Прогулки по променаду

Прогулки по променаду

В просторный номер отеля, выходивший окнами на променад, что бежал вдоль бурного летнего моря, мы въехали около полудня. Услужливый, даже чрезмерно вежливый – явно пытавшийся заработать внушительные чаевые – портье втащил наши с женой чемоданы на четвёртый этаж и поставил их у кровати. Я с широкой улыбкой поблагодарил его и дал понять, что разговаривать с ним или прибегать к иным его услугам более не намерен. Неприятно, когда напрашиваются на комплименты, особенно на денежные. Я сразу же принялся перекладывать вещи из чемодана в изящный шкаф из вишни, потратив на это от силы несколько минут, поскольку гардероб мой был скромным. Мне столь редко удавалось обнаружить в магазинах что-то приличное и одновременно с тем подходящее к моей фигуре, что я был вынужден довольствоваться скудным ассортиментом одежды.

Жена тем временем вытащила на широкий балкон плетёное кресло и устало расселась в нём, прикрывая лицо от палящего солнца широкополой бежевой шляпкой, которую мы приобрели за день до поездки. Катрин часто нездоровилось, и по той слабости в жестах, коими она со мной обменивалась, я сразу понял, что хилое здоровье моей супруги вновь её подвело. Слово это, правда, не вполне точно характеризует то отношение, которое выстроилось между моей женой и её слабостью, поскольку подвести можно кого-то только в том случае, если на вас изначально рассчитывали. Многократно переклеенная и помятая медицинская карта Катрин всегда путешествовала вместе с нами, занимая серьёзную часть багажа. Сказать честно, я так и не понял, какой именно недуг поразил мою бледную, хрупкую супругу. Она не любила об этом разговаривать, а её лечащие врачи предпочитали обсуждать со мной скорее оплату счетов и назначения, чем непосредственно причину всего этого страдания. Первое время я с твёрдостью и решимостью переносил невзгоды, желая разделить их бремя с Катрин. Но чем дальше заходила эта история, тем меньше сил и готовности оставалось для исполнения супружеского долга. Медицинская трагедия моей жены длилась довольно давно, заняв уже почти пять из семи лет её замужества. Родители Катрин во всём винили меня, не упуская возможности отпустить в мой адрес какой-нибудь упрёк каждый раз, как я, всегда случайно, встречался с ними во время прогулок по городу.

Закончив со своим чемоданом, я аккуратно, стараясь не помять, развесил в отдельном шкафу одежду Катрин: платья, прогулочные и спортивные костюмы, несколько пар туфель и сандалий, три шляпы, солнечные очки, лёгкие перчатки и белоснежный зонтик. Всё это весило немало, но, судя по всему, ни одна из этих вещей, помимо медицинской карты, не могла надеяться на то, что ей в ближайшее время воспользуются. Я спрятал пустой чемодан под кровать и вышел на балкон, чтобы оглядеть округу. Вид открывался поистине обворожительный, он был каким-то по-особенному притягательным, вовлекающим в себя, он не допускал, чтобы им наслаждались со стороны, он хотел, чтобы в нём непосредственно участвовали.

Катрин что-то нечленораздельно протянула из-под шляпы, я глубоко вздохнул и присел на колено, желая поговорить с супругой.

– Катрин, дорогая, тебе вновь нездоровится?

– Это всё поезд, я тебе сто раз говорила, что не переношу эту проклятую тряску. До сих пор в ушах стучит. Словно кто-то засунул в железную бочку камень и катает её взад-вперёд.

– Быть может, принести что-нибудь попить? Таблетку обезболивающего? У нас есть с собой.

– Не знаю, мне больно глотать.

– Простудилась?

– Наверное. Кто его знает. Я плохо подхожу к такой погоде.

– Но ты ведь сама сюда просилась, Катрин. Если бы ты захотела побывать где-то ещё, то я бы не стал спорить.

– Да, но это ты хвалил здешний курорт. Мне не стоило тебя слушать. Теперь я, наверное, дня три не встану. Посмотри на меня, Роберт. Когда я утром взглянула в зеркало в уборной, то чуть не вскрикнула от испуга. Это лицо мертвеца.

– Солнце пойдёт тебе на пользу. Ты ведь и так редко выходишь. Ты права, плохая экология всех нас сведёт в могилу.

– Да, но кого-то – раньше других. Вызови мне врача: я боюсь, как бы не сделалось хуже. Если я здесь умру, то к тому времени, как меня довезут до кладбища, я совсем сгнию. Придётся хоронить в закрытом гробу. Будь добр, поторопись. Я видела номер врача в телефонной книжке на комоде у двери.

Старый справочник содержал в себе обширный список номеров, любезно составленный для гостей отеля, которым мог внезапно понадобиться какой-нибудь специалист: нотариус, туристический гид, начальник лодочной станции, диспетчер службы такси, массажист, врач общей практики и другие. Я поднял трубку винтажного телефона и быстро набрал номер врача. Послышались гудки. На том конце провода кто-то закашлялся, что-то крикнул в сторону и буркнул грубое «Алло». Я вкратце и без удовольствия описал ситуацию по давно заученному сценарию. Врач меня выслушал, записал имя больной и номер, после чего пообещал в ближайшее время её навестить. Я положил трубку и, повернувшись к балкону, посмотрел на совсем ослабшую жену и внезапно подумал, что не в состоянии позволить ей испортить мне этот отпуск, как она уже много раз делала. Совершенно неожиданно усталость от её бесконечной болезни переросла в какую-то горячую ненависть, словно я был Катрин не мужем, а унизительно отверженным поклонником. Я всё смотрел, как она покачивала своей худой рукой, свисающей с подлокотника кресла, и думал о том, что моя жизнь могла бы выглядеть совсем иначе, не будь в ней этой холодной болезненной женщины. Однако определённые социальные нормы требовали от меня продолжать содержать этот передвижной лазарет, придерживать и поправлять погребальный саван на ещё живой женщине. Я взглянул на своё отражение в зеркале, встроенном в шкаф для одежды. На меня в ответ смотрел статный, красивый мужчина с уложенными волосами, со здоровым цветом кожи и яркими глазами. Я переоделся в лёгкий льняной костюм, идеально подходящий для прогулок в такое время года, поправил причёску и хотел было подойти к Катрин, чтобы сообщить ей о том, что направляюсь на прогулку, но решил оставить страдалицу наедине с её тоской и молча вышел из номера в длинный коридор отеля. Я спустился по широкой лестнице на первый этаж, скривил улыбку тому портье, что заносил в номер наши вещи, и почти бегом выскочил на улицу, стремясь как можно дальше сбежать от своей жены. На выходе из отеля я чуть не попал под автомобиль. В последний момент водитель успел затормозить, резина с громким визгом вжалась в асфальт, а я, уклоняясь от отправленных в мой адрес проклятий, в несколько прыжков преодолел проезжую часть. Лоферы приятно постукивали по мостовой, солнце нежно ласкало непривычную к нему кожу лица, начисто выбритого утром в уборной поезда, лёгкий ветер то и дело подбрасывал полы пиджака сливочного цвета. Утренняя обида начала понемногу затихать, теряться в памяти среди новых впечатлений. Я заложил руки за спину и непривычным прогулочным шагом направился по променаду налево от отеля. Навстречу мне шли такие же туристы, с интересом глазеющие по сторонам, выдавая тем самым свой статус гостя. Многие из них были одеты странно, не по погоде, образуя что-то похожее на своеобразную карнавальную процессию. На недавно выкрашенных деревянных скамейках компаниями сидели старушки и продавали цветы и ягоды, на других, одновременно разговаривая по телефону, одевались после купания загорелые девушки. На шеях проходящих мимо родителей восседали разной покладистости дети: кто-то с диким воплем извивался и грозился сброситься вниз головой на мостовую; кто-то, жёстко схватив завёрнутую в салфетку кукурузу, унимал разыгравшийся аппетит; кто-то с интересом рассматривал свои руки, словно пытаясь на них что-то отыскать. То и дело необходимо было уворачиваться от несущихся на сумасшедшей скорости велосипедистов и подростков на роликовых коньках. Тут и там высились украшенные белым флагом деревянные вышки, с которых на купающихся лениво смотрели сотрудники службы спасения. Смех и музыка из магнитофонов чуть ли не перекрывали шум моря, но задача эта была им пока что, к счастью, непосильна. Прогулка продолжалась шаг за шагом.

Однако Катрин не желала столь легко отпускать меня. Когда я миновал очередной поворот, то моему взору открылась большая летняя веранда какого-то итальянского ресторана. Я подошёл чуть ближе и, расстегнув пиджак, присел на свободную скамейку у самой веранды. Были слышны обрывки разговоров, стук столовых приборов о керамическую посуду, лёгкие касания кубиков льда о стеклянные стенки высоких стаканов. Я облокотился на спинку скамейки и как бы невзначай повернулся в сторону обедающих. За дальним столиком сидела пожилая пара, измельчающая не по погоде поданное жаркое, чуть ближе пара подростков весело катала по опустевшей тарелке из-под пиццы где-то отысканный мускатный орех. В нескольких шагах от моей скамейки спиной ко мне сидел молодой мужчина, не старше тридцати, напротив него, закинув ногу на ногу, расположилась красивая девушка в очках-«лисичках», с пышной огненно-рыжей копной волос. На ветру они то и дело бросались из стороны в сторону, создавая эффект пылающего пламени. И за другими столами обедающие тоже сидели парами. Однако я прогуливался и, скорее всего, должен был обедать в одиночку. Раньше меня это мало задевало, но теперь я почему-то подумал, что провести даже один день в таком состоянии больше не смогу. Мне срочно была нужна компания, какая угодно. Дело было не в том, что мне было скучно или некомфортно одному, – я просто хотел ответить Катрин какой-нибудь гадостью, я хотел отделаться от её желаний и требований так же легко, как она отделалась от моих, впав в эту сумасшедшую болезнь.

Мимо меня, подскочив на выпиравшем из мостовой кирпиче, пролетел открытый туристический электромобиль с мужчиной в белом цилиндре и круглых очках за рулём. Он что-то весело кричал, стараясь развлечь прибегнувших к его услугам пассажиров. Те выглядели слегка взволнованными, но слезать было уже поздно. Электромобиль напоследок прогудел и скрылся за ближайшим поворотом, помигивая на прощание новогодними гирляндами, привязанными к крыше. Я встал и всё тем же вальяжным шагом направился в обратную сторону, одновременно разглядывая проходящих мимо женщин. Большинство из них, как и в покинутом мной ресторане, гуляли либо в сопровождении своих мужчин, либо в компании подруг. Как правило, одна из трёх-четырёх была на удивление некрасива, но вела себя развязнее остальных, громче кричала и вела себя так вызывающе, что становилось совершенно неудобно даже проходить мимо. К счастью, все эти процессии направлялись на пляж, а потому быстро исчезали из виду, стоило им добраться до ближайшего спуска к золотому песку. Я не торопился испытывать свои навыки плавания, предпочитая сделать это ближе к вечеру, когда основная часть отдыхающих прекратит штурмовать море. К тому же погода стояла прекрасная, а потому весь пляж был усыпан людьми так плотно, что даже если бы я и захотел искупаться, то мне просто было бы негде приткнуться. Я подумал о том, что если бы сейчас со мной была Катрин, то она непременно бы принялась жаловаться на то, что ей не досталось свободного места, что я не позаботился заблаговременно о том, чтобы обеспечить ей приятное времяпрепровождение, и что от всего этого шума и толкотни у неё вот-вот заболит голова. Я снова обрадовался тому, что бросил её в отеле, не сказав ни слова.

От жары мне сильно захотелось пить, я прошёл мимо небольших кабинок для переодевания, внизу которых виднелись то и дело переступающие оголённые ноги, и оказался у крохотного ларька, внутри которого сидел изнывающий от духоты молодой человек. Окинув взором обширное меню, я остановился на обычном лимонаде и уже через минуту продолжил прогулку. Ветер усилился, волны ещё с большим упорством принялись бросаться на бесстрашных купальщиков. Один из спасателей на ближайшей вышке заменил белый флаг на жёлтый и кому-то позвонил по телефону.

Мысль о Катрин и потребности в спутнице на какое-то время вновь выскользнула из моей головы, быть может, оттого, что я не носил шляпы, и этой мысли захотелось перевести дух в тени растущих по границе променада ив. Чудесный летний день впервые за долгое время умел принести удовольствие просто так, без какой-либо на то причины. Настроение улучшалось с каждым шагом, я начал улыбаться, хотя привык обычно изображать на своём лице какое-то застывшее выражение безразличия, подходящее больше какой-нибудь древнегреческой маске, чем живому человеку, по жилам которого течёт ещё бодрая, бурлящая кровь. В моём шаге пробудилась пружинистость, из уныло обходящего музей смотрителя я начал превращаться в мальчика, запускающего воздушного змея на заднем дворе загородного дома. Лазурное море не останавливалось ни на мгновение, вновь и вновь бросаясь на волнорезы, бегущие от берега на несколько десятков метров. Облака, похожие на стаю порхающих голубей, совсем слегка прикрывали яркое солнце, которое своими длинными лучами проникало даже в самые укромные уголки променада. Под длинным пирсом в воде мерцали белые пятна, то и дело сбивающиеся в кашу после наката очередной высокой волны. Из-за слепящего солнца я было даже принял дёргающиеся из стороны в сторону буи за головы купающихся людей.

