Сойти с дороги

Глава первая Выжил

Сознание пришло позже, чем руки попытались отжать тело от земли и поставить его в горизонтальное положение.

«Руки работают, значит, жив», – констатировал рассудок. И сразу адская боль ударила в голову, запрещая хоть как-то напрягать мозги.

– Мать, – только и слетело с сухих, треснувших губ парня, пока он падал обратно носом в землю, – жив, все же жив…

Открытие глаз стоило очередной порции головной боли, но ничего, впрочем, не дало. Перед носом была только земля. Осторожно, не рывком, как попытался сначала, молодец сумел подняться на четвереньки, и тут же его стошнило.

«Нужно подниматься, – пролетела шальная мысль, выдав очередную порцию боли, – иначе я могу рухнуть прямо в свою же лужу». Эта мысль хоть и была шальной и глупой, но придала чуть энтузиазма, и, отползя чуть в сторону, Добр все же встал, но тут же рухнул обратно. Теперь уже, правда, на колени. Стоять без опоры он не мог, поэтому стоило найти, обо что можно было опереться. Мутными глазами от само собой хлынувших слез он осмотрелся, наткнулся на темный силуэт справа и пополз к нему. Опершись, Добр встал. Под пальцами поскрипывал уголь.

– Сгоревшая изба, – понял он.

Сейчас нужно вспомнить последнее, что было перед падением без сознания. А воспоминания были все страшные, кровавые, и видеть их снова не хотелось. Но надо.

Деревня Любово стояла недалеко у леса, куда в случае чего бежали прятаться крестьяне, но возле двух огромных полей, на которых они возделывали на продажу жито. Поле со своей рожью было чуть в стороне. А как вы хотели? Кто же будет есть то, за что деньги платят? Вот и получалось, что пшеничную муку возили на ярмарку в Князьгород, а сами кушали хлеб ржаной. Один знахарь мимо идущий сказал, что так даже полезнее.

Стояла деревня Любово на землях Князьгорода, но недалеко от границы с Южнодаром. В отличие от князьгородской пехоты, южнодарцы же предпочитали конницу. Земли Южнодара были куда как плодороднее князьгородских, чистый чернозем, но им все было мало, оттого частенько южнодарцы ходили за свои границы грабить села. Обычно отбирали тоже зерно, иногда девок на продажу в дальние южные страны забирали, но сильно не буянили. А зачем? Доить живую козу лучше постоянно, чем один раз молока попить да мясца поесть. Крестьяне с этим давно смирились, прятали основную часть зерна, девок в лес уводили или совсем все уходили. До Любово южнодарцы доходили редко, тут нечасто появлялись разъезды князьгородские, но бывали.

Обычно население всем скопом бежало прятаться в лес. Но сейчас, летом, когда жито еще не поспело, южнодарцев никто не ждал. А они нагрянули. И нагрянули не грабить, а разорять. Что-то не поделили два князя, и один решил рейдом в отместку пройтись по землям двоюродного брата своего. Не успели любовцы уйти в леса, не успели деток малых да девок красных укрыть, налетела ранним утром, когда петухи еще только просыпались и орать во весь голос еще не собрались, конница лютая. И пошла-поехала кровавая рубка. Мужики да некоторые бабы за топоры и вилы схватились, дома свои защищать, да только куда им супротив умелых воинов на лошадях да при пиках и сабельках. Добр тоже схватился за вилы, и даже успел свалить одного конника, и даже тыкнуть в него лежачего. Но сабелька мелькнула над головой, и свалился парень беспамятно на землю сырую. Больше ничего не помнил он, разве тени какие-то, плач детский, а потом темнота. Думал, что помер, но нет, ожил и даже на ноги встал.

В селе царила странная, небывалая тишина. Нет, конечно же, шелестел листьями ветер, пели птички, это все было. Но обычно в деревне всегда стоит людской гам. Люди делают все с шумом, с разговором. Идешь по деревне и то со всеми поздороваешься, как живут узнаешь, над кем-то подтрунишь, и так один человек, а по деревне, чай, много людей ходит туда-сюда. А сейчас стояла тишина.

– Есть кто живой? – крикнул Добр.

