Письмо Андрюше

© Дарья Парамонова, 2025

ISBN 978-5-0065-5642-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

История развития человечества как части Вселенной и вся жестокость его существования полностью отражает устройство и законы развития и эволюции личности каждого индивидуума, когда-либо воплощавшегося на этой планете. Я верю в то, что в каждом своём перерождении душа отрабатывает свою карму (причинно-следственная связь- это фундамент закона бытия и физики), проходя ключевые точки- как добрые и полные любви, так и жёсткие, такие как переживание смерти близких тебе людей и глубокое ощущение смертности и важности духовной составляющей твоей собственной жизни. Как каждый из нас, переживающий самые трагичные, но поворотные события- рождение и утрату, создание и разрушение, эйфорию и все виды боли, которые мы в силах преодолеть, – так и все человечество как единый организм проходит те же этапы, только в таком отдалённом от нас существовании (ведь наш мозг привык думать довольно субъективно), что мы, не задумываясь о глобальности бытия, позволяем себе приносить ужасные беды в этот мир по собственной воле и вине. И каждая клетка живой и неживой материи едина с нами, людьми, с животными, с каждым предметом, окружающим нас, с каждой другой частицей, находящейся на Земле и во Вселенной, на орбитах других планет, в сердцах их и в глубинах звезд, в отсутствии пространства и времени и в чёрных дырах- в этом всё едино.

Дорогой Андрюша!

В последнюю неделю перед твоим 7-м днем рождения мне стало совсем невыносимо держаться – с верой и надеждой идти вперед, невзирая на обстоятельства нашей невозможности быть рядом сейчас и в прошлом, – это то, что я называю «держаться». Я чувствую сильнейшую обиду на своих родителей, твоих бабушку и дедушку, за то, что они отняли тебя у меня. Я убеждена, что такая ситуация не произошла бы в моей, твоей и их жизнях, если бы я вовремя прошла детско-родительскую сепарацию и осознала, что на самом деле происходило в моем детстве, а родители не делали бы все, чтобы убедить меня, настоять, заставить согласиться с тем, что ты должен жить с ними, а не со мной, и что тебе так лучше, что так лучше для всех. Да, я чувствую именно то, что тебя отняли у меня. Сегодня я решила рассказать тебе нашу историю и поведать о своих чувствах на каждом этапе этого пути.

На календаре 28 ноября 2022 года, и с прошлой недели я не перестаю плакать каждый день. Я больше не могу держать эмоции и боль в себе. Андрюша, я постоянно думаю о тебе, о твоей жизни, о твоих мыслях и восприятии реальности. Мне хотелось бы знать, что чувствуешь ты. Но больше всего на свете мне хочется услышать от тебя, что ты хочешь жить со мной. Вся моя жизнь представляет собой одно ожидание этих слов.

Знаешь, еще задолго до твоего рождения я решила, что хочу родить сына, не дочку, и у меня не было сомнений, что именно так и будет. Может, это звучит и глупо, но мне кажется, что такая убежденность в поле своего будущего ребенка может говорить о том, что родители и дети кармически связаны. Наверное, это испытание – неотъемлемая часть нашего воплощения в этих телах, в такой ситуации, в какой оказались мы. А может, все это простое совпадение, и никакой связи на самом деле не существует вовсе.

Сынок, я очень хотела стать твоей мамой и родить тебя. Я хотела помогать тебе изучать этот мир вместе, идти за руку рядом. Думаю, что мое теплое желание стать мамой зародилось, когда мне было 16. Мне очень хотелось начать жить своей жизнью, съехать от родителей, но они не считали это правильным и убеждали меня в том, что ничего не мешает мне жить с ними мирно и спокойно. Однако я всю жизнь росла в атмосфере гиперопеки со стороны мамы, сочетающейся с ее алкоголизмом, каждодневными скандалами и многими прочими вещами, о которых я расскажу в этом письме, от чего я чувствовала себя плохо в своей семье. Конечно, я помню и признаю много хорошего, что было сделано для меня моими родителями, но это письмо о горе и травме, нанесенной моей душе. Я никогда не забуду того, что я пережила, когда была ребенком – некоторые кадры сцен детского ужаса до сих пор всплывают у меня в голове.

