Меморандум

Аннотация

Ничего такого особенного в книге не происходит, да и что может вообще быть особенного? Книга хоть и не скучная, но в сюжетных ходах ограниченная, речь в основном идет о вещах серьезных, а стало быть, туманных.

Рассчитана на узкий круг профессиональных философов, интересующихся социальным конструированием реальности, а также на широкую аудиторию,

интересующуюся как приятно убить время.

• Глава 1, в которой студенты второкурсники утром доедают из рваной газетки головы и хвосты хамсы после вчерашней пьянки. Один вспоминает, что в комнате приемов возле ректорского кабинета (о которой ходят легенды) меняют плинтуса. Идея пошерстить встретила горячий отклик в сердцах молодых.

Завтракать сели часов в 11. Собственно не сели, а приподняли свои – ой, нет, совершенно чужие – головы с колен, со стола, с чужого плеча и поняли, что ни есть, ни пить, ни курить больше до стипендии нечего. Так что и завтраком это тоже не назовешь. На замызганном столе в лужицах прогорклого пива, каких-то красивых, но вонючих жидкостей, среди неаккуратных бычков оставалась, к счастью, завернутая газета с головами и хвостами от вчерашней хамсы. Ни один второкурсник никогда не ткнет бычок в хвосты и головы, поверьте мне. Но понятное дело, на всех все равно мало, как ни дели. Вкуса не чувствовалось, потому что хвосты, воздух в общаге, газетка на столе, вода в кране и вообще все запахи и вкусовые  ощущения были абсолютно неразличимы. Полгазеты таки съели вместе с хвостами, но душа! Душа требовала своего, томилась по истине, и в который раз за семестр, лихорадочно, но уже чуть вяловато, выдвигались идеи, как бы похмелиться. Политикой заниматься не моглось – это тащиться на рынок и получить дань с черных, они в последнее время чего-то наглеть стали, не хотят делиться, это надо руками махать, – нет, тут и пошевельнуться больно. Извержений пока нет, но трещит кора основательно.

Занять не у кого, отнять нечего, на халяву ничего не обломится.

Но там, где нет сил, должен работать могучий интеллект. Самый умный студент, Эдуард, сам с Ростова, вспомнил, что в комнате для приемов почетных гостей, прямо рядом с ректоратом и сортиром, где еще есть вода, меняют плинтуса. А там короче и холодильник стоит, и вообще блин полно всего – банки с какой-то жратвой, в шкафу, в баре сигары, коробки с дорогущими коньяками, да вообще… Надеть робу и спокойненько пройти, подать в окошко, благо первый этаж, и – ходу. Да, для виду прихватить с собой пару досок, молоток, сейчас работяги побегут за пивом, все побросают… Там в натуре и картин, и аппаратуры, и какие-то знаки на стенах висят, можно как бы пошерстить.

Конечно, немного не то, чтобы совестно или страшно, нет, но как-то неохота. Но неохота, как известно, быстро тонет в охоте, и самые твердые в движениях, а стало быть, и духом, угрюмо подались на выход, стараясь избегать углов и целясь в дверные проемы. Инерция вчерашнего оживления передалась комнатке, выкидывающей такие антраша, какие и вчера вечером никому были не под силу – то задерет угол вверх, то выроет под ногами яму, то понесет куда-то вниз-в-сторону, то взмоет вверх до тошноты… Есть хотелось невыносимо, а похмелиться надо было просто категорически.

Расчет оказался безошибочным, работяги и впрямь потянулись к палатке, в коридоре лежали новенькие плинтуса, инструмент, спецовки, так что проникновение прошло как по маслу. Но в комнате ни черта не оказалось, кроме старых стульев, портрета прежнего вождя с дырявыми глазами и маленького железного шкафчика, прикрытого ковровой дорожкой – то ли от пыли, то ли от особого почтения. Вытолкнуть его в окошко оказалось даже легче, чем самим форсировать оконную преграду – внутри нашего славного студенчества кипели неведомые современной физике турбулентные и гравитационные процессы.

