним сидели три фигуры: две служанки, прислонившиеся друг к другу, и дворецкий, прикрывший мутные глаза. Они походили на сломанных кукол. Совсем не шевелились. Бездействовали, ожидая приказа короля. Холодные, неподвижные и не имеющие никакой цели. Замершие в затянувшемся мгновении. Жизни в них нет, разум покинул тяжёлые головы. Поначалу Дарио и служанки, чьи имена Нерон либо забыл, либо не знал вовсе, исправно выполняли свою привычную работу. Суетились, меняли цветы в вазах, начищали мраморный пол до блеска, а потом прекратили. Устали бороться и цепляться за прошлое. За жизнь. Души их потрескались, поросли зловонной скверной и в одночасье разрушились. Тела их ледяные затвердели. Суставы утратили подвижность. А глаза заволокло пеленой. Вот и сидели они теперь тут, не желая подниматься. Они умерли, так и не обретя заветный покой. Проклятие съело их.

Но король этого даже не заметил. Порой он приказывал что-то, но не обращал никакого внимания на то, что приказ его так никто и не исполнил. Нерон будто не видел сидящие перед ним три трупа. Не помнил даже, как давно они здесь. И, быть может, Дарио и безымянные молоденькие служанки, заслуживали лучшего отношения. Ведь, умирая, они явились к трону своего повелителя и, упав на колени, уснули. В последний раз поклонившись, в последний раз взглянув на короля. Попрощались, как сумели. Выказали должное уважение. Всё-таки правитель их – благословлённый господин Дезрозье. Или был им когда-то.

Нерон, вероятно, не сдвинулся бы с места до следующего дня. Или даже дольше. Он так и остался бы на своём троне до скончания времён. До тех пор, пока тело его не истлеет, и стены дворца, утратив хозяина, не рухнут. Как вдруг тяжёлые двери распахнулись. Король вздрогнул, отогнав забвение. Глаза его в растерянности забегали по сторонам. Пару мгновений он не понимал, что происходит, не помнил, как здесь оказался. А потом вгляделся в две фигуры, стоящие на пороге тронного зала. В полумраке их почти не было видно. Нерон не знал, кто явился к нему.

– Элейн? – слабо произнёс он.

Послышался странный звук. Король его не разобрал, но он почему-то болезненно ударил по ушам. Резанул, точно лезвием. А незваные гости тем временем неторопливо приближались к трону. Один из них шагал ровно, а вот второй будто прихрамывал, то и дело заваливался набок. В абсолютной тишине раздалось громкое и натужное дыхание. Пахнуло разложением.

Нерон медленно поднялся с трона, сделав шаг навстречу фигурам. Он продолжал всматриваться в их лица, сокрытые тьмой, ведь ни одна свеча в тронном зале не горела. А потом вдруг замер на месте и обомлел. Сердце короля бешено заколотилось. Подавив вскрик, Нерон смотрел на своего сына – иссиня-бледного, шатающегося и, несомненно, мёртвого. Разодетый в потрёпанный сценический костюм, принц едва стоял на ногах. Рычал, словно животное. С трудом втягивал желанный кислород, хрипя. Голова его безвольно повисла – сломанная шея никак не могла её удержать. Глаза, некогда синие, горели яростью. Радужка окончательно окрасилась в яркий жёлтый цвет. Это указывало на то, что проклятие полностью овладело им. Он больше не был Бартоломью. Он был… Нуто. Разрушительным духом, что грезил о пепле. Теперь Бартоломью не согревал, как прежде, а сжигал. Уничтожал всё вокруг себя.

Однако Нерона это не остановило и не оттолкнуло. Король не испугался. Судорожно всхлипнув, он сделал шаг навстречу к своему сыну, желая прикоснуться. А когда подошёл ближе, увидел тянущуюся от его шеи цепь. Поводок. И держал его стоящий рядом человек. Бартоломью резко дёрнулся, порываясь напасть на отца. Но цепь натянулась и не позволила ему приблизиться, издав тот самый звук, который Нерон не смог разобрать поначалу.

– Что это?.. – прошептал король едва слышно.

Он, окончательно обезумев, никак не мог понять, что происходит.

– Это твой сын, господин Дезрозье. Не признал?

Нерон перевёл взгляд на стоящего рядом человека, которого, казалось, совершенно не замечал до этого момента. А потом неуверенно произнёс:

– Господин Гишар? Ансуре? Что вы тут делаете?

Учитель смотрел на короля со снисходительной улыбкой. Точно перед ним был не сам монарх, а маленький потерянный мальчик. Убогий, исхудавший и утративший остатки разума. Он взирал на Нерона сверху вниз. Прекратив наигранно сутулиться, Ансуре расправил широкие плечи и теперь возвышался на ним.

– Как что? Привёл домой принца. Ты не заметил, что в Эрхейсе, вроде как, переполох из-за его пропажи? Солдаты на ушах стоят! Вейлин Гонтье и дочка твоя с ног сбились, пока его искали.

Что-то было не так. Нерон это чувствовал, но перед ним словно стояла глухая и непробиваемая стена. Он силился понять происходящее, однако мысли то и дело терялись, путались и ускользали.

– А зачем цепь? – спросил король.

– Чтобы принц не сбежал. Он мальчик непослушный. Знал бы ты, как он мне сопротивлялся! Долго не сдавался. Я уже было решил, что моё «посмертное проклятие» так его и не возьмёт. Но оказалось, нужно было проявить чуточку терпения. Как выяснилось, даже самые сильные ломаются.

Фразы Ансуре долетали до Нерона лишь обрывками, и смысла их он всё ещё не понимал. Уставившись на сына, молчал. А Ансуре не мог поверить в то, что король действительно сошёл с ума. Поражался тому, как родительское горе способно изменить человека, превратить его в пустую и безжизненную оболочку. Глядя на сломленного короля, учитель сделал вывод: с ним не будет проблем. Даже прикладывать усилия не придётся.

– Хочешь, чтобы Бартоломью остался и больше не уходил?

Нерон кивнул.

– Тогда расскажи мне, где четвёртый козлёнок.

– Бартоломью знает. Они с Рамоном искали его. И нашли.

Ансуре вздохнул:

– Мне это известно. Но оба этих сучёныша ничего мне не рассказали. И даже проклятие не помогло развязать язык твоему сынишке. Говорю же, он мне почти не подчинялся! А сейчас спрашивать его о чём-то бесполезно. У него в голове, как и у тебя, дыра.

Нерон с пониманием кивнул. Какая-то логика в словах учителя явно была. И тогда король сказал:

– Господин Гишар, но это ведь секрет.

– А я никому не расскажу.

– Всё равно туда лишь благословлённый дорогу отыскать сможет.

– А прескверный?

– А прескверный туда дорогу не найдёт. Потому ни к чему вам это знание.

