Да забудут имя моё

Часть первая

Истории имеют свойство начинаться совершенно как им заблагорассудится, в миг ставя перед читателем вопросы, скрытые за маской ещё не сказанных слов. А вот к счастью или к сожалению, в своём завершении особой оригинальностью не блещут. Быть может, причиной тому та хитрость жизни, что конец их создателей предрешён, да и разнообразием в нём сложно отличиться. Разве в том, как именно он произойдёт. Или же, кто знает, истина кроется в любви человека только к определённым концовкам, а всё то, что его не устраивает, получает заслуженное небытие в летописи времени. Но вдруг возможно иное…

Сложно понять, насколько необычно или всё же обыденно начало моей истории. Своё рождение она получила среди толпы. И как покажет будущее, очень трудно назвать её, скажем, правильной.

Жернова событий завертелись под крик, выбивший меня из глубокой внутренней борьбы:

– Эй, ау-у, – промелькнула рука, заставляя зрение начать хоть что-то примечать. – Я к тебе обращаюсь, – раздались где-то рядом щелчки пальцев. – Отойди от прилавка, – перед глазами всё отчётливее прорисовывался силуэт человека. – Только попробуй что-нибудь свистнуть! – наконец стало ясно, что этот назойливый крик исходил от тучного торговца, махавшего передо мной своим лоснящимся кулаком, в то время как я, не отрываясь, смотрел в оба глаза на самое желанное, самое необходимое мне тогда. А именно еду. Теперь, когда пишу эти строчки, очень смутно припоминаемую мной.

Но вот что помнится в точности, так это город, такой, о котором всё хорошее следовало говорить лишь в кавычках. Любой, осмелившийся прибыть под его стены, не имея при себе запрятанного золота сразу же получал к своей не особо значимой личности, усердное выражение недовольства, в то время столь поражавшее меня. Будто чужестранец, не обвешанный драгоценностями с ног до головы, представляет угрозу. Несёт безмерную опасность для существования местного люда, что оттеснится от кормушки и потеряет нажитое в конкуренции с этим новичком. Тогда, наверное, будучи немного обиженным на жизнь, я думал именно так.

И это негодование во мне сдерживало лишь одно – текущее состояние дел совершенно не позволяло реагировать на подобные акты. На них просто не хватало сил за абсолютным неимением таковых. Но всё же обратить внимание на слова кричавшего пришлось. И я убрал руки, отцепил их от стеллажа, так обильно покрытого, как мне всё же припоминается, копчёностями.

Но, как ни крути, голод мучил. Слишком долгое время не доводилось мне и крошки держать во рту. Отчего раз за разом происходило ровно одно – еле волочимые ноги переносили скелетоподобное тело от одного желанного прилавка с едой к другому, а тех было столько, что они походили на грибы средь большого леса после обильного дождя.

Каждое то мгновение мне требовалось осуществлять борьбу. С пропитанным волей усилием делать вид для себя и всех остальных, что мой усталый и рассеянный взгляд смотрит вовсе не на то. Не съестное его влечёт. Оттого я походил на ту самую собаку, в чью миску положили еду, но так и не ослабили цепь, не дав добраться до похлёбки. Вот только моя цепь существовала лишь в голове, а подобные ей непрочны.

Я совершенно не понимал, зачем здесь блуждаю с видом неупокоенного призрака, ведь денег в запасах было столько же, сколько имелось совести у этих торговцев. Да, стоит признать: во мне теплилась крошечная надежда, что кто-то всё же согласится на этот странный бартер, предлагаемый мной. То бишь моя работа в обмен на еду. Вот только такие не желали изъявляться. И чем дольше я ходил, тем сильнее понимал, что всё брожение бесполезно, а уже оно будто надломляло меня, подпитывало те другие силы, желавшие захватить рычаги правления себе.

Воли же убраться с огромного рынка уже не хватало. Неоткуда было её возыметь. Отчего моё плутание превращалось в бесконечный замкнутый круг, всё движение по которому руководилось лишь неуловимым подсознанием, действовавшим где-то там, на своей глубине.

Насколько же долго это могло продолжаться? Всё возможное я уже продал, а оставшееся не стоило и ломанного гроша. Последние припасы провианта закончились за день до прибытия в этот злополучный городок, совершенно не желавший что-то предложить мне взамен.

В голове, в бесконечном повторе, словно в назидание мне, вспоминался рассказ странника. Того загадочного человека, чьи слова и побудили отправиться теми дорогами, что только сами по себе таили опасность, будучи запруженными обездоленными людьми, желавшими приумножить своё состояние за счёт других.

Не знаю, кто меня дёрнул тогда так поступить. То ли сказалась потеря крова, то ли хотелось уйти подальше от тех мест, что напоминали о последнем близком человеке. Может, нехватка средств для жизни подточила меня. Но, преисполненный стремлением попытать счастья в поиске труда, позволившего бы хоть что-то заработать, я внимал речам, даровавшим столь благодатные потоки надежды. Странник уверял – город процветает. Говорил, что его меньше остальных затронуло эхо войны и именно в нём есть все те возможности, что необходимы для нормальной жизни.

В конце концов, поддавшись тем словам, тем манящим рассказам, я отправился в путь, приняв на себя все опасности, поджидавшие там за стенами. А их было немало. Во многих краях то тут, то там всплывали банды, так и разраставшиеся на руинах былого величия городов, ставших тенью самих себя и потерявших всякую возможность взять ситуацию под контроль.

Стоило покинуть поселение людей, как требовалось опасаться всего: шороха, проблеска, вскрика. Поджидать опасность в каждом краю, будь то деревня или лесок средь полей и равнин. Высматривать ростки недоброго от каждой души, что встречалась на пути. Но даже в условиях, подобных этим, я принял на себя риск, с юношеской лёгкостью в сердце направился в путь, преисполненный надежды.

Вот только оказалось всё не так. Между реальностью и рассказом была уж слишком непомерная пропасть. Дела города шли из рук вон плохо, и работы не находилось даже местным, что мало отличались от людей из тех мест, откуда довелось прибыть мне. Увидев истинное состояние дел, взвесив всё холодной головой, я подумал: «А возможно ли было ожидать иное?».

Такое состояние Вольных городов стало действительностью давно. Они так и не оправились от той борьбы, в круговороте коей оказались, став ареной противостояния двух совершенно превосходивших их сил, где те никогда не гнушались жечь всё на своём пути.

По сравнению с другими, этот город не был разрушен или сожжён, но всё же его сложно было отнести к разряду цветущих. Казалось, он впал в уныние, довлевшее над всем вокруг.

Да и на его лике имелись заметные шрамы. К самым примечательным из них можно было отнести обшарпанный обелиск, громадиной возвышавшийся в самом центре городской площади и выглядевший столь изрезанным царапинами, что появлялось ощущение, будто мимо прошло огромное войско, попутно обточившее об него свои копья и мечи. А ему всё нипочём. Стоит себе, да ставит перед всеми загадки – зачем он нужен и почему его до сих пор не снесли?

Возможно, местные правители боялись их трогать, эти артефакты магов, вызывавшие опасения у всех вокруг, ведь кто знает, для чего они нужны и что будет, если попытаться их извести. Избавиться на корню. Вдруг что-то нехорошее… Однако, быть может, реальность была проще, и всего лишь не нашлось тех, кто захотел бы потратить на них своё время и силы. Уж очень крепкими они казались. В конце концов, не так-то просто выкорчёвывать магические предметы и сооружения, хоть и гнойной занозой сидящие, где ни попадя. А магам, как-то было всё равно. Они залечивали раны.

Но я отвлёкся. Для меня же, на тот момент, всё это представляло мало интереса. Надо мной возвышался гораздо более насущный вопрос, грозивший голодным истощением, а потом, быть может, чем похуже. Я дошёл до той степени, что перестал чувствовать голод, но всё сильнее замечал одолевавшую меня слабость – самочувствие, становившееся хуже и хуже день ото дня.

Ищейкой исходив вдоль и поперёк город, я был полон намерений выполнить любую работу, в совершенно любом варианте оплаты, лишь бы хоть что-то получить. Но та не желала находиться. Просто так же кормить никто не собирался. В городе и без меня на каждой улочке бродили целые шайки попрошаек, попадаясь на глаза в любом углу.

«Как быть?», – довлел надо мной вопрос. Новых идей совершенно не находилось. А с каждым часом в потаённых комнатах разума всё сильнее разгоралась ожесточённая борьба, стороны коей бились за то желаемое право, за ту возможность, как взять бразды правления себе. Во всех живущих есть эти силы. Они с нами всегда, где-то там внутри, вечно ведут свою схватку. Одни уговаривают нас отдохнуть и отвлечься, когда мы заняты серьёзной работой, другие им того не дают, третьи нашёптывают ещё поспать, даже если мы совсем недавно проснулись под крики петуха, им же в ответ повелевают вставать и идти вперёд прямо сейчас на свершение новых дел. А бывает, в игру вступают и те, кто порывом чувств вырвет власть у любой из сторон и заставит нас погрустить, вспомнить, так сказать, былые деньки и пустить слезу. Как же тут понять, кто из них есть я? Или же кто главный?

Так происходило и во мне. Свершалось противостояние принципов и желаний, разгоравшихся буйным пожаром внутри. Я был подобен канату, что огромными усилиями тянули по обе стороны непреодолимые силы, растягивая струны моей души. Швы морали расползались прямо на глазах.

Теперь любопытно вспоминать то мгновение, сохранившееся яркой вспышкой в глубине недр моей памяти. Каждый раз припоминая его, я прихожу к слишком уж очевидному выводу, что в то время была сделана наивернейшая ошибка человека, несведущего в совершаемом им деле. Но кто же мне сейчас скажет, по какой логике я действовал тогда!

Проходя уже неясно какой круг мимо череды прилавков, моим глазам отчётливо бросилось то, как за одним из них продавец отвернулся, перестал с постоянством бдеть, дабы упаковать свой товар. И в этот миг в голове моей произошёл щелчок. Переключился рычаг. В свои руки взяли управление те силы меня самого, те его части, что с молниеносной решительностью всё осознали – вот он шанс. В эту секунду был вынесен вердикт.

Он сжал пружину, и тогда медленными ватными шагами мои ноги будто по своей собственно воле пошли, с потугой меняя положение самих себя, но всё же неся меня прямиком к заветной цели, в то время как пространство вокруг в мановение ока превратилось в сплошной глухой туман. Тело трясло. Усталость ли сделала своё злое дело, или страх овладевал в той степени, что качало меня, как младую осину на ветру.

Вот я уже был там, вплотную, протянувший дрожавшую руку и в следующее мгновение уже державший заветный предмет. Ладонь приятно согревалась теплом. Нежным жаром, исходившим от свежеиспечённой булки. Той тёплой надежды моей души, что с великой бережностью незамедлительно оказалась в старой потрёпанной сумке, беспризорно болтавшейся на плече. Аж жалко было такую драгоценность туда помещать!

Дело было сделано. Мои глаза поднялись от сумки, и, словно притянутые магнитом, натолкнулись на взгляд, камнем бросивший всю мою сущность в бездонную яму – прямо на меня с неясным выражением лица смотрел торговец, в непонятно какой момент повернувшийся ко мне. Не знаю, сколько длилась наша зрительная встреча. Почудилось, что целую вечность, за время которой всё, что ни было внутри меня, успело проклясть собственное естество за эту дурацкую затею, произошедшую сейчас.

Так толком и не уяснив для себя, были ли замечены мои действия, я развернулся и принялся быстрым шагом уходить, чувствуя, как по моей спине и лбу обильно выступает пот. Не ясно, что именно затмило настолько мой разум: волнение или голод, но всё сделанное являлось неимоверно глупым решением.

Несколько шагов, и вот моих ушей достигли слова, те самые, что больше всего не желались быть услышанными. «Вор!», – кричал пронизывающий голос, обдавая ледяным потоком каждую частицу моего тела. Совершенно не осознавая себя, я ринулся со всех ног вперёд, набирая скорость и пытаясь ни с кем не столкнуться. А в это время в глубине ума промелькнула мысль: «Незавидное и поганое это дело – воровство».

Моё движение сквозь толпу напоминало поток водной стихии, огибавшей каждого, кто попадался на пути. Я будто проскальзывал в пространство людской массы, лишь стоило тому хоть маленько раскрыться предо мной. Вдогонку же, не переставая, кричали: «Держи его, держи!».

В продолжении этого забега, бросаемые мной, словно камни, оглядки, открыли взору пренеприятную картину: со старательностью гончих за мной устремились двое из числа городской стражи, мелькая то тут, то там в толпе. Эта маячившая за спиной опасность породила по-настоящему глубинный страх – ведь теперь ставки на порядок возросли. Всё могло плохо кончиться. А собственно из-за чего? По слухам, городок, в коем мне довелось очутиться, нисколько не славился милосердием. Осмелившемуся своровать здесь без колебаний могли отрубить палец или даже руку, что не просто не входило в мои планы, а по-настоящему пугало внутреннее естество, лишь стоило хорошенько всё представить в голове.

И я бежал. Преследователи отказывались отставать, оттого погоня всё увереннее затягивалась. Легкие постоянно пронизывало иголками боли, а ноги превратились в подвешенные на тело гири, каждое перемещение коих давалось особенно тяжело. Всё волевое усилие было направлено лишь на то, чтобы не позволить себе сбавить темп, хоть немного замедлиться, но старания казались тщетными, шум погони совершенно не утихал, а скорее усиливался, будто готовясь меня поглотить. Даже страх не придавал мне больше сил. Да и голодное состояние напомнило о себе, проявив истинное влияние в полную мощь и сделав из моей плоти слабый и истощённый механизм.

Завернув в один из переулков, а после и ещё в несколько, я в какой-то момент абсолютно потерял представление о том, куда же, собственно, двигаюсь. Перед глазами мелькал бесконечный поток домов, а бегство всё увереннее превращалось в полный необдуманный сумбур, вплетавшийся меня в неизвестную часть града.

Наконец, очередной преодолённый мной поворот вывел на небольшую площадку, окружённую по обе стороны обветшавшими домишками, столь плотно примыкавшими друг к другу, что казалось: там внутри и места то нет. Но важно было другое. Самую малость пробежав по открывшемуся пространству, я увидел, осознал для себя пренеприятную суть – вокруг дома, а впереди лишь городская стена.

Всю мою сущность охватило оцепенение, резко окунув чувства в пустоту, будто неведомая рука разом перерубила все тянувшиеся до меня зрительные картины, звуки и мысли, а вместо них, в опустевшее место проник тихий ужас, содрогающимися пульсациями сжимая тело само в себя. Произошло худшее – я попал в тупик.

Лишь неумолимо приближавшийся топот за спиной вывел из глубокого падения в страшное осознание. Стражникам предстояло вот-вот оказаться здесь. Беглый осмотр окружения также не придал надежды. Не явил глазам укрытие. И в суматошном порыве я принялся пытаться открыть хоть одну из дверей всех тех домиков вокруг. Но они не желали поддаваться, оставаясь закрытыми для меня. Всё было тщетно.

