Сказки бурого болота. Часть 3. Сумеречное зрение

Глава1

На Родину..

       Ничего он не чувствовал, вяло, безо всякого интереса смотрел на проносящиеся мимо пейзажи. Ничего особенного, все, как везде: то же небо, солнце, та же трава; деревья, быть может, несколько иные. Зато уж российские дороги сумели здорово удивить! А дед так восторгался своей исторической родиной, буквально бредил ею. И все его рассказы ( выдуманные или реальные) всегда сводились к России, к самому ее сердцу – глубинке с удивительным и милым названием – Сапожок.

       Потому он с раннего детства мечтал увидеть эту странную, интересную, опасную, но такую притягательную страну. Дед не препятствовал ему смотреть телепередачи о России, не прогонял, когда долгими зимними вечерами его солидные подгулявшие друзья вовсю костерили варваров-русских. Он не заступался за своих бывших соотечественников, молча ухмылялся в усы. А потом, далеко за полночь, спрятавшись от Марго  (нет, не бабушки, Боже избави!), в полумраке освещенного лишь старинной зеленой лампой кабинета, закутавшись в шерстяной плед и прихлебывая душистый чай с чабрецом (с трудом доставлявшимся из любимой России и бережно хранимым), убедительно парировал для своего светловолосого любимчика-внука все их яростные выпады. И после того все эти важные  и напыщенные фабриканты и банкиры казались ему не более, чем дураками.

       Россия манила все больше. Только все эти хлопоты, связанные с неожиданной поездкой, нервозная поспешность, с которой все организовалось, накопившаяся усталость никак не давали ему расслабиться и подумать, зачем он, собственно, едет в какое-то захолустье.

       В их огромном, старом, темноватом доме, где прошло все его детство, всегда было очень много занимательных для ребенка вещей. И дед, и Марго (не бабушка!) слыли в их городке странными, неразборчивыми коллекционерами. Благо, деньги всегда водились (у деда был небольшой, но стабильный бизнес), они могли скупать всякую  «ерунду», как говорила горничная, вынужденная очищать все это от пыли и расставлять по местам. Статуи и статуэтки, картины и посуда, мебель, ковры, гобелены, книги и рукописи, ювелирка. Всего было полно  и хранилось, хоть и без четкой системы, но в относительном порядке.

       Все вещи были старинными и несли на себе печать прошедших времен, что истинный коллекционер чувствует сразу. И далеко не все можно было считать хламом. За некоторыми из них велась настоящая охота среди ценителей раритетов. Но дед никогда ни с чем не хотел расставаться. У всех вещей было нечто общее – все они были из России, и на всех  так или иначе изображена сова. Это было как-то связано с их фамилией – Совински. Приобретая каждый предмет, дед долго его рассматривал. В это время он был каким-то радостно возбужденным. Потом его настроение угасало и он терял интерес к очередному предмету. Тот находил себе место среди других и жил дальше в этой «большой семье».

       Дед никогда не вел каталога. Но он говорил, что все его приобретения очень ценные и могут помочь в жизни. Марго (не бабушка, Боже избави!) тогда бросала на него быстрый и какой-то тревожный взгляд, и дед надолго умолкал.

       Это было хорошее, беззаботное время – его детство в старом венгерском городке с его размеренным бытом, где никогда ничего не происходило, и каждый знал обо всех все на годы вперед. Потом длинная школьная история, нудная и серая, скучная и бесконечная. Именно в один из таких унылых дней он, вернувшись из школы, застал Марго растерянной (чего с ней никогда не происходило), заплаканных повариху и горничную. И сразу в голове пронеслась мысль, что деда он больше никогда не увидит…

       Он смутно помнил, как будто сквозь звенящий колпак, обращенные к нему слова, попытку Марго обнять, и как деревья старого парка хлестали его по лицу, смешивая слезы с дождем. Как долго, совершенно вымокнув и замерзнув, сидел на замшелой каменной скамейке на берегу маленького паркового пруда и не воспринимал ничего, кроме истеричного крика вспугнутых диких уток, устроившихся в непроходимых камышах.

       Почти сразу он уехал в колледж. И совсем другая, непривычно живая студенческая среда как-то сразу сделала и его другим – веселым и бесшабашным. Иные события и ценности завладели им. И только, приезжая на каникулы к Марго, он снова становился послушным и серьезным, никогда не нарушавшим запретов мальчиком. Правда, более высоким и широким в плечах. А Марго и дом казались потерянными во времени, ничуть не меняясь. Они не согнулись под тяжестью лет и оставались такими же – высокими, прямыми и гордыми, и вели свою привычную жизнь вполне довольные друг другом. Марго занималась собой, о доме заботились слуги.

       И вот однажды, много лет спустя, Марго совершенно неожиданно стремительно появилась на пороге его кабинета, чуть не сбив с ног секретаршу. Элегантное голубое, безупречного покроя английское пальто было расстегнуто, маленькая шляпка-таблетка сбилась набок, выпустив из прически длинную черную прядь, а яркие и яростные глаза в обрамлении щеток нарощенных ресниц метали молнии.

       Отпустив с извинениями бедную секретаршу, усадив нервно озирающуюся Марго в кресло для гостей  и в третий раз подливая ей в бокал коньяк, он слушал какую-то белиберду и ничего не понимал: опять какой-то аукцион с какой-то очередной рухлядью, за которую Марго сражалась, аки лев, приобрела ее и уже везла в свой дамский клуб похвалиться перед подружками.

       И вдруг, совершенно наглым и жутким образом  ее любимую «букашку» угнали, когда она в кафе наслаждалась беседой  со старой знакомой. И бедная Марго без документов, без денег, которые оставались в сумочке, а сумочка в «букашке», осталась одна в центре города. И ей пришлось пешком (!) пройти большое расстояние до офиса ее любимого внука, который, конечно же, ее спасет, отыщет «букашку» и накажет жутких грабителей. А Марго отвезет-таки в клуб.

       Вздохнув, он оставил Марго утешаться коньяком и шоколадом и набрал номер. Вся прелесть маленьких городков в том, что все здесь друг друга знают – либо учились в одной школе, либо входили в одну компанию, либо жили неподалеку. Трубку снял сам начальник полиции. После взаимных приветствий и традиционных рассуждений о погоде он вкратце описал ситуацию и долго слушал удивленные причитания старого друга. Ведь в их образцовом городке такое происшествие! Немедленно отряд самых лучших полицейских найдет негодяев и упрячет за решетку пожизненно. Обожаемой Марго, перенесшей ужасные страдания, ее авто в целости и сохранности вернут.

