Нищий барин

Глава 1

Герман Карлович, он же Гера, владелец небольшой лавки по продаже бумаги, наслаждался заслуженным отдыхом. Массажистка – девица лет двадцати – ловко сняла с него все заботы прошедшей недели, и теперь он расслаблялся в бассейне, куда попал сразу после финской сауны. Голова его, как у истинного философа после третьей рюмки, рождала самые неожиданные мысли. Одна из них была до безобразия проста: «Надо бы съездить к родителям в деревню». Всего-то час езды на такси – и он окажется в старом добром родительском доме, окруженный привычными вещами и запахами.

“А чего тянуть?” – подумал Гера, оделся, вызвал через приложение «Яндекс Такси» машину и на всякий случай набрал телефон матери.

– Ой, Гера позвонил! – раздался неожиданно веселый и слегка нетрезвый голос в трубке. – Поздравить хочешь?

Гера слегка смутился.

– Привет, мам! А я к вам собрался. Через час буду.

После слова “поздравить” его озарило: «Так ведь сегодня у матери день рождения! Вот откуда веселье!»

– С днём рождения, мам! Всего тебе самого!

– Спасибо! – почти пропела довольная мама и добавила для кого-то в комнате: – Сынок звонит.

«Как удачно вышло! Вроде я и не забыл», – с облегчением подумал Герман Карлович, усаживаясь в такси.

Однако благодушное настроение вскоре исчезло.

– Добавить бы надо! – с акцентом произнёс водитель, увидев пункт назначения на экране навигатора.

– Цена по приложению! – возмутился Гера.

– Не поеду за такие деньги! – неожиданно зарамсил таксист. – Я не обязан. Мало ли что там в приложении пишут! Я вам не раб! Отменяй заказ!

– Сколько ты хочешь? – спросил Гера, хотя на языке вертелось: – «Сам отменяй и вызывай полицию, я так просто из их машины не уйду». Он уже делал так один раз в жизни и своего добился, но нервов потратил на нищеброда-таксиста без меры.

– Другой разговор! Пятьсот накинь, и вперёд! – глаза таксиста загорелись.

Гера, вздохнув, достал пятихатку и передал её водителю.

– Остальное потом, – твёрдо сказал он, явно решив не уступать больше в этом торге.

Но пятихаткой дело не ограничилось – таксист продолжал ныть, что едет по ухабам, что далеко, что опасно, что “Яндекс Такси” – жлобы. «Как будто его туда насильно загнали работать», – подумал Гера, надеясь, что водитель не превратит поездку в часовую лекцию на тему "Как тяжело быть таксистом в наше время".

– А можно молча ехать? – наконец не выдержал Герман Карлович.

Таксист, явно обидевшись на такое грубое замечание, обернулся к нему с возмущением:

– Да что ты понимаешь?

И, как положено в таких случаях, потерял дорогу из виду. Это была роковая секунда. Машину резко бросило в сторону – она нырнула в яму, коварно притаившуюся на обочине дороги, затем ещё одно неверное движение таксиста, судорожно пытающегося вернуть власть над железным конём, и… бац! – такси на полном ходу врезается в ближайшее дерево.

Темнота. Где-то далеко мелькнул свет. Голоса. Глухие, неясные, будто сквозь сон.

– Барин, барин, вы как?

– Ой, и Тимоху убило!

Гера открыл глаза и осмотрелся. Вместо вечера был светлый день. Вокруг десяток мужиков в лохмотьях, какие-то телеги, да и сам он лежит на одной из этих самых телег, разбитой о дерево. Рядом валяется другой мужик, по виду кучер.

Кучер, или кто он там, к счастью, оказался жив, так как открыл глаза и произнёс:

– Съездил, называется, в деревню. Как я сюда попал? Киношники балуются, что ли? А зачем?

– Эй, ты из «Яндекс Такси»? – недоверчиво спросил Гера. – Я же твой пассажир. Что за цирк тут вокруг творится?

– Из такси, – подтвердил кучер, тоже пытаясь понять, что происходит. – Ты, кстати, похож на моего пассажира, но когда успел переодеться? А у меня руки и тело чужие. Это что, кино?

– Барин, испей водички, – мне суют баклажку с водой.

Глава 2

Оглядываюсь вокруг и понимаю – такое не привидится. Вместо нормальной асфальтированной дороги – пыльная тропа, вместо вечера – день, вместе поздней осени – лето! Но самое главное то, что я узнаю местность! Вон пригорок, с которого мы скатились на телеге, вон там двугорбая гора вдалеке виднеется, а вот «гадун-камень» – огромная глыба около дороги при въезде в деревню. Я её помню с самого детства, лет с трех! Бабушка рассказывала, что название эта глыба размером с трехэтажный дом получила из-за гаданий там деревенских девок в старину. Но и это ещё не все, впереди виднеется деревня: ряд плохоньких домиков, огороженных жердинами, и церковь, ещё строящаяся, но узнаваемая. Церковь я тоже помнил и в голове даже всплыла дата её постройки! В 1996 году ей исполнилось ровно 170 лет, а на следующий день после своих «именин» она сгорела от удара молнии. Об этом в газетах писали и по телевизору говорили, вот и запала цифра в голову. Только вернули церквушку хозяевам, и на тебе – сгорела. Судя по всему, сейчас 1826 год. Дата ничего мне не говорит, кроме вложенного в голову советской пропагандой восстания декабристов, и то – было оно или нет, не помню. Рядом, потирая огромную шишку на голове, кучер-таксист задаёт глупый вопрос:

– А чего светло-то так? И тепло?

