Суртандус. Демон Рождества

ПРОЛОГ «МАСКА ЛЮБВИ»

Снег медленно кружил в воздухе, подобно танцующим серебряным духам, устилая крыши домов мягким, сверкающим покрывалом. Он ложился ровным слоем, приглушая звуки и создавая иллюзию спокойствия. Запах свежести зимнего вечера, пропитанного лёгкой сладостью морозного воздуха, проникал даже через плотно закрытые окна. Этот аромат смешивался с запахом дыма из каминов, проникавшего сквозь узкие дымоходы, словно невидимый призрак тепла, призванный защитить жителей города от хаоса внешнего мира.

Каждый дом в этот вечер горел уютными огоньками, будто бесчисленные маяки, указывающие путь странствующим душам. За их окнами золотистые отсветы гирлянд и свечей мягко колыхались, отражаясь на стекле, словно пытаясь убедить прохожих в радости, наполняющей эти стены. Был канун Рождества – время, когда люди, даже самые несчастные, старались выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Это была ночь масок, за которыми скрывались истинные лица.

В уютной, но излишне украшенной гостиной дома номер 47 по Уиллоу-стрит семья Милдонов готовилась к праздничному ужину. В комнате витали запахи корицы, свежей хвои и жареного мяса – ароматы, которые могли бы согреть сердце, если бы не было этой гнетущей нотки чего-то неопределённого. Убранство гостиной поражало своей торжественностью, граничащей с излишним блеском. Ёлка, увешанная стеклянными шарами и гирляндами, поблёскивала в свете камина, а серебряный дождик свешивался с её ветвей, напоминая сосульки, готовые вот-вот растаять в тепле.

Стол в центре комнаты был накрыт красной скатертью с золотыми узорами, которые поблёскивали, словно вызов времени и обыденности. На столе громоздились праздничные блюда: запечённая индейка с золотистой корочкой, источающая густой аромат специй, карамелизованный картофель с сахарной глазурью, тёплые булочки с корицей, запах которых тянулся по всему дому. Однако среди этого великолепия ощущалось что-то неуловимо тревожное, словно за каждым блестящим украшением скрывалась тень.

Во главе стола сидел глава семейства, мистер Генри Милдон. Его широкое лицо с мясистым подбородком выглядело как вырезанное из камня: неподвижное и лишённое эмоций, словно маска. Серые, холодные глаза были направлены на пустую точку перед собой, а складки на его лбу намекали на внутреннее напряжение, тщательно скрытое за искусственным спокойствием. Тёмно-зелёный свитер с узором оленей был скорее удобным, чем праздничным, но он не мог скрыть его усталости. Генри излучал не столько авторитет, сколько подавленное раздражение, едва удерживаемое на грани приличия.

Его жена, Клара, одетая в бежевое платье, некогда изящное, но давно утратившее свою свежесть, разливала вино по бокалам. Её движения были быстрыми, но нервными, словно она боялась ошибиться. Лёгкий запах парфюма, смешанный с потом, выдавал её усилия выглядеть безупречно, несмотря на тяготы жизни. Она старалась, чтобы ужин прошёл идеально, но дрожащие руки и тень в глазах говорили о её внутреннем страхе перед мужем.

Двое детей, Томми и Лили, сидели тихо, словно куклы, оставленные на своих местах. Лили, девочка лет десяти, теребила край своей пышной юбки, а Томми, её старший брат, напряжённо смотрел в тарелку. Их взгляды иногда пересекались, полные скрытых вопросов и тревоги, но они не произносили ни слова. В комнате царило напряжение, густое, как дым, оно висело в воздухе, смешиваясь с ароматами праздничной еды и едва ощутимым запахом парафина от свечей.

Генри громко прочистил горло, и этот звук прозвучал, как удар грома в этом молчании. Он поднял бокал, его движения были размеренными, но слегка грубоватыми, словно он не привык к ритуалам нежности.

– За Рождество, за семью, – произнёс он глухим голосом, в котором не было ни тепла, ни радости.

Эти слова, вместо того чтобы разрядить обстановку, повисли в воздухе, как тягучий дым. Дети инстинктивно сжались, будто в ожидании удара, а Клара поспешно подняла свой бокал, стараясь не смотреть в глаза мужу.

Тост был встречен неискренними улыбками. Бокалы тихо звякнули, но звук этот прозвучал странно глухо, словно его поглотила невидимая пропасть. Лишь ёлочные огоньки продолжали мерцать, равнодушные к человеческим эмоциям, будто наслаждаясь своим собственным светом.

Когда стрелки часов приблизились к полуночи, в доме стало ощутимо холоднее. Лёгкий туман начал просачиваться через щели оконных рам, принося с собой едва уловимый запах сырости и плесени. Этот запах, странный для зимней ночи, вызывал ощущение незримого присутствия.

Клара первой почувствовала это. Её тонкие пальцы, сжимавшие бокал, чуть дрогнули. Она оглянулась на мужа, и её голос, тонкий и робкий, нарушил тишину:

– Ты не закрыл подвал, Генри?

Генри раздражённо отмахнулся, не удостоив её даже взгляда.

– Ерунда. Это старый дом, тут всегда сквозит.

Но холод усиливался. Свечи на столе начали мерцать, их язычки плясали, будто над ними издевались невидимые ветра. В комнате появился ещё один запах – слабый, горьковатый, напоминающий пепел и что-то древнее. Лили, чувствуя этот запах, потянула мать за рукав. Её голос, тонкий и полный ужаса, прозвучал, как звон стекла:

– Мам, кто-то стоит у окна.

Клара, с трудом удерживая дрожь, посмотрела на окно. За стеклом мелькнула тень, длинная и изломанная, как ветка дерева. В этот момент запах пепла стал резче, почти удушающим, а огоньки ёлки на мгновение замерли, словно сама комната затаила дыхание.

Все обернулись. В глубине зимнего мрака, за стеклом, маячил силуэт, настолько неестественный, что даже сама ночь, казалось, отступила перед ним. Высокий, непропорционально вытянутый, он сливался с тенями, как древний миф, пробуждённый из ледяных глубин. Его длинные руки, напоминавшие иссохшие ветви, почти касались земли. Снег за окном перестал кружиться, будто остановленный невидимой силой, и откуда-то послышался слабый скрип, напоминающий плач старого дерева на ветру.

Запах морозного воздуха проник в комнату, но он был чужим – слишком холодным, слишком острым, напоминая не зиму, а сырой могильный лёд. В этом запахе смешались пепел и мёртвая хвоя, как напоминание о том, что когда-то было живым, но давно угасло.

– Это просто деревья на ветру, – буркнул Генри, но его голос дрогнул, выдав больше, чем он хотел. Слова прозвучали так неубедительно, что даже дети, которым он всегда внушал страх, не смогли найти в них утешения.

Глаза Генри, затуманенные страхом, продолжали смотреть в окно. Он видел, как неестественно длинная фигура, почти касаясь стекла, медленно наклонилась вперёд, её очертания размывались, становясь одновременно реальными и нереальными. Секунда, другая – и фигура исчезла, будто её унесло ледяным ветром, оставив после себя лишь тонкую трещину на стекле. Трещина змеилась вниз, будто след когтя, и слабый звук её появления – сухой и трескучий – заставил Лили всхлипнуть.

В этот момент часы в гостиной пробили двенадцать. Их звон разрезал гнетущую тишину, как раскат грома в ясный день, отдаваясь гулким эхом в стенах, будто сам дом замер в предвкушении. Звук был таким громким, что казалось, он не принадлежал этим старым часам.

