Там, где рождается индивидуальность. Как мозг создает уникальность каждого человека

Жасмин, Андреа и Кокколине

за то, что они любят меня такой, какая я есть

Предисловие

От моего мозга – вашему

Говорят, у каждого внутри есть книга, но никто не предупреждает, как трудно найти ее в себе. Меня уж точно не предупреждали. Честно говоря, я, скорее всего, и слушать бы не стала. Как оказалось, мой мозг обучается скорее по схеме «Потрогай плиту и проверь, правда ли она горячая». Признаться, я этому рада. Пусть даже время от времени мне случается обжечься, но, если бы мой мозг работал по принципу «Потому что мне так сказали», мне бы не удалось проделать основную часть той трудной работы, которая подготовила меня к написанию этой книги. И если вы, прочитав ее, узнаете о своем мозге всего лишь половину того, что узнала я, пока работала над ней, значит, я старалась не зря.

Достаточно сказать, что мой первый опыт написания книги в корне отличался от нормы, если она существует. Работа над текстом во многом строилась вокруг эксперимента, в котором участвовали все мы и который начался в 2020 году, и я совершенно уверена, что никто из нас не подписывал на него информированное согласие. Ну этот, помните, с вирусом? Предпочитаю думать о нем как о радикальном исследовании вопроса «наследственности и среды», как называют его психологи: в какой степени то, что делает вас вами, встроено в вашу биологическую структуру, а в какой – реакция на окружающую среду? Когда разразилась пандемия COVID-19, многие из нас сменили рутинную часть своей повседневной жизни на всепоглощающую тревогу за собственное здоровье и безопасность родных и близких.

К счастью, я зарабатываю на хлеб исследованиями и преподаванием в Университете штата Вашингтон в Сиэтле, и эта профессия обеспечила мне некоторый инструментарий для понимания того, что может произойти со мной в подобных обстоятельствах. Но по причинам, о которых вы прочитаете во второй части книги, правильное понимание не привело непосредственно к правильному поведению. Увы, я просто сидела и смотрела, как моей жизнью завладевают изумление пополам с ужасом. Я была поглощена наблюдением того, насколько разными были мои ощущения и реакция окружающих на изменения повседневной рутины. Так что пока одни приводили себя в состояние «я никогда в жизни не был в такой отличной форме», я погрузилась в стагнацию. Пока другие обменивались рецептами и одержимо добивались идеального хлеба на закваске, я не просто стала готовить меньше, чем раньше, я вообще не делала ничего из длинного списка дел, про которые годами говорила, что обязательно возьмусь за них, как только у меня появится свободное время.

Вместо этого я бросила все силы на то, чтобы исчерпать Netflix. Я уговорила мужа, и мы часами играли в «Пандемию» – это такая настольная игра, где спасаешь мир от вспышки вируса. Я объедалась как свинья, пила больше нормы. В моменты же внутреннего затишья, когда мне удавалось помедитировать, сложив ладони на пупке, выпиравшем все дальше и дальше, я ловила себя на том, что задаю себе тот самый вопрос, который когда-то побудил меня избрать свою научную дисциплину.

Почему я такая?

Прагматически ответ очень прост, а биологически и физиологически настолько сложен, что впору заполнить книгами целый шкаф.

Такой меня делает мой мозг.

Я помню тот миг, когда это откровение настигло меня, и помню, как быстро и необратимо оно перевернуло мою жизнь. Мне было 19 лет, и я, насмотревшись «Доктора Дуги Хаузера» (это такой сериал про юного врача-вундеркинда), твердо решила поступать в медицинскую школу. Чтобы выполнить последнее из списка требований для поступления, я записалась на курсы психологии в муниципальном колледже, где расписание не мешало моей основной работе (я продавала обувь в магазине Kinney в торговом центре). И на первом занятии лектор рассказал нам историю Финеаса Гейджа.

Гейдж был железнодорожным рабочим и в 1848 году допустил ошибку, из-за которой его голову пронзил железный штырь – прошел через левую щеку и вышел из макушки. При этом штырь вышиб существенный кусок мозга Гейджа. Выжить после такой травмы даже при нынешнем уровне медицинской помощи – само по себе достижение, поэтому то, что Гейдж после этого несчастного случая буквально встал и пошел, просто невероятно. В дальнейшем многие его физические и интеллектуальные способности «вернулись к норме». Однако повреждение лобной доли привело к фундаментальным и необратимым изменениям личности[1]. Раньше Гейдж был солидным и надежным человеком, способным составлять и реализовывать разумные планы, но после травмы, по словам его врача, стал «вспыльчивым, непочтительным… не выказывал почти никакого уважения знакомым, не терпел никаких ограничений и советов, если они противоречили его интересам, иногда становился невероятно упрямым, но при этом капризным и непостоянным, строил всевозможные планы на будущее, которые не успевал воплотить, поскольку они отвергались в пользу других, более осуществимых»[2]. Проще говоря, после черепно-мозговой травмы Гейдж стал другим человеком.

Эта история меня совершенно заворожила.

Я вышла с лекции, пытаясь примириться с тем, что человеческий мозг – это такой же орган как сердце и легкие, но функционирование этого органа делает тебя тобой. Легкие насыщают кровь кислородом, сердце гоняет насыщенную кислородом кровь по всему организму, а потом мозг при помощи этой насыщенной кислородом крови вырабатывает энергию, порождающую каждое чувство, ощущение, мысль и действие, которые вы определяете как свои. Измените мозг – и вы измените человека.

И вот месяца через три после начала пандемии я осознала, что мой мозг меняется, хоть и не так масштабно (и, надеюсь, не настолько необратимо). Пропитанный кортизолом – гормоном стресса, в том числе продолжительного[3], – мой мозг никак не мог нащупать равновесие между импульсами «надо» и «хочу». Наверное, это уже все и без меня поняли, но я лишний раз убедилась, что стресс напрочь убивает тягу к творчеству.

К счастью, пока я писала главу «Коктейль», у меня случилось мощное озарение, которое наконец обеспечило возможность посмотреть на происходящее под нужным углом. Среди всего прочего это напомнило мне, почему, собственно, люди реагируют на пандемию настолько по-разному. Вообще-то люди реагируют на стресс по-разному по той же причине, по которой одни, покурив травку, страдают от паранойи, а у других просто разыгрывается аппетит. Все это опять же возвращает нас к вопросу «Наследственность или среда?» – и ответ почти всегда состоит в том или ином сочетании одного и другого. Принципиальные особенности нашей биологии в сочетании с жизненным опытом и формируют то, как мы думаем, чувствуем, а главное – как реагируем на изменения условий. И я знаю, что мой мозг сделал все, что мог, учитывая обстоятельства. Как и всегда. Искренне надеюсь, что ваш мозг получит удовольствие, когда узнает о себе что-то новое благодаря плодам нашего труда.

Введение

Наука о вашем мозге

Начну с признания: я в полном восторге от возможности представить вас вашему мозгу! Наверное, с моей стороны как-то нехорошо хвастаться, что я больше вас самих знаю об органе, который ведет вас по жизненному пути. Однако, честно говоря, я занимаюсь этим довольно давно, поэтому у меня перед вами некоторое преимущество. Я работаю на стыке нейрофизиологии, психологии, лингвистики и нейроинженерии с тех пор, как получила первую должность в лаборатории развития мозга, а это было в середине 1990-х. Предмет моих исследований понятен, но не прост: я выясняю, как различия в функционировании мозга влияют на то, как люди обрабатывают информацию. Если сказать еще короче, я хочу понять, что мотивирует людей к действию, в частности лично вас, мои дорогие читатели.

Не сомневаюсь, что многие из вас на определенном уровне понимают, что ваш неповторимый образ мыслей, чувств и поведения как-то связан с особенностями функционирования вашего мозга. Однако большинство авторов доступной литературы по нейрофизиологии придерживается уравнительного подхода – как с оверсайз-одеждой, – и этот подход доминирует в нашей дисциплине вот уже более 100 лет. Но к чему себя обманывать? Все мы знаем, что оверсайз-одежда ни на ком не сидит идеально. Более того, все то, чему научила меня профессиональная жизнь, перекликается с тем, что я наблюдаю и в реальном мире.

