Смерть, идущая по следу… Попытка историко-криминалистической реконструкции обстоятельств гибели группы свердловских туристов на Северном Урале в феврале 1959 г. Главы 23—36

© Алексей Ракитин, 2025

ISBN 978-5-0065-3048-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

23. Отступление от сюжета: некоторые фрагменты истории тайной войны стран НАТО против СССР в 50-х годах прошлого столетия (окончание)

В интересах американской военной разведки известный конструктор Роберт Фултон (Robert Fulton) в 1957—1958 гг. разработал и испытал уникальную систему подъема человека, находящегося на поверхности земли, на борт пролетающего самолета. Устройство это получило название «небесный крюк», и, несмотря на кажущуюся фантастичность, оно оказалось удивительно удачным и безопасным в эксплуатации.

Сначала разведчику, ожидавшему эвакуации, с пролетающего самолета сбрасывали металлический контейнер весом 150 кг. В нём находились теплый комбинезон и специальная «обвязка», которые разведчику предстояло надеть на себя, баллон с гелием, мини-аэростат, надуваемый этим гелием, и 150-метровый нейлоновый шнур. Один конец шнура крепился к мини-аэростату, а другой – к обвязке.

Таким образом, эвакуируемый оказывался накрепко соединен с мини-аэростатом, единственная задача которого заключалась в том, чтобы удерживать нейлоновый трос в натянутом состоянии. Мини-аэростат не мог оторвать человека от земли, хотя на сильном ветру иногда волочил тело по гладкой ледяной или заснеженной поверхности. Самолет-эвакуатор имел в носовой части специальные «усы-вилки», которыми на скорости около 220 км/ч подсекал натянутый нейлоновый шнур. Мини-аэростат отсекался, а шнур автоматически наматывался лебедкой, которая поднимала человека на борт самолета.

Кадры из американского документального фильма, демонстрирующие методику эвакуации разведчика с использованием системы «небесный крюк». Слева направо: 1. Разведчик раскрывает сброшенный ему 150-килограммовый контейнер, содержащий все необходимые элементы системы. 2. Облачившись в теплый комбинезон и нацепив специальный ремень-обвязку, разведчик подсоединяет баллон с гелием к сложенному мини-аэростату. Последний начинает надуваться, увлекая вверх 150-метровый нейлоновый шнур, соединенный с ремнём-обвязкой. 3.Мини-аэростат надут и уже находится в небе, натягивая шнур, разведчик же сидит на земле, дожидаясь, когда самолет зацепит нейлоновый шнур специальным захватом-вилкой. 4. Еще мгновение, захват, рывок, и путешествие ввысь началось.

Система «небесный крюк» прошла успешные испытания в августе 1958 г. Первым человеком, поднятым на борт самолета в «условиях, приближённых к боевым», стал сержант американской морской пехоты Ливай Вудс. Произошло это 12 августа. В последующие недели «небесный крюк» прошел испытания в различных условиях применения: на воде, в горах, в лесной местности. Отзывы были самые положительные.

По данным американского историка разведки Куртиса Пиблса (Curtis Peebles), по меньшей мере два «усатых» «нептуна» (с бортовыми номерами 7097 и 7099) базировались в Европе. Действуя с аэродромов НАТО в Турции, ФРГ или Норвегии и имея дальность полета 7000 км (больше, чем у RВ-47 «стратоджет»), «нептуны» могли осуществлять экстренную эвакуацию разведчиков практически из любой точки европейской части СССР и Восточной Европы.

Появление «небесного крюка» резко повысило шансы разведывательных групп на выживание и снизило психологическую нагрузку на разведчиков-нелегалов. Экипажи обоих «нептунов» были укомплектованы из числа бывших граждан СССР либо выходцев из стран Восточной Европы. Все они не являлись гражданами США, как, впрочем, и разведчики-нелегалы, забрасываемые в глубь советской территории. Предполагалось, что после успешного выполнения поставленного задания и возвращения на Запад эти люди получат американское гражданство, трудоустройство и военную пенсию (по окончании контракта). Одновременно с этим все участники нелегальных операций предупреждались, что в случае их пленения советскими органами госбезопасности, американское правительство не будет защищать их интересы и не признает своего участия в тайных операциях. Другими словами, позиция американской разведки сводилась к следующей довольно циничной формуле: «Вы оказались в Советском Союзе потому, что вас туда послали русские эмигранты из Народно-Трудового союза, а вовсе не американская разведка».

Согласно сведениям Куртиса Пиблса, системой «небесный крюк» были оснащены не менее 7 самолётов Р2V-7 «Нептун», несколько С-130 «Геркулес» и RB-17G «Летающая крепость». Это были сравнительно тихоходные турбовинтовые самолёты, имевшие большую дальность полёта и невысокую скорость сваливания, что позволяло им долгое время крейсировать на низких высотах, осуществляя подхват разведывательной группы. По мнению Пибблса последние эвакуации разведчиков-нелегалов с территории СССР имели место летом 1963 г., после такие операции стали слишком опасны из-за возросших возможностей ПВО Советского Союза. Аналогичные операции ЦРУ и военной разведки США против Китая продолжались ещё год – до середины 1964 г.

Вверху слева: Ливай Вудс после подъёма на борт самолёта (кадр кинохроники). Вверху справа: самолёт С-130 «Геркулес», с установленной в носовой части системой подхвата «небесный крюк». Внизу: картина Кейта Вудкока (Keith Woodcock) «7 дней в Арктике» («Seven days in the arctic»), изображающая момент подхвата американских разведчиков, покидающих станцию «Северный полюс-5». Оригинал картины находится в здании штаб-квартиры Государственного департамента США.

До сих пор американская сторона не обнародовала ни единой фамилии участника операций по заброске агентов-нелегалов в СССР. Все конкретные персоналии, упоминаемые в открытых публикациях, имеют своим происхождением российские источники. Объяснение этой странной скромности может быть только одно – заброшенные нелегалы натворили на территории СССР столько преступлений, что в них нельзя признаваться даже спустя более 70 лет. Это как раз тот случай, когда молчание выглядит красноречивее любых слов…

Впрочем, вернемся к истории «усатых» «нептунов».

По крайней мере еще два самолета Р2V-7 «Нептун», оборудованные системой подхвата людей с поверхности земли, были размещены на Тайване, где активно использовались для вывода с территории континентального Китая разведывательных групп гоминьдановцев, нелегально проникавших туда на протяжении многих лет. Там механизм работал так же, как и в отношении СССР, – пилоты и разведчики набирались из китайцев и в случае пленения на помощь американцев им рассчитывать не приходилось. Да это и невозможно было – у американцев на тот момент не имелось дипотношений с коммунистическим Китаем. По информации упоминавшегося выше К. Пиблса, благодаря системе «небесный крюк» за период 1958—1964 гг. с территории континентального Китая было эвакуировано не менее 80 групп разведчиков и диверсантов. За это время американцы потеряли 5 из 7 самолетов, оснащенных этой системой.

Куртис Пиблс, пытаясь исследовать историю нелегальных забросок агентуры ЦРУ и военной разведки США вглубь территории СССР во времена «холодной войны», столкнулся с принципиальным нежеланием представителей американского разведывательного сообщества обсуждать эту стародавнюю, казалось бы, тему. Официальные лица до сих пор не назвали ни одной фамилии своего агента или пилота самолета, осуществлявшего десантирование.

Говоря о разведывательных акциях американских спецслужб на территории СССР, нельзя не сказать несколько слов о тех людях, которые являлись непосредственными исполнителями разведывательных поручений. Официальная советская пропаганда изображала в качестве «наймитов мирового капитала» этакий человеческий сброд, сплошь маргиналов и отщепенцев с уголовным прошлым, оставшихся на Западе еще со времен Второй мировой войны. Подобная картина, как и всякая агитка, грешит предвзятостью и имеет мало общего с истиной. Как отмечалось уже выше кадры для нелегальной заброски в СССР черпались из числа членов эмигрантского НТС (Народно-Трудового союза), организации, которая ставила перед собой задачу прежде всего идеологического противостояния «коммунистической чуме».

Кстати, именно по этой причине многие заброшенные в СССР нелегально агенты помимо чисто шпионского снаряжения несли листовки и книги антисоветского содержания. Сами лидеры НТС утверждали, что за период 1950-1960-х гг. тайно перебросили на территорию Советского Союза более 7 млн листовок антикоммунистического содержания. Цифра, конечно, огромная, верить или не верить в неё – решать читателю самому. Говоря о работе НТС, нельзя не признать, что Союз успешно вёл пропагандистскую работу среди граждан СССР, оказавшихся в результате Второй мировой войны на Западе. И многие из числа таковых граждан СССР, именовавшихся на языке международного права «перемещенными лицами», вступали в НТС и отнюдь не стремились возвращаться в сталинские тиски. Несмотря на численный прирост организации в послевоенные годы, ядро НТС всё же составляли дети эмигрантов первой волны, которые родились вне Советского Союза и вели борьбу с коммунизмом из идеологических, а вовсе не меркантильных соображений. И борьба эта вовсе не казалась членам НТС заведомо проигрышной и бесполезной.

Георгий Сергеевич Околович (слева), начальник «закрытого» сектора НТС, и и посланный для его убийства «ликвидатор» советской разведки Николай Евгеньевич Хохлов (справа) во время совместной пресс-конференции в марте 1954 года в Мюнхене.

В этом месте самый недоверчивый читатель может, конечно, вздохнуть и махнуть рукой, мол, что тут Ракитин рассказывает сказки и выдает отдельные события за некое массовое явление! Конечно, какие-то разведчики, оказавшиеся на грани провала и лишившиеся связи со своим руководством, может, и пытались прорваться на свой страх и риск через государственную границу СССР, но ведь такая практика не была нормой разведывательной работы! Всё-таки основная масса вражеских разведчиков въезжала в страну официально, а не десантировалась с самолетов и подводных лодок… Примерно так может рассуждать дилетант, воспитанный на фильмах о чекистах эпохи позднего социализма и постперестроечной России.

А между тем подобное суждение глубоко ошибочно. Любой иностранец, легально попавший в СССР, оказывался в тисках режимных ограничений – он не мог проехать свободно, не поставив в известность органы государственного управления (читай: КГБ и МИД), даже в те районы и города Советского Союза, которые формально не считались закрытыми для въезда иностранцев. Заявку на поездку, с указанием маршрута, надлежало подавать за 6 месяцев (полгода!), и каждая такая поездка сопровождалась усиленной и всесторонней опекой КГБ. Если иностранец останавливался в гостинице (а остановиться он мог не в любой, а только в той, в которой ему разрешали) – ему предоставляли номер, оснащенный подслушивающей техникой. Если он садился в поезд, то под «прослушкой» находилось его двухместное купе; если он вступал в разговор с советским гражданином, то последний затем писал заявление в местный отдел милиции (которое, разумеется, передавалось для последующего анализа в территориальный орган КГБ). И, разумеется, иностранец все время оставался в поле зрения службы наружного наблюдения КГБ.

Возможности вести разведку силами легальных резидентур в таких условиях были минимизированы. Попытка оторваться от «наружки» грозила самыми неприятными последствиями: так, например, слишком находчивого разведчика могли просто-напросто избить и ограбить якобы «хулиганы», которых изображали сотрудники все той же службы наружного наблюдения Комитета. Избивали иностранцев, разумеется, не всерьёз, без причинения тяжких телесных повреждений, да и «отнятые» вещи тоже потом возвращали как якобы найденные милицией в ходе расследования, но сами-то иностранцы прекрасно понимали, что и почему с ними случилось.

Если же разведчик из страны «потенциального противника» вел себя совсем уж неуправляемо либо демонстрировал высокое мастерство, то с ним поступали куда жестче. Эдвард Смит, глава резидентуры ЦРУ в посольстве США в Москве, в 1954 г. был шантажирован КГБ фотографиями, на которых он был запечатлен во время занятий сексом с горничной. Цель шантажа была весьма прозрачна – разведчику предложили вербовку. Когда американец отказался от сотрудничества и дал понять, что не боится подобного шантажа (его как мужчину интимная связь с женщиной мало компрометировала), Комитет резко обострил ситуацию и дал понять, что против Смита будет сфабриковано уголовное дело по обвинению в «изнасиловании» с последующей «посадкой» в советский ИТЛ. Резиденту пришлось срочно паковать чемоданы и буквально убегать из страны – угроза была более чем серьёзна. В последующие 5 лет, по подсчетам французского историка спецслужб Фрэнка Дэниноса (Frank Daninos), КГБ повторял фокус с «изнасилованием невинных горничных» ещё по меньшей мере в отношении 12 сотрудников резидентуры ЦРУ в Москве. Не надо думать, что «под раздачу» попадали только профессиональные разведчики, дипломатам стран НАТО тоже доставалось – их запросто выдворяли из страны за формальные нарушения режима пребывания иностранного подданного на территории СССР. Подобные выдворения на протяжении всех 1950-х гг. происходили регулярно.

В таких условиях ни о каком налаживании агентурной работы в отдаленных частях СССР силами посольских резидентур не могло быть и речи. На первый план выдвигались именно задачи нелегального проникновения («просачивания») агентуры в нужные районы, ее легализации там, создания баз для приема новых агентов. Чтобы не быть голословным, обратимся к довольно любопытному источнику – книге «На страже границ Отечества. История пограничной службы. Краткий очерк» (М: Граница, 1998). Книга эта интересна для нас тем, что является фактически официальной историей пограничных войск, в составе ее редколлегии многочисленные генералы, в том числе тогдашний руководитель Федеральной пограничной службы генерал армии А. И. Николаев и будущий начальник погранвойск Н. Н. Бордюжа. Уж более представительных и информированных знатоков истории по этому вопросу отыскать просто невозможно, по крайней мере в России.

Итак, полистаем сей внушительный труд, он полон в высшей степени интересных признаний, которые сильно расстроят противников версии «контролируемой поставки». На с. 444 читаем: «Начиная с 1948 г. количество шедших в СССР (нарушителей границы. – А. Р.) значительно превысило количество стремившихся за его рубежи». Несколько дальше приводится статистика задержанных нарушителей границы в Украинской ССР: за период 1947—53 гг. там обезврежены 688 бандитов и 35 агентов иностранных разведок. Примечательно, что по другим пограничным регионам такой статистики нет, и думается, что эта неполнота умышленна – картина получается уж очень безрадостной! Или скажем мягче – тревожной.

Если кто-то подумал, что после 1953 г. динамика нелегальных переходов границы пошла на спад, то его ждет глубокое разочарование. Впрочем, обратимся к еще одной цитате: «Так, в 1955—57 гг. на западном участке границы количество нарушений как в сторону Советского Союза, так и из него, значительно возросло. Нарушения допускались не только жителями пограничной полосы по мотивам хозяйственных связей или с хозяйственно-бытовыми целями. Больше стало фактов проникновения через территорию дружественных стран агентов западных разведок. В 1957 г. по сравнению с 1955 г. количество нарушений в сторону СССР на западном участке границы возросло в целом в 3 раза, а на советско-польском участке – более чем в 5 раз» (с. 457).

Однако помимо западного участка госграницы имелись и иные направления, перспективные с точки зрения нелегальной заброски агентуры. Например, южный, который было чрезвычайно сложно охранять из-за особенностей рельефа местности (Кавказские горы). В Иране американская разведка действовала как в собственном кармане, и эта метафора не является слишком вольной. В 1957 г. на советско-иранской границе при попытке проникнуть в СССР были задержаны 148 чел., а в 1958 г. – уже 189 чел.! Обратите внимание – 15 человек в месяц – и это только пойманные нелегалы! И только на иранском участке!

Необходимо подчеркнуть, что отнюдь не все случаи преследования нарушителей оказывались успешны. Иногда неизвестный противник демонстрировал просто фантастические смелость, находчивость да и уровень физической подготовки тоже. Опять-таки, сошлемся на статистику из цитируемой книги «На страже границ Отечества…» – уж этот-то источник никто не обвинит в том, что в нем «раздувают придуманную Ракитиным проблему». Итак, согласно архивам погранслужбы, в 1956 г. советские пограничники в 38 случаях вели безуспешное преследование нарушителей государственной границы. В 1957 г. таких случаев отмечено 45. В 1958 г. имели место 19 зафиксированных случаев безнаказанного перехода границы нарушителями, в 1959 г. – 20 и в 1960 г. – тоже 20. Надо ясно понимать, что преследование нарушителя – это не только и не столько бег пограничного наряда по лыжне, это целый комплекс тщательно отработанных мероприятий не только в приграничной зоне, но подчас и в прилегающих к ней районах (выставление дополнительных нарядов, засады, проверки на дорогах, прочесывание местности, поиск с привлечением авиации и т. п.). Нарушитель должен пробежать – в буквальном смысле – не меньше (а то и гораздо больше!) сотни километров, не имея возможности развести огонь, путая следы и желательно минируя собственную следовую дорожку. Погоня растягивается порой на несколько суток, и если нарушитель все-таки уходит от преследования, можно не сомневаться – он был очень хорошо подготовлен.

Маленький, но выразительный пример: за задержание агентов иностранной разведки 13—18 августа 1958 г. старший сержант Б. С. Запорожский и младший сержант А. И. Михайлов были награждены орденами Красной звезды. Обратите внимание на продолжительность преследования – пограничники шли по следу нарушителей, прорывавшихся в глубь СССР, 5 суток!

Помимо южного и западных участков границы немало хлопот доставлял и северный. В отличие от всех прочих это направление было удобно для скрытой заброски агентуры тем, что пограничным войскам приходилось контролировать огромные участки необжитой или малонаселенной территории, лишенной даже элементарной инфраструктуры (телефонной связи, дорог и пр.). Полярная ночь и специфические метеоусловия также создавали дополнительные трудности пограничникам, и те, кто планировал нелегальные заброски, разумеется, принимали во внимание все эти соображения. Заброска с северных направлений вовсе не выдумка Ракитина. Процитируем еще раз упомянутую книгу по истории пограничных войск: «В портах Норвегии базировалось американское гидрографическое судно „Тоннер“, оснащенное разведывательной аппаратурой и средствами высадки агентов на побережье. Судно постоянно курсировало в Баренцевом море у советских территориальных вод, доставляя немало хлопот пограничникам» (цит. по: «На страже границ Отечества. История пограничной службы. Краткий очерк», с. 462).

Если кто не понял, «средства высадки агентов на побережье» – это быстроходные катера и средства индивидуальной доставки подводных пловцов. Можно не сомневаться, что если такой специализированный корабль базировался именно на севере, а скажем, не в Черном или Японском морях, значит, для него была работа именно на севере.

В этом месте нельзя не упомянуть о весьма познавательной книге американских авторов Ф. Д. Фэйна (Fane F. D.) и Д. Мура (Moore D.) «Боевые пловцы» («The naked warriors»), изданной в 1956 году. В ней рассказывается о создании в США «подводного спецназа» и его боевом послужном списке. Если Мур являлся журналистом, привлеченным для художественной обработки текста, то Фэйн – капитан 3-го ранга американского военно-морского флота – был тем самым человеком, кто этот спецназ создавал. В упомянутой книге описаны как реальные военные операции подчиненной Фэйну группы боевых пловцов, так и довольно любопытные медицинские опыты, в которых участвовали подводные супермены. Довольно много места в книге уделено описанию разного рода передовых технических новшеств – миниатюрных подводных лодок, средств индивидуальной транспортировки пловцов и пр.

Впрочем, нас сейчас интересуют не рассказы о победах и удивительных технологиях американского военно-морского флота, а самый последний фрагмент этой книги, в котором капитан 3-го ранга Фэйн неожиданно поделился соображениями об освоении его подчиненными нового театра военных действий.

Тут уместен вопрос читателям на сообразительность: о каком же новом театре военных действий неожиданно заговорил один из руководителей программы подготовки подводного спецназа США? Правильный ответ заключается в том, что Фэйн рассказал об освоении его подчиненными теории и практики работы в арктических морях. В 1955 году подводные пловцы приняли деятельное участие в антарктической экспедиции, а затем из южного полушария переместились в северное – в море Баффина. Группа пловцов-«полярников» была довольно большой – порядка 70 человек. Результаты их работы были признаны вполне удовлетворительными – пловцы успешно решали все поставленные задачи.

В этом месте любой хоть немного думающий человек проведёт вполне обоснованную параллель: в 1955 году подводные пловцы группы Фэйна приступили к практической отработке навыков действия в северных морях, а на следующий год судно обеспечения «Тоннер» появилось в норвежской военно-морской базе Хоконсверн и на протяжении последующих 7 лет базировалось именно там. А после того, как в первой половине 1960-х годов началась эпоха космической разведки «Тоннер» перестал базироваться в Норвегии.

Будет ошибкой считать, что после 1945 г. «весь советский народ» как один человек воспрял духом и ринулся в будни «социалистического строительства» с жаждой новых трудовых свершений. У народа копились усталость, раздражение, чувство безысходности. Даже после окончания войны заводы продолжали работать в «военном режиме», т. е. с сохранением 7-дневной рабочей недели, с требованиями выполнения громадных норм выработки. Победа не принесла тылу ни малейших послаблений. Мало кто знает, что это послужило поводом для многочисленных беспорядков, которые власть преспокойно игнорировала до тех самых пор, пока волнения осенью 1945 г. не начались в Москве, на ЗИЛе. Только тогда «ЦКовские небожители» вспомнили, что «первое в мире государство рабочих и крестьян» когда-то гарантировало этим самым рабочим и крестьянам 5-дневную рабочую неделю и 8-часовой рабочий день. И хотя драконовские меры 1940 г., узаконившие уголовное преследование за нарушения трудовой дисциплины, отменены не были (случилось это только в 1956 г.), всё же нормы выработки на многих предприятиях страны были понижены. Кроме того, были восстановлены доплаты за работу в ночное время и праздничные дни, отменённые в период Великой Отечественной войны…

В 1946—1947 гг. страну потряс чудовищный голод, унесший, по разным оценкам, до 1,5 млн жизней, вновь с очевидностью доказавший советскому человеку, что цена его жизни – полушка в базарный день. Именно потому герой Сталинградской битвы. Герой Советского Союза, генерал-полковник В. Н. Гордов не без горечи признавался своему другу генералу Рыбальченко в декабре 1946 г., что хотел бы уехать в Финляндию или Швецию, чтобы работать там лесорубом (за подобные разговорчики его арестовали через месяц и расстреляли в августе 1950 г.). А в декабре 1947 г. «народ-победитель» был щедро награжден грабительской денежной реформой, обесценившей вклады, наличные деньги и отменившей выплаты по облигациям государственных займов, которые на протяжении многих лет выдавались вместо части зарплаты (если быть совсем точным, реформа 1947 г. отложила погашение облигаций на неопределенный срок, так что сталинские займы впоследствии «гасили» Хрущёв и Брежнев).

Вновь в судебной практике после победного мая 1945 г. «косяками» пошли дела по обвинениям в нарушении пресловутого «закона о колосках», известного также под названием «Указ семь-восемь», по дате постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г., вводившего его в действие. В июне 1947 г. позорный «закон о колосках» был вроде бы отменен, но вовсе не потому, что людоедский социализм товарища Сталина стал гуманнее, а лишь потому, что на смену одному указу пришел другой, поновее – «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Тысячи женщин и детей в тяжкое послевоенное время отправились в ГУЛАГовские «зоны» только за то, что пытались подбирать на сжатых полях бросовые остатки урожая. Судили, подчеркну, преимущественно женщин и детей, поскольку председатели колхозов, боясь лишиться мужских рук, старались не доносить на взрослых мужчин.

Потрясающую по трагической глубине картину народной жизни послевоенного Советского Союза даёт «Запретный дневник» Ольги Берггольц – если кто-то не читал его, то прочтите обязательно. Автор не считает нужным и возможным давать какие-либо комментарии исключительного по своей глубине тексту Берггольц, но не может не упомянуть о нём сейчас. Это то произведение, с которым должен быть хорошо знаком всякий, претендующий на право высказывать собственное суждение о той мрачной, полной безысходности године. Очередным подарком народу от «горячо любимой партии Ленина-Сталина» явился Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 июня 1948 г. о высылке в отдаленные районы страны колхозников, не выработавших минимум трудодней. «Народ-победитель» из последних сил тянул ярмо «социализма», надрывался и умирал за бредовые идеи «учения Ленина-Сталина» и жестокость Власти вызывала протест многих активных членов общества. Так что иллюзий питать не следует – протестные настроения в послевоенном СССР существовали и принимали порой очень острые формы.

Вот лишь несколько примеров в подтверждение высказанному тезису. 27 сентября 1949 г. моряки Балтийского флота Тарасов и Савинов предприняли попытку угона в Швецию торпедного катера из базы флота в Балтийске. Опасаясь преследования, Савинов вывел из строя три соседних торпедных катера, разбив пульты управления и повредив бензопроводку. Беглецы были перехвачены уже в открытом море кораблями охраны водного района. 22-летний Владимир Савинов был образцовым моряком, членом ВКП (б), его поступок был продиктован глубоким и болезненным разочарованием в бессовестной политике государственного руководства. И стоил Владимиру Александровичу Савинову жизни.

Очень ярко проявилось отношение народа к Советской власти в истории разоблачения американского агента Ивана (Янко) Филистовича, нелегально заброшенного на территорию Белоруссии 9 сентября 1951 г. Филистович не особенно маскировался перед друзьями и знакомыми – он рассказывал, что направлен в СССР американской разведкой, что скоро грядет большая война и социализм на этом закончится. Имея при себе большой запас пропагандистских листовок Народно-Трудового союза, Иван раздавал их всем, с кем общался. Впоследствии по «делу Филистовича»были арестованы 17 человек, обвиненные МГБ в недонесении либо «активном пособничестве». Американский агент несколько раз выезжал в Гродно, Минск и даже Вильнюс, производя разведку военных объектов. Узнав о существовании в районе Молодечно бандгруппы в числе 6 человек под руководством Сергея Микулича, Филистович разыскал ее и возглавил. Бандгруппа состояла избывших немецких полицейских и сотрудников оккупационной администрации (sic! – обращаем внимание на срок, минувший с окончания Великой Отечественной войны). Филистович вполне здраво предложил группе прекратить грабеж населения в районе и сосредоточиться на пропаганде, мотивируя это тем, что «люди сами будут нам все отдавать, если узнают, что мы здесь по приказу американцев». Эта практика принесла свои плоды – многие местные жители действительно помогали бандгруппе продовольствием и вещами без всякого принуждения. Примечательный момент – среди лиц, осужденных в конце концов за «активное пособничество» Филистовичу и его группе, оказался участник Великой Отечественной войны, награжденный орденом Красной звезды.

