Роковая Роксана

Глава 1

– В «Дамских новостях» статья про нашу Рокси! – воскликнула Стелла, просматривая еженедельный дамский журнал. – Господин Эверетт пишет!

– Мне уже страшно, – сказала я, разрезая пополам знаменитую солимарскую булочку – пышную, воздушную, с кусочком растаявшего сахара внутри.

– Ничего страшного, – успокоила меня моя младшая сестра, уже пробегая глазами строчки. – Тут так написано, что тебя можно без приданого выдавать замуж за короля!

– Жаль только, что король женат, – пошутила я.

– Читай вслух, Сти! – поторопила мама Стеллу, не глядя подавая мне блюдце с маслом, и хватая горячую булочку с общего блюда. – Аделард! Прекрати шелестеть газетой! Я ничего не услышу!

– Да, дорогая, – покорно отозвался мой отчим и посмотрел на меня поверх газеты, скрывая улыбку.

Я подмигнула ему, взяла масло и начала намазывать булочку, слушая, как Стелла читает с выражением:

«Наряду с чудесными долинами, живописными руинами античных храмов и потрясающими воображение домами современной архитектуры Солимар может гордиться своим самым прекрасным произведением искусства – леди Роксаной Розенталь. Представьте нимфу в человеческом обличии – черные волосы, великолепная белая кожа, глаза восточного разреза, тяжёлые веки, так что кажется, что она всё время смотрит из-под ресниц, а ресницы – да простят меня за избитую метафору! – похожи на опахала какого-нибудь магараджи, они словно созданы из самых нежных, лёгких и трепетных перьев. Прибавьте к этому ещё стройную фигуру, тонкий и гибкий стан, величественную поступь, поразительную грацию всех движений – и вы получите ту, которую называют Чёрной Розой Солимара. Поистине, земля редко рождает таких великолепных дочерей, хотя, говоря о леди Розенталь, лучше упомянуть местом рождения не землю, а небеса или море – потому что половина горожан считает её прелестным ангелом, а другой половине она кажется обольстительной сиреной…».

– Уместно ли писать о юной девушке, упоминая её фигуру? – заволновалась мама. – Почему он прежде не посоветовался с нами? Аделард?

– Не знаю, дорогая, – ответил спокойно мой отчим. – Возможно, потому что известному художнику не требуется твоё одобрение, чтобы похвалить Роксану.

– Но он упомянул про стан… – мама беспомощно посмотрела на меня, а я вздохнула и покачала головой, изображая сочувствие.

– Было бы странно, если бы он написал, что стана у неё нет, – сказал отчим очень серьёзно, но в глазах у него так и скакали смешливые искорки.

Только мама, по обыкновению, этого не заметила.

– Не знаю, не знаю, – сказала она с сомнением, не забывая подлить мне и Стелле ещё чая. – Сти, что он там ещё говорит?

– Говорит, что напишет её портрет, и это будет венцом его жизни, – Стелла дочитала и перебросила журнал мне. – По-моему, он в тебя влюблён, Рокси.

– Он тоже женат, – сказала я с притворным вздохом, просматривая статью.

Да, господин Эверетт не поскупился на эпитеты. Мило с его стороны, но… вряд ли разумно. Тут мама права. Бедняга Эверетт был новым человеком в нашем городе и мог ещё не узнать, что меня давно называют не Чёрной Розой, а Роковой Роксаной.

– Рокси, дай мне! – мама почти выхватила у меня журнал и принялась читать сама, от волнения морща лоб и беззвучно шевеля губами.

Пока она читала, мы успели выпить по чашке чая и уничтожить все булочки.

– И всё-таки, так не говорят о двадцатилетней девушке, – изрекла мама, закончив чтение.

– Мне двадцать шесть, – напомнила я. – И все это знают.

– Кто знает? – возмутилась мама. – Кто, вообще, знает, сколько лет чужим детям?!

– В этом случае – знает весь город, – разочаровала я её. – Лгать бесполезно, мам. Даже не пытайся. Ты только создаёшь неловкие ситуации.

– Я лгу?! – она приготовилась обидеться, но тут отчим засмеялся. – Ты смеёшься надо мной, Аделард?

– Нет, что ты, дорогая, – успокоил он её. – Просто прочитал статью этого парня… – и осёкся, а мы со Стеллой переглянулись и прыснули, потому что знали, что сейчас начнётся настоящая буря.

– Ты опять читаешь этого ужасного Ронбери?! – мама позабыла обижаться и накинулась на отчима совсем по другому поводу. – Как можно читать этого вульгарного, напыщенного, грубого субъекта? Не понимаю, зачем его, вообще, печатают!

– Возможно, потому что в отличие от остальных он пишет правду? – заметил отчим.

– Правду? С каких это пор вульгарности и насмешки называются правдой? Девочки, ведь я права? – обратилась мать к нам, ища поддержки.

– О да, совершенно права, – сказала я, а Стелла с готовностью закивала.

– Вот видишь? – мама обернулась к отчиму, но тот уже перевернул очередной лист и сделал вид, что ничего не услышал.

– Вы сейчас идёте в бассейн? – спросила у нас мама, продолжая поглядывать на отчима искоса и с недовольством.

– У нас сначала прогулка, а потом бассейн, – ответила я, допивая чай. – Потом Сти идёт к Юлиане, а я – позировать к господину Эверетту.

Мама сразу же сдвинула брови:

– Скажи ему, пожалуйста, чтобы в следующий раз говорил о тебе, тщательнее выбирая выражения, – строго сказала она. – Иначе мы с Аделардом серьёзно с ним побеседуем.

– Обязательно скажу, – заверила я её, зная, что не передам господину Эверетту ни слова.

– К нам приехал Бранчефорте! – сказал отчим таким тоном, будто объявил приезд короля.

– Кто? – переспросила мама.

– Это который королевский эмиссар? – вспомнила я.

– «Граф Бранчефорте, занимающий должность королевского эмиссара, прибыл в Солимар вчера вечером, – прочитал отчим. – Он расположился в центральных апартаментах Королевского полумесяца и намерен поправить здоровье на целебных водах».

– Графиня Ленсборо, наверняка, даст в его честь бал! – тут же загорелась мама. – Нам срочно нужны новые платья! Девочки! Как освободитесь – быстро домой. А я сейчас же навещу портниху и договорюсь, чтобы сегодня к четырём она привезла образцы тканей и эскизы.

– Дорогая, вы только в прошлом месяце потратили на наряды больше тысячи фунтов, – произнёс отчим с привычной обречённостью.

– Но в прошлом месяце был бал в честь виконтессы Ботэ! – возразила мама, вставая из-за стола и чуть ли не потирая руки. – Мы не могли пропустить её приезд. А граф Бранчефорте… кстати, – она выхватила газету из рук отчима, – он не женат?

– Наверняка, женат, – сказала я, тоже поднимаясь из-за стола и забирая у отчима другую газету – где была статья господина Ронбери. – А ещё он лысый, старый и в бородавках.

Мама приняла мои слова за чистую правду:

– Откуда ты знаешь, Рокси? Ты слышала о нём?

– Она шутит, – пояснил отчим, забирая у мамы газету и углубляясь в чтение.

– Надо всё выяснить, – пробормотала мама. – Главное, чтобы эта сплетница Анна Симпсон не добралась до него первой…

– Убей её, – посоветовала я.

– Рокси! Что ты говоришь?! – ахнула мама.

– Она шутит, – снова повторил отчим.

Я поцеловала маму в щёку, отчима – в макушку и отправилась к себе – переодеваться. Минут через пять прибежала Стелла, а ещё через четверть часа мы шагали по улице, читая статью Ронбери и хихикая, как школьницы.

– Как он не боится писать такое? – изумилась Стелла. – «Господин Дель-Круз изображал из себя героя-любовника и вился вокруг молоденькой Амелии Стенфолд, пока у него не выпала вставная челюсть».

– С чего бы ему бояться? – я пожала плечами. – Никто не знает, кто он. Ему ничего не грозит.

– Но рано или поздно узнают… – сказала сестра неуверенно.

– Не узнают, – заверила я её, дочитывая статью до конца и бросая газету на пустую скамейку. – А мы опоздаем на прогулку!

Моя сестрёнка не догадывалась (как впрочем и все в городе), что скандальные статьи господина Ронбери писала я. Поэтому шанс разоблачения был минимален. Кто заподозрит язвительного писаку в старой деве из благородной и уважаемой семьи? Да нет, это просто немыслимо.

Улицы города были ещё пустыми, и мы со Стеллой без боязни осуждения пробежали по Торговому мосту на ту сторону Пойзена, который нёс свои мутные воды, разбиваясь о колонны моста тучей брызг, быстрым шагом прошли мимо рва на газоне перед Королевским полумесяцем – самым большим и красивым зданием в Солимаре, и оказались в тени Королевского парка.

Парк назывался Королевским только потому, что лет двадцать назад здесь побывал какой-то там принц сто двадцатой очереди на трон и выразил своё восхищение местным ландшафтом.

Но несмотря на слишком громкое название, парк был красивым и ухоженным, и гулять здесь было огромным удовольствием.

Нас уже ждали подруги – шесть девиц, ровесниц Стеллы, во главе с Юлианой, с которой моя сестра была дружна с самого детства. Я была старше всех, но девушки тактично не обращали на это внимания, за что я была им благодарна.

В это время Королевский парк был почти безлюдным, поэтому я и любила гулять здесь именно по утрам, но уже спустя час отдыхающих прибавилось, и то и дело нам навстречу попадались или важные джентльмены или гордые дамы в утренних светлых платьях. Почти все они провожали нашу маленькую группу взглядами, а пару раз я отчётливо расслышала, как говорили обо мне – «это она?», «она, а вон та белокурая – её сестра».

Я старалась не замечать этих бесцеремонных высказываний, но игнорировать их становилось всё труднее, потому что в парке появлялось всё больше народу. Нас догнали щеголевато одетые молодые люди, жадно таращась на меня, а потом достали журнал и принялись нарочито громко перечитывать статью господина Эверетта, по два раза повторяя те места, в которых говорилось о моей внешности.

Девицы, гуляющие вместе со мной, засмущались и покраснели, а Стелла зашептала мне на ухо:

– Представь, что было бы с мамой, узнай она об этом!

Но недовольной сестра не выглядела. Наоборот. Я догадывалась, что именно для этого девушки и приглашают меня на прогулку – чтобы хоть немного оказаться причастной к популярности Роковой Роксаны. Ведь можно вообразить, что молодые люди преследуют не меня, а кого-то ещё из этих миленьких, нежных и кокетливых девиц.

Часы на площади пробили девять утра, и это означало, что прогулка закончена.

– Возвращаемся, барышни, – сказала я, и первая повернула к Бане королевы.

Да, почти всё в этом городе называлось королевским. Королевский – это было знаком качества, предметом гордости, и с каждым годом «королевских» объектов в Солимаре становилось всё больше.

Молодые люди, следовавшие за нами, остановились и уступили нам дорогу, выстроившись вдоль цветочного бордюра чуть ли не на вытяжку. Девицы тут же перестали смущаться и хихикать, и прошли мимо с гордым и безразличным видом, хотя щёки у всех отчаянно горели.

Я задержалась и подошла к тому молодому человеку, который держал журнал со статьёй обо мне.

– Это – женский журнал, – сказала я с улыбкой. – Таким бравым джентльменам не следует его читать. Там одни глупости.

– А-а… э-э… – промямлил он, жадно пожирая меня глазами.

– Позвольте? – я забрала у него журнал, ещё раз улыбнулась и догнала сестру и подруг.

За моей спиной была гробовая тишина, только шелестели листья платанов.

– Господи, они так и стоят столбом! – фыркнула Стелла, оглядываясь через плечо. – Сейчас будут две недели хвастаться, что ты с ними заговорила.

– Не преувеличивай, – сказала я, хотя была полностью с ней согласна.

– А ты не скромничай, – засмеялась Стелла. – Все знают, что моя сестра – первая красотка Солимара. А может, и первая во всём королевстве.

– Нас ждут ванны, – напомнила я, не желая говорить больше на эту тему.

Ванны нас, и правда, уже ждали, и после статического купания мы всей компанией отправились на купание динамическое – их местные врачи рекомендовали чередовать.

Я любила плавать, и спешила оказаться в бассейне с утра, чтобы успеть это сделать. Потом в бассейне становилось слишком многолюдно, и оставалось только болтаться у края, наслаждаясь свежим воздухом и видом на горы. Ну и сплетничая, разумеется.

Чем ещё заниматься в курортном городке, как не сплетнями?

Купальщики прибывали, и мы с девушками, расположившись в тени, с любопытством наблюдали за теми, кто решил так же, как мы, поплескаться пораньше с утра.

– Леди Тамити в новом купальном платье, – говорила Юлиана. – Мило, не находите? Белые и розовые ленточки плывут по воде, как розы. Надо будет заказать себе такой же.

– А мне кажется, голубые и бирюзовые ленты пошли бы лучше, – перебила её Стелла.

– Нет, местная вода красноватая, голубое будет выглядеть грязно-зелёным, – не согласилась Юлиана.

Пока они спорили, я лениво оглядывала публику. Все те же, что и вчера. Всё то же, что и вчера. И если не захочешь умирать от скуки в великолепном болоте под названием «Курортные воды Солимара», то поневоле придумаешь себе развлечение. Господин Эверетт придумал писать мой портрет, а я – писать язвительные статейки. Каждый развлекался по-своему.

Вода была приятно тёплой, прозрачной и немного булькала. Местные воды славились на всё королевство – они считались целебными, и после восстановления римских бань сюда началось настоящее паломничество. Даже члены правящей семьи не брезговали посещать наш курорт, расхваливая потом чудодейственные свойства местной воды.

– Мамочки, а это кто?.. – произнесла вдруг Юлиана. – Это, вообще, законно – разгуливать в таком виде?

Мы все обернулись и увидели на краю бассейна, возле мраморной лесенки, незнакомого мужчину в самом умопомрачительном купальном костюме, который даже вообразить было невозможно.

Соблюдая приличия, женщины и девушки купались в бассейне в тонких платьях с укороченными до локтей рукавами, а господа – в рубашках и штанах длиной до колен.

Этот же господин появился в костюме вовсе без рукавов, открывавшем плечи, грудь до половины, и ноги – от пяток до середины бёдер. Костюм удерживался на плечах на двух тонких лямках и обтягивал своего хозяина, как вторая кожа. Когда его кто-то окликнул из мужской раздевалки, мужчина в облегающем костюме обернулся и продемонстрировал всей публике крутые, великолепной формы ягодицы, которые даже обтянутые тканью выглядели невероятно вызывающе. Что уж говорить о виде спереди – по такому экземпляру можно было бы изучать мужскую анатомию в университете.

При всей вызывающей откровенности мужчина смотрелся очень… привлекательно. Я бы даже сказала – завлекательно. Я никогда не встречала такого красивого человека – он был высок, прекрасно сложен, и смуглое лицо в обрамлении длинных тёмных волос казалось портретом кисти господина Эверетта.

Стелла покраснела, как рак, остальные девицы были шокированы не меньше, да и я сама почувствовала определённую неловкость, хотя вовсе не считала себя нежным цветочком.

Судя по всему, незнакомец знал свою силу и бессовестно этим пользовался, потому что без малейшего смущения подошёл к краю бассейна, не обратив внимания на мраморную лесенку, и прыгнул в воду, вытянувшись стрункой, продемонстрировав не только великолепные внешние данные, но и отменные силу и гибкость.

Он поплыл как дельфин, рассекая воду и отфыркиваясь. Волосы намокли и стали чёрными, как уголь, а когда он доплыл до противоположного бортика и подтянулся на руках, чтобы взять у официанта бокал лимонада, на руках так и заиграли мускулы. Добавьте ко всему этому капельки воды, живописно осыпавшие кожу, абсолютно прилипший ко всем частям тела мокрый костюм – и получите самую верную ловушку для женских сердце. Красивое животное. Потому что я не верила, что в таком красивом теле живёт благородная и достойная душа. Слишком уж напоказ действовал этот господин.

Но всё же, он произвёл впечатление. Я почувствовала жар и томление во всём теле. Ещё немного – и тоже превращусь в животное. В зверя, который живёт только инстинктами… Женщине так легко скатиться до животного состояния… Стыдно, неловко, но так волнительно…

Кусая губы, чтобы скрыть усмешку, я посмотрела по сторонам и обнаружила, что все женщины в бассейне переживали схожие чувства. Дамы краснели и бледнели, но ни одна не отвела взгляд и в обморок ради сохранения достоинства не упала.

Мужчина выпил лимонад, не глядя протянул бокал, и официант услужливо его подхватил, кланяясь и что-то говоря, но пловец уже не слушал.

Подняв тучу брызг, он снова бросился в воду и поплыл вразмашку, не обращая внимания на возмущение пожилых леди, которым брызги прилетели в лицо.

– Кажется, я знаю, кто это, – сказала я, уже не сдерживая улыбки. – Это – господин королевский эмиссар. Граф Бранчефорте.

– С чего ты взяла, Рокси? – изумилась Стелла, не отрывая взгляда от пловца.

– Подумай сама, – сказала я, вольготно опираясь локтям на край бассейна и еле шевеля ногами в воде, – у кого ещё хватит наглости заявиться в благородное собрание в таком возмутительном костюме? Только у королевского любимчика, который не боится жалоб о нарушении нравственности. К тому же, ты видела, как перед ним вился официант? Можешь вспомнить, чтобы такое было, хотя бы, с графиней Ленсборо? А сейчас наш дельфин разговаривает с мэром, и мэр просто излучает лучики добра и счастья. С тобой мэр когда-нибудь так разговаривал?

– Нет, – растерянно ответила Стелла.

Словно в ответ на мою маленькую речь появился управляющий баней с серебряным подносом, на котором лежало письмо, и громко объявил:

– Милорд Бранчефорте! Вам письмо из департамента!

Весь бассейн ахнул, а я засмеялась, не боясь быть услышанной, потому что после аханья началось шумное обсуждение этой новости.

Виновник переполоха будто бы и не заметил, какое произвёл впечатление. Он лениво махнул управляющему рукой, приказывая унести письмо, и продолжил разговаривать с мэром.

– Королевский эмиссар! – с восторгом сказала Юлиана. – Папа читал в утренней газете…

– Да, он приехал подлечиться на водах, – похвасталась осведомлённостью другая подружка Стеллы.

– Помяните моё слово, девушки, – сказала я, поворачиваясь к объекту всеобщего внимания спиной, – он сюда приехал не здоровье поправлять. У него тут какое-то важное и секретное дело.

Глава 2

– Что ты такое говоришь, Рокси? – зашептала Стелла, теперь косясь на Бранчефорте с опаской. – Какое секретное дело?

Остальные девушки посматривали на героя дня (а может и недели) с жадным любопытством, одновременно стараясь принять надлежащий благородным и благовоспитанным девицам скромный и кроткий вид.

– Ну не думаешь же ты, что он приехал к нам лечить ревматизм? – фыркнула я. – Взгляни, он здоров, как бык.

– Мой папа говорил, – очень к месту вставила Юлиана, – что Бранчефорте раньше были инквизиторами. Их фамилия столетиями была на службе у короля именно для этого…

– Для чего? – переспросила Стелла дрожащим голоском.

– Для охоты на ведьм, конечно, – ответила Юлиана, не сводя глаз с милорда эмиссара, который как раз закончил разговор с мэром и решил сменить стиль плавания – перевернулся на спинку, выставив из воды всё то, что мужчинам выставлять не полагается.

Это я заметила, оглянувшись через плечо, а в голове уже сами собой складывались строки новой статьи мистера Ронбери.

Бранчефорте совершил около десяти заплывов от края до края бассейна – и на спинке, и вразмашку, и стилем «бабочка», выпрыгивая из воды чуть ли не до пояса, и пока он так развлекался, никто не посмел выплыть на середину. Мы так и жались к бортикам бассейна, наблюдая то, что нам демонстрировали во всей красе – и я не сомневалась, что господин эмиссар эпатирует благородную публику намеренно. Только зачем привлекать к себе излишнее внимание, если приехал по секретному королевскому поручению?

Стоп, Роксана. Это ты сама только что придумала про поручение. Возможно, бедняга граф, и в самом деле, болен – может, у него подагра или геморрой.

Я не удержалась и прыснула, но никто этого не заметил, даже моя сестра.

После последнего заплыва господин Бранчефорте не стал утруждать себя использованием купальной лесенки, чтобы выбраться из бассейна, а попросту подтянулся на руках и вылез из воды, отряхиваясь, как мокрая собака. Он встряхнул головой, и брызги полетели в разные стороны – в основном, в лицо почтенным леди, которые считали публичное купание слишком безнравственным, и предпочитали возлежать в шезлонгах, одевшись в костюмы для утренней прогулки и укутавшись для верности пледом.

Мы все проводили эмиссара взглядами, пока он не скрылся в мужской раздевалке, и только тогда все дамы выдохнули и принялись болтать.

Мои подруги обсуждали внешность и физические достоинства графа, дамы постарше выдавали более полезную информацию, и я навострила уши, стараясь уловить, что говорит леди Летиция Эррол, которая составляла огромную конкуренцию небезызвестной Анне Симпсон по части сплетен.

