Невидимка

Кошмары

Есть игра: несложно войти,

Чтоб вниманье людей усыпить;

И глазами добычу найти;

И за ней незаметно следить.

Как бы ни был нечуток и груб

Человек, за которым следят, -

Он почувствует пристальный взгляд

Хоть в углах еле дрогнувших губ.

А другой – точно сразу поймет:

Вздрогнут плечи, рука у него;

Обернется и нет ничего;

Между тем беспокойство растет.

Тем и страшен невидимый взгляд,

Что его невозможно поймать;

Чуешь ты, но не можешь понять,

Чьи глаза за тобою следят.

А.А. Блок

В последние дни Эмиля пугали странные сны. Каждую ночь кошмары изводили его мятежную душу, погружая в мир необъяснимых страхов. Это началось примерно месяц назад, когда в первом сновидении ярко отобразилась мрачная комната, пронизанная грозными шепотами. Эмилю виделось, что атмосфера внутри помещения потому тяжелая, что воздух пропитан не только липкой сыростью, но и чьим-то незримым присутствием. Он многократно пытался рассмотреть источник бессвязных шепотов, но мрак смешивал всё, кроме смутных очертаний стен без окон. Комната словно спрут жила личной аномальной энергией, обвивая его невидимыми щупальцами. Шепот делался всё громче, прорезаясь странным звучанием, которое, гулким эхом отдавалось в его сознании.

Несколько ночей спустя явился покойный отец Муслим Рашидович. Он глядел на сына и слегка покачивал головой то вправо, то влево. Спящий хотел крикнуть: «Почему ты молчишь? Зачем пришел?», – но горло сдавил вязкий комок, поэтому немой вопль застыл в промозглом воздухе.

В следующий раз он явился не один. Вместе с ним пришла София в виде резной, белоснежной свечи. Она тоже молчала, лишь мерцание вишнёво-красного пламени на ее голове, отражало беспокойные чувства, которые не поддавались словам. Эмиль всегда помнил, как много значила Сонечка…Софа…Софийка: девушка была не просто его первой любовью, она служила нескончаемым источником вдохновения. Всматриваясь в ее огненную фигуру, он чувствовал, как взволнованное сердце сжимается от смешанных эмоций: ностальгии, собственной вины и подавленного желания.

Эмиль понимал, что сквозь череду снов отец пытается донести важное послание, которое он не может правильно разгадать. Поэтому каждое следующее утро не приносило радостного покоя и внутреннего умиротворения, а наоборот утяжеляло душевное состояние.

Прошедшая ночь также принесла очередной кошмар. Эмиль долго сопротивлялся, пытаясь развлечься минутными роликами из Ютуба, но биологические часы оказались сильнее поэтому, провалившись в сон, он очутился в трехмерном пространстве, где каждая докучливая мысль, словно водяной пар, растворялась в воздухе. Спящий не контролировал тело, так как предательская невесомость обволакивала его, словно тот был захваченным пленником собственного разума. Вдруг раздался голос отца: «Сынок, всё кончено, ты проиграешь».

Эмиль чувствовал, что бесполезно спрашивать, о каком крупном поражении идет речь, но отчетливо понял, что это был последний предупреждающий сон и нужно самому разгадать тайну услышанной фразы.

Но дело в том, что Эмиль Хайрутдинов не любил проигрывать. Особенно после того, как в детстве получил хлесткий, словно пощечина, ошеломляющий удар в первом серьезном поединке по вольной борьбе. Даже теперь, будучи взрослым, он постоянно помнил то угнетающее чувство, которое железным молотом по наковальне стучало в висках, когда сидел в углу раздевалки, охватив травмированные колени, и смотрел, как его конкурент, смеясь, демонстрирует награду своим дружкам. С годами детский страх трансформировался в дополнительный источник мотивации. Не обращая внимания на безостановочный дождь или запоздалый снег, безжалостное пекло или продолжительный мороз, Эмиль ежедневно выходил на ближайший стадион, разрезая сумеречный воздух стремительным бегом. С каждым лишним километром он ощущал, как формируется его тело и закаляется дух. Он бросил открытый вызов самому себе: интенсивно постигал тактики вольной борьбы, неоднократно осваивал многочисленные мастер-классы у лучших тренеров, прибавляя новые штрихи к своему стилю. Соперники, которые в былое время казались неодолимыми, теперь рассматривались им как дополнительные эпизоды на пути к безусловному успеху. Его маниакальная напористость постепенно привела к победе на чемпионате области. До высшей ступени ему не хватило нескольких баллов, но даже третье место было крупнейшим выигрышем, так как за спиной толпилась сотня спортсменов, которая не смогла до него дотянуться. Со временем, Хайрутдинов дополнительно освоил когнитивную психологию. С ее помощью он осознал, что любая неудача – это не конец истории, а временное препятствие. Следовательно, близкая победа неизменно гарантирована, нужно лишь разобраться в структурной схеме воздействий. Поэтому проигрывать кому-либо он не намеревался.

