Встречи-расставания. О людях и времени, в котором мы живем

Парад планет

Парад планет – астрономическое явление, во время которого планеты выстраиваются в одну линию относительно Солнца.

Справочник юного астронома

Ее худенькую, высокого роста фигурку мой взгляд выхватил сразу, как только я вышел из алтаря на проповедь. Женщина на вид лет тридцати восьми – сорока с большими печальными глазами. Не помню, чтобы я встречался с ней раньше. Не видел я ее и у нас на службах.

Наш храм Тихвинской иконы Божией Матери двести лет тому назад построили князья Прозоровские в одном из своих поместий в деревне, носящей имя владельцев. Двести лет прошло, а храм до сих пор так и остается сельским приходом. Единственное, что поменялось, так это название самой деревни. Дорога, берущая начало от ближайшего к нам города и ведущая в нашу сторону, здесь же, у нас в деревне, и заканчивается. Точно как в сказке, сразу за храмом разветвляясь, она ведет в две разные стороны. Та, что направо, приводит в тупик, а та, что налево, упирается в кладбище. Потому на службах у нас незнакомых лиц практически не бывает. А если кто-то и появляется, то это не любопытствующие захожане, как в городских храмах, а человек, который добирался к нам специально.

После того как, закончив службу и дав крест, я засобирался в алтарь, незнакомая женщина подошла ко мне и попросила уделить ей время.

– Меня зовут Анна, моя фамилия… – И она произнесла фамилию, в наших местах хорошо известную.

Я поинтересовался:

– Вы имеете какое-нибудь отношение к Н.?

– Да, это мой муж.

– Ваш муж?! – И как-то само собой вырвалось: – Эк вас угораздило!

Дело в том, что ее супруга я знал уже очень давно. Помнил его еще мальчиком, учеником старших классов обычной средней школы. В самом начале девяностых, когда повсюду стали возникать стихийные рынки, видел его рядом с папой, торгующим разной мелочевкой на таком вот блошином пятачке. Потом пару лет спустя у него появился собственный ларек. Ларек постепенно трансформировался в отдел в большом универмаге. И наконец, став значительным предпринимателем, вхожим в высокие кабинеты, вплоть до уровня районной администрации, он все там же заимел собственный торговый центр. Параллельно с торговым центром везде, где только позволяли его полезные связи, словно грибы, появились принадлежащие ему магазинчики.

Торгующий на блошином рынке, некогда вежливый, услужливый мальчик с пронзительными серо-зелеными глазками – симпатизируя ему, я только у него и покупал пальчиковые батарейки, ушные палочки и деревянные зубочистки – превратился в умелого и оборотистого бизнесмена, владельца большого земельного участка с целым комплексом строений и гаражом на несколько автомобилей.

Правда, жить он почему-то предпочитал в своей городской квартире, в поместье наведываясь лишь время от времени.

Участвуя в различных мероприятиях, проводимых администрациями разных уровней, я встречал его заседающим в президиумах и с трибун приветствующим тех, кого в тот момент нужно было поздравлять и приветствовать. Его теперь большая, раздавшаяся фигура облачалась в недешевые костюмы, пошитые не иначе как в авторских ателье. В нем изменилось все, но особенно его некогда пронзительные глаза. Нет, они все так же смотрели на мир, оставаясь все того же серо-зеленого цвета, но только взгляд их из пронзительного, вызывающего сочувствие стал холодным и равнодушным. Словно прозрачная стена, через которую ничего не проникает внутрь и не выходит обратно. И еще я не помню, чтобы он хоть когда-нибудь улыбался, – ни сейчас, ни в детстве.

Казалось бы, вот он – завидный жених и понятная цель для девиц, желающих составить партию состоятельному мужчине. Но ни одна из тех, кто решились связать себя с ним семейными узами, так и не смогла ужиться под одной крышей с этим человеком. Через какое-то непродолжительное время очередной брак распадался. Узнавая ближе этого богатого и влиятельного бизнесмена, женщины бежали от него опрометью. Заветная мечта преуспевать и стать богачом превратила некогда милого, доброго юношу в современного «господина Скруджа».

– Да, это мой супруг, – подтвердила Анна. – Вместе мы прожили почти десять лет. У нас общий сын Ванечка. Очень хороший мальчик, мягкий и ласковый. Я всю себя посвятила тому, чтобы он рос именно таким, каким я мечтала его вырастить.