– Они обожает всё красивое, – авторитетно говорила леди Эррол. – У него коллекция лучших драгоценных камней во всём королевстве, есть оранжерея, где выращивают самые красивые сорта роз, он собирает полотна известных художников, и у него в доме целая галерея картин. Но главное сокровище этой галереи – не полотна Штилера, – тут леди повысила голос, хотя полагалось понизить, но я была ей за это очень благодарна. – У него есть совсем другая коллекция. Красивейших женщин нашего времени. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Она сделала выразительную паузу, но никто из дам не высказал предположений по поводу этой загадочной коллекции, поэтому леди Эррол со вздохом объяснила:

– С каждой женщины, с которой у графа были… неоднозначные отношения, он заказывает портрет. Таких портретов у него уже около тысячи.

– Какой ужас! – воскликнула полковница Уилби.

Она всегда всему ужасалась, поэтому на её причитания уже никто не обращал внимания. Вот и теперь дамы даже не взглянули на полковницу, а продолжали с волнением слушать леди Эррол.

Я постаралась подобраться поближе, не привлекая к себе внимания.

– Причем в его коллекции, – было видно, что леди упивалась тем, что располагает сведениями о новом госте курорта, – не только благородные дамы. Там есть и простолюдинки. Один из портретов – портрет дочери сапожника. Так что этот господин не гнушается никем и ничем.

– Но куда смотрит король? – потрясённо спросила госпожа Арундел.

– Графу Бранчефорте в рот, – заявила леди Эррол. – Король верит каждому его слову, и если господин граф говорит, что его галерея красавиц – всего лишь дань женской красоте, то король с этим согласен.

– Немыслимо! – воскликнула полковница Уилби, но на неё опять никто не посмотрел.

– Так что будьте осторожны, дорогие подруги, – леди Эррол обвела дам многозначительным взглядом. – Кто знает, может, скоро галерея графа Бранчефорте пополнится портретом одной из жительниц Солимара.

– Графиня Ленсборо уже отправила ему приглашение, – услышала я лорда Вустера, который прогуливался возле бассейна с лордом Лестером. – И он милостиво его принял. Мне не терпится поговорить с ним о конфликте в южных колониях…

«Если только граф Бранчефорте приехал сюда разговаривать со стариками о политике, – мысленно ответила я. – Что-то мне подсказывает, что у него другие планы».

Но часы пробили полдень, и нас ждал лёгкий обед в павильоне, а потом я отправилась к господину Эверетту для позирования.

Я любила эти послеполуденные часы, когда солнце заливало наш город до самых крыш. Солимар – это солнечная вода. Может быть, конечно, такое название было дано из-за целебной воды, которая в этих краях красноватого цвета, но солнце – оно ведь бывает красным только на закате. А всё остальное время оно золотое. Мне хотелось думать, что те древние народы, что жили на этих полях задолго до нас, называя свою деревушку Солимаром, имели в виду не целебные источники, бьющие из-под земли, а солнечный свет, льющийся с небес. Это интереснее и романтичнее.

– О чём задумались, Роксана? – спросил меня господин Эверетт, на короткое время показываясь из-за мольберта и снова за ним скрываясь.

Мама была бы шокирована, если бы услышала, что художник называет меня просто по имени, без приставки «леди». Но я считала, что творческому человеку позволено относиться к окружающим с некоторой фамильярностью. К тому же, господин Эверетт годился мне в отца – он был почти ровесником папы, моложе всего на пару лет. Да и художники – странные люди. Они живут в мире, который неподвластен нам, простым смертным. Почему бы не прощать им маленькие странности?

– Задумалась о бренности мира, – ответила я. – Кто мы по сравнению с вечностью?

– Слишком мрачные мысли для такого ясного дня, – по своему обыкновению, господин Эверетт говорил хмуро и отрывисто, но я знала, что он не сердится – просто сосредоточен на работе. – И слишком мрачные для вашей красоты.

– Благодарю, – сказала я мягко. – Обещаю не предаваться мрачным мыслям. Вы ведь предпочтёте, чтобы на лице модели была радость, а не раздумья.

Художник в очередной раз вынырнул из-за мольберта и посмотрел на меня в упор. Но это был не оценивающий взгляд, а совсем другой. Один из тех взглядов, что, если верить заграничным романам, «проникают и в ум, и в душу».

– Я выбрал моделью вас, – сказал господин Эверетт. – Конечно, мне бы хотелось видеть на вашем лице радость, но если вы выберете печаль, я не посмею вас упрекнуть. И напишу на полотне то, что вижу.

– Никто не говорит о печали, – заверила я его. – Простите, я не к месту решила пофилософствовать.

– Всё, что вы говорите и делаете – к месту, – произнёс он и снова углубился в работу.

– Ещё раз благодарю, – тихо сказала я, но он, кажется, не услышал.

Окна мастерской господина Эверетта выходили на улицу, и я прекрасно видела, как по ту сторону собираются в группки молодые люди – щеголевато одетые, модно причёсанные и с «аристократической бледностью на лице». Те самые богатые бездельники, которые приезжают в наш город сопровождать матерей, отцов, ворчливых старых тётушек или таких же ворчливых и не менее старых бабушек. Стояли там и другие – одетые попроще и загорелые, как пастухи. Эти были из местных. Со многими я была знакома, а некоторых помнила подростками в коротких штанишках.

Все они изображали, что наслаждаются солнцем и беседой, но я знала истинную причину. Конечно же, они пришли сюда не для того, чтобы полюбоваться на спину господина Эверетта.

– Можете отдохнуть пять минут, – разрешил художник и подошёл к окну, где стояла тарелка с крохотными бутербродами с ветчиной и сардинами. – А, ваша свита уже на месте, – заметил он, отправляя в рот сразу два бутерброда и запивая их остывшим кофе из большой фарфоровой кружки. – Вы популярнее Медовой Мэри. За ней тоже толпами ходили в своё время.

Моя мамочка пришла бы в очередное состояние потрясения и шока, если бы услышала, что её дочку сравнивают с актрисой сомнительной репутации.

– Наверное, она радовалась этому больше, чем я, – сказала я, поднимаясь из кресла, в котором позировала, и прохаживаясь по мастерской, чтобы размяться.

– Простите, если мои слова показались вам обидными, – сказал господин Эверетт. – Но красота привлекает людей в любом обличии. В этом нет ничего постыдного. Красота – это особая любовь небес. Мы всегда тянемся к тем, кто обласкан небесами. Чтобы хоть немного погреться в их свете. А уж кого небеса одарят божественной красотой – деву благородных кровей или простолюдинку – об этом известно только Творцу.

– Вы художник, а говорите как поэт, – пошутила я, рассматривая холсты на подрамниках, которые стояли вдоль стен.

Картины были незакончены, но везде – даже в собрании Олимпийских богов – на заднем плане угадывались холмы и далёкие горы Солимара.

– Не хотите посмотреть на свой портрет? – спросил господин Эверетт.

– Он ведь ещё не готов, – ответила я.

Художник хмыкнул:

– Вы – первая натурщица, которая не суётся мне под руку каждые пять минут, чтобы посмотреть похоже ли получается.

– Позвольте высказать догадку, что под словом «похоже» ваши натурщицы подразумевали прямой нос, огромные глаза и маленький пунцовый ротик, – не удержалась я от шутки.

– Именно так, – кивнул он. – Вы самая приятная модель в моей жизни, Роксана. Терпеливы, молчаливы, пластичны…

– Пластична? – удивилась я. – Разве чтобы сидеть в кресле неподвижно, нужна пластичность? Вы что-то путаете.

– Не путаю, – он задумчиво посмотрел в окно. – Даже для того, чтобы сидеть неподвижно, нужна особая гармоничная гибкость суставов и мышц. У вас всё это есть. Жаль, что я не встретил вас раньше. Мог бы написать столько великолепных картин.

– Ваши картины и без меня великолепны, – возразила я.

Он поморщился и взялся за кисти.

– Хороши, но не великолепны. Художник – не волшебник. Он может приукрасить то, что видит, но не может придумать то, чего нет. Я недоволен своими прошлыми работами. Мне не удалось в полной мере осуществить свой замысел, потому что модели были деревянные, как вот этот мольберт. Но теперь… – он посмотрел на меня и взял палитру. – Всё, хватит разговоров. Продолжим.

Я заняла прежнее место, приняла прежнюю позу, и настенные часы начали мерно отстукивать следующий час.

Всё же в словах господина Эверетта был резон. Потому что когда я отправилась домой после позирования, спина у меня ныла, а колени дрожали. Но пять минут ходьбы вернули тело в прежнее состояние, и я бодро зашагала к дому, не обращая внимания на юношей, которые следовали за мной на расстоянии десяти шагов. Этот был обычный ритуал – местная молодёжь знала моё расписание дня наизусть. Молодые люди сопровождали меня на прогулках, в мастерскую и из неё, в библиотеку и обратно, а приходя домой я обнаруживала в почтовом ящике ворох писем, на большинстве которых значилось «Для леди Роксаны Розенталь».

Вот и теперь крышка ящика не закрывалась. Я выгребла всю корреспонденцию, поднялась на крыльцо и зашла в дом. Только после этого господа провожатые начали нехотя расходиться. Я незаметно наблюдала за ними через боковое окошко и посмеивалась. Вряд ли кому-то из этих блестящих молоденьких мальчиков семья разрешит пригласить на танец Роковую Роксану, не то что позвать её замуж. А без разрешения семьи можно лишь шататься по улицам.

В доме было тихо, и наша служанка и по совместительству повариха Мэри-Анн выглянула из кухни, когда я позвонила в дверной колокольчик.

– Графиня и леди Стелла ещё не вернулись, – бодро отрапортовала Мэри-Анн, – господин Тенби на обеде у судьи. Вам что-то угодно?

– Нет, ничего… – начала я, но служанка меня перебила.

– Ой, а где ваш браслет?! – воскликнула она.

Остроглазая Мэри-Анн сразу увидела то, что я заметила только сейчас. Пропал мой браслет – серебряная цепочка с четырьмя миниатюрами, на которых были изображены папа, мама, Стелла и отчим. Это был подарок от мамы на мой восемнадцатый день рождения. Этот подарок я носила постоянно, снимая только если надевала вечернее платье, а браслет не подходил по стилю. Мне хотелось всегда видеть лица дорогих мне людей. И вот теперь этот бесценный для меня подарок исчез.

Потеряла, когда плавала в бассейне? У меня на миг захолодило сердце, но я сразу вспомнила, что теребила браслет в мастерской господина Эверетта, а вот был ли браслет на руке, когда шла домой – я не могла точно сказать.

– Вернусь в мастерскую господина Эверетта, – сказала я, бросая ворох писем на столик в прихожей. – Наверное, там уронила.

– Не опоздайте к чаю! – крикнула мне вслед Мэри-Анн.

Благодаря этой незапланированной прогулке мне удалось пройти по улицам нашего города без толпы провожатых. Дверь в мастерскую господина Эверетта была открыта, но самого художника не было. Осмотрев пол возле кресла, в котором я позировала, и само кресло, я нашла свой драгоценный браслет между ручкой и сиденьем, и положила его в сумочку, побоявшись надеть и снова потерять. Надо отнести ювелиру, чтобы проверил замочек.

– …мне нравится этот вид на римскую купальню, – услышала я незнакомый голос – сильный, звучный, хорошо поставленный, как у оперного певца. Голос доносился из соседней комнаты – там у господина Эверетта находились уже готовые картины. – Возьму его и танцы наяд, пожалуй. Да, наяды отлично подойдут для подарка королю. Он ценит хорошую живопись.

– Благодарю, милорд граф, – теперь говорил господин Эверетт, его голос я узнала сразу. – Для меня огромная честь, если вы преподнесёте его величеству эту картину.

– У короля в коллекции уже три ваших картины, – любезно ответил его собеседник. – А у меня – ни одной. Но меня больше привлекают портреты. Женские портреты. Говорят, вы пишете портрет леди Роксаны Розенталь? Могу я взглянуть на него?

– Конечно, милорд Бранчефорте. Пройдёмте, портрет в мастерской.

Граф Бранчефорте!

Мне стало жарко и холодно одновременно, а мужчины уже направлялись сюда – были слышны приближающиеся шаги. Я встала за тяжёлую оконную штору быстрее, чем сообразила – зачем надо прятаться? Но дело было сделано, а художник и граф тем временем подошли к мольберту у противоположного окна. Чуть подвинув штору, я одним глазком выглянула в щёлку между занавесями.

Сначала мне был виден чёткий профиль графа на фоне залитого солнцем окна, но потом он вместе с господином Эвереттом скрылся за мольбертом, и я могла видеть только шляпу с павлиньим пером и трость, которые граф держал в руках. Художник откинул с картины скрывавшую её ткань, и последовала долгая пауза.

Я затаила дыхание и в этот момент очень пожалела, что не попросила господина Эверетта показать незаконченную картину. Умом я понимала, что меня не должно волновать мнение графа о моём портрете, но всё же глупенькое девичье тщеславие подогревало любопытство – что скажет эмиссар короля?..

Прошли несколько томительных минут, прежде чем граф заговорил.

– Картина чудесна, – произнёс он, наконец. – Что насчёт сходства?

– Вы задаёте вопрос, который оскорбляет художника, – ответил господин Эверетт очень сдержанно.

– Не хотел вас оскорбить, – заявил Бранчефорте без малейшего смущения. – Но всем творцам присуща такая черта – немного преувеличивать совершенство своих творений.

– Вы сами решите, преувеличил я или нет, – художник набросил ткань на картину, и по голосу я поняла, что он очень недоволен. – Когда увидите оригинал.

– Полагаю, так и будет, – граф вышел из-за мольберта, и я снова разглядела точёный профиль, а вдобавок к нему – насмешливую полуулыбку. – Но всё же, картина очень хороша, – сказал Бранчефорте. – Когда она будет готова, и сколько вы за неё просите? Хочу приобрети это полотно для своей галереи.

Я невольно вздрогнула. Сегодня леди Эррол говорила, что у графа в коллекции тысяча портретов тысячи любовниц, а завтра там появится и мой портрет? Ну нет, такого нельзя допустить…

– Картина не продаётся, – спокойно ответил господин Эверетт, и я с облегчением перевела дух.

– Вот как? Что ж, тогда ладно, – очень легко сдался граф. – Договоримся насчёт тех двух. Деньги я сегодня же перешлю со своим управляющим.

– Картины будут переданы ему сразу же, – ответил художник.

– Буду весьма благодарен.

Можно было уходить, но граф медлил.

– И всё же, очень хорошая картина, – произнёс он, указывая на мой портрет, уже закрытый от чужих глаз. – Леди Розенталь позирует вам в этом кресле? – теперь он указал на кресло, а получилось – прямо на меня, прятавшуюся за шторой.

Мне стоило больших усилий, чтобы не отшатнуться. Мужчины могли заметить движение, и как потом я объясню, для чего благородная и благовоспитанная старая дева пряталась за шторой в мастерской художника?

– Да, – хмуро сказал господин Эверетт. – Я считаю, здесь самый выигрышный свет – мягкий, рассеянный, но достаточный, чтобы черты лица не выглядели смазанными.

– Несомненно, – подхватил Бранчефорте. – А вот тот подсвечник выглядит, как физиономия демона, – он вдруг рассмеялся – красивым, отлично отрепетированным смехом. Так смеются хорошие актёры. – Как забавно…

– Что забавного? – господин Эверетт становился всё более и более угрюмым.

– Вспомнилась история про демона и деву из Экбатаны, – доверительно сказал граф. – Помните? Из Священного Писания? В девицу влюбился демон и убивал всех её женихов. Мне сказали, что леди Розенталь потеряла трёх женихов, все умерли перед самой свадьбой. Это правда?

Да он сплетник почище Анны Симпсон и леди Эррол вместе взятых! У меня мучительно зачесалась пятка от неподвижного стояния, и не менее мучительно – правая ладонь, так хотелось влепить графу пощёчину. Конечно, он сказал правду. Вот только то, как он её преподнёс… Вдобавок ко всем сплетням обо мне не хватало ещё намёков про демона из Экбатаны!..

– Мне ничего об этом не известно, – отозвался господин Эверетт. – Я человек новый в этом городе.

– Вы здесь уже третий месяц, – любезно напомнил граф.

– Я не слушаю сплетен, – отрезал художник, и я мысленно похвалила его.

Словно в ответ на мои мысли, Бранчефорте тоже снизошёл до похвал:

– Вы правильно делаете, господин Эверетт, – произнёс он очень благодушно. – Я тоже их не слушаю.

«Как же, как же!», – мысленно ответила я ему из-за шторки.

– Кстати, – граф уже собирался уходить, но задержался на пороге. – Забыл сказать вам, что король милостиво удовлетворил прошение вашей жены о зачислении вашего старшего сына в гвардейский полк на полное содержание

– Его величество очень добр, – глухо сказал господин Эверетт.

– Ваш старший сын – бравый парень, – с удовольствием сказал граф. – Кажется, в этом году ему исполняется двадцать шесть? Замечательный возраст. Помню себя в двадцать шесть! Весь мир передо мной, голову кружит от предвкушения приключений и любви прекрасных дев… Но молодость проходит. К сожалению.

И он даже с сожалением улыбнулся, покачав головой. Хотя к его цветущей физиономии слово «старость» подходило ещё меньше, чем фраза «поправить здоровье на целебных водах».

– А вашему младшему сынишке король на день рождения отправил целый ворох игрушек, – продолжал Бранчефорте. – Отличный подарок для младенца, скажу я вам! Маленькие лошадки, кареты – всё, что будет интересно пятилетнему мальчугану.

– Передайте его величеству, что я благодарен и признателен за помощь моей семье, – сказал Эверетт.

Судя по голосу, он был не особенно рад королевской милости. Или дело в чём-то другом?

– Король никогда не забывает о своих подданных, – граф надел шляпу с прикреплённым павлиньим пером и привычным чётким движением поправил её, чтобы перо торчало точно над правым ухом. – А о вашей семье, господин Эверетт, он помнит особенно. Главное, чтобы и вы о ней не забывали.

Художник гневно вскинул голову, но граф уже удалился, открыв дверь концом трости.

Тут можно было выйти из-за шторы, я была уверена, что господин Эверетт не упрекнул бы меня в подслушивании – он бы всё понял, да и я не могла стоять тут до вечера… Но тут господин Эверетт рывком сорвал с моего портрета ткань и уставился на него, будто увидел впервые. Свет косо падал на лицо художника, и я вздрогнула во второй раз – выражение его лица меня испугало. Было в нём что-то безумное, что-то исступлённое… Метнувшись к столу, на котором в беспорядке валялись мастерки, старые палитры, кисти и ступки для растирания красок, господин Эверетт схватил нож с тонким длинным клинком, которым обычно откалывал куски прессованной краски. Подняв нож, художник приблизился к моему портрету, словно хотел ударить по холсту, но потом в последний момент остановился, долго смотрел на недописанную картину, бросил нож на пол и взъерошил волосы двумя руками.

– Проклятый колдун! – сказал Эверетт, словно простонал, и ушёл в соседнюю комнату, тяжело ступая.

Раздался хлопок выскочившей пробки, а затем – хрустальный и лёгкий звон, какой бывает, когда наливаешь вино из бутылки в бокал, и стекло ударяется о стекло.

Я не стала больше ждать – выскочила из-за шторки, на цыпочках пробежала к двери, открыла и закрыла её как можно тише, а потом со всех ног побежала к дому, самой короткой дорогой.

Глава 3

– Ты какая-то рассеянная, – сказала мне мама за ужином. – Всё хорошо? Может, ткань на платье не понравилось? Но мне кажется, синий подходит тебе идеально.

– Ткань – чудесна, – успокоила я её. – У тебя прекрасный вкус, ты сразу поняла, что нужно.

– Как же иначе, – мама кокетливо поправила причёску. – Это у меня врождённое. В восемнадцать лет я первая попросила портниху сделать мне платье с юбкой от бёдер, а не от талии. Так корсаж удлинился, и фигура стала выглядеть гораздо изящнее. Я пришла в таком виде на маскарад и произвела фурор.

– Мы помним, ты уже рассказывала, – неосторожно сказала Стелла.

Я незаметно пнула её под столом и сказала:

– И тебя сразу признали первой красавицей. Правда, мама?

Морщинка, появившаяся после слов Стеллы между материных бровей, сразу разгладилась.

– Конечно, нет! – возразила мама. – Я считалась первой красавицей с шестнадцати лет! Просто в тот раз мне вручили приз за красоту, и всяким там недоверчивым пришлось замолчать, когда меня пригласил на танец сам король. Вернее, тогда он был ещё принцем. Я имею в виду отца нашего короля, тогда он был ещё жив… Ты помнишь, Аделард, какое тогда было торжество?

– Да, дорогая, – ответил отчим, отдавая должное телятине в пряном соусе. – Ты тогда была блистательна.

– Я всегда блистательна, – чуть не обиделась она, но тут снова вспомнила обо мне. – Но с тобой точно всё хорошо, Рокси? Ты даже позабыла про почту… Бросила всё в прихожей.

– Забыла, – призналась я. – Сейчас разберу, мама.

– Я уже сделала это за тебя, – сказала она, глядя на меня с тревогой и нежностью. – По-моему, тебе надо отдохнуть. Я считаю, позирование у господина Эверетта можно сократить до двух в неделю.

– Ма-ам, – протянула я. – Не волнуйся, это не из-за позирования. И не из-за прогулок. И не из-за того, что я люблю вчерашние отбивные на завтрак.

