Оранжевое зарево. Рассказ

Необходимое предисловие:

У меня это случается не первый раз, и каждый раз я не понимаю, правильно ли, близко ли к тому, что начертало мне нечто, я предлагаю читателю совсем не моё творчество.Каждому, кто читает эти строки, наверняка снились сны, очень яркие и запоминающиеся, добрые и кошмарные, в которых знакомые и незнакомые люди что-то делали, что-то происходило, или не происходило вообще ничего. Неважно. А многим ли снились сны, имеющие письменный текст, ведущий в фантастический мир? Текст, который во сне, буква за буквой, слово за словом создавал бы сюжет и героев, достойных быть увековеченными на бумаге или в текстовом файле? Описать этот процесс достаточно сложно – во сне я не просто читаю, словно в книге, то, что происходит в мире рассказа, загвоздка в том, что мир, текст, сюжет приходят в мой сон без моего участия. Ничего подобного я не выдумывал, никогда этим не интересовался и ничего похожего не читал. И герои, мир и сюжет таких вот моих снов не имеют ко мне никакого отношения. И кроме этого, мне ещё, по чьей-то чужой воле, абсолютно необходимо пересоздать этот мир для моих читателей. Это моя обязанность, которую мне даровало… нечто… или некто. Высшее существо, которое вроде бы надеется на мой талант и способности перенести этот текст из сна в реальность.

Но я всегда упорно выбираю хэппиэнд… как будто от моего выбора что-то зависит. Вот и теперь, я представляю вам, моему читателю, нечто, совсем не мной придуманное, но мной записанное «по памяти». Скопированное из сна.Концовки этих текстов-снов скрываются в лёгкой дымке, как в тумане, словно мне самому нужно выбрать апшот (развязку произведения). А так же – каким он будет, счастливым или нет.

Оранжевое зарево

Танцы уже закончились, но бал был в самом разгаре.

Дамы и кавалеры, сидевшие за столиками парадной залы, шумели ни о чём, предпочитая лёгкий разговор большим и тяжёлым блюдам, наполненным белыми трюфелями и нежным мясом куропаток.

Суетились слуги, наполняя бокалы вкуснейшим бордо и ароматнейшим мускатом.

Где-то наверху, под самым потолком, за балюстрадой балкона, стараясь не мешать публике, а только подчёркивать её настроение, негромко пела о чём-то своём нежная скрипка.

Обычно и привычно для любого жителя Ковинлинна, случайно заглянувшего на огонёк – бал высоких лиц в старинном здании бывшего железнодорожного вокзала.Всё было, как и положено в подобных собраниях – чинно-благородно.

Проводить балы в таких зданиях было принято ещё сто лет назад – когда неуклюжие паровые конструкции только-только пробовали своими чугунными колёсами считанные метры железных дорог.

Ничего не изменилось и сейчас. Отец, как всегда, всё рассчитал точно.

Все присутствующие правильно исполняли свои роли, поэтому я находился в абсолютной уверенности, что ни один случайный зритель не заподозрит наших гостей, щеголяющих в красивых, иногда вычурных нарядах, в том, что они находятся здесь не просто так, а присутствуют на собрании тайного общества.

Стол, за которым сидел отец, стоял на небольшом возвышении, и всем, кто подходил к нему с докладом или за поручением, приходилось подниматься по трём высоким ступенькам. Такое расположение стола гарантировало, что никто их окружающих не услышит сведений ему лично не предназначенных. И не будет добиваться места, рангом ему не положенного.

Сегодня у меня была только одна задача – находиться в просторном вестибюле нашего особняка и внимательно следить за его широкими входными дверьми. Обязанность сторожевой собаки – держать и не пускать. Дело для меня давно привычное и необременительное.

Но весь народ давно уже собрался, и эта обязанность мне быстро наскучила. Интереснее было – из открытых дверей парадной залы, также выходящих в вестибюль, наблюдать за веселящейся, разноцветной, как калейдоскоп, толпой.

Но призывный взгляд отца я приметил сразу. Этот взгляд всегда привлекает внимание словно молния средь чёрных туч, ошибиться или пропустить его невозможно. Посмотрел на всякий случай сквозь стекло входных дверей – никого, только день догорает, делая полосы тени на досках старого железнодорожного перрона перед дверьми всё длиннее и прозрачнее. И отправился в залу.

Когда я поднялся на возвышение к отцу, его взгляд, обращённый ко мне из призывного, сурового, сделался вдруг весёлым и ласковым.

«Что случилось?» – насторожился я. – «Такой его взгляд слишком уж многообещающ!»

– Скоро появится Младший… – шепнул мне отец.

Моё сердце стукнуло невпопад!

– Ты рад? Ну, иди же, встреть его, – отпустил меня отец словами и улыбкой.

