Стальная бабочка. Часть 2. Отрицание

Глава 1. 23 февраля

Ещё пять лет назад нас было в этой гостиной десять человек, теперь осталось четверо. Я, Семён, Борька да Сашка. Кого-то убили, кто-то отравился палёнкой, кто-то сел. Печальная статистика. А Сашка… Сашку, честно сказать, я не очень-то хотел видеть. Нет, я позвал его, чисто для проформы, а он всё говорил «может быть» да «может быть», и я надеялся, что он, как обычно, будет пропадать у себя на участке. Но он всё-таки пришёл. Двадцать третье февраля как-никак.

Мы допивали вторую бутылку коньяка и слушали очередную Борькину байку, но особой атмосферы веселья пока не чувствовалось. Сёмка и Сашка сидели какие-то унылые, вымотанные, с потухшими глазами. Я подозревал, что выгляжу не лучше. Один Борька, как обычно, искрил весельем.

В гостиную сунула любопытный нос Аня, мгновенно пробежалась по присутствующим цепким взглядом, зафиксировала прицел на Борьке и побежала к нему.

– Аня! – прикрикнул я и начал с трудом подниматься с места. – Ты почему не у себя? Быстро спать!

– Ну папа-а-а…

Борька, который, в отличие от меня, не страдал застарелыми травмами колена, резво подскочил и подхватил Аню на руки. Ради такого случае от даже выпустил наконец из рук рюмку.

– О-о-о, какие люди! Наша Анька-Встанька! Юрьич, не мешай нам с Анькой-Встанькой общаться, сегодня у нас праздник, сегодня мы делаем, что хотим. Хотим – допоздна не спим, хотим – в куклы играем. – И он демонстративно уселся обратно в кресло, усадив Аню к себе на колени.

– Папа, можно? Ну чуть-чуть.

Дочка смотрела на меня щенячьими глазами. Она уже успела переодеться в пижаму, светлые волосы рассыпались по плечам, щёки лихорадочно горели. К груди она прижимала неизменную плюшевую лису, которую последние полгода везде таскала с собой. Я помешкал и опустился на диван.

– Ладно. Пять минут.

– Десять, Юрьич, ну что ты за изверг, в самом деле! – возмутился Борька и тут же обратился к Ане: – Всё, я с папой договорился. Ну давай, как в старые-добрые… Эх, по кочкам, по кочкам, в ямку бух!..

И он резко раздвинул колени так, что Аня едва не шлёпнулась на пол, но в ту же секунду ухватил её под мышки. Лису она выронила, и та покатилась по полу.

– Дядь Борь, перестань! – фыркнула Аня. – Я уже не маленькая!

Сёма хмыкнул, а Сашка покачал головой, поднял лису и передал её хозяйке. Я вздохнул. Десять так десять, дольше будет спорить с этим обалдуем.

– И то верно, – усмехнулся Борька. – Подросли вы, барышня! Помнится, ещё годик-то назад полегче весом были. Лет-то сколько тебе, Ань, напомни?

– Семь с половиной! Это почти восемь! – гордо заявила Аня и маминым жестом убрала за ухо прядь волос. – А мы вот вчера мальчикам в классе дарили игрушечные танки. И конфеты. Только я не понимаю, почему мы их поздравляем, ведь они же ещё маленькие и ничего не защищают!

– Любой мальчик, Аня, будущий защитник, – заметил Сашка. – Но нужно нам об этом напоминать с раннего детства. Взращивать в нас внутреннего защитника. Понимаешь?

– Все мальчики в моём классе придурки, ну их! – строго посмотрела на него Аня. – Мои защитники – это только папа и дядя Антон!

От меня не укрылось, как при упоминании Антона Сашка слегка нахмурился. Сёма и Борька же многозначительно переглянулись, Борька даже повёл бровями, а потом подмигнул мне.

– А как же мы, Ань? – нарочито обиженно спросил он затем. – Мы разве не достойны быть твоими защитниками?

Аня внимательно оглядела всех троих моих товарищей, будто приценивалась, могут ли эти полупьяные морды претендовать на почётное звание защитников Отечества и её высочества в придачу. Затем благосклонно кивнула:

– Ну ладно, вам тоже можно. Дяде Саше точно – он же ми-ли-ци-онер, – тщательно проговорила она последнее слово. Борька с умилением заулыбался и чмокнул Аню в макушку.

– Вот, видала, Анька-Встанька, сколько у тебя защитников. Да мы за тебя любому пасть-то порвём на британский флаг!

Из пяти моих дочерей Аня была самой младшей. И кроме меня, дети в нашей компании были только у Сашки. Вернее, у него был один сын, но с женой Сашка развёлся, мальчишка остался с матерью и с отцом с тех пор не общался. Не везло моим товарищам в личной жизни, и чёрт знает, в чём тут была причина: то ли время такое, то ли сами они такие, а то ли Афган их всех проклял. Борька любил шутить, что я выполняю демографический план за всех нас. Правда, ещё он однажды схохмил, что некачественно я выполняю этот план – одни девки получаются, мол, бракодел я.

В последние годы я редко позволял себе необдуманные поступки, но в тот раз сгоряча выбил ему пару зубов, и с тех пор он на эту тему распространяться не смел. Язык у него, конечно, был без костей, особенно по пьяни, да и умом он особым никогда не отличался, но этот урок он хорошо усвоил.

Анька моя обожала находится в центре внимания, особенно если это было внимание взрослых. Вот и сейчас она сидела на коленках у Борьки, прижимала к груди лиса, взирала на нас с выражением императрицы, сидящей на троне, и рассказывала о том, как на прошлой неделе какой-то Мишка дал в глаз какому-то Ваське, и как они оба за это два урока в углу простояли. Когда она закончила эту захватывающую историю, Борька потянул лису за хвост и спросил:

– Дайте-ка посмотреть на это существо, Ань… Это у тебя хто такой-то? Лиса, что ли?

Аня выпустила игрушку из рук и, задрав голову, поглядела на него, как на идиота.

– Дядь Боря, ну ты чего, не видишь? Это лисёнок! Мальчик!

– А позвольте узнать, милая Анна, как вы определили пол этого… зверя? – Борька как бы невзначай глянул лису под хвост, и Сёма фыркнул в рюмку, расплескав на себя коньяк.

– Да, расскажи-ка нам, Ань, а то ж мы так дураками с твоим папой и помрём, – подал он голос.

В Борькиных глазах бесы плясали кан-кан. Сёма широко улыбался, глядя на мою дочку и на Борьку-клоуна, даже у вечно угрюмого Сашки заиграла на губах едва заметная ухмылка. Появление Ани и её лиса слегка разрядило обстановку в этой тусклой комнате.

– Ну ты чего, как этого можно не знать?! – широко распахнула глаза Аня. Я даже слегка забеспокоился: мало ли чего дочка могла в школе нахвататься. Но мне и самому было интересно узнать, какую мудрость она сейчас выдаст, поэтому я промолчал. – Видишь мордочку? – Она выхватила лиса и ткнула его Борьке прямо под нос. – На глазах нету ресничек! Значит, это мальчик! А ещё у него щёчки пушистее, чем у девочек. Вот!

– Так-так, понял, – покивал Борька и ухмыльнулся ещё шире. – А вот как быть, Ань? У меня ж тоже есть реснички. И у дяди Саши, и у Семёна, и, представь, себе, даже у папы! Так что же мы, тоже все девочки?

Аня тяжело вздохнула, мол, как же с вами, примитивными существами тяжело то, и терпеливым тоном учительницы сказала:

– Дядя Боря. Ну ты же человек, ты же не лис. У людей всё по-другому, понимаешь?