Что в скором времени и произошло. «Букашка» – красный Феррари – обнаружилась в одном из проходных дворов тихой, сонной улочки. Сумочка, деньги, документы были на месте, из чего доблестные полицейские тут же сделали вывод, что озорные подростки взяли машину покататься, а потом бросили, опасаясь наказания.

       Марго безумно обрадовалась, радушно пригласила главного героя-полицейского на ужин с подружками. За радостными хлопотами не сразу поняла, что в «букашке» не было пакета с ее новым приобретением…

Глава 2

Божья Воля

1653 г.   СЕНТ-ЭТЬЕН. ФРАНЦИЯ

       Элайя Скалигер задумчиво смотрел на огонь. Поленья весело трещали, отбрасывая неровные красные отблески на шершавые каменные стены и  низкие своды подвальной лаборатории. Такой же старый пес шумно храпел у ног. Они часто засиживались вдвоем до самого утра, грея артритные кости. А потом, также вдвоем позавтракав простой и сытной пищей, шли открывать аптеку.

       Фобос укладывался на старую волчью шкуру у самых дверей, доктор вставал за прилавок. Как правило, с самого утра у входа уже собиралась толпа. Больных и страждущих в большом городе всегда много, и сидеть без работы врачу не приходилось. Среди его пациентов были люди разного достатка и сословий, и для каждого из них он применял все свои обширные знания и опыт одинаково усердно. Он мог месяцами выхаживать и кормить нищего калеку, от которого не видел даже самой мелкой монетки, а мог пользовать за баснословные деньги герцога и прочую городскую знать. Слава о чуде-враче шла далеко впереди. И очереди перед темными дубовыми дверями старинного особняка не исчезали. Уже совсем старенький ассистент Габриэль со своей сварливой женой Бригиттой – вот и весь его штат.  До недавнего времени в лаборатории трудился еще один человек, который лежал теперь в самой светлой, теплой и богато обставленной комнате наверху. Это была его красавица дочь Гертруда. Она умирала. Судьба вообще никогда не щадила Элайю. Все, что он имел, и материальные блага, и бесценные знания, доставались ему тяжко. Главным же сокровищем и наградой он считал дочь.

       Тридцать лет назад промозглой осенней ночью  в этот особняк, принадлежащий его дяде Жозефу, он принес тихо пищавший сверток с младенцем. Открывшая ему дверь молоденькая тогда Бригитта никак не впускала бродяжку в дом. На ее зычный голос вышел сам хозяин. Стоящий под ледяной колючей крупой незнакомец свободной рукой откинул капюшон, и на старого доктора глянули такие же внимательные темные глаза, как у него самого. Живой сверток незнакомец протянул смилостивившейся  под строгим взором хозяина  служанке, а сам кинулся к еле тлеющим углям камина и протянул к теплу посиневшие руки.

       Подошедший хозяин разворошил  угольки кочергой и, подбросив пару поленьев из стоявшей рядом корзины, сел в большое удобное кресло. Теперь, при более ярком свете, он разглядывал гостя. Высокий, худой, темноволосый, с тонкими правильными чертами . Отросшая щетина и давно не стриженная голова оттеняли очень бледное, изможденное лицо. Растрескавшиеся и покрытые болячками губы отливали синевой, он сильно дрожал. В прогретом помещении от мокрого плаща повалил пар. Спустившийся вниз ассистент доктора по его безмолвному повелению склонился над гостем принять верхнюю одежду, которую развесил тут же на стуле для просушки. Затем принес кружку горячего вина с корицей,  медом и имбирем. Зубы незнакомца клацали о глиняные края, но синева постепенно покидала лицо, сменяясь красными лихорадочными пятнами. Выпив вино, гость заметно захмелел, глаза его заблестели, не столько от алкоголя, сколько от слез. Упав на колени перед доктором, он сложил руки на груди и заговорил.

– Меня зовут Элайя. Я сын вашего двоюродного брата, доктора Леона Скалигера из Грийсфвальда. Я шел из Персии и Индии, где учился медицине, домой. В пути жена моя разрешилась от бремени, но меня рядом не было. Роды начались раньше срока, а женщины, помогавшие ей, неопытны и спасти ее не смогли. Младенец родился десять дней назад и очень слаб, я боюсь не донести ее до дома. Ради всего святого, разрешите мне немного времени оставаться у вас и выходить малютку или же дать ей спокойно умереть,  если так повелит Господь.  Я могу отработать беспокойство, я хороший врач. Или пришлю из дома денег, сколько скажете.

       Старый доктор молчал, наблюдая, как на нагретых открытым огнем камнях пола  быстро исчезает влага от мокрой одежды  несчастного странника. Вместо ответа рывком поднялся и одной рукой резко наклонил голову гостя, другой откинул длинные волосы с затылка. На границе волос четко прорисовывалось ярко-красное пятно в форме  полумесяца. Снова опустился в кресло, а гость так и остался на коленях со склоненной головой.

– Некуда тебе идти. Отец твой умер уже семь лет назад. Мать еще раньше. Сестру заперли в монастыре. Имущество разграбили, а дом присвоил градоначальник. Мне немногое удалось спасти. – Голова гостя опустилась еще ниже, глухие рыдания сотрясали выпирающие лопатки.

– Оставайся здесь. Станешь моим сыном. А теперь идем, посмотрим, что с младенцем.

       Бригитта, еще не имеющая детей,  следуя одному лишь женскому инстинкту, выкупала и обиходила ребенка. На ее широкой кровати этот маленький  розовый комочек почти потерялся, зарывшись в простыни. Женщина стояла перед ним на коленях и смотрела с таким обожанием и тревогой, будто сама была его матерью. Доктор приподнял ребенку веко, потом, нажав на скулы, приоткрыл крошечный ротик. Затем перевернул на животик, придерживая головку, и провел пальцем по позвоночнику. На шейке попытался спрятаться в жалких складочках кожи такой же  полумесяц, как у отца, только крошечный.  Малышка слабо запищала.

– У нее нет сил даже плакать. Чем ты ее кормил?

– Вчера одна женщина дала грудь и немного козьего молока с собой. Недавно оно закончилось, давал воды.