Стелла фыркнула, но тут же сделала вид, что поперхнулась и закашлялась, а я заботливо похлопала её по спине. Отчим вскинул на меня глаза, улыбаясь углом рта, и снова углубился в поедание телятины, и лишь мама смотрела на меня, морща лоб.

– Никогда не понимаю, когда ты серьёзна, а когда шутишь, – вздохнула она, наконец. – Это у тебя от дедушки. Говорят, в его роду были беженцы с острова. Они там смеются по любому поводу, даже когда нет подвода для смеха.

– Наверное, – кротко согласилась я, и на этом тема была позабыта.

– Я отнесла корзинку с письмами к тебе в комнату, Рокси, – мама подложила отчиму ещё гарнира и полила всё соусом. – В моё время молодые люди не писали благородным девушкам столько писем. Это же неприлично! А если и писали, то адресовывали эти письма родителям.

– Зачем? – удивилась Стелла.

– Чтобы родители убедились, что у молодого человека нет плохих намерений, – наставительно сказала мама. – Кстати, Стелла, тебе тоже пришло письмо. От виконта Хэмфри. Я положила на твой столик.

– Одно письмо, – моя младшая сестра скорчила гримаску. – А у Рокси – целая корзина.

– Не завидуй, – ответила я ей. – Зато на балу ты будешь танцевать со своим Хэмфри, а я буду подпирать стенку.

– Зачем так мрачно? – занервничала мама. – В Солимар приехало много гостей, возможно, всё изменится…

– Вряд ли изменится, – я первая поднялась из-за стола. – Пойду отдыхать. Сегодня был ужасно волнительный день.

– Я отнесу твой браслет ювелиру! – крикнула мама мне вслед. – Не надевай его пока, а то опять потеряешь.

– Хорошо, – ответила я уже с порога.

Когда сестра пришла в нашу спальню, я сидела у стола, разбирая письма.

– Целая корзинка! – завистливо выдохнула Стелла и взяла одинокое письмо со своего столика.

– Твоё письмо драгоценнее всей этой корзинки, – заверила я её. – Твоё – от жениха.

– Бедная Рокси! – тут же спохватилась Стелла и принялась меня жалеть. – Не переживай! Вот увидишь, скоро появится рыцарь без страха и упрёка и умчит тебя под венец быстрее, чем Анна Симпсон сообразит, что к чему.

– В любом случае, мне и так неплохо, – ответила я со смешком. – Есть чем себя занять.

– Пойду, приму ванну, – сестра поцеловала меня в щёку и принялась снимать платье, чтобы переодеться в ночную рубашку и халат. – Смотри, какая луна… Наверное, соловьи сегодня будут петь всю ночь… Решено! Я не буду спать, а буду слушать соловьиное пение до рассвета!

Разумеется, «принять ванну» у Стеллы означало засесть в ванной комнате часа на два. За это время успела написать статью в утреннюю газету и отправила Мэри-Анн, чтобы бросила письмо в почтовый ящик издательства. Для нашей служанки была придумана легенда – я отправляю письма в колонку знакомств. Мэри-Анн отнеслась к этому с пониманием, и отнесла письмо за четверть часа, излив на меня потоки сочувствия, надежд на будущее и заверениями, что «скоро всё уладится».

Когда Стелла появилась из ванной, благоухая лавандовым мылом и мамиными духами, я уже вскрывала письма, сложенные аккуратными стопочками в корзинку.

– Что пишут? – спросила меня сестра, с размаху усаживаясь на свою кровать и зевая.

– Всё то же, – ответила я, просматривая очередное послание. – Стихи, признания, и никакого толку.

– Письма от графа Бранчефорте нет? – Стелла упала головой на подушку и закрыла глаза.

– С чего бы ему писать мне письма? – усмехнулась я.

Нож для бумаг затупился, и я взяла серебряную шпильку Стеллы, чтобы вскрыть следующее письмо.

Острие шпильки было запачкано воском, и я, поморщившись, вытерла пальцы и шпильку каким-то из писем. Наверняка, лентяйка Стелла снимала шпилькой нагар со свечей. Мама узнает – влетит обеим, между прочим. Стелле – за то что не бережёт ценные вещи, а мне – за то что за ней не досмотрела.

– Мало ли, – ответила сестра уже сонно. – Увидел мою сестру и влюбился, как и все в этом городке.

– Стелла, – позвала я её, пока она совсем не уснула, хотя собиралась слушать соловьёв всю ночь напролёт, – можно ли попросить тебя кое о чём?

– О чём? – пробормотала она, поудобнее зарываясь в подушку.

– Пойдём со мной на следующий сеанс к господину Эверетту? Мне скучно сидеть там одной, а так сможем поболтать…

– Хорошо, – она снова зевнула, что-то неразборчиво пробормотала, а потом до меня донеслось её ровное дыхание.

А как же соловьи?

Я с усмешкой посмотрела в открытое окно, за которым темнели деревья нашего сада. Что ж, похоже, соловьёв придётся слушать только лишь мне. Потому что мне спать совсем не хотелось. Перечитывая письма, я думала не столько о пылких признаниях в любви и витиеватых комплиментах моей красоте, сколько о разговоре, что подслушала в мастерской Эверетта. Со стороны графа это была не просто болтовня, не просто «новости о семье». Как он сказал? «Король помнит о вашей семье, не хотелось бы, чтобы вы о ней забывали».

Господин Эверетт приехал в Солимар за отдыхом и вдохновением, увидел меня и загорелся написать мой портрет. Разве не казалось мне это смешной одержимостью? А граф предостерёг семейного почтенного мужчину, чтобы он не давал ходу своим чувствам… Неужели, даже в столице ходят сплетни обо мне? Старая дева, которая не смогла выйти замуж, разбивает семью!.. Заголовок, достойный пера господина Ронбери. Или кого-то, такого же злоязычного, как он. Но пока Ронбери будет писать не о Роковой Роксане, а о вас, милорд Бранчефорте.

Я удовлетворённо кивнула и вскрыла следующее письмо. Оно отличалось от остальных. Из конверта высыпались сухие лепестки тёмно-красной, почти чёрной, розы, а на твёрдой картонной карточке было написано всего несколько слов: «Ваша красота должна жить вечно».

Покрутив карточку и так, и эдак, я не нашла на ней ни подписи, ни печати, ни хотя бы каких-то знаков, чтобы понять – от кого она. Пожав плечами, я бросила письмо в общую кучу и взялась за следующее, когда за деревьями раздался шорох, и из-за ствола выглянуло чьё-то бледное лицо.

От неожиданности я опрокинула свечу. Воск пролился на стол, огонёк потух, и комната погрузилась в темноту. Но зато сразу же раздался знакомый голос:

– Не бойтесь, леди Роксана… – зашептал человек, подходя к самому окну. – Это я – Эмиль…

– Боже, как вы меня напугали, господин Бэдфорд, – я прижала руку к груди, пытаясь успокоить колотящееся сердце. – Вы что здесь делаете? Вы потоптали все клумбы!

– Простите, – сказал он виновато и взялся за подоконник, приникая к нему лицом. – Вы же знаете, зачем я здесь. Я не могу жить без вас, Роксана.

– Не говорите глупостей, – ответила я ему шёпотом и оглянулась на Стеллу – не разбудили ли мы её. – И отправляйтесь домой, пока матушка вас не хватилась.

– Вот не надо о матушке, – насупился он. – Я же сказал вам, что мне безразлично мнение семьи по этому поводу. Я люблю вас и…

– Эмиль, – перебила я его решительно. – Вы моложе меня на семь лет. Я вам если не в матери гожусь, то в старшие сёстры. Я уже сто раз вам говорила, что между нами ничего не произойдёт, даже если ваши уважаемые родители не будут против. Поэтому идите домой и не портите мои цветы.

– Разница в возрасте для меня ничего не значит, – пылко заверил он.

– Зато для меня значит, – отрезала я, нашаривая на столе кресало и кремень. – Уходите, прошу вас. Иначе вынуждена буду позвать сторожа. И вас выставят отсюда, как вора.

– Как бы я хотел быть вором, что украдёт ваше сердце! – выпалил он.

Я как раз зажгла свечу и в её свете разглядела восторженную юную и чумазую физиономию в обрамлении взлохмаченных волос.

– Боже, какой вы ещё ребёнок, – вздохнула я, потерев виски. – У меня голова разболелась. Спокойной ночи.

– Никакой я не ребёнок! – обиделся он. – И если бы вы позволили, я бы вам это доказал.

– Но я не хочу позволять, – я старалась говорить терпеливо, но терпения оставалось всё меньше. – Прошу вас разрешить мне жить жизнью по моему выбору.

– Но эта жизнь – она не для вас! – он жадно пожирал меня глазами. – Я увезу вас из этого противного городка… Покажу вам мир… Слышите? Соловей поёт…

В саду, и правда, завёл свою трепетную песню соловей. И я подумала, что всё могло быть очень романтичным на первый взгляд – ночь, соловьиное пенье, преданный поклонник у моего окна… Но это было бы обманом. Вернее, всё это было обманом.

– Эмиль, идите домой, – снова сказала я. – Или послушайте соловьёв с особой вашего возраста. Всё, я закрываю окно.

Я закрыла раму, несмотря на его протесты, и увидела, как он уныло побрёл в сторону калитки, оглядываясь через шаг. Для верности я опустила ещё и штору, чтобы у него не оставалось никаких иллюзий.

– Глупый мальчишка, – сказала я в сердцах, и сразу услышала хихиканье со стороны постели Стеллы. – Не спишь? – я снова занялась письмами.

– «Я хотел быть вором, чтобы украсть ваше сердце!», – повторила, передразнивая Стелла. – Ты такая жестокая, сестрёнка. Он тебе про любовь, а ты – «глупый мальчишка»! – и она опять захихикала.

– Подслушивать нехорошо, – равнодушно сказала я, вскрывая очередной конверт.

– Ой, вы как будто ото всех прятались! – Стелла сбросила халат на пол и забралась под одеяло. – Ну всё, открывай окошко. Этот приставала ушёл, а я намерена слушать соловьёв всю ночь.

Я подняла штору и открыла окно, и в комнату влилась нежная песня ночного певца-соловья. Я смотрела в темноту сада, и как бы ни пыталась убедить себя, что довольна своей жизнью, и мне грех на что-то жаловаться, но сердце всё равно сладко и печально дрожало, и губы дрожали и горели, и ещё хотелось поплакать. А Стелла уже сладко спала, уткнувшись в подушку.

На следующее утро, когда наша семья собралась за завтраком, мама нашла меня слишком бледной. Я промолчала, зато Стелла не смогла удержаться и сказала, невинно хлопая глазами:

– Не удивительно! Мы всю ночь почти не спали – из-за соловьёв. Они так поют, что уснуть нет никакой возможности. Я ведь теперь тоже бледная. Мама, правда?

Стелла считала, что бледность – признак аристократизма, и воображала, что у неё очень бледный цвет лица.

– Ты свежа, как майская роза, – разочаровала её мама. – А вот Рокси не помешает прогулка и тушёный шпинат на обед.

– О, только не шпинат! – взмолилась я. – Прогулки будет достаточно!

– Не спорь, – строго одёрнула меня мама. – На балу в честь Бранчефорте ты будешь в синем. Эти бледные щёчки нам совершенно ни к чему, иначе будешь похожа на привидение.

Стелла захихикала, подкладывая себе на тарелку жареных колбасок в соусе, а отчим бросил на неё укоризненный взгляд поверх газеты. Только не понятно, за что он укорял – за кражу колбасок или за смешочки надо мной.

Мама тоже углубилась в чтение – она просматривала утреннюю корреспонденцию, раскладывая письма в кучки по адресатам и степени важности. Одно письмо привлекло её особое внимание, и она вскрыла его сразу же, разорвав конверт, даже не попросив принести нож для бумаг.

– Ну вот, я же говорила! – торжествующе объявила она. – Графиня Ленсборо устраивает приём в честь графа Бранчефорте! Завтра!.. Вот хитрюга, так и знала, что она решит всех обскакать! – мама перебросила приглашение нам со Стеллой. – Написано «приём», но будьте уверены, она успеет обставить всё так, что балы у принца покажутся не такими яркими. Хорошо, что мы позаботились о платьях. Надо поторопить портниху, чтобы успела закончить их к завтрашнему утру.

– М-да, – протянула я, – действительно, торопится. Боится, как бы кто не устроил бал в честь графа первым. Ещё бы – такой экземпляр в Солимаре. Явно приехал, чтобы эпатировать и производить впечатление на провинциальную публику.

– Что за тон? – удивилась мама. – Рокси, ты так говоришь, будто осуждаешь графа. Я его ещё не видела, но говорят, он очень представительный и любезный мужчина, король отправил его поправить пошатнувшееся здоровье…

– Представительный – отличная характеристика, – кивнула я, а Стелла фыркнула и закашлялась.

На этот раз – по-настоящему.

– Вы его видели? – с любопытством спросила мама и продолжала, не дожидаясь ответа: – И говорят, он большой ценитель искусства. У него дома галерея из прекрасных картин, и первым делом он зашёл к господину Эверетту и приобрёл у него два полотна. Одно – для его величества, между прочим.

Отчим рассмеялся, не отрывая глаз от газеты, и мама немедленно поинтересовалась, что там написано такого смешного.

– Тебе не понравится, – сказал он уклончиво.

– Откуда ты знаешь? – надула она губы.

– Статья господина Ронбери, – пояснил отчим.

– О, небеса… – простонала мама, на секунду закрыла глаза, а потом потребовала: – И о чём статья? Надеюсь, не про нашу Рокси?

– Нет, про королевского эмиссара. Не успел милорд Бранчефорте приехать, как уже стал местной знаменитостью, – отчим сделал попытку перевернуть страницу, но мама уже выхватила у него газету и принялась читать сама.

Вслух.

– «Появление графа Бранчефорте в публичном бассейне ознаменовалось звоном бубенчиков». О чём это? – мама с недоумением обвела нас взглядом.

Мы со Стеллой переглянулись и пожали плечами, отчим взял салфетку, пряча за ней улыбку, а мама продолжила читать:

– «Не было ни одной женщины, которая не оглянулась бы на звон бубенчиков милорда эмиссара. Его купальный костюм…», – тут она замолчала, и лицо её стало пунцовым. – Как неприлично писать такое! – она поспешно отложила газету. – И не надо смеяться, Аделард. Я всё вижу!

– А я и не скрываюсь, – отчим уже хохотал, вытирая салфеткой выступившие слёзы.

Я и Стелла ещё держались, но с огромным трудом.

– Неужели вы видели его… в таком виде? – мама с ужасом посмотрела на нас с сестрой.

– Не волнуйся, – сказала я очень серьёзно, – едва только его бубенчики зазвенели, мы, как и полагается благовоспитанным девицам, сразу закрыли глаза, поплыли к берегу и не открывали их до самого дома.

– Рокси! – чуть не взвизгнула от возмущения мама.

Отчим перестал смеяться и сказал уже с непритворной серьёзностью:

– Хотя, этот господин поступает не очень хорошо. Понятно, что курортный город располагает к лёгкости общения, и многое, что прилично у нас, будет шокирующим в столице, но откровенный купальный костюм – это уже перебор.

– Совершенно верно, – сердито поддакнула мама, передавая мне пачку писем. – Пусть он хоть трижды друг короля, нарушать правила морали недопустимо!

– Я поговорю об этом с мэром, – отчим погладил маму по руке, успокаивая, а потом обратился ко мне: – После завтрака зайди в мой кабинет, Роксана. Нужно поговорить.

Мама сразу перестала ужасаться и обижаться, и приняла самый значительный вид.

– О чём? – спросила я, насторожившись.

–Зайдёшь, – отчим отложил салфетку и поднялся из-за стола.

Я не стала затягивать с завтраком, и, сопровождаемая выразительными взглядами Стеллы, тоже поспешила из-за стола.

Постучав в дверь кабинета, а зашла, не дожидаясь разрешения. Отчим сидел в кресле у окна, любуясь панорамой города, и раскуривал трубку.

Трубка у него была «королевская» – из морской пенки, то есть из камня, похожего по виду на слоновую кость, но ценившуюся гораздо дороже. Чаша трубки была резной, в виде головы морского бога, и служила предметом зависти всех важных господ Солимара и даже графини Ленсборо, которая тоже любила покурить. «Для куража», – как она говорила.

Табачные колечки улетали в сторону Королевского Полумесяца, который был прекрасно виден из окна, и я облокотилась на подоконник, дожидаясь, пока отчим не выкурит обязательную утреннюю трубочку и не скажет, о чём хотел со мной поговорить.

– Эмиль Бэдфорд был здесь ночью? – спросил отчим, выпуская ещё несколько идеально ровных колечек.

– Уже донесли? – усмехнулась я.

– Он тебе нравится? – отчим не пожелал шутить. – Роксана, это – не повод для смеха. Ты уверена, что у него серьёзные намерения в отношении тебя?

– Какие намерения? – я закатила глаза. – Он моложе меня почти на десять лет. Я помню, как он бегал по Королевскому парку в коротких штанишках и постоянно писал в куст чайных роз. Не уверена, что он сейчас так не делает, когда бродит по округе ночи напролёт.

– Роксана! – сделал отчим мне замечание, но я видела, что он улыбается углом рта.

– Я ему всегда говорила, что между нами ничего быть не может, – сказала я. – Но ты же знаешь этих Бэдфоров – у них у всех лбы клином. Всегда идут напролом. Не понимаю, что ты заволновался из-за него. У нас под окнами ни один цветок на клумбах не вырастает – всё потоптали. Половина города там бродит.

– Но младший Бэдфор – самый настойчивый, – заметил отчим, выбивая трубку.

– Ему просто заняться нечем, – отрезала я. – Он так же бегал бы за любой другой девушкой, если бы она была популярной. Мужчинам подобного типа всегда нужно всё самое лучшее – скакуна из королевской конюшни, кинжал из травлёной стали, девушку, которую считают самой миловидной… Вот увидишь, в начале зимы родители увезут его в столицу, и там он начнёт увиваться за какой-нибудь столичной красоткой с таким же пылом, как сейчас бегает за мной. Мне уже жаль чайные розы в столичном парке.

– Язык у тебя – как бритва, – не удержался отчим, но в его голосе я упрёка не уловила. – Ладно, я поговорю с ним.

– Стоит ли? – запротестовала я.

– Зачем обнадёживать мальчишку? – он взял со стола серебряную бонбоньерку, где всегда лежали мятные леденцы, и протянул коробочку мне.

Я взяла конфету, сразу сунув её за щёку, и задумчиво посмотрела на центральные апартаменты Королевского Полумесяца. Интересно, господину Бранчефорте уже принесли утреннюю газету? Любопытно было бы узнать, как он отнесётся к фельетону в свою честь.

– Ну всё, беги к Стелле, – сказал отчим, пересаживаясь за письменный стол. – Мне надо поработать, а вам надо готовиться к приёму. Надеюсь, ты там затмишь всех.

– А толку? – я поцеловала его в макушку. – Танцевать-то всё равно придётся только с тобой. Даже Бэдфорд не осмелится меня пригласить.

Глава 4

– Такое великолепие! – мама обмахивалась веером, не забывая зорко посматривать по сторонам. – Графиня явно поскромничала, назвав это приёмом.

– Всё как обычно, – ответила я. – Все те же, всё там же, отличие только в милых анютиных глазках, которые леди Ленсборо решила посвятить милому графу, – и я взглядом указала на цветочную композицию, выставленную напоказ – на зелёном поле из листьев букетики анютиных глазок образовывали инициалы почётного гостя, чьё появление вот-вот ожидалось.

Графиня Ленсборо была сама не своя и стояла у входа уже добрых четверть часа, рассеянной улыбкой встречая привычных гостей и поминутно выглядывая в окошко, когда слышалось, что подъехала очередная карета.

– Не знаю, не знаю, – ответила мама, дёргая плечом. – Я нервничаю больше обычного.

– Это от жары, – сказала я.

– От жары? Возможно, – мама, как обычно, приняла мои слова за чистую монету. – Сегодня, и правда, слишком душно. Надеюсь, после ужина мы перейдём в сад, там будет прохладнее… Ты не обидишься, если я отойду к карточным столам? Вижу, Аделард сел играть, хочу напомнить, что азартные игры пагубно отражаются на здоровье.

– Разумеется, не обижусь, – заверила я её. – Иди. Тем более, сейчас начнутся танцы, мне будет, чем себя занять – стану высматривать, кто кого пригласил, и кто с кем слишком уж любезен, как и положено заправской старой деве.

– Рокси, – только и произнесла с укоризной мама, а потом поплыла к карточным столам, величественно обмахиваясь веером.

Я осталась одна, если не считать ещё четырёх девиц критического возраста, которые так же, как и я, сидели на самых дальних скамейках, поставленных рядами, чтобы наблюдать за всеми, не привлекая к себе лишнего внимания. Когда начнутся танцы, те, кому не повезло быть приглашёнными, займут места перед нами. И тогда можно будет слушать жалобы, обиды и самое прекрасное в своём проявлении злословие, которыми переполнены юные особы, чьи надежды не сбылись.

– Граф Бранчефорте! – объявил мажордом, и все мы встрепенулись.

Потому что новый гость – это всегда новое развлечение. А в Солимар охочи на новенькое, потому что старое приелось на сто рядов. Я тоже с любопытством уставилась на вход, ожидая появления эпатажного графа. Леди Ленсборо очень невежливо оставила без приветствия чету Мэйзон и бросилась ко входу.

