Мила и Юра

Как называлась прежде улица Октябрьская в Егорьевске я, к сожалению, не знаю, а поскольку никаких документальных свидетельств у меня нет, то придется отложить экскурс в давнюю историю и рассказать читателям относительно свежую, длящуюся с середины 20 века, до конца второго десятилетия века 21-го.

Улица протянулась с северо-запада на юго-восток параллельно главной в городе – Советской, от улицы Профсоюзной, ныне Бардыгинской, до Рязанской по правобережью речки Гуслицы. На Профсоюзной она упирается в старое здание РОСН, а после Рязанской обрывается у входа на стадион «Мещера», прежде именуемый «Текстильщик». Из главных объектов улицы выделяются: гимназия (бывшая школа №6), тюрьма, автоинспекция, туберкулезная больница, старая площадка завода АТИ и девятиэтажка в самом конце улицы, знаменитая скорее жильцами, чем самим зданием.

На левой стороне улицы, в непосредственной близости от ресторана «Егорьевск» и городской гостиницы, ветшает и разрушается деревянный восьмиквартирный дом, в котором никто давно не живёт, но у него есть хозяева, разъехавшиеся по городам и весям Подмосковья. Лишь один абориген лет шестидесяти регулярно наведывается туда, делая вид занимающегося благоустройством ветхого жилища старикана. Когда он попался мне на глаза в пятый раз, я не выдержал и подошёл из любопытства. Он охотно разговорился, сказал, что его зовут Лёха, а когда узнал о моих литературных потугах, заговорщически подмигнул, потирая руки от предвкушения удачи и предложил поведать историю из жизни старого дома. Говорил он долго и витиевато, смешивая главные и второстепенные детали, часто повторялся, отвлекался на посторонние темы и анекдоты, обильно сыпал словами ненормативной лексики. Частично я был знаком с этой историей из первых уст, но Лёха уснащал её такими деталями, что я заслушался и теперь уже в моей голове смешались оба рассказа. Мне оставалось только записать, избегая матерных присловий Лёхи и особо пикантных подробностей. Не знаю, что получится из моей затеи, но я постараюсь передать рассказ максимально правдоподобно, с добавлением общего фона жизни страны, мира, а ещё, конечно, жизни самого Егорьевска.

Населявшие дом восемь семей ничем выдающимся не выделялись среди прочих жителей города, разве что пониженной скандальностью. Дом населяли педагоги, медики и руководители полусредней руки. Жил, правда, в четвёртой квартире пьяница-шофёр, но не долго, он бросил супругу, преподавательницу географии с двумя малолетними детьми, а сам сбежал с кладовщицей продуктовой базы.

В квартире номер восемь обитала семья кляузников, ещё тех, несгибаемых сталинских кляузников. Детей у них не завелось, так и хочется добавить: «к счастью», а то неизвестно кого воспитали бы эти, так называемые педагоги. В августе 1968 года кляузная семейка накатала «телегу» в милицию и горком партии на электрика дядю Колю из первой квартиры. Электрики той поры слыли универсалами, а зачастую являлись ими, запросто разбираясь в схемах телевизоров, радиоприёмников, магнитофонов и прочей бытовой техники, умели устранять практически любую неполадку. Чиня телевизор «Рекорд», дядя Коля случайно коснулся наконечника высоковольтного провода, ведущего к кинескопу, в котором напряжение превышает 15000 вольт. Вилка из розетки была выдернута, но для болезненного удара хватило остатков импульса. Такое напряжение не убивает из-за малой силы тока, но лупит весьма болезненно, аналогично проводу от магнето. Электрик вскричал:

– Ай, тудыт твою мать! И стоило туда лезть? Такое гадство получилось!

Семейка кляузников возвращалась в это время из магазина и услышала крики незадачливого ремонтника. Оба притормозили, а пока муж держал сумки, востря уши, его жена прилипла к двери, стараясь не пропустить ни звука. Супруга же дяди Коли, не подозревая о коварстве соседей, ехидно поддразнила мужа:

– Ты в ООН ещё пожалуйся, петицию подай.

Педагоги анонимщики сдуру решили, что речь идёт о вводе войск Варшавского договора в Чехословакию и состряпали доносец в органы власти и правопорядка. Но, то ли на местах руководство более лояльно относится к народу, а может халатности хватает, только к чести егорьевской власти, а её очень немного, ход делу не дали и ещё пригрозили клеветникам строгим выговором по партийной линии. Кляузники разобиделись и вскоре съехали в соседний Шатурский район. Дальнейшие их следы затерялись, но, при желании, легко можно обнаружить в архивах соседнего района итоги их неприглядной деятельности.

На первом этаже квартиры номер два, вела образцово-показательную жизнь семья Бревновых. Глава семейства – крупногабаритный мужчина Сергей Иванович Бревнов входил в пятерку высших руководителей леспромхоза. С тех пор, когда старший лейтенант Бревнов, между прочим – член партии, демобилизовался в возрасте двадцати одного года из армии, а произошло это событие в 1946 году, то стал довольно быстро продвигаться по партийно-хозяйственной линии. Сам он происходил из Нижегородской губернии, – тогда – Горьковской области. Во время войны он списался с егорьевской учительницей русского языка и литературы Аней Паниной и, возвращаясь домой, решил её навестить. Реальность превзошла его самые смелые предположения, и он прибавил к населению Егорьевска ещё одну единицу, оставшись тут навсегда. В следующем 1947 году родился его первенец Александр, а сам Сергей Иванович, неожиданно даже для него, возглавил партийную организацию райпотребсоюза. Тогда же семья въехала на освободившуюся жилплощадь бывшего директора школы, который в чем-то провинился то ли перед местными, то ли перед высшими властями и сгинул с егорьевского горизонта в неизвестном направлении. Семья росла, вскоре появилась дочь Галя и младший сын Юра. Неизвестно, был ли Сергей Иванович Бревнов истинным правоверным коммунистом, но к партии он относился с пиететом, хотя бы за то, что она давала ему определенную власть над людьми. Вряд ли он, с его семиклассным образованием, вникал в тонкости марксизма-ленинизма, но нос держал всегда по ветру и колебался вместе с линией партии. Следует отдать должное: в быту он держался чуть ли не образцово-показательно не только с соседями, а даже с собственными детьми. Злые языки, однако, утверждали, что на службе он вел тихушно-аморальный образ жизни, и редкая из дам в разных организациях, где он работал, не побывала в его объятиях. Впрочем, сплетни часто преувеличивают…

Супругу его Анну Ивановну никогда не видели кричащей, скандалящей по пустяку, даже хохочущей без удержу. Характер её был настолько ровный, что даже с собственными детьми она старалась не проявлять излишних эмоций. Дети воспитывались в величайшем почтении к советской власти и той, залитой сладкой патокой картине жизни в стране. Не разрушали почтения даже тумаки, не так уж и редко получаемые старшим и младшим братьями от не совсем сознательных ровесников и ребят постарше. В советской прессе и книгах эти негативные явления (драки, кражи, разбой и пр.) стыдливо называли пережитком прошлого. Впрочем, не так уж мрачно смотрелись те годы. Как показало время, угнетаемые и побиваемые часто приспосабливались, приобретали навыки терпеливости, хитрости и лавирования, в зависимости от обстоятельств. Многие из них впоследствии сделали карьеру по линии комсомола, партийных и хозяйственных органов…

В 1969 году, осенью, вернулся из армии старший сын Бревновых Александр, отслуживший два года на Дальнем Востоке в полку реактивной артиллерии, вооруженным недавно введенными в эксплуатацию установками «Град». Те «Грады» стояли ещё на тихоходных, но проходимых «Колунах» – автомобилях ЗИЛ-157.

Бравому старшему сержанту, заместителю командира взвода, необычайно повезло. Вместо трёх лет службы в сухопутной армии, стали служить всего два года, а ещё, его непосредственно не коснулись события на острове Даманский, хотя его часть дислоцировалась недалеко от места события. Полк подняли по тревоге, уже готовились выезжать к месту боевых действий, как пришла команда отбой.

Ко времени возвращения домой старшего брата, Галя – средний ребёнок Бревновых училась в педагогическом техникуме города Орехово-Зуево, а Юра пошёл в десятый класс школы близ старой мэрии Егорьевска, называемой в те времена горисполкомом. Его перевели в неё специально – она считалась лучшей в городе, а школа № 6 на октябрьской улице числилась в числе аутсайдеров и не могла, по мнению Анны Ивановны подготовить младшего сына к поступлению в институт.

Юра вырос чуть выше старшего брата. Он, первым в семье вымахал за 180 сантиметров, полностью копируя шестифунтовый рост своего любимого героя Натти Бампо из знаменитой пенталогии Фенимора Купера. В отличии от отца и брата он не испытывал предубеждения к низам простонародья и частенько приводил домой одного, а то и двух ближайших друзей-школьников, поиграть в теннис. В большой комнате их трёхкомнатной квартиры стоял длинный стол, не совсем теннисный и не совсем прямоугольный, чуть зауженный по торцам и с лёгкими закруглениями углов, но с настоящей сеткой. Вдоль стола располагался придвинутый к стене диван и, почти впритык к нему, книжный шкаф пятидесятых годов желто-коричневатого цвета. С другой стороны дивана, ближе к окну, в дальнем углу налево от входа, на хлипкой этажерке громоздился крупногабаритный телевизор «Горизонт», вечно накрытый кружевным покрывалом. Старший Бревнов разрешал его включать лишь после семи часов вечера. Об этой, весьма деспотичной странности, перешептывались соседи.

