Я полюбила бандита…

Глава 1

Марьяна       

Поток машин сегодня не то, чтобы оживленный, поэтому я еду почти расслабленно. За рулем я не так давно, нога на сцеплении, когда трогаюсь с места, стоя на светофоре первой, правда, уже не дрожит, но в плотном потоке до сих пор нервничаю. Ну там, при перестроении или на кольце. Обычное дело.

Сзади кто-то усиленно моргает фарами, и я перестраиваюсь правее. Дорога тут шестиполосная. Три полосы туда, три обратно. Пропускаю торопыгу и снова перестраиваюсь в крайнюю левую полосу. Скоро мне нужно сделать разворот, потом перестроиться в крайнюю правую полосу и свернуть в жилой массив справа от дороги. Хорошо, что поток машин сегодня не то, чтобы оживленный.

Мама всегда жутко переживает, когда я сажусь за руль. Она вообще у меня считает, что молодая леди должна чинно восседать на пассажирском сиденье, пока ее везет по нужному адресу сидящий за рулем мужчина. Я у мамы единственный ребенок. Единственный и рожденный достаточно поздно по меркам нашей страны после многочисленных неудачных попыток зачать и выносить. Ну. Вы поняли, да? Так что мама у меня пенсионерка. Бодрая и ухоженная пенсионерка.

Была.

Мужчины же у меня нет. У меня есть я. Та еще ходячая проблема, я вам скажу. То тарелка с овсянкой у нее выскользнет из уставших рук и разлетится вдребезги об кафель под ногами, то свет выключить забудет. Так что мне и меня хватает. В общем, мое решение получить водительские права и покупку очень бюджетного и очень подержанного авто мамуля не одобрила. Но и сильно против не была. Она у меня старается. Моя мама. Раньше всегда рассказывала, как интересно рассуждают старшеклассницы из подведомственного ей одиннадцатого «а». Про то, что женщина должна быть самодостаточной, той самой сильной и независимой, успешной. Карьера, должность, статус, престиж, бизнес… а там и все остальное приложится. Я мягко ей говорила, что, мол, да, мам, такое вот теперь время и в нужном месте вворачивала: «…а за рулем сколько женщин теперь, сама посмотри». Мама печально вздыхала и принималась вспоминать, как шоколадка, которую подарил ей папа в день знакомства, была растаявшая настолько, что напоминала скорее шоколадный кисель, чем шоколадку. Папа приносил эту шоколадку уже на третьи танцы подряд и только на третий раз решился ее подарить.

Я сама про папу помню только то, что он сильно пил. И бил нас. Бил и пил. Чаще, конечно, пил, а потом бил, но бывало и наоборот. Спросите, почему мама с ним не развелась? Что тут ответить. Знай вы мою маму, то и самого вопроса не возникло бы. Когда мне было пятнадцать, отец допился до цирроза печени. Мы виду не подали, но выдохнули с облегчением. Я так точно. Благополучно закончила школу, не с золотой медалью, как можно было бы подумать, но вполне крепкой хорошисткой и без проблем поступила на бюджетное отделение факультета русского языка и литературы. Мамуля мой выбор одобрила. После того, как я окончила университет, она навела мосты в своей школе, и я даже успела поработать пару месяцев учительницей. Пока в нашу жизнь стремительно не ворвался он.

Рак.

С той формой рака сердца, что диагностировали у мамы, долго не живут. Операцию делать смысла нет. По крайней мере, такое заключение дала бесплатная медицина. «А не пойти ли тебе в жопу, уважаемая медицина?» – ответила я ей и продала нашу с мамой трешку в центре. В центральной и самой лучшей клинике города (и страны) сказали, что операцию сделать можно. Даже нужно. Чем раньше, тем лучше. И после операции есть очень даже хорошие шансы на еще долгие годы жизни. И выставили счет.

Работу в школе мне пришлось оставить. Кроме как преподавать, я больше ничего не умею, поэтому единственно возможное решение созрело очень быстро. Репетиторство. Деньги, вырученные с продажи квартиры, я положила под проценты в банк и заполнила свой рабочий день консультациями отстающих школьников и студентов с девяти утра до девяти вечера ежедневно. Благо, дети учатся теперь в три смены. А еще на носу лето и поэтому каникулы. Ну, экзамены там у многих и подготовка к вступительным, потом будут подготовки к осенней пересдаче, но чисто технически все равно каникулы. Как ни крути, лето – не самое востребованное время года для школьного учителя, но я все равно надеюсь, что смогу найти нужное количество учеников. Так вот и мотаюсь с утра до вечера от одного адреса к другому, пытаясь хоть что-то заработать и увеличить сумму на счете до нужной. А по вечерам строчу многочисленные заявки с просьбами о помощи во всевозможные благотворительные фонды. Честно говоря, получается плохо. Настолько плохо, что иногда опускаются руки. Последние два месяца мама живет в онкологическом диспансере.

Милашка Курт Кобейн выплескивает свою боль, не сдерживаясь, кричит, срывая горло, отчаянно, с надрывом. Я знаю, дружочек, знаю. Мне тоже плохо.

Май в этом году жаркий, сухой. Дождя не было уже пару недель, и сегодня на лазурно-голубом небе опять ни облачка. Солнце палит нещадно, над поверхностью убегающей далеко вперед дороги колышется знойное марево. В машине жарко, душно; строгая белая блузка, застегнутая под горло, неприятно липнет к спине, а жесткая ткань черной плиссированной юбки до колен покалывает голую кожу бедер: дресс-код дресс-кодом, но колготки для такой погоды – это уж слишком. Кручу ручку стеклоподъемника, опуская стекло, и в салон врывается горячий, обжигающий воздух. Ох! Свои светлые волосы я обычно собираю в пучок на затылке, но не только из-за жары: они у меня сильно непослушные, укладывать их долго и трудно, а если не укладывать, то я становлюсь похожа на растрепу. Вообще, мама, начиная с самого детства, не уставала мне твердить, какая я у нее красавица. Но какая мама скажет своему ребенку иначе? Так что внешность у меня самая обычная: миндалевидный разрез светло-зеленых глаз, брови достаточно правильной формы с небольшим изломом, чуть полноватые губы сердечком и слегка выступающие скулы. Очень хочется вытащить из сумки на соседнем сиденье влажные салфетки, чтобы хоть как-то освежиться, но на ходу я этого сделать не могу. С макияжем, как и с прической, я тоже не особо усердствую. Нет на это ни времени, ни сил.

Так. Впереди место для разворота. Еще немного и следующий уже будет мой.

Со встречной полосы в место для разворота выворачивает темно-синий хэтчбэк, и я машинально немного сбрасываю скорость. Конечно, он видит, что я еду достаточно быстро и ему не успеть выскочить, но…

Блин!!!

Хэтчбэк, и не думая останавливаться, выскакивает прямо передо мной. Еще секунда и… и я рефлекторно выкручиваю руль вправо, уходя от столкновения. В зеркало даже не смотрю. Действую на автомате. Раздается звук удара и скрежет металла о металл. Резкий толчок. Визг, лязг, скрип, треск. И тишина. Мертвая гробовая тишина. Несмотря на то, что Курт все так же кричит. Просто эта тишина у меня в голове. Какое-то время я сижу, силясь осознать произошедшее, потом успокаиваю Курта, ткнув в красный прямоугольник на магнитоле, хватаю свою сумку с сиденья и вываливаюсь из машины.

Водитель хэтчбэка, не мудрствуя лукаво, банально скрылся с места происшествия. Скорее всего, именно эту фразу придется указать в протоколе. Пострадавший внедорожник, с виду очень дорогой и очень крутой (чтоб его!), с помятым левым боком стоит в соседней полосе, сразу за ним остановились еще два по виду почти таких же. Или они вместе, или зеваки, или помочь хотят. Не знаю. Из внедорожника уже вышли двое мужчин: один, невысокий и светловолосый в синем костюме с галстуком, стоит около капота и задумчиво рассматривает повреждения, второй, намного более высокий, с внушительной мускулатурой, на которой трещит по швам черная рубашка, огромный и бородатый, с перекошенным злобой страшным лицом бодрым уверенным шагом идет в мою сторону. Вот же… незадача.

– Ты че, шалава?! – грубо рявкает бородатый, – совсем охуела, шлюха тупая?!

Я мгновенно теряюсь. Нет, я, конечно, видела, что он зол. Но зачем же вот так? Я ведь не специально. И он наверняка видел, что меня подрезали. И что случилось, то уже случилось.

– Ты хоть представляешь, сколько эта тачка стоит? Смотри, че сделала!

Он хватает меня за руку и подталкивает в сторону машины, словно намереваясь как нашкодившего котенка ткнуть в нее носом.

Я теряюсь окончательно. Он еще и руки распускает. Стою и бестолково разглядываю пожеванный бок внедорожника. Поднимаю глаза и только сейчас замечаю, что в машине на переднем пассажирском сиденье сидит еще один мужчина. У него гладкие темные блестящие волосы, небрежной волной падающие на высокий лоб и виски, жесткая линия скул и правильно очерченные в дерзком изгибе губы. Даже сейчас, когда он сидит, видно, что он хорошо сложен и тоже высокий и мускулистый, но не такой перекачанный шкаф, как тот, что на меня орет, а в меру. Его белая рубашка не может скрыть плавных красивых линий идеально вылепленных мышц, а опущенная голова не может скрыть выражение полнейшего равнодушия к происходящему на лице. Мужчина сидит, склонившись над ноутбуком, и что-то там печатает. Потом, словно почувствовав, что я на него смотрю, поворачивает голову, бросает на меня короткий взгляд и снова утыкается в свой ноутбук.

Изо рта бородатого неадеквата ни на секунду не останавливается поток грязи и оскорблений. Другой мужчина, вышедший из машины вместе с ним, тот, который невысокий и светловолосый в синем костюме, все это время стоит молча, привалившись к капоту. Опасаясь, что верзила опять начнет хватать меня руками, я осторожно отступаю в его сторону и встаю у него за спиной. Здесь никого больше нет, из остановившихся вслед за нами машин никто больше не выходит, и что мне делать, я, честно говоря, не знаю, поэтому, действуя на голых инстинктах, пытаюсь найти поддержку у единственного с виду вменяемого человека.

– Бля, Сом, да она ебанутая, – изрекает бородатый и начинает мерзко ржать.

А мне становится горько и обидно. Я столько мерзостей в свой адрес, как за последние пару минут, за всю жизнь не слышала. И чем я такое заслужила? Да, я знала, что выворачивать руль было нельзя, но это ведь рефлекс. Непроизвольная реакция. Я закусываю губу и отворачиваюсь, стараясь не расплакаться. Поднимаю глаза и замечаю, что сидящий в машине мужчина теперь не отрываясь смотрит на меня исподлобья.

– Значит так, уебище…

– Завязывай, – голос ровный и сухой. Это говорит мужчина, вышедший из машины со сложенным ноутбуком в руках.

Бородатый бугай на удивление мгновенно замолкает. И я уже готова облегченно выдохнуть, как в следующее мгновение черноволосый добавляет:

– В машину ее.

Верзила гадко скалится, хватает меня за руку и тащит в сторону стоящей за разбитым внедорожником машины, из которой уже вышли наружу двое мужчин.

– Что вы делаете?! Пустите меня! Кто-нибудь! Помогите!

Немногочисленные прохожие, бредущие вдоль тротуара, опускают головы и торопливо идут дальше. Никому нет дела до моих криков. Никто не хочет себе лишних проблем. А я не могу поверить, что это происходит со мной на самом деле. Серьезно? Меня вот так вот запросто средь бела дня на оживленной дороге силой тащат в чью-то машину? И никто не остановится и не поможет?

Верзила рывком распахивает заднюю дверь, заталкивает меня внутрь салона и захлопывает ее перед моим носом. Я тут же начинаю яростно дергать ручку. Бесполезно. Заблокирована. Бросаюсь к противоположной двери, она открывается сама, амбал усаживается в салон рядом со мной, отрезая путь к выходу, и машина трогается с места.

– Куда вы меня везете?! Вы не имеете права, понятно?! Выпустите меня немедленно! Остановите сейчас же!

Я раз за разом выкрикиваю без разбора все, что приходит в голову, и остервенело дергаю ручку на двери. Наверное, впервые в жизни я нахожусь в состоянии паники. И я вроде бы и понимаю, что от моих воплей ситуация вряд ли изменится, но ничего не могу с собой поделать.