В попавшемся мне на пути ларьке я купил мороженое, тут же принявшееся с огромной скоростью таять у меня в руках. Из динамиков доносилась лёгкая джазовая музыка, необычно соединяющаяся с оглушительным стрекотом кузнечиков. Неожиданно для самого себя я засмеялся. Кто знает, быть может, такой эффект на человека производит морской воздух и хорошая погода. Взглянув на наручные часы, я с удивлением заметил, что уже приближалось обеденное время. Мы позавтракали с Катрин в поезде собранными заранее сэндвичами, чего обычно хватало надолго, но после прогулки на свежем воздухе не на шутку разыгрался аппетит. К моему несчастью, плавание и спортивные игры проявили в купальщиках тот же эффект – я заметил, что веранды и внутренние помещения кафе и ресторанов в сумасшедшей спешке заполняются поднимающимися с пляжа людьми. Они настолько сильно торопились, что даже не позаботились о том, чтобы переодеться в приличествующую заведениям одежду, и теперь восседали на стульях, ещё не успев до конца обсохнуть после купания. Сражаться за право отобедать с этими людьми я не захотел, а потому направился в дальнюю часть променада, мимо небольших одноэтажных коттеджей, возведённых здесь ещё до того, как курорт начал пользоваться такой дикой популярностью. Теперь владельцы этих построек, вероятно, могли бы неплохо заработать, реши они продать свои домики, но разве есть какая-то сумма, за которую вменяемый человек может быть готов расстаться с жильём в таком удачном месте? Впрочем, постоянный шум и гам, особенно летом, может сильно действовать на нервы. То и дело встречались уютные беседки, внутри которых стояли невысокие каменные изваяния, из них во все стороны торчали крохотные стальные краники с прохладной водой. Мимо меня вновь проехал электромобиль, уже с другой группой туристов. Мужчина в шляпе сжимал прикрученный к рулю резиновый шарик, который от этого издавал резкий писк и привлекал внимание окружающих к этой увеселительной колеснице. На задней спинке электромобиля висел криво вырезанный кусок картона с расценками. Соблазнительного в этом предложении было мало, я продолжил медленно шагать по променаду, надеясь найти какое-нибудь небольшое кафе, которое оказалось бы размещено столь неудачно, что, даже выдвинувшись на обед так поздно, я бы всё равно сумел найти там свободное место. К сожалению, в подобных местах все правила бизнеса вроде размещения (location, location, location), эффективности наружной рекламы, физической привлекательности персонала, да и самого качества еды, не работали. Точнее, работали, но отдыхающих было столь много, что даже самый захудалый ресторанчик оказывался набит битком в любое время суток, а уж тем более в обед. Администраторы предлагали забронировать стол через час, два, на следующий день. Я рисковал остаться без обеда, а потому свернул с променада в глубь курортного города, надеясь обнаружить что-нибудь там, среди лабиринтоподобного переплетения маленьких улочек. Интересно, где обедают в обычное время местные жители? Должно быть, для них есть какие-то специальные заведения, без рекламы и с неприметными входными дверьми. Я подумал, что в крайнем случае смогу пообедать в отеле, но тут же вспомнил, что там меня поджидает Катрин, а потому с особым усердием принялся разглядывать окружающие дома в поиске какой-нибудь вывески. Спустя четверть часа я с опаской открыл дверь крохотного семейного кафе на пять столиков и заглянул внутрь. Я было подумал, что стоит подыскать что-нибудь другое, поскольку интерьер заведения вызвал во мне уж слишком противоречивые чувства, но висевший над входом колокольчик предательски прозвенел, и из двери в задней части кафе показалась официантка. На её лице я заметил выражение искреннего удивления, но оно быстро сменилось на доброжелательную улыбку, и девушка предложила мне выбрать любой из свободных столов. Я приветственно поклонился и выбрал себе место у дальней стены кафе. Я сел на стул, но не знал, куда деть руки, поскольку стол от каждого прикосновения приходил в движение и норовил скинуть любые положенные на него вещи. Девушка достала из-за стойки небольшое свежеотпечатанное меню, ещё пахнувшее типографской краской, и предложила мне изучить его. Хватило нескольких мгновений, чтобы понять, что ничего особенного меня здесь не ждало, но жаловаться не приходилось, коль скоро я сам упустил момент.

Решив лишний раз не рисковать, я обошёлся заказом сравнительно скромного обеда, составленного из тех блюд, которые, как мне показалось, невозможно испортить, даже при особом старании. Официантка записала красным карандашом мои пожелания в крохотный блокнотик и отправилась на кухню. Интерьер кафе ничем не выделялся, а потому мой скучающий взгляд повис в воздухе, не намереваясь двигаться куда-то конкретно. Девушка вернулась с кухни, ещё раз мне вежливо улыбнулась и, взяв в руки изрядно помятую книжку в мягкой обложке, уселась за стойку. Сказать по правде, никакого впечатления на меня эта девица не произвела, я без интереса разглядывал её, натыкаясь то на один, то на другой недостаток. Волосы были уложены небрежно: тут и там отдельные пряди нелепо спадали на лицо. Лоб ярко блестел от пота и скопившегося за день жира, под глазами виднелись тёмные круги, а нос казался уж слишком маленьким, почти детским, из-за чего всё остальное вокруг него представлялось бо́льшим, чем было на самом деле. На щеках были заметны полуприкрытые, должно быть в спешке, изъяны кожи, особенно усиливавшиеся ближе к подбородку. Губы чудились какими-то бледными, тонкими, из-за чего весь образ выглядел нелепым, нескладным. Да и рост девушку подводил. Хотя я и сам ничем не мог похвастаться в этом отношении, но если взять такую девицу под руку и выйти с ней на прогулку, то прохожие могут подумать, что вы ведёте младшую сестру в школу. Чем дольше я смотрел на девушку, тем сильнее разочаровывался. Теперь уж мне хотелось как можно скорее отобедать и выбежать отсюда, оставив на столе деньги, лишь бы лишний раз не смотреть на бедняжку. В первое мгновение, когда я только зашёл в кафе, молодая официантка была мне безразлична, быть может даже немного интересна. Теперь же я проникся какой-то появившейся на ровном месте, но искренней неприязнью к ней. Это фундаментальное изменение произошло за считаные минуты, я сам не заметил, как спокойное выражение лица сменилось на хмурую маску.

Послышалось дребезжание звонка, шторки в маленьком окошке в стене раздвинулись, и чья-то рука протянула в углубление белую тарелку с едой. Официантка тут же отложила в сторону книгу, слезла со стула и, аккуратно взяв в руки тарелку, подошла с ней к моему столику. Я почувствовал от девушки этот тяжёлый цветочный запах, к которому часто прибегают за отсутствием хорошего вкуса в парфюме. Стало тошно.

– Приятного аппетита, – произнесла девушка, ставя тарелку на стол.

Стол зашатался, тарелка слегка дёрнулась в сторону. Официантка остановила тарелку на полпути к краю и смущённо посмотрела на меня.

– Вам, наверное, лучше сесть за другой столик. Мы уже давно хотели этот починить, но всё никак руки не доходят. Если вам не сложно, не могли бы вы сесть, скажем, у окна?

Я тут же согласился, не желая ни мгновением дольше вести разговор, вскочил со стула и практически прыжком пересел на предложенное мне место. Официантка переставила тарелку, убедилась, что этот стол не планирует знакомить её содержимое с полом, ещё раз извинилась за причинённые неудобства и вернулась за стойку. Я глубоко вздохнул, но цветочный запах всё ещё витал в воздухе вокруг меня и старательно забивался в нос, желая остаться там ещё очень надолго. Наконец я перевёл взгляд на то, за чем я в это кафе пришёл. На тарелке лежал хорошо прожаренный картофель с большим сочным бифштексом, из которого на тарелку при каждом прикосновении вытекала полупрозрачная розовая жидкость. Убедившись в чистоте столовых приборов, я принялся за еду, повинуясь не на шутку разыгравшемуся аппетиту. Она, на удивление, оказалась вполне добротной.

Шторка вновь раздвинулась, и показалось несколько тарелочек поменьше. Вместо пустой тарелки передо мной появился какой-то салат, сооружённый по неизвестному рецепту, кружка горячего кофе и большой круассан, политый вишнёвым вареньем, к которому в придачу шёл шарик ванильного мороженого.

– Как вам горячее? – мило спросила девушка.

– Да, всё замечательно, благодарю, – скороговоркой протараторил я, надеясь как можно скорее закончить разговор, который и в обычной-то ситуации вызывал у меня панику.

– Если хотите знать, мясо мы заказываем на местных фермах, которые располагаются ближе к югу. Вы, видно, турист. Должно быть, проезжали мимо пастбищ по пути сюда.

– Да, славно. Но пастбищ не видел, не обратил внимания, – ответил я с натянутой улыбкой.

– Странно. Говорят, что иногда коровы даже забредают на железнодорожные пути. Или вы ехали сюда не поездом? – задумчиво спросила меня девушка.

– Поездом, поездом, – ответил я, демонстративно принимаясь за салат, исходя из соображения, что это должно так или иначе привести к окончанию беседы.

Однако девушка стояла передо мной как ни в чём не бывало, держа в руках грязную тарелку из-под горячего.

– Тогда странно, что вы их не заметили. Их здесь очень много разводят. Мясо получается просто замечательным. Вы и сами это заметили, правда же? – с энтузиазмом прозвучал вопрос.

Я молча посмотрел на официантку, не в состоянии поверить, что всё это продолжается. Ни на каких коров по дороге в город я не смотрел, да и не мог смотреть, поскольку шторы в купе были занавешены по просьбе Катрин.

– Если хотите, я вам потом покажу фотографию с пастбища. У меня есть одна очень смешная. Впрочем, вы пока кушайте. Если что-то понадобится – зовите.

Девушка отнесла грязную посуду на кухню и вернулась за стойку, где её ждала раскрытая книга. Тем временем салат был уже съеден. Оказавшись затянутым в глупый разговор, я даже не понял, каким же блюдо было на вкус. Стало очевидным, что необходимо как можно скорее убираться из заведения, прежде чем я окажусь вовлечён в изучение фотографий с коровами. Я сделал большой глоток кофе и принялся за круассан. Что-то в нём пробралось сквозь заградительные ряды из снобизма и пресыщенности, сумело достичь тронного зала и завладеть моим вниманием. Я не мог не заметить, насколько точно были подобраны пропорции, как гармонировали друг с другом будто бы несовместимые текстуры. Именно в этот момент я и попался, моё пристрастие к хорошей еде пересилило всё, что я годами культивировал в своём характере. Открылась брешь, и сквозь неё в мои мрачные палаты медленно начало проникать что-то ещё пока неоформленное, неопределённое, но совершенно точно чуждое.

Расплатившись, я вышел из кафе. Погода начала внезапно портиться – частое явление для приморских городков. Остаток дня, судя по всему, должен был пройти в сопровождении шелеста дождя. Как бы я ни хотел иного, мне пришлось вернуться в отель к Катрин. С тяжёлым сердцем поднимался я по лестнице, ожидая привычного допроса и претензий, на которые моя супруга не скупилась, становясь с каждым годом всё более жестокой ко мне в своей болезни. Когда я поравнялся с дверью нашего номера, она внезапно распахнулась, и наружу вышел с иголочки одетый доктор с кожаным саквояжем в руке. Я сразу понял, что именно ему и звонил этим утром. Он, по всей видимости, тоже это понял, а потому вежливо поприветствовал меня и сообщил, что состояние Катрин удовлетворительное, хоть и далеко от идеального. Доктор порекомендовал мне лишний раз не беспокоить жену, но заверил, что уже через несколько дней её состояние должно вернуться в норму, когда пройдёт период акклиматизации – суровая неизбежность, обусловленная проживанием в северной части Европы. Я поблагодарил его за уделённое время, убедился, что он получил за него от моей супруги плату, и попросил на всякий случай заглянуть завтра.

Катрин сидела за письменным столом у окна и аккуратно выводила ручкой текст на открытках, которые мы купили утром на станции. Родись она в Китае или в Японии, то из неё бы вышел отличный каллиграф. Латинский алфавит, к сожалению, не в состоянии предложить ту свободу для выражения себя через изящность линий, коей славятся многие другие, чуждые нам системы письма. Я подошёл к жене и с интересом заглянул ей через плечо: несколько открыток уже были заполнены и лежали в стороне, оставалось ещё не меньше пяти. Катрин сухо поздоровалась и продолжила выводить роскошную букву А, уделяя особенно много внимания нижней части. Заметив, что я попал под дождь, жена спиной отодвинула меня, боясь, как бы случайно упавшая капля не испортила результат её терпеливого труда. Я с пониманием отошёл и быстро переоделся в сухую и более подходящую для домашней обстановки одежду.

Многие наши вечера проходили именно так – в тишине. Каждый занимался своими делами и старался не мешать другому. Если бы не общий счёт в банке, можно было бы подумать, что мы просто снимаем комнаты в одной квартире и не имеем никаких отношений, помимо терпеливого соседства. Поначалу всё было иначе, но чем дальше прогрессировала болезнь Катрин, тем меньше в ней оставалось энергии и живости. Несмотря на то что моя жена часто выказывала мне претензии и жаловалась на малейшие неприятности, мы почти не ругались. В конце концов я научился чувствовать натяжение струн её души и действовать соответствующим образом, стараясь предупредить все возможные проблемы. Получалось неплохо, чем я практически гордился. Семейную жизнь я ни с кем не обсуждал, а потому со стороны всё выглядело нормально и естественно, – только родители Катрин были в курсе той тяжести, коей обзавелись наши отношения.

В отеле имелась небольшая библиотека, в которой я одолжил несколько развлекательных книг, они скрасили мне ожидание ужина. Дождь не переставал, а потому ничего другого делать не оставалось. В иной ситуации я бы, наверное, сильно расстроился из-за того, что у меня пропадает целый день отпуска, но я уже третий месяц как не работал, о чём Катрин не знала. После того как моя компания сумела выйти на IPO, я продал её иностранным инвесторам за кругленькую сумму и теперь был свободен от необходимости проводить в офисе сумасшедшее количество времени. Я сам до конца не понимал, зачем скрывал от жены этот факт, мне почему-то казалось, что она воспримет это как разрешение бездумно тратить любые деньги на любые прихоти. Такое уже один раз случалось, пускай и в меньшем масштабе. Это было в первый год её болезни, я воспринял это как отчаянную попытку Катрин вернуть себе интерес к жизни. Годы спустя остаётся констатировать, что она увенчалась провалом.