Одной из немногих силовых акций, предпринятых Филистовичем и Ко, явилось нападение на издательство местной газеты «Дорога к коммунизму» летом 1952 г. Бандгруппа похитила шрифты и часть типографского оборудования, рассчитывая организовать подпольную типографию, однако сделать этого таки не смогла. Не зная специфики типографской работы, преступники захватили с собой отнюдь не все нужные им детали, поэтому все их потуги на ниве типографского промысла оказались тщетны. К розыску и поимке Филистовича подключился центральный аппарат МГБ, и в ночь с 4 на 5 сентября 1952 г. в районе села Самали в 60 км от Минска, где базировалась группа, началась войсковая операция. Хотя трое членов бандгруппы были убиты при попытке оказать сопротивление, сам Филистович благополучно прорвался сквозь оцепление и двинулся в сторону советско-польской границы, намереваясь покинуть страну. Вполне возможно, что ему бы это удалось, если б не предательство друга детства, у которого американский разведчик остановился, чтобы переночевать. Друг накормил Филистовича ужином и дал чаю со снотворным, после чего рванул в ближайшее отделение милиции. Спустя ровно год со дня заброски в СССР – 9 сентября 1952 г. – Иван Филистович был арестован.

А всего через пару лет – 1 мая 1954 г. – звучный теракт прогремел в Архангельске. Тогда во время первомайской демонстрации 26-летний Николай Романов сделал попытку прорваться на трибуну и расстрелять руководство области, города, Беломорского военного округа и Беломорской флотилии. Вооруженный пистолетом ТТ террорист убил зампреда горисполкома С. Харитонова и помощника командующего Беломорским военным округом, генерал-лейтенанта А. Соловьева. Ранены оказались еще три человека – первый секретарь Архангельского горкома КПСС Д. Томилов, заведующий сельхозотделом обкома КПСС М. Огарков и капитан первого ранга В. Судейко. Хотя власти попытались скрыть происшедшее, не прервав даже демонстрации, весь город знал о случившемся. Романова пытались выставить сумасшедшим, шизофреником и сифилитиком, бывалым уголовником, но в действительности всё было не так просто. Романов действительно был дважды судим, тяжело болел, но не шизофренией, а туберкулёзом, которым заразился, кстати, в местах лишения свободы. На пистолете, явившимся орудием преступления, он нацарапал иглой: «За страдания русского народа». Пистолет он хранил в тайнике больше года и даже не подумал использовать его для совершения какого-либо уголовного преступления, что, согласитесь, полностью дезавуирует официальную версию об «отмороженном уркагане».

Эти происшествия, хотя и исключительные, все же не были единственными в своем роде. Помимо них во множестве имели место разного рода столкновения на межэтнической почве, особенно с участием представителей депортированных народов, массовые беспорядки на стройках народного хозяйства, всевозможные бесчинства военнослужащих, как правило, при перемещении воинских частей в новые места дислокации. Транзит воинских эшелонов превращался в настоящую головную боль для местных властей, вынужденных бросать на оцепление вокзалов или железнодорожных путей все наличные силы милиции. Таким было истинное лицо социализма сталинско-хрущевской формации. Когда узнаешь такого рода детали, слова бойкой песни того времени «весь советский народ, как один человек, за советскую Родину встанет» приобретают как минимум саркастический оттенок.

На Западе довольно хорошо знали об общем состоянии дел в СССР и настроениях народа. Народно-Трудовой Союз строил свою агитационную работу среди граждан СССР в расчёте на то, что антикоммунистическая идеология найдёт поддержку значительной части населения. Этот посыл идеологов НТС получил зримое подтверждение во время и после окончания VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве летом 1957 г., собравшего в столице Советского Союза 34 тыс. граждан 131-ой страны мира. Неформальное общение с иностранцами разорвало многие шаблоны в головах молодых людей Страны Советов. Именно после фестиваля в СССР появились «стиляги», «битники», скупщики валюты, любители джаза. И молодые сторонники реформирования социализма, кстати.

Мало кому известно, что 1958 и 1959 гг. явились пиковыми по числу политических репрессий за всё «послесталинское» время вплоть до распада СССР в 1991 г. Причем, что особенно важно, впервые в истории страны носителями «антикоммунистической идеологии» оказались в основном молодые люди, студенты, чье личностное формирование происходило уже в послевоенное время. Впрочем, о молодёжном политическом движении мы поговорим подробнее чуть позже, когда коснёмся вопроса о негласной работе Комитета госбезопасности в студенческой и молодежной среде. Эта тема заслуживает особого разговора, так что сейчас мы ограничимся лишь кратким упоминанием того факта, что конец 1950-х явился временем особенно энергичного подавления инакомыслия молодых советских граждан органами государственной безопасности.

Пока же вернемся к истории нелегальных забросок и внедрению агентуры иностранных разведок в 1950-х гг. Примеры активной заброски в этот период разведчиков на территорию СССР, прежде всего американских, можно приводить ещё долго, но всестороннее исследование этой темы всё же не входит в задачу настоящего исследования. Нам важно лишь показать, что центры советской атомной промышленности (в том числе и уральские города) всё время оставались под прицелом американской военной разведки. Причем следует ясно понимать, что непойманных шпионов было много больше, чем пойманных.

В ФРГ на протяжении 1950-х гг. на постоянной основе действовало не менее 6 учебных разведывательных центров Министерства обороны США, ориентированных на работу против СССР (не забываем, что помимо американцев разведчиков для заброски в Советский Союз готовили и англичане, и французы, и Ватикан, а с 1955 г. ещё и Италия!). Насколько много агентуры было подготовлено иностранными разведцентрами? Точных цифр, скорее всего, никто не знает, более того, даже если где-то некие сводные цифры и имеются, осведомленные инстанции разглашать их вряд ли пожелают. Причина такой закрытости вполне понятна – каждая из сторон былого противостояния заинтересована в том, что бы скрыть как собственные успехи, так и неудачи, а для подобного сокрытия желательно максимально исказить полноту известной ей картины.

О масштабе развернутой тайной войны против стран социализма, прежде всего СССР, можно судить по количественному росту подразделений спецслужб, связанных с ее организацией и ведением. Так, по данным американского историка разведки Барнса (Burnes), численность отделов ЦРУ, занятых нелегальной разведкой, в 1948 г. составляла 302 человека, но уже в 1953 г. таковых стало 2812 чел. Взрывной рост демонстрировало и финансирование нелегальной работы: в упомянутом 1953 г. на это было выделено 82 млн долл., а через пять лет эта сумма превысила 200 млн долл, и ниже этой планки в последующие годы не опускалась. Конечно, нелегальные операции в те годы проводились против различных стран, например против Ирана и Гондураса, о чём сейчас уже широко известно, однако главными объектами ударов всё время оставались СССР и Китай. Доставалось, разумеется, и их «младшим братьям». В последние годы, уже после развала социалистической Югославии, стало известно о нелегальных операциях стран НАТО против Албании, проводимых в 1950-е гг. Тогда Великобритания, Италия и США подготовили и нелегально забросили воздушным и морским путями более 2 тыс. чел., деятельность которых была призвана дестабилизировать режим Энвера Ходжи. Особо подчеркнём, что речь идет о самой маленькой из социалистических стран Восточной Европы! Сколько же нелегалов участвовало в действиях на территории СССР, остается только гадать – такие цифры пока никем не названы.

Тем не менее, кое-какие соображения на сей счёт автор позволит себе высказать. После выхода в сентябре 2018 года в издательстве «Random house GmbH» немецкого перевода этой книги со мной связались некоторые из её зарубежных читателей. Среди таковых оказался историк, готовивший исследование о венгерских событиях 1956 года и вовлеченности в них стран НАТО. Имя и фамилию этого человека автор не считает возможным назвать в этом месте в силу по меньшей мере двух весьма важных причин. Во-первых, мой немецкий vis-a-vis не давал мне разрешения ссылаться на него, поскольку общение наше носило характер неофициальный, или, выражаясь иначе, приватный. Во-вторых, в условиях нынешней геополитической ситуации, для которой характерна крайняя русофобия и нетерпимость ко всему, что условно можно считать пророссийским, подобное упоминание может сильно ударить по гражданину Германии, благожелательно настроенному как к Ракитину лично, так и к России в целом.

В сентябре 2018 года 3-е издание этой книги появилось в немецком переводе в магазинах Европы. Публикация не осталась незамеченной и с автором связался ряд публицистов и преподавателей из Германии, Австрии и Италии, изучающих различные аспекты истории «Холодной войны».

Тем не менее, сообщения моего немецкого vis-a-vis показались мне довольно любопытными и хорошо соответствующими известной ныне информации о тех событиях. При этом они освещают ситуацию с точки зрения неизвестной в России – или малоизвестной, если выражаться корректнее – а потому их уместно передать здесь и сейчас. По словам моего заочного собеседника о предстоящем осенью 1956 года мятеже руководящие работники разведывательных служб стран НАТО знали заблаговременно. Уже в августе – то есть за два месяца до перехода конфликта в «горячую фазу» – в ФРГ прошёл ряд совещаний, в ходе которых руководители разведсообщества обсуждали вопрос о привлечении к активному участию в мятеже максимального количества активных агентов.

После того, как в последней декаде октября 1956 года на территорию Венгерской народной республики были введены советские войска, в высшем руководстве американских разведывательных служб оформилась идея о массированном задействовании на территории этой страны агентуры, подготовленной для нелегальной заброски вглубь СССР. Этих людей предполагалось использовать преимущественно для диверсионной работы против советских войск, чему должно было помочь владение русским языком и использование воинской амуниции и формы Советской армии. Диверсионно-подрывная работа предполагала как акции, направленные против советских военнослужащих – т.е. их похищения, индивидуальные убийства, нападения из засад, отравление источников воды – так и «операции под чужим флагом», то есть совершение преступлений, которые в последующем предстояло приписать вооруженным силам Советского Союза. В ряду таковых «операций под чужим флагом», например, американским агентам, облачённым в форму советских военнослужащих, предстояло осуществить несколько похищений священников, которых впоследствии предстояло обнаружить убитыми. Подобного рода деяния должны были вызвать всеобщее негодование местного населения.

Предложение об экстренной отправке в Венгрию диверсантов и разведчиков, подготовленных для выполнения заданий в глубоком тылу Советского Союза, вызвало резкий протест тех офицеров, кто непосредственно отбирал и готовил агентурный состав стратегической разведки. Они вполне здраво указывали на то, что хорошо подготовленный для длительного оседания агент-«нелегал» представляет собой золотой фонд любой спецслужбы и использовать его в качестве обычного диверсанта крайне неблагоразумно. Это то же самое, что забивать гвоздь микроскопом. Но аргументация такого рода не возымела эффекта, по-видимому, американское руководство оказалось одержимо идеей развязать в тылу советских войск настоящую партизанскую войну и принудить советские части отступить ввиду невозможности побороть массовое сопротивление. Решение о направлении в Венгрию агентуры полковника Паша было принято на самом верху, возможно, даже под давлением самого президента Соединенных Штатов Эйзенхауэра.

Согласно утверждениям моего немецкого vis-a-vis в ходе упомянутых совещаний называлось общее число агентуры, подготовленной американскими разведслужбами за 10 лет [то есть за период 1947—1956 гг.] для ведения глубинной разведки на территории СССР. Таковых якобы оказалось 890 человек, из этого числа порядка 650 приняли участие в реальных операциях на территории Советского Союза. Об эффективности выполнения порученных им заданий ничего не сообщалось – всё-таки упомянутые совещания были посвящены обсуждению совсем других вопросов – но отмечалось, что примерно 2/3 заброшенных на территорию Советского Союза лиц назад не возвращались. То есть процент потерь, как видим, по оценкам руководителей разведывательных программ всё время оставался очень высок.

Участие западно-германских спецслужб в тех событиях выразилось в том, что они приняли на себя обязательства по скрытой доставке к австро-венгерской границе как отобранного личного состава, так и необходимой для него амуниции. Именно через австрийскую границу в октябре-ноябре 1956 года осуществлялась инфильтрация НАТОвской агентуры на территорию Венгрии.

Нет ясности в вопросе привлечения украинских националистов к организации повстанческого движения в Венгрии в конце 1956 года. Из признания Мирона Матвиейко, руководителя контрразведки украинской ОУН, попавшего в руки советской госбезопасности, одни только украинские националисты предоставили в распоряжение американцев 200 молодых украинцев, готовых воевать с Советами везде, где им укажут. Непонятно, входили ли эти 200 человек в состав упомянутых выше агентов глубинной разведки или же американская статистика разделяла агентуру, набранную преимущественно из русских по линии эмигрантского НТС и бандеровцев из числа последователей ОУН-УПА.

Тот самый Матвиейко, главный контрразведчик ОУН, плененный в мае 1951 г. МГБ СССР и согласившийся участвовать в радиоиграх со своими заокеанскими работодателями. Фотография 1951 г., сделанная сотрудником МГБ после очередного контролируемого сеанса связи Матвиейко со своими «кураторами». Кто-то может недоумевать, какое отношение все это имеет к истории похода Игоря Дятлова в 1959 г. В общем-то, никакого, за исключением того, что нелегальные разведчики забрасывались на территорию СССР нашими противниками как до 1959 г., так и после. И, подобно людям Матвиейко, эти агенты ради достижения поставленной задачи были готовы пойти на всё… то есть вообще на всё, что угодно!

Разумеется, автор не мог не задать вопрос своему vis-a-vis по переписке об оценках эффективности использования агентуры в венгерских событиях. Ответ оказался довольно предсказуем – партизанскую войну НАТОвские специалисты по подрывной работе развернуть не сумели. Их попытки сокрушить боеспособность советских войск актами диверсий и саботажа провалились. В частности, НАТОвские эксперты делали большую ставку на повсеместное отравление источников питьевой воды, но быстро выяснилось, что от этого страдает местное население, а отнюдь не советские войска, которые пользовались привозной водой из охраняемых мест водозабора. Значительное количество ценных агентов, подготовленных американской разведкой для работы в стратегическом тылу Советского Союза, в ходе венгерских событий 1956 года оказалось потеряно совершенно бездарно и безо всякой полезной отдачи.

Как неоднократно подчёркивалось вы ше, страны НАТО очень интенсивно вели разведку стратегических объектов в глубине Советского Союза, и нельзя не признавать того, что успехов они порой добивались немалых. Разумеется, рассказ о том, что по глубинным районам СССР заброшенные из-за рубежа парашютисты и боевые пловцы ходили на протяжении 1950-х гг., может вызвать удивление многих читателей самых разных возрастов. Ведь советская пропаганда была не заинтересована в признании «проколов» отечественной госбезопасности, а современная трактовка той эпохи также не склонна поднимать эту скользкую тему. Так что информация о разведывательных миссиях американцев в отечественных источниках представлена весьма неполно и бессистемно. Но даже то, что есть, весьма красноречиво – это как раз тот случай, когда говорят, умный поймёт, а дурак не заметит.

Американские источники, ставшие доступными в рамках исполнения Закона об открытии информации, принятого в США еще в 1966 г. и значительно дополненного в 1996 г., содержат много интереснейших фактических сведений по затронутой нами тематике. Опираясь на них, можно доказать, что информация о советском ядерном производственном комплексе поступала в разведывательные органы США вовсе не через высокопоставленных шпионов, внедренных в высшие органы государственной власти и планирования, а именно посредством сбора данных «транзитными разведчиками». Другими словами, американцы банально «подглядывали из-за забора».

Приведем некоторые из таких доказательств:

1. Представители американских разведывательных служб не знали многих существенных деталей так называемой «кыштымской аварии», приведшей к образованию Восточно-Уральского радиационного следа (так называемого ВУРСа). Суммарную величину вызванного ею радиоактивного загрязнения они оценивали в 1 млн кюри, что было примерно в 3 раза меньше действительного. С1А и МID не знали точной даты этой аварии и относили ее к зиме 1957—1958 гг. На самом деле взрыв радиоактивных отходов имел место в конце сентября 1957 г. А рассуждая на слушаниях в парламентском Комитете по ядерной энергии о природе взрыва, представитель ЦРУ сообщил, что возможны по меньшей мере шесть причин, вызвавших его, но ни одной из них нельзя отдать предпочтение. Если бы американцы имели доступ к секретным советским документам по этой тематике, они не допустили бы таких грубых неточностей при информировании парламентского Комитета.

2. Американская разведка имела общее представление о вовлеченности немецких специалистов в создание Советским Союзом атомной бомбы, но при этом явно не была знакома со многими существенными деталями. Так, например, в своих документах американцы называли руководителя группы немецких физиков и инженеров, разрабатывавших установку по газодиффузионному разделению изотопов урана, Адольфом Тиссеном. На самом деле этого человека звали Петер Адольф Тиссен (Peter Adolf Thiessen). Понятно, что если бы американская разведка действительно располагала агентом в среде ученых-ядерщиков, такая нелепая ошибка не могла быть допущена и неоднократно повторена в дальнейшем.

Американская военная разведка знала, что разработкой советской газодиффузионной установки по разделению изотопов урана занимается немецкий учёный Тиссен. Но имени легендарного Тиссена американцы не знали и вплоть до 1956 г. упорно называли его «Адольфом». На самом деле его звали Питером. Эта маленькая деталь с очевидностью доказывает то, что американцы в глаза не видели советские секретные документы по атомной проблематике и работали, что называется, «на слух». И тем не менее, демонстрировали неплохую результативность.

3. 1 февраля 1949г. представители американского разведывательного сообщества во время сенатских слушаний официально сообщили о том, что в СССР с 1947 г. успешно действует завод по производству металлического урана-235. Сообщение это было сделано более чем за полгода до того, как Советский Союз взорвал свою первую атомную бомбу. Американцы не знали ни официального названия завода, ни его ведомственной принадлежности, ни имени директора, но привели точные географические координаты предприятия: 55°47 ' с. ш., 38°27 ' в. д. На пару последующих десятилетий за этим ядерным производством закрепилось условное название «завод в Электростали». Скудость административной информации об этом объекте, с одной стороны, и весьма точное представление о специализации созданного там производства, с другой, позволяют с полным основанием считать, что агентурное проникновение американской разведки на этот завод не состоялось (по крайней мере, тогда), а вся информация о нем получена путём инструментальной (приборной) разведки и последующего анализа её результатов. Речь идет о пробах грунта и воды из прилегающего к объекту района, в которых было зафиксировано устойчивое появление крайне необычного «изотопного букета», характерного для строго определенного технологического процесса.

4. В 1955 г. на слушаниях в JCAE (Joint atomic energy intelligence committee – Объединенный Комитет по атомной энергии Конгресса США) представители ЦРУ сообщали, что им известно о работе в СССР двух реакторов на тяжелой воде тепловой мощностью 50 МВт каждый, предназначенных для наработки компонентов термоядерного оружия. Американцам было известно время запуска установок, их месторасположение и даже производительность – 0,15 г трития в сутки на 1 Мвт мощности. При этом признавалось, что число реакторов должно быть гораздо более двух, но о расположении остальных американской разведке ничего не было известно. Очевидно, что американские разведчики не имели доступа к секретным документам ЦК КПСС, Совмина СССР и Минсредмаша и ориентировались, что называется, на ощупь. Случайно узнав о пуске тяжеловодных реакторов, они сумели проверить эту информацию посредством засылки «транзитных разведчиков», получили её подтверждение, однако далее не продвинулись.

5. Впервой половине 1950-х гг. американские разведчики на слушаниях в Объединенном комитете по атомной энергии утверждали, будто в Семипалатинске находится конструкторское бюро по разработке ядерных боеприпасов. Впоследствии они дезавуировали эти заявления как ошибочные. Этот казус подтверждает сделанный ранее вывод о полной недоступности для американской разведки советских документов по атомной тематике высокой степени секретности. И С1А, и МID на протяжении 1950-х годов не раз заглатывали фальшивки, которые им подбрасывала советская контрразведка. КГБ успешно дурачил своих противников долгие годы, пока конец этому не положил Олег Пеньковский, сообщивший американцам исключительно ценную и точную информацию об объёмах наработанных к тому времени расщепляющихся материалов и количестве произведенных из них ядерных боеголовок.

6. Вместе с тем американцы демонстрировали порой удивительную осведомленность о специфических технических деталях атомного производства. Так, например, в бюллетене от 8 января 1953 г., направленном ЦРУ Объединенному комитету по атомной энергии Конгресса Соединенных Штатов, сообщалось о том, что газодиффузионные установки, запущенные в Свердловске-44 [в то время такого названия не существовало и американцы называли этот населённый пункт Победой (Pobeda)], нарабатывали до 1 кг урана-235 в сутки. При этом американская разведка считала, что ввиду несовершенства техпроцесса получаемый продукт не имел нужной чистоты и концентрация U-235 достигала лишь 75%, что требовало его дополнительной очистки. В течение года-полутора советским специалистам удалось частично решить эту проблему и чистота конечного продукта достигла 90%, что, однако, всё равно было недостаточно для непосредственного использования получаемого урана в производстве боевых частей. Причиной этих трудностей американцы считали коррозию конструктивных элементов производящих установок, которую советские специалисты смогли устранить лишь после 1955 г. То, что американская разведка отследила повышение качества конечного продукта, однозначно свидетельствует о регулярном мониторинге ею радиологической обстановки в районе города Свердловск-44 (Победа).

7. На слушаниях в JCAE во второй половине 1950-х гг. американская разведка практически ежегодно сообщала о росте КПД советских реакторов в Челябинске-40 и производственных линий в Свердловске-44, нарабатывавших оружейный плутоний и уран соответственно. По мнению американских специалистов, эффективность техпроцессов возрастала примерно на 10% каждый год без увеличения тепловой мощности установок (и соответственно, выбросов тепла в окружающую среду). Получить такие данные, не имея доступа к совершенно секретной технической документации, можно было лишь осуществляя регулярный мониторинг за районами, прилегающими непосредственно к производственным зонам этих объектов.

8. В 1957 г. представитель американской военной разведки признал, что информация о характере продукции, производимой в закрытом городеТомск-7 (на Западе этот объект обычно именовали «Сибирской станцией»), получена на основании исследования пыли, доставленной в США на зимней шапке человека, побывавшего там. Эта информация явно подтвердила заинтересованность американской разведки в получении минеральных образцов из ближайших окрестностей изучаемых объектов в целях их лабораторного исследования. История с радиоактивной пылью на зимней шапке столь интересна, что на ней следует остановиться подробнее, тем более что она рождает прямые аналогии с радиоактивными свитерами, найденными на телах погибших членов группы Игоря Дятлова.

Первая информация о строительстве крупного «атомного города» севернее Томска появилась у разведок стран НАТО еще в начале 1950-х гг. Источниками информации являлись якобы лица немецкой национальности, проживавшие в том районе и выехавшие впоследствии на Запад. Там они, согласно легенде, вступили в контакт с британскими спецслужбами, от которых сообщенная немцами информация попала уже к американцам. В одном случае в роли такого немца выступал некий военнопленный, бывший военнослужащий вермахта, отличный портной, который шил форму для советского генерала еще в 1949 г. и узнал от него о секретной стройке. В другом случае «секретоносителем» якобы выступал некий этнический немец, гражданин СССР, приезжавший в Томск к своему другу и видевший колоссальную стройку севернее города. Друг как будто бы содержался в психлечебнице, из окон которой прекрасно просматривалось громадное здание с тремя высоченными трубами. При всем комизме рассказа о «сумасшедшем друге», примерно в таких выражениях эта история была озвучена на слушаниях в JCAE.

То самое «здание с тремя огромными трубами» в Томске-7, о строительстве которого английская МИ-6 узнала в 1955 году от посетителя сумасшедшего дома.

Сразу оговоримся, что официальную версию о «немцах-доброжелателях», сообщавших британской разведке абсолютно секретную информацию, следует признать недостоверной от начала до конца. Её можно последовательно опровергнуть сразу по нескольким позициям, но делать этого здесь и сейчас мы не станем, дабы совсем уж не размазывать сюжетную линию. Отметим лишь, что к рассказам мифических «немцев» американцы отнеслись крайне серьезно и, по крайней мере, уже в 1956 г. в Томске появились агенты военной разведки США с явным намерением проверить информацию по существу.

Им удалось сделать фотографии громадного здания с тремя высоченными трубами, которые впоследствии были предъявлены на слушаниях Комитета Конгресса по атомной энергии, а также других объектов закрытого города, защищенного от мира семью рядами колючей проволоки (некоторые под напряжением) и отдельным полком внутренних войск. Более того, в распоряжение американской разведки попала меховая шапка, имевшая на себе радиоактивную пыль, содержавшую примерно 50 миллиардных долей моля различных радиоактивных изотопов. Шапку эту якобы вывез на Запад некий пожилой немец, отправившийся в ФРГ к своему сыну. Впоследствии, скрываясь от возможного преследования немецкой спецслужбы ШТАЗИ и советского КГБ, эта семья вроде бы перебралась в Бразилию. В принципе, совершенно невероятная история.

Радиоактивность этой шапки была невелика, но это никого не интересовало. Имело значение количественное соотношение различных радиоактивных «хвостов». Американским конгрессменам был важен вывод, который сделало разведывательное сообщество США на основании полученных из Томска материалов. Разведчики уверяли, что в пресловутом Томске-7 находятся в разной степени готовности по меньшей мере 6 реакторов по наработке оружейного плутония. Тепловая мощность первого определялась в 100 МВт, остальных – выше, но конкретных цифр никто из разведчиков назвать не мог.

Фотография строящейся «Сибирской станции», мощного производственного комплекса по наработке оружейного плутония, (в советской топонимике это место называлось «Томск-7») с борта американского самолёта-разведчика U-2. Снимок сделан во время шпионского пролёта 21 августа 1957 г.

Вся эта информация вызвала немалый интерес конгрессменов. Сейчас – да притом глядя из России – очень трудно понять причину сложившейся ситуации, но, видимо, американских законодателей смутило несоответствие причинно-следственных связей в докладах разведки, посвященных Томску-7. Во-первых, конгрессмены явно не поверили рассказам о «добрых немцах», узнавших почти случайно самые охраняемые тайны Советского Союза, а во-вторых, они усомнились в принципиально важном выводе о цели строительства «атомного города». Ведь представленные образцы почему-то не содержали следов америция-241, указывающих на получение там именно плутония.

Вызванный на слушания Объединенного комитета капитан военной разведки Джон Реджинальд Крейг повторил конгрессменам легенду о «немце с шапкой» и заверил, что радиоактивная пыль попала на головной убор до начала производственного цикла наработки плутония. Потому, дескать, на головном уборе не оказалось сопутствующих полному плутониевому циклу «хвостов», но сомневаться в точности докладов разведки оснований нет никаких – в Томске-7 готовится к запуску именно масштабное плутониевое производство. Такое объяснение, однако, не удовлетворило законодателей, и они потребовали явиться на слушания начальника капитана Крейга – главного «атомного разведчика» Пентагона полковника Бориса Пашковского. Тот ничего не добавил к словам своего подчиненного, заверив конгрессменов в точности информации, которая им предоставлена разведкой.

