Заглянувший

С первым вдохом Верховного начался исток Многомирья. Абсолютная мощь изверглась в пустоту, расплескавшись в ней пылающими светилами. Так озарившееся Ничто обернулось тьмой.

Вдох Предельного расчертил грани Вселенной, дыхание его пронеслось во тьме, в вихре закружились галактики и заиграли разноцветием пылевые туманы. Так танец Хаоса приобрел порядок.

Вдох Единого бога устроил песню жизни, обитель его наполнилась звуками, ветер подхватил мотив океанов и лесов, рыб и птиц и всякого зверя, а после всеобщую гармонию дополнил голос человеческий. Так Разум произнес слово.

Но ничто из этого не являлось Началом.

Теперь я знаю это.

Глава 1

Когда Господь хочет приставить к человеку ангела, он посылает ему сестру.

В эту историю сложно поверить, но у вас есть выбор. А у меня нет ничего ценнее воспоминаний. Это дар свыше, и я делюсь им, пересказывая пережитое за пределами физических реалий. Говоря проще – я был мертв.

Жил ли я ДО? Точно помню, что пытался. И конечно, задумывался о смысле таких попыток. Как и любой нормальный человек, задыхался от недостатка информации о том, кто я. О том, что ждет меня, когда сердце преданно отстучит тихий последний раз.

Реинкарнация? Ад или рай? Или, может, сансара?

Идея слепой веры в какую‑то религиозную условность внушала недоверие.

Я встречал много так называемых «верующих». Особенно раздражали те, кто пытался навязать свою религию. Меня корили за несоблюдение постов, за неверную трактовку тех или иных святых писаний, даже угрожали адом и расплатой за то, что не смирен и не каюсь.

Эти «верующие» были ничем не лучше остальных людей. Религия не помогла им навести порядок в жизни или обрести умиротворение. Как и все, они выпивали, сплетничали, объедались, гневались, изменяли, словом – имели изрядный набор пороков. Только в осуждении других им не было равных.

Самое смешное – они на полном серьезе думали, будто попадут в рай только за то, что навесили сами на себя ярлык верующего. Вместо того чтобы направить силы на изменение окружающего мира к лучшему, они упорно пытались всучить свою бездоказательную правду в бестолковых случайных спорах.

Спорящий – всегда проситель. Негласно он просит, чтобы к его аргументам отнеслись заинтересованно, поскольку нуждается в признании. Только в вопросах веры ни аргументов, ни доказательств нет.

Я был умен, начитан, успешен. Добивался поставленных целей, не доверяя предчувствиям или домыслам. Опирался лишь на логику и факты. Не возникало в жизни моментов, когда бы я действительно поверил хоть на мгновение в существование богов или иных миров. Однако я не был ярым атеистом.

Напротив, привычка допускать вероятности вселяла слабую надежду на существование загробного мира.

В отличие от большинства, я не испытывал страха перед смертью, просто хотелось удостовериться, что хотя бы за гранью существует справедливость. Но как бы ни искал в научных трудах подтверждения жизни после смерти, успехом поиски не увенчались. А теперь знаю: духовное не поддается математическим расчетам, не подчиняется физическим законам, но даже если бы подчинялось – дух никогда не позволил бы себя измерить в соревновании научных величин.

Не там нужно было искать, однако я жаждал фактов.

Моя ли в том вина? Все, что происходило со мной от рождения до смерти, – не более чем НИЧЕГО. Пустое, бессмысленное, безнадежное, оставляющее только тягостные смутные образы. Единственным светом, смыслом, ценностью, тем, без чего я не знал себя, была моя сестра-близнец. Нам не нужно было разговаривать, чтобы знать мысли друг друга, достаточно взглянуть в глаза или дотронуться.

С рождения мы были словно привязаны друг к другу и привыкли открыто выражать любовь – держались за руки, часто обнимались и смеялись. Наши глаза блестели. В детстве это казалось естественным, а позже начались проблемы: косые взгляды, лишние вопросы, грязные подозрения. Наши чувства стали ненормальными для общества, мы слишком напоминали влюбленных.

Про себя я все отрицал, твердил, что наша любовь – самая чистая на свете, но где‑то глубоко внутри обреченно осознавал – подозрения небезосновательны. Невинные прикосновения являлись единственной доступной роскошью, и мне все больше хотелось явного выражения любви.

Мой взгляд стал чаще задерживаться на ее губах. Хотелось провести рукой по ее гладкой коже, по блестящим волосам, вдохнуть их аромат. Хотелось слиться с ней воедино и больше никогда не разрывать обретенную связь. Я взрослел, сгорая заживо. И сходил с ума от невозможности прекратить агонию.

Во мне поселился страх, что она догадается о моих порочных чувствах, и это разрушит ее хрупкий мир, в котором не существует даже понятия «предательство». А я предал ее. Но, по крайней мере, удавалось хранить все в тайне.

Отныне, глядя на сестру, я регулярно ловил себя на мыслях, превращавших меня в чудовище в собственных глазах. В чудовище, с которым необходимо бороться. Я стал избегать ее взгляда, прикосновения были непозволительны. С огромным усилием я все чаще отказывался от ее общества, замыкаясь в себе.

Однако, как бы ни боролся с наваждением, в те редкие моменты, когда я видел ее перед собой, возвращались запретные чувства, вспыхивая с новой безудержной силой. Она была той же девчонкой, которую я всегда любил, с теми же ясными глазами, наполненными светом, коим больше не обладали ни одни из известных мне глаз.

Видя этот свет, испытывая страстное желание соединиться с ним, я отчетливо сознавал, что проклят навеки. Чудовище внутри не подчинялось мне, становилось все мощнее.

В те моменты, когда я был готов поверить в существование бога, все сводилось к тому, что я вновь проклинал его. Он допустил столько грязи и боли, позволив появиться самому уродливому, неблагодарному и убогому существу под названием «человек». Существу, творящему зло.

Только уродливый бог мог допустить такое.

Только убогий бог мог допустить, чтобы брат желал родную сестру. Грешный бог, породивший по своему подобию грешных детей, а после упивающийся их страданиями. Бог – жестокий, циничный, психически больной извращенец с последней стадией нарциссизма. Уж лучше совсем отказаться от идеи его существования, чем разочароваться в нем так глубоко, как разочаровался я.

Хотя… когда о нем рассуждала сестра, я слушал без раздражения. Ее представления никогда не унижали моей точки зрения, она не навязывала своего бога и не заставляла отказаться от убеждений. Просто рассказывала милые светлые сказки, и, когда я слушал их, становилось легче. Но лишь от того, что ее разум не замутнен грязью окружающей действительности.

Я бы никогда не отважился разрушить ее картину мира собственными доводами, подчерпнутыми из научно-исследовательских работ, опровергающих концепцию божественного творения. Да и она, выслушав приведенные доказательства и усмехнувшись, без труда подобрала бы собственные логичные контраргументы. Она любила исходить из того, что невозможно доказать отсутствие бога, и потому подобный спор завершился бы ничьей.

Как бы то ни было, для меня всегда оставался загадкой факт, что рассуждения ученых лишали жизненных сил, мир тускнел и выцветал, а щебетание сестры о высшем разуме хоть и казалось глупостью, вносило в мою жизнь хотя бы мимолетное, но все‑таки счастье.

И я запомнил тот день, когда задорные огоньки в ее глазах стали меркнуть. Запомнил каждый последующий день. Шепот за спинами превратился в отравляющий смех и угрозы. В ее мыслях тоже завелся отвратительный паразит, который каждую секунду готов был напоминать о неправильности наших чувств.

Я молил небеса, желая избавиться от греховной любви, но, измучавшись, в итоге отрекся разом от всех богов. Принял решение переключиться, переступить себя, переступить ее, стать холоднее. Она прекрасно все понимала, даже подыгрывала, чтобы было проще отвыкнуть.

Нам пришлось отдалиться.

Разделяя чувство глубокого отчаянья, сестра все так же улыбалась, находя утешение в успехе моего бизнеса, искренне радуясь новым деловым свершениям, удачным сделкам, выгодным контрактам. Я не мог ей признаться, что в основе успеха – махинации. Я получал прибыль на дураках, которые не знают своих прав и подписывают документы не глядя. В конце концов, они добровольно несли мне деньги. Ну а то, что попались на аферу, – сами и виноваты, будет им урок.

Шло время. Мы все реже виделись. В одну из встреч я вывернулся перед сестрой наизнанку, обнажил всего себя, без прикрас, однако это и привело нас в тупик. Из-за своих амбиций и жажды получить желаемое я окончательно разрушил ту хрупкую связь, что оставалась.

– Мы обязаны подумать в первую очередь о родителях! – говорила она. – Они никогда не смогут смириться с тем, что ты предлагаешь! Это убьет их! Ты готов принять всю тяжесть последствий ради сомнительного будущего? Пойми, кем бы мы ни были, что бы ни чувствовали, вместе жить под одной крышей нельзя! Пора создать семью, завести детей и заниматься их воспитанием. Дождаться внуков, как ждут мама с папой, а после мирно стареть в окружении родных! Так устроен мир! Игра по собственным правилам никому не принесет счастья! Будешь продолжать жить своими интересами – и ты обречен! Повержен! Вычеркнут из жизни и забыт навсегда!

После этого разговора каждая последующая попытка общения неизбежно превращалась в самоистязание. Мы разъехались в соседние города – жить поблизости стало слишком тесно. Нам было необходимо территориальное препятствие. Мы пытались устроить личную жизнь, обзавестись семьями.

Только все шло наперекосяк. Судьба словно смеялась над нами. Начались первые ссоры, но даже в такие моменты с ней было лучше, чем без нее. Я возвел сестру на пьедестал и боготворил, и отчего‑то казалось, что она боготворила меня и так же тщетно искала малейшее сходство в других. Но природа не повторит ошибку и не создаст идентичные шедевры. И под «ошибкой» я всегда подразумевал себя, а под «шедевром» – ее.

В то время как я добивался поставленных целей, главная проблема состояла в том, что о ней нельзя было даже мечтать. Любовь отныне превратилась в набор всех возможных эмоций, преимущественно тягостных, возведенных в бесконечную степень и сконцентрированных на одном человеке. Каждый раз, попадаясь на мыслях о ней, я ругал себя, ненавидел, клялся больше никогда не надеяться на совместное будущее. Не надеяться, что вернется счастье, оставленное позади.

Не спешите винить меня, возможно, позже вы все поймете. Ведь у судьбы руки старухи: сухие, морщинистые, подчас пугающие, но мудрости в их тепле больше, чем мы способны разглядеть.

Я старался выправить душу. Зациклился на работе. Хотел чувствовать себя важной общественной фигурой, беспрекословным авторитетом. Хотел властвовать, поднявшись над другими. Хотел всех удерживать под контролем, чтобы никто не мог контролировать меня. Хотел, чтобы мной восхищались.

У меня было много женщин, но ни одну я так и не полюбил. Жизнь с другим человеком приравнивалась к моральным пыткам. Мои рвения начинались с разных причин, а заканчивались всегда одинаково – раздражение и ненависть к любящей меня женщине.

Я часто думал: если бы не знал сестру, если бы мы никогда не встречались, возможно, я бы испытывал интерес к жизни, нашел бы в ней смысл или придумал его. А испытывая подобие любви к случайной женщине, я бы верил, что это и есть любовь. Но мы оказались близнецами в одной семье, и единственное излечение от этой аномалии – забвение.

Тотальная потеря самого себя.

Однажды я едва не распрощался с жизнью… Те события прочно врезались в память, словно произошли вчера. Десятилетние, мы были наивны, беспечны и уверены в счастливом завтрашнем дне. Мы так привыкли засыпать и просыпаться рядом, что и помыслить не могли о возможной разлуке. В тот злополучный день нам суждено было впервые осознать, что у жизни найдется ответ для каждого самоуверенного человека.

Аномальная жара не могла удержать детей во дворах во время школьных каникул. Мы сбивались поутру, как стайка чирикающих птичек, и, торопясь к реке, оставляли позади турники и качели. Ребята постарше сразу заходили на глубину, чтобы поиграть в мяч. Некоторые присматривали за младшими сестрами и братьями, иногда позволяя себе поплавать неподалеку.

Мы же с сестрой довольствовались развлечениями на берегу или у водной кромки. Я гонял мелкую рыбу, бегая за ней наперегонки с волнами. Сестра обожала возводить песочные замки, иногда успевая за день выстроить целый городок с каналами и башенками. Плавать мы не умели, однако очень хотели научиться.

Наблюдая за старшими, я убеждался, насколько это, должно быть, легко. Школьный учитель как‑то обмолвился, что плавание – рефлекторная реакция, и, в сущности, плавать могут даже младенцы. Но почему‑то мне не удавалось. В попытках удержаться на воде тело казалось тяжелым, и ноги быстро встречали дно. Поэтому плавание казалось чем‑то вроде суперспособности.

«Как только отбросишь страхи и полностью доверишься воде, она это поймет и откроет для тебя новые возможности», – рассуждал я, сидя на теплом песке, зарывая в него пальцы ног. Достаточно быстро меня наполнила уверенность: именно сегодня все получится. Воспрянув духом, я бодро направился к воде. Заметив это, сестра взволнованно поинтересовалась:

– Ты ведь не собираешься учиться плавать? – И, получив подтверждение своей догадки, требовательно повысила голос: – Но мама и папа запрещают, когда их нет рядом! Стой! Иначе я все им расскажу!

– Ты никогда не ябедничала и сейчас не станешь. Кругом люди! Если что‑то пойдет не так, кто‑то точно заметит! – перебил я и сделал еще несколько шагов вперед.

Сестра бросилась следом, рассчитывая схватить меня и вернуть на берег, но я был уже далеко. Оглянувшись, я засмеялся: она боязливо топталась на месте и размахивала руками, чтобы привлечь мое ускользающее внимание.

Зачем слушать ее? Я думал лишь о том, как она будет гордиться, радоваться, восхищаться, когда я поплыву навстречу. А потом начну учить ее, и, быть может, через пару дней она тоже поплывет, благодарная и счастливая. Обязательно поплывет, ведь только я смогу подобрать нужные слова и объяснить, что мы раньше делали не так.

Но чтобы научиться самому, нужно зайти чуть глубже, так удобнее лечь на воду. Я в очередной раз оттолкнулся ногами и попробовал грести, но меня упрямо увлекала глубина.

Сердце бешено забилось – ноги не нащупали дна. Только что, и будто бы на этом самом месте, я уверенно стоял, а теперь все изменилось. Потребовалась лишь секунда, чтобы сообразить – меня отнесло течением. В следующий миг я погрузился под воду, чувствуя испуг и удивление.

Я пытался выплыть и позвать на помощь, но вода моментально попадала в горло. Совсем рядом стояли три девицы, смотрели на меня и смеялись, о чем‑то оживленно болтая.

«Неужели они думают, что я притворяюсь?!» – лихорадочно вертелось в голове, и ничем больше не получалось объяснить их феноменальное веселье. Мысли сменялись одна за другой, равно как и эмоции. Я даже вспомнил сцены из кинофильмов и разозлился на то, как бессовестно они лгут, ведь в действительности не удается выкрикнуть ни слова.

Отчаянные попытки сделать глоток воздуха, выкрикнуть хоть что‑то и откашляться, смешались в одно целое. Секунды растягивались на минуты, все происходило стремительно и медленно одновременно.

Полнейшая неразбериха.

Паника властвовала над глупым самонадеянным ребенком.

Река не простила моих амбиций, – она беспощадно лупила волнами, тянула на дно. Вода в очередной раз накрыла с головой. Сил на борьбу не осталось. Я принял судьбу, перестал сопротивляться и спокойно глядел сквозь водную толщу на сияющее летнее солнце.

Такое яркое, но больше не мое.

«Значит, вот так я умру», – подумал я, не ощущая ни страха, ни паники, ни боли. Просто прощался с солнцем в полной безмятежности.

Нейробиологи утверждают: в момент смерти мозговые процессы вызывают эйфорию, выбрасываются нужные гормоны – тем самым природа предусмотрела чувство облегчения в конце пути. Чувство избавления от земных тягот.

Но почему так происходит, у них нет ответа.

Как же без меня будут жить родители и сестренка? Умирая, я представлял их грустные глаза, полные слез. Было безумно жаль, но ничего не изменить. Слишком поздно. Я засыпал, растворяясь в золотых разводах над головой. И в этом трагическом безмолвии руки продолжали тянуться к свету.

А дальше не было ничего.

Никаких световых туннелей, белых коридоров, ангельских песнопений, ни малейшего намека на чувственные ощущения. Абсолютно ничего. Даже тьмы. Я просто спал, не наблюдая снов. Не существуя.

Очнувшись на берегу, я не сразу сфокусировал зрение. Незнакомец, что‑то бормоча, с силой давил на грудную клетку. Вода освобождала легкие. Следом я увидел глаза сестры, красные от рыданий. Она склонилась надо мной, горячие слезы падали мне на лицо. Ее колотила крупная дрожь, с губ срывались лишь невнятные обрывки фраз.

В ту ночь она не отходила от моей постели, рассказывала об ужасе, который испытала, как только я начал тонуть. О том, что какой‑то парень первым кинулся на помощь, и о чудесном спасении. Я выслушивал, как долго и мучительно тянулось время, сколько мыслей пронеслось у нее в голове. Она тысячу раз объяснила, какой я дурак, и каждую минуту требовала с меня обещание беречь свою жизнь.

Беречь не только в радости, но и в моменты горя. Беречь ради светлой надежды, невзирая на затянувшуюся зиму или самую страшную бурю. Ни в коем случае не бояться, помнить солнце, чтобы снова открыться ему, подставив лучам лицо.

Что бы ни довелось вынести, как бы яростно ни пришлось бороться в дальнейшем, я должен был держаться, не уходить раньше срока на дно мутных вод. И я клялся ради нее. Однако, получив страшный опыт, в убеждениях укрепился: смерть – это конец сознания, нет никакой души.

Сестры не стало в середине сентября, в одну из промозглых дождливых ночей, когда в небе нет ни единой звезды. Какой‑то ублюдок сбил ее на пешеходном переходе, – до дома ей оставалось пройти всего тридцать метров. Возможно, не справился с управлением из-за скользкого асфальта или неполадки с машиной, может, был пьян и перепутал педали… Причина не важна. Скорая приехала слишком поздно, ее уже нельзя было вернуть.

Я примчался, как только узнал. Тело к тому времени увезли в морг. Место происшествия обступили полицейские и зеваки, чьи лица отражали скорее любопытство, нежели ужас или боль. Их сердца не могли болеть, они даже не знали ее имени. Это мое сердце разорвалось, когда я увидел лужу крови вперемешку с грязью – такая вот аллегория жизни.

Разве для этого мы рождаемся?

Чтобы напитать грязь своей кровью?!

Я возненавидел себя за то, что не оказался рядом, не принял удар злосчастного автомобиля. Я бы отдал жизнь за нее без раздумий. Но чудес не бывает, как и справедливости. Ведь это я недостоин жить, это я всегда был плохим человеком и причинял окружающим зло, не чувствуя угрызений совести. Она же была безгрешным лучиком света, ангелом во плоти, олицетворением добра и великодушия. И чем закончилась ее история?

Водитель просто трусливо скрылся, оставив свою жертву один на один со смертью. Ни одного свидетеля не нашлось, чтобы выйти на след убийцы.

На похороны съехались отовсюду, сестру многие любили. Женщины в черных платках тихо всхлипывали, мужчины молчали. Люди подходили ко мне, выражали соболезнования, спрашивали что‑то, будто я мог ответить! Я даже не слышал их! Только слезы катились по лицу. Вцепился в гроб и стоял. Пальцы онемели. Мне хотелось, чтобы нас вместе зарыли в землю, оставили в покое. До этого я и не представлял, насколько ее любил.

А ночью сестра приснилась мне среди цветущих вишневых деревьев. Помню, как обрадовался, решив, что умер. Теперь мы встретились и больше не расстанемся. Она была красивой и живой. Мы гуляли, как в детстве, – держась за руки. Теперь можно. Она говорила, что боль быстро закончилась. Что почувствовала вишневый аромат и сразу перенеслась в этот сад. Обещала показать озеро.

Помешал рассвет, вторгшись непрошенным светом сквозь закрытые веки. Сновидение моментально растаяло, мы даже не успели попрощаться. Через час я уже стоял на коленях перед ее могилой. Клялся отомстить виновнику, повторял, что люблю ее, и спрашивал, как теперь жить? Глядя в небо, гневно кричал:

– Почему ты не взял меня вместо нее? Я слишком плох для тебя?!

Ночью, засыпая в своей кровати, я позвал сестру, и она снова пришла. Говорила, что все хорошо, что в новом мире нет ни тоски, ни боли, ни печали, и однажды мы встретимся, когда придет время. Во сне я соглашался, обещал держаться, ведь был так счастлив ее видеть…

Однако желание жить оставалось в мире грез, рядом с ней. Пробуждение стало пыткой. Я принимал снотворное, чтобы вновь погрузиться в сон и встретить сестру. Нереальный мир стал важнее. Проваливаясь в темноту, я звал ее до хрипоты, пока она не появлялась. Она говорила, что я должен бороться, обязан пережить это и идти вперед. Говорила, что не нужно ее звать, она всегда рядом, а во сне придет сама, если будет необходимо. Говорила, что расстраивается, потому что я принимаю много снотворного, забросил работу, перестал есть и сильно похудел. Просила одуматься и вернуться в реальность.

Всю жизнь я ставил перед собой цели, шел к ним напролом и в конце концов добивался желаемого. Теперь все желания расходились с действительностью, тонули в полной бессмысленности. В реальности остался лишь маленький клочок земли с черной оградой, остальной мир перестал существовать. Я чувствовал, как стремительно теряю рассудок, беспомощно продолжая вращаться в хаосе событий, из которого хотелось скорее выбраться.

Мир рушился. Сестра перестала сниться, ночи напролет меня преследовали кошмары. Я больше не мог смотреть на ее фотографии, с которых она глядела как уменьшенная копия в бумажном окне, которое никогда не распахнется. Постепенно я сжег их все, мечтая точно так же превратиться в пепел.

Я забыл, когда в последний раз ел. Меня выворачивало от одного лишь запаха пищи. Каждый раз приходилось задерживать дыхание, проходя мимо палаток с продуктами или уличных кафе. Я больше не смотрел на светофоры, мечтая, чтобы меня насмерть сбила машина или автобус. Возненавидел работу, подчиненных. Я не хотел видеть их лица, не хотел общаться, не хотел вставать по утрам, приводить себя в порядок. Бросив бизнес, начал пить. Глотал таблетки без разбору, запивал алкогольной горечью и мечтал уйти вслед за ней. Причин для существования не осталось.

Так я продержался две недели, после начало рвать. Организм силился очиститься, боролся, препятствовал моим желаниям. Не ожидал, что мое тело столь крепкое и выносливое к травле. Однако решение было принято.

Я брел, шатаясь от опьянения, по ночному городу, в котором бурлила жизнь вне зависимости от таких условностей, как часы и минуты. Деревья скинули с ветвей золотой наряд, отчего город потерял последние краски, став серым и тоскливым. Преждевременный холод напевал о потерянном времени. Я думал о том, что стоило увезти ее отсюда, вместе улететь в какую‑нибудь тропическую страну, где люди ходят круглый год в одних и тех же сандалиях и постоянно улыбаются.

А что теперь? Тусклые листья под ногами, безрадостное небо, неуверенный дождь день и ночь роняет капли на остывшую землю. Может, я разучился смотреть на мир?

Но я смотрю на него! Смотрю по сторонам, а взгляд проскальзывает к небу, не уцепившись ни за что. Там – стаи птиц, улетающих прочь, к теплу, к солнцу. Им есть, куда лететь.

– Вы хотели бы узнать смысл жизни? – прервала мои размышления девушка, протягивая яркую брошюру.

– Может, сразу квартиру отписать? – бросил я, не замедляя шага.

Она побежала следом, тараторя:

– У нас не секта! Мы помогаем людям вновь полюбить жизнь!

– Тогда у тебя еще полно работы, – заметил я, кивнув на снующих мимо людей со вселенской тоской в глазах.

– А что насчет вас? – спросила девушка, едва поспевая за мной.

Я остановился, достал из кармана сигарету. Незнакомка пытливо смотрела, позабыв про брошюры. Думает, что все знает. Думает, будто может чему‑то научить. Затянувшись, я медленно выдохнул дым ей прямо в лицо, а затем произнес ровным голосом:

– Я счастлив.

Она закашлялась, и я быстро скрылся в потоке людей.

Колкий мороз, гололед и потерявшееся до весны солнце вынуждали их скорее торопиться по домам. Всегда удивляли эти безостановочные толпы – конвейер жизни. В этой гонке обесцвеченных дней мы появляемся и исчезаем, соревнуясь, кто больше мертв. В глазах лишь усталость и выплаканные слезы. Люди перестали задавать вопросы, почему‑то решив, что знают ответы. Они считают, что познали мир, но где же счастье? Мечты лишены надежды, а в настоящем нет ничего существенного. Они убеждены, что лучший день в их жизни – не сегодня. Никто не знает их настоящих, и, самое смешное, – никто по-настоящему в этом не нуждается. Каждый день я видел тысячи грустных и обремененных лиц, смотря в них, как в зеркало.

Я давно перестал лицезреть мир глазами удивленного ребенка. Мне скучно, я устал от оранжевых разводов в ночном небе. Они разят химией и несут токсичную погибель. Мы поднимаем головы, молча смотрим на пылающее небо, вдыхаем отраву, а потом раньше срока тихо умираем от рака или астмы. Поразительный ассортимент протравленной продукции отвлекает внимание от самого важного. Наши глаза горят, мы работаем, чтобы позволить себе хотя бы часть предлагаемого товарного разнообразия.

Я вывел формулу алчности: глупость, помноженная на количество несъеденных в детстве конфет. Мы жадно хватаем отраву, приносим ее домой большими пакетами, запихиваем в рот, захлебываясь в слюне. Каждый день пичкаем себя любимым ядом. Повышенный спрос и производство процветают, заводы не прекращают строиться – и это среди жилых домов. Наш город в списке самых токсичных городов страны. Страна – в рейтинге наиболее экологически загрязненных. Каждый это знает, видит и чувствует, достаточно поднять голову и вдохнуть полной грудью, но мы намеренно разучились это делать. Нас убедили, что ассортимент важнее.

Жизнь – та еще дрянь. Как бы то ни было, моя или чужая, – она больше не представляла ценности. Без сестры мне этот мир не нужен. Ужасное «без» – крохотная черная дыра моего сердца, которая засасывала и уничтожала все, что в нем хранилось. Я старался забыть это «без», не брал в расчет. Однако сегодня наступил день правды, а не самообмана.

Вдыхая промозглый воздух с ароматом первого инея, я жалел, что сердце не покрылось льдом. Разболелось горло, но и это не могло перекрыть неутихающую боль в груди. Крепко сжимая пузырек таблеток в кармане, я торопился домой, чтобы осуществить задуманное. Сегодня перестану принимать яды жизни, вырвусь из плена. Это не спонтанное желание, я давно все обдумал.

Тогда, захлебываясь под толщей воды, я хотел жить, поскольку думал о родных. Знал, что сестра и родители будут чувствовать вину всю жизнь, – это сломило бы их. Я был не свободен, ведь ответственность за их жизни лежала и на моих плечах.

Многое изменилось с тех пор.

Сколько я не видел родителей? После пяти лет разлуки бросил считать. Встретились взглядами чужих людей на похоронах, будем считать это гордым прощанием. Я перевел им круглую сумму на счет от продажи фирмы, откупившись от главной своей вины – моего рождения.

Страх смерти записан человеку в подсознание как инстинкт самосохранения. Но я‑то знал правду.

Умирать приятно.

Я помнил пережитые ощущения, и сейчас смерть воспринималась как чудесное лекарство, навсегда избавляющее от боли.

Я решил наконец признать: мертвый буду полезнее миру, чем живой. В наш странный век самоубийц превозносят, и даже те, кто в толпе называет их слабаками, говорит с придыханием, как об удивительной тайне, которую больше никому не удастся постичь.

Этот вечный вопрос сродни многовековой полемике о любви, смысле жизни, добре и зле. Слаб ли тот, кто отважился распрощаться с жизнью? Я нашел для себя единственно возможный ответ. Это вне определений, вне классификаций, вне рассудительности и каких‑то четких критериев. Я всегда ненавидел толковые словари, не видел от них пользы. Как и в человечестве. А в первую очередь не видел толк быть сильным или слабым в этом мире. Потому что нет разницы – здесь все проигравшие. Зайдя предельно далеко, я не видел никакого толка БЫТЬ. В борьбе со смертью человек всегда проиграет, но я и не собирался бороться.

Сегодня я в последний раз усну в пустой квартире, до потолка наполненной одиночеством. Невидимым, тягучим, застилающим глаза, стягивающим легкие, отравляющим сознание.

Глава 2

Лед не знает, что однажды превратится в пар.

За очередным поворотом на картонных листах сидел нищий. Он гладил собаку, разговаривая с ней. Обычно я проходил мимо, но сейчас остановился, достал бумажник и протянул ему. Пошарил по карманам, выгреб мелочь, которая в них затерялась. Людям должно тратить деньги на исполнение желаний, а у меня их нет.

– Тебе нужнее, – сказал я. Нищий недоверчиво уставился на меня. – Я не шучу, бери.

– Храни вас Господь! – воскликнул он, дрожащей рукой принимая подарок. В его глазах заблестели слезы. – Сегодня мы устроим настоящий пир! – Он потрепал собаку за ухом.

Та, уловив смысл слов, завиляла хвостом.

Впервые в жизни я совершил благотворительный поступок. Жадное беспокойство за каждую копейку вошло в привычку, как случается у многих. Мастерски оправдав себя напоследок и мысленно повесив медаль за высокоморальные достижения, я зашел в подъезд, поднялся по лестнице, открыл дверь квартиры и, войдя, оставил остальной мир снаружи.

Уже ни к чему запирать дверь на замок.

Здесь, в мелочах, хранилась только наша история. Со стен молча взирали картины, в которых сестра старалась изобразить легкость своих сновидений. Удивительные миры кристальных деревьев, густых синих лесов до небес. Миры, усеянные звездами, рассыпающимися затейливыми фейерверками. Крохотные милые домики с травяной крышей на берегу тихих рек, уютные и таинственные. И неведомые волшебные туманности, среди которых плавают островки надежды. Она так хотела поделиться всем этим со мной, ведь мне никогда не снились красочные счастливые сны.

Взгляд скользнул по горе немытой посуды в раковине и выше. Туда, где на полке стояла одна-единственная тарелка, которую я никогда бы не осмелился испачкать. Из нее мы ели в детстве вдвоем, превращая обеды в увлекательную игру с захватом чужой территории и перекатыванием горошка. Однажды какая‑то гостья схватила ее в руки с намереньем подать мне завтрак. Я накричал на нее, и тарелка со звоном встретила пол, разлетевшись на части. Выставив неуклюжую гостью за дверь, я склеивал осколки несколько дней подряд.

А вот копилка в форме оранжевого бульдога, которую сестра подарила на мой первый юбилей. Копилка быстро наполнилась, но я так и не решился ее разбить. Чтобы купить подарок, сестра впервые научилась зарабатывать: лепила глиняные фигурки, плела фенечки из бисера для девчонок во дворе, и те с радостью раскупали украшения.

Рядом с копилкой – резная табакерка, ее сестра прислала почтой полгода назад. В письме поведала, что, увидев табакерку на блошином рынке, сразу вспомнила обо мне. О том, как когда‑то пыталась отучить курить, как выбрасывала с балкона сигареты, как подсовывала листовки о вреде никотина. Как боялась, что родители узнают о моей привычке, и в то же время грозилась им все рассказать. Она всегда переживала за мое здоровье больше, чем я сам. Однако в том письме написала, что указывать кому‑то, пусть даже собственному брату, глупая бесперспективная затея, рожденная максимализмом и идеализацией окружающего мира.

Самые ценные предметы в квартире так или иначе связаны с сестрой. Стоило посмотреть на любой из них, и я легко вспоминал прошлые жизненные сюжеты. Память уносила на невидимых крыльях к самому родному человеку, который никогда не разочаровывался во мне, верил в меня, недостойного этой веры, и любил больше, чем кто‑либо.

Эта история, хранящаяся в мелочах, всегда была мне важнее, чем вся история человечества, запятнанная бесконечными войнами, революциями, переворотами, гибнущими империями и поднимающимися государствами на руинах некогда величественных городов, на погребенных в земле безымянных костях.

Да, все ценное связано только с сестрой.

Как же я устал просыпаться и встречать новый день без нее!