Когда пришло время ужинать, Катрин даже выказала какой-то интерес к этому. Она надела одно из вечерних платьев, которые теперь, если верить заверениям врача, имели право надеяться на то, что их всё же достанут из шкафа не только для того, чтобы засунуть обратно в чемодан, и под руку со мной спустилась в ресторан отеля. Гостей было много, но широкий зал избавлял от ощущения тесноты, заполненности. Никто не сидел спиной к спине, можно было спокойно разговаривать, не боясь того, что разговор кто-то невзначай подслушает и начнёт его с интересом обсуждать уже со своим собеседником. Здесь, в ресторане, я ощущал себя иначе, чем утром, когда сидел у летней веранды итальянского кафе. Мне не казалось, что я выбиваюсь из окружения, что я изгой. Несмотря на то что Катрин была ко мне холодна, практически как любая профессиональная офисная служащая к своим коллегам-мужчинам, по крайней мере внешне мы ничем не отличались от всех остальных пар в помещении. Это меня успокоило. В конце концов, ничто не мешало половине супружеских пар в ресторане находиться в точно таких же отношениях, если не хуже. Ведь Катрин была больна, а многие впадают в похожее расположение духа без каких-либо на то медицинских причин. Да, безусловно, мы часто хвалим тех, кому удаётся, несмотря на болезнь, вести себя достойно и не втягивать в свои страдания окружающих, но ведь всё то – лишь исключения, и только поэтому мы так высоко ценим их подвиг. Катрин заметила, что я рассматриваю других гостей, и, быть может не желая показаться со стороны скучной спутницей, попыталась завести пустой разговор:

– Что видел в городе?

– Да так, – рассеянно ответил я. – Много приятных мест для прогулок. Жаль, что начался дождь. Я не успел посетить всё, что хотел.

– Если мне полегчает, то ты должен показать мне лучшие места. Я не хочу бесцельно шататься там, где это того не стоит.

– Да, конечно, конечно. Я с такой мыслью и ходил, – всё так же отвлечённо отвечал я, не вкладывая в свои слова ничего конкретного. – Врач говорит, что тебе становится лучше.

– Не знаю. Если погода будет так часто меняться, то я точно не выйду из отеля до отъезда. Разве что в больницу. Надеюсь, что страховка у нас в порядке.

– Да, конечно, Катрин. Это у нас самое важное.

– Не нужно на этом так акцентировать внимание. Я не виновата, что плохо себя чувствую. Лучше вообще лишний раз об этом не разговаривать.

– Согласен, не стоит. Говорят, что это может только усилить болезнь. Как ты находишь местную кухню?

– Сносно. Но слишком много рыбы.

– Мы находимся у моря. Иначе было бы странно.

– Я не дура, понимаю. Но мне всё равно не нравится, что её столь много.

– Нужно будет спросить у служащего, можно ли заменить что-нибудь в меню.

– Не стоит. На нас будут смотреть как на зажравшихся богатеев. Мне и так хватает косых взглядов из-за одежды.

– Мы не виноваты, что окружающим нравится наряжаться в лохмотья, – рассмеялся я, вспоминая утренние толпы гуляющих.

– И из-за этого отношения тоже, – сердито сказала Катрин, бросив быстрые взгляды на людей за соседними столиками.

– Ты всегда можешь опуститься до их уровня, если тебя так сильно напрягает, что мы выделяемся.

Катрин мне не ответила и принялась разделывать ножом кусок филе трески, который ей подали на огромной тарелке, богато украшенной зеленью. Я понял, что разговор закончен, и перевёл всё своё внимание на еду. Она была на порядок более элегантной и изящной, чем то, что мне предложили в кафе, но ей не хватало какой-то живости. Многие блюда, поданные за этим ужином, словно обдавали мой желудок той же холодностью, которой меня потчевала день за днём Катрин. Многие современные архитекторы страдают оттого, что все свои сооружения они строят не для людей, а для других архитекторов, чтобы получить похвалу и признание в узком кругу специалистов. Та же картина свойственна кулинарии. Повара часто куда больше думают о техничности, о том, как можно визуально оформить еду, о том, каким будет взгляд ресторанного критика, когда ему предложат отведать фирменное блюдо заведения. Всё это, конечно, добавляет еде новых измерений, новых необычных свойств, но за всеми этими слоями теряется, забывается самое главное – забывается основной смысл и назначение трапезы. Всё превращается в представление, фокусирующееся более на форме, чем на содержании. Не утверждаю, что форма не важна, но когда содержание забыто вовсе, ресторан стоит позиционировать как кулинарный музей, выставку мастерства шеф-повара, но не более того. Такие размышления как-то незаметно пробирались ко мне в голову каждый раз, когда я находился где-то вместе с Катрин. Я был прав, думая о том, что внешне наш союз действительно выглядит нормальным. Но эта оболочка на самом деле была столь тонкой, что если бы кому-то из нас пришло в голову прекратить играть свою роль, то это номинально единое целое даже не развалилось бы, а просто спокойно, без хруста и шума разошлось на две совершенно независимые части с идеально гладким срезом. Ужин закончился коротким живым концертом, подали шампанское и другие напитки, но мы с Катрин не стали задерживаться и быстро вернулись в номер, где вновь разошлись по своим углам. Я был сильно удивлён тем, насколько спокойно моя супруга восприняла тот факт, что мы оказались разделены, что я оставил её без внимания, не позаботился о развлечениях для неё, даже не попытался как-нибудь оправдаться или объясниться. Обычно это её сильно задевало. Быть может, наши отношения прошли ещё одну стадию и вскоре мы с Катрин даже забудем имена друг друга. Я об этом одновременно и жалел, и не жалел. В этом медленном потоплении был какой-то шарм и красота, и я не боялся замочить ноги или простудиться на сильном ветру, наблюдая, как солёная морская вода захватывает одну каюту за другой. Молчаливый вечер перетёк в молчаливую ночь, в привычный сон в одной постели так близко, но так далеко друг от друга.

Следующим утром я улизнул из отеля ещё до того, как Катрин проснулась. Было около десяти часов, я нацепил на голову идеально сидящее канотье и, полный энергии, выбежал на улицу, на этот раз хорошенько осмотревшись по сторонам, не желая досрочно прерывать свой отдых столкновением с чьим-нибудь автомобилем. Сказать честно, выход из отеля был спроектирован очень странно, а потому едва ли я был единственным, кто чудом избежал поездки в травматологию в разгар своего летнего отпуска.

Погода стояла волшебная, ещё более приятная, чем в предыдущий день. Я заблаговременно прошёлся по променаду в сторону ресторана, в котором хотел пообедать, и забронировал место на нужное мне время. Каким-то образом обнаружилось свободное место на пляже. Я снял мокасины и с удовольствием прошёлся по горячему песку, так приятно забивающемуся между пальцами ног. Кругом было много людей, но пока ещё не толпа – для этого было рановато. Где-то дети играли в мяч, прыгали в воду, придерживая руками надувной круг, всё норовящий свалиться на землю; высокая длинноногая девушка, так и сяк закидывая волосы за плечи, позировала перед своей подругой с фотоаппаратом; мимо лежащих на ковриках и полотенцах купальщиков с гордо поднятой головой и идеально ровной спиной прошла пара пенсионерок с набитыми чем-то рюкзаками спереди и лыжными палками в руках. Я расчистил высоко выступающий из песка гладкий камень и сел на него, подставив ещё немного сонное лицо солнцу. Каким-то образом, в отличие от Катрин, моё тело не боялось столь близкого и продолжительного воздействия тёплых лучей, загар ложился ровно и быстро, не причиняя боли или ещё каких-нибудь неудобств. Моя супруга же всегда носила с собой зонтик и по возможности сразу пряталась в тень, боясь обгореть и покрыться неподобающими даме в её положении красными пятнами по всему телу.

Вчерашний приступ неверности меня как-то отпустил, и я совсем забыл про то, что даже думал об этом. Меня куда больше тянули к себе мысли о море, о том, как было бы здорово искупаться с лодки там, вдали от всех, заняться виндсёрфингом или подводным плаванием. Но для всего этого требовались значительные усилия, нужно было планировать сильно заранее, с кем-то договариваться. Я такое не любил, да и как можно вообще на что-то рассчитывать, когда твоя супруга то и дело норовит впасть в сильнейшую депрессию и, как маленький ребёнок, лечь на пол и начать кататься из стороны в стороны, не желая ничего делать. По лестницам на пляж стало спускаться всё больше людей, группы из пяти-шести человек жадно бросались на последние свободные места и принимались отгораживаться от окружающих сумками и разнообразными вещами. Такая группа села и неподалёку от меня. Какое-то время я пытался их игнорировать, но громкие разговоры наконец мне надоели, и я вернулся на променад. Уличные артисты старались привлечь к себе внимание весёлыми фокусами, жонглированием острыми ножами, мастерским обращением с ручными животными. Вокруг них собирались больше дети и их родители, остальным эти представления были достаточны в качестве фона, дополняющего прогулку. Слышался скрип широких качелей, с трудом двигающихся взад-вперёд, убаюкивая сидящих на них стариков. Мимо меня вновь со звонким дребезгом пролетела парочка на велосипеде в развевающихся гавайских рубашках, я еле успел отпрыгнуть в сторону. Пройдя после этого несколько шагов, я заметил, что не разозлился, не крикнул вслед гадость, что себе часто позволял в обычной ситуации. Вновь и вновь я поражался тому, сколь благотворное действие на человека оказывает приморский ветер и солнце. К сожалению, этим миролюбивым состоянием отдыхающих многие злоупотребляют. Посматривая по сторонам, внезапно наткнулся на крохотный ларёк с удивительной вывеской «Мороженое. Айс-кофе. Массаж стоп». Специально для последней услуги было организовано несколько глубоких кресел с подставками для ног. Кресла почему-то пустовали.

Посмотрев на часы, я внезапно обнаружил, что уже подошло обеденное время. Я отошёл довольно далеко от того ресторана, в котором хотел перекусить, а потому бодрым шагом направился в его сторону, боясь опоздать к назначенному мной же самим времени. Когда я наконец заявился ко входу в заведение, высокий полный мужчина в белой форме равнодушно посмотрел на меня, сверился со списком бронирований и покачал головой. Я опоздал на пять с небольшим минут – этого было достаточно, чтобы моё место отдали другим гостям. Я взглянул на тот столик, что должен был оказаться моим, – за ним сидела хорошо одетая девушка с молодым человеком в одних плавках. Спорить с официантом я не стал: ни к чему устраивать сцену. Я просто вежливо извинился за опоздание и пожелал мужчине хорошего дня, что он, впрочем, пропустил мимо ушей и тут же принялся за какие-то другие свои дела.

Находившиеся рядом рестораны заполнялись всё с той же космической скоростью, которую я наблюдал днём ранее. Зайдя в несколько заведений подряд, я понял, что отобедать мне в них сегодня тоже не грозит. Я хотел было вернуться в отель, поскольку там в ресторане за мной с Катрин был закреплён стол на всё время пребывания, но вспомнил про то небольшое кафе, на которое наткнулся во время своей исследовательской экспедиции в дебри курортного города. Идти до него было сравнительно далеко, но кто откажется от хорошей прогулки у моря, сколь бы долгой она ни была? Я поправил канотье и манжеты льняной рубашки и уверенно зашагал в нужную сторону с полной уверенностью, что там-то для меня найдётся свободное место.

Так и оказалось. Когда я осторожно открыл дверь кафе, теперь уже зная о колокольчике над ней, внутри сидел всего лишь один старичок, заканчивающий свой обед. За стойкой сидела всё та же девушка, но сегодня она выглядела куда опрятнее, и многие из тех недостатков, которые я вчера угрюмо отмечал, если не полностью исчезли, то по крайней мере стали менее броскими. Что особенно меня поразило, так это то, что она была рада меня видеть. Она отложила в сторону только начатую новую книжку и весело подбежала ко мне, чтобы усадить за свободный стол. Тот, что так внезапно подвёл меня днём ранее, был убран в угол зала и накрыт полиэтиленовой плёнкой.

Я повторил свой заказ почти без изменений, решив только избавиться от того салата, который в моей голове ассоциировался со словом «неизвестность». Девушка исчезла со своим крохотным блокнотом на кухне. Вернулась она уже с фотоальбомом, хотя я о нём ни словом, ни видом не напоминал. Девушка подошла ко мне и открыла альбом на одном из разворотов, где было вклеено три цветные фотографии. На каждой из них можно было насчитать чуть ли не по тридцать коров. На переднем плане неизменно стояла эта самая официантка, но на несколько – не больше пяти – лет моложе.

– Мы и сами держали одно время ферму, но её пришлось продать, отец как-то совсем с ней не мог управиться. Эта фотография как раз в последние годы сделана, но там и сейчас всё примерно так же. Я часто в тех местах бываю, когда езжу к знакомым в гости.

– Да, спасибо. Очень интересно, – спокойно поблагодарил я, откинувшись на спинку стула.

– Извините, я просто всем показываю, кто сюда поездом приезжает, – смущённо ответила девушка и положила фотоальбом на соседний столик.

– У вас не так много посетителей. Во всех остальных местах очередь на улице стоит, но ведь у вас тоже вкусно. Скажу честно, что поначалу сомневался, но вы меня приятно удивили. Мне даже как-то неудобно.

– Это ничего. Мы держим кафе больше для себя и соседей. Туристы часто заходят в ресторан за видом на море, а не за едой. Кто сюда пойдёт? Здесь вон разве что на парковку можно поглядеть. Я каждый раз удивляюсь, когда к нам кто-то незнакомый заходит.

– Но город маленький.

– Это да, но всё равно как-то так получается. Мы по этому поводу не беспокоимся. В таких местах жизнь совсем по-другому идёт. Мы не думаем о том, как бы побольше заработать. Нам просто нравится вот так здесь быть. Отец даже хотел одно время снять вывеску, но мы решили, что получится некрасиво.