• Глава 2, в которой несгораемый шкаф уступает домогательствам страждущих студентов. Но, увы, чем ценнее вещь, тем меньше она нужна человеку. Документы масонской ложи, секретные списки и доклад Общества по изучению открытого космоса – вместо пива, водки и воблы.

Вчетвером, прикрыв шкапчик той же ковровой дорожкой, но уже на совершенно другом логическом основании, притащили наши герои добычу домой. Поставили. Сели вокруг. Душа у каждого поистине томилась. Помолчали, но подняться и пойти назад за ключами уже ни у кого сил просто не было. Так ковырять бесполезно, тут нужен специалист. Да еще чтобы не продал.

– У нас, на втором курсе, этому пока еще не учили, – флегматично констатировал Эдуард. – Придется тащиться к ларьку, искать маэстро. У кого конкретно часы остались, или чего-нибудь, – вместо гонорара умельцу?

У самого ловкого студента, Христо, сам с Орловщины, оказалась бутылочка со ртутью, 200 мл, спер еще на первом курсе из лабораторной.

– Годится, давай, – Эдик хотел вздохнуть поглубже, но подавился густым кисло-сладким воздухом и осторожно, чуть приседая и растопырив руки, вышел в дверь.

Идти было рядом, но солнце слепило до рези в залитых глазах, почва шевелилась и уходила из-под ног, деревья явно гонялись за прохожими и норовили взять на корпус, так что до палатки Эдуард добрел с трудом и не сразу. После провала памяти, когда опять появился свет и ощущение холода и враждебности мира, Эдик наконец понял, как видит мир камбала – он полулежал в неудобной позе возле клумбы, заваленной мусором, а глаза у него были на одной стороне лица. И плоские силуэты прохожих, машин, и даже голубей – и откуда они берутся, уж вроде всех переловили в округе, – растекались, на беду Евклиду, по непараллельным, но непересекающимся кривым плоскостям.

Блин только бутылочку не разлить.

У палатки к Эдику тут же подвалил маленький, толстенький и жутко пахнущий соседней овощной базой мужичок. Не глядя, без разгона, ни о чем не спросив, громко в голос объявил:

– За литру открою. Я раньше в металлоремонте по замкам работал, слесарем, не хрена делать. Можешь засекать, пять минут с моим инструментом. Десять – с твоим.

Литра будет? Стакан откату.

Ну а публика возле палатки, как известно, вовсе и не публика, а народ. Не то, чтобы богоносец, но… Народ у нас в основе здоровый. Вот вы, читатель, спокойно можете быть патриотом безо всяких укоров и уколов совести. Нормально. Берег турецкий, Африка – не. Малая земля, малая родина, маленький человек, и пьет он по маленькой, и шажком двигается умеренным, да. Но – великий народ – воистину! Наше величие – в ничтожестве претензий. По размаху ничтожества нам равных нет и никогда не будет. Народ искушен. Все закивали и равнодушно подались, и приняли шаг назад, и никогда ни до, ни после не был объектом такого пристального внимания невидимый невооруженным взглядом небесный объект аккурат над крышей ректората. Дай бог каждому таких предупредительных манер, да и вообще, за что мы так любим друг друга, как не за такт, предупредительность и готовность уступить?

И если бы не внезапно нахлынувшее дружеское чувство, идти бы самому Эдику обратно, без дружеской поддержки, отдыхать бы ему опять где-нибудь в клумбе, среди малых городских форм, и метили бы его равнодушные уличные кобели, и подозрительно и опасливо обнюхивали бы его чистенькие домашние собачки. А так добрались нормально, каким-то образом по дороге поменяв ртуть на литру, и хотел было слесарь прихвастнуть скоростью работ, но мерить скорость было нечем, и потому бессмысленно.

Что-то явно болталось внутри, шелестело, заставляло биться юные сердца в непозволительно высоком темпе. Ловко крутанув, подстукнув, поддев и зацепив, маэстро картинным жестом, даже не заглядывая внутрь, распахнул дверцу, отвернувшись выпил первый полстакан, хрюкнул, закусил мануфактуркой и изрек:

– Пустышка. По звуку могу сказать – ноль без булды. Ни денег, ни драгметаллов, ни даже выпить-закусить. Зря старался, хотя ..! – и послал второй полстакан догонять.