Мы все устроены по-разному.

В этой книге мы выйдем за рамки описания того, как работает мозг большинства из нас, чтобы составить более глубокое представление о том, как работает ваш мозг. Ведь – простите мне эту банальность – каждый мозг и вправду уникален. Даже у однояйцовых идентичных близнецов и то два разных мозга! И хотя это может показаться неожиданным, но между здоровыми мозгами здоровых людей есть целый ряд различий, которые сильнейшим образом влияют на их функционирование.

Вспомните историю с фотографией платья, которая взорвала Интернет в 2015 году, когда все спорили, какой оно расцветки – сине-черное или белое-золотое?[4] Вынуждена предположить, что причина, по которой эта фотография так заворожила буквально миллионы людей, состоит в том, что та версия реальности, которую создает наш мозг, необычайно убедительна. Узнать, что даже такая элементарная вещь, как расцветка платья, может быть открыта для интерпретации, – в некотором смысле даже потрясение. Но к тому времени, как вы дочитаете главу «Адаптируйся», вам станет ясно, какая научная основа лежит под тем, что разные мозги по-разному воспринимают цвет платья. На ваше восприятие цвета знаменитого платья это никак не повлияет, зато позволит по-новому взглянуть на старинную пословицу «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Дело в том, что, как вы вскоре узнаете, разница в работе мозга влияет не только на то, как мы видим мир, но и на то, какие решения мы принимаем по поводу того, как вести себя в этом мире.

Ну что, готовы изучать свой мозг?

Сожмите руки в кулаки и поверните большими пальцами к себе. Теперь сомкните костяшки пальцев – и вуаля! Перед вами – рабочая модель размера вашего мозга.

Немного унизительно, правда?

Возможно, ваш мозг меньше, чем вы думали, но он все равно невероятно мощный. Плюс-минус 86 миллиардов мозговых клеток, вырабатывающих сигналы, – так называемые нейроны, – которые вместе весят кило двести или около того, единолично[5] отвечают за преобразование физической энергии окружающего мира в вашу версию реальности. Еще они, естественно, «на досуге» контролируют большинство телесных функций и поддерживают в вас жизнь. Чтобы выполнять эту важнейшую работу, мозг расходует минимум 20 % энергетических ресурсов организма, хотя он сам составляет всего около 2 % общего веса тела[6]. Иначе говоря, содержание мозга обходится дорого.

Я бы рассказала вам, как гениально он устроен, но лучше не давайте мне об этом даже заговорить – меня будет не остановить. Эволюции нужно было сделать мозг максимально мощным и при этом удержать вес головы в таких рамках, чтобы ее можно было носить на плечах, поэтому у мозга есть извилины и борозды: поверхность мозга собирается в складки, чтобы поместиться в ограниченное пространство (этот процесс называется «гирификация»)[7]. Чтобы приблизительно понять, как это выглядит, – просто скомкайте лист бумаги. Если вы «разровняете» обладающий вычислительной мощностью слой нейронов, покрывающий ваш мозг, – кору головного мозга[8][9], – по площади он будет приблизительно как две средние пиццы[10]. А поскольку ваши мозговые клетки упакованы так плотно, мозгу, в отличие от большинства других органов, негде хранить запасы топлива. В результате ему требуется постоянное поступление глюкозы, даже во сне. В общем, если мы еще не разогнали мощность мозга до максимума, который способен обеспечивать организм, мы к этому очень близки.

Но вам, вероятно, интересно, как по размеру кулаков можно судить о работе вашего мозга. Должна, пожалуй, сразу предупредить: если вы надеетесь прочитать эту книгу и узнать, что, поскольку у вас необычайно крупные руки, ваш мозг лучше, быстрее и мощнее среднего, вас ожидает разочарование[11]. Поймите меня правильно, в некоторых обстоятельствах размер и правда имеет значение, но наша книга не об этом. Большинство важных характеристик органа, который делает вас вами, не настолько очевидны.

Возьмем, к примеру, научную статью Майкла Макдэниела под названием «Люди с большим мозгом умнее»[12]. В этой статье Макдэниел анализирует связь между объемом мозга и результатами стандартных тестов на уровень интеллекта на основании данных, собранных у 1500 испытуемых. Как можно заподозрить по спойлеру в названии, люди с большим мозгом и правда склонны получать более высокие результаты тестов на уровень интеллекта[13][14]. Согласно анализу Макдэниела, корреляция между этими двумя переменными, статистическая величина, которая оценивает, что говорит значение одной переменной (размер мозга) о значении другой (результаты теста на уровень интеллекта), составляет 0,33. Если взять квадрат этого числа и умножить на 100, получим величину, которая лучше поддается интерпретации: процент изменчивости одной переменной, объясняемый значением второй переменной. В нашем случае эта доля составляет 10,89 %, и вот что это означает: если вы попытаетесь объяснить, почему люди получают разные баллы за тесты на уровень интеллекта, знание о размерах их мозга приблизит вас к ответу на этот вопрос почти на 11 %. Безусловно, это приличная часть головоломки, но я от души надеюсь, что это заставило вас задуматься о других 89 %, особенно если учесть, что ваш мозг на 100 % отвечает за ваши показатели в любом тесте.

Правда о различиях между мозгом разных людей (или по крайней мере та версия правды, которую создал для меня мой мозг) сложнее, чем «больше значит лучше»[15]. Это становится понятно, стоит только задуматься над тем, что эволюция вот уже сотни миллионов лет озабочена тем, чтобы впихнуть нам в череп как можно больше «лошадиных сил». Но требования эволюции, которые сформировали ваш мозг, не касались напрямую вопроса размеров. Успех мозга измеряется его способностью управлять телом, в котором он обитает, и перемещать его по окружающему миру таким образом, чтобы оно прожило достаточно долго и успело найти другой мозг, который согласится завести с ним потомство. Со временем в ходе эволюции возникло много разных типов мозга, и каждый был оптимально приспособлен для пилотирования разного рода тел в конкретных условиях их обитания[16].

Кроме того, должна предупредить вас, что эта книга не имеет отношения к вопросу о поиске идеального партнера, хотя последняя глава – «Налаживай связи» – посвящена именно тем сложностям, с которыми сталкиваются два мозга, когда пытаются наладить коммуникацию между разными мирами, которые они создали для себя. Напротив, мы собираемся сосредоточиться на той огромной и мощной машине для обработки информации, которую представляет собой ваш мозг – именно ваш и ничей больше. Детали автомобильного двигателя преобразуют энергию аккумулятора или сгорания топлива в механическую силу, которая перемещает автомобиль в окружающей среде, вот так же и цель любого мозга – преобразовать физическую энергию среды, в которой он обитает, в информацию, которую он может использовать, чтобы принимать решения, которые позволят ему маневрировать в окружающем мире с максимальным успехом.

Но тут есть один подвох: Вселенная, в которой мы обитаем, в сущности, бесконечна и постоянно меняется. Ваш мозг при всей своей мощности конечен. Он вынужден обрабатывать внешний мир по одному удобоваримому кусочку. Это как делать серию фотографий с низким разрешением, а потом составлять из них фильм. Для этого требуется принять миллион решений о том, какие фрагменты информации самые важные и как «соединить точки»[17] там, где чего-то недостает. Как вы узнаете из этой книги, каждый мозг обходит врожденные ограничения по-своему.

Как у двигателя есть свои механизмы для перевода энергии в движение (количество цилиндров, тип передачи), так и у мозга существует набор конкретных инженерных решений, которые определяют, как именно мозг реконструирует поступающие в него неполные данные, как генерирует мысли, чувства и закономерности принятия решений, которые движут вами и только вами.

Вот как мы подойдем к задаче по выяснению механизма работы вашего мозга. Поскольку у нас нет всего того ультрамодного оборудования, которым я пользуюсь в лаборатории, лучшее, что можем сделать мы с вами, чтобы провести достаточно точную диагностику, – это подвергнуть ваш мозг обратной инженерии на основании того, что вы думаете и чувствуете и как действуете.