Однако парламентарии ему не поверили тоже. Ведь они получали информацию не только от ЦРУ или военной разведки, но и от других ведомств (прежде всего Государственного департамента), и потому неплохо были осведомлены о положении дел в СССР. Конгрессмены прекрасно понимали, что советские власти никогда бы не выпустили из страны этнического немца, проживавшего в закрытом городе в непосредственной близости от одной из самых секретных строек Страны Советов (Томск был объявлен «закрытым для посещения иностранцами» городом 15 января 1952 г. наряду с некоторыми другими сибирскими городами). Кроме того, советские люди той поры никогда не выезжали из страны в той одежде, которой пользовались на работе и дома. Перед поездкой каждый счастливчик получал направление в особое ателье, где ему шили совершенно новую одежду. Отъезжающий полностью заменял свой гардероб – от шапок до ботинок – по стоимости, равной примерно 10% цены этих вещей в коммерческом магазине. Потом на протяжении многих лет эти вещи бережно донашивались, потому что шанса ещё раз так удачно обновить гардероб могло более не представиться. Такая практика продержалась вплоть до начала 1970-х. В каждом крупном советском городе, где осуществлялось оформление документов на выезд, находилось и специальное ателье для пошива одежды выезжающим за рубеж – это не шутка и не преувеличение. О том, что эти граждане проходили еще и специальный инструктаж, думаю, сейчас знают все благодаря бессмертной песне Владимира Высоцкого («Я вчера закончил ковку,// Я два плана залудил…»). Невозможно поверить, чтобы пожилой немец, получивший долгожданное разрешение на выезд к сыну, согласился бы рискнуть своей свободой и положил в багаж старую шапку – ее обнаружение при выездном контроле на границе грозило ему тюрьмой до конца жизни.

То, что Пашковский и его подчиненный не сообщили на комитетских слушаниях истинной информации, было расценено как попытка ввести конгрессменов в заблуждение. Игра была очень опасной, поскольку от Конгресса всецело зависело финансирование разведывательных программ. Вес лица, выступавшие перед членами комитета, приводились к присяге, и получалось, что полковник Паш оказался клятвопреступником. В отношении него было возбуждено служебное расследование, по итогам которого Борис Фёдорович был отправлен в том же году на пенсию с выслугой в военной разведке всего 17 лет. «Мавр сделал своё дело…»

Впрочем, настоящей причиной отставки Бориса Паша могла явиться проблема совсем иного рода – дело в том, что в середине 1957 г. в руки КГБ попал его ближайший подчиненный, ответственный за оперативно-боевую подготовку забрасываемой агентуры Пауль Мальт. Хотя, если быть совсем уж точным, сначала Мальт угодил в ловушку, расставленную венгерской контрразведкой АВХ (АVН – Alam Vedami Hatasoga, Министерство государственной безопасности, существовавшее в период с 1949 по 1990 г.). Ну, а затем уже венгерские «товарищи» передали крупную рыбу своим старшим коллегам из КГБ. История эта довольно любопытна и напрямую связана с темой нашего повествования, так что ее можно осветить поподробнее.

С середины 1956 г. на базе расположенных в ФРГ учебных центров военной разведки США началась систематическая подготовка венгерских эмигрантов. В социалистической Венгрии назревали серьезные события, и, предвидя скорое вооруженное противостояние, политическое руководство США приняло решение подтолкнуть процесс в нужном направлении. Из венгерских эмигрантов стали готовить боевиков, которым предстояло развернуть профессиональную партизанскую войну против коммунистической власти и советских войск, дислоцированных в Венгрии. Сам Борис Паш был категорически против отвлечения подчиненных ему сил и ресурсов на решение «венгерского вопроса», но летом 1956 г. мнение полковника никого не интересовало – приоритеты на некоторое время поменялись и Венгрию требовалось любой ценой вырвать из ловушки «социалистического лагеря». Паулю Мальту пришлось заняться отбором и обучением будущих диверсантов из числа этнических венгров, хотя истинной специализацией этого разведчика всегда была Россия.

Мальт родился в Москве в семье крупного промышленника, этнического немца, проживал в России до 1918 г., когда его родные, спасаясь от «красного террора», бежали на историческую Родину. Рожден он был под фамилией Мальген, каковую носил вплоть до 1942 или 1943 г. В Германии Мальген закончил военное училище и как офицер, свободно владеющий по меньшей мере пятью языками, попал в военную разведку, в абвер. Дальнейшая карьера привела его в посольство фашистской Германии в Москве, где в период с июля 1936 г. по март 1941 г. он исполнял обязанности помощника военного атташе. Во время Второй мировой войны жизнь Пауля сделала воистину непредсказуемый кульбит, достойный разве что детективного романа или кино. Немецко-фашистским войскам удалось пленить генерал-майора РККА П. С. Мишутина, командира дивизии, который оказался похож на Мальгена буквально как брат-близнец. Удивительное сходство пленного советского генерала и профессионального разведчика абвер решил использовать для довольно коварной игры. Мальген стал выдавать себя за пленного и в роли Мишутина использовался в самых разных оперативных комбинациях, в основном в качестве «подсадной утки» для вербовки советских военнопленных. Для того чтобы максимально обезопасить себя, Мальген лично участвовал в допросах Мишутина, в точности перенял его манеру речи и жестикуляцию, а затем присутствовал при казни генерал-майора. После казни настоящего Мишутина и возник «Мишутин» -Мальген, вступивший в РОА и призывавший к тому же самому других советских военнопленных. Подмена оказалась настолько удачной, что советские спецслужбы вплоть до 1957 г. считали генерал-майора Мишутина изменником Родины.

Мальген попал в близкое окружение Рейнхарда Гелена, начальника 12-го отдела Генштаба «Иностранные армии Востока», возглавлявшего фронтовую разведывательную работу против РККА-СА. 22 мая 1945 г. Гелен сдался американским войскам вместе с ближайшими офицерами и ценными разведывательными материалами на руках. Американцы привлекли Гелена к работе против СССР, а Гелен, в свою очередь, не забыл об очень перспективном разведчике Пауле Мальгене – тот тоже получил приглашение к сотрудничеству. После окончания войны «Мишутин» -Мальген превратился в Пауля Мальта и продолжал использоваться американцами по своей основной специальности – для вербовки и оперативной проверки лиц славянской национальности, оказавшихся на Западе, в целях последующего использования завербованных в интересах военной разведки США.

В 1956 г. ему пришлось заняться и венграми. После разгрома «венгерского путча» осенью того же года перед американцами встала задача собрать рассеянные силы и организовать партизанское движение. С этой целью Пауль Мальт весной 1957 г. был командирован в Будапешт. Летел он через Италию и изображал из себя бизнесмена, но уже при прохождении таможенного контроля в аэропорту привлек к себе внимание – его фотография имелась в папке самых разыскиваемых венгерской АVН лиц. За Мальтом установили слежку и арестовали с поличным во время встречи на конспиративной квартире с группой его бывших воспитанников. В дальнейшем венгерская контрразведка передала арестованного КГБ, и можно не сомневаться в том, что на Лубянке из бывшего помощника военного атташе вытрясли всю душу. В итоге Пауль Мальт был расстрелян.

Это был серьёзнейший провал американской разведки, поскольку Мальт, будучи одним из главных вербовщиков этнических русских, попавших на Запад, знал не только уже засланных в СССР агентов, но и «кадровый резерв», который могли использовать Борис Паш и его подразделение в своей работе. И хотя лично полковник Паш не нёс ответственности за захват Мальта венгерской госбезопасностью, вполне возможно, что всё случившееся с последним в Будапеште было поставлено Борису Фёдоровичу в вину. Довольно типичная для всех спецслужб мира история – награждают непричастных, а наказывают – невиновных. Вот Борису Фёдоровичу и досталось…

В общем, 1957 г. оказался для главного «атомного шпиона Америки» крайне неудачным. Правда, надо отметить, что проводили Бориса Фёдоровича со службы с почетом, как человека, который пострадал несправедливо и притом за хорошее дело. В его честь в Зале Славы военной разведки была установлена плита из розового мрамора с барельефом офицера и списком наград. К сожалению, ни одной фотографии этой памятной плиты добыть так и не удалось, есть лишь изображение мемориала в честь офицеров военной разведки США, погибших при исполнении служебных обязанностей. Завершая разговор о судьбе Бориса Пашковского, остаётся сказать, что после ухода из Вооруженных сил он прожил ещё очень долгую жизнь, энергично участвовал в деятельности русской колонии в Калифорнии, помогал в создании казачьего музея, оставался прихожанином православной церкви. Умер Пашковский 11 мая 1995 г., похоронен на Сербском кладбище в Сан-Франциско.

Вернемся, впрочем, к шапке, доставленной из Томска-7.Безусловно, таковая существовала, но попала она к американским разведчикам совсем не так, как об этом рассказывали на слушаниях в парламентском комитете Крейг и Паш. Никакой «немец» из закрытого Томска, а уж тем более Томска-7, не имел ни малейшего шанса выехать в 1950-х гг. за пределы СССР и вывезти с собою шапку, изобличавшую его как шпиона. Упомянутая шапка появилась у американцев в результате спланированной и тщательно исполненной разведывательной операции – сомнений в этом быть не может. Однако детали этой операции американские разведчики не пожелали сообщить на закрытых заседаниях Объединенного комитета по атомной энергии. Причем они не пожелали это сделать даже под угрозой увольнения (в конечном счете для Пашковского этим все и закончилось!). Почему так случилось, в чем крылась причина такого нежелания говорить правду?

Ответ может быть только один – разведчики боялись утечки информации через административные структуры, связанные с комитетом Конгресса. Конгресс США не мог гарантировать сохранения втайне информации, получаемой от разведывательных служб, хотя формально и не разрешал ее разглашать. Представители разведок считали, что сообщаемые парламентариям сведения фактически открываются для всего мира (отличное рассуждение на эту тему содержится в книге Аллена Даллеса «ЦРУ против КГБ. Искусство шпионажа», в главе 16 «Демократия и безопасность»). А потому неудивительно, что полковник Паш не пожелал открывать конгрессменам истинные детали секретной операции.

Что же могло происходить в Томске-7 на самом деле? Скорее всего, американцам удалось каким-то образом завербовать технического специалиста, работавшего там. Этот человек определенно имел допуск в реакторный зал и либо присутствовал при загрузке ядерного топлива, либо побывал там в скором времени после операции. Он был достаточно компетентен для того, чтобы объяснить американцам, какой именно тип ядерного топлива призван нарабатывать первый из шести реакторов. Подчеркнем, что речь шла о еще не работавшем в тот момент атомном реакторе! Определенно, этот человек не являлся строителем, поскольку строители ничего не смыслили в технической «начинке» тех сооружений, которые возводили. Вместе с тем американский агент не был высокопоставленным техническим или административным руководителем, посвященным в существенные детали проекта «Сибирской станции». Для выноса образца пыли он использовал шапку лишь потому, что иначе вынести образец с охраняемой территории, не привлекая внимания окружающих и охраны, просто не мог. Любой пакетик с землей, опущенный в карман, провоцировал лишние вопросы и подозрения и прямо грозил разоблачением в случае его обнаружения.

История с шапкой из Томска-7 стала известна в СССР и привела к довольно неожиданным ответным действиям. В сентябре 1958 г. в газете «Правда» появилось официальное сообщение о вступлении в строй первой очереди второй атомной электростанции, проектной мощностью 600 МВт (первой атомной электростанцией в СССР считался опытный реактор в Обнинске мощностью 5 МВт, запущенный в июне 1954 г., хотя всерьёз говорить о нем как об электростанции довольно сложно – строился он не для электроснабжения, а для совсем других целей).

И в то же самое время советская делегация на Второй Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии представила иностранным специалистам документальный фильм о «мирном атоме Страны Советов». В нём рассказывалось как о первом реакторе «Сибирской станции», так и о строившемся ледоколе «Ленин». Чуть позже в том же 1958 г. о чудо-ледоколе на скорую руку склепали отдельный короткометражный фильм в двух частях. На Западе проявление подобной неслыханной прежде открытости Советского Союза расценили как попытку сделать хорошую мину при плохой игре: Хрущёв, убедившись в том, что секреты Томска-7 более не являются секретами для стран НАТО, решил устроить пропагандистскую акцию, наполненную показным миролюбием. Многие западные специалисты и журналисты обратили внимание на то, что о физическом пуске первого реактора ледокола «Ленин» СССР сообщил спустя более полугода после события – довольно своеобразная открытость, что и говорить [хотя и вполне в духе того времени].

С пресловутой «Сибирской станцией» получилось еще смешнее. Возводимый в Томске комплекс политическое руководство СССР попыталось представить как сугубо мирный проект, однако это удалось, прямо скажем, не очень хорошо. К 1964 г., когда были запущены все энергоблоки «Сибирской станции», стало ясно, что объект этот продолжает находиться в подчинении Минсредмаша, министерства, обеспечивающего полный производственный цикл ядерного оружия (от разработки до передачи заказчику в лице Министерства обороны). Между тем выработкой и распределением электроэнергии в СССР занималось совсем другое ведомство. Было очевидно, что фильм о реакторах в Томске-7 появился в 1958 г. по одной лишь причине – объект перестал быть секретом для западных разведок и в СССР об этом узнали. И решили добровольно «раскрыть» информацию, ставшей «секретом Полишинеля».

Напомним, что к этому времени «Сибирская станция» была далека от завершения – её стройка закончилась лишь через шесть лет. А потому не может быть никаких сомнений в том, что какой-то американский «крот» действительно работал там в 1957 г.

В 1956 г. американская разведка осуществила одну из самых скандальных операций за всё время своего существования, вошедшую в историю под названием «хоум ран» («home run»). В период с 21 марта по 10 мая самолеты-разведчики «стратоджет» различных модификаций совершили по крайней мере 156 глубоких вторжений в воздушное пространство СССР в районе Кольского полуострова, Урала и Сибири. К операции привлекались в общей сложности 21 самолет-разведчик и до 15 самолетов-заправщиков; благодаря использованию последних дальность полетов «стратоджетов» увеличивалась с 6,5 тыс. км до 9,4 тыс. км и даже более в зависимости от количества дозаправок в полёте.

Схема из американской книги, иллюстрирующая операцию «home run». Она наглядно демонстрирует маршруты разведывательных полетов RС-47 во 2-й пол. 1950-х гг. Условные обозначения: 1 – авиабаза ВВС США в г. Туле, Гренландия, выбранная для размещения самолетов RС-47 ввиду равноудаленности от основных районов разведки на территории СССР; 2 – аэропорт в г. Фэрбанкс, Аляска, использовавшийся для базирования самолётов-заправщиков; + – м. Канин Нос в Баренцевом море, в районе которого летом 1960 г. истребитель МиГ-19 капитана В. Полякова сбил американский самолет-разведчик RС-47 «Стратоджет», пытавшийся проникнуть в район Северодвинска. Разведчики, размещенные на авиабазе Туле (Гренландия), летели к Советскому Союзу через Северный полюс, а самолеты-заправщики поднимались из Фэрбэнкса на Аляске и дозаправляли их в зависимости от полётного задания либо при движении к объекту разведки, либо уже на обратном пути. Во время отдельных вылетов «стратоджеты» сжигали топлива больше собственной взлётной массы. Хорошо видны 3 основных сектора, на которые были разделены северные районы Советского Союза: Кольский полуостров и Новая земля, Урал, Чукотка. Последняя особенно интересовала американцев как район базирования советской авиации для удара по Аляске в случае войны. Некоторые «бывшие советские лётчики» пытались высмеять на интернет-форумах саму мысль о возможности разведывательных полетов американских самолетов через Северный полюс с дозаправками, до такой степени она казалась им вздорной. Что ж, пусть посмотрят на американскую картинку… А мы порадуемся, что этим «бывшим военным» балбесам не довелось защищать нас от настоящих американских«бомберов» – итог, боюсь, оказался бы очень печален для всех нас.

На одном из интернет-форумов, где активно обсуждались различные версии гибели группы Игоря Дятлова, многие неосведомленные «самодеятельные исследователи» задавались вопросом: откуда над Уралом могли появиться американские самолёты-разведчики, неужели они летели через Северный полюс? В вопрос этот вкладывался весь возможный сарказм, и в понимании задававших его «знатоков» перелёт из-за Северного полюса был равноценен полету с Луны или Марса. «Знатоки», к сожалению, не знали, что через полюс летал ещё Чкалов. Историческая правда состоит в том, что американские самолеты-разведчики RС-47 во второй половине 1950-х легко и непринужденно летали на Урал именно через Северный полюс. Увидеть их в небе где-нибудь над Денежкиным Камнем или Отортеном можно было чаще, чем иному читателю этого исследования повстречать своих соседей по подъезду.

И это не шутка и даже не очень большое преувеличение.

В ходе упомянутой операции«хоум ран» на протяжении 50 дней американцы осуществляли в среднем более 3 нарушений воздушного пространства СССР с северного направления в сутки. Подчеркну, в сутки! Причем 156 разведывательных самолетов-вылетов – это число, официально признаваемое американцами, и далеко не факт, что оно соответствует действительности. Так, например, ЦРУ признает лишь 28 полетов самолетов U-2 над территорией СССР в период 1956—1960 гг., но практически нет сомнений в том, что эта величина занижена примерно раз в 10. Забавно и то, что ЦРУ и Министерство обороны США сообщают разное число разведывательных полетов U-2 по всему миру: ЦРУ утверждает, что таковых было осуществлено около 2800, а военное ведомство насчитывает их примерно 3100 (разница более чем в 10% какая мелочёвка, правда?).

Само название воздушной операции совершенно точно передаёт её смысл, хотя и подобрано не без некоторого издевательского подтекста. «Home run» – это термин из бейсбола, означающий особую игровую ситуацию, когда отбивающий мяч удачно выбивает его за пределы поля, что позволяет ему без помех достичь домашней базы. В каком-то смысле это «чистая победа», достижению которой противная сторона не в силах помешать.

Советские компетентные органы в связи с операцией «хоумран» зашевелились с заметным опозданием. На это, видимо, повлияла как общая инертность в принятии решений, присущая советскому руководству, так и слабость ПВО в северных районах страны. Защитники советского неба оказались неспособны обнаружить подавляющее большинство пролетов американских самолетов. Руководство в Москве очнулось лишь тогда, когда американцы стали действовать совсем уж нагло – 6 мая 1956 г. пролет от Амбарчика до Анадыря и обратно совершили сразу 6 «стратоджетов»! Фактически американцы сымитировали массированный ядерный удар по стратегическим объектам в глубине Советского Союза, причем совершенно безнаказанно. А это уже не лезло ни в какие ворота! Советская ПВО была бессильна, за время операции«хоум ран“ перехватчики поднимались в небо всего 4 раза. Эффективность их действий оказалась нулевой, летчики наших МиГов ничего не могли противопоставить издевавшимся над ними в радиоэфире пилотам „стратоджетов“. 10 мая 1956 г. МИД СССР разразился гневной нотой, призывая на головы „американской военщины»всевозможные проклятия, однако эти поношения не могли скрыть неспособность советской ПВО противостоять противнику. Примечательно, что обнаглевшие янки, сознавая собственную неуязвимость, направили ответную ноту, в которой доказывали неправоту выдвинутых обвинений.

Использование «воздушных танкеров» позволило американской разведке снять все ограничения по дальности самолётов-разведчиков RC-47. С четырьмя дозаправками в воздухе «стратоджет» совершил даже беспосадочный полёт вокруг земного шара, продолжавшийся около 22 часов.

В последующем военная разведка США использовала северное направление для ведения интенсивных операций по сбору стратегической информации о военно-промышленном потенциале СССР. Группировка самолетов-разведчиков в Туле, насчитывавшая в разное время 20—25 самолетов, действовала против Советского Союза на постоянной основе вплоть до 1963 г. Всё северное побережье нашей страны было разбито на три«окна», или сектора, за каждый из которых отвечала своя авиационная группа. Первый сектор включал в себя Кольский полуостров, Белое море и побережье до Уральских гор (объекты разведки – базы Северного флота, Северодвинск, космодром Плесецк). Второй – район Урала и Западной Сибири (атомный полигон на Новой Земле, «атомные города» и крупные промышленные центры Урала). Наконец, третье«окно» – район Чукотки (американцев беспокоила возможность использования стратегической авиацией СССР аэродромов в этом районе в качестве авиабаз «подскока» для удара по Аляске). Интенсивность вторжений «стратоджетов» в глубь воздушного пространства СССР резко пошла на убыль после лета 1960 г. (когда американский разведчик был сбит в районе мыса Канин Нос), хотя отдельные пролёты вдоль границ с эпизодическим проникновением вглубь воздушного пространства продолжались вплоть до лета 1963 г. Только тогда появление на вооружении советских сил ПВО истребителя МиГ-19 положило конец неуязвимости скоростного разведчика.

На одном из тематических форумов ветеран советских военно-воздушных сил, глубоко уязвленный описанием операции «хоум ран» в этом исследовании, посетовал на то, что автор совершенно не разбирается ни в авиации, ни в истории. И авторитетно заявил, что операция «хоум ран» была сорвана умелыми действиями советских ПВО, которые своевременно перебросили гвардейский полк истребительной авиации на базу в поселок Амдерма на берегу Карского моря. Выражаясь метафорически, этот полк и закрыл своей широкой грудью весь север Советского Союза! Ветеран искренне гневался на то, что Ракитин взялся писать о славной истории отечественной авиации, не имея понятия о выдающихся заслугах героев нашего неба.

Ветерана можно успокоить: о выдающихся заслугах лётчиков-гвардейцев по разгону полчищ американских стратегических разведчиков неизвестно не только Ракитину. Об этом ничего не знали ни в Политбюро ЦК КПСС, ни в МИДе, ни даже в Министерстве обороны СССР. 21 апреля 1958 г. по настоянию Советского Союза было проведено заседание Совета безопасности ООН, посвященное проблеме массовых нарушений американскими воздушными судами северных границ СССР. Советское политическое руководство расписалось в своём полном бессилии и неспособности бороться с американцами «на равных». Иллюзий относительно того, что наши военные вот-вот начнут пресекать американские поползновения, уже не осталось – Хрущёв понял, что пора начинать «бить челом» дипломатам. Так что мой изобличитель несколько поспешил с высокими оценками заслуг летчиков-гвардейцев. Ни в 1956 г., ни в последующие годы наличие гвардейского истребительного полка в Амдерме ничуть не мешало супостату нарушать границы СССР по собственному желанию. Золотопогонные советские маршалы могли выстроить крылом к крылу полчища МиГов от Мурманска до мыса Дежнева, но даже это не позволило бы помешать американцам летать там, где они хотели.

Увы, такова нелицеприятная правда Истории…

Всем интересующимся военно-дипломатической историей Советского Союза будет небезынтересно узнать, что МИД СССР, насколько известно автору, вручал американской стороне по меньшей мере 3 (!) ноты протеста, связанные с «грубыми», «вопиющими», «циничными» или «групповыми» нарушениями воздушного пространства страны самолетами США. Вручение нот происходило 10 июля 1956 г., 8 марта 1958 г. и 21 апреля 1958 г. В этом перечне нет упомянутой ранее ноты протеста от 10 мая 1956 г., вызванной американской операцией «хоум ран», и специального заседания Совета безопасности ООН. Вполне возможно, что документов подобного рода много больше, только они покуда закопаны глубоко в недра МИДовской переписки и остаются скрыты от глаз общественности.

Впрочем, вернемся к противовоздушной обороне дол и небес родины социализма. Никакого щита советская ПВО в 1950—1960-х гг. из себя – увы! – не представляла. В особенности с северных направлений. Советский авиаконструктор Леонид Львович Кербер, много лет проработавший в КБ Туполева, весьма выразительно описал это в своих воспоминаниях: «Северные границы страны не были достаточно прикрыты от проникновения к нам чужих бомбардировщиков через Арктику. Причина заключалась в недостаточной дальности действия наземных радиолокационных станций ПВО. <…> Имелись альтернативные решения: вынести РЛС на лёд, ближе к полюсу, либо поднять антенны на высокие башни. Первый отвергал опыт Папанина – ледяные поля центральной Арктики дрейфовали в сторону Атлантики. Второе вызывало сомнение: возможно ли соорудить вдоль побережья десятки эйфелевых башен?»

Фотография, дающая представление об экипировке американского десантника. Это снимки из коллекции «зеленого берета», инструктора по парашютной подготовке Луиса Смита. Забрасываемые американцами разведчики использовали элементы штатного десантного комплекта: шлем с защитными очками, комбинезон, два парашюта, грузовые прорезиненные мешки (в зависимости от вместимости 2—5 штук), прыжковые ботинки. Почти всегда «транзитеры» применяли устройства принудительного раскрытия парашюта, что повышало безопасность при десантировании в тёмное время суток. Опционально, в зависимости от сложности десантирования, придавался дыхательный комплект. Первая задача агента после приземления заключалась в том, чтобы переодеться и спрятать десантное снаряжение, передать по радиостанции условный сигнал о благополучном приземлении, затем, если задание предусматривало совместные действия членов группы, следовал их поиск.

Поскольку построить десятки Эйфелевых башен за полярным кругом не мог даже такой сумасшедший прожектёр, как Никита Сергеевич Хрущёв, в июле 1958 г. было принято решение проектировать и строить первый советский самолет дальнего радиолокационного обнаружения, получивший впоследствии обозначение Ту-126. Интересное совпадение, не правда ли – в конце апреля 1958 г. советские дипломаты устроили скандал в Совете безопасности ООН, сетуя на полную безнаказанность американских вторжений, а через три месяца политическое руководство страны приняло решение строить самолет дальнего радиолокационного обнаружения.

Высоколобые знатоки марксистско-ленинской теории наконец-то осознали, что на практике без такого самолета никакого «щита ПВО» у СССР на севере не будет никогда. Работали над Ту-126 довольно долго, первый полёт прототипа состоялся через четыре года, а принятие на вооружение – в 1965 г. Все самолеты этого типа (в количестве 9 штук), базировались на Кольском полуострове. Нам история Ту-126 интересна постольку, поскольку ярко и выпукло демонстрирует истинное положение с радиотехническим обеспечением ПВО того времени.

Такова историческая правда, хотя, понимаю, она очень неприятна заслуженному «ветерану-разоблачителю» Ракитина.