Точнее, ему показалось, что он кричит, а в действительности это было что-то среднее между хрипом и шепотом. Зато он опять получил порцию головной боли. Тишина была ему ответом. Слезы постепенно остановились, глаза потихоньку начали видеть. И что они разглядели, им не понравилось. Добр стоял посреди пепелища, еще недавно зовущегося деревней Любово. Вокруг чернели остатки домов, белели указательными перстами печи, но самое страшное было в витании полчищ мух над лежащими трупами…

И тут в ноздри ударил запах. Жуткий запах разлагающихся трупов, горелого мяса, кострища, и все это одновременно. Добра сразу вывернуло наизнанку. Много в желудке, конечно, не было, но все равно неприятно. В лица людей парень всматриваться не стал, ему и так было плохо. Проведя по затылку рукой, он обнаружил ее всю в крови. Удар пришелся вскользь. Оглушил, нанес рану, но не разрубил черепа, чем и спас человека. Но кровь все еще сочилась из раны, да и состояние было сильно паршивое. Первой мыслью Добра было похоронить всех, кого он сможет. Но сил у него на это не было. Сперва нужно было отлежаться и набраться сил. Возле леса стояла почти незаметная землянка. Напавшие на нее не обратили внимания и не стали жечь, а расстояние до ближайшего строения не дало перекинуться огню сюда. Там внутри рожали бабы, дабы нельзя, чтоб дитятко при всех из тела выходило. Вот туда и направился парень. Землянка была небольшой. Тут не было даже печи. А зачем? Бабы-то только на полдня сюда бежали, когда воды уже отошли. В это время да с потугами даже в лютый мороз не успеешь замерзнуть. Посредине стояло ложе с сеном и шкурами. А еще висели рушники, одним из которых парень замотал голову. После чего Добр упал на ложе и уснул.

Сколько он провалялся в забытьи, он не знал. Может, день, может, два, а может, и больше. Периодически он вставал до ветру. Сначала решил дойти до леса, но передумал и отошел всего пару шагов от землянки. Стесняться было некого. Периодически ходил попить. В колодец еще в начале бойни южнодарцы скинули убитого, Добр тогда не разглядел, кого именно. А значит, пить из него сейчас было нельзя. Благо недалече стояла дождевая бочка для полива, она не загорелась, так как после весны была всклянь наполнена водой. Вот оттуда он и пил.

Через какое-то время Добр проснулся и понял, что голоден. Мамка в детстве всегда говорила, когда парень болел, что если больной проголодался, значит, идет на поправку. Вот только где найти еду, он не знал. Мужики и парубки у печи не сидели и максимум могли на охоте на углях запечь дичь или репы, принесенной с собой, например, на пастбище. Но сейчас у Добра не было ни дичи, ни репы, ничего. Пришлось рыскать по обгоревшим домам и погребам. Сначала было зазорно, но это быстро прошло. Люди, кому принадлежат эти дома, или померли, или угнаны в плен, другого не дано, а значит, не обидятся. Да и брать-то особливо нечего было. Южнодарцы вынесли все, что могли забрать с собой.

Но Добр знал, где те или иные люди могли прятать накопленное, а вот нападавшие не знали. Но и ему не всегда улыбалась удача. Первый раз он наскреб в амбаре только две горсти прошлогоднего зерна, но и это было в его случае победой. Он сварил их так, не перетирая в муку. Получилось не очень, но желудок насытило. На следующий день он уже взял в руки лопату и начал копать одну могилу на всех. Делал он это не быстро, голова еще напоминала о себе болью при любом резком или тяжелом движении. За четыре дня он смог похоронить всех. Это далось ему с трудом. Трупы к этому времени раздулись на солнце и воняли страшно. Но через тошноту и рвоту он выполнил свой долг. После чего выпил залпом припасенную дедом Любом бутылку браги и упал спать. А проснувшись, собрался, взял с собой отцовскую рогатину да простенький щит старосты, который тот не успел даже со стены снять.

Добр шел в город, в Князьгород. Здраво рассудив, что один в сгоревшей деревне не выживет, а в других деревнях его и не ждут. Жизнь в деревнях скудная, все работы давно между своими поделены, и пришлому, как лишнему рту, будут не рады. Нет, если ты хороший кузнец, лекарь или колдун, то есть шанс на обустройство. Но Добр не имел таланта ни в одной из этих областей. Ему поход в другую деревню не сулил ничего. Разве что лишние руки на сбор урожая потребуются, но до него еще долго, да и после него жить-то нужно будет. А в городе всегда найдется работа. Там люд разномастный живет, где-нибудь его руки и пригодятся. Все шансов больше, чем в деревнях.

