@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
Турнир поэтов
В 2024 году издательство «Алетейя» выпустило в свет книгу «Школа поэтов», куда вошли стихотворения участников этого интересного проекта, ставшего важной составной частью сочинского «Зимнего фестиваля искусств» Юрия Башмета. Две недели работы «Школы поэтов» каждый раз завершаются турниром поэтов, который проходит в органном зале Сочинской филармонии. Я четыре раза участвовал в турнире как представитель цеха издателей, награждая книгой автора понравившихся мне стихотворений и четыре раза мой выбор совпадал с решением компетентного жюри, определявшего победителя «Турнира поэтов». В 2024 году победителем «Турнира поэтов» стал Дмитрий Григорьев, замечательный поэт из Петербурга, наш общий давний друг с Борисом Останиным. Его книга «Принцип легкой руки» открывает новую серию изданий, географически привязанных к городу Сочи, Южной Пальмире, как месту проведения «Зимнего фестиваля искусств» Юрия Башмета.
Игорь Савкин
© Д. А. Григорьев, 2025
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2025
В оформлении обложки использован рисунок Ивана Граве стихотворения из книг 2014–2024 гг.
«Принцип лёгкой руки» предполагает легкость в размещении текстов. Сюда вошли как стихотворения из нескольких уже изданных книг (первые две трети), так и совсем новые, публиковавшиеся лишь в журналах, альманахах и социальных сетях.
Рисовальщик ветра
Стихотворения из книги «Птичья Псалтырь»
2014–2015 гг
Новости
- Кормят нас всяческой дичью
- газетные утки, тетерева,
- а мы все ждём псалтырь птичью,
- где царь Соломон – сова,
- где на солнечный луч нанизаны
- золотые строки крылатого льва,
- а здесь воробей на карнизе
- клюёт мусорные слова,
- да сорока-воровка варит кашу,
- которой всегда не хватает,
- и над тем, что нам завтра скажут,
- уже мухи летают.
«В соседнем подвале…»
- В соседнем подвале
- чёрная кошка родила четырёх чёрных котят,
- они ещё не научились перебегать дорогу,
- тем более прятаться в тёмной комнате,
- они сидят
- возле подвального окна —
- готовые к бою гранаты суеверий.
- Мама кошка часто пугает
- жильцов нашего двора,
- и кто-то стучит по дереву,
- растущему возле парадной,
- оно роняет капли, умножая дождь,
- а дождь здесь почти всегда,
- кто-то бормочет под нос:
- «чтоб ты сдохла!»,
- кто-то три раза плюёт через плечо,
- на котором сидит чёрт
- и корчит рожи ангелу на соседнем плече,
- плевки смешиваются с дождём,
- не достигая цели.
- Но если бы люди лучше смотрели,
- увидели бы улыбку
- у ангела на лице,
- солнце за тучами,
- просвет впереди
- и белое пятно у кошки на груди.
«Прекрасны молодые волны, что перепрыгивают камни…»
- Прекрасны молодые волны, что перепрыгивают камни,
- рассыпаясь солнечными каплями,
- прекрасны старые волны, что шипят и лопаясь пеной
- слов уползают по песку, —
- так я мог сказать тебе, когда мы поднимались наверх
- по панцирю бетонной черепахи, заброшенной в море
- инженером Тотлебеном.
- Но я лишь подал руку.
- Смотри, колючая проволока, упав на землю, дает побеги
- и цветет шиповником возле самой воды,
- смотри, куст рябины пылает на западном склоне, —
- так я мог сказать тебе, девочка-птица, платье в горошек, —
- рисунок на бетонной,
- но щелчок фотокамеры словно выстрел невидимой пушки,
- оставил нас навсегда в плоскости кадра.
- И теперь, в сумерках, когда ягоды рябины
- становятся чёрными, мы обходим наш форт,
- мы разводим костры из вещей, что приносят нам волны,
- их можно читать словно письма, но мы знаем только
- лишь азбуку Морзе:
- стук мусора о прибрежные камни да скрип такелажа.
- А пепел летит и падает в море, пепел наших костров —
- это рыбы и чайки, —
- ты сама это знаешь.
«Плачешь о пустых днях, о трудах бессмысленных…»
- Плачешь о пустых днях, о трудах бессмысленных
- как о домах, что сгорают еще недостроенными:
- дым пачкает небо,
- а ты идешь от работы потный по влажной глине
- и спишь на чердаке сарая,
- где внизу лишь корова да свиньи.