С кухни раздался звонок, меж раздвинутых шторок мелькнула белая тарелка. Девушка вскочила и побежала собирать для меня столовые приборы. Я был так сильно удивлён обычной вежливости, заинтересованности в другом человеке, что чувствовал себя некомфортно. Мне было тяжело ответить той же искренностью и открытостью, ведь у себя дома я привык скрываться за дверью кабинета или ничего не выражающей еле заметной улыбкой. Здесь же всё это выглядело так неожиданно, так непривычно, что приходилось ловить себя на мысли, не нахожусь ли я в какой другой стране. Быть может, я, незаметно для себя самого, давно уже перешёл и на другой язык, и на другую передачу мысли, настроился на иную, недоступную ранее волну? Впрочем, отчасти это удивление было наигранным. Я и сам когда-то умел разговаривать на этом языке, но со временем разучился, не имея ни желания, ни возможностей его практиковать. Смотря на своё окружение, я мог только предположить, что этот навык за его ненадобностью атрофировался сразу у всех, а потому мне не о чем сожалеть. Однако столкновение с кем-то, кто умел радоваться жизни и чувствовать себя счастливым без особых на то причин, резко взбудоражило меня, и я вдруг ощутил в груди ноющую пустоту.

Обед и в этот раз меня не подвёл, я с большим удовольствием утолил голод и даже подумал о том, не поужинать ли и здесь тоже, а не в ресторане отеля, но потом решил, что будет несправедливо по отношению ко мне открывать Катрин это секретное место, которое я обнаружил и имею на него теперь какие-то воображаемые права.

– Скажите, – обратился я к девушке-официантке, которая подошла забрать опустевшие тарелки, – а каково здесь жить, когда все туристы исчезают?

– Мне такое время не по душе, но что же поделать. Зимой море ведёт себя прескверно. Разложить на пляже шезлонг я бы не рискнула.

– В таких местах часто бывает, что местные недолюбливают туристов. У вас нет такого ощущения?

– Нет, что вы. Это же какая-то дикая жадность – хотеть оставить всё это только себе. Хорошими вещами хочется делиться, хочется приглашать сюда людей, показывать им красоту, готовить вкусную еду, танцевать на пляже. Это ведь было создано для всех нас. Да и мало кто из местных смог бы здесь жить, не приезжай сюда каждый год столько народу. Так что не беспокойтесь, мы на вас зла не держим.

– Это радует, – ответил я, вновь удивившись такой доброжелательности. – Но, должно быть, здесь не так много перспектив.

– Да, мегаполис из этого города вышел бы никудышный. Но это и хорошо. Поверьте, какая-нибудь невероятная карьера нужна не всем. Кому-то просто приятно утром проснуться под шум моря, выйти на пробежку, подышать свежим воздухом, вечером прогуляться в свете фонарей по променаду, закопаться в тёплом песке на пляже. Жизнь ведь из таких вещей состоит, разве нет?

– Вы правы, – согласился я. – Не буду с вами спорить. По вам видно, что это оказывает очень благоприятное воздействие. Сейчас люди всё чаще смотрят на других так, будто хотят их убить.

– Я так тоже умею, – засмеялась девушка и нахмурилась.

– Да, но не стоит. Девушкам лучше как можно чаще улыбаться. Это им очень идёт, – задумчиво ответил я, сминая в руках чистую салфетку.

– Напускная враждебность лишь указывает на то, что человек боится показать, что ему интересны другие люди. Не знаю, кто-то даже считает доброжелательность плохим тоном.

– Уж не я, поверьте, – поспешил я заверить девушку.

– Но вы всё же хмуритесь, – шутливо заметила официантка.

– Old habits die hard.

– Вы сами себя мучаете.

– Ну, может быть, если я буду приходить сюда чаще, то получится это преодолеть. Если хорошо поесть, то настроение гарантированно поднимется. Скажите, а нет ли здесь пляжа, где не так много людей?

– Ну вот, вы уже хотите всё себе одному захапать. Оборудованных – нет. Есть парочка, куда ходят местные, но туда проблематично добираться.

– Боюсь, если я задам ещё пару-тройку своих вопросов, то вы перестанете меня сюда пускать, – засмеялся я. – Но всё же я бы не хотел плавать как килька в банке.

– Да я понимаю, – с улыбкой ответила девушка. – В будни будет поспокойнее. А пока – увы. Нужно раньше вставать.

– Знаете, это совсем не про меня.

– Тогда я ничем не могу вам помочь. Ни-чем, – ответила девушка и зашла за стойку.

Я встал из-за стола, поправил одежду и направился к выходу. У самой двери я остановился, повернулся к девушке, ещё раз внимательно осмотрел её и сказал:

– Не знаю, говорили вам или нет, но вы очень похожи на одну итальянскую актрису. На Валерию Чанготтини. Если вы её не знаете, то прошу заметить, что это комплимент.

– На неё в каком возрасте? – спросила девушка, с трудом скрывая улыбку.

– Не в семьдесят восемь, не беспокойтесь. На неё в самом расцвете сил. Такой вариант вас устроит? – вышел я из положения и поспешил сделать полуоборот в сторону двери, чтобы позорно бежать, если девушке окажется не по душе и эта формулировка.

– Ой, ну сколько можно «вы» да «вы», – слегка обиженно сказала девушка. – Можно просто Аня. Ну, на тот случай, если вы снова к нам зайдёте. Вы скоро уезжаете?

– Пока не знаю. По настроению. Всего хорошего, – попрощался я.

– Эй, а вас-то как зовут? – преградила мне путь вопросом девушка.

– Роберт, – с армейской чёткостью ответил я и закрыл за собой дверь.

На самом берегу было установлено высокое колесо обозрения, которое работало до поздней ночи, включая ближе к вечеру яркие лампы по краям. Стоя внизу, я не мог поверить, что кому-то хватает смелости забраться внутрь кабинки, когда поднимается сильный ветер. Но кому-то хватало. Порывы ветра время от времени становились то сильнее, то слабее, но длина очереди зависела исключительно от времени суток. Не очень понятно, что такого интересного можно разглядеть с высоты в пятьдесят метров. А если и есть на что оттуда смотреть, то разве можно по достоинству оценить стоящий вид за несколько секунд? Так, многие старательно поднимаются по узким ступенькам на смотровую площадку, лишь чтобы сделать на ней пару фотографий и тут же побежать вниз.

Неподалёку от колеса обозрения, если пройти чуть в глубь города, располагалась концертная площадка, на которой в хорошую погоду местные и редкие приезжие группы играли живую музыку. Так было и сегодня: вооружившись простенькой на вид гитарой и саксофоном, пара одетых в яркие рубашки мужчин самозабвенно играла босса-нову. Играли они славно, но возле площадки было совсем немного людей. Я подумал, что было бы неправильно оставить представление без внимания, и уселся на свободную скамейку неподалёку от сцены. В кармане пиджака у меня лежало несколько мелких купюр, и я мял их в руках, раздумывая, как правильнее – положить деньги сейчас и уйти чуть позже либо же остаться слушать и заплатить в конце. В первом случае это бы выглядело так, будто мне не очень понравилось выступление, но я посчитал себя обязанным заплатить за него. Это могло задеть музыкантов. Во втором случае я рисковал какое-то время выглядеть неблагодарным слушателем. Такого рода мысли очень часто брали меня в заложники, я никак не мог понять, каким же это образом желание быть вежливым и благодарным причиняет мне столько неудобств. В конце концов я склонился ко второму варианту и просидел с полчаса, не думая ни о чём конкретном. Это было воскресенье, я очень ждал завтрашнего дня, поскольку большая часть отдыхающих приезжала на выходных сюда на один день из соседних городов и посёлков. Я, конечно, был отчасти согласен с мнением Ани, но та часть моего характера – жадная и эгоистичная, – которая позволила мне преуспеть в бизнесе, всё-таки предпочла бы более свободный пляж и отсутствие очередей во время обеда у дверей ресторанов. Какое счастье, что Катрин закрылась в нашем номере на время выходных!

Дело шло к вечеру. Уставшие от отдыха люди поднимались по бетонным ступенькам с пляжей, переодевались в узких, закрученных спиралью кабинках и чуть ли не организованными группами направлялись в сторону автовокзала, с которого до поздней ночи отправлялись рейсовые автобусы. Мне же предстояло поужинать с Катрин и снова погрузиться в одинокую тишину. По пути к отелю я вдруг понял, что не выполнил требования своей жены и вообще не нашёл ни одного места, которое стоило бы посетить вместе. По большей части я прогуливался взад-вперёд по променаду, лишь изредка сворачивая в переулки, пытаясь скрыться от палящего солнца в тени одноэтажных домиков и деревьев, украшенных густыми кронами.

На ресепшене я снова встретился с врачом, который посещал Катрин в день заезда. Он сказал мне, что не видит никаких причин волноваться и что моей жене стало заметно лучше. Я этому обрадовался, но понял, что, скорее всего, теперь не смогу позволить себе полной свободы. Поднимаясь по лестнице, яростно прокручивал в голове все местные достопримечательности и рестораны, выуживая из памяти редкие крупицы информации об этих местах, которые я почерпнул либо в небольшом путеводителе на вокзале, украденном мною из ВИП-зала, либо на рекламных плакатах, развешанных по всему городу. Оставалось только надеяться на свою находчивость и холодное безразличие, в достатке проявляемое моей женой.

Катрин стояла на балконе, скучающе смотря на море. Я намеренно громко закрыл дверь, чтобы жена заметила меня, и подошёл к ней, надеясь справиться о её самочувствии и пригласить на ужин.

– Я встретился внизу с твоим врачом. Говорит, что тебе лучше. Да и мне так кажется. Цвет кожи стал розовее.

– Это из-за ламп. В ванной комнате совсем другая картина.

– Пора ужинать. Я сильно проголодался от всей этой ходьбы. Думаю, что ты тоже не отказалась бы перекусить. Ты будешь переодеваться?

– А я сейчас разве плохо одета? – спросила Катрин, поворачиваясь ко мне лицом.

– Можно и так. Я тебя просто спросил. Пойдём?

– Да, пожалуй. Не думаю, что буду много есть, но хоть ради приличия спущусь. Вообще, что о нас думают постояльцы отеля и его служащие? Муж круглыми днями гуляет, а больная жена лежит в номере.

– Согласен. Ситуация комичная. Но тебе лучше – завтра можем выйти на прогулку вместе.

– Ты нашёл, куда нам сходить?

– Да, несколько мест мне приглянулось, – смущённо ответил я.

У дверей ресторана собралась толпа. Служащий отеля очень эмоционально извинялся за задержку и просил подождать пять минут, пока заменят разбившуюся люстру и соберут разлетевшиеся по всему полу осколки. Катрин раздражённо вздохнула:

– Не стоило так торопиться. Сейчас их пять минут превратятся в двадцать.

– Да нет, не думаю. Это ведь не такое место, где требуется три недели, чтобы заменить сломавшийся замок или перегоревшую лампочку. Сама знаешь, сколько здесь номера стоят. Сейчас всё будет, зачем ты раньше времени начинаешь…

К нам подошла прекрасно одетая женщина со своим мужчиной. Мы не были знакомы, но я много раз видел их во время своих прогулок, пара каждый раз мне улыбалась и наклоняла головы в приветствии. Они представились, но я прослушал имена и уловил только последнюю часть фамилии. Пара спросила нас, как мы находим курорт и погоду, местную еду. Вопрос, разумеется, был задан из вежливости и от скуки, поскольку обозначенные служащим пять минут были на исходе, а двери ресторана оставались закрытыми. Я ответил что-то невразумительное, стараясь описать свои впечатления максимально нейтрально, чтобы не показаться ни чрезмерно впечатлённым, ни необоснованно разочарованным. Поскольку моя жена молчала – ей попросту было нечего сказать, – я попытался втянуть её в разговор хотя бы физически и нежно взял под руку. Катрин резко отдёрнулась и с полубрезгливой улыбкой покачала головой.

– К сожалению, моя супруга заболела по приезде. Сейчас ей стало лучше, так что мы надеемся подробнее изучить город на грядущей неделе. К тому же пляжи будут на порядок свободнее.

– О, какая жалость – заболеть во время отпуска, – посочувствовала женщина, взглянув на Катрин.

– «Заболела» – это громко сказано. Так, лёгкое недомогание. Но мой супруг не оставляет и такое без внимания, так что мне пришлось сидеть в номере под присмотром врача.

Я удивлённо взглянул на Катрин, решительно не понимая, о чём она говорит.

– Ну что вы так? На солнце ей бы мгновенно полегчало, – сказала мне женщина. – Я тоже совсем разбитая приехала, но всего часа у моря мне хватило, чтобы встать на ноги. Так что вы это зря. Врачи только нагоняют хандру. Этого и дома хватает. Даже в хорошую погоду.

Совсем растерявшись, я только улыбнулся в ответ. К счастью, мне на помощь пришёл служащий отеля, открывший двери ресторана и пригласивший всех внутрь. Разговор с супружеской парой, чьи имена мне так и остались неизвестны, тут же закончился. Катрин не собиралась мне ничего объяснять и последовала за нашими собеседниками, даже не посмотрев на меня. Когда мы сели за свой столик, я спросил жену, почему она вдруг так переменилась. Она, словно не понимая природы моих претензий, лишь удивлённо отмахнулась и принялась за еду. Я думал оставить это для обсуждения позднее, но Катрин меня опередила.

– Скажи мне лучше, – начала моя супруга, откладывая в сторону вилку, – зачем ты выставляешь меня перед чужими людьми какой-то болезненной обузой? Мог просто промолчать, но нет, зачем-то нужно выставлять себя этаким мучеником, можно подумать, весь в веригах.

– А зачем ты от меня отдёрнулась? Мы же не чужие друг другу люди. Если хочешь сказать, что я выставил тебя перед другими в плохом свете, то ты сама начала. Даже если ты не в духе, то это не значит, что нужно меня избегать. И я совсем не хотел тебя обидеть, наоборот. Кто же знал, что ты это так воспримешь? Я разве тебе хоть слово сказал в упрёк?