В дальнейших главах вы найдете несколько тестов, которые помогут вам лучше понять устройство своего мозга[18]. Когда мы углубимся в процесс обратной инженерии, вы начнете понимать, в чем преимущества и недостатки каждой из инженерных особенностей мозга, о которых мы будем говорить. И это логично, если учесть, как долго эволюция трудилась над тем, чтобы убрать из мозга те механизмы, которые работают недостаточно хорошо для любого из нас в любой ситуации. Конечно, когда перед нами стоит конкретная задача, может случиться так, что мозгу одного типа ее легче решать, чем другому. Но почти всегда найдется обратная ситуация, где мозг иного типа добьется большего.

Иначе говоря, утверждать, что какой-то мозг лучше, – это как утверждать, будто Honda Civic лучше или хуже Subaru Outback. Конечно, у меня на этот счет личное мнение, но на самом деле это две разные машины, которые инженеры создавали для удовлетворения разных потребностей. Решение, какая из них лучше, во многом зависит от того, для каких целей и для решения каких задач вы покупаете машину. От души надеюсь, что вы не забудете об этом, когда начнете разбираться, как устроен ваш мозг. Эта книга не о том, как выиграть гонку, а о том, как найти свой путь!

Наглядная иллюстрация этой задачи – история с лондонскими таксистами, получившая популярность в 2000 году[19]. Чтобы получить лицензию, будущий лондонский таксист должен сдать неимоверно трудный экзамен со столь же устрашающим названием «Знания». Для этого экзамена нужно выучить наизусть расположение более 20 000 улиц в Лондоне и его окрестностях (!) – подобный подвиг требует огромных ресурсов памяти. Как вы, должно быть, уже подозреваете, это позволяет довольно быстро отсеять кандидатов вроде меня, чей мозг – сплошная оперативная память и никакого жесткого диска, если можно так выразиться. Экзамен сдают меньше 50 % обучающихся на курсах[20] подготовки таксистов, и это при том, что на подготовку уходит два-три года! Так вот, оказывается, мозги лондонских таксистов отличаются от мозгов обычных людей – это так или иначе связано с их геркулесовыми подвигами по запоминанию. Та часть мозга, которую чаще всего связывают с пространственной памятью, – «хвост»[21] участка мозга под названием гиппокамп, похожий на морского конька, – у таксистов больше среднего[22]. Но есть один интересный факт, оставшийся в тени успеха эксперимента: «голова» гиппокампа у таксистов меньше среднего!

Ирландская исследовательница мозга Элеонора Магуайр, открывшая примечательные особенности таксистов, не остановилась на достигнутом и продолжила свои исследования. Чтобы проконтролировать требования среды, в которой действует мозг таксиста, чья задача – проехать на машине по оживленным улицам, ни во что не врезавшись, она сравнила их память с памятью другой группы, чей мозг функционирует в той же среде, а именно с водителями лондонских автобусов[23]. Результаты этого сравнения просто поражают. Таксисты опережали водителей автобусов по результатам тестов, где нужно было распознать лондонские ориентиры или оценить расстояние между знакомыми местами в городе, а водители автобусов опережали таксистов по результатам тестов, где нужно было рисовать по памяти сложные фигуры или запоминать списки слов. Иначе говоря, результаты тестов таксистов продемонстрировали, что память последних стала лучше по весьма специфическим параметрам, – а именно в том, что позволяет таксисту собирать большие массивы пространственной информации из изучаемых карт. Однако за это улучшение пришлось заплатить существенным снижением других функций памяти, поскольку близлежащие участки мозга занимались решением не своих задач. И хотя я уверена, что вы вполне могли бы устроить в компании таксистов или водителей автобусов оживленные дебаты о том, какая группа «умнее», результаты тестов у них чаще оказывались одинаково прекрасными, чем разными, в том числе результаты тестов на способности, жизненно необходимые в любой среде, например, на умение запоминать сюжеты и узнавать людей в лицо.

Пример с таксистами и водителями автобусов прекрасно иллюстрирует многие принципы устройства мозга, которым посвящена эта книга. Первый принцип – идея доходов и расходов. Если бы у Элеоноры Магуайр не было мотива понять общую картину, было бы очень легко сделать вывод, что больше – действительно значит лучше. У таксистов участок мозга, отвечающий за пространственную память, больше, поэтому они лучше запоминают массивы информации (карты). Если бы я спросила любого случайного прохожего, хочет ли он улучшить свою память, большинство ответило бы утвердительно. Но что бы вы ответили, если бы я спросила вас, что вы предпочтете, – способность запоминать большие объемы пространственной информации или, скажем, способность запоминать список покупок, а может быть, навык зарисовывать по памяти пейзажи и предметы, которые вы видели всего однажды? Ответ, скорее всего, зависел бы от того, что вам нужно от мозга и какой бы вы навык хотели получить, верно?

А это подводит меня ко второму соображению относительно устройства мозга.

Нет смысла решать, что лучше и что хуже, не задумавшись, для чего вам это нужно. В отличие от сравнения Honda Civic с Subaru Outback, устройство вашего мозга складывалось под воздействием среды, в которую он помещен, и задач, которые вы просите его решать. Иначе говоря, может статься, что сейчас ваш мозг – это Subaru Outback, Honda Civic или даже Ford F-150, однако от рождения вы ближе к Volkswagen Beetle или Fiat 500, а такими, как сейчас, стали отчасти благодаря жизненному опыту.

Чтобы помочь вам лучше понять свой мозг, на следующих страницах я собираюсь описать некоторые инженерные решения, которые особенно сильно влияют на то, как вы маневрируете в окружающей среде. В части I поговорим о том, как биологические особенности формируют мозг разных людей – обсудим все, от асимметрий, порождающих специализированные мозговые функции, до химических веществ, которые питают коммуникационные системы вашего мозга. В части II мы рассмотрим, как окружающая среда формирует мозг и одновременно взаимодействует с его врожденными особенностями устройства. Какие задачи должен решать мозг, чтобы добиться успеха, и как разные способы решения этих задач отражаются в разных типах устройства мозга? Некоторые из самых примечательных отличительных черт нашего мозга проявляются, когда мы наблюдаем, как мозг реагирует на самые разные ситуации, через которые мы просим его провести нас: от необходимости адаптироваться к новой среде до желания понимать окружающих и налаживать с ними связь. Но, прежде чем мы начнем обсуждать, как все это работает, я бы хотела еще немного рассказать о теоретических основах устройства мозга, чтобы вы понимали, что я имею в виду, когда говорю: «Это ваш мозг делает вас такими, какие вы есть».

Для начала мне нужно признаться: меня сильно утешает хорошая книга – художественная и нехудожественная, – которая помогает понять, что некоторые мои черты, которые мне кажутся откровенно странными, на самом деле нормальны. Но мои представления о том, что такое нормальное и аномальное, возможно, отличаются от ваших, поэтому мне кажется, что здесь самое место начать дискуссию. Прежде всего следует отметить, что разница между нормальным и аномальным почти никогда не бинарна. Не то чтобы мы, ученые, носители тайного знания, смотрели на группу людей сквозь свою научную призму и думали: «Норма, норма, норма, БЗИК, норма, норма». Это так не работает.

Напротив, когда изучаешь общий уровень оптимизма, с которым человек смотрит в будущее, или размер его мозга, та характеристика, которая тебя интересует, почти всегда описывается целым рядом переменных. Это значит, что вопрос ставится иначе: вы «в пределах нормы» или «за пределами»? Как же нам определить, где проходит граница?

Тут мне придется сказать вам нечто такое, что понимают не все. Нельзя определить научно, что такое нормальное или аномальное, не понимая природы того, как люди отличаются друг от друга. При этом нам нужно держать в голове, что есть два разных способа определения «нормы»: (1) насколько типичен или атипичен тот или иной способ бытия и (2) насколько он функционален или дисфункционален.