Сёмка вдруг загоготал, вслед за ним заржали и Борька с Сашкой, и Аня оглядывалась с искренним возмущением, явно не понимая, чем вызвано такое веселье. Я лишь заулыбался – на смех меня что-то всё никак не тянуло. Жанна, одна из моих дочек, как-то недавно сказала мне, что вообще не помнит, как он звучит.

Да я и сам, по правде говоря, не помнил.

– А как зовут-то твоего зверя, Аня? – спросил Сёма, утирая с глаз слёзы.

– Тошка.

По гостиной вновь волной пронеслось оживление, все эти сволочи опять смотрели на меня: Сёма с Борькой с многозначительным видом, а Сашка – с загадочным. Меня вдруг охватило беспокойство. Да что он мне весь вечер какие-то знаки подаёт, что он там задумал?

– Дай угадаю, – сказал Борька. – Это в честь дядюшки Антона, да?

– Да, – кивнула Аня. – Он мне этого лисёнка на день рождения подарил.

Она вдруг сморщила носик и прижала лиса к груди, словно ребёнка.

– Он тогда последний раз приезжал, в сентябре, – проговорила она жалобным тоном. – А потом совсем перестал. Я так соскучилась.

Она посидела немного в задумчивости, а потом вдруг спрыгнула с Борькиных колен и подбежала к окну.

– Аня, что случилось? – обеспокоился я.

Дочка не ответила, вместо этого отодвинула занавеску и прижала нос к стеклу. Из гостиной в свете уличных ламп виднелась часть территории нашего участка, где весной Лера сажала цветы, а я изредка жарил шашлыки, а дальше от мира нас отделял двухметровый железный забор. Но Аня смотрела в окно так, словно могла видеть, что происходит и за забором. И мне почему-то пришла в голову мысль, что она действительно видит.

– Аня! Ну всё, пора спать.

Я подошёл к дочке, но та даже не шелохнулась. Я встал рядом, переместив вес на здоровую ногу. В последнюю неделю травмированное в Чечне колено особенно сильно меня мучило.

– Дядя Антон скоро приедет! – вдруг объявила Аня, повернувшись ко мне.

Мужики в очередной раз переглянулись с многозначительным видом, Сёма глянул на меня, вздёрнув брови, Борька же, отправив в рот остатки коньяка, прогрохотал:

– Это что же, Анютка, он тебе сам сказал, что приедет?

– Нет, он мне ничего не говорил, – пояснила Аня, повернувшись к нему. – Просто мне сегодня снилось это. Вот всё как сейчас. А потом он приехал.

Я уложил Аню и вернулся в гостиную. Её словам я особого значения придавать не стал. Дочке и раньше время от времени снились странные сны, и Лера, моя жена, действительно верила, что они могут быть вещими. Лично я считал всё это чушью и плодами неуёмной детской фантазии. Ну с какой радости Антон вдруг без предупреждения заявится ко мне домой, тем более после нашей ссоры? Это абсурд.

В то же время в голову упорно лез Анин сон недельной давности, где Антона якобы сбила машина. Приснился он ей аккурат в ту ночь, когда мой подопечный пропадал где-то допоздна. Тогда я, поступившись принципами, полез обыскивать его квартиру. Нет, не из-за сна Ани – на то у меня были свои причины. Безумная вышла ночка, но, к счастью, ни Лера, ни мои дочки-близняшки так и не заметили моего отсутствия в два часа ночи. А Антон, вроде бы невредимый, вскоре вернулся домой.

Правда, я понятия не имел о том, как он сейчас. Где-то в самой глубине души теплилась надежда, что новый Анин сон сбудется. Несмотря ни на что я просто хотел хотя бы увидеть его. Убедиться, что он в порядке.

Коньяк всё сильнее давал о себе знать. Я понемногу расслабился, разговорился, начал, в конце концов, получать удовольствие от наших праздничных посиделок. Втянулись и остальные.

Сёма, несмотря на постигшее его недавно несчастье – его бросила очередная баба, – тоже не унывал и всё рассуждал, что не в женщинах счастье, а счастье в количестве близлежащих женщин плюс минус твоего возраста, которые ещё не в курсе, что ты беден как мышь и живёшь в однушке, которая не видела ремонта со времён московского путча.

Борька… об этом балагуре и говорить было нечего. Он и в трезвом состоянии выглядел и звучал так, будто вечно молод и вечно пьян, а тут глушил коньяк стопку за стопкой, довольно краснел, всё сильнее любил жизнь, хотя, казалось бы, куда сильнее. Он становился всё громогласнее и травил байки одну за другой, половину из которых, с уверенностью можно было сказать, безбожно выдумывал.

Сёмка умудрялся между его выступлениями влезть со своими клятвами, сводившимися к тому, что больше он никогда не свяжется ни с одной бабой, которой подавай сразу и царские хоромы, и счёт в швейцарском банке, и дачу в Кудряшах. Последняя его любовь, Танечка, как раз таки давеча и сообщила ему, что мечтает о собственном огородике и в отсутствии участка под этот самый дорогой женскому сердцу огородик отношения продолжать не намерена. В этот вечер, должно быть, её замучила икота, потому что Сёма, как ни старался, постоянно с любой другой темы перескакивал на больную.

Один Сашка сидел как на иголках и всё нервно поглядывал то на наручные часы, то на пейджер.

– Санёк, расслабься, что ты как не родной, – не выдержал Борька.

– Да не нравится мне, что я участок сегодня на ребят оставил, – вздохнув, пояснил Сашка. – Их там сейчас трое, один, считай, новенький, – только в прошлом месяце к нам поступил из Омска, ещё плохо ориентируется по адресам, да и вообще, зелень… А ночка обещает быть горячей, сами понимаете.

Мы понимали. Были помоложе, так и сами не раз кутили до утра. Борька покивал, а затем сказал:

– Да ладно, чай не мальчики они, без тебя разберутся, если вдруг чего. Пусть опыту набираются. Тебе надо же отдыхать, в конце концов, а то пашешь как вол, нянчишься со своими новенькими, как с детьми. Вон как Юрьич…

– Боря… – предостерегающе проговорил я.

– Вон как Юрьич носится со своим лисом Тошкой, только что с собой, как Анька, не таскает… – будто не слышал меня Борька. – Сашка, ты же совсем потерялся, давно в нашей компании не бываешь, не в курсах последнего кипиша-то. Да и вообще… Помнишь же Тошку Рудзинского, любимца Андрюшиного…

– Боря, давай не будем о нём, – прервал его я.

– А чегой-то? – Он налил себе ещё коньяка, тут же опрокинул рюмку и с шумом занюхал это дело кружком колбасы. – Стыдно тебе, что ль? Ну-ну. Пусть Саня тоже узнает, какие корки твой пацан отмачивает. Да и сам ты тоже хорош, любитель-взломщик. Прикинь, Санёк, Андрюха в квартиру к нему лазил.

– Борька, ты охерел? – Я кинул взгляд на Сашку и отметил, что он слегка оживился.

– Да ладно, чё ты? Не посадит же тебя Сашка, – заржал Борька. Придушить бы его, подумал я, да жалко убогого. – Такая хохма была, мы ж с Сёмкой…

– Да он его, поди, и не помнит, Антона-то… – заметил я. Очень мне хотелось съехать с этой темы. Вот Бориска, скот, удружил, лучше бы я его не звал.

Хотя, с другой стороны, а куда без него. Он единственный из моего старого Афганского взвода, кто ещё не пропустил ни одной встречи. Без него всё будет не то. Да и такими темпами мне вообще некого будет звать.

– Почему же, отлично помню, – вдруг сказал Сашка и выразительно просмотрел на меня, даже брови едва заметно приподнял.