Королевский эмиссар появился, как и следовало ожидать, в блеске столичного великолепия. На госте был ярко-синий камзол с золотыми пуговицами, узкие чёрные штаны и ослепительно-белая жилетка. Волосы граф подвязал золотой ленточкой, и чёрные кольца локонов красиво обрамляли смуглое узкое лицо.

Я видела, как леди Ленсборо рассыпалась перед ним в восторгах, приседая в книксене и забегая то справа, то слева. В свою очередь, господин эмиссар вёл себя именно так, как полагалось важному столичному гостю – лениво и снисходительно улыбался, почти не обращая внимания на хозяйку приёма, и осматривал зал, чуть прищурив тёмные глаза.

Наверное, его забавляла наша провинциальная роскошь, которая в столице выглядела бы вульгарной и убогой. Я следила за эмиссаром, не отрывая глаз от его высокой, стройной фигуры, стараясь подмечать всё, что могло бы попасть в статью утренней газеты – пренебрежение к хозяйке, высокомерие, слишком обтягивающие бёдра штаны (перепутал вечерний костюм с купальным? ха-ха!), и в этот момент граф скользнул взглядом по пустым рядам скамеек, мимо меня…

Граф остановился, как вкопанный, и мэр, который семенил следом за ним, налетел на него. Конечно, мэр сразу принялся извиняться, но королевский эмиссар его не услышал, как не услышал и леди Ленсборо, приглашавшую его пройти к столу, чтобы полюбоваться на цветочные инициалы.

Я успела подумать, что даже по столичным меркам должна неплохо выглядеть – в новом синем платье с нижней юбкой из белого атласа, с чуть завышенной талией и золотым галуном. Так что бедняжке графу не грозит эстетический шок.

Но королевский эмиссар отодвинул в сторону мэра, который продолжал извиняться, отстранил леди Ленсборо, которая как раз взяла его под руку, и направился ко мне.

Играли англез – самый кокетливый и динамичный танец, когда молодёжь вовсю флиртовала, не боясь строгих папочек, мамочек, дядюшек, тётушек и бабушек (дедушкам, как правило, было всё равно), и раздались недовольные голоса, когда первая скрипка взвизгнула струнами и замолчала, сбив мелодию. Остальные музыканты тоже прекратили играть, а недовольные голоса очень быстро затихли, потому что все увидели, как граф Бранчефорте подошёл ко мне и поклонился. Где-то слева раздался взволнованный шепоток, но и он пропал, когда граф произнёс, протягивая мне руку:

– Леди Розенталь? Окажите мне честь. Разрешите пригласить вас на танец?

– Мы с вами знакомы? – спросила я, не торопясь принимать приглашение.

– По-моему, да, – он пожал плечами. – Вы знаете меня, я знаю вас – значит, знакомство состоялось.

– Не помню, чтобы нас представляли друг другу, – сказала я.

– Вас это смущает? – поинтересовался он. – Тогда скажем, что мы были представлены друг другу в мастерской нашего общего знакомого – господина Эверетта.

– Почему бы и нет? – я точно так же, как и он, пожала плечами и встала, оперевшись на его руку.

Музыканты опомнились и снова заиграли англез. Правда, флейта изо всех сил косила глазами в нашу сторону, а поэтому фальшивила на трелях.

– Танцуете прилично? – спросила я, пока мы с графом выходили в центр зала.

Я успела заметить изумлённое лицо мамы в толпе возле карточного стола, и Стеллу, которая в объятиях своего Хэмфри смотрела на меня так, будто я на глазах у всех превратилась в позолоченную статую. Впрочем, в этот момент на нас с графом смотрели все. А он – вот что приятно – смотрел на меня.

– Танцую сносно, – ответил он мне в тон. – И обещаю стараться изо всех сил.

– Это хорошо, – похвалила я его. – Старайтесь. Не люблю, когда наступают на ноги и разговаривают во время танца.

– Намекаете, чтобы я молчал? – догадался он.

– Вы же пригласили меня танцевать? – ответила я вопросом на вопрос. – Или у вас какие-то другие намерения в отношении меня?

– Честно говоря, танец был лишь предлогом, – признался он.

Мы уже прошли по кругу, и стало понятно, что граф Бранчефорте поскромничал – танцевал он превосходно, двигался легко, и ему были знакомы все фигуры.

– И какова же истинная причина? – я обошла его кругом, чуть касаясь кончиками пальцев его ладони.

Даже через ткань перчаток я чувствовала, какая твёрдая у него ладонь. Всегда приятно, когда у мужчины крепкие руки. А не дохлая рыбёшка какая-нибудь вместо ладони и сардельки вместо пальцев.

– Какая может быть причина? – теперь он обошёл меня, пристукивая каблуками при каждом шаге. – Вы поразили меня в самое сердце своей красотой. Я побеждён, пленён, и склоняюсь к вашим ногам.

– Сколько пафоса… – покачала я головой.

– Чистая правда! – возразил он. – Ещё когда я ехал сюда, то знал, что произойдёт что-то невероятное.

– Так вот для чего вы прибыли в Солимар? – мы галопом помчались мимо двух рядов дам и кавалеров, изображая бегство возлюбленной и преследование её возлюбленным. – Чтобы приударить за какой-нибудь провинциалкой? А в газетах писали, что хотите поправить здоровье.

– Считаете, мне не надо заботиться о здоровье? – он держал меня за талию, поворачивая в такт музыке то вправо, то влево, и это было приятно – когда мужчина ведёт в танце уверенно, так что остаётся лишь расслабиться и получать удовольствие.

– Считаю, что о здоровье необходимо заботиться, – сказала я серьёзно.

– Вот я и приехал поправить здоровье, – сказал он. – А встретил вас и…

– Наш врач – господин Оливер, – перебила я его, – говорит, что местная вода помогает при бесплодии, эпилепсии и геморрое. Вот я думаю – какая же хворь могла приключиться с вами?

Он хмыкнул и спросил:

– А от чего лечитесь вы?

– А я не лечусь, – сказала я, вприпрыжку выполняя последнюю фигуру танца. – Я тут живу. К сожалению.

– К сожалению? – живо переспросил граф. – Чем же вам не нравится этот милый городок?

Музыка закончилась, и я не ответила – только вежливо улыбнулась.

– Вы здесь с родителями? – спросил он, подставляя мне локоть. – Проводить вас к ним?

– Верните меня туда, откуда взяли, – я не поддалась на уловку.

Проводи он меня к матери и отчиму, пришлось бы представлять графа, а там – слово за слово – обмен любезностями и приглашение на обед или ужин, а я не была уверена, что хочу видеть милорда Бранчефорте в нашем доме. И даже не подслушанный разговор в мастерской художника был тому причиной. Слишком напористо граф принялся ухаживать за мной. Можно, конечно, льстить себе, что я такая распрекрасная, что одним взглядом «пленила» столичного хлюста, но…

– Могу ли я пригласить вас на следующий танец? – граф взял мою руку в свои и нежно пожал. – Или если вы захотите отдохнуть – на следующий? А если совсем мечтать – может, вы разрешите провести вечер рядом с вами?

– Думаю, кадрили будет достаточно, – сказала я, высвобождая руку из его пальцев. – А вечер рядом со мной покажется вам скучным и утомительным. И это не понравится леди Ленсборо. Она мечтает пообщаться с вами, доставьте же ей такое удовольствие.

Он посмотрел на меня быстрым, пронзительным взглядом, но тут же с улыбкой поклонился – легко, изящно, явно красуясь напоказ.

– Тогда – с нетерпением жду кадрили, леди Розенталь.

– Взаимно, – пропела я, усаживаясь обратно на скамейку, где уже стало потеснее от девиц, которых никто не пригласил танцевать.

Все они (да и я вместе с ними) проводили графа Бранчефорте взглядами, а он подошёл к леди Ленсборо, которая по мере его приближения улыбалась всё шире и шире.

Рядом со мной уселась запыхавшаяся Стелла. Она была в бледно-жёлтом платье с кружевами и крохотными золотистыми розочками на лифе и верхней юбке, и всё утро призывала меня похвалить её наряд, а вот теперь разом позабыла и про кружева, и про розочки.

– Рокси! – зашептала она, вцепившись в мою руку. – Как ты могла пойти танцевать с ним?!

– А что такое? – спросила я, наблюдая, как леди Ленсборо представляет своего графа Бранчефорте остальным гостям.

– Вы же даже не были представлены друг другу!

– Подумаешь, – ответила я равнодушно.

– Ты представляешь, что скажет мама?.. – ахнула Стелла. – И вообще… ты говорила, он тебе не нравится… Ты смеялась над ним…

– Так я же не замуж за него пошла, – утешила я её. – Всего-то потанцевать. Что делать, если он единственный, кто осмелился меня пригласить? Ему положен приз хотя бы за смелость.

– Считаешь себя призом? – возмутилась она.

– Нет, просто надоело смотреть, как другие танцуют, – сказала я немного резче, чем хотелось. – Прости, что подорвала твою веру в мою принципиальность, но я пошла бы танцевать даже с господином Бриандом, пусть он старый, лысый и тупой, как пень.

– Извини, Рокси, – сказала Стелла после паузы. – Да, я не подумала…

– Забудем, – я похлопала её по руке.

– Ну и… как ты его нашла? – спросила сестра с жадным любопытством.

– Забавный, – коротко ответила я, продолжая следить, как граф разговаривает с прокурором, шутит с женой судьи и многозначительно улыбается, целуя ручки хорошеньким дочерям мэра.

– И это всё?.. – Стелла дёрнула меня за кушак. – Всё, что ты можешь сказать? Забавный?

– А что ты хочешь от меня услышать? – я с трудом оторвалась от созерцания стройной фигуры в синем камзоле и посмотрела на сестру. – Я с ним танцевала, а не исповедовала.

– Рокси, ты невозможна, – вздохнула Стелла и не утерпела: – Он хоть учтив?

– Более чем.

– Умён?

– Мне кажется, да. Иначе вряд ли стал бы королевским эмиссаром.

– Фу! От тебя и слова не дождёшься, – она надула губы совсем как мама.

От продолжения разговора, который мне не хотелось продолжать, меня избавил миловидный юноша – я видела его во время прогулки, это он читал статью обо мне в дамском журнале.

– Леди Розенталь, – произнёс он дрожащим от волнения голосом, – Джон Милфорд, к вашим услугам. Разрешите пригласить вас на танец?..

Стелла издала странный звук – то ли всхлипнула, то ли ахнула, то ли поперхнулась. Я тоже была удивлена, но не настолько, чтобы упустить шанс потанцевать.

– Разрешаю, – сказала я и отправилась танцевать, оставив Стеллу на скамейке, рядышком со старыми девами.

Вечер продолжался на удивление приятно – казалось, молодые люди решили разом бросить вызов всем своим ворчливым тётушкам, которые сейчас сидели вдоль стен и возмущённо качали головами, наблюдая, как я раз за разом выхожу на середину танцевального зала. Я старалась не замечать неодобрительных взглядов и ускользала ото всех объяснений с мамой, которая умудрялась разыскать меня в толпе, стоило только закончиться очередному танцу.

Я просто радовалась возможности натанцеваться в своё удовольствие, вспомнить то совсем позабытое чувство, когда кажется, что туфельки не касаются пола, ещё немного – и взлетишь!.. И пусть наутро ноги будут гудеть, а обувь придёт в полную негодность, потому что подошва станет тонкой-тонкой, как бумага, если не протрётся до дыр, зато это будут приятная усталость и приятные потери.

Приближалась кадриль, и я была полна приятных предчувствий, потому что танцевать с графом Бранчефорте было настоящим удовольствием. Во-первых, он был превосходным партнёром, а во-вторых, после меня он не пригласил ни одну девицу, а это означало, что его привлекали танцы именно со мной. Так себе достиженьице, но в провинциальном городе и за это полагается золотая медаль общественной зависти. А когда тебе завидуют – значит, ты чего-нибудь да и стоишь.

Признаться, мне надоело за последние два года слышать притворное сожаление в свой адрес. Люди жалели и щедро прощали меня за то, в чём я не была виновата – за смерть моих женихов. Но я знала, что всё их сожаление – это лицемерие. Не я же сама придумала себе прозвище «Роковая»? И прозвище было дано мне вовсе не из-за того, что я могла выиграть войну одним взглядом.

Поэтому сейчас я чувствовала себя вознаграждённой за долгие сезоны сидения на скамеечке, не отказывалась ни от одного приглашения, и собиралась откадрилить с графом так, чтобы потом можно было вспоминать об этом до самой старости.

Церемониймейстер объявил кадриль, и я сразу увидела, как граф оставил приятную компанию мэра и леди Ленсборо и пошёл в мою сторону, отыскав меня взглядом.Глаза у него были чёрные и блестящие, как ежевика после дождя. Да-да! Именно – как ежевика! А уж сколько колкости в словах – столько же, сколько колючек у этого дикого растения… Боже, получился не человек, а ежевичный куст!..

Я прикрыла лицо веером, чтобы никто не заметил моей улыбки, и чтобы граф не приписал эту улыбку на свой счёт (конечно, она была на его счету, но не в том смысле, в каком бы он понял), и в этот момент стройный силуэт графа заслонил другой силуэт – не менее стройный, но, конечно, не такой впечатляющий.

– Разрешите пригласить вас? – Эмиль Бэдфорд с поклоном предлагал мне руку.

Граф оказался рядом быстрее, чем я успела ответить.

– Сожалею, но танец был обещан мне, – сказал он холодно, глядя на Бэдфорда-младшего сверху вниз, и не только потому, что был выше Эмиля на голову.

– А я не вас приглашаю, смею заметить! – Эмиль воинственно вскинул голову и даже приподнялся на цыпочки, будто хотел казаться выше и значительнее.

– Успокойтесь, – я встала между ними, останавливая ссору, готовую начаться на пустом месте. – Танец был обещан графу, господин Бэдфор, – я заговорила с Эмилем как можно дружелюбнее. – Если вас устроит контрданс…

Ему пришлось уступить, чтобы не привлекать излишнего внимания, но сделал он это с плохо скрываемой злостью, и Бранчефорте сказал, выводя меня на середину зала:

– Один из ваших поклонников? Смотрю, тут весь город сошёл из-за вас с ума.

– В маленьких городках мало развлечений, – ответила я, начиная первую фигуру, – просто я – одно из них.

– И самое увлекательное, – заметил граф.

– Вам виднее, – я вежливо улыбнулась.

– А как вы сами к этому относитесь? – продолжал расспрашивать он. – Вас забавляют страдания влюблённых мужчин?

– Страдания? По-моему, очень громко сказано, милорд.

– Мне кажется, юноша очень расстроился, – заметил граф.

– Только не говорите, что бросите меня и помчитесь его утешать, – мне нравился танец, но совсем не нравился разговор.

На балу полагается вести разговоры лёгкие, непринуждённые, а тут… тут допрос какой-то.

– Ну нет, я от вас сейчас не отстану, – пообещал мне граф, уводя в очередную танцевальную фигуру, и если бы не улыбка, его слова можно было бы расценить как угрозу.

Я насторожилась, но больше граф не расспрашивал о моих поклонниках, а болтал всякую чепуху – о прекрасных глазах, устах и жемчужном челе, как болтают все мужчины, когда им нечего сказать, а молчать глупо. Только впечатление было испорчено, и я уже не могла беззаботно радоваться возможности натанцеваться в своё удовольствие.

Никогда ещё с таким нетерпением я не ждала окончания танца, хотя кадриль была хороша, и граф отплясывал её с таким азартом, что всё меньше походил на человека, у которого проблемы со здоровьем. И смотрел на меня с таким пылом…

Я хотела уже съязвить по этому поводу, как вдруг воздух между нами задрожал – будто колыхнулся пласт прозрачной воды, я услышала щелчок, и что-то невидимое и мелкое осыпало нас с графом, словно над нашими головами разорвалась маскарадная бомбочка с конфетти. Мой партнёр по танцу схватил меня за талию, наклонил, укладывая себе на локоть (хотя этого не было предусмотрено танцевальными фигурами), и я совсем близко увидела его лицо – с тёмными блестящими глазами, с чётко очерченными губами, которые приоткрылись как для поцелуя…

– Вы что это делаете? – спросила я дрожащим голосом, цепляясь за его жилетку двумя руками, потому что сейчас балансировала на каблуках, рискуя упасть, если граф отпустит меня.

– Что я делаю? – вкрадчиво тихо сказал он, буравя меня взглядом. – Разве это не ваше колдовство, дорогая леди Розенталь?

– Моё колдовство? – мне показалось, что граф сошёл с ума. – Вы о чём?..

И в этот момент случился переполох в дамском окружении – леди Ленсборо ни с того ни с сего упала в обморок. Её еле успели подхватить под руки и уложили на диванчик, кто-то побежал за водой, кто-то громко звал врача.

Граф Бранчефорте мигом привёл меня в подобающее вертикальное положение и сказал очень учтиво, но смотрел в это время на бесчувственную графиню:

– Прошу прощения, мне необходимо оставить вас. Леди Ленсборо плохо…

Он мог не извиняться, потому что музыканты прекратили играть и даже привстали со стульев, чтобы лучше видеть, что происходит на диванчике. За неимением воды в лицо графине начали брызгать лимонадом.

– Вы ещё и врач? – скептически спросила я уже вслед королевскому эмиссару, но он не услышал – так спешил к леди Ленсборо.

Я не осталась одна, потому что в меня сразу врезалась второй бомбочкой Стелла.

– Господи, что это с леди Ленсборо? – зашептала она мне на ухо, обнимая за талию и уводя в сторону, откуда было лучше видно, как хлопочут вокруг графини. – И что это граф вытворял с тобой? Такой фигуры не было в танце!

– Не было, – признала я, задумчиво глядя, как леди Ленсборо лежит на диване, уронив голову и растрепав причёску, а граф Бранчефорте осторожно берёт женщину за руку, выслушивая пульс. – Стелла, – я невольно сжала руку сестры, – ты не заметила ничего странного, когда мы с графом танцевали?

– Конечно, заметила, – подтвердила она немного сварливо. – Он тебя обнял, как наш трубочист продавщицу рыбы, и чуть не поцеловал. Странно, да? Ты представляешь, что скажет мама?!

– Что мне в кои-то веки повезло, – ответила я, присматриваясь к Бранчефорте ещё внимательнее.

Нет, этот тип не собирался меня целовать. Похоже, что он старался от чего-то защититься… Защитить меня?.. Или себя? Но что произошло во время танца?.. И при чём тут колдовство? Тем более – моё?

– Рокси! Ты слушаешь? – сестра теребила меня за рукав. – Он, правда, хотел тебя поцеловать? А почему не поцеловал? Что ты ему сказала?

– Что он не в моём вкусе, и вообще, мне левая туфля жмёт – тут не до поцелуев, – притворно вздохнула я.

Стелла посмотрела на меня точно так же, как обычно смотрела мама, и точно так же сказала:

– Ты шутишь, что ли? Не понимаю.

Объяснится с ней я не успела, потому что в это время рядом возник Эмиль Бэдфорд.

– Вы обещали мне контрданс, леди Розенталь, – заявил он очень решительно.

– Вы же видите, хозяйке вечера плохо, – сказала я мягко. – Пока не до танцев, господин Бэдфорд.

Лицо у него стало таким несчастным и обиженным, что я поспешила его успокоить, пообещав контрданс на следующем приёме.

– А пока принесите нам лимонада, – попросила я его. – Мы с сестрой очень взволнованы…

– Эмиль! – услышали мы гневный голос матушки Эмиля – госпожи Сесилии Бэдфорд.

В сопровождении своей двоюродной сестры она спешила к нам, расталкивая гостей.

– Эмиль, мы уезжаем! – объявила госпожа Бэдфорд, наградив меня негодующим взглядом. – Немедленно! Проводи нас.

Юноша покраснел, побледнел и собирался заспорить, но я опередила его:

– Всего доброго, позаботьтесь о госпоже Бэдфорд, а я обещаю вам все контрдансы в этом сезоне.

Он тут же кивнул и нехотя повёл мать и тётку к выходу.

– По-моему, они прибежали спасать мальчика от тебя, – хихикнула Стелла.

– По-моему, нам тоже надо отправляться домой, – я сделала вид, что не заметила намёка. – Леди Ленсборо не становится лучше, вряд ли вечер будет продолжаться.

– Жаль, – протянула Стелла, – ты только растанцевалась.

– Кто думает о танцах, когда речь о человеческой жизньи? – удивилась я. – Надеюсь, с леди Ленсборо ничего серьёзного… Что случилось, интересно? Раньше она никогда не падала в обморок.

– Потрясена красотой и статью графа Бранчефорте, – опять захихикала Стелла.

– Тогда она упала бы, когда он только зашёл в зал, – напомнила я.

– Тогда он не собирался целовать тебя при всех, – не осталась в долгу сестра.

– Сти, он не собирался меня целовать, – терпеливо сказала я ей. – Тебе показалось.

– Да-да, – она хитровато посмотрела на меня, а я снова сделала вид, что ничего не замечаю.