Возьмем, к примеру, синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), поскольку у меня есть некоторый личный и профессиональный опыт в этой области. Согласно Диагностическому и статистическому руководству по психическим болезням Американской психиатрической ассоциации (DSM-5), чтобы поставить диагноз СДВГ, нужно выявить у пациента не менее пяти симптомов невнимательности (или гиперактивности)[24], сохраняющихся не менее полугода и отрицательно влияющих на его социальную жизнь, академическую успеваемость или профессиональную деятельность[25]. В число этих симптомов входят: постоянные ошибки из-за невнимательности, недостаточное внимание к деталям, трудности с удержанием внимания, трудности с восприятием информации на слух, неспособность довести до конца задачи или выполнить инструкции, неорганизованность, стремление избегать задач, требующих постоянного умственного напряжения, несобранность, рассеянность и забывчивость. Если вы прочитали этот список и подумали: «Черт побери, это же я!» – вы не одиноки. После того, как один из самых моих талантливых студентов с самыми стабильными академическими успехами получил диагноз СДВГ, когда был уже старшекурсником, я и сама засомневалась, подпадаем ли мы с мужем Андреа под критерии «нормы»[26].

К счастью, способность сосредотачиваться – тоже предмет моих исследований с точки зрения «как мозг делает это по-разному». И, как вы узнаете из главы «Фокусируйся», внимание – услуга, которая дорого обходится любому мозгу. Однако, очевидно, есть люди, которым легче других сосредотачиваться на задаче и которые лучше прочих умеют не отвлекаться.

Но вот в чем вопрос: если бы я попыталась при помощи своих лабораторных исследований рассортировать людей на «в пределах нормы» и «за пределами нормы», я бы сосредоточилась целиком и полностью на том, насколько типично то или иное поведение. Совсем как учителя, которые ставят оценки по кривой нормального распределения, применяют средние результаты в классе для того, чтобы вывести конкретные баллы (за средний результат обычно ставят тройку), ученые используют статистику, чтобы решить, типичны или атипичны те или иные чувства, мышление и поведение, оценивая, насколько вероятно обнаружить их в интересующей их выборке. Увы, решение, к какой части диапазона отнести промежуток от «маловероятно» до «аномально», принимается более или менее произвольно. По традиции, многие ученые проводят черту так, чтобы в пределы «нормы» попадали 95 % популяции, а 5 % крайних значений считались «аномальными».

Но, когда эта черта проведена, по разные стороны мы обнаруживаем двух человек, которые угодили в противоположные группы, хотя по всем параметрам похожи друг на друга больше, чем на большинство представителей собственной категории. Один из них очутился «в пределах нормы», а другой – «за». Если вы из тех, кто оказался в категории «за пределами нормы», у вас больше вероятность получить помощь, в том числе и доступ к услугам и лечению. При этом ваш ближайший сосед, попавший в категорию «нормальных», сталкивается приблизительно с такими же трудностями, но ничего об этом не знает и не располагает полезными ресурсами. С другой стороны, он не получает и всего того, с чем ассоциируется ярлык «ненормальный», и, возможно, избавлен от стигматизации.

И все же, если бы мне пришлось провести произвольную черту, основываясь на типичных результатах тестов на внимательность у разных людей, насколько хорошо эти результаты соответствовали бы тем сложностям «в реальной жизни», о которых говорит DSM-5? Короткий ответ – так себе, и вот почему: способность человека «сопротивляться отвлекающим факторам» существует не в вакууме. Она живет в мозге вместе с целым сонмом других особенностей его устройства, которые иногда усугубляют, а иногда компенсируют конкретную проблему. В свою очередь, этот мозг существует в среде с особым набором требований, и иногда ему легко их удовлетворять, а иногда нет.

Это объясняет, почему диагностические критерии СДВГ строятся скорее на функциональности, нежели на типичности. Клиницисты предпочитают не измерять в лаборатории, насколько человек рассеян, а задавать вопросы относительно «негативного влияния на функционирование» у конкретного человека. По данным Центра контроля заболеваний диагноз СДВГ получают в США около 9,4 % детей, и эта доля неуклонно растет. А если СДВГ есть практически у каждого десятого ребенка, нельзя считать, что это «ненормально», правда? Я просто хочу сказать, что, когда речь заходит об устройстве нашего мозга, важно понимать, что типичность (насколько часто те или иные особенности устройства мозга встречаются у разных людей) и функциональность (насколько хорошо эта особенность устройства мозга помогает человеку в конкретных условиях) – это разные критерии, и «норму» можно определять и через тот и через другой параметр.

Чтобы еще сильнее все запутать, позвольте мне заронить семя (сомнения) относительно роли культуры в исторических определениях как типичности, так и функциональности. Прежде всего, если речь идет о типичности, и ученые, и потребители научных данных в равной степени обязаны задать себе важный вопрос: похожи ли те, кого мы исследуем, на обитателей реального мира, относительно которых мы хотим сделать те или иные выводы?

Ответ на этот вопрос почти всегда отрицательный. Как остроумно заметил Джозеф Хенрих, профессор эволюционной биологии, и его коллеги, люди, которых мы изучаем, те, на ком основано само определение типичности, очень СТРАНные[27]. То есть подавляющее большинство наших знаний о том, как устроены люди, получены в ходе исследований, проводимых на выборках из западных, образованных, индустриальных, богатых и демократических СТРАН[28]. Большинство испытуемых в этих исследованиях – белые студенты колледжей. Если вы проводите в обществе студентов столько же времени, сколько и я, от такой очевидной необъективности выборок впору занервничать[29].

Я не собираюсь приукрашивать действительность. Большинство научных данных в этой книге, в том числе некоторые мои работы, основаны на СТРАНных выборках. Очевидно, мои возможности объяснить вам, как устроены лично вы, несколько ограниченны, особенно если вы не происходите из вышеуказанных СТРАН. Мы изо всех сил стараемся охватить в своей лаборатории весь диапазон нейрофизиологического разнообразия, и, если вам интересно предоставить свой мозг для научных исследований или просто больше о нем узнать, посмотрите раздел Research на моем сайте chantelprat.com. Однако, несмотря на зияющие пробелы в современных исследованиях, я убеждена, что основные принципы, которые мы обсуждаем в этой книге, те биологические пространства, в которых обитает мозг человека, и те сложные пути, которыми среда влияет на эти пространства и формирует их, применимы к мозгу любого человека, где бы он ни жил и чем бы ни занимался.

А это подводит меня ко второму принципу роли культуры в определении функциональности того или иного образа мыслей, поведения или чувств. История о водителях автобусов и таксистах дает нагляднейший пример того, как функциональность устройства мозга зависит от контекста, в котором мозгу приходится трудиться. Не сомневаюсь, вы вполне можете представить себе профессию, в которой крайне функциональной будет «отвлекаемость», – скажем, когда нужно улавливать неожиданные перемены в своем окружении и соответственно адаптироваться к ним. Об этом вы подробнее прочитаете в главе «Адаптируйся» и узнаете, что наш мозг, скорее всего, эволюционировал именно в таких условиях – а не в условиях размеренной офисной работы с девяти до пяти и не в школьном классе.

Все это лишь затейливый способ объяснить, почему эта книга не скажет вам, нормальный у вас мозг или аномальный, и даже не поможет определить, хорошо вы функционируете или плохо. Даже если бы меня интересовали ответы на эти вопросы, для такой задачи у меня недостаточно квалификации. По большей части люди, которых я изучаю в лаборатории, попадают в категорию «типичных»[30]. И хотя мне нравится думать, что моя работа в этой области отчасти помогает понять, что это значит, когда кого-то признают «ненормальным», должна также признаться, что мне очень неплохо жилось бы в мире без подобных категорий.

Может быть, нам лучше попытаться осознать, что люди – существа многогранные, ведь так и есть на самом деле? Безусловно, такое мировоззрение усложнит постановку диагноза, лечение и обучение, но, по-моему, нет никаких сомнений, что от этого они станут только эффективнее. Как, надеюсь, показывает пример СДВГ, все мы попадаем в какие-то категории по разным осям бытия. По какому-то параметру у нас могут быть предельные показатели, но насколько это проблематично, зависит от множества других факторов, в том числе от окружающей среды. Обратное тоже верно – иногда наши мысли, чувства и поведение и правда проблематичны, но у этого могут быть разные причины – совокупность разных черт, каждая из которых «в пределах нормы», однако их уникальное сочетание порождает идеальный шторм.