Ансуре улыбнулся. В уточнениях он не нуждался и сразу догадался, о каком месте шла речь. Нерон же, услышав самого себя, вдруг на мгновение очнулся. С глаз спала пелена, а мысли прояснились. Он тут же всё понял: перед ним стоял прескверный! Но сделать хоть что-то король не успел. Ансуре, лишь завидев каплю осознанности в его взгляде, тихо приказал Бартоломью:

– Убей.

И принц моментально подчинился. Набросившись на отца, он повалил его на пол и принялся душить. Нерон не успел даже ахнуть! Лёжа на ледяном мраморе, он брыкался, глядя широко распахнутыми глазами то на Ансуре, то на собственного сына, руки которого беспощадно сдавливали его горло. А потом взгляд остановился-таки на Бартоломью. Король всматривался в него, видел дикие глаза, слышал утробное рычание и ощущал исходящую от него неконтролируемую ярость. И не боялся. Вцепившись в руки Бартоломью, Нерон сопротивлялся, но недолго. Образ проклятого быстро растаял. Осознание происходящего вновь было утрачено. И перед взором убитого горем отца предстало не смертоносное чудовище, а его любимый сын.

Воздуха катастрофически не хватало. Было больно. Шея вот-вот могла быть сломана. Но Нерон не попытался вырваться. Не пожелал выйти из этой схватки победителем. Он сдался. Отпустил руки Бартоломью, распластавшись на полу, точно морская звезда. Из глаз покатились слёзы. Гримасу ярости принца король ошибочно принял за улыбку. И улыбнулся в ответ. И когда в глазах темнело, он продолжал отчаянно выхватывать образ своего ребёнка, будто боялся забыть.

Шея хрустнула. Изо рта полилась горячая кровь. Король был убит.

Глава 18. Спокойный сон принцессы.

Антал и Рамон закончили свою работу. Каждый человек в усадьбе Беланже был проверен. Прескверного среди них не оказалось. Времени прошло много – за окном давно стояло осеннее утро. И только-только в усадьбе устоялся желанный покой. Наступила приятная тишина. Большая часть людей отдыхала, стараясь забыть пережитый ночью кошмар. Надайн и Эней бодрствовали, однако пребывали в состоянии оглушения – сидели, обхватив себя руками, и молчали. Им, как и всем, было страшно. А вот новостей от Элейн слышно не было. Она не покидала свои покои, всё ещё находясь с Вейлином наедине. Это Антала совершенно не радовало. Конечно, он переживал за принцессу, потому что ни капли не доверял командиру. Вероятно, по этой причине Антал и прилип к дверям покоев Элейн, подслушивая их разговоры. Поступок подлый и некрасивый, но чего ещё можно было ожидать от прескверного? Себя он ни капли не стыдился и при необходимости даже не собирался оправдываться.

Беседа Элейн и Вейлина была спокойной. Никто не повышал голоса, не ругался, не звал на помощь… Кажется, господин Гонтье тоже не являлся тем, кого они так отчаянно искали. В противном случае, Элейн давно напала бы на него, подняла бы тревогу. Но если это так, то след, ведущий к прескверному, вновь обрывался. Неужели ему удалось уйти? Либо кто-то слишком хорошо притворяется и умело врёт. Или же кого-то по случайности они сегодня пропустили и не проверили должным образом?

– Ты сейчас к дверям прирастёшь.

Антал подскочил и ахнул, хватаясь за сердце. Рядом стоял Рамон.

– Почему ты так тихо ходишь?! – возмутился прескверный, тяжело дыша. – Я едва разума не лишился! В следующий раз хоть предупреждай.

– Угу, может, ещё на шею колокольчик повесить? – Благословлённый кивнул на двери и понизил голос. – Ну что? О чём они там говорят?

Антал удручённо вздохнул и отмахнулся:

– Это не он.

– То есть как?!

– А вот так! Они просто болтают там. И я сделал вывод, что Вейлин – не прескверный.

– Но мы ведь всех проверили! Если не он, то кто? Ведь господин Гишар указал на него!

– А точно всех? Вдруг кого-то упустили? И господин Гишар, как и все остальные, могли указать на командира по чьей-то указке.

Рамон задумался. Сложив руки на груди, он принялся расхаживать из стороны в сторону, погружённый в молчание. Взгляд его метался. Мысленно он перечислял всех обитателей усадьбы и вспоминал, кого видел этой ночью.

– Всех. Кроме моей семьи – благословлённых проверять нет никакого смысла, – произнёс он.

И всё-таки Антала это не убедило. Он понимал, что доверять памяти окружающих было неразумно. Всё-таки тот прескверный мог без труда воздействовать на их волю. Вполне мог заставить Рамона думать, что проверил он действительно каждого. Антал, конечно, был с ним всё это время и ничего странного не заметил. И всё же его не покидало ощущение, что кого-то они упустили. Вспомнить каждого было сложно. В конце концов, народу в усадьбе работало много. Лица их смешались и в какой-то момент вовсе утратили всякие отличия. Да и искали они по определённой примете, не особо вглядываясь в черты.

Из покоев раздался смех. Антал прижался к дверям ещё сильнее, а потом заглянул в замочную скважину. Теперь он не только подслушивал, но и подглядывал. Рамон, завидев это, изумлённо вскинул брови:

– А мы не можем просто войти? Для чего это всё?

– Тихо! – шикнул на него Антал.

Рамон, по всей видимости, не догадывался, что просто войти Антал действительно не мог. Не мог находиться с Вейлином в одном помещении и ощущать на себе его пристальный взгляд. Не заметил благословлённый господин и то, что руки прескверного вдруг начали нещадно трястись. Один только голос командира вызывал у него ужас!

Антал тем временем смотрел на то, как Элейн и Вейлин мило беседовали. Развалившись в кресле, он обаятельно улыбался, смотрел принцессе прямо в глаза, кивал, шутил… заставлял её смеяться! И, что самое противное, даже с отвратительным шрамом, его лицо не стало уродливым. Вейлин Гонтье всегда являлся эталоном мужчины: складно сложен, высок, хорош собой, умён и сдержан. Ну просто мечта, а не жених! Вероятно, любая женщина в Эрхейса не задумываясь выскочила бы за него замуж. Просто удивительно, что у такого человека всё ещё не было семьи.

Антал был взбешён. Может, даже завидовал Вейлину в чём-то. Гадкое чувство! Но, возможно, дело было не только в зависти…

– Просто возмутительно. Они там решили прошлое повспоминать? Сидят и хохочут на чём свет стоит! Пока по усадьбе прескверный разгуливает. – Антал тихо бубнил себе под нос ругательства.

Рамон прыснул со смеху:

– А один такой даже под дверью сейчас подслушивает!

Антал на шутку не обратил внимание, а Рамон вдруг пришёл к осознанию:

– Ты что это… ревнуешь, что ли?