Свое раннее детство я практически не помню (наверное, в силу защитных механизмов психики), зато моя память отлично удерживает воспоминания о подростковом возрасте, в котором я ощущала не покидающую меня ни на один день грусть, неудовлетворенность жизнью и отчаянную убежденность в отсутствии светлого будущего. Мои стихи, написанные в тот период, ярко отражают эти чувства, хотя тема отчужденности, потерянности и отчаяния проходит сквозь все мое творчество и по сей день. Наверное, самое детское мое воспоминание – это когда мне было года 3, мама была пьяна (я же ничего этого еще не понимала, хотя замечала, что мама стала какая-то странная, какая-то не такая, и подумала, что она просто устала и заснула на диване в большой комнате), я ходила одна по квартире и зачем-то решила пойти помыться. Я никогда не делала этого самостоятельно, и уж не знаю, что было у меня на уме, но я забыла, что моются голышом и залезла в ванну прямо в одежде. Это было очень неприятно.

Я помню, как часто после школы я шла домой и не знала, кто меня там ждет – гиперопекающая навязчивая мама или дьявол во плоти, пропитанный литрами алкоголя и полный ненависти к своей дочери. Мама никогда не работала после моего рождения и всегда была дома. Если я возвращалась, и это была гиперопекающая мама, я просто с подавленностью выполняла то, что от меня требовали и ожидали: ела, училась до позднего вечера, ведь я была круглой отличницей всю школьную жизнь, часто приходилось заниматься и до ночи, проживала скандал за скандалом, развязанные мамой, занималась какими-то делами и пыталась отвлечься от мыслей о том, как же меня все достало и когда же меня наконец оставят в покое. Если же я звонила после школы маме, и она не брала трубку, я понимала, что дома меня ждет дьявол. В такие дни я пыталась быть невидимкой, чтобы не спровоцировать его. Первым делом, придя из школы, я искала бутылки с алкоголем, спрятанные по всей квартире, и выливала их в раковину или унитаз. Я ходила на цыпочках, чтобы не разбудить спящего пса, и тихо плакала в своей комнате. Но когда пес все-таки просыпался, он становился разъяренным. Я помню, как в состоянии алкогольного опьянения, мама, разозленная моими уроками, долбила меня головой о письменный стол так, что у меня из носа пошла кровь. Тогда я специально оставила салфетки с кровью, чтобы вечером показать их папе, но он не предпринимал ничего, кроме бесконечных разговоров, всю жизнь потакая маме, какую бы дичь она ни вытворяла. Я помню все обзывательства, которые я слышала от нее: сука, сволочь, свинья неблагодарная (ей, видимо, очень нравились все слова на «с») и т. д. Я никогда не понимала, в чем же я была виновата: всю жизнь я старалась быть хорошей девочкой- отличницей, чистюлей, заботливой дочкой и хозяюшкой. Я помню, как мама, пьяная, накинулась на меня с ножом, а потом снова завалилась спать. Тогда мое детское терпение лопнуло, и я вызвала полицию, которая приехала только спустя час. Тот час был для меня бесконечностью- я стояла у окна на кухне и высматривала полицейскую машину в состоянии повышенной готовности, если вдруг мама нападет на меня снова. Меня увезли в отделение, и я рассказала полицейским все с надеждой на то, что ее наконец лишат родительских прав или что еще, лишь бы больше не жить с ней. Но за мной в отделение приехали моя бабушка и папа, и вся эта ситуация замялась. Думаю, что они отмазались взяткой. С тех пор родственники прозвали меня Павликом Морозовым, сдавшим своих родителей. Но я и сейчас горжусь тем, что сделала. Это было одним из лучших решений в моей жизни по защите собственных границ.

Два раза на моей памяти у мамы случался посталкогольный эпилептический припадок, и оба раза дома, к ее удаче, оказывался папа, который успевал ей помочь. Те припадки выглядели очень пугающе: пронзительный крик, обморок, сопровождающийся пеной изо рта, конвульсиями, непроизвольным испражнением мочевого пузыря и частичной потерей памяти после прихода в себя. Еще я навсегда запомню, как мы с папой возвращались с дачи (а обычно мама уходила в запой как раз в выходные, когда мы уезжали), и когда мы открыли входную дверь, то увидели, что весь коридор в квартире залит кровью. К тому моменту я уже много настрадалась и многое пережила, поэтому я чувствовала, что если я сейчас войду в комнату и увижу там бездыханное тело, то даже не заплачу. Я ощущала, будто мой организм поставил некий эмоциональный блок, чтобы помочь психике справиться со стрессом (тогда мне было лет 14). На полу действительно лежало полуголое окровавленное тело, но не бездыханное. Оказалось, что она разбила бутылку из-под алкоголя и прошлась по ней, порезав ноги. Тогда я долго отмывала лужи запекшейся крови от пола и стен, думая о том, что для меня было бы облегчением встретить ее смерть лицом к лицу, нежели переживать все более и более ужасный опыт.