Для меня было откровением, что кто-то сумел-таки найти общий язык с «господином Скруджем» и даже родить ему ребенка. В моем представлении, десять лет в браке с таким человеком – это невероятно долгий срок.

– Сама я учительница, – продолжала Анна, – преподаю в средней школе. Год назад, – на ее на глазах появились слезы, – я заболела. Очень тяжело. Болезнь прогрессирует. Нет-нет, не надо меня утешать. К вам я приехала не за утешением. И все понимаю, не я первая, не я последняя. Меня страшит только одно – сама мысль, если я сейчас умру, что вырастет из моего Ванечки.

Не стану пересказывать наш с ней дальнейший разговор. Скажу только, невыносимо тяжело было слышать то, о чем мне рассказывала эта женщина. Благо у священника есть возможность спрятаться за тайной исповеди, не вынося на всеобщее осуждение чьи-то чужие грехи, о которых ему становится известно. Священник предпочитает молчать, нежели говорить дурное о каком-то конкретном человеке, о котором ему стало что-то известно. Как не принято говорить плохого о покойниках. О покойниках только хорошее или молчи. Вот и я в таком случае лучше промолчу.

Хотя нет, было же в этих отношениях и что-то доброе. Продержался же этот союз целых десять лет. Анна и сама мне сказала, что любила своего мужа, и первые годы их отношений были мирными и даже теплыми. И за Ванечку она ему благодарна. Тем более замуж она выходила поздно и, как всякая нормальная женщина, мечтала о ребенке.

Понимая, каких усилий стоило Анне приехать сюда к нам, в нашу деревню, я, не разоблачаясь, исповедовал ее, соборовал и причастил запасными дарами. Живой я ее больше не видел. Видел мертвой, отпевал, а потом и хоронил. В моем представлении, Анна – одно из самых чистых, светлых созданий, кого мне посчастливилось встретить в своей жизни. И одно из самых по-женски несчастных.

На сорок дней я снова приезжал на кладбище и служил у нее на могилке. Собралось много людей. Я знал лишь некоторых учителей из школы, где работала Анна. Понятно, присутствовал и вдовец, принимавший многочисленные соболезнования. Помню, чей-то большой представительский «Мерседес» умудрился протиснуться в пространство между могилами и стоял, разве что только не уткнувшись носом в крест с фотографией Анны. Зачем? Какая в том была необходимость? Здесь же рядом с отцом я увидел Ванечку, мальчика лет восьми, внешне очень похожего на Анну, но с глазами уже хорошо известного мне серо-зеленого цвета.

Я смотрел на это множество людей и вспомнил историю, рассказанную мне Анной в ту нашу единственную встречу в храме. Мама у нее умерла, когда сама Аня была еще маленькой. Воспитывали ее отец и мачеха, женщина строгая, но порядочная и справедливая в отношениях с падчерицей. О таком детстве можно прочитать в каком-нибудь английском романе, где автор описывает годы, проведенные героиней в закрытом пансионате или интернате для девочек. Вот что-то похожее на отношения между воспитанницей пансионата и классной дамой установилось между девочкой и ее мачехой.

Детей у Аниного отца в новом браке не появилось, девочка оставалась одна. Оба взрослых старались, чтобы ребенок был накормлен, опрятно одет, воспитан и успевал по учебе. Любил ее по-настоящему только родной отец, но так, как может любить мужчина, не слишком-то щедрый на внешнее проявление эмоций.

Но даже и относись он к своему ребенку сердечнее, еще вопрос, насколько отец способен заменить девочке маму. А вот и та история, рассказанная мне Анной:

– Однажды, вернувшись домой сразу после работы, еще не успев переодеться, я отправилась на помойку вынести мусор. Прихожу и вижу старушку, копающуюся в контейнере с отходами. Одета она была очень скромно, но не грязно. Лицо не спитое, открытое, без видимых признаков, отличающих людей с зависимостью. Мне ее стало жалко. Нащупав у себя в кармане кошелек, я его открыла, достала несколько мелких купюр и отдала их старушке. Та взглянула на протянутые ей деньги, потом подняла глаза и посмотрела на меня. Взгляд добрый, без тени осуждения или укора в сторону нас, всех остальных, кому нет нужды копаться в помоях. Взяла она у меня эти деньги, поклонилась и произнесла: «Спасибо, доченька».