Чтобы не победила трусость, я отключил мысли. То, что произойдет дальше – произойдет не со мной, ибо я УЖЕ умер. Мертвый, я таскал повсюду бренное тело, удивляясь, откуда берутся силы. А главное, для чего? Глазами мертвого человека все происходящее вокруг – нелепая возня, в которой нет ни логики, ни смысла. А придавать смысл насильственно, изобретая его из ниоткуда, – о нет, я слишком трезво оцениваю обстоятельства, без фантазий, без самообмана.

Только дураки влачатся до старости, постепенно угасая в болезнях и жалости к себе, замыкаясь в плесневелых стенах, все больше злясь на все то, что расположено за их пределами. Разве существует что‑то более бессмысленное?

Я машинально подошел к кровати, сел, достал снотворное и противорвотное. Подобная комбинация не оставит шанса выкарабкаться. Высыпал в ладонь первую горсть, отправил в рот, запил алкоголем.

– Что ты теперь сделаешь? Что скажешь? Нет тебя! – обратился я к несуществующему богу и сам же посмеялся над абсурдностью ситуации.

Дыхание затруднилось, на коже выступил холодный липкий пот, я вытер его и трясущимися руками отправил в рот вторую порцию таблеток. А потом запил алкоголем остаток. Все тело охватила дичайшая боль. Вскрикнув, я повалился на кровать и забился в конвульсиях. Страшное дыхание смерти пробежалось по коже и рухнуло в область сердца.

Как гигантский колокол, оно стучало настолько громко, что я не слышал собственного крика. Пошевелиться невозможно, тело парализовало в невыносимой пытке. Честно признаться, я ожидал, что все закончится гораздо быстрее.

Где же предсмертная эйфория?..

«Еще немного, и все пройдет, еще немного, и все пройдет…» – убеждало спутанное сознание.

Неужели только естественная смерть приносит облегчение?!

ПОЧЕМУ ТАК БОЛЬНО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?!

Я крепко зажмурился. Учащенный пульс становился все тише и тише. Я терял себя, как и хотел.

Организм слишком ослаб, чтобы бороться. Скоро все закончится.

Приоткрыв глаза, я смутно различил перед собой темную фигуру. ОНО смотрело прямо на меня, холодно и безразлично наблюдая агонию. Интересно, обладает ли разумом?

– Да, – послышался отчетливый ответ в голове.

Потрясенный, какое‑то время я боялся даже вздрогнуть. Темная фигура неподвижно следила, не предпринимая никаких действий.

– Ты здесь намеренно? – мысленно задал ему вопрос.

– Да, – последовал ответ.

Я продолжил диалог со странной сущностью:

– Причинишь мне вред?

– Нет.

Я знал, что побочным эффектом станут галлюцинации. Я едва соображал и должен признаться: для нынешнего положения призрачный гость вырисован очень убедительно, хотя и давал односложные ответы. Какие еще сюрпризы выкинет умирающий разум? Закрыв глаза, я сосредоточился на острой боли – она устрашала куда меньше.

– Галлюцинации? Обижаешь. Ты же всегда верил глазам, что случилось на этот раз? – Проекция умирающего ума издала нечто вроде смешка. – Самодостаточная личность, какая прелесть, – незнакомец заговорил громче и опаснее. – Такие попадаются чаще всего.

«Что ты здесь забыл?» – зачем‑то подумал я, не собираясь поддерживать разговор с плодом воображения. А незнакомец, несомненно, был таковым, потому и читал мои мысли столь ловко.

– Тебя жду, – ответил он.

Я ощутил, что ему нравится видеть страдания, он буквально упивался ими, становясь сильнее и опаснее. От него начала исходить пульсирующая мощная энергия, она обволакивала меня и проникала в измученное нутро. Зная в жизни немало садистов, я вдруг осознал – передо мной нечто иное, нечеловеческое и реальное, как бы я это ни пытался отрицать. С каждым моим сдавленным вдохом он становился темнее и плотнее, проявляясь из неведомых доселе реальностей.

Грудную клетку сдавило незримыми тисками.

БОЛЬ.

БОЛЬ.

БОЛЬ!

Я желал, чтобы непрошеный гость убрался из моей квартиры, но понимал: совсем скоро неизбежно попаду в его плен.

В следующее мгновение сердце остановилось.

Поток энергии ударил в спину, поднял над кроватью и швырнул на пол. Тело же осталось неподвижно лежать искореженным, на лице застыла гримаса боли и ужаса.

Я умер.

Но я жив…

Как все‑таки странно смотреть на себя со стороны. Совсем не так, как в зеркало. Я могу двигать руками и вертеть по сторонам головой, но тело мое, как и не мое вовсе, лежит бездыханное, будто мы никогда не состояли в родстве, да и связи с ним не было. Его путешествие закончилось здесь.

Испытывая абсолютно новое чувство отрешенности, я склонился над ним: изнутри исходил красный свет, он вырывался наружу через раскрытые глаза и постепенно мерк. Остывает тело – исчезает свет. Так я это объяснил.

Внутреннее свечение имело все вокруг – стены и шкаф напротив кровати, сама кровать, прикроватная тумбочка с пустыми пузырьками из-под таблеток. Даже воздух не был прозрачным – то тут, то там клубилась разноцветная дымка, образовывая сгустки, быстро рассеивавшиеся или принимавшие новую форму.

Я видел в них крохотные вспышки, завихрения, отдельные частички, многократно повторяющие самих себя в самих себе. Несмотря на ночную тьму, я отчетливо видел каждую грань, каждый контур и каждую деталь благодаря этому свету. Теперь мое зрение идеально.

Боль прекратилась, ощущение течения времени ушло, настоящее обратилось тягучим нескончаемым моментом. А рядом стоял тот, кто до этого предстал темной фигурой. Должно быть, его истинный лик открывается лишь тем, кто освободился от материальных оков. А быть может, даже умершие не видят его настоящего обличья.

Высокий мужчина в черном пиджаке и черных брюках с идеальными стрелками. Гладкие черные волосы струились до плеч, приподнятых в гордой осанке, подчеркивающей величественную стать. Лицо отличалось тонкими чертами, будто выверенными гениальным скульптором с математической точностью. Да, он был избыточно красив, и красота эта ошеломляла, вгоняя в еще больший трепет.

Но стоило посмотреть в его черные глаза, как стало ясно: душа у него еще чернее. Меня пронзал колкий нечеловеческий взгляд, и все, что было в нем от человека, – внешняя оболочка.

– Какие удивительные события могут произойти при одном лишь допущении, не так ли? – вкрадчиво проговорил он.

Допущении? О чем речь?

И тут я вспомнил, что покинул тело как раз в тот момент, когда допустил существование иной стороны. Когда понял, что темная призрачная фигура – реальна и не подчиняется материальному миру.

– Теперь задумайся, кто ты? – прогремел голос.

Для общения ему не требовалось открывать рот и шевелить губами. Хватало мысленных посылов, обращенных ко мне.

Я посмотрел на бездыханное тело. Среднего роста, широкоплечий, коротко стриженные с золотым отливом волосы, волнистые и непослушные, серые глаза с тяжелыми веками, от чего казалось, что они усталые и грустные – вот он, временный приют, сейчас уже бесполезный. Лишившись духа, тело потеряло смысл и стало грудой мусора, который вскоре кому‑то придется убрать, чтобы очистить квартиру для будущих жильцов. Какая ирония – мое тело мешало миру и до, и после смерти.

Однако не тело огрубело с прожитыми годами, не оно впитало социальные правила. Не оно дало установки, как правильно и комфортно жить среди себе подобных. Не оно изобретало хитрости, разграничения, барьеры. Не взросление тела знаменовало стрессы, обязывая примерять маски. Не тело приобретало привычки, не оно пристращалось ко вредной еде и прочим сомнительным удовольствиям.

Грязь не на теле – оно верно служило, только и всего. Это дух перепачкан тяжестью, тянувшей сейчас к земле. Ничтожна цена земным достижениям, ради которых я тратил столько сил и времени. Все, к чему я стремился, теперь не нужно.

Так кто же я?

Сейчас я был частью пространства и не чувствовал внешней среды как раньше. Дуновения воздушных масс проходили сквозь. Дыхание осталось, но дышалось иначе. Не легкими в груди, а всем естеством. И не кислородом, а энергией Вселенной. Мы одно целое – теперь это стало так очевидно.

Мысли переменились. Мирские хлопоты, связанные с физическими потребностями наконец отпустили меня. Казалось, только благодаря этому я способен взлететь.

– Ты не взлетишь, – сказал незнакомец.

– Почему?

– Ответ знаешь сам.

Да. Я самоубийца.

– Что дальше? – обреченно поинтересовался я.

– Голод. Чума. Ад.

Это не было неожиданностью и все же потрясло меня. Я прекрасно сознавал всю вину, всю тяжесть совершенных ошибок… однако не готов был услышать, что меня ждет преисподняя.

Жизнь всегда давала второй шанс, всегда была возможность все исправить, изменить. Каждый новый день и каждая минута предлагала бесконечное число вариантов, возможностей, дорог. Теперь же мне впервые дают понять – больше нет выбора, это время безвозвратно минуло. По поступкам моим уготована лишь кошмарная неизбежность. Неужели нет ни единого шанса спастись?

Незнакомец отрицательно покачал головой, и страх пробрал насквозь. В панике я силился припомнить отрывок из какой‑нибудь молитвы, чтобы напомнить богу о себе, чтобы он обратил на меня внимание, чтобы спас. Но так и не смог вспомнить ничего конкретного.

«Господи, помилуй! Господи, помилуй! Помилуй…»

– С этим ты запоздал. – В голосе черного человека таилась насмешка.

Я попытался перекреститься, однако руки отказались сделать это. Или их что‑то сдерживало.

– Как долго я пробуду здесь?

– Что, теперь желаешь задержаться? – В демонических глазах разгорался огонь. – У тебя не более двух суток.

И, конечно, он все время будет рядом, как зверь, не отпускающий пойманную добычу, истекающую кровью, неспособную на побег. А после заберет в свое логово, ведь затем и явился.

– Могу я в последний раз навестить отца и мать?

– Такое право есть. Легким душам стоит пожелать – и они птицей переносятся к любимым. Но ты, самоубийца, в попытках добраться будешь стремительно терять остаток энергии. А после, так и не достигнув цели, провалишься в бездну.

В брошенном теле исчезло свечение. Что, теперь просто сидеть в четырех стенах, боясь пошевелиться, дабы не терять энергию слишком быстро? Лучше попытаться, потерпеть неудачу и скорее встретить страшную участь, чем оттягивать ее здесь.

Развернувшись, я направился к двери, попробовал дернуть за ручку, и, конечно, ладонь прошла сквозь нее. Черный человек тихо посмеялся. Набравшись смелости, я прошел сквозь дверь на лестничную клетку, пытаясь не злиться и не раздражаться из-за преследователя, тем самым не насыщая его энергией неконтролируемых эмоций. Попробовал проскользнуть между этажами вниз, но ничего не добился. Для сознания это оказалось сложнее, так что пришлось спускаться по ступеням. Черный человек уже поджидал у подъездной двери.

Невидимый энергетический канал, питавший меня, ощутимо сужался. Высшие силы отказывались от меня, как от бесполезного элемента. А черный человек все смеялся и смеялся, не отставая ни на шаг, подобно стервятнику. Не удостоив его взглядом, я выскочил на улицу.

Несмотря на позднее время, на площади было слишком людно. Поначалу я даже не понял, почему все эти люди просто стоят, а не идут по своим делам. Мертвецы, такие же как я, но по каким‑то причинам пребывающие в забытии, потерянные, напуганные, все еще одержимые страстями, привязанные к земной тверди против воли, эти скитальцы остались без востребования. Находиться среди них невыносимо. Одно лишь присутствие рядом выжимало все соки, вытягивало оставшуюся силу, и голод становился с каждым мгновением ощутимее.

Я старался не смотреть на обезображенные полуразложившиеся трупные лица. Гнилостный смрад вперемешку с такими же гнилыми раздумьями исходил от них. Я буквально считывал мысленные потоки, будучи подключенным к общей с покойниками эмоциональной волне. Все, о чем они мечтали, – вернуться в людской мир любыми способами.

– Даже если одному из них удастся подселиться в чужое тело, его дух никогда не будет прежним, мельчая день ото дня. Только представь – он старался воскреснуть, вернуть земные ощущения, снова испытать вкус любимой пищи, сладость спокойного сна, тепло человеческих объятий. Но единственное ощущение, которое будет испытывать, – чувство утекающей сути, рассеивающейся в пустоту. А вместе с этим чувство обреченности и неотвратимого конца. Цепляясь за отвоеванное в противоестественной борьбе чужое физическое тело, духи лишаются последней крупицы добра и тем самым навсегда вычеркивают себя из всех возможных миров, – поведал неразговорчивый до сих пор спутник.

– Что же меня отличает? – Я сомневался, что чем‑то лучше их, однако хотя бы пребывал в сознании и мог контролировать свои действия.

– А ты подожди, – произнес черный человек уже привычным издевательским тоном.

Мысль о родителях заставила пройти вперед через толпу умерших. Это действие не осталось незамеченным, и, хрипло задышав, они потянулись ко мне изгнившими костлявыми руками.

Мертвецы отнимали мою энергию, наполняя пустые голодные души, только она не задерживалась в них, утекая, словно вода из треснутого кувшина. Забрать силу, чтобы тут же ее потерять, без возможности насыщения – в этом их суть.

Я злился, упорно двигаясь вперед, но каждый последующий шаг давался сложнее предыдущего. Попытался бежать, однако ноги оказались слишком тяжелы, чтобы оторваться от земли. Какое‑то время я черпал руками по воздуху, глотал его ртом, кричал от ужаса и смятения.

На теле стали проявляться гнойные язвы, сочившиеся черной слизистой вонью. А рядом стояли такие же мертвецы и хищно глядели мутными глазами.

Когда сил не осталось, голос потух. Наступила тишина. Голод сдавил со всех сторон. И только ничтожные помыслы кишели в этой тиши, как назойливые мухи, от которых не отмахнуться.

Без временного счету пытки тянулись слишком долго. Не в силах пошевелиться, окруженный разлагающимися духами я пытался воззвать к богу, но не мог отдавать мысли вовне. Я был заперт внутри особого мира потерянных душ, пропащий в чужих страшных образах и в собственных. Погруженный в зловонное болото самых мерзких человеческих желаний, среди которых оказались и мои.

Сейчас мои мысли точно так же выставлены напоказ: без прикрас обличали суть и концентрировали всеобщее презрение. Мелкие обреченные людишки осуждали меня, кривились, насмехались. Даже когда они погибали, их не покидало чувство превосходства, хотя чем они могли превосходить остальных? Только тем, насколько больше сожрали красоты, насколько чаще плевались злобой, насколько бездарнее растратили отпущенное время.

Их души истлели, прожженные черными язвами, искореженные под гнетом грехов. Даже выворачивая внутрь глаза, они по-прежнему гордились собой. А черный человек просто стоял рядом и молчал, или его мысли уже не доходили до моего голодного зараженного сознания.

Внезапно во всеобщий поток страданий вмешались совсем иные эмоции. Счастье, даже восторг. Но восторг устрашающий, не сулящий ничего доброго. Совсем наоборот, сродни восторгу толпы, увидевшей публичную казнь преступника. Сродни их удовольствию видеть, как катится человеческая голова с гильотины, как с треском падает на булыжную мостовую. И пока она рефлекторно моргает, люди с той же жестокой веселостью принимаются ее пинать, будто окровавленный мяч. Именно такой дьявольский восторг вторгся сюда.

Чужак грузно двигался где‑то позади, хрипя и протяжно шаркая, будто волоча по земле огромный набитый мешок. Я не мог его увидеть, только почувствовать. Глаза застыли в глазницах, однако я интуитивно понимал происходящее. Некто пришел за нами и сейчас пожирает души. Он подбирается все ближе и ближе, в то время как мне уже не пошевелиться. Не замахнуться рукой в попытке ударить, защититься, оттянуть гибель.

– Самоубийца, – прошипело чудовище, прожигая взглядом затылок. – Самоубийца!

Серые, щетинистые, выгибающиеся во все стороны руки с длинными когтистыми пальцами потянулись ко мне. Черный человек выступил вперед, глядя поверх моей головы прямо на монстра.

– Самоубийца!!! – еще более рьяно прохрипело чудовище, гладя воздух рядом со мной, желая поскорее сомкнуть пальцы.

– Бери остальных, его не трогай, – прошептал черный человек, криво улыбаясь. – И лучше не зли меня.

Монстр покорно опустил руки и попятился, быстро переключившись на других. Я же окончательно перестал понимать происходящее. Зачем стервятник защитил меня? Почему не прогнал чудище, чтобы забрать с собой всех? По могуществу он – что хозяин для пса, так чего же сам стережет меня? Выходит, я и правда чем‑то лучше?

Но даже когда все стихло, и мы остались стоять на площади вдвоем, он не отвечал. Чего мы все‑таки ждем?

Когда тонкая связующая ниточка наконец разорвалась, земля подо мной разверзлась.

– Пора, – произнес черный человек, схватил меня за руку, и нас увлекло сквозь неизведанные пространства, чужие реалии и чьи‑то сны.

Мы стояли позади выжженной степи в окружении кровавых деревьев. Приглядевшись, я уловил черты людей, вросших в землю. Их воздетые к тяжелому грозовому небу руки превратились в кривые ветви, сухие и мертвенные. Люди стояли по пояс в холодной черной земле, дрожали и стенали, и я лишь мог догадываться, как их ноги, превратившись в корни, глубоко врастали в безжизненную почву, но так и не встречали живительную влагу.

Широкий ров впереди окружил зловещую черную скалу, возвышавшуюся над красной рощей, надо мной и над черным человеком. У заостренных каменных вершин кружило каркающее воронье. В скальных расщелинах бурлила огненная лава. Она вырывалась наружу и застывала странной прозрачной смолой. Величественные массивные двери, ведущие внутрь скалы, настежь распахнутые, призывали меня. Над дверьми огненные извивающиеся языки образовывали надпись:

«Судьи – здесь. Вся власть – пороку».

Я понимал: войдя внутрь скалы, никогда уже не выберусь на свободу. Здесь бежать некуда. Каждое из направлений сулило лишь бескрайние обугленные земли или непроходимые леса вечных мучеников.

Я подошел ко рву, доверху наполненному ядовитой водой и зеленоватым паром, со дна которого доносилась странная погребальная песня. Приглушенные воющие мотивы поднимались вместе с испарениями, проносились над водной гладью и окутывали деревья.

Пленка воды приподнялась бугром и лопнула, разорванная тем, кто жил на самом дне. Почуяв меня, страж вынырнул. То, что сначала показалось пузырящейся кожей, оказалось множеством глаз, смотрящих во все стороны. Страж молчаливо изучил поверхность и повернулся ко мне самым большим глазом. Он ждал от меня действий, но каких?

Я осторожно поклонился. Он закрыл глаза, бесшумно погрузившись на дно. Спустя мгновение ядовитая дымка рассеялась, образовав тропинку прямо ко входу внутрь скалы. Я вопросительно посмотрел на сопровождающего – тот кивнул.

Сделав первый несмелый шаг, я с удивлением подтвердил догадку – гладь воды держала, как прозрачная ледяная корка. И я двинулся вперед, настороженно глядя под ноги, поскольку все здесь казалось ненадежным, обманным, зыбким, рискующим вот-вот обернуться очередным кошмаром для случайного путника.

А на дне под толщей воды неподвижно стояли утопленники, прямые и скованные невиданными силами, без возможности всплыть на поверхность. Некоторые спали, прикрыв глаза, задрав головы и раскрыв рты. Те, кто проснулись, пытались дышать, но, захлебываясь, вновь переживали ужасы физической смерти, погружаясь в жуткий сон. Чтобы через какое‑то время вновь ожить, вновь захлебнуться и вновь умереть.

Медленные шаги по поверхности и мой взгляд, устремленный в воду, рождали осознание – я ничем не смогу им помочь, как и они ничем не помогут мне.

Поравнявшись с исполинскими дверьми, я испытал явное облегчение, встретив под ногами почву. Мы вошли внутрь скалы, оказавшись в темном колонном зале, уходящем далеко вперед. Здесь гремела жуткая, режущая слух музыка. Отполированный до зеркального блеска каменный пол отражал гобелены, изображающие сцены казней и пыток. В центре зала – гигантский каменный змей с сотней голов… Справа – вереница обнаженных мужчин и женщин. Они стояли на коленях, сложив за спиной почерневшие до локтя руки и склонив головы. Я оказался в самом конце этой очереди, не имея ни малейшего представления, что тут творится. Мои руки были так же черны. Это не грязь. Оттереть черноту невозможно, она идет изнутри. Здесь никто не осмеливался говорить друг с другом, люди молчали, погруженные в раздумья под звуки невидимого оркестра.

Из противоположных дверей вышла дюжина отвратительных карликов, держащих кубки, и я догадался – это причастие.

Статуя многоглавого змея внезапно ожила. Видимо, посчитав свою миссию оконченной, черный человек скрылся за бархатной занавесью арочного прохода. Змей, извиваясь, медленно выползал из стены, его головы таращились по сторонам, шипя и высовывая раздвоенные языки. Чешуйчатые кольца собрались на полированном полу, головы раскинулись веером и хором заговорили низким утробным голосом:

– Избранные из человечьего стада, призванные истребить его! Лишенные света, призванные отбирать его! Навечно проклятые, чернорукие, рожденные гневом! Вечно голодная тьма приветствует вас!

Из раскрытых змеиных пастей заструился черный дым, надвигаясь на нас. Женщина, стоявшая рядом, нетерпеливо встрепенулась и снова уткнулась взглядом в пол, пытаясь подавить улыбку. Она явно этого хотела и пришла сюда самостоятельно. Я всматривался в остальные лица: на каждом читалось желание, удовольствие, ликование, возбужденность. Пытаясь найти хотя бы одного испуганного человека, я все больше убеждался: здесь таких нет.

Кроме меня.

Так стоит ли принять участь, или же я могу попытаться ее изменить? И если посмею отказаться, не уплачу ли за это вдвойне, не повлеку ли наказание куда страшнее?

Головы продолжали громогласное напутствие:

– Превратитесь в храм зла, впитайте его, чтобы оно стало вашим щитом! Чтобы ослепли неверные, не успев узреть вас. Чтобы оружие врагов, направленное на вас, проткнуло их собственные сердца! Примкните к нашим легионам!

Нас заволокло едким черным дымом. Кривоногие карлики спешили к обнаженным людям, предлагая испить из кубков. Один из них побежал ко мне и к рядом стоящим черноруким, сверкая крохотными глазками. Он протянул кубок с дымящейся коричневой жижей, и к нему потянулось множество рук страждущих. Люди, расталкивая друг друга, выхватывали кубок и торопливо делали большие глотки.

ПРО́КЛЯТЫЙ

А дальше с ними происходили жуткие трансформации: ноги и руки вытягивались, покрывались чешуей или грубой шерстью, вырастали хвосты, из звериных пастей вырывался злобный рык. У каждого, кто испил из кубка, проявлялись чудовищные уродства. Теперь это не люди, а дьявольские отродья, готовые безропотно служить злу, разрушать людские надежды, вселять страхи, болезни, обрекать на страдания. Из разинутых пастей вырывались призывы мести и безумный смех.

Первая змеиная голова снова заговорила:

– Злословие, идущее от раздора, приводящее к убийству под началом Ваалберита! – Голова опустилась, легла на пол и замерла с широко открытой пастью. Несколько чудищ оживленно направились к ней, чтобы войти внутрь.

– Слуги Велиара, жаждущие вовлекать в грехи, вселяющие похоть, толкающие на извращения! – Вторая голова сделала то же, что и первая. К ней направилось еще несколько чудовищ.

– На лень и празднество подстрекающие с Астаротом, раздувающим человечье тщеславие! – И третья голова опустилась, принимая новых слуг.

Каждая последующая голосила свое, призывая оставшихся пополнить демонические легионы и занять свои места среди отреченных от бога.

– Хватающие проклятых под знаменем Думаха, толкающие их в бездну вместе с Тахарилом! Здесь обольстители! Провоцирующие на гнев вместе с Сафсиритом! Отвечающие перед Таскифом за развращенных и совокупляющихся со зверями! Исторгающие яд под предводительством Натзирила! Лжецы Сартая, разрушающие человечьи грезы! Поклонники Скафорта, препятствующие богослужению! Желающих причинять боль принимает Ангарей, вселяющий болезни! Смерть детей и нерожденных управляется Аскарой! Жаждущие подстрекать к пагубным удовольствиям рядом с Элхимом! Покровительствующие ворам – примкните к Шеолу, рядом с Шодедом – поощряющие расточительство! Примыкайте к Тсафону, Несиру, Тзалмону и ловите, травите, пытайте кощунствующие души! Карающие стражи для пленников каждой адской пропасти: Тебела, Тсиаха, Нешаха, Гиа, Адамаха, Аратса, Арека!..

Шальная музыка ускорялась, врезаясь в мысли, а ликующий хохот срастался с нею, доводя до безумия.

– Мое имя Утбурд, и я посвящаю тебя! Пей! – приказал карлик, прервав мое потрясение и протягивая почти опустевший кубок.

Коричневого отвара осталось ровно на один глоток, принадлежащий только мне. Трясущимися руками, все еще испытывая сильнейший голод, я взял кубок. В нос ударила кошмарная вонь. Оставшиеся в зале новоявленные чудовища пустились в безумную вакханалию, а находящиеся рядом настороженно наблюдали за моими действиями. Я смотрел на их клыки и когти, понимая, что выбор свелся всего к двум вариантам: угодить в лапы монстров или утратить человеческий облик вместе с ними.

– ПЕЙ!!! – рявкнул карлик, брызнув слюной.

Протянув руку, я вылил остатки пойла на его лысую башку и швырнул кубок в сторону. Стекающие потоки жидкости мгновенно превратились в черных гадюк. Они подняли на меня шипящие головы, обнажая ядовитые клыки. Ярость карлика обрушилась на меня огнем. Я закричал – боль была выжигающей, пронизывающей, испепеляющей все, что во мне до сих пор оставалось.

Пытка прекратилась столь же внезапно, как и началась.

Открыв глаза, я обнаружил рядом черного человека.

Сжав губы, он поднял меня за шкирку и потащил за собой, мимо беспорядочно сношающихся монстров, призывающих присоединиться. Туда, за черную арочную занавесь, за которой скрывалось безграничное пространство, состоящее всецело из лестниц, идущих во всевозможных направлениях. Из лестниц, переплетенных между собой, выгибающихся под прямыми углами, и уходящими ввысь, к новым бесконечным лестницам, двоящимся, троящимся, скручивающимся в мертвые петли и бесформенные зигзаги.

– С чего ты решил, что имеешь выбор? – с холодной яростью спросил он, буравя меня взглядом.

– Но я все еще я, значит, выбор был! – возразил я, пошатнувшись от голода.

– Ты здесь, потому что за это уплатили непомерно высокую цену, а не оттого, что в тебе нуждаются. Самоубийцы даже демонам не нужны!

– Кто же заплатил за то, чтобы я стал адской дрессированной зверушкой?

– Здесь твой шанс БЫТЬ! Без нашего покровительства тебе долго не протянуть! Но вижу, твой спаситель старался зря.

Лжет, чтобы сбить с толку…

Хотя, даже если это правда, я все равно уверен, что поступил правильно.

– Если суждено умереть, хочу умереть человеком, – сказал я, мысленно разгоняя голодную мглу, застилающую взор.

– Все еще считаешь себя таковым? – усмехнулся темный. – На человека ты только похож, но это ненадолго.

– Пока есть силы, буду бороться хотя бы за это.

– Только сил у тебя не осталось, – заметил он.

– Это жалость или сострадание?

Черный человек какое‑то время внимательно изучал мои глаза, словно пытаясь в них что‑то прочитать, а после вздохнул и тихо сказал:

– Идем.

Это было так неожиданно и непохоже на тот леденящий поток отчуждения и ненависти, который довелось ощутить в начале нашего знакомства.

Он выбрал одну из тысячи лестниц, направленных неведомо куда, уводя за собой. Пока мы спускались по каменным ступеням, и эхо шагов гулко отскакивало от стен, я все время ощущал внутреннее беспокойство, будто чьи‑то недобрые глаза наблюдали за каждым моим движением. Чувство страха обострялось и оттого, что краем глаза я то и дело улавливал тени, мелькающие рядом. И почему‑то казалось, стоит оступиться – они схватят и безжалостно разорвут на части.

Наконец мы вышли в пустой длинный коридор со множеством резных дверей, скрывающих столько же тайн. Черный человек открыл первую и жестом пригласил войти.

Глава 3

Только свет внутренний озарит тьму, когда погаснет внешний.

Шелковая занавесь нежно коснулась лица, прежде чем я увидел залитую светом просторную прихожую. Черный человек вошел следом, запер дверь и направился к столу, на котором стоял высокий изящный кальян. Закурив и все так же странно глядя на меня, он погрузился в раздумья.

– Кто ты? – спросил я, набравшись смелости.

– Сам знаешь, – вкрадчиво произнес мужчина, медленно выпуская дым. – Для одних – хозяин, для других – слуга, но всегда и неизменно – демон. Вижу, тебя интересует имя… Пусть будет А́ндрас.

То есть настоящее скрывает?

В его глазах заплясали хитрые огоньки. Оставив кальян, он прошел в большую круглую комнату. Я послушно последовал за ним, пьянея от голода и сладких благоуханий, наполняющих пространство.

Здесь по всей окружности стояли нагруженные всевозможными яствами столы, атласные скатерти сияющими волнами сбегали на зеркальный пол, отражаясь в таком же потолке. Отполированные белые стены демонстрировали окружающую их роскошь.

Повсюду мраморные женские статуи. Одни держат в руках кувшины, другие – серебряные подносы и кубки, третьи – плетеные корзины с фруктами. В центре зала возвышалась ступенчатая круглая кровать таких размеров, что на ней запросто разместилась бы пара десятков человек. На атласных простынях набросано несчетное количество подушек разных форм и размеров, расшитых жемчужными нитями.

– Ешь. – Андрас небрежно указал на этажерки с аппетитными мясными рулетами и икорными тарталетками, рядом с которыми стояли блюда с тонко нарезанной вяленой и копченой говядиной, с золотистыми сырными шариками и с красной рыбой под сливочным соусом. – Что любишь?

– Понимать происходящее, – ответил я, отвернувшись от деликатесов.

Мужчина усмехнулся, отламывая румяную утиную корочку и кладя себе на язык:

– К чему скромность? Гостю дозволен любой каприз!

– Не верю в безвозмездные дары по доброй воле. – Я настороженно осматривался, ожидая подвоха в любой момент. – Тем более от демона.

– Тот бездомный тоже не верил, что ты когда‑нибудь протянешь ему бумажник, полный денег, – заметил Андрас, макая в мед очередной кусочек утиной грудки. – Ну а вопросы о достатке здесь уже не задают, поверь.

– А о родных? Что с моей сестрой? – не унимался я, хотя, признаться, голод не на шутку разбушевался. Владеть собой становилось слишком тяжело.

Темный повернулся спиной и принялся рассматривать одну из статуй:

– Большинство людей после смерти пребывают в состоянии сна. Иногда это беспокойный, наполненный тревогой сон. Иногда безмятежные красочные сновидения, знакомые каждому с детства. Нередко в них слышно едва различимое эхо прожитой жизни и тоска по ней. Иными словами, людские души пребывают в тех местах, которые им роднее всего. А там уже распределяются по преобладающим качествам. Художники с художниками, пьяницы с пьяницами. Поэтому если твоя сестра была достойным человеком, она должна пребывать в обществе себе подобных и видеть спокойные благостные сны.

– Как с ней встретиться?

– Не лги себе, для начала. Утоляй всякую жажду, ведь торжество лишений миновало.

– Хм. И часто ты принимаешь гостей?

– Если бы так и было, вряд ли кто‑то из них вел себя так же нагло.

– Так, значит, у нас обоих это впервые. – Осмелев окончательно, я позволил себе язвительный тон.

В то же мгновение демон резко развернулся, схватил меня за горло и сдавил его, злобно скалясь:

– Как выдернул тебя из лап чертей, так брошу обратно! Не забывайся: ты гость, пока я решаю, как с тобой поступить.

Отпустив меня, он взял со стола пустой серебряный кубок и поднес к скульптуре. Мраморная девушка распахнула белесые глаза и слегка наклонилась, чтобы налить из кувшина красного вина. Как только кубок наполнился, Андрас приложился к напитку, выпив все без остатка. А после, обтерев рукавом мокрые губы, повернулся спиной и резким движением скинул пиджак, оставшись в легкой шелковой рубахе и штанах.