В этой книге я определю некоторые такие оси функционирования мозга в надежде помочь вам оценить, какое место вы занимаете в многомерном пространстве различий. Ведь недаром мистер Фред Роджерс, сыгравший важнейшую роль в формировании моего юного мозга, как-то заметил: «Наша жизненная цель как человеческих существ – помогать людям понять, насколько редок и ценен каждый из нас, понять, что у каждого из нас есть что-то такое, чего нет и никогда не будет больше ни у кого»[31]. Поэтому, когда тот же самый мозг прочитал слова Стивена Пинкера, что «у всех нормальных людей одинаковые физические органы, и именно поэтому у нас неизбежно должны быть одинаковые органы мышления»[32], он подумал: «Ну надо же, какая чушь!»[33]

Ведь, как говорит рэпер Фаррел Уильямс, «похоже, да не то же».

Признаться, я не думаю, что Пинкер пытался убедить читателей, будто мы все и вправду в точности одинаковы. Думаю, он скорее имел в виду другое – вопрос, стоит ли обращать внимание на наши различия, особенно на фоне всех общих черт. «Различия между нами, как бы бесконечно завораживающе они ни проявлялись в нашей жизни, – пишет Пинкер, – имеют очень мало значения, когда речь идет о том, как работает наш мозг[34]»[35]. Если на минуту забыть, что в этой «малозначительной» области лежит вся моя профессиональная деятельность, я вижу в этом здравое зерно.

Добавим к нашим размышлениям научное обоснование, для чего обратимся к результатам исследований мозга[36], и я, с вашего разрешения, познакомлю вас с нервной системой, принадлежащей нематоде[37] Caenorhabditis elegans, для краткости C. elegans. Нервная система C. elegans состоит аж из 302 нервных клеток, то есть нейронов[38]. Эти нейроны, в свою очередь, взаимодействуют с 132 мускулами и 26 органами[39]. Пожалуй, всем нам очевидно, что C. elegans устроена довольно незатейливо. И хотя я думаю, что даже Пинкер сумел бы признать, что мысль о различии между устройством нервной системы C. elegans и нашего мозга довольно-таки увлекательна, если нас интересует работа разума, все же большинство знаний об устройстве нашего мозга получено на простых моделях. Иначе говоря, разница между людьми и круглыми червями не так уж интересна, если мы изучаем работу мозга – по крайней мере, на каком-то уровне.

Пожалуй, надо объяснить.

Обе нервные системы – это машины по выявлению информации, созданные, чтобы собирать данные об организме и его окружении и на их основе принимать оптимальное решение, что делать дальше[40]. Для этого они часто применяют одни и те же механизмы. Базовая единица обработки информации, нейрон, – это изумительная клетка, которая ловко умеет накапливать данные о том, что происходит в окружающем ее мире. При этом она отправляет свой «краткий отчет» о положении вещей дальше по цепочке коммуникации. На принимающем конце каждого нейрона расположен пучок ответвлений – дендритов[41], которые тянутся к соседним клеткам и пытаются подслушать их версию обстановки в мире. Нейрон накапливает данные ежемоментно на основании количества и типа получаемых сигналов – и так до тех пор, пока не достигнет порога. А тогда – бабах! – он присоединяется к тесной компании сплетников и выпускает свои химические сигналы в пространство, где его подслушивают другие нейроны. Если вам хочется по-настоящему, по-олдскульному разобраться в специфическом процессе, в ходе которого химические сигналы открывают и закрывают физические каналы, которые, в свою очередь, меняют электрическое напряжение внутри нейрона[42] и заставляют открываться новые каналы, попробуйте вбить слова action potential (потенциал действия) в поисковую строку на YouTube – там много отличных анимационных роликов[43]. А пока достаточно сказать, что у C. elegans и у человека этот процесс в общем и целом проходит одинаково.

На самом деле между физиологией нейронов человека и нематоды настолько много общих черт, что на изучение C. elegans выделяют сотни миллионов долларов государственных субсидий. Все то, что мы узнали благодаря этим исследованиям, описано в десятках книг[44] с названиями вроде «Нейробиология генома Caenorhabditis Elegans» и «Старение: чему нас учит C. Elegans» (мое любимое – «Книга червей»). Естественно, если задаться вопросом о различиях между мозгом разных людей на фоне того, сколько у нас общего с круглым червем, то легко прийти к выводу, что эти различия совсем несущественны.

Перейдем к другому концу спектра – поговорим о разнице между ментальной жизнью людей и шимпанзе, наших ближайших ныне живущих родственников. Как можно представить, наш мозг поразительно похож на мозг шимпанзе. Это вполне логично, особенно если вспомнить, что участки ДНК, в том числе определяющие устройство мозга человека и шимпанзе, перекрываются на 95 %[45]. Однако функциональные следствия этой пятипроцентной разницы позволяют мне написать книгу на общем символьном языке, который вы можете понять, в то время как дикие шимпанзе по-прежнему проводят большую часть времени за добыванием пищи и выискиванием друг у друга вшей ради поддержания социальных связей.

Это сравнение помогает проиллюстрировать, что маленькие различия могут привести к большим последствиям, особенно когда речь идет об отношениях между сознанием и мозгом. Но, поскольку вы никогда не были шимпанзе, приведу несколько более близких нам примеров. Помните, что вы чувствовали, как мыслили и как вели себя, когда были подростком?[46] С тех пор время оставило на вашем мозге много шрамов, а череда нейрофизиологических изменений наверняка оказала сильное воздействие на вашу ментальную жизнь. Вот вам еще более тонкое различие: сравните, как вы себя чувствуете сразу после пробуждения и поздно вечером. В пределах суточного цикла изменения нейрохимических сигналов органа, который руководит ритмами вашего мозга, – супрахиазматического ядра – может оказать крайне зрелищное воздействие на работу ваших внутренних механизмов. Есть надежда, что размышления о диапазоне состояний, в котором может находиться ваш мозг и сознание, поможет вам подступиться к мысли, как на самом деле релевантны мелкие различия. Но, прежде чем вы решите, насколько они важны, позвольте мне добавить научных фактов.

Возьмем, к примеру, мои ранние исследования того, как сотрудничают полушария мозга, чтобы помочь вам понять истории, которые вы читаете или слушаете. Чтобы лучше разобраться, какую работу выполняет для вас мозг в этих ситуациях, рассмотрим следующее предложение:

Стог сыграл важную роль, поскольку ткань порвалась.

Это совершенно законное, грамматически верное предложение, однако вы, вероятно, несколько растерялись, прочитав его. Дело не в том, что вы не поняли предложение как таковое. Вероятно, вы знаете значение всех слов. И можете воспользоваться своими лингвистическими познаниями, чтобы понять, как соотносятся значения разных слов друг с другом. В частности, на основании порядка слов и их грамматических форм вы знаете, что важную роль сыграл именно стог, а не ткань. Кроме того, вы понимаете, что эта роль имеет какую-то причинно-следственную связь с действием, описанным глаголом порвалась. Но вы все равно не можете взять в толк, что здесь, черт возьми, происходит.

Дело вот в чем: когда мы сталкиваемся с письменной или даже устной речью, мы понимаем ее на разных уровнях. На первом уровне, который мы только что обсуждали, наше понимание основано исключительно на лингвистической информации, заключенной во фразе. Но на втором мы уже толкуем эту информацию в широком контексте всего, что мы знаем о окружающем мире и о том, что происходит вокруг нас в данный момент.

Причина, по которой предложение про стог кажется каким-то странным, состоит в том, что оно вырвано из контекста. Насколько иначе вы поняли бы его, если бы я сказала вам, что это фрагмент истории о прыжке с парашютом? Надеюсь, все тут же сложилось бы с приятным щелчком, и вместо совокупности разрозненных идей вы увидели бы сценарий, который можете вообразить, словно коротенький видеоролик, проигрывающийся у вас в мозге. Если так, значит, мозг соединил точки между тем, что вы уже знаете о реальном мире (гравитация, устройство парашюта), и тем, что было написано на странице. Поэтому вам стало понятнее, почему стог мог сыграть важную роль.