Я вернулась домой, занимаюсь делами и чувствую: на душе у меня очень хорошо. Думаю, отчего мне так хорошо? Неужели оттого, что подала нищенке немного мелочи? Но это же ерунда. От этого не может так приятно замирать сердце. А потом до меня дошло – ее слова: «Спасибо, доченька». Меня только мама так называла в том моем далеком детстве, а больше никто не называл «доченька».

Потом еще несколько дней подряд, возвращаясь с работы в одно и то же время, я специально ходила на помойку, чтобы встретить эту старушку и уже дать ей нормально денег, не мелочь, как в тот раз, а по-настоящему помочь. Я тогда сама себе нравилась. Вот, мол, какая я добрая и милосердная. Прекрасно понимая, что на самом деле все мои походы преследовали одну-единственную цель – чтобы меня, уже взрослую женщину, снова приласкали и я бы услышала:

«Доченька». Вот ничего больше не надо, а это слово ложилось прямо на сердце.

Со дня смерти Анны прошло, наверное, чуть больше года. На саму годовщину ехать на кладбище служить заупокойную литию меня не позвали. А сам я точную дату уже не помнил. По случаю оказавшись приблизительно в те же дни рядом с ее могилкой, удивился, увидев на ней красивое дорогое надгробие, увенчанное массивным высоким крестом из натурального камня. Увидев такое надгробие, разумеется, я принял его как покаяние и проявление любви к памяти усопшей со стороны безутешного супруга. Хотя еще минуту назад в моем представлении ничего подобного от него ожидать было невозможно. Больно уж дорогостоящее сооружение. Как на такие «бесполезные» траты мог решиться «господин Скрудж»?

Но вот же, упрекал я себя, подтверждение того, что нельзя навешивать ярлыки ни на кого, даже на «Скруджа». Домой я возвращался приятно посрамленным и потому радостным. Стал наводить справки, и оказалось, что, к сожалению, я был прав. Памятник на собственные средства установил отец Анны.

Не прошло и двух месяцев после той моей поездки на кладбище, как до меня дошел слух, что какой-то вандал разбил крест на могиле Анны. На ум не приходило, кто мог решиться на подобный отвратительный поступок и кому могла так сильно досадить покойная? В том случае, если это на самом деле была чья-то месть. А может, таким образом хотели отомстить ее бывшему мужу? Отец подавал заявление в полицию, но злоумышленника так и не нашли. А может, и не искали.

Кончилось тем, что отец снова в той же мастерской заказал точную копию разбитого креста. Надеясь, что в случившемся погроме не было никакой подоплеки, а могила дочери просто, что называется, «попала под руку» каким-то неадекватным людям.

Но каково же было всеобщее потрясение, когда неуловимые вандалы снова разнесли в пух и прах не только новый крест, но и все надгробие на могиле Анны. Больше остальных обеспокоились учителя школы, в которой работала покойная. С общего согласия было решено составить график дежурств, и в соответствии с ним учителя стали наведываться на кладбище, чтобы хоть как-то следить за состоянием могилы. Да и за другими захоронениями присматривать. Было тревожно, у многих на том же кладбище имелись родные могилки.

Тот памятный день у меня начинался с молебна, который я служил утром. В храм помолиться пришла знакомая и рассказала, как они накануне всей семьей ездили провожать мобилизованных, среди которых был и ее брат. Рассказывая, вспоминала одного паренька. Он появился из дверей военкомата, подошел к толпе провожающих и закричал:

– Девушки-красавицы! Я человек одинокий. Воспитывался в детском доме, ни родных, ни семьи, никого нет. Может, найдется та, которая согласится расписаться со мной? Желательно, чтобы уже были дети. Не на прогулку идем, могу и не вернуться. Если не вернусь, так хоть кого-нибудь после себя обогрею. Соглашайтесь!

– И что, – спрашиваю, – нашлась желающая расписаться?

– Представь себе, нашлась одна такая одинокая мамочка. Я не перестаю думать об этом парне и той девушке с ребенком. Что там потом с ними будет, одному Богу известно. Живым вернется, глядишь, реально станут семьей.