Смотрю на себя и едва узнаю. Моё тело – молодое, лет двадцати пяти, не больше, и, что важно – одет я весьма неплохо для этой эпохи. И окружающие глядят на меня с почтением. Хотя, глядит всего пара человек, остальных глаз не поднимают.

Решение приходит молниеносно. Наклоняюсь к таксисту и шепчу:

– Мы в прошлом. Если не хочешь на костёр, как колдун, попасть – молчи. Я тут, судя по всему, главный.

Кучер посмотрел на меня с изумлением, но кивнул, явно решив, что в такой ситуации лучше не спорить. Он замолк и тоскливо огляделся вокруг. Отхлебываю из деревянной баклажки холодной и удивительно вкусной воды и, повернувшись к окружающим, говорю:

– Что глазеете, коня спасайте!

Наш “двигатель” мощностью в одну лошадиную силу валялся в остатках упряжи, явно тоже пострадав от недавнего «ДТП». Моё ободранное воинство опомнилось и кинулось спасать коня, оставив мне лишь одного собеседника, которого я опять же случайно знал по имени. Это был первый батюшка в новой церкви, или приходской священник – кто их там разберет? Имя у него было Герман. Об этом тоже писали в газетах! А вот как зовут меня, или, например, кучера, я не помню. Герман одет, конечно, бедновато, но все же не так, как остальные – этот хоть не оборванец. На груди у него висит огромный крест, внушающий уважение.

– Что, Герман, веди меня домой, о коне без нас позаботятся.

– Барин, Алексей Алексеевич, куда вам своим ходом? Сейчас кликну ещё телегу. Ой, зря вы решили озоровать, да с горки так лететь! – запричитал священник, решая сразу несколько моих проблем.

Во-первых, я – барин и теперь знаю своё имя, во-вторых, я не спалился и с именем священника – правильно его вспомнил, в-третьих, меня отвезут домой, и не надо гадать, где он находится.

– Слышь, Алексей Алексеевич! – внезапно решил открыть рот таксист. – Как бы нам домой попасть?

Сука! Сказал же – молчать! Вот как его заткнуть?

– Ты что, Тимоха, ополоумел? Сначала чуть Алексей Алексеича не убил, а теперь дерзишь? – встал на мою защиту поп.

– Да я обернулся только… , – попытался оправдаться кучер, явно говоря про автомобильную аварию. – И не Тимоха я, а Адам…

– Вот ирод! Адам он! На тебе! – и могучий поп врезал своим посохом по голове кучера, попадая не иначе в больное место таксиста и повергая того в беспамятство.

Ну какой полезный человек этот поп – решил ещё и проблему с сильно болтливым, но тупым попаданцем!

Коня не спасти! Лица моих крепостных по этому поводу выражали вселенскую скорбь, мне же лично было пофиг. Пусть сами переживают, а у меня и без того голова раскалывается. Вскоре приехала телега, и нас с таксистом аккуратно погрузили на солому. Комфорта там было мало – солома колючая и жёсткая, к тому же пахла навозом. Ну да ладно, как говорится, не до жиру.

Зря я опасался, что не найду барский дом, он был единственный двухэтажный на всю округу. Осторожно захожу, передвигаясь с помощью священника, внутрь, где меня встречает охающая жабоподобная бабища, тем не менее вкусно пахнущая свежеиспеченной сдобой.

– Матрёна, осторожнее, барин покалечился! – сурово произносит Герман, взяв ситуацию под контроль. – И пошли кого в город за лекарем.

– Тимоху тоже в дом тащите, – отдаю приказ пейзанам. – И отправляй за лекарем немедленно, худо мне.

Шатаясь, бреду в свою комнату. Ну, как в свою… Она точно моя, раз ноги сами несут меня в нужном направлении. Первым делом – на горшок. Он стоит за ширмой, как я и предполагал. Потом срочно захотелось курить. Где там моя табакерка? Но тут меня пронзила мысль: откуда я это могу знать? Я ведь понятия не имел, где находится эта комната, не говоря уже о горшке. Да и курить я бросил ещё в десятом классе! Кидает в холодный пот, но сейчас не до рефлексий – боль накатывает волнами, сил терпеть просто нет. Похоже, тушка барина, в которую я переселился, серьёзно пострадала. Чувствую, как теряю сознание и проваливаюсь в беспамятство.

Очнулся от резкой боли в руке. Кто-то колет меня чем-то острым, и это вовсе не сон. Открываю глаза и вижу толстого дядю с таким важным выражением лица, которое не у каждого губернатора бывает. Кошу глаза вниз и ору:

– Ты зачем в меня ножиком ткнул?

– Не извольте волноваться, барин. Дурную кровь надо спустить!

Ой, уморят меня местные эскулапы!

– Спустил и молодец! Хватит! Что там Тимоха мой?

– Да, что ему будет, собаке? – зло отзывается Матрена. – Жрет как не в себя! Очнулся давно, чего тут непонятного – подлое сословие.

– Что со мной? – спрашиваю я с целью потянуть время и понять – раскололся таксист или нет? В дурку неохота.

– Ушиблись вы, барин, но я вас спас! – гордо отчеканил круглолицый доктор, явно ожидая оваций по этому поводу.