Катрин, принявшаяся было за еду, с силой швырнула вилку на тарелку, так, что окружающие повернулись на громкий звук.

– Ты всё время строишь из себя жертву, всё время думаешь только о себе, когда говоришь что угодно. Как ты сегодня сказал? Ситуация, видите ли, комичная. Тебе одному смешно. Давай, расскажи нам всем, мне, вот этим людям. Что такого смешного? Я не понимаю.

– Катрин, пожалуйста, успокойся. Не надо сцены.

– А что? Тебе будет неудобно перед людьми?

– Я просто хочу объяснить тебе, что вся эта ситуация – простое недоразумение. Мы друг друга не так поняли. Давай поговорим по-человечески, как взрослые люди.

– Идиот, – взбешённо протянула Катрин и откинулась на спинку стула. – Сколько можно разговаривать? Я со стенкой шкафа до большего договорюсь.

Я покачал головой, отложил приборы, стараясь не смотреть по сторонам, встал из-за стола и вышел из ресторана в фойе, а оттуда на улицу. Уже потихоньку темнело. Закат начинался через час. Я оставил позади не только полный зал удивлённых гостей, не только взбешённую Катрин, но и кое-что куда более прозаичное – свой ужин, а потому почти бегом бросился в сторону моря. Практически все находившиеся на променаде заведения работали до глубокой ночи, а потому я мог не беспокоиться о том, что останусь голодным. Всю дорогу я не оборачивался назад, сам не зная, что́ боясь увидеть, ведь кто-кто, а Катрин точно не побежала бы за мною вслед. Тогда, много лет назад, – может быть. Сейчас я уже ни в чём не был уверен, да и думать об этом лишний раз не хотел. Ситуация приключилась прескверная.

Бегущие у самого горизонта облака походили на паруса кораблей, идущих мимо города куда-то в дальние страны, где полно сокровищ, диковинных зверей и ценных товаров, которые можно втридорога продать на родине заждавшимся соотечественникам. Солнце же как-то необычайно быстро начало снижаться по небосклону, предвещая скорый закат. Спасатели оставили свои башни, поскольку официально время купания подошло к концу, но ещё много отважных людей бросалось в холодеющую с каждым часом воду. Одинокий мужчина взобрался на волнорез и уселся на самом его краю вдалеке от берега. Волны, ударяясь о брёвна, чуть не утягивали купальщика за собой, но он крепко вцепился в железные прутья и изо всех сил противился морю. По пляжу взад-вперёд ходили мужчины с металлоискателями, без особого энтузиазма водя длинной палкой из стороны в сторону, то ли надеясь отыскать и присвоить себе забытые драгоценности, то ли просто собирая мусор, непременно оставляемый отдыхающими каждый день. Закрывались ставни ларьков с мороженым и напитками. Молодые продавщицы забирали в терморюкзаки остатки товаров, запирали стойки на простой замок и укатывали в глубь города на велосипедах.

Я зашёл на веранду одного из множества ресторанов и уселся на скамейку вдалеке от остальных гостей, в самом углу. Отсюда открывался отличный вид на море, на нависающее над ним акварельное небо. Я что-то заказал у подошедшего ко мне официанта и тут же забыл, что именно. Передо мной разворачивался потрясающий пейзаж. Не грозный, не величественный, стремящийся унизить наблюдателя, а совершенно лёгкий, мягкий, приглашающий к себе в гости. По променаду выстроилась целая толпа людей с фотоаппаратами и телефонами. Каждый считал своим долгом сделать фотографию заката, вместе с этим смотря на происходящее исключительно через объектив, выстраивая баланс цветов, фокус и прочие вещи, которые мне ни о чём не говорят. Я же смотрел на всё это просто так, своими глазами, что было, как мне кажется, в разы приятнее. Неподалёку от веранды я заметил старушку в инвалидной коляске. Её спутница – дочь или внучка – стояла рядом, положив женщине руки на плечи. Я подумал, что мы с этими людьми единственные, кто понимает, что происходит. Единственные, кого пригласили, кого впустили на тайное мероприятие, проводимое у всех на виду, но вместе с тем невидимое для всех, кто не был посвящён в его суть.

За считаные минуты небо из обычного вечернего неба превратилось в роскошный холст, полный широких разноцветных мазков. Этот неповторимый живой союз огненно-красного и тёмно-синего, это акварельное сиреневое трепетание было столь прекрасно, что привыкший к серости мегаполиса ум не воспринимал происходящее как реальность. Солнце, всё сильнее и сильнее снижаясь, спряталось на несколько мгновений за хлопковым облаком, которое тут же наполнилось яркими красками, представив собой сгусток клокочущей, бурлящей лавы. Волны продолжали накатываться на пустеющий пляж, ненадолго оставляя за собой на песке радугу заката в отблесках задержавшейся солёной воды.

Передо мной поставили тарелку с жареной рыбой и бокал тёплого ярко-жёлтого напитка. Я поднял его над столом и посмотрел сквозь на зависшее над самой линией горизонта солнце. Показалось, что мне удалось поймать звезду в свой бокал. Я даже будто поверил в это, ощутив, как он чуть-чуть потяжелел. Наконец солнце скрылось за невидимой линией, оставив всех нас лишь с отголосками своей красоты, ненадолго задержавшимися на летнем небе. Прошло ещё несколько минут, и по всему променаду загорелись фонари. Я без особого интереса поужинал, расплатился и решил ещё прогуляться, не торопясь возвращаться к Катрин. Я надеялся, что получится застать её уже спящей. С какого-то времени каждый из нас предпочитал другого именно в таком состоянии. Но даже за этим мирным сном последует день, в котором мне придётся столкнуться с последствиями сегодняшней ссоры. Я был к ней в определённом смысле готов. В определённом – потому что мне было по большому счёту всё равно. Стоило мне оказаться у моря, как все гнетущие меня эмоции куда-то улетучивались, мне больше не приходилось страдать от склонности к рефлексии. То чувство, которое принято называть счастьем, здесь посещало меня. А даже если и нет, то находилось столь близко, что это можно было вполне считать за полноценное присутствие. Да, скорее всего, в какой-то момент эта идиллия, пастораль наскучит, но когда я смотрел на лица местных жителей, то не замечал ничего такого. Быть может, я недостаточно внимательно смотрел. Быть может, посредственный из меня психолог. Сам того не замечая, я обошёл променад взад-вперёд дважды и оказался на пирсе, протянувшемся довольно далеко от берега. Это сооружение по длине превосходило все волнорезы, а потому можно было подумать, что пирс является их предводителем, гордо смотрящим в лицо непрестанно надвигающейся угрозе. Я дошёл до самого края и принялся бесцельно смотреть в воду, думая о чём-то незначительном. В такие моменты я сильно сожалел, что мне было совершенно не с кем поговорить. Но, увы, в жизни нельзя получить вообще всё. Становилось прохладнее, и мой лёгкий костюм начал продувать усиливавшийся морской ветер. Я напоследок посмотрел на то место на горизонте, куда скатилось солнце, и направился обратно к променаду. Выходя с площадки на конце пирса, я прошёл мимо группы девушек. Я скользнул по ним взглядом, и вдруг он совпал с другим, знакомым мне взглядом Ани. Почему-то меня это смутило, и я, сделав вид, что не узнал девушку, прошёл мимо. Я уже дошёл до самого начала пирса и спустился на променад, когда сзади меня окликнул женский голос:

– Роберт?

Я обернулся. Увидев лицо Ани, невольно улыбнулся.

– Зачем притворяетесь, что не узнали? – спросила девушка, сбегая по ступенькам с пирса.

– Вы были в компании друзей – не хотел влезать, – попытался оправдаться я.

– Не стоило беспокоиться. Я с ними сама только что встретилась. Увидела вас на пирсе и решила подойти поздороваться. А вы принялись от меня бежать.

– Я от вас не бежал, – смущённо ответил я.

– По вашему шагу сразу так и не скажешь. И я же просила вас не обращаться ко мне на «вы».

– Но вы сами продолжаете это делать, – заметил я.

– Плохо на меня влияете. Но ладно. Что делаете?

– Ничего. В отель пока возвращаться не хочется. Если хочешь, можем немного прогуляться. Покажешь местные достопримечательности. Если такие, конечно, есть.

– Ох, начались замашки приезжих, – с напускным артистизмом сказала Аня и махнула рукой. – Конечно, если шагать взад-вперёд по променаду, то мало что увидишь.

– Разве моря недостаточно?

– Это не я интересовалась достопримечательностями. Мы, конечно, не в Италии, но это ничего. Даже в самых заурядных местах есть что посмотреть. Просто оно находится как-то в сторонке, где никто не ходит. И вообще. Для такого рода вещей нужно детское воображение. Тогда любые места будут в три раза интереснее. Если думать не о том, чего здесь нет, а о том, что здесь может быть, то жизнь становится ярче.

– Ты здесь с детства живёшь?

– Да. Многие подруги уехали после окончания школы. Теперь хвастаются передо мной фотографиями из театров и дорогих машин. Надеюсь, что они все по-настоящему счастливы, а не пытаются с моей помощью в этом убедиться. Но это так, ерунда.

– Нет, почему ерунда. У некоторых уходит по десять лет на то, чтобы понять, что они сделали ошибку и долгое время пытались жить чужой жизнью.

– А может, хорошо, если понять вообще не получается. Тогда не о чем сожалеть.

– Рано или поздно понимание всё равно приходит. И чем позднее – тем больнее. Но мы куда-то не туда свернули. Говоришь, с детства здесь живёшь? И какое же место у тебя здесь любимое?

– Ой, из них так мало осталось. Город сильно изменился. Разве что… Но отсюда далековато. Тебя потом в отель не пустят.

– Стойка администратора работает круглосуточно, – с улыбкой ответил я.

– Ах вот оно что, – важно протянула Аня. – Всё в лучшем виде, со всеми удобствами.

– А как же.

– Боюсь даже спросить, кем ты работаешь.

– Да, не стоит. Эти разговоры обычно ни к чему интересному не приводят. Как правило, приводят к поочерёдным жалобам на жизнь.

– Мне жаловаться не приходится.

– Вот. Мне тогда придётся жаловаться за двоих. А я не люблю жаловаться. Куда же мы идём?

– Секрет, – таинственно произнесла Аня и сощурила глаза.

– А чем здесь люди вообще занимаются? Я просмотрел по диагонали какой-то путеводитель, но ты же знаешь, как они делаются. Садят стажёра, которому нечем заняться, и заставляют верстать какую-нибудь чепуху, лишь бы без дела не сидел. Ощущается очень неискренним.

– Ты про «Десять мест под солнцем в …»?

– Да, что-то такое. Паршивенькая брошюрка.

Аня рассмеялась. Мы уже давно дошли до края променада и свернули на улицу, ведущую в глубь города. Вокруг нас с обеих сторон стояли такие же одноэтажные домики, что и у моря. Редко когда между ними возвышалось здание выше трёх этажей. Самая крупная и впечатляющая застройка находилась с другого края променада, где земля поднималась выше и выход к морю был лучше обустроен. Но апартаменты там стоили баснословных денег. Я бы мог себе позволить купить там летнюю квартиру, но Катрин ни за что бы не согласилась сюда переезжать на целых несколько месяцев в году.

– Эти брошюры я делала несколько лет назад. Получилось страшно, согласись?

– Теперь мне неудобно, что я столь нелестно о них отозвался. Там были и позитивные моменты… Но я точно не помню. У меня эта брошюра лежит где-то в номере.

– Нет-нет, там всё ужасно. Меня попросили сделать по знакомству, но лучше бы не просили. Хотя остались довольны. В таких вещах у людей постарше большие проблемы со вкусом. Они любят, когда всё разноцветное, пляшет по бумаге, много восклицательных знаков.

– А что плохого в разнообразии цветов? – удивился я. – Знаешь, когда поживёшь в большом городе лет с десять, соскучишься даже по зелёному тазику. Нынче всё делается в бело-серых цветах. Так что пускай в брошюре будет целая палитра.

– Как скажешь, – со смехом ответила Аня и, потянув меня за рукав, свернула в небольшой переулок, край которого упирался в деревянный забор.

За забором над всеми окружающими домами нависала высокая водонапорная башня из красного кирпича. Местами он уже осыпался, у подножия постройки валялись груды строительного мусора, какие-то накрытые брезентом бочки, множество гнилых досок и ещё чёрт знает чего. С одной из сторон даже всё ещё стояли строительные леса. Через каждые несколько метров по всей высоте башни были проделаны небольшие окна – давно разбитые и служившие теперь укрытием прячущимся от непогоды птицам.

– Это сюда мы шли? – спросил я Аню, которая уже собралась прыгать через забор.

– Да. Не нравится? Оттуда, сверху, открывается отличный вид.

– Она же упадёт с минуты на минуты.

– Брось. Она простояла здесь тридцать лет. С чего бы сейчас падать? Вон, видишь, строительные леса ещё остались. Её реновировали. Она очень неудачно стоит, рядом с домами, поэтому тяжело сносить. Из-за этого просто поддерживают в более-менее стабильном состоянии. Не бойся, не обвалится. Разве что ты сегодня очень плотно поужинал, – сказала мне Аня и ловко перескочила через деревянный забор.

