Грани человечности. Современный уральский роман

Немотивированная

ничем тревога

1988. Седьмое декабря. Утро. Воинская казарма в пригороде Тбилиси. Звучит побудка. Старший сержант Мартьянов привычно вскочил первым. А как иначе? Он – командир отделения и должен во всем служить примером для подчиненных. Да, кое-кто из его сослуживцев горазд покуситься на поблажки. Потому что считают: им, старослужащим, у которых сегодня остается ровно тридцать дней до увольнения в запас, полагаются привилегии; пусть теперь усердствуют салажата из только-только прибывшего пополнения.

Мельком бросив взгляд на окно, Мартьянов поморщился. В голове промелькнуло: «На дворе – снег… Похоже, мокрый… После обеда – строевая подготовка… Салажатам трудненько будет, хотя к тому времени, возможно, прояснит. На Кавказе это в порядке вещей… Не то, что на родном Среднем Урале, где ненастье, если уж нагрянуло, обычно затягивается на неделю, а то и подольше».

Здесь уместно будет поближе познакомить читателя с этим уральским парнем, которому судьбой уготовано стать ведущим героем романа…

С давних-предавних лет на территории Свердловской области имеются любопытные поселения. Любопытны своими названиями. Например, на севере есть такие населенные пункты, история которых уходит вглубь веков, как Карелино, Отрадново, Кордюково и тому подобные. И значит? А вот то и значит, что первые поселенцы там были носителями, соответственно, фамилий Карелин, Отраднов, Кордюков и их по сию пору там большинство.

А неподалеку от границы с нынешним Пермским краем есть, выражаясь точнее, до недавних пор было, старинное село Мартьяново. Обыкновенное уральское село. Отличает его от других лишь то, что здесь проживали когда-то исключительно Мартьяновы. И гадать тут не стоит, откуда пошли Мартьяновы, предки моего героя.

Во всяком случае, мне доподлинно известно, что у Мартьянова из села Мартьяново родился сын у крестьянина Мартьянова Игоря Сергеевича, которого назвали Владимиром. У отца с сыном не случайно имена древнеславянские, княжеские. Там же, то есть в Мартьяново, рождается внук и по русскому обычаю его нарекают в честь деда, то есть Игорем, – это и есть тот самый старший сержант пока еще Советской армии.

Надо лишь уточнить, что село Мартьяново указано лишь в метрике. Потому что через год после рождения Игоря Владимировича Мартьянова его семья покинула родные места по причине того, что Владимира Игоревича, служившего председателем колхоза, двинули вверх, в областное управление сельского хозяйства и, стало быть, семья оказалась в тогдашнем Свердловске. Оттуда через восемнадцать лет (после окончания средней школы с отличием) и был призван в армейские ряды.

Игорь всегда был спортивным парнем. И когда прибыл в часть, то старослужащие решили преподать уроки солдатской мудрости. Зажали в углу туалета, но, получив неожиданный и доволь-таки жесткий отпор (несколько увесистых затрещин), потеряли всякий интерес к новобранцу.

Отцы-командиры сразу положили глаз на уральского паренька. Нет, не по причине того, что себя обижать не позволит и в любой момент может дать сдачу, а, наверное, потому, что за плечами его была не восьмилетка, а полное среднее образование, более того, золотая медаль.

И вскоре Игорь Мартьянов на полгода оказался в полковой школе сержантов, как тогда выражались, в «учебке». Вернулся в свою часть уже с соответствующими лычками на погонах и с первой воинской наградой на груди – знаком «Отличник боевой и политической подготовки».

Комбат Матюшкин встретил новоявленного сержанта с мрачным выражением лица. После долгой паузы, саркастически ухмыляясь в пышные усы (единственное его мужское достоинство) процедил:

– Отличник, значит?.. – пауза. – Уж, не по части ли баб? – пауза. – Ну-ну, – сержант по-прежнему молчал. Успел усвоить одну армейскую мудрость: возражать командиру – это ровно то же самое, что ссать против ветра; занятие не только неприятное, а и абсолютно бесполезное. Матюшкин продолжал. – Буду смотреть, как в новой должности себя проявишь… Ну, иди к ротному, – произнес майор и стал кому-то звонить, не обращая больше никакого внимания на парня.

Ротный, в отличие от комбата, встретил благожелательно. Даже первым протянул руку, чтобы обменяться рукопожатием, кажется, не предусмотренным Уставом воинской службы. Возможно, из-за того, что знакомы. Шапочно, но всё-таки: перед убытием Игоря Мартьянова в полковую школу, ротный за неделю до того принял командование второй ротой.

– С прибытием, товарищ сержант, как говорится, в родные пенаты. Признаюсь: я был того мнения, чтобы вас назначили заместителем командира первого взвода, но товарищ комбат посчитал преждевременным: надо, мол, посмотреть его пригодность в должности командира отделения, а уж после…. Резонно. Спорить не стал.

Сержант Мартьянов сказал:

– Готов служить там, где посчитает необходимым командование.

– Вот и ладно… М-м-м… Предупреждаю, так сказать, на берегу… Особо не обольщайтесь: отделение, так сказать, на плохом счету. Прежнего командира отделения, оказавшегося мягкотелым, подмяли старослужащие, так сказать, власть уплыла от него. Трудновато вам придется…

– Товарищ старший лейтенант, готов навести порядок. В армии иначе не может быть.

– Что ж, действуйте! Так сказать, удачи.

Уральский парнишка справился с задачей. Да так, что через полгода его отделение стало образцово-показательным. Как это ему удалось? История умалчивает. А автору не с руки строить догадки. Важнее всего, результат, а способов подтянуть дисциплинку великое множество.

Как гром среди ясного неба

В четверть девятого, после завтрака старший (уже!) сержант Мартьянов вел отделение на политзанятие. На востоке лишь на минуту выглянуло солнце. Снег перестал сыпать, но усилился колючий ветер, погнав по плацу тяжелую от влаги позёмку.

И тут земля под ногами вздрогнула. Слева, там, где был армейский клуб, ветхое здание, используемое много лет и ни разу капитально не ремонтированное, затрещало, из окон мелким дождем брызнули осколки стёкол.

Командир отделения подумал: «Что это? Не ядерный ли взрыв?» Подумал, но продолжил вести за собой солдат, как будто ничего не произошло. Кто-то из замыкающих хихикнул:

– Халабуда – тю-тю… Туда и дорога…

Чем в армии хорошо? Распорядком. Он, младший командир, знает свою ближайшую задачу, а именно: быть с подведомственным ему личным составом в установленное время и в назначенном месте, а остальное… Не его проблема. А кого же? Вышестоящего командира, согласно его компетенции. И далее – по цепочке. Не надо думать о том, о чем согласно Уставу, ему не полагается думать. В боевой обстановке – несколько другое дело. Он, командир отделения, если увидит, что во время боя командир взвода тяжело ранен или убит, может взять, не дожидаясь приказа, командование взводом на себя и продолжить выполнение боевой задачи. За это даже может последовать поощрение, если при этом взвод, не поддавшись паникёрству, справится с задачей.

Личный состав отделения скрылся внутри учебного корпуса.

Сзади кто-то взялся за рукав. Мартьянов обернулся.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант.

Тот в ответ, кивнув, спросил:

– Слышал? – он беспокойно озирался.

– Так точно, товарищ лейтенант.

– Что думаешь?

– Ничего.

– Может, – он махнул в сторону горных вершин, едва видневшихся в густом тумане, – сход снежной лавины или даже ледника?

– Вряд ли… Характер звука другой. При сходе ледника гул обычно нарастает в течение нескольких минут и потом медленно затухает. Здесь же…

– Пожалуй… Тогда – в соседней части взлетел на воздух склад с боеприпасами.

– Не думаю, товарищ лейтенант… Опять же: звук не тот… В тысяча девятьсот восемьдесят шестом, за месяц до моего призыва под Свердловском было что-то такое. Как писали в газете, при попадании молнии в склад, где хранились тяжелые снаряды, произошла детонация.

– М-да… Интересное дело…

– Разрешите идти, товарищ лейтенант? Мои ребята – орлы, но уж больно сильно им не по душе политзанятия. Некоторые, признаться, готовы на три наряда вне очереди, чтобы только не слушать про эту муть, то есть, политику. Нельзя оставлять одних, без присмотра.

– Да-да, иди… А я загляну в штаб… Может, что-то и разведаю.

Через полтора часа они встретились вновь, но уже в другой обстановке. Батальон химзащиты, которым командовал майор Матюшкин, был внезапно поднят по тревоге. Что произошло? Не только ничего по-прежнему не знал командир отделения Мартьянов, а и командир взвода Сергиевских, которому не удалось ничего узнать и в штабе.

Майор Матюшкин мог знать, но, отчаянно суетясь, кидаясь по сторонам крепкими матерками, хранил тайну. Может, для того, чтобы придать своей персоне дополнительную значимость.

Скорее всего, командир батальона знал лишь то, что содержалось в предписании: сроки выдвижения, время прибытия в назначенную точку на карте, вид экипировки личного состава.

На сборы ушло не больше двух часов. Так что воинская колонна в 13.00, сразу после обеда, отправилась к месту назначения. В одной из машин, под брезентовым тентом сидел старший сержант Мартьянов и его ребятишки.

Исходя из экипировки уральскому парню было понятно немногое: а) боевая задача рассчитана не на один день; б) он едет на ликвидацию какой-то катастрофы, случившейся в стране, следовательно, увольнение в запас откладывается на неопределенное время.

Бедствие, которое трудно себе представить

После трехчасового пути по горным дорожным серпантинам (очевидно, маршрут был проложен наикратчайший) колонна, наконец-таки остановилась. Выгрузившись, солдатам предстала ужасающая картина, виденная ими разве что в военном кино. Куда ни кинь взгляд, – руины, в лучшем случае, зияющие пустыми глазницами окон – остовы зданий. На улицах все еще не убранные трупы людей и домашних животных, куда-то плетущиеся раненые. Хаос, неразбериха.

Так в тот день выглядел небольшой город Армении – Спитак, который оказался в эпицентре землетрясения, длившегося всего тридцать секунд, однако этого оказалось достаточно, чтобы уничтожить полностью все: школы, где как раз начались уроки, все поликлиники и больницы, где шел прием людей, не подозревающих, что им грозит именно здесь погибнуть.

Как потом стало известно, трагедия усугубилась тем, что этот район Армении не считался, согласно устойчивому мнению ученых, сейсмически опасным. Значит, землетрясения не должно было быть, но оно случилось. Причем, удар в эпицентре оказался настолько силен, что был оценен по максимуму – в десять баллов и был зарегистрирован по всему миру, в том числе и за океаном, где, кстати говоря, находился с дружественным визитом и купался в атмосфере теплоты и радушия партийный лидер СССР, наш главный «прораб» перестройки и гласности.

Благодаря благодушию, утвержденному учеными мужами и также благодаря «грандиозным свершениям на пути коммунистического строительства» с шестидесятых годов началось бурное жилищное строительство неких «карточных домиков», названных впоследствии звучно – «хрущёбами». Возводились в наикратчайшие сроки эти панельные дома, а срочность – не есть синоним добротности.

Жилой фонд Спитака на восемьдесят процентов состоял именно из подобных «карточных домиков», для которых и пяти баллов было бы за глаза, а тут… Они и сложились, став коллективными погребениями».

Устояли лишь два административных здания – райком КПСС и райисполком. Они треснули и оказались выхлестнутыми оконные стекла. Служащие, находившиеся там при исполнении, отделались нервным шоком и легкими царапинами, что наглядно свидетельствовало о том, что, во-первых, советская власть заботилась о собственной безопасности, что, во-вторых, армянские строители умели и могли добротно строить.

Жертв землетрясения было много. Сколько? А этого никто не знает. По прошествии десятилетий известно, что погибло только в самом в Спитаке двадцать пять тысяч – это данные правительственной комиссии. У очевидцев другие цифры – чуть ли не в два раза больше.

Армия первой приступила к ликвидации пследствий трагедии

Да, армия оказалась первой и единственной в царившем хаосе какое-то время дееспособной единицей.

Обустроиваясь на месте, старший сержант Мартьянов полагал, что им предстоит заняться профильным делом, а именно – проведением мероприятий по химической защите территории, подвергшейся разрушению и возможному заражению. К вечеру командир взвода (то ли утешил, то ли огорчил) сообщил, что специалисты провели анализы воздуха, воды и земли в черте Спитака и не установили признаков отклонения от нормы.

– Это хорошо, – потирая ладони, сказал он.

– Товарищ лейтенант, получается, что…

– Нет, не надейся. Назад нас не вернут…. Скорее всего… Так я думаю… Батальону поставит командование другую задачу.

– Например?

– Боюсь, что поручат спасать выживших из завалов, то есть разбирать руины.

– Но у нас нет для проведения таких работ техники.

– Пока что ее нет ни у кого. А время не ждет. Счет идет на часы. Предположительно, работать будем в три смены. С двенадцати ночи до восьми утра, кстати, твое отделение получит фронт работ и приступит к ним. Сообщи личному составу. Позаботься, чтобы хорошо подготовились, то есть перед сменой отдохнули.

– Ночи, товарищ лейтенант, сейчас темные, город погружен во мрак и…

– Нам выделена генераторная установка… Подсветим. Придется работать на пределе осторожности. За жизнь солдат мы несем ответственность – ты и я. Не будь затычкой в каждой бочке… А то у тебя есть такая манера: чуть что – я сам. Подчиненных нельзя оставлять без личного присмотра.

– Задача в таких условиях не из простых, товарищ лейтенант.

– Понимаю, что есть элемент риска. Тем, кто под завалами, куда труднее. Объясни парнишкам. Береги себя и солдат. Понятно?

Приказы в армии не обсуждаются

Прошло три дня. Отделение старшего сержанта Мартьянова работало усердно. Главное – без сколько-нибудь серьезных происшествий. Среди личного состава – ни больных, ни травмированных. Парнишки устают, но это не берется во внимание, потому что явление естественное.

В первую ночь повезло. Откопали четырех человек, из них лишь один не подавал признаков жизни – это был престарелый армянин, которому плитой перекрытия буквально расплющило голову.

Наступили четвертые сутки. Мартьянов и его отделение в этот день приступили к работам на месте, где была какая-то трехэтажная контора, превращенная стихией в беспорядочное нагромождение исковерканных панелей, плит перекрытий, служебной мебели и прочего мусора.

Но прежде была объявлена минута тишины, чтобы убедиться, что нет криков о помощи. Тихо. Никто не отозвался.

Прикомандированный эксперт из гражданских лиц покачал головой.

– Понятно… Контора… Рабочее время… Жертвы должны быть… Не может не быть… Значит, все погибли, – эксперт вновь покачал головой. – Понятно… Декабрь…. Температура понизилась… Нет доступа к свежему воздуху… Как тут выжить спустя трое суток?..

Появился кинолог с овчаркой. Чтобы определить конкретные места нахождения жертв, чтобы именно там в первоочередном порядке начать разбор завалов.

Собака, спущенная с поводка, не ожидая специальной команды хозяина, кинулась к развалинам. В одном месте, слева, где уцелела каким-то чудом стена и где на ней повисла панель перекрытия между вторым и третьим этажами, вызвала особенное беспокойство: села, завыла, потом подбежала к кинологу, дернула за полу куртки, с повизгиваниями вернулась назад.

Хозяин скомандовал:

– Шустрый, ко мне! – овчарка подбежала, уселась у ноги и, подняв голову, уставилась на хозяина. Тот ласково потрепал по загривку. – Молодец… – пес радостно взвизгнул. – Не подкачал, – кинолог обвел присутствующих взглядом, выбирая старшего, которому следует дать пояснения. Выбрал единственного из присутствующих офицера, приняв его за старшего. – Товарищ лейтенант, «Шустрый» указал возможные места нахождения жертв… Пометили?

Командир взвода посмотрел в сторону Мартьянова.

– Так точно! – ответил старший сержант и добавил. – Ваш «Шустрый», если я его поведение правильно понял, – рукой показал влево, – проявил особенное беспокойство, из чего делаю вывод: там не одна, а несколько жертв.

Кинолог усмехнулся.

– Все верно… Из вас, молодой человек, выйдет прекрасный кинолог.

– Товарищ лейтенант, логичнее всего начать работы оттуда, – Мартьянов махнул влево.

Командир взвода кивнул.

– Не вопрос…. Действуй. Разве тебе кто-то мешает?

– Не «кто-то», но «кое-что», товарищ лейтенант. Смотрите, товарищ лейтенант: как раз над тем местом нависла с первого по третий этаж стена, на ней держится, можно сказать, на честном слове плита перекрытия…. Все это может накрыть моих ребят.

Командир взвода нахмурился и для чего-то огляделся по сторонам.

– Что предлагаешь? – еле слышно спросил он.

– Нужен хотя бы автотягач и подлиннее трос, если не бульдозер… Зацепить и помочь конструкции рухнуть, но не вправо, а, наоборот, влево. Будет обеспечено безопасное ведение работ.

– Про бульдозер даже и не думай, а вот насчет…

Появляется комбат и впадает в истерику

Командир первого взвода Сергиевских внезапно замолк, растерянно глядя куда-то влево.

За спиной командира отделения послышался странный визг, скорее, принадлежащий истеричной бабе, нежели мужчине, тем более, не армейскому командиру.

Мартьянов оглянулся. Там стоял (визжа, подобно недорезанному поросенку) майор Матюшкин.

В голове уральского парня молнией пронеслось: «Явился… Как черт из табакерки».

– В чем дело? Почему все еще не ведутся работы?

Лейтенант Сергиевских, отводя взгляд в сторону, молчал. Командир отделения Мартьянов решил объяснить.

– Товарищ майор…

– Молчать!.. Ты кто такой?!

Полагая, что комбат его не помнит, представился:

– Старший сержант Мартьянов, командир отделения первого взвода…

– Ты дуру гонишь, да?.. – тут комбат ввернул свой любимый матерок. – Что за колхоз?! Подстава!.. Хочешь, чтобы мне за срыв графика работ командование шею намылило? Не получится! Прежде я с такой сволочью, как ты, разберусь!

– Товарищ майор, имеется реальная угроза безопасности…

– Молчать!.. – теперь уже комбат выпустил целую очередь матерков, закончив ее трехэтажным матом. – Ты – где: в армии или в попечительском совете при богадельне, а? Почему не приступил к исполнению приказания. Знаешь, что грозит за неисполнение в условиях чрезвычайной ситуации?

– Но опасно, товарищ майор…

– Трусу в армии не место!

– Я не трус… Я лишь хотел…

– Вот и покажи себя в деле, а я посмотрю, на что годен… Слушать мой приказ: приступить к работам! Даю на исполнение минуту! – выкрикнув, стал следить исполнение по наручным часам.

Старший сержант посмотрел на Сергиевских, командира взвода. Тот отвел глаза и промолчал.

Мартьянов подошел к груде шансовых инструментов, приготовленных для солдат, выбрал увесистый лом, кирку, совковую лопату и молча направился к месту проведения первоочередных работ.

Солдаты, не получив никакой команды от отделённого, нерешительно топтались на месте.

Комбат, увидев это, заорал на них:

– Какого… – вновь прозвучало соленое словцо комбата, – топчетесь, подобно медвежатам перед сраньём?.. Шагом марш за командиром!

Солдаты остались стоять на месте, не решаясь выполнить приказание. Солдаты лишь косо поглядывали на командира взвода, остававшегося по-прежнему безучастным к происходящему на его глазах.

А Мартьянов? Он приступил к работе. Вот он вывернул очередной увесистый осколок железобетона и стал кантовать в сторону, не обращая внимания на нависшие над ним панельную стену и плиту перекрытия.

– Берегись! – истошно заорал лейтенант Сергиевских и бросился в его сторону, как будто чем-то мог помочь старшему сержанту.

Мартьянов, услышав голос взводного, машинально взглянул наверх: оттуда послышался скрежет арматуры. У него было в запасе не больше двух секунд. И он ими воспользовался, сделав прыжок в сторону. Последнее, что он слышал и чувствовал, – грохот падающего железобетона и ужасающую боль.

Уральский парень погрузился во мрак. Сколько прошло времени? Естественно, не знает. Первым вернулся к нему слух. Услышал приглушенные голоса своих ребят; почувствовал, что покачиваются носилки и его куда-то несут. Первая мысль:

– Кажется, жив, – Мартьянов пошевелил пальцами рук и ног. – На месте.

В глазах его посветлело. Туман стал рассеиваться. И увидел, что он на руках своих ребят: четверо бережно несут, а другие с боков стараются им помочь.