Графиню, наконец-то, привели в чувство, она со стоном приподняла и уронила руку, и церемониймейстер объявил, что вечер закончен, всем гостям приносятся извинения и прочее, и прочее. Мама и отчим нашли нас в толпе и повели к выходу. Но я всё время оглядывалась, потому что возле диванчика, на котором лежала графиня, по-прежнему стоял, как злой гений, граф Бранчефорте, и как-то слишком пристально на неё смотрел…

– Наверное, ей стало плохо из-за жары, – болтала мама всю дорогу до дома. – Какая жалость! Рокси только-только вошла во вкус! Граф Бранчефорте приглашал её два раза, – она принялась загибать пальцы, – молодой Милфорд приглашал один раз, и его дядя – как мне показалось! – был совсем не против этого! Ещё приглашали Албемарль и Моурей, но у Моурея всего лишь восемьсот фунтов годового дохода – нет, он нам не подходит…

– Ма-ам, – Стелла усиленно щипала меня, чтобы я поучаствовала в разговоре, – они ведь приглашали её танцевать, а не замуж.

– Сегодня пригласили танцевать, а завтра придут делать предложение, – отрезала мама. – Если придёт Моурей, ему надо сразу отказать! Восемьсот фунтов в год – этого даже на ленты не хватит!

– Да он счастливчик, – еле слышно пробормотал отчим.

Мама возмущённо заахала, Стелла засмеялась, а я только и смогла, что изобразить улыбку. Нет, сейчас мне было о чём подумать – о чём-то более интересном, чем предполагаемое замужество.

Мы доехали до дома, отчим задержался, чтобы расплатиться с кучером, а я привычно достала из почтового ящика пачку писем.

– Сегодня ужин не готовили, – деловито объявила мама, открывая двери, – поэтому придётся обойтись ветчиной и пирогом.

– Я не голодна, – сказала я, целуя всех по очереди, – ужинайте без меня. Я устала и хочу пораньше лечь спать.

– Я тоже не хочу ужинать, – воскликнула Стелла. – Всем доброй ночи!

Конечно же, ей не терпелось обсудить события этого вечера.

Она уселась на кровать, поджав ноги, и начала вспоминать наряды других девиц, танцы, слова и шутки, появление графа и обморок графини, как будто я сама не была этому свидетелем. Но я не мешала Стелле предаваться сладким воспоминаниям. Мне было о чём подумать, да и надо было просмотреть письма.

Большинство, как всегда, было со стихами, признаниями, уверениями и надеждами. Я вскрывала их одно за другим, просматривала и выкладывала стопкой на стол.

Из одного конверта посыпались сухие лепестки чёрной розы, и я увидела записку, в которой была всего одна строка: «Я знаю, как сохранить вашу красоту навечно».

Повертев письмо, я не нашла ни подписи, ни печати. Странное послание. Какой-нибудь бакалейщик? Или модистка, которая подрабатывает ещё и составлением отбеливающих кожу кремов и мазей? Кто-то решил порекламировать товар? Ну нет. В такие игры мы не играем. Я сунула записку обратно в конверт, смела туда же рассыпавшиеся по одеялу лепестки и бросила письмо в корзину для бумаг, чтобы выкинуть завтра.

Глава 5

На следующий день все только и говорили, что о приёме у леди Ленсборо. С утренними визитами к маме приходили каждые десять минут – мы со Стеллой засекали по часам. И судя по всему, больше, чем здоровье бедной графини, всех интересовало – почему это граф так странно танцевал со мной последнюю кадриль?

Конечно, напрямую об этом не спрашивали, но дамы Солимара умели задавать вопросы так, чтобы не быть уличёнными в неприличном любопытстве, но получить нужный ответ. Впрочем, мама – тоже как истинная жительница Солимара – умела отвечать на эти хитрые вопросы так, чтобы не пострадали ни честь семьи, ни самолюбие спрашивающих. И она, не моргнув глазом, объясняла, что граф знает все новейшие танцевальные фигуры: «Да-да! Вся столица сейчас так танцует, даже его величество».

Мы со Стеллой стояли на втором этаже, свесившись через перила – совсем как в детстве, когда подглядывали за гостями – и умирали со смеху.

Сегодня по расписанию у нас было посещение церкви, но мама продолжала принимать визитёров, а Стелла отправилась на прогулку с женихом – они планировали посетить ювелирный магазин, чтобы выбрать кольца для венчания. Мама была против и настаивала, чтобы кольца были куплены родителями жениха и невесты – как в прежние времена, но Стелла заявила, что это – пережитки прошлого, ужасно старомодно и смешно, и что она не собирается носить кольцо, которое не будет идеальным по её представлениям об идеальности. Маме пришлось уступить, и Стелла ушла вместе с женихом, а идти в церковь предстояло мне одной.

Но прогулка в почти одиночестве меня даже радовала – по дороге я могла обдумать новую статью господина Ронбери, а в церкви – спокойно подумать о Боге, не слушая ворчания мамы и хныканья Стеллы, которым то скамейки были жестковаты, то проповедь скучновата, то прихожане слишком шумные, то голоса певцов – слишком тихие.

Прогулка была «почти в одиночестве», потому что как обычно за мной на расстоянии следовали молодые люди. Вчера многие из них осмелились пригласить меня танцевать, и я не сомневалась, что сегодня многие осмелятся подойти и заговорить, и заранее сделала строгое лицо, чтобы отбить у них это желание.

В церковь я зашла одна – молодёжь не слишком любила утренние службы (как, впрочем, и вечерние), поэтому предпочитала околачиваться во время заутренней на церковном кладбище, и очень неприлично хохотать при этом, огрызаясь на ругань сторожа, который грозил нарушителям почтительной тишины метлой и лопатой.

Прихожан в церкви было, как обычно, мало, и первые ряды были свободны, потому что сидеть там никто не любил. Наш священник не обладал ораторским даром, поэтому прихожане рисковали уснуть даже во время особо важных проповедей. Самые предусмотрительные рассаживались на задних рядах, чтобы при случае можно было вздремнуть незаметно для окружающих, а главное – незаметно для отца Освальда, который имел привычку стучать ладонью по кафедре, если видел, что кто-то мирно спит во время службы.

Я, наоборот, любила сидеть в первом ряду. Во-первых, так я не замечала ничьих осуждающих или любопытных взглядов, а во-вторых, из первого ряда лучше всего были видны витражные окна, изображавшие сюжеты (совсем не религиозные, надо сказать) о короле Артуре и его окружении, в котором преобладали маги и феи.

Достав молитвослов, я с воодушевлением пропела гимны вслед за хором, а когда священник начал читать молитву, сложила ладони и закрыла глаза, чтобы помолиться о здравии своих родных.

Молитва закончилась, органист заиграл последний гимн службы, я открыла глаза – и обнаружила на страницах открытого молитвослова, лежавшего у меня на коленях, розу. Нет, не чёрную – обыкновенную розовую розу, одну из тех, что цветут на плетистых кустах вдоль церковной изгороди.

Впрочем, как роза попала сюда, мне гадать не пришлось, потому что рядом со мной на скамейке сидел королевский эмиссар господин Бранчефорте. Все места в первом ряду были пустые, но граф выбрал место рядом со мной, и я уже предчувствовала, что по этому поводу думают и говорят сидевшие сзади.

Самым правильным было бы не замечать графа, что я и собиралась делать. Пока отец Освальд очень уныло и нудно рассказывал о радости воскресения в Судный День, я смотрела прямо перед собой, не делая попытки убрать цветок с книги. В этот раз проповедь была особенно длинной, и я с трудом высидела до её конца, чувствуя зуд нетерпения во всём теле. Наконец, отец Освальд замолчал, с укором оглядел всех нас, благословил и спустился с кафедры. Я аккуратно положила розу на скамейку, закрыла молитвослов и, скромно опустив глаза, пошла к причастию, а потом – к выходу.

– Вам не понравился мой цветок? – граф Бранчефорте догнал меня на полпути до церковных дверей, бесцеремонно отодвигая других прихожан, мешавших ему подобраться ко мне.

Даже если кто-то не заметил его ухаживания во время службы, то теперь даже близорукий отец Освальд был в курсе событий.

На нас начали оглядываться, и я с тоской услышала уже знакомый шепоток за спиной – сплетницы Солимара получили новую пищу для обсуждений.

– Леди Розенталь, могли бы хоть ответить, – сказал граф, когда мы вышли из церкви.

– В церкви я предпочитаю молиться, а не разговаривать, – ответила я, убирая молитвослов в сумочку.

– Роза вам не понравилась? – повторил Бранчефорте, надевая шляпу с павлиньими перьями.

Трости при нём сегодня не было, зато были часы – в золотой оправе, на толстой золотой цепочке, которая спускалась из мелкого бокового кармашка и крепилась к пуговице камзола. Эти часы ослепительно сверкали на солнце и привлекали к себе внимание ещё больше, чем павлиньи перья.

– Мне не понравилось, что вы обокрали церковь, – сказала я, указывая на кусты вдоль ограды. – Цветы растут здесь для услады ангелов и покойных, а вы отобрали у них эту радость. Вам следует вернуться к отцу Освальду и покаяться в грехах.

– Не надо этих сказок, дорогая леди Розенталь, я их сейчас наслушался во время проповеди, – с улыбкой произнёс граф. – Так и скажите, что хотите от меня избавиться. Почему? Я вас смущаю? – он посмотрел искоса и поиграл бровями. – Или вы хотели пройтись с кем-то из тех юнцов, которые сидят вон там, в кустах, и следят за вами?

– Господин Бранчефорте, – начала я, даже не посмотрев в ту сторону, что он указал, – мне хотелось пройтись в скромном одиночестве, и если вы позволите…

– Вы не слышали? – рядом с нами, как чёрт из табакерки, возник Эмиль Бэдфорд – такой же злой, красный и хмурый. – Дама не желает вашей компании! Извольте убраться отсюда!

– Господин Бэдфорд!.. – ахнула я, растерявшись от такого неожиданного вмешательства.

Зато граф не растерялся и спросил, лениво улыбнувшись и сдвинув шляпу на затылок:

– Эмиль, я полагаю? Вам уже есть восемнадцать, чтобы вмешиваться в разговор взрослых?

– Господин Бранчефорте, – сделала я ему замечание, но меня не услышали как в первый раз, так и во второй.

– Мне двадцать, к вашему сведению! – Эмиль весь пошёл красным пятнами, когда ему указали на его юный возраст.

Конечно, годик он себе накинул, но я решила его не выдавать. Девятнадцать, двадцать – какая разница?

– А выглядите моложе, – похвалил Бранчефорте, с благосклонностью оглядывая Эмиля с головы до ног. – И всё же вам не следует вмешиваться в наш разговор с леди Розенталь. На первый раз я вас прощаю…

– Никто не нуждается в ваших прощениях! – голос у Эмиля зазвенел, и он прокашлялся, а потом заговорил басом: – Леди сказала, что не желает видеть вас рядом – поэтому выполите её желание! Немедленно!

– Господин Бэдфорд, – сказала я, уже без надежды быть услышанной.

– Обращаю ваше внимание, – граф был сама любезность, и только в глазах плясали насмешливые искорки, – что этот вопрос решим мы с леди. Ваше вмешательство излишне. Идите себе, юноша, куда шли, пока матушка вас не потеряла.

– Господин Бранчефорте, – я предостерегающе подняла руку, но беседа двух господ уже протекала независимо от меня.

– Вы хотите меня оскорбить?! – Эмиль уже почти кричал, и из ближайшей лавки, где торговали солимарским лечебным печеньем, выглянул любопытный пекарь.

– Прекратите, прошу вас, – сделала я ещё одну попытку.

– Оскорбить? – переспросил граф, продолжая смотреть на Эмиля со снисходительной насмешкой. – Полноте, я не оскорбляю детей…

– Ах так!… – Эмиль задохнулся от возмущения и принялся стаскивать с руки перчатку. – Ах, вы!..

– Остановитесь! – я сделала шаг вперёд, потому что поняла, что сейчас перчатка полетит в лицо графу, но граф опередил меня.

Схватив Эмиля за лацкан камзола, он легко притянул юношу к себе и шепнул ему несколько слов на ухо. Как по волшебству гневный румянец сбежал с лица юного Бэдфорда, он замер, застыв с полуснятой перчаткой, потом что-то пробормотал, развернулся и пошёл вверх по улице, даже не попрощавшись со мной.

Причём, шёл он очень быстро, а шагов через десять припустил почти бегом. Кто-то из окна второго этажа спросил, что происходит, и пекарь крикнул, что всё в порядке, а потом и сам скрылся в лавке. Инцидент был исчерпан, и только молодые люди, которые стояли поодаль, сбились в кучу, и тихо и взволнованно что-то обсуждали, украдкой поглядывая в нашу с графом сторону.

– Что вы ему сказали? – спросила я без обиняков.

– Пусть это останется между мной и юным и горячим Эмилем, – вежливо улыбнулся граф.

– Пусть, – согласилась я, обошла его и быстрым шагом направилась вниз по улице.

Бранчефорте догнал меня сразу же и пошёл рядом, заглядывая мне в лицо.

– Обиделись?

– И не думала, – сказала я резче, чем хотела. – Но знайте, что господин Бэдфорд был прав – я не желаю вашей компании. Поэтому идите своей дорогой.

– Пока моя дорога совпадает с вашей, – сказал граф. – И всё же я прошу позволения сопровождать вас.

– Такого позволения я вам не даю.

– Почему? – удивился он довольно искренне. – Я настолько вам неприятен?

Боже! Он же, наверное, считает себя самым неотразимым мужчиной на свете!

Остановившись, я посмотрела прямо на него и сладко сказала:

– Мама запретила мне разговаривать на улице с малознакомыми мужчинами. Такой ответ вас удовлетворит?

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и я успела подумать какие же у графа необыкновенные глаза – тёмные и одновременно полные света. Как будто чёрные бриллианты, когда смотришь сквозь них на пламя свечи. У мамы были такие бриллианты – в серьгах. И они всегда нравились мне больше жемчуга и сапфиров.

– Есть ли что-то, что заставит вас передумать, леди Розенталь? – спросил после долгой паузы граф. – Я готов на любой подвиг, чтобы только пообщаться с вами.

– Зачем? – спросила я напрямик.

– А вы разве не поняли? – ответил он вопросом на вопрос и добавил: – Я покорён вами с первого взгляда, это же очевидно. И вполне очевидно, что я ищу встреч и бесед с предметом моего обожания…

– Довольно, – перебила я его. – Предмет обожания не требует от вас подвигов, он требует только…

Я хотела сказать «чтобы его оставили в покое», но в последний момент замолчала.

– Ну же? – оживился Бранчефорте. – У меня есть надежда?

– Разрешу вам проводить меня до дома, – милостиво согласилась я, – если расскажете, что произошло на приёме у графини Ленсборо. Что случилось, когда мы с вами танцевали?

– Что случилось? – он опять заиграл бровями. – Графине стало плохо, но я не профессионал во врачебном деле… Возможно, вам лучше поговорить с её лечащим врачом? Если вас так волнует её здоровье.

– Что-то произошло ещё до того, как она упала в обморок, – я так и впилась в него взглядом, – что-то, похожее на невидимый взрыв, отчего вы заслонили меня.

В его красивом лице не дрогнула ни одна жилка, а на губах продолжала играть отличная светская улыбка – чтобы так улыбаться, надо многое повидать, и научиться держать себя в руках при любых обстоятельствах. Лишь некоторые из известных мне людей были способны на такое. У Бранчефорте это получалось так легко и естественно, что вполне можно поверить, что он родился с этим счастливым талантом.

– Вы заметили? – спросил он и подставил мне локоть. – Что ж, тогда я расскажу вам, что произошло. И провожу вас домой. Договорились, леди Розенталь?

– Договорились, – сказала я и взяла его под руку. – Итак, что это было?

Молодые люди, оставшиеся позади, перестали даже шептаться. Я представляла, какие у них теперь потрясённые лица, но не оглянулась. В конце концов, я имею полное право идти с кем-то под руку. Тем более, если это рука сенсации сезона. Хотела бы я посмотреть на ту женину или девицу, которая отказалась бы пройтись под ручку с графом Бранчефорте!..

– В чём же дело, милорд? – поторопила я графа с ответом.

– Всего лишь любовный приворот, – ответил королевский эмиссар так небрежно, как говорят, что на завтрак ели солимарские булочки. – И его создатель – совсем неуважаемая леди Ленсборо.

Что-то помешало мне расхохотаться ему в лицо. Возможно – мамино воспитание, а возможно – воспоминания о невидимом взрыве. Я снова вспомнила то ощущение – воздух колышется, невидимые конфетти рассыпаются дождём… Ведь это – было… Мне точно не почудилось… Но и поверить в подобное было невозможно… Рассудок подсказывал, что все эти рассуждении о колдовстве – бабушкины сказки, но как же объяснить то, что произошло во время кадрили…

– Странно слышать подобное от человека, занимающего столь высокий пост, – произнесла я, сдержанно.

– Не верите в колдовство? – поинтересовался Бранчефорте.

– Н-нет, – с заминкой ответила я.

Сказать прямо, что он лгун или глупец? Но как же то, что произошло на приёме?..

– Странно слышать от человека, живущего в Солимаре, что он не верит в колдовство, – сказал граф, удерживая на губах лёгкую светскую улыбку, будто мы говорили на какие-то невинные темы – вроде роз или булочек с сахаром. – Мне всё больше кажется, что вы, леди Розенталь, точно – ангел небесный, как расписывает вас господин Эверетт.

– При чем тут это? – не выдержала я.

– С древнейших времён в Солимаре поклонялись богине солнца и воды Соль, – заговорил граф таким тоном, будто рассказывал сказку. – Вот на этом самом месте, где сейчас устроена Баня Королевы, находилось святилище этой богини, и сюда стекались люди со всех сторон света, чтобы попросить богиню о милости, увидеть бесконечный огонь – еоторый горел день и ночь не угасая, и… принести благодарственные жертвы. Приносились и человеческие. Особенно богиня любила красивых молодых мужчин. Этот обряд назывался «Свадьбой Соль». Жертву с почётом кормили и поили в течение месяца, выполняя каждое желание, потом наряжали в праздничные одежды и жрицы Соль – специально обученные дамы, которые воспитывались и жили при святилище – топили бедолаг в том самом источнике, который сейчас признан целебным, и где мы все так приятно проводим время по утрам.

– Фу! Какие ужасы! – воскликнула я, содрогаясь. – Конечно же, я не знала этого! Даже если такое и имело место – всё это происходило давным-давно, когда люди были варварами и не знали истинной религии!

– Для моей семьи это было не так давно, – почти весело сказал королевский эмиссар. – Всего двести лет назад мой предок казнил в этом городе ведьм ковена «Rose branch», Ветки розы. Милые женщины Солимара не на шутку увлеклись языческими традициями и устраивали тут тихие шабашы, принося в жертву доверчивых мужчин. Правда, не топили, как их предшественницы, а травили, приготавливая вытяжку из листьев и лепестков роз, но сути это не меняло.

– Травили? О чём вы? – я не могла поверить в эту чудовищную историю. – Мои предки жили здесь, и ни о чём подобном нашей семье не известно!

– Официальной версией была чума, – подсказал Бранчефорте. – Такого рода дела очень деликатные, и лучше, чтобы поменьше народу знало о всякой колдовской жути. Колдовство, знаете ли – опасная штука, которая начинается очень невинно, но приводит к весьма тяжёлым последствиям. И если вам будут рассказывать сказочки про добрых ведьм, которые творят добро – не верьте. Пусть даже ведьма настолько глупа, что убеждена, что творит добро, причиняет она лишь зло и смерть. Двести лет назад дамы из Солимара тоже начинали очень невинно – дамские посиделки за прялками и пряниками, сплетни и жалобы на мужей, потом начали ходить в старое святилище (которое мой прапрапрадед, кстати, сравнял с землёй), ну а потом неугодные мужья начали умирать как мухи. Признаться, многие из них были не самыми достойными представителями мужского рода, а поколачивать своих жён в этих краях считалось правилом хорошего тона, и всё же смерть – слишком жестокое наказание. Не находите? Избавившись от мужей наши ведьмы не остановились и продолжили отправлять на тот свет уже своих отцов – которые выдали их замуж против воли, а потом и сыновей – они вдруг стали для своих матерей обузой. Или подросли и были недостаточно почтительны. Иногда травили дочерей и престарелых надоедливых тётушек – так, за компанию. Или чтобы не вызвать подозрений.

– Невозможно поверить… – произнесла я потрясённо.

– Можете верить, можете нет, – философски сказал граф, – но вся эта история тщательно задокументирована, и всё хранится в королевских архивах и в архивах моей семьи. Я лично читал допросы Солимарских ведьм. Производит жуткое впечатление. Никогда бы не подумал, что в женщине может быть столько ненависти. А начиналось всё так невинно – вечерние посиделки… горит огонь в камине… поджариваются гренки, на столе стоит букетик лесных роз, которые тонко и сладко благоухают, и хозяйка достаёт из погреба кувшинчик местного вина… Оно, кстати, очень неплохое. Местное вино. Мне понравилось. В нём такой своеобразный фруктовый привкус…

Я посмотрела на него, как на сумасшедшего. Но что-то мне подсказывало, что граф не был сумасшедшим. И, конечно же, я слышала о Солимарской чуме, которая чуть было не унесла жизни всех мужчин деревушки, которая была здесь двести лет назад. Неужели, это, правда, об отравлениях?..