Когда последний удар стих, в комнате вдруг погас свет. Лампочки гирлянды на ёлке, свечи на столе и даже огонь в камине одновременно угасли, оставив гостей в густой, почти осязаемой тьме. Клара вскрикнула, её голос был слабым, дрожащим, как у испуганного зверька. Томми выронил ложку, и её звонкий звук, раздавшийся в темноте, был словно выстрел.

В наступившей тишине Клара попыталась нащупать руку мужа, но Генри уже сидел неподвижно, словно каменная статуя. Никто не успел даже шевельнуться, как в центре комнаты внезапно зажёгся странный, бледно-синий огонёк.

Его свет был холодным, как сама смерть, и казался слишком реальным, чтобы быть игрой света. От него не исходило тепла, только ледяное оцепенение, которое проникало в сердце каждого. Огонёк не горел ровно – он колыхался, как пламя, потревоженное невидимым ветром. Но вместо уюта, который могла бы принести свеча, он внёс в комнату ощущение гнетущей пустоты, лишённой времени и пространства.

Из тени, казалось, вырезанной этим холодным светом, медленно появился гость. Сначала его фигура была нечёткой, как отражение в треснувшем зеркале, но постепенно она обрела резкие, пугающие очертания.

Это существо невозможно было описать с первого взгляда. Оно было слишком чужим, чтобы мозг мог сразу осознать его форму. Его лицо – длинное, узкое, с острыми скулами и неестественно бледной кожей, напоминало ледяную корку, покрытую трещинами. Глаза существа горели голубым огнём, но этот огонь не освещал, а пожирал всё, на что падал его взгляд. На голове возвышались рога, изогнутые и тонкие, как ветви засохшего дерева, а его одежда – рваная, тяжёлая, как старинный саван – свисала с худого, но сильного тела.

От существа веяло запахом ледяного пепла, смешанного с чем-то древним, будто ветром принесло обрывки времени из самого сердца вечной мерзлоты. Этот запах был густым, словно могильный дух, и он заставил детей сжаться на своих местах, как если бы сам воздух стал для них врагом.

Существо оглядело присутствующих. В его взгляде было презрение, но не человеческое, а древнее, холодное, словно высший судья смотрел на бесполезных насекомых. Когда оно заговорило, голос звучал, как треск ломающегося льда, его холод пронизывал до костей:

– Как хорошо… видеться за праздничным столом.

Генри попытался встать, но его ноги, казалось, превратились в камень. Он посмотрел на гостя, и его лицо потеряло всю краску. Впервые за вечер он выглядел маленьким, почти жалким.

– Кто ты? Что ты делаешь в моём доме? – спросил он, но голос дрожал, словно ржавый замок под тяжестью молотка.

Существо медленно повернуло голову к нему, и его пылающие глаза вспыхнули ярче.

– Я тот, кто приходит, когда маски сброшены, – произнесло оно, каждое слово ощущалось холоднее предыдущего. – Я Суртандус, собиратель душ, чья ложь и предательство стали их истинным лицом.

В этот момент комната изменилась. Синие огоньки в глазах демона превратились в яркие всполохи, и уютная гостиная исчезла, будто её никогда не было. Вместо неё возник тёмный зал, стены которого были покрыты трещинами, напоминающими замёрзшие молнии. Пол был зеркальным, как лёд, но отражал не присутствующих, а их худшие поступки.

На столе осталась лишь одна тарелка – перед Генри. Внутри лежало его собственное сердце. Оно было вырванным, но всё ещё бьющимся, а каждая его капля окрашивала белую скатерть в кроваво-красный цвет.

Генри, впервые осознавший ужас происходящего, попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Суртандус медленно наклонился к нему, его длинные пальцы, похожие на когти, коснулись края стола.

– Теперь, – прошептал демон, его голос напоминал крик далёкого ветра, – ты увидишь своё истинное лицо.

Кульминация настала, когда Суртандус медленно наклонился к Генри, подобно тени, которую невозможно отогнать даже ярким светом. Его горящие синим огнём холодные глаза смотрели прямо в душу мужчины, оставляя в ней глубокие, незаживающие трещины. Генри, некогда уверенный и громогласный, теперь выглядел, как сломанная марионетка: его плечи опустились, глаза остекленели, а дыхание стало неровным, хриплым, будто каждый вздох стоил ему мучительного усилия.

Запах ледяного пепла, окутывающий демона, теперь смешивался с горьким запахом пота, исходившим от Генри, – запах страха, обжигающего и проникающего в каждую трещину этого проклятого момента. Воздух вокруг казался неподвижным, как перед сильной бурей, и только ледяной шёпот Суртандуса, наполненный холодной насмешкой, нарушал тишину.

– Ложь, подаренная тем, кто зовётся твоими близкими, дороже любой правды, не так ли? – произнёс демон, его голос напоминал треск льда на замёрзшей реке. Каждое слово резало, как осколки разбитого зеркала. – Ты предал их задолго до этой ночи. И теперь твоя душа принадлежит мне.

Слова Суртандуса звучали безжалостно, словно приговор, написанный на камне. Его ледяное дыхание касалось лица Генри, заставляя его дрожать, будто от пронизывающего ветра. Мужчина закрыл глаза, как будто хотел скрыться от ужаса, но перед его внутренним взором вставали образы: его жена, тихо плачущая за закрытой дверью, дети, терпеливо ждущие внимания, которого он никогда им не давал, друзья, отвернувшиеся из-за его предательства.

Генри закричал, его голос наполнился ужасом и бессилием. Этот крик разорвал гнетущую тишину, эхом отражаясь от стен, будто сам дом плакал вместе с ним. Звук трескающегося стекла, раздавшийся отовсюду, добавил к хаосу болезненную резкость, словно каждая часть этого пространства не выдерживала напряжения.

Дети, прижавшись к матери, кричали от страха. Томми закрыл уши руками, а Лили уткнулась в платье Клары, но её дрожащие плечи выдавали, что скрыться от этого кошмара невозможно. Запах горькой копоти заполнил комнату, усиливая ощущение надвигающегося конца.

Суртандус вытянул руку, и в этот момент фигура Генри стала тускнеть, словно его сущность растворялась в ледяном мраке. Демон исчез, унося с собой грешника, оставив лишь оглушающую пустоту. В эту секунду в доме вновь воцарилась тишина, такая глубокая, что казалось, она поглотила сам воздух.

На улице продолжал падать снег. Его мягкие, пушистые хлопья ложились на землю, создавая иллюзию спокойствия, которая теперь казалась кощунственной. За окном, сквозь замёрзшее стекло, можно было увидеть, как в комнате осталась лишь Клара, сжавшая в своих холодных руках детей. Её лицо, бледное и безжизненное, застыло в выражении ужаса, который она пыталась скрыть ради малышей.

Трещина на стекле, змеящаяся вниз, напоминала шрам, оставленный ночью, которая должна была быть радостной. А исчезнувшая тарелка, где прежде лежало сердце Генри, теперь выглядела как метафора – место, где когда-то жила любовь, но откуда её вырвали навсегда.

Клара тихо прижала детей к себе, и запах их волос, смешанный с лёгким ароматом корицы от оставшихся на столе булочек, на мгновение принес ей ощущение тепла. Но это тепло было обманчивым – она знала, что их мир изменился навсегда.

Рождественская ночь закончилась. Снежинки продолжали падать, каждая из них – хрупкая, но бесконечная, как воспоминания, которые Клара и её дети теперь будут носить с собой. Где-то вдалеке, в тумане зимнего утра, Суртандус уже шёл дальше. Его тень скользила по улицам, словно часть самой ночи.