Преследователи же не заставили себя долго ждать. Не прошло и минуты, как на площадку вывалились стражники, походившие на двух борзых собак, что долгое время загоняли дичь. Стоило им увидеть свою жертву, как они остановились, раскрыв рты в тяжёлой отдышке, а на их покрасневших лицах выступила блаженная ухмылка, полная удовлетворения от понимания, что забег наконец-то закончен.

Упершись руками в колени, солдаты принялись глубоко вбирать в себя воздух, восстанавливая дыхание и с постоянством оттягивая свой кожаный доспех, будто тот сжимал их где-то там на уровне груди. С головы обильно стекал пот. Его капли постепенным перекатом двигались по лицу, достигали его края и тут же падали вниз, разбиваясь о защитное одеяние. Там, на нём, растекшись по трещинам ссохшейся и начавшей расслаиваться грубой коже или в выемках, оставленных неизвестным колющим орудием, нередко и заканчивался их путь.

Сами же стражники не отрывали от меня взгляда. Они столь пристально смотрели, будто боялись, что я могу куда-то ускользнуть, раствориться подобно дыму прямо на их глазах.

Наконец, один из них выпрямился, положил руку на основание меча, плотно посаженного в ножны, и сплюнул в сторону. Я уверенно слышал, как он про себя тихо изрёк: «Когда же это всё кончится?». Но мне вслух последовал совсем иной вопрос:

– Так, бегун ты наш, тебе известно, что бывает за воровство? – назидательно громко прозвучал его голос.

Я сглотнул и в ответ молча кивнул.

– И ты понимаешь, что уличён в этом злодеянии?

Я снова кивнул.

– Тогда, – продолжил он, протяжно вдохнув, – серьёзность ситуации тебе ясна, – и покачал из стороны в сторону головой. – Однако, мы всё же не изверги, и правосудие даёт тебе шанс. Полагаю, ты не захочешь испытывать его кару на себе?! – деловито, но уже немного тише подытожил стражник. – Всегда есть выход. Стоит лишь возместить ущерб торговцу, которого ты так бессовестно обокрал, – с некоторой наигранностью и взглядом невинности продолжал он, – и мы бы запросто решили этот вопрос, – в этом завершающем акте его губы поджались. – Нужно лишь, – на секунду он задумался, – скажем, десять серебряков.

В ответ на услышанное я немало удивился, подумав про себя: «Вот оно, настоящее воровство. Украденная булка не стоит и десятой части серебряка».

– Да нет у него денег, – вдруг вмешался напарник говорившего, – ты посмотри, ободранный как пёс, – указал он на меня рукой.

Первый стражник шикнул на него, что-то ответив полушёпотом, и продолжил, обращаясь ко мне:

– Ну как тебе такое предложение?

– Он прав, – указал я на второго, только что вмешавшегося в разговор солдата, – это всё, что у меня есть, – и вытянул вперёд свою старую суму с булкой внутри.

Первый стражник расстроено поморщился, погладив рукой свой гладковыбритый подбородок, и уточнил с надеждой:

– Может, кто-то иной сможет внести сумму?

В ответ я лишь выразил всем видом сожаление то ли для него, то ли для самого себя, а сам, всё то время, что шёл разговор, судорожно бегал глазами, пытаясь найти хоть какую-то лазейку вокруг. В голове неостановимо крутилась мысль: «Неужели мне суждено вот так, вытерпев всё, сгинуть!»

– Тогда, – наконец вымолвил стражник, – не станем усложнять друг другу жизнь. Согласен? – впились его глаза в меня. – Будешь себя спокойно вести, а мы уж замолвим за тебя словечко, – подмигнул он мне, всё также не отрывая взгляда.

Сказанное нисколько не убедило меня. Когда-то, когда жизнь ещё не вынудила перебраться в этот злополучный город, мне также заявили, что не останусь без крова. А потом взяли да присвоили абсолютно всё, даже инструменты. Якобы в уплату накопившихся долгов. Сейчас пахло тем же. Стражники стремились лишь избежать мороки, не более. Но я, конечно, отвечал иное:

– Лишь хотел еды. От всего сердца готов возместить всё трудом. Зла никому не желаю и молю лишь о милосердии, – стараясь как можно спокойнее говорить, протянул я руки вперёд так, чтоб держать их на виду, как бы подтверждая тем самым свои слова.

– Конечно, мы понимаем, – ответил стражник, тем временем оба моих преследователя с видом настороженного дикого зверя принялись продвигаться ко мне, вытаскивая на ходу верёвку для связывания рук.

Шагнув им навстречу в облике абсолютной невинности и покоя, когда на самом деле внутри так и колотилось сердце, я протянул суму с хлебом правому от меня солдату. Цель была проста – на миг занять его руки. И стоило этой передаче случиться, как последовал рывок. Бросок всем телом, нацеленный на соседа с той единственной задачей, как пошатнуть или сбить с ног. Удар пришёлся стражнику в грудь. Это был предел силы, которую я ещё имел возможность вложить.

Однако результат оказался не столь грандиозным, как я себе воображал в миражах ума. Мне удалось лишь на самую малость оттеснить противника, бывшего гораздо крупнее и массивнее, да и нисколько не испытывавшего недостатка в еде. За такую неудачу пришлось сразу же поплатиться вцепившейся в моё запястье рукой. Планируемый прорыв не удался. Завязалась борьба.

Неожиданность окончательно потеряла свои чары, а шансы высвободиться снижались со стремительностью низвергавшейся скалы. Один миг – и результат противостояния получил закономерный итог: я оказался повален и прижат к вымощенной улице, не имея даже малейшей возможности пошевелиться. Второй раз стражники медлить не стали, и спустя несколько секунд мои запястья почувствовали на себе верёвку, туго сжавшую их. Ловушка захлопнулась.

Мне не забыть того мгновения. Воспоминания о царившем на душе отчаянии прочно застыли в памяти, плотно отпечатанные о стенки разума раскалённым железом чувств. В тот миг разыгравшееся воображение в красках вырисовывало недалёкое будущее, предвещавшее ужас, содрогнувший всё моё естество. Один взмах, и вот моя рука уже не являлась частью меня, а представляла из себя нечто совершенно отдельное, нечто неподвластное мне. Дальше, по всем правилам этого мира, моей спутницей должна была бы стать голодная смерть. Калека не имел права выжить.

От представленной картины, глаза заслезились, подпитываемые нахлынувшей волной отчаяния. В животе всё перевернулось. Казалось, внутренности пытаются стать внешностями, а в горле, словно пробка, встал ком.

Мрачные грёзы плотным беспросветным туманом окутали мысли, поглотив в своих объятьях всю мою сущность. Щека перестала ощущать холод каменной брусчатки, почти слившись с ней, а грязь, покрывавшая большую часть лица, так и норовила попасть в глаз.

Связав меня, стражники оставили лежать, тем временем затеяв между собой неясное тихое обсуждение, не проявляя и малейшего желания к тому, чтобы поднять своего пленника.

Я же, распластавшийся там внизу у их ног, потерял всякую надежду и впал сам в себя. В свои мысли. Они медленно съедали живьём, в то время как по каменному покрытию города, с такой любовью принявшего меня в свои объятья, раздавались отзвуки шума, мелкие колебания, отчётливо нараставшие с каждой секундой. То был уверенный шаг. Определить его дальность не представлялось возможным, но то, что он приближался, сомнений быть не могло.

Когда в мыслях было уже решено, что мне всё это мерещится, и сейчас просто-напросто потихоньку схожу с ума или слышу стук своего сердца, из-за поворота, откуда мы все ранее и явились, вышла фигура. Правда, для меня, лежавшего полулицом вниз, она представилась лишь сапогами. Чёрными, поношенными и пыльными.

Эта обувь, хоть и выглядели настолько потрёпанной, будто ей пользовались десяток лет, но самой формой и качеством выделки демонстрировала окружающим, что когда-то могла бы соревноваться с королевской.

Кроме того, глаза лицезрели ещё плащ, такой же чёрный и пыльный, как и сапоги. Не более. Разглядеть иное не представлялось возможным.

Прибывший из-за поворота незнакомец выждал немного, будто оценивая ситуацию, а затем окрикнул полностью погружённых в спор стражников, что напрочь отказывались замечать вдруг явившегося на авансцену актёра. Прозвучал уверенный волевой голос, эхом расходясь вокруг:

– В чём вина его?

Ошарашенные раздавшейся речью, стражники развернулись, до конца ещё не понимая, что же происходит и кто это говорит. Ответа из их уст не последовало. Оттого голос повторил свой вопрос с той же особенностью и главное, с тем же настроем, будто говоривший являлся вершителем власти и теперь требовал отчёта. На тот момент, я искренне так и решил. Подумал, что это их начальство прибыло сюда.

Стражник, что ранее вёл разговор со мной, наконец смог сообразить хоть какой-то ответ:

– Воровство, уличён на рынке, – будто докладывал он. – Потом остановился, явно осознав странность ситуации и свою в некотором роде оплошность, и с подозрительностью уточнил, – вы то кто такой?

– Путник, – отмахнулся от вопроса незнакомец.

Сказанное явно разозлило, но и одновременно принесло облегчение стражнику, и он уже с большой серьёзностью и с некоторым нажимом в голосе проговорил:

– Требую не вмешиваться, происходит правосудие. Иначе могут быть выдвинуты обвинения в пособничестве.

– И не собирался, – прозвучал успокаивающий голос в ответ, – но хотел бы заметить, что нередко такие дела решают возмещением ущерба, – с простодушием заметил незнакомец.

Стражник, поняв, к чему всё идёт, явно оживился:

– Вы верно рассуждаете, господин, вот задержанный с голоду совершил воровство, его можно понять и не стоит наказывать сурово, но требуется восполнить потерю пострадавшего, полагаю, мы бы с напарником за двадцать серебряков всё уладили, – запросил он цену, нисколько не убавив жадности, а наоборот, уверенно оценив, что здесь можно попытаться получить больший куш.

– Десять, – твёрдо ответил голос, словно мог только словами раздавить всех окружающих, если те решат поспорить.

Наступило молчание. Я закрыл глаза, и просил все силы вокруг, чтобы стражник согласился.

– По рукам, – с лёгкостью ответил тот, явно не решивший испытывать судьбу.

На это его согласие, где-то там внутри меня, возликовал и возрадовался человечек. Казалось, свершилось перерождение. Я получил для себя новый шанс и тогда преисполнялся счастьем от сакральной возможности всё же избежать, спастись от нависшей кары, тем временем мысленно зарекаясь изо всех сил: «более никогда так не поступлю».

Второй солдат немедля поднял меня, принявшись обтирать лицо неизвестно откуда взявшейся тканью, словно он был торговцем, а я товаром, что в сию минуту удалось реализовать. Можно было подумать, в противном случае, увидев меня в плохом состоянии, покупатель мог передумать.

Наконец, твёрдо поставленный на ноги, я получил возможность увереннее рассмотреть скрытую фигуру своего спасителя, неспешно копавшегося в еле заметной выемке изношенной мантии, такой же чёрной, как и всё остальное. Стражник находился уже подле него, переминаясь с ноги на ногу в полном ожидании. Он с пристальным внимание наблюдал за рукой, поглощённой подолом этой тёмной ткани в поисках обещанных монет, не решаясь даже малость приподнять взгляд, дабы заглянуть в сокрытое капюшоном лицо незнакомца, бывшего немного выше него.

Мой спаситель совершенно не спешил. Он делал всё нарочито медленно, будто смакуя каждое движение и по всей видимости совершенно не испытывая каких-либо зазрений совести к ожидавшему его. Стражник же былое самообладание потерял от слова совсем. Он стал дёрганным. И настолько активно топтался на месте, что складывалось впечатление, будто бы всё то время ему приходилось стоять на раскалённых углях.

Наконец, из мантии вынырнула заветная, крепко сжимавшая монеты рука. Худая и бледная. И тут же сбросив их в жадно раскрытые навстречу ладони, незамедлительно нырнула обратно, словно стараясь поскорее скрыть свою мертвецкого цвета кожу, подобно маске натянутую на кости и сухожилия. На миг мне показалось, что солдат вздрогнул, увидев её.

В это же время, второй стражник совершал огромное усилие воли. Борясь со своими предательски дрожавшими руками, он старательно распутывал узлы, связавшие мои запястья, но делал это так долго, словно не он сам, а кто-то иной, связывал их всего лишь минуты назад. Когда ему это всё же удалось, он незамедлительно сунул мне в руки отобранную суму с заветным хлебом и отошёл.

Вид стражника представлял странное зрелище. Если бы мне не довелось видеть его в полном здравии ещё совсем недавно, то я решил бы, что у него лихорадка. Весь лоб покрывался каплями пота, а тело трясло так, что никак не покидало ощущение – ещё чуть-чуть, и он рухнет без сознания.

Его получивший монеты напарник не особо отличался состоянием. С бешенной скоростью вернувшись к закончившему развязывания товарищу, он схватил того за ножны и потащил как можно быстрее прочь, не сказав никому из нас ни слова.

Не прошло и минуты, как они ретировались, оставив незнакомца и меня одних на площадке. Мой спаситель проводил их взглядом и, стоя ко мне в пол-оборота, равнодушно усмехнулся:

– А скажут: не поймали, – его слова прозвучали скорее для самого себя.

Наступило полное молчание, прерываемое лишь лёгким завыванием ветра. В то время меня охватили смешанные чувства. С одно стороны, я был преисполнен неимоверной благодарностью к своему спасителю, с другой, вся представшая за последние минуты картина вызывала опасения – в чьи же руки я попал? Кому теперь обязан и чего следует ожидать? Слабо верилось в абсолютную бескорыстность.

Наконец, во мне нашлись силы прервать тягостное молчание:

– Искренне благодарю за спасение, – проговорил я, не придумав ничего более дельного, но поскольку ответа не последовало, продолжил, – получается, теперь ваш должник. Могу ли хоть как-то вернуть долг за спасение?

Снова наступила тишина, а слова, казалось, ушли в пустоту, не запечатлев в реальности и следа о себе. Незнакомец молчал. Даже не пошевелился, оставшись немым ко всему вокруг.

Покачиваясь из стороны в сторону, я решил, что следует повторить попытку и было открыл рот, чтобы снова озвучить свой вопрос, как вдруг незнакомец, подобно древнему тяжёлому механизму, пришёл в движение, разворачиваясь ко мне. Он делал это медленно. Но, наконец, оказался полностью повёрнутым ко мне. Теперь я хоть немного смог разглядеть его скрытое капюшоном лицо, мой взгляд пересёкся со взглядом бледно-зелёных глаз, глубоко посаженных в глазницы на фоне лица-маски.

Обычно контакт с чужим взором требует напряжения воли, в такие моменты начинается скрытая зрительная дуэль: кто первым отведёт взгляд, кто одержит верх. Но в тот момент всё было иначе. Подобного не случилось. На мою волю не произошло и малейшего воздействия, а вместо того, наоборот, казалось, взгляд незнакомца приковал к себе. Поглотил своим бледно-зелёным цветом. И то отражение глубинной пустоты отказывалось отпускать меня.