Утром позвонила мама, обрушивая на сына свинцовый град вопросов:

– Улым, хәлләрең ничек? Хатыны ничек, авырмыймы? Сез күптән безгә кунакка килмәдегез. (Сынок, дорогой, как твои дела? Как жена, не болеет? Вы давно к нам в гости не приходили.)

– Әни, борчылма. Бездә барысы да яхшы. Женя һәм мин күп эшлибез, шуңа күрә әлегә сезгә кунакка килә алмыйбыз. (Мамочка, не волнуйся. У нас все хорошо. Женя и я много работаем, поэтому пока не сможем к вам в гости прийти, – сын отбивался, как мог).

Эмиль утаил от матери, Розалии Арсеновны, что его семейная жизнь не складывается. Эта ложь, как защитный механизм, позволяла скрыть сокрушительное фиаско и боль разочарования. Он обманывал не только своих близких: мать, старшего брата Камиля и младшую сестру Эльвиру, но и себя, и этот самообман длился уже последние три месяца. Внутренний конфликт рос, как снежный ком, но Эмиль каждый раз откладывал момент разоблачения, надеясь, что ситуация волшебным образом изменится.

В прошлом году, сразу после рождественских праздников, Эмиль женился. На свадьбе радовались все, кроме матери Розалии Арсеновны.

– Ай, Раиса, күңелем сизә, улым бу Рус белән бәхетле булмаячак. Ул аңа пар түгел (Ох, Рая, чует мое сердце, не будет мой сынок счастливой с этой русской. Не пара она ему. – жаловалась она своей двоюродной сестре, с которой они увиделись впервые после смерти супруга Розалии).

– Роза, нәрсәдән алдың син? Бәлки, аларның барысы да яхшы булыр. Мин аңлыйм, синең олы улың күптән түгел генә аерылышкан, ләкин бу әле берни дә аңлатмый (С чего ты взяла? Может быть, у них все будет хорошо. Я понимаю, что твой старший сын недавно развелся, но это еще ничего не значит, – парировала Раиса).

– Әлбәттә, әлбәттә, миннән көл. Мин ул чакта да хаклы идем. Миңа ул Эльвира берьюлы ошамады. Мин аңа көн саен шалтырата идем, аның хәле ничек, ул минем улымны ничек карый дип кызыксына идем. Ә тегесе: "барысы да яхшы, әни. Борчылмагыз". Ә алар бер ел яшәп, балалар таба алмагач, мин барлык танышларымны да җәлеп иттем, аның белән Казанга бардым. Анда мәрхүм Рамилнең сыйныфташы, бик яхшы гинеколог калган. Ә киленембалага узгач, мин шунда ук аларга яшәргә килдем, беренче вакытта ярдәм итәр өчен. Һәм нәрсә? Ул миңа рәхмәтлеме? Юк, ул сволочь мине ишектән чыгарды. Ләкин бу аңа барып чыкмады. Мин көн саен Камилгә шалтыратып, аның әнисе белән алай эшләргә ярамый, дип әйтә идем. Аллага шөкер, минем акыллы улым бар, ул түзмәде, шул ахмак җүләр белән аерылышты (Конечно, конечно, смейся надо мной. Я и в тот раз была права. Мне эта Эльвира сразу не понравилась. Я ей каждый день звонила, интересовалась, как у нее дела, как она за моим сыном ухаживает. А та только в ответ: «Все хорошо, мама. Не волнуйтесь». А когда они год прожили, а детей так и не завели, я всех своих знакомых подключила, в Казань с ней ездила. Там у покойного Рамиля остался одноклассник, очень хороший гинеколог. А когда моя невестка, наконец, забеременела, я сразу приехала к ним жить, чтобы помочь в первое время. И что? Она была мне благодарна? Нет, эта сволочь выставила меня за дверь. Но это не сошло ей с рук. Я каждый день звонила Камилю и говорила, что нельзя так поступать с его матерью. Слава Аллаху, у меня разумный сын, который не выдержал и развелся с этой глупой дурой).

На удивление, Розалия Арсеновна оказалась права и в этот раз. Её невестка сбежала примерно через год, но она об этом еще не знала.

Чего греха таить, мать Эмиля всегда слыла проницательностью. И пусть прогнозы невысокой полной женщины с кипучим темпераментом и проницательными карими глазами часто казались людям слишком эмоциональными и в некотором роде даже пессимистичными, но, как правило, большинство из них раз за разом сбывалось. Как бы кто ни относился к её, как вначале казалось, резким и необоснованным заявлениям, невозможно игнорировать тот факт, что её слова определенным образом всегда обретали форму. Например, буквально на прошлой неделе произошел примечательный случай.