Дважды хлопнув в ладоши, он направился к кровати. Из всех арочных проходов в зал начали входить юные прекрасные девушки. Полупрозрачные платья ничуть не скрывали их совершенные фигуры, золотые пояса подчеркивали пышные бедра, а браслеты тихонько звенели на тонких запястьях. На блестящих волосах красовались диадемы, гребни, бусы и ажурные веера. «Любовь к украшениям у людей не в крови, а глубоко в душе», – подумал я, пока девушки раздевали демона, при этом лаская каждый участок его тела.

АНДРАС

Или дурманящий аромат вскружил мне голову, или смятение, или роскошные девы, но найдя глазами кресло, я едва добрался до него. Я дрожал с головы до пят от сумасшедшей смеси эмоций, наблюдая, как красавицы ласкают мужчину языками, как трутся стройными телами и сладко стонут от наслаждения. Но Андрас глядел на свое отражение в зеркальном потолке отрешенно. Он казался скорее задумчивым или даже несчастным, нежели испытывающим удовольствие.

– Можешь присоединиться, – позвал он сквозь сбивающееся дыхание, и девушки согласно замурлыкали.

– Да-да, иди к нам, милый.

Одна из них выпорхнула и подбежала ко мне, протягивая руку и зазывно улыбаясь. По ее обнаженным плечам рассыпались пышные огненные локоны до талии, настолько тонкой, что я мог бы сомкнуть на ней ладони.

– Попробуй, – томно произнесла она. – Смелее!

– Я… может, позже, – еле слышно ответил я, и тут же испугался своих слов. Мысли в голове отплясывали дикий танец, превращаясь в вихрь невиданной силы.

Рыжеволосая красавица уселась ко мне на колени, обвила руками шею и принялась целовать, сводя с ума. Тем временем неспешное шевеление на кровати переросло в неистовую оргию. Распутницы связали мужчине руки, а на глаза надели шелковую повязку так, чтобы он ничего не видел. Еще одна светловолосая красавица с ангельским личиком подошла ко мне, присела около ног и принялась ласкать, спускаясь все ниже.

Пусть это блаженство не кончается, пусть они продолжают…

В этой расслабленной истоме я больше не мог думать ни о чем. Я напрочь забыл, как попал сюда и кем был раньше.

– Возьми нас, – прошептала на ухо девушка с огненными волосами и таким же нравом. – Мы хотим тебя!

– Да, мы хотим только тебя, – пропели несколько девушек, подошедших только что.

Да, я хотел их всех, но соседство с демоном откровенно напрягало. Или скорее раздражало. Я желал, чтобы он убрался прочь.

– Так избавься от него. Он нам так надоел, – нашептывали прелестные создания. – Мы хотим тебя, только тебя. Ты такой красивый, ты нам очень нравишься!

Я плавился в их жарких объятиях, как нагретый воск, становясь покладистым, превращаясь в их послушную игрушку, лишь бы получить еще больше ласк, поцелуев, лишь бы вдыхать медовый аромат их тел, лишь бы не отрываться от них ни на секунду.

– Помоги нам, милый! Убей его…

Эти слова резанули сознание, подобно острому кинжалу. Я моментально отрезвел и, раскрыв глаза, увидел, что одна из красавиц протянула мне золотой изогнутый кинжал с рубинами на узорной ручке. Как я мог оставаться наивным так долго? Все происходящее – сладкий обман, которому нельзя поддаваться!

Я со всей силы толкнул рыжеволосую и резко встал с кресла.

– Мы подарим тебе величайшее удовольствие, не отказывай нам.

Отталкивая девушек, я искал способ покинуть это шальное место как можно быстрее, чувствуя себя марионеткой в недобрых могущественных руках. Нужно бежать! Бежать, не оглядываясь, пока кинжал не вонзили в меня.

Может ли дух умереть? Исходя из реальности испытываемых ощущений, напрашивается вывод, что в лучшем случае я почувствую острую боль. Или останусь в плену чертовок и забуду собственное имя, погрязнув в пороке.

– Куда же ты? Мы не причиним тебе зла, – нежнейшим голосом произнесла дева с ангельским лицом, схватив мою руку в попытке задержать.

– Я здесь не останусь.

Девушки приподняли брови в недоумении. В их взгляде проскользнуло что‑то зловещее. Светловолосая нахмурилась, разочарованно цокнула языком, схватила золотой кинжал, прошла к Андрасу и лезвием полоснула ему горло. Алая кровь хлынула на белоснежные простыни, и сказка превратилась в сущий кошмар. Я без оглядки кинулся к выходу, услышав за спиной девичий хохот.

– Беги-беги, зайчик, но помни: где‑то в лесу притаилась ядовитая змея!

Добежав до двери, я почувствовал, как сознание путается с каждой секундой все сильнее. Ноги не слушались, то и дело подкашивались, и я рухнул на пол, ослабевший и беззащитный. Картинка перед глазами кружилась все быстрее и быстрее, голоса смешались в дичайший хор и… неожиданно смолкли.

Андрас подал руку, помогая подняться.

Мы остались вдвоем в обманчивом логове. Мысли немного прояснились.

– Что это было? Проверка?! – негодовал я, стараясь сдержать эмоции.

– Чтобы испытать человека, достаточно предоставить ему выбор. Раз тебе хватило воли противостоять ситуации, значит, не такое уж ты и ничтожество.

Я решил пропустить оскорбление мимо ушей. В конце концов, мое положение по-прежнему весьма плачевно.

– А если бы я поддался… я бы умер?

– Ты все боишься умереть. – Кривая ухмылка исказила лицо Андраса. – Пойми, смерти и пустоты в привычном понимании не существует. Энергия трансформируется, претерпевает всяческие изменения, но никогда не исчезает бесследно. Память Многомирья хранит каждое произошедшее событие вне временных границ, словно оно никогда не начиналось и никогда не оканчивалось, а просто было и будет всегда.

Смысл последних слов я так и не понял.

– Значит, вы разыграли шоу, наблюдая за моей реакцией. Возможно, заигрались. Но кровь‑то зачем?

– А каков эффект! – рассмеялся демон. – В мире духов многое выражено в привычном для людей понимании. Именно оно формирует возникающие образы.

– То есть игра воображения нарисует передо мной что угодно, и я не смогу отличить это от реальности?

– Прежде чем об этом говорить, осознай, что такое воображение, а уже потом задай себе вопрос – может ли оно играть? Мир наполнен иллюзиями. Порой кажется, он только из них и состоит. Но это не значит, что иллюзии чем‑то отличаются от того, что принято называть «реальностью». – Он опустил голову и расплывчато добавил: – Иногда выдуманный мир становится убежищем, учителем и сладкой исцеляющей сказкой…

Выходит, последняя звезда потухнет скорее, чем самый древний и мудрый дух проверит всю полученную информацию. И сдается мне, реальность без иллюзий существовать не сможет, поскольку это одно целое, неразрывное, подобное. Каждое знание может быть верным, однако не единственно верным. Каждое знание всегда будет недостаточным, чтобы всецело довериться ему. И, конечно, знание, полученное от демона, заслуживает доверия в наименьшей степени.

– И все же я чувствую, что ты мне помог, – признался я.

– А что, если я, как и ты, пытаюсь идти против своей природы? – отозвался Андрас.

– Знаю, я ужасный человек и заслужил быть здесь. Но все‑таки я не из тех, кто забывает добро.

– Пусть об этом судят другие.

– Другие вообще судить не имеют никакого права! – вспылил я.

– Так ты поешь? – невинно поинтересовался Андрас и указал на столы, полные яств.

– Лучше скажи, что дальше?

– Насильно держать не стану, поэтому отпущу, но выход тебе предстоит найти самостоятельно.

– Идет! – ответил я, не веря в услышанное.

– Не стоит радоваться раньше срока, – высказал он. – Ты привык сравнивать себя с окружающими и анализировать, в чем их превосходишь. И каждый раз действительно находил достоинства, возвышающие тебя над остальными. Высокий интеллект, отличная память, эрудиция – удачная комбинация качеств для успеха в материальном мире. Ты был ослеплен честолюбием, даже не задумываясь, насколько прогнил. Ты всегда ошибался на свой счет и продолжаешь ошибаться до сих пор. Потому твои руки черны. У проклятых всегда черные руки. Я вижу зло в тебе, чувствую его, оно переполняет тебя. Тьма породила тебя, это твоя изначальная суть, твоя родоначальная природа. Тьма – путь, предназначенный тебе. Можешь временно свернуть с него, оставив нас, но убежать от самого себя невозможно.

Меня словно поразило громом. Гул возмущения мешал сосредоточиться. Я никогда не считал себя хорошим человеком, но и абсолютным злом не казался. По крайней мере, мне ведома любовь! Так мог ли демон ошибаться?

– Я сумел противостоять искушениям, отказался от предложенных щедрот! Тем самым начал менять свою природу, разве нет?!

– Рано или поздно ты захочешь вернуться, чтобы стать нашим верным последователем. Если, конечно, выживешь, что маловероятно. Когда будешь готов примкнуть к нам, просто позови меня. И не волнуйся – попасть в ад куда проще, чем выбраться из него.

«Тьма породила тебя», – отзывалось эхом снова и снова. Новые вопросы взволновали меня. Какая опасная мощь хранится в темном детище, скрывающемся под личиной добродетели? Как я могу доверять себе, если ничего не знаю о собственном предназначении? Что, если я носитель опасного вируса, который в любой момент может пробудиться, подавить мысли, исказить желания и взять все под тотальный контроль?

Я – зло? Я скрытый демон? Даже если так, я не могу возненавидеть себя. Не хочу терзаться догадками и мыслями о предназначении. Что, если Андрас пытается внушить чувство вины? Если добивается, чтобы я поверил в небылицы? Вдруг это очередная попытка заманить в ловушку? В конце концов, почему он так уверен, что видит истину? Нет, я желаю познать себя сам и сделать полностью осознанный выбор стороны, к которой примкну. И если мне предначертано слиться с тьмой, перед этим я должен точно знать, от чего отказываюсь.

Андрас, уловив мои размышления, хлопнул в ладоши, и в ту же секунду комната опустела. В центре вместо кровати стояла одинокая дверь. Справа от нее – стеклянный столик, на нем – подсвечник с зажженной свечой.

Не дожидаясь команды, я решительно подошел к двери и открыл ее. За ней скрывалась непроглядная всепоглощающая тьма и ничего, кроме тьмы. Но меня это не остановит. Я взял свечу и, выдохнув, собрался войти в плотное черное пространство.

– Тьма населена голодными чудовищами, некогда изгнанными или ушедшими, как и ты, по собственной воле. Они будут пытаться поймать тебя, заманить в ловушку, обмануть. Свет защитит от них. Но ты должен найти выход до того, как свеча погаснет. Не успеешь – тебя съедят.

– Не стану бояться того, что еще не случилось. Возможно, у меня получится спрятаться в этой тьме даже после того, как свеча погаснет.

– Тогда превратишься в одного из них, навечно оставшись во тьме. Никто тебе не поможет, никто не услышит призывы о помощи. Постепенно сознание замкнется в себе, ты больше никого не увидишь рядом. Даже враждебные голодные духи покажутся приятной компанией, навсегда покинувшей тебя. Тьма станет твоей личной одиночной камерой, без начала и конца, без единого случайного странника. А знаешь, что ждет разум во тьме и одиночестве спустя долгое время? Безумие. И началом станут беспокойные мысли о врагах, которым ты так и не отомстил. Ты будешь думать о том, как они процветают, радуются жизни, продолжают род, и при этом начнешь медленно сходить с ума. Но пока ты здесь, могу предложить услугу. – Лицо Андраса было непроницаемо, а глаза все так же черны и опасны.

– Ну, – обернулся я, догадываясь, что он специально оттягивает время, пока горит спасительная свеча.

– В моей власти отобрать жизнь любого человека, которого назовешь.

Да, есть один человек, кому я действительно желаю смерти. Тот, кто сбил мою сестру и скрылся. Я ненавижу его и обрету покой только тогда, когда настанет момент расплаты. Но призову его к ответу сам. Без посторонней помощи.

– Не нужно, – сухо ответил я. – Это все?

– Возможна еще одна услуга.

– Она связана с выходом отсюда? – Я свечой указал на тьму впереди.

– Нет.

– Она обязует меня как‑то расплатиться с тобой?

– Да.

– Тогда прощай, – бросил я, шагнул в неизвестность, и дверь с шумом захлопнулась.

Свеча едва освещала пространство. Рядом не было никого, и я без промедления пошел вперед. Бредя в темноте, я размышлял, почему демон отпустил меня? Какую выгоду он извлек из моего побега? Не попал ли я в западню по собственному согласию, доверившись тому, о ком ничего не знаю, кроме того, что он преданно служит злу?

Я никогда не доверял людям без истории, без знания их прошлого, а в мире духов восприятие перевернулось. Я хотел верить, что меня никогда не обманут. Хотел верить, что безошибочно распознаю ложь. Хаос в мыслях мешал сосредоточиться и подумать о главном.

Как должен выглядеть выход к свободе? Это дверь? Тайный проход? Может, извилистый тоннель? Я не ощущал в окружающем пространстве никаких границ, бездна окутала со всех сторон вместе с усиливающимся ощущением безысходности. Кроме бескрайнего мрака, на пути не попадалось ничего, однако, вспомнив предостережение Андраса о голодных чудовищах, я нашел в этом добрый знак.

– Мы здесь, – прошептал кто‑то сзади. Холод пробежал по шее и плечам. – Не смотри нам в глаза, а то хуже будет.

Казалось бы, я подготовился к встрече, но безвыходность положения сделала свое дело. Низкорослые и высокие твари проступали отовсюду, мерзкие морды пронзали голодным взглядом, руки, свисающие ниже колен, перебирали воздух. Короткие ноги заставляли их хромать и медленно волочиться в полуприседе. Их было так много, что убежать не представлялось возможным.

Я должен не обращать внимания и продолжать поиски, только страх не утихал, открывая меня перед ними и выставляя все более беспомощным, жалким, потерянным. Страх разрушал меня, ослаблял, и чудовища знали это, чуя легкую наживу.

Один из монстров, неестественно выкрутив шею, подобрался слишком близко. Уводя взгляд в сторону, я боковым зрением отметил, как свеча осветила его провалившийся гнилой нос, который сразу же покрылся ожогами. Чудовище, взвизгнув, отпрянуло от света.

«А если они потушат свечу дуновением?» – подумал я, глядя на ровное, непоколебимое пламя. От моего дыхания оно даже не дрожало. Здесь не было ни ветра, ни осязаемых воздушных масс. Поэтому свеча будет гореть до тех пор, пока не закончится восковой стебель. Но только до тех пор.

Я медленно продвигался вперед, стараясь поверх рогатых голов увидеть что‑то кроме черноты. Голодные монстры ругались, злились, скреблись о невидимую преграду, отделяющую меня от них. Их становилось все больше и больше. Они плотно обступали световое пятно, тесно прижимаясь друг к другу и смыкая смертоносное кольцо.

Неподалеку я заметил прямоугольное очертание и, сосредоточив на нем взгляд, убедился, что это дверь. Такая же, как та, что привела сюда. Я быстро побежал вперед, чудовища бросились врассыпную, рискуя обжечься светом свечи. Тьма, накрадываясь, следовала по пятам.

Приблизившись к двери, я протянул было руку, чтобы отворить ее, как вдруг она ожила, превращаясь в странное разумное существо. Сгорбленное, скрюченное, отдаленно похожее на человека, голое и лысое, со стертым лицом. Я тут же отпрянул, не веря глазам, пока он медленно надвигался, щелкая пальцами. Попытки внушить самому себе, что он безвреден, не давали результата. Темнота наступала со всех сторон, заполняя все вокруг. Пламя свечи ослабло, свет потускнел.

И тут до меня наконец дошло – именно свет и выдавал меня, приманивая чудищ, как ночных мотыльков. Я так боялся попасть в ловушку, что не заметил, как уже угодил в нее. Попал в кошмар, от которого невозможно проснуться.

Одно из гигантских чудовищ с козлиными чертами растолкало мелких монстров и поравнялось со мной. У него были человеческие руки, покрытые густой свалявшейся серой шерстью, козлиные ноги, оканчивающиеся увесистыми копытами. Из курчавых длинных волос поднималось три массивных рога, а глаза словно вобрали всю черноту здешней пустоши.

– Увидел! Увидел! Увидел! – раздался скрипучий ехидный голос. Его обладатель нагнулся, встретившись со мной голодным взглядом. – Я не стану делиться с ними, обещаю, – произнес он мне прямо в лицо и оскалил желтые кривые зубы. Нижняя челюсть двигалась вперед-назад, вместо того, чтобы скользить вверх-вниз, как это обычно бывает. – Этим ртом я буду жевать твои глаза!

«Мир наполнен иллюзиями. Порой кажется, он только из них и состоит», – вспомнил я слова Андраса. А если всех этих существ нарисовало мое испуганное сознание? Были бы они здесь, если бы демон не рассказал?

Все эти монстры появились сразу же после того, как я о них вспомнил. Пока я не задумывался, даже свет свечи оставался для них незамеченным. Выходит, они отреагировали на мои мысли и страхи. Или же мои страхи породили их. Осталось понять, какой из двух вариантов правильный. И нужно поторопиться, ведь от свечи осталась ровно половина.

Так что же такое воображение, и как оно может играть?

– Протяни руку и дотронься до пламени, – приказал я черту, собрав волю в кулак. Она была как никогда сильна, и даже страх временно отступил.

Тот округлил глаза от удивления.

– Приказываю тебе: коснись огня! – сказал я громче, протянув ему свечу.

Обросшая серой шерстью рука медленно потянулась к свету, а он все так же смотрел на меня, как завороженный. Его рука замерла всего в сантиметре от огня, но оранжевый свет не причинил существу никакого вреда.

– Трогай огонь, бес! – велел я, ощущая над головой энергетические вихри. Сила пребывала со мной и во мне. Ни одно из чудовищ не сможет подчинить меня.

Черт дотронулся до огня и пропал.

Остальные разом смолкли, уставившись на пламя догорающей свечи. Я и сам не понимал, что произошло, но не собирался больше позволять непониманию порождать новые страхи. Никто не посмеет причинить мне вред, если я сам не допущу этого в мыслях. Полный мысленный контроль – таковым представился мне единственно верный способ победы над нечистью. Прозрачная чистота намерений, чистота мыслей, чистота души. Само желание этого достичь. Но для начала нужно перестать зависеть от каких‑либо обстоятельств.

И я задул свечу.

Погрузившись в кромешную тьму, я стоял, не смея шелохнуться.

Ничего не происходило.

Интуиция говорила, что чудовища исчезли. Я не слышал их, не чувствовал прерывистого хриплого дыхания. Меня никто не трогал и тем более никто не набросился, чтобы растерзать.

Странно, но окончательно запутавшись в происходящем, я все больше ощущал смелость. Представил, что мрак передо мной – это плотная тряпичная завеса, попытался ее сорвать, однако рука ничего не нащупала. Попробовал проковырять в черноте дыру, снова бесполезно. Попробовал снять воображаемую маску, развязать бархатную повязку на глазах, и в очередной раз нет. Постарался упасть в темень и подпрыгнуть вверх, хоть за что‑то ухватившись. Испробовал несколько резких рывков за грань, даже попытался втереть себя в черноту, слиться с ней.

Тщетно.

Я не попал в тупик лишь потому, что тупика в этом странном месте не существует.

Мне оставалось лишь разогнать черноту усилием воли.

Сосредоточившись на любви, я решил, что сейчас все станет ярче и светлее.

Невероятно, но враждебное пространство повиновалось, светлея с каждым мгновением!

Тьма отступала.

Я нашел из нее выход.

Глава 4

По вере вашей.

Я находился в центре пустой площади. Если она где‑то и кончалась, то очень далеко, поскольку границ не было видно. Поверхность площади, выложенная строгой серой мозаикой, сливалась с горизонтом. Небо над головой затянули свинцовые тучи без единого просвета, такие же серые, как и площадь. Вокруг не оказалось ничего, кроме серого опустошающего пространства. Я сделал несколько неуверенных шагов вперед, только данность вокруг не изменилась. Сорвался на бег, ноги несли меня все дальше, но это было лишено всякого смысла. Почему‑то не покидало ощущение, что за мной наблюдают в ожидании разумных действий.

Остановившись и отметив отсутствие усталости, я таращился по сторонам, словно зверь, загнанный в клетку. Что теперь? Может, это именно то, о чем говорил Андрас? Та самая бесконечная одиночная пустота, в которой я оказался, как только погасла свеча? Пустота, в которой мне предстоит потерять рассудок?

«Эгей!» – прокричал я первое, что взбрело в голову.

Эхо тройной волной прокатилось по площади, а затем ее сотряс грохот. Потребовалось некоторое время, чтобы различить в нем звон множества колоколов. Что‑то начало происходить, но стоило ли радоваться?

Звон усиливался, раздаваясь откуда‑то сверху, однако плотные тучи скрывали колокола. Несмотря на то, что я пробежал внушительное расстояние, звук раздавался точно надо мной. Это могло означать то, что либо колокола были везде, либо возникали там, где я находился.

Облака понемногу рассеивались, освобождая свет. Он лился на меня, пронизывая насквозь. По сторонам различалось едва уловимое движение.

На площадь являлись тени.

Сначала их было немного, но количество возрастало в геометрической прогрессии. Тени не замечали меня и, появляясь из ниоткуда, продолжали неспешное движение неподалеку. Поклявшись самому себе не бояться неизведанного, я просто настороженно наблюдал.

Колокола продолжали угрожающе бить, еще немного – и звуковые вибрации обрушатся, сокрушив меня. Неужели так начинается Страшный суд? Неужели совсем скоро ждет расплата за все грехи, которых было так много! Колокола упорно гремели громче, и громче, и громче. Я стоял под лучами света, наблюдая, как площадь наполнилась тенями.

Их движение упорядочилось. Они образовывали нечто вроде длинного коридора. Часть теней занимала правую сторону, остальные – левую. Я не мог различить лица, но был уверен – сейчас их взор направлен только на меня. А еще ощущал, что знаю каждого из них, и все они знают меня.

В конце этого живого коридора где‑то на горизонте появился яркий свет. Он быстро направлялся ко мне, скользя над мозаикой площади, и вскоре я различил в нем седовласого старца. Я готовился увидеть в его глазах отягощенность, разочарование и боль за мою напрасно прожитую жизнь. Но когда старец приблизился, я не заметил напряженности в многочисленных глубоких морщинах. Я ощутил легкость во взгляде, почувствовал поддержку и понимание.

– Что бы ты мог показать мне? – спокойно спросил он.

И не было уверенности сильнее, чем в том, что он знал абсолютно все о каждом моем поступке, о каждом решении, о каждой случайной мысли.

Знал, что я самоубийца.

Я чувствовал: старец расстроен из-за того, что мне не хватило мужества пережить трудности. Я рано сдался и теперь догадывался, что когда‑нибудь еще встречусь лицом к лицу с уготованными сложностями, от которых попытался сбежать, прервав жизнь. Те же проблемы будут ждать меня, возможно, в следующем воплощении. Преждевременно сведя счеты с жизнью, я просто впустую ее потратил.

– Мне очень грустно из-за того, что ты сделал. Самая важная и главная обязанность человека – ценить жизнь, – тихо произнес старец. – Изменить отпущенную продолжительность жизни одним человеческим желанием невозможно, лишь милость свыше влияет на этот срок. Если же человек сам обрывает свою жизнь, это всегда не вовремя. Его миссия не выполнена, результаты перечеркиваются, и целая жизнь потрачена впустую. Кроме того, самовольный выпад из жизни вредит общему ритму и влечет нежелательные последствия во всех сферах.

– Если я верно понял, душа, где бы ни пребывала, несет в себе суммарный жизненный опыт во всех проявлениях, – начал я. – Но если мой результат перечеркнулся, почему я здесь? Разве я не должен начать сначала? Какой‑нибудь простой неразумной песчинкой в пустыне…

– Надеюсь, ты извлечешь урок: самоубийство – величайшая ошибка из всех возможных. Если впредь будешь бояться этой идеи, она никогда не овладеет твоим сознанием и не возьмет над ним верх. Ты ведь догадываешься, почему переродиться человеком так ценно?

Я подумал о том, что отличает человека от остальных созданий. Он осознает себя и свое место в мире, волен в выборе, а спектр действий так широк, что он вправе даже сменить континент, на котором будет жить. Кроме того, человек отличается различными эмоциями, полон чувств, восприимчив к искусству и может его создавать. Тянется к познанию и стремится к совершенству, движимый верой в светлое будущее. Проще говоря, человек живет не только инстинктами, в отличие от животных. Наша жизнь – яркая череда обстоятельств, которые никогда не повторяются, это наилучшая комбинация возможностей для воспитания души.

– Верно, – прочел мои мысли старец. – А еще в человеке заложено умение приспосабливаться. Он может сохранять самообладание вопреки любым внешним угрозам. В страданиях проявляется внутренняя борьба, благодаря которой нельзя остаться посредственностью. Самоубийца же придает физической жизни слишком большую важность, как бы это странно ни звучало. Именно поэтому ты с такой легкостью расстался с жизнью – слишком большой важностью наделил материальный мир.

Вдруг стало любопытно, все ли люди попадают в это место? Или оно существует именно на этом отрезке времени только для меня?

Я чувствовал, как старец, мирно глядя в мои глаза, видит всю мою необъятную сущность. Понимает ее целостность так явно, как никогда не понимал даже я сам. Между нами возникла связь, единение сознаний, и в этом единстве мы видели события всей моей жизни. Словно эпизоды биографического фильма в обратной перемотке, от смерти и дальше вглубь памяти, в самые ее недра.

Я видел успешного мужчину в деловом костюме, приходящего в пустой неуютный дом, где его никто не ждал. Видел первые переговоры с огромной компанией. Блестящее выступление. На лицах присутствующих – восторг и гордость. Я на взлете и кажется, передо мной открыты любые двери.

А вот и трудоголик, который каждый день задерживается в офисе до ночи и таскает начальству кофе. Работая, я провожу жизнь наиболее продуктивно, тем самым спасаясь от одиночества. Именно здесь мне еще предстоит раскрыть свои таланты и лидерские качества.

Ищу работу. Весьма унизительное время – копаться в объявлениях, обзванивать фирмы. Я с отличием закончил престижный институт не для того, чтобы предлагать свои услуги, как проститутка. Надеюсь, какая‑нибудь крупная компания скоро обратит внимание на мою кандидатуру, взглянув на безупречное резюме.

Выпускной. Все парни пришли с подружками и танцуют. Похоже, им весело, пока я сижу в стороне и жалею, что нагрубил сестре. Я запретил ей приходить, ведь про нас давно распускают слухи. Хотел оградить ее от грязных домыслов этих придурков. Но она так желала присутствовать в момент вручения диплома, ждала этого дня и теперь со слезами швыряет в меня заранее купленное платье…

Студенческие годы пролетают один за другим. Я – лучший ученик и староста группы, проводящий все время над учебниками и конспектами. У меня нет друзей, нет девушки, хотя желающих немало.

Университетский ивовый парк и очередная студентка, краснея, признается в чувствах. Я часто этим пользуюсь, и столь же часто по моей вине льются девичьи слезы. Что сказать – состою из сплошных недостатков. Самовлюблен, горд, тщеславен. Молчаливое сердце начинает трепетать только в моменты общения с сестрой. Каждую ночь мы созваниваемся и болтаем часами напролет. Она знает обо мне все, видит покрытую копотью душу и все равно продолжает любить. С ней легко, потому что не нужно притворяться. Никто больше не знает меня и никто не заслуживает.

Первый курс. Я худой прыщавый всезнайка. Девушки иногда хихикают, хотя это не сильно волнует. Запишусь в спортзал, чтобы однажды тоже посмеяться. Скучаю по сестре. Мы еще никогда не разлучались на такой долгий срок.

Вступительные экзамены, неопределенность и страх, что всю жизнь придется сидеть на родительской шее. Родители запретили нам с сестрой подавать заявки в один институт, намеренно желая нас разделить. Они, как и все, видят в наших чувствах угрозу. Почему мы так быстро выросли? Почему любить друг друга вдруг стало неправильно?

Детство – счастливейшая пора! Крепка вера в то, что в ящике письменного стола живут крошечные гномы, ожившие игрушки защищают сон по ночам, а в каждом шкафу по правде скрывается сказочный мир, населенный забавными добрыми троллями. Родители очень любят нас и радуются, что мы дружны. Мы понимаем друг друга с полуслова, заканчиваем друг за другом фразы, у нас общие игрушки, и мы никогда из-за них не воюем.

Вот мы играем в бабушкином саду в догонялки. Сестра прячется за деревьями, а я в самом деле боюсь ее не найти. Но всегда нахожу, и мы громко смеемся. Воздух детства пропитался нашим смехом и запахом бабушкиных булочек с корицей. Нам подарили новый мяч.

Мы с сестренкой в колыбельке. Ее слишком туго запеленали, ей неудобно, и она громко плачет. Я смотрю за прутья кроватки, в комнату забежала мама. Она проверяет, все ли у нас в порядке, и я хочу ей все объяснить, только язык не слушается. Злюсь, ведь мысли в голове четко сформированы. От этого я тоже срываюсь в плач. Мама дает нам теплое молоко в бутылочке, – очень вкусно. Мы успокаиваемся и засыпаем, глядя как потолок детской то чуть темнеет, то становится светлее из-за проплывающих за окном облаков.

Меня кладут на что‑то очень холодное, я громко плачу. Успокаиваюсь только на маминых руках. Принесли сестренку, мы снова вместе, нам тепло. Хорошо, что рядом мама и папа, я сразу узнал их любящие голоса. Они счастливы оттого, что нас двое.

Вокруг холодно. Свет слишком яркий. Сестренку куда‑то унесли. Разлука тянется вечность. Мне больно и страшно, воздух режет грудь, я плачу от смеси незнакомых ощущений.

Мы внутри мамы, счастливые и крохотные. Мы сами выбрали эту семью, стремились попасть именно к ним. К мудрым родителям, способным разбудить совесть и заложить верное понимание жизненных правил. Они даже не догадываются об этом, но уже так любят нас и ждут. Вот мама поет колыбельную. Мы хорошо слышим голоса, особенно мамин. И нам очень нравится, когда папа гладит ей животик. У него большие и горячие ладони. Совсем скоро он будет нас обнимать!

Жаль, что воспоминания со временем меркнут и рассеиваются. От этого жизнь кажется слишком быстротечной. И вот – я снова в центре серой площади, колокола стихли, наступила тишина. Старец молча глядит ясным взором.

У меня есть время подумать об увиденном, по-новому оценить произошедшее. Смешались воедино скорбь многих потерь, радость многих побед, от глубокого сна пробудились все былые переживания, обиды, восторги, все то, что я ощущал на протяжении долгих лет.

События жизни с этой, недоступной ранее высоты теперь оценивались иначе. Я постоянно ошибался насчет других. Там, где я считал, что требуется помощь, на самом деле царил праздник. Там, где я искал приюта, на самом деле оказалась выжженная степь. Там, где я думал, что все сложно, на самом деле все элементарно.

Сейчас я был одновременно и зрелым мужчиной, и младенцем. И вдруг понял все: что это за место, кто такие тени, кем мне приходился старец и что нужно сделать теперь.

Старец, почувствовав мое прозрение, отошел в сторону и указал рукой туда, куда я собирался пойти. Двинувшись вперед по коридору, образованному тенями, я отметил: стоило к ним приблизиться – проявлялись лица. Теперь это люди. Все те, кого я когда‑либо встречал в жизни.

По левую сторону стояли умершие, по правую – ныне живущие. Все они при жизни вызывали различные эмоции – хорошие и плохие. Теперь открылось иное понимание их действий, поскольку я видел суть их глубоких душ, едва взглянув в глаза. Некоторых я знал с незапамятных времен. Мы часто встречались в прошлых воплощениях.

Они окружали меня при жизни, потому что, так или иначе, я нуждался в них. Все, не сознавая, были моими учителями, а самыми полезными для развития являлись враги и недоброжелатели. Благодаря их колким словам и скверным поступкам я видел, каким быть нельзя. В то время как добрые искренние люди открывали те качества, которые необходимо в себе взращивать.

Они играли эти роли только для меня. Пока я злился на их резкие высказывания, суждения, доводы, наши души вели усердную работу. Не соглашаясь внутри себя или протестуя открыто, мы имели возможность совершенствоваться и стремиться вперед, избирая собственный уникальный путь, отличный от чужих запыленных дорог.

Теперь я видел, что окружающий мир менялся только тогда, когда значительные перемены происходили в моем внутреннем мире. Стоило выкарабкаться из неприятности – и я предотвращал последующие, подобные предыдущей. Следом жизнь преподносила новые проблемы, которые я должен был научиться решать. Иначе неусвоенный урок повторялся и множился в самых разных формах. При этом каждое мое решение было верным, поскольку всегда служило уроком. Неудачи стали важной частью понимания сути вещей. Они ломали восприятие, заставляя менять мысли и поведение.