Дорога ложилась под ноги нелегко. Сказывалось ранение и отсутствие хорошего питания. Была бы жива мамка, она бы выходила свое дитя, хоть он теперь и выше нее на целую голову, за неделю, всякими отварами и взварами, кашами и щами. Но, увы, мамки в живых не было. Он сам положил ее и отца в могилу, впрочем, как и двух старших братьев. Сестер он не нашел, видать, забрали в полон. От мыслей про семью на глазах навернулись слезы.

«Мужчины не плачут, – тут же резанул голос отца, – плачут только девки и трусы! Не будь трусом, сынок!»

– Не буду, – прошептал Добр, стиснул зубы и пошел дальше.

Медленно переставляя ноги, но пошел дальше. Добр был в Князьгороде каждый год на ярмарке, но дорогу, если честно, не помнил. А чего ее запоминать? Сидишь себе на телеге да правишь телегой второй, прямо за первой с отцом едешь. Дорога и не запоминается. Поэтому шел Добр, держа направление по тракту проложенному. Князьгород был севернее, вот туда и шел парень, периодически смотря, на какой стороне мох у деревьев растет. Держался он больше проторенного тракта, здраво полагая, что если не все, то многие дороги ведут в Князьгород. Можно было бы на телегу к кому попроситься, человеку с забинтованной головой мало бы кто отказал, но людей на тракте не было. Пара посыльных конных проскакала мимо, не замечая паренька, и все. Так он шел, пока не дошел до развилки дорог. Один большой тракт в этом месте разделялся на три дороги, уходящие в лес.

Посреди расходящихся дорог стоял огромный камень с высеченными на нем словами. Гласили они следующее: «Налево пойдешь – добро потеряешь, направо пойдешь – голову потеряешь, прямо пойдешь – жив будешь, да себя не вспомнишь».

– О ты ж как, – остановился Добр, размышляя, куда идти, – голову терять мне точно не с руки, да и себя забывать так же, а без добра кому я в городе нужен?

Из добра у парня имелся в загашнике небольшой кошель с медяками. Эти деньги он нашел нечаянно, когда обшаривал насчет съестного остатки сгоревшего дома дядьки Тура, старосты деревни. Старик, видать, копил эти деньги на черный день, а погиб, защищая деревню, но деньги южнодарцам так и не отдал. Хотя мог бы попытаться откупиться. Вряд ли бы получилось, скорее всего, налетчики деньги взяли бы, а сами голову и срубили, но попытаться все же мог. Медяками Добр рассчитывал пользоваться в Князьгороде первое время. Парень был умный, он понимал, что обычного деревенского увальня вряд ли сразу кто к себе в подмастерье возьмет. А нужно же где-то жить и что-то есть.

– И куда ж пойти-то? – сам у себя спросил вслух Добр.

– Никуда не ходи, карр, – раздалось сверху, – везде пропадешь, каррр.

Парень поднял голову – на верхушке ближайшего дуба сидел ворон. Большой такой ворон, жирный, с серыми висками. Видать, птица старая, умная.

– Это ты сказал? – спросил у ворона Добр.

– А ты кого-то еще тут видишь, карр?

– Ты умеешь говорить? – удивлению парня не было границ.

– Это Былинния, олух, тут кто только языком не болтает, каррр, хе-хе-хе, – засмеялся, как показалось Добру, ворон, – бороденку куцую-то вон уже отпустить успел, а ума не набрался еще, дальше околицы своей деревни и не выходил, поди, за всю свою недлинную жизнь.

– Батя в лес далеко не отпускал, говорил, что это опасно, а когда на ярмарку ездили, то только по трактам, в лес не заезжали, – честно признался парень.

– Оно и понятно, каррр, – кивнул ворон, – папка-то твой знал в этом толк, известный ватажник был, хоть и завязавший.

– Ватажник? – удивился новому непонятному слову Добр.

– Ватажник, карр, – подтвердил ворон, – так называют людей, которые собираются в ватаги и рыскают по лесу, степям, горам и холмам в поисках артефактов на продажу, а если узнают, что дорога к Китежу открылась, сразу туда бегут, карр.

– К Китежу?

– Город такой есть волшебный, может в любом озере всплыть.

– Зачем к нему бежать?

– Там артефактов как грязи, карр, выноси сколько хочешь, каррр, если жив, конечно, останешься, каррр.

– Врешь ты все, – махнул рукой Добр, – папка в деревне родился, а теперь и помер, не ходил он ни в какой Китеж ватажником.