– Все живы? – тихо произнес он первые слова.

– Да-да, с нами все в порядке, – ответил знакомый с хрипотцой голос. – Мартьянов попытался вспомнить, кому принадлежит. Не смог. – Мы все обязаны жизнью, товарищ старший сержант. А вот…

– Пустяки, парни…. Ведь у нас впереди целая жизнь.

Резкая боль. Особенно в голове. Он стал терять сознание.

Первым исчезло зрение, а потом и слух. Последнее, что он слышал, – несколько мужских фраз. Глухо прозвучали, видимо, в отдалении, но Мартьянов узнал голоса.

Первый, ища сочувствия, говорил:

– Несчастье, а?.. Парнишка явно нарушил правила техники безопасности… Какого черта поперся туда?

– Благодарите судьбу, что пострадало не всё отделение.

– А я-то тут не при делах. Ответственность – на тебе.

– Согласен: вина моя есть, но преступный приказ, не смотря на весомые аргументы старшего сержанта, отдали лично вы.

– Скажешь тоже!

– Именно вы, используя своё служебное положение, послали парня на верную смерть.

– Не драматизируй… Всё обойдется.

– Возможно… Если, во-первых, старший сержант все-таки выкарабкается; если, во-вторых, генерал Матюшкин, папенька, из штаба округа прикроет вашу задницу.

– Рано, распушив перья, так закукарекал.

– Рано – не поздно, товарищ майор.

Военная медицина все-таки возвращает парнишку с того света

Как и в прошлый раз, уральский парень стал возвращаться из небытья, с того, что к нему вернулся сначала слух. Он слышал мужские голоса – то умоляющие кого-то, то сердито-укоризненные.

Отчетливо, например, услышал, как кто-то кого-то попросил:

– Дыши, глубже дыши!.. Нет-нет!.. Кислородную маску!… Умереть все равно не дадим!.. И даже не думай!..

Минута тишины. И…

– Кажется, пронесло… Сердцебиение и дыхание восстанавливаются.

Голос с укоризной:

– Хиляк, а задира…

– Куда было лезть – одному против трех здоровенных грузинских мужичков…

– Кошка скребет на свою хребтину. И наскреб… Отделали как надо.

Кто-то нравоучительно добавил:

– Вот чем заканчивается самоволка… Нажрался и потянуло на подвиги.

Мартьянов, прислушиваясь, пытался себе ответить на многочисленные вопросы:

«Он?! Хиляк! Дай Бог каждому… Наскреб?! Он, что ли, наскреб? Чепуха! Бред, наверное… Кто нажрался? Никогда с ним не бывало… На сдачу всегда готов, но не задира… О ком мужики?.. Нет, кто угодно, только не он!..»

Почувствовав, что в его рот вставлено нечто, мешающее говорить, попробовал избавиться от этого «нечто», но неудача: кисти рук оказались к чему-то прикреплены.

Как и в прошлый раз, темнота заменилась на молочную пелену, а потом он стал различать людей и окружающую его обстановку. Ему горячо захотелось, во-первых, привлечь внимание к своей особе, о которой столь нелестно отзываются мужики в белых халатах, а, во-вторых, решительно возразить и сказать, что ни в какой драке он не участвовал. Но как это сделать, если во рту кляп?!

Чтобы привлечь к себе внимание людей, стоящих в дальнем углу к нему спиной, стал издавать, как ему казалось, громкие звуки и крутить привязанными руками. Тщетно! Люди в белых халатах продолжали копошиться возле тамошней койки.

Но тут один из них обернулся. Увидев манипуляции парня, пошел в его сторону. Подошел. Взял его ладонь, увидев его осознанный взгляд, сказал:

– Если меня слышишь, пожми мою руку… – Он радостно откликнулся, потому что в эту минуту он был готов на все. – Так… Со всей силы сожми, еще сильнее… Молодец, – парень своим мычанием просил мужчину в белом халате, чтобы убрал изо рта то самое «нечто». И тот не понял, но догадался. – Нет, рано тебя отключать от аппарата искусственной вентиляции легких… Придется еще чуть-чуть потерпеть.– Мартьянов взглядом дал знать, что принимает как должное, однако подергиванием кистей попросил о другой поблажке. Мужчина, кивнув, спросил. – А смирно будешь себя вести?.. Ладно, – снял ремни с обеих рук и строго предупредил. – Самовольно не снимать бинты… – и уточнил. – Ничего самовольно не делать!

Это было утро, а к вечеру его кровать переместили в другую палату: также реанимационную, но уже в ту, где находились перспективные больные, то есть с реальными шансами на благополучное выздоровление – к такому умозаключению пришел старший сержант Мартьянов после некоторых размышлений.

Сестричка скрасила раннее пробуждение

Очередная ночь прошла спокойно, если не брать во внимание сон. Хорошо то, что на этот раз обошлось без кошмаров, периодически мучающих парня. Сновидение было долгоиграющим, стало быть, занудливым. Все так, но, проснувшись, не открывая глаз, прокручивая в больной голове картинки, в душе поселилась необъяснимая тревожность. Нет, не за себя, а за домашних, за родителей. Как они там?..

Он видел одно и то же: будто отец его, сидя за пустым обеденным столом, не произнося ни слова, укоризненно смотрит на сына, качает головой и грозит пальцем.

«Отец, – говорит парень сам себе, – чувствует его беду? Тревожится?.. Интересно, одобрил бы поступок сына?.. Нет?.. А, не сон, а ерундистика одна!»

Парень открыл глаза. Повернув голову влево, туда, где у входа в палату стоит небольшой столик, а за ним – сидит и что-то сосредоточенно пишет дежурная медсестра. Очевидно, почувствовав его взгляд, девушка обернулась.

– Что-то надо?

– Нет… Ничего… Нормально… Скажите, какое сегодня число?

– Восемнадцатое.

– А… месяц?

– Декабрь.

– Ох! Только-то семь дней!.. Думал…

– Думал, – она усмехнулась, – пронеслась целая вечность?

– Вроде того. – С минуту помолчав, спросил. – Как думаете, долго еще мне здесь валяться?

– Не знаю.

– Ну… А если положиться на ваш богатейший жизненный опыт?

Медсестра рассмеялась. Она правильно восприняла иронию. Ответила же совершенно серьезно и солидно, подражая кому-то из старших:

– При самом благоприятном течении болезни выпишут не ранее середины января.

Парень тяжело вздохнул.

– Как говорится, утешение для бездыханного.

Девушка вновь рассмеялась и процитировала поэта:

– И жить торопимся, и чувствовать спешим.

– Надо… Жизнь-то всего-навсего одна.

– Не спеши… Некуда… Или на гражданке кто-то ждет?

Больной, почувствовав намек, вздохнул.

– Некому… Ну… Разве что родители.

Медсестра повторила:

– Не спеши… Наши пациенты обычно не торопятся и ищут повод, чтобы подольше задержаться в госпитале. У нас хорошо, – и после секундной паузы произнесла банальность, – тепло, светло и мухи не кусают.

Чтобы ответить тем же, то есть банальностью, больной произнес:

– Это точно: солдат спит, служба идет, часики, не уставая, тикают и тикают себе.

Суматошным выдался денек

Таким тот день, восемнадцатое декабря 1988 года, показался лишь больному старшему сержанту, но для медперсонала окружного военного госпиталя, скорее, обычным.

Сразу после восьми утра в реанимационное отделение забегал несколько раз старший медбрат. Внимательно изучив обстановку и в полголоса пошушукавшись с только что принявшей дежурство медсестрой, тотчас же исчезал.

Из этих шушуканий Мартьянов понял: ожидается визит большого начальства. Какого именно? Откуда ему было знать? Парень усмехнулся: с ним, видите ли, не удосужились согласовать.

Потом заглянул его лечащий врач. Тот самый, который, когда находился в другой палате, пошел ему навстречу и освободил руки от пут, тот самый, фамилию которого, хотя видит не первый раз, до сих пор не знает.

Врач подошел к парню. Откинул простыню, под которой он был, в чем мать родила. Инстинктивно прикрыл руками мужское достоинство.

– Как себя чувствуем? – спросил, осматривая бинты на голове, гипсовые повязки на левой руке и на правой ноге.

– Даже очень хорошо, товарищ доктор, если не брать во внимание боли в поврежденных местах.

– Еще бы… Сестра, запиши в журнал: в тринадцать двадцать – процедурный кабинет, смена повязок, бинтов и гипсовых шин на руке и ноге; в пятнадцать сорок – рентген-кабинет, надо посмотреть, как идет заживление травм… Давление? Температура?

– В норме, товарищ доктор… Только что проверила сестра, – поспешно откликнулся больной, хотя вопрос адресовался явно не к нему.

– Таблетки принимаем?

Сестра опередила больного.

– Солдат дисциплинированный…

Парнишка обидчиво заметил:

– Не солдат, а старший сержант… командир отделения.

Врач рассмеялся.

– Большая разница… В таком случае, вдвойне должен быть дисциплинированным, а иначе… Не командир для подчиненных, а тряпка, не так ли?

– Так точно!

– Аппетит?

– Можно сказать, зверский, товарищ доктор.

Врач, кивнув в ответ, вышел из палаты.

– Сестра, – поспешно обратился Мартьянов, – как зовут товарища доктора?

– Впервые видишь?

– Нет, но…

– Майор медицинской службы Еремеев Глеб Сергеевич, аспирант.

– Человек ничего…

– Ничего, – передразнила она парня и добавила. – Будущий светила мировой медицины.

Через какое-то время за дверью палаты послышались многочисленные шаги, дверь отворилась и вошла группа, возглавляемая представительным мужчиной старше сорока лет, в числе группы был и лечащий врач Еремеев.

– Привет всем! – произнес вовсе не по уставу сорокалетний мужчина с посеребренными висками.

Мартьянов подумал:

«Большой человек… Может себе позволить…»

В самом деле, дежурная медсестра не могла себе позволить фамильярность. Она вскочила и попробовала отрапортовать по всей форме:

– Здравия желаю, товарищ полковник! Старший сержант медицинской службы…

– Знаю… Благодарю… Так… И где ж мой страдалец?.. – увидев Мартьянова, направился в его сторону. – Ага!.. Вот и он… Ну, как, братец, наши дела?

– Отлично, товарищ…

Больной запнулся. Потому что не знал, как правильнее назвать посетителя, – доктором или полковником?

– Будь добр, без церемоний. Ты не в той форме, чтобы… И не на плацу, а в реанимации. – Внимательно осматривая голову, спросил. – Болит?

– Маленько.

Ему явно пришелся по вкусу ответ, поэтому по лицу пробежала улыбка.

– Правильнее будет сказать, трещит… Фасад не пострадал. А царапины через неделю уйдут и будешь опять красавцем… На счастье девчонкам… Ждут?

– Только отец да мать.

– Не сообщил о случившемся?

– Не имею возможности пока… И желания тоже.

– Правильно: поберечь надо родителей. Поставим на ноги, а мы обязательно поставим, вернешься красивым и здоровым – тогда уж и расскажешь… Если захочешь… М-да… Задачка… Меня больше всего беспокоит ушиб головного мозга… Будем надеяться на лучшее… И бороться… Общими усилиями, не так ли?

– Само собой… На мне, как на собаке, всё заживает.

– Оптимизм – важнейшее лекарство… Значит, труды наши в ту страшную ночь, когда больной попал в мои руки, не пропали даром… Держись, голубчик.

Когда главный хирург окружного госпиталя Половцев, а это был он, тот самый спаситель, который 11 декабря, десять часов провел у операционного стола, борясь за жизнь совсем юного парнишки, направился к выходу. Еремеев выдвинулся вперед.

– Товарищ полковник, тут наседает следователь окружной прокуратуры.

Главный хирург поморщился.

– Какого чёрта?!

– Говорит, что имеет личное поручение окружного прокурора немедленно допросить потерпевшего Мартьянова.

– Сказал, что в реанимации и что волновать его опасно?

– Так точно… Но продолжает настаивать.

– Что за пожар? Не могут подождать хотя бы десять дней?

– Давят… Кто-то звонил прокурору из штаба округа.

Главный хирург недовольно фыркнул.

– Вот черти!.. Никакого человеколюбия…. Хорошо… Под твою персональную ответственность… Допрос – в твоем присутствии. Постоянно следи за самочувствием больного. Позаботься, чтобы неподалеку был реаниматолог.

– Будет сделано, товарищ полковник… Парень настоящий…

– Еще раз напоминаю: малейшее ухудшение самочувствия – прерывай бодягу.

Форменный допрос

Через полчаса в палате вновь появился лечащий врач Еремеев, а следом за ним вошел пожилой (так показалось Мартьянову, хотя на самом деле ему было чуть-чуть за сорок) довольно полный и низкорослый мужчина – в белом халате, небрежно накинутом на плечи, из-под которого виднелся форменный мундир, в массивных роговых очках, которые, похоже, и старили его.

У постели больного они остановились.

– Как себя чувствуешь? – спросил Еремеев.

– Без изменений, доктор, – ответил старший сержант, внимательно, но с видимой тревогой в глазах, разглядывая незнакомца.

– Вот, – Еремеев кивнул в сторону мужчины, собираясь представить его, но тот опередил.

– Я – капитан Савченко Остап Николаевич, следователь окружной прокуратуры. Мне поручено допросить по факту…

– Меня? Допросить? По какому еще «факту»?

– По факту нарушения правил техники безопасности при ведении работ на расчистке завалов, случившихся после Спитакского землетрясения… Лишь несколько вопросов.

– Отвечу, если смогу, товарищ капитан.

– Что произошло в то памятное утро, одиннадцатого декабря, когда были получены травмы?

Подошла дежурная медсестра и принесла стул. Следователь, поблагодарив, присел, достал из «дипломата» несколько листов писчей бумаги, ручку, пристроил на коленях «дипломат», намереваясь использовать крышку вместо столешницы.

Мартьянов по-военному коротко доложил, умышленно при этом упустив многие «детали»:

– Получив приказание командира немедленно начать расчистку завалов, взяв имеющиеся в моем распоряжении инструменты, направился на место предстоящей работы. Услышав скрежет и предостерегающий крик, взглянув наверх, откуда могла угрожать мне опасность, отскочил в сторону. Почувствовал боль… Очнулся в реанимации. Не успел, получается, товарищ капитан.

– И всё?!

– Так точно, товарищ капитан.

Следователь недовольно покачал головой и проворчал:

– Не надо морочить мне голову.

– Извините, доложил правду.

– Не всю правду.

Вмешался врач.

– Больной, получивший подобные травмы, не в силах всё помнить.

Следователь кивнул.

– Не исключено… А я сейчас проверю, как это на самом деле. Смущает лаконичность.

– На курсах младшего командного состава приучили…

– Похвально, – с явной иронией, хотя для следователя прокуратуры неуместной, проронил он. – Так… Прошу вспомнить: кто стал очевидцем?

– Ну… Весь личный состав моего отделения.

– А еще?

– Из гражданских… Кинолог со своим «Шустрым».. Фамилия кинолога мне неизвестна.

Следователь слегка улыбнулся.

– Великолепно, – мельком бросив взгляд на врача, заметил следователь и уточнил. – «Шустрый» – это кличка пса, не правда ли?

– Так точно. Отличный пес. Умный такой… Из породы немецких овчарок.

– Далее… Прошу уточнить: кто из офицеров стал очевидцем?

– Комвзвода Сергиевских…

– И?..

Нехотя, но вынужден был парень констатировать тот очевидный факт, что следователь пришел, обладая всей полнотой информации, а потому финтить не имеет смысла, назвал и другого очевидца.

– Товарищ майор… Матюшкин, комбат.

– Прошу пояснить: почему не пострадали солдаты?

– Не могу знать, но рад был узнать об этом от вас.

Следователь достал из «дипломата» рукописный лист, взглянул, отложил в сторону.

– А вот рядовой Марков… Знаете такого?

– Как не знать… Земеля, тоже с Урала.

– Рядовой Марков считает, что он и другие обязаны командиру отделения своей жизнью.

Мартьянов, смутившись, отвел глаза в сторону.

– Большое преувеличение.

– Но он именно так считает. Почему?

– Не знаю.

– Так и запишем… Как говорится, что написано пером, то не вырубить и топором… Очередной простенький вопрос: почему приступил к работам командир отделения без своего личного состава? Попробуйте объяснить.

– Было приказание, я его выполнил.

– Приказание касалось не только командира, но и подчиненных. Разве это было не так?

Больной упрямо и уже с некоторым раздражением повторил:

– Сделал то, что сделал.

– Упомянутый мной Марков пояснил: отделение через минуту бы оказалось там же, если бы «не случилось то, что случилось».

– Маркову виднее.

– Вынужден спросить в лоб: кто из командиров отдал опасное приказание – комвзвода или комбат?

– Не помню, только не лейтенант Сергиевских.

– Почему?!

– Ну… Перед тем мы обсуждали возможную опасность ведения на том месте работ. Лейтенант согласился. Помню, что я предложил ему безопасный способ устранения опасности и только потом приступить к разбору завалов… Согласился… Почти…

– Из всего этого выходит, что приказание отдал командир батальона. Так?

– Не могу знать… Не уверен.

– А вот уже дважды упомянутый мной Марков уверен: первое приказание, адресованное лично командиру отделения, а потом повторенное в той же матерной форме именно майором Матюшкиным.

– Маркову виднее.

Следователь покачал головой.

– Не надо выгораживать офицера, ни к чему. У него есть куда более влиятельные защитники. Он, я уверен, и без участия твоего, Мартьянов, выйдет сухим из воды. – Следователь встал, положил скупо исписанные листы в «дипломат». – Мне не положено, но я скажу тебе, парень, две вещи: во-первых, Матюшкин валит всю ответственность на тебя и категорически отрицает, что именно от него исходило странное во всех отношениях приказание; во-вторых, в какой-то мере тебя спасли от смерти твои солдаты, не дожидаясь ни чьего приказания, тотчас же бросились голыми руками выгребать из бетонных осколков, а командир взвода, проявив мастерство, оказал первую медицинскую помощь, тем самым предотвратил большую потерю крови, что при таких ранениях могло привести к неминуемой смерти.

– Спасибо всем, – еле слышно произнес Мартьянов и лицо, по которому текли слезы, отвернул в сторону. Отвернул, потому что, как он считал, плачущий мужчина – жалок.

Да, было, но быльём поросло

Игорёк, как называл его отец, или Игорёша, как, любовно поглаживая по голове, величала мама, совершенно незаметно проскочил целую послеармейскую пятилетку. О декабрьских днях 1988 года старался не вспоминать. Вычеркнул – и точка. Даже родители все еще ничего не знают. Беду, пережитую тогда, скрыл. Чтобы попусту не травмировать столь близких ему людей. Зачем? Да, было, но, слава Богу, и это густо быльем поросло. Парень по-прежнему уверен, что поступил правильно. Должна же быть хотя бы одна у него тайна? Определенно сам себе и ответил: «Непременно… В этой конкретно ситуации».

Изредка, правда, приходят сны. Как будто бы, он в госпитале, а рядом майор Еремеев, тот самый лечащий врач, обыкновенно ругающий его за неисполнение рекомендаций, данных при выписке… Мартьянов выпивает обычно стакан холодной воды, ложится и благополучно засыпает. И еще при приближении ненастья начинает, предостерегая его, ныть травмированные рука и нога. Он понимает и не обращает внимания – помозжит, полагает он, да и перестанет; приобретя метеозависимость, уж теперь не избавиться от неё; подшучивая над собой, иронично убеждает себя, мол, наркозависимость куда опаснее.

Вообще говоря, он спортивный парень – был и остается. Держит форму, несмотря… Об этом – умолчу. Не надо.

Лучше расскажу о другом, о том, чем характерно прошмыгнувшее пятилетие – о бурной общественной жизни, которая не могла не затронуть, как и другую молодежь, рассудительного уральского юношу.

…Всесоюзное голосование, к примеру.. Верхушка КПСС встревожена итогами не на шутку: сначала тем, что повсеместно народ страны вывел из забвения, на которое был обречен некогда чрезвычайно популярный свердловский руководитель Борис Ельцин, ставший впоследствии не менее популярным в Москве, когда возглавил Московский горком КПСС и когда мужицкими руками крепко взялся за перетряхивание тамошней номенклатуры. Партия, увидев к чему идет дело в самой крупной и самой влиятельной парторганизации, публично отхлестав ретивого руководителя, освободила от должности первого секретаря, обвинив его в «бонапартизме», а также в том, что москвичи его так и не полюбили приезжего с Урала. Это был обычный порядок вещей: кто выдвинул, тот и задвинул в самый глухой угол своего непомерно боевого пока что товарища.