В этих двух способах понимания речи важно то, что исследования, проведенные на людях после черепно-мозговых травм, по-видимому, указывают, что в этих процессах задействуются разные участки мозга. До моих исследований было принято считать, что за понимание идей, напечатанных на странице, отвечает левое полушарие, которое, как правило, занимается переработкой лингвистической информации[47], в то время как правое полушарие, которое, как правило, занимается скорее зрительными и пространственными образами, реконструирует сценарий[48]. Однако эти представления, как и бо́льшая часть того, что нам известно об устройстве и работе мозга, основаны на данных, усредненных по группам испытуемых.

При этом первопроходцы в области исследования чтения, в том числе мой университетский научный руководитель Дебра Лонг, учат нас, что не все люди понимают прочитанное одинаково[49]. Мне стало интересно, не зависят ли эти различия от того, как именно происходит распределение труда между мозговыми полушариями у конкретных людей. Чтобы проверить эту гипотезу, я провела исследование, в ходе которого наблюдала, что запоминает из одной и той же истории каждое полушарие более чем 200 испытуемых с разными уровнями навыков чтения[50].

Вот как были устроены эксперименты: участников просили прочитать и попытаться запомнить короткие, на одну-две фразы, истории, которые появлялись перед ними по центру экрана компьютера. После того, как они прочитали эти истории, им показывали последовательности слов, которые появлялись либо в центре экрана, либо немного левее или правее того места, где их просили сосредоточить взгляд. Задача была простой: нажатием кнопки как можно быстрее показать, что слово, вспыхнувшее на экране, встречалось в одной из историй. Например, если я дам вам прочитать предложение про стог, а потом на экране появится слово «роль», вам необходимо нажать кнопку, потому что это слово было в предложении.

На основании закономерностей ответов участников мы смогли методами обратной инженерии отчасти определить, каким способом каждое из полушарий обрабатывало истории. Скажем, иногда мы вставляли слова вроде «парашют», которые в историях не встречались, но тематически были с ними связаны. Если участники не сразу отвергали эти слова или по ошибке говорили, что видели их, у нас появлялись надежные данные, что они поняли широкий контекст сценария. Лингвистический тип этого понимания мы определяли, проверяя, не быстрее ли испытуемые опознают слова вроде «роль», если показывать их после слов, лингвистически связанных с ними, (после слова «стог»), чем после слов из других грамматических частей того же предложения (после слова «ткань»).

Последний хитрый прием мы использовали, чтобы определить, как именно каждое полушарие участвует в разных способах понимания. Поступление информации от глаз в мозг устроено так, что все, что исходит с левой стороны от места, куда мы смотрим, сначала попадает в правое полушарие, и наоборот. Хотя оба полушария здорового мозга в дальнейшем делятся информацией друг с другом, разница в скорости и закономерностях реакции на слова, показанные на экране слева или справа, снабжает нас важнейшими сведениями о том, как каждое полушарие обработало прочитанные фразы.

Хотя все участники нашего исследования были студентами без диагноза «неспособность к чтению» (иначе говоря, все они попадали в категорию «типичных»), разница в навыках чтения у них привела к тому, что у каждого мозг решал задачи по-своему, особенно правое полушарие. В результате мы выяснили, что за понимание лингвистической структуры текста у всех наших чтецов и правда отвечало левое полушарие (то есть именно оно понимало, что важную роль сыграл стог, а не ткань), и это можно было предсказать по исходным данным испытуемых. Однако у участников с относительно неразвитыми навыками чтения восприимчивым к лингвистическим связям оказалось и правое полушарие. А вы говорите, язык – целиком и полностью функция левого полушария! Более того, когда надо было понять сценарии историй, оба полушария относительно неумелых читателей спотыкались на словах вроде «парашют», что показывало, что они восприимчивы не только к лингвистическим аспектам, но и к сценариям. С другой стороны, у самых умелых чтецов восприимчивым к сценариям оказалось только левое полушарие. Парадокс в том, что, как выяснилось, у самых умелых чтецов правое полушарие словно Джон Сноу из «Игры престолов»: оно ничего не знает. Их реакция не меняется, когда слова вроде «роль» появляются после «парашют» и после «ткань» (да и после слова «ворона»). И хотя наши испытуемые не спотыкались на словах вроде «парашют», связанных с историями лишь тематически, их смущали слова, которые не имели к историям никакого отношения.

В итоге ни один испытуемый в ходе моего эксперимента не показал результатов, которые можно было бы предсказать на основании данных, получаемых, когда усредняешь группы испытуемых с разными навыками чтения. Это как взять целую комнату людей и сказать, что их средний возраст – 42 года, хотя на самом деле никому из них нет 42 лет. Однако в нашем случае неспособность понять, что у разных людей разный мозг, не просто дала бы неполные данные, но и натолкнула бы на неверные выводы о том, как два полушария участвуют в понимании прочитанного.

Если вам по-прежнему непонятно, зачем все это изучать, представьте, что было бы, если бы вы травмировали правое полушарие мозга. Что бы сказал вам доктор о возможных изменениях в вашей жизни и здоровье? Как бы он оценил все за и против хирургической операции, на которую вам предложили бы согласиться?

На протяжении своей карьеры я отстаивала ту точку зрения, что, хотя внимание к средним показателям выборки позволило специалистам в нашей области быстрее узнать, сколько всего у нас общего (в частности, выявить многие механизмы, лежащие в основе процессов сенсорного восприятия), но из-за этого сложнее определить, что же делает нас уникальными (в частности, каким образом мы понимаем истории, шутки, да и друг друга, если уж на то пошло). Из такого «безразмерного» подхода, кроме всего прочего, следует, что подавляющее большинство того, что мы знаем о человеческом мозге, заставляет человеческое сознание либо игнорировать, либо сглаживать все то, что делает нас разными[51]. К примеру, многие нейрофизиологи и даже врачи до сих пор считают понимание языка делом левого полушария. В результате ученые так и не достигли согласия по вопросу, как и у кого правое полушарие участвует в разных способах понимания речи, – а ведь проблемы с речью после травм правого полушария начали описывать еще 150 с лишним лет назад[52].

Но, прежде чем я надену белое пальто и разверну транспарант «Все различия нужны, все различия важны», пожалуйста, позвольте сделать признание: если люди, интересующиеся нейрофизиологией человека, не изучают индивидуальные различия, на то есть веские практические причины. Первая – пресловутый парадокс «мозг изучает мозг». Мозг человека настолько невероятно сложен, что на протяжении моей жизни мы совершенно точно не разберемся в нем до конца[53], даже если оставим в стороне все, что делает нас разными, и сосредоточимся только на общих чертах. На самом деле мы даже устройство C. elegans до конца не поняли! Хотя у нас есть идеальная карта всех ее нейронов и всех их связей, мы не можем предсказать со стопроцентной точностью, как поступит C. elegans в той или иной ситуации. Мы можем быть близки к разгадке, но всей картины все равно не поймем[54]. Теперь увеличьте масштаб и вместо 302 нейронов возьмите 86 миллиардов, и у вас сложится адекватное представление о том, сколько всего мы еще не знаем о вашем мозге.

А это подводит меня ко второй причине, по которой изучать индивидуальные различия в человеческом мозге так сложно. Есть много интересных переменных, манипулировать которыми в лаборатории неэтично. Напротив, когда человек приходит на тестирование, он приносит с собой все особенности устройства своего мозга – как врожденные, так и сформированные жизненным опытом. Однако, как вы узнаете из этой книги, это часто взаимосвязано. Пытаться распутать клубок различий, чтобы понять, почему человек именно таков, какой он есть, очень трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах. Эта задача всегда возвращает нас к одному из древнейших вопросов психологии: какая часть того, что делает вас вами, заложена в ДНК, а какая сформирована жизненным опытом?

Что же было раньше – лингвистически невежественное правое полушарие или способность умело читать? Сегодня большинство из тех, кто изучает поведение человека, понимают, что наши биология и жизненный опыт настолько переплетены, что едва ли имеет смысл «обвинять» то или другое, пытаясь понять, что делает вас вами. Ответ – это всегда сочетание одного и другого. Во-первых, каждое жизненное переживание меняет мозг. Иногда изменения обходятся без последствий, а иногда идут по нарастающей. Однако в редких случаях одно-единственное событие может изменить – к добру или к худу – наше устройство навсегда.