– Наташа, возьми зонт, гроза скоро начнется, – коротко заметила Розалия Арсеновна, столкнувшись на лестнице с соседской девчонкой, щеголявшей в короткой черной юбке, в неоново-малиновой блузке и в красных ажурных «мыльницах», ставших настоящим хитом среди молодежи, особенно в небольших городах, где яркие, броские вещи привлекали всеобщее внимание. Эта дешёвая подделка производилась из грубой и жесткой пластмассы, вследствие чего нога сильно потела, быстро появлялись мозоли. Но, несмотря на все неудобства, девушки терпели любые мучения ради модного внешнего вида. Тем самым они хотели выделиться, подчеркнуть индивидуальность, хотя бы с помощью дешевой обуви, которая одновременно выражала негодование против скучной обыденности и символизировала этап взросления.

Розалия, наблюдая за Наташей, невольно вспомнила свою молодость. Она росла в мусульманской семье, где традиции наложили заметный отпечаток на восприятие моды, которое у неё всегда связывалось с понятием скромности, элегантности и уважения к канонам ислама. Она искренне не понимала, почему молодежь готова платить не столько деньгами, сколько комфортом и здоровьем, лишь бы угнаться за временной прихотью.

– Возьми зонт, Наташа, – повторила Розалия Арсеновна, но девушка, взглянув на чистое лазурное небо, лишь отмахнулась, будто не слышала.

Розалия свыклась, что её слова вызывали лишь скептические усмешки соседей, привыкших к её образу «пророчицы Сивиллы». Но спустя полтора часа смеялась сама Роза, когда услышала рокот надвигающегося грома. Через несколько минут плотной водяной стеной хлынул ливень.

Аналогичных случаев накопилось немало. Несколько месяцев назад на пятом этаже в однокомнатной хрущевке появился новый сосед. Розалия Арсеновна всех уверяла, что он не задержится надолго. «Взгляд у него какой-то лисий, липкий», – пыхтела Розалия. Соседи думали, что это надуманная пустая придирка. Но прошло два месяца, и ранним утром квартирант неожиданно съехал, даже ни с кем не попрощавшись.

Или зимней ночью, когда все спали, она вдруг поднялась с кровати и настояла, чтобы дочь проверила старый обогреватель в своей комнате. Эльвира, ворча, подчинилась и обнаружила, что провод почти перегорел. Вот как тут не верить интуиции?

Теперь жители небольшого городка, знакомые не только друг с другом, но и с репутацией Розалии Арсеновны, часто повторяли: «А ведь бабка оказалась права, как в воду глядела». Такое сильное «шестое чувство», которым обладала мать Эмиля, вызывало у окружающих противоречивые эмоции. Родные восхищались её тонкой интуицией, зато подруги и соседи относились к этому с лёгкой настороженностью, словно боялись, что она могла «прочитать» их нечистые помыслы и не совсем лицеприятные мыслишки. Сама же Роза уверенно заявляла, что каждый сможет развить дар предвидения, надо лишь доверять своим ощущениям и жизненному опыту. «Наблюдай за мелочами, и они расскажут тебе обо всем мире и о каждом человеке в частности», – повторяла она детям (Возможно, перефразированное выражение Артура Шопенгауэра «Следите за мелочами, деталями, оговорками», трудами которого увлекался покойный муж).

История с Евгенией сложилась абсолютно предсказуемо. Ещё в день знакомства матери с яркой, улыбчивой, но, как ей показалось, слишком самоуверенной девушкой, она прошептала Эмилю, словно прошипела: «Улым, аңыңа кил, ул синең кешең түгел» (Сынок, опомнись, она – не твой человек).

Он слегка поморщился, стараясь не обращать внимания на её слова. Ну а будущая свекровь ограничилась лишь коротким взглядом, в котором читалось: «Посмотрим, посмотрим».

Боже, а как красиво всё начиналось. Эмиль пошел по стопам своего отца Муслима Рашидовича, который был военным человеком до мозга костей: строгий, дисциплинированный, но в то же время обладающий особой харизмой. 32-летний Эмиль работал учителем военной подготовки. Курсанты одновременно боялись и уважали педагога, так как с ним на уроке не забалуешь. Он привык следовать установленным правилам,… но ровно до тех пор, пока два года назад в училище не появилась Евгения Васильева в качестве преподавателя истории. Точеная талия, уверенная осанка и яркие синие глаза на фоне черных, как смоль волос, привлекали внимание любопытных мужских глаз, как среди преподавательского состава, так и среди учащихся. Евгения, или просто Женя, была полной его противоположностью. В 28 лет она смотрела на жизнь под другим углом – свободным, ярким, легким. Только год назад Женя окончила аспирантуру, и случайная вакансия в военном училище показалась ей смелым вызовом. С первого дня красавица привнесла с собой нечто новое: курсантов привлекала её способность говорить о сухих исторических событиях как о чем-то драматичном и живом, коллег подкупала её лёгкость в общении. В тот момент, когда Эмиль впервые увидел Евгению, он сразу понял, что эта идеальная девушка станет его женой. Она олицетворяла всё, о чем можно мечтать мужчине: красоту, интеллект и особую загадочность. Хайрутдинов начал заглядываться на планёрках и непроизвольно улыбаться, когда встречался с ней в коридоре. Женя заметила его интерес и приняла ухаживания с дружелюбной улыбкой. Через несколько месяцев молодые уже планировали свадьбу.