Демон больше не оборачивался. В его ледяных глазах не было ни сожаления, ни радости. Он отправился искать тех, кто носил свои маски любви слишком долго. Теперь он стал не только исполнителем наказания, но и напоминанием о том, что правда, даже горькая, ценнее любой лжи.

ГЛАВА 1: ПЕРВЫЙ КРУГ ДИМИСАРА

Валдмор – место, о котором не рассказывают в древних легендах, даже если слышали о нём. Его имя, шёпотом передаваемое в самых мрачных преданиях, было табу, словно само упоминание могло призвать его мрак в мир живых. Даже самые храбрые сказители, воодушевлённые историями о подземных мирах, предпочитали избегать описаний этого места. Ведь Валдмор не был просто частью Нижнего мира – он был его шрамом, воплощением безжалостной кары для тех, кто осмелился предать самое святое: своих близких.

Этот первый круг Димисара не был подобен адским слоям, изрыгающим пламя и серу. Земля здесь была холодной, мёртвой, безжизненной, как кожа утопленника, пролежавшего веками в ледяной воде. Каждый её камень, каждый обломок обжигал ледяным прикосновением, от которого даже бессмертный почувствовал бы, как медленно стынет душа. Из трещин, рассечённых на её поверхности, поднимался слабый запах сырости, смешанный с чем-то горьким и прогорклым, словно гниющий лёд встречался с умирающим временем.

Суртандус знал каждую из этих трещин. Для него Валдмор был не просто домом – он был его отражением, его сущностью. Каждый излом на поверхности был похож на те, что когда-то украшают замёрзшее зеркало, отражающее лишь ложь и предательство.

Тьма в Валдморе являлась не просто отсутствием света. Она обволакивала всё вокруг вязким, удушающим туманом, который не оставлял ни одной щели для надежды. Этот туман казался живым, он проникал в каждую клетку, заставляя кожу покрываться мурашками и наполняя лёгкие ощущением, будто ты глотаешь ледяную воду. Воздух был тяжёлым и плотным, словно в нём растворилась сама боль тех, кто навсегда остался в этом месте.

Ни солнце, ни луна никогда не посещали этот мир. Единственный свет здесь исходил от редких огоньков, вспыхивающих в грязных, стоячих лужах, усеявших изрезанную поверхность. Эти огоньки мерцали не просто так – каждый из них был душой, утонувшей в своём предательстве. Они поднимались к поверхности, словно пытались вырваться, но вместо этого лишь отражали собственные грехи. От них исходил слабый, сладковатый запах горящей плоти, смешанный с ледяным озоном, усиливая гнетущее ощущение, что здесь нет ни спасения, ни покоя.

Суртандус стоял на утёсе, который возвышался над бездонной пропастью, известной как Ущелье Бессемейных. Это место было сердцем Валдмора, куда стекались крики тех, кто потерял свою семью. Ущелье никогда не умолкало: даже в самых тихих его моментах можно было услышать слабый шёпот – голоса, зовущие кого-то, кто никогда не придёт.

Фигура демона выделялась на фоне мрака. Его силуэт был тёмным, изломанным, как обгоревшее дерево, вырванное с корнем из земли и забытое на века. Рога, изгибающиеся к небу, напоминали корни давно погибшего дерева, что когда-то пыталось зацепиться за жизнь, но потерпело поражение. Они возвышались, словно символ того, что даже природа Валдмора искривлена.

Его глаза светились ледяным синим светом, пронизывающим тьму, как лучи далёкой звезды, но эти глаза не грели. Они врывались в самую глубину души любого, кто осмелился бы встретиться с ним взглядом, вытаскивая наружу страхи, скрытые в её самых тёмных уголках.

Его одежда была одновременно простой и устрашающей. Длинный плащ из ткани, чёрной, словно обугленная зола, развевался за ним, хотя ветра здесь не существовало. На плаще были видны шрамы и прорехи, но эти разрывы казались не просто следами времени, а отпечатками историй предательства, которые он принёс сюда. Каждый раз, когда плащ слегка касался земли, от него исходил запах старой гари и ледяной свежести, будто сам ад дышал этим одеянием.

Демон всматривался в бездну перед собой, где мерцали тысячи слабых огоньков, каждый из которых принадлежал предателю, замершему в вечной агонии. Для них не было спасения, но в их свете Суртандус видел свою миссию. Здесь не было места для жалости или прощения. Валдмор существовал, чтобы напоминать каждому, что предательство – это не просто поступок, а состояние души, которое не оставляет следа для искупления.

Слабый ветерок поднялся над ущельем, но это был не настоящий ветер, а слабый вздох самой земли, которая словно оплакивала тех, кого приютила в своих холодных объятиях. Суртандус провёл рукой по своему посоху, который светился тем же ледяным синим светом, что и его глаза.

– Каждый из вас получил то, что заслужил, – тихо произнёс он, и его голос разнёсся эхом, сливаясь с шёпотами душ, будто становясь их частью.

Валдмор слушал.

Он опустил взгляд вниз, туда, где в бесконечной пустоте медленно блуждали души, словно потерянные тени. Они не кричали, не рыдали, не вырывались из своей судьбы. Их наказание было куда тоньше, изощрённее и мучительнее. Это была абсолютная тишина, в которой каждое мгновение приносило осознание их вины. Оно резало, как тысячи ледяных осколков, медленно проникало в сознание, разъедая разум, пока не оставалось ничего, кроме оголённой боли.

Каждая душа сковывалась цепями, но эти цепи были не из металла. Они казались плотью самой души, сотканной из её собственных предательств. Звенья мерцали тусклым светом, словно в них отражались мгновения обмана, измен и боли, нанесённой близким. Если они пытались вырваться, цепи напрягались, сжимались, словно наслаждаясь страданиями своих пленников. Эти оковы не рвали плоть, но тянули за собой тягучую муку, оставляя души в состоянии вечного бессилия.

Запах этого места был тонким, почти неуловимым, но он проникал глубоко в лёгкие. Это был запах старой пыли, смешанной с чем-то солоноватым, как слёзы, которые больше не могут пролиться. А ещё слабый, еле ощутимый аромат гари, будто давным-давно здесь вспыхнул огонь, оставив лишь холодный пепел, разлетающийся по ледяному ветру.

Валдмор был не просто местом. Он был живой сущностью, но не в привычном смысле этого слова. Это было чудище, питающееся отчаянием своих пленников. Его земля – твёрдая и холодная, как оледеневший камень, – дрожала и трескалась, выпуская наружу незримую силу, похожую на глухой стон. Трещины на земле медленно расходились, обнажая бездну, из которой вырывались бесплотные руки. Эти руки, тонкие и прозрачные, словно туман, тянулись к небу, искажённые отчаянием, но никогда не могли достичь его. Они лишь рассеивались, снова становясь частью Валдмора, – вечный цикл страдания.

Суртандус наблюдал за этим безмолвно. Он знал, что в этом мире не существовало спасения. Здесь не было надежды, не было искупления, только бесконечное осознание, что всё потеряно. Это была истина, которую он понимал лучше, чем кто-либо, ведь он сам был частью этой земли.

Суртандус медленно спустился с утёса. Его шаги были лёгкими, почти бесшумными, но земля под его ногами дрожала, оставляя глубокие, изломанные следы. Эти следы мерцали слабым синим светом, словно сама земля признала его своим хозяином. Тёмный плащ демона тянулся за ним, касаясь земли, и от этого прикосновения лёд на поверхности крошился, как хрупкое стекло.