Несомненно, мудрость ступает только под руку с опытом, с лично пережитыми моментами судьбы. Она не умножается от количества прочитанных книг, не усваивается на лекциях, если для нее нет необходимой почвы.

Все мы взаимосвязаны и едины, точно огромная семья, в которой никто никого не покинет и не забудет. Никто здесь не был чужим. И невозможно причинить вред другому, не навредив самому себе. Любая агрессия обязательно отражается на агрессоре. А помощь людям влечет цепь благоприятных событий. Это мудрый вселенский закон, означающий, что все мы равны и живем в справедливом мире. И тот враждебный мир, который окружал меня, являлся отражением меня самого, враждебного и запутавшегося.

Были времена, когда я пытался воспитать в себе добродетели, поклявшись относиться к каждому человеку так, словно никогда его больше не увижу. Одна из многих клятв, однако соблюдать ее оказалось сложней всего. Так я думал тогда. Оказывается, куда труднее научиться самопрощению. Я возненавидел себя за то, что причинил столько боли другим по глупости, не ведая истины, не зная ничьих мотивов. Ранил снова и снова, не задумываясь. Гнев, злоба, воровство, предательство, тщеславие, алчность, злословие, зависть, вранье – моему багажу достоинств нет равных. Теперь внутренние раны обнажены, и мне безумно жаль. Мое мучение – проступки, и самый страшный суд – суд совести.

Именно он свершался прямо сейчас.

Я искал глазами сестру, но в числе родных ее не оказалось. Родители, бабушки и дедушки улыбались мне, а я просил прощения за то, что часто заставлял их беспокоиться. За то, что грубил, будучи не в настроении. За то, что не понимал их, обижаясь на то, что они не понимают меня. Они лишь молча кивали и продолжали улыбаться. Между нами теплились энергии симпатии, уважения, братства.

Я ощутил, как разрываются родственные связи. Должно быть, родители – лишь временные спутники для блуждающей одинокой души. Но я всегда буду благодарен за помощь и опыт, приобретенный рядом с такими хорошими людьми.

Дальше стояли воспитатели, учителя, друзья, приятели, недруги и враги… Здесь был каждый из тех, чьего общества я избегал при жизни. Люди, которые раздражали противоположным взглядом на вещи, безответно влюбленные девушки, бесхребетные знакомые, у кого я занимал деньги и не возвращал, неудачники, от которых не было пользы, назойливые болтуны и сплетники и все те, кто пытался использовать наше знакомство в собственных целях, именуя это «дружеской помощью», «взаимовыручкой» без взаимности.

Их лица были хмурыми, взгляд – выжидающим. Я видел всякого затаившего обиду, понимая, в чем именно заключалась моя вина. Искренне просил прощения, и они снисходительно давали его. Между нами полностью отсутствовала враждебность благодаря тому, что здесь мы ощущали связь в полной открытости и принятии.

Множество людей пострадало из-за меня. Обиды держали мою душу между землей и небом, как цепи держат измученного узника. Эта печаль надолго омрачила наши души, сейчас пришел момент очищения. Они поступали не так, как я от них ожидал, и в этом состояла общая вина, от которой мы освобождали друг друга. И я чувствовал, как возвращается напрасно растраченная когда‑то энергия.

Прощание длилось и долго, и коротко, но в конце концов коридор кончился. Я простил каждого, но так и не встретился с сестрой.

Почему ее нет?

Я терялся в предположениях, и каждая последующая догадка пугала все сильнее. Если любовь к сестре и была моим величайшим грехом, я желал прямо сейчас принять наказание, только бы узнать, что с ней. В безопасности ли ее душа? Неведение уничтожало хуже самой страшной пытки. Если полная изоляция от сестры – главное наказание, долго ли я смогу выносить эту муку? Быть может, всех близнецов в итоге ждет разлука, чтобы их души обрели наконец необходимую целостность?

Освобожденные от тяги обид души исчезли, и площадь снова опустела. Облака развеялись, исчезла гнетущая атмосфера, и в ясном небе засияли звезды. Их приветливый блеск был различим на фоне безмятежного голубого неба.

Разглядывая причудливую звездную россыпь, я обнаружил новое знание. С Земли эти звезды никогда не были видны. Ни один живущий о них не знает, поскольку это таинственное мерцание предназначено только для ушедших. Звезды внушали надежду и приглашали к себе, в край глубоких прекрасных сновидений. Нужно лишь распахнуть крылья, чтобы возвыситься до них.

В образовавшейся тишине остались я и старец-праотец. Я подошел ближе, испытывая любовь, преданность, благодарность и уважение. Когда‑то его великий древний дух дал начало нам с сестрой, открыв бесконечное количество возможностей. Я смотрел в его ясные, полные божественной мудрости глаза и ощущал каждый миг, когда он укрывал собою, защищая от болезни или недоброго слова. Он заботился обо мне, расчищая тернистый путь, но тогда я не мог его видеть и думал, что фортуна – нечто само собой разумеющееся.

Невзирая на мое самомнение, старец продолжал оберегать, пока я не сдался. Если бы я знал о своем покровителе, то постыдился бы отпускать жизнь так легко, да и жил бы иначе, по совести. Заботился бы о красоте собственной души, учил бы этому окружающих. Не натворил бы всего того, за что сейчас молил прощения. Если бы я только знал…

– Путь пройден не напрасно, – сказал старец.

– Я был ужасным человеком! На мне повисло так много грехов, как же это вынести сейчас, когда я прозрел?

– Ты ведь понимаешь, что жил так, как считал нужным, и не мог знать того, что знаешь сейчас, освободившись от материальных оков. Человеческий ум затуманен общественными условностями, он слишком далек от чистоты и прозрачности. То, что ты именуешь грехом, в действительности – действие, направленное себе во вред и совершенное от незнания. Просвещенный ум не ошибается, не совершает грехов, но такие умы в материальном мире встречаются крайне редко. Поэтому никто не будет тебя винить, ведь каждый шел этой дорогой.

– Каждый? Неужели не существует исключений?

Старец улыбнулся:

– Ты все уже знал и скоро вновь вспомнишь. Сначала приходится пройти тысячи жизней, чтобы понять – есть нечто большее, чем еда, борьба или власть. Потом следуют тысячи жизней, чтобы постичь понимание совершенства и любви. А затем следуют еще сотни воплощений, чтобы достичь этого совершенства. Являть его.

Было крайне любопытно, на какой стадии развития находится моя душа. Наверное, где‑то в самом начале…

– Критериев для такой оценки не существует и существовать не может. Ты не сильнее остальных и не слабее их, поскольку предназначение каждой души в самопознании. Высота духа равна только удовлетворению от него здесь и сейчас. Если чувствуешь, что можешь расти выше, постичь больше, овладеть более значительным – то продолжаешь двигаться без подведения итогов. Приходит понимание, вместе с ним – принятие вселенских законов, осознание их глубины и мудрости. В этом принятии нет привязанности к результатам, есть только наслаждение каждым прожитым мгновением. Истинная радость без ожидания будущего. Поэтому нужно ценить каждый миг, использовать его по предназначению, стремиться понять самого себя. И того, чей частицей являешься.

Бог наделил людей возможностью мыслить и совершать собственный осознанный выбор. Чего же он ждет от своих непослушных, постоянно ошибающихся частиц? В материальном мире мне было бы проще ответить на этот вопрос. Я бы вспомнил религиозные заповеди: не убивай, не воруй, не лги… Вспомнил бы список грехов – чревоугодие, блуд, алчность, гордыня и прочие. Все это было обо мне, включая смертный грех – самоубийство. И все‑таки моя душа еще жива. «Мыслю, следовательно, существую», – говорил Декарт. Так какое правило важнее высеченных на скрижалях? На что нужно опираться прежде всего, чтобы стать достойным бога?

– Во всем есть двойственность, земные религии не исключение, – продолжил старец. – Любая из них может как приблизить к первозданному свету, так и отдалить от него. Ты встречал много людей, называющих себя религиозными. Они совершали предписанные обряды, постились, ставили свечи в храмах, дома хранили изображения святых, но при этом с другими общались свысока. Они не уважали миропонимание окружающих, считая их глупыми, заблудившимися людьми. А в итоге заблудились больше остальных. Воздавая хвалу воображаемому идолу и растрачивая колоссальное количество энергии, люди уходят в фантазии, отстраняясь от истины. С каждым заявлением о своей вере их дух опустошается. Ведь только недовольный жизнью человек пытается доказать другим, что счастлив. Лишь трусливый стремится доказать, что обладает отвагой. Только нищий старается продемонстрировать каждую мелочь, выдавая ее за богатство. И только слабый духом выставляет напоказ мнимое величие души и обманную божественную принадлежность. Человек, действительно ощутивший божественное присутствие, испытает безропотное наслаждение. Он никому не расскажет об этом откровении, не попытается похвалиться или убедить кого‑то. Останется молчаливым и смиренным, сознавая, что каждый может достичь этого состояния самостоятельно. Сознавая, что рассказы других могут навредить, дать обратный эффект. По-настоящему приближенных к богу не видно ни в толпе, ни наедине. Только подобные им могут ощутить их свет и поделиться своим. Источник ждет от нас только соответствия. Каждый человек должен открыться и впустить его. Не препятствовать, не сопротивляться. Свет должен проходить свободно и легко, не приглушаться внутренней тьмой и выходить таким же чистым, каким он наполнил дух.

Я погрузился в себя, сосредоточившись на внутренней сути. Во мне находилось не так уж и много хорошего. Но я любил. Правдиво и открыто, мною правили отнюдь не инстинкты! Должно же это означать нечто весомое, оправдывать меня хоть как‑то?

– И означает! – Во взгляде старца появилось загадочное любопытство. – Означает гораздо больше, чем ты можешь представить. Высшими силами об этом давно ведутся горячие споры.

– Почему? Разве им не все известно о человеческой жизни? – изумился я.

– Есть множество явлений, о которых им неведомо. Скажу лишь, что ты – удивительное создание и настолько редкое, что наблюдатели до сих пор не разобрались – то ли ты ошибка мироздания, то ли воля самого Творца.

Я сбился с толку, получив вместо ответа новые вопросы. Чем именно я отличаюсь от остальных? Разве души прочих – не отражение божественной воли? Или его воля иногда претерпевает изменения? Я понимал: если хоть на один из этих вопросов старец готов ответить, он сделает это без просьбы с моей стороны.

– Быть может, позже, – произнес он. – Когда откроется ясность.

– Но тьма, что живет внутри… Она голодна, я чувствую это.

– Ты несоизмеримо сильнее. Нужно обладать мощным внутренним сиянием, чтобы осветить непроглядный мрак вокруг. Тебе удалось противостоять в одиночку целому океану злобы. Старайся и впредь не кормить тьму, тогда она ослабнет и отпустит тебя.

– Но демоны ведь не примирятся с этим и продолжат расставлять ловушки, так?

– Если зло вернется, это будет означать одно: твой дух стоит того, чтобы за него бороться. Однако бороться в таком случае будут обе стороны, только добро делает это иначе. Постарайся понять своего врага и не бойся, даже если он примет устрашающий облик. Хотя, как ты уже успел убедиться, гораздо страшнее может разыграться фантазия. Поэтому никогда не давай ей разогнаться. Старайся подчинить ее и направить в нужное русло, а я всегда окажусь рядом, как только этого потребует момент.

– Но вы меня не покидали…

– И не покину.

Я прекрасно понимал, что пора проститься, но продолжал глядеть в искрящиеся чистотой и светом глаза старца. Надеялся услышать хотя бы несколько слов о сестре. Спросить вслух не смел, да и разве была необходимость? Мысли о ней бурлили, их невозможно было не услышать. Настолько громкие раздумья уловил бы кто угодно!

– Тебе пора дальше, – спокойно сообщил старец, и подтвердилось то, чего я боялся.

Он не скажет о ней ничего. Может, сейчас, может, никогда.

Я не смел перечить.

Звезды над головой манили ввысь, но какая из них моя? Как узнать, чей свет роднее? Невозможно, чтобы все необъятное небо принадлежало мне одному!

– Ничем отныне не скованный, только ты можешь решить, куда следовать дальше, какое направление избрать.

– Но как не ошибиться?

И старец дал ответ, который вселил покой, решимость и уверенность:

– Перед тобой множество дорог. Все верные и все прекрасные.

Должно быть, чтобы куда‑то попасть, достаточно одной мысли. Я закрыл глаза и подумал о сестре. Ноги оторвались от земли, дух подбросило вверх, потом унесло в сторону и вниз. Огромные расстояния преодолевались с сумасшедшей скоростью, но мягко, как бы через тонкую пелену тумана.

Тысячи миров на долю секунды.

Резкий рывок, и я, ударившись о землю, кувырком проехался по траве лицом вниз.

Глава 5

То, что окружает, – суть духа отражает.

Кубарем я свалился в мокрую высокую траву. Через каких‑то десять шагов начинались густые джунгли. Непроходимые, если бы не узенькая тропинка через заросли. Справа возвышалась невысокая гора, покрытая деревьями.

Из-за слишком большой влажности дышалось трудно, а присмотревшись, я обнаружил, что воздух пронизан крохотными капельками, подвешенными в невесомости.

Куда меня забросили собственные мысли? Что делать дальше? Где сестра?

Зловещая тишина, царившая здесь, не сулила ничего хорошего. Джунгли должны быть наполнены звуками! А, кроме меня, вокруг не было ни одной живой души.

Я попробовал куда‑то переместиться, однако ничего не вышло. Оставшись один на один с возрастающей паникой, я знал: нужно успокоиться как можно скорее.

Тропинка в темные джунгли не вызывала доверия. Это, конечно, самый логичный путь, но он слишком похож на западню. Можно попробовать подняться на гору, чтобы оценить местность с высоты. Так я и сделал.

Восхождение заняло около часа. На высоте воздух содержал чуть меньше влаги, но от этого было ненамного приятней. Почему‑то все время тянуло откашляться, будто в легкие попадала вода, хотя я прекрасно понимал, что внутренних органов у меня больше нет. Хуже всего то, что здешний воздух давил с такой силой, что подгибались колени.

И по-прежнему я был абсолютно одинок, так и не встретив ни насекомых, ни птиц, ни зверей. Оставалось лишь догадываться, какое страшное событие способно опустошить целый лес.

Наконец, изрядно вымотавшись, я оказался на достаточном уровне, чтобы оценить положение с высоты. Окинув взглядом холмы, растворяющиеся на горизонте в синеве небес, на первый взгляд я не увидел ничего подозрительного. Джунгли казались бескрайним зеленым морем без малейшего признака обитаемости. Кроны деревьев спали, и даже ветер их не тревожил. Над ними раскинулась большая и невероятно яркая радуга.

Зрение по-прежнему было исключительным: при желании я мог разглядеть каждую травинку внизу. Однако темнело быстро, и провести здесь ночь совсем не хотелось.

– Перед тобой множество дорог. Все верные и все прекрасные, – передразнил я старца. Ничего себе, прекрасная дорога! Какая это хоть планета?! Где все?

Почему он допустил, чтобы я заблудился? Если это снова проверка или испытание, то я понятия не имею, что делать. Да еще и этот постоянный голод никак не проходит! Ну как может голодать душа, у нее ведь нет желудка! Глупость какая‑то…

Однако чем больше я пытался убедить себя, что мне не нужна еда, тем сильнее мучил голод. Наверное, пока я не утратил земные привычки, придется поесть. Окинув взглядом кустарники, я не узнал ни одно из здешних растений. Не хотелось бы испытывать удачу.

– Меня кто‑нибудь слышит? – крикнул я проплывающему мимо облаку. – Здесь есть что‑то съедобное?!

Ближайший кустарник дернулся, задрожал, и оттуда прямо на моих глазах выросло трубчатое растение с пестрой расцветкой. Заглянув внутрь цветка-сосуда, я увидел, что он наполнен соком. Пахло восхитительной свежестью! Не уверен, что это безопасно, но делать нечего.

Я аккуратно сорвал жесткий кувшинчик, приложился сухими губами и сделал крохотный глоток. Прохладный сладковатый сок мгновенно взбодрил. Очень вкусно! Жадно выпив все без остатка, я наконец‑то почувствовал сытость.

На всякий случай я попросил то же самое облако подсказать дорогу, но ничего не произошло, как и ожидалось.

Солнце клонилось к горизонту. Небо окрасилось в синие, фиолетовые и оранжевые цвета. Набравшись сил, я решил отправиться прямо в джунгли по той самой тропинке, надеясь, что она приведет к сестре, ведь изначально все должно было сложиться именно так.

Когда я спустился, уже наступила ночь. В непроницаемой звенящей тишине звездное небо играло всеми красками, делая происходящее еще более мистическим. Я протер ладонью лицо, на котором скопилась влага, и направился вглубь джунглей.

Вскоре сквозь заросли я разглядел очертания плетеных хижин. Деревня была покинута, но самое странное то, что зола потухших костров еще дымила. В корзинах гнила рыба. На земле была разбросана глиняная посуда, кувшины, резные фигурки – жители явно покидали дома в спешке.

Спастись, оставаясь в деревне, им не представлялось возможным, и они отправились искать пристанище далеко от этих земель. Может, в племени появились разногласия?

Я заглянул внутрь ближайшей хижины: посредине располагался очаг, у стен – спальные места из тряпок и шерсти, в плетеных коробах осталась какая‑то утварь, одежда, посуда. У входа брошены копья и луки со стрелами.

В воздухе витало что‑то тревожное и даже трагичное.

– Эй! Кому‑нибудь нужна помощь? – позвал я, на всякий случай взяв копье.

Никто не ответил.

У дальних хижин стояли аккуратные стога сухой травы, а за ними, по всей видимости, кладбище. Сжимая оружие, я прошел вдоль свежих могил и деревьев к непонятному серо-желтому возвышению и чуть не вскрикнул от неожиданности: незахороненные человеческие тела! Точнее то, что от них осталось.

Кости обтянуты кожей, рты открыты. Потухшие испуганные глаза. Все тела в ранах, словно испещренные мелкой дробью.

За шиворот что‑то упало, и странный холодок защекотал шею. Я попытался ухватить это, но оно скользнуло под рубашку, и тело мгновенно пронзила боль. Что‑то прогрызало кожу, проникая внутрь!

Я поднял голову – с ветвей отвратительными клубками свисали длинные черви! Почуяв меня, они быстро сползались и шлепались на мои плечи! Боль распространилась по всему телу. Проклятье, здесь же повсюду деревья, даже укрыться негде!

Развернувшись, я побежал к хижинам, на бегу скидывая рубашку, кишащую этими тварями. Черви расползались по рукам, по спине, впивались острыми зубами, пока я вырывал их вместе с плотью. Черви рвались, а их оставшиеся части заползали внутрь, пожирая меня заживо. Я чувствовал шевеление повсюду и уже ничего не мог поделать!

По деревне прокатились враждебные крики. За мной охотились.

Сорвавшись с места, я снова ринулся в джунгли. Плевать, что потеряюсь! Угодить в руки дикарей абсолютно не хотелось. Я несся, спотыкаясь о корни, путаясь в лианах, пока черви продолжали выгрызать меня изнутри. Влажность душила, я задыхался, волоча ноги из последних сил.

Вот, похоже, и все. Сил не осталось. Содрогаясь от боли, я проковылял к широкому дереву, спрятался в его корнях и зажал рот рукой.

– Он побежал с-с-сюда! Я видел его! – послышалось совсем рядом, а в следующую секунду меня сильно ударили по голове.

Очнувшись на влажном каменном полу, замерзший и изможденный жаждой, я попробовал подняться и взвыл. Кровавые раны неистово болели, голова раскалывалась, а под ребрами, похоже, был сильный ушиб.

Да это же бред какой‑то! Неужели таков мир духов?! Подобные кошмары мне раньше только в снах снились, так от них хотя бы проснуться можно было! А здесь все слишком настоящее! Не может быть, этого просто не может быть!

В воздухе перемешались тошнотворные запахи тухлой рыбы, тины, болота, плесени. По стенам текла зеленая слизь. Она же с потолка капала мне на макушку. Отпрянув от стены, как ошпаренный, я всмотрелся в студеный мрак. Кто‑то запер меня в темнице. Какой же я все‑таки везунчик…

Из подземелий доносились глухие удары молота, скрежет и сиплые голоса. Подойдя к запертой решетке, я хорошенько ее дернул. Крепкая.

– Я с-с-слышу какой‑то ш-ш-шум.

– Пош-ш-шли пос-с-смотрим.

Послышались шаги, и вскоре я увидел их сквозь прутья гнутой ржавой решетки. Рептилии, ходящие на двух ногах совсем как люди, приближались. Факелы освещали их перепончатые лапы с кривыми когтями, вытянутые морды и облезлые хвосты!

Осев на пол, я притворился спящим, не придумав ничего умнее. Стражники заглянули через решетку, вращая круглыми глазами. Один из них снял с пояса ключ. Замок щелкнул. Двое ввалились в камеру, схватили меня и поволокли в коридор, а я даже не видел смысла сопротивляться. По крайней мере, сейчас.

– Тяжелый! – зашипел один из стражников, впившись крепче когтями мне в руку.

– Сытный! – пыхтя, заметил второй.

Его скользкий раздвоенный язык задел мое ухо.

Постепенно силы возвращались, однако я продолжал делать вид, что все еще без сознания, лишь украдкой приоткрывая глаза.

Ход привел в просторное помещение. Воздух здесь оказался немного свежее, и дышать сразу стало гораздо легче. В зале вовсю суетились ящеры. Они сновали туда-сюда, переносили в тощих лапах доспехи, оружие, катили нагруженные телеги, то и дело чем‑то звенели да грохотали. Над всем этим беспорядком высилось деревянное сооружение невероятных размеров, а у самого потолка виднелись щелочки-окна. Я мог бы без проблем протиснуться в такое…

Спустя несколько метров, я наконец увидел, ЧЕМ являлось деревянное сооружение в сердце зала. Огромная дуга в форме полумесяца, а в ней, как в кошмарной колыбели, покоилось исполинское чудовище! К счастью, ящер-переросток, больше похожий на минотавра из-за массивных закрученных рогов на голове, сейчас крепко спал, и вся конструкция скрипела под его весом.

К деревянной дуге гигант был прикован многочисленными цепями и привязан толстыми натянутыми канатами. А у самой дуги имелись деревянные колеса, которые только что пришли в движение – группа ящеров медленно катила чудовищную колыбель в противоположную сторону зала.

Счет шел на секунды.

Резко дернув руки, я освободился от зазевавшихся стражников, не ожидавших подобного, и побежал, как никогда в жизни, под истошные крики врагов. Кровь хлынула из ран, оставленных плотоядными червями, но я не думал об этом. Сейчас важно как можно скорее добраться до окна!

Ящеры бросались со всех сторон и хватали меня, а я чудом вырывался. Расталкивая рептилий, перепрыгивая телеги, мешки и прочие препятствия, я пересек зал, взбежал по каменным ступеням и прыгнул на удаляющуюся деревянную дугу, ухватившись за один из канатов.

Здесь я мог оставаться в недосягаемости несколько секунд, не больше. Дернувшись, колыбель остановилась. Чудовище пошатнулось от рывка и недовольно зарычало.

Окно совсем рядом. Без решеток, без стекла. Только отсюда мне не допрыгнуть.

Придется потревожить спящего гиганта.

Вымеряя каждый шажок, хватаясь за канаты и цепи, я быстро обогнул тело монстра, пока ящеры карабкались за мной по дуге, приставляли лестницы, пытались сбить длинными палками. Схватившись за рога ящера-минотавра, я наклонился и прыгнул на каменный подоконник.

Высунувшись в окно, я увидел ров с мутной водой, без раздумий оттолкнулся ногами и бросился вниз, в склизкую жидкость, напоровшись на какую‑то железку.

Все окрасилось в багровые тона.

Проклятье! В этом мутном водоеме невозможно ничего разглядеть! Сейчас я больше всего боялся, что эти злобные ящеры живут именно в воде, и вот-вот кто‑нибудь из них схватит меня за ногу и не позволит всплыть.

Я путался в водорослях, в сетях и тине, руки то и дело нащупывали какой‑то мусор. Сверху летели копья и стрелы. Их острия вонзались в воду совсем рядом, едва не задевая. Плыть оказалось слишком тяжело, вязкая жижа отнимала последние силы.

Вынырнув, я принялся жадно глотать воздух. Свобода так близка, вот только ров слишком крутой, взобраться наверх, скорее всего, не получится.

Продолжая озираться в попытках отыскать наиболее покатый край, я терял все больше крови. Нервная тряска мешала сосредоточиться. Собрав волю в кулак, я поплыл навстречу единственному шансу спастись.

Впившись пальцами в глинистую землю, я начал карабкаться. Подтянулся на руках, но соскользнул и со шлепком плюхнулся обратно. Вынырнув, снова попытался ползти. Из башни больше не слышались грозные крики. Наверное, бегут сюда! Сейчас они меня схватят, начнут глумиться, а потом скормят чудовищу!

– Ты как сюда попал?! – Над головой раздался мужской голос.

Человек! Наконец‑то человек, а не монстр!

– Не отвечай! Это не важно! Береги силы, я сейчас тебя вытащу! – Он опустился на четвереньки и протянул руку. – Хватайся!

Отпустив глинистое месиво, я потянулся к спасителю.

– Поймал! – Мужчина изо всех сил начал тащить. – Сейчас-сейчас!

Перепачканные ладони скользили, и он ухватился второй рукой. С очередным рывком я наконец выбрался на поверхность, повалившись на землю и судорожно глотая ртом воздух.

– Сп… спасибо, – проговорил я, попытавшись подняться, и снова упал.

Незнакомец ухватил меня за локоть, помогая встать.

– Да уж, в опасное место ты угодил… Да что я рассказываю, ты сам это понял! – внезапно засмеялся он. – Но не бойся, все закончилось! Все будет хорошо, понял?! – Он перекинул мою руку через плечо, помогая идти. – Давай, скорее!

Его шаги напоминали мерное тиканье часов.

Я думал лишь о том, чтобы не отключиться. Старался оставаться в сознании. Мой спаситель что‑то рассказывал, пытался ободрить, но я не слушал. Закрыв глаза, я из последних сил перебирал ногами. Каждый шаг давался с трудом, боль полностью завладела телом.

Мне вдруг померещилось, что я снова в родительском доме. Часы на стене отстукивают: тик-так, тик-так, тик-так. Все хорошо, я жив, рядом родные – отец читает газету, а мама на кухне печет печенье. Втянул носом запах – шоколадное! Сестра вот-вот должна прийти с учебы. Представляю, как она обрадуется – это ее самое любимое печенье…

Провалившись в спутанные мысли, я опомнился, только когда звук шагов изменился: мы шли не по земле, а по камню.

Уютная гостиная растворилась, как мираж, вместо нее – стены крепости. Перед нами опускался деревянный мост через ров. Он притащил меня обратно! Человек, такой же, как и я, оказался предателем! Не стоило доверять незнакомцу в чужом мире!

Я попытался вырваться, но он крепко держал, пока из замка выбегали ящеры. Какой же я дурак!

– Дурак! – шипели ящеры, обступая меня. – Еще какой дурак!

Я вырывался, однако ящеры окружили. Их холодные липкие пальцы хватали меня, впивались острыми когтями. Они хрипло смеялись и ликующе улюлюкали. Кто‑то кричал… Гипнотизируемый желтыми глазами со зрачками-щелочками, я не сразу осознал, что пронзительный крик раздается из моего рта.

– Да успокойся уже! Все хорошо! – твердил предатель, не выпуская мою руку. – Это все ненастоящее! Ты в плену иллюзий!

– Пусти! – бешено орал я, пытаясь высвободиться.

– Пф-ф! Как пожелаешь! – И он швырнул меня на деревянный мост.

В ту же секунду все, кроме нас двоих, замерли. Злобные ящеры неподвижно стояли в агрессивных позах и даже не моргали.

– Я позволил себе вмешаться в этот бардак, не возражаешь? – сказал незнакомец.

– Что это было?!

Человек махнул рукой, и боль улетучилась. На теле не осталось ни единой раны! Даже грязь исчезла! Неожиданно со мной все в полном порядке, если не считать крайнюю степень испуга.

Пока я нелепо лежал посреди моста, незнакомец ухмылялся, задумчиво поглаживая бороду. Затем его взор скользнул по очерненным рукам, и ухмылка потухла. Он перевел взгляд на застывших ящеров, подошел к одному из них, заглянул прямо в желтый глаз.

– Вполне симпатичные зверушки, чего ты так орал? – спросил он, наградив макушку ящера звонкой оплеухой.

Я никак не мог прийти в себя, трясясь в опасениях, что хладнокровные твари снова оживут.

– Не понимаю… Ничего не понимаю! – выпалил я, поднявшись на ноги.

– Ну я же сказал – ты угодил в плен иллюзий!

Одет он был скорее по моде ушедших веков: темная рубашка и жилетка с бронзовыми пуговицами; такие же темные штаны и туфли с металлическими пряжками. Поверх накинут зеленый, расшитый золотой нитью кафтан, придававший образу некоторую безуминку. Глядя на него, стало ясно, что в мире духов внешний облик – дело личного предпочтения. Выглядеть здесь можно как душе угодно.

В этот момент из леса выбежал черный доберман и подбежал к нам, довольно виляя хвостом.

– Твой пес? – спросил я.

– Мой друг, – ответил незнакомец. – В здешних лесах обитают опасные твари. Мы с Шухом охотимся на некоторых, а после продаем добычу. Тебе повезло, что Шух учуял скопление да́ргов.

– Кого?

– Это такие крошечные вредители. Они гнездятся в густых лесах и поджидают случайных путников, желательно одиночек. Но теперь весь рой здесь. – Он показал небольшую металлическую коробочку. – Нападая, дарги вынуждают нас материализовывать страхи, чтобы питаться испугом, который мы выделяем. Их нельзя держать в обычной клетке. Видишь эти символы? Они защищают от влияния даргов.

Мужчина повесил коробочку на шею.

– Ты полон страхов, поэтому тебя атаковали. Справедливо сказать, что этот зоопарк наколдовал ты сам. И кровоточивые раны, и врагов, и вот этот уродливый замок. – Он махнул на каменное сооружение и покривил носом. – Бездарный из тебя архитектор, к слову.

Хорошо, что он не говорил со мной телепатически. Это привнесло бы дополнительную сумятицу в хаос моих мыслей и помешало бы беседе.

Немного успокоившись, я взорвался новыми вопросами:

– Почему из ран сочилась кровь? Почему вода заполняла воображаемые легкие? Почему черви прогрызали несуществующую плоть?

– Сам как думаешь?

– Ну… Я все еще отождествляю себя с жителем материального мира. Наверное, поэтому.

– Вот именно. Здесь всем управляют мысли. Если не умеешь их контролировать, мыслеформы вырываются и разрастаются под попустительством фантазии! А тут еще и дарги нарисовались. Ты сегодня их накормил до отвала, настоящий пир устроил.

– Странно, ведь я никогда не блистал фантазией, – буркнул я, представив, каким выглядел дураком.

– Однако ее хватило, чтобы соткать эту фантомную жуткую сказку.

– А вдруг и ты – фантазия? Саркастичная и долгоиграющая. Откуда мне знать?

– Саркастичная, долгоиграющая и дружелюбная, – поправил он, улыбнувшись.

Я стоял на деревянном мосту и смотрел на склизкую жижу рва, на уродливый замок, на злобных рептилий. Точное отражение моей внутренней сути. Никакой красоты. Все обнажилось и приобрело форму, смешавшись в безобразный коктейль.

Андрас говорил, что большинство людей, умирая, попадают в свои сны и не могут проснуться. Таков был мой сон: полный боли, отчаянья, страха, предательства. То, что я в действительности заслуживал. Однако этот человек разбудил меня.

– Иларе́м, – представился он, будто подслушав мои мысли.

А я своего имени не знаю. То, которым назывался в материальном мире, никогда моим и не было.

– Тебе подошло бы «Его Вреднейшество», – засиял Иларем.

Очень смешно.

– Имя знать необязательно, – добавил он. – В Э́йдоре общение идет напрямую.

– В Эйдоре?

– В мире духов.

Вот как…

– Расскажи мне больше об этом месте! – попросил я. – Какие еще твари тут водятся?

– Идем со мной, – кивнул Иларем.

Шух послушно следовал за нами вглубь леса. Туда, где пустовала небольшая беседка. Внутри нее поместился крохотный фонтан и две скамьи, где мы и расположились.