Кстати, уже во время операции «хоум ран» разведывательные «стратоджеты» стали использовать осветительные авиабомбы крупного калибра (1 т) и убедились в их высокой эффективности. В носовой части RВ-47 устанавливалась мощная фототехника, позволявшая делать как фотоснимки высокого разрешения непосредственно над целью, так и панорамные с большого удаления. «Подвесив» осветительную бомбу в темное время суток в районе интересующего объекта и сделав с некоторым интервалом фотоснимки при разной высоте источника освещения, разведчики получали возможность весьма точно определить высоту практически любого объекта на местности по длине отбрасываемой тени (и изменению этой длины).

Описанный способ подходил для определения высоты опор ЛЭП (и соответственно, их мощности), труб, корпусов промышленных объектов и т. п. «Самодеятельные исследователи» трагедии группы Игоря Дятлова перепробовали на роль «огненных шаров» всю небывальщину, до какой только смогли додуматься – от инопланетных кораблей до баллистических ракет, прилетающих из ниоткуда и улетающих в никуда, – однако почему-то не задумались о таком очевидном источнике яркого свечения, как осветительная авиабомба большого калибра.

Этот боеприпас удовлетворяет поведению «огненных шаров» по всем параметрам. Горение светового состава давало форс пламени много ярче лунного света, светимость таких бомб исчислялась миллионными кандел (немецкая авиабомба образца 1942 г. калибром 950 кг давала, например, светимость в 2 млн. кандел, что соответствовало примерно 20 тыс. 100-ваттных лампочек!). Одной авиабомбы было достаточно для того, чтобы осветить объект размером с крупную железнодорожную станцию. Опускавшаяся на парашюте со скоростью ~5—8 м/с осветительная авиабомба крупного калибра начинала гореть на высотах около 5 км и горела почти до самой земли (около 1000 с., т. е. 16—17 мин.!). Упомянутая выше немецкая бомба образца 1942 г. имела корпус с нанесенным снаружи алюминиево-магниевым покрытием (вроде хорошо всем знакомой детской игрушки «бенгальский огонь»); в конце рабочего цикла корпус авиабомбы выгорал не только изнутри, но и снаружи, так что на землю падала металлическая труха, порой рассыпавшаяся в воздухе. По остаткам полностью выгоревшей бомбы было практически невозможно понять, что же именно светилось в небе. В принципе, самыми демаскирующими деталями такой бомбы являлись парашют и жаропрочные сопла, которые служили источником форса пламени в полете, но даже будучи найденными где-нибудь в тайге или степи, они никак не могли являться доказательством проведения в этой местности секретной операции. Другими словами, упавшая бомба ничем не изобличала того, кто её сбросил.

Американцы уделяли исключительное внимание обучению своих разведчиков навыкам десантирования. Для прохождения парашютной подготовки будущие «транзитёры» обычно перевозились из Европы в США, где занимались в Форт-Брэгг, главной базе воздушно-десантных сил. Применение устройств по автоматическому раскрытию парашютов существенно повышало безопасность десантирования. А использование осветительных авиабомб позволяло осуществлять выброску десантников в тёмное время суток, в основном в предрассветные часы. Скорость снижения парашютиста гораздо ниже скорости осветительной авиабомбы (~2 м/с), так что он всё время оставался выше светового конуса и не был виден с земли. При спуске десантируемые агенты могли выбрать оптимальное место посадки (в стороне от водоемов, скал, жилых строений и т. п.). Зачастую «транзитеры» высаживались в нескольких десятках метров друг от друга, не теряя даже голосового контакта. При десантировании все они были облачены в штатные комбинезоны, обувь и шлемы, применявшиеся в американских воздушно-десантных силах, поэтому агенты перво-наперво переодевались в обычную для советских людей одежду.

После этого в максимально возможном темпе они скрывали демаскирующие их признаки и покидали район высадки. К моменту восхода солнца агенты должны были уже двигаться по заданному маршруту. Имевшийся в их распоряжении целый световой день они обычно использовали для безостановочного движения, дабы оторваться от возможного преследования. Понятно, что десантирование в предрассветные часы давало разведчикам столь нужную им фору в несколько часов, благодаря которой эффективность возможного противодействия правоохранительных органов резко снижалась.

Остается добавить, что время от времени советской госбезопасности удавалось отыскать устроенные «транзитёрами» тайники с десантной амуницией, порой заминированные. Обнаруженные там парашюты и детали одежды иногда даже предъявлялись журналистам – в том случае, если принималось политическое решение предать случившееся гласности. Одна из таких пресс-конференций для советских и иностранных корреспондентов, сопровождавшаяся демонстрацией изъятой из тайников десантной амуниции, имела место, например, 6 февраля 1957 г. в Москве, в Центральном Доме журналиста. (Напомним, что годом ранее – 9 февраля 1956 г. – в Москве была устроена другая примечательная пресс-конференция, на которой были представлены детали 50 американских разведывательных аэростатов, сбитых к тому времени в воздушном пространстве СССР. Их гондолы были выставлены в шеренгу перед зданием, а огромные разорванные баллоны занимали часть автостоянки ЦДЖ; впрочем, об этом в настоящем исследовании уже упоминалось).

Темнота предрассветных часов служила отличной маскировкой десантирования транзитных агентов. Большинство людей в 4—5 часов утра крепко спят, и даже если кто-то из немногочисленных местных жителей видел в небе яркое пятно, он вряд ли мог понять природу таинственного свечения. Парашют авиабомбы во время ее горения оставался невидим, незначительная скорость снижения авиабомбы практически не изменялась, а потому наблюдателю с Земли долгое время должно было казаться, что объект летит горизонтально либо вообще висит в небе неподвижно. Никаких специфических, узнаваемых звуков в процессе планирования такой авиабомбы не генерировалось. Если человек не наблюдал ранее подобной картины, он просто не мог сообразить, с чем же имеет дело. Примечательный нюанс: солдаты и офицеры на фронте, как правило, сталкивались с осветительными снарядами, имевшими и меньшую светосилу, и меньшее время горения (несколько десятков секунд). Так что боевой опыт даже воевавших людей мало мог им помочь. Осветительные бомбы крупных калибров использовались для нанесения авиационных ударов по площадным целям, прежде всего городам. Однако шанс, что житель Москвы, Смоленска или Ленинграда, переживший бомбежки времен Великой Отечественной войны, окажется где-нибудь в районе Отортена (или в какой-либо другой глухомани), был ускользающе мал. Поэтому, каким бы парадоксальным ни казалось высказанное автором предположение, американцы, используя осветительные бомбы во время разведывательных рейдов «стратоджетов», практически ничем не рисковали. (Во избежание неправильного толкования автор считает нужным уточнить, что сказанное касается не использования осветительных бомб, ибо это исторический факт, а того, что подобная практика не нарушала скрытности полётов.)

В секретной информационно-аналитической записке, направленной Председателем КГБ при Совете министров СССР А. Серовым в ЦК КПСС в июне 1957 г., о нелегальной заброске агентуры иностранных разведок на территорию СССР сообщалось в следующих выражениях (цит. по книге О. М. Хлобустова «Госбезопасность России от Александра 1 до Путина»): «За последние три года органами безопасности при активной помощи советского народа были пойманы на советской территории десятки шпионов, проникших нелегальным путём (морем, воздухом, через сухопутные границы), у которых были изъяты радиостанции, оружие, фотоаппараты, средства тайнописи, яды, фиктивные документы и значительные суммы советских денег и иностранной валюты. По изъятым у этих шпионов документам и по их личным показаниям, а также по материалам, полученным нами из других источников, видно, что разведки капиталистических государств всеми силами стремятся добывать сведения о наших вооруженных силах, о новой технике и достижениях советской науки, пытаются проникнуть в важные промышленные центры страны и объекты оборонного значения и атомной промышленности». С одной стороны, написанное выглядит вроде бы расплывчато, нос другой – исчерпывающе. В общем, как говорили древние, умному – достаточно…

Для полноты картины приведем весьма красноречивую цитату, выражающую отношение противников СССР к их действиям в тот период. Принадлежит сказанное Аллену Даллесу, главе ЦРУ США, своего рода антиподу Серова и человеку не менее, а возможно и более информированному, чем Председатель КГБ. Эта цитата ставит выразительную точку в наших рассуждениях: «Тайная добыча секретной информации – прежде всего действенное средство по преодолению препятствий для подхода к объекту. Мы выбираем тот или иной объект. Дело противной стороны возвести преграды, чтобы мы не проникли туда. Обычно противник знает, какие объекты более всего интересуют нас. Их он охраняет особенно тщательно. <…> Поэтому разведке США приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы выявить эти важнейшие военные сооружения, скрытые нередко за тысячи миль от проторенных дорог. Для тайного сбора информации используются люди – агенты, информаторы, связники. В этих целях привлекается и техника: ныне имеются такие технические средства, которые могут увидеть то, что неспособен заметить человек. <…> Суть шпионажа, его альфа и омега – создать возможности для подхода к объекту, получить к нему доступ. И, конечно, сделать это так, чтобы не привлечь внимания лиц, которые охраняют этот объект. Тайный агент находит путь к нему, устанавливает за ним наблюдение, затем возвращается и докладывает о том, что увидел» (Даллес А. «ЦРУ против КГБ. Искусство шпионажа.» М.: 2000. С. 98—99). Как говорится, ни прибавить, ни отнять. Хотя написаны эти азбучные истины были аж в 1962 г., они и в 2010 г. прозвучали совершеннейшим откровением для подавляющего большинства «самодеятельных исследователей», узнавших лишь от автора настоящего исследования о продолжительном присутствии американских нелегалов на Урале. В головах малообразованных людей не укладывалась мысль о том, что во второй половине 1950-х гг. по Уралу вовсю ходили американские «транзитники», а в небесах десятками летали самолеты-разведчики. Да притом как летали – через Северный полюс! Диво дивное… Воистину, нельзя не поражаться такой наивности и простодушию.

Полёты американской разведывательной авиации над территорией Советского Союза продолжались на протяжении всего 1957 года и продолжились в следующем 1958 году. Очередной инцидент, вызвавший серьёзный дипломатический скандал, произошёл 2 марта в 11:05 по местному времени. Тогда американский военный реактивный самолет, появившись со стороны Японского моря, нарушил государственную границу Советского Союза над малонаселенным районом Приморского края неподалёку от посёлка Великая Кема и проник глубоко в воздушное пространство Советского Союза, после чего безнаказанно ушёл в сторону Японского моря в районе южнее бухты Ольга. Расстояние между точками пересечения государственной границы на вход и выход превысило 230 км.

Через несколько дней – 6 марта – Чрезвычайный и полномочный посол СССР в США Михаил Александрович Меньшиков вручил Государственному секретарю Даллесу памятную записку, выдержанную в весьма раздраженном тоне (хотя и вполне корректную по форме). На следующий день госсекретарь в ходе личной беседы довёл содержание этой записки до сведения Президента Эйзенхауэра. В меморандуме по итогам последовавшего обсуждения, написанном Даллесом и хранящемся в архиве Государственного департамента, содержится примечательная фраза: «Президент выразил твердое мнение, что такие нарушения должны быть прекращены» («The President indicated a strong view that such infractions should be discontinued.»).

Американская сторона провела внутреннее расследование инцидента, вернее, сделала вид, что провела и 31 марта уведомила советский МИД, что никакой ясности в разрешении возникшей проблемы не добилась. Дескать, Соединенные Штаты не могут определить, находились ли какие-либо военные самолеты США в непосредственной близости от Советского Союза 2 марта. Эта отговорка выглядела совершенно возмутительно и неудивительно 21 апреля советская сторона уведомила Госдеп, что считает полученный 31 марта ответ «неудовлетворительным». Американские партнёры в ответ, если выражаться метафорически, лишь пожали плечами, дескать, проблемы индейцев шерифа не волнуют.

Через несколько дней – 24 апреля 1958 года – генерал Эндрю Гудпастер (Andrew Jackson Goodpaster), офицер связи по вопросам обороны при Президенте Эйзенхауэре, встретился с главой ЦРУ Алленом Даллесом. В меморандуме, составленном по результатам этой встречи, Гудпастер написал: «AD [имеется в виду Аллен Даллес – прим. Ракитина] спросил, можно ли послать [в Советский Союз] человека на низколетящем самолете. После проверки я сказал ему «хорошо». " (дословно на языке оригинала: «A.D. asked if OK to send a man in by low-flying a/c. After checking I told him OK.»)

Перед нами весьма примечательная перемена мнений – 7 марта президент требует прекратить разведывательные полёты над территорией Советского Союза, а через 6 недель – 24 апреля – его офицер связи даёт главе разведывательного ведомства карт-бланш на заброску агента с низколетящего самолёта.

Уже 5 мая Государственный департамент направил в советское посольство в Вашингтоне лаконичную ноту, в которой повторил высказанное 31 марта отрицание советских обвинений, а сам инцидент с глубоким прорывом самолёта-разведчика, имевший место 2 марта, назвал «предполагаемым» («the alleged incident»).

Эти опасные игры в воздушном пространстве мощной в военно-техническом отношении страны были чреваты самыми неожиданными инцидентами. Можно даже сказать, что такие инциденты были запрограммированы наглостью американцев. Один из них произошёл 27 июня 1958 года. В тот день военно-американский транспортный самолет C-118 «liftmaster», якобы следовавший из Висбадена (Западная Германия) через Никосию (Кипр) в Тегеран и Карачи почему-то оказался в Кавказских горах в районе Еревана. Маршрут его движения от Никосии к Тегерану пролегал примерно в 200 км южнее, однако пилоты якобы потеряли ориентацию и в итоге самолёт оказался над территорией Советского Союза.

Там борт покинули 5 парашютистов. На перехват были подняты 5 советских истребителей-перехватчиков, из числа которых 2 машины – капитана Светличникова и старшего лейтенанта Захарова – атаковали самолёт-нарушитель. Огнём бортовых пушек им удалось поджечь С-118. Экипаж последнего, проявив чудеса пилотирования, посадил самолёт в горной местности, где и был благополучно взят под стражу. В холе масштабной поисковой операции, проведенной при поддержке пограничных войск и частей вооруженных сил, сотрудниками госбезопасности были обнаружены и арестованы все 5 парашютистов, десантировавшихся с борта подбитого С-118. В числе взятых под стражу оказался высокопоставленный офицер военной разведки США полковник Дэйл Брэннон (Dale Brannon).

На следующий день – 28 июня – представитель Министерства иностранных дел СССР вручил американскому послу ноту, в которой нарушение советского воздушного пространства самолётом С-118 квалифицировалось как «преднамеренное». В отличие от мартовского инцидента, когда американская сторона позволяла себе реагировать на обращения советского МИДа демонстративно небрежно и с большими задержками, теперь янки продемонстрировали замечательную оперативность. Уже 30 июня они передали советской стороне меморандум, отвергавший все обвинения, и вступили в переговоры об освобождении лиц, находившихся на борту сбитого самолёта и арестованных советской контрразведкой.

Уже 7 июля 1958 года все 9 человек были переданы американской стороне. Для этого их сначала перевезли из следственного изолятора КГБ в Лефортово в изолятор в азербайджанском городе Астара, расположенный в нескольких километрах от иранской границы. Собственно передача арестантов была произведена на границе, далее американцы отправились в Тегеран, а уже оттуда спецрейсом в Вашингтон.

В американской прессе очень сдержанно комментировался инцидент с самолётом С-118, сбитом над советским Закавказьем. Это заголовки газет на испанском (вверху) и немецком (внизу) языках, посвященные разбору обстоятельств произошедшего. Как нетрудно догадаться, журналисты объясняли инцидент стечением случайных факторов и неадекватной реакцией советских властей.

Переписка американских правительственных учреждений, связанная с переговорами по освобождению 9-х арестантов, по состоянию на сентябрь 2024 года остаётся засекреченной – она хранится в архиве Государственного департамента США в деле под №761.5411. Ни один документ из этого дела за прошедшие годы огласке не предан. Было бы, конечно, очень интересно узнать, чем именно поступились американцы в своём рвении вытащить своих разведчиков из рук КГБ, судя по некоторым косвенным данным, за ценой они не стояли.

В этой истории очень много недоговоренностей. Американцы настаивали на том, что десантирование из самолёта имело место после его атаки советскими перехватчиками и возникновения пожара на борту. В действительности же картина могла быть совсем иной и десантирование могло быть растянуто во времени. Согласно «утечкам» в прессу, допущенным американской стороной, самолёт выполнял чисто технический рейс, хотя присутствие на борту высокопоставленного разведчика явно противоречит такому утверждению. Заслуживает упоминания и то обстоятельство, что советская сторона очень сдержанно комментировала случившееся, не стремилась поднять пропагандистскую волну и продемонстрировала готовность к сотрудничеству. Учитывая щекотливость момента, следует признать, что такое поведение может иметь единственное разумное объяснение – высшее советское руководство осталось очень довольно полученным результатом и в силу неких неявных соображений было заинтересовано не усиливать идеологический накал вокруг случившегося.

Не прошло и двух месяцев, как в небе над Закавказьем произошло новое ЧП – на этот раз с человеческими жертвами. 2 сентября 1958 года американский военно-транспортный самолёт С-130 «Hercules» вылетел с авиабазы «Инджирлик» (Турция) для совершения рейса по замкнутому маршруту Инджирлик – Трабзон – озеро Ван – Инджирлик. Полёт должен был проходить в турецком воздушном пространстве на удалении не менее 130 км от советско-турецкой границы.

Однако почему-то американский самолёт в 15:06 по московскому времени проник в воздушное пространство Советского Союза приблизительно в 20 км южнее Ленинакана. Нарушитель углубился более чем на 45 км, но уже в 15:10, обнаружив рядом с собой пару советских перехватчиков МиГ-17, лёг на обратный курс. Советские самолёты пытались принудить С-130 к посадке, но поскольку экипаж нарушителя игнорировал команды, применили бортовое оружие на поражение. Пушечным огнём старший лейтенант Кучеряев сбил С-130, который упал у армянского села Саснашен. приблизительно в 45 км от государственной границы.

2 сентября 1958 года: фоторегистрация атаки С-130 с борта перехватчика МиГ-17 старшего лейтенанта Кучеряева.

История имела продолжение. И ещё какое!

На протяжении 10 дней обе стороны хранили полное молчание, как будто бы в небе над советской Арменией ничего не произошло. Всё это время по обе стороны советско-турецкой границы с лихорадочной активностью проводились поисковые мероприятия, в которых приняли участие тысячи военнослужащих – на турецкой территории турецких, на советской. соответственно, советских. Эта пауза сама по себе заслуживает быть отмеченной – каждая из сторон спешила осмотреть свою территорию и только после этого принимать решение о дальнейших действиях.

Наконец 12 сентября в советский МИД был вызван американский посол Томпсон, до сведения которого была доведена информация об уничтожении в воздушном пространстве СССР американского военно-транспортного самолёта, обнаружении на земле его обломков и останков 6 членов экипажа и заявлен положенный в таких случаях протест. Посол оказался готов к этому демаршу и заявил две встречных просьбы. Во-первых, он выразил желание узнать о судьбах ещё 11 человек, находившихся на борту сбитого С-130, а во-вторых, попросил допустить американских представителей на место падения самолёта.

Это. конечно же, была высшая наглость со стороны американцев, то, что евреи называют «хуцпой», а потому не следует удивляться тому, что обе просьбы были советским руководством проигнорированы.

24 сентября американской стороне были переданы 6 цинковых ящиков с гробами пилотов уничтоженного С-130, которые были маркированы как «дипломатическая почта» и отправились авиарейсом из Москвы в Вашингтон. На этом советская сторона вопрос с инцидентом 2 сентября 1958 года закрыла и более к нему не возвращалась.

Но не закрыли американцы.

13 ноября американская сторона передала своим советским партнёрам пространный меморандум, в котором настаивала на прояснении судьбы 11 человек, находившихся на борту С-130 и исчезнувших после его падения. Чтобы продемонстрировать свою хорошую ситуационную осведомленность, американцы передали расшифровки радиоперехвата переговоров как советских лётчиков-истребителей, вылетавших на перехват сбитого самолёта, так и последующих переговоров наземных служб при проведении поисковой операции на земле.

В этой связи особенно интересным представляется то, как американцы постарались объяснить собственные действия. Согласно их заявлению, сбитый С-130 в последний раз выходил на связь за 28 минут (!) до гибели. То есть самолёт почти полчаса выполнял полёт в режиме полного радиомолчания и даже атака советских перехватчиков не заставила его это радиомолчание нарушить… Это выглядит очень сомнительно, но самое любопытное кроется совсем в другом. Американцы заявили, что 11 человек – те самые, кто не входил в состав экипажа и кто исчез после гибели самолёта – являлись военными специалистами по радиотехнике.

Именно из этого объяснения «растут ноги» растиражированной впоследствии легенды, согласно которой сбитый С-130 являлся самолётом радиотехнической разведки и пропавшие без вести 11 человек являлись якобы «операторами» радиотехнических систем, смонтированных на его борту. Это полнейшая чепуха – никаких самолётов дальнего радиолокационного обнаружения и разведки на базе С-130 «Hercules» не существовало… Вообще ни одного! И соответственно, никаких операторов станций перехвата на его борту также быть не могло.

Ранее отмечалось, что американцы переоборудовали в самолёты радиолокационного дозора и разведки 3 бомбардировщика В-47, оснастив их огромными – длинной 11 метров – антеннами, протянутыми вдоль нижней части фюзеляжа. После этого самолёты перестали быть бомбардировщиками и перешли в разряд узко специализированных самолётов-разведчиков. Но ни один С-130 подобной модернизации к осени 1958 года не прошёл и более того, даже в последующие годы самолёты радиолокационного дозора и разведки на базе этой модели не оборудовались. Поэтому чем бы ни занимались на борту сбитого самолёта 11 пропавших без вести якобы «специалистов по радиотехнике», к радиоэлектронной разведке это отношения не имело. Зафиксируем сейчас этот момент, поскольку чуть ниже автор предложит собственную версию событий 2 сентября 1958 года, мало соответствующую американской.

Американской демарш от 13 ноября 1958 года никаких видимых последствий не имел. Советский МИД проигнорировал хорошую осведомленность американцев и сделал вид, как будто бы ничего не произошло.

Однако это был не конец истории. 4 мая 1959 американский посол Томпсон встретился с руководителем Советского Союза Хрущёвым и поставил вопрос о судьбе 11 человек, находившихся на борту сбитого 2 сентября предыдущего года С-130. Сама по себе такая аудиенция является событием неординарным – следует понимать, что иностранные послы не каждый день встречаются с главой государства, каждая такая встреча всегда решает важную для двусторонних отношений задачу и имеет определённую историю предварительной подготовки. В ходе встречи Томпсон сообщил Хрущёву о том, что президент Соединенных Штатов Эйзенхауэр поручил ему довести до сведения советского руководства обеспокоенность судьбой 11 человек, находившихся на борту сбитого С-130. Если все эти люди погибли, то американская сторона настаивала на безусловном возвращении их останков на родину. Американский посол передал в руки Хрущёву памятную записку, в которой содержались основные тезисы его устного обращения.

Никита Сергеевич документ принял с подобающим уважением, положил его столик по левую руку и проникновенным голосом заверил мистера Томпсона. что примет данное обращение «во внимание».

И на этом всё – молчок! История с исчезнувшими американцами продолжения не получила.

Минуло почти 3 месяца и в Советский Союз с государственным визитом прибыл вице-президент США Ричард Никсон. Визит его растянулся на полторы недели – с 23 июля по 2 августа – и в ходе этой в высшей степени необычной поездки он посетил Свердловск и побывал на том самом Ивановском кладбище, на котором к тому времени уже были похоронены Георгий Кривонищенко и Семён Золотарёв. В своём месте нам придётся ещё вспомнить Никсона и его визит на закрытое кладбище, поскольку это имеет прямое отношение к настоящему повествованию, но именно сейчас приезд вице-президента США в Советский Союз интересен нам совсем по другой причине.

Ричард Никсон заинтересованно общался с Никитой Хрущёвым в неофициальной обстановке на протяжении нескольких дней в начале визита и в его конце. Эти неформальные и, по-видимому, яркие в эмоциональном отношении беседы произвели на членов американской делегации определённое впечатление. Западные журналисты, внимательно следившие за ходом беспрецедентного визита, назвали эти полуофициальные диспуты «разговорами на кухне». Никсон, судя по всему, проникся к Хрущёву не то, чтобы симпатией, но некоторым доверием, скажем так.

Никита Сергеевич Хрущёв произносит приветственную речь во время фуршета по случаю начала государственного визита вице-президента США Ричарда Никсона в СССР (снимок датируется 23 июля 1959 года).

В самом конце своего визита в Советский Союз вице-президент написал и передал лично в руки Хрущеву письмо, в котором содержался запрос о судьбе 11 человек из числа находившихся на борту сбитого над Армений С-130. По-видимому, Никсон полагал, что возникшая между ним и руководителем Советского Союза доверительная связь и симпатия дают ему основание рассчитывать на особое отношение к своему неформальному и даже личному обращению.

Зря он так считал! Никита Сергеевич письмо принял и даже прочитал – в этом не может быть сомнений – но отвечать не стал. И никакую ясность в судьбы пропавших 11 человек так и не вснёс.

Совсем скоро состоялся ответный визит советского руководителя в Соединенные Штаты. Продлился он почти 2 недели – с 15 сентября по 28-е. Государственный департамент настоятельно рекомендовал президенту Эйзенхауэру поставить перед Хрущёвым вопрос о судьбе 11 без вести отсутствующих американцев, но Эйзенхауэр сделать этого не пожелал. Почему именно нам остаётся только гадать. По-видимому, тональность переговоров была такова, что Эйзенхауэр не был уверен в получении желаемого ответа… Может быть, он не хотел оказаться в роли просителя… Может быть, его останавливали некие иные соображения…

Как бы там ни было, вопрос о судьбе 11 человек, якобы находившихся на борту сбитого год назад С-130 и пропавших без вести, в ходе визита Хрущёва с Соединенные Штаты не поднимался.

Однако уже после отъезда Никиты Сергеевича президент США направил ему личное послание, в котором коснулся этой не очень приятной темы и попросил передать американской стороне тела 11 пропавших без вести человек (по умолчанию все они считались погибшими). Согласно открытым ныне архивам госдепа передача послания произошла 1 октября 1959 года.

О получении американской стороной ответа ничего неизвестно. Известно лишь, что 11 трупов американцам так и не были возвращены. 29 октября 1959 года семьи пропавших без вести получили от имени президента Эйзенхауэра официальные письма, уведомлявшие о гибели военнослужащих при выполнении «воинского долга». Без каких-либо уточнений о месте и времени гибели и месте захоронения.