– Заткни ее, – вдруг раздается сухо-раздраженно с переднего сиденья. Черноволосый мужчина в белой рубашке сидит на переднем пассажирском сиденье по диагонали ко мне, и я вижу, что он как ни в чем не бывало что-то дальше печатает в своем ноутбуке.

Сидящий рядом бугай в одно мгновение хватает меня за ворот строгой блузки и резким движением с силой двигает головой об кузовную стойку рядом с окном машины. Висок пронзает острая боль, а перед глазами все плывет. Я теряюсь и замолкаю.

– Я сказал заткнуть, а не прибить! – грубо рявкает тот же голос.

– Извините, Вадим Сергеич, – бормочет бугай и зло шипит, повернувшись в мою сторону, – сиди тихо, шалава. Босс не любит порченные игрушки. А тебе еще тачку разбитую отрабатывать.

Остаток пути я сижу молча, пытаюсь хоть как-то переосмыслить и уложить в своей голове происходящее и сообразить, что мне дальше делать. Не получается. Да и времени на это не так чтобы много, потому что, по ощущениям, спустя минут десять или и того меньше, машина останавливается.

– Дальше я сам, – сухо говорит мужчина на переднем сиденье, – съездите проконтролируйте, что там с тачкой, – и выходит из машины, бросив ноутбук на сиденье.

Дверь с моей стороны распахивается.

– Вылезай.

Я поднимаю на него взгляд и не двигаюсь с места. Монтировкой меня отсюда выковыривай.

– Вылезай и без глупостей. Будешь истерить – отдам парням, чтобы успокоили, – он кивает головой куда-то в сторону, и я догадываюсь, что речь идет о гориллоподобном монстре и водителе, которые уже вышли из машины, – если тебе мало, то за нами еще машина едет.

И словно в подтверждение его слов в паре метров от нас паркуется еще одна машина, по виду почти не отличающаяся от той, из которой я поспешно выбираюсь наружу.

Мужчина берет меня за руку чуть повыше локтя, крепко сжимает и буквально тащит ко входу в какой-то по виду или ресторан, или клуб. На огороженной парковке, кроме нас, ни одной живой души. Внутри помещения царит полумрак, всюду зеркала, небольшие диваны, столики из темного дерева, вычурные светильники на стенах, но в зал мы не заходим, сворачиваем правее и идем по длинному коридору в сторону широкой лестницы. Навстречу выныривает молодая девушка в белой блузке и строгой темно-коричневой юбке, на шее повязан такого же оттенка, что и юбка, темно-коричневый платок с какой-то эмблемой, такая же эмблема красуется на ее блузке чуть повыше груди.

– Пожалуйста, помогите. Вызовите полицию, – слезно прошу девушку.

Она ведь такая же, как я. Самая обычная молодая девчонка. Или официантка, или администратор. Неважно. Должен же хоть кто-то мне помочь! Но та в ответ лишь виновато отводит глаза и продолжает вежливо улыбаться, глядя куда-то в пол.

– Я буду как обычно, – ровным голосом бросает мой мучитель, словно не заметив моего выступления, – моей спутнице то же самое.

И тащит меня дальше по коридору в сторону лестницы. Последняя надежда хоть на какую-то помощь тает на глазах. На втором этаже мы проходим мимо нескольких одинаковых дверей. Последнюю дверь в конце коридора мужчина уверенно распахивает и толкает меня внутрь. За спиной щелкает замок, окончательно отрезая меня от моей прошлой жизни и надежд на светлое будущее.

– Давай по-быстрому, есть охота.

Глава 2

Марьяна

Мужчина, не церемонясь, обхватывает меня широкими ладонями за талию, прожигая кожу даже через ткань блузки, легко поднимает и усаживает на большой прямоугольный стол из темного полированного дерева, стоящий почти посередине ресторанной комнаты ближе к окну, расположенному почти во всю стену напротив двери. Уже знакомое состояние паники охватывает с головой, я начинаю отчаянно брыкаться, ерзать и пытаюсь вырваться из его рук. Буду бороться до последнего. Пусть насилует мой труп. Подонок без особых усилий вклинивается между моих бедер, кладет тяжелую ладонь мне на поясницу, вдавливая в себя, а второй рукой стаскивает резинку с волос, расплетая пучок на голове, и зарывается пальцами в волосы, натягивая их у корней и фиксируя затылок. Я изо всех сил упираюсь ладонями в мощные плечи, но оттолкнуть его или отодвинуться не удается ни на миллиметр. Все равно что пытаться голыми руками остановить несущийся навстречу локомотив.

– Чего ты дергаешься? Трахну тебя разок и, считай, легко отделалась. Должна ничего не будешь.

– Вадим, – вспоминаю, как называл его тот бугай в машине, – послушайте, я что-нибудь придумаю. Я все вам отдам. Я найду деньги. Только отпустите. Пожалуйста, – стараюсь говорить спокойно, чтобы хоть как-то до него достучаться, но голос предательски дрожит, а из глаз катятся слезы.

– Не интересно, – отвечает он коротко на мою тираду, кладет тяжелую шершавую ладонь на колено и, слегка сдавливая кожу, ведет вверх по бедру.

Потом перехватывает мои руки, которыми я начинаю его неистово колошматить куда придется, заводит их за спину и фиксирует запястья, легко обхватывая их одной рукой. Вторую руку вновь кладет мне на бедро и медленно ведет ладонью вверх, пока не добирается до трусиков и не подцепляет пальцами ластовицу.

– Вадим, пожалуйста, прошу вас, не надо.

– Хватит скулить. Ничего страшного с тобой не случится. Я ж не изверг. Если расслабишься, сможешь кончить, – тихим вкрадчивым голосом говорит мне на ухо и прикусывает мочку.

Я изо всех сил пытаюсь вырваться, елозя задом по столу. Прямо перед лицом маячит крепкая шея, настолько близко, что я невольно чувствую его тяжелый терпкий мужской аромат, будоражащий и чужой, смешанный с легким ароматом парфюма, цитрусового и свежего. Не придумываю ничего лучше, как вцепиться в него зубами. Кажется, укус приходится в плечо.

– Блять, – выдыхает мужчина таким голосом, точно родитель, который безмерно устал десятый раз подряд объяснять одно и то же непослушному чаду, – если не успокоишься, поставлю раком и выебу без лишних сантиментов. Мне это надоело.

– Вадим, пожалуйста, не надо. Я не хочу. Для меня это впервые. Я еще ни разу не была с мужчиной.

Мужчина вдруг замирает, держа ладонь на моем бедре. Выгибает бровь, пристально глядя мне прямо в глаза. Взгляд у него тяжелый, давящий. Только сейчас замечаю, какие у него глаза. Темно-карие. И бездонные.

– Я, что, похож на долбоеба?

– Нет… – всхлипываю.

На долбоеба и правда не похож. На подонка, мерзавца и беспринципного ублюдка – очень даже. Но не на долбоеба.

– Сколько тебе лет? – вдруг задает он неожиданный вопрос.

Не понимая, куда он клонит, тихо отвечаю:

– Двадцать два.

– И ты хочешь, чтобы я поверил, что в двадцать два года и с такой внешностью ты до сих пор целка?

– Я говорю правду.

– Допустим, если и так, с чего ты решила, что меня это остановит?

– Но вы ведь тоже человек. Вы… вы… разве вы не понимаете? – бессвязно лепечу ему в ответ, пытаясь хоть как-то собрать мысли в кучу, – у вас ведь наверняка есть мама или сестра. Может быть даже дочь. Представьте, что кто-то поступил бы так же с ней. Разве вы не понимаете, насколько это жестоко и неправильно?

Мужчина вдруг расхохотался. Громко. В голос. Даже ткнулся лбом мне в плечо, подрагивая от сотрясающего его хохота. Отсмеявшись, он вновь поднимает на меня взгляд. Тяжелый, как могильная плита. Темный, как беззвездная ночь.

– Ты сейчас действительно пыталась меня разжалобить? Знаешь, меня уже даже не удивляет, что ты целка. Больше удивляет, как с такой наивностью ты вообще до своих лет дожила, дурочка?

Его рука снова тянется к трусикам, он подцепляет пальцами тонкую ткань ластовицы, и я в панике ляпаю первое, что почему-то приходит в голову:

– Вы руки не помыли.

Сама не знаю, почему это говорю: руки он и правда не мыл, но какое это может иметь значение в сложившейся ситуации? Полный бред. Жду какой угодно реакции, в первую очередь полного игнора слетевшей с языка глупости, но никак не того, что мужчина вдруг отстраняется, выпуская мои руки из захвата, и идет в сторону неприметной двери справа от входа. Видимо, санузел.

Подлетаю к входной двери в приват-комнату и неистово трясу ручку из стороны в сторону. Бесполезно. Дверь заперта на замок. Начинаю что есть сил молотить руками по тяжелому деревянному полотну. У меня самая настоящая истерика: я кричу, рыдаю и бросаюсь на двери как обезумевшая.

– Хватит уже с ума сходить, ненормальная.

Вышедший из туалета мерзавец снова хватает меня за талию и снова усаживает на стол. Я продолжаю выкрикивать что-то маловразумительное и нечленораздельное, махать руками и рыдать в голос. Тяжелая горячая ладонь вновь оказывается на моей пояснице, а затылок фиксирует крепкий захват. Мужчина склоняется к моему уху и тихо говорит:

– Успокойся, слышишь?

Он убирает ладонь с моей поясницы и кладет ее мне на горло, слегка поглаживая. Заглядывает мне в глаза.

– Будешь послушной девочкой, так и быть, трахать не стану, – глядя в глаза, говорит так же тихо, опять склоняется к уху и добавляет: – Сегодня.

Его рука отпускает мое горло, ладонь в очередной раз ложится на внутреннюю поверхность бедра и неторопливо двигается вверх, оглаживая тонкую кожу. Он в очередной раз добирается до моих трусиков, сдвигает в сторону ластовицу, и на этот раз я чувствую, как горячие шершавые пальцы касаются самого сокровенного. Испуганно дергаюсь.

– Тише. Тише. Расслабься, – тихо говорит мне на ухо, – руки я, кстати, намыл.

Я замираю, почти не дыша. Второй рукой он так же держит меня за волосы, так что голова запрокинута назад, открывая доступ к шее. Мужчина касается ее губами и слегка прикусывает.

– Поцелуй меня, – шепчет мне на ухо и находит мои губы.

Толкается мне в рот горячим влажным языком. Его поцелуй неспешный и чувственный. Одновременно с этим его пальцы творят что-то невообразимое. Он бережно поглаживает складки там, где раньше меня не касался ни один мужчина, то невесомо, то чуть усиливая нажим, и каждым своим прикосновением вызывает все нарастающую сладкую пульсацию в промежности. Стараюсь отвлечься от этих ощущений, но его движения настолько умелые и чуткие, что я с ужасом ощущаю, как предательски намокаю от его ласки. Мужчина осторожно раздвигает набухшие гладкие лепестки и начинает мягко потирать средним пальцем комочек клитора. Тело наливается томительной слабостью, внизу живота все сильнее скапливается приятная тяжесть. Движения его пальцев, как и поцелуй, нежные и чувственные.

– Давай, цыпленок, кончи для меня, – шепчет мне на ухо, разорвав поцелуй, – я хочу это почувствовать.

Его рот снова накрывает мои губы, от каждого движения пальцев по телу разбегаются сладкие импульсы, и уже через несколько секунд я содрогаюсь в его руках от накрывшего меня десятибалльным цунами бурного оргазма.

Голова слегка кружится, я смотрю на него растерянно, готовая вот-вот провалиться сквозь землю от стыда. Мужчина усмехается, глядя мне в глаза, подносит пальцы, которыми только что меня трогал, к своим губам и… облизывает. Видимо, мне не удается скрыть брезгливость, которая написана на моем лице, потому что в следующий момент он еще раз усмехается и подносит пальцы к моему рту. Я морщусь и отворачиваюсь. Мой затылок снова фиксирует жесткий захват, и он таки просовывает свои пальцы мне в рот.

– Умничка. А теперь на колени.