К приводам домой посторонних в семье относились с терпеливой брезгливостью. Дело было не в том, что они являлись чужаками, а том, что друзья Юры происходили исключительно из малообеспеченных полунищих семей. Одно время родители опасались втягивания младшего сына в неблагополучную компанию, но друзья оказались людьми вполне приличными, и к тому же хорошо учились в школе. Эти приятели не раз выручали Юру, спасая его от тирании «шакалов», рыщущих в школе и на улицах Егорьевска в поисках остатков мелочи в карманах встречных бедолаг. В шестидесятые-семидесятые годы эпидемия «шакализма» буквально охватила Егорьевск, да и другие малые и большие города страны. По слухам, это явление процветало и раньше. Судьба мелких гопников, как правило, оказалась весьма печальной. Автор наблюдал за их судьбой в течении нескольких десятилетий и сделал удручающие выводы. Впрочем, жизненный путь антигопников, которые вели с «шакалами» беспощадную войну с начала восьмидесятых годов 20 века, справедливости ради, тоже следует признать весьма трагичным, но о них расскажу потом, когда повествование подойдёт к временам антишальной войны…

В квартире номер семь, на втором этаже, в двушке, жили мать и дочь Железновы. Совсем недавно семья состояла из пяти человек, но глава семейства скончался в середине шестидесятых, от полученных ещё в войну ран, а старшая дочь Нина и единственный сын Андрей обзавелись собственными семьями. Нина родилась ещё в предвоенный 1940-ой год. Её отец погиб под Понырями в разгар Курской битвы. Мать повторно вышла замуж и родила ещё двоих детей: Андрея и Людмилу.

Нина закончила библиотечный техникум, была распределена в город Бронницы, в котором прожила два года, пока случайно не познакомилась в электричке с весёлым студентом Федей, возвращающимся из Загорнова, где они половину осени трудились на уборке картошки и свёклы. Это сейчас разбалованные студенты, особенно платных вузов, не знают такой повинности. Раньше, даже школьники старших и средних классов вовсю использовались на прополке летом и на уборке урожая осенью. Трудились, конечно, плохо, относясь к работе, как к каторге, краткосрочной, но неизбежной…

Феде настолько понравилась юная черноволосая девица невысокого роста, красивая, складненькая, что он проявил настойчивость и выпросил телефонный номер библиотеки. Звонил он часто, а под новый год заявился к ней в общежитие, где умудрился остаться на ночь.

Вскоре они поженились, и Нина перебралась к мужу в Москву, на улицу Ольховскую, что находится в непосредственной близи от Казанского вокзала, метрах в пятидесяти от дальнего края последней платформы для электричек.

Родной брат Людмилы, он же единоутробный брат Нины, закончил МАИ и, перед распределением на Байконур, успел обзавестись деревенской женой родом из Зайцево, что расположено в девятнадцати километрах к югу от Егорьевска, на левом, высоком и холмистом берегу речки Щеленки.

Младшая дочь Людмила училась как раз в одном классе с Юрой Бревновым. Собственно, они знали друг друга ещё с малоосмысленного возраста и, даже в младшую группу детского сада пошли вместе. У них давно сложились ровные дружеские отношения. Кстати, довольно редко случается, что разнополые личности, с раннего детства живущие рядом, не утрачивают интерес друг к другу и не наскучивают до полной апатии. У Юры и Людмилы имелось пока лишь одно разногласие: она требовала называть себя Милой, а он не поддавался и упрямо именовал её Людой.

Отдельно следует заметить: Людмилу тщательно оберегали от сомнительных знакомств с молодыми людьми, а Юра был единственным из посторонних ребят, вхожим в квартиру Железновых. Ему, как юноше примерного поведения, вполне доверяла мать Людмилы Анна Алексеевна, преподаватель истории в школе номер шесть. Между собой обе педагогини и Анна Ивановна и Анна Алексеевна держались с подчеркнутой предупредительной вежливостью, но близко не дружили.

С тех пор, как Андрей женился, Людмила стала частенько приезжать по выходным дням к новым родственникам в Зайцево. Свояченица Андрея, тоже Людмила, была лишь на пять месяцев младше Милы, то есть почти ровесница, и они подружились. Автобусного маршрута на Троицу тогда ещё не существовало, а приходилось ехать маршрутом на Старое, или Лелечи, сходить на остановке Кузьминки, после чего топать два километра тропинкой через лес и два поля.

Летняя деревенская жизнь очень нравилась Миле своей простотой и неистребимой весёлостью. Пару раз она приглашала с собой Юру; он с удовольствием ехал, купался на плотине, почти у самого дома, но категорически отказывался оставаться на ночь в деревне. Странно, но к своим семнадцати годам они ещё ни разу не целовались. Вернее сказать, Юра не имел такого опыта вовсе, а Людмила ещё два года назад с удовольствием лобызалась с хулиганистым Чуркиным, по слухам, правнуком знаменитого в России разбойника дореволюционных лет Ивана Чуркина. В прошлом году она повторила опыт поцелуев с самонадеянным хорошистом параллельного класса Сашкой Дуюновым, но тот оказался слишком самовлюбленным нарциссидом и скоро их встречи прекратились///

Теперь стоит переключиться на короткое историческое отступление. Егорьевск получил статус города в 1778-ом году, а до этого именовался: село Высокое. Дата основания затерялась в памяти, но известно, что Василий Васильевич Тёмный, отец основателя Русского государства Ивана Третьего, передал село Высокое Чудову монастырю в Москве, как тогда говорилось: приписал. Потом лет сто пятьдесят ничего выдающегося не происходило, за исключением случая растления трёх девиц местным разбойником Петрушкой, по прозвищу Амбарный Замок. Петрушку этого запорол вилами папаша растленных, а дочерей он просто выпорол вожжами.

Следующее событие относится к времени правления Василия Шуйского. Тогда князь Дмитрий Пожарский разгромил польскую рать в селе Высоком, на берегу речки Гуслицы. Даже к созданию русского флота Егорьевск имеет хоть и не прямое, но, всё-таки, отношение. Первый российский корабль «Орёл» выстроили и спустили на воду в селе Дединово, которое позднее вошло в состав Егорьевского уезда. А ещё в том же Дединово формировалось егорьевское уездное ополчение, которое ополчилось на Наполеона и сыграло значительную роль в разгроме захватчиков. Ополченцы захватили столько пленных, что после войны 1812 года самые никчемные дворяне и местные помещики обзавелись домашними учителями французами.

В середине 19 века Егорьевск стал превращаться в крупный промышленный центр России, обогнав по населению и экономике большинство городов вокруг Москвы, включая губернские. Например, ВВП Егорьевска к началу 20 века составлял 55% от ВВП всей Рязанской губернии, в состав которой тогда входил, включая саму Рязань. Захирел город при советской власти, когда был включен территориально в Московскую область и, постепенно, потерял 2/3 уездной площади. Его раздербанили по пяти соседним районам. Больше всего земель отошло с восточной стороны вновь созданному Шатурскому району. Немалые куски достались Орехово-Зуевскому, Воскресенскому и Коломенскому районам, а крайний юг, включая Дединово, перебросили аж в Луховицкий район.

Егорьевская земля дала ряд известных личностей. В первую очередь это президент Академии художеств Игорь Грабарь и писатель-сказочник Эдуард Успенский, отличавшийся скандальным и склочным характером. Есть ещё генералы, заслуженные артисты и спортсмены, в том числе олимпийские чемпионы и чемпионы мира. Егорьевцем был ближайший соратник Дзержинского, Менжинского и Ягоды, высокопоставленный сотрудник ЧК, ГПУ. НКВД Благонравов, судя по фамилии, выходец из семьи священника. Знаменитый футболист первых послевоенных лет Василий Карцев, а также известный нападающий «Спартака» Егор Титов – звезда футбола 90-х годов 20 века тоже уроженцы наших мест. К ним следует добавить боксера Вячеслава Лемешева, хоккеиста Мишакова, спринтершу Марину Титову (Жирову), борцов вольного стиля, физика, доктора наук Бориса Семеновича Ксенофонтова, с которым автор знаком лично с 60-х годов 20 века и многих других.

К сожалению, автор, в момент написания данного опуса, находится довольно далеко от родного города, а сведения черпает из собственной памяти. В былые времена я бы с удовольствием воспользовался помощью бывшей директрисы краеведческого музея Эстер Яковлевны, а с ней я находился в приятельских отношениях, или с помощью местного историка энтузиаста Смирнова, но они уже скончались. Есть и другие знающие люди, но с преподавательницей истории, победительницей первого конкурса педагогов более чем тридцатилетней давности Анной Леонидовной Мартыновой у меня отсутствуют контакты, а хромой кандидат исторических наук считает, что задаваемые мной вопросы слишком странны и не носят, как он выражается, стратегического характера. Его, например, покоробила моя заинтересованность второстепенным случаем, когда городской голова Никифор Михайлович Бардыгин и знаменитый архитектор Каминский (дело происходило в 19 веке), после изрядного подпития, остались ночевать в доме свояченицы городского головы. Утром оба были изгнаны. Причём, у Бардыгина оказалась рассечена губа, а у Каминского отсвечивал серьёзный фингал под глазом (по непроверенным слухам – левым). Хромого кандидата мой вопрос возмутил:

– Зачем вам понадобились исторические сплетни?