Тогдашний лидер КПСС, к тому времени считавший себя великим и гениальным, недооценил выносливость Бориса Ельцина. Он вынес всё, даже то публичное глумление, топтание, которым подвергли человека, находившегося, между прочим, с гипертоническим кризом в больничной палате.

Уральцы понимали, что только они могут защитить земляка.

Возмущенные уральцы, среди которых был и Игорь Мартьянов, вышли на улицы Свердловска. Появилась инициативная группа, которая стала собирать подписи о выдвижении кандидатом в депутаты Бориса Ельцина. Избирательная комиссия, нехотя, но готова была зарегистрировать сей нежелательный для партии и уже глубоко для неё чуждый элемент.

Следуя примеру уральцев, его же, то есть Ельцина, выдвинули кандидатом в депутаты еще до десятка крупных регионов, попросивших дать согласие баллотироваться по их избирательным округам, среди которых была и Москва. Та самая Москва и те самые москвичи, которые, по утверждению Горбачева, в массе своей так и не полюбили, считают чужаком, выскочкой, «лимитчиком».

Земляк остановил свой выбор на Москве. Свердловчане огорчились, но, поняв мотивы такого выбора, согласились.

Огорчился и Игорь Мартьянов. «Рискует, – думал он в те дни. – Земляки знают его и понимают. Значит, в большинстве своем гарантированно поддержат… А москвичи, презрительно, что в той стране было известно всем, относившиеся к „лимитчикам“. Что, если не устоят перед колоссальным номенклатурным давлением и?..»

Ельцин ни на один день не забывал унизительные слова о том, что «москвичи так и не полюбили приезжего», поэтому он должен был пойти на риск (список соперников в этом округе возглавлял популярный на то время глава Моссовета; КПСС делала на него основную ставку) и проверить на деле, так ли всё на самом деле. Последовала абсолютная победа Ельцина, получившего более двух третей голосов тех самых «нелюбящих» москвичей. Именно они реабилитировали Бориса Николаевича, защитили перед страной и миром его честь и достоинство.

Затем – съезд народных депутатов СССР и среди них Борис Ельцин, на голову выше многих других (в прямом и переносном смысле) уральский богатырь, постоянно откидывающий назад непокорную прядь начавших седеть волос, ниспадающую на его высокий лоб.

А вот и августовский путч, организованный той частью партийной верхушки, которая явно была недовольна делами и помыслами, проводимыми в жизнь лидером КПСС.

Наступили три тревожных и опасных дня для будущего СССР и России, в том числе.

Понадобился авторитетный, главное, смелый и решительный человек, который бы возглавил народное движение по подавлению коммунистического путча. Им стал тот самый Борис Ельцин, к тому времени избранный председателем Верховного Совета РСФСР, легитимным главой республиканской законодательной власти. Принципиально важно то, что лидеры других национальных республик все три дня тихо сидели в своих удельных княжествах и молчаливо взирали оттуда на всё, происходящее в Москве. Молчуны ждали ответа на волновавший всех вопрос: кто кого осилит? Ситуация была не ясна. Соседи России выжидали, когда ГКЧП всей своей мощью раздавит антипутчистов. Трудно было тогда поверить, что молодая российская демократическая власть устоит, не сломается, не капитулирует. Потому что в стане путчистов были первые руководители, практически, всех силовых структур Советского Союза – армии, госбезопасности, милиции. Более того, в состав государственного комитета по чрезвычайному положению, объявленному на всей территории СССР утром 19 августа 1991 года, вошли вице-президент СССР, председатель Верховного Совета этой страны и глава тогдашнего союзного правительства.

А где же был главный лидер партии и государства? Почему молчит первый Президент СССР? Одобряет действия своих ближайших соратников или попросту давит труса? А, может, чекистами интернирован и, хуже того, уже мертв?

На первой пресс-конференции председатель госкомитета невнятно попробовал объяснить народу, что Горбачев чувствует себя неважно, не в состоянии исполнять свои прямые обязанности и находится на излечении в Крыму.

Ельцина поддержали вновь москвичи и уральцы.

Первые стихийно, по зову сердец, вопреки реальной опасности, грозившей каждому из них со стороны компетентных органов, стали стекаться в центр столицы, к резиденции Ельцина, готовые ценой своей жизни защитить лидера; вторые, тем временем, также, стихийно образовав многотысячные колонны, прежде всего, рабочие Уралмашзавода и студенты Уральского политехнического института пешком направлялись на главную площадь Свердловска, готовые, если встретят препятствия на своем пути, разметать всё и вся.

Среди студентов УПИ (выпускником его когда-то был Ельцин, а с 1987 года их безусловный кумир) заметно выделялся Игорь Мартьянов, шедший в первых рядах представителей химико-технологического факультета. Он имел авторитет среди сокурсников. Еще бы! Не какой-нибудь сосунок или маменькин сынок, впервые оторвавшийся от женского подола, а два года отслуживший в Советской армии, старший сержант запаса, отличник боевой и политической подготовки, в личном деле его хранится прекрасная характеристика подполковника Ефременко, командира воинской части.

Игорь, как оказалось, великолепный организатор, но не более того. На трибуну, как другие, расталкивая локтями всех прочих, не лез: ораторское искусство ему оказалось не по зубам. Может, не проявил по этой части должного старания? Не исключено. Ему всегда хватало того, что он в силах поднять сокурсников на доброе дело, а к славе и популярности, как оказалось, он совершенно равнодушен.

Любопытен штрих из того времени.

Вот выступает по ЦТ уралец, бывший председатель правительства СССР и без зазрения совести врет:

– Только что мне позвонили с моего родного завода, – он действительно директорствовал в первые перестроечные годы на Уралмаше, – и сообщили, что многотысячный трудовой коллектив целиком и полностью на стороне ГКЧП и решительно осуждает сепаратистские поползновения мстительного и коварного Ельцина.

Кто ему позвонил? Оставил за скобками. Нельзя исключить, что эту «новость» получил из уст местной партноменклатуры, например, секретаря заводского парткома, получившего четкую директиву из Свердловского обкома КПСС, всецело поддержавшего действия путчистов, подло предавших своего вождя.

На самом же деле картина была обратная.

В рядах возмущенных демонстрантов-уралмашевцев, шедших пешком в центр столицы Среднего Урала, действительно, не было парткомовцев, но было много решительно настроенных рядовых членов КПСС.

На самом деле, плечом к плечу в колонне не шла дирекция завода, однако именно она никак – ни словом, ни действиями – и не препятствовала стихии рабочего класса, хотя, используя административный ресурс, и могла это сделать. Перетрусила заводская элита и решила, спасая себя от гнева рабочего класса, решила отсидеться в тиши комфортных кабинетов.

Та же история и с ложной информацией, поступившей на телевидение из обкома партии, насчет студентов УПИ, которые, якобы, возмущены действиями бывшего выпускника Ельцина.

Опять-таки горячо желаемое было выдано за действительное. В те часы, когда диктор Центрального телевидения вещал об этом, во всю ширину проспекта Ленина шла многотысячная стройная колонна студентов УПИ, которая по ходу пополнялась студентами Уральского университета и пединститута, шумно двигалась в сторону главной площади.

Ни в первых, ни в последних рядах студенчества не были замечены ни ректор, ни многочисленные проректоры, но никто из них при этом опять-таки и не препятствовал.

А плакаты в руках студентов? Их тексты не оставляли никаких сомнений.

Например, Игорь Мартьянов нес плакат, гласивший:

«Ельцину – да, партийной сволочи – нет!»

И это был, пожалуй, самый политкорректный текст. Потому что другие, изготовленные наспех, отличались куда большей радикальностью.

После подавления путча и возвращения из Фороса Горбачева, несколько смущенного и растрепанного, студент Мартьянов часто задавался вопросами:

– Почему на всем пути колонны не встретилось никаких препятствий в виде, например, милицейского наряда или ОМОНа? Где были в это время прославленные советские чекисты?

Парень не нашел ответа.

Я же рискну предположить следующее.

Вариант первый: некоторые струсили перед грозной толпой и проигнорировали распоряжения начальства.

Вариант второй: вполне вероятно, что в рядах правоохранительных структур обнаружились разброд и шатания, многие милиционеры и чекисты в душе были на стороне Ельцина, уважали его мужество, стойкость, решительность.

На личном фронте парня без перемен

Да, это так, точнее, почти что так. Родители, исполненные благодушия, радовались, глядя на то, как усердно «грызет гранит наук» их Игорёк, как вошел в состав институтской сборной волейбольной команды и стал успешным игроком.

Когда Игорьку исполнилось двадцать шесть, а он все еще не обзавелся подружкой, мать стала намекать, не пора ли подумать и о женитьбе, дескать, она мечтает о внуках.

Отец тоже подумывал о продолжении рода, но не наседал. Более того, говорил, что с женитьбой успеет, что за этим дело не станет.

Игорек, слушая родителей, только посмеивался.

– Стану дипломированным инженером-технологом и женюсь на первой встречной девчонке, которая нарожает вам дюжину внуков.

Отец, не оценив сыновний юмор, нахмурился и недовольно покачал головой.

– На первой встречной? Вот этого не надо….По части дюжины загнул… Не прокормить… Был бы сыном олигарха – другое дело.

Родители прекрасно видели, что их сына вовсе не интересует материальная сторона, что к баблу, в отличие от некоторых сокурсников, равнодушен. Хорошо это или плохо? Ни то, ни другое – так считали отец с матерью.

Уж и сумерки сгустились, а Игорёшки всё нет

Анна Николаевна уже не первый час одиноко сидит на лоджии, обращенной на Покровский проспект, одна из оконных створок которой приоткрыта. Женщина внимательно с надеждой встречает каждого проходящего и, увы, огорченно вздохнув, провожает.

– Вот, чертенок, а! – ворчит, притворившись недовольной, она; ворчит, но так, чтобы отец «чертенка», находящийся внутри гостиной, не слышал. С улицы потянуло прохладой. Это бывает на Урале. Даже в середине лета, когда днем за тридцать, а к сумеркам температура падает даже до двадцати. Женщина, поёжившись, передернула плечами. – Говорила же, чтобы взял легкую курточку… Без утепленной подкладки же… Нет! Ушел в рубашонке с коротким рукавом… Ушел, а мне беспокойство… Подумал бы и о матери… Мать ведь, а не кто-нибудь, чертёнок этакий…

За спиной скрипнула дверь, ведущая на лоджию. Женщина обернулась.

– Тебе чего, Володь?

– Долго еще на сквознячке будешь прохлаждаться? Не чувствуешь, как тянет?

– Не открывай дверь – и тянуть не будет… Да, в комнате сынульки, кажется, распахнута форточка… Сходи, прикрой.

– Слушаюсь, товарищ комиссарша!.. А ты… Нечего сидеть… Пойдем… Сейчас из Кремлевского Дворца трансляция начнется…. Авторский концерт Олега Газманова.

Женщина махнула рукой и отвернулась.

– Иди уж, иди!

– Не смеши народ, Анюта!

– А что смешного, Володенька? Сижу, на людей смотрю, сумерками наслаждаюсь.

– Жена, не морочь голову: Игорька караулишь, ведь так?

– А хоть бы… И дальше что?.. Мать не должна беспокоиться о кровинушке?

– Анюта, дурью не майся. Погляди, каков вымахал: выше меня – богатырь! Все еще за ребенка считаешь?

– Да, представь себе! Он был, есть и всегда будет моим ребенком. Всё понимаю, но тревожусь… Лихие нынче времена… Мало ли чего?..

– Ладно… Понял… Тебя трудно убедить…

– В чем угодно, Володенька, но только не в этом.

– Понял. Ухожу… – Владимир Игоревич прислушался. – Кажется, зрители кумира своего встречают

Муж скрылся, а жена осталась наедине со своими мыслями.

– Один Игорёша у меня и другого не будет. Никогда не будет… Если бы не внематочная… Двоих еще, как минимум, родила бы, в том числе девчушку – ласковую и красивую. Нет, не сложилось. Остается? Любить тройною любовью сынульку. И беречь. Боюсь за него… Откуда боязнь? Не знаю… Боюсь – и только. Хорошо, если бы кто-то смог объяснить мою повышенную тревожность и вернуть в душу покой… Психологи, говорят, входят в моду. Еще чего!.. Шарлатан на шарлатане и шарлатаном понужает… Наплетет с три короба, а потом сиди и ломай башку над психологическим ребусом. А еще и карман выпотрошит. Нет!.. Уж как-нибудь сами разберемся! Ой! – Анна Николаевна радостно вскрикнула и вскочила на ноги, глядя в сгустившуюся темень ночи. – Игорёшенька мой?! Ну, да!… Он!.

Женщина пролетела через гостиную в прихожую. Владимир Игоревич только и успел, что посмотреть ей вслед и покачать головой. Правда, буркнул:

– Не иначе, рехнулась Анютка… Честно, не в себе.

А та самая его Анютка открыла входную дверь и стала ждать. Вот услышала, как скрипнула тяжелая дверь подъезда, как глухо застучали туфли, поднимающегося на третий этаж мужчины. Мать не обманется! Мать эти шаги узнает из тысячи – походка ее любимого сына.

А вот и он – ее Игорёшка. Он смотрит на стоящую в дверном проеме свою мать и не знает, что ему делать, – то ли смеяться, то ли огорчаться.

Анна Николаевна щекой прижалась к груди сына, откуда донеслись эти размеренные, а потому успокаивающие звуки: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

– Мам, ты чего? – скидывая туфли и влезая в приготовленные домашние шлепанцы, спросил сын.

Та, ласково поглаживая и расправляя чуть-чуть смятую рубашку, после облегченного вздоха, сказала:

– Нет… ничего, сынок… Все в порядке… Очень-очень даже в порядке!

В прихожей появился отец.

– Чудит мать твоя, Игорь, чудит. В ожидании тебя больше двух часов провела на лоджии… Ждала…

– Ну, мам! Времена спутала, да? Вспомни, сколько твоему сыну уже стукнуло, а?.. Дружки узнают – умрут от ржанья.

Отец сказал:

– А я о чем? С версту коломенскую вымахал, а она…

Продолжая водить материнской ладонью по груди, смущенно опустила глаза.

– Боюсь…

– Чего, мам? – продолжал недоумевать сын.

– Всего, Игорёша, всего… Прости мать за это, а?

Отец рассмеялся.

– Как, сын, простим мать?.. Кстати, что-то ни в одном глазу.

– Есть малость, пап.

– Значит, дипломы и поплавки обмыли наилучшим образом?

– Некоторые даже очень.

– А… Ну, это… В девчоночку красивую не влюбился ли? – сын отрицательно качнул головой. – Неужели ни одной даже до дому не проводил?

– Это было, но и только… – Решил кое-что всё же утаить. – Пап, оставим подробности, ладно?.. Утомился чуть-чуть, в постель сильно тянет.

Сын скрылся в своей комнате, а отец, не досмотрев до конца концерт Газманова, выключил телевизор. В квартира наступила благостная тишина.

В окружении людских страстей

Второй год пошел, как Игорь Мартьянов в качестве полноправного инженера-технолога впервые переступил порог заводской проходной. Переступил и с головой окунулся в жизнь прославленного трудового коллектива – Уральского завода химического машиностроения, в народе попросту называемого (вместе с жилым массивом) «Химмаш».

Все верно: именно окунулся. Однако, учитывая характер молодого специалиста и особенности той эпохи, бурлящей вокруг, необходимо в нескольких словах кое-что уточнить.

Еще два года назад завод был преобразован в открытое акционерное общество (ОАО), где основной пакет акций стал принадлежать трудовому коллективу. Все бы ничего, но к моменту прихода на предприятие молодого специалиста на заводе началось брожение. Что послужило поводом? Игорь не знал и, по правде-то говоря, не хотел знать, искренне, полагая, что это не его ума дело.

…Утро. Мартьянов, полный инженерных задумок, появился на территории завода. Что происходит? Смотрит и не понимает. Его и других какие-то парни, в трениках и черных шерстяных шапочках, надвинутых на глаза, с битами в руках, не пускают в заводоуправление. Пробующих преодолеть препятствие угрожающе щетинятся и посылают далеко и надолго.

Из открытых окон второго этажа высовываются не менее колоритные люди, кроющие всех матом.

Кто-то слева комментирует:

– Управляет заводом с этой ночи другой собственник.

– Как это? – изумляется второй ему в ответ.– Трудовой коллектив тогда уже разве и не хозяин?

– Получается… Говорят, что эти имеют на руках постановление суда.

Приехал какой-то майор милиции. Парни и его послали туда же. Потоптавшись минут пять на одном месте, сел в машину и представитель государства уехал.

Во второй половине дня появилось подразделение ОМОна. Эти ребята (слух прошел, будто бы вмешался бывший генеральный директор Черновский, а ныне градоначальник, потребовавший немедленно очистить завод от захватчиков), особо не церемонясь, повыкидывали отвязных мужичков, особо ретивые оказались в наручниках и перекочевали в автозак.

Появился и тот, кто, прохозяйничав несколько часов, уже с некоторыми церемониями также был задержан. Он страшно матерился и угрожал:

– Беззаконие! Буду жаловаться губернатору! Я – депутат!.. Нет права меня задерживать.

Служащие ушли внутрь и заняли рабочие места. На дворе остались лишь зеваки. Они над декларациями задержанного лишь посмеивались. Они сразу в нем признали медийное лицо, не сходящее с экранов телевизоров, – знаменитый и популярный в определенных кругах Екатеринбурга Паша Федоров. Это была не первая попытка рейдерского захвата чужой собственности. Но и не последняя. Ходили слухи и насчет того, кто его науськивает: якобы, сам губернатор. К слову сказать, губернатор и мэр Екатеринбурга тогда жили как кошка с собакой; у каждого из них была своя ручная партия, свои СМИ, свои политологи и, само собой, верные исполнители их воли, их желаний, их устремлений.

Среди заводчан у несостоявшегося рейдерского захвата были как сторонники, то есть пособники, так и противники, то есть, ярые защитники прежней, коллективной собственности. Первые действовали не явно, исподтишка, стало быть, подло, вторые – открыто и честно.

Так что весёленько текла заводская жизнь. Время было такое, нескучное.

Отец смотрит на карьеру по-своему

Игорь к бузе и к разборкам отнесся равнодушно, не примкнув ни к одной из борющихся за право обладания жирным куском собственности, помня русское присловье: баре дерутся, а у холопов чубы трещат. Он не считал себя холопом, точнее, к холопству относился брезгливо, а потому соблюдал нейтралитет. Всегда помнил, для чего пришел в коллектив – чтобы стать классным инженером, чтобы (теперь уже не в теории, а на прямом производстве) глубоко разбираться в технологических тонкостях создания современного оборудования для химической отрасли. Он от природы не был тщеславен, карьерный рост его не волновал. И считал, что лучше всю жизнь проработать на инженерной должности, и каждый день получать от занятий удовольствие, чем пресмыкаться и лизать в пылу угодничества пятки начальству.

Как-то так и сказал отцу:

– Лизунов – хоть пруд ими пруди, а думающих инженеров все меньше и меньше; если так дальше дело пойдет, то полностью вымрут, как вымерли динозавры.

Отец, взглянув на сына, лишь одобрительно хмыкнул. Ни слова не проронил, но подумал:

«Верно мыслит… Выйдет из парня толк… Только крайности ни к чему…»

Крайностью отец посчитал полный отказ сына от карьеры. Не надо, суетясь и толкаясь локтями, рваться наверх, полагал он, но и отказываться, если появляется шанс, не стоит, потому что глупо. Он, Владимир Игоревич, как поступил, когда ему, выпускнику Свердловского сельхозинститута, молодому агроному предложили стать председателем колхоза в селе Мартьяново, а потом и главным агрономом облсельхозуправления? Подумав, согласился. Согласился с одной, правда, оговоркой в обоих случаях: попробует, но не совсем уверен, что с руководством у него что-то путное получится… И что? Больше четверти века, а он по-прежнему в главных агрономах ходит. Слух был, что десяток лет назад его, Владимира Игоревича, прочили в начальники управления, но, будто бы, в последний момент выяснилось, что он не состоит в КПСС. Как так?! Вызвали в соответствующий кабинет, где, не объясняя причины, сказали, что он должен в ускоренном порядке стать партийным. Спросил: зачем, тем более, спешно? Ответили коротко: так надо.