– Не буду убеждать, каррр, – не стал настаивать ворон, – потом сам узнаешь, каррр.

– Ты лучше скажи, птица, по какой дорожке мне в город идти?

– Домой иди, каррр.

– Нет у меня больше дома, – горько вздохнул Добр и утер так и не скатившуюся слезу, мне теперь только в Князьгород подаваться, по-другому и жизни нет, один человек не выживает.

– Тогда дам я тебе один бесплатный совет, человек, карр, если хочешь выжить, думай всегда головой, прежде чем руками делать, карр, даже если хочется сразу рогатину по самое древко воткнуть, каррр, – ворон вспорхнул с ветки и направился в лес. – И самое главное, каррр, не будь трусом, каррр, у трусости глаза велики, а дух короткий, каррр…

– Головой думай? – вздохнул Добр, смотря вслед удаляющейся птице. – Ну, давай попробуем.

Самое простое было пожертвовать либо вещами, либо разумом, но не очень-то хотелось. Ну, потеряет он вещи и деньги и что? Придет в Князьгород, и что его будет ждать? А ничего хорошего не светило. Это простофиле кажется, что только дойдя до города, зайдя за его стены, ты сразу заживешь как горожанин, будешь словно сыр в масле кататься, сапоги красные носить станешь да баб за мягкие места щупать. А нет. Отец Добру рассказывал, на ярмарках, как в городах жизнь течет. Это так кажется с первого взгляда, что в граде все люди одинаковые, что горожане все едины. Но на самом деле это не так, совсем не так. Город делится на много улиц и слобод, которые объединяют людей или по родству, или по профессии, и это очень четкое деление. Если ты родился на кузнечной улице, то при пересечении той же портняжной можешь и в зуб получить. Так же как в веснянской слободе будут косо смотреть на человека из поленской. Когда людям нужны доспехи, они идут на оружейную улицу, а если телегу нанять, то на лошадиную. Так же не стоит заходить всякому бедняку в купеческую слободу, там специальные вышибалы контролируют улицы и сразу навешают тумаков заблудшему. Но те же вышибалы к казармам дружины не подходят. А зачем? Те ведь и сабелькой полоснуть могут. Хорошо, когда в городе у тебя родня есть, а если нет, как у Добра, что делать? Никто запросто так кров и еду не предоставит. На любой улице ты чужой будешь, а чужому либо самую поганую работу предлагают, либо никакой. Пойдет Добр по дорожке левой, останется без всего, что делать? Говно из дыр лопатой доставать в городе этом? Не, эта учесть хуже смерти.

Прямо идти тоже смысла не имеет. Себя забудешь – кому нужен будешь? Сам себе не нужен станешь. На ярмарке Добр видал один раз такого себя непомнящего. Страшно. Он сидел, побирался. Точнее, не он сам. Его посадил один мужик, миску перед ним поставил и ушел. А тот сидит, глаза навыкате, слюна на рубаху дырявую пожухлую капает, пятно мокрое под ним расплывается, рукой, а не рукавом утирается. Что-то сам себе лопочет на своем каком-то языке непонятном, пальцами в прохожих тычет, баб близко подошедших за подолы дергает. Ужас. Добр как такого безмозглого вспомнил, как себя на его месте представил, так ему сразу по прямой дороженьке идти-то и расхотелось.

Оставалась только по правой топать. Там обещали головы лишить. Оно, конечно, тоже невесело, зато сразу и не мучаясь с лопатой в дерьме или на ярмарке с плошкой. Да и батька его с рогатиной хорошо натаскал охотиться. Это посмотрим, кто кого головы-то лишит. Батька его с такой рогатиной в одиночку на медведя ходил и все умение свое сыну передал.

– Двум смертям за одним не прийти, – махнул Добр рукой и отправился по правой дорожке.

Глава вторая Волк

Дорога та делала петлю вокруг леса, и Добр решил сойти с дороги и пойти по тропинке, в попытке срезать путь. В лесу было хорошо. Птички поют, ветер кронами деревьев шуршит, птички с ветки на веточку сигают. Лепота. Вот только в этой лепоте главное не пропустить того, кто тебе голову снесет. Не просто же так написано, что головы можешь лишиться. Идет Добр по сторонам зыркает, готовый чуть что щитом прикрыться, да рогатину вперед выставить. Он не отец, конечно, но с медведем как-нибудь да сдюжит. Только боялся парень не медведя. Мишки они в каждом лесу водятся, да только дорожных камней про них не ставят.