В ответ я пожал плечами и промолчал. Оно, конечно, понятно, что никаких глобальных исторических последствий случай этот не повлёк. Однако, как и всякому литератору, мне хотелось бы знать подоплеку события. Возможно, они подрались из-за свояченицы, но вполне вероятны и другие варианты. Например: полезли спьяну к даме, а она была могучего сложения и накостыляла обоим. Но вероятен и следующий вариант: два деятеля даму обнадёжили, да спьяну уснули полумёртвым сном, за что получили на орехи…

В Егорьевске, к концу 1969 года, имелись два магнитофона на батарейках известной марки «Спидола». Может быть их количество и превышало пару, но остальные никто не видел, а с этими, чуть ли не ежевечерне, передвигались две компании по улице Советской от клуба имени Конина до горпарка и обратно. Группы меломанов никогда не двигались параллельными курсами, а исключительно в разных направлениях и по разным сторонам улицы. Один из престижных магнитофонов принадлежал как раз нашей героине Людмиле Железновой и был подарен ей в складчину братом Андреем и мужем сестры Федей за второе место в областных соревнованиях по спортивной гимнастике. Она никому ценный аппарат не доверяла, сколько бы её не уговаривали, разве что разрешала нести его в собственном присутствии…

В середине декабря, когда народ поголовно готовится к встрече нового года, а в магазинах развешивают праздничные висюльки Людмила зазвала Юру к себе на второй этаж, с целью охмурить его на рождественскую поездку в Зайцево с обязательной ночевкой. Стремительно догорал короткий день начала зимы. Из открытой форточки доносились звуки ругани и звон разбитого стекла. Близ ресторана, на Советской, разгоралась очередная драка. До дома от места побоища было не менее двухсот метров. Раздалась властная милицейская трель, но как-то сразу оборвалась. Анна Алексеевна Железнова недовольно передернула плечами:

– Опять у ресторана безобразят. Дожили, на Советской улице того гляди ограбят или изобьют. Куда смотрит милиция? Ты, Юра, почти взрослый, надеюсь, хотя бы не пойдёшь по стопам отпетых хулиганов. Ох, сколько же в тюрьмы народа попадает…

– Мама, он не такой, – успокоила родительницу Людмила, – ему там делать нечего. Вот и свисток милицейский замолчал, наверное, всех похватали.

На самом деле никого не похватали, а случился выход в свет, по-другому – хулиганствующий дебют «Француза». Не того Серёги «Француза», победителя открытого первенства США по вольной борьбе в полутяжелом весе, а его не менее известного в егорьевских кругах семидесятых годов 20 века папани. Со слов очевидца, недавно демобилизованного толстячка-водителя Володи Власова, произошло следующее. Два местных полукриминальных шустряка, молодых, но уже заимевших определённый авторитет, по кличкам «Ермак» и «Ленин», решили проучить юного сопляка «Француза» за непочтительное к ним поведение в ресторане. Тот ресторан располагался на улице Советской в полуподвальном помещении, где впоследствии предприниматель Зимин построил магазин «Товары для дома». Так вот, два ухаря пригласили, вернее настойчиво предложили юному хулигану выйти с ними на свежий воздух. Декабрьский вечерний воздух оказался избыточно свеж, а сугроб, в котором очутились секунд через десять местные деловые, вообще холодным. Увы, понты не равны физической силе и ловкости. «Француз» их легко разметал по наваленным дворником снежным кучам. И худо бы им пришлось, но мимо проезжал знаменитый в те годы, чуть ли не единственный в городе гаишник Володя Шилкин, детина здоровенный и не особо злобный. О его способности выпить семь бутылок водки ходили легенды по всему району. Самоуверенный Володя, преисполненный властными амбициями, узрев драку, остановил милицейский «Урал» с коляской, вальяжно с него слез и во всю мощь лёгких дунул в свисток.

Времена были свисткобоязненные. От милицейской трели моментально унималась любая буза, а народ, на всякий случай, бросался врассыпную. В данном случае этого не произошло. Прирождённый карбонарий «Француз» и не пытался бежать. Он крюком правой отправил контуженного гаишника на мёрзлый асфальт, а служивый едва не проглотил психически усмиряющий инструмент.

Невозмутимый юный хулиган, ровесник Юры и Милы, преспокойно ушёл в сторону обувной фабрики, к ближайшей автобусной остановке. «Ермак» с «Лениным», до этого опасливо лежащие в сугробе, быстро вскочили на ноги и стали услужливо поднимать Володю Шилкина. Тот долго мычал, мотая головой, словно бык, получивший удар кувалдой в лоб, потом выплюнул свисток.

Оставшийся вечер деловые поили могучего сотрудника ГАИ, компенсируя его контузию, а заодно косвенно благодаря за спасение. Они понимали: «Француз» убивать бы их не стал, но покалечить мог изрядно. Лично они юного дебошира не знали, вернее «Ленин» встречал его пару раз, поскольку жил неподалёку, а «Ермак» вообще встретился с «Французом» впервые. Чтобы сгладить обстановку, дельцы заодно компенсировали ресторану разбитое стекло.

Володя Шилкин остался довольным ресторанным вечером. Да, плохо работала челюсть и голова, зато сколько водки и коньяка выпито!

Повествование о знаменательном событии я слушал много лет спустя от очевидца – Володи Власова, когда он работал в ООО «Кедр», где я трудился начальником производства, а чуть раньше, от самой Людмилы. Кстати, Володе, водителю с тридцатипятилетним стажем, принадлежит юмористический каламбур на тему известной в своё время песни:

Не страшны тебе ни дождь, ни слякоть,

Резкий поворот и ураган.

Чтобы не пришлось любимой плакать

Крепче за шофёрку держись, баран…

Увы, опять я отвлёкся. Ну что за натура! Так и тянет меня вильнуть в сторону и сообщить нечто попутное. Но, вернёмся.

Анна Алексеевна встретила потенциального зятя радушно, как и всегда. Сомнений, что одноклассники когда-нибудь поженятся ни у кого из жителей восьмиквартирного дома, не возникало. Юру просто завораживало наличие книг в семье Железновых. Если в его квартире их набиралось сотни полторы от силы, то у одноклассницы счёт шел на тысячи. Благодарить за литературное богатство следовало шуструю старшую сестру Нину.

Хлопотливая мать Людмилы сняла фартук:

– Юра, усаживайся за стол, сейчас будем пить чай с моей фирменной выпечкой.

Кухоньки в доме были скромные, если не сказать – крошечные, поэтому стол у Железновых привыкли накрывать в большой комнате. Уж чего, а стряпать Анна Алексеевна действительно умела.

Людмила сладко потянулась:

– Наконец-то, в кои веки, наемся сладкого.

Она, худенькая и невысокая (152 см), последние семь лет жила на жесточайшей диете. Регулярные тренировки позволили ей дорасти до кандидата в мастера спорта по спортивной гимнастике. К своему стыду, как Юра не старался, в школьных соревнованиях никогда не поднимался выше пятого места по подтягиванию, выдыхаясь на одиннадцатом разе. Девочки, обычно отжимались от пола, но Людмиле разрешали соперничать с ребятами. Что характерно: она играючи их побеждала, подтягиваясь больше тридцати раз и было видно – это не предел.

В сентябре 1969 года она решила прекратить тренировки: результаты не росли, большой спорт уже не маячил (поджимал возраст), а тратить попусту время, при отсутствии перспектив, не очень-то и хотелось.

– Юрочка, – потенциальная тёща обратилась к младшему Бревнову – какие у тебя планы на будущее, в смысле профессии?

– Сашка хочет поступать в МИСИ и меня зовёт, а сам я предпочёл бы МИСИС.

– К старшим надо прислушиваться. Я только не поняла в чём разница – названия почти одинаковые. Может профили схожи?

– Нет, что вы, Анна Алексеевна, это совершенно разные вузы. Старший брат решил пойти в инженерно-строительный, а у меня в мыслях Московский институт стали и сплавов.

Тут встряла в разговор Людмила, заявляя с долей иронии:

– В Егорьевске нет сталеплавильного производства. На механическом заводе делают латунь, а на «Комсомольце» чугун льют, да бронзу, «Техоснастка» не в счёт, как и два крошечных – «Металлист» и «Насосный». Другое дело – стройка, там сейчас такая нехватка среднего руководящего звена…

Юра отпарировал, жуя кекс с изюмом:

– Между прочим, наш «заборостроительный» (институт коммунального хозяйства) уже готовит руководящих жуков, а ты сама решила поступать в станкостроительный техникум. Где же логика в твоих словах?

Старшая Железнова выставила вперёд ладонь, как бы притормаживая спор молодежи:

– Ну хватит, довольно, пейте чай. Через год, глядишь, вы уже будите учиться и все станет ясно. Лучше я вам что-нибудь интересное из истории расскажу, а профессии успеете выбрать. Их столько развелось в нынешнее время, голова кругом пойдёт: геологи, орнитологи, спелеологи, археологи, уфологи, прости господи. Есть уж совсем узкие специалисты…

Из прихожей донеслись непонятные звуки. Анна Алексеевна, одним ухом прислушиваясь, продолжила:

– Кого бы привести в пример как совсем узкого специалиста. Вот, скажем, э, э…

– Проктолог, – в большую комнату развязно ввалился зять Федя, – один из самых узких…

За его спиной ворчала Нина:

– Сроду всю малину изгадит.

Федя как ни в чём не бывало продолжил:

– Маманя, готовы ли мои любимые пироги с яблоками? Уж больно по ним соскучился.

Потом было шумное вечернее пиршество. Перед т ем, как убрать со стола грязную посуду, тёща Феди всё-таки ввернула свой небольшой исторический рассказ:

– Вы, как мне кажется, мало знаете о, казалось бы, второстепенных личностях, сыгравших значительную роль в родной истории. Вот, к примеру, выпускницы Смольного института благородных девиц. Сам институт основан по инициативе Ивана Бецкова пятого мая 1764 года. Ему уже исполнилось 205 лет. Сам Бецкой внебрачный сын князя Трубецкого…

– Значит, игриво перебил Федя, – внебрачный сын Бецкова носил бы фамилию Цкой?