Потребовалось огромное усилие воли, чтобы вырваться из плена гипнотизирующего взгляда, что пристально проникал в меня, будто пытаясь попасть в самые сокровенные уголки. Он пронизывал насквозь. Я не выдержал и еле-еле, словно муха, отцепляющаяся от паутины огромного паука, отвёл взор. В голове задребезжало. То был страх. Страх от полной неясности произошедшего. Незнакомец же остался всё также равнодушен и, лишь еле шевеля тонкими тусклыми губами, сказал:

– Нелегка ноша должника, твоё стремление очевидно, – при этих словах я сглотнул, – поэтому будь спокоен, ты получишь возможность её исполнить. – Он сделал небольшую паузу. – Мне нужен помощник. Предстоит многое приобрести за сегодня. Ты сгодишься, – сказав эти слова, он развернулся и направился в обратном направлении улицы, давая понять, что разговор окончен.

Я впал в некое оцепенение от осознания, что так легко отделался, думая тогда про себя: «Да за десять серебряков можно было хоть пятерых нанять. А не меня, еле волочащего ноги».

Но всё же, опомнившись, кинулся догонять незнакомца, ступавшего длинными шагами по простору улицы. После недавнего бегства у меня почти не было сил. Благо, хоть вернули булку хлеба, и она незамедлительно пошла в дело прямо на ходу.

По коридорам грязных улиц мой спутник двигался бесшумной тенью, ничем не примечательной, еле уловимой и не имеющей чётких очертаний. Казалось, окружающие просто отказывались его замечать. В комнатах моего ума рождалось чувство, что появление незнакомца производило скрытые, но всё же каким-то образом интуитивно осязаемые метаморфозы. Пространство вокруг будто менялось, накрываемое бесформенной аурой, заставлявшей всех просто пропускать его мимо глаз.

Во мне же всё бурлило. Пока я еле поспевал за спасителем, в голове вспышками рождались вопросы, нараставшие снежным комом. Правда, озвучивать их я опасался. От того так и шёл за ним, пока не решился на тот вопрос, что в любом случае являлся уместным:

– Возможно ли узнать, как вас зовут?

На удивление ответ был получен незамедлительно:

– Корвус, – тихо прозвучало имя из уст незнакомца, что мне приходилось слышать впервые.

Воодушевлённый началом диалога, я рискнул и на продолжение разговора:

– Могу ли я задать ещё один вопрос?

– Можешь, – снова в своей краткой манере проговорил Корвус.

– Что стало с теми стражниками? После встречи с вами они словно переменились, стали дёрганными. Да ещё это чувство появилось. Какое-то неясное. Оно будто начало присутствовать где-то там вокруг.

– Чувство? – лишь равнодушно переспросил он и затем уточнил, – на что оно похоже?

Меня немало удивило, что мой спутник даже задал вопрос, а не ограничился односложным ответом.

– Оно походило, – призадумался я, – на какую-то ауру, казалось, что-то витало рядом со мной.

На миг, шаг Корвуса еле уловимо замедлился. И лишь спустя пару тактов вернулся к прежнему, в то время как он отвечал:

– Ты многое пережил, вот и мерещится, – прозвучали его слова, явно давая понять, что разговор окончен.

Для себя я решил, что сказал что-то не то и более рисковать не стал. Мы принялись много ходить. Посещали раскиданные по всему городу заведения, многие из которых доселе не представляли для меня совершенно никакого интереса, отчего было в новинку, что подобные вообще существуют.

Одним из таких мест оказался затерянный среди множества домов магазинчик. Вид его был не слишком характерен для торгующих чем-либо заведений и вызывал у меня уйму вопросов.

Весь фасад здания представлялся деревянным. Вот только нужно добавить, что его лучшие времена очень давно прошли, и теперь, он испещерялся решетом прямоугольных дыр. Многие из досок просто-напросто отсутствовали, а те, что остались, выглядели до ужаса плачевно. Выцветшие и чем-то запачканные, они словно сообщали прямым текстом: «мы здесь давно и очень многое повидали».

Повсюду виднелись трещины, такие же длинные, как и покосившиеся доски, готовые рухнуть даже при самом незначительном из землетрясений. Там же, где их уже не было, в глаза бросался камень. Именно он слагал истинную суть дома. Из него были и стены, и фундамент, и был он точно таким же, как и камень городских стен.

Окна полностью потеряли свой смысл и скорее существовали для виду. И без того маленькие, они покрылись толстым слоем грязи, превратившимся в иссохшую корку, лишённую всякой возможности пропустить сквозь себя хоть лучик света. О наличии вывески не стоило и говорить. Как итог, магазинчик скорее отпугивал покупателя, чем привлекал. Но не похоже было, что это кого-то волновало.

Поднимаясь в дом по ступенькам, каждый входивший создавал своего рода искусство – акт ступенчатого хорового пения, провозглашавшего хозяину дома прибытие гостей.

Внутри всё обстояло не лучше. Неотъемлемой частью каждого уголка являлась паутина, а также залегавшая повсюду толстыми напластованиями пыль. Их совместное бытие украшало всё пространство дома, отчего я истинно побаивался даже чихнуть, ведь мне казалось, стоит этому произойти, как внутри бы поднялся настоящий пыльный буран, способный затмить абсолютно всё вокруг.

Хозяин заведения оказался под стать своему жилищу. При нашем прибытии он предстал в виде ссутулившейся на стуле серой мрачной горгульи, с застывшим взглядом на чём-то в полу. Как вариант, на одной из множества имевшихся дыр. Но стоило Корвусу полноценно войти внутрь, как дряблое тело домовладельца содрогнулось и под действием невидимых нитей пришло в движение. Он принялся радостно приветствовать гостя, словно знал вошедшего всю сотню лет, что в его случае ещё как могло быть и не являлось чем-то из области невероятного.

Коротко обменявшись репликами, они приступили к делу. Корвус в полголоса, отчего мне не удалось ничего расслышать, назвал несколько необходимых ему вещей, а хозяин дома, стоя вплотную так, чтобы вся информация сразу попадала к нему в ухо, несколько раз кивнул и тут же принялся искать всё названное со слишком несоответствующей своему виду активностью. Слабо верилось, что его тело вообще способно на такие скорости.

Я решил не лезть не в своё дело и просто осматривал всё, что лежало вокруг, а здесь было, на чём остановиться. Первым делом в глаза бросались чугунки, разложенные на полу у окна, они словно специально лежали там, готовые попасться под ноги, дабы запнуть о себя ногу какого-нибудь незадачливого посетителя.

Аккуратно обойдя их, я подошёл к самому яркому, что было в комнате – к стоявшим на полке кристаллическим камням, мерно поблёскивавшим даже в тусклом свете дома. Каких только форм, цветов и размеров они не были, каждый казался чем-то особенным и неповторимым, прельщая своим видом взгляд.

В это время позади что-то загремело, я обернулся, и увидел, что хозяин заведения притащил металлические щипцы и принялся заворачивать их, спрашивая Корвуса о том, что случилось с прошлыми и тут же удивляясь ему – «как это можно умудриться расплавить металл?».

Я же перешёл дальше и остановил свой взгляд на множестве банок со всякими сыпучими порошками внутри, размеры коих сильно разнились, в отдельных случаях доходя до величины в человеческий глаз, а в других, походя на только что помолотую муку. Цвет содержимого представлялся также весьма разнообразным. От того вся полка собрала чуть ли не полную палитру красок, что так и играли яркостью полутонов. Однако на этом все интересные для меня особенности заканчивались, оставляя на обозрение только неясную маркировку банок. Я продолжил обход.

С абсолютным безразличием обойдя глиняную посуду, остановился в самой тёмной части комнаты, содержимое которой до этого являлось незамеченным, но, открывшись взору, вызвало во мне смешанные чувства, балансирующие между отвращением и любопытством – повсюду в чашах, банках, мешочках лежали части каких-то маленьких животных, насекаемых и, кто знает, кого ещё, находясь в сушёном или забальзамированном виде. Я хотел было повернуться, как прямо перед моим лицом рука хозяина дома выхватила одну из банок, наполненную какими-то сушёными ушами, и понесла высыпать их. От представшей картины у меня аж дрожь прошла по телу, и я незамедлительно ретировался к висевшим неподалёку дешёвым ожерельям и амулетам, что не вызывали у меня каких-либо чувств.

В это время, наконец-то удовлетворив потребности покупателя, хозяин перестал носиться по дому, как неугомонный сумасшедший, и аккуратно разместился возле Корвуса, проговорив:

– К сожалению, фортидариевого минерала нет, – развёл он руками. – Ты обычно не спрашивал, а его ведь уже давно нигде не сыскать. Ваши маги, как там их… – помахал он рукой над головой, будто разгоняя в ней мысли. – Точно, – его указательный палец тыкнул вперёд в пустоту, словно он всё это время кому-то что-то доказывал, – Сущности, – уверенно заявил старец. – Всё потратили, так что теперь даже непонятно, откуда добыть. Шахты-то истощились, – не унимался хозяин магазинчика.

Корвус ничего не ответил. Он прошёлся из стороны в сторону и лишь посмотрел на замолчавшего старца сего заведения, после сказанного стоявшего в явном ожидании положенной платы. На этот раз мой спутник быстро нашёл в углублении чёрной мантии требуемое количество монет. После чего указал мне на всё купленное и уложенное в нечто наподобие сумки с прикреплёнными верёвками. Объяснять, что к чему, не требовалось. Я закинул её на плечи, и мы покинули столь странный дом, напоследок снова попрощавшись аккомпанементом хорового пения ступеней.

Следующим местом посещения стало жилище, расположенное вплотную к городской стене, и, если говорить точнее, являвшееся неотъемлемой её частью. Оно создавало впечатление, что эта каменная защитница города плавно перерастала в дом, придавая ему значительной массивности и надёжности, достигших своего апогея за счёт размеров самого здания. Всего один имевшийся этаж равнялся в длину двум соседним зданиям, а площадь позволила бы разместить там целую банду головорезов.

С пристальным вниманием рассматривая столь необычное строение, я сам не заметил, как умудрился столкнуться с вывеской. Взгляд мой упёрся в надпись. Она гласила: «Знахарь». Часть меня мысленно возмутилась: «Как можно столь нелепо её разместить на огромном здании? Почему не повестить повыше? Ведь даже я, далеко не самый высокий из всех, упёрся в неё лицом». Мне, конечно, никто не ответил, а мои мысленные возгласы ушли в пустоту.

Мы вошли. Обстановка внутри поражала не меньше, чем снаружи. Я сам не сразу заметил, как от увиденного раскрыл рот, на миг решив, что очутился в зарослях джунглей, которых я и в живую-то никогда не видел, но был наслышан в рассказах странников.

Всё пространство необъятного помещения занимали растения в своём разнообразии, то поражавшие огромной величиной, то удивлявшие неимоверной крохотностью, создавая дикий контраст на фоне друг друга.

Их стебли были повсюду. Они торчали из свисавших по всем концам горшков, столь отличных по форме, размерам и материалу, что возникал вопрос, не подрабатывает ли хозяин дома гончарным мастером.

Разом можно было обозреть, наверное, целую сотню этих глиняных изделий, а кто знает, сколько ещё оставалось сокрыто глазу там, за стеной листвы. И каждый такой горшок наполнялся каким-нибудь саженцем, а иногда и не одним. Оттого повсюду были листья и лианы настолько причудливые и неповторимые, что я себе и представить подобных не мог.

Всё это убранство превращало помещение в сплошные дикие заросли. Пожалуй, эта чащоба запросто имела все шансы стать вольготным местом для обитания каких-нибудь живых существ, давая им идеальный шанс здесь затеряться. В первую очередь я подумал о змеях, но тут же постарался забыть свою мысль.

Кроме этой зелени, моё внимание привлекли канаты, свисавшие с одной стороны комнаты и протянутые до другой. Их было два уровня – повыше и пониже. Теоретически, на более низком можно было ходить, держась одновременно за тот, что повыше. Но высота между уровнями была слишком уж маленькой. «Как за такое нормально держаться?», – спрашивал я себя.

Стоило мне опустить свой взгляд с небес на землю, как моё внимание привлёк цветок, с завивающимся в несколько дуг стеблем, главной изюминкой коего была его частичная прозрачность. Удивительно действо, как сквозь него раскрывался мир.

Я было протянул руку, чтобы пощупать столь необычный объект, но тут же меня окликнул хозяин сего дендрария, настойчивым голосом попросивший лишний раз не трогать его гербарий. В ответ на полученное замечание я сразу убрал руку за спину и повернулся в сторону говорившего. Но совершенно не нашёл, что сказать в ответ, поскольку оказался сбит видом человека, обращавшегося ко мне из-за прилавка.

Он был наполовину скрыт столом и вроде бы ростом не сильно отличался от меня, но своим туловищем больше походил на ребёнка, чем на обычного взрослого. Однако его выдавало лицо. Глядел он на меня не мигая, держа перед собой раскрытую книгу, совершенно не придававшую ему серьёзности, а скорее делавшую весь его образ комичным.

Нашей зрительной встрече не удалось долго просуществовать. Разорвал её Корвус, прошедший своим широким шагом вперёд по направлению к прилавку. Состоялся обмен положенными приветствиями. Мой спутник в своей шепчущей манере озвучил всё, что ему необходимо. Тут я оказался немало удивлён – знахарь, запомнив все ингредиенты, шагнул в сторону и сразу же исчез за прилавком, а затем, бодро шагая, появился сбоку от него, направляясь в соседнюю комнату. Всё встало на свои места. Хозяин дома был карликом. Ростом в половину меня, а за прилавком, по всей видимости, находилась небольшая подставка, позволявшая ему быть на уровне остальных.

Произошла несостыковка между моим представлением о знахарях – высоких бородатых седых старцах и человеком, только что удалившимся в соседнюю комнату для поиска ингредиентов, чей возраст точно не превышал тридцати пяти лет и даже не имел намёка на седину. Про остальное можно было и не говорить.

Это замечание тогда навело меня на мысль: какая странная штука внимание, мы обращаем его лишь на то, что не соответствует нашим ожиданиям, если же всё идёт по плану, по выработанному сценарию, то жизнь пролетает в некоем сне, совершенно лишённом отпечатков. Потому, наверное, и кажется, что она проходит слишком быстро, слишком незаметно. Но как иначе? Постоянно кидать себя в непривычное? Или же как-то прекратить строить ожидания? Ведь они будто сами по себе, непринуждённо, так и рисуются в уме, словно там сидит некий художник, моментально зарисовывающий всё подряд.

Мысль была любопытна, но я откинул её до лучших времён, а пока хозяин дома искал заказанные ему ингредиенты, собирал и упаковывал их, в привычной манере стал внимательно изучать помещение, но, помня прошлый опыт, не позволял себе что-либо трогать.

В правом дальнем углу обнаружилась большая полка с книгами, частью относительно свежими, а частью потерявшими свой былой вид. Если не сказать похуже. Казалось, некоторые так и развалятся, лишь стоит взять их в руки. Названий же представлялось немерено. Глаза так и бегали по ним, временами принимаясь вчитываться в еле разбираемые буквы на старых и потрёпанных обложках.

Постепенно перепрыгивая с одной книги на другую, мой взгляд наткнулся на яркое солнечное пятно. Оно разместилось прямиком на одном из переплётов. Находка смутила меня. Откуда бы ему взяться, – промелькнула мысль, и я посмотрел в сторону окна, но то не содержало и намёка на солнечные лучи. Медленно мой взгляд пробежался по всей округе вверх. В ту часть, откуда хоть как-то мог исходить свет. Вот только наткнулся на совершенно невообразимую там вещь. То было зеркало.

