Сначала было Слово. Благословленному

Разложила мольберта треногу,

Выставленный на дорогу,

Оглядевшись вокруг, думать стал,

Не сказать, что от жизни устал,

Есть ещё в коробах сих запал,

Запасался годами,

И теперь открывал сундучки,

Всё разложено смело:

Палитра пастельного мела,

Кисти, карандаши, краски…

Мастихины взяла и палитру,

Представляя надуманный образ

Цветов ярких смешала нехитро,

Красок невских, густых,

Как из образов стих,

Концентрация слов вбита в строфы,

Каждый слог в них звенит,

Жжет, пылает, горит,

Ярким солнцем поднявшись в ЗЕНИТ!

Сквозь призму объектива глаза,

Луч лег на землю яркий,

И сразу,

В контуре опала, огнем планета запылала,

Стала жаркой,

Коричневый налёт, как кофе с кофеварки,

Рисунок пены в чашу льет,

И, белый холст обрел хребты,

Горные гряды.

Появились в картине вулканы,

На подрамнике лен в стае огненных птиц.

Крылья вскинули разом над миром,

Запорхали огнем колесниц.

Кружевницы плету словно петли с крючка,

И Жар – птиц выпускает на волю рука.

Взмах крыла без границ,

Жар пера, из зарниц,

Бег по небу, как будто по полю

Отпустила гнедого на волю.

В открывшийся фрактал

Огнем пылал опал,

Раскаленная смола,

Янтарным выстрелом плыла

Облакам из пепла ветер несёт,

Испела всё!

Испепелила, извела, дотла сожгла…

Моя Жар – птица ожила!

Я вяжу полотно,

Красок, слов мастерство, – куделится…

Хоть оно и чудное,

Накидом из фраз, мастер точит алмаз,

И плетет кружевница на тканном холсте,

Кистью тонкой, подобно игле,

Гладь ниток мулине.

Синтетический блеск,

У фантазии всплеск, перемычки…

Но, слетают узором с моих рукавиц,

Словно искры, горящие птички,

О чиркаш Акаши,

Эфирных пространств зажигаются спички!

Полотна волшебство,

У картины живой,

Замелькали этюдами вспышки,

В перелёте границ, переплете страниц,

Моей полыхающей книжки,

Брошенная в огонь – мной,

Она стала живой!

Куркумою окрашены перья

Охрой мелких частиц,

Дробленных в старой ступе чечевиц,

Кистью беличьей – огненной Векши,

Чей волос рыжий в перемычке,

Полыхают костры словно порох

С поднесенной к нему серной спички.

Воспылала красивая лава,

Выплавленная из сплава

Распустившихся медуниц,

Фиолетовых тысячи лиц – цветониц,

Расцветали и падали ниц в русло Леты,

Запекались огнем самоцветы на углях костра,

Я его развела у солдатской печи, греться…

Птицы мои, слетелись ко мне спеться,

Перепела всех, пере-пила, пере-кипела…

Стаканом кипятка согрета до нутра,

До слез горячих с ночи до утра,

Я полотно пишу,

Кисть отогреть, – дышу.

Потоком лавы смешаны тона,

На бабью осень шанс последний дан,

И юбкой клеш раскинут по горам

Зигзагом отороченный волан,

Словив искры блесну – волну изволновал.

Потрескалась вся кракелюром ткань,

В раскинутых полах пылает медь,

Кокеткой вышла, приподняв подол к бедру,

Давай гореть!

Гори, да полыхай!

Оборками гуляя по хребту,

Пропитанный насквозь костюмный лен,

Меняя всю причудливость тонов огня,

Как пламя в топке моей печи,

На горящих дощечках меняет цвет,

И в пламени огня,

Картин особенный сюжет, листаю я.

На сцене огненной идет по акту – драма,

Я – гений, режиссер, веду программу!

После- желательно, после -довательно,

Так, как играют гамму,

На авансцену, выпускаю даму!

Шагами, словами, жестами,

Заученными ролями,

Пламенными чувствами,

Стреляя глазами – углями,

Навстречу диве, – он!