Владимир Игоревич тогда недовольно подумал: «Кому это надо, тот пусть и вступает. А ему, в такие лета, когда под пятьдесят, без надобности».

А вот академик Вонсовский1, всемирно известный ученый-физик на восьмом десятке лет стал-таки коммунистом.

Владимир Игоревич академика не понял, но не осудил, пробурчав лишь под нос:

– Ему виднее.

В своем же случае Владимир Игоревич, не ломая головы, вежливо, но решительно отказался.

Уходил с полной уверенностью в том, что с руководящей должности попрут, ибо в обкоме КПСС недоумевали, как мог беспартийный очутиться в главных специалистах области, то есть стать обкомовской номенклатурой? Обошлось. Оставили парторганы в покое.

Ситуация, которая приходит на ум, и сейчас вызывает у Владимира Игоревича ухмылку. Он обычно с некоторым даже удовольствием произносит:

– Кто-то, наверняка, получил по шапке за безответственное отношение к подбору руководящих кадров, причем, в обход партии, что считалось тогда чуть ли не преступлением, крепко получил!

У сына его, Игоря, на работе, похоже, все в порядке. И это несмотря на его нейтралитет, невмешательство в дрязги, а, возможно, даже благодаря этому. Парень уже понял, что людей, имеющих твердую позицию, в трудовом коллективе ценят. Флюгеры обычно малопочтенны.

Первый успех молодого специалиста

Остаток недели для молодого специалиста прошел без происшествий, мирно. А в понедельник между генеральным директором и главным инженером с глазу на глаз, между прочим, состоялся такой разговор.

Главный инженер:

– Я долго приглядывался к парню…

Генеральный директор прервал:

– Ты о ком?

– О Мартьянове… О молодом инженере…

– А что с ним?

– Будет толк из специалиста. Пытливый и настырный… Таких нынче выпускников УПИ мало… Главным образом, верхогляды.

– Ты к чему клонишь?

– Собственно, ни к чему… Просто: хочу, чтобы руководство обратило внимание на перспективного парнишку.

– Ты обычно скуп на похвалу, а тут…

– Особый случай.

– Не спешишь?

– Нет… Тут весь техотдел долго бился над проблемой с изделием 1194, запускаемым в производство.

– Помню. Знаю… Не хочешь ли убедить, что тот самый Мартьянов?..

– Удивительно, но факт! Видел, что часами торчит в цехе, возле испытательного стенда; стоит и что-то чертит, делает быстрые наброски. Идею какую-то явно имеет, вынашивает. Подождал несколько дней и пригласил к себе… То да сё… А потом и говорю, взяв, как говорится, быка за рога: выкладывай, мол, свою идею, не скрытничай. Сроки поджимают. Парень вкратце изложил. Я не поверил. Парень сбегал в кабинет, принес бумаги. Показал. В самом деле, всё гениальное – просто!.. Как говорится, диалектика.

– Хм… М-да… Мозговитый…

– От природы.

– Этого Мартьянова надо поддержать…

– Скажу, что дирекция знает и им довольна.

– Не прямо, не на словах, а делом поощрить… Чтобы он догадался, что мозги на заводе ценятся… И для других инженеров показатель… Хватает среди них трутней… Как считаешь?

– К сожалению… Престиж инженера падает…

– Ты насчет трутней, что ли?

– Именно!

– Об этих и говорить нечего: избавляться и всё тут. Я о форме поощрения молодца.

– А… Может, в приказе благодарность объявить?

– А ты не очень-то щедр… Вот что: с кадровиками подготовь проект приказа… М-м-м… О повышении должностного оклада… на треть… Мне – на стол. Я подпишу… Если ты загрифуешь… Твой же кадр.

Главный инженер поспешно уточнил:

– Не мой, а наш!

– Прежде всего, твой. Во вторую очередь, мой.

В среду Игоря Мартьянова пригласили в отдел кадров, где под роспись ознакомили с приказом, которым его, во-первых, повысили в должности и теперь он старший инженер-технолог, во-вторых, оклад поднят на треть.

Сюрприз Игоря чуть-чуть смутил, но, что говорить, был приятен. За что? Хотя в приказе формулировка звучала обтекаемо (за смелое решение трудных производственных проблем, за творческий подход к исполнению своих обязанностей), догадался, и оттого приятно стало вдвойне.

При этом особо не обольщался. С десятого класса врезалась гениальная фраза русского классика:

Вернувшись за рабочий стол, молча, не считая нужным делиться с кем-либо новостью, продолжил работу. Но ему не дали. Узнав от кого-то, коллеги подступили с поздравлениями и по русскому обычаю стали намекать, а не вспрыснуть ли сей счастливый случай?

Игорь со смехом сказал:

– Без проблем!

Кто-то уточнил:

– А когда?

Обмыли в обстановке дружелюбия и искренности. Так показалось Игорю.

Своим присутствием почтило пирушку и начальство – начальник техотдела, тот самый, который, даже не выслушав парня, отверг идею. Он сидел и часто, кривясь, хмыкал.

Игорь этого даже не заметил. Он – счастлив и ему казалось, что вместе с ним должно быть счастливо окружение, прежде всего, его шеф. А как иначе?!

Игорь появился дома в четверть одиннадцатого вечера и навеселе. На пороге, как всегда, встретила мать, тревожно окинув взглядом любимца, строго спросила:

– Что за торжество?

Из гостиной послышался отцовский голос.

– Оставь, Анюта, допрос с пристрастием. Уже давно не дитё.

– Отец, мам, прав… Прислушайся к его, как всегда, мудрому совету. А в знак компенсации причиненного тебе морального вреда – вот, – сын достал из бордового сафьяна коробочку, открыл, расправил цепочку и надел на шею, – прими, мам, от бесконечно любящего тебя сына эту серебряную подвеску… По-моему, красивая.

Мать от удовольствия раскраснелась.

– Откуда деньги? Разве что в «Спортлото» выиграл.

– Мам, у всякого настоящего мужчины должна быть заначка…

– Ну… Приятно… Спасибо…

Из гостиной послышался хохот.

– Анют, не бери – это подкуп!

Воспользовавшись тем, что мать увлеклась разглядыванием подарка, сын юркнул в ванную комнату, откуда послышались всплески, а еще через пять минут после принятия душа, был в постели.

Мать спросила:

– Как? Без ужина?!

– Сыт, мам, по горло сыт.

– Но у меня все горячее: борщ мясной с пирожками… Как ты любишь.

– Нет и еще раз нет!.. Спасибо, но сегодня – не могу. До того назакусывался, что…

Инженер глубоко окунается в работу

Задержки на заводе для всё еще молодого специалиста стали делом обыденным. Но не только для него. Шеф, то есть, тот самый Карелин Евгений Семенович, начальник техотдела, занимающий эту должность без малого тридцать лет, тот, который во время пирушки вел себя, в отличие от других, сдержанно и даже недовольно хмыкал, сдвигая при этом к переносице густые и длинные брови, в памяти зафиксировал тот факт. Сначала удивленно поднимал вверх брови, столкнувшись в семь или даже в восемь вечера (нет, не за рабочим столом заводоуправления) на том или ином производственном участке, потом, пообвыкнув, перестал; напустил притворство, будто ничего не замечает. Взгляд при встрече, по правде говоря, постепенно стал теплеть.

Игорь Мартьянов, если бы повнимательнее пригляделся, заметил бы изменения. Но нет! Он по-прежнему считал, что шеф зол на него из-за того, что зеленый мальчишка метит на его место, подсиживает; ничем иным не объясняет тот случай, когда выщелкнулся перед главным инженером с тогдашним изобретением, тем самым подставив его.

Откуда начальник техотдела мог знать, что дело было не так, то есть не совсем так; что никто и не помышлял кого-то подставлять; что главный инженер его спросил, а не спросить в той ситуации не мог. Игорь удовлетворил любопытство; сказал правду: лгать не видел причины. И в мыслях не держал, чтобы кого-либо подставлять, да и выщёлкивание не в его характере Почему таился? Как впоследствии сам скажет, не хотел прежде времени, уподобляясь младенцу, «пузыри пускать». Столкнувшись с загвоздочкой, принялся, как сам любит часто выражаться, мараковать, сам ещё будучи неуверенным в результате (не намеренно, а лишь по воле случая) попал на глаза большому начальству. Оно, то есть, то самое большое начальство, проявило живейший интерес к его идее. Игорь сомневался и не торопился с нею, то есть, с идеей, с кем-либо делиться (боялся, что обсмеют); через пару дней собирался посоветоваться с Карелиным, прямым шефом. Евгений Семенович, готовившийся (по распространяемым слухам) встретить печальную дату – шестидесятилетие, когда придется делать трудный для него выбор: или самому уйти на покой, или ждать, когда его вежливо уйдут. Сам Карелин понимает свои перспективы: без малого тридцать лет в этой должности, мозги совсем не те, что прежде, еле-еле, со скрипом ворочаются, застрял в этом статусе давно и, похоже, надолго, если не навсегда. Молодежь самым откровенным образом наступает на пятки. А он? Ему остается одно: сдвигать густые и длинные поседевшие брови, недовольно хмыкать, глядя на неумеренную прыть, и обижаться на непочтение к старшим по возрасту.

Фантазии, которые могут и материализоваться

А вот сегодня, в пятницу, Игорь Мартьянов решил дать себе поблажку: покинуть территорию завода в восемнадцать и ни минутой позже. Дома ожидало срочное дело? Да нет. Разве что преподнести матери сюрприз, приятно удивить ее своим ранним появлением. Мать, наверное, думает, что оттягивает от нее внимание сына соперница-зазноба. Пробовала расспросить, а сын, посмеиваясь, отрицал…

…Троллейбусное кольцо в ста метрах от центральной проходной. Игорь издали заметил: на стоянке – ни одной машины, из желающих уехать – густая толпа. Неудивительно: в «Час пик» иначе не бывает.

Вот и троллейбус нужного маршрута. Толпа ринулась на штурм. Игорь никуда не спешил, поэтому остался на месте, наблюдая за происходящей сутолокой.

Машина, присев на все четыре колеса, натужно запыхтев, отошла. И через минуту на кольце показался другой троллейбус третьего маршрута, идущий от «Химмаша», мимо того же вокзала, по Челюскинцев, на «Уралмаш», кольцо у которого на площади имени Первой пятилетки.

Парня устраивает. Потому что его дом стоит в нескольких сотнях метров от остановки, в промежутке между кинотеатром «Урал» и столовой, где он и выходит. Хорошо, что обождал (возможно был роковой знак судьбы) и не стал прежде ломиться. И сейчас он вошел в числе последних. Окинув взглядом салон, заметив свободное место, поначалу хотел занять его, но передумал, логично рассудив, что через несколько остановок пассажиров набьется как сельдей в бочке и ему придется уступить другим – пассажирам с детьми, престарелым или, того хуже, инвалидам. Встал так, чтобы мешать другим по минимуму.

Задумался, ушел в мечты, присущие в свободные минуты, наверное, любому молодому человеку, а именно: на очередной остановке троллейбус остановится, со скрипом распахнутся створки дверей, и войдет юная особа, которая, обдав его чувственным жаром, влюбится; он ответит тем же; поженятся, нарожают кучу детей и будут жить долго и счастливо. Так долго и счастливо, как его родители, которых в ссоре он никогда не видел. И вовсе не потому, что Анна Николаевна такая уж мягкая и пушистая, а потому, что Владимир Игоревич умел гасить ссору еще в самом ее начале зарождения, например, мягко и нежно, как это умеет только он, пошутив, обняв и поцеловав. Он будет следовать примеру отца.

Увы! Мечтать – не грех. Троллейбус сделал не меньше пяти остановок. Люди выходили и входили, а предмет его мечтаний не появился. Вот уже учебные корпуса пединститута. Его троллейбус пересечет Главный проспект, пойдет в горку по улице Карла Либкнехта, а там уже и недалеко, на Покровском проспекте ему уже выходить.

Юная красота притягательна

Он, испытав разочарование, вздохнул. И тут, почувствовав притиснутое к нему горячее тело, услышал насмешливые слова:

– Не вздыхай тяжело, не отдадим далеко.

Он повернул голову, а там… Улыбающееся лицо прелестного создания. Он даже вспотел. Рядом стояла его мечта. Не стопроцентно та, а всё же близка к его идеалу. Одна головка чего стоит. Сам Рафаэль не устоял бы! Или тот же Леонардо да Винчи со своей Моной Лизой.

Может, это ему почудилось и рядом нет никакой красавицы? Но нет: троллейбус, набитый до отказа молодежью, скорее всего, студентами пединститута, дернулся, явственно заскрипели двери. Он незаметно покосился в сторону видения. Радостно подумал: «Натурально… Но… Всего лишь у него четыре остановки и… Видение растворится для меня навсегда. Что же делать, что?!»

– Привет! – это был милейший голосок соседки, так взбудоражившей его чувства.

– Э… здравствуйте… Э-э-э… – он не нашел ничего умнее, как спросить. – Мы… знакомы?.. – красотка кивнула. – Извините, не припомню.

Очаровашка, тряхнув головой, от чего ее копна светло-каштановых волос, вьющихся на концах, поднялась вверх и, опустившись, вновь покрыла плечи, вовсе не обиделась.

– Еще бы! – Судя по тому, как просто общается девушка, они где-то и когда-то встречались. – Напомню: август девяносто первого. К колонне протестующего политеха сначала примкнули университетские, а потом и мы, из педагогического.

– Да, это помню, а вот вас, извините… – он отрицательно мотнул головой и огорченно вздохнул.

Девушка мило ему улыбнулась.

– Охотно извиняю, – она при этом, как показалось парню, застенчиво опустила глаза. – Таких, как я, там было много, тысяч.

– Но и таких, как я, тоже…

Они так и продолжали общаться: девушка по-свойски, будто тысячу лет знакомы, на «ты», а парень, как и положено незнакомому воспитанному мужчине, то есть, на «вы».

– Не скажи… Ты выделялся в толпе, а иначе бы не запомнила.

– Интересно, чем же?

– Мужеством, солидностью, статностью и… взрослостью… Может, я ошибаюсь, но мне показалось тогда, что ты до УПИ успел послужить в армии, где и сделали из тебя настоящего мужика. – Услышав последние слова, Игорь невольно поморщился. Девушка заметила. – Не так? Что-то не то сморозила?

– Так-так… Насчет армии, – но не педагогично.

Девушка насупилась.

– Не поняла.

– Не пристало будущему педагогу употреблять такие слова, как «мужик» и «сморозила».

– Вот ещё!.. Я – не в классе, для начала, а в общественном транспорте, среди простого народа, где и не такая просторечность витает, – куда сочнее и круче.

Игорь понял, что с укором перебрал, поторопился. Они не настолько близки, чтобы друг другу выговаривать.

– Извините…

– Извиняю, – с необычайной легкостью, ничуть не обидевшись, отреагировала студентка.

Игорь решил подарить комплимент и тем самым сгладить возникшую, по его вине, неловкость.

– Удивительно… Вы так наблюдательны, меня сразу заметили и запомнили, а я… Осел! Такую прелесть!..

Девушка не дала договорить.

– Совершенная глупость! – воскликнула она. – Ничего нет удивительного! Помимо перечисленных положительных качеств, ты был среди своих очевидным лидером, застрельщиком. Скажи, я не права?

– Отчасти… Если в вашей речи поубавить пафоса, то… Да, будет правда. Все равно… С вашей стороны столько наблюдательности… Не верится… Будто знакомы целую вечность… – Парень решительно заключил. – Так не бывает.

– Да? А хочешь по памяти процитирую коряво написанный планшет, который тогда был у тебя в руках?

– Любопытно…

– А вот: «Ельцину – да, партийной сволочи – нет!» Ну, как?

– Ничего не скажешь: великолепная память! А вот я…

– Я попала в ряды протестантов не по убеждению (честно говоря, какие, скажи, могли быть в мои семнадцать убеждения?), а совершенно случайно. Я – не местная, из глубокой провинции… Про Ирбит слышал?

Игорь кивнул.

– Один из старейших наших городов. Чего стоит знаменитая тогдашняя ярмарка… А мотоциклы с коляской «М-72», получившие мировую известность?

– Так вот… За неделю до тогдашних событий сдала последний вступительный экзамен, а двадцатого приехала узнать, прошла ли по конкурсу. Увидев результат, обрадовалась. В приподнятом настроении вышла на улицу. Гляжу, тротуар запружен решительно настроенной молодежью… Все пошли и я за ними следом. Интересно же! В провинции такое не часто увидишь: ни тогда, ни сейчас. Провинция дремала и, спустя три года, по-прежнему в благополучной спячке. Сейчас на третьем курсе, живу в одном из корпусов педгородка. Знаешь, где это?

Игорь кивнул.

– Не доезжая пары остановок до площади Уралмаша… Меня зовут Игорем, а вас?

– Светлана Золотых… С этой фамилией в Ирбите полным полно.

– Могу вам позвонить? Сходим… Не просто так судьба нас свела?

– Огорчу тебя… Общага есть общага… На вахту можно позвонить, но на пятый этаж никто не побежит вызывать.

Мартьянов, взглянув в окно, увидел, что троллейбус только что отошел от остановки «Театр юного зрителя» и, значит, следующая остановка его. Достав из нагрудного кармана блокнотик и ручку, написал свой домашний номер телефона и протянул девушке.

– Позвоните, ради Бога!

– Не обещаю… Буду думать.

– Не думайте даже! Знаю имя и фамилию… Все равно ведь найду!

Игорь выпрыгну. Обернулся. Девушка, улыбаясь, посылала воздушный поцелуй, а он ей, прощаясь, помахал рукой.

Парень почему-то был уверен, что позвонит: если не завтра и не послезавтра, то наследующей неделе. Разве что у красавицы может оказаться парень, его соперник, но его и это не остановит. Не самонадеян ли? Время покажет. То, что Светлана Золотых из Ирбита покорила его до сегодняшнего дня свободное мужское сердце, – очевидный факт. Родителей оставит в неведении. Пока ни к чему волновать. Отец воспримет спокойно, а вот мать…

Кого-то или что-то ждать – тяжкое занятие

Выходные прошли в тягостном ожидании, как, впрочем, и следующие пять рабочих дней. На работе не было времени думать о личном: с утра до вечера крутился, как белка в колесе и поэтому проще забыться. А вот по вечерам… Кидался на каждый звонок домашнего телефона, но, увы, – не ему; звонили либо отцу, либо матери. Девушка не звонила и всё тут. Надежда таяла на глазах. Крепло осознание того, что давно уже освободила девичью память от не нужной для нее информации, номер его телефона потеряла или выкинула в первую же попавшуюся мусорную урну.

В нынешнюю пятницу возвращался домой тем же троллейбусом. Надеялся на новую случайную встречу. Когда машина поравнялась с пединститутом, он вгляделся в студенческую толпу, готовящуюся штурмовать салон. Уже ставшее ему милым лицо не увидел. А что, если выйти на остановке и поспрашивать? Отказался. Потому что не мальчишка, чтобы глупить: как-никак, а ему уже двадцать семь. Девушка, считал он, имеет право на глупости, потому что всего, судя по всему, лишь двадцать. Не считает ли его стариком и поэтому?.. Нельзя и этого исключать. Если даже и так, то он не намерен отступать.

Когда троллейбус подошел к его остановке, принял решение: если девушка к вечеру не даст о себе знать, то он завтра (это субботний день), поедет в студгородок и предпримет поиск, который будет непростым, потому что несколько корпусов, а в каком из них красавица – неизвестно. Остается лишь одно: полагаться на удачу. По природе своей не заражен подростковым инфантилизмом, – сидеть, сложа руки, не будет.

Около девяти вечера Анна Николаевна, встревоженная нервозностью сына, сегодня не находившего себе места в квартире, ласково поглаживая по голове, тихо спросила:

– Игорёша, что-то случилось?.. На работе, да?

Парень, глядя в окно, натянуто улыбнулся.

– Не выдумывай, мам… С чего ты взяла?

– Вижу… Не в себе… Материнское сердце чует… Его не обмануть… Как тогда…

Сын насторожился, тело напряглось и он, напустив на себя беззаботность, весело, с напускной иронией поинтересовался:

– Тогда? Это когда именно? Не в августе ли девяносто первого, а?

Мать подошла сзади, прильнула к крепкой, напоенной мускульной силой, спине сына и готова была, не понимая причины, расплакаться.