– Короче, здесь есть все, на что только способна фантазия, – небрежно сказал Иларем, поглаживая пса.

Все? То есть – кентавры, гномы, единороги, русалки?

– Да. Все.

ИЛАРЕМ

Все‑таки слышит мои мысли! Теперь я был уверен. Но почему Я не могу читать его мысли? Что со мной не так?! В мире духов эмоции ощущаются ярче, контролировать их сложнее, и я готов был расплакаться, как маленький ребенок, от такой несправедливости.

– Эйдор наполнен тем, что люди когда‑то придумали? – поспешил отвлечься я.

– Или наоборот: наша фантазия – лишь память об этом месте. – Иларем пожал плечами. – Сам еще не разобрался.

– Насколько это реально?

– С тем же вопросом я смотрю на Асперо́с, мир живых, если так можно выражаться. Мы ведь тоже живы.

– А туда можно отправиться?

– Лучше не спеши с перемещениями между реальностями. Тот слой принадлежит материальному миру. Тебе сначала нужно окрепнуть, адаптироваться к условиям мира духов, стать здесь своим, а там – чужим.

– И какие тут условия?

– Вопросы становятся все сложней, – усмехнулся Иларем. – на этот случай здесь тоже есть библиотеки. Самая крупная – в Белом дворце. Там ты сможешь узнать все на свете. Это недалеко.

Ему что, лень объяснять?!

– Да не лень, не ругайся! Эйдор поделен на слои. Видимой границы нет, но энергетически чувствуешь. Например, мы не сможем прорваться к сайза́рам, слишком высоко они живут. Но даже если бы смогли, надолго бы не задержались – та среда в лучшем случае вытеснит, в худшем – убьет.

– Сайзары – это ангелы, что ли?

– Ну да. А Ро́хас, мир адских чертогов, нас через какое‑то время сплющит под всей тяжестью тамошней тьмы. Каждому слою реальности нужно соответствовать энергетически. Иначе – погибель, уяснил?

– В целом, логично, конечно, – сказал я, наблюдая как Шух гоняет стайку птичек.

– Забудь логику! Никогда не пытайся логически объяснить то, что видишь. Происходящее в Эйдоре – это вихри и петли. Здесь даже время порой безумствует. Тебе нужно переждать, чтобы тело окрепло, а сознание поверило. Не стоит торопиться, иначе можно наделать глупостей. Здесь хватает тварей, предпочитающих легкую добычу, а кто здесь легкая добыча? Ты, новичок!

Новичок…

Хотелось бы узнать свое настоящее имя.

– Истинное имя отражает духовную суть, но для других это скорее условное дополнение. Ведь все, что представляет собой каждая душа, здесь можно понять на интуитивном уровне. Да и сама интуиция – доминирующее чувство восприятия. Однако, зная настоящее имя духа, можно призвать его к себе на помощь, если он, конечно, захочет помогать. Так что тебе полезно знать мое имя. А вот мне твое правда ни к чему, толку с тебя мало! Годишься разве что в качестве приманки для даргов.

«Прекрати!» – нарочито мысленно отчеканил я. Уверен, Иларем услышал.

– Да, я слышу, – сказал он серьезно. – По правде говоря, даже в Асперосе многие умеют улавливать мысли, это зачатки интуиции. А ты думаешь очень громко, что с головой выдает в тебе новичка. Твои мысли услышал бы любой дух, оказавшийся поблизости. К счастью для тебя, рядом оказался всего лишь я. Сейчас тебе все в новинку, но скоро сам начнешь отличать вновь прибывших.

Он бросил короткий взгляд на мои черные руки и тут же отвел его.

– Можешь их очистить? – попросил я.

– Боюсь, этого никто не сможет. – Он покачал головой. – Это твоя связь с арха́нтами.

– С демонами?

– «Ангелы» и «демоны» – это человеческие понятия, они носят исключительно религиозный подтекст. В Эйдоре, конечно, звучат все существующие языки, но есть один главный, самый-самый древний, доставшийся нам от богов – арко́нтан. И вот на этом языке любая разумная нехорошая сущность, питающаяся чужой энергией, называется «архант».

– Ты все это где‑то прочел?

Иларем рассмеялся, тут же спохватившись:

– Прости, пожалуйста! Нет, не прочел. Каждый дух спустя какое‑то время начинает его слышать. Это наш естественный язык и куда более родной, чем язык людей или еще каких бы то ни было существ.

– Ясно… А что мне сулит связь с архантами?

– Чернота на твоих руках – признак их власти, – осторожно продолжил Иларем. – От тебя веет тьмой. Веет чем‑то, от чего лучше держаться подальше. Но не волнуйся, в этом мире правит хаос, и он генерирует куда более мощные энергии. Любые устои могут быть разрушены в одночасье. Энергия хаоса, фа́та-га́ли, безумна и способна стереть из летописи и тьму, и свет. Здесь ничего не предопределено. Ни-че-го.

Как много он мне уже рассказал. И как легко пошел на контакт. Можно ли ему доверять? Инструктаж не помешает, но попасться в очередную ловушку я не горел желанием.

– Кстати о ловушках, – выпалил Иларем. – У тебя на хвосте сидел паразит. При моем появлении он скрылся, но, скорее всего, вернется. Я это сообщаю не для того, чтобы ты стал параноиком и боялся всех подряд, у тебя и так с этим проблемы. Но факт есть факт – для кого‑то ты очень лакомый кусочек.

Еще одна неприятность. Или все же не стоит верить? А если это снова тот самый трюк с внушением страхов? Хотя идея о подосланном паразите не казалась сейчас глупой и беспочвенной, ведь я уже привлек к себе излишнее внимание архантов.

– Обычно все проще. Ты успел здесь что‑то попросить?

– Когда бы я это сделал? Я сразу угодил в собственные ожившие кошмары!

– Подумай, – настаивал Иларем.

Его упрямство дико раздражало. Неужели нельзя просто провести вводный инструктаж, снабдить какой‑нибудь защитной фигней и оставить в покое?

– Злиться не советую, ты слишком слаб для такой роскоши. Дашь выход гневу – растеряешь те крупицы энергии, которые успел насобирать. Любая оплошность – это риск оказаться в менее благополучных местах. Понимаю, будучи в материальном теле, ты испытывал множество негативных эмоций, и это совершенно нормально. Перед тобой стояла задача осознать, почему возникла та или иная эмоция, для чего она была нужна. Но в мире духов все иначе. Это не тот случай, когда нужно быть тем, кто ты есть. Здесь необходимо быть ЛУЧШЕ. Поэтому думай не о том, какой я негодяй, а о том, где и когда ты успел попросить помощи.

– Никого я ни о чем не просил, – сказал я как можно спокойнее.

Новость, что отныне меня будет преследовать какой‑то пакостник, которому я задолжал, совсем не радовала.

Иларем не сдавался:

– Это могла быть совершенно пустяковая случайная просьба, брошенная неосмысленно, не адресованная кому‑то конкретному!

Я стал воскрешать в памяти недавно пережитые события. И ведь точно! Мучаясь от жажды, я действительно выкрикнул в небо просьбу о помощи, после которой выросло странное растение!

– Вот! – Иларем хлопнул в ладоши. – Сам того не сознавая, ты совершил сделку с первым, кто твою просьбу услышал. И это оказалась не самая миролюбивая сущность, хотя и не самая сильная. В следующий раз будь внимательным к тому, что и как просишь, а главное – у кого!

– И что паразиту нужно?

– Твою просьбу он выполнил. Однажды настанет момент, когда он потребует исполнить свою. И что это будет за просьба – мы знать не можем.

– А если он попросит что‑то слишком ценное? Я буду обязан это дать только потому, что когда‑то выпил немного сока? Не слишком справедливо получается!

– Ну, ты же не обговаривал условия сделки. Не упоминал, что готов за этот сок предложить. Стало быть, требовать он имеет право все, что заблагорассудится. Хотя, думаю, это будет что‑то равноценное, поскольку в Эйдоре любые перекосы энергии могут выйти боком.

– А если откажусь?

– Тогда остается уповать на то, что за этим милым малышом не стоят мощные покровители, которые готовы уничтожить всякого, кто заберет у него конфетку, ничем не поделившись. А если конфетка у него нашлась, следовательно, кто‑то ее дал, верно?

Я кивнул, ощущая себя самым беззащитным и уязвимым созданием во Вселенной. От Иларема же исходила уверенность и сила, с которой лучше не соревноваться. Наверняка ему не страшны никакие паразиты.

– В моем намерении их нет, поэтому мне они обычно не встречаются. Но даже если я появлюсь там, где соберутся полчища паразитов, они мне не навредят. В Эйдоре только сила мысли определяет положение каждого. Не проворность, не мускулы, не острота закаленного клинка и не меткость выстрела. Малейший трепет обязательно привлечет внимание тех, кто этим питается. А я паразитов не боюсь, слабые они.

– Ты совсем никого не боишься? – восхищенно спросил я.

– Слушай, да всякое бывало, конечно. Арханты – довольно неприятные ребята, среди них бывают очень мощные духи, уж поверь. Встретишь такого и чувствуешь, как он тебя прощупывает, выявляет слабости и страхи. Если выявит – начнет давить, а если прогнешься – будет из тебя энергию выкачивать, пока не сожрет.

– Получается, и здесь можно погибнуть?

В беседку вошел Шух с палкой в зубах. Он положил голову на колени Иларема и заскулил.

– Смерти в буквальном смысле не существует. – Иларем взял палку и бросил ее на приличное расстояние. Шух довольно помчался за ней. – Энергия не появляется из ниоткуда и не уходит безвозвратно. Каждый когда‑либо живший человек записан в хрониках Эйдора. Этот слой называется Э́стис. Если отправиться в прошлое на встречу с давно умершим человеком, в хрониках он будет все еще жив, но больше сделанного уже не сделает и судьбу свою не перекроит.

– Значит, в хрониках люди бесконечно переживают одну и ту же жизнь, в точности ее повторяя раз за разом?

– Вроде того. Я не особо все это понимаю.

Шух вернул палку, требуя повторить игру. На этот раз палку бросил я, и пес снова удрал за трофеем.

– Финальная точка всех мертвых душ – А́смор. Это слой Эйдора, в котором нет ничего. И выхода тоже нет. Там остатки энергии доживают последние мгновения, прежде чем раствориться окончательно. Поэтому важно не просто беречь энергию, а накапливать ее.

– Расскажи, как накапливать энергию, – попросил я.

– Как вариант – получать новые знания и трансформировать их в опыт. Правда, арханты могут даже его отобрать. Могут заставить провалиться дух туда, где он утратит способность к развитию, и это станет началом конца. Архантов лучше напрасно не злить, понял? – Он ткнул в меня пальцем. – Некоторые запросто могут тебя проглотить, переварить и выплюнуть то, что пришлось не по нраву. И тогда запись о тебе останется только в хрониках. Твой дух будет жив в прошлом, но не в настоящем. Развитие прекратится. Знаю, это сложно, но ничто не вечно, понимаешь?

Я кивнул, чувствуя, что негативные эмоции, касающиеся Иларема, покинули меня. Теперь я ощущал благодарность. Какое счастье, что он нашел меня посреди кошмара и подал руку, вызволив из него!

Благодаря ему я в полной мере осознал: мысль способна и творить чудеса, и разрушать их. С духом обязательно произойдет то, на что нацелены его мысли. Именно мысли могут увести человека от беды, а могут и привести к ней. Значит, мысль – это первооснова для всего творящегося в Эйдоре.

Как научиться полностью их контролировать?

Как Иларем обрел такую силу духа?

Сможет ли он научить тому, что знает сам? И главное – захочет ли?

– Если бы я не хотел помогать другим, то не стал бы тем, кем являюсь, – сказал он. – По правде говоря, я не настолько выше, чтобы подавать руку тебе. Та незначительная высота, на которой нахожусь я, покорится любому желающему без посторонней помощи. Но я хорошо помню чувства, которые испытал, впервые осознавшись в Эйдоре. И я сейчас рядом, потому что понимаю твои переживания. Ты потерян и напуган, а это абсолютно нормально.

– Ты здесь давно? – спросил и я тут же сообразил, насколько глупо задавать вопросы о времени там, где оно не правит. – То есть… Ты помнишь, как пришел сюда?

Иларем задумчиво почесал подбородок.

– Помню, как очнулся посреди поля. Вверху – черное небо, под ногами – бесплодная земля. Надо мной возвышаются гигантские весы с чашами. На одной – насыпь белого песка, и единственный свет исходил от этих белых песчинок. На другой песок черный, его было намного больше, чем белого. Черная чаша почти касалась земли… Что я мог подумать в тот момент, зная, что умер?

– Что это отображение совершенных тобой поступков? Черный песок – плохие, белый – хорошие.

– Ага. Так я тогда и подумал. Но когда встретился с Высшим духом, он сказал, что весы являлись частью моей фантазии. Я неосознанно ожидал их увидеть. Тогда я понял, что каждому человеку смерть открывается по-разному. Если всю жизнь верить в то, что образ бога – полосатый крылатый слон, после смерти человека действительно встретит полосатый крылатый слон. Лучше бы я всю жизнь верил в такого слона, это было бы гораздо веселее, чем весы, полные черного песка. Но, увы, столь оригинальным мышлением обладают только безумцы.

«Он‑то как раз из их числа», – мелькнула мысль, но я поспешно отогнал ее.

– Итак, – вкрадчиво произнес Иларем, – человеческая душа может находиться всюду после того, как оставит тело. Незавершенные дела, беспокойство о близких, сильная страсть, жажда мести или нереализованные желания могут долгое время держать дух в Асперосе, привязанным к ближайшему ориентиру. Это может быть родной дом, могила на кладбище, больница, в которой человек умер, или место, где его убили. Дух долгое время может оставаться рядом с любимым, если опасается за его благополучие. Он будет стараться помочь, благотворно повлиять, укрыть от невзгод. Спокойная душа оставляет привычный мир, легко распутав оковы материальности. Незрелая душа так и не осмыслит, что произошло, но будет испытывать приятную легкость. Более развитые осознаются, заранее подготовленные к Эйдору. Обычно они точно знают, чего хотят, и какие дела следует здесь выполнить. Так какие же цели преследуешь ты? Куда направлены твои намерения?

В голове горячо вспыхнули мысли о сестре, которую я должен отыскать. О том ублюдке, по чьей вине она погибла. Я должен отомстить, это нельзя забыть или оставить в прошлом!

– Нужно отыскать двух человек. Один, скорее всего, еще находится в физическом мире. Другой его покинул раньше меня. Я подумал о нем, чтобы оказаться рядом, но попал сюда.

– Попробуй снова призвать его. Сосредоточься на лице этого человека, на его увлечениях, привычках, манерах. Вспомни голос, интонацию. Прикосновения. Любая мелочь может помочь, и, если он тебя услышит, если ты для него так же важен, – он обязательно откликнется и предстанет перед тобой.

Я сосредоточился на семье и убедился, что в Эйдоре действительно царит единение: стоило вспомнить о родителях, пришло стойкое ощущение, что они всегда близко, и стоит их призвать – окажутся рядом.

Однако родители мне пока не нужны, они живут своей жизнью, и я чувствую, что у них все относительно хорошо. Все так, как должно быть. Они потеряли обоих детей, горько страдают, но учатся принимать данность. Находят причины жить дальше, несмотря ни на что, и сейчас в них столько внутренней силы, что уже ничто не способно сломить их дух. Закаленные, они обязательно отыщут счастье, скинув больное физическое тело, как старую изношенную одежду.

Я считал будущую жизнь родителей как невидимую книгу. Мы никогда не были близки, наоборот – мое существование начинало их тяготить. Однако этот путь мы все‑таки преодолели, и теперь можем расстаться, чтобы пойти разными дорогами.

Единственный человек, в обществе которого я нуждался, и единственный недоступный в нынешнем положении дух по какой‑то причине не реагировал на мои призывы.

– Я не ощущаю его, – сказал я. – Словно его не существует в этом огромном пространстве вокруг. Как же так?

– Ты хотел сказать «ее»?

– Не провоцируй, – предупредил я, раздражаясь.

Да, чтение мыслей явно не гарантирует их полного понимания, иначе он бы не стал улыбаться сейчас.

– Не волнуйся, – поспешил успокоить тот. – на это может найтись бесконечное множество причин. Позже ты обязательно найдешь ответы на все вопросы и поймешь: все случается в свое время.

– А к живым я могу отправиться, чтобы найти другого интересующего человека? – спросил я, стараясь спрятать мысли о мести подальше, чтобы до них не добрался Иларем (иначе начнутся нравоучения).

– После смерти человек должен отбросить все земное, иначе останется в плену прошлого.

– И все же я должен отыскать его. Но не знаю ни лица, ни имени. Я ничего о нем не знаю, кроме того, что в определенный день и час он был рядом с родственницей.

На лице Иларема отразилась настороженность:

– Я ничего не понял из того беспорядка, который царит в твоих мыслях, но даже рад этому. Месть – не то чувство, у которого стоит идти на поводу. Забудь его. Если он заслуживает наказания, то получит его. Никому не избежать своей участи, однако не в нашей власти вершить суд над такими же несовершенными людьми, как мы с тобой.

– Я все равно отправлюсь за ним!

– В таких делах я тебе не помощник, – отрезал Иларем. – Но чувствую твою непоколебимую решительность, потому ни разубеждать, ни препятствовать не собираюсь.

– Спасибо. О чем нужно знать в первую очередь, отправляясь в Асперос?

Иларем напрягся:

– Ты будешь видеть и привычный материальный мир, и то, что его пронизывает. Темные обитатели принимают самый ужасный облик, который только можно представить. Не показывай им свой страх. Мысли они прочесть не смогут, но в чтении мимики им нет равных.

Поблагодарив Иларема, я сосредоточился на зловещем перекрестке, где сбили сестру. Прохладный ветер прошел сквозь меня. Почувствовав перемену обстановки, я открыл глаза и осмотрелся.

Земной мир предстал отдаленно знакомым и пугающим. И хотя живые люди были повсюду, кроме них, я видел их души, которые находились будто в состоянии сна. Явственно ощущая, как себя чувствует каждый человек, я не мог бы заговорить с ним, однако точно знал, что способен пообщаться с его душой.

И пусть материальный мир лишь немного приоткрылся, теперь я видел даже его духовную составляющую. Открылась сама сущность бытия. Это было практическое знание о том, что каждое небесное тело имеет собственную душу, как и все живое, образуя сложную взаимосвязанную систему. Душа Земли, моей родной планеты, насыщена разнообразными странными сущностями. Решив не заострять на них внимание, я покрутил головой по сторонам и замер, не имея ни малейшего понятия, в каком направлении двигаться.

Я видел место, где лежала сбитая сестра, энергия крови до сих пор окрашивала асфальт в багровые пятна. Но не мог увидеть того, чего не знал. Ни модели машины, ни ее цвета, ни направления, в котором она умчалась. Тем более не мог увидеть, кто был за рулем. И, следовательно, не мог переместиться к нему.

Я попытался представить его, смоделировать ситуацию, воскресить в памяти перекрестка тот несчастный случай, однако возникающие образы виделись нечеткими и расплывчатыми. Бесполезно дергать нити времени, они сейчас явно недоступны.

Оставался единственный вариант, в который слабо верилось. Двигаться по улице так, как велела интуиция. Неуверенно преодолев пешеходный переход, я повернул влево и, набирая скорость, побежал. В какой‑то момент показалось, что я близок к цели, но на следующем перекрестке от уверенности не осталось и следа. Я понятия не имел, куда свернул преступник.

Не получив интуитивных подсказок, я неуверенно побрел прямо, стараясь не обращать внимания на снующие рядом тени, от которых веяло опасностью. После нескольких поворотов я понял, что никогда не бывал в этой части города при жизни. Бетонные дома, возвышающиеся надо мной, вдруг протяжно загудели, издавая низкие звуки и меняясь на глазах.

С оглушающим грохотом они вырывались прямо из земли вместе с фундаментом и приземлялись в нескольких метрах от того места, где только что стояли. Я застыл в замешательстве, наблюдая творившийся беспорядок.

Через полминуты все стихло, город успокоился, приняв новый облик, а я находился в тупике образовавшегося лабиринта. Больше всего поражало то, что никаких следов от перестановок не осталось, словно все так и было, и дома вовсе не меняли своего расположения.

Безнадежно плутая среди бетонных стен, я не хотел мириться с неудачей, злясь на незнакомые улицы, на Иларема, на праотца. Злясь на всех, кроме себя, хотя прекрасно понимал: только жажда мести привела в ловушку. Как бы я ни стремился, сейчас мне не суждено встретиться с убийцей сестры. Но я не собирался забывать о нем!

Раздираемый неведением, я поддался жажде отмщения. Я был готов разорвать душу убийцы, во мне бурлили ярость и гнев, они требовали выплеснуться! Обрушиться, как лавина черного снега, на виновника моих страданий! И где‑то глубоко в душе я понимал: Высшие поставили энергетический барьер, чтобы обезопасить убийцу. В свою очередь это обернулось пыткой для меня. Они грубо перекрыли дорогу, где я смог бы получить ответ на самый главный вопрос. Ответ, сулящий душевный покой.

Тревожный интуитивный сигнал оповестил, что в лабиринт вошло враждебно настроенное существо. Оно чуяло меня, как зверь, и желало немедленно отыскать, чтобы съесть.

Стараясь не паниковать, я думал о том, как поскорее выбраться отсюда. Воображение продолжало изображать эту часть города на свое усмотрение. Действительность отказывалась поддаваться моей воле, упрямо выстраивая все новые и новые стены, усложняя лабиринт, без того состоящий из одних тупиков.

Присутствие существа ощущалось сильнее, паника охватила с головой. Если бы я только мог летать, все было бы гораздо проще! Я мог бы взмыть в небо, увидеть лабиринт с высоты…

– Самоубийца!!! – прохрипел низкий голос где‑то совсем рядом.

Не оглядываясь, убегая с максимальной скоростью, я обнаружил, что небо затянулось таким же бетоном, как и стены, став странным потолком искаженной реальности. Не сбавляя темпа, я пробегал мимо чужих окон. В некоторых горел свет, бурлила самая обычная мирная жизнь. Кто‑то ставил чайник на плиту, кто‑то смотрел телевизор… Чужие истории мелькали перед глазами, и вдруг я неожиданно уперся в очередную стену.

Ощущая горячее дыхание зверя за спиной, я подумал о том, какой все‑таки нелепый конец у моей истории. Сопротивляться бесполезно, бежать некуда, страх выдавал меня с головой. А ведь Иларем предупреждал…

Попытавшись принять участь, я расслабился, насколько мог. Ожидание неизбежности прервалось тем, что кто‑то схватил меня за руку.

Неконтролируемый поток мыслей перемешался с сильнейшим испугом, после чего на свет пробралась‑таки мысль: я все еще жив! И вроде бы даже ничуть не изменился за эти секунды.

Обернувшись, я не поверил глазам: Иларем по-прежнему сидел напротив меня в той самой лесной беседке, словно побега в материальный слой планеты и не было вовсе. Невероятно! Он снова вытащил меня из передряги и перенес сюда!

– Можешь не благодарить, – небрежно бросил он.

– Что за чудище за мной гналось? – Я буквально фонтанировал эмоциями.

– Рамп, выродок темных. Некто вроде уборщика или чистильщика. Жрет слабых духов, задержавшихся в материальном слое посмертия. Тебе повезло, что он медленный.

– Медленный?!

– Голодные куда быстрее, ты бы не сбежал.

– Они вычищают… души умерших людей?

– Людей, которые никому не нужны. В которых не осталось ничего ценного ни для сайзаров, ни для архантов. Так, мусор.

Я понял, что мог стать этим мусором, если бы ранее Андрас не защитил меня от такого же рампа.

– Неведенье – враг любого из нас, берегись его, – сказал Иларем. – Оно порождает беспорядок в мыслях, а значит, потерю контроля над ними. Не становись приманкой для темных. В Эйдоре все решают знания, владение информацией может сделать тебя всемогущим.

Голова по-прежнему кружилась. Пытаясь трезво соображать, я пустился в рассуждения:

– Но будь на то воля высших – мы бы никогда не встречались с представителями темных сил. Значит, в том, что это происходит, заложен особый смысл.

– Знаешь, если бы я был святошей, то ответил так: смысл в том, сын мой, чтобы полюбить каждую тварь божью, даже самую отвратительную. Увидишь здорового черного таракана – победи брезгливость, возьми его и поцелуй! Но я так отвечать не собираюсь. У нас с тобой есть общая черта – в ближайшем будущем ни я, ни ты искренне полюбить всех на свете не сможем. По разным причинам, но тем не менее. Тогда мы должны уметь им противостоять, пока эти твари не полюбили нас в качестве десерта с вишенкой поверх сливок.

– Научишь? – спросил я. – Какие существуют способы противостоять архантам?

– Для каждого свой источник силы. Для одних он в святости покровителей, для других – в ощущении любви, для третьих несокрушимая сила кроется в музыке, танцах и пении. Но по мне – это скука смертная. Я предпочитаю махать мечом в боевом запале, да так, чтобы выродки тьмы бросались врассыпную. Конечно, убить их сложно, но прогнать или отбить желание нападать – вполне!

Такой способ борьбы показался предельно понятным и потому самым заманчивым.

– Здорово, я тоже хочу махать мечом!

– А ты уверен, что созданный твоими мыслями меч не исчезнет в самый неподходящий момент? Случайно вспомнишь, что он раньше был воздухом – и хана! Уверен, что точно так же не исчезнет железная броня? Ведь то, чего больше всего опасаешься, обязательно случится. Теперь представь, насколько приятно, когда полуметровые когти пронзают насквозь и разрывают на части.

– Научи меня! – выпалил я.

Иларем встал со скамьи и указал рукой сквозь меня. Я поспешно обернулся.

За спиной появились прекрасные белоснежные кони. Их длинные хвосты и гривы серебристыми струями сбегали до самой земли, которую они в нетерпении рыли копытами.

Позади них – две колесницы. Вожжи ожидали, когда их сожмут в крепкой руке. Четверо коней были запряжены в одну колесницу, четверо – в другую. Одна предназначалась для Иларема, другая – для меня.

Повернувшись к Иларему, я одновременно восторженно и вопросительно посмотрел в зеленые смеющиеся глаза.

– Колесницы?!

– Почему бы и нет? – Он горделиво выпятил грудь. – Хочешь побороть сомненье – сделай шаг вперед! Хочешь побороть страх – пройди через него! Предлагаю состязание и небольшую тренировку. Я буду устраивать тебе препятствия. А ты силой воли постарайся убрать их с пути. Расшибиться всмятку или проехать дальше – какой вариант выберешь ты? И хватит ли у тебя сил поверить в себя?

Шуху эта идея, по всей видимости, тоже понравилась – и он кружил вприпрыжку возле коней, дожидаясь старта.

Иларем бодрой походкой дошел до колесницы, взобрался внутрь и схватил вожжи. В тот же миг беседка исчезла. Лес расступился перед колесницами, освобождая трассу для предстоящей гонки. Я в нетерпении последовал примеру Иларема.

– Это будет не просто гонка! – крикнул он. – Я гарантирую множество преград и сумасшедшую встряску, пока ты окончательно не закис от тоски!

Щелкнули вожжи, и кони, заржав, сорвались с места. Я сделал то же самое, еле устояв при этом на ногах. Копыта били землю, превращаясь в удивительную музыку барабанов.

Или деревянная колесница ожила подо мной, или земля разверзлась – уже сложно было понять. Кони мчались во весь опор, деревья превратились в извивающийся туннель, опасный и будоражащий. Стук копыт приобрел особый ритм, который я поймал, поддавшись ему, растворившись в нем. Ветер трепал волосы и одежду, и это походило на его поцелуи!

Весь мир сейчас обожал меня, и я обожал весь мир…

– Пусть же победит тот, кто не заиграется! – раздался отдаляющийся голос Иларема и его звонкий смех.

И я тоже засмеялся.

Глава 6

Пребывающее в океане Памяти – не утерять, даже если оно погрузилось на самые глубины.

За очередным поворотом ровная дорога сменилась бугристой, усеянной крупными камнями. Колесницу бросало во все стороны, я рисковал потерять равновесие и вылететь за борта. Это все, разумеется, проделки Иларема!

Решив, что сбрасывать скорость непростительно и поводья важны только для поворотов и координирования упряжки, я поднял в воздух правую руку и представил, что в ней кнут.

Пальцы сомкнулись на деревянной ручке, и я подхлестнул коней, заставляя их мчаться еще быстрее. Земля содрогалась под копытами белогривых скакунов, колесница взмывала в воздух, каждый раз наезжая на камни. Пора с этим что‑то делать.

Глядя прямо перед собой, я игнорировал всякие неровности на дороге, старался не обращать внимания на камни, не замечать их. Я видел впереди пыль, деревья, землю и ясное голубое небо. Слышал музыку листвы на ветру, слаженный такт копыт, смех Иларема, лай пса и собственный восторженный клич. Вскоре движение смягчилось и выровнялось, дорога приобрела прежнюю гладь.

Из клубов пыли показался Шух и очертания колесницы соперника. Я неистово подгонял коней, чтобы сравняться.

– Быстро ты нагнал! – заметил Иларем, перекрикивая шум.

И всего в нескольких метрах впереди выросла каменная стена. Моментально среагировав, я дернул вожжи, и упряжка резко свернула в сторону. Наши колесницы едва не столкнулись. Теперь мы шли вровень.

– Так не пойдет! – хохотал чудак.

Откуда‑то сверху хлынула стая то ли птиц, то ли гигантских мотыльков. Я попытался увернуться, но их становилось слишком много. Бархатные трепещущие крылышки били по лицу, закрывая обзор. Я не мог следить за дорогой. Выронив хлыст и отпустив поводья, я размахивал руками, стараясь отогнать кишащую в воздухе живность.

«Пусть они исчезнут! Пусть исчезнут!» – думал я, однако их становилось только больше.

То, чего ты боишься – обязательно произойдет. Кажется, так говорил Иларем. Значит, нужно перестать сопротивляться? Как мне удалось убрать валуны с дороги? Я постарался о них не думать, мысленно очистил путь – так и произошло.

Мои кони замедлили ход, колесница соперника вырвалась вперед. Я должен был совладать с собой, иначе гонка окончится поражением.

Сосредоточившись на ощущениях, с которыми начал путь, на чувстве восторга и счастья, я вновь сжал поводья и постарался увести колесницу в центр дороги. Туча насекомых редела и наконец осталась позади. Снова соорудив хлыст, яростно подгоняя коней, я искал глазами противника.

Дух лидерства во мне неутолим, я привык всегда побеждать и сейчас не собирался проигрывать. Пусть я и новичок здесь, воля к победе крепка, как и прежде! Что же еще необходимо для выигрыша? Я упорно гнал, выжимая все, на что кони были способны.

Снова колесница Иларема оказалась близко, и снова мы сравнялись!

Очередной поворот, я подготовился ко всему, но дорога была гладкой, без единого изъяна. Что‑то здесь не ладно, нужно быть начеку! И я оказался прав.

Затрещав, гигантское могучее дерево сильно накренилось, грозя вот-вот упасть прямо перед моей повозкой. Дорога сужалась, лес становился густым – сворачивать некуда. Иларем резко рванул вперед и едва успел проскочить под падающим деревом.

Оно с грохотом рухнуло на землю, подняв облако пыли. Мне ничего не оставалось, как решиться перепрыгнуть через ствол и ветви. Это противоречило здравому смыслу и всякой логике, но, в конце концов, чем этот мир отличался от сновидения? Я просто не верил, что здесь могут существовать хоть какие‑то ограничения! А закон земного тяготения казался чьей‑то нелепой выдумкой!

Набрав максимальную скорость, я направил всю волю на прыжок, и кони послушались, взмыв вверх, словно окрыленные!

– Это был не я! Не я свалил дерево!!! – донеслось из клубов коричневой пыли.

И в этот момент стало понятно: препятствия могу устроить я сам! Расхохотавшись во весь голос, я мысленно смоделировал сети и набросил их прямо на Иларема.

«Такого он не ожидал!» – восторженно подумал я, видя, как соперник старается выпутаться.

Не ожидал и я: сети свалились на меня тоже. Игра становилась опасней! Ярость снова поселилась в мыслях, пульсируя где‑то у висков, разливаясь жаром по всему телу.

– Ты думал, я из тех, кто поддается?! – подначивал тот, накидывая еще одну сеть мне на голову.

Я рассвирепел! Безумно захотелось сделать нечто такое, чего он точно не сможет избежать. А значит, не избегу и я, только сейчас этот вариант виделся единственным выходом.

Пытаясь скинуть сети, я сосредоточился на формировании впереди каменной стены, уходящей по обе стороны в лесную гущу. Я понял: чем сильнее концентрация, тем реальнее преграда. Главное – фокусировка сознания на объекте.