Оторвавшись от замочной скважины, Антал широко распахнул глаза от удивления:

– Кого? Не понимаю, о чём ты.

– Ну я же не идиот! Вижу прекрасно, как ты на Элейн смотришь. Да, честно говоря, это заметно абсолютно всем.

– И как я на неё смотрю, по-твоему?

Рамон присел рядом с ним на корточки и, заглянув в глаза, ухмыльнулся:

– А как мужчины на любимых женщин смотрят?

– Бред полный! – запротестовал Антал. – Что ты там вообще мог увидеть?!

– Да у тебя глаза рядом с ней горят! Волосики свои неосознанно поправляешь, когда она на тебя смотрит, складочки на одежде разглаживаешь…

Антал обомлел. За собой подобного он никогда не замечал и посчитал, что Рамон просто издевается!

– Ты врёшь, – хрипло ответил прескверный.

Рамон захихикал:

– Да ладно тебе! – Он похлопал Антала по плечу. – Ты себе-то хотя бы в этом признайся.

Антал вздохнул, прикрыв глаза. На тему их с Элейн отношений он размышлял много, но к чему-то определённому так и не пришёл. Да и не с кем было это обсудить.

– Послушай, себе я давно во всём признался. С собой я всегда был честен. Но дело в том, что, вероятно, эти чувства по итогу ни к чему хорошему не приведут. Надо ли объяснять, почему?

Рамон нахмурился, не понимая. Антала это удивило, ведь причина была ясна как день. И всё же он пояснил:

– Я же ведь прескверный. А она – благословлённая. Самим Пресвятым Сальваторе отмечена. Как и вся её семья, как твоя семья…

– Ну и?

– Рамон, ты серьёзно? Романов о запретной любви никогда не читал?

Благословлённый отмахнулся:

– Ерунда! Антал, пойми, что прескверный – это только одна часть тебя. Но есть и другая. Понятия не имею, откуда она взялась, и до сих пор не понимаю, как такое возможно, но занимает она не всего тебя. Не всю твою душу. Это можно считать чем-то вроде маленького недостатка…

Антал едва не рассмеялся во весь голос. Прикрыв рот рукой, он подавил приступ веселья и ответил:

– «Маленький недостаток»! Что-то вроде родинки на подбородке или родимого пятна на щеке?

Рамон скривился от негодования:

– Вы посмотрите, смеётся он! Пока я тут о серьёзных вещах говорю! Всё! Забудь, что я сказал. Ты – вредный, противный и невоспитанный прескверный. Раз тебе так угодно. Но всё же советую тебе пересмотреть свои взгляды. Сам понимаешь: Элейн – девушка завидная. Наследница трона. Красива и молода. Достойную партию ей подберут быстро. Хотя достойнее тебя я не знаю никого. Поэтому лучше тебе не медлить, господин Бонхомме.

Антал скептически выгнул бровь:

– Никого достойнее меня? А как же ты?

– Я-то, безусловно, самый лучший! Но не в качестве жениха для Элейн. Фу! Она мне как сестра в конце концов!

Разговор с Рамоном Антала не только позабавил, но и заставил серьёзно задуматься. И отчего-то ревность к Вейлину разгорелась лишь сильнее, точно лесной пожар! И пусть разум твердил, что чувство это необоснованное и глупое, всё же до сердца эта мысль не доходила.

– Нам надо выспаться, – сказал вдруг Рамон, зевая. – Ночь была слишком насыщенной.

– Да, но как спать, зная, что мы не отыскали прескверного?

– Солдаты будут караулить. Антал, нам необходим отдых. Будем думать, что делать дальше, но трезвой головой. Сейчас я не в состоянии даже встать… Помоги мне подняться.

Антал встал сам и подал руку Рамону. Тот благодарно кивнул и сказал:

– Отправляйся в свои покои. Обсудим всё позже.

Перечить Антал не стал. Он действительно валился с ног и мечтал растянуться на мягких перинах. Рамон медленно побрёл в свои покои, оставив его. Прескверный же вернулся в свои. Однако, несмотря на усталость, сон не шёл. Он прислушивался. Был готов вскочить и помчаться на помощь, если вдруг услышал бы что-то странное. Но стояла тишина. Кажется, усадьба действительно могла выдохнуть и расслабиться. Но вот надолго ли?

Сразу после пробуждения Антал захотел проведать Элейн. Но только прескверный выглянул из своих покоев, потирая сонные глаза, как тут же замер на месте. Тело пробила дрожь. Грудь сдавило от панического страха. Он едва не вскрикнул, увидев в коридоре Вейлина Гонтье. Тот стоял, опёршись на стену и сложив мускулистые руки на груди. Лицо его ничего не выражало – на нём царило абсолютное спокойствие. А вот зелёные глаза впились в прескверного, надавили на него, заставили съёжиться. Антал почувствовал себя маленьким и беспомощным. Появилось фантомное ощущение чего-то обжигающе холодного и металлического на шее. Невидимый ошейник сдавил горло. Казалось, и на руках вот-вот появятся увесистые кандалы.

Руки Антала предательски задрожали. Ему захотелось вернуться обратно в покои, запереть дверь и спрятаться. А лучше выпрыгнуть в окно и бежать! Бежать как можно дальше! Но он даже не пошевелился – так и стоял, обливаясь холодным потом. А потом понял, что начал задыхаться. В ушах зазвенело.

Вейлин же в свою очередь не делал ничего. Он просто смотрел, и этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у прескверного животный ужас. Вероятно, сделай он хотя бы шаг в сторону Антала, тот рухнул бы без чувств.

Выглядел командир как прежде. Казалось, ничуть не изменился за прошедшие пять лет: такой же высокий и широкоплечий, тёмные волосы так же собраны на затылке, доспехи обвешаны всевозможными защитными амулетами, и в глазах всё те же презрение и ненависть. И сейчас, вскинув голову, он смотрел на прескверного свысока, снисходительно, как на убогого, больного и загнанного в угол преступника.

Антал попытался прийти в себя.

«Это ведь просто человек,» – успокаивал он себя. – «В случае чего наложу на него «дрёму». Он тут же грохнется без сознания и весом своим проломит такую дыру, что ненароком в подземных водах утонет.»

– Подойди-ка, – тихо, но очень даже внятно приказал Вейлин.

Голос его низкий вызвал мурашки. Антал всё ещё трясся, словно мокрый котёнок, и хотел было уже подчиниться по старой привычке, как вдруг ответил:

– На «вы».

Вейлин непонимающе поднял бровь. А Антал сам от себя не ожидал того, что начнёт вдруг дерзить этому человеку и отстаивать себя. И это после событий прошедшей ночи! Когда командир едва не снёс-таки ему голову с плеч.