– Нет… Чуть раньше… В восемьдесят восьмом… Я даже день помню – седьмое декабря… В полночь проснулась в холодном поту. Ото сна… Будто бы ты был в бою, снаряд или мина тебя покалечила сильно… Обливаясь кровью, ты тянешь ко мне руки и истошно кричишь: «Спаси и сохрани меня, мама! Жить хочу, жить!»

Игорь повернулся. Изобразив на лице ухмылку, крепко обнял мать и, поцеловав, ободряюще, сказал:

– Глупый сон, мам. Как сама видишь, ни к селу, ни к городу… Здоровёхонек… Любому быку рога обломаю.

Анна Николаевна, выразив в глазах сомнение, покачала головой:

– Не скажи… Игорёша, я не дура… Вижу… Глаза мне на что?.. Скрываешь… Но я всё вижу.

– Не накручивай себя, мам. У меня все отлично – и тогда, и сейчас, тем более.

– Вот как? А шрамы?!

– Шрамы? Какие шрамы?

– Самые настоящие, сынок: на ногах, руках и голове. Их не скроешь. Повторяю: не дура, поэтому не морочь матери голову… А я вед спрашивала тебя, но ты отшутился: шрамы, сказал тогда мне, – это есть не что иное, как ожерелья, украшающие настоящего мужчину.

– Фи, мам, какие то шрамы?! Царапины! Не бери в голову, мам, не стоит…

Анна Николаевна, сердясь, строго, сказала так, как говорила в далеком детстве:

– Не шали!.. Отвечай, если уж к слову пришлось: где, когда и по какому случаю?

– Мам, не настаивай… Всё же обошлось…

– А что конкретно?

– Отец, гляди сама, не домогается, потому что понимает…

– Да? Что именно он понимает такого, что недоступно пониманию матери?

Сын замялся и ответил не сразу, долго ища мало-мальски приемлемую отговорку.

– Я в армии служил, где бывают военные тайны и, даже, уволившись в запас, бывший военнослужащий остается обязанным не болтать о секретах.

– Вот ещё! – Мать, махнув рукой, недовольно и с долей сарказма, покидая комнату сына, добавила. – Нашел шпионку!

Анна Николаевна, оставшись ни с чем, как говорят цыганки, при своих интересах, вышла, а сын порадовался: без потерь погасил интерес матери и на какое-то время та отступится.

Понятно, что в тогдашней ситуации не было никакой «военной тайны» – это была та самая ложь во благо, та самая утешительная ложь, от которой вреда никому никакого не приносит, прежде всего, его дорогой матери. Увиливая от прямого ответа, Игорь оберегал не себя, а слишком, как он считал, впечатлительную мать. Её здоровье – для него превыше всего.

Придет пора (не самая, наверное, удобная, но придет) и сын расскажет матери всё-всё, но будет уже поздно… Для всех поздно.

Всемерное сбережение покоя ближнего – деяние весьма похвальное, но всегда ли так уж полезное? Автор не знает на него ответа.

…И отец о том же

Утро субботы выдалось на славу. Несмотря на ранний час, несмотря на вчерашний прогноз синоптиков, утверждавших о ненастье, на безоблачном небе ослепляюще и горячо сияло июльское солнце.

Игорь, проснувшись от игры бликов на лице, вскочил, вышел на балкон, взял десятикилограммовые гантели и принялся за привычную физзарядку, потом прошел в туалетную комнату, а оттуда – в довольно тесную кухоньку, где его уже поджидали родители.

Сын нарочито (так, по крайней мере, показалось Анне Николаевне) бодро, присаживаясь на свое привычное место, воскликнул:

– Всем салют!

Мать, придвигая поближе к сыну глубокую тарелку горячущих щей, ворчливо спросила:

– А где поцелуй?

– Извини, мам!

Сын встал, нагнулся и поцеловал в щёчку, опустился на табуретку и быстро-быстро, будто кто-то его понужает, принялся за опустошение тарелки.

Отец, покончив с первым, перейдя к тефтелям, спросил:

– Какие, сын, планы?

– А что?

– Да так…

– Есть предложения? – Оторвавшись от тарелки, спросил и иронично добавил. – Выкладывай, обсудим на семейном совете и примем взвешенное решение.

– Нет… А всё же?

– После завтрака – думаю отправиться на пруд, поплавать, омыть тело и душу, позагорать. Вон, какое утро. Грех не воспользоваться.

– Стоящее дело, – отец одобрительно кивнул

– Кстати, пап: не хочешь ли и ты присоединиться?

– Я?.. Что ж… Не дурная идея… Давненько не был на пруду. – Отец повернулся в сторону матери. – А ты, Анюта, не составишь ли нам компанию?

Анна Николаевна отрицательно мотнула головой и решительно ответила:

– Стирка.

– Мам, отложи на другой день, – предложил сын, – не горит же.

– Нет-нет, мужички. Сначала дело, а уж потом придет пора и для забав. Сами знаете нашу поговорку.

Кто-кто, а эти «мужички» отлично знают, что уговорить Анну Николаевну невозможно в том случае, если она уже приняла решение. Она не из числа тех женщин, у которых на неделе семь пятниц.

Столь категоричный отказ, как показалось Игорю, отца ничуть не огорчил. Похоже, даже порадовал. Непривычно. Потому что его родители порознь не отдыхают. А вот без наставлений не обошлось.

– Вы там поосторожнее, – при прощании сказала она, поглаживая сына и поправляя на нем футболку.

Игорь коротко хохотнул.

– Из коротких штанишек, мам, мы давно выросли.

– Все равно, – возразила она и продолжила тем же наставительным тоном. – В первой половине дня солнце агрессивное, подолгу не лежите, головы и плечи прикрывайте влажным полотенцем – вмиг сгорите.

Посмеиваясь, «мужички» поспешили поскорее выскользнуть из-под плотной, хотя и приятной, опеки Анны Николаевны.

Решили, что поедут электричкой. Да, могли воспользоваться и седьмым номером трамвая, но тот, петляя по городу, дотащится минут за сорок. Понятно, им не к спеху, но зачем, если электричка домчит за пяток минут. На остановочном пункте «Электродепо» вышли и вместе с густой толпой отдыхающих перешли на противоположную сторону, по узкой сухой тропинке направились к чахлому лесочку из, преимущественно, осинника или березок.

Через сотню метров показался довольно низкий берег пруда. Владимир Игоревич, озираясь, присматривал местечко, как он выразился, удобное лежбище для двух тюленей. Отец, бросив на песок махровую простыню, стал снимать футболку и брюки. Взглянув на воду, потом на солнце, начавшее крепко пригревать, воскликнул:

– Хорошо!..

…Владимир Игоревич зашлепал по песчаному мелководью. Прошел, пожалуй, метров сто. Вода стала ему по пояс. Обернулся, помахал рукой.

– Следуй моему примеру, сынок!

Нырнул, а потом мощно по-молодецки, несмотря на возраст, поплыл к противоположному берегу, где за зарослями чертополоха виднелись дряхлые постройки.

Призыв не остался без отклика.

А через полчаса отец и сын лежали под обжигающими лучами июльского солнца на общей простыне, испытывая, как выражается молодежь, крутой кайф.

Вот, вспомнив про строжайший и обязательный для исполнения наказ жены, Владимир Игоревич встал, взял полотенце, пошел к воде, смочил, отжал, вернулся и заботливо прикрыл голову сына. При этом, усаживаясь рядом, пошутил.

– Хочешь, чтобы за недосмотр мне досталось?

Сын, смежив ресницы (забыл захватить защитные очки) и оставаясь лежать, лишь улыбнулся. Отец остался сидеть, внимательно разглядывая мускулистое тело сына. После возвращения из армии, хотя и прошло уже пять лет с гаком, вместе впервые на пляже. Как-то всё не получалось. Он разгладил кожу на месте очевидных травм ноги, от которых остались лишь рубцы, вздохнул.

– Не болит?

– Давно, пап, отболело. Не волнуйся…

– Мать места не находит… Переживает. Нет, чтобы её успокоить.

– У меня со здоровьем всё в полном порядке. Только подумай, пап, стал бы я выступать за сборную института по волейболу, если?.. Не враг себе.

Отец кивком подтвердил.

– Конечно, сын, так оно, но… О том же твержу Анюте, а она… Просыпаюсь ночью – вся в слезах… Переживает, а ты скрытничаешь… Как русский партизан в гестаповском застенке… Ты один у нас… Понимать надо…

– Понимаю, поэтому не хочу вспоминать… Только хуже будет. Надеюсь, ты на моей стороне, а?

– Вот… Пытаюсь понять, а…

Владимир Игоревич понимает, что не по-мужски хныкать о болячках, тем более, что они давно вылечены и не сигналят о себе. Он про себя, осмотрев последствия травм на ноге, подумал: «Нет, явно не огнестрельные ранения… Но что?.. Где получены явно серьезные травмы? От кого можно узнать правду?»

Отец, помолчав, решил поделиться догадкой и посмотреть на реакцию сына.

– в Тбилиси происходили события, в которых грузины затеяли бузу. Угрожали, я это помню, прокремлевскому ЦК компартии расправой. Не там ли пострадал, а?

Сын не сразу ответил на прямой отцовский вопрос.

Что касается, как выразился Владимир Игоревич, «бузы», то, действительно, по весне 1989 года (не первые и, увы, далеко не последние) антисоветские волнения. Тогда местные партийные вожди, перетрусив, кинулись за помощью к генералу Родионову2: спаси, мол, дорогой. Тот спас. Если верить тогдашним утверждениям депутата и доктора юридических наук Собчака3, действия генерала были самовольными, потому что, во-первых, использование вооруженных сил в полицейской операции без предварительного согласования с Москвой недопустимо, во-вторых, армией при подавлении мятежа была проявлена неоправданная жестокость, в результате чего некоторые протестанты были тяжело изувечены, в том числе, женщины и дети.

Пауза насторожила отца. Ему показалось, что он попал в точку. Но…

– Бог миловал, пап, – Игорь притворно рассмеялся.

– Да? Но ты сам говорил, что твой батальон находился в пригороде Тбилиси.

– Находился, но ни в чем таком мой батальон не участвовал – это совершенно точно. Я бы знал. Во-первых, не по профилю, пап: мы – химзащита, а в тех события, скорее всего, были задействованы саперные части. Я откуда-то помню, что ранения бунтующим были нанесены саперными лопатками.

– Так, именно так! Депутаты именно по этой причине особенно возмущались. Была даже создана парламентская комиссия, по горячим следам расследовавшая факты и потребовавшая привлечь Родионова к ответственности за самоуправство и превышение должностных полномочий.

Сын, сидевший и смотревший на водную гладь, по которой пробегал легкий ветерок, отрицательно мотнув головой, и уже с большей твердостью в голосе сказал:

– Нет-нет, мои сослуживцы, как говорится, не при делах.

– Они – да, а ты?!

– Тем более, пап.

Отец продолжал сомневаться.

– Сопоставляя факты…

Сын прервал, потому что не хотел продолжать не интересующую его тему.

– Ну, пап, какие еще факты?!

– Обыкновенные, сын. Ответь мне, батальон в то время стоял в пригороде Тбилиси?

– Всё верно.

– Скажи, почему ты ничего не знаешь о той кровавой бойне?

– Я не из любопытных… Отцы-командиры приучили не совать нос туда, куда мне не положено.

Отец упрямо добивался правды, поэтому торжествующе воскликнул:

– А я знаю!.. Точнее, почти уверен.

Сын теперь уже искренне рассмеялся.

– В таком случае, просвети.

– Смех твой неуместен. Грузины-бузотеры чуть не убили… Отшибли память, поэтому и ничего не можешь рассказать. Разве не так?

– Нет, пап, совсем не так.

– А как? – Владимир Игоревич, не дождавшись ответа, спросил. – Почему ты вернулся из армии не в конце декабря восемьдесят восьмого года, как это положено, а лишь в мае следующего, то есть вскоре после подавления бунта? Сошлешься на совпадение?

– Сошлюсь и даже охотно, пап. В жизни случается и не такое.

Чтобы (хотя бы на время) прекратить отцовские расспросы, сын встал, потянулся.

– Не пора ли, тюленям окунуть разгоряченные телеса? Как считаешь?

Отец и сын вошли в воду. Через четверть часа они вновь были на берегу и вновь принимали солнечные ванны. Они, всецело поглощенные в мысли, были у каждого индивидуальны, но одинаково тревожили обоих. На лице отца читалась хмурость и недовольство, а у сына, наоборот, блуждала улыбка.

«Тюлени» несколько меняют тему

Справа, из-за мыска, где размещалась база яхт-клуба «Металлург», показались две яхты под белоснежными парусами. Плыли медленно по причине еле заметного ветра. На яхте, что шла ближе к берегу, стояли трое: мускулистый молодой блондин, управлявшийся с парусом, и девчушки, чей счастливый смех, перемежающийся короткими озорными визгами, перекатывался по водной глади.

Отец вздохнул.

– Эх, молодость, – с некоторой печалью произнес он.

– Хороши, не так ли, пап?

Отец фыркнул.

– Анюта не хуже… Была… В их пору… Парни хороводились вокруг… Никакого отбоя… Трудно приходилось, поэтому поминутно держал хвост пистолетом… Своё не упустил, Анюта стала моей… До сих пор люблю… Мне кажется, даже пуще прежнего…. Нет, не кажется… В этом уверен.

– Особенно, пап, прекрасна та, что справа, та, что в бело-голубом крошечном купальничке. Богиня!..

Отец вновь хмыкнул.

– Природа не поскупилась, богато одарила всеми прелестями, – сказал и не преминул при этом добавить, – как и по части твоей матери.

Сын, уже сидя, провожал взглядом уплывающую красоту.

– Помню, как ты, пап, на руках носил свою Анюту. Есть свадебная фотография, где…

Отец прервал.

– Да-да, сын! – горделиво воскликнул он и заулыбался. – От самого отдела ЗАГСа на руках нес свою драгоценную пушинку, а это, без малого, три километра, – Владимир Игоревич вговь вздохнул и погрустнел. – Я бы и сейчас, но, увы… Пушинка чуть-чуть потяжелела, а я малость ослабел.

– Ты по-прежнему, пап, хоть куда.

Отец отмахнулся и проворчал:

– Никуда не годен… Остались лишь воспоминания… – Отец замолчал и через минут пять, желая повернуть разговор в несколько другую сторону, настороженно спросил сына. – А на твоем горизонте все еще никого? – Игорь утвердительно кивнул. – Что так? Анюта сильно тревожится, хочет видеть внуков… И я… Пора бы… Скоро двадцать восемь простучит.

– Я, пап, об этом тоже думаю.

Владимир Игоревич в сердцах проворчал:

– Не думать надо, а действовать. Что с тобой не так? Почти шесть лет, как вернулся из армии и… Тебя, как будто, подменили. Помнишь, выпускной? Гроздьями висли девчонки. И самые красивые. И на проводах в армию, вспомни, сколько одноклассниц (и каких!) рыдали, проливали слезы, обещая дождаться. Где же они? Испарились?

– С девчонками всё в порядке, многие обзавелись детьми.

– Еще бы! Столько лет прошло, сколько воды в реках утекло…

– Я, в самом деле, вернулся из армии другим: повзрослевшим и с другими жизненными принципами, в том числе, по-другому смотрю на девчонок…

Отец не на шутку рассердился и недовольно фыркнул.

– Глупости! Никакие принципы не отменяют главного – продолжения человеческого рода.

– Пап, но что я могу поделать, если не встретил до сих пор свою, единственную и неповторимую. Попадется на глаза девушка, подобная моей матери, и тотчас же потащу в ЗАГС. Не мешкая ни минуты, женюсь. Клянусь! И подарю вам замечательных внуков – можете не сомневаться.

– Когда рак на горе свистнет…. Если все дни будешь торчать на заводе и напрочь игнорировать женский пол. Ветром, что ли, надует, а?

– По большому секрету, пап: две недели назад в троллейбусе познакомился с девчонкой… Студентка пединститута…

– Вот отсюда, сын, поподробнее.

Игорь громко рассмеялся, чем привлек внимание соседей по пляжу.

– Увы, подробностей пока что не имею.

Отец сначала обрадовался, но тут же поскучнел.

– Но на вид… Хорошенькая?

– Несомненно! Я, похоже, втюрился. Я не верил в любовь с первого взгляда, однако же до сих пор ничего подобного не испытывал… Места себе не нахожу.

– Черт побери! – облегченно воскликнул отец и даже прищелкнул пальцами, что позволял себе лишь в крайней степени возбуждения. – Успокою Анюту: вот обрадуется!

Сын поспешил охладить пыл отца.

– Преждевременно.

– Почему же?!

– Две недели, а звонка от нее все нет.

– Знает наш номер телефона?

– Дал.

– Понятно: цену себе знает – это превосходно. Моя Анюта также первой бы ни за что не позвонила. Тебе надо проявить настойчивость. Поэнергичнее, сын, поэнергичнее и девушка будет твоей. И как не быть! Где отыщется еще такой молодцеватый и к тому же умный парень, как мой сын?! На дороге они не валяются. Крепись! Девчонка позвонит. Вот увидишь, позвонит. Кто-кто, а уж я-то женщин отлично знаю. – Он погрозил пальцем. – А и ты не будь лохом. Из подростковых штанишек давным-давно выпал.

Отец оказался никудышным предсказателем

Да, отец с прогнозом оконфузился. Да, он знал натуру русской женщины, но той женщины, которой сейчас чуть за шестьдесят. Он-то ориентиром перед собой имел свою Анюту, на опыт общения с ней, главным образом, опирался. Не учел, что прошли годы. И какие годы! Характеры, нравы и манеры женщин сильно изменились, зачастую, увы, далеко не в лучшую сторону; теперь их слово совсем не золото, иной раз не стоит и деревянного рубля. Выросло новое поколение, непонятное для прежнего, можно сказать, ветреное и даже, в какой-то мере, легкомысленное, которое, ничуть не смущаясь, или, как оно любит выражаться, не заморачиваясь, беззаботно хохоча, может признаться: кто дал слово, тот вправе его взять назад. Как тут верить? И кому?! Позиция отца активная, но оказалась обветшавшей. Можно ли в этом упрекать? Нет. Разве что сожалеть.

Так что Игорь еще неделю ждал звонка от знакомой девушки, насчет которой признался отцу, но безрезультатно. Что дальше? Плюнуть и забыть? У него не та ситуация; с подобной прежде не сталкивался. И, страдая от нестерпимых душевных мук, приступил к поиску. Нет, он навязывать себя не будет, а просто-напросто узнает, в чем там дело; неизвестность мучительна. Если Светланка несвободна и имеет перспективного ухажера, а это для нее (вовсе не уродина) вполне вероятно, пожелает удачи. Если же дело в чем-то ином, попросит объяснить. Игорь – здравомыслящий человек и не сосунок, только-только отнятый от материнской груди, а потому понимает: что-то могло воспрепятствовать звонку. Какая-то случайность. К примеру, посеяла бумажку с его номером телефона. И все! Она же не знает ничего о нем: ни где и кем работает, ни где живет, ни даже его фамилия ей неизвестна. Ищи ветра в поле, иголку в стоге сена! Екатеринбург – не деревня, в которой каждый обитатель на виду.

Игорь же, признаться, в более выигрышном положении, чем Светланка. Он знает, где и на каком курсе учится (ему представляется, перешла на четвертый), знает, что живет в студгородке: не спросил номер корпуса, но известен этаж. И, главное, известны имя и фамилия – Светлана Золотых. Так что ему и карты в руки. Реальность окрыляет и вселяет надежду, а неизвестность, чем дольше длится, тем вернее убивает.

Значит? Решено! Завтра же, то есть в понедельник, по окончании рабочего дня, выйдет из троллейбуса на остановке «Пединститут», потолкается вблизи учебного корпуса, поспрашивает молодежь, не знает ли что-нибудь про его девушку.

Понимает, что тут может постигнуть неудача. Обстоятельства не на его стороне. Вторая половина июля не то время: во-первых, пора сдачи вступительных экзаменов и толпиться будут лишь абитуриенты, которые, естественно, вряд ли могут знать четверокурсницу; во-вторых, сама Светлана и ее подружки, сдав сессию, могли разъехаться по домам. Обратиться в канцелярию? Думает, что там чикаться с ним не будут: пошлют далеко и надолго. Кто он такой? Не сват и не брат.

Тем не менее, попытает счастье. Если здесь постигнет неудача, то в другой день, не сходя на своей остановке, проедет на том же троллейбусе до студгородка.