Но студенты уже распушили стопочку бумаг, на лицах было написано полное разочарование, дрожащие руки и мутные глаза выдавали крайнюю степень отчуждения и даже готовность порвать и выкинуть распроклятые бумажки сами знаете куда. Потому что в общаге мусорного ведра не было с первой недели семестра, – стипендию-то задерживали тогда. Тоска поистине убивала. Фамилии, списки, какие-то значки строительные, в общем, и впрямь пустышка.

Маэстро нехотя бросил взгляд на бумагу, – тело его замерло, а глаза забегали. Из его хорошо удобренного нутра вылетело залетное «WOW!» и что-то в комнатке изменилось. На последней странице списка стояла невиданно большущая печать с сургучным оттиском, а перед невероятно пижонской подписью стояло «Великий мастер тайной ложи». Что за черт, галиматья какая-то, или нет? А? Не может быть? Господи, это и впрямь масоны, у нас, в университете? Конец света, блин.

Маэстро, совсем еще ни в одном глазу, соображал недолго. Не сделав ни одного движения, он оказался за порогом, и дверь, обычно скрипевшая, как мартовский кот, мягко его выпустила и тихонечко притворилась. Никто никогда больше его не видел, и даже не вспоминал. Он ухитрился забрать с собой даже характерный запах, благородно, или по забывчивости, или из дьявольской предусмотрительности оставив  недопитую литру на столе.

Изумленное студенчество забыло о своих невзгодах, имея в виду два обстоятельства. Первое было быстро разлито по стаканам, чашкам и пустым банкам из-под кильки, уже давно без томата. А второе стало предметом оживленной дискуссии – что, мол, за хрень собачья, и куда все это девать. К чести сообщества, довольно быстро утвердилось мнение, что бумагам надо дать правильный ход. Непонятно правда, было, какой именно. Согласитесь, что трудно, рассчитывая на близкое счастье, и кое-что реальное предприняв для его стяжания, резко перестроиться и принять доктрину отложенного вознаграждения.

• Глава 3, в которой молодежи становится понятно, что у них на руках настоящая бомба. Тайна Вселенной, разгадка антропогенеза и зловещие планы масонской ложи – все в их руках. Или грудь в крестах, или голова в кустах.

Самый неожиданный сюрприз судьба подкинула, как всегда, самому достойному. Машинально Эдуард хлопнул себя по ляжкам, и одна из них отозвалась как-то странно. Выйдя в туалет, служивший, по странной студенческой традиции, еще и литературной трибуной, где на стенке среди прочего было выведено несмываемым фломастером

Темницы рухнули. Свобода

Нас алчно встретила у входа,

И братья жить нам не дают.

он плотно привалился к двери (шпингалеты тоже все кончились) и вытащил из джинсов плотную жманьку денег, – боже, да ведь это за пузырек со ртутью! Ай да Эдик, значит продал-таки!

– Хорошо, что никому, им и литры хватит, – справедливо рассудил юный бизнесмен, и потихонечку вернулся в комнатку. Вот так теперь закаляются настоящие характеры, и так же постепенно, исподволь, выращивается в душах понятие справедливости и порядка. И ведь нельзя сказать, что наш подающий надежды герой всю сумму заныкал от своих товарищей. Во-первых, товарищ – слово вчерашнее, немодное, не отражающее реалий дня. Во-вторых, почти вся жманька так и разошлась на похмелку, то есть досталась-таки коллективу, хотя коллектив тоже слово полудохлое. Но уже совершенно на другом деловом основании.

А парни как раз сложили списки по страничкам, открыли запечатанный конверт из толстой желтой бумаги и пытались въехать в пространный доклад какого-то Общества по изучению открытого космоса, – ну полный бред, чушь болотная, и вместо адекватного семантического и герменевтического анализа текста стали ерничать по поводу неудачных стилистически мест. Господи, да все мы грешны, разве это основание недооценивать непривычные культурные феномены! Нет, не нравилась Эдуарду реакция его компаньонов на содержимое несгораемого шкафа. Ох, как не нравилась.