– Хорошо, хоть воды. А говоришь, хороший врач. Гэб, принеси виноградный сахар и теплую воду. Утром сходишь к Терезе за козьим молоком.

       А потом он с Бригиттой кормил ребенка, сунув ему в ротик уголок нового платка и по капельке подливая на него сладкую жидкость. Несчастный, всеми забытый, отец уснул прямо тут же, в комнате  служанки, на полу. Ассистент врача укрыл его толстым лоскутным одеялом. Когда малышка, насытившись, уснула, доктор не сразу отдал её на попечение  женщины. Еще некоторое время подержал на руках, хмуря высокий лоб.

Глава 3

Переезд.

САПОЖОК. 2019

       Рената радовалась, как ребенок. Сын недоумевал. Зачем ей, привыкшей к комфорту и даже роскоши, этот старый дом? Если уж приспичило жить в этом захолустье, вполне можно было  найти жилье поприличней, средства позволяли. Но спорить с авторитарной матерью он не привык. Вообще-то сто лет назад он и сам не прошел бы мимо него. Да и сейчас дом выглядел все еще величественно, этакий ветхий старец благородных кровей.

        Самое интересное, что до последнего времени дом был жилым. Совсем недавно его старенькую хозяйку забрали к себе  родственники. Бабушке стало трудно обслуживать себя, начала заговариваться, чудить. Но была добрым, милым и необременительным человеком, так что приютили ее охотно, не рассчитывая на наследство. Поэтому, когда Рената  с первого взгляда влюбилась в этот дом и стала искать хозяев, те несказанно удивились желанию его приобрести.

        В поселке предложение жилья давно превышало спрос, молодежи тут оставалось совсем немного – ни работы, ни перспектив. Надежд продать дом никто не питал. А в результате баба Катя оказалась с хорошим приданым. Как раз сегодня все бумаги были оформлены, и Рената , не желая терять ни минуты, перебралась из Кургана.

        Наташа то и дело всплескивала руками, разглядывая антикварную мебель. А Виктор, ее сердешный друг, напряженно сопел, предпочитая помалкивать. Как человек далекий от этой восторженной богемы, он  искренне не понимал, чему тут радоваться.

       Большой старый дом, неухоженный, с заросшим садом. Множество комнат, комнатушек, кладовок, коридоров и чуланчиков. Это сколько же нужно платить за одно только отопление? Все заставлено древней мебелью, воздух спертый, застоявшийся. От тяжелых портьер и раритетного, кое-где с дырочками тюля даже на расстоянии пахло пылью. Стекла не мылись лет двадцать. Флигелек отведенный под кухню, ванную и котельную, имел свой отдельный выход в сад. Там тоже все было очень старенькое.

        Рената  ахнула, когда в одной из кладовок обнаружила целую гору прекрасного дореволюционного стекла и фарфора. Продавцы извинялись, что не имели возможности вывезти весь этот старый хлам на помойку. Покупательница  удивилась – в Венгрии, да и любой другой стране, за такой «хлам» коллекционеры отвалили бы целое состояние.

        А сейчас она носилась по дому, отмахиваясь от пристающего к ней с вопросами более практичного сына. Она никак не могла выбрать себе комнату. Оскар определился сразу. Он предпочел ту спальню, в которой прежде обитала старушка. Большая комната, образующая угол дома с флигелем, два окна ее смотрели в соседний двор, отгороженный чисто символически небольшим деревянным заборчиком, а еще два выходили в сад, рядом с ними давно не использовавшаяся дверь на высокую и широкую крытую веранду. Веранда в свою очередь соединялась с выходом из кухни в сад, что было очень удобно. Оскар представлял, как будет пить здесь чай с женой и детьми. Видение было настолько реальным, что он даже помотал головой, чтобы сбросить наваждение. Вздохнул – осталось только найти жену. А пока надо было устраиваться на новом месте.

Глава 4

Местные страсти

САПОЖОК. 80-е годы

       Мальчишек долго таскали в милицию. Плакали и умоляли родители Сереги. Но они так никому и не смогли рассказать, что  их друга утащил в преисподнюю сам сатана. С того дня они никогда больше не ходили к универмагу. А если случалось проходить мимо, старались не смотреть на заросший двор за забором.

        До сих пор иногда снилось обоим, как часть кирпичной стены, к которой привалился отдохнуть их приятель, вдруг легко и бесшумно поворачивается, открывая взору странное, освещенное красным светом помещение. Полки с бутылями и банками, огромный стол, заставленный лабораторной посудой, и человека в белом халате и шапочке, который не меньше, чем они, сначала разинул рот, а потом сделал что-то, и стена вновь повернулась, оставив обалдевшего Серегу внутри.

        Пацаны неслись тогда к выходу, не разбирая дороги, натыкаясь на стены и падая. Никто уже не смотрел, где натянута веревка. И, конечно, заблудились. Хорошо еще, что со страху не побросали свечи и фонарь, хотя основной их запас оставался у Сереги. Еще несколько часов они скитались по бесконечным подземным коридорам, иногда слыша невнятные шумы. Однажды даже поняли, что над головами проехала грузовая машина. Но легче от этого не становилось, кричать  бесполезно, а веревки нигде не было. Почти потеряв надежду, в полной панике споткнулись в одном из ответвлений на брошенный Толяном клубок шпагата.

       Осознав, что на этом самом месте исчез Серега, не сговариваясь, снова кинулись искать выход, догадавшись сматывать шпагат. Когда выбрались, сильно завечерело. Ребята продрогли, проголодались, но идти домой боялись. Естественно, ничего хорошего их там не ждало. Толян  отведал ремня, а Юркина мама плакала. Утром, когда к ним пришли не на шутку встревоженные родители Сереги, стало еще хуже.

        Никто не верил, что в этот злополучный день друзья не виделись, но мальчишки упрямо стояли на своем – Серегу не видели, ничего не знаем.  Парня скорее всего уже слопал  сатана и ему ничем не поможешь, а им могло достаться по полной. Ни родители, ни милиция так ничего и не добились. Серегу искали везде, даже спускали воду на Мошке, но не нашли. Осенью умерла от горя его бабушка, родители с младшим братом спешно переехали в Москву. Оставаться в поселке было выше их сил.

