Детство институциональное. Мифы и реальность. Ловушки и ожидания

Глава 1

«То, что мы, люди, представляем собой,

зависит, прежде всего, от ситуации.

Нас нельзя отделить от тех обстоятельств,

в которых мы оказываемся, ибо они формируют нас

и определяют наши возможности».

Жан-Поль Сартр

Наши воспитанники – кто они? Почему они «другие»? Почему одно только слово «детдомовец» стало нарицательным, одним своим звучанием вызывающее беспокойство окружающих и воспринимается не только как тревожный индикатор статуса, но социально-девиантную его принадлежность, как отторгаемый обществом «комплексный биосоциальный феномен».

Выделяются огромные деньги на содержание, постинтернатное сопровождение, получение жилья. Работает огромный по численности персонал, привлечены сторонние организации, внебюджетные средства, полиция, фискальные и надзорные органы. Все это регулируется и контролируется Государством, работают социальные программы, общественность, спонсоры, волонтеры, но нарицательные характеристики наших детей не меняются уже долгие годы.

Почему государственное попечение в детском доме в качестве «социального лифта», который позволял бы воспитанникам мобильно войти в новую социокультурную реальность, не имеет благоприятного исхода, и вопрос этот вызывает недоумение уже много лет. И почему, несмотря на всё это, огромное их количество достигает не меньшего успеха в жизни, чем их сверстники из «внешнего» социального окружения

Почему. Что этому предстоит. Где собака зарыта?

Наша институциональная данность – это особое место в социальной матрице общества, где ребенок приобретает идентичность путем освоения норм и правил социального поведения, одобряемого в обществе. Процесс социализации не так прост и требует его рассмотрения в контексте взаимоотношений личности отторгнутого от семьи ребенка и институции, куда его принудительно поместили.

Первичной и важнейшей задачей нашего учреждения является адаптация ребёнка к условиям детского дома, при которой потребности ребёнка с одной стороны и условия проживания в детском доме с другой стороны полностью удовлетворены, при котором ребёнок или группа ребят достигают социального равновесия в смысле отсутствия переживания конфликта со средой. Процесс, при котором индивидуум как личность удовлетворяет минимальным требованиям и ожиданиям общества, и социального заказа государства.

Казалось бы – всё ясно. Сценарий прописан и утверждён. Место действия установлено. Нормативные права и обязанности обеих сторон сформулированы достаточно чётко. Действующие лица (персонал и воспитанники) должны делать всё от них зависящее, чтобы исполнить свою роль в контексте социального взаимодействия. Но дальше все не так. Всё не по сценарию.

Любая организация по определению – это группа людей, деятельность которых сознательно координируется общей целью и ценностями. При этом достижение целей и ценностей институции не должны противоречить ожиданиям ее обитателей или как минимум – совпадать. Специфика взаимодействия в принятии детьми ценности этих целей и актуализации сотрудниками форм и методов их достижения всегда находятся в противоречии. Одна группа людей- сотрудники, должны преодолеть сопротивление другой социальной группы–воспитанников для признания ими ценности целей и задач институции, которые никоим образом не соответствуют личным интересам детей.

Институция стремится к установлению своей этики, обычаев, ритуалов и табу. Воспитанники-отстаивать свои интересы и приоритеты.

Аппарат сотрудников, вооруженный прописанными нормативными требованиями, регламентом и обязанностями, наталкивается на совершенно противоположное отношение к ним и их требованиям со стороны детей. Их не предопределённость к новым обстоятельствам заранее обусловлена и совершенно противоположна ожиданиям персонала институции. Потому что совершенно очевидно, что ребенок, попавший в детский дом, не имеет никакой потребности в нем жить и уж тем более беспрекословно подчиняться сотрудникам, правилам проживания, требованиям и распорядку.

Начинает работать система контроля и надзора – установка стандартов поведения и взаимоотношений. Исполнение нормативных требований и правил. Все ориентированно только на их выполнение. Основополагающий принцип – обеспечение стабильности функционирования организации.