Не было во всём мире никого страшнее господина Гонтье, и в данную минуту прескверный, который уже дважды едва не погиб от его руки, собирался скандалить с ним.

Видя, что Вейлин ничего не понял, Антал пояснил:

– Обращайтесь ко мне на «вы». В честь чего это вы мне тут «тыкаете»?

– На «вы», насколько я знаю, обращаются к уважаемым людям, – невозмутимо ответил Вейлин. – Я велел тебе подойти.

– Нет.

Ни одна мышца на лице командира не дрогнула. Он сохранял спокойствие и не двигался.

– Боишься? – спросил он.

– Боюсь, что не удержусь и плюну в твою страшную, как жизнь моя, рожу, – ответил Антал, готовясь к смерти.

И в ту же секунду Вейлин Гонтье сделал два быстрых шага, оказался прямо перед прескверным и ударил того по лицу так сильно, что Антал не удержался на ногах и грохнулся на спину. От боли потемнело в глазах. Из носа хлынула горячая кровь.

Откуда-то донёсся громкий крик, эхом разнёсшийся, казалось, по всей усадьбе:

– Ты, верзила, совсем разума лишился?! Ты как посмел руку на него поднять?! Снова!       Я сейчас тебя…

Этот голос тут же вытеснил голос Тенебрис:

«Неужели стерпишь? Не ответишь ему? Не дашь отпор этой обезьяне неотёсанной?! Подумать только! Антал, очнись! Ты бы мог лишь шепнуть, лишь щёлкнуть пальчиками, и Вейлин Гонтье рухнул бы, захлёбываясь собственной кровью. Тебе ведь так хочется отомстить ему, так хочется причинить хотя бы половину той боли, которую он причинил тебе! Чего ты ждёшь? Покажи ему наконец, кем являешься! Пусть раз и навсегда запомнит, кому перешёл дорогу.»

Анталу пришлось сделать над собой усилие, чтобы сесть. С носа всё ещё лилась кровь. Сидя на полу, прескверный держался обеими руками за болящую и тяжёлую голову, точно боялся, что она не удержится на плечах и свалится, укатившись в пыльный угол. Откуда-то по-прежнему доносился чей-то громкий голос. Казалось, он вот-вот расколет стёкла в окнах вдребезги. Все звуки смешались в сплошную невыносимую какофонию. Будто где-то неподалёку очень неумело играл на сломанных инструментах оркестр. Появилось раздражение, а затем и злость.

Дурман-дым явил себя, окутав прескверного. Он, словно защитник, спрятал его, скрыл от Вейлина Гонтье и от целого мира. Ужасно хотелось приказать ему со всем разобраться. Чтобы дым заставил всех замолчать. Появилось непреодолимое желание шепнуть всего пару слов на проклятом языке, как и говорила Тенебрис.

Поднялась какая-то паника. Антал начал приходить в себя и услышал:

– …да не трогай ты меня! Убери руки свои поганые! Не надо меня защищать!

– Господин, взгляните, ему совсем не больно! И он опасен прямо сейчас.

Антал поднял глаза и увидел, что крик принадлежал Рамону. Вейлин отчаянно пытался закрыть его своим телом, очевидно, ожидая от прескверного нападения. Но Антал, проморгавшись, утёр нос рукавом, и заставил дурман-дым исчезнуть. Тем самым он дал понять, что не несёт опасности.

Рамон грубо отпихнул командира, ещё раз повторив так же оглушительно громко:

– Ты меня понял? Ещё раз только пальцем его тронешь, и я лично отдам приказ тебя разжаловать и высечь! Сможешь пережить столь страшный позор?

Из своих покоев показалась Элейн. Оценив ситуацию, она тут же бросилась к Анталу, присела рядом и осмотрела. Рамон тем временем приказал служанке принести ледяной воды и тряпья, чтобы остановить кровь.

– Всё хорошо, – заверил Антал, держась за кровоточащий нос.

Элейн изменилась в лице. Уголок губ нервно дёрнулся, когда она обернулась через плечо и грозно обратилась к Вейлину:

– Что значит ему не больно? Что ты имел в виду, Вейлин?

– Не чувствует это чудовище боли, моя госпожа, – пояснил он, сохраняя былое спокойствие. – Я лично в этом убедился пять лет назад. Он не заплакал, хотя с ним творили такое!..

– Замолчи! – рявкнула она. – Зачем ударил его сейчас?

– Дерзит много.

Антал вмешался:

– Элейн, не надо меня защищать.

– А я и не защищаю. Я просто возмущена поведением знаменитого и уважаемого командира королевской армии! – Элейн вновь обратилась к Вейлину: – Ты ударил не прескверного, а в первую очередь аристократа, сына господина Болье! Сына твоего наставника! Это непозволительно.

Вейлин с достоинством принимал обрушивающийся на него гнев принцессы и не спорил. Он лишь смотрел на Антала с ещё большим презрением, а потом пренебрежительно проронил:

– Прескверным был, прескверным и остался. Урод, чудовище, проклятие Эрхейса. – Командир едва сдержался от плевка. – Просто запомни, отродье, что отныне я за тобой пристально слежу. Только посмей что-нибудь выкинуть.

Он вдруг усмехнулся:

– Ну? Получил, что заслужил, и сразу покладистым стал? Быть может, ещё парочка таких ударов, и я окончательно выбью из тебя всю дурь?

Антал ухмыльнулся:

– Бить устанешь.

Ему всё ещё было страшно. Любой другой, вероятно, в подобной ситуации держал бы язык за зубами, но Антал реагировал иначе – как загнанный в угол и перепуганный до смерти пёс. Так же лаял и бросался.

– Госпожа, – обратился Вейлин к принцессе. – Я не доверяю ему.

Элейн его слова пропустила мимо ушей. Вместе с Рамоном они помогли Анталу встать на ноги и проводили до постели. Голова у него кружилась, в ушах стоял звон. В этот момент явилась служанка с тазом ледяной воды и тряпьём. Прескверный приложил тряпку к носу и прикрыл глаза. На самом деле эти страдания – ничто по сравнению с тем, что Вейлин творил пять лет назад. Командир способен на большее, мог ударить куда сильнее, и тогда Антал, вероятно, потерял бы сознание.

Когда головокружение отступило, а звон в ушах стих, он взглянул на Рамона и спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

Тот, сложив руки на груди, расхаживал по покоям Антала с гордо вскинутой головой. Он всё ещё был возмущён произошедшим, ему хотелось покричать. Но, заслышав вопрос, только спокойно ответил:

– Всё в порядке. Говорил же, нет нужды вокруг меня носиться. Сегодня даже смог поесть.