– Не исключено, только я прошу не перебивать. К слову, цель создания учебного заведения звучала так: дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества. Платья выпускниц шили из кисеи, так ткань называлась, потому и прозывались они кисейными барышнями. Девочки поступали туда не старше шестилетнего возраста, и родители давали расписку, что ни под каким предлогом не будут требовать их назад в течении двенадцати лет. Последний выпуск состоялся уже при временном правительстве в 1917 году. Из ранних выпусков прославилась больше других личная шпионка царя Александра 1 Доротея Бенкендорф, она же Дарья. Её поначалу пытались выдать замуж за любимца императора Алексея Аракчеева, но кандидат был с гневом отвергнут. Другой претендент – граф Христофор Ливен её устроил, и Дарья стала женой дипломата. Она сумела охмурить австрийского канцлера Меттерниха и французского премьер-министра Француа Гизо. Читала и говорила на четырёх языках. А вот для русского искусства и поэзии особую роль сыграли две другие выпускницы смольного института. Елена Денисьева стала настоящей музой для Тютчева, пусть не совсем законной, но именно благодаря ей появились мировые шедевры лирики. А вот ещё одна знаменитая личность – Екатерина Керн, дочь той самой, Анны Керн, юношеской любви самого Пушкина. Девушка окончила учёбу с отличием, а через три года вернулась в институт, став классной дамой. В смольном служил тогда муж сестры композитора Михаила Глинки. Будучи в гостях у сестры, он и познакомился с Екатериной Ермолаевной Керн. Они влюбились друг в друга, хотя разница в возрасте составляла 14 лет; разумеется, композитор был старше. Дочь Анны Керн стала для Михаила Ивановича источником вдохновения. Ей он посвятил «Вальс-фантазию», ряд известных и не очень романсов. К сожалению, они расстались. Керн, потерявшая всякую надежду, вышла замуж за юриста Михаила Шокальского, родила сына и через десять лет осталась вдовой, посвятив себя воспитанию ребёнка. Средств к существованию не было до такой степени, что на еду приходилось зарабатывать в качестве гувернантки. В эти тяжелые годы ей помогал выжить только сын Пушкина – Григорий Александрович. Сынок оправдал надежды матери – он стал президентом Русского географического общества, а ещё Юлий Шокольский был академиком Академии наук СССР.

Нина принялась собирать посуду. Анна Алексеевна немного помолчала в задумчивости и, прежде чем помочь старшей дочери, тихо произнесла:

– Много страстей и тайн хранило это официозное, парадное заведение.

Федя всё-таки не утерпел:

– Согласитесь, чувствуется, кто создал институт благородных девиц. К чему прикоснулась грешная рука, то грехом и поросло. Получается смольный институт благородных девиц, из того, что он декларировал, сумел дать лишь полезных членов общества…

Замысел Людмилы удался. Она легко уболтала Юру на поездку с ночевкой в Зайцево на шестое и седьмое января нового 1970-го года.

Пока взрослые члены семьи увлеченно спорили, девушка пошла провожать одноклассника. Воровато оглядываясь по сторонам, она неожиданно чмокнула Юру в щёку. Он застыл на месте, как статуя, слегка растерянный, а Людмила, лукаво на него взглянув, вытянулась на носках и поцеловала его в губы. Этот секундный поцелуй, почти невинный, оказался для него первым.

Зима выдалась на редкость снежной. Новый год встречали в приподнятом настроении, а чуть раньше, в школе, отметили предновогодний вечер-бал для старших классов. Младшеклассники и среднеклассники 28-го декабря собираются на утренники с дедом морозом, конкурсами, попрыгушками и прочими детск5ими развлечениями, а восьмому, девятому и десятому классу устраивали почти взрослые вечера.

Юра с самого начала не очень веселился, а задумчиво вглядывался в лица развлекающейся молодёжи. Иные уже успели злоупотребить портвейном в туалете, а пара великовозрастных балбесов, которым шёл девятнадцатый год (они по два раза оставались в одном классе), набрались весьма изрядно, вплоть до изгнания с новогоднего бала. Они мёрзли за закрытыми дверями школы и время от времени предпринимали настойчивые попытки проникнуть внутрь помещения. На страже дверей, сменяя друг друга, стояли уборщица тётя Вера, морщинистая и решительная старушка крепкого сложения и физрук Сергей Андреевич. Тем не менее, когда часовые отвлекались, этим олухам, по прозвищам Бес и Ряха трижды удалось прорваться на мероприятие. Дошло до того, что завуч пригрозила вызвать милицию. Злодеи нехотя ретировались.

Юра два раза танцевал медленный танец с соседкой и отметил с удивлением, что Людмила прижимается к нему несколько теснее приличия. Улучив момент, он ушёл незамеченным из суматохи веселья на старинную деревянную лестницу ведущую наверх и задумчиво уселся на верхнюю ступеньку первого пролёта. Из фойе доносилась музыка, девичий визг и смех. На лестнице было темновато и хорошо размышлялось. На площадке второго этажа едва различалась дверь кабинета немецкого языка и стенды на стене.

Людмила обнаружила его минут через пятнадцать, догадавшись, куда он мог исчезнуть. Плохо видящая, после яркого света фойе, она поднималась, осторожно нащупывая ногами ступени. На полпути одноклассница различила силуэт сидящего Юры и, подойдя, осторожно опустилась рядом с ним.

С минуту помолчали. Она взяла его левую ладонь в обе свои и спросила полушепотом:

– Ты чего? Скучно там, да?

– Нет, совсем не скучно. Просто я задумался.

– О нас?

– Вообще задумался, о нас в том числе. Представь себе, через каких-то полгода нас здесь уже не будет.

– Ну и что? Мы будем в других местах, может получше этого.

– Ты не поняла. Нас никогда уже тут не будет.

Я только сейчас задумался о времени. Грустно, никогда больше школьная жизнь не повторится.

Людмила отпустила его руку и своей правой рукой легонько погладила его по голове:

– Будет ещё лучше. Я уверена. Мы такие молодые, у нас всё ещё впереди.

Теперь он взял, с некоторой боязливостью, её руку, только что гладившую его не слишком густую шевелюру скромной длинны:

– Люд, я тоже верю в хорошее будущее, но нельзя же забывать замечательное прошлое.

Она легонько засмеялась:

– Какой же ты ребёнок в душе. Встань. Дай я тебя поцелую, чтобы исполнились наши желания.

Людмила поднялась на площадку пролёта, а Юра встал на верхнюю ступеньку, и они как бы сравнялись в росте. Парень целоваться ещё не умел, потому был ошеломлён и обескуражен страстным поцелуем соседки.

Уборщица тётя Вера, направляясь под лестницу за шваброй и веником, чтобы убрать разбитый фужер с лимонадом и двумя опрокинутыми на пол кусками торта «Сказка», заметила лобызающуюся парочку, подслеповато прищурилась, но не поняла, кто они такие, и поспешила доложить завучу – Нине Васильевне. Та не замедлила явиться. Медленным шагом, но властно уверенным, педагогически-административная дама приблизилась к почти взрослым ученикам. Они уже не целовались, а только держались за руки. Непреклонная строгость послышалась в словах завуча:

– Прекратите немедленно! Только ЧП мне ещё не хватало! Вы – дети педагогов! Стыдитесь!

Людмила пришла в себя первой:

– В чём дело, Нина Васильевна? Мы ничего такого не делаем. Просто разговариваем.

Завуч подбочинилась:

– Знаем мы такие разговоры. Между прочим, как вам известно, девочка одной из наших школ родила, а она на пять лет вас младше.

Юра возразил:

– Но это совершенно другой случай.

– Случай, он и есть случай, а выговор с занесением я схлопотать из-за вас не хочу. Учтите, родителям будет доложено.

Людмила и ухом не повела, а Юра растерянно пролепетал:

– Нина Васильевна, да у меня в мыслях ничего подобного не было.

– У тебя, может и не было, а вот…

Девушка дерзко перебила завуча:

– За своей Порькой Иудовой больше смотрите!

Тут необходимо пояснительное отступление.

Дело в том, что эта Порька, персонаж третьестепенный и случайный в данном произведении, является персонажем едва ли не трагичным для раннего и среднего социализма. На самом деле она носила довольно гордое имя Поревола, что означало победа революции и являлась единоутробной сестрой Нины Васильевны. Тысячи людей потом мучались от вздорных имён, щедро и бездумно раздаваемых «передовыми» родителями. Сколько тогда разгуливало по просторам страны Виленов, Вилей, Октябрин, Ноябрин, Догнатов, Перегнатов и прочих большевин…

Родитель Нины Васильевны погиб в 1942 году, в начале лета, под Харьковом, когда Тимошенко тупо угробил сотни тысяч солдат в самонадеянном наступлении, закончившимся разгромом его армий и выходом немцев к Волге и Сталинграду.

Мать Нины горевала и бедствовала до 1944 -го года, пока не встретила направленного в Егорьевск кудрявого черноволосого красавца Илью (так он представился). Он занимался пропагандой и агитацией, входил в еврейский антифашистский комитет, занимался помощью фронту и, главное, не был женат. Мало того, что мать Нины Васильевны вышла за него замуж, новообразованная семья въехала в элитный сталинский дом, в двушку с высоченными потолками, кухней, ванной и прочими редкими в те времена удобствами. Илья, правда, оказался по паспорту Иудой Яковлевичем Грюнфельдом, но данный факт большого огорчения не принёс, тем более что супруга продолжала именовать его Ильёй.

Ровно за месяц до дня Победы родилась девочка. Мать решила назвать её Полиной, но поддалась на настойчивые просьбы мужа, относящемуся с величайшим пиететом ко временам октябрьскогог переворота и приходу во все органы власти его соплеменников. Вот так появилась в Егорьевске Поревола Иудовна Грюнфельд.