Для признания авторитета и доминирования власти институции традиционно преувеличивается значимость моральных и этических норм – новых ценностей и обязательность их достижения по предельно точным критериям «хорошо» – «плохо», «можно – нельзя». Субъект воспитания, осваивая новые ценности, должен быть более лоялен к выполнению этих норм. Для институции подчинение персоналу, педагогам и линейным специалистам всегда является желанным поведением, и все усилия направлены именно на это.

«Почему в технических Вузах мы изучаем сопротивление материалов, а в педагогических не изучаем сопротивление личности, когда ее начинают воспитывать»

(Макаренко)

Казенный шаблон институции «включает» немедленную и тотальную воспитательную работу всеми своими ресурсами совершено справедливо убеждаясь, что перед ним не «маленькие дети», а «маленькие взрослые» с асоциальным опытом и архаичной культурой. Задачей персонала становится не удовлетворение потребностей ребёнка, а воспрепятствование их удовлетворению. Мы в одночасье становимся разноположенными, как фигуры на шахматной доске. Наличная социальность предстояния уже заложена в самой институциональной платформе. Начинается оно с представления о преимуществе сил разноположенных по позициям сторон. Для педагогов, обладающих социальной властью –правом распоряжаться, для детей – свести обязанность подчиняться до минимального уровня. Это «представление о своих силах-сложившийся итог эволюции человека-следствие того, с кем и насколько успешно ему приходилось бороться». Апелляция к радикальному противостоянию нивелируется теми изменениями взаимоотношений и комфорта этих отношений, которые за этим последуют. Мы «недобровольно» подвергаемся воздействию институциональных обязательств и категорично зависимы от них. Мы вынуждены повиноваться, но это не означает, что мы должны уважать или любить наших воспитателей и педагогов и меньше всего проявляем готовность исполнять требования только потому, что нам так велят.

Потеря свободы всегда сопровождается конфликтами. Наша хрупкая с институцией солидарность всегда определяется дисбалансом сил, победами или потерями, уступками с той или другой стороны. Всегда в этих взаимоотношениях сила каждого определяется представлениями о силе другого, с точки зрения достижения превосходства своей позиции и выгоды каждой из сторон для достижения своей цели. Достижение цели – это всегда победа или поражение одной из сторон. Разность сил вызывает либо подчинение, либо пренебрежение. В соотношении интересов и целей – либо симпатию, либо антипатию. Вспомните детство, юность. Вас двое, трое, четверо. Спорите, куда идти гулять. Спорят все, но идут туда, куда решит один из вас. Решение принимает тот, кто объективно умеет ей распоряжаться, имеет право на силу. Но у воспитателя на тот момент нет ни силы, ни авторитета. Только призрачная институциональная власть. Фиксация отношений подчиненности определяется выяснением потенциальной силы противостоящих сторон. «Если силы противников оцениваются до наступления конфликта, то интересы могут быть урегулированы без конфликта» (Л. Козер). Стратегия и тактика обеих сторон заранее известны и ожидаемы. Но сила за институцией. Она более организованна и подготовлена к противостоянию. Начинается процесс уникального и драматичного психосоциального и психоэмоционального взаимодействия, суть которого – предстояние.

Сотрудники учреждения в своём стремлении наладить «социальный мир» сталкиваются с уникальным феноменом социальной общности детей и подростков, имеющих общие асоциальные и антисоциальные установки. Уникальность этого феномена в том, что культура этой социальной общности обладает крайне малой динамикой, т.е. меняется очень медленно. В каком-то смысле она архаична, т.к. имеет глубокие исторические корни.

На самом деле мы сталкиваемся не только с особенностями личностного поведения отдельного индивидуума, а с феноменом группового поведения, с субкультурой детско-подростковой общности, поведение которой есть продукт социальной истории и среды, в которой они находились. «Социальное давление среды может быть настолько сильным, что оно способно сокрушить нравственные ценности, историю, биологию, семью, церковь». Это снижает эффективность применения традиционных педагогических практик и крайне усложняет создание оптимальных механизмов реабилитации, социализации и ресоциализации.