– Подождите, – меня поразила одна мысль, – но если имели место отравления, то почему – ведьмы? Это были просто несчастные женщины, которые не видели в своей жизни ничего хорошего…

– Дело в том, – с готовностью объяснил граф Бранчефорте, – что все ведьмы Солимара дали одинаковые показания – предводительницей ковена была незнакомая прекрасная женщина, которая приходила к ним возле источника Соль, украшенная розами. Именно она научила женщин некоторым песням, которые следовало петь в полнолуние, а также подсказала, как из такого безобидного и красивого цветка – розы – изготовить смертельный яд. И именно это женщина убеждала, что все беды в этом мире – от мужчин, и что лучше избавиться от них, пока они не избавились от женщин. Мой предок так и не нашёл эту таинственную женщину, и был убеждён, что дамы Солимара каким-то образом вызвали демона, который предстал перед ними в образе богини Соль. В образе прекрасной, обольстительной, роковой женщины…

Некоторое время мы шли молча. Я обдумывала все те ужасы, что рассказал Бранчефорте, граф искоса наблюдал за мной и поигрывал цепочкой от часов, отчего на мостовой перед нами прыгали солнечные зайчики.

– И всё же, не все казнённые по обвинению в колдовстве женщины были ведьмами, – сказала я, наконец. – Мы знаем множество случаев, когда под эти казни просто маскировали убийства по политическим или личным мотивам.

– Не спорю, – легко согласился Бранчефорте, – бывало и такое. Инквизиторы – всего лишь грешные люди, а не наместники Бога на земле. Но в случае с Солимаром никакой ошибки нет. Леди Ленсборо призналась, что ей в руки попали рукописи её прабабки – леди Эстель Ленсборо, которая со слов своей престарелой тётушки записывала, как она выразилась – «безобидные народные песенки». Я уже просмотрел эти записи. Никакие они не безобидные. Мелкое деревенское колдовство, конечно – привороты, наговоры, порча и сглаз. Колдовство мелкое, но от этого менее опасным оно не становится. Повторюсь, дорогая леди Розенталь, верите вы или нет, но колдовство в нашем мире так же реально, как то, что в данный момент мы с вами идём по улице и ведём эту беседу.

Я кусала губы, не зная, как к этому отнестись. Для чего эмиссар завёл такой разговор? К чему солнечным, ясным днём говорить об убийствах, демонах, колдуньях?..

– Госпожа Ленсборо вообразила себя искусной ведьмой, – продолжал граф, – и попыталась сотворить любовный приворот…

– На меня?! – испугалась я.

– Зачем на вас? – засмеялся он. – На меня.

– Но вы меня закрывали…

– Конечно. Я же не знал, на кого его наводят. С тем же успехом это мог быть кто-то из ваших поклонников. Заколдованная красавица в мои планы не входила.

– Но… как же вы?.. – я не смогла выразить словами то, что вертелось на языке, но граф Бранчефорте услужливо помог.

– А я, дорогая леди Розенталь, – он посмотрел на меня очень внимательно, – имею врождённый иммунитет к колдовству. Признаться, сначала я заподозрил вас, вы ведь тоже вполне могли намагичить что-то такое, учитывая, как тут все с ума по вам сходят…

– Подозревали меня? – я припомнила странные слова графа и невольно покраснела.

Вот, значит, какого мнения был обо мне эмиссар. Подозревал во мне колдунью, ведьму… Стоп. А вдруг, это и есть его тайная миссия… Распознать во мне ведьму…

Мне стало и жарко, и холодно, но потом я заставила себя опомниться. Роксана, ты слишком высокого мнения о себе, если считаешь, что твоя персона известна даже при дворе короля, да ещё и удостоена специальной миссии. Но всё же…

– Господин Бранчефорте… – начала я.

– Да? – он очень живо обернулся ко мне.

– А… ваш приезд… – я снова с трудом подбирала слова, хотя обычно светские разговоры не представляли для меня труда, – он не связан… не связан ли со мной?

Граф смотрел на меня, но теперь его глаза не казались мне блестящими после дождя ягодами ежевики. Теперь я видела два тёмных омута, где дна не достать… Да и не понятно – есть ли там, вообще, дно.

Но если взгляд королевского эмиссара был непроницаемым, на губах продолжала порхать лёгкая улыбка.

– Вот смотрю на вас, леди Розенталь, – сказал он, – и вспоминаю песенку, которую любят напевать на юге, – и он пропел, немного дурачась: – «Добродетель не имеет синих глаз, таких больших». Но вам не надо волноваться. Я приехал в Солимар только лишь по рекомендации королевского врача.

– Благодарю, – пробормотала я, невольно переводя дух.

Хотя, отсылка к песенке – это так себе…

– Но если что-то есть на сердце, – слова графа произвели на меня впечатление пригоршни ледяной воды в лицо, – то лучше откройтесь мне. Мы сбережём и время, и силы.

– Что, простите? – я резко остановилась. – Вы на что намекаете?

– Никаких намёков, – Бранчефорте невинно приподнял брови. – Я чем-то обидел вас? Простите, это моя оплошность.

Не ответив, я пошла вперёд, граф не отставал, и мы оказались на торговом мосту – грандиозном крытом сооружении, соединявшем жилой город и район, где располагались бани и парк. Мост давно облюбовали торговцы, понаставив там переносных лотков, лавок и магазинчиков, и сейчас мы с графом следовали мимо прилавков и витрин, предлагавших самые разные товары – от предметов первой необходимости до сувениров.

– Позвольте загладить вину подарком? – предложил граф, когда мы проходили мимо ювелирного магазинчика. – Смотрите, какая красивая брошь с сапфиром – как раз под цвет ваших глаз.

– Это слишком дорогой подарок, чтобы были соблюдены правила хорошего тона, – ответила я сухо.

– Тогда… – он оглянулся, – может, райскую птичку? Очень милые поделки, – он указал на лавку таксидермиста.

– О, нет! Мёртвые птицы меня пугают, – я невольно снова взяла его под руку. – Пойдёмте отсюда, прошу вас.

– Тогда – цветы, – граф замедлил шаг возле цветочных прилавков.

– Хорошо, пусть будут цветы, – согласилась я. – В качестве извинений.

– И в качестве восхищения вашей красотой, – галантно добавил граф.

– Хорошо, куда же без неё, – ответила я с притворным вздохом. – Без красоты.

Граф выбрал розы – тоже розовые, но уже не дикие, а садовые. С большими полураспустившимися бутонами, которые ещё только-только начали распространять божественный аромат.

Один цветок Бранчефорте сразу вручил мне, с поклоном, а остальной букет приказал доставить ко мне домой.

– Где вы живёте? – спросил он у меня.

– В Цирке, – ответила я, поднося розу к лицу и с наслаждением вдыхая её запах.

– Не понял, – удивился граф, и хорошенькая торговка цветами захихикала.

– Так мы называем жилой многоквартирный дом в центре, – пояснила я. – Он построен в форме кольца. Ваш дом называется Полумесяц.

– Это я знаю, – кивнул Бранчефорте. – Королевский полумесяц. Вы будете вечером в театре? Дают оперу. «Триумф Юдит».

– Да, – я пошла дальше, и граф потянулся за мной, как на невидимой верёвочке. – Аделард купил билеты. Мы все там будем – я, мама, Стелла.

– Аделард – это кто? – уточнил он.

– Господин Тенби, мамин второй муж, – я всё больше успокаивалась, потому что если бы эмиссар приехал в наш город за моей душой, то точно вызнал бы, где я живу. – Но мы со Стеллой привыкли звать его Аделардом. Папа – это как-то слишком слащаво и неправильно, ведь у нас один отец, другого быть не может. Господин Тенби – слишком чопорно. Отчим – и вовсе звучит оскорбительно.

– Что такого оскорбительного в этом слове?

– Применять его по отношению к Аделарду оскорбительно, – сказала я, замедляя шаг, когда мы вышли на набережную. – Он всегда был очень добр ко мне и к сестре, заботлив к маме. Я уважаю его, как человека. Нет, отчим – это не для него. Друг, возможно. Но меня не поймут, если я буду называть другом человека, который в два раза старше меня. Мне простят такое только лет через пять. Когда стану совсем старой девой.

– Мне кажется, такая участь вам не грозит, – сказал граф каким-то совершенно незнакомым голосом – низким, проникновенным.

– Да ладно, – я смягчила слова улыбкой. – Не поверю, что вам уже не рассказали.

– О чем?

– О трёх моих неудачных попытках выйти замуж. Не лукавьте, милорд. Лукавство вам идёт, но меня это раздражает.

Я ожидала, что он отшутится в ответ. Скажет что-то вроде «вас раздражает моя красота?», но Бранчефорте помедлил, а потом произнёс:

– Да, меня уже просветили на этот счёт.

– Не сомневалась, и представляю, что вам наговорили, – сказала я. – Но в любом случае, я не имею отношения к смертям моих женихов. Сплетничают о разном, и мне это прекрасно известно. Я же не глухая и не слепая. Но королевские дознаватели всё проверяли. Имели место несчастные случаи. Всего лишь глупые, роковые несчастные случаи.

– Вот как? И что произошло с вашими женихами? – спросил граф.

В его голосе я не уловила насмешки, а во взгляде было только внимание. Он действительно хотел узнать, что произошло.

– Мне известно об этом лишь со слов дознавателей и из некрологов, – я задумчиво понюхала розу. – Винсент умер из-за сердечной недостаточности, он всегда был слаб здоровьем… Перед этим долго болел, поэтому мы всё время откладывали свадьбу… Колдер простудился, у него было воспаление лёгких… А эта болезнь, как вам известно, любого здоровяка может убить… У Фарлея после смерти обнаружили грудную жабу. Он сгорел за несколько дней, бедняга. Умер в тот самый день, когда у нас должна была быть свадьба. Так что, как видите, это точно не отравления, не утопления, и я точно к этому не причастна.

– Но это всё болезни, а не несчастные случаи, – заметил Бранчефорте.

– Что такое болезнь, как не самый несчастный случай? – возразила я. – Особенно если она заканчивается смертью.

Граф медленно кивнул, вроде бы соглашаясь, но всё же…

– Так что? – спросила я. – Теперь я реабилитирована в ваших глазах? Слухи не подтвердились? Роковая Роксана – вовсе не роковая, а всего лишь неудачница.

– Я никогда не верю слухам, – сказал граф.

– Правильно делаете, – похвалила я его. – Про вас тоже много чего говорят.

– Например? – заинтересовался он.

– Например, что вы заказываете портреты всех своих любовниц, и в вашей галерее уже тысяча картин.

– Нагло врут, – коротко ответил он.

– Вот и я о том же…

– Там всего лишь пятьдесят шесть картин, – продолжал Бранчефорте. – Для тысячи полотен мне пришлось бы строить отдельный дом.

Пару секунд я смотрела на него, потеряв дар речи.

– Кажется, вы краснеете, – заметил граф без малейшего смущения.

– Кажется, вы смеётесь надо мной, – упрекнула я его.

– Нет, говорю чистую правду.

– Впрочем, это ваше дело, – сказала я почти сердито.

– Не волнуйтесь, это не любовницы, – снизошёл он до объяснений. – Просто мне нравится смотреть на красоту. Меня можно назвать коллекционером красоты. Портреты красивых женщин представляют для меня такую же ценность, как драгоценные камни или марочные вина.

– Чудесно, – пробормотала я.

– Можно ли мне заказать ваш портрет, леди Розенталь? Я впечатлён вашей красотой и мечтаю любоваться ею как можно чаще.

– Нет! – так и взвилась я. – Не позволяю! Не желаю, чтобы мой портрет висел в вашей галерее. Мне и так хватает сплетен и пересудов.

– Хорошо, простите, – тут же согласился он. – Это было бестактно с моей стороны. А вы любили ваших женихов?

– А этот вопрос вы бестактным не считаете? – ответила я вопросом на вопрос. – Это очень лично, я не буду на это отвечать. Тем более – вам.

– Хорошо, принимается, – так же легко согласился он. – Ещё раз прошу прощения за бестактность.

– Легче её не допускать, чем постоянно извиняться, – мы уже подходили к Цирку, и я видела, как в окнах, за лёгкими кисейными занавесками, которые вывешивали на весну и лето, стали появляться удивлённые, любопытные и раздосадованные лица моих соседей.

Конечно, не узнать графа Бранчефорте было невозможно. Даже на расстоянии.

– Взгляните, сколько у вас писем! – рассмеялся вдруг граф, указывая на наш почтовый ящик. – Столько не пишут даже в королевскую канцелярию.

Сегодня, и в самом деле, корреспонденции было слишком много. Почтальон не смог запихнуть всё внутрь ящика, поэтому сложил часть писем стопкой прямо на землю и придавил камнем, чтобы не унесло ветром.

– Давайте, помогу, – граф поднял письма с земли, отряхнул их и подождал, пока я достану остальные послания из почтового ящика, не забыв словно бы между делом посмотреть адресата. – Ого! Почти все письма – для вас.

– Вы очень наблюдательны, – сказала я сухо.

– От поклонников?

– В этом городке нечем больше заняться, как принимать ванны, сплетничать или играть в любовь, – ответила я, передёрнув плечами. – Вот молодые люди и играют. Это ничего не значит, можете мне поверить. Разве вы не посылали в юности письма тем девицам, чьи имена сейчас и помнить забыли?

– Поверьте, я ничего и никого не забываю, – сказал он, переводя взгляд на меня.

Тёмные ежевичные глаза вспыхнули и заблестели, и меня почти напугал этот блеск.

– Не пригласите в гости? – небрежно поинтересовался Бранчефорте. – На чашечку чая или кофе, к примеру.

– Нет, – ответила я ему в тон, – по средам просящим мы не подаём.

– Хм… ну что ж, тогда – до встречи в театре, – он вручил мне письма, и я прижала всю охапку к груди, чтобы не потерять.

– Всего хорошего, милорд, – попрощалась я и взбежала по ступенькам, чтобы поскорее избавиться от непрошеной компании.

Оказавшись в прихожей, я сразу же осторожно выглянула в окошко, стараясь, чтобы меня не было видно с улицы.

Граф всё ещё стоял у крыльца, но смотрел не мне вслед, а на почтовый ящик и задумчиво улыбался. Наконец, он щёлкнул по крышке ящика, закрывая его, поправил шляпу с павлиньим пером, и отправился вдоль по улице, не замечая прохожих, которые оглядывались на него и перешёптывались за его спиной.

– Леди Роксана, это вы? – крикнула из кухни служанка.

– Да! Мама и Стелла дома? – отозвалась я, высыпая письма в корзину, которую специально для этих целей оставляли на столике для перчаток.

– Уже наряжаются! – отозвалась Мэри-Анн. – Я делаю яичный одеколон и заварила лепестки роз! Будете умываться ими?

– Нет, спасибо, поднимусь к себе… – я застыла над корзиной писем, потому что меня озарила внезапная догадка.

Я успела обрадоваться, что граф не знал моего адреса, а значит, точно приехал не из-за меня, но как тогда он узнал, какой из почтовых ящиков – наш? Ведь на нём не было фамилии отчима… Табличка отвалилась год назад, и мы так и не повесили её обратно, потому что в этом не было необходимости – все в городе знали наш адрес. И это значит… значит… Я уселась прямо на столик, уронив сумочку.

Просто это значит, что граф Бранчефорте – превосходный лжец. И возможно, цель его секретной миссии – это именно я, Роковая Роксана из Солимара, городка ведьм.

Глава 6

– Обожаю оперу, – говорила мама во время раннего ужина, когда мы собрались за общим столом перед тем, как ехать в театр.

– Наверное, потому что перед оперой можно не затягиваться в корсет до посинения в глазах, – пошутила я, – и можно поесть в своё удовольствие.

Стелла прыснула, отчим привычно спрятал улыбку за газетой, а мама посмотрела на меня со снисходительной нежностью:

– Я об искусстве, Рокси, – сказала она, лихо расправляясь с куриной фаршированной ножкой. – Музыка, прекрасные голоса… Это – истинное наслаждение для настоящей леди.

– О, прости, – покаялась я. – Конечно же, искусство. Там, где на сцену выходит булочка на двести фунтов и начинает петь: я такая прекрасная, я такая обольстительная, мужчины видят меня и умирают от любви!

Сестра зашлась от смеха, но матушка смотрела на меня, укоризненно качая головой.

– А потом появляется главный герой, – продолжала я, намазывая паштетом тартинку, – уже на двести пятьдесят фунтов, и поёт: я – бравый офицер! Моя шпага обращает в бегство Голиафа! Я всех сражаю одним ударом!

– Это – опера, детка, – наставительно сказала мама. – Не нравится, как выглядит артист – просто закрой глаза и наслаждайся музыкой и чудесными голосами. Между прочим, сегодня дают «Триумф Юдит». И солирует там Нина дель Претте. Она весит всего фунтов сто шестнадцать, и очень миловидна. Это большая удача, что она согласилась выступать в Солимаре. Сам король аплодировал ей.

– Деньги одинаковые и в столице, и в Солимаре, – я передала маме блюдце с паштетом. – Но ты права, мам. Дель Претте – это событие для нашего городка. Будем надеяться, что сегодняшний спектакль окажется незабываем.

– На последнем спектакле я чуть не уснула, – подхватила Стелла. – И вообще, может, нам съездить в столицу? На пару месяцев?

– С чего это такое желание? – удивилась мама.

– Здесь так ску-учно, – сестра сморщила нос. – И мы могли бы прикупить новенькие наряды…

Отчим выразительно хмыкнул и посмотрел на неё поверх газеты.

– Что?! – Стелла округлила глаза. – Нельзя же всё время заказывать платья у местных портних. Так мы совсем отстанем от моды.

– Ох уж эта мода… – чуть слышно проворчал отчим, снова углубляясь в чтение.

Я промолчала, но мысленно согласилась со Стеллой. Я тоже не отказалась бы уехать – но совсем по другой причине. Меня устроила бы поездка не только в столицу, но и куда-нибудь в далёкую северную провинцию, где на лугах пасутся барашки и на сто миль ни одного театра. Только бы подальше от господина Бранчефорте с его тайными миссиями.

Но у мамы на этот счёт было совсем другое мнение:

– Уехать? – воскликнула она. – Да ты с ума сошла, Сти! Как можно уехать, когда в Солимаре начнётся самое веселье! Графиня Ленсборо заболела, врач посоветовал ей перемену климата. Это значит, что у остальных появится шанс проявить себя. Каждая уважающая себя леди теперь будет устраивать чаепитие, а то и приём.

«Потому что главного конкурента благополучно устранил милорд Бранчефорте», – подумала я, но вслух ничего не сказала, не желая пугать маму и сестру.

Лучше потом поговорить спокойно и без свидетелей с отчимом. Возможно, уехать на пару месяцев в столицу – это лучшее решение.

– Думаю, мы вполне можем устроить в этом месяце званый обед, – с энтузиазмом продолжала мама. – Скажем, в честь помолвки Стеллы.

– Но мы ведь уже делали банкет по этому поводу, дорогая, – напомнил отчим.

– Ну и что? – совершенно искренне изумилась мама. – Как будто кто-то помнит об этом, кроме тебя, Аделард. Люди будут рады поводу повеселиться, а мы сможем пригласить графа Бранчефорте…

– Нам пора, иначе опоздаем, – перебила я её, пока не был изобретён способ пригласить графа к нам в гости, чего я решительно не желала.

– Да, пожалуй, – мама взглянула на крохотные часики, висевшие в петлице её жакета. – Куда я положила сумочку?

– Час назад я видел её в ванной комнате, – подсказал отчим.

– Я принесу, – Стелла выскочила из-за стола, едва не опрокинув стул, и бросилась в ванную.

– Она такая заботливая, – сказала мама растроганно. – Рокси, не забудь бинокль, пожалуйста.

– Не забуду, – я допила остатки чая из чашки, схватила ещё один ванильный рогалик, чтобы съесть на ходу, и отправилась в спальню, чтобы забрать сумочку с биноклем.

Проходя мимо ванной комнаты, я увидела, что дверь приоткрыта, и Стелла стоит напротив зеркала, прижимая к груди мамину театральную сумочку из бархата, с золотистой тесьмой.

Сестра как-то странно сгорбилась, словно пыталась рассмотреть что-то важное на мраморной столешнице, а потом я услышала тихое всхлипывание.

– Стелла? – окликнула я её. – Что с тобой? Ты плачешь?

Она тут же выпрямилась и оглянулась, одновременно пытаясь улыбнуться и смахнуть слезинку со щеки.

– Ударилась коленом, – пожаловалась Стелла. – Дурацкая столешница… Всё время бьюсь об неё.

– Нужно сделать примочку? – спросила я. – Позвать маму?

– Уже прошло, – заверила она меня и пошла к выходу. – Видишь, даже не хромаю. Надеюсь, синяка не будет, а то Харальд будет в ужасе.

– Ты ему уже и колени показываешь? – не удержалась я. – Подумать только, что скажет мама…

– Рокси! – взвизгнула Стелла, сообразив, что проговорилась. – Ты же не скажешь?!.

– Если ты пообещаешь ничего, кроме коленей, до свадьбы не показывать.

– Клянусь! – сестра торопливо подняла руку, развернув её ладонью. – Это, вообще, к слову пришлось. Я совсем не такая…

– Ладно, неси сумочку маме, – велела я. – И будь поосторожнее. Помни, я за тобой слежу, – для верности я указала на свои глаза указательным и средним пальцами, а потом ткнула ими в сторону Стеллы.

– Ой, за собой следи! – прыснула она и умчалась в прихожую, откуда слышался уже голос мамы.