Сам Иуда Яковлевич и после войны занимался кипучей деятельностью. Постоянно писал доклады, речи, какие-то программные конспекты, ездил на совещания в Москву. Жена не особо вникала в его хлопоты, занятая детьми и, честно сказать, не особо далёкая умом. Она равнодушно выслушивала монологи мужа о необходимости создания отдельной еврейской республики, желательно, в Крыму. Но времена менялись. Сталин решил показать «богоизбранному» народу его место и многие яркие витии и деятели из евреев исчезли с трибун, а иные вообще ушли в небытие, например – Михоэлс.

Иуда Яковлевич благополучно дотянул до 1951 года, когда подгребли и его. Говорили, что сам Рюмин держал на контроле дело папы Пореволы.

По настоятельной рекомендации карательных органов, жена открестилась от главы семейства и переписала себя и младшую дочь на довоенную фамилию Севостьяновы. Об Иуде Яковлевиче больше ничего не известно. Даже если он выжил, то в Егорьевске с тех пор не появлялся.

Года через полтора, когда арестовали Берию, а шоковое состояние от смерти Сталина постепенно улетучилось, мать и старшая дочь Нина перестали опускать глаза перед соседями. Что касается самой Пореволы, то она, по малолетству, никакого чувства вины не испытывала и подрастала способной, но своевольной девочкой. Порькой Иудовой её прозвал известный не только в Егорьевске будущий сказочник Эдик Успенский. Он всерьёз дружил со старшей дочерью Ниной, когда они жили в соседних квартирах в Фубрах.

Единственно, что не удалось с точностью узнать автору, были Нина Севостьянова и Эдуард Успенский ровесниками или, как утверждали некоторые старожилы, уже ушедшие в иной мир, она была на год младше кавалера, хотя окончили школу одновременно. Но этот штришок настолько мелкий, ни на что не влияющий, о котором следует забыть.

Будущий сказочник регулярно навещал семью Севостьяновых, благо расстояние между прежним и новым их жильём не превышало двухсот метров. Младшая сестра взяла в привычку подглядывать за Ниной и Эдиком, не давая им возможности уединиться для объятий и поцелуев. Старшая сестра возмущённо шипела:

– Пореволька! Перестань «греть уши» и подсматривать. Не будь сволочью!

Успенскому такие повадки скоро надоели, и он отметил с сарказмом:

– Какая она Пореволька, она Порька – Иудова дочь.

Слово дочь из прозвища как-то быстро исчезло, а осталась Порька Иудова. Она рано загуляла. В четырнадцать лет уже строила глазки курсантам училища ГВФ, благо оно располагалось в шаговой доступности. Дальше пошло по нарастающей. Не то страшно, что Поревола никому не отказывала, худо становилось, когда не оказывалось желающих. К пятидесятилетию революции, она уже дурила во всю мощь развязной женской бесстыдности. Случалось, выбегала нагишом на улицу, недвусмысленно предлагая бесплатные услуги, особенно, после подпития. Её в таких случаях вязали и волокли обратно в квартиру. Нина Васильевна к тому времени вышла замуж за библиотекаря и физкультурника по совместительству Володю. Ему-то чаще всего и приходилось усмирять буйную свояченицу.

Поревола не была изначально глупой. Её интеллект привлекал внимание местных полукриминальных элементов и они, люди с деньгами, даже гордились её обществом. Со временем они охладели к излишне экзальтированной сексуальной подруге. Потом её стали избегать и некоторые милицейские чины, также замеченные в связи с Иудовной.

На описываемый момент ей шёл двадцать пятый год и, с лёгкой руки Эдуарда Успенского, все звали разгульную даму Порькой Иудовой. Порька четырежды выходила замуж, но больше двух месяцев супружеской жизни не выдерживала. Сестра мучалась с ней, будучи не последним человеком в городе и отчаянно пыталась как-то выправить положение. Никакие педагогически-воспитательные усилия толка не возымели. Нина Васильевна донельзя намаялась с мерзавкой, иной раз, измученная сестричкой, впадала в состояние эмоционального срыва. Более восьми лет нервотрёпки не лучшим образом отразились на психике педагогини. Порька начала чудить после выноса теля Сталина из мавзолея, а годы между полётом Терешковой, до гибели космонавта Комарова, её популярность достигла апогея. После событий «Пражской весны» на неё уже смотрели, как на бросовый товар…

Когда Людмила выпали ла в лицо завучу неосторожную фразу, она мало задумывалась о последствиях. Для Нины Васильевны же, слова старшеклассницы были равносильны пощёчине. Спустя полгода месть вылилась в неполучении серебряных медалей как Людмилой, так и Юрой.

Но несколько забежал вперёд. Следует рассказать, как рассорились Нина Васильевна и Эдуард Успенский. Студентка педвуза Нина Севостьянова относилась с великим скепсисом к литературным потугам будущего сказочника. Она твердила с упрямством, достойным лучшего применения:

– Эдик, если уж писать, то о Ленине. Тема неисчерпаемая, бери пример с Мариэтты Шагинян и других серьёзных авторов и, на ближайшие пять-десять лет работой обеспечен. Зачем сочинять какие-то дурацкие сказки, которые никому не интересны?

Острословец отвечал со смехом:

– Значит, дурацкие сказки о Ленине сочинять можно, и читатели жаждут их заполучить?

– Никакие это не сказки, слегка романтизированные истории…

– Хорошо. Дай мне лист бумаги и авторучку. А я тебе слегка приукрашенную историю о вожде напишу. Ты её сохрани на память.

Бумага и ручка были предоставлены, а будущий «папа» Чебурашки набросал короткий стишок, поставил дату и расписался. Текст гласил:

Гулял по Профсоюзной, у моста,

Картавый Ленин, с мелкой шавкой, без хвоста.

Лист был немедленно сожжён Ниной, не вынесшей глумления над великой личностью. Более того, текст я слышал в трёх вариантах. Судя по всему, сама Нина его не запомнила, а потом, переходя из уст в уста, он исказился ещё больше. Смысл все три варианта содержали один, но разными темпоритмами и немного корявенько порифмованы они были. Успенский наверняка написал оригинал хорошо, поэтому, чтобы не позорить знаменитого земляка, каюсь, подправил дворово-уличный вариант, сохраняя дух оригинала.

Молодые люди вскоре расстались. Другие поколения не поймут, но в те годы подобное двустишие расценивалось как крупное политическое преступление, а при Сталине вообще могли расстрелять.

В пересказе Людмилы прозвучала фраза (это произошло лет сорок спустя после описываемых событий), что Эдуард, дескать, пожалел о собственном озорном экспромте. Я же склоняюсь к другому мнению: скорее пожалела. Ни на Васильевна об утраченном листке.

Теперь о Пореволе. Её жизнь резко изменилась к концу необычайно жаркого лета 1972 года. Казалось, произошло рутинное мероприятие: Порька Иудова в очередной, пятый раз вышла замуж. Жених лимитчик, деревенский парень из глубинки Среднего Поволжья, завербованный на хлопчатобумажный комбинат «Вождь пролетариата», был настолько потрясён её умственными способностями, а дурой она не была, что решил немедленно жениться на ней, будучи не в курсе сумасбродных выходок невесты. Она всё-таки закончила музыкальную школу по классу фортепиано, находящуюся в сотне метров от дома, в самом начале Профсоюзной улицы. Молодого человека просто потрясло, что Поревола легко отличает Фредерика Шопена от Ференца Листа и Имре Кальмана, а Легара от Леонкавала. Да и симпатичная она была в конце концов, даже интенсивная эксплуатация не успела испортить её соблазнительной фигуры. На предложение о браке она согласилась с условием: после свадьбы они уезжают на родину жениха. Тот пытался отговорить, мол, живёт он в деревне и другой работы, как в совхозе, никакой нет. Но она твёрдо сказала: «Плевать».

Последний раз я видел Пореволу в 1977 году, когда она, солидная, хорошо одетая женщина навещала сестру и престарелую мать. Я как раз пришёл в гости к сыну Нины Васильевны, с которым мы вместе занимались в спортивной школе у одного тренера. Тогда у Пореволы имелось уже четверо детей. В начале восьмидесятых она родила пятого ребёнка, как сообщил её племянник. В 1999 году её уже не было в живых. Племянник о причине смерти не распространялся, а я не спрашивал – в те поганые времена, по разным причинам, столько народа отошло в мир иной… Интересоваться смертью едва знакомого человека я посчитал неприличным.

… Собирались ехать в Зайцево где-то около часа дня, но Юра очень долго прокопался, отличаясь несобранностью, зля соседку. Людмиле достаточно было минимума времени для подготовки к любому мероприятию, что странно для женского пола, зато полезно для жизни. Она, давно одетая, кипя от негодования и перегрева, минут двадцать стояла в прихожей, подгоняя кавалера:

– Может ты надеешься, что автобусы ходят в деревню как метро в Москве?

Тот причитал в ответ по бабьи:

– Сейчас, я уже почти…

И продолжал суетливо носиться по квартире.

Даже Анне Ивановне стало неудобно за сына:

– Юра, ты уже полтора часа без толку шныряешь по комнатам. Спокойно оденься и иди, как в магазин. Ты же видишь: Мила заждалась.

– Ну мам, я не знаю, что надеть. Ой, я ещё не причесался…

Людмила вздохнула с иронией:

– А вчера ты забыл взять расческу в руки?

– Вчера я был причесан.

Раздраженная Людмила повернулась к двери6

– Ты что, на бал собираешься? Мы в деревню едем, там твоего лоска не оценят. Видишь, я в спортивном костюме и куртке. Этого достаточно. Даю минуту и ухожу, иначе мы никуда не попадём.

На полпути к остановке «Обувная фабрика», кавалер хлопнул себя по лбу:

– Ой, лыжи забыл! Я сейчас.

– Стой, не дёргайся. Ты же не на лыжах колядовать пойдёшь.