Помнит, ещё как помнит. Была у нас с Сашкой своя тайна, связанная с Рудзинским, и хотя я не сомневался, что Саша в случае чего болтать не станет, – это не Борька, – мне действительно сейчас, в этот вечер как минимум, не хотелось говорить об Антоне.

Сашка с тех пор, как стал начальником одного из местных УВД, был не частым гостем на наших посиделках в любое время, не только на двадцать третье. Я, кажется, не видел его уже года два. А последний раз мы с ним встречались у него в кабинете. В то время он по моей просьбе собирал досье на Антона, обновлённое, персонально для меня, по старой дружбе. Обширное получилось досье, надо сказать.

Мы с Сашкой оба делали вид, что ничего особенного не происходит, что мы поверили друг другу, спустили всё на тормозах. Тем не менее теперь между нами висела какая-то напряжённость. Невысказанные слова витали в воздухе, почти что материальные, как морозный пар изо рта.

Мы делали вид. Держали хорошую мину при плохой игре, как говорится. Он делал вид, что верит моим словам о невиновности Антона. Я делал вид, что верю в его веру. Да, с тех самых пор мы не виделись с Сашкой, даже не разговаривали ни разу, и теперь я ловил на себе его взгляды, в его лице, на котором лежала тень озабоченности рабочими вопросами, нет да и проскакивала что-то цепкое и хищное, как у гончей, почуявшей след добычи.

– Года четыре назад мы были в баре, помнишь, Борь… А хотя, ничего ты не помнишь, ты ж тогда нажрался в хлам, как всегда. – Сашка заметно повеселел, даже чуть раскраснелся.

– Я-то?

– Ты-то. Девятое мая мы отмечали, – уточнил я.

– Да-да, – энергично закивал Сашка.

Сёмка смотрел на нас с интересом. Он был не местный, не Новосибирский, хоть мы и воевали все в своё время в одном взводе, – переехал он сюда только в прошлом году из Норильска.

– И Андрей тогда Антошу своего притащил, в нашу-то компанию старых пердунов. Кроме нас были Пашка, Марат, Серёга и… Влад, кажется?

– Ага, слышал же, что Пашку на даче в прошлом году застрелили. Хотя говорят, это он сам… – завёл было Борька.

– Конечно, слышал, я же сам тогда на труп выезжал, – отмахнулся от него Сашка.

– Постой, постой, и ты так спокойно об этом говоришь?! А я узнаю об этом только сейчас?! Так это, он сам или…

– Бориска, отъебись, не о том сейчас речь…

Сёмка цокнул языком и поднял рюмку:

– В этом доме не матерятся, Сань, ты забыл? Валерия Романовна на страже нашей нравственности.

– Леру я отправил на выходные на Алтай, так что можно, только тихо. – Я усмехнулся. – А то дети наверху.

Наши с Лерой отношения всё никак не ладились – хоть я и клялся и божился ей, что оставил Антона в покое, всю эту неделю она продолжала разговаривать со мной через губу. В конце концов я не выдержал и настоял на том, чтобы она съездила отдохнуть. Одна. И скорее, это мне нужно было отдохнуть от неё.

– На Алтай?! И это она ещё и девок на тебя скинула? – Борька аж подскочил, но тут же снова плюхнулся в кресло. Сёма и Сашка переглянулись, затем Сёма глянул меня, лукаво подмигнул и незаметно кивнул на Борьку. – В такой важный для вашей семьи день? Я вот чегой не пойму, Юрьич, у вас тут кто глава семьи: ты или баба твоя? Это ж ущемление по всем фронтам. Не ругнуться при ней, ни пёрнуть, ни яйца почесать! Королевна ишь ты, культура-шмультура, чай не дворяне мы тут все, все из людей простых, рабочих, заводских, можно сказать, у меня, например, прадед сапожником трудился, вот ты, Саня, кто у тебя предки-то, небось тоже менты…

– Я, Борь, прекрасно понимаю сейчас, что ты делаешь. – Сашка широко ухмылялся, и несмотря на наше немое с ним противодействие, я всё же порадовался, что он наконец отвлёкся от тяжёлых мыслей и втянулся в беседу. – Ты нам зубы заговариваешь, надеешься, что мы с Андрюхой так и забудем про тот твой позор. Избитый приём.

– Какой позор? Какой на хрен приём? Ты ап чёмвообще, Санёк? – очень искренне изобразил удивление Борька. – Да я в жизни ни в чём таком замечен не был…

– Так вот. – Сашка повернулся к Сёме, демонстративно при этом игнорируя возмущённого Бориску. – Была тогда вся наша компашка, исключая тебя, Сёмыч, а этот, – кивнул он на меня, – питомца своего притащил с собой, спасителя жизни хвалёного. Все уши нам успел прожужжать про него. Ну насколько несуразно он среди нас смотрелся, мальчишка среди дедов. Уж не знаю, похвастаться, что ли, хотел перед нами. А, Андрей?

– А почему нет? – отозвался я. – Хотел ввести парня в приличное общество. Вы бы видели, из какой грязи я его подобрал…

Взгляд Сашки говорил: он видел.

– Нет, парень интересный, что удивительно, – продолжил он. – Сообразительный, начитанный, мы с ним даже импрессионистов первых успели обсудить, но боже, какая ж пропасть между нашими поколениями, я в тот вечер сполна это ощутил. Ему ж ничего и никого не нужно, он же эту жизнь всю познал вдоль и поперёк, познал лучше, чем мы все тут вместе взятые. И мы, дураки, просрали страну ещё даже до развала Союза и оставили им, молодёжи, одни руины. Скромником парня не назовёшь, держался он нагло, смотрел на всех с высокомерием, вот, кстати, – кивнул Сашка на Борьку, – будто мы все тут крестьяне, а он – морда дворянская. Поначалу ещё держался, было видно, как он бедняга страдает, что приходится вести себя прилично, базар свой фильтровать, и это среди нас-то, вояк бывших. Мы ж тоже не то чтобы из высшего общества. Андрей его осаживал, но чем дальше тот пил, тем больше с него это вся шелуха слетала…

– Ох и поэт ты, Саня, тебе бы перед старушками выступать, рыдали бы всем собесом. – Боря потянулся за бутылкой, но я быстро схватил её и поставил сбоку от дивана.

– Хватит тебе, а то все запасы мне выжрешь.

– …Борька же у нас барный чемпион, – продолжал увлечённо рассказывать Сашка. – Никому ещё не удавалось его перепить. Он у нас посреди пустыни всегда умудрялся найти человека, чтоб местную бормотуху у него выменять. Мастер своего дела, мастер! – Он поднял палец и потряс им.

– Жаль, что за такое не платят, работа мечты, – вставил Сёмка.

– Но растёт, подрастает достойная смена! – совсем разошёлся Сашка. И правда, сцена по нему плачет, а он зачем-то в менты подался. – Питомца-то Андрюха своего хорошо натаскал в нашем деле. В смысле в культуре пития. Помнишь, Андрюх, как Борька полез к твоему пацану, мол, давай, кто кого перепьёт на скорость – полтораха пива, а кто проиграет, тот получает от победителя щелбан.

Борька вмиг стал фиолетовым, а я покачал головой:

– А ведь я пытался его отговорить. Ну куда ему с молодым организмом-то тягаться?

– Выиграл наш пострел? – хлопнул по столу Сёма.

– Влёгкую, – кивнул Саша. – А когда парень попытался наградить Борьку заслуженным щелбаном, тот развопился, что мальчишка сжульничал, и кинулся на него с кулаками.