Лезу в ящик стола (с какого перепуга я вообще знаю, где тут что лежит?), вытаскиваю свежеотчеканенную полтину с двуглавым орлом и протягиваю лекарю. Тот, чуть ли не в реверанс становясь, кланяется и – на минуточку! – целует мне руку. Я, честно говоря, в шоке, но делаю вид, что всё так и должно быть. И тут меня снова колбасит: а откуда я знаю, где тут монеты лежат, сколько дать денег доктору за приём и выезд?! Руку мне ещё целуют, как барышне! Тьфу…

– Идите, а мне Тимоху позовите, – отдаю приказ Матрене и лекарю.

– Завтра надо бы повторить, – угодливо говорит обладатель пятидесяти копеек.

– Вылечил уже, будешь нужен – позову! Отвезите его назад.

– Мне бы муки пеклеванной с собой. Я и купить могу! – не уходит лекарь.

– Ну, покупай, коли богат. Как раз на полпуда хватит, – смеюсь я.

А в голове мелькает: «За десять минут работы – косарь по-нашему! Не хило тут кровь пускают…» Опять не мои мысли.

Лекарь, наконец, уходит, и ко мне приводят Тимоху-Адама. Киваю Матрене, чтобы оставила нас одних.

– Ты понял, что случилось? – азартно шепчет таксист. – Мы в прошлое попали! Как в кино, понимаешь?

– Не видел я таких фильмов, – пожимаю плечами. – Но ты прав, тело точно не мое, а какого-то местного барина. Как меня до сих пор не раскусили, ума не приложу.

– А меня как? – Тимоха возмущённо разводит руками. – Я ж армянин, русский язык даже в школе не учил, а тут говорю, как на родном! Там мы погибли, а тут – живы! Ара! Давай тут жить! Ты, главное, не проговорись! – учит меня тертый жизнью армянский таксист.

– Я-то могила, – и смотрю с сомнением на товарища по несчастью. – А вот с тобой что делать будем?

– Бизнес, брат! – Тимоха расправляет плечи и лицо его светится энтузиазмом. – Хорошо жить будем! Я продавать умею!

А чего продавать? – всё-таки спросил я.

Всё! – посулил товарищ по несчастью.

– Ладно, ты чего выяснил, пока я в отрубе был?

– Жена у меня есть, молодая. Сегодня попробую… Ты сирота уже два года: папа погиб на войне, а мама недавно в горячке померла. Деревня у тебя – сто двадцать душ, и два хутора в придачу, итого – сто сорок душ крепостных. Долги имеются. Церковь строят: положен священник с псаломщиком… Храм будет двухъярусный – нижний тёплый, во имя Архистратига Михаила, а верхний – холодный, во имя Живоначальной Троицы.

– Бля! – вырывается у меня. – Как ты это всё узнал?!

– Поп рассказывал. Падла с посохом. Здоровый – жуть! – поежился Тимоха.

Наш разговор прервала… нет, не Матрена, а смешливая молодая девка, подавшая нам выпечку и чай в красивых чайных парах. Чай, заметьте, не из каких-нибудь травок, а настоящий, и, судя по аромату и объёму, дорогущий. Я под завистливым взором Адама шлепаю девку по заднице и выпроваживаю прочь.

– Да, барином быть лучше! – тянет через губу он. – А все ведь уверены в том, что ты меня выпорешь!

– Болтать будешь – и вправду выпорю, – спокойно отзываюсь я, дуя на горячий чай и заедая божественно вкусной ватрушкой.

Тимоха тоже не отстает.

– Ты, главное, не спались! Ни о чём не спрашивай, делай выводы из контекста, – учит меня Адам.

– Ты откуда такой вылез? У меня свой бизнес по продаже бумаги, а ты – таксёр! Нашел, кого учить!

– Не злись. Просто не хочу на костёр, – машет рукой армянин.

– Пошутил я про костёр. Нет такого уже нигде в этом времени, – сознаюсь я.

– Ты… А, ладно! Всё равно, без палева надо бы…, – остывает горячий южанин.

– Всё, теперь вали к жене. Если что, просись к барину, – обрываю я его.

Тимоха ушёл, а меня мутит. И слабость, не иначе как от этого дурацкого кровопускания. Но надо бы устроить шмон в своих покоях. Для начала подхожу к зеркалу. Из него на себя смотрю … я сам, но моложе. А ведь мои родители и деды тут жили. В этой самой деревне. Так что я могу быть предком самого себя. Хотя… не было у нас господ в родове! Не было! С другой стороны, барин и бастарда мог заделать. Или как это по-русски? Байстрюка? А ведь поперло мне – барин, да ещё молодой. Войны никакой не предвидится, вроде. До Крымской (когда, кстати, она?) далеко. Историю в школе не учил, так, книжки почитывал. Это плохо. Ладно, скажем «спасибо боже» за лишние годы жизни, пусть и в такой дыре, как наше село. Черт, а молитв-то я не знаю! Ну ни одной! Тут мой взор падает на молитвослов, лежащий на столике. Кроме него, там аккуратно разложены лист бумаги и чернильница с пером. Вот и как к этой находке отнестись? Писать-то пером я научусь, а правил языка не знаю. Ладно, хоть молитвослов почитаю – авось научусь говорить, как полагается.

Открываю книгу наугад. Слева – картинка, справа – текст. Много точек над буквами. Читаю:

МЛТВЫ ОуТРЕНIM.

Во имя Оца и Сна и стаго Дха. Аминь.

….