Рад? Ещё как рад! Я не виделся с Младшим уже добрых три года и все эти долгие годы скучал по нему.

И все эти проклятые годы я не имел ровным счётом никакого понятия, где он. Несомненно, до отца какие-то вести о Младшем доходили, но ко мне опускались только крохи этих сведений: «Жив, здоров, нужд не имеет, учится с прилежанием» … Как будто это всё, что мне нужно было знать!

Но перечить отцу, допытываться, искать какой-то правды было опасно.

Я вернулся в вестибюль, ко входу, нетерпеливо вглядываясь сквозь стекло в вечерний свет, но снаружи за моё отсутствие не появилось ничего интересного – те же доски старого перрона, новый перрон и две новые платформы из новомодного портландцемента поодаль, пустые до самого прихода на станцию Ковинлинн вечернего экспресса «Дорфентог-Ковинлинн-Зюльцен».

Всё привычно до одурения и навевает тоску.Сквозь закрытые стеклянные двери, которые мне приходилось охранять, виднелся ещё кусочек здания нового вокзала, на котором мне видны были только начальные буквы из названия нашего города: «Ковин…».

Но «скоро» для стариков не означает «сейчас» или «через минуту». «Скоро» для них может длиться и часы, и дни, и недели…

Не выдержав собственного напряженного ожидания, я со вздохом отвернулся и сделал шаг от дверей.

И тут же, какую-то секунду спустя, у меня за спиной звякнул колокольчик.

Я стремительно повернулся обратно, от неожиданности чуть не потеряв равновесие!

За дверным стеклом стоял он – Младший! Стоял, чуть улыбаясь, неловко, отчуждённо, словно вернулся не в свой дом, в чужой, и видел сквозь дверное стекло не меня, а кого-то постороннего.

Но я-то узнал его мгновенно, несмотря на то что из тринадцатилетнего подростка он превратился в шестнадцатилетнего юношу.

И разве могли меня остановить его нерешительность и отчуждённость?

Рывком распахнув обе тяжёлые створки дверей, я кинулся к нему и сжал в объятиях:

– Младший!!– никак не обращая внимания на то, что он не спешит обнять меня в ответ.

– Старший? – его голос был почти спокоен и до странности официален. – Здравствуй, Старший. Позволь нам всё же войти.

– Нам? – Я разжал объятия в недоумении и только тогда заметил, что нас окружает и внимательно на нас смотрит с десяток человек.

Я не простил бы себя, если бы замешкался хоть на секунду:

– Господа! Добро пожаловать.

Отец не предупреждал меня, что Младший будет не один, но я не мог не верить Младшему, поэтому посторонился, давая войти новым гостям.

Гости – все мужчины вида благородного, были одеты в одинаковые серые офицерские шинели без знаков различия. И, скидывая эту верхнюю одежду на руки нашему слуге, они оказывались в чёрных полевых кителях без петличных знаков на воротниках, без аксельбантов, без портупей. Вообще, без чего бы то ни было, что обычно принадлежит военному костюму. Только китель, голубые брюки и хромовые сапоги, начищенные до блеска.

Я ещё подумал, что очень жаль, что роскошные доломаны нашей армии остались, пожалуй, только в парадной форме у студентов академии Людовики.

Младший, одетый точно так же, как и все остальные, первым освободился от шинели, и не бросив на меня даже взгляда, исчез в зале.

Я не мог и не имел права обижаться на него за это, а просто стоял истуканом у распахнутых дверей. Привратник, исполнивший свою работу…

Но солнце уже близилось к закату, и в двери особняка начал задувать холодный ветерок. Нужно было поберечь здоровье наших гостей. Отец не простил бы меня, если бы кто-то из них, разгорячённый вином и танцами, подхватил бы простуду, а-то и инфлюэнцу.

Поэтому я поспешно закрыл дверные створки и, стараясь не упускать из виду то, что происходит за ними, снова направился к дверям залы.

Младший, в сопровождении одного из «офицеров», стоял у стола отца, о чём-то с ним тихо беседуя. Ни слов, ни взглядов я со своего места уловить конечно же не мог, но, вероятно, разговор был достаточно интересный, потому что все трое беседовали весьма увлечённо.

Все остальные новоприбывшие разбрелись по зале, принимая наполненные бокалы из рук слуг, устраивались в креслах у стен. Обильные закуски на сервировочных столах и свободные места за некоторыми столиками их явно не интересовали.

Мне пришла в голову мысль, что наши новые гости, включая и Младшего, выглядят немного странно. По выправке их и впрямь было не отличить от офицеров какого-нибудь кавалерийского полка. А их старший, тот, что сейчас разговаривал с отцом, мог своим величественным видом заткнуть за пояс любого оберст-лейтенанта.