На этом история сбитого над советской Армение С-130 формально и окончилась. Как видим, без какой-либо ясности в финале. Между тем, инцидент этот весьма неоднозначен и разобраться в истинной картине случившегося 2 сентября 1958 года всё же следует.

Начнём с того, что вторжение «американца» в воздушное пространство СССР являлось целенаправленным прорывом и никакими «ошибками» или «случайностями» объяснено быть не может. Самолёт шёл на высоте 8600 метров, то есть выше облаков, и уже в силу одного этого обстоятельства не приходится говорить о потере экипажем ориентации или ситуационной осведомленности.

Эта карта даёт представление о маршруте фатального для американского самолёта-разведчика полёта 2 сентября 1958 года. Ломаная пунктирная линия – намеченный маршрут по версии американской стороны, сплошная линия – фактический. 1 – авиабаза США «Инджирлик», место вылета и предполагаемой посадки самолёта, 2 – порт Трабзон, над которым самолёт совершил разворот и прямиком направился в воздушное пространство Советского Союза, знак "+" – место уничтожения самолёта и падения его частей в глубине территории СССР, приблизительно в 45 км от государственной границы.

Пребывание на борту крупного военно-транспортного самолёта 17 человек само по себе не представляется чем-то необычным или подозрительным. Однако чем бы эти люди ни занимались 2 сентября, к радиотехнической разведке это отношения не имело – выше уже отмечалось то, что осенью 1958 года соответствующих модификаций С-130 попросту не существовало. При падении самолёта даже в горной местности тела погибших сами собой исчезнуть не могли. Тем интереснее для нас тот факт, что советская сторона, передав американцам без долгих препирательств тела 6 военнослужащих, погибших при падении С-130, тела остальных 11 так и не передала. И это несмотря на попытки решить проблему на протяжении длительного времени предпринимали высшие руководители Соединенных Штатов – президент и вице-президент.

Что может означать настойчивость американцев и неуступчивость советского руководства?

Предположить можно разное. Совершенно очевидно, что между 6 возвращенными трупами и 11 невозвращенными существовало некое принципиальное различие, которое и обусловило весьма разное отношение к ним советской стороны.

Самое простое предположение сводится к тому, что 11-и тел, считавшихся пропавшими, в распоряжении советских властей попросту не имелось. Либо, как вариант, были не все тела – и потому-то американцы очень хотели узнать, кто именно погиб, а кто возможно остался жив и попал в плен.

Можно предположить и нечто иное – в распоряжении советских компетентных органов имелись все 17 трупов, но на телах 11 погибших остались некие повреждения, о которых американцы не должны были узнать. А американская разведка, соответственно, очень хотела в этом вопросе разобраться, дабы сделать некие важные для себя выводы. Что это могли быть за повреждения? Например, следы попадания пуль, выпущенных из огнестрельного оружия. Или интенсивного допроса.

В этом месте автор предлагает читателям поупражнять фантазию самостоятельно. Каков бы ни был правильный ответ [а он нам неизвестен] следует признать в качестве непреложной истины следующее – советская сторона умышленно не давала американцам никакой информации об 11 погибших или якобы погибших 2 сентября 1958 года на борту С-130. Не подтверждала ни количество таковых, ни факт гибели или спасения, не выдавала тела – ничего! Причём это была принципиальная тактика, которой советское руководство придерживалось длительное время – по меньшей мере 13 месяцев. Эта тактика имела большое значение для государственной безопасности, в противном случае «дорогой Никита Сергеевич» непременно что-то американцам взболтнул бы… К сожалению, главный коммунист Советского Союза любил широкие жесты, показное великодушие и в состоянии алкогольного опьянения становился не сдержан в речах. Склонность трындеть по делу и без дела, как с бумажкой так и без, выделяла Никиту Сергеевича из толпы его соратников, которые и сами были весьма горазды поупражняться в пафосном говорении. Однако тайна, связанная с 11 американцами, чьи тела так и не были возвращены на их американскую родину, оказалась настолько велика и важна, что на этот счёт даже такой демагог и болтун как Хрущёв, ничего своим заокеанским vis-a-vis не сказал.

Чтобы закончить этот подзатянувшийся рассказ, автор примет на себя тяжкий труд прозорливца и озвучит собственную версию того, что же именно произошло 2 сентября 1958 года.

Итак, американский самолёт не имел задачу ведения радиоэлектронной разведки – это был специальный борт, оборудованный «небесным крюком» для осуществления «подхвата» людей с поверхности земли. В своём месте об этой американской технологии уже рассказывалось. На его борту находились 16 человек, ещё одного предстояло поднять с территории советской Армении приблизительно в 50 км от государственной границы. Полёт проводился в дневное время как раз потому, что именно в условиях хорошей освещенности технология «небесного крюка» была наиболее эффективна. После разворота у Трабзона полёт проходил в режиме полного радиомолчания. После пересечения госграницы самолёт уменьшил скорость и перешёл к снижению, в ходе которого производился поиск радиомаяка. Последний был развёрнут на земле агентом, ожидавшим подъёма на борт.

Появление советских перехватчиков через считанные минуты после нарушения самолётом государственной границы, явилось для американцев неприятным сюрпризом. С-130 сразу же развернулся и взял курс обратно к границе, что свидетельствует о полной ситуационной осведомленности экипажа, который прекрасно знал где именно эта граница находится. Однако советские истребители действовали очень эффективно и уже первая их атака оказалась фатальной для американца – тот пробыл в советском небе всего 6 минут!

Однако вплоть до своего падения на землю самолёт-разведчик не нарушил радиомолчания и потому инициаторы задания так и не узнали деталей случившегося. Был ли поднят с земли эвакуируемый агент? Покинул ли падавший самолёт кто-то из числа находившихся на борту? Если да, то какова судьба прыгнувших с парашютом: попали ли эти люди в руки советской контрразведки, подвергались ли интенсивному допросу, а может быть, они оказали сопротивление при задержании и были убиты? Американской разведке очень важно было внести ясность в эти вопросы…

При этом вице-президент Никсон и президент Эйзенхауэр сознавали крайнюю неправоту действий возглавляемого ими государства и явно тяготились необходимостью каким-то образом оправдывать или объяснять действия подчиненных им (пусть и опосредованно) разведывательных ведомств. Именно по этой причине вопрос о возврате тел без вести пропавших американцев затрагивался не во время очных переговоров, а уже после их окончания – посредством передачи Хрущёву письменного обращения. Так меньше страдало самолюбие руководителей американского государства.

Кстати, объективности ради нельзя не упомянуть и о том обстоятельстве, что американские спецслужбы были далеко не единственными активными охотниками за военно-промышленными секретами Советского Союза. На этой же ниве подвизались и разведки некоторых других стран НАТО. В качестве весьма живописного примера можно упомянуть о многолетней программе французской разведки под названием «Minos». Может показаться удивительным, но французы, ещё не оправившиеся толком от причиненного в годы Второй мировой войны ущерба и переживавшую пору серьёзных экономических неурядиц, приняли весьма амбициозную программу по расшатыванию зоны влияния СССР в Восточной Европе и глубинной разведке объектов военно-промышленного комплекса Советского Союза. В этом французам помогло то обстоятельство, что территория их страны оказалась пристанищем для большого числа эмигрантов из самых разных стран мира – их диаспоры и явились теми котлами, из которых вербовщики SDESE черпали будущую агентуру. Курировал программу «Minos» полковник разведки, герой движения Сопротивления Франсуа Бисто.

Первоначально французы занимались подготовкой и заброской по воздуху агентуры в Болгарию, Румынию, Чехословакию, Венгрию и Польшу. Для каждой из стран были созданы свои этнические «дивизионы». Десантной подготовкой будущих агентов, рассчитанной на 12 недель, руководил ещё один герой французского Сопротивления, участник Гражданской войны в Испании Марсель Шамьен. Вылеты самолетов осуществлялись с авиабаз в городах Дар (ФРГ) и Инсбрук (Австрия). Во время одного из первых вылетов на задание 30 сентября 1951 г. погиб бывший летчик авиаэскадрильи «Нормандия-Неман» Габриэль Мерцизен (Gabriel Mertzisen), привлечённый после окончания Второй мировой войны к работе на французскую разведку. Французы подозревали диверсию советской госбезопасности, но всё оказалось куда прозаичнее – самолет врезался в гору из-за небрежного пилотирования.

Французская разведка SDESE имела ограниченные технические возможности и поэтому избегала засылать свою агентуру на территорию СССР по воздуху. Для десантирования подготовленных групп и одиночных агентов французы обращались к своим коллегам из американской военной разведки – так, например, в сентябре 1950 г. с американского самолета на территорию Литвы была выброшена группа Йозаса Лукши, обученная французами в рамках программы «Minos».

Кроме того, французы, не желая полностью зависеть в этом вопросе от американцев, разработали собственную – надо сказать, довольно оригинальную – методику засылки нелегалов. Для этого они использовали корабли третьих стран (Греции, Дании, государств Латинской Америки и т. п.), в экипажи которых под видом обычного матроса внедрялся агент. По прибытии в советский порт агент SDESE, как правило загримированный, сходил с корабля, и в конце дня с его документами на борт поднимался двойник, которому надлежало обмануть бдительность советского пограничного контроля и покинуть страну под видом оставшегося в стране агента. Зачастую нужного двойника просто не существовало, и тогда капитан корабля заявлял об исчезновении члена экипажа. Советская госбезопасность была вынуждена искать «фантом», поскольку ни внешность, ни установочные данные на «пропавшего моряка» не соответствовали истинным.

В этом месте можно добавить, что и американские разведслужбы использовали не только воздушный или морской способы заброски агентов-нелегалов. Широко практиковалось нелегальное пересечение границы пешим порядком. Отличным примером такого «пешехода» может служить агент ЦРУ Борис Гуига, задержанный в Литве 17 сентября 1958 г. Из Западного Берлина он перешёл в Восточный, пересек с немецкими документами территорию ГДР, затем нелегально перешёл границу и очутился в Польше. Маскируясь под польского гражданина, Гуига проехал всю Польшу с запада на восток и нелегально перешёл западную границу СССР. Во время своего «марша по Восточной Европе» американский агент не менее 15 раз сталкивался с представителями органов охраны правопорядка разных стран и всякий раз умудрялся произвести нужное впечатление. Примечательно, что Гуига умышленно переходил участки границы, прикрытые проволочными заграждениями под высоким напряжением, – такие участки считались особенно сложными для преодоления и потому, как установили американцы, хуже охранялись личным составом пограничных войск. Чтобы преодолевать колючую проволоку под киловольтным напряжением, Гуига набрасывал на неё специальное резиновое одеяло. Похождения Гуиги – отличный пример того, какие расстояния способны были преодолевать «транзитные» агенты, каков был уровень их подготовки и оснащения.

Вернёмся, впрочем, к французам. Не лишена интереса кадровая политика, избранная французскими разведчиками. В отличие от американских коллег они предпочитали вербовать для работы в СССР не этнических русских (и не славян из Советского Союза), а сербов, которым легко было выдавать себя за представителей какой-либо кавказской народности. Это позволяло объяснить акцент и незнание некоторых реалий советской жизни. Кроме того, выходца из какой-нибудь карабахской глухомани было труднее проверить – в общем, идея с использованием сербов была совсем неплоха, хотя, разумеется, и имела некоторые изъяны (таких людей было легче запомнить, они привлекали к себе больше внимание и пр.).

Об эффективности программы «Minos» судить очень сложно – сведения о ней фрагментарны и трудно проверяемы. Считается, что французская разведка действовала не очень успешно, в том числе и потому, что руководитель программы полковник Бисто являлся «двойным агентом», перевербованным румынской разведкой. Так ли это было на самом деле, сказать невозможно – подобного рода сведения могут распускаться умышленно как раз для того, чтобы замаскировать достигнутые успехи. Во всяком случае, Франсуа Бисто успешно продолжал служить в SDESE вплоть до 1972 г., когда ушёл на пенсию с должности заведующего архивом. Важность этой должности не следует недооценивать – руководитель архива любой спецслужбы получает доступ к огромному массиву служебной документации, которую можно считать устаревшей лишь весьма условно. Сотрудников, чья надёжность вызывает сомнения, на такие должности не ставят. Бисто умер естественной смертью в 1981 г. и официально никогда не обвинялся в «двойной игре».

Как долго продолжались операции по нелегальной заброске агентуры в стратегический тыл Советского Союза? Из рассекреченных документов CIA нам совершенно точно известно, что такого рода действия продолжались в середине 1960 года и планировались на следующий год [т.е. до середины 1961 г.]. В тексте приведён фрагмент запроса на продолжение финансирования «программы поддержки» операций по инфильтрации агентуры в глубинные районы СССР. Документ датирован 23 июня 1960 года, запрашиваемое финансирование должно было быть открыто уже 1 июля 1960 года на период до 30 июня 1961 года.

В рамках этой «программы поддержки» предстояло отобрать и подготовить 24 агента, кроме того, задействованные в ней сотрудники разведки должны были привлекаться к переподготовке («повторному обучению») слушателей 6 предыдущих выпусков.

Запрос продолжения финансирования «программы поддержки» операций по агентурному проникновению на территорию Советского Союза на период с 1 июля 1960 года по 30 июня 1961 года. В приведенном фрагменте скрыты размеры запрашиваемых сумм. Документ датирован 23 июня 1960 года.

Указывалось, что в течение года возможна потеря одного или нескольких инструкторов – это означало, что они будут преподавать потенциально опасные дисциплины [минно-взрывное дело, в т.ч. с использованием мин-ловушек; экстремальное вождение; экстремальную парашютную подготовку (десантирование с малых высот, в горной местности, на ледники, на водную поверхность и пр.)]. В рамках программы планировалось задействовать 3 пары сотрудников, обеспечивающих слушателей «безопасным жильём» (конспиративными квартирами) – эта деталь указывает на то, что слушателям предстояло проходить подготовку не только на закрытых территориях военных баз, но и в городской среде, среди обычных людей. Очевидно, это требовалось для выработки практических навыков оперативной работы – ведения скрытого наблюдения, использования тайников, выявления подозрительной деятельности и тому подобного.

На этом, пожалуй, можно закончить затянувшийся экскурс в историю тайных разведывательных операций США и стран НАТО на территории СССР, связанных с заброской агентуры в глубинные районы страны, и резюмировать сказанное:

1. В 1950-х гг. осуществлялась массированная нелегальная заброска в СССР подготовленных на Западе агентов для проведения тайных операций разного рода – как диверсионно-подрывных (сепаратистские движения на Украине и в Прибалтике), так и узко разведывательных. Речь идет о сотнях, если не тысячах лиц, прошедших специальную подготовку в учебных центрах Европы и США.

2. На территории стран Западной Европы находилось по меньшей мере 6 разведывательных школ Министерства обороны США, осуществлявших подготовку агентов для глубинной разведки стратегических объектов СССР, прежде всего связанных с ядерным циклом («транзитные» агенты). Расположение упомянутых шести школ известно, некоторые из их выпускников были задержаны на территории СССР после нелегальной заброски. Общее число подготовленных этими школами агентов в данный момент неизвестно, но оценка в 1—2 тыс. человек в период 1951—1960 гг. представляется вполне достоверной (из расчета продолжительности цикла обучения 20—25 слушателей на протяжении года в каждой из 6 или 7 разведывательных школ на территории ФРГ, хотя на самом деле курс подготовки был несколько короче и выпускников, соответственно, эти школы готовили явно больше).

3. Советские атомные производства на Урале и в Западной Сибири находились в фокусе внимания американской военной разведки, о чём красноречиво свидетельствуют сведения об этих объектах, неоднократно озвученные на слушаниях в Объединенном Комитете по атомной энергии Конгресса Соединенных Штатов на протяжении 1950-х гг. С большой долей уверенности можно утверждать, что в те годы американское разведывательное сообщество не располагало источниками информации в высшем государственном и политическом руководстве СССР или среди технических специалистов высокого уровня допуска к гостайне (информированности). Сведения, получаемые американцами, носили во многом неполный, фрагментарный характер. «Транзитные» агенты и добываемые ими образцы являлись основным источником информации об объектах атомной промышленности Советского Союза. Для мониторинга ситуации на объектах советского атомного комплекса и выявления динамики их производительности американской разведке требовалось осуществлять периодический сбор биологических и минеральных образцов из их ближайших окрестностей, для чего засылка «транзитных» агентов была поставлена на поток, т. е. носила регулярный характер.

4. Заброска «транзитных» разведчиков осуществлялась с разных направлений и разными способами, порой за многие тысячи километров от интересующего объекта. Задания, поручаемые агентам, предполагали их самостоятельное выдвижение в район разведки, для чего «транзитёры» располагали необходимыми денежными средствами и достоверными документами (командировочными предписаниями, справками об освобождении из мест заключения, удостоверениями сотрудников правоохранительных органов и т. п.). В зависимости от конкретной ситуации они могли выдавать себя за самых разных людей – от освобожденных уголовников и геологов до офицеров госбезопасности и фельдкурьеров, сопровождающих секретную почту.

5. «Транзитёры», забрасываемые западными спецслужбами на территорию СССР, были ориентированы на выполнение заданий любой ценой, для чего получали оружие и химические средства широкого спектра действия и для их применения проходили специальную подготовку. Созданная полковником американской военной разведки Пашковским система отбора и подготовки кандидатов была ориентирована на жёстких, бескомпромиссных антикоммунистов, членов эмигрантской партии Народно-Трудовой cоюз. Психологические установки Пашковского, не раз рисковавшего собою в годы Второй мировой войны, определённым образом редуцировались, передавались его сотрудникам, формируя из них людей, лишенных моральных и этических ограничений, психологически готовых к крайнему риску, нацеленных на достижение поставленной задачи любыми средствами. Подавляющее большинство американских агентов было настроено резко антисоветски и считало, что НТС, членами которого они являлись, ведёт войну против коммунизма. Хотя советская пропаганда усиленно насаждала образ «раскаявшегося эмигранта», стремящегося вернуться на Родину, на самом деле этот агитационный жупел имел мало общего с реальностью.

Значительная часть пойманных «транзитных» агентов, несмотря на крайне жесткие методы воздействия, применявшиеся к ним во время следствия, решительно отказывалась от сотрудничества с КГБ и не просила о помиловании. Например, из упомянутых в этом исследовании восьми «транзитёров», заброшенных в СССР и пойманных в середине 1955 г., расстреляны были три.

6. В 1956 г. и в последующие годы (после успеха операции «home run») разведки стран НАТО получили подтверждение незащищенности территории СССР с северного направления. Полёты скоростных самолётов-разведчиков «стратоджет» из Туле (Гренландия), Брайс-Нортон (Великобритания) и Фэрбэнкса (Аляска) в глубь территории СССР через побережье Северного Ледовитого океана стали весьма активны. Так продолжалось вплоть до середины 1960 г., пока советский летчик-истребитель капитан Василий Поляков на перехватчике МиГ-19 не уничтожил RB-47 в районе м. Канин Нос (случилось это 1 июля 1960 г.). Десантирование «транзитёров» в горах Северного Урала позволяло резко сократить время, потребное для выдвижения к объектам разведки на Южном Урале и в Западной Сибири, не снижая при этом скрытности проводимой операции. В условиях лесной и практически безлюдной местности, при десантировании в темное время суток, высадка «транзитеров» не могла быть обнаружена ни местными жителями, ни представителями органов власти. Наличие трудно проверяемых документов, оружия, значительных денежных средств, а также полученная агентами специальная подготовка позволяли им не опасаться случайных встреч и сводили риск разоблачения практически к нулю.

Понятно, что случайная встреча группы Игоря Дятлова с заброшенными американскими разведчиками ничем последним не грозила. В самом деле, разведчики имели типажи, полностью соответствовавшие времени и месту, они были отлично легендированы, и в ходе простого разговора обнаружить нестыковки в их рассказах было совершенно невозможно. Какую опасность для них таила случайная встреча с группой туристов? Да никакую, нулевую… Это, в общем-то, очевидно.

Однако вся очевидность исчезает, как только мы вспомним про радиоактивную одежду. В обычном походе ее не должно было быть. Еще раз напомним, что в то время контроль за оборотом расщепляющихся материалов относился к компетенции КГБ, попытка сохранить одежду с радиоактивной пылью могла расцениваться как попытка обмана органов госбезопасности.

Можно ли предположить, что одежда с радиоактивной пылью была связана с Георгием Кривонищенко и появилась у него вследствие работы последнего в «атомном городе»? В принципе, предположение логичное, лежащее, так сказать, на поверхности. Существуют лишь несколько «но», о которых необходимо упомянуть в этой связи.

Во-первых, после так называемого «кыштымского взрыва», вследствие которого в ближайших окрестностях Челябинска-40 в сентябре 1957 г. произошел выброс в атмосферу значительного количества радиоактивных отходов, имело место сильное (хотя и весьма неравномерное) заражение самого города, его улиц и зданий. В конце сентября и в октябре 1957 г. в Челябинске-40 были проведены дезактивационные работы, сопоставимые по своим масштабам с теми, что имели место почти через 40 лет в прилегающих к Чернобылю районах. Посты дозиметрического контроля проводили тотальные замеры радиоактивного фона по всему городу и окрестностям. Проверке подвергались в том числе и жилые помещения. В те дни и месяцы этот город стал, наверное, самым чистым городом Советского Союза – перед подъездами жилых домов были смонтированы специальные мойки для обуви в проточной воде, чтобы люди, входящие с улицы, могли смыть уличную пыль. Её, кстати, почти и не было – город буквально «вылизывался» военнослужащими, пыль той осенью по несколько раз смывали с крыш, фасадов и карнизов всех зданий. В городе был заменен асфальт. Что особенно важно для нашего повествования – дозиметрическому контролю подвергались личные вещи, одежда и обувь жителей города. Да-да, буквально так, передвижные посты обходили квартиры, общежития, магазины, школы, склады и проверяли подряд все предметы. Никто в то время не мог запретить или ограничить действия дозиметристов. «Грязные» предметы изымались, должным образом актировались, и их владелец мог получить материальную компенсацию за изъятое (утраченное) имущество. Таким образом, Георгий Кривонищенко не имел никаких оснований дорожить радиоактивным свитером или шароварами – сдав их «по акту» в службу дозиметрического контроля, он не только гарантированно укреплял свое здоровье, но и получал за это денежную компенсацию.

Во-вторых, совершенно непонятно, какую пользу могла принести Георгию Кривонищенко попытка скрыть «грязную» одежду в случае её успеха. Во имя чего он должен был всё это делать? Очевидного с бытовой, или, говоря иначе, повседневной, точки зрения ответа просто нет. Какими бы хорошим ни были свитер или штаны, они не стоили риска заработать лейкемию или саркому Капоши, а значит, путь у этих вещей мог быть один – в мусорное ведро. А отнюдь не в поход на Отортен, где эти вещи, возможно, Георгию пришлось бы носить на себе пару недель, а то и больше. Не надо упускать из вида и другой, весьма деликатный, но понятный любому мужчине аспект – Георгию Кривонищенко в 1959 г. шёл всего лишь двадцать четвертый год (он родился 7 февраля 1935 г.), а это ведь самое время мужской силы! О том, что радиоактивность угнетает половую функцию, тогда уже прекрасно знали, и ни один разумный мужчина не нацепил бы на себя даже самый замечательный, но «грязный» свитер без свинцового фартука. Здоровье во все времена было ценнее даже самой красивой тряпки.

В-третьих, сохраненные вещи с радиоактивной пылью превращали их обладателя в потенциального изменника Родины. Если бы когда-нибудь стало известно о хранении такой одежды, то это означало бы самые серьезные последствия для её владельца. Для Георгия Кривонищенко это повлекло бы как утрату доверия по месту работы, так и утрату самой работы, причём перечень возможных неприятностей этим далеко не исчерпывался. Повторяя Жванецкого, хочется спросить: оно ему надо?

Каков же вывод из всего сказанного? Он чрезвычайно прост: в обычной ситуации, в обычном туристском походе радиоактивных вещей у членов группы Игоря Дятлова не должно было оказаться ни при каком раскладе. Однако они оказались… И это заставляет нас думать, что поход дятловцев вовсе не был обычным.

24. Понятие «контролируемой поставки» как комплексного оперативно-розыскного мероприятия органов государственной безопасности (внутренних дел)

Смеем предположить, что переноска вещей осуществлялась отнюдь не втайне от компетентных органов и не являлась преступной. Кто-то из группы туристов нес два свитера и штаны с радиоактивной пылью для передачи их в заранее обусловленном месте группе «транзитных» агентов. Передача эта предполагалась изначально, причем задолго до похода, и встреча с «транзитёрами» на склоне Холат-Сяхыл вовсе не была случайной. Запланированную КГБ операцию мы назвали бы сейчас «контролируемой поставкой», но в те годы такого понятия не существовало. Впервые это словосочетание появилось в 1988 г. в «Конвенции ООН о борьбе против незаконного оборота наркотических средств и психотропных веществ». В самом широком смысле под «контролируемой поставкой» понимается метод, при котором допускаются вывоз, провоз или ввоз на территорию одного или нескольких государств незаконных или вызывающих подозрение партий груза с ведома и под надзором их компетентных органов в целях расследования какого-либо преступления и выявления лиц, участвующих в совершении этого преступления. Определение этохотя и звучит несколько коряво, зато является самым юридически корректным из всех возможных, оно взято из ст. 2 «Конвенции ООН против транснациональной организованной преступности».

Операции такого рода разделяют на внешние и внутренние «контролируемые поставки» в соответствии с тем, предполагается ли в ходе их реализации пересечение государственной границы или нет. Еще одним критерием классификации может служить аутентичность «поставляемого груза» заявленному. Если в ходе операции на всех ее этапах действительно осуществляется перемещение того груза, о котором уведомлен объект проведения операции, то такую поставку называют «обычной». Если же разрабатываемый объект дезинформируется и органы охраны правопорядка производят замену груза безопасным муляжом, то говорят о «контролируемой поставке с подменой».

«Контролируемая поставка» является комплексным оперативно-розыскным мероприятием, потому что ее реализация распадается на множество элементарных (простейших) оперативных мероприятий. К ним относится, например, опрос (оперативный опрос – особое оперативно-розыскное мероприятие, заключающееся в получении информации путем непосредственного общения оперативного работника (либо доверенного лица) с носителем значимой информации, без раскрытия служебной принадлежности оперработника и истинной цели получения информации). Кроме того, это могут быть проверочная закупка, являющаяся самостоятельным видом оперативно-розыскных мероприятий, или установление наблюдения, возможно неоднократного, за различными лицами и объектами. Очень часто в ходе подготовки операции «контролируемой поставки» приходится решать весьма важную (и непростую) задачу оперативного внедрения штатного оперативного сотрудника (либо доверенного лица, так называемого «конфидента») в интересующую правоохранительный орган среду. Очень часто правоохранительным органам приходится заниматься организацией негласного воздействия на лиц, способных содействовать решению задач оперативно-розыскной работы, причем лица, подвергающиеся такому воздействию, не должны понимать, кто является его истинным инициатором и в чьих интересах должны приниматься те или иные действия или решения.