Настоящая диковинка, завидев которую, я ощутил разыгравшийся интерес и принялся ходить, наворачивая круги по комнате как заколдованный, высматривая, что же в итоге там находится. И только обойдя помещение гербария несколько раз, смог сформировать в голове представление, в чём собственно дело – оказалось, что за всей этой полнотой зарослей, откуда, то тут, то там выглядывали лучики солнца, находилась полностью застеклённая крыша, до самых глубин поразившая меня одним своим существованием. Но чудеса на этом даже не думали заканчиваться, под этим колпаком дома была расположена целая система зеркал, равномерно распределявшая свет по пространству комнаты.

Никогда прежде мне не доводилось видеть что-то подобное. Да я даже и представить не мог, что такое великолепие может существовать наяву. Но чья-та гениальная рука, решила иначе.

Снова остановившись у книжной полки и пребывая в полном оцепенении от увиденного, я так и смотрел заворожённо вверх. И неизвестно, сколько бы так ещё простоял, если бы из того охватившего состояния не вывел меня подошедший Корвус. Посмотрев в мою сторону, он также поднял взгляд. Прошло несколько секунд нашего устремлённого взора вверх, и мой спутник заговорил:

– Способен на многое человек, когда подходит к делу с любовью, – впервые звучала его речь, не ограничившаяся простой фразой.

– Это всё он один сделал? – вылетело из моих уст уточнение, одновременно выражавшее восхищение видом и удивление сказанному.

– Его отец, – ответил Корвус.

– Похоже он был гениальный человек, – заключил я.

На мои слова спутник сделал уточнение:

– Хороший инженер, полюбивший ботанику.

– Прям как мой дед. Он страсть как обожал все эти механизмы, что создавал.

Тем временем знахарь, наконец, дособрал, всё, что требовалось, и нам в спину сказал:

– Господа, всё готово.

Затем, потирая лоб, залез он обратно за свою стойку. Корвус, а за ним и я, направился к нему, в то время как хозяин дома продолжал говорить:

– Вот только зачем вам фортидариевый минерал? Я, честно скажу, когда-то использовал его как удобрение. Лучшего эффекта сложно представить. Но после начала Войны трёх цены просто взлетели до небес. Потому уже как несколько лет у меня ничего подобного нет. Может, вам стоит спросить у того замшелого деда по улице ниже? Поговаривают, что у него какого только барахла иногда не заваляется.

– Там тоже нет, – коротко зарубил идею Корвус.

– О-о, – с живостью отвечал знахарь, – так вы были у него! И как он, этот старый хрыч? Не умер ещё? Вы, часом, не видели у него пару горшков, больших таких? – показал владелец дома руками круг, как бы обхватывая воображаемое палено. – Спёр, да ведь ещё не признаётся.

Корвус ничего не ответил, полностью проигнорировав замечание, и лишь выложил звонкой россыпью монеты на стол. На этом пребывание в каменном огромном доме подошло к концу.

Дальнейшие места нашего посещения не представляли из себя что-либо необычайное. Чудеса закончились. Настало время городского рынка с его нагромождёнными всякой утварью лавками, ещё утром ставшего местом свершения моей безмерной глупости. Он был как всегда полон. Повсюду сновали люди различного вида и сорта, с прилежной внимательностью выбирая, что бы такого прикупить.

Мы тоже остановились у одного из прилавков. И пока я смотрел по сторонам, беспокоясь, как бы не наткнуться на утреннего торговца, Корвус с несвойственной для него безмятежностью выбирал то, что я и представить не мог, будто может статься ему необходимым. А рассматривал он семена. Опытным глазом всматривался в ростки обычных огородных растений. И пока делал то, ему, не прекращая, рассказывала о всех этих саженцах, о заботе о них низенькая и добрая на вид старушка.

Живости ей было не занимать. Она с такой готовностью пыталась поведать обо всём, на что падали его глаза, отчего по началу я решил, будто он совершенно её не слушает. Но в момент бесконечного потока слов Корвус то тут, то там принялся вклинивать конкретные и относящиеся к рассказу вопросы, с постоянством уточняя что-то для себя.

Там мы купили многое. Кусты, семена и кучу всяких приспособлений. Потом взяли ещё провианта, отчего я стал совершенно загружен, и отправились дальше, ступая по пыльным улочкам града, пока Корвус не довёл нас до здания, расположенного поодаль от городских врат.

Представляло оно из себя ничем не примечательное и давно не видевшее ремонта деревянное строение, на фоне наступавшего вечера выглядевшее слегка уныло и совершенно безвкусно. Единственное, что хоть как-то исправляло ситуацию, так это окна. Своим мерцанием мягкого света огней, они даровали всему пространству вокруг так не хватавшего улочкам града уюта. Вот только, заглянув в этот оконный просвет, я увидел лишь аморфные разноцветные пятна, скрытые слоем грязи и искажением трещин.

Первым вошёл Корвус. Дверь от приложенных на неё усилий издала протяжный писклявый крик, моментально заглушенный возгласами, что жароподобно вырвались из недр дома, словно та была кузней.

Помещение оказалось трактиром. Наше появление не вызвало сколь-либо зримых изменений в его быту. Всё вокруг пребывало в ласковой к посетителю полутьме, будто убаюкивающей его и лишь местами нарушаемой островками огоньков свечей. Они горели в разных частях. Подмигивали словно светлячки, что ни с того ни с сего застыли на месте.

Но то воздействие света, то его упокоение в итоге не выполняло свою роль. Чары растворялись, развенчиваемые шумом и гамом. Галдёж истинно стоял. И отменный. С разных концов просторного помещения доносились не всегда даже человечные возгласы, пьяная брань, крики, и временами всё это разбавлялось жалобным звоном посуды, так и взывавшей с мольбою не бить её.

Вечер плавно переходил в самый разгар, и народу становилось больше и больше, а свободных мест всё меньше и меньше. Корвус орлиным взглядом оглядел пространство трактира, будто оно истинно являлось его вотчиной и, завидев цель, сразу направился к одному из таких свободных мест у стены. Я последовал за ним.

Пришлось немало полавировать между столиками, подобно кораблю меж скал в бушующем море людского броженья. Но оно стоило того. Наконец, спустя десяток изгибов, добравшись до заветного причала, у меня появилась та желанная возможность как сбросить с себя весь несомый груз, что всё сильнее отягощал тело и уже накатывал усталость волноподобными приливами.

Пока я располагал вещи, Корвус удалился к трактирщику, теневидно мелькая среди скопища людей то тут, то там. Спустя минуты он явился обратно. Я догадался, что им была заказана еда. И уже поближе узнав своего спутника, понял – меня явно не обделили. От этого на сердце стало радостно и тепло.

Наступил момент ожидания. И каждый принялся преодолевать его по-своему. Корвус превратился в камнеподобную статую, с навечно прикованным взглядом в одну точку, отчего складывалось впечатление, что он даже не моргает. Я осматривал помещение трактира, временами сосредотачивая свой взгляд на спутнике. Уж слишком необычным казался он человеком.

Как и при нашем знакомстве, первым делом к себе приковывали внимание его горящие бледно-зелёные глаза, неизменно мерцавшие тлеющими угольками в тёмных недрах капюшона. Сидя во впалых глазницах, они были единственным атрибутом, напоминавшим собеседнику, что перед ним на самом деле живой человек, а не еле заметная ходячая тень. Да и такой выразительной бледности кожи и губ, особенно подчёркиваемой полностью отсутствовавшей бородой, мне ещё не приходилось видеть. Складывалось ощущение, что он уже три дня как был мёртв. Но несмотря на всё это, его внешность не отталкивала, не формировала неприязни или отвращения. Она просто делала его необычайным.

Самой же выразительной частью лица Корвуса являлся нос – острый, профильный, можно даже сказать, аристократический, он весьма неплохо сочетался с отсутствием волос на голове. Последнее мне удалось понять, только оказавшись ровно напротив за столом.

Мои наблюдения, проводимые с описанной тщательностью, были прерваны. Корвус неожиданно вышел из своего состояния статуи, отчего я дёрнулся, словно ужаленный. Однако тот испуг он будто не заметил и как ни в чём не бывало, даже не шевельнув и мускулом, спросил:

– Большинство людей не умеет читать, откуда у тебя такой навык? – с глубинным интересом рассматривали его глаза меня.

Я наклонил голову вниз, успокаивая своё только что испуганное резкостью сердце и слегка погладив волосы рукой, принялся припоминать минувшие дни.

– Нуу… – активно выстраивалась история в голове. – Для начала мой дед умел читать. Не сильно, – покачал я головой из стороны в сторону, продолжая, – но ему и не требовалось часто. Была-то всего одна книжка. Так что получил я начальные навыки от него. Остальное же стало предметом удачи – так, в моём родном городе проводились занятия для детей купцов, вельмож и учили там всякому, к примеру, читать и писать, – продолжая выстраивать историю в голове, рассказывал я. – В тёплое время года обучение проходило на улице. Прямо во дворе одного знатного дома. Место это хоть и закрытое, но обширное, а если так, то как не найтись в большом заборе лазейкам и дырам. Через них мы с мальчишками всё и заметили. Увидели, что внутри идут занятия и принялись также слушать вещавшего там педагога.

– И все мальчишки внимали с постоянством? – с полным отсутствием признаков интереса в голосе или на лице, но с явным и логичным удивлением уточнил Корвус.

– Не-е-ет, – махнул я рукой. – Большинство ушли. Но мне и ещё паре других было интересно. Это ведь очень удачная возможность. Ты за бесплатно получал то, за что другим приходилось платить большие деньги.

– И учитель вас не замечал? – продолжал уточнять Корвус.

– Да нет, в какой-то момент мы догадались, что он всё прекрасно видит, но ничего не предпринимает, – развёл я руками. – Да и потом постоянно складывалось впечатление, что всё говорилось и в нашу сторону, чтобы и до нас что-то донести.

– Долго так удавалось заниматься? – в своей стандартной манере продолжал спрашивать Корвус.

– Пока не похолодало. Мы искренне рассчитывали, что в следующем году всё будет также, вот только тёплая погода не принесла с собой возобновления уличных занятий. Да и этого учителя в городе более не встречали.

– И ты уже тогда скитался? – спустя паузу последовал вопрос Корвуса.

– Нет, – активно махая головой из стороны в сторону, ответил я. – Это было давно, а нынешнее состояние настигло относительно недавно.

– Догадываюсь: ты жил с дедом? Что же случилось? – снова уточнил мой собеседник, но будто бы с еле заметным интересом.

– Да, именно так, – подтвердил я, сглотнув. – А произошло то, что ждёт всех нас там в конце, – прозвучали из моих уст слова, тисками сжавшие сердце. – Конец был спокойным, – добавил я. – Просто одной ночью не пришёл рассвет, – Я приковал свой взгляд к столу. – Пытался продолжить работу деда в мастерской, но толком ничего не успел. Ещё задолго до этого было накоплено немало долгов, а после его смерти никто возиться и давать какие-либо шансы не стал. Просто забрали мастерскую. А где же тогда мне работать?

– Почему накопились долги?

– Тут важно понимать, что мой дед делал военные машины, всякие, от обычных штурмовых башен до метательных орудий. А последние годы войн не было, да и состояние Вольных городов оставляло желать лучшего, вот спрос постоянно и падал, пока мы стали совершенно никому не нужны. Пытались сменить профиль. Но не всё так просто. Когда везде нищета, всем не до механизмов. В общем, мы не успели, – вздохнул я, окончив свой рассказ.

Корвус некоторое время молчал, а потом заключил:

– Не лестная судьба. Более тревожить воспоминаниями не стану. В их переживании нет пользы. Разве что урок, – вдумчиво проговорил он и замолчал, а потом снова продолжал, – но желаю уточнить – в чём был твой план и зачем ты здесь? Ты ведь не местный.

Это был выстрел в точку. Его вопрос попытался пробиться в самую сердцевину, в самую суть. Вспоминая его сейчас, я чётко это понимаю и помню, что действовал-то без осознанного представления своего пути. Полагался на случайность. Корвус же, со стороны своего опыта точно знал, что без просчёта нельзя, что всегда есть основа любого пути, любого достижения цели. И это план. Это уверенное понимание, каким должен быть следующий шаг. Ведь как иначе не распылить свои силы в постоянном сумбуре побуждений у себя внутри? Как следовать лишь одной дорогой? Сейчас, когда пишу эти строки, это понимаю и я. Но не тогда.

Тогда я ответил:

– Честно, плана нет. Мне рассказали, что здесь можно найти работу, и я поверил. Теперь понимаю, что поступил глупо.

Корвус неспешно заключил:

– Дорогой опыт, – сразу уточняя, – а что бы ты делал, будь у тебя деньги?

От такой смены разговора я сразу оживился:

– Закончил бы вот это, – и потянулся к своей суме, доставая из неё листы бумаги.

Корвус взял их в свои ледяного цвета руки и внимательно посмотрел, вчитываясь быстрыми рывками глаз в текст. Затем спросил:

– Рассказы?

– Книга.

– Письменный прибор и чернила тоже есть? – незамедлительно последовал вопрос.

– Только прибор, чернила кончились, – вынул я из сумы созданный некогда дедом прибор для письма.

Корвус с видом знающего человека осмотрел его, а потом сказал:

– Любопытный механизм. Ты понимаешь, что мог бы продать его и купить еды?

– Понимаю, – последовал мой кивок. – Но что я буду делать потом, когда больше не смогу писать? Да и сколько бы не стоил этот прибор, он всё же память, а значит важен для меня.

– Вот как, – задумчиво проговорил Корвус и более ничего не сказал.

В следующее мгновение принесли заказанное съестное, поставив уверенную точку на нашем разговоре.

Я постарался приступить к еде не спеша. Уж очень не хотелось показаться дикарём пред Корвусом. Отлично помню, как аккуратно принялся за похлёбку, и она, вкушённая спустя долгое время голода, стала истинно огромным глотком надежды. Тогда-то я по-настоящему и оценил возможность хорошо и по-человечески поесть.

Корвус же ел необычайно медленно и сдержанно. Каждая ложка с едой рассматривалась им с особой пристальностью и только после описанного ритуала отправлялась в рот. В начале я предположил, что он таким образом оценивает качество приготовленного, но та мысль была сразу же отвергнута –подобным образом он поступал с каждой ложкой, совершенно не стремясь высмотреть что-то определённое. Всё его тело испытывало такое напряжение, что складывалось впечатление, будто бы для доставки каждой ложки в рот, требуется усилие. сопоставимое с поднятием ведра воды. Словно нечто внутри него сопротивляется. Противится столь обыденному процессу.

Тем временем с каждой минутой в таверне становилось всё шумнее, активно сбредался народ различного сорта и масти – каждый желал отдохнуть под покровом вечера, полностью вступившего в свои права и уже понемногу готовившегося передать его ночи. Пока же мы ели, с соседнего столика доносился разговор подвыпивших посетителей:

– Юхас, нельзя так поступать, это кощунство, – заявлял один из четырёх крупных бородатых мужчин, сидевших за столом.