Долго так шел Добр и видит картину странную. На ветке сидит не то птица, не то баба. Смотришь на голову – вроде женская, а все остальное птичье. Пожалел парень, что лук со стрелами не прихватил. Рогатиной-то по птице не сподручно. Что ждать от этого существа, хлопец не знает, то ли про него на камне писано, то ли не про него. А кто знает? Те, кто голову буйную тут сложил? Так они уже не расскажут. И тут назревает вопрос: если те, кто сложил голову, об этом не расскажут, то кто надпись на камне сделал?

– Здравствуйте, – инстинктивно произнес Добр и встал перед птицей. Он не знал, что делать, и поэтому ждал первого хода от этого странного существа. Птица же, не замечавшая до сих пор прохожего, обратила на него внимание. Глаза существа сузились, а клюв чуть приоткрылся, и на просторы леса потекла очаровательная мелодия без слов. Она была чем-то странным, доселе неслышанным для Добра жанром. Совмещала в себе одновременно и птичье пение, и человеческое, но без четких слов. Улюлю, аля-ля и так далее. Песня была настолько очаровательной, что Добр заслушался. Он стоял и слушал пение, а ноги тяжелели и даже подламывались. И понятно, человек перенес тяжелую травму, прошел долгую дорогу, конечно же, устал. От таких мыслей путнику стало жалко себя, и он решил присесть. Но сидеть-то лучше опершись на дерево? Руки сняли со спины щит, положили на траву рядом, потом положили рядом рогатину. На душе стало хорошо и спокойно.

– И зачем куда-то идти, если тут так хорошо? – подумал Добр. – Сиди спокойно, слушай райское пение. Захочешь есть? Можно поохотиться. Дождь пойдет? Построю шалаш…

– Есть, сынок, в лесах наших птица такая, Сирином величают, – всплыла в памяти одна из баек отца. – И не птица это вовсе, а существо с телом птицы, а головой бабской. Сирин его зовут. Поет это существо великолепно, но вот в чем беда: кто слушает её, засыпает, даже не желая. Говорят, голоногие за морем таких птиц сиренами величают. Сама по себе это существо не страшно. Ну кому ещё мешал хороший сон? Да вот только рядом с ней всегда опасный и умный хищник ошивается. Только человек уснет под песню Сирина, так зверь его цап и скушает.

– А что же делать, батя, если все-таки уснул под эту песню?

– Собрать всю волю в кулак и заставить себя проснуться.

– Собрать волю в кулак и проснуться! – проговорил себе во сне Добр. И резким движением открыл глаза. Недалеко он увидел оскаленную морду приближающегося огромного волка.

– Стой! Фу! – закричал Добр, вскакивая и хватая щит с копьем.

– Тьфу, – остановившись, фыркнул волк человеческим голосом. – Какой невосприимчивый нашелся.

– Ты умеешь говорить? – опешил Добр.

– Нет, это тебе кажется, – выдал волк и начал отступать в кусты.

– А ну стой! – осмелел парень, видя, что зверь не хочет с ним связываться.

– Ляля… – неслось с ветки из уст Сирина.

– Заткнись! – они крикнули хором.

– Слушай, парень, – посмотрел волк пристально на человека, – шел бы ты своей дорогой уже.

– Если бы я ее еще знал.

– Тебе Князьгород?

– А ты откуда знаешь?

– Тут обычно люди ходят только туда, кто обходной дороги не знает.

– И как мне туда добраться?

– Идешь по дороге до озера, потом направо и по прямой, выйдешь из леса, там град сразу и увидишь.

– Я сейчас пойду по твоим советам вокруг да около, а ты будешь ждать, пока я опять спать лягу и потом во сне меня прибьешь и съешь?

– Вот оно мне нужно столько сил тратить ради одного обеда, причем вооруженного, – фыркнул волк. – А на безрыбье и зайцем разживусь или до ближайшего селения за козленком сбегаю.

– Неубедительно как-то звучит…

– Нормально звучит, – ответил зверь, – вы, люди, коз-то привязываете, а козлят нет, думая, что они от мамки не уйдут. Сами-то они, может, и не уйдут, а вот звери, как я, утащить в лес могут.

– Все равно твоя серая разговорчивая морда мне никак не вселяет уверенности.

– И что я должен сделать, чтобы её в тебя вселить? – поинтересовался волк, склонив голову на бок.