Важным условием проведения «контролируемой поставки» служит документирование важнейших её этапов с целью облегчения последующего уголовного судопроизводства. Подобное документирование подразумевает использование допустимых в той или иной конкретной обстановке технических средств (фотографирование, видео- и аудиозапись), сохранение и закрепление следов вовлеченных в операцию лиц (отпечатков пальцев, почерков и т. п.), вещественных улик (тары со следами перевозимого вещества, поддельных документов, печатей, оружия и т. п.).Надежное документирование противоправной деятельности в ходе операции «контролируемой поставки» является одной из основных задач организации такого рода оперативных комбинаций.

Однако сразу же подчеркнем: документирование незаконной сделки и предание суду нарушителей закона – это порой далеко не единственная задача операции «контролируемой поставки». Иногда такого рода оперативные комбинации используются для глубокого внедрения сотрудника правоохранительных органов в противостоящую преступную организацию в целях подтверждения его надежности. Возможно также использование подобных операций для дезинформации противника (как правило, такие комбинации реализуются органами государственной безопасности, когда в качестве поставляемого продукта выступают новые либо малоизученные вещества, материалы и химические соединения, не имеющие сколько-нибудь значимой рыночной стоимости).

Имеет смысл яснее проиллюстрировать, как организуются те или иные этапы подобных операций, дабы читатель отчетливо понимал, какие ситуации возникают в ходе реализации оперативных комбинаций. Поскольку отечественные источники по данной теме крайне скудны и притом несут информацию заведомо искаженную, имеет смысл обратиться к истории американских спецслужб, демонстрирующих в этом вопросе гораздо большую открытость.

В декабре 1991 г. ФБР США, действуя совместно с полицией Нью-Йорка и Таможенной службой, приступило к внедрению агента в сбытовую сеть колумбийской наркомафии. Операция получила название «Морская поставка» (8еа1оаб). Штатный сотрудник полиции, действовавший под псевдонимом «Тони Романо», изображал из себя итальянского мафиози, имеющего большие связи в порту Нью-Йорка. Его «подвели» к представителям медельинского картеля, которые были заинтересованы в организации надёжного канала доставки на территорию США больших партий кокаина. Хотя ФБР предпринимало все возможные меры для того, чтобы обезопасить агента, это получалось далеко не всегда. Колумбийцы, сами имевшие немалый опыт оперативной работы, периодически организовывали слежку за «Тони Романо», предпринимали попытки проверить его «мафиозный бизнес» в городе Атлантик-сити (что потребовало от ФБР организации и проведения там соответствующей операции прикрытия) и даже пытались отследить его телефонные звонки. Чтобы не допустить этого, специальное техническое подразделение ФБР занялось обеспечением коммутации телефона «Тони Романо» через Атлантик-сити, хотя сам агент почти все время находился в Нью-Йорке. Для того чтобы обеспечить необходимый реализм и знание деталей, «Тони Романо» не только надевал на шею золотые цепи и ездил на новеньком «мерседесе» в У1р-комплектации, но и прослушал настоящий теоретический курс о работе порта, таможни и правилах морских грузоперевозок.

Данная операция особенно интересна для нас тем, что едва не окончилась гибелью агента правоохранительных органов. Опасный инцидент приключился, когда все уже, как казалось, шло к успешному завершению проводимой операции. Когда «Тони Романо» достиг необходимой договоренности с колумбийцами и те сообщили, что контейнер с наркотиками уже находится в пути, ФБР стала готовить арест колумбийцев с поличным, т. е. при получении груза. Ожидалось, что медельинский картель пригонит в порт Нью-Йорка контейнер с 5—7 тоннами кокаина. Перехват такого груза обещал парализовать всю торговлю кокаином на северо-западе США примерно на месяц, если не больше. Однако случилось непредвиденное – колумбийцы в последний момент в одностороннем порядке изменили договоренность и вместо кокаина направили на растаможку «Тони Романо» 9,5 тонн марихуаны. Это, конечно, тоже был серьёзный груз, его рыночная стоимость превышала 20 млн долл., но в сравнении с кокаином это была «малоценка». Получалось, что колумбийцы, не вполне доверяя новому каналу, обманули «Тони Романо», задействовав его возможности «втёмную».

Агент решил использовать сложившуюся ситуацию для давления на представителей картеля в Нью-Йорке. Когда на склад, где находился контейнер, прибыла группа колумбийцев, чтобы забрать груз, «Тони Романо» заявил, что «контрагенты» пытаются его «кинуть» и, пропуская через его нелегальный канал дешевый груз, уменьшают его прибыль. А раз так, то он не выдаст контейнер с марихуаной до тех пор, пока из Колумбии не придет контейнер «хотя бы» с пятью тоннами кокаина.

Момент выдвижения этого ультиматума оказался очень острым. На складе находилось всего два агента правоохранительных органов – сам «Тони Романо» и его помощник, срезавший пломбы и открывавший контейнер. Колумбийцев же было шестеро… Хотя помещение склада находилось под видеонаблюдением, никаких сил спецназа поблизости не было. Все группы захвата были дислоцированы в некотором отдалении, дабы их не обнаружили раньше времени. Колумбийцы имели привычку проверять территорию, на которой должен был появиться их высокопоставленный босс, а после проведения такого осмотра они выставляли своё наружное наблюдение. В общем, действовали вполне профессионально. «Тони Романо» и агент, игравший роль его помощника, реально рисковали своими жизнями, поскольку никто не смог бы помешать колумбийцам убить их, пожелай они это сделать. В итоге обоих полицейских спасла собственная наглость – колумбийские бандиты растерялись, услышав ультиматум «Тони Романо», и после непродолжительных препирательств ретировались.

Через некоторое время, правда, они осознали свою ошибку и приняли решение ликвидировать несговорчивого «итальянского мафиози», а груз забрать силой. Когда в ФБР поняли, что никакого нового груза из Колумбии не будет и операция лишена перспективы, было решено произвести аресты и предать суду представителей медельинского картеля на основании уже накопленного к тому времени обвинительного материала.

Другая классическая операция «контролируемой поставки», известная под условным названием «Расколотый щит» (Shattered shield), проводилась ФБР с целью раскрытия коррупции в ереде сотрудников полиции Нового Орлеана в 1994 г. Ввиду особой специфики этого дела оно курировалось помощником Генерального прокурора США. Сущность комбинации, реализованной ФБР, состояла в том, что коррумпированные полицейские привлекались к охране транспортов с наркотиками и мест складирования грузов. Их нанимал сначала местный drug-дилер Терри Адамс, а затем, для придания делу большего размаха, на роль «главного козырного» выдвинулся агент ФБР, работавший под прикрытием более 10 лет, известный под псевдонимом «Хуан Джексон». Его настоящие имя и фамилия, а также внешность не раскрываются до сих пор, поскольку этот человек был причастен к очень большому числу оперативных комбинаций и очень многие люди готовы ему за это отомстить. О том, насколько основательно легендировался «Хуан Джексон», красноречиво говорит тот факт, что его несколько раз надолго отправляли в разные тюрьмы США только для того, чтобы его причастность к преступному миру не могла быть поставлена под сомнение. На протяжении многих лет он признавался «авторитетным» преступником представителями самых разных бандитских сообществ США, и никому даже в голову не могло прийти, что на самом деле этот человек закончил университет, академию ФБР в Квонтико и является офицером Бюро.

Условия, в которых решали свои задачи Терри Адамс и «Хуан Джексон», были чрезвычайно сложны. Они не могли иметь при себе оружие, поскольку его применение против штатного офицера полиции гарантированно отправляло любого из них в тюрьму пожизненно. Большие сложности возникали с использованием оперативной техники. В самом начале операции было решено отказаться от использования носимых радиомикрофонов, поскольку в январе 1994 г. это едва не стоило жизни Терри Адамсу. Его поведение во время встречи вызвало подозрение полицейских и те решили вывезти Терри в какое-нибудь уединенное место и как следует обыскать. Полицейская машина, в которой находились два коррумпированных патрульных, на полной скорости устремилась за пределы городской черты Нового Орлеана, и автомобили ФБР не стали следовать за нею. Риск оказаться обнаруженными был слишком велик, тем более что полицейские могли попросить своих товарищей организовать контрнаблюдение, что привело бы к быстрому раскрытию «наружки» Бюро. Бедолага Терри Адамс не мог избавиться от микрофона, поскольку его заковали в наручники и усадили на заднее сиденье полицейской машины. Впрочем, даже если бы ему удалось сбросить с себя радиомикрофон, это мало помогло бы в той ситуации, поскольку выбросить его из салона автомашины он все равно не мог. Полицейские отвезли Адамса на пустырь загородом и полностью раздели насмерть перепуганного драгдилера. Тот уже прощался с жизнью, поскольку понимал, что ФБР-ская «наружка» безнадёжно отстала и при всём желании помочь ему не в силах. Адамса спасло чудо, вернее высокий профессионализм сотрудников технической службы ФБР, которые укрепили микрофон не на теле агента, а в одежде, причем настолько умело, что его можно было обнаружить только тщательным ощупыванием. Полицейские же до этого не додумались – раздев донага смертельно напуганного Адамса и не найдя приклеенного пластырем микрофона, они мигом успокоились и сменили гнев на милость.

Это происшествие с очевидностью доказало, сколь опасно противостояние с противником, профессионально знакомым с приемами оперативной деятельности. Согласно теории, все встречи с объектами оперативной разработки надлежит проводить в заранее разведанных и подготовленных местах, при наличии прикрытия и технического обеспечения. На практике это очень часто не удавалось – коррумпированные полицейские переносили места встречи, отменяли их либо произвольно сдвигали время в последнюю минуту, организовывали контрнаблюдение и проверку агентов ФБР всеми доступными им средствами. Это потребовало от Бюро максимально задействовать имевшиеся в его распоряжении технические средства – прослушка была установлена в домах всех объектов оперативной разработки, в их служебных и личных автомобилях, в служебных помещениях полицейских управлений, в которых работали подозреваемые. На протяжении всего 1994 г. шла обработка поступавшей информации. За это время коррумпированные полицейские дали на себя много компромата – они круглосуточно охраняли склады с наркотиками, сопровождали грузовики, перевозившие кокаин, и т. п.

В какой-то момент, полностью поверив тому, что «Хуан Джексон» тоннами рассылает по всей стране дорогостоящее зелье, полицейские задумались над тем, чтобы избавиться от него и перехватить находившиеся в обороте груз и деньги. Как только в ФБР поняли, что полицейские готовят убийство агента под прикрытием, операцию было решено свернуть. В течение одного дня – 7 декабря 1994 г. – был и арестованы 13 коррумпированных полицейских. Всего же по материалам, добытым входе операции «Shattered shield», входе трех судебных процессов были осуждены 16 «оборотней» с полицейскими нашивками. Им было инкриминировано одно убийство и участие по меньшей мере в 18 эпизодах незаконной перевозки наркотиков.

Операции ФБР «Seaload» и «Shattered shield» являются классическими образцами операций «контролируемой поставки». Они попали в учебные пособия по оперативной работе и ныне рассматриваются в профильных учебных заведениях как образцовые по замыслу и реализации. Вместе с тем их анализ показывает, что даже самое современное техническое обеспечение и самое тщательное планирование не могут быть гарантией успеха. Агенту под прикрытием зачастую приходится действовать в условиях полной изоляции, без всякой поддержки, не имея связи и оружия. Во многих оперативных комбинациях наличие оружия у легендированного агента вообще недопустимо, ибо не только не поможет решить поставленную задачу, а напротив, сделает такое решение невозможным. Лучшим оружием в таком случае являются легенда и умение перевоплощаться. Кроме того, важны такие черты личности, как инициативность, смелость, способность к комбинационному и нешаблонному мышлению, интуиция и лабильность. Последние два качества позволяют хорошо чувствовать состояние противника, использовать его слабости в интересах дела и просчитывать наперед возможное развитие сложной ситуации.

Необходимо признать, что оперативные комбинации типа «контролируемой поставки» или «контролируемой закупки» чрезвычайно опасны для их участников. Некоторый процент их участников со стороны правоохранительных органов погибает либо в силу огрехов легенды прикрытия, либо потому, что сами секретные сотрудники допускают ошибки. От этого не застрахована ни одна спецслужба мира, хотя, разумеется, такого рода потери не могут служить предметом гордости и без крайней необходимости не признаются.

Тем не менее о гибели действующих под прикрытием сотрудников спецслужб иногда становится известно. Так, например, в 1980-х гг. Энрике Камарено, штатный сотрудник АFТ США (Бюро по контролю оборота табака, алкоголя и огнестрельного оружия – Bureau of alcohol, tobacco and firearms), внедренный в мексиканскую преступную организацию, был «вычислен» преступниками при проведении операции «контролируемой поставки», похищен, подвергнут жестокой пытке и казнён. Мексиканскими бандитами был также казнён человек, через которого произошло внедрение Камарено в группировку, т. е. давший ему рекомендацию. Таковы малоизвестные страницы истории спецслужб, обычно остающиеся за кадром кинофильмов и телесериалов.

Аналогичные – и даже более красноречивые – сюжеты существуют и в истории отечественных спецслужб. Однако охранители отечественных тайн крайне ревниво подходят к раскрытию собственного прошлого. Их можно понять, не зря ведь говорится, что «грехи прошлого имеют длинные тени». А мы, имея в виду крайнюю неразговорчивость хранителей архивов отечественных спецслужб, вернемся к истории гибели группы Игоря Дятлова.

Контролируемая поставка заняла подобающее ей место в арсенале оперативно-розыскных методов задолго до формального узаконивания самого термина. В этом исследовании уже упоминалась история с радиоактивной водой, добытой в 1954 г. латышскими националистами для английской разведки МI—6. Это была классическая операция по дезинформации враждебной разведслужбы, реализованная в форме «контролируемой поставки» образца, не являвшегося истинным и потому не имевшего никакой практической пользы для противника.

В 1957 г. кто-то передал американскому разведчику Джону Крейгу шапку из Томска-7. Теперь же подобный фокус американцы попытались провернуть с кем-то, кто работал в Челябинске-40. Однако на каком-то этапе – каком именно, сказать невозможно, – о существовании «крота» в закрытом городе стало известно компетентным органам. Нельзя, кстати, исключать и того, что с самого начала пресловутый «крот» являлся «подставой» КГБ и вся оперативная игра затеивалась с целью создания устойчивого канала длительной дезинформации противника (история отечественных органов госбезопасности знает немало примеров такого рода оперативных комбинаций. Достаточно вспомнить упомянутого в этом исследовании Петра Кудрина, который полтора года кормил своего шефа с берегов Потомака рассказами о секретном заводе в Клину, замаскированном под фабрику термометров).

Как бы там ни было, Комитет решил сыграть с заокеанским противником в поддавки – устроить передачу особо ценного, в глазах вражеской разведки, материала. Американцам же комбинация, видимо, показалась настолько удачной, что для получения ценного груза из самого сердца советской атомной промышленности они специально направили «транзитных» агентов, которым предстояло перехватить «почтальона» в тайге. Не убить, разумеется, а встретиться и под заранее обговоренным предлогом осуществить прием-передачу ценного радиоактивного груза.

25. Большие секреты маленького городка

В этом месте имеет смысл сказать несколько слов об истории города Челябинск-40 и тех режимных ограничениях, в условиях которых жил и работал персонал размещенного там уникального производственного комплекса. Совместное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 9 апреля 1946 г., регламентировавшее порядок работ по поиску и разработке месторождений урана, созданию атомной энергетики и последующему производству и испытанию атомного оружия в СССР, сыграло исключительно большую роль в скорейшем создании Советским Союзом «ядерного меча». Однако, каким бы удивительным это ни показалось, комбинат №817 и город Челябинск-40 при нем стали возводиться гораздо раньше принятия упомянутого постановления.

Причем с самого начала строительства соображения сохранения полной скрытности производимых работ от потенциального противника превалировали над всеми остальными. Доводов в пользу выбора местоположения центра плутониевого производства на южном Урале было несколько: удаленность от Москвы (как главного объекта возможной атомной атаки противника в случае начала Третьей мировой войны), удаленность от государственных границ (до ближайшей госграницы – с Китаем – более 1800 км), наличие в непосредственной близости мощной индустриальной базы (города Челябинск, Магнитогорск, Свердловск и др. производственные центры), развитость региональной инфраструктуры (железные дороги, линии связи и электропередач) и, наконец, прекрасная водная система – 5 сообщающихся озер, позволяющих решить все проблемы с теплоотводом от мощного атомного котла.

Такой была мотивировка выбора местоположения «атомного» города в 1945 г., когда эта проблема решалась. Существуют предания об учёте розы ветров в данном регионе, о том, что стройку решили заложить у нижнего из озер, чтобы исключить радиоактивное заражение остальных естественным перетоком воды, но все эти доводы следует все же считать вторичными. Главное достоинство местоположения одного из секретнейших городов Советского Союза заключалось в территориальной удаленности от любых границ. Этот фактор сам по себе служил надежным щитом для сокрытия «секретки» от глаз чужих разведок.

Эта логика примерно в те же годы подсказала выбор местоположения некоторых других важнейших объектов атомного оружейного комплекса СССР. Рядом с поселком Верх-Нейвинский (в Свердловской области, в 160 км севернее Челябинска-40) был построен другой «номерной» город – Свердловск-44. Там нарабатывали «оружейный» уран. А рядом с городом Нижняя Тура (опять же в Свердловской области, в 300 км к северу от Челябинска-40) вырос Свердловск-45. Первоначально в этом городе планировалось производство урана по другой технологии, нежели в Свердловске-44, но когда инженерные идеи, заложенные в проект, себя не оправдали, производство несколько перепрофилировали и завод превратился в место окончательной сборки ядерных боевых частей.

В Челябинске-40 предполагалось реализовать (и эти планы были успешно осуществлены) весь технологический цикл получения «оружейного» плутония – от загрузки исходных урановых блоков в атомный реактор и облучения их там нейтронным потоком до получения методом порошковой металлургии штамповок плутония-239 спектральной чистоты. Собственно технологический процесс разбивался на несколько этапов: а) облучение в атомном реакторе медленными нейтронами блоков урана-238 и превращение определенной доли последнего в изотопы плутония-239, -240, -241 и 242; б) растворение в азотной кислоте урановых блоков на радиохимическом производстве и доставка раствора на химико-металлургический завод, где посредством различных химических реакций должно было осуществляться отделение многочисленных побочных «хвостов» от основного продукта; в) передача полученной окиси плутония-239 на металлургическое (аффинажное) производство, где из окиси предстояло восстановить металл нужной чистоты, сформировать из него стандартные отливки либо поковки, которые после помещения в специальную укупорку из никелевой пленки следовало отправлять на завод по производству атомных БЧ.

Август 1949 г. Первый взрыв атомной бомбы в СССР. Это был безусловный военно-политический успех и невиданный технологический прорыв Советского Союза, однако он таил огромную опасность – весь запас наработанного на тот момент плутония сгорел в этом атомном котле в доли секунды. Советский Союз еще более чем на год остался фактически обезоруженным перед лицом противника, имевшего в своем ядерном арсенале более 200 авиабомб. Именно поэтому сохранение максимальной секретности всего, что связано с атомной отраслью, стало приоритетной задачей советской госбезопасности на последующие десятилетия. Эта таинственность маскировала не столько успехи советской ядерной энергетики, сколько её крайнюю слабость и огромное отставание от потенциального противника. Реальный паритет с США и Великобританией в области ядерных вооружений был достигнут Советским Союзом только в начале 1970-х гг.

Датой начала строительства Челябинска-40 следует, пожалуй, считать 9 ноября 1945 г., когда первая группа строителей выехала в район будущей стройки на южном берегу озера Кызылташ. С самых первых дней политическое руководство СССР придерживалось той точки зрения, что хотя «атомный» город следует возводить силами ГУЛАГа НКВД, матерых уголовников на стройку допускать нельзя. Слишком ненадёжен был этот контингент с точки зрения сохранения тайны строительства. Поэтому решение было принято воистину соломоново – на стройку направили солдат, но не обычные инженерно-сапёрные части, а особые «строительные батальоны», специально для этой цели сформированные из спецконтингента. Это были военнослужащие, состоявшие на действительной воинской службе, в прошлом либо побывавшие в плену (а теперь дослуживавшие срок, отведенный им в силу воинской обязанности), либо угнанные на работы в фашистскую Германию, возвращенные оттуда после 9 мая 1945 г. и призванные на службу в Советскую Армию. То есть это были вроде как солдаты, но солдаты не вполне надёжные, скомпрометированные тем, что они слишком долго пребывали на вражеской территории без руководящей и воспитательной опеки «партии Ленина – Сталина». Оружие давать таким солдатам было опасно, а вот кайлом махать – в самый раз!

В Челябинской области быстро сформировали 10 «строительных батальонов» по тысяче человек каждый, и всю эту рабочую силу живо передали в оперативное подчинение ГУЛАГу, хотя формально считалось, что эти люди не только не осуждены, но даже ни в чём и не обвинялись. В дальнейшем рост числа занятых на строительстве неведомого объекта не прекращался. В период наивысшего форсирования работ во второй половине 1948 г. на стройке трудились более 40 тыс. человек!

В сентябре 1946 г. стройку посетил член Политбюро, заместитель Председателя Совета министров СССР Лазарь Моисеевич Каганович. Берия, хотя и считался главным руководителем всех работ по созданию атомного оружия в СССР, впервые появился на стройке «комбината №817» много позже – в июле 1948 г.

Первоначально согласно совместному постановлению ЦК ВКП (б) и Совета министров СССР от 9 апреля 1946 г. под «комбинат №817 и обслуживающий его поселок Челябинск-40» отводилось 1159 га земельных угодий и леса, принадлежавших различным организациям Кузнецкого района Челябинской области и отдельным гражданам. В полное пользование строительству передавалось также озеро Кызылташ – ему предстояло стать прудом-охладителем запущенного атомного реактора.

Как это часто бывало в СССР, гладко было только на бумаге… Под стройку забиралось все, что руководство того или иного объекта считало необходимым. Нужно было протянуть линию электропередачи – и через лес пробивалась просека, а сам лес объявлялся закрытой зоной, по периметру которого ходили патрули с собаками. Надо было подвести линию железной дороги – и ее проводили через колхозные поля, совершенно не сообразуясь с их ведомственной принадлежностью. Надо строить объект «А» (атомный реактор) – и вокруг него возводится охраняемый периметр, надо приступать к объекту «В» (радиохимический завод) в двух километрах от объекта «А» – и периметр появляется там. За короткий срок солдаты в фуражках с малиновыми околышами взяли под свой контроль территорию, более чем в 10 раз превышавшую разрешенную постановлением от 9 апреля 1946 г. Всякая хозяйственная жизнь оказалась буквально парализованной на площади свыше 12 тыс. га.

Игорь Васильевич Курчатов вполне заслуженно остался в отечественной истории как «отец советской атомной бомбы». Хотя, справедливости ради, это звание ему следовало бы разделить с Лаврентием Павловичем Берия. Курчатов, отпустивший бороду в годы Великой Отечественной войны, говорил не раз, что сбреет ее, «когда решит главную задачу своей жизни». Начиная с 1943 г. этой задачей являлось создание советской атомной бомбы. А после ее успешного испытания появилась новая «главная задача» – создание термоядерной бомбы. После первоначального успеха – создания одноступенчатого взрывного устройства – выяснилось, что американская схема двухступенчатого подрыва более перспективна с точки зрения энергомассового совершенства. И началась новая гонка на достижение «главной задачи». Затем была разработка «царь-бомбы» в 100 мегатонн, перспективных ядерных частей с повышенным выходом радиоактивных изотопов и т. д. и т. п. «Главная задача» не была достигнута, и Игорь Васильевич так и не сбрил свою легендарную бороду.

Когда землеустроители Кузнецкого района по многочисленным просьбам руководителей местных организаций приехали, чтобы документально зафиксировать границы изъятых земельных владений, охрана строительства едва не расстреляла их как шпионов, решивших осуществить топографическую съемку совершенно секретного объекта. Ситуация складывалась анекдотичная – от совхозов №1 и 2, колхозов «Красный луч», «Доброволец», подсобного хозяйства Теченского рудоуправления и прочих хозяйственных субъектов требовали выполнения плана сельхозработ, а все эти организации не могли работать по причине изгнания с земли… Не следует забывать, что в те времена действовала жесткая система налогообложения сельскохозяйственных товаропроизводителей и невыполнение плана по налоговым поставкам было чревато самыми серьезными оргвыводами, вплоть до уголовной ответственности.

Жалобы на действия представителей МВД полетели во все инстанции, в том числе в Совет колхозов СССР и прокуратуру Челябинской области. Поскольку там никто не знал об атомной программе Советского Союза, облпрокурор Николай Шляев в мае 1947 г. выдал предписание освободить земли, «занятые самозахватом», и вернуть стройку в границы, определенные постановлением от 9 апреля 1946 г. Что, разумеется, следовало признать совершенно невозможным.

При этом не могло быть и речи о том, чтобы должным образом разъяснить ситуацию прокурору и секретарю челябинского обкома партии – стройка комбината №817 являлась проблемой совершенно не их масштаба. Поэтому далее последовал такой финт, который наверняка поставил в тупик всех челябинских чиновников – 21 августа 1947 г. Совет министров СССР принял постановление о выделении под стройку комбината №817 дополнительно еще 12 290 га. Территория города Челябинск-40 и комбината №817 получала статус «закрытой», а прилегающие земли, «прирезанные» постановлением от 21 августа 1947 г., официально стали называться «особо режимной зоной».

Что это означало? Через территорию указанной зоны прекращалось всякое транзитное движение – железнодорожный, авто- и гужевой транспорт отныне должен был объезжать ее кругом. Всем жителям «особо режимной зоны» следовало пройти перепись и по ее результатам получить паспорта (напомним, что вплоть до второй половины 1950-х гг. колхозники в СССР паспортов не имели и в случае необходимости отъезда получали у председателя колхоза справку сроком действия 30 суток, до истечения которых им надлежало вернуться в родной колхоз).