Я не стал спорить с девушкой, но в дорогом костюме прыгать через забор мне показалось неразумным. К счастью, я быстро нашёл достаточно широкую дыру, через которую мне удалось протиснуться и ничего не порвать и не заляпать. Аня не очень оценила мою осторожность, но ничего не сказала и пошла в сторону башни. Вход располагался на противоположной стороне от забора. Местные власти действительно не беспокоились о том, чтобы оградить жителей города от посещения башни. Дверь не была заперта, не было на ней ни замка, ни даже предупреждения, грозившего ужасными последствиями тому, кто осмелится ей воспользоваться. Внутри башни оказалось даже не очень грязно. Металлическая винтовая лестница, поднимавшаяся до самой крыши, не вызывала доверия, но, сделав несколько шагов, я понял, что Аня была права и вся эта конструкция не планирует в ближайшее время обваливаться под моим скромным весом. Перила были надёжно приварены, ступеньки отзывались не ржавым скрипом, а вполне здоровым металлическим стуком. Мы почти бегом – скорее, я бежал за Аней – поднялись наверх. Я немного запыхался, но быстро пришёл в себя, вдохнув свежего вечернего воздуха. Моя спутница открыла невысокую дверцу, ведущую на внешнюю площадку, и вышла наружу. Мне пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой об потолок. Сказать честно, если бы не та твёрдость, с которой мне отвечали ступени по пути наверх, на площадку выйти я бы не решился: она находилась в куда менее обнадёживающем состоянии. Я не боюсь высоты, но всё равно начал представлять себе наиболее трагический вариант развития событий. Однако мои мысли быстро поутихли, стоило мне окинуть взволнованным взглядом окрестности.

Красные черепичные крыши домов тонули в зелени гордо поднявших свои кроны деревьев. Лишь на небольшом отдалении от башни высилась выполненная в готическом стиле кирпичная католическая церковь и приставленная к ней колокольня с узкой башенкой наверху и большим циферблатом часов чуть ниже яруса звона. Несмотря на то что было ещё не очень поздно, та часть города, которая не пользовалась интересом у туристов, заметно потемнела, и лишь огоньки на колесе обозрения да яркие фонарики на променаде привлекали к себе внимание. Серо-голубое небо потяжелело, и медленно-медленно тянулись облака над почуявшим силу далёким морем, бегущим ровной полоской до самого горизонта. В другой части города – там, где возводили жилые комплексы, – общая картина рушилась строительными кранами, высокими, но ещё не заселёнными зданиями, огромными рекламными плакатами с не очень заманчивыми ипотечными ставками.

– Ну как тебе? – спросила Аня, опираясь спиной на ограждение.

– Не прислоняйся ты к этому всему, прошу тебя, – взволнованно попросил я. – Я всё понимаю, но падать здесь прилично.

– Да брось, – опять рассмеялась Аня.

– Мне потом объяснять, что это не я тебя толкнул, а ты сама упала, – серьёзно сказал я. – Прекрасная завязка для детективного романа. Но я бы не хотел в таком участвовать.

– Никто раньше не падал, а я – свалюсь.

– Пожалуйста, не надо испытывать судьбу.

– Город здесь как на ладони, – сказала Аня, отходя от ограждения. – В детстве было интереснее почему-то, но и сейчас тоже ничего. Местные ребята сюда до сих пор бегают. Им попробуй запрети. Конечно, даже на корабле где самое интересное место? В вороньем гнезде на фок-мачте. Здесь что-то вроде того. Хотя, наверное, ещё лучше вид с моря. Но я боюсь заниматься парасейлингом. Да и это дорого.

Я ничего не ответил, только одобрительно покачал головой. Мне почему-то стало стыдно перед Аней из-за того, что тогда, в первый день, я о ней так плохо подумал. Быть может, дело было в моём настроении. Или ещё в чём-то. Скорее всего, после долгих лет рафинированного существования контакт с неотёсанным, необработанным диким самоцветом случайно ранил меня. На ветру волосы Ани сбились вместе и то и дело закрывали ей лицо. Эта лёгкая дикость её образа показалась мне такой пленяющей, что захотелось уткнуться лицом в этот каштановый шторм. Я силой заставил себя отвести взгляд от девушки.

– Ты придёшь завтра? – невзначай спросила Аня.

– Не знаю. Может, и не приду, – ответил я, снова вспомнив про то, что собирался гулять с Катрин.

– А что так? – удивлённо спросила Аня. – Что-то случилось? Или ты уезжаешь?

– Нет-нет, я просто… просто собирался кое-куда сходить. Ещё с первого дня. Никак попасть не мог.

– Куда?

– Да так, в одно место.

– Какое? – с интересом, но без нажима спросила девушка.

– Секрет, – ответил я, точь-в-точь воспроизведя манеру речи Ани.

– Ну ладно, – сдалась Аня. – А так если что – приходи. Буду ждать. Если хочешь, можем даже что-нибудь заранее приготовить, просто позвони. Не придётся ждать. У тебя есть наш номер? Или могу просто свой дать.

– Эксклюзивный сервис?

– У нас многие так ходят, так что я бы не начинала особенно радоваться. Кафе небольшое. Всё работает по немного другим правилам. Я даже думаю, что найти нас среди всех этих улочек – особая судьба. Дано не каждому. Выходит, своеобразное тайное общество.

– Не хватает только обряда посвящения.

– Боюсь, что у нас нет ни подвала, ни даже какого-нибудь мрачного сарайчика, в котором можно было бы что-то такое устроить. Иначе атмосфера не та. Не посвящение, а какая-то профанация.

Я улыбнулся в ответ и задумчиво принялся скрести пальцем по ржавой ограде. Мне словно казалось, что я случайно оказался в месте, для меня не предназначенном. Словно я по поддельному приглашению пробрался на чужую свадьбу. Я никак не мог расслабиться и просто стоять рядом с этой девушкой, смотреть на медленно уходящий в ночь город.

– Как думаешь, – спросил я, – это правда, что люди рано или поздно обязательно друг от друга устают?

– Но делают вид, что это не так?

– Вроде того.

– Нет, не думаю. Несчастным людям просто хочется видеть за чужим счастьем отражение своей жизни. Поэтому они и смотрят так странно – как будто насквозь. У тебя это тоже немного есть во взгляде.

– Простая растерянность. Я ещё тут не освоился. Да и вниз свалиться побаиваюсь.

– Как знаешь, – усмехнулась девушка.

– Ты никогда ни в ком не разочаровывалась? – спросил я, потирая то место на пальце, которое обычно скрывалось обручальным кольцом.

– Почему это ты об этом заговорил? Странная тема для вечерней прогулки.

– Не знаю, извини. Просто вопрос в голове слишком назойливо крутился, пришлось его выпустить на волю. Город маленький, здесь, наверное, если в парочке людей разочаровался, то больше и не осталось никого. Или не приходилось ещё?

– Ой, не хочу говорить о глупостях, не хочу, не хочу, – затараторила Аня и юркнула обратно в башню. Послышались металлические отзвуки ступенек.

Я бросился за девушкой, но она с сумасшедшей скоростью сбежала вниз, от этой погони у меня закружилась голова, и когда я наконец выбрался во двор башни, то еле стоял на ногах. Аня с лёгкостью перескочила через забор и исчезла за ближайшим поворотом. Я тяжело вздохнул, расстегнул манжеты рубашки и вторую верхнюю пуговицу и, всё с той же излишней осторожностью, пролез через дыру в заборе. Девушки нигде не было, я походил по району с пятнадцать минут, но она действительно убежала. Я взглянул на часы и тяжёлым шагом побрёл в сторону своего отеля.

Когда я вернулся в свой номер, Катрин уже крепко спала, раскинувшись на всей кровати так, что мне было негде и приткнуться. Я разложил кресло в углу и кое-как устроился на нём, прикрывшись пляжным полотенцем, угол которого вылезал из-за шкафной дверцы и сумел привлечь моё рассеянное внимание. Сон всё не шёл и не шёл, я в голове проматывал разговор с Аней, возвращался туда, на вершину водонапорной башни, снова видел её развевающиеся на ветру волосы, потёртые манжеты кашемирового свитера.

Рано утром я проснулся от сильной боли в плече и уснуть мне уже не удалось. Я собрал обратно кресло, принял душ и переоделся в свежую одежду. Катрин проснулась только через несколько часов, когда уже было поздно спускаться к завтраку, но она не решилась высказывать мне претензии по этому поводу. Мы с ней дружно проигнорировали вчерашние события, я предложил ей выйти на прогулку и вкратце описал всевозможные маршруты, которыми мы могли бы сегодня воспользоваться. Катрин слушала без особого энтузиазма, но нам удалось на чём-то сойтись, и вскоре мы с ней под руку вышли из отеля и спокойным шагом направились к морю. Словно удивившись тому, что моя супруга всё же выбралась на улицу, скверная утренняя погода быстро наладилась: порывистый ветер с дождём совершенно исчез, его следы замело выглянувшее из-за облаков солнце.

Разговор не клеился, поэтому, чтобы не идти молча, я начал пространно описывать окружающие нас дома и рестораны, рассказывать забавные истории, связанные с купанием. Моя жена терпеливо слушала меня, но никак не комментировала и не отвечала на вопросы, то и дело оставляемые мной как своего рода приглашения. Это выглядело как-то жалко, но я по крайней мере радовался тому, что нам не приходится снова ругаться. Я этого очень не люблю. Впрочем, знаю несколько людей, которых хлебом не корми, дай только поругаться, они от этого получают невероятный заряд энергии. Выискивают в любой вещи мельчайшие детали, к которым можно придраться, и намертво вцепляются в них зубами. Сказать честно, чтобы с такой виртуозностью воспламеняться по любому поводу, нужно какое-то особое разрушительное мастерство, чудовищный дар.

На пляж Катрин поначалу не рвалась, но когда мы добрались до самого края променада, то она всё же спустилась к тёплому песку, сняла туфли и, держа их в одной руке и лёгкий белый зонтик в другой, побрела к воде. Я заприметил свободную деревянную лежанку и прихватил её с собой. То и дело утопая по щиколотку в песке, я следовал за Катрин, ожидая, что она вот-вот остановится, но этого не происходило, из-за чего наша процессия принимала комедийный и отчасти криминальный характер, поскольку это было очень похоже на похищение лежанки служителем прекрасной дамы. Так мы прошагали ещё довольно далеко, выйдя за границы пляжа и продолжив прогулку вдоль берега, заваленного камнями и щебнем, который сюда, скорее всего, свалили строители стоящих неподалёку жилых комплексов. Катрин попросила меня сделать несколько её фотографий на фоне свободного от купальщиков моря, после чего наша процессия – прекрасная дама и я, Санчо Панса, – направилась в обратную сторону.

Мы сходили в музей курортной моды, один очень приличный ресторан и даже съездили посмотреть на лосей в парке неподалёку от города. Всё это, конечно, ни в какое сравнение не шло с нашими прошлыми поездками в Швейцарию и Испанию, но мне показалось, что то умиротворяющее действие, которое оказало на меня здешнее море, распространилось и на Катрин. Ко второй половине дня к ней даже вернулась присущая ей некогда живость, но, увы, без дурашливого чувства юмора, которое меня когда-то подкупило. В самом городе мы нашли немало магазинов с безделушками, которых Катрин купила целый пакет и принялась прямо там, у одного из магазинов, планировать их отправку друзьям и родственникам. Она приобрела упаковочную бумагу, забив ей ещё один такой же пакет, а потом внезапно вспомнила, что ей ещё очень хотелось взять с собой домой какого-то резного котёнка, и мы вновь прошлись по всё тем же магазинам, потратив ещё больше, чем за первый заход. За этим, разумеется, вновь последовала покупка нескольких рулонов бумаги. Мне казалось, что я выгуливаю расшалившегося ребёнка, но в этом был какой-то шарм, грустное, но всё же удовольствие. Так, перелистывая старый гербарий, подготовленный в давние годы для школы, с улыбкой вспоминаешь и весёлую осень, и детские шалости, за которые пришлось побегать от матери по квартире.

Под самый вечер у Катрин страшно разыгрался аппетит, она зашла сразу в несколько лавок с мороженым подряд, выпила на ночь две кружки кофе, которого обычно не пила даже по утрам, и заела всё это огромными свежеиспечёнными кренделями с сыром, в очереди за которыми у небольшой будки собралась огромная толпа. Проходя мимо одного из заведений, я заметил сидящую внутри пару, разговор с которой днём ранее привёл к скандалу. Сказать честно, когда я присмотрелся повнимательнее, то заметил между ними тот же холодок, который был свойственен нашей семье. Вполне возможно, что и они тоже разыгрывали какое-то представление для окружающих, пока то настоящее, что было надёжно скрыто за стенами из роскошной одежды и отточенных до автоматизма манер, разлагалось и изо всех сил источало трупный запах. С другой стороны, вполне возможно, что подобная фальсификация действительности способна повлиять на неё; быть может, у этих людей ещё не всё потеряно. Катрин же не так много сил и внимания уделяла игре в счастливую семью, а я, при всех моих способностях, не мог выполнять эту работу за двоих, из-за чего время от времени мы оказывались в не самых приятных ситуациях.

Поскольку разговоры наши носили исключительно координационный характер («Здесь налево», «Давай сюда зайдём», «Нет, выглядит паршиво, поищем что-нибудь ещё»), то я мог спокойно витать в облаках и смотреть по сторонам, надеясь отыскать ещё какое-нибудь развлечение среди потихоньку закрывающихся на ночь заведений. Мой взгляд скользнул по фасаду здания и провалился в узкий переулок, на противоположной стороне которого виднелась водонапорная башня. Только тогда я вспомнил про Аню и понял, что сегодня к ней не заходил. У меня не было возможности зайти, но ведь она могла меня неправильно понять, подумать, что я был на что-то в обиде. Я совсем разволновался и уже до самой ночи не мог ни о чём другом думать. В конце концов, женщины бывают очень мнительными. Аня такой не выглядела, но я ещё не знал её настолько хорошо, чтобы быть уверенным, что моё сегодняшнее отсутствие не скажется на её отношении ко мне.

Когда мы вернулись в отель, Катрин разложила подарки на столе и до поздней ночи выводила перьевой ручкой адреса на конвертах и бланках, которые она позаимствовала у администрации отеля. Я же уселся на балконе и смотрел на темнеющее с каждой минутой небо, думая о том, как мне завтра повидаться с Аней, зайти к ней в кафе хотя бы на обед. О том, чтобы взять туда Катрин, не могло идти и речи, но я должен, просто обязан был заглянуть к девушке и поговорить с ней. Я мучился этим вопросом очень долго, и лишь нагрянувший без предупреждения сон освободил меня от этой пытки.