На вечер у меня была запланирована поездка в Москву. Предстояло сделать кое-какие дела, потом заехать повидаться с внучками и остаться у них ночевать. А утром, проводив детей в школу, возвращаться назад к себе в деревню. Девчонки хоть уже и подросли, а, завидев деда, словно маленькие, все еще радуются моему приезду.

Возвращаюсь из храма с целью отдохнуть и ехать на железнодорожную станцию, и в это время у меня в кармане на телефоне раздается мелодия. Звонит знакомая учительница из той самой школы, где когда-то работала Анна.

– Батюшка, здесь у нас творится невероятное! Сегодня наши учителя пошли на кладбище и застали такую картину. Рядом с Аниной могилой стоял автомобиль с кунгом для перевозки габаритных грузов. А саму могилу вовсю раскапывали. – Это я его называю «господин Скрудж», учительница же назвала настоящее имя бывшего мужа Анны. – И ему еще помогал человек в рабочем комбинезоне.

Подняли тревогу. На призыв сбежались другие школьные учителя, вызвали и кого-то из местной администрации. Общими усилиями удалось отогнать от могилы безутешного вдовца. Человек в рабочем комбинезоне сам немедленно ретировался с кладбища вместе со своим автомобилем. «Скрудж» же стоял в отдалении и в исступлении кричал:

– Я сожгу ее вместе с гробом! А пепел развею по воздуху! У нее не будет даже собственной могилы! А эту землю я продам!

На что присутствующий здесь же сотрудник администрации успокоил окружающих, что продать участок не получится, поскольку выдавался он администрацией по требованию и по закону принадлежит непосредственно городу, а не родственникам похороненного.

Забегая вперед, скажу, что лишь много времени спустя кто-то из общих знакомых рассказал, будто бы в одном из предприятий «господина Скруджа», формально зарегистрированном на его покойную супругу, та незадолго до своей кончины значительную часть активов завещала одному из социальных фондов, опекающих одиноких стариков, и нотариально это оформила.

«Скрудж» ничего не смог оспорить в завещании и, не совладав с собой, решился мстить человеку, которого уже не было на земле. И тогда он полез под землю.

Вспомнилось. Девочка пяти лет на занятиях нашей воскресной школы раскрашивает изображение ангела. Фигура ангела большая, практически на весь лист. Сверху над ним девочка рисует радугу. Радуга в ее представлении – это Бог. А рядом с ангелом и чуть впереди она поместила маленькую фигурку человека. В конце занятия в классе появляется мама. Девочка показывает маме свою работу.

– Машенька, – спрашивает ее мама, рассматривая рисунок, – кто это такой маленький стоит рядом с ангелом?

– Это такой специальный человек. Он хороший, у него в руках оружие. Он охраняет ангела.

– Охраняет ангела?! От кого нужно охранять ангела?

Ребенок думает и заканчивает мысль:

– От нас, от людей.

Еще какое-то время учителя, восстановив могилу покойной, продолжали выставлять пост на кладбище.

Сам «Скрудж» вместе с сыном исчезли из города. И только после этого могилу Анны оставили в покое. Вечером того же дня ехал в полупустой электричке. В Павловском Посаде напротив меня сел мужчина на вид лет сорока или чуть моложе. Хорошо одет. Меня удивили его светло-рыжие кожаные ботинки. Очень уж ладные. Ничего похожего я еще не видел. И вообще людей в такой дорогой одежде редко встретишь в метро или в вагоне электрички. Метро, электрички – это для нас, людей простых. Мой сосед напротив был явно не из простых. Время от времени ему кто-то звонил. Он отвечал. Говорил во весь голос, не стесняясь, что я его слышу. По-моему, меня он не замечал вовсе. Поговорив с кем-то, перезвонил сам. До меня доносится:

– Он предлагает восемьсот. Говорит, это его последнее слово. Да, и требует, чтобы обязательно был красивый. Если ни один из вариантов его не устроит, он от сделки откажется. – Слушает собеседника. – Понятно, ну, вот этот, по-моему, оптимален. Вполне тянет на восемьсот. Нет, конечно, он так и сказал, что если бы вместо «к» было «е», то, не торгуясь, отдал бы весь миллион.