Уже подошли к остановке. Юра задёргался вновь:

– Люда, две минуты, я сбегаю моментом.

– Что, палки лажные забыл, или газеты старые?

– Деньги я забыл…

На парня смотреть было жалко.

Она оценивающе посмотрела на спутника:

– Да уж. Коль родился недотепой, недотепой и умрешь. Я заплачу, потом отдашь.

На остановке «Кузьминки» они сошли уже в три часа дня. Солнце сильно клонилось к горизонту. Светлого времени суток оставалось чуть больше часа. Хорошо с ними в стареньком «Лиазе» ехал Вася Куракин – добрый увалень из Зайцево. Он был повыше Юры, учился на тракториста в ПТУ деревни Старое – бывшем сельскохозяйственном техникуме. Сейчас он отдыхал на зимних каникулах, а в город ездил посмотреть в кинотеатре «Экран» фильм «Бриллиантовая рука».

Вася уверенно высказал:

– Идти через Кузьминки – дохлый номер, до ночи не доберёмся, там полностью перемело тропинку метровым слоем, потопаем через Колычёво.

Людмила неуверенно пожала плечами:

– Это точно? Может уже натоптали?

– Точнее некуда. Я каждый день на Старое ездил, пока каникулы не пришли. Ещё две недели назад только одна тропинка осталась через лес и кладбище, даже на Перспективную улицу ходят не по прямой, а через Парковую, сворачивая у дома Курдюковых и Таракана.

Дорога оказалась не такой уж долгой, как представляли себе Люда и Юра. Через пятнадцать минут трое бодрых пешеходов пересекли Парковую улицу в конце и по школьному переулку добрались до пилорамы, кузнецы и бани психоневрологического интерната. Оставался какой-то километр по накатанной дороге.

На высоком Зайцевком берегу речки Щеленки добротный дом Куракиных царил над пространством и бросался в глаза ещё издали. Флегматичный Вася быстро согласился поучаствовать в колядках.

На дело пошли вшестером. Старшая сестра Васи Куракина поддержать компанию отказалась – в свои двадцать лет она, готовясь выйти замуж за михалёвского тракториста, считала недостойным для себя участвовать в молодёжных проказах. Младшую сестру Куракину, семилетнюю Таньку не взяли из-за сопливого возраста. Она закапризничала, кинулась в рёв и засучила ногами, дёргаясь в детской истерике, но после пары хороших шлепков, скрылась на печке и затихла.

В итоге собралась следующая компания: две Людмилы, Вася Куракин, Юра, пухленький кудрявый Сашка – родной брат второй Людмилы и деревенский дурачок Женька Боцман. За что его звали Боцман, совершенно непонятно. Он был здоровенный малый, без признаков дебильности на лице, но и недостаточно умный, чтобы жить самостоятельно, имел низкий голос и чуть заикался. Начали с двух зайцевских домов. Сначала посетили дом Герасимовых, потом заглянули к Буяновым. И там и там их угостили самогонкой, а у Буяновых удалось разжиться пирогами с яйцами, капустой и яблоками. Мороз к вечеру поджал. Небо, сверкающее бесчисленными звёздами, светило леденящим светом.

Юра мёрз больше других, поскольку отказался от выпивки. Остальные бодрились. Первый колычёвский дом со стороны Зайцева, на правой стороне, принадлежал Жилкиным – болтуну Ваське и его скромной жене. Призывно манили светящиеся окна. Вошли, открыв симпатичную резную калитку. Юра ещё с лета обратил внимание: забор может быть любой степени ветхости, но парадную входную калитку, деревенские жители стараются мастерить на совесть.

Идущие в хвосте цепочки егорьевские гости переговаривались вполголоса:

– Люда, а где мы спать будем? Надеюсь, не на полу?

– Вот ещё! – хихикнула девушка – Печка большая и тёплая, спи – не хочу.

– Я никогда не спал на печке, ноги поджимать придётся, она же короткая.

– Сам ты короткий! Там полати приделаны. На стук вышли хозяин дома и старшая дочь Зина. Васька Жилкин елейно-приторно заулыбался и вышмыгнул в темноту налево, что-то приборматывая. Зина изучающе оглядела ввалившуюся в террасу компанию:

– Вы колядуете что ли? Тогда я с вами пойду. Зайцевская Людмила пропищала:

– У нас своя компания.

– Ничего, примите и меня. Уж больно кавалер симпатичный – она кивнула в сторону Юры.

Парень растерянно уставился на нахальную девицу, понятия не имея как себя вести. Выручил Боцман.

– Мо-может я подойду, он-то занятый.

– Что, женатый уже?

У городской Людмилы вырвалось:

– Почти.

– Жена не стена, подвинем.

Здоровенная Зинка нахально ухмыльнулась.

Увалень Вася Куракин вяло возразил:

– Он младше тебя, успокойся.

– Тогда совсем изумительно – слушаться будет.

Зина, откровенно говоря, валяла дурака, пытаясь сбить с толку «добытчиков» и увести компанию в любой другой дом.

Из избы в террасу вышла шестиклассница Танька:

– Зина, я тоже с вами хочу!

– Дома сиди, а то задницу отморозишь!

– Мне уже тринадцать лет! Мне можно.

Старшая сестра угрожающе прошипела:

– Сейчас ты у меня узнаешь, что можно!

После этих слов она грубо впихнула Таньку в дверь и пригрозила кулаком мужского размера.

Тем временем коварный и озорной отец семейства отпустил с цепи злобную собаку среднего размера. Так получилось, что первыми выходили в ночную темень Юра и Людмила. Пока он оборачивался, подавая руку спутнице, пёсик налетел сбоку и порвал карман на брюках не ожидающего нападения Юры. Зина спасла его от большого урона, пнув дворнягу валенком.

Вышли из огорода. Вдоль домов, параллельно дороге тянулась неровная тропинка, глубиной около полутора метров из-за насыпанных бортов. Решили топать к дороге, там приближалась местная компания молодёжи.

Четверо молоденьких парней и две девчонки с «Новой стройки», так назывались в просторечии Парковая и Перспективная улицы, сошлись с шестёркой колядников из Зайцево, плюс примкнувшей к ним Зиной Жилкиной.

Верховодили прибывшей семёркой низкорослые братья Курдюковы – Юрка и Женька. Под стать им рядом увивались две подруги, едва достигшие полутора метров роста, вертлявые и смешливые. Толстушку звали Галей Безруковой, она училась на товароведа в торговом техникуме, а девица похудей являлась старшей дочерью агронома подсобного хозяйства Людой Королёвой, школьницей местной школы. Одноклассники Вася Котелкин и Валера Калинин готовились стать предстоящей весной выпускниками общеобразовательного заведения. Крупнее остальных смотрелась Света Сёмина – студентка последнего курса Егорьевского медицинского училища имени Зинаиды Самсоновой. Рослая и крупная красавица пошла прогуляться от скуки. Она пренебрегала местными парнями, мечтая обязательно выскочить замуж за умного и бойкого симпатягу, обязательно приезжего. Обычная, в общем-то, блажь, свойственная восторженным натурам, не удовлетворенным собственной жизнью. Спустя полгода её мечта осуществится, и она целый месяц побудет где-то замужем. Реальность окажется гораздо хуже прозаической жизни в бараке, в качестве незамужней барышни. Вскоре она вернулась в родительскую комнатушку, надолго потеряв интерес к романтическим приключениям.

Пока автор отвлёкся и забежал чуть вперёд, на наезженной и утоптанной дороге назревали любопытные события.

Когда выяснилось наличие трёх Людмил, двух Василиев и двух Юр (Женей тоже оказалось двое, но придурочного заику за полноценного человека не посчитали) стали загадывать желания. Галя Безрукова и Люда Королёва буквально с первой минуты нашли общий язык с городской Людмилой, и они увлеченно принялись обсуждать пустяковые малозначащие дела. Юра, пострадавший от зубов собаки, старался держаться подальше от девушек, стесняясь порванных брюк. С лёгким раздражением прислушивался он к трескотне Гали Безруковой о горных вершинах Кавказа и Памира, и как было бы здорово взобраться на них:

– У нас в СССР четыре вершины выше семи километров, три на Памире, одна на Тянь-Шане. Юра раздраженно думал: «С такой задницей ей до пятого этажа по лестнице-то едва доползти».

Люда Железнова поразилась знанием толстушки:

– Я только пик Коммунизма помню.

Галя картинно подбоченилась:

– Тоже мне городская. Запоминай: пик Ленина и пик Евгении Корженевской, а ещё, Тянь-Шанский пи к Победы. Я мечтаю когда-нибудь в горах побывать. Палатки, рюкзаки, гитары, романтика…

Лет десять спустя в горах она побывает. Её на автобусе отвезут на каток Медео в Алма-Ате, то есть, выше отметки 1620 метров Галя никогда не поднимется, а романтические мечты посчитает блажью юности.

… Пока рассуждали, что можно предпринять дальше, подвалила совсем недружественная команда из местных балбесов и отпетых хулиганов. Руководил ватагой Володька Варфоломеев, по прозвищу Тарзан. Рядом увивался в виде адъютанта его приятель Диколя. Несколько независимо держались здоровенный Мамонт – Серёжка Михайлов с мелким дружком по прозвищу Пират Степанович и совсем юный и дерзкий Сашка Яснов по кличке Богдан.

Только от одного вида подошедших Вася Куракин сделался вдруг меньше ростом. Крупный Боцман спрятался за Зину, а Юра, чутьём определив, что произойдёт нечто, застыл в ступоре. Галя Безрукова и Люда Королёва подхватили городскую Людмилу под руки и повели в сторону от греха подальше.