В нашей семье мне было запрещено говорить кому-либо, что у моей мамы существует зависимость. Я должна была тщательно скрывать это от всех, улыбаться при других людях и создавать впечатление счастливой отличницы-паиньки, живущей в полноценной, обеспеченной и демократичной семье- родители всегда делали акцент именно на это слово, и только после 20 лет я поняла, в чем на самом деле подвох: демократия- это власть большинства, в нашей семье большинство- это родители, ведь их двое, а я одна, я- то самое меньшинство, голос которого в условиях демократии не учитывается. Никто и представить не мог, через что мне приходится проходить.

Уходя на работу, папа часто закрывал нас с мамой на ключ, чтобы она не могла выйти в магазин за очередной порцией алкоголя, а потайным местом с запасными ключами на случай чрезвычайной ситуации у нас с папой был синий ковер в большой комнате, который я по несколько раз в день перепроверяла, чтобы убедиться в том, что мама ключи не нашла и выйти за добавкой точно не сможет. Иногда в такие дни меня забирала к себе бабушка, и я оставалась у нее ночевать. Правда, легче мне от этого не становилось, ведь у бабушки всегда жили коты или кошки, а у меня начиналась сильная аллергия на них (антигистаминные препараты купировать симптомы полностью не могли, и при мне всегда был баллончик), поэтому я засыпала, задыхаясь из-за астматических приступов и горьких слез, отекшая и опухшая.

Обычно мама уходила в запой в одиночестве, но в какой-то период у нее появились друзья-собутыльники, которые украли у меня консоль PSP вместе с моими любимыми играми, пока мы с папой были на даче, а мама веселилась с ними дома. Мне было очень обидно. Я помню, как мы с мамой уехали летом на пару недель в Грецию, и на второй день нашего пребывания там она напилась и ушла в запой на весь период отпуска. В день, когда нам нужно было уезжать, она была настолько пьяной, что не соображала вообще ничего. Я, ребенок, тащила два тяжеленых чемодана и вела маму под руку. Она практически не стояла на ногах. Я судорожно пыталась разобраться во всех этих выездах из отеля, трансфере до аэропорта, стойках регистрации, посадочных талонах и т.п., я должна была также не упускать маму из виду, чтобы она не ушла куда-нибудь или не упала. Весь полет до Москвы я прорыдала, сидя рядом с ней, спящей и воняющий перегаром. Я помню, как мы были в Турции (тогда я была еще младше, чем когда мы были в Греции). Угадай, что? Правильно – мама была в очередном отпускном запое. Однажды ночью я проснулась в нашем номере от странных звуков. Я посмотрела на кровать, где должна была спать мама, и увидела, что она там не одна. Какой-то турок сидел рядом с ней и ублажал ее. Я продолжала молча смотреть в темноту, сдерживая свой страх. Мне почему-то казалось, что если я издам хоть звук, то этот турок подойдет ко мне и зарежет меня. Не знаю, почему мне так казалось. Еще помню, как в очередные запойные дни мама уходила из дома и не возвращалась, а мы с папой бегали по всему подъезду, начиная с 17 этажа, и часто находили ее сидящей или лежащей на лестничной клетке (обычно в придачу ко всему этому деньги, которые она брала с собой, были либо потеряны, либо украдены, а лицо, как правило, разбито). Один раз, когда папа ехал с ней с дачи в Москву (я была дома), она попросила заехать в Макдональдс где-то в Пушкино, а в самом Макдоналдсе пропала. Папа обошел весь район в поисках. Он позвонил мне и попросил помочь – у меня на телефоне была установлена программа для поиска других телефонов, привязанных к моему локатору, и я пыталась дистанционно определить, где же находится мамин телефон, но он, видимо, разрядился, и наш план провалился. Папа пробыл там еще битый час, пока кто-то из прохожих, нашедших ее где-то на тротуаре Московской области, не связался с ним. Люди хотели вызывать маме скорую помощь, но папа приехал раньше и забрал ее, помятую и грязную, потерянную и жалкую, домой. Еще помню, как однажды, когда мама напилась, а я позвонила папе, чтобы нажаловаться, ее это так разозлило, что она заставила меня одеться, спуститься вниз и сесть в машину. Сама она села на водительское сидение и стала кричать, что сейчас мы поедем в клинику, и она будет сдавать анализы, чтобы доказать, что она, якобы, не пила, а я наглая лгунья. Это был чистой воды шантаж, но мне было ужасно страшно, что она и впрямь сейчас заведет машину и мы попадем в аварию, ведь вести машину она явно была не в состоянии. Я рыдала и просила ее этого не делать. И только подыграв ей, согласившись с тем, что она трезвая, попросив прощения за то, что «соврала папе и унизила ее своим враньем», она успокоилась, и мы вернулись домой. Это, пожалуй, самые яркие воспоминания моего отрочества.