И дальше все в том же духе. Листаю. Год издания – 1811. Внезапно взор мой сфокусировался, и читать стало легче! Может, зрительная память прежнего хозяина тела сработала?

Осматриваю комнату. Вернее, здесь две комнаты, так как за ширмой стоят красивый резной стул без днища и ведро с крышкой под ним. Рядом имеется деревянная расписная лохань метра полтора в длину, явно для омовения. Ну что ж, быт барский постепенно проясняется! Думаю, барин-то жил неплохо, раз даже санузел в его покоях имеется. Пусть и с ведром… А лохань – просто произведение искусства, хоть и для купания.

На стенах видны следы покраски, словно кто-то пытался освежить интерьер, но не слишком старался. Вдоль длинной стены стоит кровать, над ней висят портреты родителей – те самые, кого я, по всей видимости, теперь должен называть "батюшкой" и "матушкой". Напротив – небольшой шкафчик с графинами и посудой. Среди всей этой стеклотары выделяется красивый чайный сервиз на шесть персон, явно не из дешёвых. А рядом, в уголке, стоят маленькие иконки, придавая всему этому пространству какой-то милый религиозный уют. На полочке там же покоятся четыре книги – может, в них что-нибудь интересное для местного барина?

В углу у самого входа, расположена большая икона – судя по всему, местная святыня, ведь для неё даже отдельную полочку выделили. Вся мебель скромная, но основательная: три стула, точнее, один стул и два полукресла с массивными подлокотниками. На полу – ковер! Красивый и дорогой на вид, хоть и чуть потертый. А я по нему обутый. Непорядок! Вон и тапки стоят аккуратненько, будто ждут, когда я соизволю снять сапоги.

Открываю ящики стола и сразу натыкаюсь на кое-что интересное. В верхнем ящике обнаруживаю кремнёвый пистолет, причём такого калибра, что его и пушкой не стыдно назвать. Рядом лежат принадлежности для чистки – шомполы, порох, коробка с пулями, штук сто, не меньше. Пули круглые, большие, такие, что пробить, наверное, могут и дубовую дверь. Среди принадлежностей замечаю какой-то странный предмет, похожий на кувшинчик, который вставляется под ствол пистолета. “Скорее всего, это для отмеривания пороха”, – понимаю я. Надпись на французском на нём. Трофей, что ли? Лезу дальше. В ящике пониже нахожу две трубки, изрядно прокуренные, ножик с красивой деревянной ручкой и пару пачек табака, заботливо завернутых в вощеную бумагу. И вот ещё одно сокровище – табакерка из дерева, расписанная в греческом стиле: на крышке древнегреческие герои, будто с античного барельефа сошли. Красота да и только!

Осторожно открываю самый нижний ящик и… Бинго! Деньги! Считаю. Тридцать семь тяжелых серебряных рублей, разного фасона. Копейки посчитал с трудом – вышло три рубля пять копеек. Но это ещё не всё. Ассигнации – двадцать пять красных десяток, сорок одна синяя пятёрка, двадцать одна зелёная трёшка, тридцать четыре горчичных рубля. Всё новенькое, год выпуска – прошлый. Бумагой набралось на пятьсот пятьдесят два рубля. Много это или мало? А кто его знает. Хотя лошадь же у меня пала! Вот и проверю.

– Матрена! Подь суды! – ору своей служанке.

Блин, я стал странно говорить, да и у Ары, заметил, акцент пропал. Чудеса.

– Шо, барин? – в комнату вплыла Матрена.

– Что с конём? – строго спрашиваю у неё.

– Ох, горе какое. Не выживет, наверное. Такие убытки у нас. А как теперь карету запрягать? Одним конём? А второго дорого купить…

– Сам знаю, что дорого, – деланно ворчу под нос. – Напомни, почем мы коня брали?

– Задешево брали. Двести пятьдесят рубликов отдали всего. Сейчас, поди, дороже, – вздыхает Матрена, причмокивая.

– Сколько там у меня? – начинаю прикидывать, глядя на ассигнации.

– Они один к трем с половиной идут к серебру, не хватит там, – с грустью в глазах говорит баба.

– А ты почем знаешь, сколько у меня?

– Так не было ничего почти. Ну вы и семью Петра продали за пять сотен… Никак запамятовали? Ой, горе!

– Что-то в голове шумит, – потираю я виски. – Посплю, пожалуй. А ты молодец. Да не переживай – деньги будут ещё, – уверяю я Матрену.

– Будут, если что опять продать, – не унимается Матрена. – А так только после урожая. А кого продавать? Четыре семьи по хуторам да сорок домов в деревне осталось, – напомнила она, вздохнув.

Служанка ушла, а я задумался. Тимоха сказал, что у меня сто сорок душ. То есть мужиков? Может, он перепутал, и всего сто сорок человек крепостных? А я ещё и семью продал. И конь один остался. Зато карета есть! Завтра гляну, что с этим добром делать.

Сон сморил меня, и я прилёг на мягкую кровать. Хоть разулся заранее, и то хорошо.

Разбудил меня, как ни странно, не мочевой пузырь, а петух! Убью, гада! Так спал хорошо, а как встал резко, опять замутило.

