Полночь в Риме

Я сидела на каменных ступенях у подножия фонтана Треви, слушая шелест воды, смешанный с отдалённым шумом автомобильных моторов. Ночная прохлада почти не ощущалась: день выдался жарким, и казалось, что древние стены до сих пор дышат накопленным за день зноем. Фонарь, мерцая, отбрасывал бледный свет на мостовую, словно устал бороться с сумраком и готовился вот-вот сдаться ночи. Но в Риме даже полумрак не выглядел угрожающим: здесь тьма всегда была мягкой, полупрозрачной и пропитанной историей, как старая книга, которую держат, привыкши, бережно и с любовью.

Я была в этом городе всего несколько дней, но уже успела полюбить его запутанные улочки, говорливые площади, бесчисленные соборы и ту особую атмосферу, которую не спутаешь ни с одним другим местом в мире. Я приехала из России по учебной программе: университет отправил меня на короткую стажировку, чтобы я писала статьи об итальянском искусстве для молодёжного арт-журнала. В глубине души я чувствовала, что это не просто командировка, а некий тайный зов – быть может, это был зов самого города, где каждый уголок пронизан творчеством и страстью.

Ночь незаметно надвигалась на Рим, укутывала тесные переулки крохотными тенями, а вместе с нею во мне просыпалось нечто странное: лёгкая тревога, смешанная с предвкушением. Будто я ожидала встречи, о которой сама ещё не знала. Я поднялась со ступеней, огляделась: несколько пар туристов бродили по площади, кидали монетки в фонтан и тут же смеялись – уж они-то верили, что вернутся сюда вновь. Может быть, и я совершу этот таинственный обряд, подумается потом. Но пока мне хотелось идти вперёд, в глубину ночи.

Я надела свой лёгкий шарф и пошла по тёмной улочке. Каменные стены домов поднимались высоко, и полоска неба над головой была узкой, словно щель. Сквозь эту щель мне виднелись жёлтые звёзды. Я думала о том, какой же простор открывается над этим городом, и в то же время какой он тесный в своих закоулках, – парадокс Рима, в котором чувствуешь себя одновременно и скованным, и безгранично свободным.

На одном из перекрёстков я увидела вывеску небольшой галереи. Свет в окне ещё горел, а под вывеской стоял высокий мужчина, куривший тонкую сигарету. Когда я проходила мимо, он повернул голову в мою сторону. В тот миг мне почудилось, будто время слегка исказилось: его глаза – тёмно-карие, почти чёрные – смотрели на меня внимательно, почти пронзительно. Он был в простой чёрной рубашке с закатанными рукавами, а на шее у него висел фотоаппарат.

– Привет, я Марко. Я фотограф. Как раз делал небольшую выставку здесь, в галерее, – он кивнул на дверь позади себя. – Ты интересуешься искусством?– Извини, ты говоришь по-английски? – произнёс он хрипловатым голосом. – Да, немного, – ответила я, чуть замешкавшись. – И по-итальянски могу чуть-чуть.

– Меня зовут Катерина. Я студентка, пишу о живописи и архитектуре. Приехала из Москвы.Сердце моё забилось быстрее. Мне отчего-то стало тепло, хотя воздух вокруг был прохладным. Может, так действует не ночной воздух, а неожиданная встреча? Я кивнула и представилась:

Он улыбнулся и сделал жест, приглашая меня войти. «Почему нет?» – подумала я, хотя обычно бываю осторожной. Но в этой улыбке, в его спокойном, почти задумчивом взгляде не было и тени угрозы. Я вошла в галерею, оглядела небольшое пространство, освещённое тусклыми лампочками. На стенах висели фотографии Рима: от «открыточных» видов Колизея и Пантеона до каких-то удивительных деталей – бликов на старых воротах, теней от фонарей, оседающих на мостовую.

– Да, это часть моего проекта «Notturno»: я снимаю Рим ночью, когда он сбрасывает с себя туристический лоск и остаётся с самим собой. Трудно объяснить словами, но знаешь, у города есть душа. Днём Рим вежлив, играет на публику, как доброжелательный хозяин. А ночью он становится совсем другим.– Это всё твоё? – спросила я, приблизившись к одной из фотографий: уходящая в перспективу мостовая, пустынная и одинокая. На снимке был неуловимый отблеск подсветки, и казалось, что улица живёт самостоятельной жизнью, никого не пуская к себе.