Глава 3

Марьяна

Мерзавец стаскивает меня со стола и заставляет опуститься перед ним на колени. Сомнений в том, зачем он это сделал, нет ни одного. Он неторопливо расстегивает ремень на брюках, затем ширинку и стаскивает их вниз вместе с нижним бельем. Перед глазами все плывет, но даже через пелену слез я не могу не заметить, насколько у него огромный член. Я не совсем ханжа, несколько раз смотрела фильмы для взрослых, но и представить не могла, что вживую эта часть тела у мужчин может быть настолько большой. Крепкий толстый увитый венами ствол и налитая темно-розовая головка, увенчанная жемчужной капелькой. Мужчина проводит по стволу ладонью, сжимая член в руке, потом еще раз. Я наблюдаю за его действиями, не в силах остановить бегущие по щекам потоки слез. Пожалуй, еще немного и я шлепнусь в обморок. Не знаю, сколько времени это длится. Секунды кажутся вечностью.

– Ротик открой, – хрипло командует мне.

Я сижу, не шевелясь, и сильнее стискиваю зубы.

– Ну же, цыпленок. Будь послушной девочкой. Я ведь могу и передумать.

Горько всхлипываю и приоткрываю рот.

– Умничка. Пошире открой.

Делаю, как он говорит.

– И язычок высунь.

Зажмуриваюсь и вытаскиваю язык. Чувствую мерзкий солоноватый привкус заполнившей рот густой жидкости.

– Глотай.

Закрываю рот и делаю глотательное движение. С трудом удается сдержать рвотный позыв. Кажется, меня сейчас вывернет прямо на его начищенные до блеска черные ботинки.

– Оближи, – командует этот подонок и подносит свой член к моим губам.

Вытаскиваю язык, одним движением слизываю последние капли на кончике, а потом валюсь на пол, ткнувшись лбом в сложенные друг на друга предплечья, и содрогаюсь в рыданиях.

В дверь раздается настойчивый стук.

– Сходи умойся, – почти ласково говорит мне мой мучитель и проводит ладонью по моей спине.

Дважды меня просить не надо, я встаю с пола и почти бегом скрываюсь за дверью санузла. Мне все равно никто здесь не поможет. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел меня такую. Жалкую и раздавленную. Чувствую себя полным ничтожеством.

В санузле еще одна дверь, за которой, очевидно, стоит унитаз, и большая белоснежная раковина с автоматическим смесителем у стены, выложенной светло-бежевой плиткой. Над раковиной висит внушительных размеров зеркало в массивной резной раме. Смотреть на себя не хочется. Я тщательно полоскаю рот и умываю лицо. Почти удается перестать плакать. За дверью слышны какая-то возня и звон тарелок. Я продолжаю стоять, держась за края раковины руками, и пытаюсь восстановить дыхание.

– Иди поешь, – сухо приказывает подонок, открывая дверь.

Я делаю глубокий вдох и, опустив голову, плетусь обратно в ресторанную комнату. Сажусь на один из диванов, обитых какой-то мягкой бархатистой темно-коричневой тканью и расположенных по обе стороны от стола. Мужчина садится рядом. Я несколько секунд уныло смотрю в стоящую передо мной тарелку, сложив пальцы рук в замок на бедрах, и отворачиваюсь к окну справа от меня.

– Ешь, – снова сухо приказывает мне мерзавец.

– У меня аллергия на рыбу, – отвечаю почти шепотом, продолжая смотреть в окно. Не хочу на него смотреть, но кожей ощущаю, как он молча сверлит меня взглядом.

Вид из окна красивый. Ресторан стоит на возвышенности, поэтому взору открывается живописный пейзаж блестящей алмазными искрами в лучах яркого солнца реки внизу.

– Только на рыбу или еще на что-то? – уточняет мужчина.

– Только на рыбу.

– Вот это тогда ешь.

Он убирает мою тарелку и ставит передо мной другую. Ими тут весь стол заставлен. Вкуса еды я почти не чувствую. С трудом заталкиваю в себя замысловато выложенное на тарелке передо мной какое-то блюдо.

В дверь раздается предупредительный стук, и внутрь входит официантка, одетая так же, как и та, что встречала нас на входе: белая блузка, строгая темно-коричневая юбка и темно-коричневый платок на шее. На подносе у нее в руках стоит высокий стакан из прозрачного стекла, заполненный фруктами, сливками и кусочками бисквита. Официантка ставит его на стол рядом со мной и обращается к молча жующему слева от меня мужчине:

– Что-нибудь еще, Вадим Сергеевич?

– Аптечку принеси.

После того, как девушка приносит белую пластиковую коробочку с красным крестом на крышке и снова уходит, он откидывает крышку, копается в содержимом коробки и вытаскивает оттуда маленький голубой тюбик и пластырь. Выдавливает из тюбика прозрачный гель и вдруг, протянув руку, этим гелем смазывает мне висок…

Посмотреть на себя в зеркало в туалете я так и не решилась. А про то, что меня припечатали головой в машине, и вовсе забыла. Боли я почти не чувствую – все тело мне будто чужое. Я вообще пребываю в какой-то прострации, словно со стороны за всем этим наблюдаю. Но когда он распаковывает пластырь и крепит его на ссадину на виске, меня снова накрывает. Чувствую себя вещью. Использованной. Никчемной. И от этого проявления жалкого подобия заботы после того, что он со мной сделал, становится только хуже. Ничего не могу с собой поделать и опять начинаю рыдать.

– Вадим, пожалуйста, можно мне уйти?

– Успокойся и ешь. Потом отвезу тебя домой.

Глава 4

Марьяна

После того, как мы выходим из ресторана, то идем в сторону той же машины, на которой меня сюда привезли. Вадим убирает с переднего пассажирского сиденья свой ноутбук, перекинув его назад, и усаживает меня в салон. Сам садится за руль, и я делаю вывод, что бешеная горилла и тот мужчина, что сидел за рулем, уехали на другой машине, ехавшей вслед за нами.

– Адрес говори.

Он на самом деле собрался везти меня домой. Домой… начинаю лихорадочно соображать. Моя машина осталась на месте аварии, я понятия не имею, что с ней. И я отчетливо помню его слова о том, что он не станет меня трахать сегодня (видимо, то, что он со мной только что сделал, в его представлении таковым не является). В документах на машину у меня указан адрес постоянной регистрации, а не места проживания. Если кто-то и наведается к бабуле в пригородную деревушку Терентьево, то, скорее всего, максимум информации, которую она сможет им предоставить – это невнятное мычание. Может быть, еще икнет или пукнет. Да и не знает она, где я сейчас живу. Квартиру я снимаю, что называется, неофициально. Никакого договора мы с Тамарой Петровной не оформляли. Но, наверное, меня еще как-то можно найти? Как это вообще делается? Нет, конечно, я не собираюсь скрываться как преступница, избегая обязанностей по выплате ущерба, хотя, по справедливости, пусть ищут и заставляют выплачивать водителя подрезавшего меня авто, не очень-то я себя чувствую виноватой, а вот скрываться как жертва сексуальных домогательств и похищения очень даже собираюсь. По крайней мере сейчас. Пока сотрудники правоохранительных органов не обеспечат меня должным уровнем защиты. Меня силой уволокли с места аварии, мою вину в ней еще нужно доказать, так что…

– Мне долго еще ждать?

– Северная, двенадцать, – не моргнув глазом (надеюсь) вру я.

Собственно говоря, именно туда я и ехала, чтобы проводить консультацию у десятилетней Сонечки, одной из моих постоянных учениц. Чудесный милый ребенок, старательный и заинтересованный. Настолько, что уже пожелала продолжать занятия в том числе и на летних каникулах, что для школьников небывалая редкость. А еще живет недалеко от городской набережной в чудесной современной высотке, которая имеет два выхода из каждого подъезда: один на Северную набережную, а второй – во двор. Остается только надеяться, что мерзавец не захочет подняться вместе со мной в квартиру. А если и захочет – буду действовать по обстоятельствам.

Спустя полчаса, в течение которых едем в полном молчании, а Вадим периодически отвлекается от дороги, что-то щелкая в своем телефоне, мы подъезжаем к сверкающей на солнце застекленными лоджиями новенькой двадцатиэтажке. Я дергаю кругляшок ручки на дверце и пытаюсь выбраться из машины. Мне даже удается оторвать зад от сиденья, когда на запястье сжимается стальной захват, и Вадим втягивает меня обратно в салон. Кладет ладонь мне на шею и склоняется к уху.

– Я приду завтра.

Вдоль позвоночника струится холодок, я рвано вдыхаю, отталкиваю его руку и на этот раз он позволяет мне вывалиться из дверей на улицу, хватая воздух ртом. Я торопливо иду к серым металлическим дверям с коробочкой домофона слева, мысленно молясь, чтобы в квартире Сонечки был хоть кто-нибудь, кто откроет мне дверь в подъезд. Или позвоню в первую попавшуюся квартиру и скажу, что принесла почту. Только бы ответили. Вадим до сих пор сидит в машине за моей спиной, отсутствие у меня ключей и без того подозрительно, а если еще пауза затянется…

Раздается мелодичное треньканье, и дверь открывается. Наружу выплывает дородная дама в строгом синем платье, держа на поводке лохматого пуделя в нестрогом розовом бантике.

Я ныряю в открывшуюся дверь, вежливо киваю консьержке, сидящей за стеклом в своем закутке, миную просторный холл, но к выходу с противоположной стороны сразу не иду. Прохожу мимо лифтов слева и сворачиваю на лестницу справа. Поднимаюсь несколькими этажами выше и осторожно выглядываю в окно, убеждаясь, что машина трогается с места: он действительно уезжает.

Облегченно выдыхаю и иду к выходу во двор.

Ярко светит солнце. На разноцветной детской площадке из множества горок, качелей и каруселей за невысоким радужным заборчиком хохочут несколько малышей. Чуть поодаль что-то громко и возмущенно обсуждают две женщины преклонных лет, активно жестикулируя и кивая головой в такт словам. На скамейке у подъезда сидит какой-то мужчина в спортивках и бейсболке. Курит.

Я иду через двор в сторону ближайшей остановки. Наверное, я даже перемудрила немного. Можно было назвать любой ближайший адрес, дождаться, когда он уедет, спокойно выходить и ехать домой, а не терпеть еще целых полчаса, сидя в одной с ним машине. Фух!

Вадим

Девчонка идет в сторону дверей в подъезд, а я, не отрывая взгляда от взлохмаченной пушистой макушки, подношу телефон к уху.

– Вы на месте?

– На месте, – подтверждает Слон из машины охраны, пристроившейся мне в хвост, как только выехали с парковки «Ресталии». Я им все указания еще по пути скинул.

Отбиваю звонок и трогаюсь с места. На встречу, куда мы должны были двинуть всей дружной толпой, я и так уже опоздал. Цыпленок внесла в мои планы небольшие коррективы. И дело даже не в разбитой тачке. Тянуть деньги с девчонки – это днище. Так что деньги мне от нее не нужны. Просто резко случилось так, что стало нужно кое-что другое. Ну. Вы поняли, да?

Хотите знать, почему я такой? Не знаю. Можете поискать причины в моем тяжелом детстве. В жестоком обращении взрослых, в неблагополучных условиях проживания, в конфликтах со сверстниками или в эмоциональном отвержении со стороны матери в сочетании с попустительским стилем воспитания со стороны отца.

Ни хрена вы там не найдете.

Глава 5

Марьяна

Домой добираюсь долго. Всему виной тяжелая форма полнейшего географического кретинизма. Пока я дохожу до ближайшей остановки, пока дохожу до правильной остановки, пока подбираю подходящий маршрут, пока подходящий маршрут где-то на середине оказывается неподходящим… В общем, домой попадаю уже ближе к вечеру. Оказавшись дома, я долго сижу за столом в кухне, пью чай, жую мармелад в виде апельсиновых долек, обсыпанных сахаром, и пытаюсь хоть немного собраться с мыслями. В первую очередь делаю смс-рассылку родителям тех учеников, к которым сегодня так и не приехала. Извиняюсь и пишу как есть: попала в аварию. Потом немного думаю и отменяю все консультации, назначенные на завтра: вру и ссылаюсь на болезнь. Почти вру. Мне и правда очень плохо. Почти физически. Дальше мой потрясенный и уставший мозг думать еще о чем-либо отказывается, я бреду в комнату, даже не убрав со стола, прямо в одежде валюсь на кровать и засыпаю.