Чем ближе он подходил к центру своего царства, тем больше изменялось окружение. Здесь не было ничего случайного. Каждый уголок был продуман, будто его создатель вырезал это место по образу и подобию грехов, которые отягощали души.

Чёрные деревья с искривлёнными ветвями обрамляли дорогу. Они напоминали худые, измождённые руки, вытянутые в безмолвной мольбе. Они казались готовыми схватить любого путника, но на самом деле никогда не касались его. Это была иллюзия, созданная для того, чтобы заставить каждого ощущать постоянную угрозу. Эти деревья источали странный, горьковатый запах увядания, будто сама смерть оставила здесь свой след.

Лужи, разбросанные по дороге, выглядели как обычные ледяные пятна. Но те, кто осмеливался взглянуть на их поверхность, видели небо, которое несло с собой не облака, а воспоминания. В этих отражениях мелькали сцены из прошлого душ, проходивших здесь: моменты, когда они лгали, изменяли, оставляли самых близких в одиночестве. Эти сцены были не просто видением, они обжигали – их запах, смешанный из гари и прелой земли, был таким сильным, что заставлял отводить взгляд.

Суртандус шёл дальше, его ледяные глаза смотрели вперёд, а его присутствие отражалось во всём вокруг. Валдмор знал своего хранителя. Он подстраивался под его шаги, раскрывая новые трещины, шёпоты и образы. Но для Суртандуса это была лишь ещё одна часть его вечного пути, который он не мог оставить.

Суртандус остановился у великой Чаши Искупления, чьё присутствие доминировало над ландшафтом Валдмора, как молчаливый монумент скорби. Это был огромный водоём, окружённый чёрными, изломанными камнями, которые напоминали осколки гигантского зеркала, отражающего лишь боль. Из чаши поднимался густой, маслянистый пар, который вился в воздухе, как живое существо. Этот пар был тяжёлым, насыщенным запахом металла и гари, от которого перехватывало дыхание. В нём витали странные нотки горелой плоти и ржавчины, наполняя пространство ощущением обречённости.

Жидкость в чаше была тёмной, густой, словно омертвевшая кровь. Она переливалась, покрытая острыми кристаллами, которые блестели под слабым, неестественным светом. Души, находящиеся в этом вязком водоёме, казались бесплотными, но их страдания были слишком реальными. Они барахтались, пытаясь найти хоть каплю покоя, но каждое движение лишь усиливало их боль. Кристаллы впивались в их сущности, оставляя на них незримые следы, и заставляли издавать приглушённые стоны, которые сливались в зловещую симфонию отчаяния.

Эти звуки эхом разносились над поверхностью чаши, превращаясь в нечто большее, чем просто крики. Это была музыка страданий, каждый аккорд которой говорил о боли, вине и безнадёжности. Она врывалась в разум, проникая глубже, чем любые слова, и заставляла землю вокруг дрожать.

К чаше подошёл ещё один демон, помощник Суртандуса. Его силуэт был невысоким, но в нём чувствовалась скрытая злоба и жёсткость, как у зверя, привыкшего к охоте. Его вытянутое лицо с заострёнными скулами и глазами, напоминающими два уголька, не выражало ничего, кроме холодного презрения. Зубы демона, острые, как иглы, поблёскивали в слабом свете, и каждый его оскал напоминал волчий.

Его одежда была столь же странной, как и он сам. Она состояла из множества тонких цепей, которые окутывали его тело, дребезжали при каждом движении и испускали слабый звон, предвещающий приговор. Эти цепи казались живыми, обвивая его ноги и руки, словно напоминание о его роли в этом мире.

– Новая партия прибыла, – произнёс он своим хриплым, рваным голосом, в котором чувствовалась скрытая радость от чужих страданий. Он протянул Суртандусу большую книгу, покрытую чёрной, как ночь, обложкой.

Суртандус принял её с безмолвным спокойствием. Книга была тяжёлой, её поверхность покрывали узоры, напоминающие венозную сетку, пульсирующую, будто у живого существа. Когда он раскрыл её, страницы, сделанные из странного материала, напоминали тончайший лёд и испускали слабое голубоватое свечение.

На страницах были написаны имена, каждая буква будто светилась собственным внутренним светом, слабым, мерцающим, как умирающая звезда. Некоторые из имён казались почти стёртыми, словно их владельцы потеряли даже свою сущность, другие, напротив, сияли ярче, как маяки предательства.

Суртандус медленно провёл взглядом по строкам, пока не остановился на одном имени.

– Генри Милдон, – произнёс он. Его голос звучал тихо, но в нём было что-то, от чего даже пар над чашей начал дрожать. Это был голос, полный власти, как раскат грома в глубине зимнего шторма.

Демон-помощник прищурился, его лицо исказилось в предвкушающей усмешке.

– Ах, этот будет кричать громче других, – сказал он, обнажая острые зубы.

Суртандус, не отводя взгляда от чаши, поднял руку. Его движение было медленным, почти ритуальным, но в нём ощущалась невероятная мощь. Над поверхностью воды возникло лицо. Это был Генри. Его черты, искажённые болью и страхом, напоминали потрескавшуюся маску. Его глаза, в которых ещё недавно светились гордость и уверенность, теперь были полны ужаса.

Запах вокруг чаши изменился. Теперь он смешивался с ароматом пепла и чего-то кислого, как разлагающаяся горечь. Это был запах души, стоящей на грани уничтожения.

Суртандус смотрел на отражение, не проявляя ни малейшего сострадания. Его глаза, холодные, как зимний ледяной дождь, будто вглядывались в самую суть греха.

– Ты говорил ложь с улыбкой, – произнёс он, и голос его прозвучал как звон меча о камень. – Ты украшал предательство блестящими гирляндами, но оно всё равно оставалось грязным и мерзким.

Отражение Генри задрожало, его губы пытались что-то сказать, но слова тонули в вязкой жидкости чаши.

– Теперь ты принадлежишь мне, – заключил Суртандус.

Он опустил руку, и отражение исчезло, будто утонуло в глубинах. Жидкость в чаше на мгновение вспыхнула ярким голубым светом, а затем снова вернулась к своему мрачному покою.

Демон-помощник стоял рядом, его взгляд горел восхищением к своему господину.

– Он будет помнить этот миг, – сказал он с улыбкой.

Суртандус ничего не ответил. Он развернулся и пошёл прочь, его фигура вновь исчезла в густом, вязком тумане, оставляя за собой лишь запах ледяного ужаса, который ещё долго витал над великой Чашей Искупления.

Валдмор жил своей жизнью, если это существование можно было назвать жизнью. Это был мир, где каждое мгновение, каждый вдох или его отсутствие были пропитаны страданием. Души, обитающие в этом месте, продолжали мучиться в бесконечном цикле, их боль становилась частью самой сути этого царства. Тьма, которая здесь не имела границ, пульсировала в такт их агонии. Эти страдания были не просто шумом – это был фундамент Валдмора, его ритм, его дыхание.

Запах боли был здесь повсюду. Он не был резким или навязчивым, скорее он пропитывал всё, как едва уловимый аромат гниющей хвои или старого льда, пропитанного железом. Этот запах проникал в сознание, заставляя чувствовать тяжесть чужих грехов. Воздух казался густым, наполненным невидимыми частицами, каждая из которых несла в себе отголоски предательства.