Когда я была подростком, я просила папу развестись с мамой. Я очень выматывалась из-за каждодневной ругани с ней. Она всегда говорила, что я ее довожу, хочу сделать больно, обидеть, нагрубить, хотя такой цели у меня никогда не было. Это был гребаный замкнутый круг обвинений, прошений прощения у нее с моей стороны, постоянные попытки доказать свою правоту и невиновность, которые во внимание не принимались, а потом очередные запойные недели, полные страха и отчаяния. Я помню, как однажды в процессе конфликта (в тот день она была трезвая) мама наигранно упала на пол на кухне и неподвижно лежала несколько минут, делая вид, что я довела ее до обморока. Я сидела рядом, плакала и просила ее встать. И только мой звонок папе заставил ее резко подняться. А в другой раз я «довела» маму до того, что она побежала на балкон (мы жили на 14 этаже) и стала шантажировать меня, что она сброситься с него, если я не перестану плакать и плохо себя вести.

Итак, уже гораздо позднее, в процессе самокопания я осознала, что постоянные слезы обиды на родителей, жизнь в семье, в которой ребенка не слышат, и детские травмы привели меня к столь раннему желанию создать свою, лучшую семью, по своим правилам и со своей системой взглядов на мир.

В 17 я решила начать действовать и наконец отделиться, сепарироваться от своих родителей. Я решила родить ребенка и уехать со своей собственной семьей куда-нибудь, хотя бы просто переехать. У моего плана оказалось много просчетов, но я, как и желала, стала мамой. У меня была нелегкая беременность (тонус матки, угроза преждевременных родов, капельницы с магнием) и очень тяжелые роды- шейка матки не раскрывалась, поэтому мне ставили капельницы с окситоцином для искусственной стимуляции родовой деятельности, а околоплодные воды отошли не полностью, поэтому акушеры еще и прокалывали мне плодовой пузырь. В общей сложности я рожала 12 часов. И вот 26 ноября 2015 года в 21:15 ты родился прекрасным здоровым ребенком, а вот у меня возникли послеродовые осложнения, из-за которых мы пролежали с тобой в роддоме дольше положенного. Меня сразу же стали лечить антибиотиками и запретили кормить грудью, ведь вместе с молоком антибиотики могли попасть в твой организм. Из-за инфекции мочевого пузыря я не могла самостоятельно ходить в туалет, и даже после выписки из роддома мне приходилось сразу после пробуждения бежать в поликлинику, чтобы облегчиться с помощью катетера, который мог поставить мне только уролог или сотрудники скорой помощи. Я надеялась на то, что быстро вылечусь и стану кормить тебя грудью, но мое выздоровление проходило очень медленно, и спустя месяц после родов врачи сказали мне, что они вынуждены искусственно подавить лактацию. Мне выписали таблетки, которые за два дня произвели мощнейший гормональный сбой в моем организме. Моя грудь, наполненная молоком, разрывалась от боли, а я чувствовала, как уничтожаю саму природу, самый сокровенный, божественный замысел лактации. Я чувствовала, что теми таблетками я просто разрывала невидимую тонкую связь между ребенком и матерью, желавшей выкормить его самостоятельно, но в силу обстоятельств не смогла. После я еще долго и мучительно рыдала, так и не найдя в себе силы принять то, что мне пришлось сделать.

С первых дней твоей жизни ты плавно «переходил» от мамы к бабушке, и инициатива по воспитанию, кормлению, лечению и т. п. быстро оказалась в руках бабушки и дедушки, потакающим ей. Они даже не позволили мне назвать тебя тем именем, какое мы с твоим папой хотели тебе дать, шантажируя меня, что если я не назову сына в честь дедушки, то они не будут мне помогать и будут очень сильно оскорблены. Родители продолжали не верить в меня, считать меня несамостоятельной, неопытной, должной слушаться их и подчиняться им, должной заниматься учебой и работой дочерью, но настоящей мамой я так стать и не смогла. Живя с ними, я не имела возможности растить тебя так, как я бы этого хотела. Мне просто не давали это делать: когда ты был младенцем и плакал, твоя бабушка отнимала тебя у меня и успокаивала тебя сама, говоря, что у меня нет опыта и она лучше справится с этой задачей (это началось еще с самого роддома). А когда ты стал постарше, она вставала в 6 утра и варила тебе кашу, чтобы тебе не пришлось ждать завтрак лишние 10—15 минут, когда ты проснешься. Бабушка очень любила тебя, но не понимала, что такой гиперопекой она задушила меня и задушит тебя, что она должна отпустить и тебя, и меня, что она должна была дать мне возможность познать материнство в его нормальном естественном состоянии.