А утром я первым делом нахожу в сети информацию о том, куда обращаться с заявлением об изнасиловании. Еще когда только сижу в кухне за потертым, местами облупленным, столом, набирая нужный поисковый запрос на экране своего смартфона, чувствую, как сердце уже колотится где-то в горле, а руки мелко подрагивают. Позавтракать получается с большим трудом. Кусок в горло не лезет (все место там занимает неистово колотящееся сердце), и я с усилием вливаю в себя чашку крепкого чая с лимоном, заедая его парой мятных пряников. Тщательно принимаю душ, меняю пластырь на виске, натягиваю на себя футболку и спортивки, коль скоро на работу сегодня не еду и можно обойтись без строгих блузок, и выхожу на улицу.

До нужного места добираюсь на общественной маршрутке, промахиваюсь на пару остановок и часть пути иду пешком. Солнце сегодня опять палит нещадно.

Большое облицованное плиткой здание стоит за высоким забором, окружающим асфальтированную парковку перед центральным входом. Пару секунд я без всякого смысла рассматриваю синюю металлическую табличку справа от черных тяжелых металлических дверей, пытаясь вникнуть в суть длинного официального названия ведомства. В голове пусто.

Охранник на входе уточняет цель моего визита – я, краснея, поясняю, что хочу подать заявление о сексуальных домогательствах. Мои слова не вызывают ровным счетом никакой реакции: он с равнодушным лицом выслушивает мой ответ и просит открыть сумку. Мужчину совершенно не трогает мое заявление о том, зачем я сюда пришла. Кажется, его больше интересует, нет ли в моей сумке колюще-режущих предметов или запрещенных веществ. Как будто, по его мнению, на самом деле я пришла сюда, чтобы затянуться косячком где-нибудь в местном туалете, не найдя для этого более подходящего места. Он внимательно осматривает каждое отделение моей небольшой сумочки из кожзама, спрашивает, зачем у меня лежит в ней ложка (я ношу ее постоянно в небольшом специальном пакетике, чтобы не забыть, так как еду беру с собой в контейнерах и ем в основном на бегу. После того как однажды пришлось есть рагу сложенным в несколько раз листом бумаги, ложку теперь из сумки и не вынимаю), влезает даже в маленький кармашек с дамскими принадлежностями (обязательный запас на случай форс-мажоров). Затем он просит меня положить в специальный лоток телефон и все металлические предметы, проводит через рамку металлоискателя и наконец называет номер нужного кабинета.

Поплутав по лабиринтам коридоров и с горем пополам отыскав нужную дверь, я осторожно стучу и вхожу внутрь. Внутри, за столами у противоположных стен, сидят двое мужчин в форме. После того как седой усатый мужчина с уставшим лицом с тяжелым вздохом предлагает мне присесть, оказывается, что я сажусь на стул спиной ко второму, чуть более молодому, полноватому и заросшему щетиной. От этого испытываю еще большую неловкость. Мужчина, представившийся Петром Михайловичем, просит меня предъявить паспорт, долго что-то набирает на лежащей перед ним клавиатуре, глядя то в монитор компьютера, то в мой паспорт, задает еще несколько вопросов касательно номера телефона, места проживания и прочего и спустя несколько минут, вернув документ обратно, наконец оглашает:

– Я вас слушаю.

И только в этот момент я окончательно и бесповоротно понимаю, что сейчас мне придется рассказать абсолютно незнакомому мужчине… всё. Про аварию, про то, как, рыдая, просила меня отпустить, про то, как сидела на столе, раздвинув ноги, про то, как стояла на коленях, слизывая капли с… Только в этот момент с досадой осознаю, что вряд ли найдется хоть один человек, способный подтвердить мои слова. Вспоминаю девушку из ресторана, с виноватой вежливой улыбкой смотрящую куда-то в пол и старательно делающую вид, что ей послышалась моя просьба о помощи. Догадываюсь, что найти свидетелей аварии тоже вряд ли удастся. Разве что пересмотреть кучу записей с камер, если они есть где-то там поблизости, найти водителей, проезжавших в тот момент мимо, у которых был регистратор и, возможно, осталась запись случившегося. Или опросить живущих поблизости людей, которые, возможно, проходили мимо. Никто этим заниматься не станет. Вот этот усатый уставший мужчина – точно нет. Какие-либо следы на моем теле отсутствуют, не считая ссадины на виске, которую по факту оставил даже не сам насильник. Больше ни одного синяка, гематомы, пореза, ушиба… ничего. Зато девственность осталась на том же самом месте, где и была. Получается, что мое слово против слова мерзавца. Мерзавца, который кроме денег, несомненно, имеет нужные связи и власть, коль скоро он до такой степени был уверен в своей безнаказанности, что его люди заталкивали меня в машину средь бела дня на оживленной дороге. И сколько еще раз мне придется потом вот так вот, сгорая от стыда, рассказывать унизительные подробности? Сто? Тысячу?

Усатый блюститель закона смотрит на меня выжидательно. Пауза все больше затягивается. Я встаю со стула и, бормоча невнятные извинения за беспокойство, иду к двери, успевая заметить, как усатый многозначительно переглядывается с толстяком за моей спиной. Никто не пытается меня остановить: они явно только рады, что очередная проблема устранилась сама собой.

Выйдя на улицу, долго бреду куда глаза глядят. Дохожу до какого-то небольшого, скромно обставленного, но довольно уютного кафе. Захожу внутрь, занимаю столик в самом углу и заказываю чашку латте с классическим чизкейком. А потом вытаскиваю из сумки ежедневник с адресами, расписанием занятий и расписанием школьных звонков моих учеников. На страдания и жалость к себе времени было выделено предостаточно.

Итак. Наверное, стоит исходить из того, что машины у меня больше нет. Искать, выяснять, где она и что с ней, я не стану. Машина у меня очень старая и очень бюджетная. Наверняка ее ремонт будет стоить дороже ее собственной стоимости. Думаю, я не стала бы его делать, даже будь это самая обычная авария и останься машина у меня. Поэтому я стараюсь перекроить расписание с учетом посещения учеников на общественном транспорте. Для меня задача весьма и весьма сложная. Надо прикинуть, на каких маршрутках я смогу к ним добираться, где быстрее будет дойти пешком, передвинуть занятия так, чтобы у близко живущих друг к другу детей они шли друг за другом, но с поправкой на их распорядок дня и расписание школьных занятий. А еще нужно обзвонить всех и договориться о переносе времени консультации. Масштаб задачи грандиозный. Проще было бы перенести занятия в онлайн-формат, но мой старенький ноутбук такие хотелки владелицы вряд ли потянет, выделять деньги на покупку нового я не готова, да и не уверена, что родителям учеников это понравится.

Спустя несколько часов улыбчивая официантка в синем фирменном фартуке посматривает на меня с подозрением. Парень за соседним столиком, который вошел в кафе вслед за мной и все это время что-то делает в своем ноутбуке, – тоже. Я заказываю еще одну чашку кофе, потому что предыдущий остыл, и, захлопнув ежедневник, выпиваю. Я это сделала. И раз уж у меня сегодня незапланированный выходной, то можно съездить навестить маму.

Вокруг онкодиспансера большая ухоженная территория с чем-то наподобие парка, где растут деревья, выстриженный кустарник и стоят деревянные скамейки на металлических ножках. Некоторые из больных гуляют. Мама у меня гуляет редко. Ей может стать хуже от малейших нагрузок. Палата, в которой вот уже два месяца живет мама, по виду ничем не отличается от обычной больничной палаты: три кровати изголовьями к стене, между ними тумбочки для хранения личных вещей, раковина в углу. Чисто. Светло. Пусто. Мамуля лежит на крайней кровати у открытого окна. Читает.

Я кладу на ее тумбочку упаковку ее любимого затяжного печенья и зеленые яблоки. Еще лимонные вафли. Сажусь рядом с ней на край кровати. Беру сухую худую ладонь в свои руки и подношу к губам. О том, что вчера со мной случилось, рассказывать, разумеется, и не думаю. Вместо этого рассказываю про свою практику репетиторства, про то, как мне все нравится, вспоминаю забавные случаи из последних, про то, какие дети иногда выдают перлы. В очередной раз говорю, что в школу пока возвращаться не буду, что мне удобно так работать, потому как сама составляю график, мне легче работать с детьми один на один, это эффективнее и все в таком духе.

– А у тебя что нового?

А что нового может быть в больнице? Но мама долго рассказывает про процедуры, про новую книгу, тоже вспоминает всякие больничные казусы, которые они тут обсуждают с соседками по палате. В общем, непринужденный разговор двух довольных жизнью людей. Становится горько. Знаю, маме так же. Мы насквозь друг друга видим.

– Анна Валентиновна вот, – мама кивает на соседнюю кровать (она пустая и ровно застелена), – всё, – добавляет тихо.

Теперь мы молчим. У меня в горле скапливается тяжелый колючий ком. Мне нужно начать говорить, но для этого надо сначала успокоиться. Маме и так тяжело. Зачем ей мои слёзы?

– Мамочка, время еще есть. Я что-нибудь придумаю. Все обязательно получится. Я еще в один фонд заявку подала. На днях вот ответ должны дать.

– Марьяша, – мягко и ласково говорит мне мама, – доченька…

Вот всегда она так. Умирает она, а успокаивает при этом меня.

– Послушай. Я понимаю, что тебе тяжело. Но ты еще молодая у меня совсем. Вся жизнь впереди. Не делай глупостей. Купи себе квартиру и…

– Мама! Ты опять?!

Я вскакиваю с места. С эмоциями справиться не могу. В душе кипит адский коктейль из страха потерять самого близкого человека, чувства беспомощности и безысходности, злости, боли и черт знает чего еще.

– Купить квартиру и радоваться жизни, пока ты тут умираешь?! Этого ты от меня хочешь?! А ничего, что я тебя люблю?! Ничего, что не хочу жить без тебя?! Ничего, что не хочу тебя терять?! Не хочу! Не хочу! Не хочу!

Слезы горохом катятся из глаз, я подрываюсь с места и несусь к двери. Выскакиваю в коридор и тут же залетаю обратно в палату. Бегу к маме и, рыдая, валюсь ей на грудь. Мама гладит меня по волосам и говорит, что все будет хорошо. Это я должна ей так говорить! Я! А говорит она.

Из онкодиспансера выхожу выжатая как лимон. Часть пути домой еду на маршрутке, часть иду пешком. На этот раз не потому, что вышла не на той остановке или села не на тот рейс. Хочу еще больше устать. Устать и ни о чем не думать. Приду домой, повалюсь на кровать, а завтра меня ждет новый безгранично трудный день.

Домой вваливаюсь уже ближе к вечеру. Жутко хочется пить. Скидываю кроссовки и иду в сторону кухни. Опять я забыла утром выключить свет. Хотя сейчас самый конец мая, по утрам и так светло и зачем бы он мне тогда понадобился?

Захожу на кухню, сразу от входа поворачиваю вправо и иду к столешнице, где у меня всегда стоит большой графин с кипяченой водой. Я водохлёб еще тот и стараюсь следить, чтобы запас питьевой воды никогда не иссякал. В тот момент, когда я уже беру полный стакан в руки, слышу у себя за спиной тихий стук. Сердце пропускает удар. Резко оборачиваюсь, стакан вываливается из моих рук и летит на пол. Пол покрывается россыпью прозрачных осколков, поблескивающих в лужах воды.

За столом в противоположном конце кухни, слева от входа, сидит Вадим. На нем ослепительно-белая рубашка и темно-синие брюки, у него в руках – моя чашка с портретом Сергея Бодрова и цитатой про правду1, на столе – бумажная коробочка с мармеладками в виде апельсиновых долек, обсыпанных сахаром.

Мир вокруг замирает.

Я делаю глубокий вдох, подрываюсь с места, перескакивая через осколки, и что есть духу несусь к выходу. С этой стороны кухни до двери ближе. Пролетаю через короткий коридор, хватаюсь за дверную ручку на входной двери в прихожей и тяну на себя. Дверь открывается и через секунду захлопывается перед моим носом.

Тяжелая горячая ладонь ложится мне на голый живот, бесцеремонно влезая под футболку, а вторая слегка сжимает горло. Вадим поглаживает мою шею подушечкой большого пальца и касается губами кожи чуть повыше плеча.

– Ты зачем в ментовку ходила, глупозеро? – вкрадчиво говорит мне на ухо, а у меня внутри все холодеет от его слов.