Оранжевый от хны осенний клен,

Конечно по сюжету он влюблен!

Фантазия художника легка,

Воздушен мыслей газ,

Горячим пеплом,

Силой пыхнул в облака из недр души,

Попробуй теперь пламя затуши!

Взмах рук в порыве вдохновенья,

Способен в вечность заключить

Сознаньем промелькнувшие мгновенья.

Так и сейчас, душа творца горит,

Летает слог, и тексту в унисон,

Мистерии творит!

Ах, как красиво чиркнула рука!

Резка!

Не кисть, а меч!

Летела голова с плеча,

Молись, чтоб в землю лечь.

Потрескалась гора от страстных чувств,

В разрыве полымя,

Разбужен, зло фырчит вулкан,

Проснулась, и в озноб – дрожит земля,

Огненные моря, её охватили вкруг,

Горит…,

Цветное масло на себя вобрав,

Плюётся рыжей пеной Уайт спирит.

И жирная луна кровавым салом,

На землю полила вулкана лаву,

Который отразился в ней

Пылающим янтарным минералом.

И друг за другом, в жерлах топок,

Физалис раскрывал свои коробки,

Так горы разом сняли шапки,

И оголили лысые головки.

Оркестр играл!

Играл неистово, так, как огонь пылал!

Играйте под смычками скрипки,

На высших обертонах дней,

Я вместо струн вам натянула,

Хвосты отловленных чертей.

Лилась калины кровь манящей славы,

Которой пожелала дочь от мамы,

И звезды падали в лимонные дорожки,

Летели шикая, горели головешки,

Роился искро улей актрис киношных,

Они обшаркали пурпурную дорожку

На пляж жемчужный, что в ночи манил.

О пирс порезался акрил,

И вскрылись пузыри бордовым,

Ах, Боже мой, ах, Боже мой!

Зачем же вы зарезали корову?

Пульсируя теперь волна толкалась,

Чернил у моря больше не осталось,

Перо чернильное сломалось.

Не перекрыть ему потоков алых,

Которые ударили в прибой.

Заплакал стоном жалобным гобой,

И прокаленным, как железо жалом,

От искр летящих пламя раздувал,

Катальп позолоченный охрой,

Сердца разбитые бросал,

Направо и налево перо сердечное летело,

И голос чей то получивший шок,

Вкрадчиво шептал:

– В магическом лесу, все будет хорошо!

И те, кому любви хотелось сильно,

С мешками за листвой к нему плелись,

И, надевали маски,

Способные сокрыть приливы краски к щекам.

Порхали путинки по свежим колодяжкам,

Под ход которых скрылась кладовая

Великой тайны их.

И утопая в переполненных бокалах,

Раскинулись по берегу шалманы,

Как люльки выстроили ряд мангалы,

Люлячат баб…

Крутилась мясорубка поршневая – Касли,

Луна на небе всю себя умаслив, смотрела вниз,

А там, катала скалка сочни,

Вдыхая пьяный воздух Сочи,

Слюну глотал, кто жрать хотел по волчьи.

Цветным узором полимерной глины,

Разбрызганы на стол плоды рябины,

Казан давно водой кипит,

Скрывает пар печальные напевы плача,

Ножом разделочным снимается удача с чела.

Ну, да, да -да…

Какая то настала ерунда,

Скрипит нога и голова не варит,

Скребутся крысы жирные в амбаре,

И волос дыбится, как ноги кабаре,

Где в спертом запахе амбре,

Крутили бублики на пальцах,

Рассыпалось пшено под ноги их…

Но, бурный вечер стих.

У берега дремал хмельной бродяжка,

Костришко шаял, мидии варил,

Ошпаренный рапан кипя слюнною,

Клеймил крепленным словом барские устои,

Но, всё ж, покинул Фибоначчи,

И раковину – дом, освободил.

Пес рядом беспризорный ошивался,

Что мочи было блох в хвосте давил,

Прохожим зубы свои скалил,

Загрызть грозил.