Находившийся по правую руку от него взлохмаченный сосед, привстал и, опершись на стол, ответил:

– Я тебе говорю, Ларс, что всё это глупости. Бредни. Зайдём, копнём, да выйдем, – наседающим басовым голосом выговорил он, чуть не залезая обширной бородой себе в кружку.

– Не-е, – проговорил ещё один собеседник, – соглашусь с Ларсом. Лучше не лезть. Мало ли что находится в этих болотах, – заключил в конце концов он, явно обращаясь к уговаривавшему всех Юхасу.

– То есть, правильно я понимаю, мужики, вы боитесь какого-то болота и вместо того, чтобы разбогатеть, готовы гнить, работая за гроши в этих Вольных городах?

– Всяко лучше здесь, чем сгинуть в топких водах, обирая мертвецов. Ты всегда можешь переехать в какое-нибудь королевство, если тебе не по нраву Вольные города, – заметил один из его друзей.

Юхас махнул ему рукой:

– Да везде одинаково, – и посмотрел по сторонам. Его помутнённый взгляд медленно прошёлся по соседним столикам, пока в этом постепенном движении не остановился на нашем. Цель была найдена. Последовало его обращение:

– Эй, уважаемые! Ага, вы, – проговорил он, когда я повернул голову в его сторону. – Вот вы хоть подтвердите. Станьте, так сказать, судьями нашего спора, – икнул он. – Я им говорю, что эти… как там их… Приодельские топи лишь обычные болото. Нет в них ничего страшного. Вы бывали в тех краях?

Дослушав его сумбурную речь до конца, я ответил, желая поскорее отвязаться:

– Не представляю даже о чём речь, – прозвучали слова, являвшиеся сущей правдой.

Задавший вопрос перевёл мутный взгляд на Корвуса с явной надеждой в глазах. Мой спутник молчал. Он совершенно не обращал внимание на вопрошавшего. Прошло несколько секунд, и Юхас, так и не дождавшись, махнул рукой и, вздохнув, плюхнулся обратно на свой стул, сразу же доливая себе напитка из бурдюка в большую деревянную кружку. И только после этого услышал слова:

– Поговаривают: в краях тех бродят мертвецы. Если дорога жизнь, не стоит туда ходить, – безучастно ответил Корвус и снова замолчал, продолжая своё противостояние с едой.

Чаша весов качнулась. Друзья Юхаса тут же принялись говорить наперебой:

– Видишь, а ты с нами спорил. Там опасно. Не одни мы так считаем. Давай рассматривать другие варианты, это всяко лучше, чем тащить что-то у мертвецов…

Постепенно звуки с соседнего столика стихли, а затем наши шумные соседи и вовсе удалились, слегка шатаясь и обходя столики тяжёлой поступью. Я так и не узнал, отказался ли от своей идеи Юхас или нет. Корвус же победоносно закончил борьбу с едой, ознаменовав её отправкой последней ложки в рот.

Сжигаемый некоторым любопытством, я решил у него уточнить:

– А там вправду бродят мертвецы?

Корвус слегка ухмыльнулся улыбкой своих холодных губ:

– Нет, не бродят.

– Но, получается, они там есть?

– Там есть болото, которого ещё сотню лет назад не было. Есть остатки воинов, павших ещё позже в далёкой битве, – последовал задумчивый ответ.

– А за что они сражались? – уточнил я.

– За что борются люди? – в противовес задал вопрос Корвус, явно разговорившись к вечеру, и сам же на него ответил, – за ресурсы. А главный ресурс – власть. Тогда это был трон Илларийской империи. Возможно, тебе доводилось слышать, что ещё век назад королевства были едины.

В ответ я кивнул и вправду припоминая что-то подобное и подумывая продолжить разговор. Уж очень хорошо и тепло было в трактире. Но Корвус привстал, явно давая понять – время вопросов прошло. Пришлось снова пробираться через толпу.

Выйдя на воздух, мы очутились в сумраке. Над крышами домов ещё виднелся свет, но сам град всё увереннее поглощался тьмой. Мощёную улицу заполнили мизерные струйки ручьёв, подобно маленьким змейкам огибавшие лабиринтообразный рисунок каменной кладки, явно намекая, что совсем недавно прошёл лёгкий дождь. Повсеместно смывалась пыль и грязь. Повсюду поблёскивали капли дождя и красовались мокрые пятна, оконтуренные брызгами прошедшего дождя. Вечерняя свежесть манила дышать полной грудью.

Корвус быстрым и тихим шагом направился в сторону, прямиком к городским вратам. В ответ и я со всеми припасами ринулся за ним. Поспеть было не просто. Приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не потерять равновесие, ничего не уронить и не поскользнуться на мокрой уличной брусчатке. Пока же я изворачивался, в голове звучал вопрос: «А что дальше?».

Наконец, мы оказались у врат. Двигаться стало сложнее – обратно в город на ночлег подобно огромному стаду пастуха плыл целый поток людей, что то и дело цеплялся за вещи, свисавшие с меня со всех сторон. Стоило кого-то задеть, как могла последовать весьма виртуозная брань.

Проталкиваясь сквозь толпу, я успел насчитать около десятка стражников. Расположенные небольшими группками по обеим сторонам, они зорко, а иногда и не очень, наблюдали, бдели за движением огромной массы людей. Изредка выдёргивая и проверяя из того течения слишком подозрительных.

Мы тоже могли бы быть отнесены к подобным по той простой причине, что стремились покинуть город, а не наоборот. Ведь какой дурак решится отправиться в путь ночью? Но стража игнорировала нас. В конце концов, какое ей дело, что мы там себе удумали, раз хотим попасть в руки бандитов, так пожалуйста.

Первым вынырнул из обильного движения врат Корвус. Его фигура незамедлительно направилась в рядом расположенную конюшню, где внутри ожидал своего хозяина копытный спутник масти старого дуба. Там же оказался и вьючный осёл, на которого и было указано нацепить всё купленное. Сделав то, я встал рядом. На этом, взятые мной обязанности заканчивались.

Корвус проверял седло своего конного друга. Мои глаза бегали за движением уверенных рук, в одном месте что-то подвязывающих, в другом подтягивающих, и именно в этот момент моего внимательного наблюдения, в сердце разрослось то самое настроение, бывающее гостем всех нас, особенно в часы-предвестники грядущих перемен. Оно являлось грустью. И не сказать, что я любил ему предаться, но последние месяцы это состояние могло так взять да и охватить меня.

Тогда всё было ровно также. И то рождение грусти говорило о многом. Наверное, я успел привязаться. Её воцарение явно свидетельствовало, что во мне жила надежда, вера, но только такая, что ты сам не в состоянии до конца понять – «а во что?». Быть может, что вдруг моя жизнь изменится. В конце концов тяжело быть слишком долго в мире, когда определённости нет совсем. Да ведь и Корвус немало мне помог.

Он же наконец закончил проверку и было встал возле своего коня, но потом, словно прочитав мысли, посмотрел в мою сторону. В темноте конюшни и недрах капюшона его лицо уже не различалось, но в глазах мелькал зеленоватый отблеск. Я решил, что мне чудится, но не успел что-то толком осознать, ведь спустя секунды послышались слова:

– Человеку часто всё кажется судьбою. На то уповать не могу, но вот что случайность может подсобить, сказать в праве, – с некоторой загадкой проговорил он. – Так вышло, что мне нужен писарь, – наконец, обрывисто заключил Корвус, и запрыгнул на коня. – Выбор за тобой! – его рука указала мне на вьючного осла.

Сейчас, когда пишу эти строки, мне кажется, что решение было неумолимым. Имелся ли у меня на самом деле выбор? Можно, конечно, сказать, что да, но не будет ли то лукавством? Ведь насколько часто бывает, что фигуры расставлены столь хитросплетённым образом, что уже и не понять, какой возможно сделать следующий ход, кроме единственно верного.

Вот тогда было также, в ответ на данный мне выбор я запрыгнул на вьючного осла, чем известил – решено. Корвус ничего не сказал, а просто направил своего коня вперёд, медленного выводя наружу. Так начался путь из числа тех, что заводят нас столь далеко, что по началу мы и представить не в состоянии, сколь многое нам предстоит пережить. А если бы знали, то не рискнули бы на него встать.

Город прощался с нами, сопровождая лучами всё более явственно угасавшего заката. По левую руку встретился силуэт путеводного знака, потребовавший от меня хорошенько напрячь зрение, чтобы хоть что-то разглядеть. На нём красовалось зачёркнутое слово – "Милдхорн", благополучно забытое мной по истечению нескольких минут и лишь оставившее в уме мысль: «Кто их придумывает!?».

Я не раз отмечал про себя странность названий поселений Союза Вольных городов, никогда не вызывавших у меня особого отклика. Шутка ли, но иногда казалось, что своеобразным пропуском в это политическое объединение являлась необходимость назвать город неудачно.

Наш путь начался размеренно, под аккомпанемент тишины, изредка нарушаемой путниками, что в спешке мчались мимо. Для меня они всегда оставались скрытыми в ночи. В то время как Корвус изменял ход коня, а за ним и привязанного к нему осла задолго до того, как нас достигали хоть какие-то звуки приближения. Про себя я всё думал: «Как ему удаётся хоть что-то разглядеть?».

Вечер окончательно перешёл в ночь. Мы постепенно уходили всё дальше и дальше. А я, укачиваемый поступательными движениями ушастого мула, был готов полностью погрузиться в царство сна, но этому не предстояло сбыться – помешал пронзительный треск палок, принявшихся лопаться под тяжестью копыт.

Вокруг играющим шелестом зашуршала листва. Со всех сторон начали мелькать столбообразные силуэты, а в лицо настырно лезть ветви деревьев. Похоже въехали в лес, – подумал я. – Тьма перешла в абсолют, заставляя пригнуться, прижавшись к седлу, и что есть мочи напрячь чувства, дабы случайно не выколоть себе глаз чем-нибудь торчащим на пути. Но на мою радость такие блуждания и уклонения от вездесущих веток не продлились долго. Мы остановились.

– Ночь переждём здесь, – сообщил Корвус из лежащего передо мной пространства тьмы и незамедлительно спрыгнул вниз с такой прытью, словно внизу, у копыт скакуна, всё не скрывалось мраком, а виделось отчётливо, как при свете дня. Раздалось шуршание. Я же совершенно не представлял, что окажется внизу, поэтому слезал с осла аккуратно и медленно, хотя вернее было бы заметить – сползал.

Стоило опуститься, как под ногами, проминаясь словно подушка, ощутилась ватоподобная поверхность. Совершенно не представляя положения вещей вокруг, я принялся полусогнуто осматривать пространство, чтобы хоть как-то оценить обстановку. Всё походило на небольшую поляну.

Ко мне подошёл Корвус и, сунув что-то в руки, сказал:

– Нужно разбить лагерь, – после чего сразу же исчез в лесной чаще.

Пришлось повозиться, чтобы понять, какие вещи у меня в руках и где же лучше всё разложить. Пока я маялся, Корвус успел вернуться с полной охапкой хвороста и снова уйти.

Для меня оставалось страшной загадкой то, как ему удаётся ориентироваться в этой тьме и не выткнуть себе глаза о ближайшую ветку. Его поступь ничем не отличалась от дневной, отдавая совершенной твёрдость и пугающей недоступностью слуху, словно перед тобой был ночной хищник, вышедший на охоту и готовый подобраться незаметно к кому угодно даже средь бела дня.

Пока я делал спальные места и сооружал костёр, из головы всё не выходили вопросы: «Почему мы не заночевали в городе?», «Почему именно в лесу?», «Какие причины этому могут быть?», «Ему не нравился город?», «Или же он от кого-то скрывается?».

Когда всё было готово для розжига, встал вопрос о том, как бы раздобыть огонь. В вещах, переданных мне, не было и намёка на огниво или хоть что-то, что могло его заменить.

–А чем разжигать? – спросил я вернувшегося с очередной охапкой хвороста Корвуса.

В ответ он просто остановился перед сооружённым костром и что-то про себя проговорил, предварительно вытянув руку по направлению к нему. В следующее мгновение с области пальцев вылетел малый огонёк. Можно сказать, безобидный. Но его хватило, чтобы сотворить пламя.

Помнится, я тогда разинул рот. Всё сошлось. Странности поведения, рождаемые вокруг чудеса и необходимость Корвуса в весьма удивительных вещах. Во мне давно витала догадка, но никак не получалось её подтвердить. Теперь же всё стало очевидным – он был магом.

Породив огонь, Корвус снова ушёл в лес. С появлением света пространство вокруг проявило себя и мне, создав на душе некоторое подобие душевного тепла. Заплясали тени, постоянно заигрывая с моим воображением.

Снова появился Корвус. Опять же с охапкой веток в руках, наверно, пятой по счёту. Эта ноша была сброшена возле костра, и он, наконец, прекратил лесные походы, принявшись с пристрастием рыться в сумке, висевшей на его четвероногом друге.

Неожиданно треск костра нарушился его прозвучавшим голосом, обращавшимся ко мне, уже сидевшему спиной к дереву:

– Теперь ты понимаешь, кем является встреченный тобой, – в довольно странной манере намекнул он сам на себя. – И, несмотря на уже сделанный тобой выбор, потребуется совершить ещё один.

Я снова немного заволновался, думая: «О чём это он?».

Корвус продолжал:

– Мне нужен помощник, писарь, и это верно. Но открывающиеся перед тобой возможности гораздо шире и значительно требовательнее, если ты возжелаешь ступить на их поле, – всё также говорил он, стоя ко мне спиной. – Потребуется многое познать и перенять.

– Под знаниями имеется ввиду магия? – сложил я весь пазл.

Корвус перестал рыться в сумке и что-то вытащил из неё, после чего перевёл свой тлеющий взгляд зелёных огоньков на меня:

– Не ошибся, – в следующее мгновение он перебросил этот сжимаемый им предмет через костёр мне в руки. Он оказался простым яблоком.

– А если вдруг откажусь? – спросил я, слегка озадаченный тем, что у меня оказалось в руках.

– Выполнишь работу, да разойдёмся, – сказал Корвус, неспешно усаживаясь ровно напротив меня так, чтобы нас оградил друг от друга пляшущий огонь. – Мне не нужно, чтобы ты соглашался только из своих выгод. Своего выживания. Если мотив будет сокрыт в этом, то тебе не дойти до конца. Если будешь руководиться чисто материальной стороной, то окажешься обречён так и не достигнуть чего-то значимого, но и вернуться уже будет невозможно, – вытянул он руки к костру, согревая их бледную плоть теплом. – Поэтому ты должен в точности для себя понять, что встанешь на путь, в котором, даже если и получишь привычные людям блага, то уже никогда не сможешь насладиться ими в полной мере. Не потому, что они станут иными. А лишь из-за того, что не будешь прежним ты. Это же касается и твоей работы, – указал он на мою лежавшую рядом суму, явно намекая на листы книги.

Я задумался, в то время как Корвус медленно снял капюшон, представив передо мной человека, с настолько обтянутым кожей черепом, что, казалось, закрой он глаза, запросто сошёл бы за покойника. А впалые глаза и полностью отсутствовавшие на голове и лице волосы только усиливали это ощущение. Он продолжил:

– И помни – цену придётся заплатить не раз.