Вначале брак складывался идеально. Эмиль стал совсем другим человеком, когда был рядом с Женей. Он распускал галстук, смеялся её шуткам, становился мягче, даже курсанты замечали это. А Женя, со своей стороны, восхищалась его жизненными принципами, уверенностью и дисциплиной. Она считала, что в этом человеке нашла то, чего ей всегда не хватало – стабильности и безопасности.

Проблемы начались с мелочей. Во-первых, Хайрутдинов стал просить жену остаться дома, когда они планировали совместные выходные. «Ты слишком устаешь на работе, отдохни», – говорил он, и Женя соглашалась, но иногда хотела пойти в своё любимое кафе или прогуляться по городу. Во-вторых, муж начал вносить коррективы в её гардероб: «Эта юбка слишком короткая, ты ведь преподаватель», или «Купи себе что-нибудь более строгое, твоя профессия обязывает». Вначале Евгения воспринимала это как заботу. Но вскоре осторожные просьбы превратились в тотальные запреты.

В-третьих, через несколько месяцев Эмиль настоял, чтобы жена ушла с работы. «Я хочу, чтобы ты заботилась обо мне и нашем доме. Это важно для нас обоих». Она пыталась объяснить, как интересна для неё карьера, но муж незаметно подавлял женские аргументы, будто выстраивал невидимые барьеры между ней и её старой жизнью. Подруги? «Зачем тебе с ними встречаться?». Коллеги? «Ошибочные приоритеты. Я – твоя семья». Профессия? «Ты же выбрала меня, а не работу».

Изменилась не только её свобода, но и сам Хайрутдинов. Его любовь, которая казалась сначала такой нежной и искренней, превращалась в тотальный контроль. Женя понимала, что за мужской жёсткостью кроется глубокий страх потери, поэтому любила и оправдывала его. Но с каждой неделей её внутренняя энергия угасала. Эмиль искренне не понимал, что его любовь парализует её.

Евгения несколько раз решалась уйти. Она даже собирала вещи, но от верного шага удерживал страх неизвестности и осуждения. В её сознании часто звучали слова мужа: «Кому ты нужна? Очнись! Никто не сможет тебя защитить. Только я».

Но всё произошло неожиданно. Спустя полтора года после свадьбы, Евгения исчезла. Эмиль вернулся, как обычно, крикнул: «Я дома», повесил куртку, но в ответ лишь услышал скрежет настенного хронометра, отбивавшего семь часов. Муж прошел в кухню, предвкушая трапезу и разговоры с женой. Но вместо привычного сценария его ждала пустота. Он заглянул под мойку. «Ну, хоть сегодня догадалась ведро вынести, без моих замечаний». На плите стоял холодный ужин: говядина в сливочном соусе, пюре и компот. Но Хайрутдинов резко развернулся к кухонному столу, на котором лежала записка, прижатая пустым граненым стаканом. Размашистый почерк сообщал: «Я ушла. На этот раз уже совсем. Не ищи меня. Так будет лучше для нас обоих. На развод подам сама. Прости, если сможешь». Эмиль скомкал бумагу, бросил ее на дно пустого ведра и выбежал из неожиданно опустевшей квартиры. Он бросился на улицу Крылова, на которой жила подруга Евгении. Елена – единственный человек, с кем еще разрешалось продолжать дружбу. Родители Жени находились за тысячу километров, поэтому Хайрутдинов был уверен, что она еще здесь, в Зеленодольске. Лифт, словно старый дворецкий, кряхтя и постанывая, поднялся на девятый этаж панельного дома. Эмиль нажал на кнопку звонка и не убирал палец, пока ему не открыли дверь. Худенькая, среднего роста Лена спокойно взглянула на незваного гостя, поправив короткие темно-русые волосы. Эмиль молча всматривался в её глаза глубокого серого цвета, будто пытаясь получить от них ответ на свой немой вопрос. Спустя мгновение, он отодвинул хозяйку и прошел в прихожую. Просторная однокомнатная квартира родителей академика Захарова, который три года назад перед кончиной переписал эту жилплощадь на свою внебрачную дочь, еще хранила запах старины. Обставленное со вкусом, но немного захламлённое помещение, помнило индивидуальность прежних хозяев. Слегка вычурная потолочная лепнина, словно художественная рама, обрамляла жизненное пространство. Паркет, потерявший былой лоск, выдавал любовь к качеству. На полках огромной библиотеки, как люди в переполненном автобусе, теснились книги в несколько рядов. Мельчайшие частицы пыли на корешках намекали, что многие тома давно не брали в руки. Но вместе с тем квартира не казалась заброшенной, в ней еще жила тень Захарова, идеи и размышления его родителей.