        А весной, когда старенькая школьная медсестра Марь Васильна повела их на медосмотр в поликлинику, Юрка почему-то грохнулся в обморок. Его долго приводили в себя нашатырем и водой, назначили успокаивающее и витамины и отправили на неделю домой. Только гораздо позже признался он Толяну, что тогда в больнице увидел того самого сатану, который утащил Серегу. С этого дня  Юрка немного заикался, и очень стесняясь, совсем замкнулся в себе. Дружба с Толяном постепенно сошла на нет.

       Об исчезновении мальчика вскоре все вроде как забыли, так как случилось еще одно жуткое происшествие. Почти в центре поселка глубокой ночью сгорел дом. Всякое бывает, конечно. Но в этот раз на пожарище  нашли два обгоревших трупа со следами насильственной смерти, следы борьбы и обыска. Погибшими оказались мать и дочь, местные врачи. И это наводило на размышления.

        В таких небольших поселках интеллигенция испокон веков пользовалась всеобщим уважением. Никому бы и в голову не пришло причинить им вред. Да и воровать-то у них по большому счету было нечего. Жили, как все, а дом хоть и имели двухэтажный, оставшийся от предков, тоже врачей, но небольшой и порядком запущенный. Сами дамы на местном фоне  не выделялись шикарной одеждой или драгоценностями. Обе были суховаты, резки. Тесной дружбы или мало-мальски приятельских отношений ни с кем не поддерживали. Зато слыли  очень талантливыми и самоотверженными докторами.

       Попасть на лечение к ним было залогом успешного исцеления, они брались даже за самые безнадежные случаи. Не считаясь со временем и усталостью, могли по несколько суток не отходить от больного. Возраст, статус и благосостояние значения не имели. Врачи с маниакальным упорством боролись за жизнь пациента подчас непонятными методами и почти всегда побеждали. Конечно, радостные родственники пытались потом отблагодарить спасительниц. И всегда получали холодную отповедь. Кроме того, выхватив человека из лап неминуемой смерти, они тут же теряли к нему интерес. Их считали немного чудаковатыми, но многое прощали за несомненные заслуги. Зато среди коллег, понятно, большой любовью они не пользовались, хотя и упрекнуть их было не в чем.

       Следствие долго ломало голову, но так ни к чему и не пришло. Если злодеи и оставили какие-то следы, огонь их уничтожил. Несколько лет добротные кирпичные стены с черными следами копоти немым укором стояли на красивой зеленой улице, как-то не находилось желающих  приобрести злополучную  усадьбу. Даже само место стало пользоваться недоброй славой.

        Всего  этого в подробностях не знала  семья, переехавшая в более мягкий климат откуда-то с Севера и вскоре дом перестал пугать припозднившихся прохожих темными провалами окон, преобразившись в нарядный особнячок с веселыми кружевными занавесками, обнесенный высоким глухим забором. А соседская ребятня, зная, когда хозяев нет дома, дразнила их огромную (судя по голосу и топоту) злую собаку, свободно бегавшую по территории.

Глава 5

Недолгое счастье

1653 год. СЕНТ-ЭТЬЕН. ФРАНЦИЯ

       Когда часы на Ратуше пробили полдень, Габриэль выпустил пациента и запер дверь, а Элайя поднялся к дочери. Через некоторое время спустился в свой подвал. Там он осторожно вынул из-за пазухи маленькую колбочку с еще теплой кровью и, аккуратно сложив плотный кожух из коровьей шкуры, поднес лампу к большому коробу. Дрожащий огонек отразился в зрачках врача и матовых стенках ящика. Элайя удовлетворенно хмыкнул, пожевал губу и, отмерив пипеткой нужное количество крови, выпустил в воронку. Проследив путь красных шариков, доктор снял воронку и вынул длинную витую трубку, положил их в таз с водой. Аккуратно прикрыл ящик и пошел обедать.

       На столе дымился кусок вареной свинины и издавал аппетитные запахи пряных трав, крепкий бульон в большой глиняной миске. Бригитта и Габриэль, дождавшись хозяина, вопросительно на него посмотрели. Элайя улыбнулся и разлил по кружкам вино.  Ассистент протянул ему ломоть ржаного хлеба, и все принялись за еду. Пара часов сна на дощатых топчанах тут же, возле горячего очага, вернули мужчинам силы, и до самого захода солнца они продолжали прием и готовили лекарства.

        На заднем дворе Бригитта громко отчитывала за что-то поставщика угля. Фобос лениво приоткрыл один глаз, проводил взглядом последнего клиента, потом, подумав, решил открыть второй. Окончательно убедившись, что приемная опустела, за нижний край поддел дверь, отворил и вышел на улицу. Немного посидел, принюхиваясь к спускающимся сумеркам, и, ссутулившись, побрел в конец улицы по своим собачьим делам.

       Доктор снова навестил подвал, подлил еще порцию крови в ящик и задремал перед камином. Он очень ценил эти минуты, потому что только так мог вернуться в то время, когда был счастлив. Каждый день он путешествовал в прошлое, где Доротея, молодая и красивая Дори, была жива и любила его без оговорок, без оглядки, без сожаления о прошлой беззаботной жизни. Нищего странствующего врача полюбила дочь всемогущего венецианского дожа.

        Как они скрывались целый год от  страшного родительского гнева в убогой, продуваемой всеми ветрами хижине высоко в горах, как потом бежали из страны, переодевшись в монахов. Как пробирались к отчему дому Элайи. Только во Франции, где они продвигались очень медленно из-за беременности Дори, вздохнули свободно. До дома оставалось всего ничего, когда наступил час расплаты за недолгое счастье.

        В одном трактире, где они остановились на ночь, появился израненный мужчина с маленьким мальчиком на руках. В лесу на их карету напали грабители. Из последних сил отец сумел донести ребенка до жилья и прежде, чем свалиться без чувств, умолял помочь оставшимся там, на дороге, жене и старшему сыну. Без лишних слов Элайя остановил кровь и обработал раны незнакомца, а потом, оставив его и его ребенка на попечение любимой и трактирщиц, ускакал в ночь с сыном хозяина.

        То ли от потрясения, то ли от неожиданной активности у Доротеи начались схватки. Она запаниковала, так как знала, что младенец лежит неправильно и муж этим очень обеспокоен. Схватки продолжались, все усиливаясь, почти без перерыва, а Элайи  еще не было. Пожилая мать и жена хозяина ничего не смогли поделать. И когда врач вошел в комнату, обе заплаканные женщины молились о только что отошедшей на небеса роженице и так и не увидевшем свет ребенке.