Ищущий да обрящет

В понедельник Игорь так и сделал. Ему, увы, удача не улыбнулась. Тусовка (как обычно, состоящая лишь из девчушек) внутри учебного корпуса и вне его не помогла. Все, хихикая и перешептываясь, только и знали, что пожимали полуголыми плечиками.

Огорчился. Утешило одно – это не весь план поиска, а его лишь часть, причем, изначально не самая обнадеживающая парня.

Дождавшись троллейбуса, следующего до площади «Первой пятилетки», что на Уралмаше, после больших усилий, предпринятых им, про себя чертыхаясь, все-таки втиснулся, и за его спиной со страшным скрипом закрылись двери. Возле железнодорожного вокзала в салоне стало посвободнее и стало полегче дышать.

Вот и его конечная на сегодня цель: в окне справа виднелись девятиэтажки. На остановке вышел. Осмотревшись, направился к ближайшему корпусу. По пути, встречаясь со студентками, спрашивал, не знакомы ли они со Светланой Золотых, живущей здесь. Посмеиваясь и окидывая представительного парня взглядом, отрицательно мотали головами, советуя при этом действовать через всёзнающих и вечно перемывающих девичьи косточки вахтёрш.

Вестибюль первого корпуса. Справа, за барьером – бабулька, встретившая парня колючим и изначально неприязненным взглядом. Невольно подумал: «Истинный цербер! Ничего здесь не выгорит».

Отложив в сторону только что просматриваемый иллюстрированный журнал, вахтерша прокуренным голосом просипела:

– Чего?!..

Парень, изо всех сил стараясь подкупить «цербера» своей вежливостью, сказал:

– Вы знаете…

– Не знаю! – прервав, рявкнула вахтёрша, ощущая себя на своем посту всемогущей повелительницей.

– На шестом этаже проживает девушка… Студентка Светлана Золотых…

– Нет, не знаю, – послышался сиплый смешок, – ни золотых, ни бронзовых. Да если бы и знала, – зло заключила она, – не сказала бы. Не горсправка!.. Таскаются тут всякие.

Мимо направлялись к выходу две юных особы. Остановились.

– На шестом этаже, говорите? – участливо спросила та, что повыше ростом.

Игорь обернулся и с надеждой подтвердил:

– Да… Светлана Золотых.

– Из абитуриентов, то есть, из новеньких?

Игорь отрицательно мотнул головой.

– Четверокурсница… Без пяти минут педагог.

– Нет на нашем этаже… Старожилов всех знаю.

Вахтёрша по-прежнему сипло заорала:

– Пошли – вот и идите. Нечего тут лясы точить. И не опаздывать! Будете ночевать на улице: там вам и место, вертихвосткам.

– Заткнись, старая дура!

Достойно отпарировав, девчонки вышли на улицу.

Следом за ними и Игорь. Во втором корпусе ожидал не менее «теплый» прием. И с тем же результатом, то есть нулевым. В третьем корпусе повезло чуть больше: «цербер» за барьером встретил менее агрессивно, чем в предыдущих двух. Во всяком случае, не захлебывался от злобы и с языка не тёк яд – это уже кое-что. Причина, возможно, в подкупе, смягчившем душу старушки.

Приняв подношение, развернув, увидев красочную коробку шоколадных конфет местной кондитерской фабрики, славившейся еще с советских времен уникальным вкусом, вахтерша поговорила на темы распущенности современных девиц, отсутствии родительского воспитания и о прочем таком, а затем, спрятав в стол «материальное свидетельство подкупа», сказала:

– Только между нами, молодой человек: Светка – совсем не тот человек, который тебе в жёны нужен. Поверь мне: уж я-то этих вертихвосток знаю, насквозь вижу, нутром чую. Впрочем, все такие, не лучше Светки; все пользуются большим спросом у парней. И как вашему брату не соблазниться их молодостью и красотой. – И нравоучительно заключила. – А ведь всем известно, что с лица воду не пить. Согласись: старая мудрость, но годна на все времена.

Последовала пауза. И ею Игорь воспользовался.

– Как понимаю, Светлана Золотых у вас проживает, не так ли?

Вахтёрша почему-то с явным огорчением, тяжело вздохнув и покачав седеющей головой, ответила:

– Проживает… на шестом этаже… Комната 666… Между прочим, дьявольское число… Тебя не отпугивает?

– Я не верю во всякие потусторонние силы. Я крещеный по православному обряду и мне есть в кого и во что верить.

– Так оно, конечно, однако, молодой человек, в Священном писании сказано, христианин первым впадает в искушение, ибо неподалеку всегда торчит Сатана и подталкивает ближе к бездне.

– Спасибо, но… Светлану можно вызвать?

Вахтёрша отрицательно мотнула головой.

– Вам не повезло… Вы разминулись… Светланка с час назад ушла, и не возвращалась.

– С парнем ушла?

– Нет, с подружками.

– Позвольте подождать, возможно…

– Зря время потеряешь.

– Почему?

– Она к ночи возвращается, а то и под утро. – Старушка, заметив помрачневшее лицо, попробовала успокоить. – Не думай плохо… Я думаю, что она где-то по ночам подрабатывает: то ли буфетчицей, то ли ночной продавщицей. Семья у нее не из зажиточных, а без диплома нынче нигде не ждут. У нас многие подрабатывают. Ничего странного в том нет.

– Спасибо… Если оставлю записку, передадите ей?

– Пишите. В обязательном порядке передам. Если не ночью, то завтра утром и прямо в руки Светке.

Вырвал парень из блокнота лист и коротко написал: «Привет! Позвони по телефону… – Он указал номер. – Жду и очень надеюсь. Игорь».

В восемь вечера оказался дома. Мать встретила у порога и прижалась к сыну. Увидев его просветленное лицо, отказалась от расспросов.

– Пойдем… Котлетки, твои любимые, остыли, но в микроволновке быстро разогрею.

Поужинав, сын ушел в свою комнату и там, убаюканный надеждой, крепко и спокойно заснул.

И вот желанный звонок

Ждал и надеялся, но все же звонок застал парня врасплох. Девушка позвонила на другой день, во вторник, ближе к десяти вечера. Волнуясь по-пацански, подошел к аппарату и снял трубку. Взяв себя в руки, несколько успокоившись, стараясь подавить нервную дрожь, ответил:

– Да… Слушаю…

Хотел назвать себя, но молодой (чрезвычайно мелодичный и, вместе с тем, задорный) голос прервал.

– Приветик! Приятно слышать столь мужественный голос. Узнаешь?

– Еще бы!..

Только эти два слова и успел произнести, как в трубке послышался вновь веселый голос девушки, свидетельствующий о ее прекрасном настроении. Она засыпала вопросами, не оставляя парню возможности ответить хотя бы на один из них.

– Как твои дела – на службе и в личной жизни? Никто еще не захомутал сего видного жеребчика? – Послышался очередной смешок. – Чем или кем занят? Не помешала своим поздним звонком, нет?

– Ждал и надеялся…

В очередной раз девушка его прервала, и в голосе послышались сомнения.

– Так и поверила… Гляди: месяц на жданки потратил. Не слишком-то расторопен, как я погляжу. Спасибо, что нашел и оставил писульку с номером телефона.

– Называл номер… Тогда… В троллейбусе.

– Ах, да… Твоя правда… Куда-то засунула бумажку. Со мной это случается. Извини, что причинила неудобства. Но ты проявил себя настоящим джентльменом. Чертовски приятно… А ты не разговорчив: только сейчас или вообще?

– Нет возможности.

– Как это?

– Не даешь мне и слово вставить. Жду, когда выговоришься или устанешь.

Послышался в трубке смех.

– Опять-таки твоя, Игорь, правда – еще та болтушка. Молчу и с необычайным интересом слушаю.

– Как говорили в старину, приглашаю на рандеву, выпалил он на одном дыхании.

– И… когда?

– Да прямо сейчас!

– Какая прыть! Погляди на часы.

– Поглядел. Что дальше?

Девушка рассмеялась.

– А то, что, во-первых, мою избушку, то есть общагу, запрут на клюшку…

Теперь Игорь решился прервать.

– Не беда! Все свидетельствует о том, что ночь предстоит теплая, несмотря на конец июля. Сначала посидим в баре, а потом прошвырнемся по ночному городу.

– А ты романтик, гляжу, порядочный.

– Плохо, что ли?

– Есть еще одно небольшое препятствие…

– Для молодых нет и не может быть непреодолимого. Когда в полной мере наслаждаться жизнью, как не в расцвете лет?

– Ух ты! – воскликнула Светлана. – А кто, скажи мне, будет добывать бабло на пропитание?

Игорь догадался.

– Ты сейчас на работе, да?

– Вот именно.

– До которого часу? Где ты работаешь? Скажи, я подъеду, подожду окончания смены.

– Не получится.

– Почему же?

– Хозяйка моего заведения – женщина строгая, в нравственном отношении чистоплотная и не одобряет, как она выражается, всякие шашни.

– Тогда… назови сама, день, место и время свидания. Хорошо?

– Уточню свой рабочий график и перезвоню.

Светлана положила трубку. Через четверть часа она позвонила и сказала, что она сможет встретиться лишь в понедельник, около ресторана «Ереван», неподалеку от Северного автовокзала, что она будет ждать в 12.00.

Игорь, чуть-чуть огорчившись тем, что до рандеву несколько дней, однако утешился тем, что назначено место встречи и точное время. Понимает, что понедельник – рабочий день и придется отпрашиваться у начальства. Но ради такого исключительного случая можно на это пойти, а потом, когда отношения упрочатся, то предсказуемее будут и встречи. Игорь верит, что так и будет; чутьё подсказывает, что Светлана Золотых навсегда предназначена ему судьбой. Ох, торопится!

С минуту постоял в прихожей, где на стенке висел довольно старенький, немало лет послуживший семье Мартьяновы, телефонный аппарат, потом, как бы отгоняя надоедливо наседающие мысли, тряхнув головой, прошел в гостиную. Она была пуста: чтобы не мешать сыну и невольно не подслушать разговор молодых людей, оба родителя ускользнули в свою спальную, плотно притворив за собой дверь.

Усмехнувшись, Игорь ушел к себе. В комнате было сумрачно. Солнце зашло за горизонт. Плюхнувшись в глубокое кресло, купленное родителями специально для любимого сына, потянувшись к торшеру, когда-то пользовавшемуся ажиотажным спросом у свердловчан, нажал на клавишу. Полился яркий несколько голубоватый свет, добавляющий уюта комнате. С малахитовой зеленовато-серой полочки, прикрепленной к стойке торшера, достал книгу с пластиковой закладкой внутри – это был роман американского писателя Теодора Драйзера «Титан».

Попробовал читать. Ничего не вышло. В голове гнездились мысли, мысли, навеянные разговором с девушкой, избавиться от которых ему не удавалось. Не столько мысли, сколько многочисленные вопросы.

Главный из них: почему во время разговора Светлана ни разу не назвала его по имени? Кто-то помешал или что-то помешало?

Надо, подумал он, избавиться от старья и купить современный телефонный аппарат с возможностью определения номера, с которого последовал звонок.

Или, того лучше, запастись сотовым. Они недавно появились в Екатеринбурге, молодежь, раскусив преимущества такой связи, стала обзаводиться мобильниками. Он побывал уже в салоне, что неподалеку от его дома, присмотрелся к некоторым моделям. Пока для покупки не созрел. Потому что накладно: сами аппараты дороговаты и плюс сумасшедшие тарифные планы. Нет, он не скряга и зарабатывать стал прилично, словом, может себе позволить подобную роскошь. Но зачем? Кто ему будет звонить по сотовому? Разве что рекламщики, надоедливо, как он слышал, рассылающие свои сообщения. В тот день отказался покупать, хотя продавец активно его агитировал, утверждая, что за мобильной связью светлое будущее.

Игорь помнит, как он саркастически усмехнулся и иронично напомнил продавцу, что совсем недавно избавились от одного светлого будущего, оказавшегося мифом, а ему предлагают другой и столь же мифический вариант.

Это тогда, с год назад. Сейчас же не столь уверен, что поступил, отказавшись, разумно. «В нынешней ситуации, – рассуждал он, – был бы на связи со Светланой в любое время дня и ночи… Да, но… Подобный аппарат должен быть под рукой и у девушки…. Для студентки, у которой, очевидно, бедные родители… Не до жиру, быть бы живу. Впрочем, – он даже взмахнул недовольно рукой, а он-то на что? Не миллионер, конечно, но и не босяк какой-нибудь… Тряхнуть мошной ради такой девушки – святое дело!»

А вот и другой вопрос, тревоживший парня: почему отказалась, даже и секунды не подумав, от встречи? Поздно? Но для молодежи это не такая уж проблема: ночь, звездное небо и луна, спутница всех влюбленных, – такое блаженство! Для Игоря – да, а ей? Совсем не факт. Было бы желание, а его, вероятнее всего, у девушки нет. Однако со временем появится, когда поближе познакомится, узнает получше. Пока же… Он-то был ко всему готов, даже ночь провести без сна, хотя завтра обычная среда и с утра ему на работу.

Проанализировав все детали телефонного разговора, он определенно пришел к выводу: налицо обычный эгоизм, присущий любой молодой девушке, особенно, если она так молода, стройна и лицом столь очаровательна, а потому от поклонников, наверняка, нет отбоя.

Игорь не сомневается, что именно эгоизмом объясняется то, что встречу назначила на понедельник, понимая, что это для парня обычный рабочий полдень и ему надо быть на службе. Для нее так удобно, а проблемы другой стороны – какое ей до них дело; нет никакой нужды по сему поводу заморачиваться.

«Стоп! – Игорь, внезапно озарённый новой мыслью, даже хлопнул себя по лбу. – А что, если намеренно выбраны этот день и это время? Зачем? Элементарно! Девушка строила расчет на том, что услышит, не могу, мол, разве что после смены. Это давало возможность, горестно повздыхав, увильнуть от свидания, которое для нее по какой-то причине было (пока или вообще) нежелательным. Он же, поступив неразумно, без каких-либо оговорок принял условия, не оставив девушке никакого шанса, сохраняя приличия, ускользнуть. Могла ли откровенно признаться, что она несвободна и, следовательно, о встрече говорить неуместно? Разумеется, но в ее ли интересах? Нет! Парень видный, и, как она могла догадываться, ему не безразлична, если не сказать больше, а потому может использовать как резерв, который может пригодиться».

Есть и еще вопросы. Много вопросов. Хотя бы этот: почему выбран столь экзотичный для коренной уралочки ресторан «Ереван»? Больше других ей знаком и его посещает чаще всего? Не исключено. Но только ли в этом дело? Не назван ли тот, который девушке первым пришел на ум?

Игорь бросил взгляд на будильник, недовольно поморщился: четверть двенадцатого. Расправил кровать, разделся, откинул в ноги легкое одеяло, ибо была теплая июльская ночь, хотя под утро не исключаются в Екатеринбурге и заморозки, плюхнулся в прохладную постель; приподнявшись, дотянулся до торшера и выключил его.

Закрыв глаза, подумал:

«Прочь, всё прочь! Утро вечера мудренее. Банальна и затаскана частым употреблением мудрость? Ничего… Нормально… Все в порядке… – он, засыпая, подумал. – С неделю назад читал европейского писателя и от него узнал… – в голове промелькнула широко применяемая мудрость насчет того, что повторенье – мать ученья. Оказывается, – Игорь усмехнулся, – на самом деле мудрость неполно цитируется. У писателя она изначально прозвучала так: повторенье – мать ученья и прибежище ослов. В самом деле…»

Сон окончательно одержал над парнем победу.

Свидание должно определить судьбу

Принято считать, что понедельник – день тяжелый. Для кого как, но только не для Игоря Мартьянова. Он встретил это раннее утро начала августа 1995 года, по меньшей мере, в приподнятом настроении. До ухода из дома беспрестанно мурлыкал себе под нос задорные советские мотивчики. На пути в туалетную комнату столкнулся с Анной Николаевной. Крепко обнял и поцеловал в обе щеки.

– Привет, мам!

– Привет, Игорёк, привет! – Не могла не обратить внимание на светящееся беспредельным счастьем лицо сына, мать заулыбалась и погладила по щеке. – Приводи себя в порядок – и на кухню..

Сын потянул носом. Из кухни шел приятный запах.

– Что-то вкусненькое, да?

– Надеюсь, сынок: блинчики с мясом и медом.

– Отлично!

Игорь скрылся в туалетной комнате, и оттуда тотчас же послышалось прежнее мурлыканье.

Анна Николаевна, облегченно вздохнув, подумала: «Любимец счастлив… Значит, и я счастлива. Дай Бог, чтобы всё сложилось… Вот-вот и будет двадцать восемь. Куда дальше-то тянуть? Можно так-то и бездетным остаться».

Мать прошла на кухню, там же вскоре появился и сын. Поприветствовав отца, принялся, запивая горячущим кофеем, уплетать блинчики.

Сын чувствовал на себе вопрошающие взгляды то того, то другого родителя; сын даже мог с большой вероятностью предположить, о чем они хотели бы поспрашивать его… Сын, притворившись непонимающим, молчал. Родители, обмениваясь между собой взглядами, тоже молчали.

Через час Игорь собрался уходить. На нем была сверхмодная американская футболка и не менее модные американские джинсы, а с плеча свисала небольшая плоская из натуральной кожи сумочка, а на ногах сверкающие белизной кроссовки. Мать вышла в прихожую, чтобы по привычке проводить.

– Когда, Игорёк, ждать?

– Не маленький, мам. На голову тебя выше.

– Так-то оно так, а всё же… – Мать разглаживала на футболке небольшую складку.

– Иду на встречу… Если буду задерживаться, брякну из какого-нибудь телефона-автомата.

Анна Николаевна недовольно проворчала:

– Если сыщешь, и если он окажется еще не раскуроченным.

Игорь, будучи от природы, отчаянным оптимистом, непринужденно помахав рукой, подарив на прощанье улыбку, ответил:

– Все будет в порядке.

Надежда юношу питает

Ушел Игорь, оставив родителей в тревоге. Отец проявлял мужское, подобно древним олимпийцам, спокойствие, но, на самом деле, на душе лежала тяжесть. Собственно, это привычное состояние. Потому что не зависит от числа лет чада, особенно, когда оно единственное.

Без четверти двенадцать парень стоял неподалёку от ресторана «Ереван», встречая взглядом то подъезжающие машины к центральному входу, то отъезжающие. Машин было негусто и потому наблюдение не составляло труда. Он был уверен, что Светлана приедет на трамвае пятого маршрута, останавливающегося неподалеку, в полукилометре от назначенного места встречи – напротив отеля «Свердловск». Да, был уверен, но и вариант прибытия на машине полностью не отвергал. И был прав.

Минут через десять, скрипнув тормозами, остановилась «Lada» темно-вишневого цвета, из нее выпорхнула та, которую Игорь, обуреваемый тревогой, ждал, как ему показалось, целую вечность. Чего тревожился? Того, что присуще всем легкомысленным девушкам, которые столь же легко на что-либо соглашаются, насколько просто, не задумываясь и не предупреждая, отказываются от данного обещания. Что с девушки возьмешь, если у нее семь пятниц на неделе?

Девушка, махнув водителю рукой, отошла чуть в сторону, а машина, заскрипев и свирепо зарычав, тотчас же развернулась и умчалась в обратном направлении.

Игорь определено узнал, что за рулем была особа женского рода, несмотря на то, что находился метрах в пятнадцати. Ревнивая искорка в нем погасла.

Девушка стояла и, как ему показалось, поджидая его, нежно улыбалась.

– Света, привет!

Девушка, притворно насупившись и тряхнув головой, в результате чего вверх взметнулись длинные темно-каштановых волос, вьющихся на концах собранных в две косы, и тяжело опустились ниже пояса.

У парня промелькнуло в голове восхищение: «Какая прелесть!»

Девушка же спросила:

– И это всё?!

– Пока – да.

Девушка заливисто рассмеялась.

– Довольно суховато, даже холодновато, – сказала она и добавила. – Я рассчитывала на нечто более нежное.

Игорь растерянно заморгал, не понимая, на чем он лопухнулся? Простительно, если бы в семнадцать лет, а в двадцать семь – никак нет.

– То есть?.. Не понимаю… А как следовало бы?

Девушка, потешаясь над растерянностью взрослого и самостоятельного, явно смущенного парня, вновь заливисто рассмеялась, тем самым еще больше смутив Игоря.

– Светик-Семицветик. Помнишь, старый мультик нашего детства? Мама только так и называла… Мне очень нравилось, очень-очень…

– Ну… извини… Светик-Семицветик…

– Охотно извиняю… Да, а что ты так тщательно прячешь за спиной?