– И получил уже не щелбан, а хороший такой фонарь и хук в челюсть, – вставил я.

– Да я просто не хотел его калечить! – взвился Борька, но Сёма с Сашкой уже хохотали.

Почему-то в этот момент меня охватила необъяснимая гордость за Рудзинского, хотя я отлично помнил тот вечер. Помнил, как я раз десять успел пожалеть, что привёл в бар Антона, который, надо сказать, мою идею воспринял без особого энтузиазма. Нет, на удивление, он практически не выходил за рамки дозволенного, зато было заметно, с каким удовольствием он выписывает за эти рамки Борьку. Антон обожал провоцировать людей, выкручивать чужие нервы до предела и наблюдать, как человек доходит до ручки, чему, как я подозревал, он научился у матери. Я и на себе это успел испытать сполна, но у меня уже давно выработался иммунитет к его подколкам, а вот впечатлительный Борька не выдержал.

– Да-да, поэтому сам морду под удары подставлял, – смеялся Сашка. Сёма аж по столу несколько раз вдарил, а я невольно подумал, что надо бы проверить, как там Аня, спит ли, не потревожили ли мы её.

– Вот вы хохочете тут, а ты в курсе, Саня, что молодой организм то ваш сторчался и чуть от передоза не сдох! – выпалил Борька.

– Боря, блядь!

Я аж вскочил и тут же скривился от боли в колене. Да уж, забег по квартире Антона недельной давности до сих пор нехило мне аукался. Кстати, виноват тогда во всём был как раз Борька и его идиотизм.

Сашка и Сёма мигом оказались по обе стороны от меня и ухватили за руки, но я отмахнулся от них, проворчав, что всё нормально. Их реакция была объяснима. Именно я и именно Борька из всей нашей компании частенько вцеплялись друг другу в глотки ещё в Афганистане, когда во мне было гораздо больше пороха, а в нём – гораздо больше отборной дури. Хоть нет, дури-то у него как раз стало с тех пор ещё больше. Этот остолоп никогда не умел держать язык за зубами, а я терпеть не мог его идиотские шуточки и легко заводился после нескольких стопок коньяка, но в своём доме я разборок устраивать всё равно не собирался. Тем более когда мои дочери наверху.

Когда все снова расселись, Сашка с опаской поглядел на меня, но всё же спросил:

– Это правда, Андрей? Антон подсел на наркоту?

Я помолчал и нехотя ответил:

– Сидел. Сейчас не знаю, я с ним уже больше месяца не общался. Давайте не будем об этом, не хочу портить вечер…

– А мне всё же интересно, – проговорил Сёма, пристально глядя на меня. – И я думаю, не только мне. Мужики, могу поспорить, тоже давно уже задаются этим вопросом.

Я напрягся и покачал головой.

– Семён, к чему ты клонишь?..

– Нет, всё-таки расскажи, по какой причине ты так носишься с этим мальчишкой? – продолжал Сёма. – Я его, конечно, не так хорошо знаю, как остальные, да и то успел о нём наслушаться всякого. И эта твоя слежка, это просто уму было непостижимо, ты знаешь…

– Слежка? – заинтересованно вскинул брови Сашка. – Так-так, Андрей, это что за новости пошли? В чужие квартиры вламываешься, за людьми слежку организовываешь…

– Да это всё его пацан! – взвился непривычно молчавший до этого Борька. – Саня, друг, ты послушай, Саня, Санёк! Может, хоть ты ему мозги вправишь?! Пацану-то последние тормоза давеча осенью сорвало, так этот с ним вообще чебухнулся, на всё забил, носится с ним, как с писаной торбой, продыху не даёт ни ему, ни людям, нас с Семёном следить за ним заставил, когда они посрались, в квартиру к нему полез, возомнил, что он там опять обдолбался до судорог, представляешь, Саня, что творилось последние месяцы, ты бы видел, сам бы всех посажал! Дурдом натурально! Ад и Израиль! Ну хочет парень откинуться во цвете лет, ну так и флаг ему в руки, большой уже, своя у него жизня, ну кто он тебе, Андрюха? Ну хотел ты сына, ну не сдюжила Лерка, ну не свезло, а этот обормот деревенский нахера тебе сдался-то?..

– Уймись, Борька, – тряхнул его за плечо Сашка. – Пока вы тут оба не передрались! Андрей, сядь, о дочках подумай! Им оно надо здесь и сейчас?

Я заметил, что я стою на ногах, до боли сжимая кулаки, а у меня на плечах висит Семён, и заставил себя расслабиться. Да, Борька до сих пор умеючи выводил меня из равновесия, Антону такое мастерство и не снилось.

– Коньяк мне отдайте, – неожиданно спокойно сказал Борька. – Тогда уймусь.

Я грохнул перед ним бутылку.

– Ещё одно слово, Проничев, и ты вылетишь отсюда, с треском, усёк?

– Ладно-ладно, Волков, сам тоже успокойся. – Семён заставил меня сесть и вновь вернулся на своё место. – И всё-таки уж нам, своим старым товарищам, расскажи, что происходит, – проговорил он, наливая себе рюмку. – Ради благополучия постороннего парня разрушать собственную семью… Да, мы много раз слышали ту историю, где Рудзинский спас тебе жизнь, – переглянулся он с остальными, – тащил тебя с этой твоей ногой через лес, хотя мог бы бросить на месте аварии на милость чехов, да-да-да, очень трогательно, но знаешь, таких историй у большинства тех, кто в пекле служил, наберётся тьма-тьмущая. Помнишь, как Борька меня из-под обстрела под Кабулом на хребте своём вытащил? Что-то я не бегаю, от алкоголизма его не спасаю, к лучшей жизни пинать не спешу. Живы мы, и слава богу… Не-е-ет, – протянул он, вновь испытующе уставившись на меня. – Тут есть что-то ещё. Что-то ты нам не договариваешь, Андрюха.

– Да, Волков, – подхватил Сашка. – Признавайся, что тебя связывает с этим парнем. Маловато, знаешь ли, одного героического поступка для такой потрясающей одержимости.

Борька тоже промычал что-то утвердительное – он с аппетитом жевал бутерброд со шпротами. Вот уж у кого никаких забот по жизни нет. Что бы ни случилось, Борька никогда не унывал и всегда быстро возвращался в колею. Когда, не выдержав его вечных запоев, от него ушла жена – ещё в конце восьмидесятых, – Борька долго не горевал и быстро нашёл себе другую идиотку, которая даже умудрялась терпеть его в течение двух лет. Так до сих пор и кочевал по жалостливым бабам, которые, в основном, были стабильно старше его лет на десять.

Я задумчиво оглядел товарищей, на мгновение задержал взгляд на Сашке – мне показалось, что он смотрит на меня как-то по-особенному, будто намекает, что он-то знает поболе остальных и при этом держит всё при себе, цени, Андрюха, цени моё молчание. И ведь у него был на меня рычаг давления, которым он не пользовался до сих пор, Сашке ничего не мешало, кроме, разве что, недостатка времени, копнуть глубже и заняться Антоном вплотную. В этом случае я бы оказался бессилен и не смог бы помочь своему подопечному, или, как они говорили, «питомцу». По крайней мере я был уверен, что Сашка так думает.

А почему бы и нет, в конце концов? Почему бы и не поделиться с друзьями? Так надоело всё это годами держать в себе…

– Что ж, ладно, – усмехнулся я. – Хотите знать правду? Я вам кое-что расскажу. Но только чтобы это осталось между нами. Даёте слово?

Все мы как-то синхронно посмотрели на Борьку, тот аж шпротиной подавился.