Для Суртандуса это было не просто работой. Его нельзя было назвать надзирателем или судьёй – он был чем-то большим, чем просто страж Валдмора. Он был скульптором, чьи инструменты – лёд, боль и время – превращали грешные души в их истинные образы.

Он стоял на одном из утёсов, возвышающихся над бездонной пропастью, которая дышала слабым светом затухающих душ. Его фигура, укрытая рваными тенями плаща, казалась частью самого ландшафта этого места. Демон медленно поднял свою когтистую руку и провёл ею по воздуху, как художник, вырезающий незримую форму.

Каждая новая душа, каждое предательство добавляли каплю энергии к его царству, расширяя его границы. Земля Валдмора отзывалась на эту энергию, раскалываясь и вытягивая из трещин новые формы. Иногда это были замёрзшие руки, судорожно пытающиеся ухватиться за несуществующий спасительный край, иногда – стонущие лица, появляющиеся на стенах ледяных обрывов.

Тьма вокруг была абсолютной, но для Суртандуса она не скрывала ничего. Он видел всё, каждый трепет души, каждую попытку побега, каждую слезу, которая мгновенно превращалась в ледяной кристалл. Эти кристаллы, падая на замёрзшую землю, наполняли воздух звоном, напоминающим хруст разбитого стекла.

Запах приближающегося Рождества – смесь хвои, холодного мороза и чего-то приторно-сладкого, как карамель, оставленная на морозе, – проникал даже сюда. Суртандус знал, что этот сезон принесёт с собой новых предателей. Их ложь, тщательно завёрнутая в блестящие упаковки, скоро раскроется, и тогда их души попадут в его сети.

Его взгляд, холодный и бесстрастный, устремился вдаль. Он видел больше, чем могли бы представить смертные: тонкие нити времени, связывающие души с их поступками. Он видел, как будущее переплетается с прошлым, как ложь, произнесённая шёпотом, становится громом, разрывающим сердца.

До наступления следующего сезона Суртандус оставался здесь, в тишине Валдмора. Но эта тишина не была безмятежной. Она была наполнена шёпотами, стонами, эхом шагов душ, которые бесконечно блуждали в поисках спасения, которое никогда не придёт.

Демон наблюдал, как души вновь и вновь осознают ужас своей природы. Это осознание не приходило мгновенно. Оно вырывалось из их сущности медленно, как свет из-под толстого слоя льда. Каждый миг их страдания был для Суртандуса напоминанием о том, что предательство – это не просто поступок. Это часть души, её искривление, которое невозможно исправить.

Это был его мир. Его замёрзший, мёртвый, но вечный дом. Валдмор не требовал тепла или света, не нуждался в обновлении. Он был неизменным, как сама природа греха. Даже запах этого мира – сырость, пепел, отголоски прошлого – был неподвижным, словно застывшим в вечности.

Суртандус знал, что его роль здесь была важнее, чем просто наказание грешников. Он не карал их. Он раскрывал их. И каждый из них, оставаясь в этом мире, становился частью великой симфонии Валдмора, где каждая нота была исполнена боли, но звучала в безупречном такте вечности.

ГЛАВА 2: РОЖДЁННЫЙ ИЗ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Век был холодным и суровым. Земля, укрытая вечным снегом, казалась запечатанной в хрустальной оболочке. Поля и дороги, лишённые каких-либо признаков жизни, превратились в бескрайние белоснежные пустоши. Снег лежал ровным, но тяжелым покровом, скрывая под собой следы прошлого, словно хотел навсегда стереть память обо всём, что здесь происходило. Зимой небо почти всегда оставалось серым, тяжёлым, будто сама природа старалась придавить мир своим холодным взором.

Люди привыкли жить в этом постоянном холоде, но даже они не могли привыкнуть к вьюгам, что пробирали до костей, заполняя воздух резкими порывами ледяного ветра. Это был ветер, который приносил с собой запах сырой земли, заточённой под снегом, и едва уловимый аромат дыма из печей, что боролись с морозом за жизнь своих хозяев.

В это время, когда свечи, а не фонари, освещали тёмные улицы, каждый дом становился крепостью, укрытием не только от холода, но и от людской жестокости. Люди старались держаться друг друга, но в каждом взгляде пряталась недоверчивость, в каждом приветствии звучала осторожность. Холод здесь был не только погодным явлением, он проникал в сердца, замораживая их. И ничто не могло сравниться с ледяным холодом предательства, которое разило больнее любой зимней стужи.

Именно в такую эпоху родилась история о человеке, чьё имя будет проклято и забыто для всех, кроме тех немногих, кто готов шептать его на морозном ветру. История о человеке, ставшем демоном. Его звали Арнт, и его падение началось в Рождество.

Арнт был человеком невысоким, но его фигура, крепкая и жёсткая, будто высеченная из камня, внушала уважение. Его лицо, грубое, словно вырубленное топором, говорило о его суровом характере и неуступчивости. Лоб, обрамлённый чёрными волосами, которые он всегда зачёсывал назад, был широким, а скулы выдающимися, что придавало его облику некоторую суровую гармонию. Глаза Арнта – глубокие и тёмные, как ночное небо без звёзд, – смотрели остро и пронизывающе, будто он всегда искал угрозу или возможность. Этот взгляд был настороженным, как у зверя, привыкшего выживать в лесу, полном охотников.

Его одежда не выделялась: тёмная шерстяная куртка, подпоясанная простым кожаным ремнём, высокие сапоги, покрытые засохшей грязью, были практичными и ничем не примечательными. Но за этой скромностью скрывалось нечто большее. Под внешней простотой жила жадность, которая пожирала его изнутри, как медленно действующий яд.

Эта жадность не проявлялась в больших поступках или словах, но её можно было почувствовать в мелочах. Каждый раз, когда он брал монету за выполненную работу, его рука на мгновение задерживалась, пальцы сжимали её чуть крепче, чем нужно. Запах металла, исходящий от монет, казалось, был для него слаще любого аромата. Взгляд Арнта становился жёстче, когда он видел, что у других есть то, что он хотел бы заполучить.

Запах зависти и скрытой алчности, еле уловимый, витал вокруг него, как слабый дым, который ощущали лишь те, кто был достаточно внимателен. Люди сторонились его, хотя открыто никто не осмеливался об этом говорить. Он был волком, который жил среди овец, пряча свои клыки за спокойным, почти добродушным выражением лица.

Рождественская ночь застала его в небольшом доме, где в камине тихо потрескивал огонь, испуская лёгкий запах сгоревших дров, смешанный с ароматом еды, стоящей на столе. Вокруг стола сидели его братья – Тормунд и Хальвор. Они пили крепкое пиво и смеялись, вспоминая зимние праздники прошлого.

Но Арнт молчал. Его взгляд был направлен на окно, за которым плясал снег, но мысли были далеко. Его сердце, замёрзшее от собственной алчности, уже не могло чувствовать тепла, которое должно было исходить от родственных уз. Запах праздника, который приносили приготовленные блюда и едва заметный аромат хвои, его не трогал. Он чувствовал только свою жажду – жажду получить больше, чем у него есть, даже если для этого придётся переступить через кровь.

Арнт был человеком, который выбрал путь предательства. И когда его братья подняли бокалы, чтобы выпить за Рождество, он уже принял своё решение. В этот момент снег за окном перестал быть просто снегом – он стал символом пустоты, которая вот-вот поглотит их жизнь. Этот момент был началом его падения, которое навсегда изменит его судьбу и сделает его именем, шепчущимся на устах тех, кто боится зимнего ветра.