Потом связывается с первым абонентом и сообщает, что все в порядке и тот может ни о чем не беспокоиться. И вновь набирает, как я понял, коллегу по бизнесу.

– Все, с клиентом договорились. Слушай, в любом случае нам с тобой только на комиссии достанется по сто тысяч. И это по минимуму. Согласен, вот и отлично.

Набирает номер клиента.

– Диктуйте адрес. Часа через два буду у вас. Передадите задаток. Завтра утром встречаемся в ГАИ. Да, номер красивый, как вы и заказывали.

Только сейчас до меня дошло, что человек в светло-рыжих кожаных ботинках занимается перепродажей «красивых» автомобильных номеров. А кто-то на другом конце трубки согласился выложить восемьсот тысяч за такой номер.

А мой сосед напротив уже набирал номер очередного собеседника.

– Это вы интересовались возможностью приобрести красивый автомобильный номер? Да, есть интересные варианты. Разумеется, все зависит от ваших возможностей.

Я, пытаясь не слушать телефонные переговоры своего соседа, сидел и смотрел в окно. Уже стемнело, в вагоне включили свет, потому в стекле, словно в зеркале, отражались лица всех тех, кто ехал вместе со мной в вагоне. Но оконное стекло не зеркало, в нем полутонов не разглядишь. Только белое и черное. Как и все, что есть в нашей жизни. И каждый из нас, словно отдельная неповторимая планета, вращается вокруг Солнца и, отражаясь в его лучах, обретает свою собственную и уникальную орбиту.

Ехал, вспоминая события сегодняшнего дня. Утренний разговор со знакомой и ее рассказ о молодом парнишке, чья жизнь большей частью прошла в детском доме. Человек идет на фронт, рискует жизнью, а его заботит, кому в случае его гибели достанется положенная страховка. Он еще ничего не успел в этой своей коротенькой биографии, но хочет, в случае «если», чтобы его деньги достались такой же безотцовщине и кому-то реально помогли вырасти, выучиться. Найти свое место под солнцем и прожить эту жизнь вместо него.

Я не видел этого молодого человека и не представляю, как он выглядит, зато отчетливо представил себе лицо несчастного «господина Скруджа» с лопатой в руках, стоящего по пояс в могиле жены и матери его сыночка Ванечки. Милого, доброго мальчика с пока еще живыми глазками характерного серо-зеленого цвета.

Напряженное лицо соседа напротив, спекулирующего «красивыми» автомобильными номерами. Хорошо одетого и, скорее всего, по недоразумению оказавшегося вместе со всеми нами в вагоне вечерней электрички. Его подельника по бизнесу и лица тех, кто готов в такое тревожное для каждого из нас время бросаться огромными, во всяком случае для меня, деньгами в угоду собственному тщеславию.

И наконец, лицо Анны, заранее оплакивающей судьбу своего ребенка. Единственное, что она успела, – помочь благотворительному фонду, опекающему одиноких стариков. Чтобы хоть кто-то когда-нибудь после того, как она уйдет, произнес в ее адрес такие понятные и в то же время удивительные слова: «Спасибо, доченька!»

Луганский альбом

Вспомнилось. Попросили освятить квартиру. Приезжаю, а номер этой самой квартиры забыл. Вот словно нарочно. Со мной так постоянно. Скажут номер, положим, «сорок пять», время пройдет, и обязательно возникнет сомнение: «сорок пять», а может, «пятьдесят четыре»? Нет чтобы записать, все на память надеешься, а она, бывает, подводит. А уж если спорить с собой начнешь, нужный номер обязательно забудется. К тому же договаривались уже неделю назад. Хорошо помню, пообещал, что приду, а куда? Решил соседей про нужную квартиру расспросить, так уже темно, во дворе ни одного прохожего. Пришлось звонить.

– Семен, добрый вечер! Приехал, как обещал. Сейчас поднимусь, только номер вашей квартиры забыл, не подскажешь? Значит, все-таки сорок пять. Ладно, встречай.

В ответ слышу в трубке смущенный голос интеллигентнейшего Семена Юрьевича:

– Батюшка, ради Бога, простите, но я сейчас в Иране и встретить вас никак не в состоянии. А супруга с ребятами ожидают и с радостью встретят.

– В Иране?! Семен, что ты там делаешь?