Пусть она стремится к небесам, растет все выше и выше, пусть становится шире и крепче, чтобы ее невозможно было пробить никакой силой!

Последнее, что я увидел, скинув путы, – серая каменная кладка. Кони исчезли, а я полетел прямо в стену, врезавшись в нее с глухим ударом. Повалившись на землю, я закашлялся, глотая поднявшуюся в воздух пыль.

В каменной стене образовалась арка и оттуда высунулся довольный Иларем:

– Это все, на что ты способен?

Одежда его была перепачкана в грязи.

– Да ты свалился! – догадался я. – Новичок тебя уделал!

– Признаю – твоя воля сильна, – он развел руками, – но только посмотри – стена‑то кривая! Этот шедевр еще уродливее замка!

Мы рассмеялись.

– Невероятно! – не сдержался я. – Это фантастика! Так похоже на магию!

– А ты считал, ее придумали люди? Фата-гали – энергия, идущая из Хаоса, – и есть магия в чистом виде. Но не спеши радоваться своим успехам. Поупражняйся на простых идеях. Пойми, как это работает.

Закрыв глаза и глубоко вдохнув всем телом, я ощутил, что мой разум действовал с удивительной быстротой и ясностью.

Слова, имевшие конкретное значение раньше, в мире духов поменяли смысл. Там, в Асперосе, смерть означала конец, но здесь это точка отсчета. Новое, обнаруженное и заново открытое начало. То, что раньше имело первостепенную важность, теперь не представляло для меня ничего. Я избавился от земных привязанностей, не испытывая никакой тяги к прошлому. Откуда‑то взялись иные цели и желания, раскрылась внутренняя суть, я наконец‑то проснулся. Освобожденный и поразительно легкий. Захотелось летать…

– Так лети! – сказал Иларем.

– Я не смогу, – проговорил я потухшим голосом, глядя на руки, запечатлевшие смертный грех.

– А ты попробовал хоть раз?

Андрас дал ясно понять: самоубийцам не познать чувства полета. Но этот архант подставил меня, вручив свечу! Если же он заставил поверить в чудовищ, значит, и остальное может оказаться ложью! Удивительно, почему я вообще поверил арханту? Хотя, с другой стороны, он не говорил, что мне НИКОГДА не взлететь…

Я оттолкнулся ногами от земли и… поднялся над ней! Чувство восторга переполнило, я засмеялся и перекрутился в воздухе. Управлять собой не составило никакого труда, будто я постоянно проделывал это раньше.

Хотя, конечно, я проделывал это раньше! Помнится, будучи мальчишкой, я видел короткие сны, в которых летал. То были отголоски утерянной памяти об этом светлом мире!

Теперь я дома!

Снова дома!

Деревья, почувствовав мою радость, расцвели и зазеленели. Взору открылся дивный мир, состоящий из самых чистых красок, отдаленно знакомый пышным великолепием. Именно так мне представлялся рай, а сейчас я мог объять его всем естеством.

То ли от пробуждающегося знания, то ли от природы места я заведомо знал, где раскинулись цветочные луга, где простирались душистые хвойные леса, где возвысились горные гиганты над гладью лазурных озер. Слышал песню каждого укрытого зарослями водопада, звенящее журчание каждого тоненького ручейка, даже слышал плеск каждой вынырнувшей рыбы, шелест трепещущих крыльев тысячи бабочек!

Я знал: впереди удивительный розовый каньон, искрящийся на солнце, а справа, глубоко в морских водах, коралловый коридор, готовый раскрыть удивительные тайны. Внутри меня словно предусмотрительно заложили компас и карту.

Однако сейчас все это великолепие интересовало меньше всего.

Короткая вспышка счастья погасла, точно единственная случайная искорка в темноте, уступая мраку неведенья. Такова моя нынешняя реальность. Теперь, что бы ни происходило хорошего, никакая радость не может считаться полноценной, пока не отыщу сестру. Тревога болезненна. Она крутит и стягивает нутро, напоминая о потере каждое мгновение. А в болезни нет радости. Особенно если болезнь затягивается.

– Слушай, я прекрасно понимаю твои расстроенные чувства, твою обеспокоенность тем, что ты пока не встретил очень важного человека. Но постарайся понять, для чего ты попал сюда, поскольку случайностей не бывает. В Эйдоре все взаимосвязано. Проследи эти связи и поймешь, почему оказался тут.

– Я даже не имею понятия, где именно нахожусь. – Я пожал плечами, таращась по сторонам в надежде найти подсказки.

– Поскольку рай нам пока не грозит, все, что остается, – болтаться между мирами, летать, куда вздумается. Эйдор – один из вариантов Земли, один из ее духовных слоев. Трактовать можешь как заблагорассудится. Каждый дух понимает это место по-своему. Но не многие проснувшиеся после физической смерти остаются здесь. Обычно духи стараются вобрать новое, отправляясь далеко отсюда и посещая иные миры. Или уходят еще дальше, по следам прожитых ранее жизней. А мне просто весело в этом месте. Так какие у тебя планы?

Разумнее не выдавать секретов и не принимать поспешных решений в компании незнакомца, но меня охватило безграничное доверие. За тот короткий срок, что я был здесь, похоже, удалось научиться отличать светлые души от темных. Все оказалось элементарно. Глядя в глаза, необходимо лишь прислушаться к ощущениям, уловить исходящие волны энергии.

От встреченных ранее монстров веяло угрозой, голодом, ненавистью. От Андраса исходила властность, хитрость, коварство и сильное любопытство. Старец-праотец источал родство, всепрощение, понимание.

Иларем же казался добродушным и веселым даже тогда, когда пытался помешать выиграть в гонке. Не чувствовалось угрозы, когда он набрасывал на меня сети или когда я сам разозлился на него. Ощущая мою злость, он, напротив, становился спокойным и терпеливым.

– Я хотел переместиться к любимой, но оказался здесь. Так почему ее нет рядом? Почему ее не было в момент прощания с близкими, хотя среди них были умершие давным-давно бабушка с дедушкой? Я пытаюсь успокоить себя, будто все нормально. Хотя в нормальность отсутствия любимой тяжело поверить.

– И правда, странно, – согласился Иларем. – Только не нужно питать страхом неизвестность! Я чувствую: ты вспоминаешь ее как светлого и очень доброго человека. Возможно, она слишком далеко, среди самых чистых душ. Тогда она слышит, но ей чужда здешняя среда. Птица не может стать рыбой и оказаться в одном с тобой водоеме. Если она спустится сюда – погибнет. Правильнее было бы тебе самому научиться летать, чем тянуть легкое создание на дно. Тем более каждая добрая душа стремится ввысь.

– Архант говорил то же самое, – насторожился я.

– Любопытно. – Иларем нахмурился. – И еще любопытнее, почему архант тебя отпустил. Ты ему что‑то пообещал?

– Нет. Он сказал, что против воли держать не станет.

Иларем снова устремил взгляд на мои черные руки.

– Я еще не видел проклятых здесь, – отстраненно произнес он. – Ты сразу заинтересовал меня, а теперь загадок стало больше. Не представляю, сколько еще тайн ты хранишь, но, если архант предпочел тебя отпустить, а не уничтожить, – ты действительно редкий экземпляр.

Он в задумчивости цокнул языком, после чего добавил:

– В любом случае ты вернулся домой. Пройденный этап пусть таким и остается. Оставь его позади. Если хочешь, можем сейчас отправиться в Ярмарочный городок, на рынок диковинных вещиц. Я обменяю свежепойманных даргов на что‑нибудь приятное, а ты увидишь все многообразие ближайшей барахолки. Что скажешь?

– Звучит классно!

Удовлетворенный ответом Иларем протянул ладонь, чтобы переместить нас на торговую площадь.

– Ты только удивляйся потише, – подмигнул он, прежде чем я взял его за руку.

Но едва мы оказались на оживленном рынке, из уст само вырвалось: «Охренеть!»

Здесь творилось какое‑то красочное безумие, больше похожее на волшебную сказку! Мимо сновали духи в пестрых нарядах, звенели и жужжали побрякушки, на витринах пылали огнями стеклянные шарики, вертелись металлические приборы, вспыхивали свечи в лампах, шуршали ткани и сухоцветы.

То тут, то там играла заводная музыка, в такт которой показывали представления жонглеры и акробаты. Скрипя, по брусчатой дороге проехал фургончик, украшенный цветными колокольчиками.

– Сюда стекаются все, кого прошибла ностальгия по материальному миру, – сказал Иларем, наслаждаясь зрелищем.

– Почему бы просто не вернуться туда?

– А зачем? Здесь же гораздо круче!

Люди вокруг шутили и смеялись, торговались, играли в кости. А из пекарни поблизости доносился чертовски аппетитный запах…

– В этой пекарне сможешь попробовать самый вкусный хлеб! – пояснил Иларем. – В тесто замешивают орехи, специи, травы, ягоды, цветочные масла, всякие фрукты, мед. Но это потом. Сам попробуешь как‑нибудь. А сейчас идем!

Я не знал, в какую сторону смотреть, и просто вертел головой туда-сюда.

– Сначала наведаемся к Феленгиру. – Он пошел вперед, мимо лавки с живностью.

Из-под прутьев клеток за нами наблюдали огромные желтые кошачьи глаза, вот только сами существа были покрыты блестящей чешуей. Здесь в аквариумах плавали рыбы-хамелеоны, в террариумах копошились шипящие насекомые, а в горшках сидели рогатые светящиеся черепахи.

– Лемроны подавляют тревогу, – вынырнул из-под прилавка торговец, завидев мой интерес.

На моих глазах происходило нечто необычное, от чего было и смешно, и радостно. Я прибавил шагу, чтобы не отставать от Иларема.

– Слушай, а как происходит торговля? Здесь тоже есть деньги?

– Денег нет, но есть разные способы – обмен энергиями, заключение контрактов, сделок, благодарность в конце концов…

– Просто благодарность?!

– Ты, конечно, удивишься, но за любое магическое действие нужно платить. Это правило касается и материального мира, и Эйдора. Энергия – это валюта, ею обмениваются, как деньгами, ее накапливают и тратят, как деньги. И если дух задолжал энергию, с него спросят по полной, уж не сомневайся. От Высших сил не укрыться, их не провести. Фата-гали дана не для развлечения, а для развития. Пользоваться ей нужно осторожно и только с пониманием. А если управлять ею не умеешь – лучше вообще не фокусничать лишний раз. Так можно и жизни лишиться, и своим потомкам жизнь испортить на много лет вперед.

Его перебила красивая девушка с полной корзиной открыток:

– Подсказки-послания на три месяца, возьми любое и проверь эффект!

Я взял из корзины карточку с изображением лавандового поля, на ней тотчас появилась надпись: «Арден ждет тебя».

– И кто такой этот Арден? – спросил я девушку.

– Тебе виднее, красавчик, – лучезарно улыбнулась она.

– Наверняка какой‑нибудь особо злобный архант, – шепнул Иларем, уводя меня в сторону. – Не трать время на ребусы, сейчас найдем тебе сувенир поинтереснее.

– Вот какие‑то свитки желаний. «Запиши мечту и наслаждайся эффектом», – зачитал я вывеску над прилавком, засыпанным пергаментом.

– Это все детские фокусы.

– Исцеляющие медовые бальзамы… – не унимался я.

– Заживляют только царапины. Для этого напитка нужен особый мед из пыльцы редчайших цветов. Ты только глянь – сколько здесь бутылок! Мед в этом нектаре – самый обыкновенный. Поэтому напиток мутный, эффект от него будет слабый. Да и что тебе исцелять‑то?

– Ну так, на будущее…

У лавки курительных трубок художник устроил мастер-класс по их изготовлению: нанося тонким инструментом на глиняной голове кабана небольшие углубления, он достиг имитации короткой шерсти. Когда голова животного приобрела натуралистичный вид, мастер отправил ее к остальным в печь для обжига.

В обожженные курительные трубки вставлялись лакированные камни. Они сверкали на солнце, как настоящие глаза. Венцом композиции был кальян в форме многоглавого змея, из пастей которого шел фиолетовый густой дым с потрясающим ароматом.

– Зачем здесь курят? – спросил я Иларема.

– За тем же, за чем и всегда. Только здесь это безвредно. В основном. Иногда даже полезно. Вот тут, – он указал на одно из самых больших зданий, – можно приобрести святую воду, благословенную тем или иным богом. Не то чтобы я кому‑то поклоняюсь, но однажды прихворал так, что чуть не помер – пришлось попробовать. Стало легче, почти как от отвара ромашки. Но ромашку я в этом плане все равно уважаю больше.

Мы завернули за угол с посохами, прошли лавку с зельями и ядами, протиснулись между корзинами, доверху наполненными пурпурными специями, и мимо сундуков с защитными тканями. Перед лавкой старьевщика меня неожиданно схватила и потянула к себе слепая женщина с повязкой на глазах.

– Ты будешь менять людей, – прошептала она с абсолютно безумным выражением лица. – Да-да! Менять людей!

– Извините, а откуда вы это знаете? – Я попятился от нее просто на всякий случай.

– Я отказалась от глаз, чтобы прозреть! Но никто мне больше не верит! – посетовала слепая и расхохоталась во весь голос.

«Неужели я получу какую‑то особую силу?» – в возбуждении подумал я и представил: взмах рукой, и какой‑то абстрактный злой человек вдруг становится добрым. Однако потом отмахнулся от этой идеи, так как женщина, похоже, не в себе.

Пока я догонял Иларема, торговцы завлекали со всех сторон:

– Попробуй фрукты с самого Сазаара! Свежие, сочные, райские!

– Травы для оберегов! Соберем индивидуальный букет!

– Забудь тревоги и печали с нашим чудо-эликсиром! Пей и веселись в таверне Хельны Хельм!

– Таверна здесь что надо, особенно их «жидкое пламя» – огонь! Но нам сюда. – Иларем остановился напротив крошечной неприметной двери, открыл ее, пропуская меня вперед, и вошел следом.

Тесная лавка не отличалась ассортиментом – на единственной полке стояло несколько закупоренных сосудов, большая коробка с побрякушками, четыре фляги и стопка потрепанных книг.

– Какая удача, – увидев нас, сказал мужчина за прилавком, и я догадался, кто это. – У меня как раз закончились дарги, а спрос на них, сам знаешь, какой. Много наловил?

– Оцени-ка. – Иларем снял с шеи медальон и бросил торговцу.

– На этот раз тяжелый. – Тот взвесил в руке коробочку. – Что хочешь взамен?

– Как обычно. – Иларем протянул руку ладонью вверх. – И оберег для моего помощника.

Феленгир кивнул, крепко сжал ладонь Иларема в своих руках и, закрыв глаза, начал что‑то быстро шептать. Их руки тотчас обволокла серая дымка и через несколько секунд, просочившись между пальцев, впиталась в ладонь Иларема.

Завершив ритуал, Феленгир выпрямился:

– Сейчас принесу нам кое-что вкусненькое. Познакомишь со своим приятелем. – И скрылся в коморке.

Иларем потер руку.

– Никак не привыкну. – Он повернулся ко мне. – Тебе нужен оберег, приятель. Настоящий, а не то барахло, что предлагают там. – И махнул рукой на дверь. – Тащи сюда вон ту здоровенную коробку.

Снедаемый любопытством, я взял коробку и поставил на прилавок.

– Что за обряд вы только что провели?

– Феленгир умеет ставить печать, благодаря которой можно найти выход из любой ловушки. Без нее я бы ни отважился ни на одно приключение. Жаль, что использовать ее можно только один раз.

– Я не скряга. Просто навыка на долгосрочную печать не хватает. – Феленгир вернулся с бутылкой и тремя стопками на подносе. – Да и процедура энергоемкая, так что немного поговорим, и я пойду дрыхнуть. Держусь из последних сил, хотя это поправимо!

Он подмигнул, откупорил бутылку и разлил густой напиток по стопкам. Каждый взял свою порцию и опрокинул содержимое в рот. Жгучий напиток разлился по телу, играя на языке всеми известными ягодными вкусами – от ежевики до спелой вишни.

– Как вы познакомились? – спросил я новых знакомых, вытирая рот рукавом.

– Мы с Иларемом – межпланетные скитальцы, – рассмеялся хозяин лавки.

– Путешественники, значит?

– Ага. – Феленгир снова наполнил стопку. – Эйдор ведь огромный. Хочется понять, куда ты угодил. Иметь представление об этом мире. В движении мы ощущаем счастье, и оно становится нашим наполнением.

– Ты пустился в лирику какую‑то, Фел! – прервал его Иларем. – В общем, арханты везде, где только могли, расставили ловушки. Не только на Земле. В одной из таких мы и встретились. Я никак не мог найти выход, думал, что уже все… Но, к счастью, объявился Феленгир со своей охренительной печатью и освободил нас.

Они принялись вспоминать былые подвиги, опустошая стопку за стопкой, а мне было интересно послушать их чудаковатые истории. Оказывается, здесь столько всего происходит!

– Неужели отсюда можно вот так вот просто отправиться на другие планеты? Марс облететь? Или Юпитер? – поразился я.

Фел с Иларемом разразились хохотом.

– Сгонять на Юпитер – это как к соседям за солью постучаться! – сказал Иларем. – Ты даже не представляешь, сколько всего ждет тебя впереди! Только не спеши, не ищи неприятностей. Окрепни.

– Кстати об этом! Пора подобрать парню оберег. – Феленгир подвинул к себе коробку и мановением пальца поднял в воздух содержимое: браслеты, подвески, кольца, кулоны, фрагменты украшений и броши.

– Только не говорите, что мне придется носить серьги. – Я разглядывал украшения с разноцветными камнями, золотыми розами и жемчужными бусинами.

– Будет странно, если ты войдешь в резонанс с женским предметом. Но мы осуждать не станем. – И оба прыснули от смеха после очередной порции ягодного пойла. – Сосредоточься. Тебе нужно услышать подходящую вещь.

Как бы странно ни звучало, я постарался прислушаться. Внимание привлек крупный латунный кулон с выгравированным орнаментом. Взяв его, я ощутил тепло. Очень приятное ощущение.

– Бывший владелец – прекрасный человек, верб высшего порядка. Не один десяток душ сумел очистить и вернуть к полноценному существованию. Периодически приносит заряженные светлой энергией талисманы, чтобы новички вроде тебя обретали защиту на первых порах.

Уже казалось, выбор сделан, как вдруг резкое тревожное чувство пронзило меня. Тревожное – потому что одна вещь настойчиво хотела обратить на себя мое внимание.

Серебряный перстень с изумрудом.

Он заставил забыть о прочих амулетах в этой комнате.

Я не мог оторвать взгляд от перстня. На серебре – замысловатые рисунки или, скорее, слова на неизвестном языке. Круглый изумруд – живой, сильный. Он завораживал, необъяснимой энергией притягивал мою душу. Пришло ощущение, что это очень важная и непростая вещица.

– Чувствую конфликт между кулоном и перстнем, это плохо? – спросил я.

– Необязательно. Просто вещи принадлежат разным эгрегорам.

– Чего?

– Разным информационным полям.

Отложив кулон, я осторожно взял перстень. Его действие распространилось мощной волной по телу.

– Ты что‑то чувствуешь? – встревоженно спросил Феленгир.

– Да, определенно. Этот перстень… как бы… зовет меня.

– Значит, это не случайно, ведь до сей поры он не звал никого.

– Откуда он здесь, Фел? – Иларем взял у меня перстень и принялся изучать узоры.

– О, я хорошо запомнил хозяина. Сначала показалось, он не в себе, слегка того: все время что‑то бубнил себе под нос, будто с кем‑то общался. И я отказался забирать перстень. Вдруг он помешательство вызывает? А потом началось такое… Стоило этому человеку прикоснуться к какому‑либо предмету, и он мог перечислить каждого, кто ранее до него дотрагивался. Мог рассказать о мастере, который этот предмет создал, и даже о том, где и когда куплены материалы для его изготовления. Он знал историю любого здания, города или даже планеты. Знал все, только сам того не осознавал. Он был здесь, стоял на этом самом месте. Но будто не видел меня: взгляд был направлен на другую сторону реальности.

– Это, мягко говоря, настораживает, – произнес Иларем. – Хотя перстень определенно не злой, архантам никогда не принадлежал. Вот только считать свою суть не позволяет.

– Что еще помнишь о бывшем владельце? – спросил я Феленгира.

– Он говорил, что служит некоему божеству. Я мало знаю о богах и религиях, никогда особо не интересовался этой темой. Видел парочку так называемых богов, вот только созданы они были людьми, а не наоборот.

Иларем кивнул:

– Воображение людей, объединенных той или иной верой, их мольбы, обращенные к тем или иным богам, содержат в себе могущественные силы. И чем большее количество людей верит в определенного бога, тем он сильнее, тем реальнее и ощутимее его влияние на общество. Но тот человек, похоже, служил иному богу?

– Он говорил, что его бог – существо иной Вселенной. Ему не нужны молитвы, он не требует возложения жертв на алтарь. Он не привязан ни к одной из планет лишь потому, что на ней обитает раса существ, верящих в него. И самое главное – это божество обладает абсолютным знанием и готово им делиться.

– А незнакомец случайно не сказал, где найти этого бога? – заерзал Иларем.

– Знал, что тебя заинтересует эта история. – Феленгир отправил остальные предметы обратно в коробку. – Но стоит ли искать с ним встречи? Лично я, исходя из опыта, не верю, что этому божеству ничего не нужно. А тот чудак… он уже одной ногой был в ином измерении. А как там – никто не знает.

– Почему же он отдал перстень? – спросил я. – Что просил взамен?

– Он называл его своей «особой приметой», от которой хотелось избавиться, чтобы слиться с толпой, – ответил Феленгир. – Взял пару оберегов и был таков.

Конечно, я сознавал, что обладать загадочным предметом, о котором ничего не знаешь, – риск. Однако что‑то мне подсказывало: это верное начало.

– Что ж, теперь нужно выбрать между понятным и неизвестным, – посмотрел на меня Иларем, положив перстень рядом с кулоном.

Наверное, глупо, но для меня выбор был очевиден, и я надел перстень на безымянный палец правой руки. Изумруд слабо замерцал. Интересно, что это значит?

– Предмет закрыт. Я чувствую, в нем скрыта мощная энергия, – отметил Иларем. – Может, однажды он откроется тебе.

Я смотрел на тусклый свет внутри камня. Он неуверенно дрожал, рискуя вот-вот померкнуть.

Феленгир дружественно смерил меня взглядом, а затем произнес:

– Вижу, судьба у тебя непростая, иначе арханты не наградили бы тебя своей меткой. Но кем бы ты ни был в прошлом – здесь это не имеет никакого значения. Пускай перстень поможет тебе отыскать кратчайший путь к освобождению от проклятья.

Феленгир протяжно зевнул, так что, поблагодарив его, мы покинули лавку.

– Теперь можно и к Хельне заглянуть! – Иларем бодро зашагал в сторону таверны.

Когда мы остановились перед дверьми, он повернулся ко мне, гордо выпрямился и торжественно объявил:

– Если ты еще не убедился, в какое классное место попал, здесь отпадут последние сомнения! Это в физическом мире люди, которые ненавидят готовить, вынуждены работать поварами, чтобы выжить. В Эйдоре готовят только ради удовольствия! Здесь это – творчество! Способ самовыражения для тех, кому по душе ремесло! Им не нужны деньги, эти бесполезные грязные бумажки. Им важна только благодарность за вкусные, насыщающие энергией блюда. И, в свою очередь, наша благодарность питает их! Вот такая утопия наяву.

– Ха! Любители покушать потеряли бы сознание от одного только твоего рассказа!

– Сейчас сознание рискуешь потерять ты. – И он распахнул передо мной двери таверны.

В центре уютно обставленного помещения горел большой каменный очаг. Огонь тихо потрескивал, навевая спокойствие и умиротворение. Пока хозяйка нас не заметила, мы присели за небольшой круглый столик.

– Смотри, с какой любовью она замешивает тесто, – прошептал Иларем. – Сколько света вкладывает в него, сколько чувств. Поэтому оно получается таким волшебным, тает во рту, словно сотканное из нежнейших утренних облаков.

– Вот ты завернул, – хохотнула Хельна и, обернувшись, помахала нам.

Иларем послал ей воздушный поцелуй.

– А теперь представь, с какими чувствами замешивает тесто бедняга в заводской столовке, которому осточертела работа. Жевать его хлеб будет тоскливо, и на вкус он выйдет пресным. Труд должен быть только в радость. А если дело не приносит счастья человеку – значит, не тем он занят. Нужно менять жизнь. Вопреки страхам или обстоятельствам. Если не прислушается к самому себе – начнутся болезни. А дальше – кто кого доконает.

– Всегда об этом догадывался.

– Не догадывался! Знал! Все знают. Но толку?

К нам подошла хозяйка таверны и приветливо улыбнулась.

– Приятно видеть новые лица, – сказала она. – Сегодня угощаем мясными и яблочными пирогами с морозной травой, легким салатом из смирны и меруока, на десерт вас ждет карамелизированный мох, ну а запить всю эту вкуснотищу предлагаю сонной лаской или, если хочется согреться, нашим фирменным жидким пламенем.

– Я попробую всего понемногу, – произнес Иларем.

– Отлично, а ты? – Хельна посмотрела на меня.

– Э-э-э. Что за меруок?

– Так ты только прибыл… Скажи-ка, дорогой, по какому блюду скучаешь больше всего?

– Наверное, по булочкам с корицей, которые пекла бабушка.

– Хорошо. Закрой глаза и вспомни их вкус, аромат. Представь, как он проникает в тебя, настолько точно, насколько сможешь.

Закрыв глаза, я вновь увидел бабушкин деревенский дом, деревянный и уютный. Вспомнил резное крылечко, забор красивого бирюзового цвета. Когда мы приезжали в гости, бабушка с дедушкой, счастливые, встречали нас у калитки в компании суетящихся уток.

Наперегонки с сестрой мы бежали в дом, по пути приветствуя любимый яблоневый сад, куриц и кошек, живущих в странном мирном соседстве. Все здесь было другим и особенным.

Мне нравилось, как скрипели деревянные половицы, как уютно обставлены комнаты, но больше всего, конечно же, как пахло выпечкой, которая готовилась в самой настоящей дровяной печи! Вкуснее булочек я так и не ел.

Когда я открыл глаза, наш стол был заставлен вкусностями. И среди них оказались булки, точь-в‑точь как готовила бабушка! Я хотел выразить восторг бурными благодарностями, но хозяйка таверны уже хлопотала у печи.

Радостный, словно мальчишка, я схватил одну и откусил большой кусок. То самое воздушное тесто! Боже, как же вкусно!

– Как ей это удается?! – Я запихнул остаток сдобы целиком в рот, потянувшись за добавкой.

– У каждого есть талант или даже дар. – Иларем занес бутылку с красной жидкостью над моим бокалом. – Вино будешь?

– Нет, спасибо, люблю состояние трезвости.

Такой ответ Иларему явно не понравился:

– Я бы назвал тебя скучным, но чувствую, что ты не так‑то прост. – Он наполнил свой бокал доверху и принялся за мясной пирог.

– А какой дар у тебя?

– Я фантастически удачлив.

– Удача – это не дар! И не талант!

– Ты прав, – согласился Иларем, уплетая мясной пирог. – Я пока не раскрылся в роли творца. В моей душе будто живут двое: усталый мудрый старик и ребенок, удивляющийся самым обыденным вещам. И непонятно, где кончается одна сущность и начинается другая. Ребенку еще многое предстоит понять и многому нужно научиться. Мое время еще не прошло, и кто знает, что ждет впереди? У меня есть способности, я уверен. Они есть у каждого, только их нужно развивать. А вот дар – это не подарок, а испытание. Подчас жестокое.

– У моей сестры был дар, – сказал я. – Она рисовала потрясающие картины. Когда люди на них смотрели, они ощущали счастье и гармонию. Об этом говорил абсолютно каждый, кто видел ее работы. Я тоже ощущал этот эффект.

– Верю. У нее это проявилось сразу, с рождения?

– Да, и ее никто не обучал.

– Тогда точно дар. Его, в отличие от знаний или силы, нельзя наработать, передать или потерять. По сути, дар даже не принадлежит человеку, и не человек решает, как его применить. Человека просто ставят перед фактом и ни под каким предлогом он уже не может отказаться. Его заставят исполнять этот дар.

– Но это противоречит свободе выбора, разве нет?

– Помимо свободы выбора есть еще божественная воля.

– Дар – жестокое испытание. Как же верно… Сестра обладала удивительным взглядом на жизнь, была иной. Когда ее дар из спокойного спящего состояния начал полностью раскрываться, общество перестало ее понимать, а она не понимала общество. Если бы меня не было в ее жизни, не представляю, как бы она справилась со всем этим. Нам помогало только уединение.

– Знаю множество трагичных историй об этом. Замечал, что жизнь одаренных обычно гораздо короче?

Я кивнул.

– Это происходит чаще всего по двум причинам, – сказал Иларем. – Первая – они быстрее переполняются энергией, чем обычные люди. И вторая – на их долю выпадает больше испытаний, особенно гордыней. Вот почему многие талантливые люди не получают признания при жизни. Мысль «я – особенный» приводит человека на край пропасти, в которую в любой момент может сорваться душа. Падение духа гораздо страшнее смерти физического тела, – заключил он и осушил бокал.

В этот момент в таверну вошла девушка с корзиной, полной цветов. Завидев нас, она радостно вскинула брови:

– Иларем! Вот так сюрприз! Думала, после нашей размолвки уже не увижу тебя!

Тот явно удивился слову «размолвка».

– Роксель, дорогая! Я понял, что не умею правильно выражать эмоции, когда осознал, что люди, к которым я равнодушен, считали, будто я их люблю, а милые сердцу думали, что я их ненавижу. Ты – моя милая, запомни это навсегда!

Девушка расплылась в улыбке:

– Ты как всегда обходителен и очарователен. Но в любом случае обещаю – больше никаких сцен ревности! Я жутко соскучилась! – И она обвила руками шею Иларема, глядя на него с обожанием.

Пространство в таверне стало нагреваться. Эти двое явно жаждали поскорее остаться наедине.

– Я не помешаю вашей беседе? – Роксель обратилась ко мне, все так же ослепительно улыбаясь.

– По правде говоря, мне пора.

– Хочешь одиночества, – поняла девушка. – Ну ладно. Отнесу корзину и вернусь. – Она подмигнула Иларему и ускользнула на кухню.

– Что ж, – он посмотрел на меня, – значит, здесь мы с тобой и расстанемся.

– Да. Пора исследовать этот мир.

– Отличная мысль! Главное – ничего не бойся! И, как говорил один мой приятель: не будь гоним всеми ветрами, подобно сорванному листу.

– Но я и есть сорванный лист! Я не знаю ответа ни на один по-настоящему важный вопрос.

– В жизни много тайн. И если ты оказался в Эйдоре – на то есть веская причина. Освойся, посмотри окрестности, научись принимать данность и уважать ее. Верный ответ найдет тебя сам, когда настанет подходящий момент. Этот мир реальнее Аспероса, потому что свободен и безграничен. Он предлагает покой и отдых, так прими его щедрый дар. Привыкни быть духом. Вспомни себя. Опустошись окончательно, чтобы вобрать новое.

– Не уверен, что могу наслаждаться жизнью, пока внутри живет беспокойство.

– Отпусти его. В Многомирье все идет своим чередом. Так, как и должно.

Как же он не поймет: пока я не знаю, где сестра, неведенье будет душить меня изнутри!

– Пойми и ты: когда неподготовленный человек рвется знать правду, он прибегает к самым неправедным путям. Попробуй поменять направление и задаться иными вопросами, обратив внимание на природу вокруг. Зачем капелька дождя паром добирается до неба, но после путешествия возвращается в море? Кому нужен этот процесс и что он обеспечивает? Здесь в каждую мелочь можно вглядываться до бесконечности и каждый раз открывать ее по-новому. Хотя бы на короткий срок забудь, кем был раньше.

– Да, забыться не помешает, – наконец согласился я, чувствуя его правоту.

Зеленые глаза Иларема источали покой и умиротворение. И действительно – так хотелось расслабиться, отдохнуть после всех потрясений. Мне не терпелось увидеть пейзажи, о которых я вспомнил.

Иларем прочитал это желание.

– Мы легко отыщем друг друга, если понадобится, – сказал он на прощание.

Взмывая в небо, я прогнал все тревоги и сосредоточился только на ощущениях. Они превосходили земные в сотни, даже тысячи раз, и от этого казались более реальными. Внизу расстилались искрящиеся светом холмы с густыми лесами, – казалось, будто я лечу над бушующим зеленым океаном, и волны его вздымаются выше и выше.

Природная красота ощущалась не внешним образом, а сутью.