Из кухни мощным потоком хлынула ароматная волна, заполняя пространство уютным запахом кофе и булочек с корицей. Но Эмиль едва замечал эти детали. Его взгляд цеплялся за мелкие, почти незаметные улики. Подушки на диване разбросаны так, будто кто-то поспешно бросил их, как это могла бы сделать Евгения. Хайрутдинов провёл ладонью по столу и медленно вдохнул. Женя была здесь. Он чувствовал это.

Внезапный шорох заставил его вздрогнуть. Хайрутдинов обернулся. С балкона, почти бесшумно, как тень, появился огромный черный пёс – немецкий дог. Псина подошла к незнакомцу, обнюхала его, задержавшись у руки, а потом медленно села неподалёку, увидев ладонь хозяйки. Собачьи глаза, словно угольки, блестели настораживающей готовностью к действию.

Лена, стоявшая у окна, молчала, будто взвешивая на весах все «за» и «против».― Где моя жена? ― его голос звучал почти сдавленно, будто каждое слово насильно выталкивалось из стиснутой челюсти.

– Она уехала, ― наконец, тихо, но уверенно произнесла Елена, нарушив гнетущую тишину. Хозяйка квартиры снова сделала паузу, чтобы слова успели осесть в накаленной комнате. ― Больше я ничего не знаю и сказать не могу.

Эмиль резко взглянул на Елену, его плечи вздрогнули: словно он собирался кинуть в её сторону поток обвинений, но сдержался, взглянув на пса.

– Ты знаешь больше, чем говоришь, ― процедил незваный гость, еще больше понижая голос, ― Женя оставила короткую записку, в которой даже не объяснила, почему. Ты её лучшая подруга. Значит, тебе всё известно.

– Эмиль, ― также тихо ответила она, почти выдохнув его имя. ― Иногда люди уходят. Отпусти ее с миром. Я не хочу встревать в ваши отношения. Это был ее выбор.

– Отпустить? – его голос зазвенел, как натянутая струна. – Она моя жена, Лена. Как можно просто отпустить, не зная, что произошло? Ты даже не представляешь, насколько это…

Хайрутдинов не успел договорить. В одну секунду глухой утробный звук, полный угрозы, прервал его речь. Пёс прижал уши к голове, обнажив мощные клыки.

– Миша, тихо, – спокойно, но твёрдо сказала Лена, глядя на пса. Огромный дог лёг, лишь иногда продолжая тихо урчать.

Хайрутдинов взглянул на нее и подумал: «Как эта пигалица, больше похожая на мальчишку-гимназиста, чем на девушку, способна управлять такой махиной?»

– Да, мне известно больше, чем ты думаешь, ― начала говорить Лена. ― Я видела, как ты смотришь на неё, как разговариваешь. Ты строил не семейную жизнь, а тюрьму, где она была пленницей. Смотрел «Узник замка Иф»? Вот так и Женька была бы твоей узницей до конца дней своих.

Эмиль замер от досадной неожиданности. Он открыл рот, чтобы хотя бы словесно задавить Лену, но лишь шумное дыхание заполнило тишину комнаты

– Ты ее потерял, – продолжала Елена. – Но ответ на проблему тебе нужно искать только в себе. Уходи. Уже поздно.

Хайрутдинов долго смотрел на неё. В его взгляде одновременно прослеживалось отчаянье и бессилие. Наконец, он шагнул назад, будто внезапно выдохся, развернулся и вышел, с силой захлопнув за собой дверь.

После разговора с матерью Эмиль включил телевизор. С экрана цветного «Горизонта» миловидная девушка рассказывала о провале сборной СССР по футболу и уходе тренера Лобановского. В этот момент Эмиль осознал, о чем хотел предупредить его отец. Он быстро схватил ключи со стола и выбежал в подъезд. Теперь Хайрутдинов точно знал, чего ему не хватает для победы.

Глава 2. Подстава

Егор Макаров, по кличке Макар, усердно полировал столешницу, стараясь выгнать из сосновой древесины последний блеск. В помещении пахло свежим деревом и скипидаром. Старый, громоздкий станок, стоящий в углу мастерской и больше похожий на историческую реликвию из прошлого, угрожающе шумел, словно намекая ему, что пора заканчивать работу и отдохнуть. Этот станок, выпущенный ещё при Никите Сергеевиче и переживший вместе со своим хозяином «десталинизацию» и «децентрализацию» казалось, даже крепче держался, чем сам Макар. Но столяр был непреклонен: сегодня до конца дня ему нужно со всем покончить, так как завтра он собирался уйти в ежегодный запой, традиционно совпадающий с его днём рождения. А это, как Макар сам любил повторять, событие редкое и торжественное. Не потому, что именинник считал себя особенно значимым, а потому что в этот день он позволял себе погрузиться в пучину своего любимого увлечения – алкоголя.