Семен смеется:

– В командировке, работа у меня такая. Кстати, батюшка, хотите сувенир вам из Ирана привезу?

– Сувенир? Разве что только какую-нибудь тарелочку, я собираю.

Я знал, что Семен Юрьевич чем-то занимается в области фармацевтики, но чем конкретно, не интересовался. Досадую на себя, человек сейчас за тридевять земель, а я мало того что отрываю его от дел, так еще и названиваю ему по домашнему номеру.

Потом, когда он передавал мне тарелочку из Ирана, мы с ним поговорили на тему его профессиональной деятельности, и оказалось, что наш Семен Юрьевич – кандидат наук, фармацевт, читает лекции студентам сразу в двух московских профильных вузах. Кроме того, его как знающего специалиста отправляют в командировки в разные страны, где по нашим заявкам производят лекарства и поставляют в аптечные сети уже здесь, внутри России. Бывая на биофабриках, он инспектирует условия производства препаратов, их эффективность и решает, стоит ли вообще сотрудничать конкретно с этими производителями. На моей памяти он инспектировал сразу несколько подобных фабрик в Великобритании, Франции, Индии. Но это только то, что я знаю. Я его еще спросил:

– При такой нагрузке у тебя хватает времени на студентов?

– Батюшка, преподавание в высшей школе заставляет быть в курсе последних достижений науки. И потом, – он смеется, – общение с молодежью подзаряжает энергией. Так что студенты для меня – источник вдохновения.

Потом я случайно узнал, что наш Семен пишет стихи, сочиняет для них музыку и исполняет свои песни под гитару. Однажды, дождавшись, когда после службы я выйду из алтаря, он, очень смущаясь, подарил мне томик собственных стихов. И среди них вот эта «Колыбельная Брамса».

Тарелочка из Ирана мне не могла не понравиться. Очень красивая. Ручная роспись по тончайшему фарфору. Всякий раз, стирая скопившуюся пыль, я беру ее в руки, боясь лишний раз на нее и дохнуть, такой она мне кажется нежной и хрупкой.

Обычно, отправляясь в очередную поездку с инспекцией, мой товарищ всякий раз набирал с собой что-нибудь недорогое, но характерно русское и обязательно с национальной символикой. Магнитики, тарелочки, брелоки – как знаки внимания и напоминание о России.

Спустя какое-то время Семен, оказавшись во главе очередной комиссии, проверяющей работу фармацевтических фабрик в Индии, на вопрос их переводчика, не хотят ли они захватить на память какой-нибудь из местных сувениров, вспомнив батюшкину страсть к коллекционированию тарелочек, попросил специально для меня какую-нибудь недорогую тарелочку местного производства.

Кстати, кто бы из моих друзей ни побывал в Индии, точно сговорившись, все везли симпатичный металлический жетон с изображением тигра, но никак не тарелку с яркой надписью: «Индия». Из Шри-Ланки запросто, а из Индии обязательно один и тот же, уже набивший оскомину жетон.

Суббота. Перед вечерней службой в храм заходит Семен и, как обычно, направляется к клиросу, чтобы переодеться и отправиться звонить на колокольню. Увидев меня, интригующе улыбается, подходит и вручает мне большую плоскую коробку. В таких коробках обычно развозят по домам пиццу. Я, не зная, что Семен уже успел слетать в Индию, с интересом рассматриваю презент. Догадываюсь, в ней нечто, что меня обязательно порадует, но смущает сам размер гипотетического содержимого. А еще интригует, из какой страны приехал подарок.

– Вот, батюшка. Сам не ожидал, – смущается Семен. – Летали всего на несколько дней, работали с утра до ночи. Не успели нигде побывать, но я, помня ваше увлечение, отдал деньги и попросил, чтобы мне на память об Индии подыскали сувенирную тарелочку. Собираемся уезжать, тарелочку мне так и не купили, но напоминать о своей просьбе было неудобно. Про деньги тоже. И вот уже перед тем, как нам направляться к досмотру багажа, в здание аэровокзала буквально вбегает посыльный и что-то передает нашему переводчику. А тот, явно с большим облегчением, вручает каждому из нас вот такую коробку.