- Но иногда под крышу ласточки залетают.
Моя мама работает
- Я вдруг увидел как
- моя мама
- на пиру ангелов моет посуду,
- подметает перья,
- праздник заканчивается,
- звёзды крутят свой хоровод,
- а она всё при деле:
- вытряхивает скатерти,
- расстилает небесные постели…
- Впрочем и раньше
- она не могла не работать,
- сначала училась,
- потом строила самолёты,
- а после инсульта
- устроилась дворником
- в детский сад:
- врачи рекомендовали
- свежий воздух и движение,
- её радовал снег и листопад.
- И сейчас
- моя мама работает
- даже когда ангелы спят.
Гроза
- Можно не улыбаться
- и не ждать пока вылетит птичка,
- когда снимает другой фотограф:
- мастер по каллиграфии,
- рисующий борозды возле глаз, и в уголках губ,
- прячущий наши мгновения в небесной сумке с ослепительной
- молнией, что выжигает огненные деревья
- на сетчатке наших глаз,
- кого мы только в неё не ловили: и предметы любви, и предметы
- страха, но в фокусе оставалось немного,
- например, чужая собака в кустах ивы,
- жёлтый свет лампы, сорванный первым же ветром,
- и вылетевшей птички ослепительные крылья,
- а на фото – всего лишь светящаяся небесная ветка
- в облаке водяной пыли.
«Зачем тебе учитель живописи…»
- Зачем тебе учитель живописи,
- если дом, который ты нарисовал, уже горит,
- и синие цветы
- роняют лепестки величиной с небо,
- зачем тебе учитель живописи,
- если ты пишешь слова
- черникой на губах
- и пейзажи сами растут
- под твоей ладонью,
- когда ты протираешь
- запотевшее стекло машины…
- зачем тебе учитель живописи,
- если ты – только маленький остров
- в разноцветном море
- собственных воспоминаний.
«Я знаю, что…»
- Я знаю, что
- смерть боится
- круглой коробки,
- жестяной коробки из-под печенья,
- похожей на маленький барабан.
- Если прислонить ухо
- к её голубой крышке,
- можно услышать
- как шумит ветер,
- как плещет море,
- как ругань соседей этажом ниже
- становится тише
- и многое другое.
- Внутри коробки —
- разная мелочь:
- латунный напёрсток,
- иголка, в ушко которой
- не всякое пройдёт слово,
- катушки с цветными нитками,
- и то, что было оторвано
- но можно пришить снова:
- пуговицы от твоего платья,
- давно ставшего тряпкой,
- молния от моей куртки
- с вечно дырявыми карманами
- и рваными рукавами,
- мелкие пуговки,
- петельки, крючки —
- их можно даже не пришивать,
- а просто жить-поживать,
- пуговицами смотреть,
- тянуть нитки взглядов:
- твой – оранжевый,
- мой – синий,
- они переплетаются красиво
- и всегда рядом.
Лесная книга
Гусеницы непарного шелкопряда
чтобы их не трогали, сочатся ядом,
они выстраиваются на ветках в цепочки:
опасные мохнатые строчки.
Ещё письмена типографов под древесной корой,
и огни светляков в гнилушке сырой,
а на последней странице книги —
земляничная кровь, пятна черники,
да дятел копается в теле сосны,
которая не доживет до весны.
«Солнце нагрело берег…»
- Солнце нагрело берег,
- даже мухам лень подниматься,
- пляжники на пестрых одеялах
- разлеглись большими цветками,
- бутылки горлышки высунули из воды
- смотрят в небо удивленно:
- ни ветерка.
- Лишь над озером не дрожит воздух,
- стоит, отдыхает,
- брошенный мальчиком плоский камень
- прежде чем утонуть
- долго скачет по поверхности,
- оставляя круги, словно недавно
- кто-то прошел по воде…
- К вечеру будет гроза
- и ветер смахнет руками всех этих людей.
- Спасатель смотрит на облака:
- никто не тонет, все спасаются сами,
- сидит он в будке на вышке
- как птица в гнезде
- над мальчиком, бросающим камни,
- над кругами бегущими по воде.
«Ты шла навстречу вместе с ветром…»
- Ты шла навстречу вместе с ветром,
- и он задел меня крылом,
- опрокинул солнце,
- перевернул и унёс мою тень
- вслед за тобой —
- такой ревнивец!