Раннее утро. После туалета осторожно выхожу во двор и оглядываю двухэтажный не шибко большой дом. Во дворе уже суетится мужик. “Мирон, вроде”, – всплывает в башке. Он колет дрова, и уже хорошая такая стопка дров аккуратно сложена под навесом. Девчонка, что давече подавала нам с Тимохой чай, носится с кормом для курей. Так вот чего петух орал – ему не курица нужна была, а пожрать. Сварить, что ли, его? Слева от дома расположена конюшня, справа – банька. Колодца не видать. Интересно, откуда воду берут?

Теперь самое время осмотреть дом. Не такой уж он и маленький. Есть большой, неплохо обставленный зал с дорогим ковром на полу и камином. Как бы пожара не сделать. Слева в торце находятся мои покои, справа – кухня и комнатки для слуг, которых у меня четверо: кроме Мирона и двух баб, есть и мой незадачливый таксист Тимоха, но он живет в своей собственной избе. Ну как своей? У своего отца. Остальные живут тут, в доме, где у каждого своя комнатка.

В барском крыле – ещё три большие комнаты. Одна из них – моя бывшая детская, как я понял. Позже гляну. Во дворе отмечаю фруктовые деревья, крепкий забор и широкие ворота с калиткой. Как раз в этот момент калитка открылась, и во двор зашёл Тимоха. Вид у него, мягко говоря, был нерадостный.

Глава 3

– Ну что, вредитель! Загубил коня? – подмигивая конюху, говорю я притворно сурово.

– Розог ему, надобно, велеть выписать! – неожиданно кровожадно молвил мужик с дровами.

– А, пожалуй, велю задать ему плетей тридцать! – подхватил я, входя в роль, да так, что сам себе удивился.

– Помилуй, барин, за что плети-то? – неожиданно заступилась за конюха Матрена. – Розги ему – и хватит! Герман там виноват! Он заступил дорогу вашей телеге, ему тоже розог надобно!

Оп-па! Это что, священников пороли в это время? Но тут явно не я ему должен прописывать плети – у попа своё начальство имеется. А картина происшествия всё проясняется и проясняется. И ещё оказывается, плети хуже, чем розги! Учту.

– Так ить он не виноват! – вступается дровосек. – Он не знал, что Тимоха озорует. А ему вы, барин, приказали, – простодушно обвинил меня во всех бедах мой слуга Мирон.

– Ты говори, да не заговаривайся! – прикрикнул я на него, и собственно зря – Мирон и сам испугался.

– Барин, пожалуйте завтракать! Всё готово! – ловко перевела стрелки Матрена. – А ты, Тимоха – сыть лесная – иди хоть на коня посмотри, не издох ли?

– Отставить коня! Тимоха – за мной, – приказываю я.

Завтракать барин изволил в общей комнате с камином, «на аглицкий манёр». На столе стояли: серый хлеб, парное молоко, вареные яйца, пироги рыбные и сладкие, ущица и отдельно вареная рыбка. Что-то несли ещё, но я уже с аппетитом наворачивал уху, заедая свежевыпеченным хлебом. «А мяса-то на столе нет – или бедность, или пост», – отметил я про себя.

Тимоха дождался, когда Матрена выйдет, схватил кусок пирога и начал свой рассказ:

– Думал, жена молодая и красивая, а она хоть и молода, но выглядит хуже бомжих наших. Да ещё детей у меня трое – мал мала меньше, плюс одного в пузе носит, – торопливо прожевывая яство, жалился мой собрат по несчастью. – А я её и бью ещё, оказывается! Вся морда в синяках. Батя старый совсем, помрёт скоро, хотя как старый – сорок пять лет но работа его измотала.

– Ну, а как ты думал? – кряхтя от неловкости, или от сытости, откинулся я на спинку кресла.

– Как бы нам обратно свалить? – хмуро уставился на меня Ара.

– Куда? Окстись! Мы там, в будущем, в лепёшку разбились! Но от жены, так и быть, спасу – будешь за конём ухаживать и жить здесь, у меня под боком. Потом придумаю что-нибудь. Ты расскажи лучше, что нового узнал про деревню.

– О, тут вообще охренеть можно! Представляешь, ты тут царь и бог! Ты – барин, а мы твои крепостные!

– Тимоха, ты дурак? Неужели вчера этого не понял? – искренне удивился я. – Знаешь, какой год сейчас? Тысяча восемьсот двадцать шестой!

– Значит, восстание декабристов подавили уже, – блеснул познаниями мой собрат по несчастью, чем немало удивил меня.

– Этого я не помню. Что ещё расскажешь?

– В июле начнётся русско-персидская война и закончится через два года победой России. Часть каспийского побережья получим, – глядя в себя, произнёс Тимоха.

– Ты историк там был, что ли? – удивился я.

– Я армянин! Царь Николай после победы организовал Армянскую область, куда входила и Нахичевань. После изгнания в семнадцатом веке всех армян оттуда, на этой армянской земле вновь появились армяне из Ирана. Поэтому и знаю.

– А по специальности ты кто? Не всегда же таксовал? – решил пропустить вековую боль армянского народа мимо внимания я.

– Отец учил сапожному делу. И что интересно: здесь я, помимо того, что у тебя конюхом и кучером служу, ещё и обувь шью. А ты, тот старый, который в машине был, сильно похож на себя сейчас, молодого. И ещё… ты перед едой молитву не прочёл! А это тут обязательно! Давай я тебя поучу.

– Сапожник – это хорошо. Раз поели, пошли ко мне, молитвы учить.

Интерлюдия.

– И что ты говоришь, они сейчас там делают вдвоём? – спрашивает поп Герман у Мирона.