– Да я могила, мужики, вы чего… – прохрипел он и постучал себе по груди, чтоб прокашляться. Сашка скептически ухмыльнулся, Семён фыркнул, я же подумал, что если уж до Борьки доходят какие-то тайны, то эти тайны перестают таковыми быть уже через пару дней. Сплетник он был хуже любой бабы.

И я немедленно пожалел, что завёл этот разговор, вот только отступать было поздно. Чёртов коньяк на минуту в голову ударил – и нате вам, пожалуйста. Ладно ещё наша компания, но если эти подробности выплывут наружу, а Бориска по пьяни наверняка где-то их разболтает…

– Дядя Антон приехал!!! – разорвал напряжение вечера счастливый крик Ани, и Борька, бедняга, чуть не выплюнул содержимое только что выпитой стопки. Мимо гостиной, судя по звуку, пронёсся табун молодых жеребцов.

– Аня, а ну стой!

Я подскочил и который раз поморщился от острой боли в колене. Вот моих коней мне бы стоило попридержать.

Что ж, спасение пришло с неожиданной стороны. Той самой, о которой я больше всего беспокоился. Как бы то ни было, но с улицы раздавался приглушённый рёв мотора.

– Помянешь чёрта, как говорится, – зубасто ухмыльнулся Сёма.

Ох уж эти Анины сны. Возможно, она просто выдаёт желаемое за действительное, а приехал вовсе и не Антон.

Глава 2. Лис Тошка

– Саша, держи Борьку, – скомандовал я и, прихрамывая, вышел из гостиной.

Если это действительно Рудзинский… Ещё не хватало, чтобы эти двое – Антон и Борька – сцепились прямо у меня в прихожей на глазах дочки. Пусть даже языками. Борька уже в той кондиции, когда ему нет удержу, а Антон пребывал в подобном состоянии перманентно, ему даже пить не было нужно. Другой такой язвы я в жизни не встречал.

Любопытный Сёмка меня опередил и уже стоял в нескольких метрах от Ани, которая ловко вскрывала замки. Я снова подумал: да откуда она знает, что приехал Антон? Разглядела в окно его «Ниссан»? Сомнительно – за забором нашего участка довольно-таки темно. И куда она, собственно, собралась? Прямо на улицу в одной пижаме? Простудится же, у неё и без того здоровье слабое.

– Аня, оставь дверь в покое! С чего ты взяла, что…

Но дочка уже распахнула дверь и с порога кинулась наружу. Я хотел было крикнуть Сёмке, чтобы он завел её назад, но тут заметил на крыльце своего подопечного собственной персоной – взлохмаченного, счастливого, с огромной спортивной сумкой в руках. Повизгивающая от радости Аня висела на Рудзинском, словно обезьянка на пальме.

Я встал чуть позади Сёмы и сложил руки на груди.

А ворота он как открыл? Отмычкой?

– Тихо, тихо, Анютка, куда в одних трусах лезешь? Жопу застудишь, – насмешливо проговорил Антон, втаскивая себя вместе с моей дочкой в дом. Он захлопнул ногой дверь, на секунду замер, комично вскинул брови и широко ухмыльнулся: – То есть простите, простите, задницу, конечно, задницу. А то ж нас мамка заругает, ай-яй-яй, Анька, молчим, молчим. А «жопа» – такого слова нет, Анюта запомни, пока по ней тебе не надают за то, что ты за дядюшкой Антоном всякие гадости повторяешь! Такие дела! О, здорова, Сёмыч, ну чё, рад меня видеть-то, а, шпиён без страха и упрёка? Колымагу-то починил свою, а?

Сёма предпочёл демократично промолчать, что я мысленно одобрил. Антон немедленно потерял к нему всякий интерес, кинул сумку – при этом внутри что-то лязгнуло – на пол и, подхватив Аню на руки, принялся кружить её над головой.

– У-у-у-у, Анька, какие мы с тобой стали огромные и жирные, как кабаны, у-у-у! Ты куда растёшь-то, скоро не подниму ж, чё будем делать-то с тобой, как жить?! – радостно вопил он.

Аня трепыхалась в его руках, визжала, смеялась, а Рудзинский подбрасывал её в воздух, тут же ловил, щекотал, лохматил ей волосы, в общем сам резвился, как ребёнок, – нисколько себе не изменял. Хорошо, что Леры сейчас дома нет, подумалось мне, иначе скандала было бы не избежать – такого зрелища её нежное сердце бы не выдержало. Её сердце Антона и в отрыве от детей-то едва выдерживало в последнее время.

А я… я смотрел на них, и у меня невольно теплело на душе.

По необъяснимой для меня причине Рудзинский неплохо ладил с маленькими детьми. Вернее, это они с ним неплохо ладили, потому что Антон неоднократно бурчал, что терпеть не может «этих сраных пиздюков». Но на практике я неоднократно наблюдал, как он играет с дочкой своего бывшего «шефа» Игоря Карцева и как при этом расцветает. Ненавидел он детей или нет, но Соне Карцевой Рудзинский позволял чуть ли не на шею себе садиться. Аня тоже его обожала, и я видел, как напрягается Лера, когда Анютка хватает «дядю Антона» за руку и тащит его за собой, чтобы показать новый конструктор или домик для Барби. Видел, как закатывает при этом глаза сам Антон, но всё же даёт себя увести. Он ни разу не позволил себе обидеть мою младшую дочь. Мог рявкнуть на шкодливых близняшек или нахамить старшим, когда они приезжали навестить нас с Лерой, но на Аню ни разу даже голоса не повысил.

Подумать только, я не видел его уже больше месяца. Больше недели толком и не знал, что с ним и как. И ты тут он заявляется прямо на порог моего дома. Живой, смеющийся, с сияющими глазами, в своей обычной манере мелющий языком без остановки. И эта картина разительно отличалась от той, что преследовала меня в воспоминаниях об январском кошмаре.

Меня разрывали противоречивые мысли. Что привело его сюда? Неужели пришёл мириться? Мысль была обнадёживающей, но я слишком хорошо знал Антона, чтобы в это поверить. Нет, только не он. Тут что-то другое.

Дети? Приехал к девочкам? А почему бы и нет. Что бы он там ни говорил, а дочек моих он любил. До меня вдруг дошло, что Антон даже с Семёном поздоровался, но вот меня до сих пор даже взглядом не удостоил.

Чёрт, а ведь всё могло быть иначе, если бы в январе я удержал язык за зубами. Кажется, тогда мне пришла в голову самая идиотская идея за всю мою жизнь: что Антону станет легче, если я расскажу ему правду о Карине. Вспомнил, что он ведь до сих пор не знает, куда она подевалась. Не знает, что с ней всё хорошо, что она жива и здорова. Возомнил, что жестоко дальше скрывать от него правду. Эх. Безголовый кретин. Я должен был предвидеть его реакцию. Как-то подготовить почву, а не вываливать всё с бухты-барахты, тем более пока он под кайфом. И что тогда на меня нашло?

– Рудзинский, чем обязаны такому гостю? – громко сказал я.

Ноль внимания. Сделал вид, что не слышит.

– Антон, посмотри на меня!

Даже ухом не повёл. Господи, детский сад какой-то. А ведь он всегда так делал, когда злился на меня. Демонстративный игнор. Ничего не поменялось.

Что ж, как видится, ни о каком примирении не может быть и речи. Я покачал головой. Семён покосился на меня, вздёрнул брови и закатил глаза. Я махнул на него рукой. Антон же наконец опустил Аню на пол, после чего она вцепилась в его рукав и начала что-то восторженно пищать.