- А ведь казалось – слабенький ветерок,
- мимолётное дуновение
- не больше пяти метров в секунду,
- ему даже конфетного фантика
- не поднять…
«Слова, что я произносил…»
- Слова, что я произносил,
- проскальзывали в никуда.
- Ты меня не слышала,
- сидела в кресле под форточкой
- на месте кошки,
- умершей прошлым летом.
- Раньше эту форточку
- я открывал для кошки,
- теперь в подвал входил лишь свежий воздух,
- и штора трепетала,
- разговаривая со мной вместо тебя
- тенями, отблесками солнца.
- Я говорил, что мне
- из-под земли виднее небо,
- поэтому живу в подвале полутёмном,
- а вот когда уйду, не знаю,
- и не мне решать, куда денусь дальше.
- Я говорил, что
- никогда не гладил кошку против шерсти,
- дверь открывал, если она просила:
- она всегда в дверь выходила,
- но возвращалась в форточку,
- то есть, другой дорогой,
- потом сидела, клубком свернувшись в кресле,
- и намывала множество гостей,
- с бутылками и всякой снедью,
- но вдруг взяла и улетела:
- теперь лишь свежий воздух
- словно котёнок
- над головой твоей играет шторой.
Болею
- Приходят рабочие,
- говорят о неисправностях на солнце,
- греют замёрзшие руки
- втыкая их в мое сердце,
- где теплее всего,
- пахнут маслом и краской,
- шевелят затёкшими пальцами,
- чёрными от въевшейся грязи
- тяжёлого дня.
- сидят в своих потных футболках
- возле труб,
- полных моей горячей крови,
- сушат мокрую обувь и куртки,
- серые как остатки весеннего снега,
- Они курят так, что за дымом
- не видно неба
- и постоянно тошнит.
- Я завариваю чай
- Режу лимон на дольки,
- кладу сахар,
- достаю из шкафчика водку…
- Но этого слишком мало
- чтобы вновь заработало солнце,
- и рабочие ушли из подвала.
«Внутренний человек…»
- Внутренний человек
- внутренней рукой
- рисует бога
- рисует покой,
- пускает цветные шары
- в тёмном небе
- с внутренней стороны век
- и не выходит наружу
- внутренний человек.
- Тем более, что снаружи
- он никому не нужен.
Новые демиурги
- Мелки оказались нестойкими:
- прошёл дождь, и
- нарисованное на асфальте солнце потеряло лучи,
- у дома разрушилась крыша,
- а человек возле дома
- лишился ноги!
- Когда высохнет двор,
- мы нарисуем
- солнце с дополнительными лучами,
- людей с тремя ногами,
- дом с двойной крышей,
- чтобы следующий дождь
- смыл только лишнее.
«Когда нож между нами, тебе видна…»
- Когда нож между нами, тебе видна
- лишь одна его сторона,
- а с моей стороны вовсе нет ножа —
- только синие лепестки лежат.
- Когда день между нами, мне слышна
- только песня твоя одна,
- нет на свете длиннее дня,
- да и в этом дне уже нет меня.
- Когда ночь между нами, наши сны —
- лишь чужие отели чужой страны,
- где за стойкой судьба принимает заказ,
- не замечая нас.
«Я снимаю трубку древнего телефона…»
- Я снимаю трубку древнего телефона,
- так снимают шляпу при встрече со старым знакомым,
- я слышу Его дыхание и выключаю приёмник:
- новости мне уже не нужны.
- Что в журнале телефонограмм?
- Что в журнале приказов и распоряжений?
- Что в журнале дефектов?
- Что, наконец, в рабочем журнале?
- Крокусы на влажной земле под вишней,
- мать и мачеха у бетонного блока,
- первоцветы в осиновой роще
- и белые кости возле тропинки.
- Во всех записях нет никакого смысла,
- но пока Его дыхание не стало словами,
- я кладу телефонную трубку на место,
- и провод-змея уползает в траву.
«Под ногами – голуби-воробьи…»
- Под ногами – голуби-воробьи
- бумаги смятые, крошки, пустые бутылки,
- птичка не вылетела из объектива,
- улыбаться некому – фотограф всех обманул.
- Птичка была, – говорит фотограф, – вы поверьте,
- просто она не попала в кадр,
- и плевать, что внизу – мусор,
- посмотрите, какие хорошие у вас улыбки!