– Уже два часа как молятся! Заперлись в кабинете и молитвы читают.

– И барин? Вот ведь никогда не любил, а тут смотри, уверовал во Христа. Того и гляди пост блюсти начнет, человеком станет.

Мы и правда пару-тройку часов учили молитвы на все случаи жизни, и в какой-то момент на меня упал довольно увесистый пласт знаний по религии. Я вспомнил, например, отчего мой батюшка решил церковь поставить в таком маленьком приходе. А это дядька мой покойный, герой войны, в завещании так распорядился. Вроде как целевой кредит… хотя нет, не кредит, а целевое финансирование, как сейчас бы сказали. А чтобы поп мог прокормить себя и своего служку, ещё и деньги положил на проценты! Вот сволочь! Мог бы и мне оставить. Хотя чего уж там – пропил бы я их так же легко, как и ту свору охотничьих собак.

А деньжищи от дядьки были немалые – целых девять тысяч рублей! Вот это капиталец! В год такой приносит триста пятьдесят рубликов с проценту. Ну и, конечно, попу-то моему повезло не по-детски: и домик себе отгрохал, и семейством обзавёлся, да ещё и помощника своего женил! Вот она, удача святая!

Потом я стал разбирался со своими крепостными. Всего сто сорок четыре человека, из них мужиков разного возраста – семьдесят девять! И это, по словам моего лазутчика, наконец ушедшего ухаживать за покалеченным конём, очень даже неплохо. Время от времени государство предпринимало ревизии – переписи крепостного населения страны. Прежде всего с целью установить количество людей мужского пола, годных в рекруты. Поэтому «ревизской душой» назывались не все крепостные крестьяне, а только крестьяне-мужчины. На последнюю ревизорскую сказку я владел девяносто душами. На земли тут не смотрели, ведь основной добытчик – это крепостной, он и даёт продукт. Поместье-то моё на барщине было, по закону три дня в неделю мужики должны отрабатывать, а как оно там на деле – не знаю.

Я поднялся на второй этаж. Это не этаж даже был, а просторный флигель со стороны крыла слуг. Внизу было нечто вроде гаража для моего выезда, где стояла небольшая изрядно пошарпанная четырехместная карета со следами былой роскоши. Вверху располагались две комнаты для гостей, и я, зайдя в одну из них, впервые оглядел свое село с высоты второго этажа. “Хотя, пока церковь не открыли, это не село, а деревня”, – вспомнил я.

Вид поражал своей безнадегой. Земельные участки у домов были большие, а вот сами дома все как на подбор весьма убитого вида и скромных размеров. А если учесть, что там могут ютиться с десяток человек, то это вообще теснота адская!

По дворам бегали дети, что навело меня на мысль о школе. Надо обдумать, стоит ли мне этим заниматься? Вид у детей был оборванистый, да и прочий люд богатством одежды не блистал, а про обувь и говорить нечего: почти все или лапти носили, или вообще босые ходили. Что особенно удручало, так это полное отсутствие улиц.

«Кто так строит?!» – поморщился я.

Был свой земельный надел и у моей усадьбы, вот он светился порядком! И уж не знаю, слуги ли мои так стараются или кто-то из крепостных радеет за барский имидж, но глаз прямо-таки радовался.

– Вы бы, барин, побереглись, – посоветовал трудолюбивый Мирон, в данный момент, таскающий из колодца в баню воду.

– Баньку затеял? Молодец! – похвалил я.

– Так это… завтра ж Елисей Пантелимоныч приедет, наш сосед, да и купец Зернов к утру пожалует. Неужто не помните?

– Помнил, но забыл. Купец – это хорошо! Нужен он мне.

– Так может и не приехать Карп Петрович, он ведь в отпуске ещё. Болезнь души! Правда малая, а большая у него зимой была уже в этом году. А Карп аккурат две недели пьет, а больше по указу ампиратора и нельзя в малый отпуск, – вконец запутал меня Мирон.

Плюнув на палево, я уточнил у крепостного, что купцам разрешалось брать отпуск во время запоя. По существовавшему уставу купеческой гильдии, подписанным Александром Первым в 1807 году, всякий купец имел право на ежегодный отдых по "болезни души". Так поэтично именовался запой. Разрешалась "малая" (длительностью 2 недели) и "большая" (сроком на месяц) "болезни души".

Подивившись вывертам собственного сознания, я поймал себя на мысли: а что мне, собственно, здесь нужно для жизни? Что оставить, а от чего можно и избавиться? Решил я, например, табак и все его принадлежности пустить с молотка. Не мой это товар, да и привычка дурная. А пистолет? Да что мне с ним делать?! В кого тут стрелять? Ружьишко ведь есть – уже успел заприметить его на стене. Пусть лучше оно и останется – вещь надёжная.

А вот что купить – вопрос философский. Полдня ломал голову и осторожно расспрашивал кого только можно, чтобы не показаться совсем уж "не в курсе". И вот до чего докопался: картошку мы, оказывается, тут не выращиваем! Ну, это совсем не дело. Уже ведь июнь на дворе, но картошку посадить ещё можно успеть, в наших краях под Костромой она вызреть успеет. Остальные овощи в изобилии росли в огородах: репа, горох, чеснок, капуста, огурцы с помидорами, свекла да лук, редька, тыква… Даже зелени всякой хватало.

Остаток дня я провел, разбираясь со списками своих крепостных, ведь местное письмо читалось с трудом. Впрочем, читаю и понимаю его я все лучше и лучше.