Начальство об этом знало и даже смирилось, так как лучше терпеть одного запойного трудягу, чем множество лентяев, пьющих каждый день. В отделе кадров даже шутили, что запои Макара, как финансовые отчеты, строго по расписанию два раза в год: летом, начиная со дня рождения, и зимой, начиная с зимних праздников.

Он взглянул на календарь, висевший на стене: большой, с ярко размеченными цифрами, выданный ему в магазине «Хозтовары». На сероватой бумаге завтрашний день выделен жирным красным кружком. Как геолог отмечает на карте место будущих раскопок, так Макар обозначил свою дату как точку, с которой начинался его трехнедельный запой.

Денег в последнее время не хватало, ну так их у него никогда особо и не было. Но зарабатывать что-то на выпивку он умел мастерски.

В воскресенье Макар завернул к Звереву, вдовцу с двумя маленькими дочками. В хозяйстве у того накопилось немало дел, включая сломанный водопроводный кран, который не давал покоя всей семье. Столяр пришел с комплектом инструментов, поколдовал, и через полчаса вода струилась ровным потоком, без протечек. Даже на выходных Макар не сидел сложа руки. В субботу он помог соседу Металёву починить дырявый забор. А то он весь прошлый год обещал жене привести в порядок, но постоянно откладывал. Нужен только молоток, несколько досок, гвозди, и вскоре забор стоял как новый.

Уже под вечер он наведался к Митрофановне, старушке из крайнего подъезда соседнего дома, чтобы перенести тяжеленный мешок с картошкой из её кладовой, да починить капризную стиральную машину «Сибирь». Та всё благодарила его, называя «золотым парнем».

– Знаете, баба Аня, – с серьёзным тоном, но с хитринкой в глазах говорил Егор, – Картошка – это ж основа рациона! А как нынче современной женщине жить без стиральной машины? Ещё несколько десятилетий назад бабы вона на речку ходили стирать, а сейчас-то цивилизация, – и он значительно поднял верх указательный палец. – Так что свой долг я исполнил.

Да и столяром Макар был талантливым: его мозолистые, с легкой шершавостью на кончиках пальцев, ладони превращали грубую доску в настоящую мебель, пусть это и требовало значительного времени и терпения, которого самому мужчине всегда не хватало.

«Да, надо закончить», – пробормотал он себе и бросил взгляд на стол. Столешница была почти идеальной: узорчатые прожилки сосны переливались в тусклом свете лампочки, и даже Макар, с его особенным чувством прекрасного, ощущал какую-то гордость за своё умение.

Он отложил тряпку и вздохнул. Где-то под слоями сегодняшней тоски его терзал вопрос: сколько ещё таких столов сможет создать он сам? Совсем недавно по городу поползли слухи. Будто бы Макар планировал передать своё многолетнее мастерство внуку. Но реальность складывалась куда прозаичнее. У него давно не было ни семьи, ни близких друзей, с которыми он мог бы обсудить свои мысли или, наконец, выпить стакан-другой водки за душевным разговором. Всё, что осталось, – это мастерская и бесконечная работа.

Но в далекой молодости, всё начиналось иначе. В детстве мальчишка самозабвенно наблюдал, как отец разбирал старую «Победу» во дворе: запах бензина, звук мотора и даже смазанные руки казались магическим ритуалом. В двадцать лет Макар записался в секцию автоспорта при ДОСААФ (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту в советские времена играло важную роль в жизни молодёжи. Это была не просто организация, а настоящая кузница кадров: от профессиональных военных авиаторов и связистов до будущих мастеров спорта, инженеров и гонщиков. Для многих парней и девушек ДОСААФ стал той искрой, которая зажгла в них страсть к технике, скорости и состязаниям).

Это был период, когда энергия и азарт кипели в жилах, а желание испытать мир на прочность подгоняло его к новым свершениям. Первый день в секции запомнился надолго. Вокруг всё было новым и неизведанным: автомобили, инструменты, схемы и чертежи, а главное – наставники, которые жили этим делом. Так судьба свела Макара с Рамилем Рашидовичем Хайрутдиновым. Для него мужчина стал не просто преподавателем, а вторым отцом, жизненные уроки которого он потом не раз вспоминал. «Упорный труд, помноженный на любовь к делу, способен творить чудеса», – часто повторял сам себе Макар слова Хайрутдинова.