Нужно было идти, но теперь уже я застыла, глядя в зеркало в дубовой раме. Из него на меня смотрела красивая черноволосая женщина с двумя бутонами алых роз в причёске. Девушкам полагаются белые и розовые цветы, но я уже столько лет девушка, что давно перестала соблюдать это правило. Алые розы в волосах…

Внезапно мне стало холодно, как от сквозняка, и я зябко передёрнула плечами.

В этот раз я зря украсила причёску розами. Господин Бранчефорте увидит и точно посчитает меня ожившим демоном. Хорошо, если прямо в театре не загонит кол в сердце. Или как там ещё инквизиторы борются с нечистью?..

– Рокси-и! – голос мамы оторвал меня от размышлений. – Где ты-ы?

– Уже иду! – крикнула я в ответ и побежала за сумкой и биноклем.

Театр в Солимаре был предметом особой гордости местных жителей. И здесь, по праву, было чем гордиться. Огромное овальное здание из белого мрамора и серого камня, который привозили с побережья, ничуть не уступало столичному театру.

Внутреннее убранство было таким же великолепным, как и внешнее, и мы почти с благоговением поднимались по широкой лестнице, застланной пунцовыми коврами, а мраморные статуи смотрели на нас справа и слева с очаровательной безмятежностью, как и положено прекрасным произведениям искусства.

Я любила бывать здесь. И хотя спектакли в Солимаре не отличались большим разнообразием, мы посещали театр хотя бы раз в неделю, а когда на гастроли приезжали приглашённые артисты – могли приходить даже каждый вечер. Мне ничуть не надоедала эта атмосфера праздника и лицедейства. И всякий раз, когда бархатный тёмно-красный занавес вздрагивал, медленно открываясь, точно так же вздрагивало моё сердце.

Что поделать? У старых дев не так много радостей в жизни, от которых сердце может замирать.

– Рокси, у тебя вид, как на похоронах, – прошептала мне мама. – Держи улыбку, будь добра.

– Да, конечно, – пробормотала я, начиная послушно улыбаться.

У нас была очень хорошая ложа – абонированная, наверное, уже пожизненно. В первом ярусе, почти в центре, откуда открывался прекрасный обзор на сцену, и, в то же время, куда проблематично было заглянуть из партера – надо было оглядываться на полный оборот. А ведь именно в партере сидели любопытные, которым интереснее было смотреть на меня, чем на артистов.

Если бы мне разрешили выбирать, я бы села в самом уголке, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но по мнению мамы я должна была сидеть точно в центре, как главное украшение.

Вот и сейчас меня усадили в центр, мама и отчим сели слева, у стены, а справа расположилась Стелла. Ожидался ещё её жених, но он что-то опаздывал, хотя свет уже приглушили, и по бархату занавеса пробежали волны – его вот-вот должны были открыть.

– Обожаю оперу, – повторила мама, оглядывая зал. – Королевская ложа сегодня пуста, и графа Бранчефорте не видно. Неужели, он решил не приходить?

«Это была бы прекрасная новость», – подумала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала.

– Может быть, граф не любит оперу так, как ты её любишь, мама? – наивно предположила Стелла.

– Или ему надоело, что на него все беззастенчиво таращатся, – сказал отчим, поудобнее устраиваясь на стуле и готовясь вздремнуть.

– Если будешь опять храпеть, Аделард, – произнесла мама тихо, старательно улыбаясь на публику, – я тебя ущипну.

– Не волнуйся, – ответил он ей серьёзно, – я буду очень осторожен.

Мы со Стеллой переглянулись, но рассмеяться не успели, потому что дверь в ложу открылась, и появился жених моей сестры – как всегда немного растрёпанный, с косо повязанным шейным платком, но неизменно весёлый и полный энтузиазма.

– Добрый вечер! – поприветствовал он нас, поцеловав руки сначала маме, потом Стелле, потом мне, а потом обменявшись рукопожатием с отчимом. – Рад вас видеть! Госпожа графиня, вы сегодня просто сияете, – обратился он к маме.

– Ах, господин Хэмфри, – взмахнула она веером и биноклем, – ну какая графиня? Вы же знаете, что у меня давно нет титула…

Мы все об этом знали, как и о том, что мама обожала, когда её называли графиней, и не было лучшего способа польстить ей.

– Леди Роксана, вы ослепительны, – коротко поклонился мне жених сестры, хотел говорить дальше, но тут его перебила Стелла.

– А я? – спросила она, надув губы в притворной обиде. – Я, разве, не ослепительна?

Он сразу растратил всю свою светскую галантность и растерялся, покраснев, как девица.

– Нет, не забыл… Что вы, Стелла… – забормотал он, часто моргая. – Просто… хочу представить вам моего друга…

Я замерла от нехорошего предчувствия, а жених уже распахивал двери, неуклюже приглашая кого-то войти.

– Всем доброго вечера, – раздался голос графа Бранчефорте, а затем появился и он сам – одетый с иголочки, в вечернем камзоле чёрного цвета и чёрной же рубашке. А шейный платок, который молодёжь любила использовать вместо галстука, был ярко-красный. – Я уж думал, – продолжал граф, – старина Харальд позабыл обо мне и оставит топтаться за порогом. Но это и неудивительно, я бы тоже растерялся, когда вокруг столько красавиц!

– Надеюсь, я в их число не вхожу, – проворчал отчим, поднимаясь со стула и скрестив на груди руки.

– Простите, господин Тенби, мои слова абсолютно искренни, – сказал Бранчефорте, по очереди перецеловав руки маме, мне и Стелле. – Восхищён вами, дамы. Вы – украшение этого вечера.

– Охотно верим вам, господин граф! – мама, в отличие от отчима, ворчать не стала, а, наоборот, защебетала пташкой. – Проходите, располагайтесь, прошу вас. Вы ведь уже знакомы с моими дочерьми? С Роксаной вы танцевали, а Стелла скоро выходит замуж за господина Хэмфри…

– Да, этот счастливчик мне уже похвастался, – сказал граф, не сводя с меня глаз.

И мне было очень неуютно под этим взглядом.

– Стелла, пересядь, пожалуйста, – продолжала щебетать мама. – Граф сядет рядом с Роксаной. Вы ведь окажете нам честь, милорд, и останетесь в нашей ложе? Спектакль будет очень интересным, приехала Нина дель Претте, у неё чудесное контральто…

Сестра начала подниматься медленно, как во сне, и я торопливо схватила её за руку, усаживая обратно.

– Скорее всего, господину Бранчефорте будет неудобно в нашей ложе, – сказала я как можно вежливее. – Наверное, он предпочтёт королевскую.

– Вы совершенно правы, – согласился граф, поблескивая глазами, – я абонировал королевскую, там лучший вид, как мне сказали.

– Какая жалость, – сказала мама с искренней печалью. – Но в антракте, милорд, приглашаем вас к нам. И я, и господин Тенби, и девочки – мы будем счастливы видеть вас. Хотелось бы послушать последние новости из столицы…

– Вообще-то, я пришёл пригласить вас в свою ложу, – сказал граф и ослепительно улыбнулся. – Вы ведь не откажете мне в этой маленькой просьбе?

Смотреть спектакль в королевской ложе!..

Этот ход расположить к себе маму был ещё вернее, чем назвать её графиней!

Прежде чем я успела возразить, мама уже вскочила, в восторге прижимая к груди театральную программку:

– Ах, господин граф! Это так великодушно с вашей стороны!

– Мне приятно услужить вам, леди Тенби, – сказал граф Бранчефорте галантно. – И вам, и вашим милым дочерям, и вашему супругу.

– Вы так любезны, – растрогалась мама и тут же добавила совсем другим тоном: – Но будет слишком тесно, если мы все перейдём к вам, дорогой граф. Да и не слишком вежливо с нашей стороны злоупотреблять вашим гостеприимством. Мы с Роксаной с удовольствием примем приглашение, а господин Тенби и Стелла останутся здесь. И господин Хемфри, конечно же, останется в нашей ложе. Так не будет толчеи.

– Очень разумно! – пылко поддержал её граф и услужливо распахнул дверь.

– Разумеется, – проворчал отчим.

Мама подхватила меня под локоть и поплыла прямиком в королевскую ложу, как истинная королева.

– Мама! – шёпотом воспротивилась я. – Не надо этого делать!

– Почему? – удивилась она, даже не потрудившись понизить голос. – Всю жизнь мечтала послушать оперу из королевской ложи. Думаешь, нам ещё когда-нибудь представится такой шанс?

– Тогда надо было взять с собой всех!

– Рокси, не паникуй, – безмятежно заявила мама и поблагодарила графа, который уже распахивал перед нами дверь в королевскую ложу. – Кстати, господин Бранчефорте, цветы, которые вы отправили для Роксаны – они чудесны! Право, не стоило…

– Это такая мелочь, так что не беспокойтесь, леди Тенби, – граф был – сама галантность. – Ваша дочь заслуживает гораздо большего, чем букет роз, как бы прекрасны они ни были. Прошу, присаживайтесь, – он пододвинул кресло сначала маме, потом мне.

Да! В королевской ложе были не стулья, а кресла! И вдобавок к этому – мягкий диван вдоль стены, на котором живописно были разбросаны подушки из пунцового бархата – в тон занавесу.

Здесь всё было алое и золотое – стены, занавеси, столик, ваза с фруктами, подсвечники. Всё сияло, искрилось, сверкало, ослепляло… Я и была ослеплена в первое мгновение. Ослеплена – и в то же время так отчётливо видела сцену, где уже открылись декорации, изображавшие стены осаждённого города, и партер – который бурлил, как море, и все зрители заворачивали головы, высматривая, кто это появился в королевской ложе.

– Чудесно, просто чудесно, – нараспев произносила мама, чуть жеманясь и прищуривая глаза. – Граф, сегодня вы осчастливили меня, небесами это зачтётся. Правда ведь, чудесный вид? Да, Роксана?

– Да, – только и смогла ответить я, осторожно опираясь на обитые бархатом перила.

Граф передвинул кресло, чтобы сесть справа от меня, и тут заиграли увертюру. Полилась изящная, острая, лёгкая музыка, похожая одновременно и на звон клинков, и на звон женских браслетов.[1]

Но в этот раз насладиться музыкой Вивальди мне мешало присутствие графа Бранчефорте, который небрежно опёрся на подлокотник кресла, глядя вовсе не на сцену, а на меня. Надо придумать предлог, чтобы уйти… Например, что я забыла сумочку в своей ложе… Только обидно, что сумочка висела у меня на запястье…

– О! Какая жалость! – произнесла вдруг мама. – Я забыла бинокль в нашей ложе. А без бинокля я ничего не вижу… Сейчас принесу… – она встала, и граф тоже встал, коротко ей кланяясь.

Сердце у меня оборвалось, и я вскочила следом за ними.

– Мама, не утруждай себя, – торопливо заговорила я. – Бинокль принесу я…

– Не воображай, что твоя матушка уже старуха, – нежно сказала мама, одновременно до боли стиснув мне руку.

Увертюра набирала звук и темп, и мама зашептала сквозь зубы:

– Сиди здесь, Рокси. Я хочу, чтобы ты осталась.

– Мама, это неприлично, – зашептала я в ответ.

– Вот и замечательно, – заявила она всё так же – шёпотом. – Если граф скомпрометирует тебя, то точно женится.

– Мама! – только и успела сказать я, когда она с улыбкой выпорхнула из ложи, оставив нас с графом Бранчефорте наедине.

Очертя голову, я бросилась следом, но королевский эмиссар был проворнее и оказался передо мной, преграждая дорогу.

– Думаю, вам лучше остаться, леди Розенталь, – сказал он дружелюбно. – Опера уже началась.

– Пустите, – потребовала я, глядя в пол.

Но граф не сделал ни шага в сторону.

– Даже ваша матушка не возражает, чтобы вы посмотрели представление вместе со мной, – сказал он.

– Свою судьбу решаю я сама. Даже моя мать не вправе решать за меня.

– И всё же останьтесь, – произнёс он и взял меня за руку. – Иначе мне придётся вас скомпрометировать, – он поцеловал моё запястье повыше перчатки, – и тогда вам придётся выходить за меня замуж.

– Как это вы меня скомпрометируете? – спросила я, резко отступая и пряча руки за спину.

– Например, поцелую, – подсказал он вкрадчиво. – В губы. Когда все смотрят на нас. А сейчас как раз смотрят все. Даже певцы. Вы этого хотите? Чтобы я вас поцеловал?

Мог ли он поступить так? Я смотрела на него, а он смотрел на меня – доброжелательно, ласково, но в уголках губ угадывалась ироничная улыбка. Он может. И не факт, что потом согласится на свадьбу. Король его с удовольствием поддержит, если будет необходимость. Не меня же королю поддерживать.

– Хотите этого? – граф шагнул ко мне.

– Нет, – грубо ответила я и быстро села на своё место, уставившись на сцену, но ничего не видела, потому что перед глазами, как заколдованное, маячило насмешливое лицо графа.

– Рад, что вы согласились составить мне компанию, – поблагодарил Бранчефорте и сел в кресло, словно бы ненароком передвинув его поближе к моему.

На сцене иудейские патриархи обсуждали судьбу города, осаждённого врагами, но я переживала сейчас самую настоящую, не театральную осаду.

– Эти пунцовые розы так вас украшают, – сказал граф, поставив локоть на перила и повернувшись ко мне. – Вы очень красивы, леди Розенталь, но с розами в волосах – просто богиня.

– Или демон? – сказала я резко, упрямо глядя на сцену и не поворачиваясь к графу ни на дюйм. – Если думаете, что я сделала это чтобы вас позлить, то ошибаетесь. Розы – мои любимые цветы, я всегда украшала причёску именно ими. Не вижу смысла менять свои привычки только из-за того, что вы рассказали мне какую-то сказочку про демона с розами.

– Я и не думал обвинять вас в чем-то, – возразил граф. – Мне всего лишь хотелось, чтобы вы украсили волосы теми розами, что я подарил вам.

– Простите, что разочаровала, – сказала я без малейшего раскаяния. – Кстати, с каких это пор вы друзья с Харальдом?

– У меня талант быстро обзаводиться друзьями, – ответил он.

– Вот в этом я сомневаюсь, – я продолжала смотреть на сцену, где уже появилась вдова Юдит, обещающая очаровать вражеского военачальника и спасти город. Зазвучали первые такты знаменитой «вихревой» арии,[2] в которой Юдит изливала всю свою горечь и печаль о вдовьей доле, вспоминая о радости семейной жизни с покойным мужем.

Приглашённая певица исполняла роль с большим мастерством и драматизмом, и от её низкого звучного голоса, казалось, звенели даже хрусталики на люстре:

– В своем долгом полете,

блуждающая

печальная ласточка

плачет,

не помня ничего хорошего.

Но, подгоняемая силой ветра,

оказавшись в своём гнезде,

она забывает о печали,

и радуется, ничего больше не желая.

Мне нравилась эта ария. Я, как наяву, видела грозовые тучи, которые гнал по небу вихрь. Видела бедную ласточку, которая металась под вспышками молний, не зная, куда лететь.

Граф Бранчефорте, видимо, тоже проникся мелодией, потому что решил не продолжать разговор про дружбу с Харальдом и задумчиво барабанил пальцами по красному бархату перил, слушая певицу.

Но не успела госпожа дель Претте перевести дыхание после такого бурного исполнения, а я – с восторгом вздохнуть, как граф придвинул своё кресло ещё ближе к моему и доверительно заговорил:

– Теперь всегда, когда буду слушать эту песню про ласточку, буду вспоминать вас, леди Розенталь.

– Почему это? – насторожилась я, пытаясь отодвинуться, но кресло было слишком тяжёлым.

Может, пересесть? Но это точно привлечёт ненужное внимание. Да и граф… кто его знает, что он тогда выкинет?

– Потому что вас так же треплет злой ветер, – объяснил Бранчефорте, слишком нежно мне улыбаясь, – но всё изменится, едва вы совьёте гнездо.

«С чего это вы решили про злой ветер, и с чего решили, что мне нужно гнездо?», – чуть не спросила я, но сказала вслух совсем другое:

– А я вспоминаю о вас, когда слышу арию евнуха Вагуса.

– Разве мы с ним чем-то похожи? – граф даже немного обиделся.

По крайней мере, нахмурился и посмотрел на меня укоризненно.

– Но вы ведь тоже несёте возмездие, – объяснила я, – как и фурии, которых Вагус просит отомстить за смерть его господина.

Он хмыкнул:

– Сначала сравнили меня с евнухом, теперь с уродливыми злобными женщинами, что же я сделал, что вы такого мнения обо мне?

– Возможно, вы ничего не сделали? Хорошего.

– Значит, придётся исправляться, – заметил граф, переходя на уже знакомый мне бархатистый тон.

– Начните прямо сейчас? – предложила я. – Дайте послушать оперу. Я в первый и в последний раз в королевской ложе, и мне хотелось бы получить удовольствие по максимуму, а не присутствовать на допросе.

– Это не допрос, – возразил Бранчефорте. – Но я умолкаю, Наслаждайтесь, Роковая Роксана.

Меня будто пчела ужалила, когда он назвал моё прозвище. О каком наслаждении музыкой после этого могла идти речь?!.

С этим пора было заканчивать. Я решительно повернулась к графу, и наши лица оказались совсем рядом. Я даже видела, как пляшут в его зрачках отражённые огни люстры.

– Вы всё равно подозреваете во мне демона, ведьму или кого-то ещё? – спросила я негромко, но твёрдо. – К чему эта игра? Если я под подозрением, то скажите, в чём конкретно вы меня подозреваете? В том, что я заставила Колдера охотиться под дождём на бекасов, отчего он простудился? Или заразила грудной жабой бедного Фарлея? Разве вы настолько не доверяете королевским дознавателям и медикам, что в причинах смерти возникли какие-то сомнения? Тогда не надо этого скрывать. Расскажите обо всём открыто. К чему эти тайны? Я ни в чём не виновата, так что мне ничто не повредит, я уверена. Но для меня эти трое не были посторонними людьми. Если вы воображаете, что мне нет дела до того, как они умерли, то ошибаетесь. Я переживала каждую смерть… вы даже предположить не можете, что со мной тогда происходило… И я имею право знать…

– Вы знаете, что чувствует мужчина, когда смотрит на вас? – вдруг перебил меня граф. – Да нет, откуда вам. Вы, вряд ли, даже задумывались об этом.

– Что за разговоры? Это неприлично… – я почувствовала, как щёки предательски вспыхнули, но взгляд не отвела.

– А, вы покраснели, – граф наклонился ко мне и теперь нашу близость можно было назвать даже опасной.

Стоило ему или мне податься вперёд всего на дюйм…

Я вдруг перестала слышать голос прославленной Нины дель Претте, перестала слышать музыку и словно позабыла, что мы находимся в переполненном театре.

– Значит, о чём-то догадываетесь, – продолжал королевский эмиссар и вдруг взял меня за руку, погладив мою ладонь волнующим, медленным касанием. – Но всей правды не знаете. Смотреть на вас – это как смотреть на прекрасную розу в королевском саду. Её аромат ощущаешь даже на расстоянии. А когда приблизишься – он такой сильный, что теряешь голову. Вы знаете, что происходит, когда мужчина теряет голову?

– Отодвиньтесь… – попросила я шёпотом, потому что не была уверена, что смогу заговорить нормальным голосом.

То, что сейчас происходило, очень напоминало заграничные романы, которые мы со Стеллой читали тайком, ночью, выкрав книги из личной маминой библиотеки. Но теперь я понимала, что авторы, описав сердечный трепет главных героинь при виде главных героев, утаили от читателей больше половины. Потому что то, что я сейчас переживала, можно было сравнить разве что… с вихрем, который кружит бедную ласточку… И если граф сейчас поцелует меня…

Меня ещё ни разу не целовали. Три жениха – и ни одного поцелуя. Настоящего поцелуя. Потому что настоящая леди не позволяет вольностей до свадьбы. Нельзя даже подержаться за руку… Но Стелла ведь не слишком соблюдает эти правила?.. Может и мне перестать их соблюдать?..

Трудно поверить, но все эти мысли промелькнули в моей голове за считанные секунды. А граф уже завладел другой моей рукой и смотрел так, что сердце у меня билось быстро и неровно.

Я призвала на помощь всё своё самообладание и отстранилась, оперевшись на противоположный от графа подлокотник.

– Вы что тут устроили… – успела произнести я, когда дверь королевской ложи распахнулась, и появился Эмиль Бэдфорд – с отчаянным и злым лицом и с пистолетом наперевес.

[1] К сожалению, увертюра из оратории «Триумф Юдифи» Вивальди не сохранилась. Мы можем только догадываться, какой была эта музыка.

[2] «Вихревой» ария была названа совсем недавно, ещё полвека назад её исполняли в другом, более медленном, темпе. Автор знает, просто решил немного приукрасить действительность. ))

Глава 7

Теперь это ещё больше походило на любовный роман из библиотеки моей маменьки, с той лишь разницей, что в роли прекрасной Элизабет, нежной Эммы или сентиментальной Маргарет выступала я. Ну и, разумеется, великолепные джентльмены – герои любовных грёз читательниц – не размахивали пистолетами. Да и злодеи в этих книгах пистолетами не размахивали.

– Она вам не достанется! – выпалил Эмиль, и я с ужасом услышала, как щёлкнул взведённый курок.

– Не глупите, Бэдфорд, – граф Бранчефорте отпустил мои руки и медленно поднялся, а Эмиль тут же навёл дуло пистолета на него. – Уберите оружие, – граф говорил спокойно и негромко. – Это – театр, здесь полно людей. Ещё попадёте в кого-нибудь случайно.