Элейн присела рядом, заботливо убрав волосы с лица Антала. Вейлин стоял на пороге и наблюдал за этим. Лицо его оставалось непроницаемым и не выражало ничего. Но вот взгляд о многом мог рассказать. В глазах кровожадного командира отчётливо читались недовольство и отвращение. Казалось, ещё немного, и он обвинит принцессу в вероотступничестве и предательстве. Но этого не случилось. Вейлин сохранял молчание. Лишь желваки играли на лице едва заметно.

– Я явился, чтобы обсудить кое-что, – сказал Рамон. – Много размышлял и пришёл к выводу, что терять время на беготню за неизвестным прескверным – идея не лучшая. Он, конечно, будет скрываться, станет ещё осторожнее. И при всём этом есть риск, что в ближайшее время я могу умереть. Понятия не имею, насколько «проклятые муки» поразили моё тело и душу. Но тянуть дальне не намерен.

Элейн решительно кивнула:

– Я согласна. Рада, что мы думаем в одном направлении. Хотела высказаться о том же самом.

– И что вы предлагаете? – спросил Антал.

Принцесса и Рамон посмотрели на него очень серьёзно. А потом приказали Вейлину войти и закрыть двери покоев, чтобы никто не услышал. Антал поёжился, бросив на командира затравленный взгляд. Но тот ближе не подходил.

– Антал, мы тебе всецело доверяем. Поэтому хотим поднять важную тему. – Начала Элейн. – Моей частью нашей с тобой сделки было то, что я отдам тебе козлёнка, а потом поведу на Аукцион Фонтанель, где ты выкупишь ещё одного. Также тебе известно, что один из них хранится здесь, в усадьбе. Но знаешь ли ты, что это за козлята?

– Не знаю, – покачал головой Антал. – Знаю лишь то, что обладают они неслыханной силой. Потому они мне и нужны. Чтобы избавиться от проклятия Тенебрис и её гнёта.

– Всё дело в том… – присоединился к разговору Рамон. – Что козлята эти – четыре части души Пресвятого Сальваторе. И если собрать их воедино, то его можно вернуть. Ну, мы надеемся на это.

Антал обомлел и поначалу даже не поверил. Однако в глазах Элейн и Рамона не было и намёка на веселье. Тон их оставался серьёзным.

– Но как же это случилось? – приглушённо спросил он. – Кто сделал это с самим Пресвятым Сальваторе?

– Мы не знаем. Никто не знает, – ответила Элейн, пожав плечами. – Но я верю, что он сам обо всём нам расскажет, когда вернётся.

– Мы говорим тебе это не просто так, – произнёс Рамон, тоже сев рядом.

Антал горько усмехнулся:

– Я понимаю. Никаких мне козлят.

– Ну ещё бы, – едва слышно пробубнил Вейлин, сложив руки на груди. – Губу раскатал.

– Это, конечно, всё меняет, – ответил Антал, тяжело вздохнув. – Знал бы я раньше, ни за что не позарился бы на них.

Это также объясняло повышенный интерес Тенебрис к козлятам. Антал не сомневался: она желала их уничтожить. Если Сальваторе умрёт, отыскать и освободить Вогана не составит никакого труда. И, конечно, она не требовала искать их, потому что для этой работы у неё был другой прескверный. Без воли, готовый исполнить любой приказ. От Антала она хотела лишь преданности и любви. Желала, чтобы он, как раньше, был рядом. Чтобы вернулся и принадлежал ей.

Антал озвучил свои мысли вслух и добавил:

– Поэтому вы абсолютно правы. Нам необходимо действовать на опережение и найти всех козлят раньше, чем тот прескверный. Вернётся Сальваторе, и всё встанет на свои места.

Элейн кивнула:

– Солдаты, конечно, всё равно будут патрулировать улицы городов и деревень. И, конечно, не оставят без защиты усадьбу.

– Да, моя госпожа, – подал голос Вейлин.

– Выходит, следующим нашим шагом будет посещение аукциона, – рассуждал Антал. – Там мы добудем третьего козлёнка. Но как же четвёртый? Где его искать?

Рамон ответил:

– Нам известно, где он. Мы с Бартоломью долго искали. И нашли. Только вот есть одна проблема, причём серьёзная.

– Господин, простите за дерзость, но, быть может, не стоит говорить ему об этом? – вновь вмешался в разговор Вейлин. – Всё-таки информация слишком важная. Даже мне не всё известно…

Элейн нахмурила брови и вздохнула, подавляя злость. Она посмотрела на Вейлина с нескрываемым раздражением и процедила сквозь зубы:

– Вейлин, прошедшей ночью я просила тебя быть благоразумным и сдержанным. Я не приказывала, а просто просила! Однако ты уже ослушался, напав на Антала. Не веришь ему, тогда верь нам! Или ты сомневаешься в наших решениях?

– Признаться, да. Сомневаюсь, моя госпожа. Но вовсе не желаю вас этим оскорбить. Лишь переживаю за ваше благополучие и безопасность. Во мне говорит здравый смысл, а не желание перечить и бунтовать. Я всегда был человеком прямолинейным, поэтому честно высказываю свои мысли и наблюдения. Мои подозрения небезосновательны. Всё-таки с этим самым прескверным мы сражались пять лет назад. И тогда он был другим… человеком.

На последнем слове командир скривился.

– Не забывайте, что он сделал. Руки его от людской крови не отмыть никогда.

– Я за это поплатился, – едва слышно произнёс Антал, взглянув на Вейлина полными ненависти глазами. – Тебе ли не знать, господин Гонтье. Ты уже судил меня. И наказывал.

– И что же? Считаешь, что за искупление тебе обязательно положено прощение? – командир пренебрежительно усмехнулся.

– Считаю, что свою работу ты уже сделал. И нападать на меня теперь, спустя столько лет, когда я изо всех сил пытаюсь просто жить, – несправедливо. Как только дам тебе повод, тогда и распускай руки. А сейчас не смей ко мне прикасаться! – прошипел Антал в ответ, оскалившись.

– Угрожать будешь? – напрягся Вейлин.

– Тебе прекрасно известно, что если бы я захотел, то давно поверг бы усадьбу в хаос. Тебя заставил бы захлебнуться собственной кровью, а благословлённых поставил бы перед собой на колени. Но вместо этого я запихнул собственные гордость и достоинство куда подальше и сижу тут с разбитым носом! Терплю унижения! Думаешь, я не мог бы дать тебе отпор, командир? Мог бы. Но лучше сделаю это словесно, чем вновь пролью чью-либо кровь.

Антал не знал, о чём думал Вейлин в этот момент, но тот ничего не ответил. Выслушав, он так и стоял столбом, глядя на прескверного сверху вниз. Однако на короткий миг – или, быть может, Анталу просто показалось? – во взгляде его промелькнуло уважение. Так или иначе, оно быстро сменилось привычным презрением. Пусть так. Главное, чтобы он не подходил ближе и бесился на дистанции.