Вторым ключевым человеком для Макарова стала его будущая жена – Елизавета: белолицая, с ярким румянцем да с лёгким нравом. Их роман завязался со стремительной искры, которая молниеносно разожгла и поглотила влюбленные сердца. С её легкой подачи Макар решил продолжить семейное столярное дело и быстро осознал, что нашёл не только источник дохода, но и настоящее призвание. Каждый новый предмет, созданный из, казалось бы, безжизненной древесины, был для него вызовом, подарком миру и одновременно доказательством собственных возможностей

Однако в 1987 году семейное счастье, словно ветхий дом, полетело под откос. Елизавета, уставшая от того, что её супруг начал терять себя, взяла ситуацию в свои руки. Она настояла на том, чтобы Макар сходил на так называемую «кодировку», пытаясь вернуть его к нормальной жизни. Но их любовь закончилась, как только действие кодировки сошло на нет. Сейчас, в начале девяностых, когда мир рушился под нахлынувшей чрезмерной свободой, Макар позволил себе уверовать, что от него, как от старого соснового пня, уже мало толку. Впрочем, вседозволенность, подаренная началом новой эпохи, сыграла с ним злую шутку. Теперь можно было пить без боязни: ни государство, ни бывшая жена больше не мешали.

Его деревянный дом, старый, но крепкий, стоял в окружении высотных новостроек и казался нелепым анахронизмом в мире стекла и бетона. Но Макар наотрез отказался менять уютное родное жилище на серую халупу в «человейнике». Соседи много раз спрашивали, почему он не уступил место прогрессу, но мужчина махал рукой и отвечал: «Да разве родной угол стоит менять на тесную клетушку? Здесь мои корни, мой воздух, мои воспоминания».

В отличие от большинства жителей высоток, Макар не гонялся за удобствами. Он пил чай из эмалированного чайника, чьи облупившиеся бока давно просились на пенсию, топил баньку дровами, радуясь, как ребёнок, треску поленьев и запаху нагретого дерева.

Обычно уже на третий-четвёртый запойный день улица у дома Макара значительно оживлялась. Соседи с интересом поглядывали на его двор, где он сидел на старой лавке в семейных трусах, но в головном уборе, и пел русские народные песни, чаще всего «Ой, мороз, мороз». Сегодня его любимая суконная кепка сбилась набок, а на губах играла едва заметная улыбка.

– Что, Егор, отдыхаешь? – с усмешкой спросил дядя Коля, проходя мимо с полным мусорным ведром.

Макар поправил кепку, махнул рукой и ответил рифмой:

– Вот сижу отдыхаю, да жизнь свою изучаю!

Николай засмеялся, а его жена Нина, вытряхивая видавшую виды ковровую дорожку у забора, подтрунила.

– Это у него природа такая, понимаешь? А не будь его, так и скучно бы стало!

Хозяин крикнул: «Входи, раз пришел».Под вечер, когда солнце почти закатилось, и в доме разлился теплый ламповый свет, наружная лестница испуганно заскрипела, словно разбуженная чьими-то шагами. Раздался осторожный стук.

Эмиль вошел в небольшую комнату, затянутую едким папиросным дымом, словно еле видимой завесой. В воздухе пахло табаком, старым деревом и выветрившейся самогонкой. За тяжелым дубовым столом, в одной майке, сидел Макар. Его широкие плечи лениво покачивались от дыхания, а перед ним стояла причудливая композиция из бутылок – больших, маленьких, узкогорлых, пузатых, и даже гранёных. Всё это богатство казалось расставленным по его неведомой логике, как фигуры на шахматной доске.

Хозяин глубоко затянулся папиросой, выпустил едкое облако сероватого дыма, устремил взгляд в туманное пространство и, наконец, прорычал:

– Как тебе? Мировая шахматная партия!

Хайрутдинов растеряно остался стоять у двери. В первые минуты своего оцепенения он вообще не понял, что Макар задумал, но затем сцена обрела для него странное очарование. Хозяин решительно водрузил рядом с бутылкой из-под шампанского почти опустевшую прямоугольную четушку «Столичной». Так он двигал свою «королеву».

– Мировая? – спросил Эмиль и шагнул в комнату.

– Да-а-а-а, – протянул Макар. – Ладья – вот она, «Русская» с красной полоской. Конь – «Портвейн 777» в стекляшке с жёлтой этикеткой. А где мой король? – он вдруг отвернулся к окну, заметил бутылку спирта «Royal» на подоконнике, который больше годился для протирки оптических приборов и розжига каминов, чем для внутреннего потребления, и радостно поставил её в центр «доски».

Хайрутдинов присел на край старого, продавленного диванчика и облокотился на стол, заворожённый этой комичной сценой. Макар, энергично размахивая руками, строил новые ходы. Казалось, его увлечение достигло какого-то детского энтузиазма, вырванного из реальности маленького, задымленного мирка.