Тарзан внимательно осмотрел присутствующих, мысленно отделяя чужаков:

– Зайцевские совсем обнаглели, шляются где хотят.

Боцман возразил робким баритоном:

– До-дорога не куплена.

Тарзан указал Мамонту на блаженного:

– Разберись.

Боцман слабаком не был, но силы оказались настолько не равны, что бедолага Женька Боцман, схваченный Мамонтом за ногу и телогрейку совершил более чем двухметровый полёт за снежный бордюр обочины. Следом полетел кудрявый толстяк Сашка, протараненный головой Пирата Степановича. Юра с Васей Куракиным стали медленно отступать. К ним подбежал юркий Богдан и треснул не слишком сильно, а больше для устрашения, по лицу обоим. Тарзан с Диколей высокомерно наблюдали, примеряя на себя роль полководцев.

Света Сёмина визгливо закричала, подбегая к Мамонту с Пиратом:

– Отстаньте от них, они вам ничего плохого не сделали. Серёжка, тебе говорю!

Мамонт обернулся к соседке:

– Что, сама в сугробе давно не валялась?

Зина поддержала ровесницу:

– Мы тебя самого сейчас в снег затолкаем

На глазах изумлённого Пирата Степановича, оторопевшего от неожиданности, рослые, крупные девки, подбежав к здоровяку, попытались свалить его. Многочисленные присутствующие замерли как по команде, с неподдельным интересом наблюдая странную схватку. На пару секунд Мамонт растерялся, потом сгрёб обеих и затолкал за дорожный вал. Светка с Зиной, отчаянно ругаясь и грозя насыпать снега за шиворот силачу, полезли выкарабкиваться на дорогу. Боцман и кудрявый Сашка, пользуясь моментом, вылезли на твёрдый снег дороги и поспешили к Юре с Васей. Богдан инстинктивно отступил, понимая: четверых ему не одолеть. Зайцевская Людмила с визгом помчалась к брату, то ли прося защиты, то ли защищая близкого родственника.

Понимая бесперспективность борьбы с Мамонтом, Зина и Света со злости свалили Пирата, раскачали его за руки и ноги, после чего хлипкое тело хулигана с Парковой улицы совершило полутораметровый полёт в сугроб. Никто из злодеев, хохочущих над его неуклюжими попытками выбраться, на помощь одноглазому Степановичу не пришёл.

Людмила Железнова в состоянии немого ужаса оглядывалась на оставшуюся зайцевскую пятёрку, медленно отступающую за пределы Колычёво.

Диколя грозно рыкнул:

– Курдючки, уводите свою команду, а то по курдюкам вашим надоём! А эта – мелкая – с вами?

Люда Королёва прокричала в ответ:

– Да, она ко мне приехала.

– Ладно, валите отсюда на свою улицу. Светка, отцепись от Пирата, уматывай со своими.

Та поогрызалась, кинула в Диколю и Мамонта кусками твёрдого снега, после чего нехотя поковыляла к молодёжи с Новой стройки. Зина тоже отправилась домой, предварительно угостив Пирата пенделем. Одноглазый было погнался за ней, но она так грозно к нему обернулась, что мелкорослый хулиган не рискнул на дальнейшие действия.

Пятёрка злодеев, двигаясь подобно македонской фаланге размеренным шагом, медленно погнала неудавшихся колядников в сторону Зайцево.

Юра пребывал в полной, почти панической растерянности. Всякое могло случиться, но столь дурацкого исхода он не предполагал.

– Как же там Люда? Что они с ней сделают? – причитал он по-бабьи – это не мыслимо просто.

Люда успокаивала:

– Ни чего страшного, переночует у Королёвых.

Оптимист Боцман выдал успокоительный перл:

– Баба с воза – во-волки сыты.

Вася Куракин хихикнул, несмотря на дурацкую ситуацию.

Растерянность Людмилы Железновой оказалась ничуть не меньше, чем у её кавалера:

– Куда мы идём? Вдруг они его убьют?

Галя отмахнулась:

– Кого, Боцмана? Никто его не тронет.

– Я о Юре говорю.

– А, пацан длинный такой?

– Да. Он толком никого не знает.

– Вообще не переживай. Наши дураки их за бугор перегонят, а дальше не пойдут, будут полночи шляться и проверять, чтобы зайцевские назад не вернулись. У нас всегда так, что с тимшинскими, что с сазоновскими, что с остальными. Главная задача у всех – перегнать за бугор. Со всех сторон деревни – бугры, вот они друг друга и гоняют. Раньше нашим больше доставалось, а теперь, как правило, наоборот.

– А мне как быть?

– У Люды переночуешь. Назад тебе нельзя, а у меня дома отец не разрешит – я с ним в контрах.

Свернули и поднялись на Перспективную улицу. Когда проходили мимо длинного здания, которое начиналось напротив входных ворот парка, Света указала на него рукой:

– А вот и барак дяди Мити.

Людмила удивлённо спросила:

– Он один в таком здоровенном доме живёт?

Будущая медичка рассмеялась:

– Нет конечно, это мой сосед, а живёт здесь одиннадцать семей. Митька самый известный окрестный шут, поэтому и барак его именем назван.

Подошли к дому Королёвых. Люда нырнула в свою калитку, торопливо прокричав:

– Сейчас вернусь, подождите.

Вышла она минуты через три с постно-удрученным видом:

Мать не разрешает у нас ночевать. Так что пока.

И тут молчавший до этого момента Вася Котелкин взял за руку расстроенную Людмилу Железнову:

– Пойдём к нам, у нас всё просто.

Оказалось, не совсем просто. Сонная мать прошипела со злостью, расталкивая мужа:

– Проснись Иван! Твой сын баб уже приводить начал на ночевку.

– Что ты врёшь, – яростно зашептал Василий, – ей ночевать негде. Не замерзать же на улице?

Отец посмотрел оценивающе одним глазом, поскольку был с детства кривой:

– Ничего девка, хороша. Пусть на печке спать ложатся, только Юрку сгони оттуда.

У Котелкиных было четверо детей, а пятый дозревал в чреве матери.

Мила всерьёз испугалась: ложиться спать с чужим, практически незнакомым парнем в её планы не входило. Вася понял её состояние:

– Никого сгонять не надо. Юрк, ну ка двигайся, ишь развалился на полпечки.

Спустя минут десять, не очнувшийся от сна семилетний Юра, проворчал, отползая к стене:

– Тётя какая-то лезет…

В Зайцево события развивались тоже не лучшим образом. Деревенской пигалице, с топорными чертами лица рослый и симпатичный парень понравился ещё летом, но при наличии соперницы, да ещё и красивой, шансы остаться с ним наедине сводились к нулю. И она решила воспользоваться удачным стечением обстоятельств.

Вошли тихо, стараясь никого не разбудить. Сашка сразу скрылся в дальней комнате и вскоре послышался скрип ворочающегося тела на кровати. Людмила и Юра сняли куртки и обувь. Девица, хорошо ориентируясь в домашней темноте, подтолкнула парня к печке, указывая, как удобнее на неё взбираться.

На пышущей жаром печке одуряюще пахло овчиной и старыми тряпками. Начиная взмокать Юра стянул свитер. Стало чуть легче. Он удивлённо услышал голос Люды:

– Штаны снимай.

– С кого? – Ступил от растерянности парень.

Девица коротышка захохотала. Тут раздался сердитый голос матери:

– Я тебе сейчас сниму штаны!

– Да я и не снимаю – пробурчал растерянный Юра.

– Не тебе говорят, городской. Лежи там тихо.

… Ранним утром, когда за окнами ещё чернела темнота, одноглазый Иван Котелкин, наблюдая, как ловко слезла с печи бывшая гимнастка, одобрительно отозвался:

– Такая сноха нам подойдёт. Главное: приучить за скотиной ходить.

– А я умею, – улыбнулась Людмила, – только жених у меня уже есть.

– Городской? – Тамара Котелкина повернулась к ней животом в профиль.

– Да, городской, в одном доме живём.

Иван не одобрил:

– Жених без скотины, как пиво без водки.

Вася великодушно предложил девушке проводить её до Зайцево. Людмила охотно согласилась, но от завтрака отказалась категорически, выпив только чай вприкуску с бутербродом.

Когда проходили мимо дома Королёвых, из калитки высунулась Люда:

– Я с вами.

Её городская тёзка насмешливо отозвалась:

– Зачем? Сами дойдём.

– Не могу же я вас бросить. Мало ли что.

Василий ухмыльнулся:

– А чего же вчера бросила?

– Это не я.

Из-за спины старшей сестры выглянул Виталик Королёв:

– А кого ты вчера бросила?

Сестра сердито оттолкнула его:

– Больно любопытный. Иди домой, не подслушивай!

Ей нравился Василий. Она давно положила глаз на него, а тут какая-то приезжая, да ещё и переночевавшая у него в доме, могла испортить её расклад.

Добрый и снисходительный Вася кивнул:

– Ладно, пошли.

Люда Королёва, как бы невзначай, поинтересовалась:

– Как спалось на незнакомой кровати.

Лукавая городская старшеклассница созорничала:

– Мы вдвоём на печке спали. Тепло, красота…

Дочь агронома сердито засопела, по-своему поняв слова новой знакомой.

Любопытного Виталика, желающего прогуляться в почти взрослой компании, моментально отшили. Сестра опасалась, что он, по малолетству, сболтнёт лишнее матери, а подобное за ним водилось.

Войдя в дом, увидели сидящего у печки Юру в синих тренировочных штанах, стыдливо прикрытого выше колен газетой «Известия». Мать зайцевской Людмилы аккуратно зашивала штаны гостя, ворча на дочь:

– А ещё о муже мечтаешь, косорукая. Не можешь толком брюки заштопать.

Та оправдывалась, оглядывая вновь прибывших:

– Я не виновата, что у меня плохое зрение.