Утром проснулся почти свежий, если можно так сказать. Ночью духота, конечно, докучала, но вроде выспался. Да и планы уже начали вырисовываться – чувствую, что впереди много забот, да и раздумий немало.

Глава 4

Встаю, потягиваюсь и делаю небольшую зарядку. Потом утренний туалет, стакан молока (я его люблю, оказывается) ну и кусок пирога с молодым щавелем, или “щавей”, как сказала Матрена. У нас в Костромской губернии все так говорят.

– Матрена, а где у нас чернила?

Всё утро я тренировал почерк, и, надо сказать, мышечная память работала и тут.

– Никак всё извели? Это что же вы пишете-то? – изумилась моя домоправительница.

– Стихи пишу, – недовольный лишними вопросами буркнул я.

– Есть чернила, как не быть, но немного. А потом – или покупать, или ждать, пока орешки нарастут.

– Какие орешки? – изумился я.

Оказывается, чернила тут варят из дубовых орешков. Хотя, орешками это не назовёшь – внутри живёт гусеница. Вот после её жизнедеятельности и остаются те самые "орешки", из которых потом чернила делают. К этому делу ещё железные опилки добавляют, что-то кислое (до конца не понял, что именно), да вроде смолу сливы – камедь. Её-то я как раз на участке у родителей видел: маленькие красные шарики на стволах, как будто дерево кровоточит. Помню, как они назывались, странное такое слово. А сам орешек появляется, как и жемчуг в раковине – насекомое, что на жука похожее, откладывает личинку, а та постепенно обрастает этим самым «орешком», точно соринка в устрице жемчугом.

Чудная штука, конечно, но одно ясно: запасов этих орешков на зиму сделать надо побольше. Чернила мне тут понадобятся!

Настроение тратить последние чернила пропало, и я пошёл прогуляться по деревне. Немногочисленные крепостные с любопытством разглядывали меня, а я их. Выглядели они голодранцами: невесть из какой мешковины сшитая одежда, босые и неопрятные. Их дворы тоже вызывали жалость – покосившиеся заборы, вросшие в землю дома. Но у всех имелись большие участки земли под огород.

Дошёл до конца деревушки. Чего хожу, спрашивается? От нечего делать пересчитал все дворы, коих оказалось тридцать две штуки. К церкви пока не иду, но издалека видно – работа там кипит вовсю.

– Барин, не извольте гневаться, мне бы дров в лесу набрать, – раздался вдруг голос, прервав мои размышления.

Оглядываюсь – передо мной стоит девица, тощая до невозможности, вся в обносках, но с такими голубыми глазами, что я невольно поплыл. Черты лица у неё были как у мадонн на старинных иконах – правильные, красивые, не для этой жизни, казалось.

– Гм… А ты кто, напомни, красавица, – протянул я, разглядывая свою крепостную, невольно любуясь.

– Не упомните? Дочка я Никандра, нашего пастуха. Евфросиньей кличут, – ответила она звонким голоском.

– Дозволяю, – барственно киваю ей, разглядывая девушку внимательнее. – А ты чем занята? По хозяйству, наверное, хлопочешь?

– Скажете тоже, – кокетливо стрельнула глазами Евфросинья, заметив мой пристальный взгляд. – Какое у нас хозяйство, барин? Корова есть, правда, тем и спасаемся. Да и ту батюшка пасёт в вашем стаде. А так… стираю, на огороде копаюсь, кушать готовлю. Семья у нас большая – десять человек, а душ-то всего шесть. Вот и крутимся как можем.

– Есть у меня для тебя работа – собираюсь я у себя на огороде картошку посадить, вижу, никто не садит её здесь, – говорю я.

– Это на барщину или за плату? – мгновенно сориентировалась девушка. Сообразительная оказалась.

– Дочка, с кем ты там говоришь? – прервал нас голос немолодой женщины, вышедшей на крыльцо. – Ох, простите, барин.

– Ничего. Ваша дочь попросила позволения набрать дров в лесу. Я дал согласие и предложил ей поработать на моём огороде.

– Добродетель вы наш, не дадите пропасть. Не то, что ваш батюшка… , – ляпнула глупость тётка и тут же заткнулась.

Махнув рукой, показывая, что не сержусь, и приказав завтра с утра быть Ефросинье у меня в усадьбе, я направился к строению, которого прежде избегал. К церкви. Постройка её уже подходила к концу. Пяток мастеров, нанятых на деньги дядюшки, отделывали внутренние помещения церкви, а всё остальное уже было готово. Хотя главный колокол ещё не вешали, и он, блестя начищенным боком, пускал зайчика мне в лицо.

– Исповедаться пришли? – пробасил поп, здоровенный мужик лет тридцати пяти навскидку.

– Скажи, батюшка, а ты учился где, или как? – спросил я.

– А как же, в семинарии, – ответил он, как кажется, сбитый с толку моим вопросом. – А чего спросил?

– Поучил бы ты меня, чему знаешь. Не бесплатно, конечно.

– Конечно, не бесплатно, гривенник за урок возьму. Чудной ты барин сегодня – трезвый, не чудишь, не злишься на меня.

– Бросаю пить, надо жизнь налаживать. А зачем на тебя злиться?

– И правда, незачем? Я ведь не виноват, что дядька деньги на церковь оставил, а не тебе. На Троицу будем её освящать, приходи. И не напейся, прошу.