Но ведь всем всего не объяснишь.

Доклад назывался простенько, но со вкусом:

Доклад Международной организации изучения открытого Космоса

«Меморандум»

• Ученые доказали, что межпланетные коммуникации имели место около 15 тысяч веков назад, что высокоразвитая инопланетная цивилизация приобрела – точнее говоря,  выбрала – на Земле форму жизни, аналогичную Земной.

• А еще  точнее говоря, инопланетная жизнь поселилась прямо в теле гуманоида – поэтому он потом и стал человеком – в виде генов, способствующих развитию интеллекта, чувств и страстей, восприятий и памяти – короче, всего того, чего не было в наших естественных предках, но что было необходимо инопланетной цивилизации для подготовки последующей высадки на Землю и расселению по нашей планете.

• Свои планеты они уже почти все извели.

• Около двух – трех тысяч лет назад произошла мутация, и генная инопланетная цивилизация, мирно развивавшаяся в организмах людей, распалась на враждующие кланы.

• Одни гены стали «специализироваться» на развитии телесных способностей человека, а другие – ментальных, умственных и духовных.

• Из первых организовались силы, которые потом стали называть адскими, дьявольскими, сатанинскими.

• Из вторых – божественные, светлые, райские и идеальные.

• Борьба двух начал в человеке вылилась в религиозные движения, войны, оформилась в церкви, вероисповедания и конфессии. Поскольку материя определяет сознание, в зависимости от географического положения стран, пищи, воды и воздуха религии стали отличаться друг от друга – ислам от иудейства, христианство от индуизма и т.п.

• На самом деле церковь – это силы добра. Христос, Авраам, Будда и Магомет были инспекторами внеземной цивилизации.

• А силы зла – это все, что не есть церковь.

• В средние века это хорошо понимали теологи – Августин, Фома Аквинский и инквизиция. Долгое время они сдерживали натиск  генов тела. Но потом их предали римские папы из-за денег. Крестовые походы принесли только временные плоды.

• Сегодня опасность возросла в сто крат.

• Необходимо дать отпор силам ада. Все религии должны сплотиться против сатанинских сил. Ислам, например, оказался в руках дьявола. Протестантизм вообще сбился с пути. Экуменическое движение должно спасти мир, побеждая плотскую жизнь.

• Сегодня в мире уже действуют отряды спасения, но они разобщены. Их нужно объединить. Формируются отряды Воинства Небесного.

• Уже создан Кодекс веры в спасение. Он хранится в надежном месте и открывается только посвященным. Космос дал нам силу, чтобы победить. Мы все должны стать искупительной жертвой перед святым ликом Космоса. Мы должны пожертвовать нашими телами ради наших душ. Это и будет вторым пришествием Мессии.

• Глава 4, в которой наши милые шалопаи стали думать и гадать, как выгодно воспользоваться случаем.

Мнения разошлись. Собственно, а как вообще могут сойтись мнения разных людей, ярких и своеобразных индивидуальностей, если речь не идет о похмелении? Людей давно уже не объединяют ни истина, ни добро, ни красота, правда тоже у каждого своя, осталось только одно, незыблемое и неопровержимое – похмелка. Общечеловеческие ценности тоже, знаете ли, подвижны. А в остальном, скорее, консенсус – исключение, non sensus, и нечего критиковать нашу замечательную молодежь за разномыслие, – дитя свободы, смелости мысли и глубины интеллекта (забыл сказать, что у культурных феноменов родительство вовсе не связано с бинарными отношениями). Не чтобы их извинить – ни за что, не дай бог, не думайте даже, а справедливости ради, скажу – общечеловеческие ценности разделяют людей, а вовсе не объединяют. Подумайте над этим потом, так оно и есть. История войн тому порука.