Я сглотнул. Вот оно, по-настоящему действенное предостережение, которое Корвус хотел показать – это он сам. Я же про себя решался, всё думая: «Что именно ждёт там впереди? Готов ли я начать лезть в эту гору, вставшую передо мной, или же отступлю сейчас и более никогда не решусь туда подняться…».

Но мои мысли оказались прерваны. Прозвучал вопрос Корвуса:

– Так каков будет выбор? – всматривались в меня неотрывным взором огоньки зелёных глаз…

Часть вторая

По голубому полотну медленно плыли перистые облака – лёгкие, свободные странники, несомые напором всевластного ветра. Бесцельно летящие и не способные сопротивляться его силе, они всегда оставались ведомы и тем походили на кудряво-пушистых овец, повинующихся лишь воле пастуха. Он же без устали гнал их вперёд.

Я любил ту короткую возможность замедлить время, перестать спешить, прекращая то постоянное движение в будущее, которого нет. Будущее, что всегда оставалось лишь несбыточным миражом чертогов собственного разума. Небо же никогда не отказывало в возможности перенести меня в настоящий момент, выдернуть из бесконечного мира грёз, а закрепив внимание на здесь и сейчас, рождало в душе чувство потока, словно медленно растворяя в объятьях бесконечности. Время стиралось.

Но из глубин собственного ума по привычному обычаю пробился голос, нарушивший с таким трудом ухваченную гармонию. Он никогда не забывал напомнить о себе и непременно спешил донести мысль, про которую не хотелось вспоминать. Так и сейчас, явив себя, он сообщал мне, зачем же я здесь, подмечая, что сейчас не время наслаждаться всей красотой мира. Путь далёк, а выполнить взятые на себя обязанности необходимо.

В последний раз бросив взгляд на небесный пейзаж, я закрыл глаза, полный желания запечатлеть в недрах памяти каждую деталь открытого мне великолепия. Вырисовывая его, словно картину. Благо, воображение никогда не отказывало ни в красках, ни в яркости цветов, ни в разнообразности палитр.

Наконец, дело было сделано. Внимание вернулось на землю с внезапностью павшей кометы, что в миг обрушивается на земную твердь. Взору снова предстала необъятная вязкая топь, своими зелёными красками захватившая весь горизонт. На её заболоченном и заросшем пространстве то тут, то там выглядывали островки леса, расставленные словно маяки в этой совершенно не морской глади.

Двигался я не спеша, с вниманием зоркого охотника осматривая каждый уголок окружающего пространства. И чем глубже в обширные края болота ступала моя нога, тем всё больше и больше встречалось спасительных мест, не залитых водой, покрытых тёмно-зелёным мхом, одетым на них словно меховая шапка. Но никаких намёков на цель…

Уже какой день я бродил по топи в поисках такого растения как Росянка. Путь был неблизкий. Он постоянно требовал вставать как можно раньше, чтобы успеть вернуться к заходу солнца, отчего непременно утомлял. Особенно если приходилось ходить не первые сутки. Но был бы результат… На фоне таких, не достигавших своих задач, переходов радовало лишь одно: повсюду росла брусника, хоть как-то разбавлявшая отсутствие всего остального.

Тогда всё шло ровно к тому же, к отсутствию результата. В итоге, устав от поисково-Росяночных ковыляний, я принялся искать место, чтобы отдохнуть. И оно незамедлительно нашлось. Неподалёку лежал обширный и совершенно лысый ствол дерева, неизвестно где потерявший свою верхушку и ветви. Не раздумывая, я направился к нему. Звонким эхом раздавались чавкающие, урчаще-бурлящие звуки, стоило сапогам погрузиться в топкие лапы вод, моментально поглощавших их.

Как сейчас помню. Каких только стараний не прилагалось, чтобы придать беззвучность шагам, но предательское бульканье у ног громогласно напоминало о себе. Казалось, теперь всё живое ведает о моём присутствии. И как в таком случае не согласиться с критикой Корвуса, нередко упрекавшего меня: «Движения твои столь слышны, что прознает человек, не говоря о звере».

Не раз мне доводилось слышать подобные слова в таких необычайных формах, что любой писарь позавидовал бы великолепию звучавших афоризмов. А ведь сколько тренировок посвящалось скрытности. Какие усилия прилагались Корвусом, желавшим научить меня неприметности для сотен глаз. Что-то получалось, что-то нет…

Так однажды, в качестве закрепления целого ряда его наставлений и упражнений, была поставлена задача – миновать речной галечный пляж. И всё бы ничего. Но окромя того, что это требовалось сделать в полной тишине, не издав и звука, так и пройти весь путь предстояло не просто быстро, а, можно сказать, бегом.

Четыре часа я бродил туда-сюда, делая попытку за попыткой, словно не упокоенный или замкнувшийся на одном и том же действии человек, пока наконец, не достиг того состояния, когда впереди терялось всё – и сама картина мира, и смысл. Получалось самую малость. Но Корвуса не устраивала скорость, а стоило ей хоть немного возрасти, как галька принималась скрипеть и трещать, будто ехидно насмехаясь надо мной.

Усталые и еле передвигаемые ноги превратились в кукольные деревяшки, бездушно повисшие где-то там внизу, движения коих выглядели настолько нелепо и разнобойно, что, казалось, властвующий над ними кукловод – полный неуч, впервые держащий все эти нити власти в руках. А тем временем внутри разрасталась злость. И вот, под влиянием её расползавшихся щупалец, гонимый желанием успеха, но не получавший его, я тогда вымолвил:

– Да это невозможно!

Слова мои прозвучали резко и громко.

В следующую секунду раздался щебет птиц, взлетевших откуда-то из кустов неподалёку, а ответом мне лишь стала тишина. Корвус промолчал. Как будто не заметил. Даже малый отзвук моих слов не затронул его лица. В то время как я в глубине себя прекрасно осознавал, что почти гарантировано не прав, а также чем чревато подобное заявление и как именно всё кончится. Но всегда ли мы поступаем разумно в миг охваченности гневом? Думаю, все найдут для себя ответ. Вот и я тогда отказывался принимать столь очевидную мысль.

Корвус же вдруг пришёл в движение и в полной невозмутимости сделал ровно то, что требовалось от меня. То, что ожидалось. Пересёк гальку в такой тишине, что не наблюдай я за ним, решил бы: движения не было.

«И так всегда», – промелькнула мысль в тот момент. Всем, что требовал Корвус, он сам владел в совершенстве, оттачиваемом годами и вызывавшем лишь один вопрос: «Когда ему удаётся находить на всё это время?». Поэтому сценарий подобных претензий от меня оставался всегда известным. А мне, после того как доказывалось обратное, становилось не по себе.

Оттого не удивительно, что несмотря на обилие тренировок, их высокую сложность и часто полное отсутствие хоть какой-то связи с магией, я искренне выкладывался на полную. Старался с интересом. Но всё же было непросто.

Закончив же тогда демонстрацию, Корвус остановился, заложив руки за спину и застыв на время в позе некой древней статуи мудрости. В нём со всей очевидной ясностью разворачивалась в тот миг мысль.

– Как полагаешь, зачем все эти тренировки, когда возможно обойтись заклинанием? – вдруг задал он вопрос.

Про себя я подумал: «Ну вот, теперь отдувайся за свои слова» и уже вслух сказал:

– Чтобы сберечь жизненные силы и обойтись ловкостью там, где это возможно, – сложился у меня пазл ответа из всего того, чему учил Корвус ранее.

– Отчасти, – согласился он с высказанной мыслью, и как бы раздумывая, продолжил:

– Но то не главное. Причина есть более глубинная. Она кроется в той особенности магов, пропитывавшей само их существование насквозь – стоит им потерять силы по тому или иному случаю судьбы, на время или навсегда, как они становятся бессильными и беспомощными. Почти не способными ни на что. Обычные же люди, напротив, не имея большой силы, нередко показывают чудеса выживания даже в самой критической ситуации. Они полагаются на свой ум и тело. Они осторожны. В нужной степени самокритичны. Возьми обычных наёмников, искателей заработка в войне, трудно найти кого-то, кто более способен выжить в любой, даже самой непростой ситуации. А вот маги слишком полагаются на своё могущество и часто походят на детей, получивших в свои руки незаслуженно большую игрушку.

– Но ведь колдовство – это то, что делает нас магами!

– Разве? – внимательно посмотрел на меня Корвус. – Если солдат утратит свой меч, будет ли он всё ещё солдатом? А врач, утративший свои инструменты, останется таковым?

Я промолчал, понимая, к чему всё идёт, а он продолжал:

– Колдуны и колдуньи любят обходиться только одними заклинаниями, – нотки забавы отчётливо мелькнули в его голосе. – А потом, – с пылающими огоньками иронии в глазах продолжал он, – приходят те, кто заточен на борьбу с ними, кому наплевать на магические хитрости и приёмы, те, кто в конце концов одержат верх, вступи ты с ними в схватку по привычным тебе правилам.

Наступило молчание, продлившееся несколько секунд и прерванное вопросом Корвуса:

– А что после?

Вздохнув, я дал очевидный ответ, к которому он очень любил меня подводить:

– Смерть.

– Верно, – подтвердил мой учитель, и с присущей для себя неожиданностью замолчал, выпадая из разговора. Всё живое на его лице, что ещё совсем недавно с таким трудом и редкостью оказалось там, исчезло. Корвус покинул меня, в очередной раз погрузившись в свои воспоминания, в коих переживал моменты прошлой жизни, никогда не дававшие ему окончательного покоя.

Мне же было прекрасно известно, как выдернуть его из этого мира, из власти тумана памяти. Я начал соображать. Думать, что бы такого спросить… Но стоило мне всё решить, как в моём вмешательстве нужды уже не было. Корвус вышел из этого состояния сам:

– Но вернёмся к скрытности, – твёрдо начал он. – Заклинание не способно сделать тебя невидимым. Только в малой степени растворить, лишить чётких контуров, – рассказывал Корвус. – От того оно не является окончательным решением. Известно достаточно случаев, когда не обладавшие магическими способностями легко обходили его чары.

– Как им это удалось? – спросил я с полной серьёзностью человека, понявшего, что здесь не найти такого желанного выхода (а так хотелось).

– Амулеты имеют нужное свойство, – коротко ответил Корвус. – Их может хватить, чтобы рассеять чары. Но опытный и много повидавший возьмёт здесь иным, более надёжным орудием – вниманием и настороженностью, – подытожил он.

– Выходит, никогда не стоит расслабляться?

– Зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это слово, – парировал Корвус. – Для большинства расслабление равносильно полусну – такому заученному движению, когда делаешь всё настолько не думая, не придавая значение, что даже и не запоминаешь, закрыл ли дверь. А эта дверь и есть твоя жизнь! Если всё именно так, то расслабление – опаснейший враг, – всматривались его бледно-зелёные глаза в меня. – Моё же наставление, мой призыв к тебе, – указал он двумя пальцами в мою сторону, – ведёт к необходимости порождать в самом себе самое важное и самое ценное, что есть в жизни! И то, без всякого сомнения, внимание!

– Внимание? – переспросил я.

– Именно! Тебе надо понять, что оно – то главное основание, от умения пользоваться которым во многом зависит, насколько вероятно ты выживешь в любой, даже самой непростой ситуации и, мало того, насколько полно ты проживёшь жизнь.

– И мне необходимо такое внимание всегда? Даже когда мне ничего никак не может угрожать? Или в случаях, если я заведомо сильнее?

– Речь не про сражения и борьбу. Речь про каждый миг. Но если ты всё же спросил, – снова указал Корвус двумя сомкнутыми пальцами на меня, – отвечу: оно необходимо, в особенности если ты сильнее. Вот возьми маленького зверька – он всегда осторожен. Он прячется. Старается не показываться лишний раз и непременно быть начеку – его бдительность не имеет право ослабнуть ни на секунду. Крупный зверь – наоборот. Он силён. Его видят все, и все наперёд знают о нём. Охотник заранее готовится к борьбе со столь могучей силой и приходит во всеоружии тогда, когда тот зверь не ждёт.

– При таком условии я соглашусь. Но если бы оба зверя столкнулись с врагом или друг с другом в совершенно равных условиях, вероятнее выживет крупный.

– И здесь не столь всё очевидно, – парировал Корвус. – Его шанс одержать верх велик, но крупный зверь будет действовать так, как обычно поступает любой, кто уверен в своём превосходстве – предсказуемо, полностью полагаясь на свою силу. В то время как мелкому, не имеющему явных преимуществ, придётся соображать. И он, без сомнения, проявит всю полноту изобретательности, – заключил он, а потом, внимательно посмотрев на меня добавил, – и выживет…

То были воспоминания… Я мотнул головой, сбрасывая их. Пелена начала понемногу спадать, а глазам явилась картина болотной топи. Той самой, на просторах коей я и стоял, на время забыв про цель своих поисков, забыв про Росянку, забыв обо всём, что связывало меня с реальностью.

Но всё же эти осколки памяти не желали меня так легко отпускать. В итоге, дабы окончательно покинуть недра собственной памяти. пришлось мысленно напомнить себе, уверенно заявить: «Сосредоточься, хватит летать в облаках». И только эта концентрация окончательно помогла. Миражи ума погасли, а я, возвращая внимание в просторы топи, продолжил путь, отчего снова принялись раздаваться неумолкающе-звенящие шлепки по воде.

И в таком шумном переходе, наконец, удалось достигнуть заветной цели: того самого упавшего дерева, что должно было послужить местом отдыха для меня. Ствол его, лежавший наполовину в воде, моментально приковывал внимание к себе. Его ещё свежий слом в самом основании намекал, не позволяя и малость усомниться, что дерево пало совсем недавно, быть может всего лишь пару часов назад.

Охваченный любопытством, я задался вопросом: «Что стало причиной?». Взгляд медленно сместился вверх по лежавшему стволу, по пути словно ощупывая тоненькие изгибы коры. И только в завершении этот осмотр, наконец, явил ответ – на значительном отдалении от основания ствола яркими шрамами красовались большие и глубоко впившиеся в тело дерева царапины крупных когтей. Они простирались двумя основными мазками, отчётливо намекавшими на чьи-то лапы. Желая сопоставить размеры, я приложил руку к одному из них. От результатов сравнения стало не по себе. Существо, оставившее эти следы, имело длань как минимум вдвое превышавшую мою.

Я немного забеспокоился. В то же время сердце, охваченное этим новым пониманием, забеспокоилось так, будто возжелало вырваться из груди. Чувства обострились. Казалось, что только в тот момент до сих пор дремавшее тело, наконец-то, соизволило пробудиться и плетью подстегнуть само себя. Накатило неприятное предчувствие. Я резко окинул взором окружавшее пространство… Вгляделся… И никого. Оно оказалось пустым.

Последовал выдох. Узел чувств внутри ослаб, а его место заняло облегчение, наступившее не за счёт избавления от чего-то реального, а, по сути, лишь потому, что отсутствовало всё то, что я сам же и успел выдумать, вообразить лишь доли секунд.

В это время в голове промелькнула мысль – «следы», заставляя перевести взгляд под ноги в неприятном ожидании того, что предстоит увидеть что-то нехорошее… Но и там совершенно ничего не нашлось. Я остался ни с чем. Хотя и к радости.