Лица, признанные неблагонадежными, а также их родственники паспортов не получали и отселялись из этой зоны. Неблагонадежными признавались прежде судимые, а также лица, в отношении которых органы МВД располагали оперативной информацией, позволявшей усомниться в их лояльности Советской власти. Из почти 96 тыс. жителей неблагонадежными были признаны немногим менее 3 тыс. чел. Все они были отселены в наиболее глухие места Челябинской области. На этом, кстати, поиски неблагонадежных отнюдь не прекратились. В последующие годы оперативный состав милиции и подразделения госбезопасности продолжали тщательно следить за тем, кто из жителей «особо режимной зоны» как шутит и кому какие письма рассылает (перлюстрация была тотальной). По результатам этой невидимой, но эффективной работы в число неблагонадежных попали ещё 545 человек – всех этих людей в октябре 1948 г. без каких-либо объяснений отселили в Увельский район Челябинской области.

Заброшенные постройки внутри «закрытой зоны». Создание «закрытой зоны» вокруг «комбината №817» потребовало уже в 1946—1947 гг. проведения работ по отселению местных жителей за ее периметр. Поскольку стройка захватывала все новые территории, практика отселения в последующие годы получила дальнейшее развитие. После запуска первых реакторов (по наработке плутония и иттрия), имевших незамкнутый цикл циркуляции теплоносителя, радиоактивная вода без всякой очистки стала сбрасываться в больших объемах в реку Течу и озеро Кызылташ, что сделало невозможным их хозяйственное использование в любой форме. Еще до знаменитой сентябрьской 1957 г. катастрофы по меньшей мере 10 населенных пунктов «особо режимной зоны» были эвакуированы из-за угрозы здоровью жителей.

Но обеспечение безопасности свелось не только к удалению от совершенно секретного объекта неблагонадежных лиц. Те, кто остались жить в окрестностях Челинска-40,сделались неотъемлемым элементом его охраны, хотя и неявным. Те, кому посчастливилось успешно пройти проверку и получить заветный «серпастый паспорт Страны Советов», были обязаны всегда носить его при себе и предъявлять представителям власти по первому требованию. На сотрудников местных органов внутренних дел была возложена функция паспортного контроля, который проводился в любое время в самых неожиданных местах – на рынках, в кинотеатрах, на автовокзале в Кыштыме (Кыштым был единственным городом, который попал в границы «особо режимной зоны», остальные 98 населенных пунктов представляли собой обычные деревни). В пределах «особо режимной зоны» под угрозой уголовного преследования запрещалось заниматься рыболовством, охотой и сбором грибов. Кстати сказать, край, очень богатый грибами и рыбой, с пуском реакторов и радиохимического завода очень быстро оскудел. Например, внутри заводского периметра в 1950 г. полностью исчезли грибы (и более не появились). Местным жителям категорически запрещалось пускать на ночлег либо для временного проживания лицо, не имеющее прописки в «особо режимной зоне». В случае появления лица без документов или с документами, но не прописанного в данной зоне, необходимо было сообщить об этом представителю местного органа власти. Недонесение расценивалось как пособничество вредительству. Что это означало по законам того времени, разъяснять читателю этой книги уже не надо.

Кстати, раз уж зашёл разговор о вредительстве, то нельзя не отметить, что это явление было вовсе не выдумкой Сталинского агитпропа, в чём нас пытаются убедить историки либеральной направленности, а имело место вполне объективно. Вредительство было стихийным анонимным ответом народа на безудержную эксплуатацию и ложь сталинской пропаганды. В рассматриваемом нами случае первыми объектами вредительства стали танки ИС-2, направленные настройку зимой 1945—1946 гг. в качестве тягачей. С них сняли башни и разоружили, в результате чего получились тягачи, по мощности и проходимости превосходившие любой трактор. Танки были удобны на лесоповале – с их помощью можно было валить деревья, корчевать пни, тащить по бездорожью огромные «волокуши» из срубленных стволов. Понятно, что с появлением трёх таких тягачей выработка резко увеличилась… Увеличился тут же и план. Ну, а дальше, как догадается любой проницательный читатель, с техникой сразу начались нелады – то вода в топливном баке оказывалась, то песок… К весне все три тягача были приведены в полную негодность, да притом такую, что ремонту на месте не поддавались, пришлось их отправлять для восстановления на окружной ремонтный танковый завод в Челябинске.

Дважды Герой социалистического труда, генерал-майор инженер Борис Глебович Музруков, один из первых директоров «комбината №817», человек воистину необыкновенной судьбы. Родившийся в 1904 г. в городе Лодейное Поле, под Ленинградом, он стал в 34 года главным металлургом Кировского завода. В октябре 1939 г. Музруков был назначен директором свердловского «Уралмаша», которым руководил всю Великую Отечественную войну. Своё назначение на стройку столь опасного объекта, как «плутониевый завод», Борис Глебович расценивал как пожизненный крест. К 1947 г. Музруков был уже тяжело болен, у него было ампутировано легкое, он перенес инфаркт, казалось, безумно напряженная и ответственная работа добьёт его окончательно. Однако случилось прямо обратное! Музруков достроил «комбинат №817», запустил весь комплекс производств, связанных с получением плутония, иттрия и других компонентов ядерного и термоядерного оружия. В 1955 г. Музруков возглавил легендарное КБ-11 в «Арзамасе-16», и под его руководством были созданы и пошли в серию самые мощные в мире термоядерные боевые части межконтинентальных баллистических ракет. С 1974 г. – персональный пенсионер союзного значения, умер в январе 1979г. в Москве.

Вместо тягачей стройка получила три дюжины лошадей. Есть пословица «от работы кони дохнут», но на стройке комбината №817 лошади стали сдыхать по гораздо более прозаической причине – их методично травили. Генерал-лейтенант Ткаченко, официально именовавшийся Уполномоченным Правительства Союза ССР по режиму, прекрасно понял, что именно происходит, и решился на единственно возможный в такой ситуации шаг. Он назначил ответственных за каждую лошадь, пригрозив, что за здоровье тягловой скотины эти люди отвечают головой. Если лошадь падёт – он лично расстреляет назначенных… Это было явным произволом и нарушением всех мыслимых законов, но никто проверять обещание генерала на своей шкуре не захотел. Лошадиный падёж моментально прекратился, и выжившие лошадки благополучно проработали на стройке «атомного комбината» еще несколько лет, вплоть до 1951 г.

Здесь самое время сказать несколько слов об Иване Максимовиче Ткаченко, генерал-лейтенанте сначала Министерства госбезопасности, а затем – после слияния последнего с Министерством внутренних дел весной 1953 г. – генерал-лейтенанте МВД. Иван Максимович занимал воистину уникальную должность в общей чиновной иерархии СССР. Она называлась «Уполномоченный Правительства Советского Союза по контролю режима особого объекта». Вот так! Поэтому, строго говоря, Ткаченко не был заместителем директора комбината №817 по режиму и во многих отношениях его власть была выше директорской. Для нас Иван Максимович интересен прежде всего тем, что заведенный при нём на предприятии режим охраны гостайны просуществовал без заметных смягчений вплоть до второй половины 1970-х гг.

Генерал-лейтенант И. М. Ткаченко

Родившийся в 1910 г., Ткаченко попал в систему органов государственной безопасности довольно поздно – в 1939 г., т. е. в возрасте 29 лет. Людей в таком возрасте обычно берут в «органы» в порядке исключения, как правило, в тех случаях, когда человек очень нужен в силу каких-то своих незаурядных достоинств или необычных качеств, скажем, выдающихся физических данных, знания редких языков и т. п. Ткаченко вроде бы ничем выдающимся не отличался, в органы госбезопасности попал по партнабору, однако карьеру в НКВД сделал весьма успешную.

Службу свою он начал сразу в центральном аппарате наркомата на Лубянке, и после непродолжительной стажировки Лаврентий Берия передвинул Ткаченко на работу на Украине. Иван Максимович все время оставался в системе органов госбезопасности, и когда в начале 1941 г. был создан Народный Комиссариат Государственной безопасности, стал числиться в его штатах. Июнь 1941 г. он встретил, будучи на острие удара – начальником Управления НКГБ Львовской области. На этом посту Ткаченко занимался важной и опасной работой – от борьбы с националистическим подпольем УНА-УНСО и агентурой западных разведок (германской, венгерской, румынской) до подготовки подчиненных ему структур к работе в военное время.

Были в его биографии и дела кровавые, о которых Иван Максимович никогда не вспоминал и не признался бы ни одному журналисту – речь идёт о массовых казнях в тюрьмах всех задержанных, арестованных и осужденных. Расправы эти в первые дни и недели фашистского нашествия прошли во всех тюрьмах НКВД и НКГБ на Западе СССР. Советская власть, не имея возможности организовать этапирование на восток узников собственных тюрем из западных районов страны, мудро решила их всех расстрелять. В одном только Львове были казнены без суда и следствия не менее 8 тыс. человек (данные происходят из немецких источников, поэтому могут считаться преувеличенными, но сами факты массовых казней сомнению не подлежат). Чекисты казнили не только людей, осужденных решением судов, но и находившихся под следствием и даже временно задержанных – тяжесть вины и её доказанность значения не имели. Поскольку расстрелять несколько тысяч человек на довольно ограниченной площади тюрьмы силами взвода весьма непросто, Ткаченко санкционировал любые способы умерщвления и распорядился выдать расстрельным командам гранаты. Это облегчило расправу над узниками тюрем – их можно было теперь не выводить из камер, а убивать на месте, просто забросив за дверь камеры пару-тройку осколочных гранат. Советская власть никогда не признавала фактов массовых казней при отступлении Красной Армии летом 1941 г., но во многих случаях гибель заключенных обнаруживалась до появления немецко-фашистских войск, так что вопрос о том, кто же убивал осужденных и подследственных, является чисто риторическим…

До октября 1941 г. Ткаченко отступал вместе с линией фронта и, видимо, за это время показал себя неплохим организатором чекистской работы – руководил ловлей фашистских диверсантов, эвакуацией заводов и колхозов, готовил агентуру для длительного оседания на оккупированной территории – в общем, брался за всё, что ему поручали и справлялся с заданиями неплохо. Его успехи были замечены, и в октябре Иван Максимович получил назначение в Москву, в Экономическое управление НКВД, ответственное за контрразведывательное обеспечение промышленности в военное время.

В ноябре 1941 г. Ткаченко возглавил 7-й специальный отдел Экономического управления, отвечавший за предприятия, выпускавшие миномёты. Это была серьезная должность, находясь на которой приходилось держать ответ и перед наркомом Берией, и перед Главкомом Сталиным. Для Ткаченко всё складывалось относительно неплохо вплоть до января 1943 г., но в какой-то момент он перегнул палку. Когда один из заводов не справился с планом поставок, Ткаченко отправился туда с инспекцией и живо «разрулил» ситуацию, обвинив во всех грехах директора, главного инженера и главного механика. Не мудрствуя лукаво, Иван Максимович прямо из кабинета директора позвонил Берии и заявил, что надо расстрелять трёх упомянутых руководителей – и завод заработает с полной отдачей. Этот звонок разъярил Берию, который уже не раз сталкивался с нехваткой специалистов, либо расстрелянных чекистами, либо мобилизованных на фронт. Нарком в ответ на предложение Ткаченко заревел в трубку: «Мне не нужны мёртвые инженеры, мне нужны инженеры, которые будут выполнять план!» В итоге никто расстрелян не был, а Ткаченко лишился своей должности и направился в Ставропольский край руководителем тамошнего территориального управления НКВД, что явилось очень серьёзным понижением.

Трудно сказать, как бы сложилась его судьба дальше, но в начале 1945 г. Иван Максимович оказался в освобожденной от гитлеровцев Литве, где возглавил борьбу с бандподпольем и занялся зачисткой освобожденной территории от всякого рода нежелательного элемента. В этом деле ему со стороны ЦК партии активно помогал Михаил Суслов, да-да, тот самый будущий «главный идеолог» КПСС, которого многие историки прочат на роль «серого кардинала эпохи Леонида Ильича Брежнева». В 1945 г. Суслов ещё не был «серым кардиналом», но определённые черты его личности уже проглядывали достаточно ясно. Он не любил помпезности и показухи, дела старался обделывать тихо и всегда чужими руками либо коллегиально, власть свою показывать не стремился, но соперничества не терпел. С людьми товарищ Суслов, как верный сталинец, особо не считался, для него жизнь человека была копейка что до 1945 г., что после. В отличие от большинства политработников той формации, Суслов демонстрации и митинги буквально ненавидел, возможно потому, что оратором был никудышным, говорить без подготовки не мог и был напрочь лишен какой-либо харизмы. Сухарь сухарем!

Ткаченко очень сблизился с Сусловым как в силу схожести характеров, так и потому, что оба они являлись номенклатурными работниками второго эшелона и сидели, что называется, в одной лодке – их общий успех в Литве зависел от личного успеха каждого. Когда Суслова отозвали в Москву, тот не забыл о Ткаченко и выхлопотал ему перевод в столицу. В конце 1945 г. как раз решался вопрос о создании объектов атомной индустрии и контрразведчики, имеющие опыт работы в промышленности, были очень нужны. Ткаченко оказался востребован – ведь он начинал работу в НКВД именно в Экономическом управлении, да и в годы войны 14 месяцев возглавлял отдел, курировавший артиллерийские заводы. Кому как не ему подключиться к «урановому проекту» Страны Советов!

К чести Ивана Максимовича надо отметить, что он не лез в работу учёных и специалистов и не пытался ими руководить. Очень боялся напортачить, а потому не мешал. Известен всего один случай, когда Ткаченко опрометчиво вмешался в работу ученых и попал в глупое положение. Произошло это в 1950 г., во время подготовки к пуску основного комплекса радиохимического завода, так называемого «цеха №1». Осматривая огромное, только что отстроенное и оснащенное по последнему слову техники трехэтажное здание, генерал-лейтенант обратил внимание на… стенд, изображавший технологический процесс, который предполагалось тут реализовывать. Схема была условна – все вещества и компоненты были обозначены цифрами, а кроме того, цифрами была показана последовательность тех или иных действий. Ткаченко долго рассматривал стенд с десятками разноцветных стрелок, квадратов и овалов и наконец, отдал приказ… стереть все цифры! Сопровождавшие генерала специалисты (а среди них был и член-корреспондент Академии наук СССР!) поразились столь чудному приказу и осведомились, «для чего надо стирать цифры». Ткаченко глубокомысленно изрек, что вражеский агент, глядя на эту схему, может определить, сколько и каких установок задействовано в техпроцессе!

Это была полная чушь, понятная всем специалистам. Схема нарочно была составлена таким образом, чтобы не отражать количество и номенклатуру вовлечённых в технологическую цепочку веществ и оборудования. Но никто не осмелился возразить генерал-лейтенанту. Повисла тяжелая пауза, по которой Ткаченко, видимо, догадался, что сморозил какую-то очевидную всем глупость, но не может ведь генерал госбезопасности, да притом Уполномоченный Советского правительства, отменить собственный приказ, который только что отдал в присутствии десятка свидетелей! Ткаченко быстро отошёл от стенда и никогда больше к нему не возвращался… А цифры со схемы стёрли (точнее, закрасили) и злосчастный стенд, напоминавший теперь пиктограмму североамериканских индейцев, бесполезно провисел в коридоре еще лет 15, вызывая своим странным видом недоумение всех новичков.

Завершая рассказ о судьбе генерал-лейтенанта Ивана Ткаченко, необходимо сказать несколько слов о тех превратностях судьбы, что поджидали его после падения Лаврентия Берия. Как известно, после снятия последнего со всех постов и ареста, началась «зачистка» тех организаций и ведомств, к которым Берия имел то или иное отношение. Его приспешников выискивали и в Министерстве внутренних дел, и в Госконтроле, и в МИДе, и, само собой, в Первом Главном управлении при Совете министров СССР, которое, собственно, и руководило всеми работами по созданию ядерного и термоядерного оружия в Советском Союзе. Неугодных или подозрительных «подбирали» без спешки, по одному. Всеволод Меркулов, министр Госконтроля, был арестован спустя почти два месяца после ареста Берии. Заместителя Министра внутренних дел генерала армии Ивана Ивановича Масленникова хотели арестовать аж в апреле 1954 г., т. е. уже после расстрела Берии. Не успели, правда, Масленников застрелился 16 апреля, накануне ареста.

Летом 1953 г. в числе активных «бериевцев» был арестован Павел Мешик, на протяжении ряда лет курировавший по линии Первого главного управления при Совете министров СССР строительство «атомных городов». Ткаченко был хорошо знаком с Мешиком еще по 1939 г. – они вместе работали в Экономическом управлении НКВД, правда, первый был там всего лишь стажером, а второй возглавлял Следственную часть ЭКУ. Тем не менее знакомство это ничего хорошего Ткаченко не предвещало.

Осенью 1953 г. Ивана Максимовича сняли с должности и оставили в кадровом резерве министерства, что служило знамением скорого ареста. Генерал-лейтенант, в своё время немало людей пославший на смерть, теперь сам мог сполна насладиться ощущением затягивавшейся на шее петли. Ткаченко перенёс инфаркт, и впереди, казалось, его ждали весьма мрачные перспективы. Но случилось чудо – Михаил Суслов, набравший к тому времени определенный вес в аппарате ЦК, вступился за своего знакомца, мол, скромный работник, вместе давили националистическое подполье в Литве! Это заступничество явилось той соломинкой, благодаря которой Ткаченко умудрился выплыть из омута, поглотившего и Мешика, и Берию. Конечно, на прежнюю должность вернуться было решительно невозможно, но кое-какую приличную работёнку товарищу генерал-лейтенанту подыскали. В марте 1954-го, едва только Ткаченко оправился от инфаркта, его сделали начальником Управления милиции Управления МВД по Челябинской области. Для работника госбезопасности со стажем – тем более генерала! – пойти служить в «ментовку» было настоящим позором, «гэбэшники» всегда презирали милицию (представители последней платили им искренней ненавистью), но выбирать товарищу Ткаченко не приходилось.

Между тем в созданном Хрущёвым в марте 1954 г. Комитете государственной безопасности началась методичная работа по выявлению и преследованию бывших и действующих сотрудников спецслужбы, повинных в «нарушениях социалистической законности». Даже вышедших на пенсию чекистов лишали званий и орденов за преступления 1930-х гг. Процесс этот продолжался всю вторую половину 1950-х, и его жертвами стали, по разным оценкам, от 20 до 40 тыс. офицеров НКВД-НКГБ-МГБ-МВД сталинской поры. Какие-то тучи, по-видимому, стали сгущаться и над головой Ткаченко, отчего тот сильно переживал весь июнь 1955 г. Наконец, 1 июля он скоропостижно скончался от второго инфаркта. В общем-то генерал был сравнительно молод – всего 45 лет, но сказалось, видимо, нервное напряжение последних лет и ожидание неотвратимо приближающейся расплаты.

Пусть читатель простит столь длинную преамбулу – она совершенно необходима для правильного понимания того, каким был человек, превративший «закрытый город» Челябинск-40 в тюрьму для его обитателей. Генерал-лейтенант Иван Максимович Ткаченко был достойным учеником товарища Берии и прекрасно усвоил науку затыкать человеческие рты. Когда солдатам строительных батальонов, начинавшим возведение комбината №817, подошел срок демобилизации, товарищ генерал-лейтенант предложил им всем задержаться на стройке в качестве вольнонаемного персонала. Разница между вольнонаемным и солдатом была невелика – и тех, и других кормили в столовых по одинаковому рациону, деньги (даже если онии появлялись) потратить было не на что, ибо торговля «на вынос» была сильно ограничена. На протяжении нескольких лет на огромной стройке, где трудилось до 40 тыс. чел., работал всего только один магазин! (Правда, в нём было два прилавка – один обычный, другой – для стахановцев. Стахановцы пользовались определенными привилегиями и могли покупать вещи и продукты, недоступные другим. Для подтверждения статуса выдавался особый документ строгого учета – так называемая «книжка стахановца». В своё время большевики очень много и гневно клеймили «рабочую аристократию» на Западе, а между тем само по себе стахановское движение являлось ничем иным, как попыткой создать в Советском Союзе такую же точно «рабочую аристократию». ) Вольнонаемный, в отличие от солдата, мог вызвать к себе семью, но селить её было негде – все постройки давно были заняты рабочими, а руководство стройки такими пустяками, как размещение семей, себя не утруждало. В общем, демобилизованные солдаты отказались превращаться в рабов под названием «вольнонаемный рабочий», и тогда… их всех отправили на поселение на Колыму. Строителям комбината был запрещён въезд в европейскую часть СССР. Дабы лишнего не сболтнули о том сверхсекретном объекте, что строили во время службы.

Вернемся, впрочем, к вредительству. В 1950 г., после пуска специально построенного цеха №1 радиохимического завода, в котором выделение плутония было поставлено на поток и должно было осуществляться конвейерным способом круглосуточно, представители МГБ сделали пренеприятнейшее открытие – оказалось, что с пуском новейшего производства выход продукции резко упал по сравнению с этапом его выделения вручную. Если в 1949 г. специалисты-радиохимики сумели довести долю выделяемого из растворов плутония до 90% теоретически возможного количества, то с пуском цеха №1 выход конечного продукта сразу упал до 50%. Поначалу это падение объясняли тем, что какое-то количество продукта остается в технологических емкостях, откуда не подлежит извлечению в силу конструктивных особенностей. Кроме того, часть недостачи списывалась на хорошую работу вытяжной вентиляции, дескать, часть продукта уносится в виде паров. Однако с течением времени процент выхода конечного продукта не только не стабилизировался, но продолжил падение. А это уже противоречило и здравому смыслу, и всем техническим особенностям нового производства. Когда через три месяца он упал до 10% от возможного, контрразведка забила тревогу – комбинат фактически работал вхолостую, с минимальной отдачей.

Проведенный по требованию контрразведчиков радиологический мониторинг цеха №1 и прилегающей к нему территории показал удивительную картину – очаги высокого загрязнения оказались найдены там, где их никак не могло быть. В частности, высокоактивное пятно располагалось на глухом заборе, огораживавшем периметр. Другое пятно – на крыше цеха рядом с кожухами нагнетающей вентиляции (не вытяжной, что ещё как-то можно было бы объяснить, а, подчеркнём, нагнетающей!). Когда чекисты напрямую поставили вопрос о происхождении этих очагов радиоактивного загрязнения перед учеными, те были вынуждены признать, что никакими естественными причинами появление подобных пятен объяснить невозможно. Значит, виной всему – человеческий фактор, причем не чья-то ошибка или небрежность, а злой умысел. Ибо невозможно вынести из цеха по ошибке или в силу забывчивости несколько литров кислоты с активностью по гамма-излучению в тысячу и более рентген в час – это было смертельно опасно для самого выносившего. Работники радиохимического производства были сплошь специалистами с высшим образованием, большинство из которых только-только закончили университеты, и каждый из них прекрасно понимал, с чем имел дело.

Поначалу следователи подозревали банальное хищение оборудования, поскольку вся оснастка цеха №1 была из благородных металлов – золота и платины. Поэтому логичным выглядело предположение, что кто-то из работников, пренебрегая опасностью для здоровья, просто принялся подворовывать технологический инвентарь. Однако ревизия показала, что все изделия из благородных металлов находятся на своих местах. А потому в конечном счете осталась единственная версия происходившего – злонамеренное вредительство с целью срыва программы производства. Занимался ли вредитель своим делом из желания насолить Советской власти или же выполнял поручение иностранной разведки, никто, кроме него самого, сказать не мог, но чтобы узнать ответ, этого человека требовалось сначала отыскать.

В течение более чем трех месяцев все работники радиохимического производства находились под подозрением – их вызывали на допросы, проверяли все детали биографий и биографий родственников, чекисты в любое время являлись с внезапными проверками по месту работы, а по месту жительства отдельных лиц проводились обыски. Обстановка в коллективе в 1950 г. стала крайне напряженной – никто не знал, кому можно доверять и чего ждать завтра.

Чем именно закончилось расследование 1950 г., доподлинно неизвестно – официальные инстанции никогда не признавали факт его проведения ио событиях той поры мы знаем лишь по воспоминаниям старожилов. Однако вроде бы никто из работников радиохимического завода арестован не был. Просто в какой-то момент таинственные очаги загрязнения перестали появляться, а процент выхода конечного продукта пошел вверх. Это не было связано с изменениями в техпроцессе – нет! – всё шло, как и прежде. Результат вдруг начал улучшаться сам собою.

Таинственная история с вредительством на радиохимическом производстве в 1950 г., возможно, ещё только ждет своего летописца. В ней многое остается неясным, но для нас она интересна прежде всего тем, что наглядно характеризует обстановку того времени: с одной стороны – искренний порыв, энтузиазм и самопожертвование первопроходцев уникального и очень опасного производства, а с другой – вредительство, недоверие, жёсткий и даже жестокий контроль всего и вся со стороны госбезопасности.

Нельзя не сказать и несколько слов о преступности на стройке Челябинска-40. Об этом как-то не принято говорить, особенно когда речь заходит о стройках социализма, но невозможно не признавать того, что помимо трудового порыва там хватало разнообразного криминала. Оно и понятно – крайне скудное снабжение вызывало не только глухое раздражение и злобу, но и толкало рабочих на поиски всевозможных путей самообеспечения. А если принять во внимание, что на многих комсомольских стройках рядом с комсомольцами-добровольцами работали и расконвойные уголовники либо лица, высланные на поселение в результате административного наказания, то станет ясно, что криминальной напряженности было попросту не избежать. На стройке Челябинска-40 тоже хватало проблем такого рода.

Всего один пример, который многое объяснит читателю – когда в 1948 г. на стройке появились первые девять девушек – выпускниц университетов, которым предстояло запускать радиохимическое производство, то в их доме по приказу Ткаченко выставили круглосуточный пост. Автоматчики охраняли как покой самих девушек, так и их имущество, поскольку ценность представляли самые элементарные вещи – мыло, полотенца, постельные принадлежности и пр. Самим же девушкам было не рекомендовано перемещаться в одиночку и покидать дом в тёмное время суток. Если во внеурочное время требовалось их присутствие на рабочем месте, то руководство комбината выделяло для проезда девушек автомашину.

Ткаченко постановил – и правило это неукоснительно выполнялось на протяжении многих лет, – что всякое почтовое отправление строителей и работников комбината №817 подлежит досмотру (перлюстрации). Из этого не делалось даже особого секрета, напротив, публичная огласка этого обстоятельства должна была предостеречь авторов писем и открыток от неосторожных слов. Существует предание о том, как молодой инженер, приехавший на стройку и увидевший там Лаврентия Берия во время одного из его визитов в 1948 г., написал матери восторженное письмо, смысл которого сводился примерно к следующему: мама, ты можешь гордиться своим сыном, ведь теперь я работаю на стройке, за которой следит сам товарищ Берия! Цидулка не покинула охраняемого периметра, молодой человек был моментально обнаружен и получил 10 лет лагерных работ за разглашение государственной тайны. Трудно сказать, имела ли место эта история в действительности – фамилия осужденного инженера неизвестна, но подобные рассказы открыто передавались из уст в уста и в то время никому не приходило в голову усомниться в их правдивости. Всякое могло быть, и только очень наивный человек не поверил бы в то, что уполномоченный Правительства товарищ Ткаченко может отправить в лагеря кого угодно всего лишь за неосторожно написанное письмо.