Я ведь так и не оставила заявление. А если бы и оставила, то никто так быстро его бы не нашел, чтобы он мог об этом знать. Почему-то сразу вспоминаю парня с ноутбуком, сидящего за соседним столиком в кафе. По-моему, вывод очевиден. Как очевидно и то, что так легко, как в прошлый раз (в свете грядущей перспективы), он меня точно не отпустит, раз настолько заморочился.

Я ничего ему не отвечаю. Нет смысла. Стою, прижатая спиной к его груди, а руки плетьми висят вдоль тела. Никак не сопротивляюсь. В этом тоже нет смысла. Наверное, я сдалась. Ладонь, лежащая на животе, медленно поднимается по коже вверх. Шумно дыша мне в шею, мужчина сдвигает в сторону лифчик и обхватывает полушарие груди. Слегка массирует, поглаживает, потом чуть сдавливает, зажимая сосок между костяшек пальцев.

– Грудь просто охуенная, – шепчет мне на ухо, – повернись, я хочу на тебя посмотреть.

Я в этот момент похожа на какую-нибудь инертную массу или безвольную амебу. Он без усилий разворачивает меня лицом к себе, тянет за подол футболки, стягивает ее через голову. Целуя в шею, расстегивает на спине лифчик. Чуть отстраняется и, не отрывая взгляда от тонкого кружева, тянет его на себя, обнажая грудь. Обхватывает ее ладонью, внимательно наблюдая за своими действиями, и опять осторожно массирует полушарие. Поднимает на меня взгляд. Черный. Глубокий. Горизонт событий. Он затягивает настолько, что в этот момент я не могу отвести от него глаза. Вадим тянется к моим губам и одновременно с этим подхватывает под ягодицы. Я машинально обвиваю его ногами вокруг пояса, потому что на каком-то прямо-таки инстинктивном уровне боюсь, что он меня не удержит, и правой ногой ощущаю у него за спиной что-то твердое и холодное. В мозгу мелькает смутная догадка.

Мужчина толкается языком мне в рот, целует неспешно, чувственно, словно смакует. Придерживает одной рукой под ягодицы, второй ласкает грудь, поглаживает сосок подушечкой большого пальца и опять мягко массирует полушарие. Потом ставит меня обратно на ноги и в тот момент, когда его ладони скользят с ягодиц на талию, я обвиваю его руками вокруг пояса и вытаскиваю из-за спины пистолет.

– Отойди от меня. Ублюдок.

Вадим чуть отстраняется. На долю секунды в его взгляде мелькает удивление. А потом смотрит на меня с легкой усмешкой, играющей на дерзких губах, чуть склонив голову набок. И чем только природа руководствуется, когда дает такую внешность таким мерзавцам?

– Осторожнее, цыпленок, поранишься.

Это только кажется, что выстрелить в человека просто. Ничуть не просто. Наверное, я знала, что я не смогу, еще в тот момент, когда только нашаривала пистолет у него за спиной. Какое будущее меня ждет, застрели я его сейчас? Нужна мне такая жизнь?

Резким движением я приставляю пистолет к своему виску.

Лишь на мгновение мое сознание пронзает мысль о маме. О том, как ей будет больно и что этим своим поступком я ее предаю. Бросаю. Но после того, что он собирается со мной сделать, я в любом случае уже не смогу ей помочь. Я попросту сойду с ума. Сломаюсь.

Я зажмуриваю глаза и жму на спусковой крючок.

Мамочка, прости.

Глава 6

Вадим

Это только кажется, что выстрелить в человека просто. Ни хрена не просто. Даже у бывалых парней рука нет-нет да и дрогнет. Когда цыпленок в меня стволом ткнула, я точно знал, что не сможет, хотя было любопытно. Но когда она его к своей башке приставила… Нет, я как бы малость догадывался, что она меня немножечко не хочет. Но то что настолько ей противен, что она готова вышибить себе мозги…

– Дай сюда, дура, блять! – рявкаю на впавшую в ступор девчонку и выдергиваю ствол из онемевших пальцев, мимоходом отмечая, насколько они холодные, – с предохранителя надо снимать, – рычу раздраженно, но уже получается не орать.

Девочка походу в состоянии шока. Охуенно красивое кукольное личико белее мела. Взгляд пустой, бессмысленный, расфокусированный.

– Марьяна. Посмотри на меня.

Осторожно беру ее двумя пальцами за подбородок и заставляю посмотреть мне в лицо. Та неотрывно смотрит на мои губы, словно пытается по ним прочитать, что я ей говорю.

– Я сейчас уйду.

Цыпленок продолжает, не мигая, пялить на мои губы, но слегка хмурится.

– Слышишь меня?

Взгляд отрывается от моих губ и поднимается к глазам.

– Я уйду. Если пообещаешь не делать глупостей. Ты поняла?

Кивает.

Подхватываю ее на руки и несу в сторону комнаты. Девочка никак не сопротивляется. Только прижимает к груди сжатые в кулачки ладони и вскидывает на меня испуганный взгляд.

– Я тебя в кровать отнесу, – поясняю ей на ходу, – трахать не стану, – добавляю на всякий случай. Хочу еще добавить «сегодня», но вовремя себя одергиваю. Пусть сначала в себя придет.

Девчонка настолько маленькая и невесомая, что откинуть покрывало и расправить кровать удается, удерживая ее одной рукой. Укрываю цыпленка одеялом, та вцепляется в него пальцами и натягивает чуть ли не до самого носа.

Несколько секунд стою у кровати, глядя на нее сверху вниз, потом разворачиваюсь на месте и иду к дверям. Проходя по коридору, притормаживаю, резко соображая, поворачиваю и иду в сторону кухни. Наливаю стакан воды, несу его в комнату, ставлю на тумбочку рядом с кроватью и вот теперь уже двигаю на выход. Она ж стакан разбила до того, как попила.

Марьяна

Воды мне принес. Заботливый какой. Наверное, мог бы быть хорошим человеком. Если б не был такой мудак.

Утром я встаю мрачная и озлобленная. Внутри что-то надломилось. Я не выдерживаю. Слишком много всего для меня одной. Вадима в квартире нет. Вчера он просто ушел. И я берусь за то единственное, что еще держит меня на плаву. У меня есть мама. Ей нужна моя помощь.

Я иду в душ, кое-как завтракаю, надеваю блузку, юбку, балетки и в восемь часов выхожу за дверь. Первая консультация назначена на девять, но я все равно опаздываю. В городе ужасные пробки. Закончив с одиннадцатилетним Мишей исправление ошибок в сочинении, выскакиваю на улицу и мчусь на остановку. Там, где казалось, что проще доехать, автобус едет каким-то странным маршрутом, делая непонятную петлю, так что на следующую консультацию я тоже опаздываю. И на следующую тоже. Весь день я катастрофически никуда не успеваю, рассыпаюсь в извинениях, хоть и ношусь с одного адреса на другой со скоростью кометы там, где можно добраться пешком. А там, где требуется воспользоваться общественным транспортом, автобусы и маршрутки, плетущиеся со скоростью сонной мухи, вносят в мои планы свои коррективы.

Домой я заношу себя только в одиннадцатом часу вечера. Жутко хочется пить. Скидываю балетки со стертых до кровавых мозолей ног и иду в сторону кухни.

В кухне горит свет.

Только выключить его сегодня утром я точно не забыла.

За столом в противоположном конце кухни, слева от входа, сидит Вадим. На нем ослепительно-белая рубашка и темно-синие брюки, у него в руках – моя чашка с портретом Сергея Бодрова и цитатой про правду, на столе – бумажная коробочка с мармеладками в виде апельсиновых долек, обсыпанных сахаром, и черная папка в плотной кожаной обложке.

Я вхожу в двери и, едва мазнув по нему взглядом, поворачиваю направо в сторону графина с водой на светло-серой, местами облупившейся, столешнице. Выпиваю полный стакан, ставлю обратно на столешницу, рядом с графином, а затем медленно разворачиваюсь, дохожу до края кухонного гарнитура, начинающегося по правую руку сразу от входной двери, и приваливаюсь к крайнему шкафчику боком, сложив руки в замок на груди. Хмурюсь.

– Как себя чувствуешь?

– Плохо.

– Как мама?

Сначала я решила было, что мне послышалось. Потом подумала о том, какая же я дура, что не смогла вчера выстрелить в этого подонка. Надо было хотя бы ногу ему прострелить. Может, тогда бы на этой равнодушной роже хоть что-то бы отразилось. Вадим с невозмутимым безразличным лицом, словно не замечая, что я его уже четвертовала и скормила акулам, берет из коробочки на столе мармеладную дольку, разжевывает и делает глоток из чашки.

– Это моя чашка.

Вадим разворачивает чашку портретом Бодрова к себе, с пару секунд смотрит, затем делает еще один глоток.

– Он тебе пиздит.

– Мы с ним как-нибудь сами разберемся.

– Может, он тебе подскажет, что вот с этим делать.

Вадим подталкивает ко мне черную папку в плотной кожаной обложке, лежащую на столе.

– Что это?

Одновременно с этими словами я беру в руки папку и открываю.

– Решение о признании тебя виновницей ДТП, – равнодушно жмет плечами мужчина и опять делает глоток из чашки, – заключение о размере ущерба… там много всего интересного.

Я пробегаюсь по сухим официальным строчкам отчета и чем дальше читаю, тем больше у меня глаза лезут на лоб. Сумма ущерба указана просто баснословная. Мне придется не только отдать все, что накоплено после продажи квартиры и отложено на операцию маме, но даже этого будет не хватать.

Строчки плывут перед глазами, в голове нарастает неясный гул, документы в моих руках мелко подрагивают. Внутри кипит злая обида. Никогда еще я не чувствовала себя настолько беспомощной. Ну почему?! За что?! Что я сделала не так?! Боролась из последних сил, чтобы помочь единственному близкому и любимому человеку? Старательно гребла против течения, не думая о том, что меня только сильнее относит назад?

– Я найду деньги, – лепечу ему невнятное, давясь подступающими слезами.

Понятия не имею, где я их найду. Может, продать себя на органы? Пусть сердце заберут маме, а все остальное растащат в счет уплаты долга.

– Может, ты позволишь мне отдавать тебе частями?

– Могу позволить вообще ничего не отдавать.

Я смотрю на него непонимающе. Мужчина не торопится отвечать, с ничего не выражающим лицом разжевывает мармеладку и делает очередной глоток из чашки.

– Я тебе еще в первый день говорил. Разок тебя трахаю и ты ничего не должна.

– Вадим, я…

– Трахаю, сколько хочу, и твоей маме делают операцию в лучшей клинике в самое ближайшее время.

Я ошарашенно молчу. Как же он может вот так вот запросто с этим вот равнодушным непроницаемым лицом манипулировать такими вещами? Я готова хвататься за любую возможность, согласна на любую работу, но вариант стать проституткой, пусть даже очень дорогостоящей, не рассматривала никогда. Это все так унизительно. И вся эта ситуация… До чего же это все унизительно! Точно знаю, что на это сказала бы мама. Она бы сказала, что лучше бы умерла. Сказала бы без ненависти, без презрения и без отвращения. С грустной и печальной улыбкой на лице. И тем не менее я стою, не в силах сказать ему решительное «нет», не в силах выдавить из себя вообще хоть одно слово.

Вадим, словно не замечая моей ошеломленности, последним глотком допивает содержимое чашки, молча встает из-за стола, небрежным жестом бросает на него прямоугольник из плотной гладкой бумаги и идет к выходу из кухни. В дверях останавливается.

– Можешь подумать. Максимум до завтра. Дольше этот аттракцион невиданной щедрости не продлится. Мне эта возня порядком уже надоела. Так что другие предложения будут гораздо хуже.

После его ухода я обессиленно опускаюсь на сиденье стула и беру со стола оставленную визитку. С минуту тупо пялюсь на серебристые буквы и цифры на темно-синем фоне. Громов Вадим Сергеевич. И номер телефона. Пытаюсь собрать в кучу разбегающиеся мысли. Исходя из его слов, в покое он меня в любом случае не оставит. Это не мужчина, а самый настоящий бульдозер. Со сломанной передачей заднего хода. Но все мысли отходят на второй план, стоит мне подумать о том, что мама будет здорова. Цель не оправдывает средства. Сказала бы мне мама. А я понимаю, что у реальной жизни совсем не такие правила, про которые она мне рассказывала все эти годы. Еще в прошлую нашу встречу я готова была лишить себя жизни в ужасе оттого, что меня возьмет силой чужой незнакомый мужчина, а уже сейчас… Чтобы принять решение, у меня уходит, наверное, минут пятнадцать. Или и того меньше.