– Съел? – обратился Рамон к Вейлину с издёвкой. – Вот так и решаются конфликты в обществе интеллигентных людей. В обществе достойных мужчин! Мы кулаками без причины не машем.

– Антал. – Элейн взяла прескверного за руку. – Мы расскажем, где четвёртый козлёнок. В любом случае, так просто его не достать…

– Я слушаю.

– Он в могиле Вогана. Бартоломью рассказал мне об этом незадолго до… смерти.

Антал вдруг вспомнил, как принц в театре обмолвился о чём-то подобном.

«Сестрёнка, онтам, где мы и думали,» – сказал он тогда.

В мимолётном проблеске сознания Бартоломью сообщил об этом своей сестре, потому что понимал: только на неё вся надежда. Антал не сомневался, что от этого осознания Элейн было лишь больнее. Возложив на неё ответственность, принц окончательно признал своё поражение и готовился к смерти. Смирился. Он знал, что не станет королём, не спасёт Эрхейс, не исполнит свой долг. Брошенная, казалось бы, невзначай фраза служила своего рода державой, которую он передал своей сестре. Единственной оставшейся наследнице трона.

– Нам надо придумать, как вытащить оттуда козлёнка. – Рамон встал и вновь принялся расхаживать по комнате в задумчивости.

– Я спущусь туда и заберу, – пожав плечами, ответил Антал. – А как иначе?

– Туда можно войти, но нельзя выйти. Могила не выпустит тебя. Ты же сам понимаешь. Сальваторе позаботился о том, чтобы Вогана не смогли вызволить из места его заточения. – пояснила Элейн. – Это относится ко всем. Даже к благословлённым.

– Что конкретно со мной случится там?

– Ты просто не найдёшь дорогу назад. Навсегда остаться в одной могиле с не упокоенной душой дитя Тенебрис – перспектива не лучшая, – добавил Рамон.

– И что же тогда нам делать?

– Для начала собрать хотя бы трёх козлят. А дальше – решим, – ответила Элейн. – Поэтому мы пойдём на Аукцион Фонтанель.

– Возможно, тот прескверный тоже будет там, – предположил Вейлин. – Очевидно, мы одну цель преследуем.

– Его цель помасштабнее, – промолвил Антал. – Его руками Тенебрис желает стереть из истории благословлённые семьи, а потом и самого Сальваторе. Но, очевидно, не торопится. Потому что лишь благословлённые способны могилу Вогана отыскать. Без вас ему уготовано всю жизнь по землям Эрхейса плутать.

– Госпожа, – обратился Вейлин к Элейн. – Вы позволите мне сопровождать вас на аукционе? В целях безопасности.

– Госпожу на аукционе буду сопровождать я, – огрызнулся Антал.

– А меня?! – возмутился Рамон.

– И тебя, – ответил Антал, улыбнувшись.

– Конечно, ведь так и поступают друзья, верно? – бросила Элейн язвительно, а потом тут же перевела тему: – Тогда решено. Вейлин останется здесь. Через несколько дней отправимся дружной компанией на приём.

Рамон как-то глупо заулыбался, услышав, какой акцент Элейн делала на слове «друзья», но ничего не сказал. Лишь посмотрел на Антала, вскинув брови. Мол вопрошал: друзья? В самом деле? Но Антал сделал вид, что не обратил на это внимание.

А потом Рамон сказал:

– Ладно, нам ещё нужно костюмы подобрать. Не как оборванцы же туда заявляться.

– Мы знаем одну замечательную девушку, которая сможет удовлетворить твои вкусы в нарядах, Рамон, – сказала Элейн с улыбкой. – Госпожа Евадне Реверди. Наведаемся к ней.

– Так и поступим.

С этими словами благословлённый покинул покои Антала и выволок за собой Вейлина. По всей видимости, он пожелал оставить принцессу и прескверного наедине. Но и Элейн не стала задерживаться. Выглядела она отдохнувшей, но встревоженной. Говорить об этом не захотела и просто ушла к себе. Объяснила это тем, что желает побыть одна и подумать. Антал же настаивать на своей компании не стал.

Но уже к ночи принцесса вернулась. Антал ужинать не захотел, потому не покидал свои покои.

– Не голоден? – поинтересовалась она.

– Нет аппетита. Устал. Поэтому хотел лечь пораньше.

Элейн неловко топталась на пороге, будто не решаясь заговорить о чём-то. Антал сидел на кровати, глядя на неё вопросительно. Заламывая пальцы и не поднимая глаз, благословлённая произнесла:

– Я вот тоже есть не хочу. Тоже хотела бы лечь пораньше, но… не у себя.

Антал изумлённо вскинул брови:

– Хочешь лечь со мной?

– Да. Но не хочу наглеть! Прости! Если это тебя стеснит, то я уйду. Просто мне неспокойно. Так много всего происходит… Ещё и прескверного мы не поймали. Словом – я боюсь, Антал.

От смущения и неловкости Антал пошутил:

– Да что уж там. Давай и Рамона позовём, и Надайн, и Энея…

Однако шутка оказалась неудачной. Элейн улыбнулась, хотя ей явно было не до веселья. Воцарилась тишина. И когда принцесса уже собиралась развернуться и уйти, Антал произнёс абсолютно серьёзно:

– Конечно, Элейн. Ложись рядом.

– Так ведь и поступают друзья, да? – нервно хохотнула она.

А потом принцесса закрыла дверь и прошла к кровати, устроившись на одной её половине. Лёг и Антал, погасив свет. Однако в покоях не было темно. В окна подглядывала круглолицая луна, оставляя на полу причудливые тени. Там, на улице, стояла промозглая осень. Покачивали своими голыми ветвями деревья, готовящиеся к спячке. Ветер гонял опавшие листья, подхватывал их бесцеремонно и уносил далеко-далеко.

Но здесь, в гостевых покоях усадьбы Беланже, холодно не было. Очень даже тепло и приятно.

Антал старался не касаться Элейн, боясь смутить. Боясь, что она не так поймёт. Он был готов отодвинуться к самому краю, чтобы между ними было достаточно расстояния. Хотя на этой огромной кровати на самом деле мог легко поместиться и третий человек. Но почему-то всё равно было тесно. Или это Элейн старалась придвинуться ближе?

Она вздохнула. Глядя в потолок, принцесса молчала, неустанно размышляя о чём-то. Антал повернулся набок и теперь смотрел на неё. И, честно, оторвать взгляд оказалось довольно сложно. Прескверный едва не лишился дара речи, ведь на мгновение увидел её лицо. Не Тенебрис, а именно её. Или, быть может, ему показалось? Возможно, так упали тени… Но короткого мгновения хватило для того, чтобы сердце забилось чаще, а дыхание сделалось прерывистым. Словно любовь с первого взгляда. Будто рядом лежала прекрасная незнакомка, забыть которую уже будет невозможно.