Наконец, крепко взяв себя в руки и сделав глубокий вдох-выдох, я вновь обратил взгляд к царапинам на стволе. «Что здесь думать! – вертелось отчётливо в голове. – Порезы свежие. Сделаны в то же время, что и свалено дерево». Эта проникновенная мысль в очередной раз заставил меня оглядеться вокруг, а потом снова осмотреть и сам упавший ствол, угадывая, какой же должен быть в размерах зверь, чтобы умудриться свалить его. Ответ казался неутешительным.

Рассудив здраво, я решил было не испытывать судьбу и как можно скорее покинуть место, вызывавшее столь глубинные опасения. Однако, когда уже развернулся и приготовился идти, глазам промелькнула та цель, ради которой всё предприятие и затеялось – аккурат за стоящим рядом деревом, выглядывая своим множеством стебельков, произрастала Росянка.

Каждый её листок обильно покрывался красноватыми волосками. Их было множество. Они усеивали всё тело растения, и все вместе, отдалённо походили на иголки ежа, но только более тонкие и с капельками воды на концах. Эти кончики то и дело принимались сверкать яркими красками, стоило лишь до них дотронуться лучам солнечного света.

Обрадованный неожиданной находке, я тут же кинулся её собирать. Вот это была по-настоящему большая удача! Не прошло и получаса, как дело было сделано, а моя полевая сумка наполнилась до краёв.

Посему оставалось только решить, в какую сторону выступить, дабы направиться к дому. На счастье, необходимые ориентиры незамедлительно нашлись. Недолго думая и довольствуясь успехом, я выдвинулся, перешагивая по мягкому мху и уже размышляя о том, как буду добираться до дома, как неожиданно ход моих мыслей прервался слабым звуком, напоминавшим шлепки по воде.

Я остановился, осознавая, что они не мои и доносятся из того пространства, что было где-то там позади. Дыхание перехватило. Воображение со скоростью уличного художника успело нарисовать не просто безрадостные, а по-настоящему пугающие картины. Я начал аккуратно разворачиваться, медленно пригибаясь и изо всех сил стараясь не шуметь. Малым огоньком теплилась надежда: может, я ещё не замечен.

Разворот завершился. Увиденное, как бы помягче сказать, наполнило мысли какой-то неприличной для всей сложившейся обстановки досадой, а сердце, казалось, просто перестало существовать, провалившись в некую неведомую бездну.

Прямо на меня, совершенно не спеша и вальяжно, шло огромное, косматое и отдалённо напоминавшее медведя существо. Переступая своими чёрными облезлыми лапами, то и дело содрогавшимися под тяжестью массивной туши, оно уже избрало свою жертву и надвигалось прямо на неё, словно готовясь вонзиться своей изуродованной вдоль и поперёк мордой.

На этого, если можно так сказать, медведя невозможно было смотреть без содрогания. Его представшая тогда голова настолько иссекалась порезами и ранами, что от смоляно-чёрного покрытия виднелись лишь малые островки, а места его отсутствия занимали длинные, походившие на глубокие борозды малиново-красные рубцы.

На обширном теле всё обстояло не лучше – повсюду проглядывались опухоли. Само их наличие делало его огромную тушу слишком неестественной, ненормальной, добавлявшей всему виду зверя особой, трудно забываемой уродливости. На фоне же полного недостатка шерсти всё становилось хуже в разы.

Высота существа поражала не меньше. Даже припоминая сейчас, я отчётливо памятую, как опираясь на все четыре конечности, оно слегка возвышалось надо мной, рождая ощущение неестественной огромности, выделявшейся не то что по человеческим меркам, но и по медвежьим.

Звериная пасть оказывала поистине гипнотическое воздействие. Находясь в метаниях лихорадочной мысли, я не имел возможности оторвать взгляд от этой угрожающе открытой и наполненной нескончаемым потоком капающей вязкой слюны угрозы. Она приковала к себе. «Что положено делать при встрече с медведем?», «А что если побежать?», «Нет, не вариант», – словно огоньки, мелькали мысли в моей голове, в то время как силы внутри уже взяли бразды правления, принуждая пятиться, не теряя противника из виду. Я принялся перебирать в голове защитные заклинания.

Тем временем ужасный зверь, немного приблизившись ко мне, остановился. Наши взгляды пересеклись. Настигло странное чувство – его глаза не походили на хищнические, а отражали непрерывно мыслящее существо. Оно оценивало меня. И делало то с истинно человеческими нотками, наполненными злобой, обильной и столь часто произрастающей в сердцах людей. От подобного осмотра часть меня съёжилась. В то время как я непрерывно продолжал пятиться, пытаясь увеличить расстояние между нами, отдалиться, сделать запас.

Далее всё помнится, как в тумане. Пасть зверя раскрылась значительно шире, обнажая множество грязно-белых зубов, а моих ушей достиг отчётливый и громогласный рык, за которым вся сущность недомедведя превратилась в страшно-напряжённую массу. Его мышцы сжались, натянулись, и, словно тетива лука, выпустили огромное тело вперёд.

Эта перемещавшаяся с одного пространства мха на другой угроза всё увереннее приближалась ко мне. В то время как моё естество ввергалось в ужас. Из глубин проступил панический страх, всеми силами желавший сдёрнуть тело с места и направить в безоглядное бегство. Но, пригвождённый энергичными ударами воли и взятый её твёрдой хваткой в оборот, я устоял. Началась борьба. Столкнулись две силы, в противостоянии которых одна желала отвернуть и ринуться наутёк, а вторая – принять бой. На кону была моя жизнь.

На счастье, то колебание чаши весов было недолгим, заняв лишь доли секунды. Сработали заученные и вбитые Корвусом мне в память навыки. Руки пришли в движение, вырисовывая причудливые узоры под тихие аккомпанементы шептавших губ.

Не больше десятка метров отделяло меня от существа, когда по руке пробежала дрожь магической силы, моментально соскочившей с неё, стоило лишь ей добраться до самых кончиков пальцев.

Заклинание невидимой, но ощущаемой каждой толикой моего тела силой направилось к врагу, а я в следующий миг, не желая быть раздавленным, уже прыгнул в сторону, приземлившись на мягкий мох. Это спасло мне жизнь. Секунда промедления, и можно было уже никогда не встать.

Существо же, не настигнув свою добычу, промчалось мимо, совершенно не желая останавливаться или просто-напросто забыв, как именно это делается. Лишь спустя несколько секунд, словно в полном непонимании происходящего, оно начало замедляться, при этом пытаясь сменить направление своего бега. Движения притупились. Действия потеряли гармонию. Казалось, произошёл некий разрыв между управляющим и подопечным, а всё о мире вокруг стало прибывать в разум медведя с задержкой. Заклинание, наложенное мной, сработало.

Это дало мне драгоценное время подняться и приготовиться. Наступал второй раунд. Недомедведь пришёл в себя, развернулся и своим приторможенным взглядом снова нашёл искомую цель. Послышался рык. И опять, крепко вжавшись в топкую землю, мой противник тугим усилием натянул мышцы и выпустил свою огромную массу в очередной попытке моего уничтожения.

Второй раз я не медлил. Страх ушёл куда-то в небытие, а руки снова пришли к своему танцу волшебства, наполняясь переплетением и слаженностью. Теми самыми, отточенными множеством тренировок.

В тот миг казалось, что всё вокруг стало нереальным, а я управлял собой сквозь невидимую пелену, отделявшую разум и тело. Взмах рук. Последний этап. И вмиг с кончиков пальцев слабым колебанием соскочил огненный сгусток остроконечной формы, явившийся яркой вспышкой, почти полностью ослепившей меня. Я потерялся, а когда пришёл в себя, было поздно что-либо менять. Уже поражённый и клонившийся к земле зверь, совершенно перестав передвигать лапами, тараноподобно валился прямиком в меня. Я успел сделать прыжок…

Наше столкновение заставило моё тело выполнить крутой переворот через врага. А полёт полностью исказился, потеряв всё от первоначальной задумки. Последовал удар-приземление…

…

Я очнулся. Неизвестно, сколько времени прошло. Гул в голове, поглотил все отзвуки пространства вокруг. Это гудение то будто расширялось, нарастая и становясь всё более назойливым, то вдруг отступало, подобно водам морской волны.

Вмиг по телу прошёлся разряд молний, пронзивших меня насквозь. Казалось, вместо крови по венам пульсирует боль, разбредаясь по каждому уголку тела, словно яд. А пока сознание тщетно пыталось справиться с ней, глазам открылось иное – пред ними, предстала картина идеально чистого небесного полотна, лишь слегка прикрытого кронами деревьев.

Я не двигался. Вокруг царила оглушающая тишина, будто кто-то всесильный разом устранил все звуки. Ни зверёк, ни птица не осмеливались нарушить её. И даже ветер молчал. Боль начала стихать, а все остальные чувства приходить в положенный настрой. Первым делом о себе дала знать намокшая одежда, а после в нос ударил противный запах палёного мяса и шерсти, оставляя на языке неприятный привкус жжённой плоти.

Собравшись с силами, я сделал усилие, чтобы встать, за что получил в ответ новую порцию боли, разливавшуюся по всему телу. С третьей попытки подняться удалось. Конечности слушались так, словно у куклы не подтянули крепления, из чего все её части болтались из стороны в сторону, совершенно не поддаваясь контролю. Спина ныла. Казалось, она была утыкана иголочками, которые при малейшем движении как можно глубже вонзались в меня. К счастью, я ничего не сломал.

Стоило осмотреться, как первое что бросилось в глаза, это лежавшая в нескольких метрах в стороне огромная чёрно-мохнатая туша. Попадание огненного сгустка в звериную морду изуродовало её в конец, лишив всех остатков живого места. Единственное, что сохранилось в существе идеальным и совершенно не подвергнутым недугам, были сверкавшие матовым блеском когти, истинно, способные посоревноваться в размерах с моими пальцами.

Они-то и привлекли самое глубокое внимание. Но не потому, что были как-то особенны сами по себе. Взгляд цеплялся за иное. На одном из этих матовых отростков поблёскивало солидное золотое кольцо. Я попробовал его снять, но тщетно. Оно сидело на когте влитую, так, будто бы разрасталось, будучи скованным им – на месте кольца, медвежье когтище представлялось тоньше, формируя идеально подогнанную выемку под украшение. В итоге я махнул рукой. Зачем оно в конце концов мне.

Потоптавшись ещё немного вокруг зверя со странным ощущением бессмысленности только что произошедшей смерти, я, наконец, закончил осмотр поверженного врага и принялся искать свою суму, медленно перебирая непослушными ногами. Та нашлась у поваленного дерева. На моё счастье, содержимое и сама сумка оказались целыми и нисколько не задетыми водой, хотя мне совершенно не удавалось припомнить, в какой момент она была сброшена.

Отведя прощальный взгляд от места битвы, я побрёл по направлению к дому, медленно ковыляя по болотной воде. А тем временем в уме моём нескончаемо прокручивалась недавняя схватка, заставляя уверенно заключить: «Жутко повезло, что вообще удалось уцелеть. Ещё секунда – и уже не стоять мне на ногах». А мгновение спустя отчётливым огоньком мелькнула новая мысль: «Вот ведь только теперь, во власти боли, да получив солидный урок, я ступаю тихо».

…

В лучах заходящего солнца показалась хижина. Крепкая, но успевшая немного обветшать, она, подобно лесному маяку, четырьмя скрытыми за фасадом досок уступами, вздымала брусчатый массив, в человеческий рост возвышаясь над землёй. Не раз ей доводилось принимать своего измождённого и голодного сына. Не раз лицезрела она его победы и поражения, став привычным очертанием, зародившимся в сердце и будто вшитым белой нитью в него.

Нога ступила на лестницу. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Весь подъём неизменно сопровождался пронзительным и протяжным писком скрипучего хора досок. Временами казалось, что он не случаен. Возможно, доски были своего рода дозорными, неизменно трубившими хозяевам о незваном госте, если такому вдруг заблагорассудится войти. Но и это было не всё. Наверху ожидала тяжёлая дубовая дверь, выделявшаяся своей массивностью даже на фоне подобной избы. К счастью, за долгое время житья здесь гостей, видимо, так и не нашлось, отчего эта мера осталась не опробованной.

Внутри главенствовал полумрак. Только пространство у камина освещалось тёплым светом огня, магически мерцавшего в темноте дома. Слегка потрескивая и мерно покачиваясь из стороны в сторону, он был тем светлячком, что спасал пространство от необъятной тьмы, попеременно то слегка угасая, то вновь разгораясь в полную силу.

Над ним висел котелок. Пахло пряным ароматом жаркого, что долгое время тушилось на огне. По коже нежной рукой прошлось тепло, расслабляя одеревенелые мышцы, распутывая и разворачивая их, как туго скрученную верёвку. Волной накатила усталость.

Отправив Росянку в корзинку, я, подобно медленно разгибающемуся механизму, присел у стола. В этом движении каждый миг преисполнялся ожиданием, что вот-вот вновь вернётся боль. Но всё обошлось.

Стол же, прародитель коего некогда взращивал жёлуди, почти пустовал. Его дощатая гладь нарушалась лишь одинокой чашей. Изделием поистине уникальным. Будучи единственным предметом из всей аскетичной посуды Корвуса, оно отличалось узорами столь тонкой работы, что, по сути, походило на белого лебедя, по случайности заплывшего в утиную свору обычных мисок.

Я искренне полагал, что чаша – подарок. Она как ничто другое всегда оставалась на виду, составляя службу своего рода миниатюрной декорации. От взгляда на неё, бывало, охватывали мысли: «Поразительно… Мелочь, а сколько может поведать о сакральных уголках души».

Когда я вошёл, то сразу заметил, что она не пуста. Из чаши выглядывали три кусочка хлеба. Их присутствие и навеянный аромат почти готовой еды накатом привнесли чувство голода, было забытого и утихшего по пути к дому.

Я взял один ломать. Тот отдал приятной мягкостью. Всегда казалось любопытным то, что именно в подобные минуты вкус такой, даже самой неприхотливой еды, достигал трудно описуемых вершин, некой неповторимости, переступая все границы самого себя, словно в него вдруг решили переложить все специи мира. Но стоило ли говорить, что дело было вовсе не в самом, достаточно простом хлебе? Ведь он оставался неизменным. Ровно таким, как и всегда, как и все прошлые кусочки, некогда вышедшие из печи. Это лишь я в те минуты смотрел на мир по-иному, будто под новым углом, просто-напросто обманутый собственными чувствами… И тут неизменно возникал вопрос: «А быть может, в этом и состоит искусство жизни – обмануться и уверовать там, где это и вправду нужно?»

Снаружи послышалась еле уловимая серия скрипов. Потом всё стихло. И в своей бесшумной манере в хижину вошёл Корвус, переступая порог и неся в руке мерно качавшееся ведро, наполненное до краёв картофелем. Раскачиваясь при каждом новом шаге, оно на каждом новом витке задевало его серую робу, оставляя на ней еле видимые полоски пыли. Про себя я в очередной раз отметил: «Даже Корвус не в силах преодолеть лестницу бесшумно».