– Да так… Ничего особенного… Вот… Это тебе!

– Ах! Как мило… – приняв, она восхищенно разглядывала букет из крупных пунцовых роз. – Какой джентльменский подарок… С ума можно сойти.

– Правда нравится?

– Нет слов, Игорь!

– Не знал, какие у тебя любимые цветы. Стоял у прилавка и гадал, что выбрать, голландские тюльпаны или болгарские розы? Беспокоился, насколько свежи? Продавщица уверяла, что розы доставлены вчерашним вечером, самолетом. Могла и обмануть.

– Спасибо, Игорь. Розы свежие, – она понюха один из бутонов. – Чудесно пахнет. Не ожидала!

– Почему?

– Очень просто… Знакомы – всего ничего… Да и особи мужского рода нынче так скупы, что… В мороз и льдинки не выпросишь… К тому же глупы, как пробки. Впрочем, – она взглядом указала на входную ресторанную дверь, – пошли, что ли? Там обо всем поговорим. В ногах, как известно, правды нет.

Сервис незатейлив, но вполне устроил парочку

В полупустом ресторане их встретила средних лет и славянского типа женщина в строгом и элегантном костюме, поприветствовав гостей, провела их в зал, где тихо звучала приятная музыка, веяло прохладой (очевидно, работали кондиционеры и очень кстати, ибо на улице уже было под двадцать пять, а к вечеру обещали и все тридцать).

Игорь, окидывая зал, сказал:

– Нам бы отдельный, то есть, двухместный, столик.

– На ваш выбор. Не хотите ли вот, – женщина указала на стол, стоящий у огромного окна, весь залитый солнцем.

– Пожалуй, будет бить в глаза, – покачав головой, заметил Игорь и посмотрел на девушку. – Как думаешь?

Женщина хотела сказать, что она может задернуть тяжелую штору и тогда…

Ее опередила Светлана.

– Нет-нет! – девушка жестом указала на такой же столик, одиноко стоящий слева, в глубине зала, куда не достигали жаркие лучи, где с обеих сторон четырехместные столы пока пустовали. – Там – комфортнее.

– Без проблем, – сказала женщина и прошла к указанному столу, профессионально окинув взглядом, жестом пригласила гостей. – Присаживайтесь. – Прошла к соседнему столу, взяла меню и, вернувшись, положила перед вновь прибывшими. – Пока ознакомьтесь. Ваш официант через пару минут будет готов вас обслужить. Если возникнут вопросы…

Светлана, все еще державшая в руках роскошный букет, сказала:

– Не найдется ли что-нибудь… типа вазы с водой…

Женщина, кивнув, ушла и вернулась. Поставив на середину стола, приятной формы глубокую хрустальную вазу, пояснила. – В воду бросила таблетку аспирина… Говорят, что хорошо помогает.

– Спасибо, – улыбнувшись, сказала девушка и, используя все меры предосторожности, разместила в вазе цветы. Посмотрев на них, осталась чрезвычайно довольна.

Они, когда появился официант, высокий, горбоносый и жгучий брюнет, они (точнее, Светлана, а Игорь лишь поддакивал) уже сделали выбор, заказав легкий национальный салат, жареное филе по-армянски из молодого барашка с маринованными помидорами, ломтики лимона к чаю и двести граммов пятизвездочного армянского коньяку, к нему в придачу, шоколад.

Официант остался доволен. Клиенты, с которыми ему страшно повезло, сделали хороший заказ, учитывая день и глухое время, когда особого наплыва посетителей не бывает. Официант к тому же может рассчитывать на хорошие чаевые: друг красавицы, в ее присутствии, не станет скупиться. Официант, будучи истинным кавказцем, не мог мысленно не восхититься: «Сногсшибательна, чертовка! Мне б, да, такую… Но дорогая… При нынешних моих доходах, нет, не потяну».

Так решил сын солнечной Армении, однако и сыну седого Урала пока что не ясно, по плечу ли ему, Игорю, не предпринимателю и не отпрыску родителей-олигархов окажется сия ноша, а самому обыкновенному инженеру, делающему и на этом скромном поприще лишь весьма робкие шаги? А что будет, если окажется, что не по Сеньке шапка?

Очарование – еще не есть любовь

Эти мысли не приходят в голову парня. Он очарован девушкой – что-что, а уж это-то очевидно, на лице – густо и жирно – написано, а также в глазах, которые светятся в эту минуту то темно-голубыми, то светло-серыми искорками.

Нет-нет, Игорь Мартьянов вовсе не девственник, но и не ухарь-молодец, сходу (подобно бесшабашному геою-любовнику Казанове), покоряющий девичьи сердца; родителям неведомы победы на сём фронте, поэтому им невдомек, что были за ним грешки. Да-да, увлекался иной раз, загорался, но быстро остывал и отношения порывал. Иные объекты былых возгораний (ему это известно) давно выскочили замуж, имеют не по одному ребенку и, судя по всему, чрезвычайно счастливы. Иногда при случайной встрече с прошлым, дает волю мужскому тщеславию, думая про себя: «Но тогда… Всё же первопроходцем все-таки был я!»

Игорь взял в одну руку графинчик с коньяком, а в другую крохотную хрустальную рюмочку, стоявшую напротив девушки, но в этот момент она встрепенулась, подобно горлице чем-то внезапно напуганной.

– Мне, Игорь, чуть-чуть, несколько капель… пожалуйста. Мне нельзя… Впереди – ночная смена.. Хозяйка почувствует и… Сам понимаешь… Потерять место легко, а найти – проблема… Тотчас же появится с десяток претенденток.

Игорь в недоумении вскинул брови.

– Вот так новость.

– Новость? Никакая не новость… Я предупреждала…

– Значит, выпало из головы это чрезвычайно важное для меня обстоятельство.

Светлана мягко ему улыбнулась, и тень огорчения, подобно снежинке под лучом апрельского солнца, на его лице растаяла.

Парень наполнил рюмку девушки на треть, а свою вынужденно лишь наполовину.

– Выпьем за столь долго ожидаемую встречу!

Он выпил полностью и закусил ломтиком лимона. Светлана лишь пригубила. Сглаживая впечатление от такой сдержанности, она снизошла до поощрительного комплимента.

– А коньяк, Игорь, хорош… Не подделка. Одно удовольствие.

Парень лишь заметил:

– Вместе выбирали, что пить и чем закусывать.

Это был тонко поданный упрек, но Светлана, похоже, этого не поняла и потому, активно занявшись салатом, проигнорировала.

Игорь, несмотря на свою взрослость, вел себя скованно. На языке вертелись вопросы, столь необходимые для сближения и он хотел бы получить на них ответы, однако некая внезапно возникшая робость, которая явно ему была прежде несвойственна, сковывала.

Светлана, ожидая, очевидно, от парня, как от представителя сильного пола, большей инициативности, первые десяток минут демонстрировала немногословность, больше похожую на холодность.

Как бы то ни было, они оба чувствовали себя из-за того неловко. Сидели и обменивались короткими пустяковыми репликами по поводу, например, погоды.

Взрослость – не всегда показатель зрелости

Парень, хмыкнув, усмехнулся.

– Так-то, Светик, мы до утра не управимся с графинчиком, – посмотрев на свою пустую рюмку, с глубоким сожалением добавил. – А я-то как, а? Мне ведь…

Девушка поощрительно улыбнулась.

– Какие проблемы, Игорь? Наливай себе… Разве ты не мужчина?!

– Нельзя… В одиночку пьют лишь алкаши.

– Не заморачивайся.

– Хотя бы капелюшечку… символическую, а?

– Хорошо! Уговорил! – она подняла свою рюмку и протянула парню. – Но только ту самую капелюшечку и не больше того!

Игорь, обрадовавшись, пополнил девичью рюмку до половины, а потом и себе, также до половины.

Светлана подняла рюмку и посмотрела на свет.

– Красота!

– Не только на цвет, а и на вкус.

– Эх! Раз пошла такая пьянка!.. За что пьем на этот раз?

А отчего бы и не погусарить?

Парень встал. Закинув левую руку по-гусарски, за спину, в правую руку взял свою рюмочку.

– За дам! Точнее, за прекрасную девушку, сидящую сейчас передо мной, за тебя, Светик-Семицветик!

Девушка шутливо сказала:

– Как мило, князь! Благодарю! – она пригубила, точнее, лишь смочила губы, и хотела было вернуть рюмку на стол, однако Игорь, заметив, запротестовал.

– Э! Так не пойдет! Та, в честь которой произнесен тост, обязана осушить рюмку до дна – таково правило.

Девушка притворно вздохнула и подняла вверх свои серо-голубые глаза.

– Ну, Игорь, будь по-твоему… Была не была… Спаиваешь невинную девицу, – выпила и рассмеялась. – На том свете, когда придет черед, оба предстанем перед судом.

Парень тоже рассмеялся в ответ.

– Нестрашно… Вдвоем легко быть храбрым!

– И даже море по колено?

– Какое там!

И океан им покорится,

И Млечный путь уж нипочём.

И, взявшись за руки, умчатся,

Где воздух счастьем напоён4.

На девушку капелюшки выпитого коньяка благотворно подействовали: на несколько припухлых щеках появились признаки румянца, а глаза стали озорно и многообещающе поблескивать, скованность исчезла; она стала такой, какой была тогда, в переполненном троллейбусе – открытая и чуть-чуть, по мнению Игоря, дерзкая, точнее говоря, такой, каковой и только могла зацепить.

Светлана, удивленно, вскинув брови вверх, воскликнула:

– О!.. Да ты романтик!.. Чьи стихи?

Игорь смутился.

– Доморощенные.

– Значит, поэт?!

– Из меня поэт, как из сучка смычок… Даже и в кондовые стихоплёты, говоря по правде, не годен.

Светлана не согласилась

– Самоуничижение брось! – довольно-таки жестко заявила она, а затем уже мягче уточнила. – Четверостишие вполне… Поверь мне: как-никак, а в скором времени дипломированный словесник тебе говорит. На другое свидание захвати другие стишки. Почитаю… Если увижу корявости, покритикую.

– Не записываю… Как приходят, с такой же и легкостью исчезают… Я же инженер…

Светлана, нахмурившись, прервала, решительно возразив:

– Кто тебе сказал, что инженер, шахтер, летчик-космонавт или врач не могут писать стихи? Ерунда!

– Извини… Строчки случайно появились и вот я, не подумав, ляпнул.

– Игорь, нам ли знать, где случайность, а где закономерность? Так что, – она усмехнулась, – не извиняю. Кто я такая, чтобы на корню выпалывать таланты, даже в том случае, если всего лишь задатки?

Игорю была крайне неприятна эта тема. Был убежден, что поэтом ему не быть, а вот, как ни пафосно прозвучит, гражданином быть обязан, так же, как долг его призывает хорошо служить инженерному делу, его подлинному призванию, тому, чему его учили в УПИ5. Об этом лишь подумал, а вслух, чтобы свести разговор на другое, спросил:

– Света, а, вообще, ты любишь русскую поэзию?

– Как и всякая девчонка.

– А кого из поэтов предпочитаешь?

– Список будет очень и очень длинным.

– И все-таки?

– Из поэтов?.. Великий Ломоносов, ставший родоначальником нашей поэзии, создавший к тому же научную школу нашей словесности.

– Это – по долгу службы, а для души? Когда грустно, чей томик берешь в руки?

– Двух поэтесс, от которых без ума, – Марины Цветаевой и Анны Ахматовой. – И последовал встречный вопрос. – А ты, Игорь, кому отдаешь предпочтение?

– Как говорится, солнцу русской поэзии, как, впрочем, и прозы.

– Ожидаемо.

– Да, я не оригинал, но с этим ничего не поделаешь, когда сталкиваешься не с сиюминутным, а подлинным гением. Разве я не прав, а?

– С этим, – она чему-то усмехнулась, – не поспоришь. Хотя не мешает и уточнить…

– По поводу?

– Сам лицеист Александр гордился, что на творчество его благословил сам екатерининский вельможа и поэт Гаврила Державин, первым почувствовавший, что на российском горизонте начинает светить то самое «солнце русской поэзии».

– Прозорлив старик, – восхищенно заметил Игорь и добавил. – Повезло Пушкину…

– Не в этом дело! Везет лишь тому, как принято выражаться в двадцать первом веке, кто везёт.

– Да… Удивляюсь, – произнес Игорь и покачал головой. После паузы, успешно покончив с бараниной и причмокнув, сказал. – Месяц тому, как перечитал повесть «Капитанская дочка». И с каким наслаждением перечитал! А сказки? Гениальные! И актуальные на все времена. Чего стоит вот это…

Светлана усмехнулась.

– Два века прошло, а лежебоки всё еще не перевелись; сидят на троне и, не отвечая ни за что, благополучно царствуют. А, ну их… А твоя настольная книга?

– Если из поэзии, на прикроватной тумбочке сейчас лежит томик Ильи Сельвинского… Перед сном люблю заглянуть… Несмотря на его «модернизм» и прочее в этом духе.

– Вот! Удалось удивить! Никак не могла представить: современный парень, технарь до мозга костей – и с томиком Сельвинского в руках! Разве не круто, а?!

– Не знаю, Света. Я такой: когда люблю, то люблю беззаветно и на всю жизнь. Это относится к поэзии и к ее авторам. Может, прозвучит диковато, но признаюсь во грехе: меня бесят двуличные люди, чем бы они не занимались. Первый, кто приходит на ум, – поэт Некрасов. Не терплю!

– Чем же он-то перед тобой провинился? – с откровенной ироничностью поинтересовалась девушка.

– Натянул маску защитника обездоленных русских крестьян и…

– И что с того?

– Да то! Сразу приходит на ум поэма «Кому на Руси жить хорошо?» Гневно обличает всех – от толстопузых купчин и кровососов-помещиков, до жадных священнослужителей.

– Но это правда.

– Да, но кривобокая! Сам-то «обличитель» каков, а? Проигравшись в пух и прах в заграничном казино, крепостник Некрасов возвращается в свое имение и, чтобы на что-то жить, безжалостно сдирает с крепостных последнюю шкуру. И эта его не последняя мерзость. Я б ему руки никогда не подал, зная, что тот самый непримиримый обличитель открыто делит постель госпожи Панаевой со своим лучшим другом, её законным мужем Панаевым. Фу, гадость какая!

Девушка, лениво и небрежно ковыряясь вилкой в остатках салата, хотя баранина перед ней оставалась еле тронутой, недовольно, возможно, даже с еле уловимым презрением, произнесла, как бы рассуждая вслух:

– Не суди да не судим будешь…

Игорь с непривычной для себя горячностью, восприняв реплику по своему адресу, воскликнул:

– Но, Света, это же факт!

– Возможно… Однако… Человек, по природе своей, слаб… И не столь совершенен, как бы кому-то не хотелось.

– Верно! Но они не скоты, а, все же, человеки; не стая изголодавшихся псов, жаждущих овладеть единственной сучкой. К тому же, – парень фыркнул, – нисколько не покушаюсь на любовь втроем – это их личный выбор; в отношениях вправе выстраивать любые геометрические фигуры – от треугольников и до восьмиугольников. Повторяю: не покушаюсь и не посягаю ни на чьи права, ни чью любовь в любой для них приемлемой форме; я лишь против двоедушия, циничного лицемерия, ханжеского морализаторства; против тех, кто, в силу своего таланта (подлинного, а иногда и мнимого), натянув тогу «инженеров человеческих душ», клянут пороки общества, в которых сами погрязли не меньше. Еще и еще говорю: не грешите на зеркало, если рожа ваша крива; ведите себя, прежде всего, подобающим образом, а потом и поучайте других; не на словах, а собственным нравственным примером.

– А сам ты, – девушка криво усмехнулась, – образец для подражания?

– Нет, Света! Но разве я на эту роль претендую? Разве я непогрешим? Но, осознавая это, никого не осуждаю, потому что права у меня нет на поучительство других, однако я вправе не верить в искренность писателя или поэта, зараженного нравоучительством. И, значит, моими кумирами быть не могут. Ты, думаешь, в такой малости и не прав?

Девушка заразительно рассмеялась в ответ.

– Ты, Игорь, как выражается современная молодежь, стопудово прав.

Парень, сомневаясь в ее искренности, внимательно посмотрел ей в глаза, в которых озорно засверкали искорки. Объяснить причину их появления не смог. Как и двояко можно было понять и заразительный смех подруги. И он решил отделаться тоже шуткой.

– На вкус и цвет товарища нет; кому-то может нравиться поп, другому – попадья, а третьему – премиленькая попова дочка.

Девушке шутка оказалась не по вкусу, а потому и не улыбнулась.

– С налётом пошловатости.

– Прости… Кажется, сморозил… Съюморил… Глупо.

Признание понравилось.

– Зря каешься, друг мой! – весело сказала она. – Придется на грешника наложить епитимью.

– Я готов!.. Подобно советскому пионеру.

Для любви, по мнению девушки, еще не настало время

Часы в ресторане показывали четверть второго, когда они вышли на улицу. И только на крыльце Игоря озарило, что он – чистокровный балбес, отъявленный тупица, неисправимый идиот и всё такое прочее. Виданное ли дело, – спрашивал сам себя, – на первом же свидании учинять гневный и нудный окололитературный монолог? Да, набравшись терпения, выслушала горячечные тирады. Да, подружка, затеяв больную для него тему «таланты и поклонники», спровоцировала, но это ничуть его не оправдывает. Нет, не оправдывает!

Игорь, взяв ладони девушки в свои руки, заглядывая в глаза, которые в этот час на ярком солнце засверкали голубизной, сказал:

– Прости, Светик-Семицветик…

– это еще за что?

– В ресторане… Не место, чтобы… В общем, нагородил… Не о том… О любви следовало…

Девушка прервала.

– Так-таки о любви? – озорно переспросила и в очередной раз рассмеялась

– Не меньше!

Светлана, посерьёзнев на глазах, сказала:

– Не торопи события. А на счет нашего разговора… Придет день и час, когда и эту тему, возможно, затронем. Что касается твоих откровений, услышанных мною за рюмкой коньяка, то скажу честно: удивил.

– Галиматьёй?!

– Другим: тем, что много читаешь; обдумываешь прочитанное и приходишь к интересным выводам…

– Интересным? – изрядно удивившись сам, переспросил парен. – Даже для лингвиста?

– Я, не лингвист, а всего лишь кандидат в оные, – чтобы сменить тему, спросила. – Куда ведет наш путь и далек ли он и насколько долог?

Игорь ответил:

– В строгом соответствии плану.

Прогулка настроила на странные мысли

Они вышли к Северному автовокзалу, пересекли улицу Челюскинцев в районе Дворца культуры железнодорожников, миновали, оставив слева, жилую, называемую сталинской, многоэтажку, возведенную сразу после войны, ту самую, где без малого двадцать лет обитает семейство Мартьяновых.

Кинув быстрый взгляд на свой дом, подумал: «А что, если приглашу, а? Нагрянем… Запросто… Огорошу родителей: знакомьтесь, скажу с порога, моя девушка! А что? Почему и не преподнести сюрприз? Отец, вне всякого сомнения, воспримет спокойно, но мать… Пожалуй, экспромт не оценит. Может даже огорченно расплакаться. А Света?.. Как она поведет себя в этой ситуации?.. Неизвестно».

Молнией все это пронеслось в его голове. Осторожность победила безрассудство.

Они молча прошли мимо родового гнёздышка. Остановились лишь возле кинотеатра «Урал», у красочного рекламного щита, из которого они узнали, что с нынешнего понедельника начался месячник советского фильма, сегодня, в частности, через полчаса начнется очередной сеанс.

– Посмотрим, а? – предложил Игорь.

– Что именно?

– Месячник…

– А какой фильм, конкретно?

– «Любовь Яровая»… Фильм снят в канун и в честь, если только я не ошибаюсь, пятидесятилетия Октябрьской революции…

Светлана, хмыкнув, поправила, опираясь на собственные представления о тех давних событиях:

– Не революция, а переворот, послуживший причиной кровавой гражданской войны.

– Да, но… Фильм неплохой… И, главное, великолепно сыграли артисты… Тот же Юрий Соломин, воспылавший страстью…

– К Чуриковой?! – Светлана рассмеялась. – Не приведи Господи, если приснится сия соблазнительница блестящего гвардейского офицера… Продолжала бы и дальше изображать Бабу Ягу… Точь-в-точь… И грима не надо. Сколько бы сэкономили?..

Светлана, отвернувшись от щита, пошла прочь. Игорь понял, что его идея отвергнута.