– Видишь, я ранен, идти мне тяжело, ты не мог бы меня до Князьгорода довезти?

– И тогда я за это получу…

– Что получишь? – не понял Добр.

– Ну, обычно, когда просят помощи, то обещают что-то взамен, как правило, очень ценное, – разъяснил волк.

– Нет у меня ничего, увы, но могу твоего Сирина не убивать, например. Вы же с ним вместе работаете.

– Отличное предложение, но предпочту отказаться.

– Птицу не жалко?

– Нет, – честно признался волк. – Во-первых, мы с ней раздельно, я просто пользуюсь её голосом. Во-вторых, я второй день с ней охочусь, и результат хуже, чем если бы один. Так что убивай, не жалко.

– Честно, – констатировал Добр. – А еще причины есть?

– Уйма. Перечислять? Я зверь, а у зверей есть свои контролируемые территории. Так вот, на пути к твоему Князьгороду есть территория лютых волков, и мне с ними сориться ни к чему, тем более ради тебя, незнакомца. Сначала я на их территорию зайду, потом они на мою, а там и выгонят к псам отсюда. Оно мне надо?

– Жаль, – вздохнул Добр и принялся, кряхтя, вставать на ноги.

– Могу по-другому помочь.

Это прозвучало странно. Волк сам предлагал свою помощь.

– Как?

– Тут недалеко есть два ручейка, поговаривают, будто один с мертвой водой, другой с живой. Выпьешь из последнего – выздоровеешь, а там смотришь и до своего Князьгорода дойдешь.

– А твоя выгода тут какая?

– Ты не поверишь, человече, на одном альтруизме предлагаю.

– На чем? – не понял Добр.

– Альтруизм называют порывом души, когда хочется сделать что-то хорошее без какой-либо выгоды. Так грамотные люди из Князьгорода твоего говорят, или ты неграмотный?

– Ну, альтруизм, так альтруизм. Вези, посмотрим на твои два ручейка.

Ехать на волке было, если честно, неудобно. Это тебе не телега и даже не лошадь. У псовых круп не предусмотрен для перевозки тяжестей, и потому при беге прогибается сильно. Если держаться за шею, то та часть тела, которая расположена над лопатками, получается хорошо зафиксированной, а вот всё остальное подпрыгивает от каждого движения, а потом бьется о твердый зад. И волку неприятно, и тебе, но выбирать не приходится. Ехали они недолго, но успели раза три за это время поругаться. Но если Добр пытался выжить и потому не разжимал рук и не спрыгивал с волка, то за что терпел такие муки сам зверь, и только ради ли альтруизма, было непонятно.

Ручейки действительно оказались два. И если около первого были все признаки омертвения, то у другого, наоборот, жизнь была ключом. Вокруг источника мертвой воды не росли деревья, не росли цветы, в водах не плескались лягушки и ужы. Зато у второго всё цвело буйным цветом. Особенно было много козлиных следов.

– Чего встал как вкопанный? Пей вон из источника жизни и выздоровеешь сразу.

Странно было, что волк сделал обещанное, но не уходит, а чего-то ждет.

– Сейчас, – кивнул Добр.

Его смущали следы копыт козлов, ибо кроме них около источника больше никаких других не видно было. Это можно было понять: все окрестные козлы ходят лечиться к этому ручью. Но почему другие не ходят?

И тут он увидел синичку, летящую с поврежденным крылышком. Видимо, она тоже решила полечиться. Но птичка камнем упала не на ручей, где стоял Добр, а чуть в сторону, в траву.

– Не вовремя, – пробурчал недовольный волк.

Сначала парень подумал, что синица не долетела до источника, но через несколько мгновений она взлетела из травы, здоровая, задорно хлопая обоими здоровыми крыльями. Добр поспешил туда и обнаружил еще один ручеек. Он хлебнул оттуда воду, и боль в голове как рукой сняло. Парень умылся из источника и даже наполнил кожаную фляжку, которую таскал с собой.

– А ты хотел, серый, чтобы я в козленочка превратился, и ты меня слопал?

– Честно? – оскалился волк. – Такие планы у меня были, но всё же вышло хорошо? Без обид? Зато ты теперь сможешь до своего Князьгорода дойти самостоятельно. Тогда предлагаю расстаться по-хорошему, без членовредительства.

– Ты хоть покажи дорогу или хотя бы направление.

– Тудой, – мотнул головой в сторону волк.