Слушая его, я чувствовала, как во мне отзываются эти слова. Я сама ощущала загадочность ночного Рима, но не умела выразить это так чётко, как он. Словно я сама была лишь странницей, а он – хранителем этих тёмных улиц.

– Если хочешь, я могу показать тебе город так, как его вижу я, – внезапно предложил он. – Сегодня ночью.

У меня внутри сразу зашевелилось сомнение: «Это же опасно, ты не знаешь человека!», но в глубине души я уже соглашалась. Была в нём какая-то надёжность или, может, особый магнетизм, который не давал сказать «нет». Чувство тревоги боролось с порывом любопытства, но любопытство победило.

– Хорошо, – сказала я негромко.

Мы вышли из галереи. Марко закрыл дверь на ключ и улыбнулся. В свете уличного фонаря я заметила, что его волосы слегка вьются, а на правой руке у него незаметные пятна краски – видимо, он не только фотограф, но и художник. В этот момент я вдруг остро почувствовала, что нахожусь в какой-то новой реальности, не той, где я осторожная студентка. Всё это походило на сон, но я знала – я бодрствую.

Мы зашагали вместе по узкой улочке. Шаги наши отдавались эхом. Марко показывал мне необычные детали, которые сам замечал: ветхий балкон с провисшим бельём, шорох листвы над старой оградой, пролетающую тень кошки. Он объяснял, что ночью Рим разговаривает на своём языке – языке шелестов, звуков воды, едва уловимых переливов света.

– Для хорошего снимка нужно ощущать то, что скрыто за видимостью, – сказал он. – Мы смотрим на фонтан, и видим струи воды, статуи. А нужно почувствовать дыхание времени, представить всех тех, кто проходил здесь тысячи лет назад. И тогда твой взгляд на вещи меняется.

Его слова звучали как откровение. Я вспомнила, что сама чувствовала нечто похожее, когда писала первые статьи об искусстве Возрождения. Тогда мне казалось, что мастера прошлого всё ещё незримо стоят за моим плечом и ведут мою руку.

– Не переживай. Мне нужна модель, чтобы завершить серию работ о ночном Риме. Мне хочется запечатлеть не только пустые улицы, но и тот особый свет, который падает на человеческую фигуру в полутьме.– Послушай, Катерина, ты не хочешь поучаствовать в фотосессии? – неожиданно спросил Марко. – Фотосессии? – я улыбнулась, представив, как неловко буду выглядеть. – Я никогда этого не делала серьёзно…

Я немного смутилась. Однако в его голосе звучало спокойное убеждение, и я вдруг остро захотела согласиться, почувствовать на себе этот римский свет, такую же магическую иллюминацию, которую я видела на его фотографиях.

– Хорошо, – повторила я, почти шёпотом. – Только будь терпеливым со мной.

Марко улыбнулся, и мы зашагали в сторону Пантеона. Когда мы вышли на площадь Ротонды, передо мной предстала знакомая картина: величественный храм, подсвеченный снизу, колонны вырастали из темноты в небо, а купол казался огромным глазом, глядящим на звёзды.

– Встань здесь, – показал Марко на площадку у колонны. – Смотри прямо вперёд и представь, что вокруг никого нет.

Он расставил штатив, повесил фонарь на крюк, чтобы подсветить мне лицо, но очень мягко, словно случайным уличным светом. И вдруг меня охватило чувство: будто я растворяюсь во времени, становлюсь частью старого Рима, что просуществовал века и ещё простоит столько же. Мрамор под моей рукой казался живым, как будто в нём билась память о множестве прикосновений до меня.

Щёлкнула камера. Снова. И снова. Марко просил меня наклонить голову, чуть поднять лицо, закрыть глаза. Я сделала, как он говорил. Лёгкий ветер шевелил мои волосы, веки клонились от ночной неги, но внутри меня пульсировала странная энергия.

– Прекрасно, – тихо сказал он после очередного снимка. – Ты очень выразительна, Катерина.

Я чувствовала, как краснею, хотя была ночь и никто, кроме фонарей, не мог этого заметить. Но мне было хорошо. Я была другой – смелой, открытой, как героиня киноленты.

Мы продолжили нашу прогулку, делая остановки то у безлюдного переулка, то у закрытой лавки с античными статуями за витриной, то у Тибра, где сквозь ветви плакучих ив пробивался серебристый лунный свет. Пока Марко устанавливал камеру, я смотрела, как его сильные пальцы ловко поворачивают объектив, меняют настройки. Меня захватила эта его сосредоточенность: он словно разговаривал со своими снимками.