        Элайя упал на колени перед телом мертвой жены и затих. Боль была настолько невыносимой, что не хватало слез. На бледных остывающих щеках любимой все еще блестели бисеринки пота, но лицо уже приобрело умиротворенное и благоговейно спокойное выражение, подобающее встрече с Всевышним.

       Вдруг под рукой что-то толкнулось. Элайя вздрогнул и прижался ухом к твердому животу Дори. Еле слышно и часто-часто в нем все еще билось маленькое сердечко, которое уже не могло получить от матери никакой помощи. Не помня себя, бледный до синевы, взлохмаченный, в коричневой корке чужой запекшейся крови, страшный, как сам сатана, врач ринулся к столу с остатками обеда.

        Схватив нож, на глазах онемевших от ужаса  женщин он очень быстро и четко сделал длинный поперечный разрез на большом животе. С глухим стуком на пол рухнула без чувств молодая трактирщица, а ее шустрая свекровь, громыхая деревянными башмаками, ринулась на кухню за водой и полотенцами. Через час обе бедные женщины, как заводные, метались между умирающими жертвами бандитов, их маленьким сыном и слабо дышащим новорожденным.

       Элайя уже зашил чрево любимой суровыми нитками, обмыл тело от крови и пота, переодел в единственное, очень красивое, оставшееся от прошлой жизни платье, которое Доротея  так берегла, чтобы предстать в нем перед родителями супруга.

       Робкое утреннее солнце, словно нехотя, осветило скорбную сцену прощания в маленькой комнатке  на втором этаже трактира. А к обеду, вернувшись с кладбища, люди услышали  громкий требовательный плач голодного младенца. Ещё через несколько дней слабо держащийся на ногах маркиз де Шопре слезно благодарил чудесного врача, вырвавшего и его, и  жену из лап самой смерти. Не в силах пока путешествовать самостоятельно, он послал за помощью в свое поместье сына трактирщика и теперь умолял Элайю дождаться его, дабы отблагодарить  хоть деньгами. Но оставаться в этом поселке ещё какое то время было выше сил несчастного вдовца.

       С утра оба мужчины навестили унылый сельский погост, где рядом возвышались два холмика комковатой глинистой земли. По велению и щедрой оплате маркиза за столь короткое время были подготовлены плиты, на одной из которых  выгравировали имя Филипп де Шопре, на второй – Доротея Арманьяни-Скалигер. Даты рождения с разницей около трех лет, а дата смерти одна. В ту страшную ночь врач уже не застал в живых юного маркиза, тот до последнего мужественно сражался с головорезами, защищая  раненую мать.

        Может быть, Элайя оказался очень самонадеянным, спеша покинуть негостеприимный поселок, но тогда ему показалось, что дочка достаточно окрепла для дальнейшего пути.

       Почти без гроша в кармане, с небольшим детским приданым, собранным сердобольными женщинами, и запасом еды Элайя отправился домой, оставив в здешней земле половину души. Однако, дорога с младенцем на руках стала не в пример труднее, и вскоре врач пожалел, что не послушался маркиза и трактирщика. Хорошо, что  совершенно случайно вспомнил о младшем брате отца, дяде Жозефе, жившем в Сент-Этьене, где  он оказался холодной осенней ночью.

        Так, по воле случая, дом дяди навсегда стал домом и для него. Дядя помог выходить маленькую Герти, но Элайя заметил, что при взгляде на ребенка старик постоянно хмурится. Только намного позже молодой и менее опытный врач понял то, что с первого взгляда было ясно его дяде – мозг девочки явно пострадал от недостатка питания и кислорода в чреве мертвой матери.

       В  доме дяди  Элайя вскоре стал не только полезен, но и незаменим. Старик с удовольствием видел в нем свое и брата продолжение. Тягу к медицине они унаследовали от деда, друга знаменитого Мишеля Нострадамуса. У Элайи был тот же пытливый ум исследователя и фанатичная самоотверженность врача. Не чурался он и алхимии. Старик пока не рассказал ему о хранящемся в секретной комнате в подвале обширном архиве уникальных записей деда и провидца.

        После известия о смерти брата ему удалось тайными путями пробраться в особняк, где все это хранилось, и вывезти рукописи и кое-какие ценности семьи. Не мог он допустить, чтобы записи попали в руки невежд, таких, как жадный градоначальник и его приспешники. Пусть удовольствуются домом. Сам он не стал предъявлять права на родовое гнездо, оставив псам их кость.

        А в последнее время все больше раздумывал, можно ли доверить племяннику бесценный кладезь знаний, достоин ли он? Или пусть манускрипты и дневники ждут своего часа, как повелит Господь. То, что он до сего времени видел в племяннике,  радовало, но осилит ли его неискушенный современный ум совершенно бредовые, фантастические идеи и древние науки исчезнувших цивилизаций? Сам старик, начав изучать записи, понял, что не готов, и давно забыл дорогу в тайную библиотеку.

       Элайя успешно вел прием, готовил отличные лекарства и по славе почти превзошел дядю. Многие его  методы были новы и страшили старика, но Элайя в борьбе с хворями применял весь опыт, накопленный во время путешествий по Азии и Востоку. Кроме этой основной работы, он много времени проводил в лаборатории, мечтая изготовить лекарство для подрастающей дочери.

        Природа брала свое, и к пяти годам девочка приобрела черты любимой Дори. Но она почти не разговаривала и целыми днями могла сидеть в одной позе там, где усадят. Не знала, что надо умыться, посетить туалет, поесть. При этом ее взгляд вовсе не был пустым, а лицо не имело признаков скудоумия. И отец не терял надежды. Габриэль и Бригитта любили малышку и, хотя она и не была ласковой и не имела поведения, обычного для ребенка ее возраста, они охотно возились с ней, как с живой куклой. Самую большую и светлую комнату в доме обставили с дворцовой роскошью, наряжали девочку красиво и дорого, причесывали прекрасные локоны.

        Но она ничего этого не замечала, так и обитая в своем мире. Дядя, никогда не имевший собственных детей и не умевший с ними обращаться, тем не менее, много времени проводил в комнате Гертруды. Однажды Элайя застал такую картину: Жозеф сидел в кресле, держа толстую книгу, а девочка, пристроившаяся у него на коленях, тоненьким пальчиком тыкала в страницу и слабым, неуверенным голоском тянула буквы. Элайя тогда долго наблюдал за ними из-за угла и впервые за долгие годы плакал от горя и счастья.