Она взялась с утра восстановить целостность верхней одежды, пострадавшей от собачьих челюстей, но с задачей справилась плоховато. Деликатный Юра лишь слегка поморщился, глядя на грубую работу, зато мать отчитала за халтуру как следует. Она иронично оглядела вошедших:

– Привели пропавшую? Молодцы. А ты, девка, чуть жениха не потеряла. Ничего, тебе урок: сама не шляйся чёрт знает где и молодого человека не бросай в лапы разных вертихвосток.

Дочь обиженно отвернулась к окну.

Мила Железнова от завтрака в доме родственников не отказалась. Остальные тоже не стали привередничать. Ели немного торопливо: Юра категорически настаивал на немедленном отъезде на ближайшем автобусе. Обмен впечатлениями, по обоюдному умолчанию, решили отложить на потом, а начавшую трещать о вчерашнем происшествии Люду Королёву быстро осадили.

На автобус отправились вчетвером. Зайцевская Людмила отбоярилась от провожания, сославшись на головную боль. Вася резонно предложил:

– Мы дойдём с вами до Курдюковых, а там свернём к себе, так даже ближе получится.

В конце Парковой улицы попрощались. Люда Королёва опустила глаза:

– Нехорошо, конечно, получилось, но Боцман сам виноват – не надо было возбухать и нарываться.

– Молчи уж, – Вася взял её за руку, -пойдём скорее, а то замёрзнем.

Поговорить в автобусе толком не удалось. Медлительный и тряский «Лиаз» оказался изрядно заполненным пассажирами и возможность подремать хотя бы полчаса на сиденьях отпала сама собой. Молодые люди скупо и негромко перебрасывались словами, внутренне недовольные друг другом, под томительное покачивание салона и натужный гул слабоватого двигателя, с трудом преодолевающего крутые подъёмы на пути в Егорьевск.

Началась третья четверть, самая длинная в учебном году. Нелепое происшествие быстро подзабылось, напор новых впечатлений и забот вытеснил его на периферию сознания. Родители толком ничего не узнали, они лишь догадались, что оба остались не особо довольны поездкой, но приписали это недовольство другим, абсолютно надуманным причинам.

На первом же посленовогоднем родительском собрании завуч школы Нина Васильевна пришла в класс, где вместо критики лентяев и хулиганистых ребят, принялась в туманных выражениях обвинять Юру и Милу в ненадлежащих отношениях к учёбе. Никаких конкретных примеров она не привела (они действительно хорошо учились), но заметила с неприязнью, что рановато они почувствовали себя взрослыми.

Главный технолог пуговичной фабрики, отец подруги Милы, задал уточняющий вопрос:

– Они стали хуже учиться? В чём выражается, по вашему мнению, их ранняя взрослость?

– Учатся они неплохо, даже хорошо, но ведут себя, местами, неподобающим образом. Затеяли на большой перемене дискуссию о песнях Высоцкого. К тому же у Железновой имеется дорогой магнитофон, с прямо скажем, сомнительными записями, порочащими наш строй, а она, представьте себе, шлындает по Советской в сомнительной компании по вечерам, под сомнительную музыку.

Пуговичный специалист, человек далеко не глупый, не ортодокс и не демагог, резонно заметил:

– Послушайте, Нина Васильевна, время сейчас такое, а песни Высоцкого с удовольствием слушает вся страна и нет в них никакой антисоветчины, если рассуждать здраво.

Завуч ответила гневной отповедью:

– В год столетнего юбилея Ленина мы не можем себе позволить попасть под влияние мещанских идеалов. Ладно – взрослые люди, их уже не переделать, но молодёжь в любом случае следует воспитывать в идеалах коммунизма. Им строить и развивать социализм дальше. Заметьте: к любому нашему негативному явлению можно подобрать ленинскую цитату. До чего прозорливый человек был, истинный титан, а нам, как говорится, не должно сходить с намеченного пути.

Анна Алексеевна Железнова, сама преподаватель истории, присутствуя на родительском собрании в качестве матери Людмилы, спокойным педагогическим тоном, но весьма неодобрительно высказалась:

– Цитатами из Владимира Ильича можно хлестать кого угодно и что угодно. Это напоминает ситуацию, когда к любой нелепой и глупой случайности, типа драки на улице, или проваливания под лёд в большой луже, можно прилепить любой заголовок из любой газеты. Мы же обсуждаем вопросы учёбы. Какие конкретно претензии?

Завуч по склочному выпалила:

– Они целовались на новогоднем вечере. Ваша дочь и Юра Бревнов. По моему мнению она плохо на него влияет. Жаль, что родителей Юры здесь нет.

Главный технолог зашелестел развёрнутой газетой, тихо хихикая над заголовками, а Анна Алексеевна, далёкая от ханжества, заметила:

– Вы мне покажите, кто в семнадцать лет не целовался, особенно из девчонок?

Притихший в присутствии непосредственной начальницы классный руководитель Валентин Иванович, добрейший интеллигент в третьем поколении, робко заступился за учеников:

– Вы, Нина Васильевна, излишне принципиальны и требовательны. И у Милы, и у Юры глубокие серьёзные знания, а старания и прилежности им вообще не занимать.

– Да какие знания? – откликнулась завуч – Нахватались верхушек…

Шёл шестой час вечера, когда в дверь Железновых постучалась четырёхлетняя Наташка из четвёртой квартиры:

– Мила, покатай меня на санках с горки.

Неприятный осадок от родительского собрания ещё оставался на душе Людмилы:

– Ты маму попроси.

Дочь сбежавшего шофёра бойко заявила:

– Маме некогда, она контрольные проверяет.

– Тогда Юру попроси, он же рядом живёт.

Наташка вздохнула:

– Он сердитый, мы с ним не дружим.

– Он добрый, не сочиняй.

– А почему он тогда со мной не разговаривает?

– Ладно, пойдём, а заодно его возьмём с собой. Увидишь, сразу начнёт разговаривать.

– Ура-а-а!

Минут пятнадцать спустя они находились на малолюдной и свободной от машин улице, полого спускающейся от входа на стадион до речки. Санки скользили неважно, их приходилось постоянно подталкивать. Наташка воскликнула, показывая рукой на небо:

– Ого! Луну включили.

Людмила прижалась к молодому человеку:

– Юр, представь, у нас тоже может родится такая весёлая бормотушка.

Тот растерялся:

– Не знаю. Пока даже представить себе не могу.

Лукаво-игривым тоном девушка подбодрила:

– Включи фантазию, представь.

Санки опять остановились:

– Вы будите меня катать, лентяи?

Их нагнал парень с набережной с замысловатым прозвищем «Охотник Хенк», несший в руках клюшку и коньки:

– Катайте её от нашего дома. Там горка крутая, санки на лёд плотины метров сто едут.

– Давайте скорее, -заторопилась Наташка.

Санки съезжали на огромной скорости двенадцать раз, пока Юра не взмолился:

– Хватит, я уже устал бегать туда-сюда.

Людмила слегка подмёрзла, наблюдая:

– Да, пора домой, хватит.

– Ну ещё разик, закапризничала пискля из четвёртой квартиры, а то я, Мила, водиться с тобой не буду никогда-никогда, до вечера.

Людмила резонно и логично поправила:

– Уже и так вечер. А тринадцатый раз не поедешь – число плохое.

– Тогда я до утра с тобой не вожусь. Вот!

Малышку привезли на санках к дому. Когда сдавали её на руки родительнице, она задорно выпалила, глядя на соседа старшеклассника:

– Мы с Милой до утра не дружим, а с тобой я до утра водиться буду. Ладно?

В ответ раздался дружный смех матери Наташки и Милы с Юрой.

Оттрещал морозами январь, отмёл пургой ветренный февраль. Дорожные службы едва справлялись с уборкой главных улиц. В марте встречные полосы улицы Советской разделял огромный вал грязного снега в центре проезжей части, ставшей абсолютно непроезжей. Снегоуборочная машина беспрерывно грузила подъезжающие самосвалы ЗИЛ, вывозящие снег за пределы городской черты.

Восьмое марта толком отметить не удалось: приболевшая Людмила чувствовала себя неважно и праздник сорвался. Юра только мешал, каждый час наведываясь к соседке и интересуясь не стало ли ей легче. В итоге он сумел её разозлить и получить в конце концов заряд нелицеприятных слов от одноклассницы. Обиженно сопя, он демонстративно улёгся спать в половине девятого вечера.

Разлив, начавшийся в конце марта, перерос в грандиозное половодье, не виданное в Подмосковье более шестидесяти лет. Весна оказалась дружной, но снега за зиму навалило так много, что он таял до конца апреля, а грунтовые районные дороги не одолевала никакая техника, кроме гусеничных тракторов.

Надеялись: день столетия юбилея Ленина объявят выходным. Власти не пошли на такой шаг, хотя ради престижа идеологии и без особого ущерба для экономики могли бы это сделать. В итоге ограничились рутинным субботником, проведенным с предварительной помпой со стороны средств массовой информации и равнодушным участием тружеников в мероприятии.

Весна 1970-го года. Обилие прекрасных песен и блестящих исполнителей: Магомаев, Ободзинский, Кобзон, Мулерман, молодой Лещенко. Среди женщин выделялись Эдита Пьеха, Майя Кристалинская, Лариса Мондрус, Аида Ведищева и многие другие. Появился ВИА «Самоцветы», самый известный музыкальный коллектив в СССР. Но записи песен Владимира Высоцкого слушала вся огромная страна. Пик его популярности был ещё впереди, но поистине всенародная любовь, независимо от слоёв общества, проявлялась уже тогда. Да, были Визбор, Галич, Окуджава, и их слава даже близко не приближалась к славе актёра «Таганки».