Что это значит? Неужели связь с Тенебрис настолько ослабела? Её влияние уже не было столь сильным и бесспорным. И, что самое интересное, заметила ли это сама богиня? Чувствует ли она, как Антал отдаляется? С каждым днём его сердце понемногу вытесняло её образ. Прогоняло, постепенно впуская Элейн.

Происходящее казалось сном. Неужели это правда? Неужели… есть шанс любить другую? Ту, которая не привяжет к ноге, словно пса, не станет угрожать и требовать преданности. Та, которая в первую очередь дарует эту преданность в ответ.

– Что тебя тревожит? – шепнул Антал.

Он отчаянно пытался выцепить размытые черты принцессы, но лик богини их снова спрятал. Однако Антал не спешил отводить взгляд. Он смотрел так, будто был готов поглотить Элейн. А потом вдруг подумал: не так важно, какое у неё лицо. Ведь важна она вся.

– Многое, – ответила принцесса. – Нам предстоит пройти ещё немало испытаний. Я считала, что самое тяжёлое позади, но каждый день судьба-злодейка подкидывает новые сюрпризы. Например, новость о том, что отец отрёкся от трона и ждёт моей коронации…

Антал подскочил:

– В самом деле? Это… хорошо?

Элейн вздохнула:

– Антал, я никогда к этому не стремилась. На троне должен был быть мой брат. Но его смерть всё так сильно изменила! А отец, кажется, медленно сходит с ума, поэтому и решил отречься. Моя жизнь перевернулась с ног на голову! Мне нужно что-то делать, но я чувствую такое страшное бессилие!..

По щеке её скатилась слеза.

– Я не готова. У меня будто нет почвы под ногами. Я стою в зыбучих песках и медленно тону.

Антал, поддавшись вдруг какому-то внезапному порыву, протянул руки и аккуратно прижал принцессу к себе. Та охотно ответила взаимностью, обхватив прескверного. Он вдыхал запах её волос и чувствовал горячее дыхание на своей шее. Грудь приятно щекотало – внутри и снаружи. Гладя принцессу по голове, Антал произнёс ласково:

– Как бы там ни было, Элейн, я в тебя верю. В твою силу, в твой ум и непоколебимость. Всё получится.

– А если нет? – всхлипнула она.

– Тогда в зыбучих песках я буду тонуть вместе с тобой.

Антал почувствовал, как принцесса задрожала в его объятиях – хрупкая, но лишь на первый взгляд. На деле же он не лгал, говоря о её силе. Прескверный в неё действительно искренне верил. А потом добавил:

– Я не представляю, через что ты сейчас проходишь, госпожа. Но хочу, чтобы ты знала: я с тобой. И это не просто слова. Ты дорога мне.

– И ты дорог мне, Антал. Очень.

Антала пробила дрожь. Момент был очень волнительный и интимный. Какое-то время они молчали, слушая дыхание друг друга. Её запах сводил с ума. От тепла её тела по коже бежали мурашки. От близости сильно колотилось сердце, разгоняя горячую кровь по венам и артериям. Возникло простое и понятное желание стать ещё ближе. Захотелось поцелуев. Но почему-то Антал никак не мог решиться на этот шаг. Да, Элейн чмокнула его в уголок губ совсем недавно, но то был совсем другой поцелуй. То, чего жаждал Антал, означало нечто куда большее. Он хотел её губы. Прямо сейчас. И шаг этот был серьёзным. Важным. Антал знал наверняка: совершив его, он полностью растворится в ней. Отдаст себя, но исключительно по своей воле.

Прескверный опустил взгляд и осторожно коснулся подбородка Элейн. И тут же обнаружил, что та крепко спала. Уснула, чувствуя себя в полной безопасности. Она тихо сопела, не прерывая объятий. Но Антал не расстроился. Момент не упущен, он лишь ждёт более подходящего времени. Потому прескверный тоже закрыл глаза и погрузился в сон.

***

Тем же вечером…

Евадне погасила свет в своей лавке, оставив всего одну свечу. Время было позднее, посетителей больше не намечалось. Она собиралась закрыться и уйти отдыхать. День был долгим и насыщенным. Однако, будучи ярой педанткой, для начала госпожа Реверди решила навести порядок в лавке. И, подойдя к манекену, она принялась поправлять надетый на него костюм. Разгладила складки, смахнула невидимые глазу пылинки… А потом услышала, как отворилась дверь. Обернувшись, аристократка так и замерла на месте, боясь пошевелиться. В лавку вошёл… он. Выглядел он вполне прилично, был дорого одет, и вряд ли кто-то мог подумать о том, что это – прескверный. От него привычно веяло чем-то загробным: холодом могильным и запахом сырой земли. Евадне забеспокоилась. Она украдкой выглянула в окно, надеясь, что мимо пройдёт случайный солдат, патрулирующий улицы. Но там никого не оказалось. Да и вряд ли простой служивый мог бы что-то сделать с этим… человеком.

– Добрый вечер, госпожа Реверди.

Голос его грубый и басистый вызвал мурашки. Стоило мужчине заговорить, как тут же закружилась голова. Стало тяжело дышать. И одна-единственная несчастная свеча почему-то перестала разгонять темноту. Мрак сгустился вокруг. Он был сильнее света. Тот человек подошёл близко, почти вплотную. Евадне обернулась, бросив суету над костюмом.

– Добрый. Чем обязана?

– Только хотел забрать должок.

Этот человек был выше, крупнее и, несомненно, куда сильнее хрупкой Евадне. Она его боялась. Вероятно, любая девушка на её месте испытала бы схожие чувства. Когда хотел, господин Гишар умел выглядеть внушительно и страшно.

– И чего же вы хотите? – она задрожала.

Под его пристальным вниманием хотелось съёжиться, осесть на пол и закрыться руками – что угодно, лишь бы скрыться от этого пронзительного взгляда.

– Самую малость, госпожа Реверди. – Он сделал к ней шаг и грубо коснулся подбородка. Руки его были в кожаных перчатках. – Я хочу поручить вам одно дело. Очень важное! Поэтому слушайте внимательно.

Взгляд Евадне метался. Она отчаянно пыталась придумать хоть что-то, но в голове было пусто. Мысли выместил страх.

– Я вижу, как мечется ваш взгляд. И даже слышу, как вы думаете. – Ансуре кровожадно облизал губы. – Не пытайтесь сбежать или позвать на помощь. Снаружи всё равно никого нет. И всё же, если издадите хоть звук, я вам шею сломаю. Или желаете истечь кровью и пасть замертво прямо сейчас? На сей раз господин Бонхомме не поможет. Та дрянь, которую где-то достал ваш муженёк, и рядом не стоит с моими проклятиями. Я могу шепнуть, и вам, госпожа Реверди, останется лишь молиться. И считать секунды до конца.