Я беру в руки свой телефон и отправляю на оставленный номер сообщение из всего двух слов.

«Я согласна».

И застываю с телефоном в руке. Секунды тянутся мучительно долго.

«Я уже уехал. Приеду завтра. Будь готова».

Глава 7

Марьяна

Честно говоря, не знаю я, как к такому готовятся. Что я должна сделать? Выщипать брови? Сделать укладку и макияж? Френч? Побрить подмышки? Покрасить в розовый волосы на лобке? Ну ладно. Допустим, там нет волос. Но, может, ему нравятся морские свинки. Откуда мне знать? Мог бы как-то более развернуто предоставить список пожеланий.

В конечном итоге вся моя подготовка сводится к тому, что я отменяю все назначенные на сегодня консультации и весь день валяюсь в кровати перед телевизором. Разве что душ еще принимаю.

Где-то в середине дня приходит сообщение.

«Приеду в семь».

В семь, так в семь.

В семь часов вечера в дверном замке со скрежетом проворачивается ключ. У него есть ключи от моей съемной квартиры. Чудненько.

Вадим входит внутрь и проходит в комнату, где я растянулась на кровати в спортивных шортах и такой же футболке и, зевая, наблюдаю, как герои Ли Уоннелла и Кэри Элвеса переживают худшие моменты в своей жизни. Вадим жмет на красную пупочку как раз в тот момент, когда Джон Крамер выходит из ванной. «Игра2…» Тык. Ну что ж ты делаешь?! Это же кощунство!

– А ты чего валяешься?

– Ты обувь не снял, – говорю ему, продолжая хмуро смотреть в черный прямоугольник экрана телевизора.

На нем опять идеально выглаженная рубашка, в этот раз светло-голубого цвета, черные брюки и начищенные до блеска черные летние ботинки, в которых он прошел прямиком в комнату. А полы мыть мне.

– Марьяна. Вещи где?

– Какие вещи?

– Я вчера просил тебя быть собранной, когда приеду.

– Куда собранной?

– Ты переезжаешь ко мне.

– К тебе?

– Да, Марьяна. Ты будешь жить у меня. Ты ведь не думаешь, что я стану трахать тебя в этом клоповнике?

– Здесь нет клопов, – еле слышно говорю ему в ответ.

Я снимаю эту квартиру уже несколько месяцев. Прежде чем заселяться, все тщательно проверила. А сразу после заселения привела квартиру в надлежащий вид. Тамара Петровна, старушка, которая мне ее сдавала, на хорошую уборку была не способна в силу возраста и здоровья. Во многом по этой причине она брала за аренду весьма умеренную цену. С жильцами ей не везло, они менялись с калейдоскопической скоростью, оставляя после себя хаос и разруху. После прошлых жильцов она убралась, как смогла, но… Я перемыла все окна, вычистила до блеска сантехнику, отскоблила плитку в кухне, привела почти в идеально белоснежное состояние газовую плиту. Даже потолок помыла. И двери. Выгребла мусор из каждого уголка и только потом успокоилась.

Конечно, я понимаю, что он выражался скорее фигурально, чем буквально. Вот только я в принципе считаю, что отсутствие денег – это не показатель человеческой дерьмовости. Так уж вышло, что не у всех представителей человечества за домом припаркован Феррари, а на крыше самого дома площадка с личным самолетом. Но это вовсе не обозначает, что скромно живущий человек чем-то плох. Деньги вообще не показатель человеческих качеств и человечности. Некоторых зажиточных и имовитых представителей современного общества и людьми-то назвать сложно. Вот, например, конкретно Вадима. Язык не поворачивается назвать его человеком. Нелюдь. Зверь. Животное.

Мужчина садится рядом со мной на край кровати, протягивает руку, обхватывает меня широкой ладонью за шею сзади и притягивает к себе, приподнимая над матрасом. Я рефлекторно кладу ему ладони на плечи и пытаюсь отпихнуть. Вадим, не обращая внимания на мои попытки сопротивления, притягивает меня ближе и склоняется к уху:

– Собирай тряпки. У тебя пятнадцать минут. Я жду внизу.

      И идет к выходу в прихожую.

Вадим уходит, а я беру из встроенного шкафа в прихожей небольшой бордовый пластиковый чемодан, с которым мы с мамой когда-то ездили отдыхать, и несу его в комнату. Значит, он хочет, чтобы его новая игрушка всегда была в зоне досягаемости. Я без разбора скидываю в чемодан вещи из большого бельевого шкафа в комнате. Персональная шлюха, которая всегда будет под боком. В чемодан друг за другом летят несколько футболок, шортов, пара джинсов, спортивок, теплых кофт, самое простое и удобное хлопковое нижнее белье и простенький однотонный домашний халат. Прекрасно. Я не беру ни нарядных платьев, ни косметики, ни украшений, ни любимого мной кружева, ни чего-либо еще такого. Он же сказал, что будет трахать «сколько хочет», очень надеюсь, что эта его хотелка быстро отпадет сама собой, когда я буду появляться перед ним в «разобранном» виде. Хорошо бы еще не мыться и не чистить зубы, но боюсь, что этим я сделаю хуже себе, а не ему. Не выдержу. Так что средства гигиены я тоже беру. Поверх вещей закидываю несколько книг, которые купила давным-давно, но так и не нашла времени прочитать. Еще беру сумку с телефоном и документами. И больше ничего.

Не переодеваясь, я спускаюсь вниз, у входа в подъезд Вадим забирает мой чемодан и закидывает его в багажник машины. Машина на этот раз другая. Но это тоже какой-то внедорожник. Сомневаюсь, что он понес такие уж большие убытки после той аварии. Ну лично для него. Мы с ним находимся на, мягко говоря, разных уровнях благосостояния. Вчера я долго просматривала информацию в интернете, набрав в поисковую строку фамилию с визитки, но ничего выдающегося там не нашла. Громов Вадим. Владелец заводов, дворцов и пароходов. Никаких биографических сведений, личных фотографий. Ни одной странички в соцсетях, каких-нибудь интервью с рассказами «Как я стал успешным». Ничего, за что можно зацепиться глазу. Информации на удивление очень мало. Ее почти нет.

Мы едем в полном молчании. От центральной части города двигаемся куда-то в сторону северной окраины. Высотки за окном постепенно сменяются более низкоэтажной застройкой. Солнце еще достаточно высоко, на улице опять пекло, но в машине вполне комфортно из-за работающего кондиционера. В спальных районах кипит жизнь. Хохочут дети на каруселях за невысокими цветными заборчиками детских площадок, дамы почтенных лет бодро переставляют палки для скандинавской ходьбы, кучка подростков в джинсах и майках замышляют что-то недоброе, мамочки с колясками на вечерней прогулке со своими крикунами двигаются медленно и сонно. Мне грустно. Тоскливо. Одиноко.

– Вадим, а я смогу продолжать работать?

– У тебя будет только одна работа.

О какой работе идет речь, понятно и так, поэтому больше вопросов я не задаю.

Чем дольше мы едем, тем больше на меня наваливается тяжелой плитой неотвратимость происходящего. Вся моя утренняя бравада улетучивается под ее тяжестью, в груди нестерпимо давит, и мне отчаянно хочется реветь в голос. Но реветь нельзя, поэтому я отворачиваюсь к окну и время от времени осторожно вытираю сбегающие из глаз слезы ладонью, чтобы Вадим этого не видел. А то решит еще, что я передумала. А другие предложения, сам говорил, будут хуже.

За это время мы уже выехали куда-то за город. Внезапно машина сбрасывает скорость, съезжает на обочину и плавно тормозит. Вадим протягивает руку, берет меня за подбородок, разворачивает к себе лицом и пристально смотрит в глаза. Все-таки заметил, что я плачу. А в следующий момент я испуганно дергаюсь, когда он склоняется ко мне, обхватывает руками повыше талии и перетаскивает к себе, усаживая боком на своих коленях.

– Что ты делаешь?

Что, прямо здесь? И чем это лучше моего «клоповника»?

– Хочу кое-что проверить, – тихо отвечает мне на ухо мужчина и находит мои губы.

Осторожно касается и мягко углубляет поцелуй. Горячая ладонь проскальзывает под футболку и медленно двигается вверх. Я опять вздрагиваю и хватаю его за запястье.

– Прекрати хватать меня за руки, – строго говорит Вадим, разрывая поцелуй.

Я знаю, что должна отпустить его руку. Знаю! Но не могу.

– Марьяна. Я ничего тебе не сделаю, – уже мягче произносит он, а я все продолжаю его держать.

Вадим склоняется к моему уху и шепчет, обдавая кожу щекочущим дыханием:

– Не бойся, слышишь? Я не трону.

Снова приникает к губам, я заставляю себя ослабить хватку, и его ладонь скользит выше, сдвигая вверх спортивное бра под футболкой, и обхватывает полушарие груди. Чуть сжимает, поглаживает и большим пальцем выводит круги вокруг соска, потом осторожно касается его подушечкой пальца и снова поглаживает. Я уже почти не сопротивляюсь, когда он задирает на мне футболку, еще выше сдвигает топ и обхватывает твердую вершинку губами.

В тот момент, когда его рука скользит мне под резинку шортиков, хочется провалиться сквозь землю или раствориться в воздухе. Потому что там я вся мокрая.

– Ножки раздвинь.

Разумеется, я плотно свела бедра вместе.

– Вадим…

– Давай, цыпленок. Расслабься. Это всего лишь ласка.

И я сдаюсь. Слегка развожу ноги, утыкаюсь лицом ему в плечо и замираю, не дыша.

Он слегка приглаживает складки, потом чуть раздвигает и скользит между ними пальцем.

– Ты вся вымокла, – шепчет мне на ухо то, что я и так знаю.

Невозможно не возбудиться от таких прикосновений, понятно?! Это естественная физиологическая реакция!

Наверное.

Затуманенный патокой желания мозг постепенно теряет контроль над телом. Вадим сказал мне, что не тронет (правда, потом добавил это свое сегодня), другого выбора у меня все равно нет, и постепенно я сдаюсь. Окончательно отпускаю самоконтроль и попытки сопротивляться накатывающему состоянию блаженства. Шире раздвигаю ноги, давая ему больше доступа, и, лежа на его плече, жадно вдыхаю густой терпкий мужской аромат с легкими нотами свежего цитрусового парфюма. Сейчас мне приятен этот запах. Кульминация наступает быстро. Сначала подступает слабыми импульсами, а потом взрывается яркими разрядами где-то там, в самом низу, и огненными брызгами разлетается по всему телу. Хорошо настолько, что еще секунда и я начну постыдно стонать. Я приникаю губами к его шее и, жарко дыша, осторожно прикусываю горячую бархатную кожу зубами. Потом выпускаю и, пытаясь отдышаться, виновато шепчу:

– Извини.

Вадим собирает в кулак мои волосы на затылке, тянет, отрывая мою голову от своего плеча, и целует. Его поцелуй неспешный, чувственный и томный. В промежности все еще сладко подергивает. Определенно, у нас с ним разное понимание значения слова «не трону». Но сопротивляться я уже давно не пытаюсь, растеклась в его руках как кисель. Одной он держит меня за волосы, а вторая лежит на моей талии, едва ощутимо поглаживая.

Внезапно тишину салона машины и наш поцелуй разрывает настойчивая мелодичная трель.

Вадим бросает взгляд на экран своего смартфона, который лежит здесь же на панели, и одновременно с этим по-хозяйски похлопывает меня ладонью по боковой поверхности бедра:

– Обратно пересядь.

Да не очень-то и хотелось. Ты сам меня сюда усадил.

А потом он принимает звонок и сухо и холодно выдыхает, поднося смартфон к уху:

– Да.

Я вылезаю из машины, чтобы не лезть враскорячку через консоль, обхожу ее перед капотом и сажусь со стороны пассажира в тот момент, когда Вадим раз за разом повторяет в трубку холодное «нет». Затем долго слушает размеренный голос на том конце. Слов не разобрать.