Добр глянул в предложенном направлении, а когда перевел взгляд обратно, волка и след простыл, только ближайшие кусты трепыхались от взаимодействия с его тушей.

Глава третья Водяной

– Ну, пойдём туда, вдруг не обманул, – вздохнул Добр, – одно радует, снова здоров и полон сил. Шёл он до вечера, пока не оказался на берегу большого озера. Противоположный берег был виден, но плохо. Понимая, что на обход понадобится много времени, а вплавь он не справится, пришла мысль заночевать на берегу. В сумерках было видно плохо, а поутру, может, и лодочка какая поблизости окажется или какое бревно, чтоб на нём проплыть или хотя бы держаться при отдыхе. Костёр он развёл быстро, благо ветер поломал много сухих веток у крайних деревьев. Вот только желудок урчал и не хотел успокаиваться от голода, обещая не дать заснуть. Нужно было его немного задобрить. Но чем? Охотиться сейчас было поздно, а силки ставить незачем. В силки заяц попадёт только завтра, а кушать хочется уже сегодня.

– Озеро же! – хлопнул себя по лбу парень. Рядом с водой пропасть с голоду невозможно. В любом источнике какая-нибудь рыбёшка да водится. Хоть карасики или краснопёрка должны быть. Оставалось только поймать. А для этого нужны специальные приспособления. Ни сетей, ни простейшей удочки у него не было. Голыми руками он умел только раков ловить, но в темноте это делать не хотелось. Можно будет завтра утром на завтрак насобирать. Добр пожалел, что не взял из деревни ничего путного. Оно сейчас было понятно почему. Выходил с ранением головы, еле живой, ни о чём думать не мог, взял только то, что посчитал нужным. А что воину в дороге надо? Щит да копьё. Последнее можно и как посох для опоры не слушающимися больными ногами использовать. Так кто же тогда знал, что голову-то получится вылечить? И зачем сразу наспех уходить было? Второй раз в разорённую деревню бандиты бы не пришли. Можно было отлежаться, собраться в дорогу. Чай простые вещи не тронули, и можно было бы и малую лопатой разжиться, и топор прихватить, и сейчас бы удочка даже квелая сгодилась бы, а если сеть, то совсем хорошо.

– Дурак я, дурак, – вздохнул парень, – вот как теперь рыбу ловить, не руками же? Верёвку бы с крючком найти, да к палке привязать? Или к копью?

– Точно дурак! – стукнул себя об лоб рукой с копьём, и добавил ещё Добр. – Копьё же как острогу использовать можно! Только нужно найти место, где рыба ближе к поверхности всплывает!

Добр снял обувь, штаны и рубашку, связал это всё в узел и, взяв копьё на перевес правой рукой, вошёл в озеро. На самом мелководье, где вода едва касалась колен, ловить было нечего, тут плескались одни мальки, а смысла в них не было. Прощупав деревянным концом копья дно справа от себя, Добр отклонил это направление, так как дно слегка, но было заилено, а это нехорошо для ловли на острогу, так учил его когда-то дед.

– Илистых и топких берегов, внучек, избегать стоит, в оных местах охотиться разве что с лодки можно, иначе распугаешь всю рыбу шумными шагами, ступни из ила выдергивая, – говаривал старик. Лучшими местами для ловли рыбы на острогу, по мнению того же деда, были каменистые косы и стремнины. Но где такие в озере сыщутся? Приходилось довольствоваться тем, что есть.

– Ищи заводь с обилием водорослей, растений и тины, – повторил наказ деда Добр, – в таких местах щука спит. Парень осмотрелся вокруг, пытаясь выискать взглядом такое место, и приметил оное неподалёку.

– Жалко, что в озере нет течения, только ключи.

– Иди аккуратно вдоль берега, обязательно двигайся строго против течения, если такое будет, это скроет твои движения, которые может почувствовать рыба. Ноги переставляй плавно и медленно, избегая шума и суеты, ногу на дно ставь тихо и аккуратно. Осторожность и тишина – вот твои главные помощники, – так говаривал дед.

Дойдя до зарослей водорослей с максимальной осторожностью, Добр разочаровался: щук тут не было.

– И что теперь? – спросил сам у себя парень. – На голодный желудок ложиться спать?

Странное дело, ещё недавно, когда он шёл с больной головой, опираясь на копьё как на посох для ходьбы, его мало заботили такие вопросы. И вот погляди же ты, как выздоровел, так и спать не пожрав не хочет ложиться.