       К осени девочка умела писать, читать, то есть, вместо пустого сидения, глядя в одну точку, она теперь тщательно проговаривала слова из книг, хотя вряд ли понимала, о чем идет речь. В остальном ничего пока не изменилось, свою комнату она не покидала, ни с кем не общалась. Но старик, постепенно  удалившись от практики, все больше времени проводил с ней. Девочка каким-то неведомым чутьем узнавала, когда он входил в комнату, и поворачивала голову на его шаги. К другим никаких  эмоций не проявляла.

       Однажды к рождественскому обеду за спиной усевшегося за стол Элайи послышались странные звуки – тяжелые шаркающие шаги Жозефа перемежались частым легким топотком. Элайя, замерев, не смел повернуться, но видел на лицах сидящих напротив Бригитты и Габриэля выражение бескрайнего удивления. Старик уселся на свое место, и на колени к нему тут же вскарабкалась Гертруда. По-прежнему не замечая никого вокруг, она вопросительно подняла глаза на старика, и тот ободряюще улыбнулся.

        Девочка сложила ладошки и стала тихо читать молитву, опустив глазки в стол. Закончив, снова дождалась команды и взяла в руки хлеб. Онемевшая Бригитта не сразу сообразила положить в тарелку хозяина мясо. Получив от девочки первую в жизни улыбку, женщина в слезах убежала в кухню, и все услышали всхлипы, перебиваемые сумбурной молитвенной речью. Двое мужчин за столом молча роняли слезы, а старый врач с победоносным выражением лица помогал ребенку справиться с косточкой. Закончив есть, девочка потянулась за кружкой и выпила воды, потом, поцеловав дедушку в нос, спрыгнула с колен и выжидающе стояла возле стола.

– Умница, Гертруда. Что еще ты забыла сделать?

       Девочка обошла стул деда сзади и подошла к отцу. Улыбнулась, обеими ручками притянула его за шею и ткнулась носом в заросшую щеку. Потом сделала реверанс и снова посмотрела на старика.

– Все правильно, девочка. Ступай к себе, почитай. Я скоро приду, – и, как ни в чем не бывало, принялся за еду. – Что сидите, все же стынет. Бригитта, где ты там?

Глава 6

Напасть

САПОЖОК. НАШИ ДНИ

       Мишка проснулся от холода. Ничего не понимая, разглядывал хмурое серое небо через выбитые местами закопченные стеклоблоки. В бок впилось что-то острое. Просовывая к больному месту руку, удивился, что она подгребает целую кучу мусора. Вытащил обломок кирпича, повертел в руках, отбросил. Закрыл глаза. Снова открыл. Темные стены никуда не исчезли. Мишка сел и, обхватив себя за замерзшие плечи, огляделся.

        Огромное пустое помещение типа ангара или гаража. Бетонные плиты стен терялись под массивными балками высокого потолка. С одной стороны большой открытый проем – когда-то там были ворота. Теперь одна их створка валялась на полу, а вторая болталась на единственной петле, нещадно громыхая гнилыми деревяшками. В голове гудело, и очень хотелось пить. Парень поднялся, и его тут же шатнуло в сторону. Едва не упав, влетел в стену. Удар немного отрезвил.

        Домой добрался на автопилоте, звонил-звонил. Никого. Пришлось перелезать через забор, ключей почему-то не было. Ввалился в дом через заднюю дверь, открыто – значит, мама  где-то рядом, скорее всего у сестры. В ванной стащил с себя грязную толстовку и сильно пропотевшую футболку. Светлые джинсы были уделаны так, будто месяц работал в них на стройке. Мысли ворочались с большим трудом, думать не было ни желания, ни сил.

        Долго, чуть ли не до крови тер себя мочалкой и несколько раз мыл голову. На щеках неприятно щекоталась отросшая щетина, побрился. Кипяток из лейки не единожды менял на ледяной, до мурашек, душ. Наконец, почувствовав себя человеком, побрел на кухню. Поставил чайник. Открыл холодильник. На дверке каталось с десяток яиц. Стоял одинокий открытый пакет молока и масленка. Что-то не похоже на маму. Когда чайник засвистел, Мишка уже наготовил себе десяток бутербродов – печеньки, масло, печеньки. Понюхал молоко, вроде, не старое. Долил в кофе и сел ужинать.

       Первым в кухню заглянул отец и тут же вышел. В коридоре послышался шум, затем влетела мама и повисла на шее. Едва подостывший кофе от неожиданности Мишка вылил себе на колени. В дверях показался Вовка, постоял немного, подпирая косяк, а потом, прищурившись, подлетел к брату и отвесил хороший подзатыльник. Этого Мишка стерпеть уже не мог. Завязалась потасовка. Надя взвизгнула и отскочила в сторону. Шмелев растащил детей в стороны и встал между ними.

– Па, он первый начал. Че я ему сделал? По башке – бац, думает, ему все можно? – Вовка, сопя, снова ринулся в бой, отец еле справился.

– Надя, оттащи этого воробья драчливого куда-нибудь.

– Не надо. Сам уйду. А вы нянчитесь тут со своим сокровищем. Донянчились уже. Видал вон он всех нас.

       Надя затолкала Вовку в его комнату и вернулась на кухню. Мишка вытирал голые коленки мокрым полотенцем.

– Блин, ведь только что помылся. Мам, он первый полез. Ты же все видела. Да?

– Урод, ты где неделю шлялся? Мы тебя уже похоронили, – проорал из коридора брат. Мишка плюхнулся на табуретку.

– Ма, чего это он говорит? – Надюша, вся в слезах, улыбалась.

– Володь, да ладно тебе. Главное, он тут, с нами. Все остальное уже не важно. Совсем не важно.

– Так, мам подождите. Что он несет? Какую неделю? Ну да, я немного задержался, наверно, и перепачкался. Но я все объясню. – Мишка растерянно переводил взгляд с родителей на брата.

– Да что такое стряслось?

       Отец хмуро смотрел в темнеющее окно.

– Миш, ты же должен понимать, когда восемь дней от человека ни ответа, ни привета, как мы должны себя чувствовать?

– Какие восемь дней, па? Вы чего?

– Он, сучонок, еще спрашивает! Мам, я к Вале. А то убью этого урода. – Вовка хлопнул дверью.

– Миша. Тебя искали восемь дней. Где ты был?

– Да какие восемь дней? – и уже гораздо тише. – Так это что, правда?