- Она выпорхнула за одно мгновение,
- вы просто не заметили её среди прочих,
- клюющих крошки вчерашнего пира,
- а вы все-таки улыбайтесь, даже когда я не снимаю,
- она всегда вылетает из моего объектива,
- вы можете не предлагать ей ни изюм, ни чиз,
- она этим не питается, я давно ее знаю,
- поверьте, она забавная, она смешная….
«Каждое утро…»
- Каждое утро
- в сумерках возле помойки
- деловитой пчелой
- крутится дворник-узбек,
- разбирает мусор,
- складывает картонные коробки.
- Выпавшая из них пустота
- пугает до икоты спящие автомобили,
- катается на инвалидной коляске без колёс,
- играет на водосточных трубах
- прыгает в открытую форточку
- моего окна
- садится в кресло,
- и мы вместе слушаем как
- по чёрной лестнице восходят гастарбайтеры
- с мешками синего цемента, пакетами белого песка,
- чтобы новые облака
- построить за стеной
- и подвесить новое солнце
- на краю потолка,
- но я никуда не пойду пока
- моя пустота со мной.
Плакат в альпийском шале
- Лыжник конца тридцатых
- летит со склона
- в джемпере, в рубахе с расстёгнутым воротом,
- без шапки,
- без маски,
- лыжник конца тридцатых,
- улыбчивый француз, а может швейцарец,
- спускается в деревню,
- чтобы затормозить у самых дверей кафе,
- поставить у стены лыжи,
- выпить кружку глинвейна,
- поговорить с барышнями,
- лыжник конца тридцатых
- летит со склона
- к точке невозврата,
- где начинается другой отсчёт:
- лавина уже набирает ход,
- альпийские стрелки, мёртвые солдаты…
- И лишь на вершинах всегда
- чистый снег, ослепительный лёд.
Танцы
- Настоящее танго смертельно,
- а вальс возвращает к дому,
- но у нас больше любят танго,
- потому что давно все дома,
- по-другому здесь не танцуют
- даже случайные пули
- поднимая фонтанчики пыли.
- Правда, ещё есть сальса
- с шагом на слабую долю,
- или в ритме обычного пульса
- удивительный пасадобль.
- Сейчас мы с тобой потанцуем,
- только выключи телевизор.
«Покончить с ветряными мельницами…»
- Покончить с ветряными мельницами,
- старыми звонками, сохранёнными СМС,
- пусть память идёт по улице голая
- не стесняясь никого, даже самой себя,
- покончить с построенными домами,
- тёмными огнями зеркальными витринами,
- в их отражениях никогда не было правды
- не было правды и в том, что за ними.
- Выехать из города и жить в промзоне,
- где дома без окон и железные двери,
- кормить бездомных собак на овощбазе,
- ничего не слушать, никому не верить.
«Бенинген рисует корабли…»
- Бенинген рисует корабли,
- кровью в сером море стены своего дома
- мазутные пятна на пирсе словно глаза земли.
- Бенинген составляет списки:
- их не прочесть даже до половины,
- его ещё не спрятали в комнате
- где из окна видны лишь мачты и флаги.
- Бенинген заполняет трюмы
- вяленым мясом сухарями вином
- чтобы успеть уйти
- из этой гавани старого света, ти —
- хой гавани старого света,
- где стерильные сёстры, белая жуть:
- блаженны умеющие дышать, когда всюду разлита ртуть,
- блаженны умеющие петь, когда в горле свинец и медь,
- блаженны умеющие успеть…
- Бенинген смотрит на берег:
- там крутит ветер лопасти мельниц
- и красные маки склоняют перед ним головы.
«Императрица в подзорную трубу…»
- Императрица в подзорную трубу
- видит ялтинскую бухту, прекрасную страну,
- а солнце за гору садится,
- туман поднимается над морем,
- и о чём говорят в саду
- не понимает императрица.
- Она ведь учила этот язык
- эту странную речь…
- ей вдруг хочется лечь,
- но земля начинает вместо времени течь,
- и ложные люди входят в покои императрицы.
- Они говорят:
- мы поменяли местами
- таблички в ботаническом саду,
- кипарисом назвали каменный дуб,
- кедр – сосной,
- а огромные цветки магнолии, что под вашими окнами,
- теперь незабудки,
- и пусть случится то, что случится,
- шахты уже вырыты и ждут…
- Не понимает императрица,
- она смотрит в подзорную трубу
- на ялтинскую бухту, прекрасную страну,
- а солнце за гору садится…
«На перешейке…»
- На перешейке
- вода с обеих сторон:
- с одной стороны – живая:
- в ней толстые рыбы, крабы и даже киты,
- с другой мёртвая молчаливо
- топляками ощерилась из черноты.