Скорее саркастически, нежели всерьез, было высказано мнение – пойти и заявить куда следует. Ни фига не получим, но исполним моральный долг, спасем человечество. Это должно греть душу сильнее ватных штанов. Кроме того, это проще всего, и к тому же спокойнее.

Такая позиция освободила потенции извечного противостояния корыстных и альтруистических мотивов. Увы, борьба была недолгой.

Вторая идея, признаться, не столь оригинальная, но вполне жизненная – шантаж, продажа бумаг самим масонам. Идея была высказана, и не была опровергнута в течение пятнадцати минут, что говорит о ее сравнительной устойчивости. И только спустя некоторое время в этой идее обнаружилась слабинка: страшно, могут укокошить. Уж во всяком случае, попрут из Университета. Они же тут все заодно?..

Третья идея, как и в гегелевской триаде, была самая синтетическая – продать все американской прессе, заработать, так сказать, демократическим путем. Во-первых, никто не узнает, во-вторых, у них денег куры не клюют, в-третьих – ну, вообще, короче американы конкретные пацаны…  Конфликт патриотических, глобалистских, либеральных и евразийских мотивов обещал дать интереснейшие результаты, но почему-то быстро угас. Увы, борьба опять была недолгой. Либерализм (в той версии, которая нам хорошо известна из тюремных записок господина Ходорковского) взял верх. Деньги нам и немедленно. Плевать как, кто и сколько. А как продать? – а как-нибудь, надо к ларьку выйти и там найдем нужного человечка.

 Внимательный наблюдатель, коли присутствовал бы на дискуссии, обнаружил бы недвусмысленные следы – в и характере спора, и в типе аргументации, и в самом результате обсуждения – глубинных, корневых, базальных черт отечественной культуры. Была тут и русская загадка, и загадочная душа, и духовная судьба, и судьбоносная воля. Но нас с вами эти анализы увели бы в сторону от повествования. Нам с вами надо просто зафиксировать, что все разговоры об аномии, крахе ценностей и полной бездуховности – просто выдумки досужих беллетристов, и что на заре завтрашнего дня брезжит новый горизонт бурной и цветущей, – ну ладно, пусть пока не цветущей, но уже сильно пахнущей – культуры.

• Глава 5. Самый умный студент, Эдик, слямзил ночью бумаги – его извиняет только то, что он сам, на свои, купил ящик «Агдама», так что его соратники в накладе не остались – и подался в свободный поиск покупателя.

Пацаны были ребята не хилые. Свалить их оказалось делом кропотливым, и где-то на третьи сутки, не раньше, хотя точно кто скажет, понял Эдик, что пора. Пешком по полу пройти было уже нельзя, по пустым бутылкам можно было только ехать на попе, но не привыкать стать ростовским ребятам перемещаться в московских пространствах. Впереди была ясная даль отчаянных студенческих грез, бродивших в крепкой генетической закваске, и не было таких крепостей, где охрана не брала бы взяток. Документики, списочки и папка с докладом, конверты с печатями и без, даже штампики и штемпельные подушечки, – все пригодится человеку, решившему попытать счастья в беспроигрышной, как нам всем поначалу кажется, лотерее, под названием «жизнь».

• Глава 6 – о приключениях Эдика. Мент, бомж, профессор из их университета, священник из ближнего храма, иностранный журналист. Ото всех ушел, а от лисички – сестрички не ушел.