Но я никогда не видел, чтобы военные не имели знаков различия на своей одежде. Насколько я помнил, в городе никогда не появлялись военные в полевой форме без портупей, а уж офицеры высшего состава и штабные должны были носить всякие эполеты и аксельбанты!

Солнце ещё не село окончательно, но уже скрылось за деревьями парка, отделяющего станцию от города, и в окна залы начинал заползать сумрак.Время шло, а разговор у отцовского стола всё никак не заканчивался.

Зато свет в самой зале становился всё ярче – электрическое освещение было зажжено давно, на балах с этим не экономили.

Тихий, робкий звон дверного колокольчика отвлёк меня от созерцания, и я, вспомнив о своих обязанностях, отправился ко входу – держать и не пускать.

Но за стеклом дверей не возникло никого и ничего особенного – только старый Фернан, который вечно болтался по всему Ковинлинну собирая слухи и разнося сплетни. Многие его не любили, но кому же было не интересно послушать – о чём или о ком между собой болтают кухарки, конюхи и рыночные торговцы? Стряслось ли что в городе за ночь, снесла ли чья-то курица разом три яйца, или опять городской брандмейстер, выпив лишнего, гонял по улицам на пожарном насосе, все эти сведения предоставлялись старым Фернаном любому благодарному слушателю. В основном за еду.

Но и без этого старику часто перепадала миска похлёбки от наших сердобольных кухарок.

Увидев меня, Фернан начал что-то показывать жестами. Потом молитвенно сложил руки и застыл, как будто чего-то ожидая и просительно глядя на меня.

Это была неожиданная выходка – для старика предназначались совсем другие входы, чёрные – на кухню или в помещения для слуг. В этом никогда никакого отказа для него не было. И даже мы сами чаще всего пользовались чёрным ходом для выхода в город – так уж был устроен особняк нашей фамилии – бывший железнодорожный вокзал, где главный вход и центральный вестибюль исторически и технически оказались расположены со стороны железнодорожных путей, на противоположной стороне от города.

Мне стало любопытно, что могло привести сюда старика, и я приоткрыл одну створку:

– Чего тебе, Фернан?

Следующее действие старого Фернана выглядело ещё нелепее – он вдруг рухнул на колени, схватил меня за руку и начал визгливо выкрикивать:

– Денежку, мой господин, денежку!

«Старик совсем ополоумел!», – опешив от неожиданности, подумал я. Никогда таких вот припадков за ним не водилось.

Через мгновение мне удалось выдернуть руку из цепких пальцев и закрыть дверь, а Фернан, которого, как я решил, теперь смело можно было назвать: «Полоумный Фернан», что-то причитая, кинулся наутёк, к лестнице, ведущей в город.

И только тогда я почувствовал что-то в своей ладони.

Первым, и вполне естественным желанием было – вытряхнуть из ладони то, что туда попало из грязных рук нищего старика, но я сдержался. Всё-таки член тайного общества должен быть на стороже всегда, а событие было не из ординарных.

«События», – поправил я сам себя.

Неординарных событий за сегодняшний день насчитывалось как минимум три – бал, он же сбор всех членов общества, проходивший не чаще, чем раз в год, появление Младшего после трёхлетнего отсутствия в сопровождении посторонних лиц и, наконец, странное поведение старика, никогда милостыни не просившего.

Я отошёл от входа так, чтобы меня не было видно сквозь стекло и раскрыл ладонь. Там лежал сложенный небольшой клочок бумаги, мятый и грязный, но с отчётливой надписью химическим карандашом: «млатшему».

Моё сердце снова стукнуло невпопад – я угадал! Всё это было неспроста.

Младший словно ждал этого момента. Когда я снова вернулся к дверям залы, он мгновенно закончил беседовать с отцом и бросился ко мне.

Правда не для того, чтобы обнять меня и поговорить со Старшим:

– Получил? Дай сюда!

«Офицеры» вдруг начали вставать со своих мест и подходить к нам – Младшему, застывшему с протянутой рукой, и мне, с трудом борющемуся с неожиданно возникшем желанием – спрятать кулак, в котором я стиснул бумажный клочок, как можно дальше за спину.

Не отдавать! Наказать Младшего за его невнимательность ко мне. За грубость. За то, что после стольких лет…

Но обида была побеждена быстро – всё-таки то, что сейчас творилось в зале, отношения ко мне не имело.

И ещё помог взгляд отца – его недоуменно поднятая бровь как бы говорила: «Что же ты медлишь?»

Мой кулак разжался сам собой, и Младший, выхватив бумажку, принялся её разглядывать. Толпа «офицеров» окружила его со всех сторон, оттеснив меня обратно в вестибюль.

Впрочем, мне уже было всё равно. Обида заняла место в моём сердце, отогнав все остальные чувства и мысли. Я не понимал, что творилось здесь. Я не понимал, что творилось со мной…