Наших детей принудительно вырвали с улицы – от пьяных родителей, бродяг, уголовников и равнодушно-безответственного окружения. Принудительно переправили к нам в состоянии социально-психологического кризиса или пограничного с ним состояния, которое является следствием предательства родителей, циничного равнодушия родственников, пережитого насилия, нахождения в асоциальной среде в условиях вынужденной свободы. И через специально созданный административный механизм изъятия детей из семьи перенаправили в установленное место нового совместного проживания с другими детьми –государственное казенное учреждение для выполнения общественно-санкционированной деятельности, проживания и надлежащего воспитания. Наша институция – «специфический механизм социальной регуляции, который осуществляет контроль над поведением индивидов посредством применения специальных мер и способов внушения, убеждения и воспитания, разнообразных форм принуждения и давления, различных способов выражения признания и одобрения». Начинается процесс по восстановлению утраченных и несформированных социальных навыков.

Сам процесс упорядочения, формализации и стандартизации называется институционализацией. Институализация – это то, что должно прийти вместо спонтанного поведения, то предсказуемое поведение, которое можно регулировать и направлять в нужное русло путем установления статусов и ролей членов этого общества. Роли эти социально и административно оформлены. Они безоговорочно призывают детей – кому эти роли предназначены – на исключительно однозначное «правильное» выполнение – стандартов нормативно установленных образцов поведения. Задача институции не просто вписать подростка в дисциплинарные рамки учреждения, но сделать его приверженцем тотальных стандартов сознания и поведения, безоговорочному отречению от прежних норм жизни. Добиться признания и выполнения детьми этих институциональных стандартов. Подросток не готово к этому, но он вынужден одновременно и принимать их и отвергать. Ребенок резко теряет социальную и физическую свободу. Результат двойной эмоциональной зависимости провоцирует реакции. Это феномен амбивалентности, когда воспитанник «мечется между двумя сторонами «конфликта», «между двумя противоположными импульсами примерно равной силы, и эти противоположные эффектные ориентации всегда нестабильные и закрепленные в психике» (Н. Дак, Смелзер).

Амбивалентность– характерная особенность нашей институции. Определяет тревожность и позитивность отношений, способы согласия и противостояния, принятия или непринятия и реакции, определяющие способы усвоения социальных правил в структуре институции.

«Две бездны воедино мы поставим и между ними жить себя заставим»

(М. Шулыгин по мотивам Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»)

Структурированность– это институциональная доминанта связей вертикального характера – власть, принуждение обязательному выполнению. В известном смысле дифференциальное разделение детей и взрослых по социальным ролям и статусам: обладателей социальной власти и исполнителей– фундаментально и позиционно заложены в конструкте институции. Институция монополизирует свою власть, чтобы ее ролевые ожидания и ролевое исполнение детьми стремились к совпадению. Но это крайне редко происходит.

Мы, как было отмечено, институализированы, т.е. преднамеренно структурно и организационно оформлены по позициям, в т.ч. ролям, должностям, классификации. По всей скалярной цепочке подчинённости и принудительно-лобового воспитания. Наша институция специально подготовлена и особым способом сконструирована для необходимых обществу одобряемых видах общественной деятельности, функционирования и совместного проживания. Весь объём управления – административно-командный, весь объём влияния – сфера контроля исполнения. Вся полнота успеха в достижении целей определяется теми методами, которые соответствуют культуре подростков, которых перевоспитывают. Это определяет заранее установленные процедуры и правила предписанных средств и приёмов по выполнению условий содержания и предоставлению социальных услуг в рамках бюджетных ограничений учреждения.

Мы–объективно зарегистрированная данность, не приносящая удовлетворения и прибыли, но волнующая затратами на возвращение в социальную жизнь общества. Жёсткие бюджетные правила сосредотачивают интересы институции на применение малозатратных, но эффективных мер своего влияния- принуждения. Институциональная аранжировка укладывает нас прежде всего в рамки социального контроля. Рассматривает нас (детей) как субъектов, обязанных действовать и вести себя сообразно упорядочиванием институции. Здесь личностное «Я» не столько собственная персональность, но особо контролируемая компонента в содержании институционального порядка.