– Хорошо, Борис. Но с моей стороны это будет не более, чем дружеский жест, – в конце концов произносит Вадим, отбивает звонок, а после заводит мотор и разворачивает машину обратно в сторону города.

Какое-то время я сижу, не задавая вопросов, но в итоге беспокойство и любопытство все равно берут верх, а Вадим опять сидит абсолютно молча, и поэтому я осторожно интересуюсь:

– Вадим, а куда мы едем?

– Поужинаем.

Спустя время мы и правда подъезжаем к какому-то ресторану с броской, расцвеченной огнями, вывеской «Амели» и затемненным стеклянным фасадом.

– Вылезай.

Я выбираюсь из машины, Вадим выходит со своей стороны, потом открывает заднюю дверь, берет с сиденья пиджак в тон брюкам и надевает. Он замерзнуть боится? На улице пекло – не продохнуть.

Внутри все кричит о дороговизне и высокой престижности заведения. Темно-коричневые стены, почти черный глянцевый потолок со множеством встроенных светильников, столы, окруженные полукруглыми диванчиками, обитыми черной бархатной тканью. Более светлые столы и множество бра уравновешивают использованные в интерьере темные тона. В зале полный аншлаг. Но в зал мы не проходим, а в сопровождении официанта идем вглубь помещения и через длинный коридор минуем несколько одинаковых дверей, пока не останавливаемся у еще одной такой же. Начинаю подозревать, что этот мужчина – любитель приватных кабинок.

В центре помещения, за круглым столом, застеленным бежевой скатертью, сидят несколько мужчин. Свободный стул только один. Вадим уступает его мне, сухо представляет меня собравшимся, не назвав ничего, кроме моего имени, а сам ждет, когда официант принесет еще один стул. Они здесь такие же, что и диванчики в зале: обиты черной, бархатистой на ощупь, тканью. Я сажусь напротив полного мужчины средних лет с одутловатым лицом и густыми темными усами, который окидывает меня с ног до головы долгим оценивающим взглядом светло-голубых холодных глаз. Вадим садится справа от меня рядом с худым импозантным мужчиной в темно-синем костюме и с коротко стриженными седыми волосами.

Все собравшиеся мужчины, сидящие за столом, сплошь в белых рубашках и явно дорогих костюмах с галстуками, на запястьях в лучах искусственного света поблескивают часы, вместо пуговиц на манжетах – запонки. И я. В спортивных шортиках и футболке. И с чем-то похожим на воронье гнездо на голове, потому что, когда мы сидели в машине, и Вадим наматывал мои волосы на свой кулак, он стащил мою резинку с волос, и я теперь не знаю, где она. В помещении работает кондиционер, тут достаточно прохладно, и соски на груди предательски твердеют. Надеюсь, что это не сильно заметно, потому что под футболкой у меня тот самый спортивный топ и чашечек в нем нет. И зачем только Вадим приволок меня сюда? Я бы вполне себе посидела в машине, книжку почитала…

Приносят еду, мужчины за столом заводят долгий разговор про бизнес-план, маржу и рентабельность. Я почти не прислушиваюсь к их разговору, так как все равно ни слова не понимаю и, не поднимая головы, ковыряю вилкой в тарелке с кусочками мяса в каком-то соусе, нарезанными ломтиками овощами и какой-то крупой. Я такую раньше не ела.

А поднимаю я голову как раз в тот момент, когда сидящий напротив голубоглазый усач не сводит с меня внимательного изучающего взгляда. А может быть, я поднимаю ее именно поэтому, потому что его взгляд какой-то липкий, почти физически ощутимый.

Снова опускаю голову и возвращаюсь к еде, стараясь не думать, почему этот противный толстяк так на меня пялится. Хочется чем-нибудь прикрыться, как будто я сижу перед ним абсолютно голая.

– Красивая девочка, Вадим. Мне нравится. Тебе не жалко будет уступить мне ее на этот вечер? – светским тоном внезапно произносит толстяк во время образовавшейся паузы в разговоре.

Меня парализует. Вилка со звоном вываливается из моих рук, я бросаю беглый взгляд на сидящего справа Вадима, а затем на входную дверь слева. Не знаю, чего мне в этот момент хочется больше: попытаться, пока не поздно, рвануть к выходу или схватить его за руку. Мы с ним не обсуждали этот момент, но мне казалось очевидным, что наш договор предполагает наличие только двух сторон. Не может же этот мерзавец быть настолько подонком? Почему-то я была уверена… не знаю, в чем я была уверена. Я тупица, да? Наверное, тупица.

      В помещении тем временем воцаряется гробовая тишина, нарушаемая лишь парой каких-то тихих щелчков. Я сижу, опустив голову, и лихорадочно соображаю. Все-таки мчаться к дверям или попытаться выколоть вилкой глаз хотя бы одному из них? Решив, что одно другому не помеха, беру упавшую вилку обратно в руку и крепко сжимаю.

– Вадим, мальчик, остынь. Сергей ошибся в своих выводах, – вдруг слышится справа ровный спокойный голос.

Это говорит седой импозантный мужчина, сидящий по правую руку от Вадима, а я бросаю еще один быстрый взгляд на Вадима, который сидит, небрежно откинувшись на спинку стула, и смотрит на замершего под его взглядом полного мужчину, очевидно, что Сергея, в упор. Вадим, остынь? Остынь? Да я с таким лицом макароны дома варю! И какой он вам мальчик? Ему тридцатка как минимум.

– Марьяна, – неожиданно произносит толстяк, сидящий под его взглядом как перед дулом пистолета, – я приношу вам свои извинения за эту неуместную шутку. Я и правда ошибся.

Напряжение водопадом стекает с моего оцепеневшего тела, и я, все так же не поднимая головы, на автомате накалываю на вилку кусочек мяса и кладу в рот. Если этот весельчак рассчитывает на наигранную дружескую улыбку в ответ на свои извинения, то не дождется.

– Истинное достоинство подобно реке: чем она глубже, тем меньше издает шума3. Да, Марьяна? – произносит седой мужчина справа от Вадима. Надо же.

– Очень сложно хлопнуть дверью, если вас выбросили в окно4.

Мужчина вдруг рассмеялся.

– Ваш мужчина сделает это за вас, Марьяна.

Ага. Был бы еще у меня мужчина. Но у меня есть я. И мне и меня хватает.

Постепенно разговор между мужчинами возобновляется. Честно говоря, я не понимаю ни слова из того, что они обсуждают. Понимаю только, что они предлагают Вадиму какой-то контракт, от которого он отказывается. Время от времени он протягивает руку и кончиками пальцев тихонько поглаживает меня по задней поверхности шеи или, зарываясь пальцами в волосы, массирует кожу на затылке, а я в эти моменты ощущаю себя карманной собачкой, которую заботливый хозяин решил взять с собой.

Спустя часа два Вадим поднимается со своего места и сухо прощается с собравшимися за столом мужчинами. Сидевший справа от него мужчина, оказавшийся тем самым Борисом, который ему звонил, тоже поднимается со своего места и вызывается нас проводить.

      У выхода из ресторана он жмет Вадиму руку, зачем-то поправляет воротник его рубашки и фамильярно хлопает по плечу.

– Я предупреждал, Борис, что смысла в этих переговорах не будет, – сухо говорит ему Вадим.

– Ну будет тебе, Вадим. Нет ничего зазорного в небольшом дружеском визите к старинному другу отца, – отвечает ему Борис и снова похлопывает его по плечу.

Ты еще в щечку его поцелуй!

То, как ведет себя этот холеный седовласый крестный отец итальянской мафии с моим персональным насильником и мерзавцем почему-то раздражает. Вадим выше его почти на голову, шире в плечах раза в два, а он ведет себя с этим взрослым здоровым лбом как с непослушным пятилеткой, который рассказал забавное стихотворение, стоя на стульчике перед Дедом Морозом. Видимо, что-то такое отражается в моем взгляде, потому что, поймав его, мужчина вдруг начинает смеяться. Но не зло, а как-то удовлетворенно. Как будто я тоже пожелала влезть на стульчик.

– Вы позволите, Марьяна?

Мужчина протягивает мне руку, и я вкладываю свои пальцы в его сухую прохладную ладонь. Он подносит их к своим губам.

– Был рад знакомству.

– Взаимно.

Я улыбаюсь ему почти искренне. Потому что мы наконец-то уходим.

Глава 8

Марьяна

Автоматические ворота, к которым мы подъезжаем, открываются с пульта в будке охраны, стоящей тут же на въезде.

Возможно, информация о скором зомби-апокалипсисе дошла до Вадима раньше, чем до всех остальных простых смертных. Или он знает что-то еще такое, о чем не знаю я. Иначе зачем бы ему потребовался такой забор?

Территория вокруг дома просто огромная. Тут множество асфальтированных дорожек, построек наподобие беседок, вон там не иначе гараж на большое количество машин, часть из которых стоит прямо во дворе. В дальнем конце виднеются несколько одинаковых небольших деревянных домиков по типу бунгало. Могу предположить, что там живут какие-нибудь горничные, садовники или кто-то вроде того. О назначении некоторых из остальных построек остается только догадываться. Всюду явно искусственно высаженные кусты и деревья, ряды одинаковых фонарей на толстых железных ножках, которые уже горят, заливая пространство двора мягким желтым светом. По территории тут и там прохаживаются несколько мужчин в черных костюмах. Парочка сидит в одной из беседок.

Огромный светло-бежевый двухэтажный дом в классическом стиле с облицовкой из светлого камня и сложной вальмовой крышей со сланцевой кровлей, вытянутый и широкий, расположен на обширном пространстве, выложенном каменной плиткой льняного цвета. Возможно, здесь у него проживает армия на случай отражения скорого зомби-апокалипсиса. Не представляю, зачем бы еще могло потребоваться жилище такого размера. Наверняка внутри свисают тяжеленные хрустальные люстры, а все стенами увешаны картинами в золоченых рамах. И лепнина на потолке.

Но, как выяснилось, я ошибалась. В доме довольно уютно. Стены частично выложены тоже светлым камнем, но в основном они деревянные. Потолки довольно высокие и тоже деревянные. Светильники современные. Сразу за входной дверью начинается просторная прихожая-гардеробная, минуя которую, мы проходим большую светлую кухню с барной стойкой и длинным столом чуть ближе к окну. В кухне сидят несколько мужчин, которые при нашем появлении прерывают разговор и молча провожают нас взглядом. Вадим не обращает на них ровным счетом никакого внимания. Из кухни через широкую арку мы проходим в гигантскую гостиную с камином, паркетом и окнами в пол, обставленную в том числе несколькими мягкими диванами, и идем в самый ее конец к деревянной лестнице на второй этаж, каждая ступень которой подсвечена вмонтированными в стену круглыми светильниками.

На втором этаже интерьер несколько отличается. Коридор здесь застелен темным ковром с высоким ворсом, на стенах натуральные светло-серые обои. Мы проходим мимо нескольких одинаковых белых дверей. На очередную из них Вадим сухо кивает:

– Это моя комната.

И подходит к такой же соседней двери:

– Эта твоя.

Он входит внутрь, щелкает выключателем и ставит мой чемодан на пол у еще одной двери справа внутри самой комнаты. Я вхожу следом за ним и растерянно оглядываюсь.

Комната большая и светлая. Здесь двуспальная кровать с примыкающими к мягкому изголовью тумбами, два кресла по обе стороны от высокого белого круглого столика, несколько белоснежных шкафов с открытыми полками, высокий изящный комод в том же стиле, что и шкафы со столиком, телевизор на стене напротив дивана, обитого лавандового цвета шелковистой с виду тканью, такой же, что и кресла. Серо-бежевые тяжелые шторы на окнах и такое же покрывало на кровати. Красиво.

Вадим

Девочка входит внутрь и робко садится на край кресла. Взгляд затравленный и тоскливый, как у загнанного в клетку дикого зверька. Напрягает меня. Этот ее взгляд. По-видимому, молчание затянулось, потому что малышка опускает голову и сидит, нервно ломая пальцы. Растрепанные светлые волосы рассыпались по худеньким плечикам, под тонкой спортивной футболкой голубого цвета отчетливо выделяются пуговки сосков. Замерзла, пока шла. На улице на удивление резко похолодало. Еще и кондей в комнате херачит на максимум.