Никто никогда не знает, что находится под бдительным, заботливым, корыстным или просто служивым присмотром. Никто. То есть чувствуется это всегда, но всегда есть упование, что мол вот сейчас они отвернулись, случайно, или пошли в туалет, или у них обед, или у соседей еще интереснее, и они смотрят туда. Мы-то с вами, уважаемые читатели, знаем, что все и любые упования – чушь собачья, что самое последнее дело – это поверить своему внутреннему голосу, или внешнему, если он твердит, что все, мол , хорошо. Достоверное хорошо будет доложено в свое время и своем месте, уже тогда, когда вы или я, или он, или она, мы, или они, или вся тусовка вместе – станем, станете, станешь, будет –  не просто безопасна, а даже совершенно безъинтересна.  Вот тогда к вам, нам, им, ей, тебе, мне и всей тусовке откроется вся истина. Вместе с правдой, сущностью, подноготной, – главное, будет уже можно. Разрешат открыться всем мирским тайнам, все всё наконец узнают, и все будет поздно. Кроме одного – принести искреннюю благодарность Им, открывшим, наконец, столь долго нами взыскуемое. Следующую поэму, если научусь писать стихи, обязательно посвящу Им, которые отключают и пускают воду, роют яму на дороге, закрывают колбасно-водочный магазин и открывают взаместо его Салоны красоты, поднимают цены, опускают людей, издеваются над детьми, молодежью, стариками, бюджетниками и домашними животными и которых мы так любим, что без них не можем. К счастью, считается, что сильных, самодостаточных, в расцвете лет мужчин и женщин вообще не заносят в разряд пострадавших, а то бы Они никогда так себя опрометчиво с нами себя бы не повели. Если что вдруг рванет, жахнет, обвалится или пропадет, то считают обычно женщин, детей и убогих, остальные – не в счет. Это же ужас себе представить, что бы было, если бы сильных, свободных, самодостаточных и в расцвете лет мужчин и особенно женщин кто-нибудь из реформаторов случайно коснулся своей концептуальной дланью. Нет такого литературного жанра, который вместил бы в себя все последствия такой социальной неловкости. Вы меня, надеюсь, правильно понимаете, милые читатели, я вовсе ничего плохого не хочу сказать о методологии проектирования всего на свете как о пределе мечтаний технократической идеологии. Упокой, господи, наши тревоги.

 И вот конечно первый, кого встретил  Эдуард, был один из Них.

Давненько он присматривался к сладкому очагу нормонарушений, – о праве мы говорить пока помолчим, а вот о нормах студенческого общежития кое-кто явно забыл. И нуждался в напоминаниях. Выплыл из полутьмы местный участковый, Александр Сергеевич, сам с под Пскова, молодой и принципиальный страж, и стражем он был всему, что ему казалось надо сторожить. Устои общества. Стоянку автомобилей. Кодексы: УК, Семейный, профессиональный, и как ни странно, православный. Не благоволил тезка великого поэта к кодексу процессуальному, моральному и чести (в его вульгарной трактовке, разумеется). Свобода есть также свобода интерпретаций свободы. Выплыл и говорит:

– Всегда рад встрече с молодежью. Интервью дадите, господин студентик? А уж из этого окошка – так вообще, столько имел сюрпризов, что милый мой. Какие планы на вечер, чмо? Хочешь оторваться по полной, помогу.  Не дергайся, наши сегодня вставили Торпеде, я мирный. Дай гляну, что несешь, а пока рассказывай, кому несешь? Это что за фуфло, ты мне стольник суешь? А за взятку не хочешь поиметь, говнюк, – офицеру стольник сует, господи, и это наша смена и надежда! Давай, милок, мы тебя на поруки возьмем, прибавим тебе столичных манер, блин, деньги небольшие, а эффекту на лице не будет, обещаю. Ночку отсидишь, тебе урок, а людям удовольствие и польза, а? Тихо, сказал. Вот это видел? – Увы, видел, видел Эдуард, и не только видел, но и категорически отвергал будущий политолог и дубинку, и ее убедительные движения, и препротивные последствия соприкосновения с правоохранительными мероприятиями, избегать которых их так и не научили ко второму курсу. Вот вам и «Мои университеты», еще деньги им плати, шакалы голодные. Стоп, нет! Сытые шакалы – вот они кто, уже жрать не могут, только порежут стадо, надкусят, и нагадят, и не уйдут даже, а так, отойдут с полверсты и сядут выть и дразнить пастухов – вот вам, ребята, возьмите, если можете, а те, как только подадутся в погоню, спасибо, – так сразу остатки дорежут, и  опять нагадят – вон из-за того бугорка. И ходу.

И понял Эдуард, что кроме карты некрапленой ничего у него за душой нет. И не будет пока, и надо блефовать.