Деятельность институции не должна зависеть от собственных интересов людей, выполняющих институциональные функции.

Любая институция должна стремиться к укреплению и повышению своих позиций в глазах группы.

С.С. Фролов

Способ организации исключительно рациональный – казенно-бюрократический, поскольку она – институция – жёстко администрирована. Прописанные и утвержденные параграфы детско-взрослого общежития узкоспецефичны, рациональны и задокументированы; определяют правила отношений в многосложной реальности нахождения детей вне семьи и сотрудников, надзирающих их и воспитывающих. Общение и деятельность происходит на разных языках и на разных уровнях, поскольку они разноположены, находятся на разных позициях предстояния, нормативного содержания предписываемых ролей. Здесь, видимо, вполне обоснованно можно рассматривать институцию с точки зрения ее интерфейса. «Социальный интерфейс является критической точкой соприкосновения между различными пространствами, полями или уровнями социальной организации, где в основе социальных конфликтов лежат расхождения в ценностях, интересах, знаниях и власти» (Н. Лонг).

Попытка внедрить и закрепить необходимые модели социальных отношений и поведения, сделать их обязательными, делаются трудно возможными в силу того, что в психике наших детей столько всего замешано, столь прочно и эмоционально укоренено, что никто- ни воспитатели, ни сами дети– не могут знать и предсказать реакцию на то или иное событие или требование. Трудность заключается в том, что убеждения детей часто находятся на подсознательном уровне, полуинстинктивном состоянии, потому что они сформулированы всем предшествующим опытом жизни. Нам, детям, непонятно, что нам говорят и что просят (заставляют) делать. Понимание всегда опирается на некоторый понятный образец, ценность. Понятное – это всегда понятное в свете своего образца. Нам непонятны новые образцы. У нас свои. Поэтому мы просто не рассматриваем, не оцениваем и отторгаем предлагаемое нам. Потому что наши образцы – это компонент нашего социального опыта, наших убеждений. «Чем глубже, изначальнее тот или иной компонент наших убеждений, тем мы меньше им занятые, попросту мы не воспринимаем его. Мы им живем, он является обоснованием наших действий и идей» (Ортега-и-Гассет).

Травмирующий опыт улицы и социального неблагополучия в семье отторгает любую перспективу постоянного пребывания в детском доме. И уже тем более подчинения жёстким правилам проживания и поведения. Это «вызывающая» характеристика всех институций. Их объединяет то, что их участники «заперты» в них в следствии безоговорочных обязательств добровольно-принудительного содержания и выполнения радикально обязательных социальных норм институции. Эти нормы всегда консервативны, и институция тщательно следит за их выполнением, применяя санкции одобрения, поощрения и наказания. Состояние равновесия достигается тогда, когда положительные и отрицательные факторы уравновешивают друг друга в дисбалансе сил. Зачастую социальный мир обеспечивается не способностью власти гибко реагировать на назревшие напряжения, а усилением доминирования власти. Это всегда приводит к повышению конфликтности. Винить институцию в этом не всегда корректно. Дети, а особенно подростки, «закалены асоциально и антисоциально». Всем собственным опытом знают, что власть над ними возможна лишь только на их зависимости от институции, – если мы имеем «что- либо», что создает их зависимость от нас, заставляя их вести себя так, как требуем мы.

Это «что- либо» есть у всех нас. Это активы человеческих потребностей. Все формы влияния основаны либо на их удовлетворении, либо препятствуют им, либо заставляют «выжидать» – в зависимости от мотивации исполнителя. Но эти потребности – активы социального сознания, – социально дезорганизованы, искорёжены в основе своей. Привести все это в нормальную культурную норму, тем более институциональную, крайне трудно. Все уступки и закрепления – постоянный процесс конфликтного и противоречивого предстояния. Всегда определяют и обнажают детско-подростковые защитные реакции на влияние и власть персонала. Именно поэтому наши действия зачастую определяются «официальным вариантом» – стабильность авторитета системы превыше всего.