Я беру пульт с полки шкафа, выключаю кондиционер и кладу рядом с ней на стол. Девочка умная. Разберется, как пользоваться. Не могу удержаться, протягиваю руку и зарываюсь пальцами в непослушные пушистые волосы. Тяну, запрокидывая голову назад. Провожу большим пальцем свободной руки по мягкой и теплой нижней губе. Хочу видеть, как приоткроется этот сладенький ротик. Девочка под моей рукой замирает с широко распахнутыми глазами. Бля. Обещал же сегодня не трогать.

Марьяна

Вадим выпускает мои волосы так же резко, как и взял, и отходит к двери.

– Завтра съездишь к врачу.

– Врачу?

Какому еще врачу? Зачем мне к врачу?

– В женскую клинику.

От его слов становится как-то мерзко. Как будто меня лицом в грязь макнули.

– Я ничем не болею.

И что-то в том ресторане его это не сильно беспокоило. Да и потом у меня дома тоже. Или думает, что я ему соврала?

– Я знаю, – спокойно отвечает Вадим, – проверишься на всякий случай и подберешь себе контрацепцию.

– Контрацепцию? А ты… ты разве не станешь пользоваться… ну… презервативом…

– Не стану, – сухо отвечает мужчина и снова молчит. Смотрит на меня, как будто изучает. Как на забавную зверушку в клетке.

От его взгляда опять становится не по себе.

– Машина будет ждать в десять у входа.

– Ладно.

– Я приеду вечером. Дом осмотришь сама.

– Ладно.

– Домом можешь пользоваться без ограничений. В мою комнату можно входить только в моем присутствии. Это понятно?

– Да.

Вадим еще с несколько секунд молча меня рассматривает, потом, ни слова больше не сказав, выходит за дверь. Я влезаю в кресло с ногами и долго сижу, пытаясь хоть немного свыкнуться с чужой незнакомой обстановкой и чужой незнакомой собой. Мне снова грустно. Тоскливо. И очень одиноко.

За той дверью, рядом с которой Вадим поставил мой чемодан, оказалась большая гардеробная со множеством полок и вешалок. К сожалению, мне нечем ее порадовать. Соседняя с гардеробной дверь ведет в ванную комнату, оформленную в тех же бежево-серо-лавандовых и кипенно-белых тонах, что и сама спальня. Ванная, где, помимо душевой кабинки, раковины, зеркала, шкафов, шкафчиков и всего остального прочего, есть окно в пол, у которого высится большое белоснежное джакузи. Дааа лааадно. Хоть что-то хорошее ждет меня этим вечером. Я задергиваю шторы на окне и отворачиваю краны. То, что сантехника здесь содержится в идеальной чистоте, сомнений не вызывает.

Глава 9

Марьяна

Утром меня будит настойчивый стук. Я сползаю с кровати и плетусь к двери.

– Кто там?

– Я вам завтрак принесла.

Вчера, посмотрев на количество людей, которые разгуливают по двору и сидят в кухне, я заперла дверь на замок. Внутрь входит женщина в белом переднике поверх черной формы до колен и с собранными на затылке волосами, ставит поднос на стоящий между кресел круглый стол и идет обратно к двери.

– Спасибо.

Во взгляде темно-серых глаз мелькает… удивление? растерянность?

– Не за что.

Ближе к десяти часам я надеваю джинсы и футболку и, взяв поднос, спускаюсь вниз. По пути поднос у меня забирает еще одна женщина в белом переднике поверх черной формы до колен. Похоже, они все тут так одеваются. Машина и правда стоит у входа чуть поодаль от крыльца, на выложенном льняного цвета плиткой подножии которого стоят, курят и разговаривают несколько мужчин. Машину я узнаю сразу. Я бы ее из сотни узнала. Но до последнего надеюсь, что это все-таки не она, потому что на переднем пассажирском сиденье сидит высокий, с внушительной мускулатурой, на которой трещит по швам черная рубашка, огромный и бородатый, тот самый мужчина, который орал на меня матом в день аварии, а потом заталкивал в эту вот самую машину. Рядом с ним в качестве водителя сидит какой-то тощий блондин. Я нерешительно оглядываюсь по сторонам. Кто-нибудь, пожалуйста, скажите, что я не с ними должна ехать! Но других машин поблизости нет. В одном из курящих рядом с крыльцом мужчин, невысоком и подтянутом, со светло-русыми волосами, короткими у висков, но длинными на макушке и легкой волной спадающими на лоб, я узнаю того, который в день аварии тоже выходил из машины. Тогда он был в синем костюме, а сегодня стоит в сером. Кажется, бородатый верзила тогда называл его Сом. Мужчина, который в этот момент слушает какую-то историю, которую ему рассказывает еще один стоящий рядом, ловит мой взгляд и, не отвлекаясь от разговора, проходит к машине и открывает передо мной заднюю дверь. Я влезаю внутрь салона, и он закрывает ее обратно.

Машина трогается с места, блондин и бородатый о чем-то тихо переговариваются, а я стараюсь отвлечься от происходящего и рассматриваю в окно поселок, на окраине которого стоит дом Вадима. Домов тут совсем немного и все находятся на большом расстоянии друг от друга. Местные жители, вне всяких сомнений, во время нашествия зомби смогут держать оборону дольше всех остальных жалких смертных. На данный момент у них идет соревнование, чей забор выше и круче. Верзила с блондином все так же тихо переговариваются, я невольно прислушиваюсь к их разговору, потому что мы уже выехали из поселка и рассматривать за окном особо больше нечего, и меня прошибает холодным потом, когда я понимаю, о чем они разговаривают.

– Ну так че, сразу или на обратном пути?

– Думаю, если Вадим узнает, ему это не понравится, – с сомнением говорит блондин, – он раньше никогда… – и осекается, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида.

– Да у нее на роже написано, что там ведро со свистом пролетает. Обычная шлюха. Она молчать будет. Первый раз, что ли?

Дрожащими пальцами я поспешно вытаскиваю из сумочки телефон, смахиваю блокировку и открываю смс-чат. Я очень хорошо помню слова про то, что «босс не любит порченные игрушки», которые мне зло шипел сам же бугай, когда меня везли в этой вот самой машине в день аварии в тот ресторан. Так что, да. Я тоже думаю, что если Вадим узнает, то ему это не понравится. Позвонить все-таки не решаюсь и набираю сообщение.

«Я не знаю, как у вас тут принято, и мы этот момент не обговаривали, но твои люди обсуждают, кто из них первым будет меня…

Я немного думаю и дописываю.

… ебать».

Потом думаю еще немного и отправляю вдогонку второе сообщение.

«Извини, я цитирую».

Если не ответит, то тогда уже позвоню. Сообщения благополучно уходят, а буквально спустя несколько секунд звонит телефон. Но не мой, а у сидящего на переднем сиденье гориллы.

– Да, – отвечает он, – я понял, Вадим Сергеевич… извините, Вадим Сергеевич… больше не повторится, Вадим Сергеевич…

Верзила еще долго то бормочет какие-то маловразумительные невнятные оправдания, то надолго замолкает, слушая в трубке мерные раскаты сухо-равнодушного голоса. Слов не разобрать. Под конец он уже откровенно лебезит и заискивает, то краснея, то бледнея, и наконец отбивает звонок. В салоне воцаряется напряженная тишина.

– Ты об этом еще пожалеешь, – цедит зло, перевесившись через спинку сиденья.

Я ничего на это не отвечаю и снова перевожу взгляд в окно. Список того, о чем я еще пожалею и уже жалею настолько длинный, что надо потрудиться втиснуть туда очередной пункт. Наверное, с меня пока хватит того, что есть. Так что как-нибудь потом.

Спустя почти час машина останавливается на парковке перед большим современным зданием из стекла и бетона со строгой неброской вывеской белыми буквами на темно-зеленом фоне.

– Приехали, – оглашает блондин за рулем.

Я вываливаюсь из салона и несколько раз глубоко вдыхаю. От долгой поездки на заднем сиденье меня мутит. Вообще, меня с самого детства всегда укачивает в любом транспорте. Не тошнит, только когда я сама сажусь за руль. Ну или хотя бы сижу на переднем сиденье. Представляю реакцию этой гориллы, попроси я его поменяться со мной местами. Горилла тем временем тоже выбирается вслед за мной из салона. Он и в кабинет врача со мной пойдет?

В клинике меня регистрирует на стойке улыбчивая администратор, оформляет карточку пациента и называет номер кабинета. Озабоченный верзила остается ждать в холле, на коричневом кожаном диване у выложенной светлой плиткой стены, а меня в сопровождении еще одной девушки в белом халате ведут в кабинет женщины-врача с короткой стрижкой темных волос и серьезным взглядом зеленых глаз за очками в строгой оправе. А потом еще долго водят из одного кабинета в другой, берут кровь, просят выпить большую бутылку воды и, когда начинает жутко хотеться в туалет, делают УЗИ. После я возвращаюсь в кабинет врача, она долго изучает результаты анализов и спрашивает, какой метод контрацепции для меня был бы предпочтительным. Выбираю таблетки. Доктор мой выбор одобряет и говорит о том, что они, помимо контрацепции, помогут отрегулировать цикл. Вообще, я не сторонник такого метода и в других условиях его выбирать бы не стала: сомневаюсь, что гормональные препараты способны оказывать пользу для организма, там противопоказаний перечислено от грыжи левой пятки до летального исхода, но выбор в моем случае не так чтобы велик. Надеюсь, что Вадиму надоем быстро, а там таблетки можно и отменить, а уже потом, с любимым мужчиной, который у меня когда-нибудь обязательно будет и которому будет важно мое здоровье, можно будет рассмотреть другие варианты.

Таблетки мне выдают тут же, еще в одном кабинете, и спустя пару часов мытарств я наконец-таки иду к выходу. Бородатый бугай все так же сидит на диване в холле.

– Че, шалава, твой букет хоть подлежит лечению или если только в хлорке тебя прополоскать?

– В хлорке надо твой рот прополоскать. Грандиозная помойка, такую еще поискать.

В этот момент мы уже выходим за двери, и мужчина грубо хватает меня за руку чуть повыше локтя.

– Слышь, ты…

– Тронешь меня, и я скажу Вадиму, что ты ко мне приставал.

Амбал выпускает мою руку и толкает в плечо в сторону ступеней. Не сильно, скорее обидно.

– Пошла!

Вернувшись обратно, я, пользуясь тем, что в кухне на этот раз никого нет, внимательно осматриваю содержимое двух двустворчатых холодильников. Не знаю, готовят тут еду или откуда-то заказывают, но в холодильнике куча всяких блюд. А за небольшой дверцей рядом с входной дверью обнаруживается что-то вроде кладовой, где на одной из полок штабелями стоят несколько палет пластиковых бутылок с водой. Проблема решена. Это дома, чтобы попить воды, нужно пройти несколько метров от комнаты до кухни, а тут целый марш-бросок сделать придется. Откровенно говоря, на столе в комнате лежит небольшая табличка с номером телефона и надписью «горничная», но я не собираюсь просить кого-то каждый час бегать ко мне со стаканом воды. Вадим сказал, что домом можно пользоваться без ограничений, поэтому я с чистой совестью беру несколько бутылок и несу в свою комнату вместе с теми припасами, что умыкнула из холодильника. На этом моя экскурсия по дому заканчивается. Хватит с меня на сегодня.

Глава 10

Марьяна

Вечером Вадим входит ко мне в комнату и небрежным жестом бросает на столик рядом с креслом, в котором я сижу, читая одну из привезенных с собой книг, какие-то документы. Сам садится в такое же с противоположной стороны, откидывается на спинку и внимательно меня рассматривает.

Я откладываю книгу, беру в руки принесенные документы и одну за другой перебираю страницы. Лидия Ивановна Литовская. Договор, чеки, счета, перечень запланированных и уже оплаченных анализов и процедур, список приобретенных медицинских препаратов…

Вадим не стал ждать, когда я попрошу каких-то подтверждений, что он сдержит свое слово. Просто молча принес мне эти документы. Хотя, по правде говоря, даже и это излишне. Потому что после возвращения из женской клиники я созванивалась с маминым лечащим врачом. Она радостно рассказывала, что подготовила выписку, что маму переводят, что я большая молодец и что она верила, что я найду способ. Цель не оправдывает средства. Сказала бы моя мама. Цель оправдывает средства. Это говорю вам я.