Я подумал, что на дорожку нам решили приготовить по привычной порции пиццы, но оказалось, что вот именно так индийцы исполнили мою просьбу. В каждой коробке лежала тарелочка, расписанная вручную на сюжеты из индийского эпоса. Вдобавок каждая из тарелочек была обрамлена в темный багет, специально, чтобы подчеркнуть белизну мрамора.

– Вот, – радовался индиец, – очень хороший сувенир. Повесите у себя дома на стене и будете нас вспоминать.

Теперь эта тарелочка висит у меня на стене, и я вспоминаю Семена и молюсь о нем, и не только о нем.

В сентябре 2022 года мы с матушкой догуливали свой отпуск в Ессентуках. Прочитав в новостях, что объявлена частичная мобилизация, связывались с нашими верующими, узнавая, кому пришли повестки из военкомата. Тогда мы даже предположить не могли, что одну из первых повесток принесут именно Семену Юрьевичу. В самом конце того же сентября, вернувшись из отпуска, мы служили литургию. Семен пришел в храм на службу как раз на Крестовоздвиженье, в свой день рождения. И только уже в конце, подходя к кресту, попросил:

– Батюшка, благословите. Мобилизован и, согласно предписанию, сегодня же убываю на место сбора.

В этот момент я только и узнал, что Семен уходит на фронт. Какая армия, какая война?! Человеку сорок восемь лет, кандидат наук, специалист, каких в этой области в нашей стране не то чтобы в излишке. К тому же многодетный отец. Всегда спокойный, слегка флегматичный, я, как ни пытался, не мог представить его в военной форме с лейтенантскими погонами на плечах.

– Погоди, Семен, но ты не должен идти. В конце концов, у тебя трое детей. Надо разбираться, наверняка это что-то в военкомате напутали.

– Не надо разбираться. Батюшка, раз меня призвали, да еще в мой день рожденья, значит, такова воля Божия. Я и сам думаю, что буду полезен там больше, чем здесь.

Благословляя, хотелось сказать Семену, уже давно ставшему другом, целое напутствие, в том числе и «береги себя», и «не лезь на рожон», и еще много-много чего, но сказал почему-то для себя неожиданное:

– Продолжай писать стихи. Песня на войне – дело наиважнейшее.

Знаю, что в те дни немало людей пытались вернуть Семена назад из учебного полка. Известные медийные личности «заступались» за него в своих блогах. Даже губернатор, посещая учебный полк, встречался с Семеном, а он с присущим ему спокойствием уверял:

– Там я могу быть полезен.

И он не ошибся. Очень многие из тех, кто пересекался с нашим Семеном Юрьевичем по прошлой его работе, бывшие его студенты, сами ставшие руководителями и сотрудниками фармакологических компаний, оценив поступок своего коллеги и учителя, именно на его адрес направили целый поток лекарств, бинтов, жгутов и всего прочего, что так необходимо солдату на войне. В те дни это было особенно важно. Всякий раз, встречая очередную машину с гуманитарной помощью, они вместе с врачами распределяли лекарства по госпиталям, местам оказания первой помощи раненым и по индивидуальным солдатским аптечкам.

Обо всем этом мы узнали только потом, в третье воскресенье Великого поста. В день, когда рядом с алтарем напротив царских врат на центральном аналое для поклонения полагается Распятие Христово, в храм снова вошел наш Семен. И, как всегда, стараясь быть незамеченным, прошел и занял свое обычное место на клиросе. Немного похудел, но все тот же, только вот взгляд его стал другим.

Как раз накануне в субботу я крестил малыша. Родители ребенка попросили меня совершить крещение, привязываясь к конкретной дате, чтобы мог приехать крестный. А добираться человеку пришлось издалека. Крещу младенчика, а сам невольно наблюдаю за его крестным отцом. Человек как человек, от всех остальных ничем не отличается, только глаза у него какие-то необычные, взгляд их тяжелый, пронзительный. Все гадал, почему у этого парня такой взгляд? По окончании таинства мама ребенка подошла ко мне и, поблагодарив, тихонько шепнула:

– Ждали мы его, знали, приедет на побывку. Хорошо получилось, племянницу на руках подержал, и, чувствую, отпустило человека.

Вот и у Семена взгляд поменялся. Только не на такой, как у того солдата, пронзительный, а скорее он стал задумчивей обычного и уходящий в себя.

Еще в первый его приезд в отпуск я спросил Семена:

– Что на войне самое страшное?