Игорь решительно не понимал Светлану. Он шел рядом с подругой, которая способна столь определенно отвергать то, что противоречит ее представлениям, и думал: «Да, Чурикова – не красавица! Но роль большевистской комиссарши сыграла, по мнению многих кинокритиков, великолепно. А интересно, – внезапно родилась крамольная мысль, – я мог бы, будучи очарованным некрасивой особой внешне, однако богатой духовно, нарушить воинский долг, предать товарищей по оружию? – Игорь покосился на девушку, пробуя сравнить с Чуриковой. – Нет! Никогда! Невозможно!.. Лишь потому, что некрасива? А талант? Он разве не в силах очаровать мощнее, чем красота?».

Игорь не мог даже представить себе, что Светлана в эти минуты обуреваема схожими мыслями. Сравнивая статного и высокого (по ее прикидкам, не меньше ста восьмидесяти сантиметров, и она ему лишь по плечо), с мужественным лицом, не рохля и явно (в классическом понимании) не маменькин сынок, если одеть в форму гвардейского офицера, выглядеть будет, подобно Юрию Соломину, с тем же блеском? Покосившись на партнера, горделиво констатировала: «Мог бы дать и фору».

Девушка вдруг подняла на парня серо-голубые глаза и мысленно представила, что она замужняя, что они прогуливаются, что в их семейном расписании обычный вечерний моцион, что встречное бабье отродье пялит на них глазищи и, провожая, завистливо вздыхает: повезло, дескать, девчонке, вон, мол, какого парня отхватила.

Чтобы не в мыслях, а наяву почувствовать, какое они произведут впечатление на прохожих, Светлана нежным голосом обидчиво произнесла:

– Идем… Как чужие… Ты как, если возьму тебя под руку, а?

– Буду счастлив! – неоправданно громко воскликнул Игорь и, стушевавшись, покраснел. – Хотел сам проявить инициативу, однако… Меня, этакого рохлю, опередила. Позволь мне подхватить под ручку? Какой-никакой, а человек в штанах, то есть, мужчина.

Светлана, отрицательно качнув головой, сказала, как отрезала:

– Только я! Молчи: я так хочу!

Взяв под руку, крепко прижавшись к Игорю, испытывая, очевидно, великое наслаждение от близости, вздернула голову, так вздернула, что тяжелые косы темно-каштановых волос взлетели вверх и опустились, но не на спину, а на грудь, удобно примостившись, между остро вздымавшихся двух (в его представлении) упругих холмиков.

Светлана от счастья сияла. Потому что убедилась в правоте своих недавних мыслей. Все, кто встречался им, оборачивались, а из компании один молодой мужчина (Светлана явственно слышала) восхищенно произнес:

– Молодожены!

А Игорь? Как он себя чувствовал? Не ошибусь, если высокопарно скажу: не иначе, как наверху блаженства! Слышал ли он только что прозвучавшее восклицание прохожего? Слышал! И реакция была соответствующей. Потому что, два года спустя, признается:

– Был на седьмом небе! Готов был кинуться перед Светланой на колени и тотчас же потащить в ЗАГС. И не отпускать от себя до смерти. Но… Был понедельник, именуемый россиянами тяжелым днем, остановил до лучших времен исполнение жгучего желания. Прежде всего, из-за того, что был для приема брачующихся выходной. Значит? Глупить не стал: не юнец, чтобы при первой вспышке желания, кидаться, очертя голову, в нечто призрачное. Здравомыслие остудило и, наверное, это было правильно. Как говорят на Руси исстари: утро вечера мудренее. Конечно, остается вопрос: действительно ли в те минуты пребывал на седьмом небе от счастья? Не иллюзия ли, овладевшая столь внезапно, то была? Нет и еще раз нет!

Диалог незаметно вылился в монолог

Они шли дальше. Шли и молчали, каждый думал о чем-то своем.

Слева остался ТЮЗ, напротив которого высилась некая символическая конструкция, ничего не говорящая инженеру Мартьянову, хотя видит не впервые.

Красавица, гордясь собою, приняла на себя роль ведущей, а парню оставалось довольствоваться малым, то есть, ролью второго плана – ведомым, а посему не удивился, когда они повернули направо, обогнули киноконцертный комплекс «Космос» с его всё еще весьма популярным рестораном и вышли на берег городского пруда, недавно одетого в гранит. Постояли пару минут, наблюдая за полураздетым чудаковатым мужичком, тщетно пытающегося хоть кого-нибудь поймать на закинутую удочку и побаловать уловом усатого рыже-белого друга, растянувшегося возле ног хозяина и потерявшего уже всякую надежду на успех безнадежного хозяйского занятия. Поплавок, омертвев, оставался недвижимым.

Они пошли по берегу. Вот, слева от прогулочной дорожки, примыкая к ней, – резиденция губернатора. Прошли еще сотню метров. Остановились, ибо перед ними – шумно грохочущий всеми видами транспорта Главный проспект, справа – окончание пруда и плотина, слева – памятник архитектуры, принадлежавший до известного переворота купцу первой гильдии Севастьянову.

На пешеходном переходе через широченный проспект Светлана все еще цепко держала Игоря. Загорелся им разрешающий сигнал. Они прошли. Спустились вниз по ступеням справа – это историческое место, помеченное чугунным медальоном с надписью, оповещающей о том, что именно с этого места начался город, именно с этой плотины, сквозь створы которой с грохотом и звериным рёвом рвутся водяные потоки, образуя далее реку Исеть, берега которой сейчас окованы в гранит; именно здесь появился самый первый императорский железоделательный завод.

Здесь всегда прибрано, прибавляют уюта молодые деревца, аккуратные газоны и кусты сирени, диванчики; по выходным – шумно, потому что людно. Сегодня – понедельник и по этой причине отдыхают лишь мамаши со своими грудничками да бабушки с беспокойными внуками. Изредка, правда, появляются организованные толпы туристов, сопровождаемые экскурсоводом. Откуда начинать знакомство с Екатеринбургом, если не с его истоков?

Светлана огляделась. Выбрав пустующую, одиноко стоявшую, скамью, кивнув в ту сторону, предложила:

– Присядем?

Продолжая придерживаться роли послушного ведомого, Игорь кивнул.

Они прошли и присели. Игорь одобрительно подумал: «Место выбрано удачно; никто и ничто не станет помехой. Тем и хорош понедельник, а в иные дни шум, гам, толчея».

Действительно, лишь на третьей скамейке от них, в пол-оборота, закинув ногу на ногу, глубоко погрузившись в чтение книги, сидела молодая жгучая брюнетка. Игорь, будучи всецело увлеченным Светланой, стройные, осознанно оголенные ножки той незнакомки, оценил по достоинству, как и положено полноценному мужчине. Игорю показалось, что он поймал короткий взгляд, которым обменялись девушки, при этом по лицу Светланы проскользнула самодовольная ухмылка. Поспешил отмахнуться, решив, что и, в самом деле, ему почудилось. На том и успокоился. Тому поспособствовало то обстоятельство, что, спустя минут пять и никак не больше, брюнетка захлопнула книгу, встала, поправила вздернувшуюся коротенькую юбочку, модельной походкой продефилировала мимо, даже не удостоив сидящих мимолетным взглядом.

Игорь спросил первое, что в этот момент пришло ему в голову:

– Часто бываешь на Плотинке6?

– Очень… Точнее, по мере возможности, а мера эта… – девушка оборвала фразу, помолчав, добавила. – Нравится… Говорят: аура здесь положительная, место веками, десятками поколений намоленое. Правду говорят. Даже в толчее чувствую себя комфортно, и ничто меня не раздражает. Даже побирушки, которых тоже немало, вызывают снисхождение. Не отказываю, хотя сама небогата: материально стеснена и ни капельки не стыжусь в том любому признаться. С протянутой рукой, правда, пока что не хожу, но…

Игорь кивнул.

– Бедность не порок.

Произнеся это, парень поймал себя на мысли о том, что ему, Игорю, на сей счет куда больше повезло: единственное и к тому же бесконечно обожаемое чадо у родителей.,

Воспоминания сколь быстро пришли, столь же стремительно исчезли, не оставив по себе следов.

Девушка, будто, прочитавшая мысли парня, как бы, противореча, хотя и не подозревая о том, продолжила то, что в душе ее наболело:

– Маме сорок с небольшим хвостиком (меня в двадцать родила), а выглядит – намного старше. И лишь потому, что надрывается на работе. И дома все на ней. Она двужильная. Кроме меня, еще двое: Вика, которой десять, и Витюшка, которому пятнадцать. Могла бы завести, хотя бы сожителя: всё легче. Крутятся неподалеку: мать отшивает. Слышала, как сказала подружке, такой же матери-одиночке: «Эти кобелюки ни на что не годны».

Светлана вздохнула и в сердцах зло сказала: «Так, конечно! Но с подобных паршивцев хотя бы шерсти клок!»

Игорь слушал и молчал. На языке вертелся вопрос насчет мужа: где он и что с ним? Почел неуместным вторгаться. Нет, вовсе не потому, что его ничто не трогало; равнодушие – не в его характере. Девушке могли его отстраненность и холодность показаться обычной душевной черствостью, присущей современной молодежи, её эгоистическим натурам. Игорь не из их числа: он просто-напросто деликатен. Может создаться у Светланы превратное мнение о нем. А будет ли лучше, если его сочувственные охи да вздохи примутся за притворство, весьма распространенное словоблудие в среде той же молодежи?

Короче говоря, парень пребывал в затруднительном положении, а девушка продолжала рассказ, непрерываемый Игорем, даже не замечая, что тот молчит и внешне не выражает никаких эмоций.

– Мамина подружка (я сама слышала) недоумевала и по части алиментов. Какого черта, спрашивала она, не обратишься в суд и не взыщешь с козла? Хорошо, гадёныш, устроился; дети, говорила она, все его – пусть содержит. Мама лишь грустно вздыхает и разводит руками. Мама у меня гордая. Она бы, не побрезговав, приняла от нашего отца помощь, но, как я понимаю, не в результате принуждения, а по велению отцовских чувств. Горжусь, что мать не выцарапывает те крохи, а отец и рад: по его мнению, нашел дурочку. Она в ближайшем магазинчике фасовщицей прирабатывает – всё деньги.

Девушка вздохнула и с грустью добавила.

– Судьба… Жаль маму… Чем могу помочь? Лишь тем, что освобождаю от одного голодного рта… Уехала в Екатеринбург. Подала документы в пединститут

– По призванию или?..

Девушка усмехнулась и с сожалением покачала головой.

– Скорее, «или»… Шансов сдать экзамены и быть зачисленной было в два раза больше, чем, например, в наш универ7. Как говорят авиаторы, это было вынужденное приземление. Для моей мамы важно было, чтобы ее старшая дочь стала дипломированным человеком, а кем по профессии – не имело значения. Я же руководствовалась еще и тем, что, если в учебе буду стараться, то без стипендии не останусь. Вот и стараюсь. Мама понимала и понимает, что на стипешку в таком дорогом городе не выжить, поэтому обещала кое-что подбрасывать… Я отказалась. Ведь на ее шее оставалось еще двое.

Девушка помолчала, разглядывая бабушек, невдалеке копошащихся, судя по всему, с любимыми шумно озорничавшими внуками. Чтобы воспользоваться образовавшейся паузой, Игорь сказал и, похоже, в очередной раз невпопад:

– Сочувствую…

Девушка встрепенулась, резко повернулась к нему и, не скрывая неудовольствия, спросила:

– Это кому?! Маме?

Игорь, смутившись, опустил глаза.

– В том числе, Света.

– Не нуждается! Она – героическая женщина! Она из числа тех русских баб, о которых писал ненавистный тебе Некрасов: коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. – Светлана недовольно отвернулась и стала разглядывать образовавшийся транспортный затор на плотине. – Мама из последних сил тянет и говорит, что и их отправит в вуз за дипломами… Пунктик у нее такой… Кому-то и что-то хочет доказать.

Игорь тихо произнес:

– Достойна восхищения.

Светлана бросила на парня короткий, но теперь потеплевший взгляд.

– Затеяв эту тему, я не хотела и не хочу, чтобы жалели, – ни меня, ни маму. Не нуждаемся! Да и жалость унизительна. – Убежденно и с нотками сарказма в голосе добавила. – Выкарабкаемся… Без участия волонтеров.

– Прости… Не хотел обидеть…

– А я хочу тебе объяснить некоторые вещи, которые, возможно, тебе непонятны, развеять иллюзии, если они возникли.

Игорь кивнул.

– С радостью…

Игорю не дано было досказать. Потому что был прерван на полуфразе.

– Во-первых, как сам видишь, Игорь, я из бедной семьи и к тому же с дурной наследственностью (по линии отца, конечно).

Игорь, набравшись храбрости, возразил:

– Зато природой наделена достоинством…

Она, изображая из себя наивную простушку, спросила, хотя явно угадывала, что он имеет в виду.

– Ты о чем?

Игорь ни за что не поверит, что он первый у нее обожатель. Исходя из сего убеждения, твердо и с необыкновенным пафосом ответил:

– О твоей божественной красоте!

– Фи! Не преувеличивай! – будто, впервые слышит из мужских уст, притворно воскликнула девушка и практично добавила. – На хлеб не намажешь… Да и не вечна она. Еще несколько лет и потускнеет; спадет, выражаясь словами Есенина, как «с белых яблонь дым». – Игорь попытался уверить подругу в обратном, но та решительно возразила. – Глупости! Кажется, Бальзаку принадлежат слова: если хочешь увидеть образ подруги через двадцать лет, взгляни на её мать. Понимаешь? – Игорь, не разделяя сего мнения, отрицательно замотал головой и намеревался выдвинуть контраргумент, чтобы вступить в спор с классиком французской литературы, но ему не позволили. Девушка не склонна была к диалогу, во всяком случае, сейчас, поэтому свернула на другую тему, точнее, вернулась к прежней, которая, очевидно, тревожила намного больше, чем её нынешняя красота. – Времени свободного нет, точнее, есть, но не про мою честь. Вот, и в летние каникулы. После сдачи сессии лишь на день съездила домой и вернулась. Хозяйка в ультимативной форме потребовала: или работает всё лето, или прости-прощай; претенденток на ее место вагон и маленькая тележка. У меня же… Другого выбора не было, как принять ультиматум. Впереди – заключительный учебный год. И придется сильно попотеть, чтобы выйти на защиту диплома подготовленной. Короче, не до развлечений. Да и «жирку» надо к зиме подкопить… Ты меня понимаешь?

Парень согласно кивнул, но понимал девушку, по правде говоря, лишь отчасти. Верно, без того самого «жирка», то есть, без приработка, когда в семье нет достатка, не обойтись, но зачем объяснять так подробно? Не дитя малое, способен понять. Он понял и объяснил, когда сказал чуть раньше, что бедность не порок. Итак, зачем столь долгий разговор и ради чего? Что пытается ему растолковать? Или, может, хочет от чего-то, пока неведомого ему, предостеречь?

Парень с недоумением поднял брови, когда услышал от Светланы этот вопрос:

– Игорь, ты удивился, когда я назначила день и время для нашей встречи?

Не в его правилах было отвечать встречным вопросом, однако, не будучи возможным (в силу природной деликатности) прямо ответить, чуть-чуть прикинувшись туповатым, спросил:

– Нет, Света… А чему я должен был удивиться?

– Ну, как же… Понедельник, середина рабочего дня… Создала тебе проблемы…

– Вот о чем… Не стоит об этом думать… Попросил дать отгул… Главный инженер, учитывая тот факт, что задерживаюсь допоздна на работе и выхожу в выходные, пошел навстречу, предположив, что мне понадобился понедельник для каких-то личных нужд

– Прости. Не думай… Это не девичий каприз.

Парень кивнул.

– Понимаю, сейчас еще больше понимаю.

Светлана, улыбнувшись, слегка коснувшись ладонью его чисто выбритой щеки, что, наверное, могло означать величайшее проявление девичьей нежности, тихо произнесла:

– Какой ты… Твоей деликатности остается лишь завидовать…. Я не такая…

Игорь отчего-то, тяжко вздохнув, покачал головой.

– Это возрастное.

– Ну-ка, милый друг, отсюда поподробнее, – весело сказала она, – ты про кого?

– Только про себя… Юность, которой свойственно не церемониться и особо не заморачиваться по части деликатности, осталась где-то там, в далеком, покрытом туманом, прошлом.

– Ну-ну, Игорь, как любит выражаться, будучи простолюдинкой, моя мать, – не городи огород. А… М-м-м… Кстати, сколько тебе лет? Не рановато ли причисляешься к старичкам?

– Однако и далеко уже не юноша.

– Тем не менее, сколько?

– А ты угадай.

– Гадалка из меня ни к черту. – Светлана встала, подбоченилась, внимательно, будто впервые видит парня, окинула пристальным, несколько озороватым взглядом, хмыкнула и с притворно задумчивым выражением своего милого лица вернулась на парковый диванчик. – Так-так… Дай подумать… Что мне известно? Только то, что в дни путча ты был на третьем курсе политеха… Правильно?

Игорь, смеясь, поощрительно сказал:

– Правильной дорогой идете, сударыня!

– Тихо! Не сбивай с панталыку глупенькую девчонку, – потянулась к голове и взъерошила густые мягкие русые волосы парня. – Значит? Было тебе двадцать один год, а мне семнадцать и я только что подала документы в пединститут… Получается… Спустя прошедшие с той поры три года… Мне сейчас двадцать один, что, надеюсь, не вызывает ни у кого сомнения, то… Приблизительно двадцать четыре! Права, да?

– Не совсем, Светик.

– Но я так старалась, что от проделанных арифметических действий (согласись, для всякой девчонки это сфера высшей математики) чуть мозги не вскипели.

– Ошибку допустила не в подсчетах, а в логике. Ты не могла знать, а потому не учла того, что перед политехом я отслужил срочную, по ряду причин, уволился в запас не в декабре восемьдесят восьмого, а лишь в июне следующего. И поступил лишь в девяностом. Из этого следует, что в августе девяносто первого я перешел на второй курс, а не на третий. Прибавь три года и будет искомая цифра – двадцать семь.

– Не велика разница.

– Как сказать.

– Как не скажи, но до роли старичка еще долго лямку тянуть.

С той стороны плотины упали на них лучи заходящего солнца, окрасив их лица розовыми бликами. От воды потянуло свежестью.

Девушка встрепенулась, посмотрела на крохотные часики на руке, в серебряный браслет которых (Игорь заметил) вправлены три небольших бриллиантина.

Парень ревниво подумал: «Подарок поклонника… И кто же он?» Не спросил. Посчитал, что не вправе задавать подобные вопросы; для него преждевременно.

Светлана вскочила, воскликнув:

– Ах, Боже! Уже семь. Заболтались. На работу пора, к восьми.

Игорь засуетился.

– Сейчас… Поймаю мотор… Далеко ехать? – Светлана не ответила, притворившись, что вопрос не расслышала.

Они поднялись по мраморной лестнице, возле памятника основателям Екатеринбурга притормозил таксомотор. Игорь замешкался и Светлана, опередив, открыла дверцу, и шмыгнула в салон, тотчас же захлопнув за собой дверцу.

– Но я провожу!

Девушка отрицательно мотнула головой и послала воздушный поцелуй. Парень услышал ее единственное прощальное слово:

– Позвоню!

Парень долго стоял на месте, растерянно глядел в след удаляющейся машины и ничего не понимал.

Грабеж средь бела дня

Минуло несколько месяцев. Подходил к концу холодный и ветреный декабрь 1995 года. Вовсю властвовали8 среди россиян законы рыночных отношений: одни всюду торговали всем и вся, а другие покупали, точнее, присматривались к кусачим ценам. Словом, это была стихия, в которой очевидны были два противоречия: а) царство изобилия на товарном рынке; б) абсолютное отсутствие денежной массы у населения. Картина, собственно говоря, была совершенно обратная той, которую люди наблюдали в конечной фазе советской власти, а именно: советские люди имели огромные сбережения на банковских счетах, но потратить их не могли. Тогда даже в знаменитом ЦУМе, что на Вайнера, вместо, например, телевизоров или холодильников, на первом этаже стояли размалеванные фанерные щиты, сообщающие тому, кто случайно забредет: данного товара нет в наличии и неизвестно, когда поступит.

То была не единственная экономическая задачка, которую, ломая голову, пытался разрешить обычный советский человек.

Окончательно добил обычного советского человека, лишив даже призрачной надежды, последний глава правительства СССР Павлов9