Наутро случился новый скандал. Катрин вновь проснулась позже, чем следовало, а когда я предложил ей куда-нибудь сходить, она с видом смертельно больной отчитала меня за то, что я куда-то беспрестанно её гоняю. Я окончательно перестал понимать, что происходит с моей женой. Эти сумасшедшие перепады настроения вообще ничем нельзя было объяснить. Катрин кое-как дошла до ванной комнаты, но после душа настроение моей супруги испортилось ещё сильнее. Она вновь сослалась на плохое самочувствие и заявила, что желает остаться в отеле хотя бы до обеда, пока жаркое солнце, заглядывавшее к нам в номер с самого утра, не поумерит свою пылкость. Я хотел было заняться вопросом её здоровья, но подумал, что у всего есть свои пределы и если Катрин так хочется разыгрывать Мольера, то она имеет на это полное право, но только с совершенно пустым зрительным залом. Я заверил её, что загляну позже, а пока желаю оставить её в покое, и как можно скорее покинул отель, стараясь не попадаться никому на глаза. У этой перемены настроения была и светлая сторона – ведь теперь я мог зайти к Ане и поговорить с ней, как и хотел прошлым вечером. Я не стал дожидаться обеда и смело направился напрямик в кафе, даже не спустившись к морю освежиться после долгого сна.

В кафе Ани не оказалось, вместо неё за стойкой сидел пожилой мужчина, тоже с книгой в руках, но куда менее приветливый на вид. Он явно не знал, кто я такой, а потому без особого интереса воспринял мой визит. Расспрашивать его про Аню я побоялся и просто сел завтракать, надеясь, что девушка придёт и застанет меня здесь. Но этого не произошло, хоть я и растянул завтрак на неприлично долгое время. Сказать честно, еда не произвела на меня впечатления. То ли оттого, что я только и думал, что об Ане, то ли оттого, что сидеть в кафе одному, лишь с хмурым мужчиной за стойкой напротив, было как-то неуютно.

Когда я вышел на улицу, в голове моей кружилось несколько мыслей, пытавшихся побороть друг друга. Одна утверждала, что у девушки мог сегодня быть выходной, что не может же она работать каждый день и что теперь я точно найду её где-нибудь на променаде, прогуливающейся с подругами или в одиночку. Другая убеждала меня в том, что мои слова тогда, на площадке водонапорной башни, как-то задели Аню, а вчерашнее моё отсутствие в кафе убедило её в том, что я не жалею о сказанном. Были и другие – жалкие, бессвязные – мыслишки, которые тоже требовали от меня внимания, но я не желал думать о том, что с девушкой могло что-то случиться или что она куда-то уехала. В конце концов, что мне оставалось? Я решил, что моей единственной надеждой была самая первая, самая простая мысль, и побежал в сторону моря, несколько раз по пути влетев в случайных прохожих. Уже на променаде я был вынужден прекратить свои метания и принять спокойный, прогулочный вид, не мог же я позволить себе выглядеть как перепуганный школьник, только-только испытавший столь болезненное, но вместе с тем томительное прикосновение первой любви. Я делал шаг за шагом, с пятки на носок. На передке обуви появлялась и исчезала небольшая складка. Мне приходилось силой держать руки за спиной, чтобы их неспособность расслабиться не выдала моего волнения. Чёрт побери, клянусь, я думал, что сам себе выломаю руки. Вот вышла бы сцена!

Я смотрел по сторонам, переводя взгляд с одного прохожего на другого, с одной лавки на соседнюю, всё скользя и скользя по таким разным, но одинаково неважным для меня лицам. Я заглядывал в узкие окна ларьков, пытался угадать желанные черты под опущенными на лицо шляпками. Я смотрел то на веранды ресторанов, то на скрипучие качели, то на плещущихся в воде людей; щуря глаза, вглядывался в кабинки колеса обозрения, медленно ползущие наверх. Сколько бы я ни ходил взад-вперёд мимо спокойного тёплого моря, нигде я не мог увидеть знакомое лицо Ани. Я не мог ни о чём другом думать, я перебирал в голове все места, где в такое время могла быть девушка, и каждый раз безумно злился, когда её там не оказывалось. Я зашёл почти в каждый ресторан, в каждое кафе и бутик, коих в городе было несчётное множество. Всё без толку. В погоне за призраком Ани я совершенно забыл о том, что обещал зайти к Катрин во второй половине дня. Мне было совсем не до неё, но к тому времени я исчерпал все идеи о местонахождении девушки и, кроме как признать поражение, мне ничего не оставалось.

Катрин стало хуже, она лежала на кровати с компрессом на голове, который ей сделал вызванный врач. Я не застал его, а расспрашивать мою супругу о состоянии её здоровья было бесполезно, поскольку её показания менялись прямо на лету, а если кто-то осмеливался усомниться или решался обсудить какие-либо из симптомов, начиналась такая страшная ругань, что приходилось десять раз жалеть о том, что не удалось удержать мысли при себе. О том, чтобы вытащить Катрин на улицу, мечтать не приходилось. Она впала в какое-то пограничное с трансом состояние и неразборчиво говорила сама с собой, никак не реагируя на мои попытки с ней поговорить. Но я был в таком подавленном состоянии, что ухудшение состояния моей супруги вообще никоим образом меня не задело. Я принял это как данность, не стал ни с чем спорить и только оставил денег на тот случай, если она решит снова вызвать врача. Катрин тоже было плевать на то, что я думаю. Как прекрасно супружеское согласие!

Я вышел на улицу, не в силах находиться в одном помещении со своей женой, и понял, что вновь оказался совершенно один в этом волшебном месте. Удар морской волны разрушил тот маленький песочный замок, который мне удалось, неожиданно для себя самого, построить. Чудесный эффект, что производили на меня летний ветер и крики чаек, незаметно растворился, оставив меня ни с чем, разве что только с воспоминанием о счастье. Я вновь дошёл до кафе, но сквозь узкое оконце разглядел за стойкой мужчину, который обслуживал меня утром, и спешно удалился, боясь даже на мгновение задержаться перед заведением. Вечерело. Я повторил свой утренний маршрут, осмотрев каждый угол променада, но Ани, моей Ани, нигде не было. Так я и бродил до самой ночи, не зная, куда себя пристроить. Становилось холоднее, но я всё так же бесцельно бродил из стороны в сторону. Мне было тошно от одной мысли вернуться в номер к Катрин, но находиться на променаде было так тоскливо, что сердце моё разрывалось на части. Оставалось одно – добраться до водонапорной башни, подняться наверх и остаться там на всю ночь, ожидая восхода. Я медленно побрёл по мрачным узким улочкам, то и дело пригибаясь, чтобы не задеть головой ветки низко склонившихся деревьев, вывалившихся всей своей зеленью на тротуар.

Вот показался тот забор, через который позавчера с такой лёгкостью перелетела Аня. Я подошёл ближе, взглянул на дыру меж дощечками с правого края, но вместо того чтобы пролезть через неё, как я это сделал в тот вечер, закинул ногу на небольшой выступ и, приложив все оставшиеся силы, перелетел через забор. Он покачнулся подо мной, и в какой-то момент мне даже показалось, что он вот-вот рухнет у меня за спиной, но в последнюю секунду что-то удержало его от падения, и я спокойно приземлился, оставив преграду невредимой. Я огляделся вокруг. Всё показалось каким-то новым, могу поспорить, из-за того, что в прошлый раз моё внимание было сосредоточено совсем на другом. Теперь же у меня была возможность уделить время каждой прогнившей доске, кирпичной крошке под ногами, проржавевшей бочке, вокруг которой образовалось небольшое болото. Не могу сказать, что эти вещи стоили внимания. Я угадал с приоритетами с первого раза. Однако теперь угадывать не приходилось, у меня не было возможности из чего-то выбрать. Я обошёл башню, распахнул дверь и начал подниматься наверх под аккомпанемент одиноких отзвуков ступеней. Путь наверх показался в этот раз мучительным, почти бесконечным. Быть может, потому, что там, на смотровой площадке, меня никто не ждал, за этим испытанием не следовало ни чудесной сокровищницы, ни утешительного приза, если не считать таковым вид на погружающийся во тьму город. На площадке не было ни записки, ни забытой вещицы – ничего, что могло бы заверить меня в том, что ещё не всё потеряно, что я ещё встречу Аню и нужно лишь немного подождать, пока этот момент наступит. Но – увы, огоньку надежды не было суждено забрезжить в этом сумраке. Да и что толку от надежды, что толку от обещания, если придётся ждать, а этого я уже никак не мог вынести. Мне казалось, что с каждым шагом я становлюсь слабее, тоньше, словно клубок ниток, сброшенный с длинной лестницы. Внешне я был собран, хорошо одет и полон энергии. Но изнутри я таял, у меня кружилась голова. Было в этом и что-то приятное. Есть в поражении, если его наносит тебе любимый человек, какая-то теплота.

Я облокотился на перила и посмотрел вниз. В тот момент я не думал о том, что хочу туда прыгнуть, для меня подобные вещи вообще существуют только в пространстве абсурда, но я думал о прыжке вообще, о каком-то отвлечённом, совершаемом не мной действии. Я пытался представить, сколько это займёт времени, что сделается с человеком при соприкосновении с землёй, с тем, что скрыто в невысокой траве. Зная строительные площадки, там могло находиться что угодно. Параллельно этим мыслям где-то на задворках сознания плясала глупая, навеянная фильмами и книгами мечта. Мечта повернуться – и увидеть в дверном проёме площадки невысокую девушку с каштановыми волосами. Я несколько раз исподтишка поглядывал на дверь, но мысли мои не материализовывались, воплощения волшебного образа не происходило. Так я и простоял на площадке до поздней ночи. Я поначалу хотел дождаться восхода, но мне стало очень холодно и плохо, я уже вообще ничего не хотел, и уж тем более мне было не до этой романтической сценки. В конце концов я покинул «воронье гнездо» и, шатаясь от усталости, побрёл в отель, надеясь на этот раз поспать в кровати, а не на раскладном кресле. Но и этому не было суждено случиться.

На следующее утро я не стал дожидаться истерик Катрин и ушёл, как только проснулся. У меня в голове была только одна мысль и всего одна-единственная задача – найти Аню. Я решил пропустить завтрак и сразу направиться в кафе. Но меня будто всё на свете пыталось от этого остановить. Ко мне зачем-то пристал администратор отеля и начал рассказывать что-то про полотенца, как их можно вешать или даже бросать на пол. Затем ко мне, уже в холле отеля, пристала немолодая женщина с идиотскими расспросами о ближайших достопримечательностях, на которые мне в тот момент было настолько наплевать, что, узнай кто-нибудь из местных о моей степени безразличия к красотам города, меня выгнали бы взашей. Стоило мне от неё отвязаться, как подошёл охранник и сообщил о том, что в районе участились карманные кражи и что стоит хорошенько следить за тем, чтобы никто не стащил у меня бумажник. Когда я наконец вырвался на улицу, то обнаружил, что вместо хорошей солнечной погоды меня встречает совершенно омерзительный моросящий дождь и холодный ветер. На башнях спасателей развевались чёрные флаги, редких храбрецов выгоняли из воды раздражёнными криками в мегафон. Я понял, что оделся совершенно не по погоде, но вернуться в отель и подняться к себе в номер я бы ни за что сейчас не сумел, а потому застегнул нижнюю пуговицу льняного пиджака и побежал в нужном направлении.

Что мной двигало в те дни? Природа моей симпатии к Ане была необъяснима, – да и бывает ли это когда-нибудь иначе, – но дело было не только в симпатии: мне нравилась вся эта безумная погоня, только от неё одной уже чувство ностальгии по первым месяцам нашего с Катрин брака неистово заполоняло моё сердце. Все эти выпады и отступления, таинственность слов и жестов, желание узнать про человека больше, узнать про него всё, желание не только преследовать кого-то, но и быть преследуемым – всё это вместе вскружило мне голову в одночасье. Я не был мальчиком, склонным к такой бурной реакции на свои чувства, но, может быть, холодность Катрин со временем ослабила мою устойчивость к простой доброжелательной улыбке, учтивости и неподдельному интересу со стороны красивой женщины.

Людей на улицах было мало. Вероятно, все отсиживались в тёплых номерах отелей, залах ресторанов. Лишь немногие, кого не смущала дурная погода, прогуливались с зонтиками в руках, да и то старались не подходить сильно близко к морю, которое сегодня было в плохом настроении. Я до сих пор не представляю, как можно планировать свой отпуск, когда в подобных местах погода меняется в одночасье и может надолго оставаться прескверной. Что толку от сидения в отеле за сумасшедшие деньги?

Я подошёл к кафе через пятнадцать минут. Отвернувшись от окон, надеясь не спугнуть так свою мечту, я открыл дверь, вытер ноги о половой коврик и вошёл внутрь. В заведении никого не было. На всякий случай я щёлкнул пальцем по колокольчику над дверью. Следующие несколько мгновений тянулись мучительно медленно. Я переступал с ноги на ногу, покашливал и теребил в руках шляпу, но никто не выходил меня встречать. Я прошёл до крайнего столика в углу кафе, громко вытащил стул и уселся на него лицом к кухне. Никто не выходил. Меня трясло, как школьника перед экзаменом.

Прозвенел колокольчик. В двери показалась невысокая фигура в прозрачном дождевике и с завёрнутой в полиэтиленовый пакет сумкой для покупок в руке. По капюшону стекали маленькие ручейки дождевой воды, но даже так, под прозрачной материей, я узнал каштановый цвет. Девушка закинула сумку на стойку и сбросила с себя дождевик. Я хотел что-нибудь сказать, но слова не шли в голову. Наконец Аня повернулась в мою сторону и, увидев меня, изогнула брови в удивлении. Но не прошло и мгновения, как это выражение сменилось на тёплую улыбку, которой мне уже несколько дней так сильно не хватало.