Арнт жил в небольшом городке, окружённом густыми, почти непроходимыми лесами. Это место казалось оторванным от остального мира, как остров среди океана снегов. Здесь зима наступала рано, заполняя воздух резким холодом и запахом замёрзшей хвои, а уходила поздно, оставляя за собой следы льда, который упорно не сдавался под первым весенним солнцем.

Городок, укрытый белым покрывалом, был тихим, словно в нём застыло время. Из дымоходов поднимались тонкие струйки серого дыма, источающие терпкий аромат горящих дров, смешанный с едва уловимыми нотками смолы и морозного воздуха. Каждый дом, выстроенный из толстых бревен, был одновременно и жилищем, и крепостью, защищающей своих обитателей от холода и хищников, что порой выходили из леса.

Арнт, его братья Тормунд и Хальвор, жили вместе в небольшом доме на краю города. Вокруг дома стояли высокие ели, их густые ветви нависали над крышей, словно старинный сводчатый потолок. Этот дом, полный запахов свежеиспечённого хлеба и сухих трав, был сердцем их семейного уюта. Однако за его стенами скрывались трещины, которые никто не замечал.

Тормунд, старший брат, был полной противоположностью Арнта. Щедрый и справедливый, он был известен в округе своим заразительным смехом, который раскатывался, как звон медных колоколов. Его густая рыжая борода и широкие плечи делали его похожим на северного воина из древних легенд. Когда он заходил в комнату, от него всегда веяло теплом и запахом древесной смолы, словно лес следовал за ним повсюду.

Хальвор, младший из братьев, был тихим мечтателем. Его лицо с тонкими, почти изящными чертами и ясными голубыми глазами напоминало зимний рассвет – хрупкий, но полный надежды. Он любил сидеть у окна, вглядываясь в далёкий горизонт, где лес встречался с небом. Иногда он напевал старинные песни, которые их мать пела в детстве. От него всегда исходил лёгкий аромат книг и сушёных трав, что он собирал в летние месяцы.

Три брата вместе владели лесопилкой, старой, но надёжной. Она была построена ещё их отцом, и запах древесной стружки и сырого дерева пропитал каждую её доску. Лесопилка кормила их семьи, и они гордились своим трудом. Однако для Арнта этот труд был в тягость. Ему казалось, что он достоин большего, что ему суждено выбраться из замкнутого круга бедности.

В тот роковой декабрь, за неделю до Рождества, к Арнту пришёл человек в тёмном плаще. Его появление было столь неожиданным, что казалось, будто он вынырнул из самой тени зимней ночи. Морозная вьюга за дверью на мгновение стихла, словно уступая дорогу незваному гостю.

Незнакомец вошёл в дом, не спрашивая разрешения, и запах холодного железа тут же наполнил комнату. Его лицо скрывалось под капюшоном, который отбрасывал глубокую тень, но из-под него пробивались проблески его глаз – холодных, словно лёд, и цепких, как взгляд хищника. Его голос, низкий и шипящий, был подобен шороху змеиной чешуи.

– Арнт, – произнёс он, медленно перекатывая слова на языке, словно пробуя их на вкус. – Твоя лесопилка стоит на золоте.

Арнт прищурился, его взгляд стал настороженным, словно у волка, что почуял ловушку.

– О чём ты? – спросил он, его голос был грубым, но внутри чувствовалось скрытое любопытство.

Незнакомец ответил не сразу. Вместо этого он вынул из-под плаща старую карту. Её края были изношены, а поверхность покрыта пятнами времени, которые отдавали запахом пыли и прелой кожи. Когда он развернул её, из карты будто вырвался слабый запах затхлости, смешанный с ароматом старых чернил.

– Под твоей землёй, – произнёс незнакомец, указывая на карту длинным костлявым пальцем, – глубоко под землёй, сокрыты залежи янтаря. Богатство, о котором ты и мечтать не мог.

Глаза Арнта вспыхнули, как угли, задетые ветром. Янтарь – драгоценный, сверкающий, словно застывший свет солнца. Эта мысль, как огонь, разожгла в его сердце искру жадности. Он почувствовал, как холодная комната вдруг наполнилась теплом. Казалось, даже запахи вокруг изменились. Лёгкий аромат дров в камине смешался с фантазиями о роскошных тканях, драгоценных камнях и дорогих винах, которые он мог бы позволить себе.

Но вместе с этим теплом пришёл и холодный страх. Он знал своих братьев. Тормунд и Хальвор никогда бы не согласились продать лесопилку, которая была для них не просто работой, а наследием их семьи.

Незнакомец, как будто чувствуя его сомнения, склонился ближе. От него пахло чем-то острым, будто сожжённым пергаментом, и это заставило Арнта вздрогнуть.

– Они станут твоей преградой, – прошипел он, его голос звучал как ледяной ветер. – Ты хочешь быть рабом своих братьев? Или ты хочешь быть хозяином своей судьбы?

Арнт молчал, но его молчание было громче любых слов. Незнакомец выпрямился, его фигура словно растаяла в полутьме комнаты.

– Подумай, Арнт, – добавил он, прежде чем исчезнуть, – время на твоей стороне… пока что.

Когда дверь за незнакомцем закрылась, комната снова наполнилась запахом дерева и дыма, но теперь эти запахи казались Арнту пустыми. В его голове уже звучал шёпот жадности, а в воздухе витал едва уловимый аромат янтаря, которого он ещё не держал в руках, но уже ощущал своим.

День перед Рождеством выдался ясным, но пронизывающе холодным. Лес, покрытый снегом, выглядел сказочно прекрасным и одновременно угрожающим, как застывшая во времени картина. Тяжёлые шапки снега лежали на ветвях деревьев, изгибая их под своей тяжестью, а под ногами хрустел ледяной наст, оставляя резкие, чёткие следы. Воздух был настолько свежим и морозным, что каждый вдох обжигал лёгкие, заполняя их ароматом зимнего леса: хвои, мокрой древесины и едва уловимого запаха льда, напоминающего металлический привкус.

Арнт пригласил братьев на охоту, и эта идея была принята с энтузиазмом. Тормунд, с его громким смехом и широкой улыбкой, выглядел особенно довольным. За поясом у него висел новый топор с лезвием, сверкавшим на солнце. Топор был подарком старого друга, и Тормунд то и дело гордо поправлял его, словно этот инструмент стал его талисманом. От него пахло древесной смолой, перемешанной с потом – запах трудового человека, честного и добродушного.

Хальвор, напротив, был тише. На его плече покоился лук, простой, но надёжный, с натянутой тетивой, источавший лёгкий аромат свежего дерева и воска. Его глаза, ясные и задумчивые, смотрели куда-то вдаль, как будто он видел не только этот лес, но и нечто за его пределами. Он улыбался лишь тогда, когда Тормунд начинал рассказывать очередную историю из их детства, наполненную смехом и беззаботностью.

Они шли по лесу, их шаги заглушал мягкий снег, а звуки смеха разносились между деревьями, словно эхо давно минувших дней.

Для Арнта этот день был последним, когда он видел братьев живыми. Внутри него тлел холодный огонь. Он слушал их смех, но вместо тепла в сердце ощущал лишь раздражение. Каждое воспоминание, которым они делились, казалось ему безразличным, словно касалось другой жизни. Лес, такой живой вокруг, для него был просто декорацией.

Когда солнце начало клониться к горизонту, окрашивая небо в кроваво-красные тона, воздух наполнился густым запахом морозной сырости. Этот аромат, смешанный с тягучим дымом далёких костров, словно предвещал беду.