Это важно отметить, прежде чем углубляться в особенности вашей нейрофизиологии. То, что иногда ваш мозг вынуждает вас думать, чувствовать и поступать определенным образом, не обязательно означает, что вы такими родились, и это не изменится. На самом деле ваш мозг – ускользающая мишень. Большинство исследований, которые ищут связь между мозгом и поведением, в том числе и моя работа по изучению двух полушарий и навыка чтения, рассматривают только одну ситуацию за раз – так сказать, стоп-кадр. При таких экспериментах попросту невозможно сказать, насколько то или иное устройство мозга у вас врожденное, а насколько сформировано опытом.

Один из способов отделить генетические «чертежи» (то есть наследственность, или натуру) от среды (культуры) – проделать лонгитюдное исследование. При такого рода экспериментах исследователи оценивают один и тот же мозг в разных ситуациях на протяжении длительного времени, чтобы проверить, как его меняют общее созревание или конкретный опыт.

Именно это и проделали Кэтрин Вуллетт и Элеонора Магуайр в хитроумном эксперименте над лондонскими таксистами[55]. Цель исследования была проста – выяснить, родились ли они такими, с более крупными «хвостами» гиппокампа, или же эта область у них выросла благодаря усилиям по подготовке к экзамену.

Для этого они дважды, с промежутком в три-четыре года, просканировали мозг 110 человек. Большинство из них (79) только готовились стать таксистами, и первый раз их сканировали, когда они начали учиться, но еще не сдали экзамен, а остальные (31) были контрольной группой, отобранной в соответствии с параметрами вроде возраста и коэффициента интеллекта, которые тоже могли повлиять на форму и размеры мозга. Поскольку более половины обучающихся не сдают итоговый экзамен, ученые планировали сделать по своим данным две оценки. Во-первых, они хотели сравнить мозг тех, кто в конце концов сдал экзамен, и тех, кому это не удалось, чтобы проверить, нет ли между группами каких-то наблюдаемых различий в структуре мозга. Во-вторых, они хотели посмотреть, нет ли каких-то заметных изменений в результате подготовки к «Знаниям», когда человек до отказа набивает себе мозг картами.

Результаты лонгитюдного исследования Вуллетт и Магуайр обеспечили совершенно очевидные доказательства причинно-следственной связи между мозгом таксистов и тем, что их просили сделать. До обучения не было никакой возможности определить, кто сдаст «Знания», а кто нет. Когда абитуриенты только записывались на курс, между мозгом тех, кто в дальнейшем попадал в группу «сдавших», и тех, кто оказывался среди «провалившихся», не наблюдалось никаких значимых различий: ни в размерах гиппокампа, ни в других участках мозга, если уж на то пошло. В сущности, единственная разница между теми, кто сдал и не сдал экзамен, заключалось в том, сколько времени они уделяли занятиям каждую неделю. В группе сдавших учащиеся в среднем посвящали обучению 34,5 часа в неделю, а те, кто не сдал, как правило, занимались меньше 17 часов в неделю! Через три года интенсивное обучение оставило след – но только в мозге тех, кто сдал. После того, как будущие таксисты втиснули в свой мозг все нужные знания, «хвосты» их гиппокампов выросли[56]. То есть исключительные особенности мозга лондонских таксистов возникли из-за предъявляемых к ним требований. Дело закрыто.

Другой вариант, позволяющий распутать хитросплетения воздействия натуры и культуры тем ученым, у которых нет времени, денег или желания отслеживать своих испытуемых на протяжении всей жизни и много раз измерять параметры их мозга, – это исследования близнецов. Именно на них в общем и целом строится генетика поведения – на попытках отделить наследственность от среды, изучая тех, у кого разные пропорции того и другого: ученые опираются на то, что монозиготные (однояйцовые) близнецы рождаются из одной яйцеклетки и сперматозоида и на момент рождения почти идентичны[57], а дизиготные (разнояйцовые) – из двух разных яйцеклеток и двух сперматозоидов, поэтому генетическое сходство между ними такое же, как между любыми неидентичными братьями и сестрами в одной семье.

Много исследований посвящено наследуемости: ученые выясняют, в какой степени некоторые измеряемые параметры обусловлены генетикой – на основании того, насколько эти характеристики схожи у монозиготных близнецов по сравнению с дизиготными. Если монозиготные близнецы больше дизиготных похожи друг на друга по определенным параметрам (например, по способности запоминать ориентиры на местности), значит, различие между близнецами связано с генетикой. Такой тип анализа опирается на предположение, что условия, в которых растут близнецы из одной пары (и монозиготные, и дизиготные), одинаковы примерно в одной и той же степени.

У этого предположения есть один недочет: некоторые свойства, на которые влияет генетика, в том числе экстраверсия (о которой вы прочитаете в главе «Коктейль»), влияют на то, какие условия и какой опыт человек предпочитает. Другие генетически обусловленные факторы, скажем, рост и внешняя привлекательность, влияют на опыт, поскольку определяют, как к человеку относятся окружающие. Чтобы еще больше подлить масло в огонь дискуссии «наследственность против среды», стремительно развивающаяся наука эпигенетика показывает, что влияние среды может приводить к химическим изменениям в ДНК! В результате один и тот же ген, попадая в разную среду, оказывает разное влияние на производимые на его основании белки, в мозге или в остальном организме. Эти механизмы «биологически кодируют» наш жизненный опыт[58]. Иначе говоря, если поместить один и тот же участок ДНК в разную среду, он может создать разных людей.

Но иногда результат получается не такой уж и уникальный.

Создатели документального фильма «Три одинаковых незнакомца» (2018) проделали поистине фантастическую работу, чтобы это показать. Фильм основан на удивительной подлинной истории тройняшек, которых при рождении усыновили три разные семьи, а друг о друге они узнали случайно, когда им было уже 19 лет. Если вы вдруг не видели этот фильм, то я не буду портить удовольствие от неожиданных (и иногда скандальных) поворотов сюжета. Достаточно будет сказать, что эти юноши были похожи друг на друга даже в том, чего в принципе невозможно себе представить, сколько бы мы ни ломали себе голову над биологией, которая делает вас вами. Да, конечно, они одинаково выглядят, говорят и ходят – но курить одну и ту же марку сигарет? Дичь какая-то! Или все-таки нет?

Беда с такими частными случаями состоит в том, что мы так увлекаемся историей, что не в состоянии объективно судить о фактах. Прежде всего сходство сразу привлекает внимание, а различия можно и не заметить. Никого не потрясло открытие, что тройняшки любят разные марки пива[59], а вот то, что все они курят Marlboro, бросается в глаза. Что и подводит меня ко второму соображению касательно статистики и совпадений: чтобы понять, насколько удивительно наблюдать общие черты у разлученных близнецов (и двойняшек, и тройняшек), надо задать себе вопрос: «Насколько вероятно, что два случайно столкнувшихся на улице совершенно чужих человека тоже будут в этом схожи»? Когда речь идет о том, какое пиво вы пьете и какие сигареты курите, ответ зависит от того, насколько они популярны. Согласно маркетинговому исследованию, которое я нашла, в 1980 году, когда тройняшки познакомились, Marlboro были самыми популярными сигаретами у их возрастной группы и занимали около 40 % рынка[60]. Так что это все равно примечательный факт, но не настолько примечательный, как если бы все они курили Camel Lights. Чтобы дать научный ответ на вопрос, влияет ли генетика на выбор марки сигарет, надо рассмотреть большую выборку монозиготных близнецов, разлученных при рождении, и узнать, действительно ли вероятность, что они курят одни и те же сигареты, значительно выше, чем вероятность того же самого у двух случайно выбранных первых встречных[61][62].

Да, я зануда.

Но есть и хорошие новости: что касается дискуссии «наследственность против среды», мне уже приходилось пробуждать в себе такого рода научный скептицизм, когда 7 апреля 2020 года я познакомилась с жутко похожей на меня незнакомкой по имени Майя. Сижу я, значит, пишу книгу о том, как ваш мозг делает вас вами, и вдруг получаю электронное письмо от 20-летней незнакомки с кликбейтной темой «Совпадение на 49,5 %! Только не упадите!»