– Если попаду, то только в того, кого надо! – свирепо ответил Эмиль.

– И кто же ваша жертва? – поинтересовался граф, становясь между ним и мною. – Леди Розенталь? Хотите выстрелить в неё?

Я вцепилась в подлокотники кресла, слушая этот безумный разговор. На сцене бесновался евнух Вагус, призывая фурий отомстить Юдит за убийство военачальника, но меня уже не волновали ни красота исполнения, ни затейливость музыки. Господи, неужели Эмиль – мальчишка, живущий по соседству, которого я знала с рождения, решил убить меня?.. Хорошо, что мама не позволила никому пойти в королевскую ложу, и что сама ушла…

– Вы… я… – Эмиль заметно смешался, а потом закончил на почти истерических нотах, как Вагус: – Я застрелюсь, если она откажет мне!

– Ну так стрелялись бы где-нибудь в лесочке, молодой человек, – посоветовал граф. – Сдаётся мне, вы не стреляться хотите, а давите на жалость.

– Как вы смеете… – сипло выдохнул Эмиль. – Я – человек чести!

– Что-то незаметно, – добродушно сказал Бранчефорте.

Мне была видна только спина графа, и я боялась выглянуть из-за неё, чтобы не получить пулю в лоб, но в следующую секунду спина пришла в движение, я услышала, как приглушённо вскрикнул Эмиль, потом последовала короткая схватка – и вот уже граф держит пистолет в левой руке, а правой держит Эмиля за запястье, вывернув ему руку каким-то хитрым приёмом. Мой незадачливый поклонник едва не плясал на цыпочках, но больше не совершал никаких резких движений и, вообще, присмирел.

– Подержите, пожалуйста, – граф передал мне пистолет, будто это был букет фиалок, и я оторопело приняла его, поспешно положив на колени и боясь дотронуться до него лишний раз.

А королевский эмиссар вытащил из-за пазухи тонкую палочку-свисток на цепочке и трижды свистнул.

Певица на сцене сбилась, потому что, скорее всего, приняла свист на свой счёт, но уже через минуту в ложу ввалились городовой и двое полицейских – в вечерних камзолах, запыхавшиеся.

– Молодой человек пришёл сюда без приглашения и с пистолетом, – сказал Бранчефорте, небрежно передавая Эмиля полицейским. – Пистолет у леди Розенталь. Присмотрите за ним… за юношей, конечно, а не за пистолетом. Юноша собрался покончить жизнь самоубийством на почве неразделённой любви. Такой глупец… – и граф даже вздохнул, но мне этот вздох показался лицемерным.

– Да, ваше сиятельство! – отрапортовал городовой, беззастенчиво таращась на меня.

Я молча передала ему пистолет, и Эмиля увели. Он не сопротивлялся, понурив голову, и волосы уныло падали ему на лицо.

– Занятная сценка, не находите? – спросил граф, когда дверь в ложу закрылась, и мы снова остались одни. Он отряхнул ладони и уселся рядом со мной, подперев голову таким выверенным жестом, будто был артистом на сцене. – Кажется, Вагус сфальшивил? – спросил он.

– И даже поперхнулся, – подтвердила я, ощущая в голове невероятную пустоту. – Я бы хотела вернуться домой.

– Не досмотрев оперы? – вскинул брови Бранчефорте. – А как же – первый и последний раз в королевской ложе, леди Розенталь?

– И в самом деле, этот раз мог быть последним, – произнесла я мрачно. – Что господин Бэдфорд имел в виду, сказав, что я вам не достанусь?

– Не знаю, – граф пожал плечами. – Мне кажется, ваш поклонник вас немного приревновал, только и всего.

– А вы сделали всё, чтобы вызвать у него эту ревность, – я подняла голову и посмотрела графу в глаза. – Зачем? Ещё раз спрошу: какую игру вы затеяли?

Он молча смотрел на меня, и на его губах порхала неуловимая улыбка.

– Всё ясно, – я решительно поднялась из кресла. – Оставьте свои тайны при себе, господин эмиссар, но ко мне больше не подходите. Не желаю видеть вас, и слышать о вас тоже не желаю. Вам понятно?

– Более чем, – подтвердил он, тоже вставая. – Но оперу, может, дослушаете?

– Нет, – отрезала я и пошла к выходу.

Только сегодня, похоже, в королевской ложе разыгрывался спектакль, по сравнению с которым похождения Юдит были вечерней прогулкой. Не успела я дойти до двери, как она распахнулась, ударившись в стену, и на пороге возникли, как фурии, призываемые евнухом – госпожа Бэдфорд, почтенная матушка Эмиля, её сестра и многоуважаемая бабушка, носившая фамилию Флэквикс.

– Что вы сделали с Эмилем?! – закричала госпожа Сесилия, вскидывая пухлые руки и сжимая кулаки, словно собиралась наброситься на меня. – Его забрала полиции, к вашему сведению!

– Произошло нечто… – начал граф, но его не дослушали.

– Вы свели его с ума, дрянная женщина! – голос госпожи Сесилии заглушил даже музыку.

Певица на сцене делала вид, что ничего не происходит, но оркестр уже играл вразнобой. Я слышала, как загудели людские голоса в партере. Наверняка, сейчас все смотрят на королевскую ложу, а не на сцену…

– Вы губите всех вокруг себя! – госпожу Бэдфорд уже невозможно было унять. – Вы плетёте сети!.. Вы обольщаете всех мужчин!.. И моего мальчика тоже!.. Паучиха! Зловредная, мерзкая паучиха!..

Рано или поздно это должно было случиться. То, о чём шёпотом говорит весь город, однажды кто-то произнесёт громко.

Я считала, что готова к подобному моменту, но вот он пришёл, и оказалось, что мысленно отвечать на мысленные же обвинения гораздо легче, чем получить в лицо вот это – паучиха, обольстительница…

Меня словно заколдовали – я стояла лицом к лицу с тремя разгневанными женщинами и не могла ни ответить, ни пошевелиться.

Дрянная женщина…

Даже не думала, что слова могут так больно ранить.

– Ведите себя прилично, леди, – граф Бранчефорте встал между мной и Бэдфордами, как только что стоял между мною и направленным пистолетом.

Глупый граф. Он не знал, что от ненависти и злых слов не заслонить, как от пули.

Как и ожидалось, вмешательство графа не смутило трёх фурий… о, простите – трёх уважаемых леди.

– Вы ещё смеете нас упрекать? – напустилась на него матушка Эмиля. – Мы думали, у короля на службе состоят компетентные люди! Мы надеялись на вас. Надеялись, что вы освободите наш город от этой зловредной особы. А вы притащили эту людоедку в королевскую ложу, да ещё арестовали нашего мальчика!

– Ваш мальчик, любезная, – произнёс граф ледяным тоном, – угрожал мне оружием.

– Оружием?! – воскликнули все трое и одновременно всплеснули руками.

– Не наговаривайте на Эмильчика! – заскрипела многоуважаемая бабушка Флэквикс. – Он – прирождённый джентльмен! Он не терпит насилия ни в каком проявлении!

– Пистолет! Ха! – подхватила тётушка. – Наверное, сами и подбросили!

– Не имею привычки ходить в театр с пистолетом, – ответил граф. – В отличие от вашего Эмильчика. Но мне показалось, что вы меня в чем-то обвиняете, леди?

Фурии немного притуши факелы, но огонь не загасили.

– Даже если и так, – с апломбом заявила госпожа Бэдфорд, – значит, на Эмиля нашло умопомрачение. И я даже догадываюсь, что было этому причиной, – и она свирепо посмотрела на меня.

– Выйдите вон, пожалуйста, – очень вежливо попросил Бранчефорте. – Не заставляйте прибегать к услугам полиции.

Но после этих слов фурии разбушевались ещё больше.

– Осмелитесь посадить нас под арест? – завопила госпожа Бэдфорд, уже не сдерживаясь. – Вы только и умеете, что сажать в тюрьмы невиновных! Король узнает об этом произволе! Наша семья – старейшая в королевстве! С нами обязаны считаться!

– Обязаны… – начал граф, но тут за спинами трёх разгневанных леди показалась моя семья.

Мама, Стелла и отчим – они испуганные, он – разъярённый. А за ними маячил Харальд, вытягивая шею и пытаясь понять, что происходит.

– Что тут за шум? – отчим отодвинул бабушку Флэквикс в сторону и вошёл в ложу. – Что вы себе позволяете, дамы? – он подошёл ко мне, взял меня за руку и положил мою ладонь на свой локоть. – Мы немедленно уходим. А о вашем поведении, уважаемые, – он особенно выделил голосом последнее слово, – будет доложено мэру. Мы в театре, а вы устроили здесь цирк!

– Мы устроили? – взвилась госпожа Бэдфорд. – Моего сына отправили в тюрьму и всё по воле вашей падчерицы!

– Моя падчерица здесь точно ни при чём, – парировал отчим. – Надо было лучше воспитывать сына, чтобы он не ступил на дурную дорожку. Я уже разговаривал с вами по этому поводу. Чтобы вы приструнили этого нахала.

Бабушка Флэквикс схватилась за сердце, тётушка закатила глаза, а госпожа Бэдфорд чуть не взвизгнула.

– А вы… – она не сразу нашлась с ответом. – А вы… все знают, что вы сами влюблены в свою драгоценную падчерицу! – выпалила она, наконец. – Она ведьма, и сводит всех с ума!

Эта пощёчина была ещё больнее, чем когда меня обозвали паучихой. Я увидела, как побледнела мама, как побагровел от негодования отчим, а Стелла бросилась искать защиты в объятиях своего жениха. Он гладил её по голове, сминая Стелле причёску, и бестолково таращился.

– Всё, довольно, – голос графа прозвучал резко и почти грубо. – Извольте извиниться, леди, и проваливайте отсюда, пока я не разозлился.

– Как вы с нами разговариваете? – высокомерно вскинула голову госпожа Бэдфорд. – И не надо нам угрожать! Мы – уважаемые женщины, и никто не отправит нас в тюрьму! Тем более за правду…

– За скандал – не отправят, – перебил её Бранчефорте. – Но не забывайте, что ваш сын сейчас в моих руках. Только от вашего поведения зависит его дальнейшая судьба. Сейчас я подумываю отправить его в королевскую тюрьму. Лет на десять.

– Да как вы смеете… – начала госпожа Бэдфорд дрогнувшим голосом.

– Лет на двенадцать, – сказал граф.

– Мы будем жаловаться! – пискнула тётушка уже совсем несмело.

– Лет на пятнадцать, – подытожил эмиссар, и фурии сдались.

Пробормотав скомканные извинения, они сбежали, оглядываясь и перешёптываясь.

Только тогда ко мне вернулась способность говорить:

– Хочу домой, – только и произнесла я.

– Домой – и немедленно, – поддержал отчим. – Какое безобразие! Мэр не оставит этого без внимания!

– Я сам поговорю с господином мэром, – сказал Бранчефорте. – Лучше если ситуацию изложит кто-то посторонний, а не заинтересованное лицо. И прошу воспользоваться моей каретой, она стоит у крыльца.

– Благодарю, – отчим коротко ему поклонился. – Я очень признателен, что вы заступились за Роксану. Эта… особа так кричала, что заглушила даже оркестр!

– Мне жаль, что так получилось, – сказал граф очень серьёзно. – Я не предполагал, что семья Бэдфордов так далеко зайдёт.

«Куда уж дальше, – подумала я, пока отчим вёл меня к выходу. – И это они ещё не знают, что Эмиль угрожал пистолетом».

Мы спустились по лестнице, забрали в гардеробе накидки, и я услышала женские истерические вопли откуда-то со стороны служебного входа. Судя по тембру и звучности голоса, это прима Нина дель Претте возмущалась по поводу испорченного выступления.

– Спектакль сорваль!.. Что значить – не расстраивайся?!.. О, я не расстроен! Совсем нет! Я – в бешенстве! Совсем бешенный! – кричала она с акцентом и слезами. – Что там за интриганка сидель в центральный лож? Подавайте её сюда!.. Я ей покажу, как у нас разбираться с интриганка!..

И хотя вопли прекрасно разлетались по первому этажу, все сделали вид, что ничего не услышали. Только у мамы на щеках появился румянец – два неровных красных пятна, заметных даже под слоем пудры.

– Сюда, пожалуйста, – граф сам открыл нам двери, помог маме спуститься по ступенькам, потому что отчим держал меня под руку. – Располагайте моим экипажем, как вам вздумается.

– Ещё раз благодарю, – отчим посадил в карету меня, маму, Стеллу и ещё раз поклонился королевскому эмиссару. – Мы все очень признательны вам за помощь, милорд. Для нас будет радостью и честью видеть вас у нас дома. Скажем, на ужин в пятницу?

– С огромным удовольствием, – граф раскланялся в ответ, а когда выпрямился, наши взгляды встретились. – Буду с нетерпением ждать пятницы. Благодарю за приглашение.

Я подалась в глубь экипажа, не желая терпеть взгляд тёмных и блестящих глаз. И хотя происшествие в королевской ложе оглоушило меня, я не утратила связи с реальностью. Граф оказался на высоте – не прошло и часа после знакомства, а он уже стал дорогим гостем в нашей семье. А пятница… она ведь завтра.

Отчим забрался в карету последним, дверца захлопнулась, и я услышала, как граф приказал кучеру:

– Трогай!

Карета дрогнула и покатилась по улице.

– Ненавижу оперу, – сказала мама сердито. – И пела эта ворона дель Претте ужасно! не понимаю, кому она может нравиться.

– Да уж, – пробормотал отчим сквозь зубы, глядя в окно.

– Что?! – вскинулась мама, хотя он ни в чём её не обвинял. – Я всего лишь вернулась за биноклем! Зато граф будет завтра у нас в гостях. Надо купить телятины, чтобы сделать отбивные, и заказать эклеры у кондитера. Как вы думаете, девочки, эклеры – достаточно изысканно для ужина? Или лучше заказать масляные пирожные? Что понравиться графу больше? Мужчины, обычно, любят что-то посерьёзнее, но эклеры – это так изящно, почти по-столичному…

– Мама, – только и произнесла я.

У меня не было сил даже на упрёки, а не то что думать, что понравится графу Бранчефорте. Стелла промолчала, а отчим еле заметно покривил губы – то ли улыбнулся, то ли поморщился.

– Тогда пирожные, – сказала мама, сразу поубавив энтузиазма. – Я люблю их больше, чем эклеры.

Ей никто не ответил, и она обижено замолчала.

До самого дома никто из нас не проронил ни слова. Возле нашего крыльца карета безошибочно остановилась, и я вдруг вспомнила, что ни граф, ни кто-то из нас не называл кучеру адреса. Пока отчим благодарил кучера, передав две серебряных монеты, я убедилась, что кучер у графа был не местный – такой же столичный хлюст в бархатной куртке и начищенных до блеска высоких сапогах.

Мы зашли в дом, и мама тут же умчалась в кухню – давать слугам указания насчёт завтрашнего ужина, а я и Стелла ушли к себе в комнату. Говорить по-прежнему не хотелось, и, избавившись от вечерних нарядов, и умывшись, съев вместо ужина по куску ромового торта и выпив по две чашки ромашкового чая, Стелла залезла с ногами в постель, углубившись в чтение очередного романа в потрёпанной обложке, а я села к столу, заточив перья и открыв чернильницу.

Чай и купание придали сил и освежили, и теперь я готова была стать господином Ронбери и поведать Солимару последние сплетни высшего света.

– Пишешь письмо? – спросила Стелла, робко посмотрев на меня поверх книги. – Кому?

Обычно болтушка, теперь сестра была сама скромность и деликатность. Я была благодарна ей за это, мне совсем не хотелось обсуждать с кем-то события, что произошли в театре, но и раскрывать свои секреты не собиралась.

– Нет, не письмо. Дневник, – я показала Стелле альбом, который как-то купила на благотворительном базаре.

В этом альбоме были заполнены несколько страниц, и время от времени я добавляла в него новые записи, но он служил мне лишь прикрытием – так я объясняла, почему всё время что-то пишу. Любая уважающая себя девица вела дневник, и в этом не было ничего удивительного.

Стелла тут же прекратила расспросы, кивнула с пониманием и зашелестела страницами книги, а я принялась за статью, в которой описывала события, которые произошли сегодня в театре.

Я не любила писать о себе, но это было необходимо.

Было бы странно, если бы господин Ронбери по каким-то причинам обходил мою особу вниманием, и вдвойне странно, если бы ничего не написал об инциденте в опере. И ещё мне нужно было быть очень осторожной, чтобы не написать слишком много – иначе сразу станет понятно, что свои сведения этот пронырливый господин получил от кого-то, кто присутствовал в ложе. Или был тем, кто там находился.

Первым делом я зарисовала, кто где стоял, когда произошёл скандал в королевской ложе, а потом приступила к диалогам, стараясь вспомнить дословно – кто что говорил, и что могли слышать полицейские, работники театра или… что не могли слышать.

Работа так меня увлекла, что я совсем потеряла счёт времени, и когда оторвалась от своих записок, обнаружила, что Стелла сладко спит, уронив книгу. Я потянулась, разминая затекшую спину, передвинула свечу, чтобы свет не мешал сестре, поднялась из-за стола, переложила книгу на стол и укрыла Стеллу покрывалом. Она вздохнула, смешно причмокнула губами и блаженно вытянулась, уткнувшись носом в подушку.

Некоторое время я смотрела на спящую сестру. Она была хороша, как ангел. Светлые волосы рассыпались по подушке, лицо такое безмятежно-невинное… Тоже вздохнув, я отошла от кровати к шкафу, где висело зеркало в человеческий рост, и посмотрела на себя.

Зеркало отразило женщину с белой, словно фарфор, кожей, с гривой чёрных блестящих волос и пристальным, немного мрачным, взглядом.

Паучиха… Демон… Сирена…

Правда, господин Эверетт сравнивал меня и с ангелом, но вряд ли имел в виду светлого ангела…

Не выдержав, я отвернулась.

Слишком ярко и мрачно. Ничего удивительного, что люди сочиняют всякие небылицы. И ничего удивительного, что граф Бранчефорте…

Я не успела додумать мысль, потому что в дверь тихо постучали. Открыв, я увидела отчима, державшего в руке свечу. Он до сих пор не снял выходного камзола, и даже не выложил часы из нагрудного кармана – цепь всё так же висела.

– Стелла уснула? – спросил отчим вполголоса.

– Да, – кивнула я.

– Как… как ты? – было видно, что слова давались ему с трудом, и смотрел он куда угодно, только не на меня.

– Если ты о том, что устроили родственники Эмиля, то всё хорошо, не беспокойся, – сказала я как можно бодрее. – Это должно было произойти, я уже морально готовилась…

– Они там такой ереси наговорили, – отчим поджал губы. – Глупые клуши.

Впервые я услышала, чтобы он так кого-то назвал, тем более – женщин, леди. Похоже, бред госпожи Бэдфорд больше всех задел именно его.

– Они так кричали, – сказала я, чтобы его утешить, – что я с перепугу не разобрала ни слова. Думаю, там никто ничего не разобрал. Я даже не поняла, чем они были недовольны.

– Не поняла? – он быстро взглянул на меня. – Почему не сказала нам с мамой, что этот юный дурак угрожал тебе пистолетом?

Так. Слухи разлетаются быстро. Этого я не предвидела. Думала, история с Эмилем станет известна хотя бы завтра.

– Никто не пострадал, – я тщательно подбирала слова. – И не уверена, что Эмиль мне угрожал… Кажется, он говорил по самоубийство.

– Трижды дурак, – сердито сказал отчим, понемногу оживая. – Хорошо, что там оказался граф. Расторопный парень. Хотя сначала я был настроен против него. А насчёт Бэдфорда ты оказалась права. У него точно канарейки в голове. От таких надо держаться подальше. Особенно когда они с пистолетом и говорят о самоубийстве. От самоубийства до убийства – полшага. Если Бэдфорда выпустят, я его к тебе и на десять шагов не подпущу.

– Не переживай, – я сделала шаг вперёд и поцеловала его в щёку. – Сама к нему на сто шагов не подойду. Ладно, я спать. Хорошо? Всё равно вечер получился слишком волнительным.

– Конечно, спокойной ночи, – отчим погладил меня по голове и ушёл, на ходу загасив свечу.

Некоторое время я стояла на пороге, слушая шаги в темноте, а потом медленно закрыла дверь и привалилась к ней спиной.

Вот оно – то, что я не сразу поняла. Это крутилось, крутилось в мыслях, но понадобилось время, чтобы я вспомнила и до моего сознания дошёл смысл сказанного.

Что кричала матушка Эмиля графу?

«Мы надеялись, что вы освободите наш город от этой зловредной особы».

А что сказал графу Эмиль, когда ворвался с пистолетом?

«Она вам не достанется!».

Сначала я решила, что Эмиль, действительно, помешался от ревности. Но… но что, если это была не ревность? Что если Эмиль пытался защитить меня от графа Бранчефорте? Потому что его родные надеялись на графа…

Мне стало холодно, несмотря на то, что в комнате было тепло.

Получается, граф приехал в Солимар всё же из-за меня, если даже кучеру было известно, где я живу. Вполне вероятно – приехал по жалобе Бэдфордов. Эмиль узнал об этом, попытался меня защитить и попал в тюрьму. А граф прибудет завтра на ужин.