Арнт повёл их вглубь леса, всё дальше от протоптанных троп, к старой, заброшенной шахте. Её чернеющий провал, обрамлённый треснувшим камнем, напоминал разверзнутую пасть, готовую поглотить всё живое. От шахты веяло гнилью и чем-то древним, как будто сама земля хранила внутри себя остатки давно умершей жизни.

Первым пал Тормунд. Арнт дождался, пока брат отвлечётся, и внезапным ударом сбил его с ног. Топор, который был для Тормунда символом силы, теперь бесполезно лежал в стороне. Глухой звук удара перекрыл крик, который едва успел сорваться с его губ. Его тело с тяжёлым стуком упало в шахту, исчезнув в её чёрной, бездонной глубине. На мгновение показалось, что сам лес задержал дыхание, провожая его в вечный мрак.

Хальвор, ошеломлённый, застыл на месте, а затем, осознав, что произошло, бросился бежать. Но Арнт был быстрее. Вдохновлённый своей жадностью, он настиг брата и сжал его горло, словно стальной капкан. Хальвор пытался вырваться, его лёгкий аромат трав и дерева исчез, сменившись запахом ужаса и пота. Его глаза, полные недоверия, молили о пощаде, но Арнт не дрогнул.

С тихим всхлипом, больше похожим на звук ломаемой ветки, Хальвор утратил последние силы. Его тело рухнуло вниз, следом за Тормундом, растворяясь в шахте.

Когда всё было кончено, Арнт стоял над шахтой, тяжело дыша. Его руки дрожали, но он не знал, от чего именно: от усталости или от осознания того, что он сделал. Он держал камень, покрытый тёмной, густой кровью. На мгновение он задумался, почему кровь кажется тёплой, когда снег вокруг уже начал её замораживать. Красные пятна растекались по белоснежному покрывалу, словно цветы смерти, растущие на замёрзшей земле.

Арнт сказал себе, что всё это ради богатства, ради будущего, но внутри него что-то надломилось. Впервые за долгие годы он почувствовал, как всё, что казалось ему важным, потеряло смысл. Воздух вокруг стал тяжёлым, словно его наполнили свинцом. Тишина была настолько абсолютной, что в ней можно было услышать собственное сердцебиение, отголоски которого отдавались в висках.

Внезапно из глубин шахты раздался гул. Этот звук был неестественным, напоминающим низкий рёв далёких труб, доносящийся из-под земли. Лес, казалось, замер, а затем начал источать новый аромат – запах сырой земли, смешанный с горечью и металлической нотой, словно воздух напитался древним гневом.

Из тени шахты появился тот самый незнакомец в тёмном плаще. Его движения были плавными, почти призрачными, а фигура, казалось, не касалась земли. Теперь его лицо было видно: гладкое, белое, как фарфор, без единого изъяна. Однако вместо глаз – две чёрные пустоты, которые, казалось, втягивали в себя всё, на что падал их взгляд.

– Ты сделал свой выбор, Арнт, – произнёс незнакомец, и его голос эхом разнёсся по лесу. Это был не голос человека, а низкий, холодный звук, в котором слышалась древняя, неподвластная времени сила. – Теперь ты будешь наказан.

В тот момент Арнт почувствовал, как лес, некогда живой и наполненный звуками, стал его тюрьмой. Воздух, ещё недавно наполненный запахом хвои и свежего снега, теперь пах сыростью и смертью. Арнт стоял, не в силах двинуться, а вокруг него лес начал наполняться тенью, словно сам мир собирался забрать его туда, где ему суждено быть.

Он сделал попытку отступить, но его ноги словно приросли к земле. Каждый мускул его тела напрягся, как у зверя, что попал в капкан. Он чувствовал холод, поднимающийся из земли, будто его кровь начала превращаться в лёд. Этот холод был не просто физическим; он проникал в самую глубину его существа, цепляясь за сердце и душу, словно когти.

Незнакомец, стоящий перед ним, медленно протянул руку. Её бледная, изящная кожа казалась вырезанной из гладкого мрамора, но от неё исходил зловещий свет. Когда его пальцы, длинные и тонкие, словно ветви мёртвого дерева, коснулись воздуха, снег вокруг вспыхнул синеватым светом. Это был холодный, мертвенный свет, который не освещал, а скорее выжигал всё живое.

Арнт почувствовал, как это свечение окутывает его тело. Его кожа начала бледнеть, превращаясь в ледяную корку, покрытую тонкими трещинами, будто замёрзшая вода. Воздух вокруг наполнился странным запахом – смесью жжёного льда и чего-то горького, напоминающего старую, сгнившую смолу. Его руки, которые ещё мгновение назад казались сильными и человеческими, начали вытягиваться. Кости хрустели, мышцы натягивались, как струны, превращаясь в неестественно длинные, изогнутые конечности с когтями, острыми и чёрными, как обсидиан.

Он хотел закричать, но горло отказало ему. Вместо крика из его груди вырвался хрип, грубый и рваный, как зимний ветер, налетающий с треснувшего ледяного озера. Этот звук, странный и нечеловеческий, отозвался эхом в лесу, словно весь мир наблюдал за его преображением.

– Ты предал свою кровь ради золота, – произнёс незнакомец, его голос был глубоким, звенящим, как удар древнего колокола, который никто не должен был слышать. – Теперь ты будешь охотиться на тех, кто предаёт своих близких.

Его слова эхом отразились от деревьев, наполняя лес звуком, похожим на стон. От этих слов Арнт почувствовал, как остатки тепла покидают его. Незнакомец сделал шаг ближе, и запах холодного пепла наполнил воздух, словно сам лес оплакивал то, чем Арнт больше никогда не станет.

– Твоя душа проклята навечно, – добавил незнакомец.

Когда всё закончилось, в лесу осталась лишь гробовая тишина. Ветер прекратил свой плач, и даже птицы, что прятались среди ветвей, замолкли, словно мир затаил дыхание, чтобы не потревожить новую сущность. Арнт больше не был человеком. Его отражение, если бы оно существовало, показало бы ужасную правду: изогнутая фигура с длинными руками, острыми когтями, головой, на которой изогнулись чёрные рога, напоминающие мёртвые корни. Его глаза, прежде тёмные, теперь светились ледяным синим светом, в котором не было ни капли человечности.

Так он стал Суртандусом, демоном, которому не было покоя. Тот, кто предал своих братьев, теперь должен был вечно охотиться на тех, кто повторил его грех.

Он вернулся в город, но никто его не узнал. Едва ли кто-то мог его увидеть: его тело стало тенью, скользящей между домами, растворяющейся в каждом уголке мрака. Он больше не издавал звуков, кроме лёгкого шепота, похожего на дыхание ветра. Этот шёпот – это было то, что слышали люди, чьи сердца были полны лжи.

Город, сиявший Рождественскими огоньками, теперь казался ему чужим и враждебным. Свет, льющийся из окон, был для него не теплом, а насмешкой. Эти светильники, раньше символизировавшие надежду и счастье, теперь жгли его душу. Каждый смех, доносящийся из домов, был для него напоминанием о том, что он потерял.

Он не мог избавиться от запаха, который окружал его в это время. Это был запах чужих секретов, горьковатый и плотный, словно сожжённые листья, смешанные с остатками пряностей. Каждый шаг, который он делал по заснеженным улицам, сопровождался этим ароматом, проникающим в каждый уголок его новой сущности.

Так началась его вечная охота. Каждый год, каждое Рождество он выходил на поиски. Его ледяные глаза видели то, что не видят люди: ложь, запутанную в улыбках, предательство, скрытое за объятиями. Он шёл туда, где подарки прятали не радость, а жадность, и искал тех, чьи маски семейного счастья скрывали гнилое сердце.