– А ты думаешь, такими вещами шутят?

       Заплаканная тетка чуть не снесла вешалку в коридоре, еле вписавшись в поворот, и теперь всхлипывала на шее племянника. Совински топтался в дверях. Отец поманил его в сад, на лавочке сидел злой Вовка.

– Ну чего ты злишься, сын? Все же хорошо. Сам нашелся, сам пришел. Мало ли, что бывает.

       Вовку прямо приподняло со скамьи, но Совински усадил его обратно.

– Знаешь, за то время, что я знаю его, у меня сложилось определенное впечатление о твоем брате. Здесь, по-моему, не так все просто. Я имею в виду, он не просто загулял.

– Ты думаешь о том же, о чем я?

– Думаю, да. Скорее всего, наркотики.

– Но как же?

– А как это вообще бывает. Сам-то что говорит?

– Удивлен сильно. Как будто не понимает, о чем идет речь.

– Что и требовалось доказать. Па, говорил тебе, этот друг его, Седов, он же явно на чем-то сидит.

– Хорошо, давайте не будем пороть горячку. Надо во всем разобраться. Вов, позвони своим, что нашелся.

– Да позвонил уже. Пойду я к Кате, ладно? И так целую неделю не виделись.

– Иди, иди, только осторожнее, пожалуйста. И с братом больше не ссорься, я тебя прошу. Вы же взрослые люди.

       Проходя по коридору, Вовка сделал вид, что не замечает идущего навстречу Мишку, и больно двинул его плечом. Мишка отлетел к многострадальной вешалке, но смолчал. Вышел в сад.

– Пап, дядь Володь, простите меня, но я правда ничего не понимаю.

– Разберемся, сынок…

Глава 7

Соседка

САПОЖОК. НАШИ ДНИ

       Жизнь в новом старом доме потихоньку налаживалась. Во всяком случае, так казалось Ренате. Она часами возилась в  столетнем  хламе, впрочем, это всегда было ее любимым занятием.

       В первую же ночевку Оскар не смог уснуть, потому что под шкафом  шумно скреблась мышь. Утром взбешенный мужчина в одиночку отодвинул дубовую громадину от стены и едва не задохнулся от вековой пыли. В самом углу плинтуса была прогрызена дыра, через которую ночная гостья свободно посещала спальню.

        Оскар выругался и открыл окно, чуть не выломав при этом трухлявую раму. У него не было ни малейшего желания здесь оставаться, вот только матери тут и вправду стало гораздо лучше. Иногда даже казалось, что страшный диагноз просто ошибка, а рак, поедающий ее организм, вовсе исчез. Она вновь стала энергичной, резкой, носилась по дому, как молодая. Вот только на традиционную вечернюю пробежку сил всё равно не оставалось.

       Оскар смотрел, как серые клубы медленно вытягивались в распахнутое окно, и старался удержаться от желания расколотить все вокруг. Из соседнего двора раздался шум, там явно переругивались. Оскар встал на цыпочки у окна и увидел удивительную картину. На дорожке стояла белая коза в бейсболке, темных очках любимой модели Сильвестра Сталлоне и курила.

        Хотя нет, это был всего лишь окурок, коза пожевала его губами, потом он исчез в ее пасти. Животное со смаком его прожевало и потянулось бородатой мордой к высокому растению с большими шапками огненно-красных цветов. Из дома выскочила девушка, схватила козу за ошейник и потянула в сад.

– Вот, Бэлла, зараза такая, опять мне из-за тебя досталось. Отец, конечно, сам виноват, что свои бычки везде бросает. А ты-то не забывай, что капля никотина убивает лошадь. Ты – в пять раз меньше, слопаешь еще пару, и тю-тю. И даже шашлык тогда из тебя не сделаешь.

       Коза внимательно слушала, пока девушка привязывала веревку к врытому в землю колу. Хозяйка сняла с козы бейсболку и очки, отвесив щелбан по лбу, водрузила на себя и пошла к дому.  Длинная, ногастая, с белесыми бровями и ресницами, с выгоревшими почти до белизны волосами. Оскар невольно улыбнулся – вся злость испарилась. Эта смешная девчонка общалась с козой, как с человеком –  в том обществе, где вращался он, этого бы не поняли.

        Отошел от окна, присел на кровать. 7 утра, еще очень рано. Он успеет приготовить завтрак до того, как откроются  магазины. Единственное, чего не захотела терпеть мама в этом доме, была  старая сантехника и ему предстоял нешуточный ремонт. Оскар усмехнулся, по-хорошему, этот дом надо просто снести бульдозером, вздохнул и побрел в ванную.

        Потом две недели в доме было полно чужих людей. Шел полный ремонт ванной и кухни, косметический в комнатах. Рената сорвала голос, оберегая раритеты от слишком старательно все моющих и чистящих женщин, присланных клининговой компанией. Оскар не скупился на оплату, но очень торопил. Ему, как и матери, были физически необходимы покой и тишина.  За это время они оба так настрадались от царившего вокруг хаоса, что первую ночь в полной тишине спали без задних ног.

        Оскар, впервые ночевавший в своей обновленной комнате, проснулся от шума за окном. Новые стеклопакеты не спасали от остервенелого собачьего лая и кошачьего визга. Он уже знал, что у соседей есть собака по имени Рекс, пес породы столбовой дворянин. Существо в общем спокойное и не желающее лишний раз открывать пасть. Бравого охранника он изображал только в присутствии хозяев. А сейчас  во весь свой немаленький рост почти дотягивался до разделявшего участки заборчика, на котором, ощетинившись и выгнув спинку, пытался спастись худенький грязный котенок.

        Бедняге некуда было деться, деревьев рядом не видать, а спрыгнуть по другую сторону забора он не догадывался, видимо, от испуга и метался по узкому верху тесин, оглашая криком всю округу. Оскар сам не знал, почему распахнул окно и спрыгнул в сад. Ор на мгновение затих. Бедный мяука  решил, что потерял последний путь к спасению. Оскар схватил его за шкирку и держал на весу, разглядывая. В этот момент из окна соседей высунулась взлохмаченная  сонная блондинка.

– Рекс, зараза. Чего разгавкался! – вышла и увела собаку за дом, где, видимо, привязала, так как вернулась одна. Оскар стоял с котенком в руках, девушка заметила его.