Вывалив содержимое ведра в деревянное корыто, мой учитель несколько раз кашлянул и бросил взгляд на принесённое мною добро:

– Вижу: нашёл всё же. – Затем, подойдя к котлу на огне и задумчиво посмотрев на процесс варки, продолжил:

– Подумывал, что выродилась.

Заглянув в котелок и оценивая его содержимое, Корвус добавил:

– Сегодня позже, чем обычно. Сбор потребовал времени?

Зная Корвуса и его внимательный взгляд, мне лишь следовало сделать вывод, что от него не ускользнул мой помятый вид. Но, видно, он решил подойти к вопросу издалека. А я, со своей стороны, не стал тянуть и рассказал всё сразу, как есть, стараясь передать всю полноту прошедших событий. Моё повествование не вызвали на его лице значимых перемен. Пока я изо всех сил пытался припомнить и поведать каждую деталь, он спокойно пускал какие-то пряности в котёл, а потом точно также искал суповую миску и лишь к концу пересказа спросил:

– Был ли у него шрам? – задавая вопрос, Корвус вычертил рукой на себе движение, как бы рассекавшее ногтями его бледное истощённое лицо.

– Огромный на всю морду? – уточнил он. Затем, призадумавшись, добавил, слегка сузив глаза, – ещё что-нибудь ценное и несвойственное медведям? Что они не станут носить.

Я немало опешил. Корвус, по сути, заранее уточнил именно про то самое необычное, чем я так желал его удивить.

– Там вся морда испещрялась шрамами. А про ценное – на его когте было золотое кольцо, – показал его положение я на своей руке. – Снять не смог. Оно будто вросло в него. Мне показалось необычайным делом драгоценности на медведях, хотел тебе рассказать, удивить, а ты уже знаешь. Откуда тебе известно, что оно должно было быть? Неужели ты сталкивался с ним? – летели друг за другом мои вопросы.

– Нет, – в своей манере ответил Корвус, при этом накладывая жаркое в найденную им чашку. – Слух ходил – свирепый зверь огромных размеров напал на деревню, ту, что неподалёку. Растерзал двоих. Попробовал его отследить, но безрезультатно. Местные зверя описали. Историй множество о нём успели сочинить. Поговаривали, что он одного рыцаря и его двух оруженосцев убил.

– Это и вправду вымысел? – уточнил я, смотря на Корвуса с полным вниманием. – Не мог же даже такой зверь так просто взять да убить троих вооружённых солдат?

– Тебе виднее. Ты с ним сталкивался, – с иронией заметил Корвус. – Недоверие к подобным рассказам не у тебя одного, но про рыцаря вроде как правда, – в следующий миг передо мной оказалась чашка жаркого. – Поешь, – сказал он, а затем добавил, – крупного зверя взял!

Мне же совершенно не хотелось завершать на этом разговор, даже несмотря на свой голод.

– Но как кольцо могло оказаться на нём?

– Об этом чуть позже, – Корвус дал понять, что пока стоит остановиться. Он наверняка знал больше, но по своему внутреннему мироустройству раскрывал что-либо лишь тогда, когда сам посчитает это необходимым.

Затем от него последовали уточняющие вопросы о тонкостях состоявшейся схватки. Услышав же, что хотел, он заключил:

– Везение – твой неизменный помощник, ты выбрал в бою слишком сложное заклинание и действовал, ставя на кон всё. Быть может, это тебя и спасло сейчас. Но впредь действуй соразмерно, – и направился в кладовую, откуда послышался вопрос:

– Как самочувствие?

– Спина болит, но в целом нормально, ничего не сломал, – ответил я, повышая голос, чтобы слова достигли кладовой.

Спустя пару минут шума, шорохов, скрипов, постукиваний стекла и дерева Корвус появился снова, держа в руке чашку, закрытую крышкой:

– Целительство не моё, но это должно помочь, – поставил он её передо мной и добавил:

– Мазать тонким слоем.

Наступила пауза, в течение которой Корвус принялся заниматься только ему понятными хозяйскими делами, а я понемногу обрабатывал больные места, пока не вспомнил про столь насущный для меня вопрос:

– А когда мы продолжим тренировки?

На лице Корвуса обозначилась задумчивость и спустя пару секунд он ответил:

– Рассчитывай на послезавтра. Но помни: требуется не только продолжить, но и усилить, усложнить, – внимательно смотря на меня, добавил он. – День на отдых и восстановление.

Я кивнул, внутренне испытав тихую радость предвкушения от обучения. Намечался совсем новый этап. Корвус же, закончив свои дела, уточнил местоположение моей встречи с медведем и, услышав всё, что хотел, удалился, скрывшись под покровом ночи. Он любил тьму. Её кромешная длань всегда служила ему надёжным и верным союзником.

Со временем мне открылась причина, столь странного предпочтения оставаться в тени, уходить и приходить только ночью и в любой ситуации занимать позицию полумрака, не выделяясь из него. Корвуса выслеживали. Неизвестная мне на тот момент группа, которую я по наивности относил то ли к наёмникам, то ли охотникам за головами, неотделимо следовала по пятам. Выяснилось это случайно. При том стечении обстоятельств, когда только ему известным образом Корвус вычислил их соглядатая, что отслеживал наш маршрут.

Последовавший от него удар произошёл настолько стремительно, что ни я, ни сам преследователь не успели ничего осознать. Правда, для последнего оно оказалось фатальным, а на мне оставило столь неизгладимое воспоминание, что его конец ещё долго застилал глаза. Но, пока я пребывал в состоянии поражённости, Корвус не медлил. Он крепко схватил меня и потащил за собой, лавируя и ускользая из уже начавшей захлопываться ловушки. Ещё немного, и её дверца затворилась бы перед нами. Всё наше бегство я слышал повсюду шум, будто кто-то неумолимо окружал нас, обходя со всех сторон. Но всё прекратилось столь же стремительно, как и началось.

Лишь потом дома, в безопасности, Корвус раскрыл мне больше:

– Думаю, в тебе есть догадки, что все мои ухищрения не просто так, – сделал он паузу. – Теперь ты увидел их причину. Ситуация начала стремительно меняться, потому, считаю необходимым частично прояснить её до того момента, когда процесс зайдёт настолько далеко, что пути назад уже не будет, – Корвус говорил абсолютно серьёзно, – может случиться так, что ты познаешь настолько много, что в итоге сам станешь целью преследования, – не отрывались от меня его бледно-зелёные глаза. – И подобную реальность требуется либо принять сейчас, либо, – его взгляд был готов пронзить, – отступиться, пока на то ещё есть возможность, пока преследователи не увязали прочно тебя со мной. А значит, отказаться от выбранного пути.

Пребывая в хаотичном потоке мыслей, я уточнил:

– Почему тебя преследуют?

– Пока оное должно остаться неразъяснённым, – звучал уклончивый ответ. – Время подробностей наступит, – добавил Корвус. – Внутри ты понимаешь, что это как-то связано со знаниями. Теми самыми, что ты получаешь каждый день. Так оно и есть. Но пока на этом оставим озвученный тобой вопрос.

– Посему требуется совершить шаг в неизвестность! – уточнил я.

– Требуется? – в голосе Корвуса проскользнула нотка иронии. – Нет никого, кто мог бы требовать подобное. Нам даётся только выбор. И нам же решать, вступить на предлагаемый маршрут или отвернуть его. Только ты сам вправе сделать этот шаг.

Я не нашёл, что ответить. Во мне бурлил бульон мыслей, из недр сознания всплывали опасения. Они так и шли потоком от прочно застывшей картины того соглядатая, что совсем недавно погиб на моих глазах. Размашистая кисть воображения так и намекала – подобное может случиться и со мной.

Но страха не было. Всё же та, дальняя и не совсем осознаваемая угроза не ощущалась и не внушала его. И как сейчас помню. В то мгновение не представлялось даже возможным говорить о том, чтобы всё бросить. Как себе это вообразить? Как свернуть с пути, когда уже почувствовал вкус и силу новых знаний и просто не представлял своей жизни без них? Здесь ответ очевиден.

И потому, даже не смотря на казалось бы имевшийся выбор, на то, что никто не держит, не тянет, что есть полная возможность сойти с дистанции и забыть всё, как страшный сон. И меня не будут ни в чём винить. В глубине моего ума, на самом деле, выбора не существовало, во мне уже просто-напросто не было тех сил, что захотели бы отвернуть, поступить иначе.

Посему ответ из моих уст спустя несколько минут был закономерен:

– Я остаюсь.

Корвус медленно кивнул и более ничего не сказал.

Тот случай сформировал важное осознание, что все наставления моего учителя не просто так, не потому что существуют некие традиции обучения. Они жизненно необходимы. Они содержат в себе ёмкую и понятную цель – выжить.

Да и стоит сказать, что поначалу я достаточно по-юношески, с ноткой легкомыслия отнёсся к известию об охотниках и преследовании. Как показало будущее – напрасно. Корвус же в последующем раскрывал карты не спеша. А тем временем всё вокруг теперь таило угрозу, а я даже не знал, что тому причиной.

На этом воспоминания заканчивались. Я часто прокручивал этот эпизод в голове. Так делал это и сейчас, ровно до момента, как сам, не заметив того, провалился в сон…

…

По утру боль в теле сразу дала о себе знать. Хотя и не в той степени, как ожидалось – целебное свойство мази оказало нужное действо, заставив меня пожалеть, что не покрыл ею все ушибленные места.

Лежа некоторая время на спине и наблюдая за извилистыми трещинами в потолке, их причудливыми изгибами, петлявшими в совершенно непредсказуемых поворотах, я, наконец, перевернулся на бок. В самом центре комнаты разместилось пятнышко света. Падая тонким лучиком из узкого проёма оконца, оно отдавало ласковым теплом, миражом воспоминаний, манящим из давно утраченного детства, когда утренний час был совершенен, но ты ещё этого не знал. Ты просто радовался и вдыхал полной грудью, предвкушая новый день.

Но и то утро, уже повзрослевшего меня стоило себя. С улицы доносилось бодрое пение птиц, а ранний отблеск дня отдавал только ему свойственной нежностью и размеренностью бытия. Мир ещё не превратился в бесконечный бурлящий поток. Не успел обзавестись стаей дневных гончих, что без устали погонят всё живое из неведомых недр естества, заставляя нестись без оглядки в уздах опасений, собственных выдумок и страха, постоянно говорящих: «Ты сделал недостаточно».

Я медленно поднялся. В ответ кровать протрещала, негодуя от навалившейся в одну точку массы. Как и всегда, дом пустовал. За всё время пребывания здесь мне так и не удалось выяснить, где спит Корвус и спит ли он вообще. В хижине он не ночевал.

Выйдя на улицу и поскрипыванием лестницы известив всё живое в окрестности о своём подъёме, я направился к роднику. Он находился совсем рядом, и в каждое пробуждение омывал меня своей кристально чистой водой, даруя морозно-холодящую свежесть.

Закончив, я вернулся и уже было планировал позавтракать, как наткнулся на угольно-чёрные, изогнутые в полуось и матово-блестевшие когти. Они лежали прямо на столе. «Похоже, спросонья не заметил», – промелькнуло понимание.

Стоило одному из них оказаться в моей руке, как та ощутила холодок. Легкую прохладу. Такую, что теперь не представлялась частицей некогда живого существа, а больше походила на безжизненный металл. Вот только когтя с кольцом на столе не было. Видимо, мой учитель оставил его себе.

Снаружи донеслась быстротечная серия скрипов. А уже в следующие секунды внутри оказался Корвус, целеустремлённым шагом направившийся к полкам с семенами. Мой осмотр не ускользнул от его внимательного взгляда:

– Редкость подобные когти, – проговорил он, беря тканевый мешочек с полки и уже на выходе добавляя, – можешь забрать, коль понравится, станет памятью, – и в следующее мгновение исчез в дверном проёме.

Недолго думая, я выбрал, как мне казалось, самый яркий и насыщенный.

Теперь необходимо было решать, чему посвятить свободное время. Не часто доводилось иметь в распоряжении дни отдыха, потому особенно не хотелось раскидываться ими зря. Требовалось как-то использовать. Выполнив всю работу по дому и его окружности и попутно поразмыслив, я вспомнил, что уже очень давно хотел подробнее осмотреть лес, на краю коего мы жили. А то ведь странное дело. Столько уже здесь, а так и не исходил толком его густого лабиринта.

Отдельные тропинки мне были известны. Оттого, в мановение ока представив маршрут, я двинулся в лесную глубь, нацеливаясь добраться до той самой точки, коей должен был стать ручей, протекавший на самом краю противоположной части леса.

Всю дорогу к нему из-за крон деревьев то тут, то там проскальзывали лучики света, создавая разнообразные по форме островки солнечных пятен, круживших в небывалых пируэтах. По коже легким прикосновением пробегал ветерок. И он же покачивал где-то высоко над головой верхушки деревьев. Мягко шелестела листва. Шурша, она словно что-то тайком нашёптывая мне.

Так, погружённый в игру ветра, я незаметно для самого себя выбрался к ручью. Его журчание трудно было с чем-то спутать. Шумный проказник настолько настойчиво вклинивался в создаваемую природой музыку, что будто дополнял, включался в её разношёрстный оркестр своим совсем новым инструментом.

У этой части ручья я уже бывал. Мне вспомнились знакомые очертания берега, небольшая луговая поляна, окаймлённая зарослями высокой травы в человеческий рост, и огромный дуб, своей массой нависавший над всем вокруг.

Я знал, что к ручью имелось два спуска – по левую и по правую стороны от дуба. На первой тропе прямо в потоке воды залегали валуны. Раскиданные по ручью, словно зёрна великана-садовника, они обладали такими большими размерами, что только этот самый неведомый сеятель смог бы поднять их обратно. Рассчитывая погреться на массиве одного из этих крепышей, я направился к ним.

Стоило расположиться на этой каменной тверди, как сразу ощутилось приятное тепло, исходящее от нагретой поверхности и медленно расползавшееся по всему телу. Вода проистекала прямо подо мной, на расстоянии вытянутой руки. Она манила прикоснуться к себе. Но погружаться в её поток я не желал. Лишь брызги иногда слегка щекотали меня, в то время как внимание оставалось прикованным к бесконечному течению вод.

В столь благоговейном положении я пробыл несколько минут. Неожиданно их бег прервала отчётливо зазвучавшая среди журчания ручья и дуновений порывистого ветра мелодия. Еле уловимая. Непохожая на столь привычные мотивы природы, но созвучная им, она будто дополняла их, делала значительно глубже и чувственнее.

В начале мне даже показалась, что всё слышимое – мираж, что музыка звучит лишь в моей голове. Но доносившееся было реальным.

Ступая как можно тише, я вернулся на берег. Мелодия усилилась, намекая своим исходом на направление, в коем стоило искать источник. Невидимой ниточкой приманивая к себе, он находился где-то там, по ту сторону дуба, скрываемый зарослями кустарника, будто разрезавшими поляну.

Не спеша и как можно тише я принялся пересекать эту преграду. Каждый миг сопрягался с ожиданием, что вот-вот эта прекрасная мелодия прервётся, нарушенная столь грубыми попытками соприкоснуться с ней, попасть в небесно-звучавший мир. Но при моём приближении она становилась только сильнее, всё отчётливее давая понять – слышимое является чьим-то пением.