Его путь был бесконечен, его проклятие – неумолимо. Арнт, предавший свою кровь, стал тем, кто теперь лишал других лживой близости. В каждом шёпоте, в каждом мерцании свечей его тень продолжала свой путь, неизменная, как холод зимы.

ГЛАВА 3: ОХОТА НАЧИНАЕТСЯ

Зимняя ночь опустилась на город, словно старая, изношенная вуаль, истончённая годами, но всё ещё способная скрыть под собой всё живое. Небо, затянутое плотными облаками, казалось бескрайней серой пропастью, из которой медленно сыпались снежные хлопья. Они кружили в воздухе, заполняя его шепчущими звуками, похожими на лёгкие вздохи, и оседали на землю, превращая её в безупречное белое полотно.

Холод был почти осязаемым, густым, как невидимая стена, через которую приходилось прорываться с каждым шагом. Этот холод не просто обжигал кожу – он проникал внутрь, охватывал сердце ледяными когтями, заставляя его биться медленнее. Казалось, что мороз разливался даже по душам людей, вымораживая из них всё живое и оставляя лишь пустую оболочку.

Город, укрытый снегом, словно затаил дыхание. Его улицы были пусты, за исключением редких силуэтов, торопливо скрывающихся в домах. Свет праздничных гирлянд пробивался сквозь снежную пелену, но даже он казался слабым и холодным, словно боялся погаснуть в этом ледяном мраке. Единственный звук, который нарушал эту безмолвную картину, был звон рождественских колокольчиков. Отдалённый, едва слышный, он эхом разносился по пустым улицам, словно умирающий голос прошлого, напоминая о тепле, которое здесь давно угасло.

Эта тишина, это напряжение казались предвестниками чего-то неизбежного. Город, с его искусственным блеском и замороженными улыбками, будто замер в ожидании грядущей беды.

Высоко, в тени церковной колокольни, стояла фигура, почти сливаясь с густым мраком. На первый взгляд она могла показаться частью самого здания, но приглядевшись, можно было заметить её движение. Это был Суртандус, охотник на души предателей. Его тёмный силуэт выделялся на фоне снежного неба, а глаза, холодные и голубоватые, сияли, как два ледяных огонька, прорезающие ночь.

Суртандус наблюдал за миром смертных. Его взгляд, проникающий сквозь стены и фасады, видел больше, чем могли бы показать яркие огни или праздничные декорации. Он видел сердца людей, их истинные мысли и скрытые намерения. Ложь и предательство, как жар, запертый под слоем льда, были для него видимыми, осязаемыми. Каждое слово, произнесённое с фальшивой улыбкой, каждая уловка или замалчиваемая правда – всё это выдавало предателей, делая их мишенью для его охоты.

Этот город с его яркими огнями и радостными песнями был для Суртандуса не праздником, а охотничьими угодьями. Здесь, в этих сияющих домах, укрытых снегом, он чувствовал гниль, замаскированную под тепло.

На Суртандусе был плащ, словно сотканный из теней. Он длинными складками спадал до самой земли, а его края растворялись в воздухе, как дым, стелющийся по заснеженной земле. Казалось, что этот плащ жил своей жизнью, шевелился и колыхался даже в безветренной ночи. Его тёмная ткань испускала слабый, горьковатый запах пепла, который оставался в воздухе там, где проходил демон.

Его руки, тонкие и длинные, были покрыты бледной кожей, напоминающей лёд, а пальцы вытягивались в когти, острые, как скалы, из которых просачивалась ледяная свежесть. В одной из них он держал посох, вырезанный из чёрного дерева, покрытого трещинами, как замёрзшая земля. На вершине посоха покоился ледяной кристалл, сияющий зловещим светом. Этот свет то затухал, то разгорался вновь, будто отвечая на скрытые эмоции своего хозяина.

Суртандус стоял неподвижно, сливаясь с мраком, словно сам был частью ночи. Его холодный взгляд выискивал тех, кто носил маски дружелюбия, скрывая под ними свои грязные намерения. Он не чувствовал жалости, не испытывал радости. Он был воплощением зимнего мрака, его карающей силой, которая приходит туда, где ложь уничтожила семейные узы.

Ветер завывал вокруг колокольни, принося с собой запах снега и далёкого дыма. Этот аромат для обычных смертных мог показаться свежим и чистым, но для Суртандуса он был полон горечи и пустоты. Он чувствовал, как этот воздух наполнен страхом тех, кто уже понял свою обречённость, но пытался скрыть её за тонкой оболочкой ритуалов и праздника.

В этот момент Суртандус поднял голову, и его взгляд остановился на доме в дальнем конце улицы. Там, за стенами, окружёнными снежным занавесом, он почувствовал присутствие лжи, прячущейся в голосах, что звучали слишком радостно, чтобы быть искренними.

Его когтистая рука медленно поднялась, ледяной свет посоха вспыхнул ярче, и тень, которой он был, соскользнула с колокольни, растворяясь в морозной ночи. Суртандус начал свою охоту.

Его взгляд остановился на особняке, выделявшемся среди остальных домов своей величественностью и холодной, почти вызывающей роскошью. Это было внушительное здание с высокими каменными стенами, которые, казалось, не только защищали своих обитателей от внешнего мира, но и скрывали их тайны. Массивные дубовые двери, украшенные металлическими кольцами, покрытыми инеем, стояли прочно закрытыми, словно бросая вызов каждому, кто осмелился бы войти. Большие окна, обрамлённые сложными ледяными узорами, напоминали застывшие картины. Они сияли светом изнутри, но даже этот блеск не мог растопить тот холод, который чувствовался в самом воздухе.

Снаружи дом был украшен гирляндами, каждая лампочка светилась мягким, золотистым светом, и фонарями, излучающими слабое мерцание, словно умирающие звёзды. Но для Суртандуса этот искусственный свет был лишь попыткой спрятать тьму. Он видел сквозь неё, как через тонкий лёд, обнажающий замёрзшую глубину под поверхностью.

Внутри дома кипела жизнь. Праздничный ужин семьи Хартвудов проходил в огромной столовой, наполненной ароматами жареного мяса, специй и только что испечённого хлеба. Эти запахи переплетались с терпким ароматом горящих свечей и смолистой хвои от огромной ёлки, которая возвышалась в углу комнаты. Но для Суртандуса этот уютный букет был лишь тонким покровом, скрывающим гниль.

Хартвуды, казалось, были воплощением идеальной семьи. Отец, мать, двое детей сидели за длинным дубовым столом, сверкающая ёлка бросала мягкие отблески на их лица, а вокруг высились горы красиво завернутых подарков. Звон бокалов, смех детей и радостные тосты казались живописной сценой, вырванной из идеального рождественского вечера.

Но под этой выстроенной картиной скрывалась мрачная основа. Глава семьи, Джон Хартвуд, сидел во главе стола с гордым видом, как истинный хозяин замка. Его лицо, широкое и покрытое лёгкой сединой, излучало уверенность и самодовольство. На нём был дорогой костюм из тонкой шерсти, идеально выглаженный, а каждая деталь его образа говорила о достатке. Но Суртандус видел дальше. На крахмально-белых манжетах Джона покоились руки, что привыкли хватать, обманывать и присваивать чужое. Эти руки пахли не только дорогим лосьоном, но и скрытой, едва уловимой нотой железа, как у монет, нагретых чужим теплом.