- По колено мы в мёртвой бродили
- поднимая со дна красный ил,
- мы по пояс в нее заходили
- так что было не видно ног,
- мы по мёртвой воде плыли
- кто как мог…
- Мы ушли в неё с головой
- но она не стала живой.
«Небо на самом деле – чёрное…»
- Небо на самом деле – чёрное,
- чёрное, и ничего в нём нет,
- синий лишь слой воздуха,
- сквозь который проходит свет.
«Поедем смотреть на первые цветы…»
- Поедем смотреть на первые цветы.
- Война не начнется,
- если мы будем смотреть
- на белые капли подснежников,
- в зеленеющей траве,
- на жёлтые огни калужниц вдоль канавы,
- на фиолетовые крокусы,
- разбежавшиеся с прошлогодней клумбы,
- на соцветия медуницы,
- соединившие в себе Адама и Еву.
- Поедем на велосипедах
- скрипящих о недавней зиме
- освобождать от мёртвых еловых веток
- ростки пионов и роз:
- им больше не нужна такая защита —
- холодов не будет.
- Поедем через лес,
- полный нежных ветрениц,
- где снег, спрятавшийся в окопах и воронках,
- уже никому не страшен.
«Небесная швея…»
- Небесная швея
- отрезала кусочек тени дерева жизни,
- сшила умнику кафтан-отчизну,
- из солнечных зайчиков дураку штаны сшила,
- а мне материи не хватило.
- Идёт умник, кафтан в озерах и реках,
- дурак идёт: радости полные штаны,
- а мне вроде бы идти некуда:
- лежу под деревом,
- смотрю сны.
«Тень сосны на твоем теле…»
- Тень сосны на твоем теле
- не оставляет следа,
- такое неяркое солнце,
- что свет течёт как вода,
- в песок уползают окурки,
- ветер гоняет мячик,
- мальчик с лицом амура
- стрелу за спиной прячет.
- К вечеру здесь останется
- лишь пена на мокром песке,
- острова на ладони Онеги
- свинец в её кулаке…
«Пойду выгуливать ветер…»
- Пойду выгуливать ветер,
- а то он засиделся в доме,
- трётся о штанину,
- просится на улицу,
- пусть погоняет по дороге мусор,
- покатает пустую банку пива,
- сорвёт пару старых листьев:
- даже этих событий достаточно
- для того чтобы выбрать жизнь
- не требуя ничего взамен,
- и как там поёт Алан Прайс:
- Stay a lucky man! A lucky man…
«Обещали плохую погоду…»
- Обещали плохую погоду,
- ледяной дождь, разбивающий тела машин,
- мокрый снег, никогда не превращающийся в воду,
- а ещё пять минут назад было солнце, и никто не спешил.
- Вместо новостей – треск, вместо музыки – белый шум:
- в котором крики птиц да лай собак,
- и, хотя вроде бы ничего не происходит,
- в дальнем конце улицы что-то уже не так.
- Машины впереди разворачиваются, включив аварийку,
- за ними ничего не видно, да и надо ли нам вперед,
- проще развернуться и ехать вместе со всеми
- пока не накрыло то, что произойдёт…
Евгению Морозову
- Помнишь наш разговор об истории и об искусстве
- на веранде, что окнами в сад, перерытый повсюду кротами,
- хотя яблоня прочно стоит, и по осени яблоки вкусны,
- и в июне жасмин расцветает…
- А кроты роют норы до самого ада,
- где под серой шинелью на железной кровати лежит
- господин наших дней,
- давай купим коробку петард и устроим осаду,
- чтобы чёрные дыры в земле стали вспышками
- ярких огней!
- Кроты выход найдут, им нет дела до нашей атаки,
- ведь она – только символ, художников вычурный жест,
- но искусство… оно таково, что порою бесплотные знаки
- даже горы сдвигают с насиженных мест.
«Наша земля – пёстрая корова…»
- Наша земля – пёстрая корова,
- рябь перьев кукушки
- летящей над мусором на краю села,
- стук дятла
- распинающего время на кресте сосновом,
- когда режет за полем закаты
- леса зубчатая пила.