Набирая скорость, я кричал от счастья во весь голос, будучи наедине со всем этим великолепием. Я был един с ним! Весь этот мир – я! Весь этот мир – мой! Но в то же время я никак не мог поверить, что достоин пребывать в таком месте. Даже если это ошибка, все, что сейчас оставалось, – наслаждаться удивительными мгновениями.

Устремившись к лесной опушке, усыпанной диковинными цветами, я снизился. Меня встретил насыщенный цветочный аромат, все пространство луга пропиталось им. Я купался в этом запахе, описывая в полете смелые виражи.

В Эйдоре все устремления и мечты обретали реальность! Я летел столь низко к земле, что ладони касались прохладной травы. Она так приятно щекотала! Я неистово хохотал, вел себя точно ребенок, которому лишь предстоит разобраться, что за мир его окружает.

А дальше – снова в лес, в самую глубь.

Несмотря на высоту деревьев, света было достаточно, чтобы различать мельчайшие детали. Интуитивно я нашел лесную тропу, и теперь не приходилось облетать каждое дерево, я просто летел прямо, иногда поворачивая вместе с дорогой.

С упоением я озирался по сторонам. Вновь смеялся, проделывая кувырки в воздухе. Я крутился на ветвях, как на турниках, и качался на лианах, свисающих с деревьев зелеными пушистыми косами.

Вскоре тропинка отправилась под воду, и лес вместе с ней. Деревья уходили корнями в тихую спокойную среду, отражавшую золотое сияние неба. Здесь получилось забыть обо всем на свете, а счастье полета ослабило боль душевных мук.

Я набрал скорость, а затем резко снизился, чтобы ступни касались зеркальной глади. Пышные мокрые брызги подпрыгнули до самых колен! Я проделывал это десятки раз, пока одежда не вымокла до нитки.

На речном берегу заметил лодку в зарослях камыша, а неподалеку – крохотную лачугу. Смотрелось очень гармонично. Мне вдруг показалось, что я видел ее раньше…

Сбавив скорость, я облетел дом, чтобы изучить его. Он утопал в цветущих кустах, огромных, как кроны деревьев. Крыша была покрыта мхом. На вид обветшалый и заброшенный, чуть покосившийся на бок, но настолько очаровательный, что сразу захотелось здесь поселиться.

Странно, однако в интуитивные карты ничего подобного не входило. Или, быть может, я не успел вспомнить. Никаких построек в памяти, только природа.

Спустившись к двери, я принял решение войти внутрь. На всякий случай постучал, – никто не ответил. Я потянул за ручку, осторожно открывая дверь. Та тихонько скрипнула.

В доме было сыро и темно. Единственное крохотное окно почти не пропускало солнечный свет. Споткнувшись о корзину, я схватился за напольную вешалку без единой вещи. У самого входа висела картина с незамысловатым весенним пейзажем, написанным крупными смелыми мазками.

В центре комнаты на плетеном ковре стоял потерявший форму диван. Сразу за ним – шкаф с открытыми полками, на которых все еще находились цветочные горшки, книги и посуда. Справа от шкафа – большой стол и опрокинутый стул. Хотя краска местами потрескалась и облупилась, в этом таилось свое очарование. Однако особый уют этому месту придавал большой камин в глубине комнаты.

Странное ощущение овладевало мной: все казалось отдаленно знакомым. Пустовала ли крохотная лачуга или же в ней кто‑то жил?

По правде сказать, я влюбился в этот дом с первого взгляда! О таком тихом местечке я всегда мечтал, только в мечтах со мной жила сестра. Если бы мы уехали в деревенскую глушь, где никто нас не знает, возможно, удалось бы прожить долгую счастливую жизнь.

Мы бы обсуждали интересные книги за завтраком, вместе готовили новые блюда, приобрели бы телескоп, чтобы по вечерам изучать звездное небо. Мне не нужен был брак, не нужны дети. Истинным счастьем виделась простая забота друг о друге, поддержка и понимание. Но наблюдая за людьми, я осознавал: большинство из них смотрят на жизнь иначе.

Что, если этот дом ждал здесь именно меня? Этим можно объяснить отсутствие личных вещей хозяина. Хотя вряд ли здесь кто‑то действительно нуждается в вещах.

Так или иначе, я решил вернуться позже и проверить свою теорию.

Покидая лачугу у реки, я еще раз поразился, насколько здесь живописно, и отправился дальше. Дорогой послужили быстрый ручей да гладкие камни.

Ручей привел меня к колоссальному Белому дворцу.

Здания, что я видел раньше, разом померкли в сравнении с ним. Величие считывалось во всем – начиная от архитектуры, заканчивая несоизмеримой высотой. Наверное, в создании участвовали сотни архитекторов, и каждый вложил какую‑то свою тайную мечту.

Дворец возвышался над всем, что находилось поблизости. Лес рядом с ним смотрелся аккуратным газоном. Остроконечные купола и многочисленные башни тянулись в безоблачное небо и растворялись в синеве, украшенной до горизонта разноцветными мерцающими звездами.

Внешнее убранство являло множество таких же гигантских колонн, искусных скульптур, замысловатых арок и даже фонтанов. Вода стекала по мраморным ступеням в бассейны парка. Там плавали белоснежные птицы, напоминающие то ли лебедей, то ли павлинов. Здесь же цвели лазурные лотосы.

По парку неспешно гуляли люди, такие же, как я, внешне ничем не отличающиеся от людей из плоти и крови. И хотя правильнее назвать их духами, здесь и сейчас они воспринимались самыми обыкновенными людьми.

Я возвысился над парком Белого дворца. Присел на край крыши. Отсюда куда интереснее разглядывать людей, взаимодействующих друг с другом и с природой.

Одни предпочитали наслаждаться музыкой, другие исполняли ее, играя на скрипках, роялях, флейтах. Звуки сливались в цельную потрясающую мелодию, а музыканты образовывали слаженный оркестр, к которому спешили присоединиться лесные птицы.

В высоких беседках непередаваемой красоты расположились те, кто позировал художникам, и сами художники с незавершенными полотнами. Люди прогуливались среди мраморных арок, увитых лозой. Не торопясь, держась за руки. Здесь никто не спорил, не отстаивал взгляды, не стремился к превосходству. Если однажды я вернусь в материальный мир, то постараюсь привнести больше спокойствия и безмятежности, чтобы сделать его хотя бы немного похожим на Эйдор.

Некоторые кормили больших белых птиц, гладили их, обнимали. Птицы не боялись людей, никуда не улетали, а, наоборот, ластились. Все наслаждались беззаботным пребыванием, переполненные счастьем, гармонией и светлой любовью.

Однако я не спешил знакомиться с ними, поскольку еще не научился скрывать мысли. И людям не было никакого дела до меня. Они не поднимали головы, не перешептывались, не косились на отстраненного одиночку.

Да, я предусмотрительно появился в рубашке с длинными рукавами, чтобы скрыть черные по локоть руки. Но мне казалось, никто бы не заострял на этом внимание. Было ощущение, что меня здесь приняли.

Вглядываясь в лица, я отмечал представителей всех земных биотипов. Впервые я почувствовал себя частью сплоченного мирного сообщества, в котором легко быть настоящим и при этом твердо уверенным, что тебя понимают. Я улыбнулся, взмахнул ладонью в знак приветствия, и несколько человек, заметив это, помахали с улыбкой в ответ.

Солнце клонилось к закату, свет пронизывал все вокруг. Я дышал, любовался небом, свесив ноги и болтая ими в воздухе. Улыбка не покидала моего лица.

Я все еще ребенок и всегда им был – здесь так приятно это признавать. Несмышленый, во многом избалованный и совсем наивный ребенок. И это ничуть не обидно, не страшно, ведь многому только предстоит научиться, многое только предстоит постичь.

– Угу, – послышалось рядом.

Повернув голову, я увидел сидящего на карнизе черного филина. Он смотрел на меня огромными круглыми глазами, похожими на звездное небо.

– Ты согласен с тем, что я все еще дитя? – смешливо спросил я.

– Угу, – повторила птица, не отводя любопытного взгляда.

– В Белом дворце еще не был? – раздался в голове низкий мужской голос, явно не мой.

– Это ТЫ со мной говоришь? – я уставился на птицу, не скрывая удивления.

– Угу, угу! – отозвался филин и, расправив крылья, улетел, оставив меня в полнейшем замешательстве.

«Ха, здесь даже животные могут делиться мыслями! Ну и чудеса!» – думал я. Раз птица советует – значит, пора посетить дворец. Спрыгнув с крыши, я полетел вниз.

Интерьеры ничуть не уступали фасаду. Я ахнул, влетев в холл, украшенный монументальными колоннами. Какое просторное место! В центре красовалась величественная композиция из лестниц самых необычных форм и высот. Они начинались у подножия, а дальше расходились во всех направлениях. Изгибы и повороты лестниц плавные, некоторые напоминали змей, некоторые – лозу, но в целом комплекс принимал форму гигантского белого дерева.

Окна так же отличались внушительными размерами. Украшенные причудливыми витражами, они имели разные, но исключительно геометрически правильные формы. Пол дворца был составлен из мозаики, изображающей диковинный распустившийся цветок. Я поднялся по одной из лестниц и оказался на просторной лоджии.

Отсюда открывался потрясающий вид на горы и леса, теряющиеся в густой сиреневатой дымке заката. Над всем этим великолепием неизменно сияли звезды, галактики и многоцветье туманностей. Я подумал о том, что земным людям лишь отчасти доступны красоты Вселенной. Но даже просто глядя в телескоп, можно смело поверить в Творца.

Красоты Вселенной более чем достаточно для осознания Его присутствия среди нас.

– На самом деле, Эйдор очень похож на материальный мир, – облокотившись на балюстраду, вслух рассуждал я. – Только здесь нет забот, связанных с физическим существованием. Поэтому нет необходимости работать, ведь деньги, еда или одежда больше не имеют никакого смысла. Все, что имеет значение, – развитие духа.

В духовном отображении Земли вовсю процветала творческая жизнь. И я догадывался, что подобных миров должно быть великое множество.

Обойдя большую часть Белого дворца, я пришел к выводу, что у зданий здешнего мира, похоже, нет прямого назначения. Весь смысл в архитектурной красоте и фрактальной симметричности, благодаря чему дворец наделял присутствующих особой энергией прекрасного, энергией искусства. Стоило лишь догадываться, сколько мастеров сообща приложили усилия к созданию этого грандиозного здания. Тысячи просторных залов и потаенных тесных комнатушек уместил он в себе.

Здесь встречались целые галереи. Некоторые картины тянулись на сотни метров, и жирные мазки, казалось, вот-вот задышат своей жизнью, вырвутся в окружающее пространство. Были галереи исключительно с пейзажами или только с портретами. Некоторые хранили работы одного художника. Но чаще всего встречались смешанные, где картины рассказывали о красоте далеких миров, отображая их удивительную флору и фауну, отличную от Земной. С таких картин из-под чешуйчатого ствола пытливо выглядывали светлоликие девушки с острыми ушками и кошачьими улыбками. Или ждал своего зрителя крохотный воздушный островок посреди изумрудного заката, светом маяка приглашая в гости.

В некоторых комнатах расположились сады с фонтанными площадями, лабиринты из живых изгородей, разноуровневые клумбы самых причудливых форм. Одна – в форме гигантской бабочки – задрожала, ожила и взлетела над прогуливающимися парочками. Описав несколько кругов, она села на прежнее место. На подобные чудеса здесь мало кто обращает внимание. Ведь при желании любой может сотворить чудо.

Позже я попал в огромную круглую комнату, абсолютно пустую, с крохотным колодцем посередине. Подойдя к нему ближе, я услышал, что вода поет. Ее пение напоминало звук капающей воды в пещерах, и что‑то было от течения ручья. Я коснулся пальцем водной глади, и пение стало едва уловимо:

«Войдешь в дом врага против воли – бежать придется. Войдешь из любопытства – обманут будешь. По желанию, из любви войдешь – обретешь искомый покой».

«А лучше к врагам не ходить совсем», – подумал я и отправился дальше.

Под крышей дворца находились амфитеатры, стены которых украшали скульптуры и деревья, пустившие корни прямо из камня. На ветвях горели свечи, воск сбегал по стволу, а потом возвращался назад. Их мягкий, теплый свет создавал особую атмосферу в театрах, и музыка воспринималась иначе.

Принявшись считать органные залы, я сбился со счету. Возможно, для каждого органиста создавался индивидуальный зал с соответствующим интерьером, убранством, освещением. Но то была лишь не подтвердившаяся догадка. Большую часть залов я застал заброшенными, в них не было ни одной живой души. В некоторых музыка не смолкала, и слушатели стекались отовсюду, чтобы почерпнуть что‑то для себя.

Взгляд привлекла надпись над широкой каменной аркой:

«Произнесенное – исчезающий шум. Написанное – сила, правящая вечностью».

Войдя внутрь, я оказался в самой потрясающей библиотеке: стеллажи уходили ввысь настолько, что, теряясь в пестроте, сходились в одной крохотной точке где‑то на уровне небес. В зале располагались десятки каменных колонн, поднимающихся до самого верха и окруженных мраморными винтовыми лестницами. Читатели, выбрав интересующие книги, доставали их и поднимались на балконы внутри зала, где усаживались на скамьи и начинали тихо шелестеть страницами.

Прямо передо мной возвышалась статуя седобородого мудреца, держащего в руках свитки. Все его тело было исписано мелкими буквами, складывающимися в предложения. Заметив меня, мудрец произнес:

– Строя лестницу из прочитанных книг, не забывай по ней подниматься, иначе она превратится в стену!

Я улыбнулся и прошел вперед.

Рядом с каждой секцией на каменном постаменте стоял обезличенный человеческий бюст со схематичными чертами лица. Как и скульптура седобородого мудреца на входе, бюсты оказались способны к полноценной артикуляции и свободно владели различными языками, отвечая посетителям на возникающие вопросы относительно содержания тех или иных книг и помогая в выборе литературы.

– Где здесь секция «Эйдор для чайников»? – спросил я у ближайшего каменного бюста.

– Все о чае – секция тысяча пятьсот сорок два, но разве вас это интересует? – усомнился бюст. – Уточните запрос, чтобы я смог сориентировать вас.

– Да все нормально, не скучай тут. – Я махнул рукой и полетел дальше.

Стало быть, у таких «библиотекарей» можно уточнить, книги какого жанра расположены на стеллажах секции и где найти нужную информацию. А прочитанные книги сами возвращались на первоначальное место на полках.

Здесь хранились философские, теологические и исторические тексты различных цивилизаций, всевозможные сочинения жителей всех слоев нашей планеты. Я даже набрел на раздел с каменными табличками некоей империи Энасков, неизвестной общей антропологии.

Здесь хранились не только печатные версии книг. Многие, особенно старинные на вид, были написаны от руки с потрясающими детальными иллюстрациями. Без сомнений, здесь содержались произведения на всех возможных языках – современных и мертвых для материального мира. Возможно, здесь есть книги и на будущих языках тоже.

Такой вывод я сделал, попав в раздел ненаписанной литературы. Там тексты появлялись сами собой, перечеркивались, исправлялись, будто автор работал над книгой в этот самый момент. Некоторые больше напоминали блокноты для заметок или нечто не оформившееся в окончательный сюжет. Какие‑то были совершенно пусты, иные без авторства. Должно быть, когда придет время, там проявится чей‑то труд.

В секции художественной литературы я увидел автора, чьи произведения любил при жизни в Асперосе. Роман «Черный обелиск» занимал сразу несколько полок – причем все версии книги оказались разные. С изменением стиля, персонажей, сюжетной линии и даже тематики.

То же происходило, как оказалось, с остальными известными мне образцами творчества. В некоторых версиях одних и тех же произведений даже авторы были разные. И ни одной одинаковой книги!

Продолжая путешествие по библиотеке, из чистого любопытства я старался бегло познакомиться хотя бы с несколькими книгами из каждой секции. Но довольно быстро осознал – не хватит и недели, чтобы пройти так даже половину зала. Библиотека оказалась поистине всеобъемлюща!

Некоторые книги я бы назвал слегка необычными, другие представляли собой полнейшую бессмыслицу, хотя текст легко читался. Какие‑то были изданы в материальном мире, остальным это только предстояло, но большая часть живущих в Асперосе не увидят их никогда.

Путешествие по Белому дворцу могло продолжаться бесконечно. Наступила глубокая ночь, но тьма так и не окутала пространство. Ее отсутствие воспринималось абсолютно естественным явлением. Время текло иначе. Не было ощущения стремительности, напротив – все спокойно и неспешно.

Считая первое знакомство с миром духов законченным, захотелось уединиться. Не успел я подумать о доме у тихой реки, как тотчас перенесся к нему.

«Так вот каков твой личный рай», – раздался знакомый низкий голос.

Я поискал глазами филина и обнаружил его на крыше лачуги, многозначительно смеряющего меня взглядом.

– Да, но не уверен, что он заброшен, – отозвался я, мечтательно глядя на обветшалый дом.

– Фр-р! – Филин словно усмехнулся, нахохлившись.

«Здесь каждый человек обретает то, в чем нуждается, – вразумила мудрая птица и прикрыла веки. – Тем более, это всего лишь старая хижина!»

– Неужели дом существует только для меня?

– Угу-угу!

Я захотел ему поверить и поверил. А вместе с доверием пришло странное ощущение, что скоро мы с сестрой встретимся, и тогда никакая темная сила не сможет нас разлучить. Пришло ощущение, что мои давние мечты готовы исполниться.

Глава 7

Замкнутая жизнь слаба и одинока.

Поселившись в ветхом доме в самом сердце леса, я наслаждался одиночеством. Перестал мучить уставшее сознание тягостными домыслами. Убедил себя в том, что мы с сестрой скоро обретем друг друга, – это неизбежно, и не может быть иначе.

Сидя за столом, подперев голову ладонью, я подумал, что неплохо бы разжечь камин, – и тотчас он разыгрался резвым пламенем. В нем не было ни хвороста, ни поленьев, однако огонь полыхал, задорно потрескивая, наполняя окружающее пространство уютом и теплом. Запах сырости наконец‑то улетучился.

Я разжег огонь мыслью, что же я могу сделать еще?

Взглянув на картину, я представил, что вместо пейзажа на ней изображен портрет сестры. Мазки ожили, бегло перемещаясь, как крохотные червячки. Через несколько мгновений уже различался женский контур. А еще через мгновение – нос, губы, овал лица приобрели явные черты.

Затаив дыхание, я смотрел на портрет. Каждая капля краски заняла свое место, и течение мазков остановилось. Несомненно, это ОНА. Вот только глаза чужие. Что же в них не так? Форма совпадала, разрез, цвет радужки. Все те же светлые ресницы, все та же линия века. Только эти глаза мне незнакомы. Я решил позже свежим взглядом оценить портрет – быть может, получится выявить ошибку.

Неспешно коротая дни, я постепенно вникал в законы Эйдора. Тело полностью подчинялось моей воле, фибры настроились на нужный лад и звучали в унисон с музыкой здешней природы. Одиночество оказалось необходимо. Оно исцеляло меня и придавало сил.

Раньше я и подумать не мог, и ни за что бы не поверил, что когда‑нибудь настанет момент знакомства с новым миром, и я буду вот так наблюдать за его обитателями. Теперь я старался чаще быть в движении и много путешествовал, увлеченно исследуя окрестности.

Поначалу облетал округу наравне с птицами, поднимаясь над лесами и холмами. Позднее углубился в лесные недра. Меня заинтересовала внутренняя жизнь, скрытая от глаз поверхностного наблюдателя. И в таких путешествиях то и дело встречались удивительные находки.

Как‑то посреди непроходимого дрома [1] я наткнулся на потрясающую лужайку с цветущими крохотными деревцами. Их было так много, и росли они так часто, что напоминали пушистые розовые облачка, зависшие над травой. Через лужайку раскинулся деревянный мост с тончайшей кружевной резьбой. Я провел там целый день, наслаждаясь ароматом цветов и нежными красками. Это место было похоже на самый безмятежный сон, настолько волшебным оно казалось.

Конечно, среди диковинных пейзажей встречались и диковинные существа. Жаль, многие животные оказались пугливы. Я даже не мог приблизиться, чтобы разглядеть их, – они моментально скрывались за деревьями. Юркие зайцы с пушистыми беличьими хвостами объединялись в стаи и, завидев меня, бросались врассыпную. А я ведь хотел их только рассмотреть, не гладить.

Когда встретился прекрасный четырехрогий олень, я пробовал ему мысленно донести, что не представляю опасности, что перед ним – самый дружелюбный человек в мире, восхищенный его красотой. Однако тот не поверил и тоже оставил меня в одиночестве. Нелегко найти общий язык с животными, когда люди их постоянно обманывают или еще хуже – отнимают жизнь.

Те немногие крупные и сильные звери, что не боялись встречи со мной, были заняты своими делами и не желали вторжения в их жизнь. Поэтому я пролетал мимо.

В многочисленных лесных водоемах я видел созданий, похожих на птиц, но полностью покрытых жемчужной чешуей. Они плавали в воде и при этом словно парили, взмахивая крыльями.

Видел рыб, более привычных человеческому глазу. Но и они были не просто серыми рыбешками, а яркими, пестрыми, в цветную полоску или пятнистыми, даже способными менять узоры.

Поначалу было интересно общаться с животными. Я легко улавливал их чувства. Мыслили они упрощенно, без особой смысловой нагрузки, чаще всего общение содержало приветствие и какие‑то насущные мысли о здоровье и дальнейшем пути.

Оказалось, растения тоже умеют мыслить и общаться. Их голос был смесью шелеста листьев, треска ветвей, едва уловимого звука сбегающей росы и тихого шуршания. Раньше я бы ни за что не принял этот набор звуков за полноценную речь, а теперь прислушивался.

С чужаками растения предпочитали молчать или посылать отпугивающие сигналы. Они относились к людям с враждебным недоверием, как и животные. Я понимал причину – люди не привыкли бережно относиться к природе. Как ни печально это признать – мы живем не в единстве.

Люди расточительно используют природные блага, пагубно влияют на климат, не заботятся о восстановлении шаткого природного баланса и давно зарекомендовали себя в качестве основного врага экосистемы. Жадного и эгоистичного врага, возомнившего себя хозяином мира.

Мне стало стыдно за человечество, на что рослое старое дерево хмуро отозвалось:

– А что делал ты?

Вскоре я оставил затею диалогов с природой, предпочитая наблюдать, наслаждаясь заливистым пением птиц, яркими пятнышками перелетавшими с ветки на ветку. Их перышки сверкали, отчего то тут, то там среди деревьев мелькали солнечные зайчики.

Однажды у подножия скалистых гор я обнаружил крохотный замаскированный зарослями проход. Любопытство овладело мной, и я решил пробраться внутрь. Приходилось двигаться ползком. Я начинал опасаться, что путь завершится тупиком. Каково же было изумление, когда проход вывел к потрясающе красивой пещере!

Внутри раскинулись рощи кристальных деревьев, источающих нежный свет. Их веточки с легким треском иногда изгибались, меняли угол, словно от дуновения ветра, которого в пещере не было. А вот здешняя свежесть воздуха придавала бодрость и необычайную ясность мышления.

Подойдя к ближайшему прозрачному дереву, я дотронулся до ветви-кристалла – она оказалась твердой и холодной, словно состояла из сухого льда. Почувствовав мое прикосновение, прозрачная голубая ветвь хрустнула, повернувшись в другую сторону. Следом за ней кристальное дерево задрожало и слегка изменило форму кроны.

Здесь же, посреди сада, расположилось озеро с пронзительной голубой водой. Из нее медленно показывались тусклые светящиеся шары, напоминавшие миниатюрные луны. Они танцевали над озером какой‑то свой, особый танец и, погружаясь назад в воду, подсвечивали его.

Стены пещеры были неровные, угловатые, точно покрытые битыми на крупные части зеркалами. Увидев свое отражение, я понял, как сильно изменился, – с лица исчезла усталость, кожа приобрела здоровый сияющий оттенок. Морщинки пропали, словно их никогда и не было. Взгляд выражал заинтересованность и жажду познания. Даже одежда успела незаметно видоизмениться: стала светлее и наряднее. Должен признаться – выглядел я с иголочки. Изменившись внутренне, я изменился и внешне.

– Для чего тебе мнение о себе? – вдруг спросило отражение (или, возможно, внутренний голос?).

– Мне стало интересно, какой я теперь, – ответил я.

– И кто же ты? – отражение сосредоточенно глядело немигающим взором.

– Свое мнение о себе…

В этот момент я перестал ощущать себя кем‑то значимым. Меня даже насмешила прежняя уверенность в собственной важности и в якобы исключительном уме. Только что я оценивал, насколько хорош собою, а сейчас смотрел на отражение и видел обыкновенного человека. Не более красивого, чем остальные, не более выдающегося. И уж тем более никак не особенного.

– Мысленная тишина позволит понять гораздо больше, – подсказало отражение. – Садись и отключи диалог с собой.

Я послушно сел напротив отражения, стараясь ни о чем не думать. Тело расслабилось и погрузилось в состояние покоя. Сначала было просто, но спустя какое‑то время в сознание вторглись мелкие мыслишки. Я отгонял их, как назойливых мух, а они набрасывались с новой силой, мешая моей медитации.

Хотелось контролировать беспокойный разум, только он не подчинялся воле. Несмотря на столь умиротворенное место, я продолжал мучиться догадками, где может быть сестра и как ее отыскать. Я не смог раствориться в тишине, не смог довериться ей, возможно, даже боялся ее. Вот то, что я смог понять, находясь на свидании с самим собой.

Пещера стала дверью в иную реальность. Она очаровала меня, и я провел здесь много времени, прежде чем выбрался на поверхность, так и не достигнув полного безмолвия.

Помимо приятных событий иногда происходило то, что меня не на шутку тревожило. Через пару дней пребывания в Эйдоре начали происходить странные события.

Первый эпизод случился, когда я облетал окрестности возле хижины. Полет прервал голос, раздавшийся в моей голове, – не мужской, не женский. Тихий, но вкрадчивый. Я прислушался и понял: речь на незнакомом языке. Голос будто заклинал меня или на что‑то настраивал, настолько зловеще он звучал.

Это не просто телепатия. Никто не посылал мне мысленные сигналы, я уверен. Чужак сидел внутри и являлся моей частью. По телу побежали мурашки, я не на шутку испугался. Думал, что начал сходить с ума. Однако через несколько минут голос исчез. С облегчением выдохнув, я молил, чтобы такого никогда больше не повторилось.

Иллюзия моей нормальности дала успокоение. До следующего раза.

Второй случай произошел спустя четыре дня. Я задремал в хижине, как вдруг прямо над головой раздался смех. Он прозвучал настолько звонко и отчетливо, что я моментально проснулся, вскочив с дивана. С тех пор я не решался на подобный отдых и больше не смыкал глаз.

Однако безумие не прекратилось.

Несколько раз до меня эхом доносился голос сестры. Она повторяла одно и то же: «Нас спасет только дерево с золотыми листьями, нас спасет только дерево с золотыми листьями». Я предполагал, что на самом деле это говорила не она, а какая‑то сущность… Но твердой уверенности не было.

К вечеру надо мной появилась темная точка и угрожающе повисла в воздухе, перемещаясь вместе со мной. От нее никак нельзя было отделаться – ни убежать, ни улететь. Под водой она также следовала за мной, как бы глубоко я ни погружался. Спустя пару дней она начала затягивать меня внутрь и расширяться. Пришлось собрать всю волю и хорошенько выматериться, чтобы она выпустила меня и захлопнулась.

Еще несколько раз я видел вдалеке гигантские глаза. Они неотрывно следили за мной – равнодушные и холодные. К счастью, от них получалось спасаться бегством.

Ожидание повтора одного из тех жутких эпизодов постепенно начало превращаться в паранойю. Не нужно много ума, чтобы понять – такие события ненормальны. Скорее всего, причина в проклятии. Возможно, это служило напоминанием о моей косвенной принадлежности к архантам (будто я мог об этом забыть!).

Вот только что меня ожидало в дальнейшем? А если это лишь начало, и симптомы усилятся? Больше всего я боялся превратиться в марионетку архантов, потерять себя, обрести темную дуальную личность и утерять контроль над сознанием. Я, как мог, отгонял эти мысли, однако когда тихий голос вернулся в очередной раз, я вдруг с ужасом отметил, что начинаю привыкать к нему.

И тогда решился рассказать обо всех этих случаях Иларему.

– Со мной ничего подобного не случалось, и я не слышал, чтобы другие сталкивались. Но точно могу сказать – видениям, как и архантам, доверять нельзя!

– Это я и сам понимаю.

– Попробую найти об этом информацию, – мысленно сообщил он. – Но эта неведомая хрень – не приговор.

– Предположим, ты прав. Тогда как побороть это раз и навсегда? Было бы гораздо комфортнее без видений.

– Уже говорил: обтачивай дух, как обтачивают алмазы для получения бриллиантов, – ответил Иларем таким тоном, словно это нечто само собой разумеющееся. – Как бы раздражающе это сейчас ни звучало.

– И как это сделать?

– Некоторые созерцают природу или предметы искусства, некоторые развивают творческие навыки – в дальнейшем это становится главной силой. Есть, конечно, другие способы. Их много.

– Ты правда считаешь, что мне пора записаться в балетную секцию?! – язвительно спросил я.

– Что тебя так разозлило?

Он издевается?.. Еще будучи в Асперосе, потеряв сестру, я держался как мог. Никто никогда не сможет понять, каких трудов мне стоило жить после ее смерти. Мое восприятие больше не работало. Многообразие мира превратилось в нагромождение ненужных явлений, он стал карикатурой на самого себя. Вместо солнца в небе висел горячий безжизненный шар. Музыка превратилась в раздражающий шум. Книги стали бессвязным набором символов.

Однажды я наткнулся в журнале на статью о фантомных болях. Оказывается, ампутированные конечности продолжают болеть, и боль может быть настолько сильной, что сводит человека с ума. Она не дает спать, лишает радости и преследует изо дня в день. Никакие таблетки не могут заставить ее утихнуть, ведь как лечить то, чего больше нет?

Сестра – моя фантомная боль. Оторванная так резко и так болезненно, что никак не исправить. Ее смерть была не событием, а лезвием, разодравшим мое тело.

А после смерти оказалось, что это ни хрена не конец! Все только усугубилось. Здесь я встретил родителей, знакомых, чертову консьержку, но не единственно любимого человека. Время идет, а я до сих пор понятия не имею, где она. Ничего, по сути, не изменилось. Только декорации.

Да, разумеется, я какое‑то время испытывал облегчение и восторг от того, что за гранью Аспероса реальность не кончается и есть новый удивительный мир. Я освободился, научился летать, однако в душе не выросли розовые цветочки.

Я пытаюсь понять себя, измениться, чтобы соответствовать этому эдемскому саду, столь любезно не отрыгнувшему меня, и честно – меня ломает. Это не то место, где я должен быть. Мое – среди уродливых тварей, ведь я такая же тварь по сути, жаждущая мести, крови, жертв и чего‑то более страшного.

– Зверь сидит внутри меня! Я чувствую его, и ты чувствуешь. Если я возьму кисть, рисовать будет ОН, потому что ОН сейчас мой полноправный владыка. И то, что он изобразит, доброты в мир явно не прибавит!

– Понимаю, что ты пытаешься донести, – сказал Иларем. – Но все это похоже на чувство вины. И пока ты не послал меня в дальние странствия, хочу напомнить: я желаю тебе только добра.

Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы успокоиться.

– Не представляю, как развивать душу, просто наблюдая и не совершая никакой серьезной работы, – произнес я самым спокойным тоном, на какой был способен.

Я всегда считал, что искусство дано человечеству лишь для удовольствия, а Иларем утверждает, что оно способно воспитать. Разве можно понять устройство мироздания, слушая музыку или таращась на чьи‑то картины?

– Понимаю твой настрой. Ты привык думать, что развитие непременно в ограничениях, в борьбе с самим собой, а все приятное делает человека пассивным и приводит к деградации. Но неужели твоя душа молчит, слушая трели певчих птиц? Неужели не удивляется замысловатой россыпи звезд над головой? Не радуется, когда цветочные бутоны распускаются прямо на глазах? Не испытывает восторга, кружась вольной птицей над шумным водопадом?

– А разве бывают люди, которым неведомы эти переживания? – спросил я.

– Есть и такие. Разучившиеся удивляться. Они думают, чудес не бывает, и смотрят на мир скучающим взглядом измученного необъяснимой болезнью человека. Живые мертвецы… Не смей становиться таким! Скоро я покажу тебе, на что способно творчество! Тогда ты все поймешь! – пообещал Иларем, и я с нетерпением начал ждать нашей встречи.