По щекам покатились слёзы. Страх окончательно взял над аристократкой контроль. Губы её задрожали. Вжавшись в стену, она закрыла глаза и жалобно заскулила.

– Откуда… откуда вам всё это известно? – всхлипывала она. – Откуда знаете, что он помогал мне?

Это был не просто страх, а самый настоящий кошмар. Мужчина не повышал голоса, он не сделал ей больно, но одним лишь своим присутствием сумел довести несчастную девушку до слёз. Она искренне верила его угрозам и даже не сомневалась, что этот человек способен сделать так, как сказал.

Он грубее взялся за её лицо и заставил повернуться, а потом смахнул слезу большим пальцем.

– Не надо так плакать. Я ведь вам ещё ничего не сделал. К чему всё так усложнять?

– Чего вы хотите?

– Вы, дорогая моя, отправитесь на Аукцион Фонтанель. Там выкупите драгоценную диковину. По некоторым причинам сам я не могу этого сделать. Моё присутствие на подобном мероприятии невозможно. Деньгами я вас обеспечу, об этом не беспокойтесь.

– Что за диковина?

– Козлёнок. Вы девушка падкая на сплетни и слухи, потому, думаю, сами знаете, насколько он ценен. И ещё. Туда же заявятся госпожа Дезрозье и господин Беланже. Они тоже захотят выкупить его, но вы должны их опередить. Обязаны выиграть эти торги. Или получить его иным способом. Как вам будет угодно! Но заберите козлёнка и принесите мне.

Евадне не была дурой и прекрасно понимала: если сами благословлённые заинтересованы в козлёнке, то отдавать его прескверному не просто преступление, а самое настоящее кощунство! Хотя она даже понятия не имела, по какой именно причине диковина эта была столь важна. Отец смог взрастить в Евадне преданность вере и короне. Потому, несмотря на то, как ей было страшно сейчас, она сопротивлялась. Пыталась отыскать выход из ситуации.

– Вероятно, благословлённые господа всё равно не дадут мне с ним уйти… – промямлила она, всхлипнув.

– Это уже ваша проблема, Евадне.

– Позвольте узнать, господин. Этот козлёнок… он как-то связан с Пресвятым Сальваторе? Это религиозный артефакт?

Ансуре глухо посмеялся:

– Боитесь прослыть вероотступницей и еретичкой? О святости души своей нужно было думать до того, как пришли ко мне и попросили супруга своего проклясть.

Евадне заплакала пуще прежнего. Самое страшное, что она совершенно себя в этом не винила. После того, как господин Бонхомме помог ей, Лабарр продолжал портить жизнь бывшей жене: распускал слухи, подкидывал мёртвых животных на порог, разбил стекло в витрине лавки, а после и вовсе нанял человека для слежки. Он хотел извести её, но не своими руками. Евадне не сомневалась, мерзкий Лабарр пойдёт до конца, не остановится. Вероятно, её убили бы. Сам он не приближался, помня о том, что Антал дал ей проклятие на случай, если придётся от него защищаться. Проклятие было лёгким – те же кошмары и галлюцинации. Его он поместил в булавку. Приколи её Евадне к одежде бывшего супруга, и проклятие прицепилось бы к нему. Но этого было мало. К тому же, простить ему смерть отца она так и не смогла. Злость лишь росла с каждым днём, закипала.

Тогда госпожа Реверди обратилась к человеку, который, по слухам, «торговал отменной скверной». О нём аристократка спрашивала у амисситов, что появлялись в самых злачных местах по ночам. Имени этого человека они, конечно, не назвали. Но помогли на него выйти. Так Евадне и познакомилась с прескверным. Тот отказать несчастной девушке не смог и с удовольствием убил и проклял Лабарра. «Посмертным проклятием». Уже как пару недель он мёртв. Взамен прескверный не попросил денег. Он пожелал услугу. Так Евадне стала его должницей, не представляя, на что подписалась.

– Если это так… если козлёнок в самом деле важен для благословлённых господ, то я не могу…

Мужчина сильнее сжал её щёки и с силой приложил головой о стену. Евадне вскрикнула и снова зажмурилась от боли и страха.

– Можешь! – гаркнул он. – И сделаешь!

Реверди громко разрыдалась:

– Оставьте меня в покое! Прошу!

За спиной его широкой показалось движение. В нос ударила страшная вонь. Она перебивала едва уловимый и до боли знакомый аромат духов бывшего мужа. Послышались натужные хрипы и тяжёлые медленные шаги. Выглянув из-за плеча прескверного, Евадне ахнула. На пороге лавки, покачиваясь, стоял Лабарр. Глаза его горели жёлтым, иссиня-бледное лицо было запачкано запёкшейся кровью, некогда дорогая и роскошная одежда превратилась в лохмотья.

– Не боишься меня, тогда я отдам тебя ему, – прошептал Гишар. – Проклятые очень свирепы. Он изголодался по насилию и с остервенением будет забивать тебя до смерти. Или рвать на части. Или заживо есть. Хочешь, госпожа Реверди? Я припас его специально на тот случай, если ты окажешься несговорчивой.

Евадне тряслась, полными ужаса глазами глядя на бывшего мужа. Зубы застучали. Во всём теле появилась противная и липкая слабость. Если бы Гишар отпустил, то Евадне тут же рухнула бы на пол, не удержавшись на ногах. Она подумала, быть может, это Пресвятой Сальваторе наказывает её за грехи? Заставляет искупиться?

Тем временем Лабарр медленно побрёл вперёд, исподлобья пронзая бывшую супругу глазами, полными ярости. От него веяло опасностью. По подбородку стекала слюна.

Евадне завопила, вжавшись в стену:

– Нет! Умоляю, не надо! Прошу, господин!

Лабарр подошёл совсем близко, в нетерпении протягивая скрюченные руки. Евадне зажмурилась и отвернулась, жалобно хныча. Проклятый схватил её за волосы ледяными пальцами и потянул на себя, словно желая поцеловать.

А Ансуре тем временем наслаждался ужасом несчастной аристократки. Губы его тронула едва заметная улыбка. Но долго издеваться над ней он не собирался. Всё-таки она ему нужна в здравом рассудке. Сумасшедшая не сумеет выполнить столь важное задание.

– Уйди, – приказал он Лабарру.

И тот беспрекословно подчинился. Отпустил белокурые волосы госпожи Реверди и отступил на шаг. Евадне всё ещё боялась открыть глаза и судорожно всхлипывала. А потом простонала:

– Хорошо, господин. Я сделаю, как вы просите.

– И никому ни слова об этом, госпожа Реверди.

Она закивала:

– Да. Я понимаю.

– Вот и замечательно. После аукциона я приду к тебе сам, на следующее утро. Не пытайся меня найти.

После этих слов Ансуре покинул лавку. Лаб