– А я думала, что ты уехал, – неуверенно начала девушка и принялась развязывать сумку с продуктами, вода с которой уже вовсю текла по стойке. – Ну и погода, да?

– Не прогулочная – это точно, – ответил я. – Кафе сегодня не работает?

– Да нет, почему. Обычно приходят позже. Вот я и выбежала за продуктами. Кое-чего у нас не хватает, а вчера купить забыла. Подождёшь минутку, мне надо всё по холодильнику раскидать? Слушай, ты какой-то совсем бледный. Давай я тебе кофе сделаю.

– Не помешало бы.

– Отец тоже куда-то вышел. Ну у нас и местечко, конечно, – засмеялась Аня, заглянув на кухню.

Еле слышно хлопнула дверца холодильника, послышалось шипение кофемашины. За окном яростно хлестал дождь, то и дело набрасываясь на него с очередным порывом ветра. Я отложил промокшую шляпу на соседний столик, посмотрел на наручные часы и почему-то заплакал. Нет, не так серьёзно, как это делало небо в тот день, но как-то искренне, словно что-то, что я очень долго держал взаперти, наконец вырвалось наружу, но не в бешенстве, а с неподдельным счастьем, полной грудью радости.

Аня закончила возиться с кофемашиной и вышла с кухни с небольшим подносом в руках. Я вытер влажные глаза бумажной салфеткой, сделав вид, что справляюсь с последствиями прогулки в дождь, и посмотрел на девушку. Теперь я совсем не понимал, как мог думать о ней что-то плохое. Нет, я не сошёл с ума, Аня, конечно же, и близко не стояла с завсегдатаями подиумов модных домов, но этого мне было и не нужно. Мне хотелось простой, чистой красоты. Не её имитации, не воспоминания о ней, не вульгарной откровенности.

– Если ты хотел позавтракать, то придётся немного подождать, извини. Если я начну хозяйничать на кухне, отец меня пришибёт. Это его территория. Алтарь, если позволишь.

– Должно быть, это его я вчера здесь встретил.

– Да, а кого ещё. Он не любит разговаривать с людьми и всё такое, так что не беспокойся, если он был не слишком приветлив.

– А тебя я не застал.

– Ну конечно. Не каждый же день мне работать. Но если бы знала, что ты придёшь, то заглянула хоть бы на часик, – ответила Аня, ставя передо мной чашку горячего кофе. – Уже успел искупаться?

– Нет, куда мне. Сам уже не помню, чем два дня занимался. Зато сегодня за купанием даже на море идти не нужно. Очень жаль. Кто знает, сколько эта погода продержится.

– Здесь всегда так. Она быстро меняется. Но может стать и лучше. Так что стоит на это надеяться. Мне больше интересно – куда ты собрался после завтрака? Я вообще не понимаю, как ты сюда-то добрался.

– У меня была хорошая причина сюда идти.

Аня улыбнулась и, пододвинув стул от другого столика, села передо мной. Я отхлебнул кофе. Он был слишком горячим, пришлось поставить его, обняв кружку озябшими ладонями. Я был старше девушки лет на восемь, но в какой-то момент столь привычная мне заносчивость при общении с теми, кто младше меня, куда-то исчезла, и я смотрел на Аню совершенно другими глазами. Они не делали её старше – скорее, молодили меня.

С кухни послышался грубый мужской голос. Аня резко повернулась и подбежала к приоткрытой двери. Девушка перекинулась несколькими фразами со, скорее всего, своим отцом, который вернулся на кухню, расстроенно опустила плечи и, подойдя ко входу кафе, перевернула табличку с надписью «Открыто». Затем подошла ко мне и сказала:

– У нас сломалась плита. Кафе на сегодня закрыто. Можешь попрощаться со своим завтраком.

– Жаль, – заметил я, не отрывая рук от кружки.

Аня сделала несколько шагов в сторону окна и посмотрела на затянутое тяжёлыми тучами небо. Дождь продолжал колотить по металлическим отливам и громко сбегать вниз по водостоку.

– Похоже, придётся тебе умереть с голоду. Там такая погода, что ты уже на углу дома утонешь.

– Да ладно, ничего страшного, – усмехнулся я.

– Нет, ты что. Я тебя не выпущу. Видишь табличку? Написано же: «Закрыто».

– Это написано на той стороне, которая обращена к уже утопающим. Так что я вполне могу отсюда выйти.

– Да, давай. Открой кингстоны. Пусть у нас вдобавок к сломавшейся плите ещё и потоп образуется. Так не пойдёт.

– Не могу же я тут сидеть до тех пор, пока не перестанет лить, – сказал я и сделал большой глоток из кружки.

– Можно подняться ко мне наверх. Я тебе что-нибудь приготовлю.

– А с меню можно ознакомиться?

– Весь холодильник в твоём распоряжении. Но на многое не рассчитывай, сразу скажу.

Я допил кофе, надел на голову промокшую шляпу и последовал за девушкой сквозь кухню в техническое помещение, а оттуда, через ещё одну дверь, в подъезд дома, в котором и располагалось заведение. Мы поднялись на пятый этаж, прошли по длинному коридору и остановились перед небольшой дверью, обитой дерматином. Аня вытащила из кармана брюк связку ключей с небольшой плюшевой акулой и открыла передо мной врата в своё крохотное царство. Почти вся семья девушки жила в этом доме, но на другом этаже. Каким-то образом Ане удалось поселиться отдельно, что не могло меня не радовать, поскольку это позволило избежать неловкой сцены знакомства с её отцом. Я не переносил образ родителей Катрин на всех остальных родителей, но всё же предпочитал как можно реже взаимодействовать с теми, кто мне совершенно не интересен. Отец Ани действительно выглядел угрюмо, и если бы ему пришло в голову расспрашивать меня о моих намерениях в отношении его дочери, то мне бы пришлось несладко, особенно узнай он как-нибудь, что я уже женат. До этого момента я вообще не думал, что здесь присутствует своеобразный конфликт интересов, но когда эта мысль всё-таки пришла мне в голову, я решил отложить её рассмотрение на потом, сославшись на то, что я ещё не сделал ничего предосудительного, и если в какой-то момент моя – достаточно снисходительная – совесть решит, что я переступаю черту, то ничего не мешает мне резко отдёрнуться назад.

Квартира у Ани была совсем небольшая: одна комната, кухня, на которой двум людям было попросту не разойтись, узкая прихожая и балкон. Но недостаток площади девушка компенсировала идеальной чистотой, порядком во всём – от расстановки мебели до размещения обуви на стойке под вешалкой. В воздухе витал приятный цитрусовый запах, тёплый желтоватый свет не бил в глаза и создавал ощущение уюта. Я надел тапочки и проследовал на кухню за Аней – она уже успела начать что-то готовить, рылась в шкафчиках и гремела посудой, пока я молча сидел и смотрел по сторонам. Мне не хотелось ни о чём спрашивать девушку, мне всегда казалось, что бывают ситуации, когда разговор излишен. Не потому, что он может чему-то помешать, или потому, что он неуместен в текущих обстоятельствах, но потому, что своеобразный разговор между двумя людьми уже идёт, пускай они и молчат. Щёлкнул электроподжиг газовой плиты, синеватое пламя жадно набросилось на донышко стальной сковороды. Я провалился в какой-то сон, с каждым мгновением всё дальше и дальше уносясь из реальности. Очнулся я, лишь когда керамическая тарелка ударилась о стол передо мной. Я дёрнулся и увидел склонившуюся надо мной Аню, слегка недовольную, но всё же не способную сдержать улыбку.

– Спим?

– Вроде того. Быть может, на меня так действует плохая погода. У тебя здесь уютно.

– Ещё бы, – довольно согласилась девушка. – Ешь давай. Если захочешь – могу сделать что-нибудь ещё.

– У тебя с балкона видно море. Можно даже на башню не подниматься.

– Нет, это совсем не то. Одно дело, когда смотришь через маленькое окошечко, а другое – когда вокруг тебя ничего нет. Совсем разные ощущения. Говорят, что от того, из какой посуды пьёшь чай, меняется его вкус. Тут, мне кажется, то же. Ты не ешь.

– Никогда не хотелось сесть в какую-нибудь лодку на берегу и просто уплыть туда, за горизонт? Мне с самого первого дня кажется, что меня туда что-то всё время тянет.

– Вот что с людьми делает городская жизнь, – засмеялась Аня и уселась поудобнее.

– Я думаю, что дело не в этом, – задумчиво ответил я, царапая вилкой тарелку. – Как ты думаешь, что было бы, если бы однажды кому-то удалось – пускай всего на мгновение – увидеть кусочек рая? Совсем крохотную его часть, пусть даже краем глаза. Люди всегда говорят о том, что им хотелось бы чего-то такого, какого-то откровения. Но мне кажется, что это видение не закончилось бы ничем хорошим. Многие богачи, когда волей случая их настигает банкротство, вышибают себе мозги девятимиллиметровым. Не потому, что их так сильно задел факт поражения, не потому, что это их опозорило. Они всю жизнь находились в том, что для многих эквивалентно раю на земле. У них никогда не было никаких потребностей, проблем. А теперь они рухнули с колокольни на паперть – и не разбили головы. Им только и остаётся, что смотреть куда-то туда, вверх, и страдать от колоссальной разницы между теперь уже мечтой и действительностью. А ведь все эти пентхаусы, серебряные сервизы и антикварные полотна из мастерской Герена – не чета раю, даже его крохотному кусочку. Каким разбитым почувствует себя тот, кому откроется это величие? Мне кажется, что уже через одно мгновение он покончит с собой либо же до конца жизни будет находиться в необычайных муках, он ослепнет, вглядываясь в небеса.

– Что это на тебя так внезапно нашло?

– Я просто именно так себя и чувствую с того самого дня, как сюда приехал.

– Ещё никогда не видела, чтобы кто-то так остро реагировал на хорошую погоду и морской воздух.

– Да дело не только в этом, – усмехнувшись перебил я девушку.

– А в чём ещё? – удивлённо спросила Аня, постукивая пальцем по тарелке.

Я посмотрел на девушку. Всё вокруг на долю секунды замедлилось почти до полной остановки. Стук дождя за окном, крик пролетающей чайки, бурление воды в металлическом чайнике, скрип деревянного стула, соскользнувший на лоб локон волос, еле заметное подрагивание улыбки в углу рта, плавное движение расширяющихся зрачков. Думаю, что именно в тот момент я наконец понял, что влюбился в эту простую девушку, которой меня дразнил курортный рай. Я до последнего отрицал это, не желая загонять себя в ситуацию, из которой нет удобного выхода. Теперь я смотрел на Аню, и каждая клетка в моём теле требовала от меня наклониться вперёд, протянуть руку к тёплой щеке и… Но я даже не шелохнулся. Раньше я никогда не отказывал себе в удовольствии нарушить чужое личное пространство при малейшем признаке взаимной симпатии, но сейчас я не имел на это права. Как бы ни были тяжелы наши отношения с Катрин, она не заслуживала моей измены. Я откинулся на спинку стула. Здесь всё было понятно, и от счастья меня отделяло всего одно действие, несколько простых слов. Истощённому жаждой путнику достаточно сделать один шаг и вступить в оазис посреди пустыни, но в последний момент он делает шаг в сторону. Всё то, что мне было нужно для счастья, находилось всего лишь в каком-то метре от меня. А я всё сидел и сидел, думая о том, что это расстояние для меня непреодолимо. Как часто мы пытаем себя ради больших идей. Сейчас я пытал и Аню. Я, должно быть, удивлял её своей нерешительностью, внезапной отстранённостью. Что-то такое бывало и раньше, тогда девушки разочаровывались и вскоре забывали про меня, но то происходило лишь потому, что я сам этого хотел. Что угодно легче всего загубить в зародыше, и я мог бы достать из глубин памяти приёмы ледяной холодности, как бы невзначай уколоть Аню и заставить её презирать меня. Это было бы в определённой степени благородно, хоть я уже и зашёл слишком далеко, но ещё не настолько, чтобы вызвать настоящую катастрофу. Однако я не мог этого сделать, я просто не хотел, чтобы Аня про меня забыла.

– Ты сегодня очень молчалив, – грустно заметила Аня. – Что-то не так? Погода паршивая, конечно, не без этого. Но зачем же так сразу вешать нос?

Я пожал плечами. Себя я прекрасно знал. С каждым мгновением, проведённым рядом с Аней, я всё больше отступал перед самим собой. Таким испытаниям даже самые отъявленные поборники этики боятся подвергаться. У меня в памяти всплывали последние дни с Катрин, ссоры, скандалы, её холодный, вечно недовольный взгляд. И, словно для сравнения на рекламном плакате, передо мной сидел абсолютный антипод моей жены. Но ведь и Катрин когда-то такой была. Что, если это именно я виноват в таком изменении своей супруги? Я должен был что-то сказать Ане, что-то ответить, разрешить эту ситуацию, пока ещё не стало слишком поздно. Я начал говорить, но слова превратились в кашу и вывалились наружу неприличным мычанием. Этот поезд сходил с рельс прямо у меня на глазах. Что-то тянуло меня в сторону катастрофы, что-то просто заставляло меня прыгнуть в бездонную пропасть. Я попытался изобрести какую-нибудь тему для разговора. Осмотрелся вокруг – кухня будто потемнела, расплылась. Я не мог определить ни единого предмета, ни единой формы, кругом не было ничего, за что я мог бы зацепиться, пытаясь спастись от неминуемой смерти. Кухня превратилась в подобие картин Дали. Всё стекало куда-то вниз, в сторону, нарушая законы физики. И только Аня посреди этого тянущегося безумия выглядела отчётливо и ясно, каштановый цвет волос стал ещё ярче, казавшиеся ранее тонкими губы покраснели, а зеленоватые глаза отдавали малахитом. Глядя на это, я словно загорелся изнутри.