Там рыба «ТУПА» ртом хватала воздух,

Ох, как же было ей дышать не просто,

Поджаренная до румянца коксом,

Пускала паровозики в откос,

Бурлила маслом выдувая слюни,

Кот, вместо лески – рыбу ногтем улил,

Как Васька, тот, что слушает, да жрет.

На фонари ночные в стекле мата,

Мотыль, упитанно – мохнатый,

Крылом махал каштанового пледа,

Огнёвка плавилась,

Соленою казалась им победа,

Пить хотелось, горели трубы!

Хватали жадно пену пива – губы…

Лоснилось жиром тело,

А, вот душе чего то не хватало,

Душа болела, как душа болела!

Кололо сердце,

Псу – по человечьи,

А людям – по собачьи.

Горело все!

И был тот цвет красивый,

Рубин волос взъерошенной осины,

Что вся сгорая от стыда – дрожит.

Как вспомнит, что повесила Иуду,

Что грех ее давно открылся люду,

Трясется у дорожного креста.

Распутье, да беда…

На все четыре стороны иди…,

Но где узнать куда?

Похмелье…,

Словно после дикой пьянки,

Давно уже наскучили гулянки,

И все не так уж больно вроде, больше «по»

Сидишь на «точке»,

Как цветок в кашпо -Ядренна горечь!

Cachucha в тесной паре с Нага Морич, спелись,

Пылать хотели, но, не загорелись, тлели,

Огонь любви не зазвучал…

Колени моют волны, берег обмельчал,

Корабль разбитый в доску, нашел таки причал,

Пришвартовало, под ногами ползал,

Слюнявой пастью стопы целовал…

И жалился так больно пчело улей, до слез,

Лист желтый облетает у берез.

Кому-то все ж таки обрили бошку,

Облили йодом цвета «брюшко блошки»

Матрешку извлекают из матрешки.

Все оптом – четвертак,

Поштучно – трешка.

И густо смазав сковородку маслом

Блинов поминных,

Зал нарядился, словно ждал невесту:

Жемчужный гроб в проходе тесном

В убранстве страз дисперсию давал,

Переливаясь в гранях света,

Атласных простыней крахмал – сиял!

И словно при церковном доме,

Пюпитр на клиросе стоял с набором партитур.

Поднявшись из своей домины, под утро,

Она в окно смотрела взором мутным

Сквозь тюли полотно, да запотевшее стекло.

Гостей ждала, но видеть не хотела их.

В уме крутился чей-то грустный стих,

Давил на грудь,

Щемило мелодией тоскливой сердце,

И плакать сильно так хотелось,

Упала маска, и пропала смелость,

Остался страх небытия,

Забвенье.

Жизнь книгу словно не прочла, а проглотила,

Одно мгновенье, поминовение…

Никак сложить в уме не получалось,

Реальность, ту, что в двери постучалась,

И разом выбила из сил.

И ей казалось, что злорадствуя смеется,

Великий ГЕНИЙ, что над нею пошутил.

Еще не возраст,

Ведь еще совсем не возраст был,

Не ощутила лет своих,

А, он, убил!

Убил словами,

Он даже не запачкал рук о эту грязь,

Не обтирал ладоней чистых о гробовую бязь.

Дождь шел,

Наверно, кто то тоже с нею плакал,

Свою тоску покровом ночи прятал,

Печаль в настойке горечи топил,

И не тонула, хотя много пил.

В ногах стояли два вазона белых с цветами,

Их дети принесли на память маме.

– Маме – маме… —

В ушах звенело,

И в этом крике вся нутром слабела,

Задета за живое, побледнела,

Сошла с лица, мутится роговица…,

Закрыть глаза,

Пускай, как будто снится страшный сон,

Совпавший ненароком в унисон,

Границу перехода ищет он,

Там затаиться, спрятаться, укрыться…,

Увидеть выход, наутек пуститься,

Чтоб миновать внезапного ухода.