– Не-не-не, Анютка, я на пять минут, буквально на пять минут, – замотал он головой на её писк. – Привёз тут вам с девчонками кое-что, кучу всего, а то за столько праздников вам задолжал ништяки, что пиздец… Ой! Бля… – Он расхохотался и потрепал Аню по голове. – Анька, это слово тоже при маме не говори… и второе тоже, да, второе даже хуже, вот так вот… А я так отвык, знаешь. Ну, от правил этих ваших. Типа не ругаться, не чихать, не пукать, изображать достойных господ и дам. Леди и дэнди, су… кхм… Отвык-отвык-отвык. Мамка дома? Что, нет? Ну и зае… ну и класс. Где сестрицы твои, чё не идут меня встречать, я не заслужил что ли, а, Ань, разве не заслужил немного их любви, я недостоин любви этих прекрасных нимф?.. Нимфы, Анька, это такие красивые тёлки в Древний Греции были… ага-ага… потом расскажу, потом обязательно всё тебе расскажу, и про Грецию, и про нимф, и про тёлок, а ты зови своих сестриц-кобылиц, а то так и уеду, а они плакать потом будут, что упустили такое счастье в лице прекрасного меня прямо здесь прямо в этом…

И так они продолжали говорить, и говорили они одновременно, при этом как-то умудряясь слышать и понимать друг друга. Антон не умолкал и почти не делал пауз, а Аня всё скакала вокруг него, дёргала за куртку и пищала на грани ультразвука, и я не разбирал от неё ни слова с такого расстояния.

– Ну ты что, так и будешь стоять? – повернулся ко мне Сёма.

Я пожал плечами. Мне, честно говоря, не хотелось прерывать эту идиллическую сцену.

А не под героином ли он сейчас, мелькнула вдруг предательская мысль.

– Иди проверь, как там Борька. Не хочу, чтобы он тут всё испортил.

Сёма вздохнул и скрылся в гостиной. Аня тем временем побежала к лестнице на второй этаж – видимо, за сёстрами, но они уже и сами шумно спускались. Вернее, громко топоча и повизгивая, спускалась Жанна, Инна же держала лицо и шла не торопясь.

Далее повторилась бурная сцена встречи, только на месте Ани теперь была Жанна, и под её весом Антон уже слегка согнулся и нарочито громко закряхтел, сетуя на свою «старческую» поясницу и Жаннин «кобылий» размерчик, за что дочь в шутку пнула его по ноге. Или не в шутку, потому что я успел заметить, что на секунду Антон поморщился, но, к его чести, стерпел этот выверт. Инна скромно притулилась в сторонке, с каменным лицом наблюдая за развернувшейся в прихожей клоунадой, и Антон с ухмылкой подошёл к ней и притянул к себе.

– Инн, ну ты чё, ну иди обнимемся, ну сто лет же не видались, кончай батька своего пародировать. – При этих словах он сжал Инну в объятиях и, как мне показалось, впервые скользнул по мне взглядом. Его лицо на миг помрачнело, но он тут же отпустил Инну и вернулся к сумке.

На девочек посыпались подарки. Куклы, кукольная мебель, мягкие игрушки, комиксы про Микки Мауса и принцесс, фломастеры и блестящие ручки для Ани; косметика, диски с музыкой, цветастые тетради и какие-то совершенно несуразные шмотки для Жанны; и – скромненько – книги для Инны, она всю эту мишуру, которая приводила в исступление её сестру, не жаловала, но в последние пару лет увлекалась архитектурой. Одна из книг даже вырвала из неё краткий восторженный вскрик. Дорогого стоит. А Рудзинский хорошо изучил пристрастия моих дочек. Пожалуй, даже лучше меня.

– Дядя Антон, а ты не забыл про мартовский фестиваль в Барнауле? Ты обещал в прошлом году, что мы снова поедем! – заныла Жанна, примеряя на себя шарфик жуткого кислотно-зелёного цвета.

Ну уж нет, подумал я, никуда они на этот раз не поедут.

– Ой, нимфа моя, я не знаю ещё, где буду в марте… Ну, посмотрим, посмотрим ещё, – примирительно добавил Антон, заметив, как скуксилась Жанна. – До конца марта вон сколько, эй! Лучше глянь, что я достал. – Тут он жестом фокусника вытащил из сумки яркую пластиковую коробочку в целофане. – Финалочка девятая. Оригинал, на иглише, все дела, как заказывали, моя юная нимфа… Ну так это, я не понял, – шутливо нахмурился он. – А где радостные крики, где «дядюшка Антон, ты круче Деда Мороза», где вот это вот всё? Это, между прочим, то ещё испытаньице было, почти как за жар-птицей ходить, искать её хер знает где, курицу эту общипанную. Чего кислая, Жанка? Вроде ж то достал. Или нет? – Он с сомнением глянул на коробку, потом вновь мазнул по мне взглядом.

– А толку, не поиграть теперь! Папа отобрал у нас приставку, – жалобным голосом сообщила Жанна. – Забрал и не отдаёт. Хотя я почти все тройки исправила, только химия осталась эта дурацкая! Ну и черчение, но там училка – тварь!

Лицо Антона вдруг потемнело.

– И что ты от меня хочешь? – бросил он резко похолодевшим тоном, но в тот же миг, скосив взгляд на Аню, взял себя в руки и одарил меня широкой улыбкой. – Слышь, «папа», верни детям игрушку, не будь извергом… Эй! Эй, эй, нет, не подходи, стой, где стоял! – вытянул он перед собой руку. Его лицо напряглось, в глазах вспыхнул опасный огонёк. Я замер с занесённой для очередного шага ногой и попятился.

Никаких сцен, пока здесь девочки.

Жанна с Инной выглядели смущёнными, Аня тоже переводила с Антона на меня ничего непонимающий взгляд. Из гостиной слышалась какая-то возня.

– Рудзинский, хватит разыгрывать комедию, давай спокойно поговорим… – начал было я, но тут мне на плечо упала рука.

– Какие лю-у-у-ди, это ж наша звезда, а мы тебя как раз вспоминали! Ну как, всё ещё на игле? Где пропадал-то в ту ночку, а то мы с Андрюхой всё ждали, ждали…

Борька? Вот скотина! И как они вдвоём его не удержали?! Он их там убил, что ли?

Я не успел вовремя среагировать, ухватил Борьку только за рукав свитера, но он легко вырвался и, пошатываясь, двинулся вперёд, раскинув руки для объятий. Прошли какие-то секунды, но для меня время будто бы замедлилось.

Вот на лице Инны мелькает паника, она хватает не успевшую ничего понять сестру за предплечье и силой уводит в сторону. Антон напрягается всем телом, готовый к атаке: кажется, будь у него шерсть, она сейчас встала бы гребнем. И без того круглые Анины глаза делаются ещё больше, она, будто в тумане, вцепляется своей ручкой в пальцы Антона. На скулах Рудзинского ходят желваки, губы сжаты, ноздри раздуваются, правая рука резко сжимается в кулак, глаза сощурены и сверкают, как у разъярённого буйвола, и я думаю только об одном – моя маленькая дочь в эпицентре всей этой заварушки, а Антон вот-вот впадёт в режим берсерка…

– Аня!

Дёргаюсь вперёд, в глазах темнеет от боли в ноге. Едва не падаю, меня подхватывают сзади. Жду звуки ударов, крики, но… ничего не происходит. Тишина.

– Я на секунду отвернулся, а он свалил… Сашке там на пейджер пришло, он отвлёкся, звонит своим… – виновато бормотал Сёма, поддерживая меня за локоть. Я не особо слушал его и силился сквозь пелену боли рассмотреть, что творится в прихожей.