- Наша земля всегда сырая,
- иногда вода стоит на штык лопаты:
- стоит копнуть – потечёт рекой,
- поэтому здесь не умирают,
- а уплывают
- однажды утром в туман – молоко,
- где не отличить дворца от сарая,
- и от ада до рая
- недалеко.
Военная тайна
- Дай руку, и я узнаю
- что ждёт нас на этой дороге,
- где каждый подозревает друг друга,
- просто
- дай
- мне
- руку.
- Я прочту на твоей ладони
- линию жизни, скорчившуюся в агонии,
- а линию смерти уже обозначенную
- в своей руке спрячу,
- вот так я тебе погадаю,
- потом мы пойдем в сарай и
- заснем на колючем сене,
- незаметные словно тени
- тех, кого ждут на кордоне,
- кого ищет патруль на дорогах,
- у кого на тёплых ладонях
- тайное имя Бога
«Мальчик играет в блинчики на воде залива…»
- Мальчик играет в блинчики на воде залива,
- считает, сколько камень-лягушка сделает прыжков
- туда, где в тумане корабль счастливых,
- неотличим от корабля дураков.
- Интерференция – это когда друг с другом,
- а интервенция – когда один в другого
- заходит, осматривается, вещи бросает в угол,
- но камень-лягушка скачет через его голову,
- через разговоры о войне и прочем:
- важнее найти плоский камень среди других,
- чтобы не тонул сразу, а оставлял многоточия,
- на ровной воде круги.
«Песни закончились, осталась считалка…»
- Песни закончились, осталась считалка
- (всего одна другие не в счёт),
- на первый-второй простая считалка:
- потому как первый второго убъёт,
- и вот они стоят здоровые, молодые,
- на фоне домов в окружении женщин,
- они ещё помнят имена друг друга
- и не знают, с кого начнется отсчет…
- То ли Каин зарежет Авеля, то ли наоборот.
«Приходит почтальон…»
- Приходит почтальон,
- ничего не рассказывает, просто ест
- проглатывая слова вместе с хлебом,
- потом утирает рукавом губы,
- садится на велосипед
- и едет в следующий дом.
- В его сумке
- лишь потрепанные конверты с выцветшими марками,
- старые открытки, протёртые глазами до дыр,
- и повестки на жёлтой бумаге
- с печатью повторно.
- Этот адресат выбыл и тот выбыл,
- между домами плавают рыбы,
- на дне канала ржавеет велосипед,
- и писем нет…
Амстердам: к хорошей погоде
- Об Амстердаме чёрно-алом
- замолви слово на суде…
- Мы проезжаем вдоль канала
- и отражаемся в воде,
- на чердаке живёт Господь,
- и плотник царь стучит как дятел…
- Стропила выше поднимай
- пока мир от дождя не спятил,
- пока вокруг прозрачный рай,
- и спит младенец в колыбели,
- стропила выше поднимай
- чтоб облака на них сидели!
- Об Амстердаме чёрно-алом
- замолви слово на суде…
- Любовь проходит по каналу
- и отражается в воде
- как синий твой велосипед,
- как белый мой велосипед,
- и наша жизнь – пустой пакет
- летит на голубой просвет
«Городские фотопейзажи…»
- Городские фотопейзажи,
- старые портреты:
- унибром-бромпортрет-фотобром,
- бумага сгорит,
- серебро останется,
- оно не летит вместе с дымом,
- мы все останемся на земле серебром.
- В серебряном пепле
- каждый отыщет своё тайное имя,
- видимое лишь под красной лампой,
- в полутьме, где родители были ещё молодыми
- и находили друг друга на ощупь,
- а на бумаге вдруг проступали
- какие-то ветки, дома, лица,
- сначала неясно, потом все чётче,
- только была размазана
- фигура человека, бегущего за трамваем:
- он все бежит,
- бежит и не может остановиться.
«На рисунке – трава высокая…»
- На рисунке – трава высокая,
- похожая на лес,
- и я в неё залез
- раньше срока:
- руки не прорисованы —
- плоские и белые,
- из травы, будто суслик высовываясь,
- ничего не делаю,
- у соседки тоже – вместо лица
- белое круглое пятно,
- только тень красная
- словно вино,
- так и живём непонятные,
- наполовину вечные,
- и садятся на белые пятна
- бабочки да кузнечики.