На протяжении долгого времени – вплоть до 1954 г. – строители и работники комбината №817 были невыездными. «Невыездными» не из страны, как может кто-то опрометчиво подумать, а за пределы «закрытой зоны». Люди, попавшие внутрь периметра, обозначенного совместным постановлением ЦК ВКП (б) и Совета министров СССР от 9 апреля 1946 г. как «закрытая зона площадью 1159 га», оказывались фактически на положении лагерных заключенных. С той только разницей, что они формально не считались осужденными, не ходили строем на работу, в баню и столовую и за свою работу получали деньги и талоны. В 1949—1950 гг. началось полноценное жилищное строительство, и специалисты стали переезжать из бараков в куда более обустроенные общежития и даже отдельные квартиры. Но это не отменяло того обстоятельства, что все лица, занятые на работах внутри «закрытой зоны», не могли её покинуть. Это вызывало много возмущений новичков, молодых специалистов, никак не ожидавших очутиться в таких условиях, но все возмущения были бесполезны – генерал-лейтенант Ткаченко не менял своего решения, а те люди, кто мог бы заставить его это сделать – Берия и Мешик, не считали нужным вмешиваться в происходившее.

Вверху: помещение в свинцовый контейнер при помощи манипулятора мощного источника нейтронного и гамма-излучения. Оператор находится в «зоне тени» за мощной преградой, исключающей его поражение опасными излучениями. Чтобы отслеживать собственные действия, оператор использует зеркало, позволяющее заглянуть в «зону невидимости», подобно тому как водитель автомашины при помощи зеркала заднего вида контролирует обстановку у себя за спиной. Внизу: один из первых кусочков оксида плутония-239, выделенный на радиохимическом заводе «комбината №817». Такие кусочки, размером немногим более горошинки, собирались и отправлялись на аффинажное производство, где в среде аргона восстанавливался окисный слой, а частицы спекались (либо обжимались прессом) в единую заготовку весом несколько килограммов. Чтобы не допустить окисления ее поверхностного слоя, заготовка помещалась в герметичную укупорку из молибденовой фольги и уже в таком виде транспортировалась на завод по производству ядерных боевых частей. Специалисты долгое время не могли решить, какой способ формования лучше – под прессом или спеканием по технологии порошковой металлургии. В итоге выбор был сделан в пользу второго способа.

Итак, работники комбината №817 были лишены права выезда за пределы «закрытой зоны» без особого пропуска, подписанного директором Б. Г. Музруковым и уполномоченным Правительства И. М. Ткаченко. Основанием для выписки пропуска (если только это была не командировка) могло служить одно-единственное событие – смерть близкого родственника. Кстати, даже это обстоятельство не гарантировало получения нужных резолюций. Если Музруков с пониманием относился к такого рода событиям в жизни своих подчиненных и обычно подписывал нужную бумагу без проволочек, то Ткаченко частенько – вот же воистину каменное сердце! – не только не подписывал пропуск, но даже перечеркивал роспись директора, словно бы демонстрируя тем самым собственное превосходство и свой особый статус. Любой человек, имеющий хотя бы минимальное представление об отечественных нормах административной работы, знает, что исправлять в документах чужие подписи, поправки и резолюции совершенно недопустимо – это оскорбление оставившему их сравнимое, разве что с плевком в лицо. Но товарищ уполномоченный Правительства себя в этом отношении не стеснял и творил что хотел.

Работники были лишены возможности выезжать за пределы охраняемого периметра даже во время отпусков. За это им выплачивали «отпускное пособие» с коэффициентом 1,5 к величине оклада. Чтобы как-то наладить быт и дать народу приемлемые с точки зрения Советской власти развлечения, было разрешено устроить яхт-клуб, благо сообщающаяся система живописных озер давала возможность прекрасно путешествовать по воде. Правда, от рыбалки в нижнем озере следовало воздерживаться, поскольку туда прямотоком поначалу сливалась вода из первых контуров шести построенных к 1955 г. атомных реакторов, ну да работники комбината и сами это прекрасно понимали.

Под термином «закрытая территория» следует понимать территорию, полностью закрытую для любого несанкционированного проникновения извне. Фактически это был укрепленный район, чей план был утвержден в июле 1947 г. Берией и Маленковым. На наиболее опасных для прорыва участках внешнего периметра были смонтированы 7 рядов колючей проволоки, в том числе и под напряжением в 1 кВ. Впоследствии выяснилось, что американская разведка обучает направляемых в СССР агентов преодолевать проволочные заграждения под током при помощи резиновых ковриков. Более того, именно прорыв через подобные заграждения считается оптимальным, поскольку контроль караулов на таких участках обычно ослаблен. Когда в 1958 г. в КГБ узнали об этом, то было принято мудрое решение повысить напряжение, подаваемое на заграждения, до 3 кВ! Это было больше, чем на электрическом стуле, используемом для казни. Напряжение это было столь велико, что электрический разряд пробивал воздушную прослойку в метр и более, не позволяя даже приблизиться к ограждению. На внешних рядах колючей проволоки висели лаконичные и очень выразительные таблички на эмали: «Стой! Стреляют без предупреждения!»

Долговременные укрепления были спланированы таким образом, чтобы обеспечить непрерывную линию обороны всего периметра силами мотострелкового полка, усиленного танковым батальоном и зенитным ракетным дивизионом (дивизион – это 3 батареи по 6 пусковых установок в каждой). В последующие годы противовоздушное прикрытие района постоянно усиливалось, что совершенно понятно, если принять во внимание рост активности американской воздушной разведки, о чем в этой книге написано достаточно. В военное время силы охраны района должны были отразить полноценную наступательную операцию массированных сил противника, в том числе в условиях применения оружия массового поражения. Сейчас, конечно, эти планы кажутся фантастическими, ну, скажите, откуда в глубине Советского Союза могут появиться крупные войсковые соединения противника? Но на самом деле, видимо, планы Генерального штаба предполагали защиту «закрытой зоны» не столько от массированного вторжения агрессора, сколько от внутренних беспорядков, ведь рядом находились крупнейшие промышленные центры Челябинск и Свердловск. Если бы там возникло мощное гражданское противостояние, мятеж и новый центр власти, альтернативный Москве, то атомное производство в Челябинске-40 должно было остаться островком спокойствия и ни при каких условиях не перейти в руки мятежников.

В мирное время охрана «закрытой зоны» повторяла охрану государственной границы. В труднодоступных местах размещались позиции «секретов» (засад), контрольно-следовые полосы, оборудовались стационарные посты и маршруты подвижных нарядов. С каждым годом совершенствовалось оснащение техническими средствами охраны периметра (прожекторами, в том числе инфракрасными, индукционными датчиками движения, средствами связи и т. п.). В общем, это была настоящая крепость, причем, заметьте, речь сейчас идет не об охране производственной зоны, а об охране всего района, отведенного под атомный объект, на территории которого находились и населенные пункты, построенные для персонала, – Озёрск и Татыш.

А как же туда проникали люди на легальных основаниях? Строители и работники комбината №817 добирались до нужного места в несколько этапов и совсем не так, как может подумать несведущий человек. Молодые специалисты, отобранные для работы в Челябинске-40 (сама процедура отбора растягивалась на 6—7 месяцев и во многом напоминала зачисление в штаты госбезопасности, с той только разницей, что молодой специалист не знал, какой именно работой ему придётся заниматься), перво-наперво получали «направление», документ особого образца, в котором сообщалось, что они откомандированы в распоряжение «инженера такого-то». Где находился упомянутый инженер, в документе не сообщалось. Зато в нём сообщалось, что «направление» приравнено к воинским проездным документам и дает право на приобретение билета в воинских кассах вокзалов и аэропортов.

Получив на руки упомянутое «направление», молодые специалисты проходили затем устный инструктаж, из которого узнавали, что им надлежит к определенному сроку явиться на вокзал в Челябинске или Свердловске, где их будет ожидать «встречающий». Именно этому человеку и надлежало предъявить полученное «направление». «Встречающие» дежурили круглосуточно и имели одну задачу – проинструктировать новичков о дальнейшем маршруте следования. Именно там – на вокзале, люди узнавали дальнейшую (но отнюдь не конечную!) точку своего маршрута. Этой точкой являлся город Кыштым, находившийся на границе «особо режимной зоны», о которой подробно было сказано выше. В этом городе имелся средней величины машиностроительный завод, и многие новички думали, что именно он-то и будет конечной точкой их маршрута. Кстати, именно так должны были думать и иностранные разведчики, если бы им удалось завладеть чужим «направлением» и под видом молодого специалиста отправиться на поиски таинственного атомного объекта. Многие, впервые разыскивавшие таинственный Челябинск-40, сойдя с поезда, отправлялись прямиком на проходную машиностроительного завода, рассчитывая на скорую встречу с загадочным инженером, указанном в имевшемся у них на руках «направлении».

На проходной Кыштымского машиностроительного завода быстро привыкли к молодым людям со странными безадресными «направлениями» и знали, куда их послать. Нет, вовсе не туда, как может подумать иной читатель, а в гостиницу, оборудованную в здании бывшего санатория НКВД. Там новичок пережидал ночь и обычно на следующие сутки в крытом кузове грузовой автомашины либо автобусом доставлялся на проходную «закрытой зоны», т. е. того самого Челябинска-40, которого никогда не существовало на картах Советского Союза. Даже в начале 1950-х гг., когда Озёрск уже начал облагораживаться и приобретать черты нормального города (первое каменное здание в нем заложили в 1947 г., а улицу Сталина, впоследствии логично переименованную в улицу Ленина, начали застраивать двухэтажными кирпичными домами с 1948 г.), вид проходной в «закрытую зону» внушал людям ужас: вышки, охрана с автоматами и собаками, многорядная колючая проволока. Многие попадавшие сюда в первый раз всерьёз считали, что их привезли в тюрьму и они тайно репрессированы.

Кстати, интересный момент. В книге В. Новосёлова и В. Толстикова «Тайны сороковки» приводятся ранее не публиковавшиеся воспоминания ветерана радиохимического производства Г. И. Румянцева, прибывшего в Челябинск-40 в феврале 1949 г. В них есть фраза, значимая для нас в контексте обсуждаемой темы: «Работников и жителей доставляли в будущий город из Кыштыма только ночью в закрытых грузовиках». Очень интересная мера предосторожности, особенно если принять во внимание, что до появления средств космической фоторазведки оставалось еще лет эдак, 12—13 (как минимум!), а самолеты- шпионы вероятного противника пока ещё не залетали так далеко вглубь Советского Союза… Чего же или кого же опасался Уполномоченный Совета министров СССР Иван Ткаченко? Раз никто не мог заметить перевозки людей с воздуха, значит, Ткаченко беспокоился, что кто-то сможет увидеть это с земли. И не просто увидеть, но даже сосчитать перевозимых по головам. Другими словами, он опасался, что агент длительного оседания, работающий на иностранную разведку, может оказаться в числе жителей Кыштыма и наблюдением за перемещением транспорта и людей сумеет раскрыть специфику проводимых в «закрытой зоне» работ и их объем. (Подобные опасения были небеспочвенны. Понятно, что любой объект атомного оружейного комплекса СССР представлял огромной интерес для любой разведки страны-члена НАТО. В 1958 г. КГБ СССР раскрыл американского агента, жившего на протяжении ряда лет в непосредственной близости от «Свердловска-44», еще одного «строго режимного города», возле которого располагалось производство «оружейного» урана.)

Перевозка людей в ночное время в крытых машинах – это очень красноречивый пример той тотальной шпиономании, в обстановке которой возводился «Челябинск-40» и другие объекты атомной отрасли. Так что не надо смеяться над параноидальными страхами генерала Ткаченко – любому, внимательно прочитавшему эту книгу, ясно, что для них имелись самые серьёзные основания (глава « Отступление от сюжета: некоторые фрагменты истории тайной войны стран НАТО против СССР в 50-х годах прошлого столетия» как раз об этом).

После проверки прибывших на КПП следовала доставка в общежитие. Там гостей ждал – нет, не сон и даже не ужин, а строгий и внимательный инструктор в форме сотрудника МВД (после марта 1954 г. – КГБ). В общежитии проводился обстоятельный инструктаж о режиме на объекте, на котором новичкам предстояло работать. Из этого мало оптимистичного, прямо скажем, инструктажа будущие работники узнавали всю специфику грядущих многолетних будней: невозможность выезда за периметр, тотальная перлюстрация входящих и исходящих почтовых сообщений, существенные ограничения в переписке с родными (запрещение указывать род занятий, географические ориентиры места пребывания и работы, имена и фамилии коллег и пр.), особые условия работы и т. д. Далее отбиралась подписка о неразглашении сведений, составляющих государственную тайну. Хотя все прибывавшие в «закрытую зону» работники уже давали такие подписки либо во время учебы, либо по предыдущему месту работы, здесь эта процедура неизменно повторялась.

Таким был действительный порядок въезда новичка в пресловутый «Челябинск-40». Некоторые люди оказывались до такой степени напуганы обстановкой, в которую попадали неожиданно для себя, что буквально на следующий день бросались к директору комбината с просьбой «отпустить их обратно». В ход шла вся мыслимая аргументация – от наличия маленьких детей и пожилых родителей до хронических заболеваний и обещания всевозможных взяток… Последнее выглядело особенно забавно, если принять во внимание, что Ткаченко официально предупредил директора комбината о том, что все без исключения помещения в здании управления поставлены на «прослушку» МГБ! Ни один из просителей отпущен не был. Вообще никто! Все, кто направлялся в «Челябинск-40», фактически получали билет в одну сторону.

С пуском первого атомного реактора «А», цеха №1 радиохимического завода, металлургического аффинажного производства и комплекса водозаборных сооружений (так называемого «водного хозяйства») система внутриобъектового контроля входа, выхода и перемещения персонала приняла те формы, в которых она и поныне существует не только на бывшем комбинате №817 (сейчас ПО «Маяк»), но и на всех предприятиях такого профиля в России. Помимо того, что все объекты имели общий охраняемый периметр, они отделялись друг от друга внутренними рубежами охраны таким образом, что переход из здания в здание был попросту невозможен. Только очень небольшая группа высшего административного персонала имела «пропуска-вездеходы». «Закрытая территория» представляла собой ячеистую структуру, подобную сотам, – работник из одной «ячейки» не мог произвольно перейти в другую.

Повсеместное присутствие «прослушки» МГБ создало для работников комбината ряд весьма специфических проблем. Поскольку Ткаченко открытым текстом заявил, что за слова «плутоний» и «радиация» сразу отправит любого «в лагеря на десять лет» (и это не шутка!), было принято соломоново решение отказаться от использования даже в служебном общении любых химических терминов и названий.

Долгое время употребление слов «радиация», «уран», «плутоний» и прочих терминов, указывающих на связь комбината с расщепляющимися материалами, было официально запрещено даже при профессиональном обсуждении тех или иных проблем в кабинете директора. Иван Ткаченко не скрывал, что все помещения руководства комбината прослушиваются офицерами безопасности, и, видимо, сознательно преувеличивал возможности «прослушки», так что упомянутый запрет стал правилом на многие десятилетия. Никому не хотелось проверять на себе бдительность офицеров госбезопасности. А потому работники комбината, даже обсуждая узкопрофессиональные вопросы, научились обходиться разного рода эвфемизмами: «раствор», «молоко», «светлячок» и т. п. означали совсем не то, чем являлись на самом деле. Документация радиохимического производства, например, была зашифрована таким образом, что каждому компоненту присваивался номер, в том числе обычной воде, перекиси водорода и спирту из аптечки. Все соединения, реакции и научные понятия обозначались либо номерами, либо условными терминами.

Поскольку разобраться в такой китайской грамоте было очень непросто, специалисты радиохимического завода настояли на том, чтобы для обучения новых специалистов им позволили описать технологию выделения плутония нормальным научным языком. Генерал-лейтенант поскрипел зубами и… разрешил написать от руки один экземпляр «наставления». Эта рукопись с грифом «совершенно секретно» хранилась в спецбиблиотеке, и допуск к ней подписывал лично Ткаченко. Поскольку рукопись нельзя было копировать, всем новым работникам приходилось учить её наизусть от корки до корки, а затем сдавать экзамен на знание «теоретической части». В этом, кстати, был большой плюс – молодые специалисты сразу получали полное представление обо всём технологическом цикле и с самого начала работы на производстве могли пойти трудиться на любой участок. Тем самым обеспечивалась практически полная взаимозаменяемость персонала, что позволяло минимизировать ущерб от переоблучения работников при разного рода технологических ошибках и авариях.

В этом месте можно отметить, что в первые годы работы цеха №1 острую лучевую болезнь из-за аварий разной степени тяжести получили 9 работников радиохимического производства. Благодаря полной взаимозаменяемости персонала их подменили без остановки технологического цикла, что практически не отразилось на «выходе» конечного продукта. Жизни 9 погибших работников радиохимического завода заслуживают сожаления и скорби, но нельзя не признать того, что получение чистого плутония являлось такой сверхзадачей в масштабах страны, перед которой меркла ценность жизни даже самого хорошего и умного человека. Принимая во внимание, что речь идет об одном из наиболее опасных производств в мире, 9 погибших от острой лучевой болезни человек – это на самом деле очень небольшая плата за колоссальный технологический прорыв.

Вообще, с упомянутой «особо режимной» тетрадью связаны разного рода казусы. Во второй половине 1950-х гг. ленинградские физики разработали усовершенствованный техпроцесс получения плутония и приехали на комбинат №817 с целью сравнить свои теоретические наработки с существующей в «Челябинске-40» технологией. Когда они попросили скопировать заветную тетрадь, чтобы отвезти её в Ленинград для предметного обсуждения на учёном совете, то наткнулись на непробиваемую стену: читать можно – копировать нет! Несколько дней ленинградцы обивали пороги кабинетов, надеясь добиться нужного им разрешения, однако все попытки оказались тщетны. В итоге пришлось заучивать содержание тетради на общих основаниях. Заветы генерала Ткаченко надолго пережили его самого.

Уже после распада СССР тетрадь с описанием техпроцесса была передана в городской музей города Озёрска, однако режимные органы сочли невозможным её открытое экспонирование.

В принципе, это решение понятно и оправданно – даже спустя более 70 лет секреты атомного оружейного комплекса остаются секретами и вряд ли следует информацию такого рода делать общедоступной.

1-й специальный отдел центрального аппарата КГБ, ответственный за контрразведывательное обеспечение объектов атомной отрасли Советского Союза, прилагал большие усилия по контролю за поведением лиц, допущенных к работе по «атомной тематике». В 1955 г. разразился настоящий скандал, когда выяснилось, что один из крупных руководителей атомной отрасли решился на сознательное нарушение режимных требований.

Анатолий Сергеевич Александров, генерал-майор, трижды лауреат Сталинской премии, с 1951 г. возглавлял КБ-11 – головную организацию по разработке ядерных боевых частей. Базировалось КБ в хорошо известном ныне «Арзамасе-16», там были сконструированы первые атомные и термоядерные БЧ, как экспериментальные, так и серийные. Анатолий Сергеевич, проводя много времени в Москве по делам службы, имел в столице квартиру, в то время как семья его проживала в закрытом «номерном» городе. Будучи предоставлен сам себе и располагая немалыми средствами, генерал Александров не чурался «светской» жизни в тогдашнем понимании – ходил по театрам, ресторанам, заводил романтические знакомства. Сначала МГБ, а затем и КГБ внимательно следили за его похождениями, до поры не демонстрируя свою осведомленность о проделках заслуженного генерала. Однако в 1955 г. Александров, которому шел 56-й год, завёл роман с сотрудницей иностранного посольства, младше его на пару десятков лет. Подобное несанкционированное поведение шло против всех требований сохранения гостайны, и руководитель Комитета – Иван Серов – сделал соответствующее представление Хрущёву. Может показаться невероятным, но генерал Александров набрался наглости и в свою очередь пожаловался на Серова, дескать, ему эти «стукачи» и «топтуны» жизнь портят, у него тут любовь, понимаешь ли, романтика и элегия чувств! Хрущёв, обычно не склонный к сантиментам и скорый на расправу, проявил неожиданную мягкость – он пожурил генерала Александрова и… отправил его возводить «Красноярск-45», еще один «номерной атомный» город далеко на востоке страны. Кстати, на освободившееся место начальника КБ-11 из «Челябинска-40» прибыл директор комбината №817 Борис Музруков.

Генералу Александрову после выдворения из Москвы следовало бы угомониться и радоваться тому, что отделался он столь малой кровью, однако урок ловеласу не пошёл впрок. В 1958 г. Анатолий Сергеевич имел неосторожность попроситься обратно в Москву – поближе к театрам, ресторанам и прочим столичным благам. Эта просьба вызвала прилив гнева у Хрущёва, который не поленился припомнить работу Александрова в системе ГУЛАГа во времена Берии и без долгих проволочек велел гнать трижды лауреата на пенсию.

В общем, советская госбезопасность очень придирчиво подходила к систематической проверке секретоносителей всех уровней, несмотря на проявленную ими прежде надёжность и лояльность. Перлюстрации подвергалась почта, проверялись почтовые посылки, периодически производилось прослушивание телефонных переговоров и разговоров на дому, проверялись люди, с которыми контактировали секретоносители. Сбор сведений осуществлялся путём широкого привлечения агентуры, «конфиденциальных помощников», как иногда называли осведомителей штатные сотрудники КГБ, но при этом и сами «конфиденты» негласно проверялись самыми разнообразными методами и приемами. Система контроля за поведением работников предприятий атомной отрасли – в том числе и «Челябинска-40» – с полным правом может быть охарактеризована как тотальная, всеохватная, хотя и почти незаметная для окружающих. По крайней мере для тех, кто не знал приёмов и методов чекистской работы.

В МГБ, а затем и в Комитете государственной безопасности всерьёз рассматривали возможность проникновения вражеских диверсионных групп внутрь охраняемого периметра с целью проведения силовых акций по срыву выпуска продукции комбинатом №817. Наработанные радиохимическим заводом кусочки оксида плутония-235 доставлялись на аффинажный завод под усиленной охраной на двух автомашинах. Мало того, что машину с плутонием сопровождал грузовик со взводом автоматчиков и пулеметами, так ещё вдоль дороги с интервалом в 50 м выставлялись часовые.

Один из самых распространенных современных мифов, связанных с атомным оружием вообще и его производством в СССР, сводится к тому, что, мол-де, отечественные специалисты не знали всей опасности радиоактивного облучения и нарабатывали опыт в этой области методом проб и ошибок. Такой взгляд на вещи совершенно не соответствует действительности. То, что ионизирующие излучения распадающихся атомов опасны, ученые поняли ещё на заре изучения радиоактивности. Вплоть до 1945 г. опасность эта в целом недооценивалась, но после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки – как ни кощунственно это звучит – медики получили колоссальную статистику по характеру разнообразных воздействий атомного оружия на человека. Стало ясно, что атомное оружие наносит основной ущерб отнюдь не ударной волной и термическим воздействием во время взрыва, а ионизирующим облучением и радиоактивным заражением грунта, воды и продуктов питания. Осознание этого факта простимулировало научно-исследовательские работы в области радиационной медицины в самых разных странах мира – США, СССР, Великобритании, Франции, Канаде, Швеции и пр.

В СССР работы по изучению воздействия различных видов радиоактивности на человеческий организм возглавил крупный ученый Н. В. Тимофеев-Ресовский. Его Радиобиологический отдел, входивший в систему Первого Главного управления при Совете министров СССР, располагался в бывшем санатории НКВД «Сунгуль», неподалеку от города Касли Челябинской области (сразу вспоминаем, как американская разведка на слушаниях в Сенатской комиссии рассказывала об этом объекте, но честно признавала, что не вполне ясно понимает, что именно происходит в том районе). На Тимофеева-Ресовского работали некоторые из немецких ученых, вывезенных после мая 1945 г. на восток.

К 1949 г. чрезвычайная опасность проникающих ионизирующих излучений, способных вызывать поражения внутренних органов и крови, уже была хорошо известна. Исследования плутония показали, что это очень токсичный химический элемент, куда более смертоносный, чем циановые соединения, считавшиеся до той поры «эталонными» ядами. Первый этап работы радиохимического завода в Челябинске-40 закончился с пуском в 1950 г. уже упомянутого в этой главе так называемого «цеха №1» и санитарного пропускного пункта к нему. Прежнее здание, в котором, собственно, и был выделен плутоний для первой советской атомной бомбы, после пуска цеха №1 оказалось похоронено в прямом смысле – поверх него насыпали огромный холм и насадили березки. Теперь там настоящий лес… Вся одежда, в которой трудились первые работники радиохимического завода, была сожжена, а пепел пошёл в могильник.

История эта приведена здесь единственно для того, чтобы доказать очевидную любому специалисту по радиохимии истину – уже к 1950 г. советские ученые и руководители производства ясно сознавали огромную опасность радиации и предпринимали все возможные меры к её уменьшению.

Впрочем, и без хиросим-нагасак повседневный опыт работы в Челябинске-40 давал вполне достаточную пищу для должного понимания всей степени опасности радиационного поражения. Разного рода аварийные ситуации возникали достаточно часто, а в таких условиях постигать необходимые для выживания уроки приходилось очень быстро. В 1950 г. в «сороковке» произошли 3 аварии, связанные с утечкой радиоактивности, переоблучение получили 7 работников комбината. В 1951 г. таких аварий было зафиксировано уже 4, а облучение сверх норматива получили 8 человек (из них 1 умер от острого радиационного поражения). В 1952г. произошло еще 4 аварии (2 погибших). А следующий год, 1953-й, оказался воистину «чёрным» для работников «817-го комбината» – на запущенных к тому времени и подготавливаемых к пуску четырёх реакторах имели место 5 аварий, жертвами которых стали 17 человек. Как видим, с 1949 по 1953 г. аварийность в «сороковке» – как по числу аварий, так и по количеству жертв – шла по нарастающей. Кстати, эта статистика, преданная огласке представителями московского Института биофизики только в 21 столетии, заведомо неполна, поскольку касается только аварий, связанных с реакторами комбината, и не учитывает аварийность радиохимического производства, которое следует признать гораздо более опасным с точки зрения возможности переоблучения персонала. И говорить, что в таких условиях кто-то из работников комбината №817 не сознавал в должной мере опасности радиоактивного поражения, не то что бы наивно, а просто глупо.