– Приду, а ты сам будешь освящать?

– Куда там, мне миро не по чину, такое таинство. Из города кто-то будет, а кто – пока не знаю. Раньше бы князь Голицын решал, а сейчас министерство упразднили.

– Что упразднили? – не понимаю я.

– Министерство духовных дел и народного просвещения, – пояснил поп.

– А чего, царь не хочет образованных людей? – удивился я.

– Что ты болтаешь такое, охальник? Царь Александр-то, упокой его душу, удвоил число духовных школ, да и Николай Павлович милостью Божией про них не забудет, это я тебе говорю. Жалко, не короновали его в июне, но ничего – в августе коронация будет! – И тут поп широко перекрестился, словно отгоняя дурные мысли. – Всё под Божьим промыслом, барин, не забывай.

Обратно иду загруженный новой информацией: я – бухарик, оказывается, и на попа злобился. «Миро» – что за таинство такое? Ну и с чего это князь решает, кто церковь освящать должен? Про царей более-менее разобрался: Александр – тот, что школы духовные плодил, а Николай, получается, вот-вот коронован будет. Раньше я их путал, конечно, но теперь, надеюсь, запомню. Интересно, а почему коронацию перенесли?

Ноги принесли меня домой, где меня уже поджидали собрат по несчастью и коновал, который мне кровь пускал. С коновалом я разобрался быстро – дал тому гривенник и отказался от его услуг. Впрочем, выгнать его сразу не удалось, пришлось поить чаем с пирожками.

– Слушай, друг, а у нас проблемы, – взволнованно сказал Тимоха. – Гости к тебе едут. Купец какой-то! И ещё жена послала меня к старосте купить говядины для гостей. Рубль дала! Надо взять шестую часть пуда. Сколько это, не знаешь?

– Смотри-ка, домострой на дворе, ты лупишь жену почем зря, а деньги всё равно у неё хранятся, – удивился я. – Пуд – примерно шестнадцать кило, то есть тебе рубля этого даже на три килограмма не хватит.

– Эх, врали дед и прадед про прежние годы, – согласился Тимоха, мотнув головой. – Не сильно-то нас, видать, бабы и боялись. С мясом – это да, понятно. А вот про пост слышал? Скоро Петров пост начнётся, через неделю после Троицы. Так что гляди в оба, чтобы не спалиться нам перед гостями.

– Да, ещё и сосед наш явиться должен, вот-вот прибудет. Мои на кухне угощение затеяли. Ты уж дома сиди, я сам постараюсь всё уладить.

На том и расстались. Я вызвал к себе свою Матрёну, чтобы узнать, как идёт подготовка к посиделкам с купцом и соседом.

– Ой, да не в первый раз, барин, – Матрёна улыбнулась, поправляя платок. – Всё как водится: заяц уж готов, белорыбица присолена, пироги с визигой с утра в печи поспели. Наливочку сосед привезёт, он этим хвастаньям мастак, а не привезёт – у нас своя имеется. Какую хошь, ту и подадим.

– Матрёна, слышал, на Троицу церковь освящать будут. Я вот о подарке думал, хотел спросить…

– Да икона уже приготовлена, Карп Петрович привезёт, как обещал. Деньги-то уж давно уплочены, а Карп слову своему крепко верен. Не извольте, барин, о том беспокоиться. А не угодно ли вам с утра закусить? Поставлю завтрак.

Я изволил, но за завтраком продолжил размышлять о текущем положении дел. Судя по всему, Зернов приедет с этакой автолавкой, вернее, телего-лавкой. Может и сбыть всё ненужное ему? Сразу после трапезы иду откладывать то, что продавать буду – пистолет с принадлежностями и трубки с табакеркой и табаком. Интересно, на сколько потянет? Хорошо, что я не курю. Для пистолета коробку подходящую нашёл – резную, деревянную, чем-то на посылку смахивает, вот только крышки не хватает. А чтобы по-богатому выглядело, обернул её в кусок шёлка и патроны на дно аккурат уложил. Смотрю, получается красиво. Хоть продать, хоть в дар поднести – всё одно солидно.

Внимательно оглядел свои книги. Кроме Библии, в моём арсенале были ещё «Четвероевангелие», 1818 года, «Новый Завет», 1821-го, и «Псалтырь», 1822-го. Но настоящей вишенкой на торте стала вот эта жемчужина – «Полезные и занимательные эмблемы» 1816 года издания. Как взял её в руки, так и крякнул от невольного удивления. Пролистал это иллюстрированное… э-э-э произведение. Честно говоря, мало чего для меня полезного и уж точно ничего занимательного в этих эмблемах не нашлось. Посему без лишних раздумий откладываю и её в сторону – пусть идёт под продажу вместе с табаком и пистолетом.

Гениальная мысль мелькнула в голове – а не заглянуть ли в комнаты родителей? Авось там найдётся что-нибудь ценное для продажи. Идея хорошая, только вот воплотить её не успел – гости прибыли. Причём прибыли вместе, что наводило на мысль: купец гостил у соседа. Ну что ж, надо встречать.

Быстро переодеваюсь в парадное и выхожу во двор. Там уже вовсю хозяйничают гости, что Алексею внутри меня активно не нравится. Ходят по двору, как у себя дома! И оба мужика – здоровенные, похожие друг на друга, как братья. Только зубы сверкают от радости при виде меня.

– Лешка, – басит один из них. – А ты ведь трезвый сегодня! Молодец!