Поэтому чем выше институциональная плотность (администрирование, командно-общественные типы деятельности, жесткая социально-групповая градация и т.д.), тем больше вероятность противоречий, тем больше вероятность детской агрессии – защитной реакции на внешнее воздействие. Наши реакции – это наш предыдущий опыт выживания в прежней равнодушно-издевательской и агрессивной среде. Стихийно провоцирует выплеск боли и страха. В той семье и в той среде, в которой ребенок жил, от взрослых исходила не забота, но опасность. Слушаться, повиноваться – значит подвергать себя риску насилия, опасности и это «заморозилось» в детской душе на уровне рефлекса. Поэтому мы априори «непослушны», мы избегаем и не принимаем «специальные механизмы новой социальной регуляции». Поэтому мы всегда враждебны новым правилам жизни в очередном казенном доме. Ищем силы и способы воздействия, чтобы изменить ситуацию. Именно в поисках сил для борьбы с

нами дети совершают бесполезные и бессмысленные поступки (истерики, драки, слом и порча имущества, токсикомания и прочие). Это бессилие, и оно всегда в безрезультатном поиске сил. Поэтому всегда ждём чего угодно и от кого угодно, даже от тех, о ком и подумать не могли.

«Слишком много есть в каждом из нас неизвестных, играющих сил»

(А. Блок)

В нашей культуре не очень-то принято об этом говорить, потому что это не только колоссальная социально-педагогическая работа по адаптированию ребёнка, но и предмет постоянно выматывающего контроля, переживаний и, конечно, персональной ответственности педагога. Именно поэтому требования тотально быстро изменить стереотипы поведения поступивших и находящихся на иждивении детей неоправданны и бессмысленны. Чудес не бывает. Нельзя достичь триумфа педагогики «не теряя времени».

Мы не можем навешивать ярлыки на воспитанников и преуменьшать свои ожидания от них и тем более на это не должны влиять диагностированные нарушения их социальной дезорганизации. Уничижительного статуса «детдомовец» и ущемленной роли брошенного ребенка. Здесь любые некорректные высказывания опасны по той лишь простой причине, что резко снижают шансы ребенка на самооценку и его психоэмоциональное состояние.

Это усугубляет предстояние. Противоречие между противоположно-направленными интересами (детскими представлениями, убеждениями, установками и рефлексами) и доминирования институции – «взрослого» вмешательства. Здесь отыгрываются в драматической форме те самые «бездны» Достоевского – амбивалентность предстояния, когда воспитанникам приходится одновременно принимать и отвергать новые нормы, правила и условия жизни, новые статусность и роль. Невозможности выйти из них – безоговорочно принять или отвергнуть. «Здесь ни свобода, ни зависимость не могут осуществляться в полной или исключительной форме, т.к. одна является частью другой. Мы не можем удовлетворить ни одну из них» (Дж. Коулмен). Мы, взрослые, всегда стремимся к пониманию обеих сторон – свободы и зависимости. Принимаем различные допущения и объяснения. Для детей – это эмоционально мощная тревожность и беспокойство относительно «принуждений, которые социальная взаимозависимость накладывает на их свободу».

Это состояние всегда нестабильно. Это очень долгий и тяжелый процесс предстояния и противостояния, от поступления до выхода подростка из детского дома. Наши дети – продукт Социума. Продукт нашей социальной наличности.

Данные социально-психологического мониторинга показывают:

I. Год от года усложняется контингент детей, поступающих в детский дом, среди которых:

дети со сложными комплексными видами отклонений в развитии и поведении: асоциальное поведение, противоправные действия (бродяжничество, пьянство, наркомания, вымогательство, воровство), наличие нежелательных качеств (лень, лживость, грубость, эгоцентризм, немотивированная агрессия, жестокость);недостаток эмоционально-ролевой регуляции, низкий уровень самоконтроля и учебной мотивации, пассивность, гиперактивность, недоразвитость отдельных психических процессов – восприятия, памяти, мышления, нарушение моторики; подавляющее число детей поступают в кризисном или пограничном состоянии;

65% воспитанников имеют заключение городской психолого-медико-педагогической комиссии – задержка психического развития, из них 10% – сложного генезиса;

более чем у 66% – выраженная социально-педагогическая запущенность;