– Слушай, давай выпьем за твоего отца. Мировой был мужик. Если бы ты знал, как я его уважал, – протянул столяр.

–Хорошо, – поддержал Эмиль. – Только немного плесни, мне нужно брата встретить.

–Ты меня уважаешь? – резко спросил Макар. – А ну, отвечай быстро и не раздумывая.

– Егор, да ты что, конечно уважаю.

–Тогда пей со мной на равных, – приказал Макар, взял с подоконника второй стакан, дунул в него, чтобы выветрилась пыль, и разлил остатки водки в две ёмкости.

Хайрутдинов сделал глоток и незаметно спрятал стакан за пузатой бутылкой. Макар отвернулся, вдохновенно захохотал, резко отодвинул стул, схватил с угла гитару и заиграл. Струны под его пальцами ожили, то ли заплакали, то ли засмеялись. Он пел что-то несуразное, но задушевное, как всегда своё.

Эмиль смотрел на него с лёгким недоумением. Но и ему, после нескольких минут, захотелось каким-то образом включиться в это затянувшееся пьянство. Поэтому он решительно взял с края стола «ферзя», напал на «короля» и с непроницаемым выражением заявил:

– Шах.

Макар, не сдержавшись, хохотнул так, что задребезжала посуда на полке старенького серванта. Звук гитары смолк. Он почесал затылок и с уважением произнес:

– Мда-а-а-а… какой ты шустрый, а, сосед.

Хайрутдинов вкрадчиво улыбнулся, как человек, который понимал простые радости знакомых ему людей. Помолчав минуту, он слегка подался вперёд.

– Слушай, Егор, одолжи на часок свою машину.

Макар дернулся, слегка опешив.

– Ты шутишь? Её никому нельзя доверять! Да ты не понимаешь, это же моя девятка! – начал он, надувая грудь, и затараторил длинную, обстоятельную речь. – Это не просто машина, понимаешь? Это реликвия! – кричал он так сильно, что мелкие капли слюны разбрызгивались во все стороны. – Это же хэтчбек! Зачем ты хочешь его, а? Для чего? Ты знаешь, что двигатель у неё прошёл уже больше ста тысяч, но работает как часы? Знаешь, сколько нервов ушло, чтобы эту коробку на ходу сохранить? За руль моей ласточки может сесть только такой человек как я, с руками инженера и душой поэта! А ты кто вообще такой? – Макар ткнул корявым указательным пальцем в грудь соседа.

– Подожди, подожди, это же я, Эмиль. Ты мне не доверяешь?

– А где твой жигуль? Мы же его делали в прошлом месяце.

– Да, только он опять встал, а мне сегодня нужно Камиля забрать. Он ночью с конференции приезжает,– Хайрутдинов привстал, словно для большей убедительности. – Мне всего на час.

Пьяный Макар глянул на бутылки-шахматы, потом на облезлую гитару и обратно на Эмиля.

– Ладно, бери.

– Я мигом.

Мужик почесал затылок ещё раз, покрутил голову, и, наконец, махнул рукой.

– Ну, чёрт с тобой. Только смотри…если что случится – ты меня знаешь….

Эмиль рассмеялся, встал, хлопнул Макара по плечу и протянул ладонь:

– По рукам.

Вернувшись домой с заветной бутылкой, Макар уже забыл о том, как странно стояла машина.Ближе к полудню следующего дня Макар, слегка протрезвевший, окинул помутневшим взглядом свою машину, стоящую у забора. На первый взгляд всё выглядело вполне обычно. И всё же что-то было не так. Осознание пришло быстро – автомобиль, обычно скромно стоящий передним бампером к дому, в этот раз стоял наоборот. «Странно», – подумал Макаров, «Избушка, избушка, а ты почему ко мне задом стоишь?» – пробормотал он вслух, чего, кстати, никогда за собой не замечал, если был полностью трезв. Минутное замешательство сменилось легкой ухмылкой. Ему вспомнилось, как вчера появилась идея «поехать за добавкой». Эта мысль, вероятно, на тот момент показалась ему потрясающей, а главное – абсолютно осуществимой. Но сейчас, осмысливая увиденное, Макар не мог с уверенностью сказать, чем закончилась эта поездка. Он проверил карманы, заглянул в салон машины и даже пытался вспомнить, где ключи. В голове же всё отчётливее стучала другая мысль: «Опохмелиться». Забыв на время о странностях парковки, Макар осторожно направился в сторону магазина. С каждым шагом он понимал, что привычное лекарство в виде бутылки какого-нибудь крепкого напитка способно расставить всё по своим местам. «Подумаешь, сел вчера за руль… Главное, что доехал», – успокаивал он себя. Хотя в его сознании оставался маленький голос, напоминающий, что это могло закончиться не так радужно.