– Хорошо, – рассуждал Добр, стоя по пояс в воде, – как ещё можно ловить рыбу? Удочкой? Её нет. Сетями? Их тоже. Острогой? У него не получилось. На квок? На квок! Вообще-то для ловли на квок нужно специальное приспособление, это дед тоже рассказывал, но он учил хлопать по воде ладошкой. Да и выхода сейчас у Добра не было. Где он этот квок добудет или сделает? Получится – получится, нет – придётся спать ложиться голодным.

Добр решил объединить ловлю на острогу и ловлю на квок, заменив всё копьём. Он сложил ладонь горстью и хлопнул ею по поверхности воды. Это нужно было делать над ямой, где лежит сом, но считалось, что он мог и за несколько сотен метров услышать звук хлопка и приплыть.

Никто не знал, почему сомы приплывают на этот звук, то ли это напоминало им кормёжки других сомов, и они решали разобраться с захватчиками их территории, то ли напоминало зов самки, но умелые рыбаки этим способом пользовались. А сомовье мясо вкусное, сладенькое, даже чуть-чуть.

На первый хлопок ничего не случилось. На второй тоже. Разочарованный Добр решил хлопнуть в третий раз, третий раз, говорят, боги любят, и если с тем же результатом, то пойти всё-таки спать на пустой желудок. Добр хлопнул третий раз, но результат был тот же, и он, развернувшись к берегу, медленно собрался обратно, положив древко копья на загривок. Темнота почти полностью погрузила озеро в свою пучину, окрасив светом нового месяца потемневшие от отсутствия солнечного света тёмные воды слегка серебром. Тишину вокруг нарушали только жужжание цикад и хор лягушек. А куда без них рядом с водоёмом? Было красиво. Парень смирился со своей голодной долей. И тут в ноги со стороны спины ударила волна, а потом сразу ещё одна. Не сильные, но заметные. Добр обернулся и обомлел. Из центра озера на него нёсся вал воды высотой с его рост. Добежать по воде до берега он явно не успевал, но быть опрокинутым этим валом не хотелось. Мало ли кто и для чего его вызвал? Парень выставил вперёд ногу, согнутую в колене, и упёрся задней ногой в дно, а также выставил вперёд копьё, уткнув деревянный конец так же в дно. Поза обещала быть устойчивой при столкновении с неведомым в лобовой атаке. Но всё случилось чуть по-другому. За метр-полтора вал остановился и резко опал, а на его месте оказалась огромная рыба-сом с всадником на хребте. И вот тут она резко махнула хвостом.

Добра поразил сногсшибательный удар хвостом сбоку, которого он не ожидал.

– Ух, – проговорил парень, вставая на ноги, отираясь от воды, и сплёвывая попавшую в рот и нос воду.

– Я тебе дам «ух ты»! – донёсся со спины сома голос. – Ты что творишь, ёрш сутулый!

– А чего я такого сделал-то? – непонимающе уставился Добр на водяного, а это был, несомненно, он. Описать это существо человеческими словами получалось с трудом. Ближе всего водяной был, наверное, к огромной жабе-переростку, причём очень большому переростку, чуть больше человека. Кожа была точно от жабы, такая же зелёная, влажная, в бородавках, а вот морда походила на человеческую, но сильно искажённая. Очень тяжёлая, обвисшая челюсть была обрамлена свисающими брылами, глаза выкатывались из орбит, а вся голова была усеяна шевелящимися волосами зелёного цвета, которые на второй, более пристальный взгляд, оказывались водорослями. Одет сей персонаж был в чешуйчатую броню, у людей называемую ламелляром, сияющую в свете луны всеми оттенками зелёного и синего цветов.

– Ты, камбала давленная, моего сома хотела увести?! – продолжал орать, негодуя, хозяин водоёма. Сом был тоже внушительным и на любой взгляд, что первый, что второй, интересный экземпляр. Огромная рыбина, видимо, в воде перемещалась как любая другая, но, выпрыгнув на поверхность, подложила плавники так, чтобы стоять на них, как на ногах, если верить сказкам путешественников, то так на берегу Северного моря стояли на сушах странные полуживотные, полу-рыбы, которых местные называли тюленями и сивучами. Но странным было даже не это, и даже не то, что на спине было приторочено седло, в котором и восседал владыка этих вод. Самое странное было при наличии жабр и отсутствии других каких-либо дыхательных инструментов – сом не задыхался, выйдя надолго из своей родной стихии.