– Не знаю, наверное, на войне у каждого собственное понятие о страхе.

– Тогда если говорить конкретно о тебе? Сейчас много пишут об артиллерийских налетах. К вам ведь тоже наверняка долетает.

– Бывает, что и долетает, но, слава Богу, нечасто. Мы стоим в нескольких десятках километров от передовой. К нам везут раненых с мест боевых действий, а наша задача – оказать экстренную помощь, в том числе и хирургическую. Проводим сортировку пострадавших по тяжести ранения. Тем, кто полегче, делаем квалифицированные перевязки и отправляем дальше, уже по госпиталям.

Привозят раненых, и начинается наша битва. Я хоть и фармацевт, и моя задача обеспечивать подразделения бригады медицинскими препаратами, но приходится и ассистировать при операциях, и перевязывать. Так вот самое страшное для меня на этой войне – это смерть тех, кого успели довезти, кого спасали, но так и не спасли.

Порой еще совсем молодой человек умирает у тебя на руках. Ты закрываешь ему глаза, а у самого внутри болит так, как будто это не его, а тебя накрыло осколками. Зато если удалось спасти солдату жизнь и ты имеешь к этому реальное отношение, то это такой кайф, не сравнимый ни с чем.

На Крестопоклонное воскресенье он пришел на литургию, лишь успев заскочить домой. Сбросив на пороге вещмешок, обнял детей и побежал в храм. Я подозвал его к чаше и предложил вместе со всеми принять Святые Дары. Он ответил:

– Но я же не готовился к причастию.

– Семен, ты не готовился. Зато тебя подготовили. Причащайся.

Пройдет еще полгода, он вновь приедет в отпуск на те же две недели и будет смотреть на нас все теми же глазами, но только очень уставшего человека. Я вел машину, Семен сидел рядом.

– Семен, как думаешь, когда закончится эта война?

Он с присущей ему природной рассудительностью, помедлив с ответом, сказал:

– Когда те, кто с той стороны, поймут, что их обманули и заставили умирать за чужие интересы. До тех пор пока они сами не возненавидят эту войну, она будет продолжаться. Когда-то, еще в той, прошлой жизни, я дарил вам свой поэтический сборник. В этот раз вновь хочу сделать подарок. Вам и всем нашим общинникам. Посмотрите у себя на электронной почте. «Луганский альбом». Как благословили. Сборник военных песен в моем же исполнении. Правда, певец я тот еще, так что не обессудьте.

Вернувшись домой, я открыл и целый вечер слушал.

Отпуск закончился, и Семен вновь убыл по месту службы, а Николай Иванович (один из ветеранов нашего прихода, это мне рассказала тетя Галя, его супруга), прослушав «Луганский альбом», принялся копаться в своих старых записях. Что-то он находил и потом, подбирая на внучкином пианино мелодию, это «что-то» мурлыкал себе под нос. И вдруг запел.

– Я никогда не думала, – признавалась мне тетя Галя, – что у моего Николая Ивановича такой приятный баритон. Просто раньше у него не было такой потребности петь. А сейчас по квартире ходит, своими делами занимается и все время поет.

На днях он подошел ко мне и сказал:

«Знаешь, пожалуй, я тоже мог бы поехать на Донбасс вместе с нашим Семеном Юрьевичем».

«Поехать на войну? Но ты уже старый, у тебя нет сил держать в руках оружие. Ты не сможешь носить носилки с ранеными и даже чинить подбитую технику».

«Ты права. Я действительно не удержу автомат и не подниму носилок. Но я могу другое. Не знаю, рассказывал я тебе или нет, но еще тогда, когда мы воевали с немцами, старшие ребята брали меня с собой. Мы приходили в госпиталь в палаты к нашим раненым и давали концерты. Так вот и я в них участвовал. Помню, пел военные песни, рассказывал какие-то стихи. Как уж там мог выступать пятилетний ребенок! А солдатам все нравилось. Своих детей вспоминали. Помню, обнимут, сахара кусочек дадут.

Конечно, сейчас я уже старик, а голос остался, и опыт есть. Так что я снова могу ходить по палатам к раненым и петь им свои песни. Те, что помню с самого детства, и вот эти новые, написанные Семеном».

Венчание

Отпевание