В какой-то момент, когда я стояла на каменном парапете у реки, наблюдая за отражением луны на тихой глади, я ощутила его прикосновение. Марко легко коснулся моей ладони, проводя кончиками пальцев по моим пальцам. Я не отпрянула; меня охватила тихая дрожь. Внутри возникло желание обернуться, обнять его и раствориться в этом мгновении. Но я стояла, пойманная в оковы робости. Возможно, это был лишь жест благодарности или дружеского участия. Но казалось, что в этом прикосновении звучало нечто большее – то ли вопрос, то ли мольба, то ли признание.

Мы пошли дальше вдоль реки, поминутно останавливаясь, чтобы сфотографировать то странный изгиб моста, то свет отдалённых фонарей. Я наслаждалась моментом. Ощущала, как внутри меня рождается тихое счастье, будто я наконец нашла что-то, что давно искала, сама не зная о том.

Чем ближе к полуночи, тем просторнее становились улицы. Туристы исчезли, редкие прохожие спешили по своим делам, не обращая на нас ни малейшего внимания. Мы вышли к крепости Святого Ангела, чёрные силуэты ангелов на мосту застыли в молчаливом величии. Марко попросил меня пройтись по мосту вперёд, чтобы он мог снять меня в движении, спиной к камере.

Я шла не спеша, чувствуя, как каблуки слегка покачиваются на неровных плитах. Воздух был мягок и свеж, река текла под мостом почти беззвучно. Я знала, что он смотрит на меня через объектив, и хотя я не видела его глаз, я чувствовала на себе этот взгляд – тёплый, внимательный, немного смущённый и в то же время решительный.

– Всё, – услышала я его голос. – Можно обернуться.

Я повернулась к нему, и в этот миг его камера щёлкнула в последний раз. Марко улыбнулся, убрал фотоаппарат в сумку и подошёл ко мне. Мы стояли почти вплотную, посреди древнего моста, под ночным небом Рима. Молчание длилось несколько секунд. Я заметила, как мелькнуло в его взгляде сомнение – точно такое же, какое я сама чувствовала.

– Спасибо, что показал мне этот ночной Рим…И тут я на миг увидела себя со стороны: обычная русская студентка, приехавшая за вдохновением, а нашедшая здесь что-то гораздо более глубокое. Я протянула руку и коснулась его плеча, тихо говоря:

– Катерина, – произнёс он негромко. – Ты даже не представляешь, как прекрасен этот город сейчас. Он кажется иным, потому что ты смотришь на него с искренним удивлением и доверием… Когда я фотографирую тебя, я вижу, как ты дышишь с Римом в унисон.

Он слегка наклонился ко мне. Я ощутила аромат табака и какой-то горьковатой травы, может, розмарина, пропитавшего его рубашку. Это касание, лёгкое столкновение дыханий, – всё было таким естественным, будто мы знали друг друга много лет. Я не стала сопротивляться, когда наши губы соприкоснулись в коротком, чуть робком поцелуе, но за этим сомнением вдруг послышался общий стук наших сердец.

В ту минуту я подумала, что иногда самые важные встречи случаются именно так: внезапно, среди ночи, в далёком городе, когда ты вовсе не ждёшь и не надеешься. Эта мысль будто звенела у меня внутри, как приглушённый колокольчик, провозглашающий, что в жизни существуют настоящие чудеса.

Когда мы отстранились друг от друга, Марко взял меня за руку, и мы снова зашагали вперёд. Я не спрашивала, куда он ведёт меня – хотелось просто идти рядом, слушать его тихий голос, чувствовать тепло его ладони. Улицы становились всё уже, фонари исчезали в глубине переулков, и мы оказались на крохотной площади.

Здесь, у древней церкви, было совсем пусто. Я запрокинула голову и увидела луну, точно спустившуюся на уровень черепичных крыш. Такое небо видишь лишь раз в жизни: безоблачное, беззвёздное, лишь этот лунный диск, ослепительно белый и холодный.

– Давай присядем, – сказал Марко, и мы опустились на низкую каменную ограду. Его рука продолжала держать мою ладонь, в этом я ощущала спокойствие.

Мы говорили обо всём подряд: о моей жизни в Москве, о его детстве в Тоскане, о том, как он в юности увлёкся живописью, а потом стал фотографировать, когда понял, что не успеет запечатлеть все быстро меняющиеся детали мира лишь кистью и красками. Он рассказывал о своей семье, о старом дедовом доме среди виноградников, где он любил сидеть на маленькой террасе и писать стихи, иногда до самых сумерек.