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я читала письмо, – его тон: Майя «говорила» совсем как я. Слова она выбирала тщательнее, чем я, но они тоже были немножечко дурацкие и симпатичные – в том смысле, что очень знакомые. Если с вами никогда такого не бывало, вы, наверное, и представить себе не можете, что можно узнать себя в том, как другой человек расставляет восклицательные знаки. Но я узнала![63]

Второе, что меня поразило, – сходство в том, что Майя сочла нужным рассказать о себе. Она не знала, как я отнесусь к письму от незнакомого человека, поэтому стратегически сделала его коротким и теплым. Живо представляю себе, что она много думала о том, что хотела бы сообщить мне о себе на случай, если у нее больше не будет возможности со мной пообщаться. При таких условиях она решила поделиться со мной восемью фактами: (1) она любит петь и училась на преподавателя музыки, (2) она любит животных, особенно лошадей, пункты (3–6) состояли из кратких упоминаний о хобби, в число которых вошли пешие походы, живопись, путешествия и игра в Mario Kart, (7) в школе ее всегда считали «классным шутом», (8) в закусочной Taco Bell она всегда заказывает большой хрустящий ролл с пряной картошкой и гуакамоле.

В этот момент ощущение, что я говорю с самой собой в 20 лет, было просто ошеломляющим. Как вы, скорее всего, сами поймете, когда дочитаете книгу, я просто обожаю животных! Надеюсь, вы понимаете, что тут можно призвать меня к ответу, и думаете: «Стоп. Какова вероятность того, что двое случайных встречных окажутся большими любителями зверушек?» И вот это будет крайне разумным замечанием. Но я думаю, что я все-таки особенный любитель животных. Ну, скажем, я до сих пор хожу в контактные зоопарки, хотя моему ребенку уже 26, и торчу там до закрытия. Когда я была маленькой, я притащила домой утенка из зоомагазина, где его продавали на корм хищникам, просто потому что он был милашкой. Назвала его Квакерс и налила воду в тачку во дворе, чтобы ему было где плавать[64]. Повзрослев, я стала печально знаменита тем, что постоянно нахожу потерявшихся или раненых животных, в том числе Хьюго, крошку-енота, которого я обнаружила в сточной канаве умирающего от жажды и растила в гараже, пока он не окреп достаточно, чтобы выпустить его. За свою жизнь я держала дома 20 разных видов животных, не меньше: начала я с рачков артемий и муравьиной фермы, к студенческим годам уже имела опыт общения с рыбами и ящерицами, а когда мне исполнилось 30, я, наконец, исполнила детскую мечту и купила себе скаковую лошадь, закончившую карьеру.

Так каковы же шансы? Согласно самой релевантной статистике, какую я смогла найти, верховой ездой в качестве хобби или спорта занимаются 4,6 миллиона американцев[65]. Так что шансы случайно встретить на улице человека, который увлекается верховой ездой, приблизительно 1: 71. Но, возможно, это не очень честная оценка, поскольку популярность конного спорта зависит от демографического слоя[66].

А как же остальные семь пунктов? Любовь к музыке? Я играю на ударных, но как дилетант, однако моя дочь Жасмин в старших классах выступала в музыкальном театре. Походы? Безусловно. Живопись? Мне не хватает терпения, но моя мама, тетя, бабушка и прабабушка – знаменитые художницы, прямо-таки звезды. Путешествия? Конечно, но это очень распространенное увлечение среди тех, кому оно по средствам. А Mario Kart? Я играла в эту игру всего несколько раз, но всегда проигрывала; наверное, дело в том, что в качестве транспортного средства я всегда выбирала ванну. Меня ни разу не называли «классным шутом», однако, как можно догадаться по выбору транспортного средства в игре Mario Kart, особой серьезностью я не отличаюсь. Более того, мы с мужем – у нас с ним общее чувство юмора, достойное детсадовцев, – считаем себя настоящими гениями по части тупых шуток.

А вот что в Майином списке «интересных фактов» действительно странно, если вдуматься, – это ее заказ в Taco Bell. Нет, я вовсе не хочу сказать, что всегда ем там большой хрустящий ролл с пряной картошкой и гуакамоле[67] – это была бы и правда какая-то мистика. Но всякий, кто общался со мной, когда я была в возрасте Майи, знает, что закусочная Taco Bell была важной частью моей культуры. Поясню: меня огорошило не то, что мы обе любим Taco Bell[68]. Дело в том, что я бы тоже, наверное, включила любимый заказ в Taco Bell в «список того, что нужно знать, чтобы понимать меня». Достаточно сказать, что читать электронное письмо от Майи, а затем смотреть слайд-шоу, которое сделали для меня ее родители, было незабываемым переживанием. Я знала, что она существует, – но смотреть, как на моем экране разворачивается картина жизни человека, получившегося из моей ДНК, – это совсем другое.

История рождения Майи началась тем летом, когда я поступила в магистратуру. Я решила стать донором яйцеклеток[69]. И горжусь этим решением, поскольку оно дало мне возможность помочь невероятно симпатичной паре, которой не удавалось зачать ребенка самостоятельно, и при этом получить немного денег на то, чтобы растить собственного ребенка, которому тогда было четыре года.

Вот тут моя личная история о наследственности и среде приобретает любопытный оборот. Что касается обмена впечатлениями о жизни, то мы с моей дочкой Жасмин необычайно близки: я родила себе лучшую подругу. Мы вместе выросли. Поскольку мне было всего 19 лет, когда она родилась, и потом я 12 лет была матерью-одиночкой, пока не встретила Андреа, у нас с Жасмин было общим буквально все. Мы иногда физически не расставались по нескольку месяцев подряд, пока она была еще малышкой. Когда мы с ней проходили процесс взросления, причем она обычно опережала меня на несколько шагов, многие замечали, как мы с ней похожи на девочек Гилмор из известного сериала о юной маме-одиночке и ее дочери[70]. Я и сама это вижу, с поправкой на то, что я совсем не такая крутая, как Лорелай, а Жасмин чуть менее зануда-отличница, чем Рори. Ах да, еще мы настоящие, а не героини сериала.

Мы с Жасмин, совсем как девочки Гилмор, разделяем множество «лайков» (тупые сериалы, зумба, ирландская кухня, хип-хоп 1990-х – это навскидку) и «дизлайков» (все хоть сколько-нибудь страшное, медленные водители, артхаусные кинофильмы[71] и когда затекают ноги – и это только начало списка), однако темперамент у нас совершенно разный. Жасмин хладнокровная (когда не за рулем), а я нет. Она мыслит глубоко и внимательно, а я – быстро, спонтанно и порывисто. Когда она была маленькой, мне ни разу не приходило в голову, что Жасмин якобы моя копия. Я всегда думала: мы отличная команда.

Майя же обладает темпераментом, который похож на мой просто до безобразия. Даже если закрыть глаза на количество восклицательных знаков в ее письме, которые выдавали ее с головой, большинство ее фотографий так или иначе указывают на общие черты наших характеров. Мы обе явно находимся очень высоко на шкале экстраверсии – я бы сказала, что мы «душа компании», но современные подростки предпочитают слово «экстраверт». Достаточно сказать, что ни я, ни она не умеем сливаться с местностью. Позавчера Майя прислала мне фото, как она рассекает в компании Пеппер, своей ручной бородатой ящерицы, сидящей в гигантском розовом рюкзаке с прозрачными вставками, который Майя купила, чтобы брать Пеппер с собой на поиски приключений. Супер-мега-круто!

Что же говорит мое сходство и различие с этими двумя чудесными девушками, с которыми у меня еще и половина общих генов, о том, какую роль играют в формировании нашего мозга генетика и среда? На следующих страницах я опишу, как именно влияют на устройство нашего мозга наследственность и среда по отдельности и как они взаимодействуют. В части I я сосредоточусь на биологических особенностях. Однако, как вы вскоре узнаете, среда влияет даже на мельчайшие аспекты нашей биологии. Когда это будет уместно, я расскажу о наследуемости разных черт или о проценте вариабельности, которая, по оценкам