– Ой, здравствуйте. Они вас тоже разбудили? Простите, пожалуйста. Я подкармливаю этого котенка, он приблудный. А собаку отпускаем на ночь побегать по двору. Давайте его сюда, я сейчас принесу ему что-нибудь.

– Здравствуйте. А если он ничейный, можно я возьму его себе? У нас тут мыши. Меня зовут Оскар.

– А я Оля, но все зовут меня Леля. Так что, зовите, как вам больше нравится. А котенка, пожалуйста, забирайте, я буду очень  рада. Жалко его, а у нас уже есть два своих лодыря.

– Вот и отлично. А кто он, мальчик или девочка?

– Не знаю, я не брала его в руки, вдруг больной. А я смотрю, вы основательно здесь потрудились. Вы тут жить будете? Или так, на лето?

– Будем жить постоянно. Надеюсь, не помешаем.

– Да вы что? Мы так расстроились, когда бабу Катю забрали. Пустой дом рядом – это же так неприятно. Так что, мы очень даже «за». Живите на здоровье. У нас здесь хорошо, тихо. Извините, я пойду, мне на работу надо собираться.

       А Оскару ничего не оставалось, как лезть обратно в окно, из которого так опрометчиво выпрыгнул.

        Едва войдя на  кухню, Рената увидела на диванчике худющее и дрожащее мокрое существо рыжего цвета. Оно жалобно мяукало и пыталось вылизывать шерстку. В дверях показался сын с феном в руках.

– Мама, добро утро. Я не успел его высушить, мы только что искупались. Сейчас, сейчас.

– Оскар, кошек нельзя сушить феном, она же испугается. Сама высохнет, тепло же. Что это вообще такое? Я разве говорила, что нам нужно завести кошку?

– Мама, это кот. Смотри, какой красивый. Мы назовем его Лев, и он будет защищать нас от мышей.

        Дама поморщилась.

– Надеюсь, ты понимаешь, что все хлопоты, связанные с его воспитанием, тебе придется взять на себя. Я не желаю возиться с этим рассадником блох, глистов и аллергии. Завтрак сегодня приготовлю сама. Унеси это, пожалуйста, отсюда. – И принялась раздраженно греметь посудой.

Глава 8

Посвящение

1611 г. СЕНТ-ЭТЬЕН

     Рождество прошло, как в радужном тумане. Вечером Элайя истово молился в своей комнате, когда туда вошел Жозеф. Молодой врач, как был на коленях, так и пополз к дяде. Обняв его ноги, покрыл их поцелуями.

– Угомонись, сынок. Позволь, я присяду. Да, мы с девочкой достигли больших успехов, что и решили сегодня продемонстрировать всем вам. Но вы не должны обманываться, ее мозг по-прежнему наполовину мертв. А то, что ты видел, не более, чем «дрессировка». Как у бродячих артистов со зверями. Нет, нет, погоди отчаиваться. Такой, как все, она , конечно, никогда не станет, ей постоянно будет необходима помощь со стороны  в житейских  делах. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы хоть немного приспособить ее к окружающей действительности. К сожалению, времени на это остается не так много. Да, да, мой друг, я болен и вряд ли доживу до следующего Рождества. Но я пришел сейчас поговорить о другом. Долгие годы я наблюдал за тобой и пришел к выводу, что из всей нашей семьи, пожалуй, только тебе суждено получить тайные знания, волей судьбы оказавшиеся в моих руках. Сам я почувствовал, что слаб умом и недостоин познать их, но в тебе вижу продолжение твоего деда и его сподвижников. Поэтому ничего не говори сейчас и идем со мной.

       Старик медленно поднялся и взял со стола лампу. Идя по коридору, мужчины слышали, как Бригитта весело щебечет в комнате Гертруды, иногда ей односложно отвечает тонкий детский голосок. На кухне, возле остывающей плиты, грелась собака. Жозеф вошел в темную прихожую, ведущую во двор, кладовую, угольный склад и винный погреб. Толкнул толстую дубовую дверь погреба и подкрутил фитиль лампы, так как многолетняя тьма тут же поглотила робкий огонек. Из запасов вина в обширном помещении мало что оставалось – пара небольших бочонков да десяток облепленных пылью и паутиной бутылок, вот и все. Сам хозяин любил молодое кислое вино, как он говорил, живое, а гостей здесь никогда не принимали.

       Пустые стеллажи Жозеф приспособил под хранение различных минералов и соли. Элайя удивился, чего он здесь не видел? Иногда по несколько раз в день приходилось спускаться сюда за тем или иным веществом для изготовления лекарств или проведения опытов. Но возле винного стеллажа старик поднял палец, приказав внимательно смотреть, и передал лампу племяннику. Сам обеими руками уперся в дубовые столбы и с силой надавил на них всем телом. Почти бесшумно стеллаж вместе с частью стены  въехал в стену, образовав с одной стороны проход. Забрав лампу, Жозеф сделал знак следовать за собой. Проход почти сразу резко поворачивал влево и полого уходил вниз. С потолка свисали клоки заплесневелой паутины, и однажды прямо на лицо Элайе упало большое скользко-холодное насекомое с множеством быстро перебирающих лапок, спугнутое  невиданным чудом –   неярким светом лампы. Мужчина судорожно смахнул его и передернулся, а Жозеф уже поднимался по каменным ступеням. Вскоре взору открылась сплошная темная кирпичная стена. Тупик? Старик нагнулся, светя лампой, поближе к кладке и высветил какой-то  еле заметный орнамент на кирпиче  почти в самом низу, надавил на него, утопив всю ладонь внутрь стены, но больше ничего не произошло. Минуту постояв на лестнице и удовлетворенно хмыкнув на какой-то тихий скользящий звук, сделал знак осторожно идти обратно. У самого подножия лестницы, где они прошли всего пару минут назад, теперь зиял широкий черный провал. Жозеф оторвал кусок льняного платка и поджег его от лампы. А потом бросил в колодец. Долго и бесшумно летел он, ничего не освещая, и скрылся из глаз уж совсем крошечной искоркой. У обоих по телу пробежал холодок, а потом старик, поставив лампу на ступеньку, считал кирпичи сбоку на стене. Показал Элайе третий снизу над третьей ступенькой и четвертый над четвертой с другой стороны. Присев на корточки, одновременно вдавил оба кирпича внутрь кладки. И тут тупиковая стена со страшным скрежетом давно не смазанного механизма отошла в сторону, открыв очередной темный зев.