По возвращении в хижину я продолжил проверять, на что способны мысли. Взмахнул ладонью, и в ней появилась горящая свеча. Доля секунды – и свеча превратилась в зеленое яблоко. Я рискнул откусить кусочек – получилось самое настоящее яблоко! Сочное, хрустящее, слегка кисловатое.

С наслаждением уплетая фрукт, я размышлял, что еще создать. Картина, свеча и яблоко казались слишком простыми вещами, и я взялся за более масштабную затею. Поспешно вылетев из дома, облетев его со всех сторон, я присматривался, где лучше сделать пристройку. В конце концов, мы будем жить здесь вдвоем.

Придя к выводу, что второй этаж очень кстати, я стал размахивать в воздухе руками как дирижер. Со стороны, должно быть, смотрелось уморительно. Но плевать – я был вдохновлен и творил магию!

Крыша заскрипела, нехотя поддаваясь. С грохотом отвалились несколько гнилых досок, куски травы и мха шлепнулись рядом на землю. Я сосредоточился сильнее, и вся конструкция с оглушающим шумом рухнула, окружив дом грудой ветхого мусора. Заставить его исчезнуть разом не представлялось возможным, и я занялся расчисткой с вниманием к каждой щепке.

Мелкий мусор исчезал, стоило бросить на него взгляд. Крупный приходилось брать в руки, трясти в воздухе, представляя, что расщепляю его. И чем дольше я этим занимался, тем лучше получалось.

– Зачем рушишь дом? – послышался женский голос.

Обернувшись, я увидел хрупкую русоволосую девушку в легком голубом платье. Склонив голову, она изучала меня глазами водянистого цвета. А я изучал ее.

Что‑то было не так в ее внешности… на лице играла приветливая улыбка, но глаза оставались грустными. Это вызывало странное ощущение поддельности эмоций, хотя я был уверен в ее искренности.

Живя в материальном мире, многое приходилось скрывать. В Эйдоре же ты обнажен перед любым встречным духом. Каждый, при желании, сможет узнать о тебе правду и даже не придется спрашивать тебя самого. Один взгляд – и твоя суть раскрыта.

Поначалу чувствуешь себя уязвимым, голым, присутствует некое стеснение: привычка стыдиться, получать осуждение за что‑то, выходящее за рамки общепринятого, не исчезает сразу. А потом ты понимаешь: остальные точно так же открыты, и никто ничего не скрывает. Чужие мысли, которые ты улавливаешь, настолько тебе знакомы, настолько понятны, что видишь перед собой этого человека и его душу, как собственную в зеркальном отражении. В следующее мгновение вы уже улыбаетесь друг другу.

То, что вы могли бы скрыть там, в материальном мире, то, чем побоялись бы поделиться, здесь стало именно тем, что вас роднит. И в каждом человеке улавливается нечто общее.

Поэтому ложь в Эйдоре сродни тяжелой болезни, оскверняющей разум. Здесь ее практически невозможно скрыть. Иларем даже говорил, что в попытке обмануть духа можно жестоко поплатиться, вот почему важно принять себя без прикрас.

А от этой девушки никакой фальши не исходило.

– Решил тут кое-что подправить, – ответил я.

Признаться, ее появлению я не обрадовался. Знаю, без человеческого общества я становился одичалым, однако к людям по-прежнему не тянуло. Мне нравилось быть одному.

– Кто ты?

Девушка пригладила развевающиеся волосы, пытаясь прочесть в моих глазах ускользающие мысли, которые я старательно прятал.

– Ответ на такой простой вопрос всегда зависит от того, кто его задает. Но тебе я бы просто назвала свое имя, – и грустно прибавила, – если бы помнила.

Наверное, она, как и я, оставила Асперос совсем недавно.

Девушка неуверенно подошла на шажок ближе, рассматривая мои руки.

– Почему они черные?

– Это вечное напоминание о прошлых ошибках.

– Вечное? – усомнилась она. – Но это не может быть навсегда!

Ее самоуверенный тон поднял во мне волну возмущения. Травила ли она себя снотворным до остановки сердца? Бывала ли в подземельях Рохаса, шла ли наперекор архантам? Уверен, таких заслуг у нее нет. Сомневаюсь, что ее, как и меня, преследуют кошмары и демонические голоса.

– Как много ты об этом знаешь? – спросил я.

– Нет ничего вечного. Каждое явление, однажды начавшись, завершается.

– А ты не допускаешь, что, возможно, нет ничего конечного?! Ничто не исчезает бесследно и не уходит в пустоту?

Она не решилась возразить. Мой нрав снова одержал победу над желанием стать добрее. Глядя на девушку, я понимал, что напугал ее. Наверное, стоит как‑то сгладить неприятную ситуацию…

– Какой же он красивый, – внезапно донеслось до меня.

Отлично. Я услышал ее мысли. Вот так, значит, духи слышат новичков – против собственного желания. Фразу будто произнесли вслух, причем громко и отчетливо. Хотелось провалиться под землю от столь неловкой ситуации.

Я лихорадочно соображал, как завершить диалог и ничем себя не выдать. Не хотелось ее расстраивать – она казалась довольно милой, однако наше знакомство ни к чему не приведет. Если буду приветлив, она зацепится за это и начнет проявлять еще большую заинтересованность. Захочет подружиться, узнать поближе, влюбится и будет мечтать о взаимности, а в конечном счете я причиню ей лишь боль и горячую обиду. Как всегда и случалось.

– Почему ты постоянно один? – спросила она.

Я опешил.

ПОСТОЯННО один?

То есть она следила за мной? Что‑то мне это не нравится!

Она замялась, сообразив, что сболтнула лишнего.

– Мне ждать объяснений?! – Я впился в девушку взглядом.

– Лучше сам себе объясни, зачем ты привязался к этому месту, – осмелела она. – Тебе принадлежит весь Эйдор со всеми его далекими и близкими мирами, а ты застрял в этой гниющей хижине.

– Это вообще не твое дело!

Внезапно рядом проявилась еще одна фигура.

– Привет. – Иларем помахал нам рукой. – Не помешаю?

Девушка еще больше смутилась и исчезла столь же внезапно, как и появилась. Друг выглядел растерянным.

– Ты не помешал! Как раз вовремя! – Я облегченно выдохнул.

– А ты времени зря не терял, – подмигнул приятель.

– Не имею представления, кто она.

– Да я не об этом. – Он указал на груду строительного хлама. – Ты смог развалить собственный дом и приобрел симпатичные развалины. Не перестаешь удивлять утонченным вкусом.

Мы весело переглянулись.

– А сам чем занимался?

– Каждой поклоннице необходимо внимание. Они без него впадают в ярость и крушат города, – отшутился тот. – А если серьезно – подобные изменения не каждому новичку под силу. У тебя здорово выходит управлять энергией.

– Я себя больше не ощущаю новичком. – Это было чистой правдой. – Вот только измениться не выходит. Только что я нагрубил этой девушке.

– Почему?

– Сам не знаю. Начал раздражаться из-за ерунды. Во мне сидит тьма, я ощущаю ее, и мне страшно. Предчувствую, что надвигается что‑то неизбежное… Будто во мне умирает все хорошее.

– Хм… Помнишь, я говорил о силе творчества?

– Ага. Советовал приобщиться к искусству или вроде того. Но зачем? Мне это не интересно.

– Почему людей все время волнует этот вопрос? Зачем, зачем, зачем! – Он закатил глаза.

– Им задаются, когда не хотят напрасно терять время. Когда не видят смысла в чем‑либо.

– В том‑то и дело: смысл виден не сразу. Только по прошествии цепочки событий можно оглянуться назад и понять, для чего они предназначались!

– Ладно, – сдался я. – Давай, показывай уже эту грандиозную силу творчества.

В глазах Иларема заплясали безумные огоньки:

– Погнали!

Мы летели над лесом, стремительно набирая скорость и наслаждаясь виражами. Парили, как две большие птицы, и улыбки не сходили с наших лиц. Иногда я поддавался ребячеству и отклонялся от курса, улетая чуть в сторону, чтобы разбить облака. Мы мчались мимо деревьев и ручьев, мимо чьих‑то жилищ, преодолели не один луг и не одну горную цепь, прежде чем оказались там, куда стремились – у бескрайнего синего океана.

Должен отметить, так далеко я еще не забирался.

– Почти добрались! – крикнул Иларем, спускаясь к земле.

Здесь шумели волны и пахло солью, на берегу расположился сад камней. Там прогуливались люди. Они предвкушали какое‑то приятное событие.

Мы мягко опустились на песок: он оказался теплым и мягким, почти бархатным. Каждая песчинка – идеально круглый крохотный шарик, блестящий в лучах закатного солнца.

Сад камней представлял собой круглую арену, украшенную различными по размеру, форме и цвету камнями. Квадратные, шаровидные, пирамидальные – они располагались отнюдь не хаотично, а в некоей последовательности, образуя рисунок.

Прибывающие отовсюду люди занимали места возле арены. Кто‑то располагался на валунах, кто‑то на больших корягах, кто‑то садился прямо на прогретый солнцем песок, чуть зарываясь в него ногами. Мы же устроились на большом гладком камне. Похоже, только я не понимал, что сейчас произойдет, поскольку остальные просто слушали океан и ждали.

С воды подул слабый ветерок, поднимая в воздух песчинку за песчинкой. Откуда‑то издалека, из самой глубины, послышалась чарующая мелодия. Принимая всеобщее внимание, музыка становилась громче, а ветер настойчивей. И вот уже тысячи песчинок закружились в хороводе танцующими воронками. Они сливались и снова разделялись, вытягивались и становились шире, изгибались в самых разнообразных формах и движениях.

– Управлять стихией не трудно, – пояснил Иларем. – А вот заставить ветер танцевать и море петь – это уже искусство!

Как только ветер достиг нужной скорости и музыка нарастила необходимую мощь, песок в центре арены обрел дыхание. Он вздымался все выше и выше, как грудная клетка великана, и наконец образовал подобие вулкана. Из самого пика вырвалось облако красного песка, в точности как лава из жерла, и стоило песку обрушиться вниз, все увидели автора представления.

Он выглядел не так молодо, как мог бы. Глаза закрыты, лицо очертила длинная тонкая борода с проседью. Мужчина держал руки скрещенными на груди и был одет в белое длинное мужское платье, подвязанное черным поясом.

Ветер и музыка затихли. Человек начал медленно раскручиваться вокруг своей оси. Его руки постепенно выпрямлялись и в какой‑то момент раскинулись в стороны. Одна ладонь смотрела вверх, другая – вниз. Его кружение ускорялось, музыка вновь обрела силу. Невидимые барабаны отбивали ритм. Хозяин каменного сада закружил вокруг себя ветер, поймал его в руки и укротил.

Песочный вулкан стал опускаться, и танцор, кружась, принялся перемещаться по арене. Он управлял ветром, как плетьми, и, вращаясь по арене, последовательно поднимал валуны в воздух. Они вращались над головой мужчины, чередуясь между собой. Действо напоминало скорее странный цветной калейдоскоп, нежели танец.

Я никогда раньше не видел настолько непонятного и одновременно прекрасного зрелища. Стоило об этом подумать, как из ладоней танцора неожиданно заструился красный песок. Он хлынул, как кровь из вен, и теперь кружился вместе с валунами, подгоняемый ветром. Волнами осыпался на арену, служившую чистым холстом. Красный, затем синий, зеленый, оранжевый, изумрудный! Песок падал, точно краска, образуя причудливый орнамент.

Казалось, это предел великолепия, однако мужчина отпустил ветер и замедлился. Музыка резко переменилась, и теперь в нотках зазвучала флейта. Танцор открыл глаза, посмотрел на собравшихся. Его лицо выражало абсолютный покой и умиротворение.

Ветра больше не было. Со спокойной музыкой в движениях танцора появилась неспешность, плавность. Он словно чертил невидимой тростью, поднимая красивым узором белый песок из-под цветных наслоений.

Узор становился причудливее, арена постепенно испещрялась завитками. Музыка медленно стихала, стремясь туда, откуда пришла, – в толщи морских синих вод. Хозяин каменного сада взмахнул руками, точно крыльями, и весь цветной песок провалился в недра арены, оставив ее без единой лишней краски. Старик откланялся и неспешно зашагал вдоль берега, сцепив руки за спиной.

Едва опомнившись, я ощутил прилив энергии. Насытился до краев, словно осушил полный кувшин меда. Восприняв прекрасное зрелище, я позволил себе напитаться вдохновением, силой и светом. Впервые ощутил теплоту, которую мне бы не смогло подарить одиночество. Здесь и сейчас состоялось мое знакомство с главной божественной силой. И я уже не был тем, кем являлся до этого зрелища. Я, несомненно, стал лучше.

– Насколько же у него богатая душа, если он способен стольким людям подарить свет, – восхищенно протянул я.

Иларем посмотрел на меня спокойным, ясным взглядом:

– Только переполненным сиянием людям под силу осветить путь другим. Конечно, если другие желают идти к свету, а не задаются вопросом – зачем им это…

И улыбнулся.

Солнце клонилось к закату. Море убаюкивало, вея свежестью легкого бриза. Люди постепенно расходились, и как только солнце село за горизонт, мы остались одни.

– Все‑таки почему творческие способности здесь имеют первостепенное значение? – спросил я. – Почему сила духа измеряется именно фантазией? Я сравниваю Эйдор с материальным миром и никак не могу абстрагироваться. Богатой фантазией нередко обладают безумцы, одержимые самыми разнообразными страстями. Творческим людям тяжелее других контролировать чувства и сдерживать эмоциональные порывы. Они чаще подвержены стрессам, чаще впадают в крайности, не жалея ни себя, ни близких. Сломленные обстоятельствами, становятся зависимыми от наркотиков. Среди творческих людей много слабовольных и эгоистичных. Неужели после смерти они обладают преимуществами перед остальными?

– Когда даруется одно качество – отнимается другое, – произнес Иларем. – Вся человеческая жизнь – балансирование по натянутому между крайностями канату. Кто‑то шагает медленно, боясь потерять равновесие. Кто‑то предпочитает бежать как можно быстрее и срывается в пропасть. Ты спрашиваешь, почему именно фантазия играет значительнейшую роль для души? Попробую объяснить так, как понимаю. В основе любого творческого поиска, открытия, инновации находится Хаос. Все новое рождается неожиданно и только из непредусмотренного беспорядка, в порыве нахлынувшего неудержимого вдохновения. Оно требует спонтанного выражения и убивать его в себе бесполезно. Созидательное действие никогда не родится в упорядоченности. Поскольку деятельность, подчиненная определенному порядку, – это конвейер, выпускающий штампованные стандарты.

Да, Иларем явно не сторонник соответствия привычному.

– Мир родился из Хаоса в процессе творения – об этом я слышал и раньше. Но в голове все равно не укладывается.

– Смысл Вселенной – увековечить сознание, а опыт вписать в Вечность. Всем, что существовало, существует и будет существовать, управляет мысль. Она молниеносно преодолевает любые расстояния. Является первопричиной всего, и ничто не происходит без ее влияния. Это главная движущая сила во Вселенной. Представь: все, о чем люди когда‑либо думали, находит отображение в мире духов. Все, во что люди когда‑либо верили или даже боялись верить, немедленно воплощалось их мыслями.

– Но как долго эти случайные мысленные формы существуют? Например, что стало с теми рептилиями, которые появились из-за даргов и моего страха неизвестности?

– Они были тоньше воздуха и совершенно не самостоятельны. Срок их жизни измерялся мгновениями, проведенными рядом с тобой. Так что они давно рассеялись, послужив пищей для более мелких и слабых сущностей, – ответил Иларем.

– Значит, любой творческой форме необходима подпитка извне?

Иларем кивнул:

– Она может исходить напрямую от создателя или от любого неравнодушного духа. Дух может как симпатизировать воплощенной форме, способствуя ее развитию, так и разрушать ее антипатией. Как ты уже догадался, чем выше организован и развит дух, тем большей силой обладают его мысли. Если же устройство духа упрощенное, то его примитивные мысли редко достигают цели, иссякая на полпути. Мысль с низким потенциалом никогда не обретет форму, а мысль с высокой созидательной возможностью рождает новые миры.

Я вглядывался в ночное небо, где дрожали бесчисленные светила, и чувствовал дыхание Творца особенно отчетливо. Однако сказанное Иларемом заставило увидеть взаимосвязь или скорее созависимость Творца и его творений.

Творец должен питать своих детей не только чтобы они не погибли без присмотра, но и чтобы они питали его, уберегая тем самым от забвения. Ведь если Абсолют продолжает творить, то именно благодаря каждому, кто задумывается о нем, ищет его, посылает ему вопросы, и, главное, верит в него даже тогда, когда ответов нет ни на один из них.

– Но разве само понятие бога не предполагает самодостаточность? Разве он может быть зависим от тех, кого сам сотворил? – спросил я.

Иларем достал из кармана трубку и закурил.

– Мы все – часть масштабного живого организма, его крохотные клеточки, которые в силу своей природы не могут видеть организм целиком. Мы просто не имеем тех органов чувств, которые для этого необходимы. В свою очередь, сама Вселенная является такой же крохотной клеточкой в организме Многомирья.

– Для чего нужны все эти миры?

– Всякому творчеству необходимо лишь одно – воплощение, реализация, трансформация из мысленных идей в постижимую явь. Каждая Вселенная желает пополнить ряды разумных творческих сил, поскольку они являются строителями всего вселенского богатства: галактик, звездных систем, планет и их спутников.

– Наверное, это можно назвать саморазвитием.

– Да.

– Но если творчество обладает такой силой, почему ты сам не развиваешь творческие способности?

– Я не лучший пример для тебя, – засмеялся Иларем, выдыхая густой ароматный дым. – Мой способ развиваться – бешеный, опасный и глупый. Я все время ввязываюсь в авантюры, ищу на задницу приключения, перехожу дорогу архантам. Вызволяю людей из ловушек, защищаю слабых, разгоняю голодных монстров, оставляя их без добычи. Чем опаснее – тем круче. Ничто так не бодрит, как риск, но это – игра с огнем.

Несомненно, он из тех, кто не мыслил жизнь без опасностей. Я и раньше знал таких экстремалов. У них одна страсть – жажда острых ощущений, которая зачастую перекрывает инстинкт самосохранения. Они не боятся оставить жизнь, давно перейдя на «ты» со смертью, потому что не раз видели ее отражение в осколках, в полыхании огня, в бессознательной темноте. Они проделывали трюки наперекор собственной природе, расширяя рамки человеческих возможностей. И каждый раз смерть повсюду следовала за ними, словно самый преданный друг.

– Ты действуешь в одиночку? – спросил я, стараясь не судить о правильности его пути.

– Когда как. Иногда приходится призывать силы более могущественные, но отвечать или нет – это уже их дело. Не нам решать, когда быть услышанными.

– А если чужие судьбы предрешены свыше, и вмешиваясь в эти процессы, ты делаешь только хуже? Что, если направлять и указывать верный путь имеют право только боги? Ведь, возможно, ты видишь картину не полностью или вовсе ошибочно? И в таком случае твое вторжение в жизнь других будет также ошибочным.

Иларем немного помолчал, а затем произнес:

– Имеет ли право хирург трансплантировать новое сердце тому, кто должен был умереть? Имеет ли право мечтающая о детях семья, не способная к воспроизводству, усыновить брошенного малыша? Имеет ли право инженер конструировать протез для безногого? Имеет ли право богатый бизнесмен жертвовать в фонд по борьбе с раковыми заболеваниями?..

– А если новое сердце не приживется, а семья, занявшая крупную сумму для операции, не только потеряет близкого человека, но и в довесок окажется в тяжелом материальном положении? Что, если мечтающей о детях паре не суждено иметь детей, потому что их отношения изначально обречены на крах? Что, если, не освоив новый протез, инвалид случайно упадет с лестницы и сломает шею? А все, что делает фонд по борьбе с раком – оттягивает невыносимые мучения смертельно больных?

– И тем не менее вероятность успеха существует всегда, – настаивал Иларем. – Пытаться привнести пользу – уже польза. Нет более жалких людей, чем те, кто даже не стремится привнести в мир добро, а сидят сложа руки и лишь критикуют окружающих.

– Наверное, ты прав: если в человеке заложена возможность свободного выбора, то выбор помогать другим достоин как минимум уважения.

– Мы должны помогать другим.

– Знаешь, я все пытаюсь понять, что такое энергия… Фата-гали – нечто очень ценное, нужное каждому духу. Божественная сила, источник жизни, наша пища, но при этом она здесь всегда в дефиците. А Хаос состоит из этой энергии! Рождаясь там, фата-гали едва проникает в Эйдор… Это как недостаточное тепло от звезды – хочется подлететь поближе, чтобы согреться. Если бы мы нашли способ проникнуть в измерение Хаоса, туда, где энергия в избытке, мы бы смогли все что угодно! Одолеть архантов, помочь нуждающимся, повлиять на историю человечества. Ни для тебя, ни для меня не осталось бы загадок. Мы бы стали богами…

– Осторожней! – оборвал Иларем. – Фата-гали может быть опасна. Был такой человек – Мерхин или как‑то так. Он обнаружил червоточину из самого Хаоса, начал ее исследовать, эксперименты ставить, нашел сторонников и открыл там школу. В итоге он все‑таки пробрался в Хаос и свихнулся. Из-за его опытов баланс между измерениями нарушился. Червоточина взорвалась. В Эйдор выбросило гигантское количество фата-гали. Многие погибли. Тогда Высшие вмешались и закрыли школу. Точнее то, что от нее осталось.

– А что стало с Мерхином?

– Сгинул в своем обожаемом Хаосе. Жаль, не раньше. Его любопытство сыграло с ним злую шутку, а фата-гали обратилась против. Сейчас от Мерхина осталась только легенда, суть которой: не ищи знаний, к которым не готов.

– А я бы хотел учиться в подобной школе.

– Даже после такого жуткого рассказа?

– Ага. Может, добрее бы стал или от проклятья избавился.

Докурив, Иларем убрал трубку и сказал:

– Смерть не делает людей равными, безразличных к человечеству сюда не пускают. Хоть ты считаешь себя монстром, оказавшимся здесь по ошибке, – ты там, где должен быть. И в душе твоей живет боль за других, не только за себя. Осознай свою истинную природу. Как только сделаешь это, в тебе не останется сомнений.

Я был очень благодарен за эти слова.

– Раньше я и подумать не мог о том, что ждет после смерти. Точнее, был уверен, что все закончится. Теперь я здесь, и этот мир так похож на рай. Но… – Я запнулся, пряча мысли о сестре в самый дальний угол сознания.

– Человеку всегда чего‑то не хватает, – произнес Иларем. – Но, к счастью, здесь практически нет ограничений. – Он протянул руку, чтобы поймать взявшееся из ниоткуда яблоко, откусил его и подмигнул. – Творческие способности даже смерть не посмеет отнять, поскольку это означало бы пойти против воли бога.

Теперь я понимал: чем выше развитие человека, тем содержательнее его дальнейшая жизнь в мире духов. «Здесь нет ограничений», – повторил я, и во мне зародилась безумная идея, которую захотелось поскорее воплотить в реальность.

Глава 8

Отпуская мечту – не прощайся.

После разговора с Иларемом я погрузился в раздумья, сидя дома у камина. Если во мне и было что‑то хорошее – так это любовь. И я должен питать это чувство, должен погрузиться в него без остатка, чтобы стать лучше. Но как это возможно, если сестра потерялась среди миров?

Какой абсурд – знать местоположение каждой песчинки в этом мире, но не знать, где отыскать нужного для счастья человека.

Избавив дом от лишних досок, расчистив участок, я принялся отстраивать запланированную комнату на втором этаже. Интересно, почему дом изначально был тесен, уж если дожидался меня? Вероятно, тем самым он призывал развиваться, коротая время до появления сестры.

Я верил, она обязательно появится – сияющая и счастливая. Представлял, как она входит в дом, где все будет кричать о том, как сильно я ее ждал. Каждая стена будет увешана от пола до потолка ее портретами, что ей, конечно же, не понравится. Она начнет снимать картины, приобретая статус полноправной хозяйки. Хозяйки, в которой нуждались мы оба, – и дом, и я сам.

Ведя затворнический образ жизни, я много рисовал. Каждая картина – портрет сестры, только раз за разом она становилась менее узнаваемой. Память будто постепенно стирала ее лицо, а глаза изображенной девушки получались и вовсе чужими. Но сдаваться я не собирался, внушив себе, что вскоре обязательно получится уловить черту, отличающую глаза любимой от всех остальных, не значащих для меня ничего.

В детстве я пробовал рисовать вместе с ней. В голове возникали интересные образы и идеи, но при попытке перенести их на бумагу руки не слушались. Получалось откровенно плохо, и я перечеркивал свое творчество, ни разу не завершив ни один рисунок.

Сестра уверяла, что нужно больше практики, что будет подсказывать и помогать. Но ведь ее никто не обучал, и у нее всегда здорово получалось. Она умела рисовать сразу, как только ей дали в руки карандаши. В четыре года, пока остальные дети просто малевали в альбомах, сестра изображала вполне узнаваемых цыплят, лошадок, собак и кошек, нашу семью. Мама, наверное, до сих пор хранит ее детские рисунки. А я после ряда неудачных попыток бросил и уже не возвращался к этому занятию.

В мире духов переносить идеи на холст оказалось значительно проще. Самое главное – четко сформировать образ и сосредоточиться на результате. А если что‑то пошло не так, всегда можно «передвинуть» мазки или вовсе стереть неудачный фрагмент.

Увлеченный процессом, я перестал выбираться из дома и только творил, творил, творил. Техника стала лучше, портреты – объемней, но прекрасные незнакомые глаза неизменно отражали тоску. И тогда я спрашивал у них – что могло бы их осчастливить? А они лишь смотрели с многочисленных портретов. В этом молчании было что‑то опустошающее.

Иларем давно не навещал меня, хотя я был даже рад: не хотелось лишних расспросов. Это слишком личное. Никто не должен знать, что для тебя по-настоящему важно, иначе это попытаются отнять. Даже лучшие побуждения негативно сказываются на попытках достичь счастья, так что лучше действовать одному. По крайней мере, больше некого будет обвинить в неудачах.

А неудачи преследовали меня.

В разгар одного из особо солнечных дней вдруг резко потемнело, и раздавшийся грохот сотряс стены ветхого жилища. Отложив кисть и подойдя к окну, я увидел, как черный туман падает на траву и застилает реку, наполняя все мрачными оттенками. Густой едкий туман, который однажды я уже видел в адских чертогах Рохаса.

Небо трескалось, рвалось на лоскуты, осыпаясь черными хлопьями. Это было не просто зловещее видение. Это было реально!

– Я нашел тебя… – послышался леденящий душу шепот. – Нашел…

Некто пробирался сквозь черноту. Я чувствовал пульсирующий дух незваного гостя – он был голоден.

– Лжец, лжец! Он врал нам!

Я попытался куда‑нибудь переместиться, но не вышло. Добежав до двери, заперся, понимая, что это не лучшее укрытие. Если получится мысленно возвести защиту, нечто вроде щита вокруг жилища, ветхие стены защитят меня. А если нет – придется спасаться бегством.

– Врал, что забрал тебя! Врал, что сожрал тебя, – шептал пришедший, скребясь о стены.

Я сконцентрировался на защите: никто сюда не войдет против моей воли, никто не причинит мне вреда! Запертая на засов дверь дернулась и начала прогибаться под натиском силы с обратной стороны. Доски затрещали. Сквозь щель просочилась черная дымка. Клубясь, она обволакивала мои ноги, поднимаясь по телу.

– Иларем! – позвал я, но эта мысль ударилась о прочие. Что‑то мешало ей добраться к другу. Он не выручит. Придется выпутываться самому.

«Никто сюда не войдет! Никто не войдет! – Я продолжал рисовать образ воздушного пузыря, внутри которого стоял крошечный деревянный дом. – Я в безопасности, все хорошо».

– Вижу черные руки! Печать проклятья! – голос за дверью стал громче.

– Пошел прочь!

Стены затряслись, мебель загрохотала, картины попадали на пол одна за другой. Я приготовился встретиться с чужаком лицом к лицу.

– Тебе здесь не место, самоубийца! Не место! – голос взревел так, что дом чуть не развалился.

А затем все стихло. Туман развеялся, комната вновь посветлела от солнечного света. Сегодня удалось сдержать враждебную сущность, но надолго ли она отступила? Сомневаюсь.

Этот случай выбил меня из колеи.

Поначалу я пробовал проанализировать услышанное. Кто‑то врал, что уничтожил меня, а на самом деле отпустил. Теперь меня выследили и… что‑то грядет. Кем мог быть этот «кто‑то»? Андрас? Или какой‑то другой дух, про существование которого я даже не знаю?

Чуть позже начало казаться, что произошедшее – очередная игра моего разума, новый эпизод, еще более реальный и устрашающий, чем те, что случались раньше. Что‑то во мне снова переменилось, и больше не хотелось заниматься живописью. Отныне десятки испорченных полотен казались напрасной тратой сил, которые никак не восполнялись. Я был раздражен. Вдохновение иссякло.

Я мечтал увидеть сестру, и мечта эта перерастала в жажду. Святое одиночество в постоянном ожидании и слепой надежде разъедало душу. В один из дней в голову пришла безумная идея – а если создать… ее?

Ведь я могу творить силой воображения предметы, огонь, пищу… Пусть на короткое время, однако они появляются по моей воле! Выдуманное яблоко было даже вкуснее настоящего. Оно оказалось таким, каким могло бы мне понравиться.

Так если я могу сделать все, чего пожелаю, почему же я не могу придумать себе приятную компанию? И почему не додумался до этого раньше?! Да, идея казалась сложнее, чем все предыдущие, и куда безрассуднее, только я не мог от нее избавиться. Подобный замысел уже не выкинуть из головы.

Сутки я провел в беспокойстве. Насколько это правильно – придумать и соткать из воздуха точную копию сестры?

Правильность всегда казалась мне спорным понятием. Это некая мораль, принятая обществом в определенный отрезок времени. Наиболее показательны в данном случае обычаи древности. Например, существовало множество племен, в которых девочек лишали девственности с каменным изваянием или с животным. Древние отнимали младенцев у матерей и резали на алтаре в качестве жертвоприношения богам.

Когда‑то считалось правильным иметь рабов – это являлось индикатором богатства и статуса. В средние века люди свято верили, что мыться вредно. Якобы чистое тело плохо сопротивляется болезням и становится слабее. Тогда же правильно было сжигать красавиц на костре, потому что эти «ведьмы» пробуждали в мужчинах похоть.

В правящих семьях по всему миру считалось правильным женить ближайших родственников, поддерживая так называемую чистоту крови. Так вырождались целые династии.

В Китае еще недавно уродовали женские ступни – ломали кости, сгибали и перебинтовывали, чтобы нога казалась меньше. Это считалось красивым, несмотря на то, что изувеченная женщина больше не могла ходить.

Правильно было лечить кашель героином, простуду – морфием, беременным врачи прописывали курить табак, а маленьким детям – давать ложку алкоголя на ночь. Известно, что радиоактивные элементы входили в состав всевозможной косметики.

Даже сейчас в одних культурах что‑то правильно, в других – нет, например многоженство или вегетарианство. Где‑то легализованы наркотики, а где‑то за две порции марихуаны предусмотрена смертная казнь. В некоторых тропических странах местное население чуть ли не с младенчества жует какую‑то траву с наркотическим эффектом, они всегда и везде под кайфом, и для них это нормально.

В общем, над правильностью я решил больше не размышлять. Однако меня мучили не менее философские вопросы. Если мной движет простое любопытство – стоит ли начинать? К чему это может привести? В какой‑то момент стало не так уж и важно. Я нашел возможность снова увидеть любимую, как же я мог теперь ее упустить?

Конечно, это подделка, зато она будет РЯДОМ.

Встав посреди комнаты, я зажмурился и представил, что сестра вошла в дом. Тихие шаги. Она напротив меня и очень хочет обнять. Я визуализировал это раз за разом, неподвижно стоя на месте и не смея открыть глаза. Дни сменяли друг друга, а я все проигрывал желанный сценарий. За закрытыми веками я встречал рассветы и закаты. Она вошла в дом. Неспешно прошла вперед, чуть скрипя половицами. А прямо сейчас смотрит на меня и ждет встречи.

Я чувствую ее дыхание. Она здесь. И теперь это не просто моя фантазия.

Медленно открываю глаза.

Что‑то получилось: напротив стоит продолговатое мутное пятно бежевого цвета. Силуэт не обозначен – сейчас это не женщина и не мужчина.

Стоило ослабить воображение, и пятно начало исчезать, став почти прозрачным. Значит, внимание не должно колыхаться, ведь то же самое происходит с моим созданием. Расслабляешь внимание – и силуэт развеивается на глазах.