– Тоха, мальчишка, ты ж нам всем родной, ты ж наша смена! Куда ж ты себя гробишь, родненький?! – орал Борька пьяным басом. Он сжимал Антона в объятиях, всхлипывал и с шумом хлопал его по спине. Тот, к моему удивлению, так и не двинулся с места, а с лица его почти сошла маска ярости, сменившись брезгливым выражением.

– Фу бля! Борис Бухалыч, алкаш ты драный. Щас же пропитаюсь этим запахом, меня менты загребут, веришь, нет? Мне вот точно не поверят, что я не нажирался. Отвали, а.

Что? Что случилось? Никогда я ещё не видел, чтобы он так легко, с такой быстротой успокаивался – за этим бешеным взглядом всегда следовала неконтролируемая вспышка ярости той или иной степени интенсивности. Точно так же глаза Антона горели за секунду до того, как он больше месяца назад, когда я был у него дома, набросился на меня с кулаками.

Аня всё так же сжимала его пальцы на левой руке и, испуганно хлопая глазами, смотрела вверх, на его лицо. Вторую руку она прижимала к груди. А я вдруг подумал, что это очень напоминает мне те моменты с Жанной и Инной, когда первая готова вот-вот впасть в истерику, а вторая обнимает её, и буря захлёбывается, так и не успев войти в силу. Может ли быть так, что Аня… А ведь и меня нередко в последние месяцы нередко успокаивало её присутствие, когда я вот-вот готов был сорваться. Взять хотя бы тот случай в начале февраля, когда Лера привезла её поздно вечером в офис…

Да нет, что за мистическая дребедень? Я ещё готов был поверить в эмоциональную связь близнецов, но как маленькая девочка могла успокоить здорового парня одним лишь своим прикосновением?

Разве что каким-то чудом Антон сам сумел взять себя в руки, потому что не хотел вредить ребёнку. В это я ещё готов был поверить. То же самое останавливало и меня – я не хотел пугать дочь.

– Антошенька, пойдём, выпьем с нами! – тем временем со слезой в голосе орал Борька. – Кончай дурить, замирись давай с Андрюхой, он же тебе только добра желает, он же тебя почти как сына любит, да мы все, да ты ж наш сын полка, ну давай хоть в честь праздника по стопарику, Антоха!

Антон безуспешно пытался выпутаться из его пьяных и любвеобильных тисков, чему мешала в том числе и повисшая на его руке Аня. Ярость на его лице ушла уже полностью, оставив лишь раздражение пополам с брезгливостью.

– Сука, уберите от меня этого урода!

– Сёма, – с натугой выдавил я. – Уведи Бориса Бухалыча в гостевую. Помнишь же, где это? Наверх и направо, третья дверь.

– А ты… – с сомнением протянул Сёма.

– А я справлюсь. – Самообладание частично вернулось ко мне, и я скомандовал: – Инна, уведи девочек! И унесите свои подарки! Чтоб через полминуты тут никого из вас не было, быстро!

Я опёрся о стену, тяжело дыша. Колено всё ещё стреляло болью, но понемногу успокаивалось. Кажется, мне придётся расчехлить мою старую трость, но ничего, ничего, это пройдёт, я не в инвалидном кресле, и слава богу.

– Куда… куда ты меня… Я хочу, чтоб Тоха выпил с нами, не пущу, если не выпьет! – голосил Борька, пока Сёма не без труда отрывал его от Антона. Пьян Проничев был в такие сопли, словно бы за те минуты, что меня не было в гостиной, выжрал весь мой минибар. Жанна тем временем волочила сумку к лестнице, а Инна тянула за собой Аню, но та неожиданно закапризничала и принялась от неё отбиваться.

Мимо с озабоченным лицом пронёсся Сашка. Он даже внимания не обратил на творящееся безобразие, лишь обогнул всех действующих лиц и принялся спешно обуваться.

– Андрей, прости, мне пора. Ребята позвонили, у них труп, надо ехать.

– Что там? По классике: совместное распитие спиртных напитков и тэ дэ и тэ пэ? – спросил Сёма, взваливая себе на плечи Борьку, который уже успел затянуть какую-то заунывную песню.

– Нет, – бросил Сашка. – Пацан. Ребёнок.

При этих его словах Антон будто бы вздрогнул и кинул на него мимолётный взгляд, но тут же перевёл его на Аню, опустился перед ней на корточки и стал что-то тихо ей говорить.

– Я не хочу, чтоб ты уезжал!.. Когда ты снова приедешь? – услышал я её плачущий голос. Ей вторил Борька:

– Куда все собралися? А ну не пущать! Мы ещё не выпили же, мужики, ну бля…

– Ребёнок? Вот те на… – выдохнул Сёма. – Выпьем, Борь, выпьем, но позже, пошли со мной, а потом и другие подтянутся, пошли-пошли.

И он, кряхтя, потащил его вверх по лестнице. За ними ушли и девочки – все три сообща тащили сумку с подарками, даже Аня помогала, хотя, подозреваю, что она больше путалась под ногами, чем приносила какую-то пользу.

Я осторожно ступил на ногу, охнул, постоял немного, привыкая, и всё же похромал к Антону. Тот стоял и смотрел куда-то в пол, нахмурив брови и сунув руки в карманы, пока за его спиной Сашка натягивал куртку.

Теперь, вблизи, я видел, что Антон несколько посвежел со времён его бесконечных январских приступов ломки, но всё ещё выглядел бледным, осунувшимся, и эти очень знакомые синяки под глазами, будто он… Да, будто он плохо спал.

– Андрей, там ворота…

– Открыты, – буркнул Антон, не оборачиваясь. – Их даже ребёнок вскроет, ну.

Сашка окинул его тем самым задумчивым взором, которым он когда-то, два года назад, смотрел на меня, да и сегодня вечером периодически этот взгляд у него проскальзывал. На миг мне почудилось, что он хочет что-то сказать, но Сашка промолчал и протянул мне руку:

– Всё, Андрюха, бывай. Хорошо посидели. Надеюсь, скоро ещё увидимся.

– Да. Рад, что ты выбрался.

Я обхватил его ладонь и с силой сжал, несколько секунд мы смотрели друг на друга будто в какой-то безмолвной дуэли, а затем Сашка разжал пальцы и тронул Антона за плечо.

– Антон, рад был…

Рудзинский мгновенно преобразился, просветлел лицом, заулыбался, будто вынырнул из глубокой бездны и, повернувшись к Сашке, тоже протянул ему руку.

– Да-да, Сан Саныч. Тоже очень рад. И надеюсь, что мы ещё нескоро увидимся. А лучше – никогда. С праздничком тебя и приятной работы, чао рагацци, весёлой ночки.

У Сашки напряглись скулы, но он ответил на рукопожатие, кивнул мне и вышел из дома.

Наступила тишина, только время от времени слышалась возня и приглушённые голоса со второго этажа. Антон избегал моего взгляда, но и уходить не спешил, и это слегка обнадёживало.

В то же время я легко считал эту его позу. Плечи опущены, руки в карманах, взгляд куда угодно, только не на меня. И лицо. Бегающие глаза, едва заметное подрагивание губ, наморщенный лоб. Он вёл себя так, когда ему было, что от меня скрывать. Ни дать, ни взять нашкодивший мальчишка. И я подозревал, что он сам даже не понимает, как легко я его читаю.

– Антон, что ты натворил? Лучше признайся сразу.

Он вздрогнул и, вскинув голову, удивлённо, даже с испугом, уставился на меня, но в следующее мгновение вновь овладел собой и криво ухмыльнулся.

– Это я должен тебя спросить. Ты что творишь, команданте?

– Я?