А дождь слезами капал,

Он на стекле окна росою стыл…

Безумно сильно ей хотелось,

Уйти не дожидаясь прощенья и прощанья,

Тоннелем арок, в белый зал венчанья,

И под цветами свезшихся с дуги,

Надеть вазоны словно сапоги,

И, белым мелом чиркнуть по дороге…

Ремарка!

Играла музыка, играла, резвилась…,

Казалось, жизнь ключом сначала, забилась.

Зажглось в груди все что таилось,

Все, что когда то не сбылось…

Мелькали руки над роялем

Девчонки с золотой косицей,

И в голубом виссоне неба, был,

Аккомпанемент отроковицы.

Безумно хотелось,

Тоннелем арок в зал венчанья,

Летящим пируэтом ловким,

Воздушной юбки раскрывая,

Заломы мелкой плиссировки.

Как гриб на превысокой ножке,

У одноногой танцовщицы,

Шопенка распахнула стропы,

Как будто все могло случиться.

Но…, выли сирены, мигалки..,

Порхала бабочкою юбка балерины,

И танцовщица убегая,

Трясла своим подолом длинным.

Кружился зонтик в озоне,

Нога в пуанте, как в вазоне,

Как стебель на высокой ножке

Согнулась в «па»,

И, в гроб цветок упал.

Шла медленно,

Не поднимались ноги, волоклись,

«Мечта» еще держала, и исчислялась в «га»

Но вечности тропа у ног лежала,

И, метр всего отмерила нога, второй, – другая.

Пошла…

Тихонько, не спеша, но, гордо!

Пиджак салатной точкой бил аккорды,

В конце тоннеля темного мелькал.

Актриса скрылась за кулисы без оваций,

И, занавес упал!

Был для нее окончен светский бал!

А, люди уходить не торопились,

Еды в тарелку каждый нагребал…,

Все лезло в горло, ком им не мешал,

Прекрасен, чист, и свеж банкетный зал,

Белым бело,

Лишь только далматинец капнул каждой чашке,

Чернильно темное пятно.

Ворона каркала истошно

Дотошно выученный текст,

Уже давно играть не модно,

Но фоном зазвучал оркестр…

Противно!

Все кончилось, и все уже не то,

Так хочется закутаться в пальто,

И пуговицы застегнуть на два Барто,

И обернуться бегством в детство,

Язык закинув на плечо…

Нет, ну, а «чо»?

Всем стало ясно:

Мир не так устроен…

Строенье вроде у него простое, но, не понять,

Хоть кто то бы сумел все разжевать,

В раскрытый рот сложить!

Заглоченые слюни – научат жить.

То вдруг притих горы высокой склон,

Вулкану кажется, что спит, и видит сон:

Раскрытой пастью губ – зияет рана,

Из челюсти клещами выдран зуб,

И кровоточит коренная яма.

Дымится, как» вагон в давильне тесной»

Слов не убрать из легендарной песни

Поэзии классического жанра,

Он плющит под своим огнивом склон.

Разорвана земля на пополам.

Харкает кровью кратер и ревет,

Нарывы вскрыты, требуха горит,

А женщина, ликует и поет,

Суд женским танцем, – жесткий аудит.

Сотрет дотла, боль вырвет из груди,

Вздымаются легко порхая рюши,

Любой каприз для взбалмошной души,

Когда обидою твое дыханье душит,

В борьбе за жизнь все средства хороши!

Так разрывается оков порочный круг

Друзей под маской, хитрых лже подруг.

Убиты словом, тем, что есть сначала,

И это слово зычно зазвучало!

Слова подобны камней павших в воду,

Кругами поплыли по небосводу.

Волнообразных импульсов полог

Перевернулся и окутал землю,

И каждый слышит теперь этот слог,

И, яблоки посыпались на землю.

Бах- бах – бабах…

Все! Отстрелялся горный Карабах.

Довольно, войны!

Теперь за не вернувшихся домой,

Подходит спрос,

Спрос за детей, что пущены в откос.

Закройте пасти, кто плевался в небо!

В такой простор, ну кто же доплюет?

Когда оно одно способно все повернуть наоборот.

И что плевком легло в его просторы,

В мутации, подобно метеорам, обратно упадет.