45% – имеют десоциализированное расстройство поведения;

18% – воспитанников свойственны патохарактерологические особенности и реакции, что осложняет процесс социальной адаптации;

почти у всех детей имеются хронические заболевания, отставание в психосоматическом развитии, повышенный уровень тревожности, посттравматический синдром; 20% – дети с различными формами девиаций;

педагогически запущенные дети, чей биологический возраст не соответствует классу обучения – 15% ежегодно;

каждый второй ребенок вновь вернулся в детский дом из приёмной семьи, где проживал от 1 года до 3 лет;

более 60% имеют стойкий опыт табакокурения, употребления алкоголя и наркотиков; состоят на учете в психоневрологическом диспансере;

40% детей состоят на учёте по делам несовершеннолетних, имеют условные судимости.

Статистика суха и бездушна. Сто пятьдесят лет назад Ф.М. Достоевский «Записки из подполья» писал: «Конечно, много тут было от глупости, от дурного примера, беспрерывно окружающего их детство и отрочество. Развратны они были до уродливости. Разумеется, и тут было больше внешности, больше напускной циничности, разумеется, юность и некоторая свежесть мелькали и в них даже из-за разврата, но непривлекательна была в них даже и свежесть и проявлялась в каком-то ерничестве. Я ненавидел их ужасно, хотя, пожалуй, был их же хуже».

Слишком болезненно неврастенично, но такова уже манера великого знатока душ человеческих. Но и сегодня мы, сотрудники, вынуждены признать, что бессознательная на первый взгляд непосредственность наших детей быстро заканчивается. Осторожная скромность адаптации превращается в бойкость невежества, хамства и наглости в поведении, вызывающем отношением к персоналу, особенно к женщинам. Ребята сполна хлебнули всю безнаказанность своей асоциальности. Они ничем не рискуют, отвергая элементарную культуру и правила. Хуже не будет. Вопрос в том – кто кого пересилит. Отсюда превосходство в силе и показное бесстрашие, наглость и хамство, чванство и претенциозность их поведения. Пунктуализация этого феномена известна и описана давно. Дело в другом: для детей детский дом – это особое место, где они отданы под власть. Эта власть надлична, её нельзя миновать и ещё труднее и опаснее избежать. Категоричная и не объяснительная сила институции запускает всю свою власть и влияние автоматически, как только ребенок входит в ее пределы. Является презумпцией того, что подросток всецело ей принадлежит. Она однозначно и безысходно для него создана. Во власть детского дома нас передали по распоряжению государства и с одобрения общества. Мы заперты в его власти ровно на тот срок, который определён законом, принятым и одобряемом в обществе, то есть окружающими нас людьми. Именно поэтому мы считаем сопротивление институции своим моральным правом. Мы не просились в детский дом, поэтому наше право свято и нерушимо и всецело нам принадлежит, потому что общество не призрело нас, но оскорбило. Это обуславливает напряженность всего психоэмоционального объёма предстояния.

Это данность. Непрекращающаяся борьба в этой данности – норма. Это рядом с общепринятым – другой социальный мир. Это рядом с традиционной – другая культура. Это власть ситуации, в которой дети находились: «Воистину… выявить, кто сотворил зло, непросто…, за ним стоят не исчадия ада, … а самые обычные люди…Рядом с нами, у нас на виду. Набор обстоятельств социальной истории каждого подростка всегда поражает тем, что он, рассказывая о себе, описывает события своей жизни как вполне себе естественные и сами собой разумеющиеся. Как будто все так и должно было быть. За всем этим угнетающим и иногда показушным спокойствием пронзительно ясно видно – не существует общих для всех схем «событие-следствие». Есть уникальный набор нарушений и травм, которые ведут к непредсказуемым последствиям в сознании ребенка и восприятии им мира и своей в нем модели жизнеприспособления и выживания. Где уж тут до счастья, до простого, человеческого.

Поэтому оставим за рамками профессиональной сферы весь букет «чистой педагогики». Эстетическую игру педагогических моделей, социальных деклараций и целей. Метод моральных проповедей высмеял ещё А.С. Макаренко.