– Ты, ты. Кстати. – Он перестал ухмыляться, зло нахмурился, но я всё ещё улавливал страх в глубине его глаз. – Я сменил все замки. И сигналку поставил, давно пора было, от таких, как ты. Домушник из тебя, как из жопы носорога, чтоб ты знал. Наследил, наоставлял улик, уронил вот. Узнаёшь? – Он вынул из кармана какой-то круглый предмет, в котором я тут же опознал пуговицу от своего пальто. – Всё, что мог, со своих мест посдвигал. Я ведь имею полное право на тебя заяву накатать, смекаешь? Накатаю и Саньку вон отдам. Что твой друган на такие новости скажет, а? Думал, что я ничего не пойму, что я совсем дебил? Ещё и половину города мне названивать заставил. Ты последние берега попутал, Андрюша. Хотя ты попутал их уже давно…

– Я просто беспокоился за тебя, Антон, – оборвал я его. – Да, возможно, я перегнул палку, идея со слежкой была откровенно глупой, признаю, но я не мог оставить тебя в таком состоянии, мне нужно было убедиться…

– Что? Что я всё ещё вмазываюсь? – сквозь зубы процедил Рудзинский. – И как, нашёл что-нибудь на хате-то моей? Нет? Так вот, я официально заявляю: всё, цирк уехал, команданте, я слез, сам слез, без твоей, сука, драгоценной помощи, ясно? Ты вообще мне только мешал! И у меня всё хорошо, всё просто отлично, лучше не бывает. Никогда себя лучше не чувствовал! И нет, не обольщайся, я приехал не к тебе, а к девчонкам. Они-то не виноваты, что их батя – охуевший сукин сын!

Он смотрел на меня своими голубыми глазами, такими ясными, наполненные праведным гневом и со зрачками вполне адекватного размера. Смешно сказать, но было непривычно видеть их такими. Кажется, не притворяется. Мне очень хотелось верить ему, но я вспоминал тот пакетик с порошком, который нашёл у Рудзинского в ящике письменного стола чуть больше недели назад, и эта картинка сильно мешала моей вере. Вот только… неужели он не заметил пропажи? Либо не заметил, либо…

– Слез, значит. Что ж, очень хорошо. А девчонки ушли. Почему ты всё ещё здесь? – сощурился я. – Почему просто не ушёл вслед за Сашкой?

Он помолчал пару секунд, а потом вытащил из кармана куртки сигареты и сунул одну из них себе в рот, но я тут же выхватил её и сжал в кулаке.

– Здесь не курят, ты забыл?

Его лицо вдруг перекосилось, и он, рванувшись вперёд, ухватил меня за грудки.

– Слушай ты, хромоногая тварь, просто скажи, где Карина! Куда ты её, сука, спрятал?! Больше мне на хуй от тебя ничего не надо, слышишь? Ты слышишь меня?! Вообще ничего и никогда!

– Вам пока нельзя видеться, – отрезал я и перевёл взгляд на лестницу. – Успокойся. Аня здесь.

– Да мне плевать, хоть вся её детсадовская группа! Что значит «нельзя видеться»?! Кто это решил? Ты решил, вершитель судеб, ты? Ты её хоть спросил, чего она хочет?! Про себя я уж молчу, блядь!

– Уймись! – прошипел я. – Аня всё видит.

– Как удобно-то, а, – ухмыльнулся Антон. Бросив взгляд за спину, туда, где на верхней ступеньке стояла моя перепуганная дочка, он с заметным усилием расцепил пальцы, смахнул несуществующие пылинки с моего плеча и поправил ворот моей рубашки. – Веришь, нет, – прошипел он, значительно сбавив тон, – но я до сих пор тебя не убил на хер только потому, что мне твоих детей жаль. Аж самому тошно от своей мягкотелости.

– В январе тебя остановило только то, что я запер тебя в ванной и ушёл до того, как ты выломал дверь. Заметил, что ты новую поставил, молодец, – выдал я и тут же пожалел об этом – глаза Антона немедленно налились кровью. – Аня, спать, быстро! – рявкнул я и, схватив Рудзинского в районе загривка, вытолкал его наружу, на крыльцо дома.

На улице, конечно же шёл снег, и меня сразу же обдало ледяным потоком ветра, но времени и охоты одеваться у меня не было. За забором виднелся силуэт Скай – машины Антона, которую тот чуть ли не боготворил.

– Рудзинский, хватит валять дурака! – быстро сказал я, не дав Антону опомниться, и встряхнул его за плечи так, что он ударился затылком о стену дома. – Возвращайся на работу! Мы всё уладим, я обещаю! Я в ближайшее время договорюсь в клинике, чтобы тебе выделили место. Тебе нужно лечиться, Антон! Пойми, что сейчас ты опасен и для себя самого, и для людей, тем более для близких тебе людей, поэтому мне пришлось оградить Карину от тебя, понимаешь, только поэтому! Только потому, что я не хотел, чтобы ты причинил ей вред!

– Хватит… – прорычал Антон, отпихнув меня. – Хватит. Решать. За меня. Что мне нужно!!!

Выкрикнув последние слова, он вдарил кулаком по стене и замер, тяжело дыша. С навеса над крыльцом посыпался снег. Я ждал, хотя меня уже начало потряхивать от холода.

Быстрый вдох, долгий выдох – в точности как я его учил в своё время. Буря миновала, и на этот раз он купировал её стандартными методами. Вспышки ярости никуда не делись, и, похоже, их частота только усилилась. Ну а интенсивность… её мне уже пришлось недавно наблюдать лично.

Отдышавшись, Антон обогнул меня и хотел было уйти, но я удержал его, ухватив за шиворот, и вновь развернул к себе. Нет, да что же это такое, вдруг прострелила меня мысль, этот мальчишка взъелся на меня за то, что я пытался спасти его, егочёртовы отношения! За то, что я из раза в раз вытаскиваю его из неприятностей, а то и с того света! Да, может, я и наделал кучу ошибок в процессе, но чёрт подери, я делал всё, всё от меня зависящее, чтобы удержать этого паршивца на плаву и при этом самому с ним на дно не уйти!

Вот только пытаться его образумить сейчас – гнилая затея.

– Рудзинский, признаю, я был не прав, когда забрался в твой дом без разрешения. Признаю, понятно? И да, я был не прав, что так долго скрывал от тебя, что Карина в порядке, но пойми, глупый ты мальчишка, что всё это было только ради твоего же блага, потому что ты сам не понимаешь, как стремительно ты всё рушишь из-за своей болезни…

– Нет у меня никакой болезни! – взревел Антон.

– Нет болезни? А что с тобой прямо сейчас происходило, объяснишь? Объяснишь, что с тобой происходит последние полгода? Знаешь, что я чувствовал, когда ждал скорую тогда, в Питере, а ты умирал у меня на руках, ты можешь представить, что я тогда чувствовал?! – в сердцах выкрикнул я прямо ему в лицо, но тут он наконец вырвался и, по инерции попятившись, чуть не поскользнулся на ступеньках.

– Мне срать, – прошипел Антон, кое-как удержав равновесие. – Лучше бы я тогда сдох. Лучше бы я тебе не звонил, я уже сто раз пожалел, что это сделал. Не пришлось бы всё это терпеть!

– Антон…

– На хуй иди. Ненавижу тебя… – Мне показалось, что его голос дрогнул, но в следующее мгновение он развернулся и резво сбежал по ступенькам. – Ненавижу, слышишь? Идите вы оба на хуй, оба! – кричал он, пока бежал к воротам, и его голос эхом носился по двору. – И эта сука тоже, можешь ей передать мои слова, благодетель херов! Никто из вас мне не нужен, понятно?! Никто!

Догонять я его не стал. Да я бы и не смог.

Глава 3.